Аннотация: Небольшое дополнение к моей любимой истории. По мотивам книги и фильма "Призрак Оперы"
Небольшое дополнение. По мотивам Призрака Оперы.
Слёзы
Дома нет никого кроме мамы. Она плачет. Плачет опять. Они с отцом поссорились, и она плачет. Мальчик тоже плакал, нет, скорее, тихонько постанывал, боясь напомнить о своём присутствии и тем самым вызвать её гнев. Он сидел на кровати, обхватив руками колени, в соседней комнате плакала мать. Хоть он и не знал точной причины, но всегда понимал, что каждая её слезинка, пролита отчасти по его вине, а в такие моменты, как сейчас, был просто уверен в этом. Он любил свою мать, как каждый ребёнок. Ему не было дано узнать материнскую любовь, но свою любовь он отдавал с радостью, ничего не прося взамен и ничего не получая. Он любил мать и больше всего на свете желал, чтобы она перестала плакать. Сегодня она плакала не из-за него, а из-за ссоры с мужем, но мальчику, привыкшему за годы пренебрежительного отношения, брать вину на себя, казалось, что и он как-то причастен к этому. Он навсегда запомнил её слова, сказанные в один из бесчисленных случаев, когда мать на него кричала. "Ты загубил мою жизнь!"
Он не мог больше выносить этого. Не мог. Он слишком боялся мать, чтобы тревожить её, но при этом слишком любил, чтобы оставаться здесь, когда она там, в соседней комнате, плачет одна. Наконец, любовь в маленьком детском сердце пересилила страх.
Она сидела на диване, опираясь локтём на подлокотник, прикрыв глаза ладонью, из её груди вырывались всхлипы. Мальчик направился к ней, но нерешительно остановился в нескольких шагах от дивана. Он боялся подойти ближе, боялся её реакции, боялся ещё больше её расстроить. Он хотел сказать что-то ободряющее. "Всё будет хорошо, мама", но слова не шли с языка. Мальчик набрался храбрости и присел рядом с ней. Женщина, несомненно, знала о его присутствии, но не повернулась к ребёнку, не сказала ни слова. Он потянулся к ней, ища ласки. Простой материнской ласки, единственной любви, доступной всем без исключения, любви, право на которую имеет с рождения каждый человек. Той любви, которой он всегда был незаслуженно лишён. Мальчик робко дотронулся до её руки, хотел обнять её, потянулся, чтобы поцеловать. Женщина повернула к нему заплаканное лицо. Мгновение казалось, что сейчас она обнимет ребёнка, приласкает, выслушает всё, что хотел он ей сказать, а сказать он хотел очень много. Но она не сделала этого, она поступила прямо противоположным образом. Женщина отодвинулась, вырвала свою руку из его маленькой ладони. Мальчик не делал больше попыток вновь прикоснуться к ней.
- Иди к себе, - сказала женщина.
- Мама... - его голос дрожал, мальчик из последних сил сдерживал слёзы.
Он знал, что должен был уйти, но не смог. Чаша терпения его матери переполнилась.
- Иди! Оставь меня! Уходи! - закричала она. - Я же ясно сказала: оставайся у себя!
Она без толики любви смотрела на его дрожащие губы, большие светлые глаза, полные слёз. Взгляд её задержался на правой половине лица мальчика, она закрыла глаза, будто справляясь с невыносимой болью.
- Почему ты не надел то, что я дала тебе?
Мальчик похолодел. Он забыл. Забыл о её просьбе. Несколько дней назад мать дала ему маску и сказала носить её, когда он не один. Сегодня он забыл. Но она не забыла.
- Почему?! Ты специально это сделал? Да?! Специально?
- Прости... Прости... Мамочка... - лепетал мальчик, вжимая голову в плечи, будто поток резких слов причинял ему физическую боль.
- Уходи, слышишь! Иди к себе! Не показывайся мне на глаза!... За что Господь наказал меня? За что?
Она вновь упала на диван, зарыдала. Мальчик не стал больше испытывать судьбу, он побежал в свою комнату. Там, забравшись с головой под одеяло, в темноте, он дал, наконец, волю слезам. Он плакал беззвучно, чтобы не тревожить мать, не напоминать ей лишний раз, что он здесь, совсем рядом, что он живой, и он дышит, что он никогда не изменится.
Он никогда не задумывался над тем, почему именно так. Почему именно так распорядилась судьба. В какой из множества подобных вечеров он оставил, наконец, несбыточную мечту заслужить любовь матери и стать таким же, как все? Это была его мечта, стать таким как все дети, как все люди, окружающие его. Стать частью общества, которое без конца отвергало его, было злым и беспощадным. Он никогда не чувствовал себя частью мира, частью чего-то большего. Его никогда никто не любил. Может, именно поэтому всё обернулось так? Каждого человека кто-нибудь должен любить. А этого, всеми покинутого ребёнка никто не любил. Так, как жил он, мог жить только окончательно сломленный и отчаявшийся человек. Может, именно тогда он был сломлен? В одну из бесконечных ночей, проведённых под одеялом, наедине с ужасным морозящим чувством отчуждения и ненужности.
Ах, эти бесконечные ночи наедине с болью... Только темнота. И слёзы. Слёзы. Слёзы.
Записи графа де Шаньи
Кто в Париже не слышал историю о призраке оперы? Кто не знает нынче о событиях, произошедших несколько десятилетий назад в театре Опера-Популер, который, кстати, на днях закрылся? Конечно, все слышали. Конечно, каждый знает лично кого-то, кто знает кого-то, кто во время представления в знаменитом (или злополучном) театре видел тёмную фигуру в ложе номер пять. Человек, одетый в чёрное, с белой маской на лице. Так описывают обычно Призрака Оперы. Но то, что для других лишь сказка, способ скоротать время, для меня очень серьёзно. Ведь я действительно слышал рассказ о тех событиях из первых уст. Мой отец граф Рауль де Шаньи, моя мать Кристина де Шаньи, урождённая Доэ.
Наверное, я преувеличиваю, называя свои сведения рассказом. Родители почти никогда не говорили об этом. Особенно не любил вспоминать об Опера-Популер отец. Его можно понять. В ночь, когда горела Опера, он чуть не погиб от рук человека, который кроме прочего был и его соперником в любви. Но, по-моему, его ревность была беспочвенной. Любой, кто видео моих родителей вместе, готов поклясться, что они любили друг друга больше всего на свете. Я видел их любовь, ощущал её каждый день. Спокойствие и гармония, всегда царящие в нашей семье, могли быть построены только на любви. Если мать и вспоминала изредка отрезок своей жизни, проведённый в стенах Оперы, то никогда не заводила об этом разговора. Те немногие сведения, которыми я располагаю, я узнавал по клочкам, слушая разговоры родителей, ловя неосторожные слова, расспрашивая тех, кто мог иметь отношение к этой истории.
Моя мама всегда учила меня быть сострадательным. Вы скажете, что каждая женщина учит этому своего ребёнка. Но из маминых уст слова о сострадании, понимании, прощении звучали по-особенному. Так говорить может только тот, кто пережил нечто трагическое, научившее его сострадать людям, которые, кажется, не заслуживают сострадания, понимать то, что другие понять не в состоянии, и прощать вещи, которые простить нельзя. Часто она напоминала мне о том, что главное в человеке - душа, а не то, что снаружи. И даже, если душа изранена, измучена, её можно спасти и исцелить, если хватит силы и любви. Она тяжело вздыхала. Намного позже я стал понимать, что её вздохи были вызваны сожалением, что ей самой силы не хватило, что не нашёлся тот человек, у которого силы достаточно. А может любви? Мама любила моего отца. Может, именно любви не хватило?
Не стану говорить об эмоциях людей, которые уже давно мертвы. Я не могу знать в точности, что думала и чувствовала мама. В своём повествовании я постараюсь впредь не высказывать собственных домыслов и беспочвенных догадок, сообщу лишь факты, которые я выяснил в ходе своего расследования.
Идея провести собственное расследование впервые появилась у меня, когда отец со словами "Враньё, враньё!" захлопнул книгу под названием "Призрак Оперы". Эта книга вышла в свет незадолго до смерти моего дорогого отца. Мама к этому времени уже четыре года как покинула нас. Это был страшный удар для меня, вторым ударом стала смерть папы. Является ли это предприятие попыткой занять себя, убежать от горя? Может быть. Но на тот момент идея узнать правду о Призраке Оперы так захватила меня, что я не утруждал себя анализом её происхождения.
Как я уже сказал, родители почти ничего не говорили мне о таинственных событиях, предшествующих их свадьбе. Я знал лишь, что в юности моя мать была певицей, выступала в театре Опера-Популер, где произошла её встреча с человеком, тайну которого я и хочу раскрыть. О нём мне известно очень мало. Я знаю только его имя, знаю, что он был талантлив во многих областях, что соперничал с Раулем де Шаньи за сердце юной Кристины Даэ и проиграл. С тех пор его след теряется. Если он и связывался с матерью после пожара в Опере, то об этом мне ничего не известно. Среди её бумаг я не нашёл писем или иных документов, подтверждающих это. Но, думаю, писем и не было. Быть не могло. Рассматривая психологический портрет этого человека, нарисованный мною в воображении, я могу сказать, что он навсегда ушёл из её жизни. Навсегда отпустил, что дало ей возможность создать крепкую семью.
Не хочу, чтобы моё повествование было историей в духе Александра Дюма, поэтому перейду непосредственно к фактам. Я с детства знал мадам Жири. Она заботилась о моей матери, когда та потеряла собственного отца. Почти всю жизнь мадам Жири провела в Опере, и если кто-то знает подлинную историю Призрака, то только она.
Вооружившись карандашом, записной книжкой, терпением и жаждой истины, я отправился к Мег Ксавье, в девичестве носившей фамилию Жири. Она приходится дочерью той самой мадам Жири, о которой я говорил. Мадам Жири, к сожалению, скончалась десять лет назад.
В доме у мадам Ксавье было тихо. Её мужа не было дома в день моего визита, а внуков её дочь на лето увезла к морю. Мадам Ксавье, или тётушка Мег, как я и мои сёстры привыкли называть её, находясь в преклонном возрасте, не утратила ясности ума и была очень удивлена целью моего визита.
- Скажи, Люсьен, зачем это тебе? - спросила она.
- Я лишь хочу знать правду, - ответил я. - Прошу вас, тётушка Мег, если вам что-то известно, расскажите мне. Я никогда не спрашивал родителей, да она не сказали бы. Но, может быть, ваша матушка рассказывала вам о Призраке Оперы?
- Моя мама была скрытной, - сказала тётушка Мег, уходя от прямого ответа. - Но она довольно много рассказывала мне об Опере, особенно в последние месяцы жизни. Думаю, она просто устала нести по жизни чужую тайну. Ах, зачем тебе это, Люсьен? Не понимаю. Твоя матушка не одобрила бы этого.
- Прошу вас, тётушка Мег, - повторил я. - Расскажите то, что знаете.
- Так и быть, - вздохнула она, как мне показалось, с радостью. Была ли она рада рассказать мне тайну Призрака? Скорее, была рада избавиться от этой тайны, к тому же любила посплетничать.
- Мы с твоей покойной матушкой дружили с детства. Ей было всего семь, когда её отец умер, и моя мать взяла на себя заботу о ней. Мы жили в Опера-Популер. Кристина всегда была склонна к мечтательности, поэтому я, признаться, не была очень удивлена, когда она по секрету рассказала мне, что её посетил Ангел Музыки.
Началась та часть истории, которой я не знал. Но я попытался ничем не выдавать своего волнения. Тётушка Мег между тем продолжала свой рассказ.
- Кристина сказала, что каждый день Ангел Музыки разговаривает с ней в её артистической комнате, учит её пению, что именно благодаря ему раскрылся её талант. Я не поверила тогда словам Кристины, и никто не поверил бы. Я приняла её рассказ за фантазию, прекрасную фантазию, но вскоре у меня появился шанс убедиться в частичной правдивости её слов. Конечно, не существовало никакого Ангела Музыки, не существовало так же и Призрака Оперы, но в этой роли выступал человек. Обычный человек. Хотя вряд ли можно назвать его обычным.
Как рассказывала моя мама, он долгое время жил в подвалах Оперы. Его звали Эрик, фамилии я не знаю. Мама с восторгом говорила, что он был гениален. Он писал музыку, стихи, рисовал. У него не было образования, он учился сам и достиг больших успехов. Моя мать впервые привела его в Оперу, спрятала в подвале, спасая его жизнь. Вы знаете, о тайных ходах под зданием Оперы? Эрик сам исследовал их, находил потайные двери. Глубоко под Оперой в старинных, неизвестно кем построенных туннелях, он устроил себе жилище. Никто не знал здание Оперы лучше него. Когда моя мама встретила Эрика, он был совсем ещё ребёнком, и она пожалела его. К добру это было или нет? Не знаю. Она и сама не знала...
Эрик влюбился в Кристину. Думаю, она тоже любила его какое-то время. Не делай такое лицо, Люсьен. Она любила своего Ангела Музыки, но не смогла полюбить безумца, что скрывался под маской. Её любовь к искусству и любовь к Ангелу так тесно переплелись, что она сама не могла отделить одно от другого. Не тревожься, Люсьен, единственным мужчиной, которого она любила по-настоящему, был твой отец. Эрик, несомненно, был гением, но, если можно так выразиться, был слегка не в себе. Не знаю, что тому виной, жизнь вдали от людей, или что-то иное. Его лицо было изуродовано, и он предпочитал одиночество обществу людей, у которых его вид вызывал отвращение. Сама я не видела Эрика и не могу сказать тебе, насколько всё было ужасно...
Страсть к Кристине окончательно затуманила его разум. Она не ответила взаимностью, это привело его в ярость. Ни я, ни моя мама не знаем точно, что случилось в ту ночь, когда он силой увёл Кристину в подземелье Оперы. Знаю лишь, что жизнь Рауля висела на волоске. Но никто не пострадал. Эрик изменил своё решение. Он отпустил Кристину. Отпустил горячо любимую женщину, пожелал ей счастья с другим мужчиной. Вы понимаете, Люсьен, он знал, что никогда больше не увидит её, знал, что она выйдет замуж за виконта де Шаньи, но всё равно отпустил.
Я сидел, не двигаясь, почти не дыша, ловил каждое слово. Это была удивительная история, самая удивительная история, которую я слышал. И всё это правда. Это произошло на самом деле с моими родителями. Я не разочаровался в стремлении узнать правду о Призраке Оперы, напротив мне захотелось узнать о нём больше. Ведь, я узнавал так же и историю моей матери, судьба которой так тесно переплелась с судьбой этого странного человека.
- Эрик говорил вашей матери что-нибудь о себе? - спросил я у тётушки Мег. - Что угодно, что поможет напасть на след его прошлого. Может, он упоминал свою фамилию или место рождения?
Тётушка Мег вздохнула.
- Мама говорила, он был скрытен. Он никогда не любил говорить о своём прошлом, а она не хотела мучить его расспросами. Возможно, одно слово, которое она произнесла, поможет вам. Название населённого пункта, который упоминал Эрик. Бийи. Деревня Бийи. Больше мне нечего вам сообщить, Люсьен.
- Вы рассказали очень много. Спасибо вам, тётушка Мег. Огромное спасибо.
Моя благодарность была искренней. Тётушка Мег дала мне отправную точку для поисков, и разожгла во мне ещё больший интерес.
К своему великому сожалению, я не нашёл у себя дома подробного атласа Франции, пришлось идти в библиотеку. Зато там мои усилия были вознаграждены. Я узнал, где находится посёлок, в наше время уже городок Бийи, и решил немедленно отправиться на поиски правды, на поиски начала истории, её первоначального истока.
Весь следующий день я провёл в дороге. Переезды всегда утомляли меня. Я рано утром выехал из Парижа, а к вечеру прибыл в Бийи. Это место можно было назвать равно небольшим городком и большой деревней, довольно милое место, надо сказать. У меня не было точного плана действий. Под влиянием импульсивного порыва я собрал чемодан и сел в поезд, но не представлял себе, как найду в Бийи людей, которые могут помнить события, произошедшие много лет назад. К тому же, насколько мне известно, Эрик покинул родной город в очень раннем возрасте, что ещё больше осложняло мои поиски тех, кто мог знать его.
Я провёл ночь в гостинице, а наутро начал поиски. Хотя поисками это трудно назвать. Скорее, метание от одного человека к другому, безрезультатные расспросы. Признаюсь, некоторые смотрели на меня, как на сумасшедшего, я сам порой задумывался, не безумная ли эта затея. Всё равно, что искать иголку в стоге сена! Мне повезло лишь на третий день моего пребывания в Бийи. Тогда я уже оставил всякую надежду и бесцельно шатался по улицам. Был полдень, летнее солнце припекало. Шагая по пустой улице на окраине города, я увидел старика, и, подумав "Всякое бывает, всё равно надежды нет", окликнул его. Я представился журналистом (люди охотнее отвечают на вопросы представителей прессы, чем на вопросы обычных любопытных), я спросил, не помнит ли он мальчика с увечьем на лице, родившегося в Бийи лет семьдесят назад.
Утвердительный ответ старика вызвал у меня удивление. Я уже не надеялся узнать что-нибудь. Боясь поверить своей удаче, я попросил рассказать подробнее. Мой новый знакомый рассказал, что когда он был ещё ребёнком, на его улице жил мальчик, который ходил в маске из-за уродства на лице. Мой восторг продлился не долго, старик не мог сообщить мне ничего важного. Он сам тогда был очень мал и почти ничего не помнил о тех временах. Он не помнил даже имени мальчика в маске. Не питая особой надежды, я спросил, может ли кто-нибудь рассказать мне больше. И новая удача дала мне новую надежду. Старик отвёл меня в дом, где проживала некая мадам Леро, одна из местных старожилок. Мадам Леро было уже больше девяноста лет и, к сожалению, поддерживать осмысленный разговор ей было явно затруднительно.
Я разговаривал с пожилой мадам в уютной комнате одноэтажного дома, где она прожила всю жизнь. Старушка сидела в кресле и смотрела в окно. За время разговора она так ни разу и не взглянула на меня, мне казалось, что она не осознаёт моего присутствия, но на вопросы она отвечала, хотя и с трудом. На этот разговор я потратил изрядное количество терпения. Мадам Леро вовсе не замечала меня, пока я не спросил, говорит ли ей о чём-нибудь имя Эрик.
- Эрик? - повторила она. - О каком Эрике вы говорите?
- Что с ней случилось? - допытывался я. - Скажите, что случилось с Жанет?
Взгляд мадам Леро вновь стал более осмысленным, она даже слегка повернула ко мне голову.
- Жанет изменила мужу. У неё был внебрачный ребёнок. Она не говорила, от кого. Бедная Жанет до последнего скрывала беременность, стягивала живот корсетом... Да, бедная, глупая Жанет... Из-за этого... Может, из-за этого...
- Что? Что из-за этого? - я призвал на помощь всё своё терпение.
- Её сын родился уродцем. Бедный мальчик... Я была там, когда она родила, слышала, как ахнула повитуха, увидев младенца. Она запеленала ребёнка и подола Жанет. Жанет взглянула на сына и заплакала... Бедная, несчастная Жанет... Бедный мальчик... Он сбежал из дома... Ему было всего восемь... Да, бедняжка Жанет...
- Она ещё жива? - спросил я.
- Нет. Нет, её уже нет с нами.
Далее последовало неясное бормотание, и я оставил мадам Леро. Я узнал то, что хотел. Я знал теперь, как всё началось, пришёл к самому истоку удивительной истории, к истоку жизни одного из её персонажей. Не знаю, зачем, но я посетил могилу Жанет. Интересно, Призрак Оперы когда-нибудь приходил сюда? Стоял ли он, как и я рядом с её могилой, опускал ли цветы на надгробие? Не могу сказать с уверенность, но мне кажется, что он не возвращался сюда. Ему незачем и не к кому было возвращаться сюда.
В тот же день я уехал из Бийи и к утру был уже в Париже, где надеялся продолжить своё расследование.
До сих пор не могу понять, от чего вся эта история вдруг вызвала у меня такой живой интерес. Почему именно после смерти родителей я решил узнать правду, которую они, возможно, рассказали бы мне, попроси я настойчивее. Но, к сожалению, а может к счастью, я не заставлял их вспоминать весьма трагические события, произошедшие очень давно.
В Париже я решил "прикоснуться к самой истории". Не знаю, когда именно пришла мне в голову мысль спуститься в подземелья Оперы и увидеть всё своими глазами. Одна из основных загадок этой истории: куда исчез Призрак? Его искали по всему театру, но не нашли. Насколько мне известно, вход в его жилище не был найден, но Эрик должен был как-то выбраться наружу, минуя полицию, обыскивающую здание. Я видел два варианта развития событий. Возможно, есть выход через подвал. Это вполне возможно, чем больше я думаю об этой версии, тем более правдоподобной она мне кажется. Второй вариант состоит в том, что Призрак Оперы погиб где-то в подземных туннелях. Если это правда, и, спустившись в парижские катакомбы, я найду его тело, то позабочусь о достойных похоронах.
Вернувшись в Париж, я нанёс ещё один визит тётушке Мег. И вновь мой вопрос сильно удивил её. Я спросил, знает ли она, как пройти в жилище Призрака. Тётушка Мег смотрела на меня с неприкрытым скепсисом и долей сочувствия моей глупости.
- Спуститься? - переспросила она.
Я кивнул.
- Вы, Люсьен, намерены спуститься в подвал Оперы, далее в никому не известные коридоры...
- То есть вы знаете, как попасть туда?
- Я этого не говорила, - тётушка остановила жестом слова, готовые сорваться с моих губ. - Вы хотите отправиться в катакомбы, плана которых кроме Призрака Оперы не знает никто? Там есть хитроумные ловушки, Люсьен, некоторые из них, возможно, и сейчас действуют. В подвалах Оперы вы можете найти свою смерть.
- Я уверен, что справлюсь, - ответил я. - Только, прошу, скажите, как попасть туда.
- Я вижу, что мои предостережения на тебя не подействуют, - вздохнула она. - Только прошу тебя, Люсьен, будь осторожен. Моя мать никогда не возвращалась в Оперу, не спускалась в подвал. Она боялась. Боялась не только ловушек. Вы понимаете, Люсьен? Она боялась встретить его там. Но тебе уже не нужно этого бояться. Так что я, пожалуй, расскажу.
Тётушка Мег поведала мне, как открыть одну из потайных дверей, ведущих в катакомбы. Опера не работала, здание стояло пустым. Получив разрешение владельцев театра, я на следующий же день отправился в Оперу.
Зрелище пустого, холодного театра навевало уныние. Я попытался представить, как выглядел огромный зал, когда газовые лампы горели, а на ярко освещённой сцене шло представление. На этой сцене некогда пела моя мать. В зале было пусто и неестественно тихо. Я не смог удержаться и перед тем, как искать тайный ход, навестил ложу номер пять. Это была обычная ложа, ничем не отличающаяся от тех, что справа и слева от неё. Хотя, нет, не совсем обычная. Эта ложа принимала непосредственное участие в круговороте трагических событий, имевшем место много лет назад. Отсюда прекрасно видна сцена. Я представил, что вокруг горят огни, представил мою мать на сцене. Я слышал, как она пела. Неудивительно, что Кристина Доэ пользовалась признанием публики.
Спустившись в подвал, я сразу же по бесчисленным лестницам направился на нижний уровень. Там по ориентирам, которые дала тётушка Мег, я нашёл небольшую нишу в стене. Я знал, на какой кирпич надо нажать, чтобы в стене открылся проход. С замиранием сердца я надавил на нужный камень, но ничего не произошло. Моему разочарованию не было предела. Несколько минут я ходил туда-сюда по коридору, думая, что, может быть, я перепутал нишу. Но, наконец, пришёл к выводу, что место верное. Может быть, у тётушки Мег неправильные сведения? Может, покидая Оперу, Эрик вывел из строя механизм, открывающий дверь в его жилище?
Я продвинулся уже далеко, и отступать сейчас было просто обидно. Я подумал о том, что, наверное, механизм просто заржавел. Я несколько раз нажал на кирпич, толкнул стену. Я прислонился к кирпичной кладке и постучал. Несомненно, внутри пустота. Это открытие придало мне уверенности, что я на правильном пути. Уже в который раз я нажал на кирпич, дав себе слово, что если и на этот раз ничего не выйдет, я признаю себя проигравшим и вернусь домой. И, о чудо, кусок стены медленно отъехал в сторону.
Находясь дома, я тщательно обдумал свою экспедицию и прихватил с собой всё, что могло понадобиться. Так что теперь в своём саквояже я без труда отыскал фонарь и шагнул в неизвестность, не боясь оказаться в кромешной тьме подвалов без источника света.
Держа фонарь в руке, я медленно шёл вперёд, перед каждым шагом ощупывая ногой ступени пологой лестницы, уходившей вниз, в неведомые глубины. Как долго мне идти? Казалось, что прошло уже много времени. На стенах я видел крепления для факелов, на них висели клочья паутины. Лестница казалась мне бесконечной. Но постепенно она становилась всё более пологой и, наконец, превратилась в ровный туннель. Туннель в свою очередь постоянно расширялся. И вот в неясном свете фонаря передо мной открылась невероятная картина. Я стоял на берегу подземного озера. Я не сомневался, что именно об этом озере говорила тётушка Мег. Тёмная вода была спокойной и гладкой, как стекло. Ни одно дуновение воздуха не тревожило озёрную гладь. Но взгляд мой был устремлён не на поверхность тёмной воды, таинственно сверкающую в свете моего фонаря. Я силился рассмотреть в непроглядной мгле противоположный берег, но не видел ничего.
Я должен был пересечь озеро и искал лодку, которая, как я знал, осталась привязанной у берега. Так и оказалось. Лодка была привязана к столбику, наверное, вбитому здесь именно для этой цели. Здесь оставили лодку мои мама и папа, покидая дом Призрака. Я осмотрел свой предполагаемый транспорт. Состояние лодки, конечно, оставляло желать лучшего, но лучшего у меня в распоряжении не было. Конечно, я мог купить маленькую лодку, достаточно лёгкую, чтобы можно было принести её сюда, но тогда придётся кому-то раскрыть тайну этого места. Поразмыслив над этим, я решил воспользоваться имеющейся лодкой и понадеяться на удачу, ни на минуту не оставляющую меня в моём расследовании.
Я энергично работал вёслами, лодка легко скользила по водной глади. Я находился в состоянии крайнего волнения, думая о том, что обнаружу на другом берегу озера. Само озеро казалось мне таинственным и немного пугающим. Я прислушивался к тихому плеску воды. В тот момент я бы ничуть не удивился, услышав совсем рядом пение сирены. Прошло совсем немного времени, и нос лодки ударился в каменистый берег. Я вышел из лодки, испытывая волнение и, признаюсь, страх. Вот уже сорок лет здесь никто не бывал. Так ли это на самом деле? Нет ли шанса, что я нос к носу столкнусь с хозяином этого дома? Это невозможно, уверил себя я. Если Призрак Оперы и жив до сих пор, то вряд ли он возвращался сюда.
Из тьмы медленно, будто не желая раскрывать постороннему человеку тайну, выплывали окружающие меня предметы. Я находился в пещере, которой руками человека была придана правильная форма. Я видел тяжёлые канделябры с погасшими свечами, стол, на котором в беспорядке лежали бумаги. Мелкие предметы, вроде вазы на полке и шкатулки на столе придавали этому дому видимость уюта. Всё здесь оставалось нетронутым сорок лет. Мебель и предметы вокруг меня были покрыты толстым слоем пыли. Несомненно, я первый человек, пришедший сюда за последние десятилетия. Осматриваясь, я приобретал всё больше уверенности в том, что Призрак Оперы никогда не возвращался сюда. Может, боялся, что его убежище обнаружено, а может, просто не хотел вспоминать о том, что произошло здесь.
Если не приглядываться, не замечать пыли, то дом выглядел, будто его оставили только вчера. На секунду меня посетила безумная мысль, что фитили свеч ещё теплые. Зная, что совершая глупость, я всё же дотронулся до одной из свечей. Конечно же, она была холодной, потухшей сорок лет назад.
Я бродил по пыльным пустым комнатам и пытался представить, каково это, скрываться здесь годами, жить в одиночестве на берегу тёмного озера. Я нашёл кровать с чёрным пологом, на которой спала моя мать в ту ночь, когда впервые оказалась здесь. Выходя из спальни, я почти ожидал увидеть человека, сидящего за столом спиной ко мне, но, конечно, там никого не было. А вот стол заинтересовал меня. Листы бумаги лежали беспорядочно, будто чья-то рука совсем недавно касалась их. Я взял несколько листков наугад. Здесь были ноты и страницы, исписанные убористым наклонным почерком, но в основном ноты. Помня рассказы о гениальности Призрака Оперы, я захотел забрать ноты с собой, но подумал, имею ли право на это. Право показывать кому-то эти произведения принадлежит композитору, написавшему их. Но, подумал я, скорее всего, Призрак Оперы уже мёртв. Я собрал все бумаги, которые смог найти и отнёс в лодку.
Несмотря на мои находки, оставался неразрешённым вопрос, который собственно и привёл меня сюда. Куда делся Призрак Оперы. Каждый раз, заходя в очередную комнату, я больше всего на свете боялся увидеть там высохший труп, но, по всей видимости, Призрак покинул свой дом. Как? По какому-то тайному пути? Как Эрик выбрался из Оперы? Я нашёл ответ в буквальном смысле на полу. Свет фонаря отразился от чего-то. Я увидел на полу осколки зеркала. Пустая рама стояла прислонённой к стене. Канделябр, которым, наверное, было разбито это зеркало, лежал тут же неподалёку. Разбитое зеркало. Жест гнева или отчаяния. Рядом стояла ещё одна зеркальная рама, почему-то занавешенная. Не знаю, почему, но я отодвинул занавеску, не надеясь даже найти за ней что-то интересное, но нашёл ответ.
Эта рама не принадлежала зеркалу. Это была дверная рама. Передо мной был проход. Из дыры в стене шёл затхлый холодный воздух. Теперь я знал, каким путём Призрак покинул Оперу. Повинуясь внезапно проснувшемуся юношескому безрассудству, я шагнул в тёмный туннель. Я первый, кто вошёл сюда после Призрака Оперы. Я пытался представить, что он чувствовал, когда последний раз проходил здесь. Могу ли я хоть отдалённо представить себе это?
Я шёл уже довольно долго, и с каждым сделанным шагом идея исследовать туннель казалась мне всё более глупой. Куда он ведёт? Долго ли продолжается? Куда я попаду, пройдя его до конца? Последней каплей, заставившей меня повернуть назад, стала развилка. Туннель раздваивался. Оба рукава были одинаковы по ширине и высоте. Я не рискнул идти дальше. Кто знает, сколько ещё ответвлений впереди, и как выбрать правильный путь? Я не знал карты туннелей, и потому наилучшим вариантом было возвращение. Несомненно, где-то туннель выходит на поверхность или в подвал какого-то здания, но проверять своё предположение я не рискнул. Дорога назад в дом Призрака показалась мне длинной. Я уже подумал, не было ли ветвлений туннеля, которые я не заметил, не свернул ли я в сторону от основного коридора. Я не трусливый человек, но мысль, что я заблудился в тёмных катакомбах, заставила меня содрогнуться. Не могу выразить, как я рад был снова оказаться на берегу подземного озера. Со стыдом признаюсь, что после ужаса, накатившего на меня в туннеле, я добежал до лодки так быстро, как только мог и отчалил от берега.
Больше я не возвращался туда. Никогда в жизни я не спускался с подвал Оперы, не открывал потайную дверь, не пересекал на лодке тёмное озеро. Не знаю, спустится ли кто-нибудь туда. Может быть, жилище Призрака так и останется тайной навеки.
На этом моё расследование было окончено. Не осталось людей, которых я мог бы расспросить о загадочной судьбе Призрака Оперы, не было мест, которые я мог бы посетить в поисках сведений. Так и остался тайной отрывок жизни Эрика между Бийи и Опера-Популер. Думаю, эта тайна никогда не будет раскрыта. Как бы отрывочна ни была собранная мной информация, я удовлетворён результатами своего предприятия. Я подробно описал ход расследования на случай, если кто-нибудь захочет дополнить его или продолжить или просто захочет узнать правду о Призраке Оперы.
Видел ли я Призрака Оперы? Как ни странно, я затрудняюсь с ответом. Иногда я готов поклясться, что, да, видел, но в следующую минуту нахожу тысячу других объяснений инцидента, произошедшего несколько лет назад. Я отправился навестить могилу матери, отец не пошёл со мной потому, что был очень болен, я знал, что вскоре потеряю и его. Неотложные дела весь день требовали моего присутствия, и только под вечер я пришёл на кладбище. Находясь в крайне подавленном состоянии духа, я шёл между могил, ничего вокруг не замечая. Я думал о маме, о том, как мне её не хватает, как будет не хватать папы.
Мамина могила находится в конце аллеи. Только завернув на эту аллею, я увидел человека в чёрном пальто. Он положил букет красных роз на надгробье моей матери, после этого долго стоял, глядя в никуда. Наверное, его состояние можно было сравнить с тем, в котором я находился пару минут назад. Сгущались сумерки, я не разглядел его лица, но видел, что человек этот очень стар. Я был уверен, что никогда раньше не встречал его. Тогда я подумал, что, может быть, мама встречала этого человека в опере, я совсем не знал друзей её молодости. Я хотел поздороваться с незнакомцем, спросить, откуда он знал маму, может, даже поговорить о ней. Я окликнул его. Увидев меня, он поспешно направился к концу аллеи и вскоре скрылся из виду. Тогда я не придал особого значения этой мимолётной встрече.
Действительно ли я видел Призрака Оперы? Вполне возможно, что это был какой-то мамин знакомый, которого я не встречал раньше, или пожилой человек просто ошибся могилой. Здравомыслящему человеку не должна казаться более вероятной версия, что Эрик, влюблённый некогда в Кристину Даэ, думал о ней всю жизнь, дожил до преклонных лет и приносил цветы на её могилу. Я уже говорил, что не хочу высказывать домыслы, поэтому не назову правдивой ту или иную версию.
Вынес ли я что-то из этой истории? Думаю, да. Настойчиво стремясь отыскать правду, мы всегда приобретаем некий положительный опыт. Учитывая, какую правду я поставил себе целью выяснить, мой опыт особенный. Не могу сказать, что я вынес какие-то конкретные мысли и идеи или составил чёткое мнение насчёт событий, случившихся в Опера-Популер. Ценным грузом, что я приобрёл, стало ощущение, которое я затрудняюсь описать. Я приоткрыл завесу тайны удивительной жизни странного человека, и мне кажется, что я узнал то, что я не должен был знать, не имел права знать. В своё оправдание скажу, что я узнал многое о молодости моей матери и теперь, когда она уже умерла, стал лучше понимать её.
Я завершаю своё повествование, в котором изложены факты, приведены дословные рассказы очевидцев и мои личные замечания. Хочу заверить того, кто читает мои записи, что каждое слово, помимо моих замечаний и предположений, чистая правда. Если вы хотите узнать правду о Призраке Оперы, обращайтесь не к слухам, порхающим по Парижу и не к художественным произведениям. Я, граф Люсьен де Шаньи, записал всю правду, которую смог выяснить и теперь передаю её миру.
Осколки
Лодка удалялась, растворялась в темноте. Растворялись их голоса, всего минуту назад такие отчётливые. Он продолжал стоять на берегу, глядя вслед лодке. Белое платье Кристины вначале было чётко различимо на фоне тёмной воды озера, но вскоре превратилось с едва заметное пятнышко, а потом исчезло совсем. Сейчас Кристина и виконт де Шаньи, наверное, спешат вверх по ступеням лестницы. Оглянулась ли Кристина хоть раз? А если оглянулась, то, что чувствовала? Сожаление? Или радость от того, что покидает, наконец, это мрачное место?
Она будет права, если ни разу не оглянется. Этой девушке, взгляд которой подобен лучику солнца в пасмурный день, не место здесь, в подземелье Оперы, не место в кромешной тьме, не место в его жалкой жизни. На что он надеялся? О чём думал? Как можно было за столько лет не понять, что надежды нет. Не было никогда и не будет. Впервые он обрёл надежду и сразу же потерял.
- Кристина! Кристина!
Она была слишком далеко, чтобы услышать отчаянный призыв. Но даже если бы услышала, что он вызвал бы в ней? Лишь жалось. Жалость в лучшем случае. Нет, он не хотел её жалости. Он хотел того, что было отдано другому человеку. Любовь Кристины Доэ никогда не принадлежала ему и не могла принадлежать. На что же он надеялся? Зачем тянулся к свету, если знал, что тьма никогда его не отпустит?
- Кристина! Кристина!
Единственным утешением было то, что он поступил правильно. Впервые в жизни он точно знал, что поступил правильно. Она должна быть счастливой. Во что бы то ни стало, она должна быть счастливой. Раз Кристина видит счастье рядом с виконтом де Шаньи, что ж так тому и быть. Главное, чтобы она была счастлива. Он с радостью отдал бы жизнь за Кристину. Если она хочет, чтобы он оставил её, значит, он её оставит.
Слёзы бежали по лицу Эрика, слёзы, которые он не пытался остановить. Он дал себе клятву. Торжественную клятву, что никогда не появится больше в жизни Кристины, никогда не станет препятствием для её счастья.
- Кристина! Кристина!
Сил кричать уже не было, он шептал её имя. Повторял снова и снова, как молитву. Кристина была его божеством. Она была его солнцем, единственным светлым лучинок в непроглядной ночи его жизни. Теперь этот лучик скрылся навсегда. Теперь ничего не осталось.
- Кристина, ангел мой!...
Тяжёлый канделябр ударился о зеркало. Стекло разлетелось на множество острых осколков. Это зеркало не нужно было разбивать, просто он ненавидел то, что в зеркале отражалось. Тысяча блестящих осколков, к которых сверкал отражённый свет свечей... Так разбивается вдребезги чья-то жизнь. Так разлетается на осколки сердце. Когда он говорил Кристине "Уходи!", на миллион острых ранящих осколков разлетелась его душа. Эти слова, которые он сказал ей, мысль о том, что он видел её в последний раз... Невыносимо! Если бы он пронзил своё сердце ножом, было бы меньше боли.
- Кристина! Кристина! Кристина!...
Кристина не слышала. Вокруг только темнота, бесконечная темнота. Слёзы. Осколки стекла. Осколки разбитого сердца.