...Боюсь летать на самолетах. Всегда боюсь - и всегда летаю. Обычное дело. Мне почему-то очень часто снится, как падают самолеты. Я бы сказала, слишком часто. Один сон запомнился особо - целая группа самолетов кружит в ослепительно синем небе, их много - не меньше двадцати, вот они натурально образуют круг - как парашютисты, взявшись за руки в затяжном прыжке. И вдруг, словно кто-то начинает обрезать вверху веревочки, на которых они держатся - и один за другим самолеты срываются вниз из этого круга и падают, падают...Как по-разному они падают! Один дает крен и в смертельном пике взрывает землю носом. Другой кружится медленно, как осенний лист, нелепо вращаясь вокруг своей оси, неизбежно приближаясь к точке завершения своего завораживающего танца. Третий падает тяжело, плашмя. Они сыплются с неба на моих глазах - и крик не вырывается из сжатого спазмом горла, я только провожаю их глазами, застыв в смертельном ужасе.
А сегодня был другой сон - будто я лечу в кабине самолета, и впереди - в иллюминаторе или окне, не знаю, как это называется в кабине - вижу, как заваливается набок вертолет - почему-то черно-бело-коричневый, нарядный, красивый, как игрушечка. Он заваливается вдруг набок, хотя только что летел с нами на одной высоте - и мы видели пилота - и улыбались ему - все происходит как в замедленном кино - он падает, падает - и вот он уже на земле, сломанная детская игрушка - и бегут откуда-то маленькие человечки - и я отворачиваюсь - потому что не могу плакать, но задыхаюсь, задыхаюсь от слез.
А я сегодня лечу домой - а на поезде долго, и не люблю я поезд, попутчиков, необходимость прожить сутки с кем-то совсем-совсем рядом меня удручает.
Уже по дороге в аэропорт охватывает меня такая дорожная полудрема, некий транс, который притупляет все чувства - и оставляет только панорамную съемку происходящего, практически выключая его эмоциональную окраску. Уезжаю одна, не люблю, когда меня провожают, это мешает. Все передвижения настолько уже затвержены, что делаются просто на автопилоте - регистрация, проверка багажа, ожидание. Сквозь полуопущенные ресницы разглядываю пассажиров. Почему-то всегда в дороге разглядываю лица - не просто скользнув взглядом, а внимательно, с каким-то художественным пристрастием - как если бы умела рисовать и выбирала бы себе - как это - натурщика? Старюсь делать это незаметно все же - что уж людей смущать-то...
Наконец-то в самолет. Поглубже зарыться в кресло - хорошо, что у окна, есть куда отвернуться. Закрыть глаза, отрешиться от соседей с их ненужными мне разговорами. Ненавижу эти никчемные дорожные разговоры ни о чем, когда надо проявлять заинтересованность к тому, что самозабвенно лепит сосед по ряду...а молчание в ответ на совершенно фиолетовые мне разваждения расцениваются чуть ли не как вызов и личная обида. Тишины скорей, молчания. Надвинуть кепку, зарыться в воротник куртки, сползти внутрь этой холодной куртчонки, в которой я замерзла уже как цуцик - ну почему так холодно в октябре, и такой ветер всегда в аэропорту...нет слез, какое-то туповатое оцепенение. Не хочу, чтоб кто-то спугнул его.
Приглушенно жужжит какой-то разговор в салоне, я уже ничего не слышу. Взлет.
Страшно отрываться от земли. Колеса хватают пустоту - и моментально убираются в брюхо самолета. Почему-то кажется, что с колесами надежнее - если вот он сейчас упадет - колеса будто бы поедут...но их сразу убирают - наверно, они мешают взлету.
Набор высоты. Откуда-то я знаю, что авиакатастрофы происходят или на взлете или во время посадки, самое безопасное - когда самолет, набрав высоту, летит себе и летит по воздушному своему коридору.
Ну вот, вроде выровнялись. Можно перевести дыхание. Думать о чем-то другом.
За иллюминатором темно - почему? Так рано темнеет уже в октябре? Снег в аэропорту швыряло колючим песком в глаза, поземка моталась по бетонке, выписывая замысловатые узлы. Что ж так холодно-то?
Закрываю глаза.
...Лето. Зной завис над небольшим городом, пыльным, степным. Вот спуск к реке - старые дощатые ступеньки где-то уже вросли совершенно в грунт, где-то торчат уродливыми кусками...спуск крутой, причудливо изгибающийся зигзагами...Рядом построен новый - белокаменный, красивый...Он торжественно раскинулся по разные стороны склона, строгим каскадом пролеты ступенек...
А этот старый - боже мой, какая необыкновенная горка здесь бывает зимой! Залихватски оседлав санки, несется друг за другом детвора, отчаянно подпрыгивая на ухабах, перелетая с одного трамплинчика на другой...в-ж-ж-жик - поворот, з-з-з-з - другой, снег из-под полозьев в лицо, слетают шапки - и вот - апофеоз - санки вылетают на середину реки, запаянной в лед...Крутой зигзаг - остановка!..
Сейчас не вспомнишь об этом. Висит жара, не нарушаемая даже легким дуновением ветра. Склон зарос тополями, травой с красивым названием - амброзия и такими степными деревцами - называется карагач - с маленькими резными листиками. Лопухи, какая-то высокая пыльная трава, мы в ней по пояс и даже выше. Что нашли мы тут - страшная находка...Мусорные баки, и полутрупы собак...они прооперированы - и даже не зашиты до конца, они выброшены умирать - но они еще живые. Дышат тяжело, прерывисто, дырки на животе расходятся от их судорожного дыхания...глаза их затуманены от боли. Две девчонки склонились над ними...одна из них - я. Это задворки медицинского института. Конечно, здесь никто не лазит...и никто этого не видит. Но мы видим. И маленькие сердца наполняются такой болью, что мы не можем даже плакать. В бессилии мы стоим молча и смотрим, смотрим, не в силах отойти, сделать хоть шаг в сторону.
Никогда я не буду учиться в медицинском институте, с ненавистью думаю я. Никогда-никогда. Я ненавижу этот институт. Я ненавижу людей, которые смогли вот так выбросить полумертвых собак на улицу...
И тут в стороне я вижу сваленные в кучу отрезанные собачьи лапы, что-то еще - такое же страшное...бинты, кровь...
Тут, не выдержав, мы убегаем. Горестный крик вырывается наконец из измученного спазмом горла. Бежим, не видя дороги, не разбирая ничего вокруг...скорей отсюда, из этого страшного места, которое для меня навсегда сохранит запах смерти, ее неприглядную циничную пустоту. Покореженная этой болью, все годы, проходя мимо парадного входа в мединститут, старалась я проскочить его побыстрее, не простив ничего.
...Здесь живет моя подружка - в старых домах, утопающих по самые крыши в зарослях мальвы и золотых шаров - кто ж не знает этих простых непритязательных цветов, растущих в каждом палисаднике - и между ними тоже, и везде, в каждом закутке, на каждом невытоптанном десятками детских ног клочке земли. Здесь живет она с младшим братом и бабушкой, которая навсегда объединит в моем сознании всех бабушек мира - сухонькая, очень подвижная, маленькая - и не старая еще совсем тогда бабушка, садившая одну беломорину за другой, никогда не кричавшая на нас, но всегда готовая накормить всех, кто только не забегал в этот дом из коричневых от времени досок. А ведь забегали просто толпами - то попить воды, то схватить кусок хлеба, а то и просто упасть на пару минут на грубо сколоченную некрашеную табуретку - без сил, задыхаясь от непрестанной нашей детской беготни. Никого не ругая, не досадуя ни на кого, она воспринимала нас, кажется, как необходимую часть существования этого дома - а мы не могли ни оценить этого тогда, ни быть благодарными. Она жарила блины на всю гоп-компанию - а компания могла насчитывать в разные времена до тридцати горланящих девчонок и мальчишек - вкуснее этих блинов, свернутых в конверт, обмакнутых поочередно в растопленное масло и сахарный песок - я ничего не могу вспомнить из своего дворового уличного шалопутного детства.
Баба Надя, мир ее памяти. Я низко кланяюсь вам сейчас. Я благодарна.
...Конечно, мы бежим к ней, бабе Наде. Ничего не спрашивая, она усаживает нас за стол. Чай, мед, краюхи каравая...хлеб в этом доме был всегда - и ножом никогда не резался - разламывался на куски...Она смолит и смолит бессменные папиросы, темнея и без того почти коричневым лицом, слушая наши бессвязные захлебывающиеся попытки чего-то объяснить. Обнимая нас сухими руками, она низким своим хриплым голосом произносит одну фразу - "Деточки мои...фашисты они, фашисты...". И нас отпускает. Отревевшись, мы опять тянемся на улицу - в этот недвижный зной...но так и кажется, что приторный запах крови и разложения преследует меня повсюду.
Не получается играть. И надо идти домой - а это не близко, несколько кварталов от набережной. Прощаемся с подружкой, и я бреду домой.
А на набережной - круглая кирпичная толстостенная башня, какого-то военно-исторического назначения. Рядом сидит мраморный - а может, гранитный - Пушкин. Он бывал в нашем городке, и конечно, ему воздвигли памятник, какой-то грубо-высеченный и не похожий по нашему детскому разумению на Пушкина совершенно. А башня - это какая-то крепость, оставшаяся тут с незапамятных времен, чуть ли не с татаро-монгольского ига. Без окон, без дверей, наделенная нашими детскими фантазиями всякими мистическими свойствами, населенная, понятное дело, призраками и привидениями... И вот я вижу приоткрытую ржавую дверь. Разве я могла пройти мимо?
Темнота и паутина. В лицо, в нос и в рот. Запах - сейчас я бы сказала - пыли и тлена...а тогда - конечно, запах вечности, не меньше. Сердце как будто шло рядом со мной и бухало мне прямо в ухо. И каждый шаг - чуть-чуть, и ноги ватные - ну почему не развернуться, не убежать скорей к едва видному еще просвету? Порыв ветра, сквозняк - что еще? - дверь захлопывается.
До этого была не темнота, понимаю я. Вот теперь темнота. И тишина тоже - только теперь. Потому что я слышу только - бух, бух - это мое сердце зашлось, затрепыхалось и и сейчас наверно, просто разорвется. Я слышала это - разрыв сердца. Вот оно сейчас и разорвется с таким характерным треском, как трещит спелый арбуз, разрываемый ножом.
Почему- то я сейчас думаю про арбуз...багрово- красный, кристаллики сахара снежинками белеют на изломе ...похоже ли сердце на арбуз?..
Тут лица мимолетно касается что-то мягкое, прохладное на ощупь. И что-то приглушенно грохочет за стенами моего склепа. Падаю, все. Подогнулись колени, страх превысил все мыслимые границы. Наверно, началась война. Наверно, это бомбы. Здесь и сейчас нет времени, я потерялась на этой пространственной ленте Мебиуса. Никто никогда. Не найдет меня. Потому что - здесь нет меня. Здесь только темнота. Чернота. Пустота.
Господи, что такое метафизический ужас? Это чернильный лик смерти навис надо мной, это невыразимое словами Ничто, в котором я не то, чтобы растворилась - нет, затерялась атомом, не имея никакой надежды, даже не умея надеяться вообще.
Я думала о войне и о смерти. Нет, неправильно. Не умея тогда еще думать - осознавать, выражать словами мысли - я была внутри смерти и внутри войны. И обладая немотой безъязыкой, абсолютной, - как я могла описать то, что со мной было тогда? Бомбы летели в меня, разрывая как спелый арбуз. Смерть уже проросла во мне сладким запахом тлена. Война гремела на всех фронтах, раздирая канонадой ватную тишину в моих ушах...
На сколько времени жалкий комочек страха и боли закатился в угол мироздания, я не знала ни тогда, ни сейчас. В какой-то момент времени просто импульс - не воля, не разум, нет - поднял меня на ноги. Выход оказался не так и далеко. Нащупав руками дверь впереди себя, нажала, вышла. В городе громыхала гроза - как бывает после сильного зноя, ливень лил стеной, серая пелена застлала город, выполаскивая все улочки -закоулочки до коричневой пены и водоворотов. Стихия гремела раскатисто прямо над головой - вот они, бомбы...
Дома, не умея рассказать ничего из случившегося, получила короткую пощечину и злое - где болтаешься...
Смерть поселилась в моей душе надолго. Она снилась мне снова и снова, не давая кричать, не называя себя словами. Она приходила вместе с грозой и разрывала тишину характерным треском...
___________
Вот оно. Мы падаем. И обломки уже медленно разлетаются в черном небе, пронзительно фосфоресцируя в свете прожекторов. Почему так тихо? Опять эта ватная тишина? Или только я ничего не слышу?
И запоздало бьет по ушам жуткий металлический скрежет, звон, грохот...а в голове мучительно выстраивается какой-то ритм...оказывается, это музыка. Сосед по креслу просто включил магнитолу.
.........
"Уважаемые пассажиры, наш самолет совершил успешную посадку в аэропорту города О. Температура воздуха - +1, снег, гололедица. Будьте осторожны при выходе из самолета и спуске с трапа".