Охотничья собака Веста люто ненавидела запах масляных красок. Своего хозяина, художника Левитана, любила до самозабвения. И одновременно презирала. Он, видите ли, дня не мог прожить без этих подлых масляных красок.
Ее женская собачья душа постоянно раздиралась на две неравные части. Большую часть заполняла любовь к художнику и страсть к охоте. Сюда же помещалось желание вкусно поесть. Чревоугодие грех, конечно, с этим не поспоришь. Но если люди себе позволяют, то охотничьей собаке, сам Бог велел.
Веста любила хорошо поесть. Здоровое чувство голода сопровождало ее всегда, сколько себя помнила. И на отсутствие аппетита Веста никогда не жаловалась. Правда, ничуть не полнела. Не то, что некоторые собаки, смотреть противно.
В меньшей части души помещалась ненависть к масляным краскам и неприязнь к котам. Зачем их только Бог создал?
Веста обладала фантастическим чутьем. Если б умела, насчитала бы несколько тысяч запахов, которые различала без особого труда. Именно потому, всеми фибрами своей собачьей души, Веста ненавидела масляные краски. Хозяин же постоянно возился с тюбиками, палитрами, кистями...Веста этого понимать не желала.
Где и когда родилась, Веста не помнила. Щенки, как известно, рождаются слепыми. Она помнила только запах. Замечательный запах материнского молока. И еще помнила, было тепло. Очень тепло и уютно. Надежно и безопасно. Рядом с ней постоянно находились ее братики и сестрички. Такие же маленькие и беспомощные.
У художника Левитана детство было менее теплым и сытым. Жили они всей семьей на маленьком железнодорожном полустанке. Днем и ночью мимо окон проносились составы. Отец, в фуражке станционного служащего, выходил на платформу и поднимал в руке флажок. Встречал и провожал поезда.
Вечерами мать всей семье читала вслух. Эти семейные чтения, волнующие, захватывающие, и запомнились более всего из детства.
Познакомилась Веста с Левитаном в одно прескверное утро, когда все небо было цвета грязной кошки, и за окном моросил дождь. Веста сидела, вместе с братиками и сестричками в большой корзине и ждала, когда их "будут выбирать".
И тут явился он. Высокий, красивый и веселый. С большими, выразительными глазами. При бороде и усах. "Наверняка, охотник!" -- подумала Веста. И сразу стало значительно светлее. Даже за окошком.
Веста влюбилась с первого взгляда. "Я помню чудное мгновенье. Передо мной явился ты...",-- вполне могла бы процитировать она, но Пушкина она еще не знала. Более того, не знала даже собственного имени. Его еще просто не было.
"Только бы он увидел!", -- думала она, -- "Только бы заметил, разглядел!". Ее самоотверженность, ее страстное желание любить до самого последнего вздоха. И он каким-то чудом разглядел.
Схватил ее за шкирку, вытащил из корзины и поднес к своему красивому лицу. В порыве благодарности, Веста лизнула его прямо в нос. Левитан засмеялся и тоже чмокнул ее в маленький, похожий на черную пуговку, носик.
-- Как мы тебя назовем? -- спросил Левитан.
Ей было абсолютно все равно. В голове никаких мыслей. Одни только чувства. Бушующий ураган чувств.
-- Я получил неплохую весть. -- весело сказал Левитан. -- Мою картину приняли на выставку "передвижников". Так и назовем тебя, Весточка! Веста! Согласна?
От радости Веста судорожно завиляла хвостиком. Еще бы, не согласится! Такое счастье выпадает не каждой. Чтоб хозяин был молодой и красивый. И совершенно определенно, охотник.
Так и произошла эта знаменательная встреча.
Хозяин расстегнул рубашку и засунул Весту прямо себе за пазуху на голое тело. Веста тут же мгновенно уснула.
Все-таки день выдался на редкость волнующим.
Саввинская слобода, что в окрестностях Звенигорода, издавна славилась прекрасными видами. Как только надвигалась весна, сходили снега с полей, художники сюда слетались, как пчелы на мед. Даже из петербургской Академии художеств наезжали писать этюды. Про московское Училище живописи, ваяния и зодчества и говорить нечего.
Только появлялась первая зелень на кустах и деревьях, ученики со всех курсов валом валили под Звенигород.
Стоит ли удивляться, что именно в Саввинской слободе художник Левитан, выпускник московского Училища, снимал целый дом.
Внутри дома Весте понравилось. Много всяких углов, закоулков. Много мебели. Больше всего ей приглянулся желтый абажур с бахромой под самым потолком. Хорошо бы эту бахрому попробовать на зуб.
Левитан постелил ей коврик в углу комнаты, между комодом и диваном, Веста легла и... полетела. Во сне она всегда почему-то летала.
После окончания Училища, жизнь молодого художника стала напоминать извилистую горную дорогу. То к правой обочине бросит, (чуть в пропасть не скинет, только держись!). То влево, и так прижмет к отвесной скале, ни вдохнуть, ни выдохнуть.
"Старик Саврасов нас заметил...", еще совсем недавно шутили два любимых ученика, Костя Коровин и Исаак Левитан. Шутка оказалась почти пророческой.
...Великий Алексей Саврасов. Могучее дерево, разбитое молнией. Типичная болезнь русского человека, пьянство, схватила за горло этого незаурядного художника и душила, как удав.
На пороге выпускного курса Коровин и Левитан остались без наставника, без помощи и поддержки, Саврасова отстранили от преподавания. Обоим выдали дипломы только "внеклассных художников". Учителей рисования, одним словом...
И вот теперь, снимая целый дом в Саввинской слободе, в окружении изумительной природы, художник чувствовал себя прижатым к отвесной скале и не мог решить, как жить и работать дальше.
Выросла Веста как-то сразу. Еще весной, заплетаясь в собственных лапах, гонялась за бабочками и пыталась заловить свой собственный хвост, а к осени уже предстала перед соседями и гостями художника, вполне сложившейся охотничьей собакой. Огненно-рыжей масти, с длинными ушами и большими, выразительными глазами.
Характером Веста обладала веселым. Была общительна и любознательна. Но и чувство собственного достоинства имела.
Кстати, всеми этими качествами, (зеркально!), был наделен и ее хозяин, художник-пейзажист Исаак Ильич Левитан.
2
Весной на Левитана обычно наваливалась "черная" меланхолия. Ничто не радовало, не вдохновляло. В голову лезли только мрачные мысли, настроение резко ухудшалось, нервы гудели, как струны в старом рояле. Ни о какой серьезной работе не могло быть и речи.
Какая тут работа, если руки трясутся, как у пьяницы.
В борьбе с меланхолией, ("мерихлюндией", как ее называл друг Антон Чехов), был только один способ. Вспоминать исключительно светлые, положительные стороны жизни, а на неприятности плевать с колокольни Ивана Великого.
Левитан начинал загибать пальцы...
Во-первых, талантом Бог не обидел. Великий Алексей Саврасов считает его лучшим своим учеником. А сам Третьяков недавно купил сразу два его пейзажа для своей галереи. Это вам не кот начихал.
Во-вторых, внешностью родители наградили сверх всякой меры. Женщины только выразительно вздыхают при виде его темных глаз.
В третьих, со здоровьем пока все в норме. Если не считать легкой одышки и внезапных перебоев сердца.
Первое, второе, третье...
Неплохая арифметика вырисовывается. Могло быть куда хуже.
Мог родиться горбуном или карликом. Без всякого таланта. Или вообще не родиться. Тогда ни друзей, ни женщин, ни восхитительной природы вокруг, ничего.
И еще четвертое! Которое вполне может быть "первым". У него появилась Веста. Существо во всех отношениях исключительное. Добрая, умная, красивая, ласковая, нежная, преданная, искренняя, простодушная, тактичная... Жрет, правда, как крокодил. Провианта на нее не напасешься. Но это пустяки.
Короче, если сравнивать Весту с любой из знакомых женщин, сравнение будет явно не в их пользу.
Ближе к осени Веста училась бегать вокруг Левитана. По полю не дальше ружейного выстрела, шагов на пятьдесят. В лесу, сделав невидимый круг по кустам, еще ближе. Училась отбегать с левой руки, возвращаться к правой руке охотника.
Нелегкая эта работа, бегать, ни на миг не забывая хозяина. Вокруг столько запахов, столько соблазнов. Чувство свободы пьянит. В первый раз Веста носилась по полю, как угорелая и не слушала никаких команд. Потеряв из вида Левитана, она высоко подпрыгивала, и уже в воздухе успевала оглянуться по сторонам, увидеть хозяина и точно определить его местонахождение.
Художник улыбался и укоризненно покачивал головой. Веста тоже улыбалась и виновато покачивала хвостом.
Обычно "учеба" заканчивалась неожиданно. Оба заваливались в густую траву и просто бездельничали. Веста располагалась где-нибудь поблизости, чаще всего под кустом и изредка щелкала зубами на зловредных оводов, которые мешали ей мечтать.
Левитан, закинув руки за голову, лежал на спине, смотрел в бесконечно голубое бездонное небо и перебирал в памяти впечатления детства, юности...
...Стучат колеса, проносятся мимо составы...
На забытом полустанке всегда почему-то шли дожди. Холодно, неуютно, тоскливо. Как-то маленький мальчик не выдержал, взял губную помаду матери и нарисовал на оконном стекле большое солнце. С длинными прямыми лучами. Младшие сестры в восторге зааплодировали юному художнику.
Вернувшийся со службы отец тоже одобрил:
-- Жизнь стала лучше, стало веселей. -- и горько усмехнувшись, добавил. -- Еще бы немного денег.
На следующий день Исаак положил на стол перед матерью целую кучу разнообразных купюр. В основном крупного достоинства.
Мать серьезно поблагодарила сына.
-- Очень много денег! Будем тратить их экономно.
-- Не экономь, мама! -- разрешил мальчик. -- Закончатся, я еще нарисую.
На всю жизнь он запомнит эту улыбку матери. Грустную и радостную одновременно.
Под стук вагонных колес, под стук капель дождя по оконному стеклу, под стук швейной машинки матери, детство пролетело быстро и незаметно. Его уже не вернешь...
-- Милостивый государь!
Гневное лицо ночного сторожа Училища живописи, ваяния и зодчества, отставного солдата Землянкина, прозванного учениками "Нечистой силой", краснеет и, кажется, вот-вот лопнет от возмущения.
-- Вам здесь Училище или что!?
-- А если ночевать негде? -- зевая, недовольно бормочет юный художник, выбираясь из-под старых холстов, сваленных на чердаке.
-- Нет, вы ответствуйте, милостивый государь! Здесь ночлежка или что!?
Далее ситуация развивалась всегда только в двух вариантах.
Первый. Солдат Землянкин выгонит на улицу, со словами:
-- Я очень даже разумею материальное состояние. У меня у самого четверо дочерей.
-- И все усатые? -- наивно спросит Левитан уже на пороге.
Кому захочется ночевать на скамейке в парке. Или на вокзале.
-- Вам, художникам, все смешно. А я при исполнении. -- ответит сторож и захлопнет перед носом дверь.
Впрочем, случался и второй вариант. Землянкин оставит ночевать в своей каморке. И даже горячим чаем напоит.
В этом варианте, рассказ о "четырех дочерях", юный художник с энтузиазмом поддержит:
-- У меня тоже будут дети! Целых пять! Все сыновья!
-- Сыновья гораздо лучше. -- согласится сторож Землянкин.
Всю ночь они будут говорить об искусстве пейзажной живописи...
Тонкостей в искусстве пейзажной живописи Веста не различала. А уж если начистоту, ей было абсолютно наплевать. Ультрамарин или кобальт, охра или белила. Лишь бы пахло терпимо. Хотя, конечно, акварель лучше масляных красок.
А еще лучше "пастель". Такие палочки, наподобие куриных косточек. И запах, очень даже ничего себе. Не раздражает. "Пастель" даже пожевать можно, от нечего делать. Но "пастелью" хозяин работал крайне редко. На холсте или картоне начинал обычно углем, потом сразу переходил на эти подлые масляные краски. Приходилось терпеть. Не станешь же лаять во весь голос, хозяин не поймет.
Почему люди так невнимательны к своим ближним?
Еще куда ни шло, когда они с Левитаном работали на природе, писали этюды. Хозяин за мольбертом, Веста поблизости где-нибудь валялась в траве, мечтала. Запах масла тогда не так настырно бил в нос.
На природе в любую погоду хорошо. Здесь у них с хозяином абсолютное единство взглядов. Левитан, конечно же, тоже любил природу.
-- Как считаешь, стоит добавить ультрамарина? -- часто советовался с ней художник.
Веста смотрела, не мигая, своими преданными глазами ему прямо в переносицу и мысленно внушала, она одобряет каждый его мазок.
Оба были бесконечно счастливы.
3
Главное событие того жаркого лета произошло в Москве на Ходынском поле. Всероссийская промышленно-художественная выставка! На нее приезжали целыми семьями. Со своим провиантом, маленькими детьми и домашними животными.
Весту на выставку с собой Левитан не взял. Якобы, она еще очень молода, диковата и не приучена ходить на поводке. Да и дальняя поездка из Звенигорода в Москву, (одна железная дорога чего стоит!), может ее сильно травмировать.
Как только Веста поняла, что остается дома, тут же сделала вид, "не очень-то и хотелось". Хотя в глубине души, тоже мечтала побывать на выставке.
Других посмотреть, себя показать!
Несколько дней подряд Левитан ходил в художественные отделы выставки как на службу. Для художника смотреть работы других и есть часть работы. Пропустить подобное событие, равносильно преступлению. Ведь на Ходынке собрали все лучшее, что создано за последние двадцать пять лет в русском искусстве. "Черное море" и "Всемирный потоп" Айвазовского! "Рожь" Шишкина! "Боярыня Морозова" Сурикова! "Заросший пруд" Поленова! "Грачи прилетели" Саврасова...
Почему-то именно эти две небольшие работы по-настоящему, до дрожи в руках волнуют? Больше "Всемирного потопа" Айвазовского, больше "Ржи" Шишкина, даже больше всех тридцати трех этюдов к "Явлению Христа народу" Иванова.
Почему "Грачи прилетели" любимого учителя Саврасова вызывают в душе такой восторг и упоение? Сможет ли он когда-нибудь написать что-либо подобное?
На выставке, тут и там, вспыхивали жаркие споры, диспуты. Сторонники и противники великого русского реализма уже тогда сходились стенка на стенку.
-- Реализм, конечно, колыбель живописи! Но нельзя же художнику вечно жить в колыбели!
-- Пора идти от реализма к другим формам!
-- Надо идти от реализма, к Реализму! С большой буквы!
-- Дерево без корней, всего лишь дрова! Дерево не может порхать в облаках! Оторви его от корней и оно погибнет!
Споры и диспуты как-то незаметно перерастали в легкие потасовки. Что неудивительно. Художники народ пылкий, неуравновешенный.
Молодые бородатые люди хватали друг друга за грудки.
-- Ты кто такой?
-- А ты сам, кто такой?
Пройдет несколько лет и весь художественный мир России расколется, как орех, на два враждующих лагеря. Левитан будет с теми, для кого традиции великого русского реалистического пейзажа останутся целью, смыслом и содержанием всей жизни. До конца.
Художник никогда не кривил душой. На той знаменитой выставке только "Грачи" Саврасова и "Заросший пруд" Василия Поленова его по-настоящему вдохновляли и окрыляли. Молодой пейзажист не мог разгадать секрет их необычайного воздействия на зрителей.
В голове вертелась тревожная мысль. Сможет ли он сам когда-нибудь дотянуться до уровня учителей?
Веста тоже никогда не кривила душой. Просто не умела. Потому выше красот всех пейзажей вместе взятых, она ставила красоту своего хозяина. Его бесконечную доброту и безграничную щедрость.
Когда Левитан приехал из Москвы, Веста во дворе прыгнула ему на грудь, завалила на спину и долго, радостно лая, лизала его прекрасное, романтическое, вдохновенное лицо.
Разумеется, не только Веста отмечала незаурядную мужскую красоту художника. Были и другие. Среди прочих, выделялась Софья Кувшинникова. Женщина замужняя, но неожиданная. Левитан, усмехаясь, называл ее "суфражисткой".
Кто такие "суфражистки" Веста не знала. Но подозревала, они из тех женщин, кто носит вместо юбок, мужские брюки. Веста ни того, ни другого не носила. Но, при случае, примерить не отказалась бы.
Появилась Софья в их доме внезапно. Однажды, ближе к вечеру, Левитан неожиданно начал чистить ботинки черной ваксой. Чего за ним ранее не наблюдалось. А потом вообще, уехал на станцию. И вернулся уже под ручку, (ах! ах! ах!), с этой самой Софьей Кувшинниковой.
Софья была довольно симпатичной женщиной. К Весте относилась хорошо. Разумеется, она не была охотником. Куда ей. Она наверняка и ружья поднять не смогла бы. Это однозначно. Но пахло от нее привлекательно. Незнакомыми и непривычными запахами.
Дважды в день она обязательно усаживалась в своей комнате перед дорожным зеркальцем и доставала из саквояжа разные интересные предметы. Пудреницы, флакончики, баночки, скляночки.
Веста деликатно присаживалась рядом, нюхала.
-- Вы поедете на бал? -- неизвестно кого спрашивала Софья.
И сама себе кивала. Вернее, своему отражению в зеркале.
Отражений Веста не любила. От них ничем не пахло. И вообще, глупость какая-то, эти зеркала.
Софья наоборот. Очень любила зеркала и свои отражения в них.
И Левитана Софья тоже любила, однозначно. Веста не раз видела, она делилась с ним вкусными кусками. Любому коту ясно, надо очень любить человека, чтоб поделиться с ним самым вкусным.
По сравнению с другими женщинами, у Софьи было одно неоспоримое преимущество. Она слушалась Левитана беспрекословно. Брала у него уроки живописи и даже ходила с ним и Вестой на этюды.
Если Левитан ей делал замечание, (в смысле, Софье, а не Весте), она только радовалась и говорила:
-- Премного Вам благодарны, барин!
Рисовала исключительно акварелью. Что само по себе, говорит об уважительном отношении к Весте.
Левитану следовало бы брать с нее пример.
Через несколько дней, из разговора Левитана с Софьей, Веста поняла. К вечеру приедут гости. Какой-то "Антон". И еще какой-то "Чехов", со своим пенсне.
Гостей Веста не очень жаловала. Приедут, всяких посторонних запахов нанесут. Шум, гам, сплошная нервотрепка. Если бы она пригласила в гости своих знакомых собак? Что бы сказал Левитан?
Антон и Чехов оказались одним и тем же человеком. В пенсне. От него пахло лекарствами. Валерьянкой, касторкой и еще чем-то резким и тревожным. Но человеком он оказался довольно милым.
Сходу почесал Весту за ухом, (очень ласково!), погладил по шерсти, (очень уважительно!), а поздним вечером даже умудрился незаметно выдернуть у нее из загривка клеща, который очень досаждал Весте все последние дни.
В знак благодарности Веста незаметно лизнула ему руку. Чехов обрадовано улыбнулся и, поправив на носу пенсне, сказал:
-- Весточка! Ласточка-а!
Веста слегка повиляла хвостом. А сама подумала, хорошо бы ей тоже где-нибудь раздобыть себе пенсне. Все соседские собаки умрут от зависти.
"Каждый сверчок, знай свой шесток!"
А еще с Чеховым приехала его сестра. По имени Маша. С Софьей они встретились так, будто не виделись двести лет. Хотя Веста сама слышала, они познакомились всего две недели назад.
От двух женщин возник такой водоворот звуков и запахов, что у Весты закружилась голова, она неожиданно для себя самой громко залаяла и начала кругами носиться по комнате. А потом ловить свой собственный хвост. За что и была выдворена в коридор.
"И скучно, и грустно, и некому лапу пожать!.."
Весь следующий день гости сидели за столом, пили, ели и говорили разные глупости. Поразительно, как у людей мало собственных мудрых мыслей. У собак их значительно больше.
Например, Чехов поднялся с рюмкой в руке и начал говорить тост:
-- В Левитане все должно быть прекрасно. И лицо, и одежда, и мысли, и ботинки!
Обе дамы со смеху чуть со стульев не попадали. Кудахтали, как курицы у соседа в огороде. Между прочим, ничего смешного.
Потом начали говорить и вовсе непонятное.
Чехов сказал:
-- Надо учиться искусству пейзажа у Толстого!
А Левитан сказал:
-- Надо учиться искусству описывать природу у Саврасова!
Оба согласились с каким-то "Стендалем", который сказал, "Тот не художник, кому не доступно чувство светлой печали!".
Говорили все сразу и очень долго.
Как много люди болтают!
Веста откровенно скучала и даже злилась. Еще бы! Сиди себе под столом, средь чужих ног, (того гляди, кто-нибудь на лапу наступит!), и жди когда хозяин соблаговолит угостить чем-нибудь вкусным.
Потом Веста съела очень много селедки пряного посола. Кто-то из женщин поставил на кухне тарелку с селедкой не на стол, а на табуретку. Прямо на уровень вестиного носа. Веста подумала, она тоже имеет полное право полакомиться. И сама не заметила, как съела всю селедку. Вкуснотища-а!
А потом, когда уже к вечеру Веста заболела, (да еще с высокой температурой), Чехов влил ей в рот из деревянной ложки какого-то сладкого сиропа, присел рядом на корточки, пощупал ее горячий нос и, осторожно поглаживая по шерсти, начал рассказывать:
-- В некотором переулке, в некотором закоулке жил-был столяр. И была у него собачка по имени Каштанка. Приключилась с ней однажды удивительная история...
Историю Каштанки Веста не дослушала. Она почти сразу крепко заснула. А когда проснулась, была уже совсем здорова.
Антона в доме уже не было. Ни в доме, ни во дворе. Уехал. Ни Антона, ни Чехова, ни пенсне. Одна Маша осталась. Да и она на следующий день тоже уехала.
Зачем люди все время куда-то уезжают?
4
Зима тянулась бесконечно долго. Хозяин все время уезжал в Москву. Пропадал по несколько дней кряду. У него там, видите ли, постоянно какие-то выставки. Веста оставалась с хозяйкой и ее маленькой дочкой совсем одна в огромном доме. Лежала на коврике у дивана, смотрела на отблески пламени из печки и слушала завывания ветра. "Буря мглою небо кроет
Вихри снежные крутя..."
Художническая жизнь Москвы того года кипела, бурлила и периодически взрывалась яркими фейерверками. Живописные выставки возникали, как грибы после дождя. В моду вошло французское слово "пленэр", (что означает всего-навсего "открытый воздух"), и в столице стало престижным иметь свой личный, персональный, художественный салон. Или на худой конец, небольшую выставку.
Состоятельные люди всех мастей оповещали через газеты от открытии экспозиций чуть ли не каждый день. Знатоки, ценители, коллекционеры и перекупщики всех калибров с ног сбивались, бегая из одного конца города в другой. Всюду надо успеть, все увидеть, обменяться впечатлениями, быть в курсе самых последних событий.
Павел Михайлович Третьяков был человеком на редкость молчаливым. Малознакомым людям редко удавалось вытащить из него хоть одно слово. Обычно на выставках, где он отбирал картины для своей, уже знаменитой галереи, всегда, чуть поодаль, следовали двое-трое любопытных. Пытались разгадать, какая из картин ему понравилась.
Лицо Третьякова всегда было непроницаемо.
Выбор всегда неожиданным, но безошибочным. Вразрез с модными или популярными течениями. Внутреннее содержание, "душа картины" его привлекала более всех ярких форм.
Перед этюдом Левитана "Мостик. Саввинская слобода" Третьяков долго стоял в неподвижности. Молодой художник тоже застыл возле своей картины, как египетское изваяние. Даже дышать боялся.
Мельком взглянув на художника, Третьяков почему-то подумал: "Красив! Ему бы итальянок писать в пестрых одеждах, а он все пейзажи, да пейзажи. Хотя...талант уже очевиден. Что-то будет дальше?"
Третьяков сказал только одну фразу.
-- Оставляю за собой право первого зрителя.
Слегка поклонился и пошел дальше. Уже через минуту к Левитану подбежал распорядитель выставки и сообщил, Павел Михайлович покупает его этюд.
В Саввинскую слободу Левитан возвращался вовсе не на поезде.
Он летел! Над заснеженными полями, над сонными лесами. И холодный зимний воздух выветривал из его головы всю "мерихлюндию".
Уже третью его работу подряд знаменитый Третьяков покупает для своей галереи. Немногие маститые художники этим похвастаются.
Веста лежала на коврике в большой комнате, возле дивана, смотрела на отблески пламени из печки и слушала завывания ветра.
"Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя!
То как зверь она завоет, то заплачет, как дитя!"
Пушкин замечательный поэт. Веста это поняла, когда услышала его стихи в исполнении Софьи Кувшинниковой.
Действительно, "как дитя"! Интересно, была ли у Пушкина любимая охотничья собака? Или только няня?
Веста всерьез взялась за Пушкина. Читала под столом большую детскую книжку с картинками, которую позаимствовала у хозяйкиной дочери. По складам, когда никто не видел. Трудное занятие, листать страницы. Когти не слишком приспособлены. Кстати, большинство людей убеждены, собаки не умеют читать. Наивное заблуждение! Многие из них являются очень даже начитанными хвостатыми существами.
Поначалу Пушкин слегка разочаровывал.
"И днем, и ночью, Кот ученый,
Все ходит по цепи кругом..."
Опять про этих зловредных котов!? Почему не написать:
"...Пес ученый,
Все ходит на цепи кругом..."
Но потом, когда Веста добралась до лирической поэзии, оценила в полной мере гениальность великого поэта.
"Унылая пора! Очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса..."
Невольно вспоминались походы с хозяином на этюды. Запахи прелых трав и тревожные крики улетающих журавлей. И щемящее чувство светлой печали заполняло всю ее большую собачью душу.