Бился по ветру красный лоскут,
Провожали и дальних, и близких...
Эшелон уходил под Москву,
А вокзал называли Берлинским.
Видно,
Вера в победу жила,
И дорога казалась недлинной:
Из России,
Сожженной дотла,
Обещали дойти
До Берлина.
И дошли,
И распили вино
За победу под знаменем алым...
С той поры позабыли давно
Даже место, где церковь стояла.
Было столько с тех пор перемен,
Пролетели такие метели,
Фотографии сняли со стен,
В сундуках похоронки истлели,
Отшумел на ветру краснотал,
Поднялись над землей обелиски...
Но в народе
Уральский вокзал,
Как тогда, называют Берлинским.
Солдат
День поставил его над собой,
В облака устремив пьедесталы.
Он стоит,
Как Победа, большой,
Неподкупный,
Живой
И усталый.
Он шагал сквозь кровавый туман,
Чтобы мир стал прозрачным и синим.
Он прошел через множество стран,
И стоит в середине России.
Мертвый камень тепла не хранит,
Но заметили люди когда-то,
Что темнеет на солнце гранит —
Словно слезы текут у солдата.
Гений скульптора в том виноват
Или камни подобраны хитро:
Только
Плачет советский солдат,
Всем ветрам и народам открытый.
Был солдат этот крепок и смел,
И мольбами врачей не тревожил,
Он при жизни заплакать не смел.
После смерти — заплакал
И ожил.
Навечно в строю
Возле Ревеля,
Нарвы
и Пскова
восемнадцатый —
гарью пропах.
На поверхности моря людского
ходят сивые гребни папах.
Серый снег.
На снегу — пулеметы,
котелки на дымящем снегу...
Красной Армии первые роты
выступают навстречу врагу.
И над всем этим яростным гвалтом,
над февральским продутым жнивьем
вырастает фигура солдата —
человека с ружьем...
Вот он встал
в полный рост
из окопа
посреди опаленной зимы,
посреди опаленной Европы,
на границе рассвета и тьмы.
Вот шагнул,
задыхаясь от гнева,
защищая Советскую власть,
и заря, обагрившая небо,
красной кровью на снег пролилась.
И лежит на земле пограничной,
упираясь глазами в закат,
в гимнастерке
без знаков различий,
самый первый
советский
солдат.
* * *
Так уходили первые солдаты
навстречу дыму, горю и врагу,
они шагали зло и виновато
сквозь «Не хочу»
и через «Не могу».
В кулак собрав оставшиеся силы,
они шагали, плача и грозя,
и вырастали новые могилы,
и погибали старые друзья.
По всей земле тяжелое сплетенье
дорог и судеб,
судеб и дорог...
Когда ослабло мира притяженье,
они ушли на всполохи тревог.
Где шли они —
там грозно встали травы,
на землю пала светлая роса.
О них скорбят нерусские дубравы
и смертно плачут русские леса.
Вдоль всех дорог,
народов
и наречий,
сквозь грозных лет обугленный каркас
идут сегодня души человечьи
с глазами,
провалившимися в нас.
* * *
Острой финкой процарапан
Серый камень у пруда:
«Иванов.
Погиб в 20-ом».
Имя.
Дата.
И звезда.
Надевал сапог кирзовый,
Жинка плакала навзрыд.
Царь сказал:
— Мобилизован.
Мир откликнулся:
— Забрит.
...То за «красных»,
То за «белых»,
То пешком, то на коне,
То отважный, то несмелый
Шел с винтовкой по войне.
И без ненависти всякой,
Возле этого пруда
Шел в обычную атаку
Вот отсюда
Вон туда...
* * *
Был на западе красен закат,
Словно вспышка далекого взрыва...
Поднимался в атаку солдат
Тяжело и совсем некрасиво.
Он бежал, ощущая спиной
Ледяное дыханье планеты,
А солдат был пылинкой одной,
Растворившейся в кубике света.
Мировая — не знала границ,
И по всем закоулкам Вселенной
Мириады таких же частиц
Разносило пургою военной.
А солдат все бежал и бежал,
И не знал, что в пути бесконечном
С каждым шагом себя приближал
К высоте, именуемой Вечность.
Бесконечного мира микрон,
Погибая в пучине пожара,
Всю Вселенную выдохнул он
Легким облачком смертного пара.
Задохнулся солдат на бегу,
Но не ставьте креста на солдате...
Разлетаются кудри в снегу,
Словно кольца высоких галактик.
Бои
Под настильным огнем наступавшие роты
Где бегом, где ползком продвигались вперед.
А в дремучем лесу, по глухому болоту
Пробирался один-разъединственный взвод.
С каждым шагом вперед наши цепи редели,
Расширялись зрачки под свистящим свинцом,
Пот горячим пятном проступал на шинелях,
Прижимая к земле онемевших бойцов.
А «счастливцы» в лесу шли спокойно и твердо,
Автоматы свои за плечами несли,
И казалось, что их не волнуют аккорды
Смертоносного боя, что братья вели...
Но когда залегли окончательно роты,
Взмок багровый комбат, хрипло воздух рубя,
Вышла редкая цепь из глухого болота,
Вызывая тем самым огонь на себя...
И пока пулеметы натужно частили,
Добивая возникший откуда-то взвод,
К высоте прорвались и ее захватили
Обозленные группы разрозненных рот.
Так и в жизни вокруг: то одни, то другие
Выступают вперед в свой положенный час.
Только тем и живем, тем и дышит Россия —
Нынче вы за меня, завтра я ради вас.
Полынь
Были вдовы и солдатки,
И до утренней зари
Пили чай
Отменно сладкий,
Потому как — сахарин...
Сахарина не жалели,
Потому как — Первомай...
Вспоминали и ревели,
Наливали через край.
Исходили паром кружки,
И до первых петухов
Звонко лопались частушки
Про мужей да женихов.
Заходили петухами
Довоенные деды.
— Ах! Судьба моя плохая,
Далеко ли до беды?
И трещали до восхода
Деревянные полы,
И цвела на огородах
Довоенная полынь...
...На душе наутро — камень,
Как от горького вина.
И сидят над сундуками
Все солдатки — как одна.
Ткнувшись в старые заплатки
Старых мужниных рубах,
Горько каются солдатки
В несодеянных грехах.
* * *
У древнего города Курска,
В суглинок вогнав каблуки,
Всерьез матерились по-русски
Союзных племен штрафники.
Галдели тревожно и хмуро,
Поняв, что большая война
Оставила им амбразуры,
Отняв за грехи ордена.
И были суровые лица
Сегодня суровы вдвойне...
Вглядитесь:
За ними — столица.
И правда — на их стороне!
Впервые,
Сегодня,
Навеки!
И каждый из сотен бойцов
Себя ощутил человеком
С обугленным смертью лицом.
И каждый с судьбою смирился,
Вглядевшись в далекий редут.
И ротный со шпалой в петлице
Вздохнул облегченно:
— Пойдут.
Пойдут!
И умрут, и поникнут,
Успев напоследок решить,
Что лучше достойно погибнуть,
Чем так неприкаянно жить...
* * *
Были сутки длинны, как обмотки...
Те, кто выстоял в первом бою,
Запивали российскою водкой
Всенародную горечь свою.
И в сибирском широком размахе,
Не умея ни красть, ни копить,
Всей страной продавали рубахи,
Чтоб на выручку танки купить.
От всего отмахнувшись:
«На кой мне...»
Русский Ваня ставал, как медведь,
И последнюю пулю в обойме
Оставлял,
Как заначку на смерть.
А когда приходил по раненью
В краткий отпуск с великой войны,
Так по-русски не жаловал денег,
Словно сроду не ведал цены.
Как бы горько потом ни судили,
Вывод правильный только один:
Правда в том, что врага победили,
Правда в том, что всегда победим!
Правда в том, что меняя походку
На солдатский решительный шаг,
Мы порвали себе на обмотки
Черной свастикой меченый флаг.
* * *
Земля блестит, сурова и кругла,
В чужих ракет колышущемся свете.
Морской десант крадется по планете,
Чтоб обезвредить лютого врага.
Еще земля под взрывами не ходит,
Еще спокоен впавший в дрему враг,
Не знающий, что русский наш моряк
Уже вошел в бессмертие и подвиг.
Когда проснется вражий пулемет,
Прижав к земле бегущие фигуры,
Он грудью упадет на амбразуру,
Услышав комиссарское: — Вперед!
И там, где похоронен человек,
Закрывший дзот своим горячим телом,
Снег никогда уже не будет белым —
От скорби станет черным даже снег!
Безымянные высоты
Я в бою не бывал,
во врага не стрелял из нагана,
надо мной не метались
кричащие стаи ворон.
Отчего же тогда
безымянные чьи-то курганы
обступили меня
с четырех обагренных сторон?
Истоптали траву
эскадроны, ушедшие в темень,
отлетели подковы
и шашки ступились о лбы...
Я в бою не бывал —
слишком медленно движется время,
слишком дальними были
призывные звуки трубы.
Я на них не пошел,
я тогда их еще не услышал,
отгорланил в степи
неуслышанный мной соловей,
а курганы вокруг
становились все выше и выше...
И во прахе отцов
хоронили уже сыновей.
Навечно в строю
Говорят, что из космоса
падают сотни обломков,
и Земля потому
тяжелеет на тысячи тонн.
Нет!
Она тяжелеет
от праха отцов и потомков,
чьи курганы встают
с четырех обагренных сторон.
Это — наша земля.
И ее не топтать иноземцам.
Ведь по нашему праху
ходить только нам хорошо.
Приходили сюда
и французы, и шведы, и немцы,
приходили сюда,
но с триумфом никто не ушел.
Помни, помни, курган,
чьи сыны в твоих склонах зарыты,
чьи клинки и ладони
тебя насыпали, курган.
Над тобою, курган,
нынче суслики бегают сыто,
потому как в тебе
похоронен теперь ураган.
* * *
Им вдовы дали прозвище «зятьки»,
Но приняли в остывшие постели.
(Так на костре сжигают кизяки —
И от дерьма становится теплее).
А прошлое,
Осколками визжа,
Ночами подходило к изголовью,
И вздрагивали пришлые мужья
От ненависти,
Мнящейся любовью...
Постылые,
Они сыграли в ящик,
Когда сверкая звездами погон,
Хозяева явились
Настоящие
И молвили презрительное:
— Вон!
А время нижет новые витки,
И стоит на мгновенье
Отлучиться,
Как сразу появляются «зятьки» —
Хозяев подменяющие лица.
Обсиживая теплые места,
Живя не на доходы,
А на сдачу,
Без совести,
Без чести,
Без креста,
Они сегодня выглядят иначе.
В минуты,
Когда жизнь зовет на бой,
Боящиеся жизни пуще смерти,
Они
И вас поманят за собой...
Не верьте им, ровесники!
Не верьте!
...Я буду жить честней, прямее, проще,
Свой путь пройду упрямее и злей.
И Родина,
Что их помянет... тещей,
Меня оплачет
Матерью моей.
Монолог перед судом
Товарищ лейтенант, вы помните меня?
Как шли мы через лес, считая каждый шаг...
Как Витька Рушевой исчез на склоне дня —
Чтоб выдать нас врагу, бежал через овраг.
Ведь это я тогда пошел его убить.
Но полая вода следы успела смыть...
Товарищ командир, вы вспомнили меня?
Ведь только я один прорвался из огня.
Но сколько я живу, мне грезятся грибы,
Червивые грибы, печеные в золе...
И Витькино лицо, со шрамом у губы...
Немецкий пулемет... И наши на земле...
А сволочь Рушевой — он тоже не ушел.
Я знал, что он живой, и я его нашел.
Доживший до седин, он выл, как попадья...
Я в мире был один свидетель и судья.
Товарищ лейтенант, я вовсе не забыл
Ни вас, ни остальных — расстрелянных в лесу.
Я Витьку разыскал, и я его убил.
Я выполнил приказ. ...А завтра будет суд.
* * *
Сидели фронтовик и фронтовичка...
Как хмуро усмехнулся фронтовик,
Когда она ладошкою
Привычно
На лоб себе надвинула парик.
Как прыснули смешком молокососы,
Не знавшие воочию войны...
Жизнь заново поставила вопросы,
Которые, увы, не решены.
Что снится этим женщинам —
Курящим,
Немногим
Из оставшихся в живых,
Немодным,
Некрасивым,
Настоящим,
Скорбящим о судьбе детей своих?
Не слишком ли мы выглядим спесиво
В уверенной красивости своей?
Такою ли им грезилась Россия?
Таких ли ожидали сыновей?..
Не знавшие ни голода, ни крови,
Мы встали у станков
И на леса...
Вновь женщина надвинула на брови
Парик —
Как будто каску на глаза.
Песня
В сорок первом году
Шел на Запад боец,
Обещал: — Я приду,
Я вернусь к вам, отец.
В сорок третьем году
Прострочил автомат,
Начертав на роду:
— Не вернешься назад...
В сорок пятом году
Не вернулся солдат.
Только дома все ждут,
Все на Запад глядят.
Ждут сынка своего,
Плача ночью и днем.
Но вокруг — ничего...
Только память о нем —
Кто в могиле лежит,
Незабвенный и юный —
Тот, который убит
В сорок третьем, в июне.
Отголоски
Пробудился осколок внезапно,
В сердце клюнул железный росток.
Фронтовик обернулся на Запад
И упал головой на Восток.
Уходя из родимого дома,
Он не жег за собою моста.
Он пришел, мой хороший знакомый,
С незнакомою складкой у рта.
Он в романах описан героем,
В каждой песне — он главный мотив,
Но за все, что сегодня мы строим,
Он не только собой заплатил.
Он расстрелян один на рассвете,
Он опущен в глубины Земли,
А его нерожденные дети
На планете себя не нашли.
Сколько их, похоронных открыток,
Приходило с полей фронтовых,
Сколько было людей не убитых,
Но по сути уже неживых.
Кто, скажите, подсчитывал раны
На просторах веселой Земли?
Схоронили вчера ветерана...
Но войну закопать не смогли.
Странник
Лудит, паяет, ходит по дворам,
И ни минуты нет ему покоя.
Уже давно на пенсию пора,
А он не знает, что это такое.
Он целый век без пенсии прожил,
И за свою незвонкую монету
Порой такие тачивал ножи,
Которым равных не было и нету...
Едва в окне затеплится рассвет,
Выходит он предвестником рассвета.
Судачат бабки, сколько ему лет?
И не находят нужного ответа.
Вот он идет походкой молодой,
Взвалив на плечи ящичек дощатый.
Играет ветер черной бородой,
А борода топорщится лопатой.
Свое лицо от времени храня,
Он сквозь года пронес ее, как знамя.
Он очень долго смотрит на меня,
Перебирая бледными губами:
Он хочет знать, откуда я такой,
И вглядываясь в призрачные лица,
Замысловато двигает рукой,
Чтоб, упаси господь, не ошибиться.
Он узнаёт знакомые черты,
И те черты в сознании отметив,
Он перейти торопится «на ты»,
Но сам себя обманывает этим.
Не подойдут, как раньше, в орденах,
Давным-давно ушедшие солдаты,
Не повторятся в наших именах
Его друзья, погибшие когда-то...
Так и живет — угрюмо и темно,
Сам по себе, вне времени и дома.
Его знакомых нет уже давно,
А он все ходит,
Ходит по знакомым.
Хлеб
Коровы, не привыкшие к ярму,
упрямились и борозды ломали.
И резал плуг неровную кайму
вдоль поля между хмурыми холмами.
И налегала женщина на плуг
из всех еще оставшихся силенок...
За кругом — круг...
И снова тяжкий круг...
Не отвести с лица волос соленых.
В глазах плывут горячие круги,
и под глазами вышли полукружья,
и тяжелы последние шаги,
шершавы руки, поступь неуклюжа.
За кругом — круг...
Земля везде кругла,
и женщины повсюду — как в России,
но то, что эта вынести смогла —
для мужика — и то невыносимо.
Пусть где-то были близкие враги,
и всполохи, и схватки боевые...
Но здесь — рождались хлебные круги —
Отчизны нашей кольца годовые.
* * *
Семидесятилетний генерал
Пришел к двадцатилетнему отцу.
Он долго по земле его искал,
И вот они сошлись лицом к лицу.
Нашел его могилку, наконец,
Подумал,
Лишь подумал —
Не сказал:
«Каким же старшиною был отец,
Коль даже без него я — генерал.
Каким же бессердечным был наш век,
Каким же бесконечным был наш долг!
С родимым человеком человек
Прощается сейчас через порог».
Не надо бы...
Не нужно...
Ни к чему...
Но вынужден, а, может, суждено
Понять, что так положено ему —
Навытяжку стоять пред старшиной.
Верней, перед могилой старшины,
Плечом облокотившись на сосну...
Не помнил он ни сына, ни жены,
Он помнил только страшную войну.
И думал седоусый генерал,
Командовать привыкший и стрелять,
О тех, кого он в Грозный посылал,
Останков чьих сынам не отыскать.
* * *
Когда мне говорят о «новых русских»,
Мне видится помойка за углом,
Где ветеран, сражавшийся под Курском,
Копается во прошлом и былом:
Потряхивает ветхие обноски,
Прикидывая, что ему нужней.
А рядом усмехаются подростки —
Отростки от невидимых корней,
Питаемых таинственною силой,
Растущих без особого ума...
Но вздрагивают недра под Россией,
Обрушивая старые дома.
И новые коттеджи вырастают,
И люди, поселившиеся там,
Рассказывают лживыми устами,
Что время все расставит по местам.
А ветеран копается в помойке,
Бормочет про неведомую мать.
В годину «эпохальной» перестройки
Его опять послали умирать.
Оставленный, наверное, на племя,
Он плюнул на Советы и собес.
И встал старик на вздыбленное время
С бутылкою пустой наперевес.