Я сидел на кухне. У меня был сломан нос, и разорвана нижняя губа. Кровь капала не только снаружи, собираясь в маленький ручей, произраставший из уголка рта и до подбородка, но и заполняла носоглотку. Я сидел с полным ртом собственной крови и представлял, что мои зубы, крепкие и белые, как рафинад, теперь залиты этой теплой солоноватой жидкостью.
Интересно, сколько нужно её наглотаться, чтобы затошнило?
Интересно, как выглядят под микроскопом рваные кожные покровы? Эксперты-криминалисты нашли бы там не только плазму, эритроциты и прочие составляющие крови, но и кучу всякого другого барахла. Образцы грунта, пыль, частицы асфальта, элементы чьей-то другой крови и прочее. Но никто не собирался брать образцы био-материала из моих ран или из-под ногтей. Никто не станет разглядывать мои мертвые лейкоциты под микроскопом. Потому что я даже умирать и не собирался. Не входило это в мои ближайшие планы. В мои планы не входило даже появление в дверном проеме кухни её силуэта; она жмурится, свет кажется её слишком пронзительным и ярким, она спала.
Я не хочу смотреть на её тощую фигурку, похожую на флуоресцентный скелетик из магазина розыгрышей, но все равно зачем-то поворачиваю голову в её сторону. Все тело болит, и кружится голова, сглатываю с усилием кровь.
--
Ты что?
Она, завидев меня такого красивого, тут же проснулась и замерла в проходе.
--
Ты что... - растеряно и почти шепотом.
Меня взбесил этот её тон. Притворная жалость, сострадание, удивление даже. Сейчас мне вообще никого не хотелось видеть, а её уж особенно. Я закрыл глаза и прильнул к стене в поисках точки опоры. Кровь на лице стала подсыхать, стягивая кожу.
Она села рядом на корточки, я почувствовал, как её пальцы слегка сдавили мое запястье. Я не открывал глаз, не шевелился.
--
Что случилось?
Я молчал.
--
Тебя избили?
Молчание. Я хочу тишины.
Она пытается взять меня за подбородок и рассмотреть рану.
--
Уйди...- я рычу, как старый раненый волк, оскалившись окровавленными клыками.
Рафинад и красное вино.
Она садится за стол, напротив, раздирает новую пачку, закуривает свою шоколадную сигарету. Не знаю почему, но только такие она и курит. Мне очень хочется побыть одному. Я тупо наблюдаю, как её пальцы тонкие и бледные сжимают длинную коричневую сигарету, как она потихоньку уменьшается. Пахнет сладким; на кухне пахнет шоколадом, а я хочу остаться один.
У неё кожа бледного, неестественного цвета. Такое ощущение, что все ее тело, все мышцы и прочие ткани залили белым воском. Тонкий слой воска, через который видны вены. Маленькая восковая куколка.
Меня тошнит, мне нужно остаться одному, но я вынужден слушать, как она отстукивает что-то там своими длинными ногтями по столу. Это меня выводит, просто бесит.
--
Хватит...
Ее рука моментально ныряет под стол, ложится на колено; ногти с облупившимся черным лаком. Длинные. Хищница. Она молча докуривает, с остервенением вдавливает окурок в пепельницу, встает.
--
Промыть рану?
Не надо.
Не надо.
Не надо.
--
Не надо...
Начинаю придумывать, как бы сбагрить ее хоть минут на десять. Мне важно побыть самим с собой.
- Купи мне сигарет, хорошо?
--
Хорошо.
Вот сейчас я ее просто ненавижу. Почему? Жду, пока она одевается. В голове одно: скорее бы та свалила отсюда, и оставила меня одного. Ну, выметайся же!
В коридоре она уже во всем черном: юбка, свитер, туфли на каблуке. Скелетик из магазина приколов, скелетик из пластика, немного похожего на воск, да еще и с фосфором.
Дверь с грохотом захлопывается, скрывая от меня глухой звук удаляющихся шагов. Я очень рад своему одиночеству. Я один! Иду в ванную. Там в зеркале зрелище не очень приятное: разодранная щека и бр-р-р просто ужас. Я вглядываюсь в отражение и пытаюсь понять: это у меня шумит в башке или кто-то выше этажом включил кран? Зеркало в ванной - это дверка медицинского шкафчика. Раньше там было почти пусто, не считая моих бритвенных принадлежностей. А сейчас я залез и обнаружил склянку с перекисью водорода, половинчатый флакон зеленки, какие-то там пластыри. Еще куча ее таблеток, всякая дрянь.
Мама, увидев меня сейчас, наверное, сошла бы с ума. Мама, посмотри, какой у тебя замечательный сын! Вы всю жизнь с отцом мечтали о таком замечательном сыне! Ты и сейчас надеешься, что я остепенюсь, обзаведусь семьей. Вы с отцом очень хотите внуков. А я нет.
Перекись водорода на лице зашипела, вспенилась розовым. Ощущение будто с лица медленно соскабливают кожу. Я стиснул зубы. Нет, я не боюсь боли, просто устал сегодня.
Я рос нормальным ребенком, в смысле, у меня были очень неплохие отношения с родителями. Я более-менее учился в школе, занимался спортом, потом поступил в университет. Я все делал по негласно существовавшему шаблону. Так положено было: отучиться в школе, хорошо закончить университет. Положено работать, пахать с утра до ночи и быть "хорошим мальчиком", чтобы тебя ценили и уважали, родитель гордились, а начальник поощрял. Эти правила никто и нигде не публиковал, но они твердо укоренились в сознании граждан и соблюдались всеми. Ну, или почти всеми. Просто так было положено, так делали все, и отступление от этого пути считалось аномалией.
Я набрал ванну теплой воды, залез.
Теперь я думал о том, что у меня безукоризненное тело. Не в том смысле, что я был красив и атлетически сложен, нет. Просто мое тело было без малейших изъянов, почти, как у новорожденного. Никаких тебе шрамов и рубцов, даже никаких родинок и родимых пятен. Ничего. Кожа гладкая и прохладная, как пластик. Я идеальный, ни прыщика, ни царапинки! Это не касается изуродованного сегодняшнего лица разве что.
На кухне из крана вода.
Одна капля, две, три...
Я считаю их. Восемь, девять...
Буддисты верят в то, что тело - временный сосуд для души. Душа живет в теле, как в доме, ну или в храме. Что-то типа того. Поэтому вместилище души полагается беречь.
Нет насилию! Нет мазохизму! И всяким другим крайностям.
Я никогда не был буддистом. Но в драки не лез, не делал татуировок и пирсинга. Не знаю почему, может, просто не хотелось. Я так и умру идеальным, если так дальше пойдет. У меня идеальное вместилище для души...
Восемнадцать, девятнадцать...
А почему так все получалось? Почему я не отвечал ударом на удар? Всегда избегал конфликтов, родители учили, растили, блин, дипломата. Ты все можешь уладить, поговорив с человеком, не обязательно молотить его, говорил отец, положив свою здоровенную ладонь на мое худое детское плечо. Я ему верил. И я никогда не дрался. Я научился выкручиваться сухим из всех передряг. Когда после уроков мои одноклассники собирались "на стрелку", я шел домой. Я не участвовал в уличных боях. Родители радовались. Я рос хорошим мальчиком. Это тоже было частью негласных правил.
Двадцать семь, двадцать восемь...
Я старался не огорчать родителей.
Тридцать...
Вода начала остывать, я так и лежал с закрытыми глазами. Мне так нравилась тишина! Я один! Это самые лучшие минуты блаженства и покоя.
Но на лестнице сквозь картонные стены слышу звук приближающихся шагов. Теперь слышу, как в замочной скважине провернулся два раза ключ. Хлопнула дверь. Она сняла туфли и аккуратно на цыпочках идет сюда.
Я насчитал тысячу семьсот тридцать девять капель.
Она заглянула в ванную.
--
Можно?
Я открыл глаза, молчу. Это означает "да".
Она заходит вся в черном с печатью тоски на лице, а еще ожидание чего-то и тревога. И я начинаю точно, в мельчайших деталях вспоминать нашу первую встречу. Она распечатывает сигареты, чиркает зажигалкой, прикуривает и затем протягивает мне. Я беру.
Вода, остывшая вода с моего локтя стекает на пол. На дорогой плитке синего цвета остается лужица.
Она села на пол, рядом. Я чувствовал, что она боится. Ей было страшно.
--
Ты не расскажешь?
Наконец-то она спросила, глубоко вздохнула, отвела взгляд куда-то на потолок и спросила. Но мне не хотелось говорить, мне не хотелось смотреть ей в глаза и отвечать, я затянулся. Полвина сигареты промокла: фильтр и еще немного. Пепел упал в воду.
--
Я упал.
Она ничего не ответила. Резко встала и направилась к двери. Не поверила.
--
Я упал! Упал, черт возьми, понимаешь ты! Я...- я сорвался на крик.
Дверь захлопнулась, и я вдруг опомнился: я повысил голос. Я первый раз повысил не нее голос. Я лежал в ванной комнате и орал на нее, вернее, в пустоту, в потолок. Не важно. Она ушла на кухню.
Я был в ярости. Я был раздражен. Я был уставшим и озлобленным. Она нарушила мое спокойствие, мое призрачное равновесие своими идиотскими вопросами. Я кинул окурок в раковину, надел махровый банный халат, тапочки и вышел.
За окном спальни не было ничего интересного. Там совсем другая жизнь; за белыми почти стерильными пластиковыми стеклопакетами мне тепло. А улица продырявлена тусклым светом фонарей; она тихая, с приглушенными звуками, холодная и липкая. Она собрала воедино запоздалых прохожих и одиноких водителей, стайку бродячих собак, изморось, какую-то гнетущую глубоко в сознании тоску, и все это сейчас у меня перед глазами. Я словно объектив камеры. Смотрю, наблюдаю. Я стою, и вся пыль и грязь улицы перетекает в мои глаза.
Я - объектив.
Я - большой глаз.
Я - окно.
Я еще подумал о том, что давно уже не звонил родителям. Давно я не навещал свой дом. Они живут на другом конце города. Я редко приезжал к ним в силу своей занятости на работе, а долгожданные выходные проводил в своей квартире, как отшельник.
На кухне щелкнул выключатель. Она выключила свет. Синий плафон погас, лампочка издавала какие-то трескающие, тикающие звуки. Я ясно представил: ее тонкое запястье белое, мышцы, облепленные рисовой бумагой, скользит по стене, ощупывая дорогу в темноте. Ужасные ногти с облупившимся лаком на фоне немецких обоев голубого цвета в полоску. Обои тканевые дорогие. Мы выбирали с ней вместе. Она никак не могла выбрать между нежным персиковым и спокойным строгим голубым. Она все время говорила, что не может решить и бросала на меня вопросительные взгляды. Женщины не всегда знают что хотят. Я некоторое время многозначительно молчал, предоставляя право выбора все же ей, а потом сказал свое веское и непоколебимое "голубые". Она не сопротивлялась.
Я, поразмыслив секунду, двинул прямо на кухню. Дверь ванной комнаты была прикрыта, в нашем доме мы никогда ее не закрывали, шумел открытый кран. Я снова почувствовал приступ раздражения. С некоторых пор я стал жаждать одиночества. Мне хотелось быть одному. Часто.
Все накапливалось, как снежный ком. Сначала я стал замечать, что стал уставать от работы. Я умудрялся переутомляться и делал все без особого энтузиазма. И это при том, что работа моя мне нравилась, я ходил, словно на праздник. Я еще молод, энергичен и полон амбиций. И совсем не в том возрасте, чтобы уставать даже от любимого дела. К тому же, я не особо напрягался, так себе, менеджер средней руки. Моя работа была для меня почти всем. Я погружался и растворялся в ней, мне это нравилось, я горел, я крутился и вертелся, как заводной. Я жил и кормился этим! Но теперь что-то изменилось во мне, я вымотался и теперь все это не вызывало у меня никаких эмоций. Это похоже на то, будто вы обожгли язык горячим кофе и теперь, все что ни съешь, имеет один, да и то не совсем понятный вкус. Никакого удовольствия и никакой радости. Каждый Божий день я пахал на благо и процветание нашей фирмы, вечерами шел домой.
Домой! Домо-о-ой! Так ныл мой мозг под конец рабочего дня.
Холодильник встретил меня унылой пустотой. Какие-то консервы, полупустые банки. Еще немного сырых овощей и газировка. Ничего съестного. Но я лез совсем не за тем, чтобы встретить в этом вертикальном морге для продуктов колбасу или еще что-то. Моя рука нащупала в глубине, где-то за овощами, между капустой и болгарским красным перцем, твердость стекла. Ура! Первое мимолетное ощущение чего-то приятного и радостного за сутки! Я извлекаю на свет закупоренную бутыль красного вина. Такая прохладно-тяжелая.
На кухне у меня голубые обои, а полки, столешницы, холодильник и гарнитур черные. Даже чашки и тарелки из черного стекла. Специально искали. Черный - мой любимый цвет. Это как открываешь глаза среди ночи, как вороны и галки, это как ее глаза и кудри, это как нирвана.
Я откупорил бутыль, и ее содержимое аккуратно принялось перекочевывать мне в желудок. Холодное вино щиплет раны, смешивается с кровью. Мне не до смака, я быстро расправляюсь с содержимым. И почти мгновенно ощущаю, как прожигает огнем пустой желудок, я доволен, но напоследок съедаю еще малюсенький кусочек сыра. Теперь ползу в кровать, уставший, измятый, какой-то весь потертый и изношенный, словно старая обувь.
Она уже спит. Я залез в холодную, здоровую, как полигон кровать. Последнее, о чем я успел подумать перед тем, как заснуть, так это комплект постельного белья черного цвета из шелка. Кажется, его шили на заказ. Кажется, это даже была моя идея...
Я уснул мгновенно, чего не наблюдалось почти месяц. Со сном у меня всю жизнь были проблемы, а последнее время особенно. Я не мог уснуть. Процесс засыпания происходил столь мучительно, что я уже начинал испытывать дискомфорт только от одной мысли о кровати. Домой я приходил усталым, вялым, сонным. Я мечтал поскорее после теплой ванны залезть под прохладное одеяло и забыться в глубоком сне. Но как только моя голова касалась подушки, сонливость улетучивалась, исчезала чудесным образом, я начинал ворочаться, мучительно вздыхая от абсурдности ситуации. Подруга советовала посчитать овец, но это не помогало. Овец было слишком много, целая тьма, я сбивался со счета, путался, злился и это еще больше отвлекало от настроя на сон. К тому же, у овец такой невразумительный, как будто отсутствующий взгляд, они могут часами тупо смотреть в одну точку и жевать, жевать... катастрофа! Кто-то еще советовал попить валерианы, но ее запах вызывал у меня рвотный рефлекс и головные боли. Наипротивнейший запах! А на прогулки перед сном не было сил. К тому же, мой дом стоял как раз аккурат напротив довольно крупного загазованного шоссе. Какие там прогулки, когда я купил кондиционеры, а окна почти всегда наглухо закрывал! Да и сил тащиться куда-то вечером погулять не было.
Но сегодня я провалился в пустоту очень быстро. Сны мне не снились. Всю ночь перед глазами черная бездна и где-то очень далеко огонек приближающегося поезда. Я был там один. Один, как Создатель в первобытном хаосе.
На утро я еле встал. Но ощущения "тяжелой головы" я так и не почувствовал. По причине "хронического недосыпа" каждое утро я вставал с головокружением, и головными болями. Так вот, если долго не спать, чувствуешь себя будто ты болен всем сразу: мигренями, общей слабостью, да еще апатия и плохая координация движений. Каждое утро я был потерянным, выжатым лимоном, у которого все падает из рук.
В зеркале зрелище было каким-то уж слишком непривычным. Я уставился, можно даже сказать, упялился. Половина лица - изодранная кожа непонятного цвета. Я подумал, что гримеры в Голливуде тратят по половине съемочного дня на такой вот грим. Я улыбнулся своему отражению. По мере возможности, конечно. Все болело.
На кухне уже она и Мой кофе. Он дымится, горячий. Ее кружка уже почти пуста. Я снова, как впрочем, и каждое утро, попадаю в задымленную шоколадным кухню. Теперь я под прицелом ее глаз. Я попал на мушку, мне кажется, словно весь дом нашпигован скрытыми камерами. Я - участник "Большого Брата". Нет, нет! Я участвую в шоу "За стеклом"!
Так я себя чувствую, когда она на меня смотрит.
--
Тебе следовало вчера наложить швы в травм пункте.
Она говорит в пустоту, потому что меня нет.
Нет, нет и еще раз нет.
Вчера мне нужно было просто побыть одному. Всего-то ничего...
--
Может, стоит тебе зайти сегодня ко мне?
Белый дымок отрывается от поверхности кофе. Чудный утренний кофе без сахара, я сейчас думаю не о тебе, прости. Я смотрю на ее губы. Она говорит, а я смотрю. Она мне говорит что-то типа "посмотри на меня".
--
Посмотри на меня!
--
Ну.
--
Не сквозь меня, а на меня!
Да.
У нее такой очаровательный ротик. Когда я впервые увидел ее, мне очень захотелось это иметь. Мне хотелось обладать этой вещью, этой диковиной штучкой. Такие пухлые розовые губки. Иногда они бледнеют, становятся такими выцветшими блеклыми, словно бумага. Но это бывает только если она злится или плохо себя чувствует. Да, кажется, так. Ангельский ротик. В форме сердечка, как детский фигурный мармелад. Сладкий, розовый, обольстительно бледнеющий.
Принцесса моих грез курит.
Принцесса моих снов пялится в окно и наверняка... да, она точно...
Принцесса моих ночных кошмаров.
--
Нет. Сегодня не смогу. Работы много. - Я отвечаю только чтобы она отвязалась.
Совершенно неудобно говорить. Половину лица натерли на терке. Половину лица стянуло, мне больно улыбаться. Я хочу, но мне больно. Кукле Пиноккио больно? Да нет же...куклы не чувствуют боль! Но мне больно!!!
На улице неожиданно появляется мысль поехать на метро. Любовь моей жизни в растерянность остается под окном. Я прошел сегодня мимо. Моя ненаглядная черная, глянцевая, словно только что с обложки журнала. Как хрупкая восточная девушка с фотографии. Черноокая вампирша. Моя "Хонда". Ты мне простишь? Но она молчит с присущей ей спокойностью и невозмутимостью железной леди. Видимо, ей глубоко наплевать. Поэтому я, повинуясь какому-то древнему инстинкту, как животное, которое помнит жизненно важные тропы, иду к метро. Уже несколько лет я за рулем, почти разучился ходить пешком. Спускаюсь в метро очень редко, от случая к случаю. Если только с машиной неладно, и она на ремонте. Но когда-то в метро я тратил много времени на дорогу. Все ездил куда-то, мотался. И сегодня я брел в толпе по направлению к подземке. Что-то знакомое, но давно забытое шевельнулось в сознании. Ностальгия?
Я шел и думал. За рулем просто не возможно себе представить, что одновременно можно размышлять, мечтать или еще что-нибудь. Ты полностью сосредоточен на дороге. Ты должен быть аккуратно внимательным. Погрузиться в глубокие раздумья и размышления уж как-нибудь попозже. Но только не в дороге. Те не Цезарь и вряд ли им будешь.
Еще она занималась богохульством по моим понятиям. Так мне казалось, по крайней мере. Я, конечно, не верующий. Я не верю в нечто. В Бога, например. В то, что я не могу пощупать или увидеть, или понять. Не верю, но когда она говорит, что я внешне похож на Иисуса, я бесился. Дура... Я похож на сына Бога? Бред какой-то. А потом она говорила, что нет уж пожалуй больше ты смахиваешь на Курта. Совсем спятила. Иногда я просто схожу с ума, так она меня бесит! Сидит днями и ночами в своем медицинском центре, дымит на пациентов, пьет кофе с другими такими же чокнутыми хирургическими сестрами в ночные смены и говорит, что я похож на Иисуса и Кобейна. Идиотизм. Она хлопает кукольными ресницами и не знает, что я мечтаю от нее побыстрее отделаться.
Я полностью погружен в свои мысли, автоматически бреду к метро. Поднимаю глаза только перед самыми дверями с надписью "Вход в метро". Теперь я - часть людского потока, часть реки бурлящей и живой. Запах пыли и духоты знаком и непривычен одновременно. Как ни странно, здесь я чувствую себя спокойнее, чем где бы то ни было. Окруженный толпой незнакомых мне людей; благодатная почва для всякого рода фобий и маний преследования. Идеальное место для параноиков. Мне становится спокойнее. Меня никто не знает, никому до меня нет дела. Я хочу, чтобы люди отворачивались от меня, чтобы не смотрели, делали вид, словно меня совсем нет. Но нет, куда уж там! В вагоне замечаю на себе взгляды полные презрения или даже отвращения. Какого черта уставились? Мне так и хочется сказать это каждому, кто так дотошно или украдкой разглядывает меня, как лягушку на разделочном столе студента-медика. С таким вот искренним интересом в глазах. Человек в дорогом костюме, белой рубашке (пожалуй, даже белее офисной бумаги) с галстуком, в строгом классическом пальто длинном и стильном, и в завершении с разбитым в котлету лицом вряд ли вызовет доверие. А мне и не нужно ничего от вас, ясно! Вот только не пяльтесь в мою сторону, пажжалллстаа... Я говорю это всем: толстухе с дешевым бульварным романом в руках, стареющему инженеришке, убивающему время в каком-то жалком НИИ, маленькой шлюшке с плеером в прелестных детских ушах, здоровой кобыле (это даже женщиной трудно назвать) с яркими ядовитыми розовыми губами, и еще вот этой милой забитой очень ответственной и чистенькой серой мышке с огромной черной папкой для файлов под мышкой.
Тоннели метро, как вены города, под кожей, под землей, серые и синие. Они дырявят тело земли и наполняют пустоту труб движением, блеском искр электричества. Как блеск в черных глазах, глазах ночи, твоих, ее глазах; свет во мраке тоннеля.
Все станции и пролеты между ними сливаются в одну ленту. Лента в кинопроекторе. Кадры сменяют друг друга так быстро, что я даже не успеваю толком их разглядеть, не успеваю рассмотреть лиц людей. Я чувствую себя героем фильма, включенного на быструю перемотку. Закрыл глаза - и ты уже на другой станции. Открыл - и вагон опять дырявит пыльное пространство метрополитена. А на следующей станции, как озарение, как просветление приходит мысль. И это даже не просто догадка, а осознанный факт, как догма: здесь был Бог, он приходил СЮДА.
От этой мысли мне становится страшно. Всю свою сознательную жизнь я был атеистом. Я верил только в свои силы. Про религии мира, конечно, многое читал, но так, для общего развития. Но никогда в жизни не терял уверенности в отсутствии Бога. Но сейчас я каким-то шестым чувством понял, ясно осознал, что ОН БЫЛ ЗДЕСЬ. На Земле. Это знание как-то само пришло в голову не известь откуда. Я точно знал, что его нога ступала на землю, он все видел. Меня просто парализовало на долю секунды от этого знания. Мне никогда не было так плохо...
Проехал лишние две станции, вышел из вагона, как в коме. Ну и фантазия у меня! Или это первые признаки сумасшествия? Вернулся на ту станцию, которую проехал, зашел на эскалатор. Люди с каменными лицами на спуск и на подъем соблюдайте осторожность! Не пихайте рядом стоящих локтями, не бегите, не сидите, не обгоняйте, пропускайте, присматривайте. Дежурная у эскалатора, видимо, говорливая дамочка долго что-то говорила, покашливая и сопя в микрофон. Молодой человек! Молодой человек в пальто держитесь за поручень! Мне стало скучно разглядывать пассажиров, и я обернулся посмотреть, как плавно удаляется от меня будка с дежурной. Где-то совсем далеко она вертела головой туда-сюда и бубнила в микрофончик.
Я вышел на улицу и уселся в сквере на скамейку. Мне нужен отпуск. Да, я так и подумал, что мне нужен отпуск. Неделя ничегонеделания и я, как новенький! Офигительная идея! Я побрел к зданию фирмы. Ноги сами несли, если уж ходишь тут каждый день, то каждый метр знаком, даже можно в кромешной темноте добраться с завязанными глазами.
У входа охранник покосился и попросил пропуск, потом выдавил из себя, что-то напоминающее сочувственную улыбку, проходите-проходите. На лестнице каждый счел своим долгом обернуться на меня. А в кабинете, пока я вешал пальто и начищал ботинки, все какие были рядом сотрудницы столпились рядом. Женщины вообще сентиментальны и впечатлительны. О, Боже! Что с вами? Где это вы так? И еще тысяча вопросов, на которые я не собирался отвечать. Что со мной? Да ничего! Напали на меня какие-то подонки ночью в темном переулке (удивляюсь своему умению наврать). Мне, честно говоря, про себя смешно. Они мне сочувствуют, кивают головами и потихоньку расходятся по своим делам. Дальше говорю начальнику, что, мол, забрали почти всю выручку от последней сделки. Вру и не краснею. Я снова объясняю теперь ему как все было и протягиваю справку от врача, зафиксировавшего побои на лице и кое где на теле. Начальник сочувственно кивает и пыхтит, ворочаясь в своем кресле. Да уж, мне не повезло, это точно. Он спрашивает как там моя жена. Я говорю ему, что у нее все хорошо, спасибо, у нее все в порядке. Улыбаюсь про себя. Моя жена? Да не жена она мне! Я знаком с ней всего-то год и четыре месяца. Ну и что из того, что она спит со мной и варит кофе по утрам! Что из этого? Но все упорно считают ее моей пусть и "гражданской", но женой. Иногда даже слово "гражданская" опускают. Просто жена. Начальник говорит, что лучше бы мне побыть дома. Я наигранно отвечаю: что Вы! Нет. Я дома с тоски паутиной покроюсь (а сам тогда зачем справку принес?)! Мой шеф неумолим, и мне перепадает неделька оплачиваемого больничного. Я рад! Улыбаюсь, как тыква Хэллоуин или как Пиноккио. Удаляюсь под сочувствующие взгляды молоденьких женщин. За моей спиной они тут же начинают сплетничать. Только-только я успеваю завернуть за угол. А мне наплевать, что они там болтают про меня и всю эту историю.
Никаких новостей, абсолютно ничего нового. Мне стало совершенно безразлично мнение окружающих. Мне стало все равно. Я снова иду на кухню черно-голубую, свою, домой. Залечивать фэйс. У меня все хорошо, все прекрасно. У меня есть ты. Я обладаю тобой, как сумасшедший профессор своим изобретением. И это уже неплохо. Это, конечно, не совсем так, как мне мечтается, но все же.
Снова в подземку досматривать быстро перематывающееся кино. Опять глотаю пыль и беглые взгляды. Закрываю глаза, и уже на улице. Так быстро. Оп и все! Фокус! И ты уже почти дома.
Город встречает меня ослепшего и оглохшего первым днем зимы. На моих часах 1 декабря, а на земле только ржавчина листвы. Никаких вам заморозков. Голые серые улицы, умирающие от тоски дома и небо тусклое депрессивное. Все это выглядит, как старое кино и черно-белые с желтизной лет фотографии. Даже люди и те почти все одеты в серое и черное. Извечный межсезонный траур. Ежегодная скорбь и печаль. Она порождает усталость и апатию. Эта болезнь врезается в мозг и прогрессирует, если вовремя не найти лекарства. Статистика такова, что именно в межсезонье подскакивает количество суицидов и всяких там обострений и психически больных.
Я представил сотни людей лежащих в своих кроватях и ждущих такого заветного и долгожданного для них избавления. Ты принимаешь дозу таблеток, наркотика. Ты ложишься и ждешь, долго-долго или засыпаешь и не просыпаешься. Ты уже в дороге. Или можно пойти по другому пути. Я думал о тех, кто в этот момент, сейчас, поднимается на крышу дома, о тех, кто лежат в ванной или... Я видел с высоты десятых этажей припаркованные машины и молодых мамаш с колясками, собак и сухой желтый ковер; я чувствовал тепло воды, яркий свет лампочки ванной комнаты и легкое головокружение. Ветер развивал мои волосы, вода становилась розовой. Моя голова раскалывалась на куски, трещала - мне казалось, что я и есть эта многомиллионная армия камикадзе. Я в дороге.
Я в Америке. Мне 40. Я вешу 145 килограмм, я неудачник и урод! У меня нет никакой личной жизни. Даже шлюхи нос воротят, такой я безобразно толстый. Но теперь все будет ОК! я засыпаю на диване с полным желудком снотворного, чтобы никогда не проснуться! Я жду избавления. Я уже встал на эту дорогу, я на половине пути.
Я в Нидерландах. Мне 37 лет. Моя фирма разорена, дело всей моей жизни прогорело. Пшик! И в один момент я банкрот, я повяз в долгах. Мне надо кормить детей и больную жену. Я сойду с ума. У меня нет сил и выхода нет. Близкие поймут мой шаг. Поэтому сейчас у моего виска дуло пистолета. Мне так хочется избавиться от всех этих трудностей! От этого ужаса и позора. Я жду избавления. Еще секунда...
Я в Питере. Мне 19. Неделю назад умерла моя тетка-опекунша. А два месяца тому назад я сделала аборт. Не знаю от кого был ребенок, их было трое, мы что-то пили больше я ничего не помню. Еще у меня гепатит С. и поэтому мне скучно, гадко, противно и тоскливо одновременно. Что мне еще делать? Только наблюдать, как кровь смешивается с водой. Диффузия жидкостей; нельзя жить ни без одной, ни без другой. Диффузия души и потустороннего мира. Я жду избавления.
Я в Москве. Я иду и думаю о чем-то, чем-то очень серьезном и страшном. Я ничего не слышу и не чувствую. Иду себе на автомате по аллее, не глядя по сторонам. Даже не замечаю непонятно откуда взявшегося солнца на асфальте. В голове армия самоубийц наперебой рассказывают мне, как и что можно сделать. Они рассказывают мне свои жуткие истории, потому что некому было их слушать. Им некому было рассказать о себе. Раньше они были сильными, успешными людьми. Они улыбались там, где нужно было улыбаться. Они говорили "у меня все отлично!" там, где это нужно было говорить. Они давили в себе себя, а теперь я для них что-то вроде психоаналитика. Психоаналитик для умерших. Поэтому я так сосредоточен, иду себе и слушаю их бредни и жалобы. Мне то все равно, пусть болтают, им уже не поможешь. И, конечно же, я не вижу, как на меня несется огроменный, как носорог, джип. На приличной скорости. И я уже не понимаю, что иду прямиком по автостраде. Только в самый последний момент чувствую, каким-то потаенным уголком подсознания, как кто-то хватает меня за локоть. Мертвой цепкой даже грубой сильной рукой. Затем визг тормозов. Я ничего не понимаю, ничего не чувствую, все как-то плывет перед глазами. Дорожная пыль в глаза и ощущение того, что воздух вокруг стал плотнее и гуще. Что ли тяжелее. Кто-то тащит меня назад за руку. Сквозь пелену слезящихся глаз я вижу здоровенную бабищу. Она держит меня за локоть и смотрит ошалело.
-Ты что парень? Ослеп что ль? Куда идешь-то не видишь? Красный! - она тычет пальцем на светофор на противоположной стороне. Горит красный. Она выпускает из своих "тисков" мой локоть. Я тоже пялюсь на ее ярко красные губы секунд десять. У нее огромный рот и дряблая кожа, обвисшая, словно у бульдога. Рыхлое лицо и торчащие космами крашеные волосы. Видно, из провинции. Я озираюсь по сторонам. Машины несутся с такой скоростью, что кажется: это вовсе не легковушки, какие-то болиды. Вокруг кроме меня, бабы и машин никого. Не людно как-то. Меня зазнобило слегка, немного.
Зеленый свет. Женщина как-то уж слишком проворно разворачивается и устремляется по зебре вперед. Зеленый свет. Идущий человечек. Человек...
Я иду. Улицы и машины. Огромные фуры, целая вереница, штук пять вдоль дороги. Целый караван. Они как большие гробы на обочине. Они сразу цепляют мое внимание. Мимо идут люди. Все проходят, ноль внимания, никто не обращает на машины внимания. Никому не интересно, что там внутри. Никто даже не думает об этом. Взгляды просто скользят по поверхности и ничего. А что если там, среди упаковок чего-нибудь наркотики? Пакетики с героином среди пачек сигарет, например. Я представил себе эти громадины набитые наркотой до краев. Идиотская улыбка разрезает мое лицо. Чему я улыбаюсь? Фурам, набитым героином в моем воображении? А чем черт не шутит? Я иду мимо и мысленно фокусирую взгляд на желудках этих динозавров. Но эта мысль занимает мой мозг только доли секунды. Это один из тараканов в моей голове.
На третьем этаже одного из домов горит свет. Я смотрю, смотрю... и ноги сами несут меня через прозрачный дневной свет туда. Свет горит там постоянно: утром, днем, вечером. Его никогда не выключают и не включают. Я как мотылек на свет. Там живет один из моих старинных друзей.
Звоню в домофон; мне открывают, даже не спрашивая, кто. Я даже не удивляюсь не капли. Так принято, ну то есть так всегда было, не знаю почему. Подъезд темный и пахнет плесенью. Он, как внутренности умирающего организма. Такой пустеющий, еле дышащий. Он гниет изнутри, это - рак легких, или может быть, желудка, или что вероятнее всего, мозга. Сотни трупных червей уже съедают его изнутри. Они заползают, размножаются, они паразитируют, отравляя все вокруг грязью. Мне становится страшно за него, мне жаль этого бедолагу. Но я всего лишь один из множества паразитов, я лезу по его сосудам, цепляясь руками за стенки. Я нажимаю та кнопку звонка, как на болевую точку. Этот очаг боли вызывает судорогу и приступ. Мне открыли. Слезы на щеках и рубашке...
Джефферсон в линялых джинсах, босой и заросший, как отшельник, обнимает меня. Его широкая ладонь опускается на мое плечо. Говорит, что не видел меня уже почти год. Почти целую вечность. Да, да, я тоже киваю; улыбаюсь своей "фирменной" улыбкой "тыквы". Его длинные черные волосы пахнут дымом, эти космы или лохмы, не знаю, как еще назвать. Они свисают, как свалявшаяся шерсть пастушьей собаки. Его мозолистые ладони сжимают мои плечи. Я словно в тисках. Из его покрасневших глаз капают слезы, мне кажется, что они тоже должны быть красными.
--
Джефф, Джефф! Посмотри на меня!
Я вырываюсь из его объятий. Он смотрит мне в лицо и делает такой жест, будто отвешивает мне подзатыльник. Смеется.
--
Старик, да ты красив!!! Да? Где это ты? А?
Я ничего не отвечаю только похлопываю его по плечу. Спина, плечи Джеффа исчезают за поворотом коридора. Я снимаю обувь и тоже иду на кухню. Кухня - единственное место, где многолюдно и горит свет. Голоса, смех, дым и музыка. Я снова учусь отделять все эти звуки друг от друга; поначалу кажется, что это просто один гул и ничего конкретного. Я ничего не вижу, не слышу, не чувствую. Только едва различаю знакомые интонации и голоса, которые, казалось, я совсем уже позабыл. Но теперь я ощущаю тепло и спокойствие, я снова вернулся сюда, я вернулся на год раньше. Тогда эта квартира была моим домом, а все эти люди моей семьей. Я был нужен им, а они мне. Появление ЕЕ в моей жизни испортило все. Я перестал здесь бывать. Не то что бы она мне запрещала, просто не хотелось... Это и раздражало. Я перестал зависеть от друзей, но стал, зависим от нее.
Я сажусь на пол. Я всегда любил сидеть здесь на полу, среди пустых бутылок и бычков, в пыли и полудреме-полуугаре. Джефф рад по уши моему явлению, он улыбается, словно ему очень повезло в жизни. Он всегда улыбчив, даже во сне. Что заставляет незнакомых людей задуматься о его психическом здоровье, но это все бред. Этот старый черт давно на все положил. Почему теперь и не порадоваться? И вот он такой довольный сидит напротив, на табурете, он знает, зачем я пришел. Он знает чего мне так не хватает. Его лохматая ручища протягивает мне косяк. Он знает меня, как облупленного. И его даже не задевает тот факт, что за последние несколько месяцев я вспомнил про него только сегодня, да и то из корыстных побуждений. Он просто рад, что я вообще явился. Джефф - странный. Он до сих пор встречается с одной и той же девушкой. Они вместе почти пять лет. Для меня это непонятный ребус, но я рад на него. Думаю, все же это неплохо, но не по мне.
Раньше эта барышня была абсолютно ангельской наружности. Такие русалочьи длинные волосы, плечики белые, как сметана. Худая и длинная, как жердь. Я не знаю, где Джефф умудрился откопать этого эльфа. А теперь я смотрю на них: он держит ее татуированное запястье, какие-то узоры. Череп, как коленка. Гладкий, родинки на шее. Она медленно с грацией кошки поворачивается ко мне плечом, ну, боком. На лопатке распятый Иисус. Эта ее мокрая майка, татуировки, пирсинг - совсем другой человек. Я разглядывал их довольно долго, так, по крайней мере, мне показалось. Эта картинка прочно засела в моей голове. Я понял, что больше не могу ничего вспомнить. Ничего, даже того, что делал утром. Я посмотрел на свои руки: косяк перестал существовать незаметно, а моя память перекрыла доступ ко всем воспоминаниям, ко всем событиям. Я выпал из времени. Я жил только сейчас среди живых танцующих тел, среди музыки и угара. Я видел блестящие от пота тела, я слышал дрожь своего тела. Музыка превращалась в гул, он нарастал, набухал где-то в моем животе. Я ощущал басы, мышцы брюшного пресса стали мембраной, они сокращались.
Сначала я видел, потом начинал слышать, потом ощущал и понимал. Между всем этим проходила вечность. Мне казалось, что я сижу тут уже часа три. Джефф, заметил мое удивление и замешательство, и на пальцах, а иначе я ничего бы не услышал, объяснил - прошло всего двадцать минут. Я успокоился и перевел взгляд. Рыжая. Рыжеволосая девица. Больше ничего не могу сказать. Не могу объяснить. Я тупо следил за тем, как она хлещет виски прямо из бутылки. Мне показалось, что ее руки длинные, как пожарные шланги. Я встал еле-еле и побрел в ванную. Там тише и темно.
Сел на край ванны, в темноте снял галстук, рубашку, носки. Посмотрел на часы. Я постоянно смотрю на часы. Привычка. После того как покурил прошло около получаса. Еще одна вечность. Время то висело в воздухе, то неслось так быстро, как пулеметная очередь. Я разглядывал сквозь темноту свои ладони, они казались мне так далеко, словно руки вытянулись на несколько метров. Потом что-то изменилось. Я не понял сначала. Потом зажмурился - кто-то включил в ванной свет. Минуты две мне потребовалось на то, чтобы этот факт осознать. Затем я посмотрел в дверной проем. Там маячила эта рыжая девка, и в моей голове всплыла фраза, произнесенная ей когда-то давно: когда я слушаю Oasis, мне хочется секса. Я даже голос ее вспомнил. Ну да, она была подружкой кого-то из Джеффовых знакомых ребят. Раньше я частенько ее видел. Я наблюдал ее силуэт в дверном проеме еще минуты две. Самка с блестящими звериными глазами. В следующее мгновение она уже сидела передо мной на корточках. Время остановилось опять. Как она шла ко мне я не помню, не видел.
Я видел и чувствовал, как на танцполе, когда между вспышками неоновых ламп ты слепнешь, а потом снова видишь кадр. Танцующие тела. Снова ослеп. И так до бесконечности, пока глаза вообще перестанут что-либо воспринимать. И все это вдобавок похоже на замедленную съемку.
Теперь для меня рыжая превратилась в нечто теплое и бесформенное. Ее тело окутало меня со всех сторон. Она была повсюду. Мне показалось, что ее мягкий горячий рот проглотил мою голову. Я стал маленьким морским анемоном, а она огромной медузой. Хотя, едят ли медузы анемонов? Не знаю... когда я снова открыл глаза, то почувствовал под собой холодный паркет. Мы уже в комнате "для гостей". Через не зашторенное окно свет луны делал ее кожу серо-синего цвета. Надвигалась ночь, она вползала в комнату. Я не заметил, куда делся вечер и весь этот день. Я видел только ее острые белые, как гипс, зубы. Мы были змеями. Змеи-вампиры. Я проглотил ее тело, потом она проглотила меня, как амеба, втянула меня в себя. И все. Можно вертеться и вырываться, бесполезно. Мне стало страшно. Сейчас она станет переваривать мое тело. Я закричал и задергался. Она засмеялась глухим таким звуком. В пустоте комнаты это было ужасно. Я совсем спятил. Потом мое тело передернула судорога удовольствия. О Боже!!! Я дернулся всем телом, да так, что ударился головой об пол. Она дико хохотнула и укусила меня за шею. Меня колбасило по полной, как агония. Это уже пришел отходняк. Да, точно.
Так меня не торкало давно. Да, собственно, я не курил уже прилично. Около года с небольшим. С тех пор, как она переехала ко мне. Я встал с холодного паркета и поежился. Меня знобило. Посмотрел на эту ведьму. Она запуталась в своих волосах, как сирена. И, кажется, уже спала. Я снова побрел в ванную. Мне хотелось пить. Мне казалось, что губы опухли и покрылись коркой, как высохшая земля. Все горло пересохло. В ванной я влез в брюки, открыл кран и сунул под холодный поток голову. Кайф! На затылке нащупал шишку. Подумал, что надо бы на кухню. Головокружение.
Вполз на кухню. Народу там заметно поубавилось. Я вскрыл новенькую пачку сигарет. В холодильнике нашел пиво. Лучше не бывает! Холодная бутыль даже дымится и покрывается потом в моей руке. Приятно охлаждает кожу. Я снова уселся на пол. За столом еще кто-то видел, я уже особо не вглядывался. Или не мог разглядеть. Но ЭТУ руку, тянущуюся ко мне откуда-то сверху, я узнал. Даже с закрытыми глазами бы узнал. Этот пергамент с ожогами от сигарет. Я медленно, с боязнью и ужасом, поднял глаза. Это была она. Ее разбросанные в беспорядке черные волосы, чуть выпирающие скулы. Вот чего я никак не мог понять, так это: что ОНА тут делает? Я вылупился на ее руку, она протягивала мне косяк. Еще один. Я грузанулся окончательно. Я вошел в ступор.
- Какого черта? Какого черта ты тут делаешь? - я больше не нашел чего бы такого ей сказать. Слов не было. Я вылил себе на голову это самое пиво, вытер ладонью лицо. Липко, прохладно, шипит. Да не может быть такого! Но она продолжала впаривать мне косяк: "Э-э! Родимый, да ты потерял квалификацию! Тебе, что вправду хреново?".
Я зажмурился, открыл глаза: Джефф с интересом наблюдал за мной, как за зверьком ветеринар.
--
Джефф, это ты?!?
Я протер глаза еще раз. Ну да, он и его лохматая башка и лапа в шрамах. Я нервно хохотнул. Он тоже ухмыльнулся. Мы ржали минут пятнадцать. Почти до слез. Перебудили пол квартиры...
Утром я открыл дверь своим ключом. Снова попал в свое прокуренное жилище. Я уже забыл про разбитое лицо, и про отпуск, если его так можно назвать. В голове абсолютная пустота. Почти что вакуум. Слишком много чего случилось за последнее время, мне не хотелось ковыряться в происшедшем. Не хочу ничего анализировать. Я ощутил себя чем-то разбитым на осколки. Я чувствовал себя частью какого-то невероятного проекта, потерпевшего крах. Я был фрагментом, винтиком в провалившейся операции. Может, это была моя жизнь? Я не понимал кто я, где я и зачем. Ничто меня здесь не держало. Я словно сошел с ума: делал, что хотел и плевать на последствия. Что со мной?
Я бросил ботинки в коридоре. Прошел в квартиру. В кабинете сидела она. Среди невероятного количества книжных полок, за компьютерным столом, в сигаретном дыму, как исчадие ада. В старых джинсовых шортах, в моей футболке с надписью Нирвана. Ее тонкие пальцы бегали по клавиатуре. Она даже не обернулась, я немного обиделся и присел рядом на корточки. Она даже не пошевелилась, так и осталась сидеть на пуфе в позе лотоса.
Моя курящая нежная богиня.
Моя многорукая Шива.
Моя белокожая страсть. Почти смерть моя. Ты ушла в интернет, лучше бы у тебя было больше...
- Я был... - голос застрял в горле, я запнулся, кашлянул. Неловкая пауза. Уткнулся носом в ее колено. Она, не выпуская сигареты изо рта, наконец-то перевела на меня свой уставший затуманенный взгляд: "У Джеффа." - Она выстрелила мне в лоб. Я удивленно поднял брови. Ты мысли читать научилась или...?
--
Или. - Покрасневшие глаза снова уставились в монитор. Ты не спала всю ночь, моя Шива.
--
Джефф позвонил мне вчера и все сказал.
Мне стало смешно немного: я представил укуренного Джефферсона, который что-то там ей впаривает по телефону. Этот лохматый зверь умеет "нассать в уши" как никто другой.
Клавиши щелкают. Цокают, как маленький табун игрушечных пони бежит по столу. Иногда щелкает мышка. Жаль, что не пищит.
Я бы осыпал твое умирающее тело цветами. Если бы ты только умерла. В дыму запахов всех оттенков: от шоколада и ванили до розового масла. Я бы залез под твою кожу и схватил пучки нервных волокон. Я зажал их в кулак и меня ударило током так сильно, что я на миг потерял сознание. Моей руке тепло, больно и мягко. Температура твоего тела 36 градусов по Цельсию. Я стряхиваю пепел в твои легкие. Ток снова вгрызается мне в кончики пальцев, как бешенный пес и ползет выше, к локтевому суставу.
Тут она засмеялась. Чему-то своему, наверное, обнажив идеальные зубы. Голливудский оскал. Истинная кровопийца. Она так хороша. Она обольстительна, притягательна, когда злится или смеется. Я обожаю ее, когда она собирается швырнуть мне в лицо вазу или влепить пощечину. Или когда солнечные зайцы прыгают в уголках ее глаз, она жмурится, как кошка на ярком солнечном свете, смеется. Тогда она становится чем-то по настоящему живым, дышащим. Таким заманчивым. Снежная королева. Меня притягивает ее резкость. Зло обладает такой энергетикой. Это непонятно, но зло иногда бывает сексуальным. Оно вызывающе, кричащее, пронзительное. Когда она злится, то становится похожей на мультяшную злодейку, такая ведьмочка и комиксов манга. Словом, я люблю ее злую и смеющуюся. В остальных случаях на ней просто нет лица. Она безликая.
Мне хочется растерзать твою белую шею зубами, разорвать ногтями теплую кожу. Чтобы видеть, как истерично бьется твое сердце. Чтобы сказать тебе: я тебя люблю. Я тебя ненавижу. Уходи от меня. Брось меня навсегда, как ненужную игрушку. Запри меня тут и уходи!!!
Ее волосы щекочут мои плечи. И я уже ничего не слышу кроме ее смеха...
Вечером я проснулся, открыл глаза. Белый потолок пыльный и скучный. Изученный мной вдоль и поперек. Изувеченный дизайнерами справа на лево. Мы проспали восемь часов, уже темнело. Я влез в джинсы и пошел на кухню. Она уже там. Прямая спина. Тусклый свет освещает ее профиль, она, как гипсовая скульптура - нос с горбинкой, скулы эти... бескровное лицо. Пустое. На дне черных глаз теплится огонь. И мне кажется, что я смотрю на себя со стороны. Как бы ее глазами. Я вижу все то, что видит она. Этот умирающий свет не любящих глаз, моих глаз, этот серый вечер. Я почувствовал, как в горле застрял ком. Мне хотелось плакать. Как будто меня не любили, не желали, ненавидели. Я отвернулся. Любил ли я ее? Да? Нет? Не знаю. В минуты близости мне казалось, что вот-вот это чувство очень похожее на любовь я сейчас словлю, поймаю за хвост, еще немного. Но после, как сытая пиявка, отваливался от ее тела и начинал ненавидеть. Я боялся ее. Я боялся привязаться, привыкнуть к ней. Я боролся сам с собой, я пережимал себе сердце. Я мечтал, что она уйдет от меня в один прекрасный день. Но она почему-то до сих пор со мной. Я представлял: вот она соберет вещи и уйдет. Сам я не мог.
Я умылся, понаблюдал в зеркале как подсыхают раны на лице. Соломенные волосы собрал в хвост. Захотелось выйти на улицу, проветриться.
Все, что она видела - это глаза врага. Я знал, как ей было больно смотреть на меня. Находиться рядом. А НУ И ЧТО? Мне все равно...
Дверь захлопнулась за моей спиной, меня зазнобило. Что-то было во всем этом не так. Нехорошее чувство. Я прикурил и посмотрел на коврик у своей двери. Он поразительно чистый, так странно. Как будто в квартире никто не живет. Никто не приходит, никто не уходит. Он чистый и пустой. Я спустился вниз по лестнице, ненавижу лифты.
Я вырвался из подъезда и в кровь ударил холодный поток кислорода. Застучало в висках. Я зажмурился. Что-то холодное и мягкое тихо опустилось на лицо. Я улыбнулся, я был счастлив - снег выпал так неожиданно. Город, разрисованный черной тушью, разрушал сознание затянувшейся осенью. А сейчас все ушло в историю. Я вышел на улицу на свидание с юной белолицей феей. Она похожа на тебя: чистая кожа, спутанные локоны черных деревьев. Она только что стала взрослее, но у нее до сих пор детские ямочки на щечках.
Розово-желтый снег падал на мое лицо, застревая в ресницах. Я был счастлив. Я был ребенком. Слизывал с губ капли талого снега, получал поцелуи этой незнакомки.
Когда мне было лет пять, я представлял себя космонавтом, высадившемся на Луну. Я топтал лунную поверхность, ужинал с лунатиками, а потом все они выходили на улицы своей Луны и посыпали оттуда сверху снегом нашу Землю. Я мечтал...
А она не хотела иметь детей. Она панически боялась. Поэтому в шкафчике со стеклянной дверцей, в ванной, она хранила кучу таблеток. Она ела их постоянно. Эта процедура поедания таблеток стала такой же обыденной, как, скажем, чистить зубы. Или "привет" по утрам. Она говорит: я боюсь родить больного уродца. Она думает: я вообще боюсь родить, а если он будет мутант какой-нибудь? Она открывает на кухне кран, прозрачная жидкость с шипением наполняет стакан. Его стенки покрываются пузырьками воздуха. Стакан становится похож на кусок льда с замерзшим узором. Она кладет в рот таблетку и запивает водой. Потрескавшиеся белесые губы впиваются в стеклянные края стакана. Я замечаю, что лак на ногтях у нее уже алого цвета. Цвета крови. Я вспомнил все это, и захотелось курить, даже скулы свело.
Я был заросшим психопатом. По крайней мере, мне казалось, что рамки моего видения необычайно сузились. Точно я смотрел в длинную трубу с маленьким диаметром. Я перестал понимать, что и для чего я что-то делаю. Или не делаю. Я ничего не планировал. Ни на завтра, ни на сегодня, ни на сейчас...
Я шел, облизывая потрескавшиеся губы. Сумеречный город, чернеющие дворы. Снег не успел еще закрыть собой всю черноту и грязь улиц. Я иду по узкой улице, фонари на которой в большинстве своем не работают. Только один в начале и один в конце улицы. Посередине темнота, от снега не много толка. Я как в пустом коридоре потихоньку продвигаюсь вперед, разглядываю асфальт под ногами. Я сам так и не понял, почему ушел из дома. Мне захотелось побыстрее выйти на свет, дойти до этого второго работающего фонаря. Я видел, как в его свете падает снег. Я был в тишине, в сумерках, в пустоте. В каком-то вакууме. И даже не удивился. Как будто, так и должно было быть: тихо, ни машин, ни прохожих, ничего. Я был один! Я словно был в утробе матери - покой, блаженство, умиротворенность. Я растворился в этом состоянии. Я даже не сразу услышал позади звук шагов. Кто-то бежал за мной. Вернее, почему-то я сразу понял, что это за мной. Я остановился, обернулся. В свете того, первого фонаря, я сумел угадать силуэт. Ну, уж точно, с кем же еще его можно перепутать? Это была она. Она догнала меня. По ее лицу я понял: что-то случилось. Мы стояли близко друг к другу. Я слышал приближение ночи. Мрак окутывал нас со всех сторон быстро, быстрее. Если бы не ее белая кожа, я бы потерял ее среди темноты. Я не помню, сколько мы простояли так вот, молча. Я разглядывал ее лицо. Выражение тревоги, страх, почти слезы наворачиваются на ее глазах. Она осторожно взяла меня за руку. Я почувствовал ее теплую ладонь, дрожащую; она крепко сжала мои пальцы.
- Эй... - позвала она. Я прислушался. Как-то очень странно звучал ее голос. Он шел откуда-то из глубины, разрывая оболочки невидимых преград. Как-то глухо, но с нарастающим гулом. Голос как бы шел сквозь липкую черноту, цепляясь за слизистую трахеи. Выше, дальше... я был напуган и озадачен. Я сам был голосом. Я ощущал себя звуком. Затем я снова попытался стать собой и посмотреть на нее. Но все, что я увидел - это только чернота. Не было фонаря и снега. Ничего не было теперь. Я только чувствовал, как ее ладонь сжимает мою ладонь. Я вцепился сильнее в боязни потерять во мраке последнюю осязаемую нить. Я смотрел вверх, вниз, вертел головой в разные стороны, но ничего, АБСОЛЮТНО НИЧЕГО не видел. Необъяснимая тоска, страх и ужас схватили меня за горло. Все сразу. Я словно повис вверх ногами. Полнейший бардак. Первобытный хаос, только так я могу это описать. Я был чем-то мизерным в огромном космическом пространстве. Мне еле-еле удалось сохранить самообладание. Что случилось? Справа от себя, я так предполагал, что справа. Потому, что потерял всякие ориентиры, и тело мое стало просто материальной точкой без границ. И вот предположительно справа, я краем сознания почувствовал неуверенное движение. Я с силой дернулся туда. Узкий луч света, как фонарик полицейского, шарил в темноте. Вот он нацелился прямо мне в лицо и начал расти, увеличился в радиусе. Стал интенсивнее. Он резал мое глазное дно уже отвыкшее от света. От боли я закрыл глаза, а когда слегка приоткрыл один глаз, увидел-таки ее лицо.
Я лежал где-то в тепле и свете. Она склонилась надо мной.
--
Сева... - говорит уже нормальным, своим обычным голосом. Сжимает мою ладонь, которую так и не выпускала ни на минуту.
--
Сев, ты не переживай, все будет нормально...
Я попытался разлепить обветренные губы. Я не понимал, что происходит. Что будет хорошо? Что ты такое несешь?
--
Что? - еле выдавил из себя и удивился не своему голосу.
--
Ты под машину попал. Помнишь? Черный джип такой, у перехода. Ну у светофора... ты в коме находился...
Я не мог понять, о чем она. В моей голове ничего не укладывалось. Я не понимал равным счетом ничего. И снова что-то черное стало наползать отовсюду, со всех сторон. Я снова погрузился в ночь. Я снова окунулся в недра первобытного хаоса. Только темнота вокруг... я снова материальная точка без тела...