Лариса Щиголь, "Вид из чужого окна", стихотворения, С.-Пб, "Алетейя", 2004 г.
Зачем человек пишет стихи? Зачем ему это, когда есть много других путей высказать себя? Что ж, на этот вопрос и ответов может быть много.
Иногда появляется потребность не просто изобразить себя и свою жизнь, но и глубже себя в ней понять. Эпистолярно-дневниковые откровения способны дать очень точные штрихи, но глубину, объёмность пространства между этими линиями они отразить едва ли могут. Ибо суть графика.
Поэзия же, в таком вот сравнении, занимает роль скорее живописи. Потребность в ней тогда, когда одного рисунка - недостаточно, нужны оттенки, полутона, тени. И тогда человек "берётся за кисть" и как может воссоздаёт свой эмоционально и эстетически окрашенный мир. Счастлив тот, кому это даётся. И неважно, что при этом человека могут ждать совсем иные испытания, зависящие как раз от его выбора в сторону творчества. Важно, что "портрет на фоне" должен быть выписан.
Большинство людей стихов не пишет. Им достаточно собственной устоявшейся определённости. Их мир адекватен им самим. Для одних - мир плох, и они, соответственно, несчастливы. Для других - и мир хорош, и они в нём - очень даже довольны собой. Для третьих - всё как-то средненько, обычно, "нормально": и мир вокруг, и они сами.
Страсть к перу появляется тогда, когда человек, будучи "полностью несчастным", начинает подозревать, что и в его невесёлой жизни есть нечто настолько ценное, что променять его на судьбу другую - никак нельзя. Или же наоборот: когда абсолютно, казалось бы, счастливый человек не может не замечать какой-то тайно гложущей его неудовлетворённости, некоей печальности, почти обречённости - даже в этом радостном мире. Словом, когда обнаруживается то, что' выразить вряд ли вообще можно, но что' своего выражения всё равно ждёт. И человек может не ощущать это в себе как призванность - он просто садится и пишет стихи. Хорошие и не очень, шедевры и самопародии, оригинальные или обычные - всякие...
Такие примерно мысли возникли у меня после знакомства с книгой стихов Ларисы Щи'голь, поэта, прежде мне почти неизвестного. Почти - потому, что сильная подборка стихов Щиголь в "Знамени" 2002 года успела выделить для меня этого автора в ряду других поэтических имён. Попробую и я в свою очередь представить это имя читателю.
Первое же стихотворение книги - и оно мне видится программным в ней - встречает читателя сравнениями едва ли не шокирующими. Кто не пройдёт через спровоцированную ими "щекотливую ситуацию", через это "неопределение творчества", тому книгу рекомендовать, вероятно, не стоит.
В отличье от филистерской толпы
Стишки приходят ночью, как клопы,
И этим тварям незнакома жалость:
Разя сивухой, щекоча и жалясь,
Они всю ночь по автору ползут
И оставляют волдыри и зуд,
Бессонницу, Гомера и усталость...
Конечно, автор мог бы и не разочаровывать тех, кто полагает, что булки растут на дереве, а стихи вдохновенно льются, когда поэт / поэтесса - непременно в бальном платье или во фраке на фоне романтического окна в сад (вариант: в свитере и затёртых джинсах на фоне ночного полуподвального окна). Мог бы. Когда бы не... Когда бы - да, не вламывались по душу поэта они сами:
...А утром - здрасьте! - вот вам и толпа -
Не зарастает ейная тропа -
Юнцы и пенсионные старухи.
Ты говоришь им: "Я всю ночь не спа...",
Они к тебе традиционно глу'хи,
А в самых острых случаях - глухи'.
И злобны. Так являются стихи.
("Неопределение творчества")
Впрочем, все эти житейские перипетии читателя могут и не касаться. Допустим, что он ленив и нелюбопытен и обстановка мастерской его не интересует. Он вправе знакомиться с художником по его работам, выставленным на вернисаже, то есть в книге. Однако если продолжить параллель с живописным портретом, то ни полутонов, ни глубины в приведённом стихотворении ещё нет. Есть резкость штриховки, некий эскизный рисунок, на который и будет наслаиваться всё остальное (потому и стихотворение - программное). Не исключая, кстати, и некоторых чисто стиховых приёмов.
С этого и начнём - с "кисти" художника. Что увидим? Что, например, то же оборванное "Я всю ночь не спа..." обернётся чересчур многократно - и потому уже неинтересно - повторенным приёмом. В следующем же стихотворении - коза, которая "очень может забода...", конечно, хорошо рифмуется с поездами, но начинаешь думать, что иногда поэт... ну, мог бы обойтись и без рифмы, что ли.
И, собственно, вся интонация книги тоже задаётся с первой же вещи. Поэтесса говорит точно, почти прямолинейно, и при этом - иногда с мягкой иронией, иногда с иронией нарочито суховатой. Хорошо владея и стихотворной формой и поэтической интонацией, она и подаёт читателю стихи по-простому внятные и тем сразу располагающие к себе.
Но это не лёгкое расположение. Ирония и чувство юмора у Щиголь вовсе не означают несерьёзности сказанного. Иногда между произнесённым и подразумевающимся даже возникает трудный для слушателя диссонанс. Поэтому, признаюсь, я как читатель не все стихи поэтессы готов принять. Например, очень мешает мне почти физиологический натурализм некоторых образов. Для того, чтобы видеть какие-то специфические стороны человеческого бытия (и человеческого организма), мне вполне хватает знаний сугубо биологических - поэзия, её средствами, к ним ничего добавить не сможет.
Физиология же наша и психология (а ещё условия конкретного существования) - приводят очевидно и к тому, что автор - чаще как бы поневоле и вынужденно - говорит чуть больше, чем ровно столько, сколько нужно чтобы поэтический образ всего им сказанного был уже увиден и при этом не успел чуть рассеяться в деталях (скажем так: переводя цельно поданное творение - из жанра портрета в жанр альбомной фотографии). Будь я редактором этой книги, очень посоветовал бы автору сделать её чуть поменьше (в крайнем случае - оставив часть стихов для другой книги). Но свою волю здесь диктуют не вовсе непрошеные советчики, а как раз те условия, в которые человек попадает и в которых вынужден существовать.
Тем более что важнее в книге всё равно то, что' именно окажется отобранным, выделенным в благодарном восприятии других людей. Именно оно будет оттенять авторский портрет - уже в душе читателя. Другой же прочитавший - несомненно и найдёт в книге - другое, своё, уже ему лично сродное. Потому на "общелитературные" оценки я и не претендую, но лишь на то, что может найти отзыв в сходном со мной читателе.
Что людей надёжней всего объединяет? Иногда - общая радость, чаще - общая боль (тем более что и общая радость, действительно общая, покупается обыкновенно такой силы болью, что и пожелать такой радости заранее - не можешь). Потому что - понятна она. Безо всяких околичностей понятна.
Выросшая и прожившая бо'льшую часть жизни на Украине, теперь Лариса Щиголь живёт в Мюнхене. То есть не на родине. Ни на вросшей в неё всем своим бытием, ни даже на "исторической". И свою книгу она назвала - "Вид из чужого окна". Худо-бедно сытая, более-менее благополучная и вроде бы спокойная жизнь поэтессы - быть просто радостной уже не может. По определению. Когда вид из окна, может, и замечательный, да только окно - чужое.
Но странно: я-то, её читатель - никуда не уезжал. И не очень сыто, не шибко благополучно, но живу - здесь, у себя на родине, - дома. И тем, в общем-то, счастлив, если угодно. Но и с поэтессой что-то же меня крепко объединяет. Что? А то, что был бы целиком счастлив, когда бы... что-то не мешало. И не появлялась бы нужда в поэзии. Даже в таких, например, строчках издалека:
...И пошли у вас праздники, да из тех, на какие вы
Не бывали способны на прошедшем веку -
Это плач по Империи из Тбилиси и Киева,
Еревана и Вильнюса, из Ташкента с Баку...
("На фестиваль русского искусства в Тбилиси")
Ведь даже отсюда чувствуешь властную горечь сильно (хоть и по-женски сильно) выписанных поэтических строк:
...Ах уж эти Империи! Им держать бы удар ещё,
Но старенью подвержены и как люди хрупки.
И последние римляне покидают пожарища,
В обожжённых ладонях неся черепки...
И ещё кое-что хочется сказать мне об этом авторе. Когда, открыв нового для себя поэта, чувствуешь внутренний резонанс с его стихами, это - словно распахнуть в себе, в доме своём, - новые окна для того, чтобы приблизить себя к радости. Но когда узнаёшь, что встреча могла бы произойти много-много раньше, - но не состоялась, ибо трудны пути русских поэтов к читателю, - тогда к свежему ветерку радости подмешиваются и очень грустные нотки. И поэзия поневоле оказывается вдруг не то чтобы горькой, но как-то "занапрасно" горьковатой. И, Господи, как же это знакомо! Отчего - так?! Для того ли, чтобы и сама поэзия всегда оставалась остро щемящей?
Вот и настали мои времена,
Вот я и стала востребована,
Только дружки незапамятных дней,
Бывшие старше и много умней,
А снисходительны - только порой,
Спят во родимой земле во сырой.
Спят они, смотрят нездешние сны,
И доказательства им не нужны...
Горько читать такое? Горько. Ну и слава Богу, что так.
Владимир Цивунин.
Сыктывкар.
--------------------------------------------- 20 мая 2004 г. (Последняя правка - 13.10.04) Первая публикация - здесь.