Энгровски-невинные бедра писсуаров и гипсовый цилиндр туалетной бумаги. Сфумато окна - купаж из летаргии крыш и бурых крон, прошитой сбивчивым бустрофедоном невыспавшихся фонарей, и сизого испуга стекла. Ушибленные впечатления обсыпа́ли, точно шарики шумерской игры "Спортлото", утренний мозг, вздутый мечтами о черном водовороте души Урсулы - запечатанный в ее блистательно пенном теле, со жгучим сожалением оставленном Терпандровым на румяном ложе в их доме, он вырывался туннелями зрачков, колыхаясь в радужках туманным отголоском. Встряхнув цепкие кисти рук, орудовавшие в лоне умывальника, и окинув коршуньим оком младенческий еще ландшафт рабочего дня, он одновременно почти автоматически пытался вскрыть скальпелем изощренности трепещущую разнообразием материю присутствия (Dasein). Надо заметить, что, безудержно предаваясь греху словоугодия и подкидывая его плоды в Сеть, он любил натыкаться на отклики в виде пародий, неуклюже-добросовестных, забавно царапавших его тщеславную снисходительность. Довольными водомерками раскатывали они по толще его текстов, смугло-синей, как чай ма-тонг. Он попробовал восстановить в памяти мерцающую гирлянду последних суток. Вчера небо до слепящих прорех отдраено было двуцветным - индиговым с озерами сахарной ваты - ветром, а сегодня в ранних сумерках слух тщательно исколот дождем, заставившим пустой асфальт пахнуть сырой рыбой. Белая мгла волчьего воздуха, напоенная холодной влагой. Мраморная, в прожилках, рукоятка зонта. Капля, свисающая с кончика его спицы, будто злосчастный альпинист с карниза скалы. Граненая, широкая в кости башня двенадцатиэтажки, нафаршированная туловищами, утварью и патокой вожделений, заскорузло покрытая кожей облицовки, некогда юной и белоснежной, а ныне оттенка грязного снега, обреченно несла безликость сквозь десятилетия славного абсурда, ощерившись на всякий случай кровавыми челюстями балконов. Кажется, она напросилась на портрет - к слову, портретирование домов превратилось в новую насущную неотложность Терпандрова. Засыпая, он успел увидеть в кристальном зеркале вод, как львиный зев давешнего писсуара вспыхнул бешеным бугристым пожаром. Урсула сумеет истолковать, решил он, ибо здесь нужна женская мудрость.