Модная, в пальто рубиновом
С капюшоном на меху,
Кормит стайку голубиную
На заезженном снегу.
Вот чудачка!
Все завьюжено,
Дядька ежится в тулуп...
Голубям сегодня к ужину —
Ассорти из разных круп,
Из пакетика бумажного
На озябшую ладонь...
И гуляют птицы важные, —
Как танцуют под гармонь.
И глядит на них вприщурочку,
Улыбаясь из-под век,
Кареглазая снегурочка,
Непонятный человек.
* * *
Вот уже вторую пятилетку,
А точнее — восемь с лишним лет
От тебя, прекрасная соседка,
Сам не свой твой ветреный сосед.
В день по десять раз тебя встречая,
«Здравствуй», «До свиданья», — говорю,
Сказочных дворцов не обещаю
И цветов, робея, не дарю.
Ты проходишь, мило улыбаясь,
С замшевою сумкой на боку,
Вычислив, что я таких красавиц
Знать не знал доныне на веку.
От терзаний плоть моя устала,
От мечтаний знойных мозг устал...
А вчера узнало полквартала,
Кто к тебе пристрастие питал:
Нашими с тобою именами
Я украсил стены всех домов.
Но как будто рок навис над нами —
Суд меня отвлек от дивных снов.
Так из-за тебя, моей хорошей,
Я лишился разом всех свобод —
На затирку стен властями брошен
На год исправительных работ.
* * *
Заплетала малина оконный проем,
С тонких вишен цветочная пыль облетала.
Даже губы твои пахли свежим бельем,
А глаза улыбались светло и устало.
Я искал водоемы с живою водой,
Уходил за ручьем, он под землю скрывался,
Исчезал, а беда оставалась бедой,
И удача, как прежде, скользила сквозь пальцы.
Я шагал по лугам, подминая цветы,
Я искал родники, а тебя не заметил,
Я не видел, не видел, как плакала ты,
Одиноко скитаясь по людной планете.
А земля расцветала до черных глубин,
На оглоблях и то появлялись листочки.
Я тебя не любил, не любил, не любил...
Отчего же тогда ты мне грезилась ночью?
Разметала весна голубые цветы,
Пахнут свежим бельем твои белые руки,
В изумленных глазах золотистые струйки,
Отчего же, родная, заплакала ты?
Плачет девочка
У киоска «Союзпечати»,
У всей улицы на виду,
Плачет, маленькая,
От счастья,
Плачет, милая,
На беду.
А вокруг —
На четыре стороны,
В низких будочках у стены
Телефоны сидят,
Как вороны,
Все — нахохлены и важны.
От киоска шагнула прямо
К телефону —
Рукой подать.
Подходя, улыбнулась:
— Мама...
Через миг —
Одиночка-мать.
И не дрогнул наш мир великий.
Плачет девочка на скамье.
И упала на землю книга
«О любви в молодой семье».
* * *
В этом доме сегодня не воют,
в этом доме сегодня поют.
И сидят за скатеркою двое,
прославляя домашний уют.
Но закончится праздник недолгий
и нахлынут иные дела,
и наскучат родные чертоги,
и пресытятся лаской тела.
И разлука волною накатит.
Прокричит на болоте кулик —
и волшебная белая скатерть
обернется в простой половик.
* * *
Сугроб сползает с тротуара,
Водой веселой исходя,
И на лице —
Следы загара,
Как на плаще —
Следы дождя.
И в зеркале промытых окон
Ты мне запомнишься такой —
Со лба отбросившею локон,
Взмахнувшей празднично рукой.
Да что рука?
Когда сквозь веки
Острее острия иглы
В зрачках проклюнулись побеги
Полулюбви-полуигры...
Текут задумчиво минуты,
Как будто светлые ручьи...
Ты красишь ногти перламутром,
Сняв золотистые очки.
Потом прищурясь близоруко,
Как на ветру перед дождем,
Ко мне протягиваешь руку
И улыбаешься:
— Идем?
И выходя с тобою в двери,
Я сознаю, что прелесть дня —
Не в приближении апреля,
А в возрождении меня.
* * *
Скользнув обрадованным взглядом,
Громадный мир в зрачки вобрав,
Она пошла со мною рядом,
Неотразима и добра.
Она простила все измены
Одним движением бровей,
Простила так обыкновенно,
Как мать прощает сыновей.
Я, то краснея,
То бледнея,
Шел, как по краешку земли.
Я шел, как будто рядом с нею,
А в самом деле —
Был вдали:
Я видел все свои дороги,
Все годы, полные тревог,
Всю жизнь —
Разбитую, как ноги,
О камни пройденных дорог.
Пусть жизнь моя меня осудит
За все,
Что я не сохранил:
Что были сумрачные люди,
Что были будничные дни...
Она пришла,
Как воскресенье
После больших рабочих дней.
Я шел по краешку везенья,
Шел рядом с ней...
Шел рядом с ней.
* * *
Снега не было,
Не было снега.
Он пришел наряду с темнотой
Из глубокого черного неба —
Небывалый, густой, золотой.
Золотой потому,
Что из окон
Белизну изгоняет на нет
Золотым искрометным потоком
Золотой электрический свет.
Намело, набросало сугробов,
Наворочало выше колес.
Обреченно буксует автобус:
Тяжело, неуклюже, до слез...
Не пройти, не проехать,
А дома...
Дома — гости сидят за столом,
И сверкают фольги серебром
Две бутылки нарядного рома.
Зря поехал,
Наверное, зря.
Я теперь не успею вернуться,
Надо было вчера оглянуться,
И увидеть —
Какая заря.
Мне теперь не уйти от упреков:
Замело все дороги назад,
И твои озорные глаза
Улыбаются мне издалёка.
Не дойти мне до них,
Не дойти...
Слишком рано ударила вьюга,
И сугробы на нашем пути
Не затем полегли полукругом,
Чтобы легче нам было ступать.
Нет!
Они заступают дорогу,
И уже не дойти до порога,
А казалось — рукою подать.
Снег кружится
Такой золотой,
И автобусы в поле буксуют.
Под окном пробежала косуля,
Обуянная той же бедой.
Почему она вышла на свет?
Может, снегом порезала ноги,
И тогда приблудилась к дороге,
А дороги, как видите, нет.
Вот она устремляется вдаль,
В темноту,
Погружаясь в сугробы...
Засмеялся водитель:
— Попробую...
И упрямо нажал на педаль.
* * *
Эти окна погаснут, эти люди умолкнут,
И трамвай остановится, врезавшись в ночь.
Я останусь один, посижу одиноким,
Надоевшие мысли отринувши прочь.
В этот день суетной ничего я не сделал,
Хоть немало надежд на него возлагал.
Этот день пролетел, но гудит мое тело,
Так гудит мое тело, и так я устал.
Почему я устал, что ж такого случилось?
Все, что было задумано, скомкала жизнь.
Поднимусь на этаж и схвачусь за перила,
И соседка окликнет: «Смотри не свались».
Все равно не свалюсь, как бы сердце ни ёкало,
Как бы я ни жалел об утраченном дне...
Эти окна погаснут. И люди умолкнут,
Но останется жизнь. И цветы на окне.
* * *
Я знал, что ты придешь ко мне такой,
Предвидел, что ты будешь очень юной,
Застенчивой, улыбчивой и умной,
И ты пришла...
И вздыбился покой,
И все вокруг тотчас переменилось,
И та, что изменила, отошла.
И встала ты, румяна и свежа,
Такая же, какою ты мне снилась.
Любимая, я знаю — это ты,
Такою я навек тебя запомнил,
Ты снилась мне всегда: вчера, сегодня...
И я тебе всегда дарил цветы.
Любимая, но как я долго ждал,
Ведь без тебя все рушилось и билось,
Мне без тебя быть страшным приходилось,
И за бедой шла новая беда.
Но рядом ты — и мир теперь иной,
И люди сразу сделались добрее,
Дела — сильней, решения — мудрее,
Все потому, что ты сейчас со мной.
* * *
Когда ты мне стала родимых родней,
в мой дом заявилась завьюженной ночью —
то зимние ночи не стали длинней,
лишь дни становились бледней и короче.
Когда твои руки летели ко мне
полярными совами в поисках пищи,
не лунные блики ползли по стене,
а очи твои освещали жилище.
Когда твои локоны бились во тьме,
как будто упругие струи метели,
я помнил о вьюге, о снеге, зиме...
Но губы мои откровенно теплели.
Когда ты ушла — наступила весна,
и ранний рассвет распахнул занавеску,
и солнечный луч ненавистно и резко
меня оторвал от прекрасного сна.
* * *
Будет осень, дороги раскиснут,
Проюзит в колее колесо.
Не найдут мои светлые письма
Безымянных твоих адресов.
Будет ветер надламывать кроны
И земля леденеть на витке.
Твой последний рубеж обороны —
В неизвестном твоем городке.
Ты уехала, спряталась, скрылась,
Оборвав телефонную нить,
И осенняя хлипкая сырость
Не сумела следов сохранить.
Бьется в окна сыпучее эхо —
Это листья слетают с орбит,
Это — отзвуки жуткого смеха,
Твой любимый которым убит.
* * *
Какое огромное поле!
И надо его перейти.
Давай расцелуемся, что ли,
Коль вместе нам нету пути.
Как ты изменилась, однако,
Щека под рукой холодна —
От горя отвыкла ты плакать,
А я не отвык от вина.
Ты смотришь сурово и строго,
Ну что же, суди не суди,
Какая нам, к черту, дорога,
Коль разные души в груди.
Прощай, мое горе во плоти!
И все же,
На самом краю,
Далекую точку напротив
Признай за частичку свою.
* * *
До скончания века,
До последнего дня,
Два родных человека —
Далеко не родня.
Вроде, все — честь по чести,
Только так повелось:
Раздеваются вместе,
Одеваются врозь.
За неделей — неделя,
Как водой — по глазам.
Каждый мыслит отдельно,
Каждый думает сам.
И расходятся тропы,
И теряется ось...
И хорошие оба,
Но — хорошие врозь.
Теща числится «мамой»,
И свекровь — в самый раз.
Только этого мало,
Это все — напоказ:
Даже общие песни,
Даже общая злость.
Раздеваются вместе,
Одеваются врозь.
* * *
Гудели машины на улице пыльной,
И девушки были красивы вполне,
И я был в тот вечер красивым и сильным,
Но что-то тревожное зрело во мне.
Неясность рождалась, качалась и зрела
В моей неспокойной, тревожной душе,
Гудели машины и небо алело
От солнца, летящего на вираже.
Над круглой землею мечта закруглялась,
И там, где она прикасалась к беде, —
Не радуга там, а лицо появлялось,
Лицо, о котором я помнил везде.
Оно выплывало тревожно и хмуро,
Как низкие тучи над нашей страной...
И ты, от рожденья последняя дура,
В тот вечер была бесконечно со мной.
В тот вечер мелькали знакомые лица,
И я, озабоченно глядя назад,
Подумал, что лучше совсем не родиться,
Чем чувствовать твой всепрощающий взгляд.
* * *
Ты идешь по степи,
Над заснеженной гладью тропинок,
Где поземка метет
Голубой и таинственный сор,
Где над следом твоих
Тупоносых французских ботинок
Снежный ветер поет,
Заметая последний узор.
А во мне пробудилась
Какая-то новая смелость,
Я иду через лес,
Где деревья трещат на корню,
Мне тебя не вернуть,
Как бы этого мне ни хотелось,
Я по следу тебя,
Словно дикого зверя, гоню.
Я настигну тебя,
Я тебя поверну от порога,
И с дороги собью,
И тебя уведу за собой,
Ты со мною пойдешь
По крутой и суровой дороге —
И дорогу твою
Назовут почему-то судьбой.
* * *
Утром или вечером,
Заходя в трамвай,
Молодую женщину
Вижу весь январь.
На пальто из замши
Переплет ремней.
Весь январь не жрамши,
Ходит муж за ней.
На стекле оконном
Остывает снег,
За стеклом — законный,
Обрученный с ней,
Злополучный «Вермут»
Прячет под пальто.
Ты за что отвергнут,
Отлучен за что?
Он молчит, нахмурясь,
На меня глядит,
Он не помнит улиц,
На каких стоит.
Он угрюмо плачет,
Трет рукой глаза...
С ним нельзя иначе,
Но и так — нельзя.
* * *
Она такая молодая,
Она зовет — и я иду.
И по ладони ей гадаю,
И предвещаю ей беду.
Она глядит с недоуменьем
В мои тяжелые глаза,
Она желает откровенья,
Но мне быть честным с ней нельзя.
Летит пунцовая планета
В закатном зареве лучей.
Она не хочет верить в это,
Но я ничей... ничей... ничей!
Кружит тяжелое ненастье,
Туман ложится на стекло...
Я предвещаю ей несчастья,
Ведь мне несчастье помогло.
Разлад
Дождь стучал
Или в дверь стучали,
Или сердце стучало так.
Я кричал
И она кричала,
Я молчал,
Но она кричала.
Я пошел,
Она вслед кричала.
Я пришел —
Завела сначала,
И тогда я поднял кулак.
Я вздыхаю, она вздыхает.
Я плохой
И она плохая.
Третий день ничего не ем.
Я пришел, но она все ходит
Возле дома,
А в дом не входит.
Где-то около хороводит,
Словно кошка,
Когда нашкодит.
И тогда я ушел совсем.
* * *
Все, как есть, обговорили,
Сгладив острые углы,
Он — стирал,
Она — варила,
Вместе — драили полы.
Все сложилось, как хотели,
Ничего — наоборот:
День — в работе,
Ночь — в постели,
Рубль — на книжку,
Ложку — в рот,
День — по плану,
Жизнь — по кругу,
Он — румян,
Она — кругла...
Разбежаться бы супругам,
Да нельзя —
Сплелись друг с другом
Их ветвистые рога.
* * *
Что случилось —
Осталось загадкой,
Только в женских глазах — пустота,
И глубокие скорбные складки —
У мужского жестокого рта.
— Будь здоров!
И в ответ:
— Будь здорова!
И растаяли в шумной толпе,
Оставляя последнее слово,
Как последнюю пулю —
Себе.
* * *
Минута за минутой,
Секунда за секундой.
Часы так нудно стукают,
Идут они так нудно.
— Скорее бы... Скорее бы....
Ну что же ты... Так медленно....
Любовь ничем не мерили,
И все ж она измерена
Занудными минутами
Подъездного молчания.
Часы так нудно стукают,
Доводят до отчаянья.
Дымится сигаретою
Минута ожидания.
И кажется, согрето ей
Все каменное здание.
И кажется, не лучше ли
Не ждать ее, бедовую...
Но я стою и слушаю:
Не слышно ли шагов ее.
* * *
Небо у тебя в глазищах,
Языки огня...
Ты кого на свете ищешь?
Неужель, меня?
Мне нельзя прожить без неба,
Без него — труба.
Но моя краюха хлеба
Для тебя груба.
Отломлю тебе краюху,
Ломтик мне отрежь.
Мы давно нашли друг друга,
Что же встало меж?..
* * *
Отчего так музыка грустна?
Падают надорванные ноты.
Встала и не движется весна,
Вляпавшись в громадное болото.
Нет любви. И счастья тоже нет.
И в руках натруженных нет силы.
Фейерверком праздничных ракет
Сердце, как углями, опалило.
Стылый, леденящий океан,
Белые разорванные глыбы.
Как понять, я пьян или не пьян, —
Круглые глазища, как у рыбы, —
Каждое, как черная дыра,
В зеркало уставилось, пугая...
Боже мой, как хочется орать:
— Милая, родная, дорогая!
Только что ей нежные слова
Вечного изменщика-кутилы?!
Факт, что даже будь она жива,
Вряд ли бы жена меня простила....
* * *
Прощай!
Я не прощения прошу,
Хоть наш разрыв добил меня отчасти.
Запомнюсь я тебе, как жалкий шут —
Таким, как есть,
А я такой, к несчастью.
Я долго жил напыщенным гусем,
Ощипанным куренком став в итоге,
За то, что я тебя винил во всем —
За что бы надо было
Падать в ноги!
Урок пошел на пользу мне, поверь,
Но нет, я не молю о возвращенье.
А то, что мне указано на дверь,
Меня толкнуло к самоочищенью.
Прощай!
Я удержать тебя не смог.
И впредь покоя больше не нарушу.
Я шут.
Но и меня сподобил бог
Познать любимой ангельскую душу...
* * *
Памяти О. С.
Пасха.
Крашеные яйца,
Пироги да куличи.
И линяющие зайцы,
И орущие грачи.
Посвежевшие оградки,
Обновленные цветы...
И на столике в тетрадке
Нарисованная ты.
Я кладу на холмик руку,
И шевелится в душе:
Наша долгая разлука
Скоро кончится уже.
Пробудившиеся травы
Колко трогают ладонь,
И кричат грачи картаво,
И пиликает гармонь —
Не поет,
А плачет, вроде,
Безутешною вдовой.
За оградкой люди ходят,
Шелестят сухой травой...
И блестит на солнце краска,
Теплый веет ветерок.
Спи, родная.
Нынче пасха,
Где-то рядом с нами Бог!
* * *
На улице темно
И сумрачно в вагоне,
Трамвайное окно —
Как дверь в потусторонний...
Скрыв призрачность краев
За траурной резиной,
Чужое, как свое,
Стекло отобразило.
Под хрупкое стекло
От быстрого движенья
Дождями затекло
Твое изображенье.
Сквозь времени пласты
Развалинами Рима
Знакомые черты
Растут неотвратимо.
Знакомые черты,
Но женщина чужая...
Зеркальные листы
Реальность искажают.
Я помню наизусть
Малейшее движенье,
И если обернусь —
Исчезнет наважденье.
Но двигаться нельзя:
Из будничного грима
Умершие друзья
Глядят неповторимо
Сквозь сумрачность годов
И траурность резины,
Из окон городов
И стекол магазинов...
И каждый на земле —
Лишь чье-то продолженье,
В сверкающем стекле —
Твое изображенье...
Разбиты зеркала —
Недобрая примета...
Но ты не умерла,
Раз требуешь ответа.
Пролог
Ночь была.
Дома стояли хмуро.
И над горкой сваленных вещей
Одиноко горбилась фигура
Человека в шляпе и плаще.
Ночь была.
Еще был дождик редкий.
Сиротливо грудились у ног:
Чемоданчик, маленькая сетка,
Связка книг, какой-то узелок...
Ночь была.
Еще был грохот грома,
И догадка, вставшая ребром:
Человека выгнали из дома, —
И сие не кончится добром.
Ночь была.
Потом была дорога
И ночной безрадостный вокзал...
Ни людей, ни дьявола, ни Бога
Человек потом не признавал.
...А пока — так буднично и просто
В глубине уснувшего двора
Догорал окурок папиросы
Угольком бикфордова шнура.