Чижек Андрей : другие произведения.

Три Сердца

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  01
  
   Чье во мне сердце? Теперь я вынужден просыпаться с этим вопросом. Потом долго, беззвучно лежу в предрассветной мгле, слушая размеренные удары. Идет время, идет жизнь. Постепенно просыпается мир за окном, слышны двери подъезда, автомобильные сигнализации, шаги по снегу, лай собак.
   И каждый раз кажется, что именно в этот день, я смогу попасть в ритм. Задержав дыхание, рывком встаю и иду умываться. Стараюсь не смотреть в зеркало, лишь мельком, затем натягиваю свежую футболку, чищу зубы. Кофеварка соревнуется с будильником в пренебрежении к тишине.
   Первая сигарета. Самое лучшее, что может случиться сегодня. Дымчатое обещание на рассвете, легкое, невесомое. Я закрываю глаза, дышу размеренно и спокойно, но это не помогает. Что-то сидит во мне, каменным зверем, тяжестью. И подступает апатия, мир кажется слишком пресным.
   На ватных ногах я возвращаюсь в кровать, накрываюсь с головой. Судорога сводит ногу, видно, моё тело не запрограммировано к такому образу жизни, преимущественно в положении лежа. Начинается мигрень, будто кто-то стучит по темечку маленьким молоточком. Просто так, из вредности.
   И так уже четвертый месяц, с ума можно слететь. Я готов сходить к ворожее, пусть поколдует надо мной. Да только не могу переступить порог дома, самая длинная дистанция, что мне покорилась за это время, спуститься в холл и купить сигарет.
   Необъяснимо. Врач надавал мне скучных книжек, записал в несколько групп общей терапии. Мне тошно представить себя, изливающим душу малознакомым людям. Всё в себе. Не из жадности, меня так воспитали. Упал, не реви - понимайся! Не разговаривай с незнакомцами, не кричи.
   В сущности, эти схемы, вложенные в детстве, предопределяют нашу последующую жизнь. Я малообщителен, стараюсь больше слушать, чем говорить. Только почему-то любой разговор сводится к двум вещам: либо меня хвалят, либо ругают. Иногда хочется найти себе собеседника по молчанию.
   Наверно поэтому я до сих пор люблю общественный транспорт. Люди в железных/стальных клетках, каждый обособлен. Так, что хочется вывесить табличку "Ушел в себя". Достойный знак отличия, никаких тебе лишних разговоров, кто-то читает, кто-то слушает музыку.
   Контрастом, на поверхности слишком шумно и много лишних движений, все снова начинают открывать рты, как рыбы без воды. Мир может быть неприятным местом, начиная с того момента, когда эта неприятность паразитом живет у тебя внутри. Пытается тебя съесть. А ты, в свою очередь, пытаешься излечиться.
   Нет, не сегодня. Я снова отключен от главного генератора, подступает очередной бессмысленный сон. Иногда снится подземка, в которой сумасшедший распылил какой-то газ. Секунду назад мы плыли в безмолвии, а после все начинают орать в голос, и ходить по головам.
   Бывает, что в мой сон приходит кто-то из родственников и делится новостями. Сестра удачно вышла замуж, мать записалась на кулинарные курсы, отец снова покорил небо в форменной летной фуражке на голове. Просыпаясь, я малодушничаю и не кручу телефонный диск, пытаясь до них дозвониться.
   Кто знает, может, боюсь что сны окажутся вещими. И что тогда? Страшно себе представить, это какая-то стадия умопомрачения. Придется взять на плечи слишком много, крутить этим миром, выстраивать события. Да и пропадет повод поправиться настолько, чтобы наконец покинуть квартиру.
   Просто прогуляться по бессмысленно широко растянутым улицам, поглазеть на прохожих. Выпить кофе в турецкой забегаловке, прочесть киноафиши, подшить джинсы. Дел много. Фантазия играет, словно солнечные блики на воде. Река дрожит от холода, падает снег.
   Под эти убаюкивающие мысли, я снова погружаюсь в сон. Нужно что-то менять, нужно взять себя в руки. Вернуться к работе, друзьям, родным. Надрез во времени, нужно его залатать, иначе так это и закончится. Скоро. Да, нужно что-то менять, куда-то идти. Но не сегодня, не сегодня.
  
  ***
  
   Влетает легким порывом ветра, задевает огромным рюкзаком зеркало заднего вида. Всё, готова к путешествию. Чем их там кормят? Всегда держишь в уме мысль о том, что встретишь её в дурном настроении: мало ли, кто-то обидит, плохая отметка или что-то еще. И страшно переживаешь.
   - Прости, милая, - говорю я. - Тебе лучше сесть сзади.
   Она соглашается с недовольным видом, пристегивается и начинает изучать пейзаж за окном. Хаотичное движение, стоит веселый гвалт. Кто-то борется, кто-то бросает снежки. Суетятся мамаши, учителя пытаются управлять этим потоком. Две девочки проходят мимо нас и машут на прощание.
   - Тебе не обязательно это делать, - говорит она.
   Мы трогаемся с места. Я начинаю рассказывать о своем отце. Он мог болеть, быть не в форме. Или его могла одолеть лень, как тяжелый приступ бессилия, апатии. Или у него могли быть другие дела, в этот же час, в эту же минуту. Но он всегда отвозил меня в школу.
   Видно, отцам свойственно проявлять любовь в несколько ином ключе. Никаких поцелуев или объятий, только крепкое пожатие руки. Я просыпался утром, его уже не было. Он ставил машину на общественной автостоянке в минутах двадцати ходьбы от дома.
   Потом возвращался, мы завтракали. И он вез меня в школу. Я до сих помню утренний неровный свет, запах кофе, лосьона после бритья. Он выглядит несколько смущенно, на нем свитер какого блеклого цвета и темно-синие джинсы. Он подгоняет меня, называет копушей, запивая улыбку терпким кофе.
   Подсматриваю в зеркало. Нет, уже не дуется. Скоро переберется на переднее сидение, потом сядет за руль, потом не захочет катать старика. Стадии жизни, развития. Боюсь, мне не будет места в её взрослой жизни. Я отгоняю от себя эту неприятную мысль.
   - И так будет всегда? - спрашивает она.
   - Если когда-нибудь захочешь поехать в автобусе, вместе со всеми, то просто скажи мне об этом. Хорошо?
   - Ммм, хорошо.
   Такая серьезная, вроде как с секунду подумала над этим вопросом. Я смеюсь. Обычно, мне говорили о таких вещах. Женщины, с которыми мне приходилось работать, с утра до вечера. На самом деле это был монолог, я не слушал или делал вид, что слушаю. Бывает. Ничего не поделаешь.
   Теперь у меня россыпь своих историй, но я храню их для себя. Не из чистого эгоизма, мне так и не удалось обзавестись друзьями в этом городе, всего пара-тройка знакомых. Доменико один из них, он владеет маленьким ресторанчиком в центре. Зал всегда битком, яблоку негде упасть.
   - Покажи дневник! - Требует Доменико.
   - Оставила рюкзак в машине, - оправдывается она. Всегда одна и та же песня, оба радуются друг другу.
   Доменико разводит руками, качает головой, показывая как-сильно-расстроен тем, что не смог посмотреть её оценки. Она берет его за руку.
   - Я могу сбегать, - утешает она.
   - Было бы здорово, - отзывается Доменико. - А я пока приготовлю вам столик.
   И мы возвращаемся на улицу, я открываю дверцу, она забирает рюкзак. Таков ритуал. Сомнительной природы, надо заметить, но не я его придумал, не мне его нарушать. Здесь я как подносчик снарядов, делай своё дело и не думай ни о чем. Мы садимся у самого окна, на своё привычное место.
   Всегда поражался, как он это делает? Сгоняет посетителей? Еще минуту назад здесь сидела достаточно шумная компания клерков, а теперь их и след простыл. Магия. Она пьет молочный коктейль, я медленно потягиваю кофе, а Доменико стоит над нами, изучая отметки.
   - Я не знал, что в школе этому учат, - сокрушается он очередному незнакомому предмету. - А что это?
   Он так и не избавился от акцента, поэтому незнакомое слово вырядилось в причудливо-нелепое платье. Я тоже не могу сдержать улыбки, а маленькая рыжая бестия начинает объяснять, чем они занимаются на уроках окружающего мира. Доменико внимательно слушает и задает вопросы. Идеальный собеседник.
   Потом и мы перебрасываемся несколькими фразами, я спрашиваю его о семье и самочувствии, недавно он перенес инсульт, Доменико все больше отшучивается, говорит, что так даже лучше, все стали к нему более внимательны, чем прежде. Я соглашаюсь. Так оно и происходит, чаще всего.
   Полчаса. Это предел. Мы благодарим его за компанию, приглашаем на субботний ужин и прощаемся. Доменико обнимает нас и говорит, что мы всегда для него желанные гости. Тоже не совсем новая картина, так происходит пять раз в неделю, за это время менялись только напитки. Такие дела.
  
  ***
  
   - То есть, как это - нет спиртного?
   Из этих лиц можно составить приличную коллекцию. Прилепить на стену недоуменного вопрошания, оставить на память потомкам и следующим в очереди. Я киваю на вывеску, где это выведено желтым по черному. Кто-то скажет, что это довольно бесчувственно, на улице минус двадцать. Пусть так.
   Ожидания. Вот, что может свести с ума. В том смысле, что ум предстает жалкой собачонкой на поводке, которая потакает своим страстям. Не помню, где именно мне встретился этот славный образ. Ты не всегда получаешь то, что хочешь. Смирись и иди дальше по своим делам.
   Здесь время идет слишком медленно. Секунды кажутся минутами, постоянно вязнешь, сбиваешься. Ноги болят. Поражаюсь, как некоторые девушки умудряются ходить на каблуках, за это нужно выдавать премии в области искусства и спорта. Выматываешься сам и бессонницу выматываешь. Мы квиты.
   - Нас кто-нибудь обслужит?
   Ненавижу этот столик. Пару раз, в припадке разыгравшихся иллюзий, я разряжал пистолет, подвешивал, выпроваживал и даже отправлял лесом-полем-дальней дорогой, строя трехэтажные формы слов. К черту, к черту! Ненавижу их, отутюженные, выписаны из модных журналов.
   Иногда забавно подумать о том, что вместо зеркала у них по углам лекало "каким мне быть". И подгоняют, подводят. Здесь что-то не так, там что-то не сяк. Тут отрежем, тут добавим. И летят ошметки, ненужное, неуместное. Не то, чтобы я был борцом за индивидуализм, просто подумалось.
   - Алё!
   - Иду, - отозвался я.
   А сам проторчал у кофейного аппарата пару-тройку спасительных минут. Ладно, нельзя оттягивать неизбежное. Луиджи вскидывает бровь, мол, поторапливайся, парень. Чертыхнувшись, лавирую меж столиков, как золотая рыбка в горном ручье, вода чистая и холодная. Мне хорошо и спокойно, на время.
   - Сколько можно ждать?
   - Прошу прощения, - говорю я и открываю блокнот. Потом старательно записываю заказ, осведомляюсь, какие напитки будут леди и джентльмены.
   - Только побыстрее, - раздраженно бросает блондин.
   Компания в сборе. Пять инквизиторов, три парня и две девушки. Сейчас начнется, я закрываю блокнот, выдыхаю и жду. Они пытаются подавить смешок, но не получается, блондин смеётся в голос, своим загробным смехом. К нему подключаются остальные.
   Сквозь слезы:
   - Парень, ты бы обновил гардероб, а то нам все время кажется, что мы пришли на воскресную раздачу супа.
   Всё. Теперь идет как по маслу. Такой свитер был у моего отца, он уже двадцать лет как вышел из моды. Ботинки, посмотрите на его ботинки, это преступление против человечества. А что это за воротник? Рубашка в клетку, вы представляете. Ну-ну.
   Волна падает, шторм стихает. Они смахивают слезы. Постоянные посетители не обращают внимания, картина привычная. Но некоторые с нескрываемым удивлением не могут отвести взгляд, пытаясь сообразить что такого я им сказал, что развеселил весь столик. Кто-то потом пытается даже поговорить со мной.
   - Извини, друг, - говорит блондин. - Который час?
   - Половина восьмого.
   И тут новый взрыв смеха, я выступаю невольным раздражителем.
   - Ой, не могу. У него пластмассовый ремешок.
   - Тебе их девушка подарила?
   - А часы электронные, как у ребенка.
   - Ты мог бы взять цветные! Они со скидкой!
   - Ага, и у неё не всё в порядке с головой.
   Вторая пауза. И снова приходят в себя. Если подумать, то я мог бы развернуться и уйти, однажды так и поступил, на что жена Луиджи, старая карга Кармела приперла меня к стене и пообещала уволить, если я еще раз так сделаю. Буравила взглядом и дышала чесноком в лицо. Дрянь.
   Блондин урезонивает компанию и показывает мне свои золотые часы.
   - Они стоят сто пятьдесят тысяч, дороже вашей харчевни, - поясняет он.
   - Я могу идти? - осведомляюсь я, не выказывая интереса. Еще не хватало задержаться.
   Он машет ладонью, международным жестом "проваливай". На втором шаге, я оборачиваюсь:
   - Они отстают, - говорю я.
   - Что? - не понимает он.
   - Ваши часы, сеньор. Они отстают.
   Вырываю страничку из блокнота, приклеиваю к барабану магнитом, всё только начинается. Выхожу на задний двор, чтобы покурить. Кармела разговаривает с владелицей бакалейной лавки в окне напротив, чертовски холодно. Миром правят женщины, еще бы. Она показывает на часы, поторапливает. Прямо жест дня.
   Выбрасываю сигарету, возвращаюсь.
  
  02
  
   Мне снится кошмар на родном языке. Это странно, ведь я не разговаривал на нем около двадцати лет. Подумать только. Неумолимое течение времени, как река, что никогда не останавливается. Самое страшное, что ей плевать, стоит кто-то на берегу или нет. Мимо, мимо.
   Яркий свет операционной, стальной расширитель грудной клетки. Что еще? Врачи перебрасываются фразами из моего детства, я понимаю каждое третье слово, смысл остальных так и остается загадкой. Потом входит неуместный человек в костюме-тройке и ставит кляксу мне на сердце, перьевой ручкой Caran d'Ache.
   Я просыпаюсь и дрожу, всё еще холодно, всё еще трудно совладать с собой. Это могло произойти на самом деле, никто ведь не может сказать наверняка. А на хирургическом столе мы все одинаково беспомощны. Тела, которые могут искусно залатать, но вернется ли душа, кто знает.
   На часах пять утра. Медленно падает снег, еще слишком темно, чтобы сообразить какой отговоркой я прикроюсь сегодня, и снова не выйду из дома. Какое-то время я чувствую себя парализованным, в солнечном сплетении неприятное чувство, что-то вроде раздражения.
   Так бывает, когда тебя задели за живое. В каком-то случайном разговоре, намеренно, старательно выцеливая словами. После маешься, пытаешься переиграть и раз за разом возвращаешься к этому, словно можно что-то исправить. Находишь нужный ответ, удар, но неприятное чувство не уходит.
   Я бы дорого заплатил за то, чтобы скинуть это с себя, перевесить этот камень на шею какому-нибудь простаку, который даже не совсем поймет, что же это с ним произошло. Блаженны кроткие, пусть принимают мир таким, какой он есть. Ибо они наследуют землю, ибо их осталось слишком мало.
   Сон постепенно растворился в памяти, но оставил неприятный осадок, вот так всегда. Что-то уходит, но присмотришься и видишь цепочку следов на песке. Зачарованно идешь по ним, пытаясь увидеть силуэт человека, но видишь только собственную боль, будто прижался лицом к зеркалу.
   Здесь ведь не только я, мир всё равно будет вертеться. Снова и снова. Поэтому нужно думать о ком-то еще, заботиться, врачевать раны. Я не хочу их затмить, я не хочу такого внимания к себе, оставьте мне самое незаметное место, на пустоши вашего сердца, и всё.
   Порывистый ветер, флейта Неба. Мы продолжаем играть старый мотив "недеяния", когда чужие судьбы остаются неизведанной землей. И больше не тянем ниточки слов из чужого отчаянья, всё же это умножение бед, а числа себя дискредитировали. Не гнутся пальцы рук.
   Всё это в пять утра, быстрыми вспышками, когда сложно не только оформить связное предложение, но и как-то отследить маршрут. Сейчас был в точке "A", но через мгновение переместился в точку "V". Нарушены причинно-следственные связи, видно, мозг искрит, как неисправная микроволновая печь.
   Отмотать эту кинопленку на двадцать лет назад. Если б я только мог сказать, что был счастлив, тогда всё можно объяснить. Пусть не сейчас, со временем, не ловить на себе насмешливый взгляд. Не вспоминать, не думать. Просто считать вдохи и выдохи, было бы волшебно.
   Тогда всё только начиналось, зверь гаптофобии еще крепко спал глубоко внутри, но я уже слышал его дыхание, чувствовал. Мне все меньше хотелось появляться в публичных местах, я перестал ездить в метро. Даже если дорога занимала больше часа, предпочитал идти пешком.
   Мимо людей, которые норовили до меня дотронуться. Не только физически, некоторые заходили слишком далеко, приходилось осаживать, исчезать. Это было значительно проще, чем признаться, что у меня большие проблемы. Постоянный страх, состояние невроза.
   Размеренные хлопки за окном, я снова погружаюсь в воду бессознательного, где все персонажи говорят на родном языке, которого я не помню. Знакомые лица, знакомые голоса, но ни единого имени, ни одного знака. Не распознать. Картина смазывается, усталость плетет мягкую колыбельную, как паук.
  
  ***
  
   Наотмашь ударил сильный мороз, почти в нокаут, город парализовало. Оранжевые снегоуборочные машины вышли из гаражей, заполнили эти кривые улочки, на которых бывает сложно развернуться двум велосипедистам. Никого нет. Только рабочие, бурная жестикуляция и спрятанные лица.
   Она радовалась несколько минут, пока я не показал страничку школьного сайта с домашним заданием. Подумать только, в моё время мы битый час тратили на то, чтобы нарисовать окружность. И ведь не всегда получалось. Теперь не нужно куда-то идти, чтобы получить знания.
   - Ну вот, - тянет она.
   - Тебе не обязательно заниматься этим сейчас.
   - Нет уж, - возражает она.
   И я перебираюсь на диван, оставляя её один на один с монитором. Мне нужно читать, но уже на третьей странице страшно тянет в сон. Иногда она так же тянет меня за рукав, пытаясь привлечь внимание. Или гладит ладонь, как дрессированная зверушка, словно просит разрешения.
   Я внимательно изучаю обложку и борюсь с зевотой. Сама внимательность. Ловко орудует мышкой, сверяется с нужным параграфом и начинает что-то писать в черновик. Красивые маленькие закорючки, чем-то похожи на диковинных вымышленных персонажей сказки на ночь.
   Весельчак Гуидо, что обитает в лесу и проказничает каждый день. Только одной сказки мало, мне приходится что-то придумывать на ходу, изменять место действия, кого-то выбрасывать из этой пьесы, кого-то добавлять. Мне не сложно. Я тоже получаю удовольствие.
   Она приносит мне плед, говорит, можешь поспать, это надолго. Звучит, как стартовый выстрел, я укрываюсь и медленно ухожу из мира, стараясь сохранить её образ на сетчатке, пойдем со мной, не оставайся одна. Через час открываю глаза, она лежит рядом, под рукой.
   Некоторые анатомические изгибы придуманы специально для этого, голова на предплечье, сжалась в теплый комок, как котенок и так же монотонно дышит. Живая, настоящая, из плоти и крови. Я глажу её, она просыпается. Еще не совсем понимая, что происходит.
   - Всё сделала? - спрашиваю я.
   - Остался только "Родной язык".
   - Вот спасибо!
   Пожалуй, единственный предмет, где мне не сломать пальцы рук, постоянно сбиваясь со счета или пользоваться картой, словарем, гуглом. Здесь я съел пару собак, думаю я, и смотрю как виляет хвостом домашний волк, он ведь тоже читает мысли. Лает, пора гулять.
   А что она? Не сомневаюсь, меняет мои сны, меняет ритм жизни. Две недели мы словно снова привыкаем друг к другу, пытаясь мирно проводить время, осторожно выстраивая шаги, будто лишнее движение способно привести к краху. Она собирает карточный домик, носится в удобной пижаме.
   Иногда следом бежит волк, бывает, она так верещит, что старый вояка думает, ей грозит опасность. И резво спешит в бой, как в старые добрые времена, когда он искал запрещенные вещества в сумках пассажиров Alitalia. Случись парад, ему идти впереди и звенеть медалями, которые и мне трудно нести.
   Они прекрасно ладят друг с другом. Лучше, чем мне представлялось поначалу. Но кое-что остается только мне: утренние прогулки, когда кажется, что слезы застывают в глазах, обращаясь в лед. Слипаются ресницы. Северный ветер в лицо и жизнь имеет единственную цель - бежать в тепло, что есть силы.
   Утром я воровато смотрю, как она досматривает последний хрупкий сон, волк мешается под ногами. Он просыпается на несколько минут раньше будильника и холодным носом прикасается к небритой щеке, ставлю чайник и спускаюсь вниз, спускаю поводок. Животной радостью разбрасываются сугробы.
   Охотники могли бы идти по этим следам, сигарету почти нельзя почувствовать в перчатках, конденсационный след в небе. Помню, как тяжело дается первый шаг в неизведанное, как отчаянно стремишься заполнить собой окружающее пространство. И вот, теперь тебя почти нет. Кто-то другой стал центром мира.
   Она встречает за дверью, набросила мой свитер. Волк пулей влетает на кухню, кажется, он чертовски доволен утренней прогулкой, а она наоборот, выглядит несчастной, сконфуженной. Лицо в слезах, покраснела. Так проявляется отчаянье, когда доверяешь другому всем сердцем, наивно, но слепо.
   - Что случилось? - спрашиваю я.
   - Я думала, ты ушел навсегда.
  
  ***
  
   Несколько дней, десять-двенадцать, я работал на доставке, а когда вернулся - ничего не изменилось. Всё те же слова, те же жесты. Великая глупость думать, что мир разойдется по швам, стоит тебе выпасть из него на какое-то время, всё остается на своих местах. Словно плюшевые игрушки, ждут, когда ты выйдешь.
   И потом начинается веселье. Заглянешь в комнату, всё в порядке. Так мне представляется, а так ли это на самом деле. Кто знает? Я только замечал количество престижных районов, которых становится всё больше. Не совсем понятно как мы пришли к этому.
   Видно, Кармела проводит удачную политику. Больше нет безденежных студентов, по воскресеньям мы не выходим к церкви святой Катарины, перестали пускать детей, которые могли утопить этот зал в беззаботном смехе. Список потерь. Кармела всё может обернуть себе в плюс.
   Помню, как много лет назад, когда я только появился в этом местечке, она сказала, что деньги на такси входят в моё жалование. Я повелся. Все мы были наивными и глупыми, как маленькие пушистые щенки. Отнимаешь этот процент и жить невозможно, приходится ждать вечерний автобус.
   Я плохо вижу номер, темнеет слишком рано. Пара автобусов проносится мимо, даже не пытаясь остановиться, я слишком замерз, чтобы сыпать ругательствами им в чадящие спины. Сажусь в первый попавшийся и почти сразу понимаю, что ошибся маршрутом, куда легче добраться пешком.
   Но голос. Это ведь один из тех современных автобусов, которые то крутят один и тот же мультфильм или объявляют остановки. Я узнал её голос. Должно быть, прошла не одна сотня лет. И мне было больно. Не только потому что я скучал, а еще потому что я забыл как она звучит.
   И пытался снять с себя это оцепенение, в которое погрузился. Даже перестал чувствовать холод. Несбывшееся. Как это еще можно назвать? Сколько слов я слышал, какие двери закрыл, каким чертом это имеет значение. Мы не так часто выбираем, кто-то выбирает за нас.
   Двигалась улица, я прикидывал расстояние, которое мне придется пройти. Приблизительно двадцать минут, поднять воротник, натянуть шарф на лицо. Курить строго воспрещается, дым обжигает легкие вместе с морозным воздухом, к тому же - паршивая партия сигарет. Пожухлая трава.
   Так каждый будний вечер, без исключений. Монотонность, в которой можно обрести покой и мигрень, тошноту; современная медитация, когда делаешь что должен и получаешь меньше, чем заслуживаешь. Но было что-то еще. То, что всегда можно назвать лейтмотивом.
   Я выпал из режима ожидания. Да, за это время, пока мне приходилось развозить еду по домам, которые я никогда не смогу себе позволить, я перестал ждать. Людей, событий, которые изменят мою жизнь, выведут в другую реальность. И только после этого стало легче дышать.
   Никто не придет. Точка. Теперь можно подумать о чем-то еще, я ведь всё еще носился со своими текстами, как будто подпольно пытался продать неогранённые алмазы. Но этот город слишком мал, чтобы рано или поздно варианты себя не исчерпали. Осталось всего пара-тройка мест.
   Я никогда не выберусь из этого дерьма. Поэтому я считал лишним заводить себе друзей, это ведь как будто пытаешься их вымазать, утопить в этом. Кто этого заслуживает? А разговоры о свете, поддержке, смехе, это всё попытка спрятать эту главную мысль, которая неотступно преследует каждого из нас.
   - Сбегай за маслинами, - говорит Кармела и сует мне деньги.
   - Почему я?
   - У них футбол, - объясняет она, и я только сейчас обращаю внимание, что в зале только посетители. - Второй столик.
   Из кухни раздается вздох облегчения, аргентинец пробил в крестовину, мяч вылетел за пределы поля. Пенальти - это всегда лотерея. И не важно какой мастер взялся его исполнить, не важно кто играет в воротах. Скрещиваешь пальцы рук, молишься. Мимо.
   Долго искал шапку, потом плюнул на это дело и выбежал в чем был. Поставил на второй столик банку маслин, аккурат рядом с нотбуком, чашкой кофе и картофельным супом. Она посмотрела на меня этим, вы знаете, мерзким взглядом, как будто всё, что я из себя представляю, можно выплюнуть.
   - Надеюсь, ты не заболеешь, - сказала она вместо благодарности.
   Но я уже серьезно болел, только еще не знал об этом.
  
  03
  
   Меня выманил солнечный свет. Такое чувство, будто я много лет сидел взаперти, в самом глубоком подвале этого мира. Велись какие-то работы, сносили стены, ставили окна. Когда такое затягивается, то перестаешь верить, что всё вернется на место. Слепит глаза.
   Бывает, что хорошо помнишь тех, кто по утрам одеялом сбрасывал с себя ответственность. Они предпочитали идти в дождь против ветра, но это не могло смыть косметику с лица или испортить прическу. В лучшем случае, только сбившееся дыхание и искорки в глазах.
   Нужно с кем-то поговорить, решил я. И стал выбирать себе жертву. Глаза постепенно привыкли к жестокому свету, как иногда не замечаешь постороннего шума. Медленной льдиной переходит в фон, на другой уровень восприятия. Мне казалось, что всё изменится. Нет, ничего не изменилось.
   Цветок придавили к земле черным каблуком. Теперь он поднимается. Мало ли какие мысли будут бродить в голове? Неудовлетворенность тем, что видишь. Но это страшно. То есть, картинка всегда одна и та же, только смотришь на неё под разными углами.
   Ну так что? Пиццерия? Слишком людно, кто-то может случайно задеть и тогда волны побегут по мне, я стану задыхаться и сердце может не выдержать. Всё же человек - это фобии, что сконцентрированы в одном месте. Играть с пчелиным ульем выше моего разумения.
   Сделать круг? Шофер выглядит замкнуто. Как раз то, что нужно. Но я отпускал, видел, что не пользуюсь этими возможностями. Перебираю, как колоду карт, но не бросаю на стол. Хэй! Да это ведь старая-добрая вышка в бассейне, оттягиваешь неизбежное, пока тебя не начнут подгонять.
   Штука в том, что некому подгонять. Поэтому они предпочитают сбиваться в стаи или в пары. Так они способны на что-то совершенно другое. Я лишен этой роскоши. Стрельнуть взглядом через левое плечо, смотри как я умею, и заговорить с цветочницей.
   Мы породнились за это время. Не могу сказать, что страх прошел, трансформировался наверно. Всё нарицательные стадии: из одного состояния в другое, потом обратно. И не замечаешь, что тебя размазывает по одному и тому же маршруту, стирает с доски.
   Есть еще люди из службы благоустройства города. Давно их не видел. Муравьями высыпали на улицу, пока тепло, есть чем заняться. Кто-то счищает снег, кто-то проверяет пожарный гидрант. Временами они бросают на меня осторожные взгляды, физически можно почувствовать.
   И опять цветочница. Что с тобой? Наверно мы знакомы, теперь она не может понять, в чем дело. Или где меня носили черти последние два столетия, по каким клиникам, каким коридорам. Или вспомнила, что я могу копировать иностранный акцент и потешаться над обывателями.
   Пустое. Я добиваю еще одну сигарету, она добивает меня. Если прочистить фон, то можно расслышать пение птиц. Весна всегда предлагает новые надежды, девушка из рекламы нового кинотеатра. Поведешься и посмотришь ту же вопиюще-дорогую муть, только на большом экране.
   И рядом будут хрустеть попкорном, смеяться над глупыми шутками. А главное, их сердца будут замирать на тревожных моментах, бешено колотиться во время погони, таять на романтичной сцене поцелуя. Каким бы оно ни было, это их сердце. Плоть от плоти. А чье сердце во мне?
   Я вернулся в пещеру. Теперь ты можешь похвалить себя, приятель, пусть не всё так складно и красиво, но кое-что ты уже смог сделать, это начало. Самолечение. Это мог бы произнести мой друг, если бы он у меня был. Только ради этих слов они появляются в нашей жизни.
   Быть честным с тобой, не искать выгоды. В этом случае тебе не нужно раздваиваться и играть противоположные роли. Тратишь меньше слов, сохраняя огонь жизни. Аншлаговая пьеса. Ляг на воду, пусть она шепчет тебе колыбельную о том, что завтра новый день. И новые ожоги.
  
  ***
  
   Гуидо попытался влезть на небо и запутался в проводах. Обидно. И чем сильнее пытался выбраться, тем прочнее застревал. Обессилев, он громко закричал, да так, что переполошил Небесного Стража. Тот только что был утянут в приятный мир сновидений, чертыхнувшись, Страж вышел посмотреть что тут произошло.
   Рыжий бесенок попал в западню.
   - Что ты тут делаешь? - спросил Страж.
   - Застрял, - ответил Гуидо.
   - Понимаю. Пытался влезть на небо? - недовольно усмехнулся Страж. - Вам тут игрища, да веселье, а мне потом вызволять вас из беды.
   - Пожалуйста! - взмолился Гуидо. - Не оставляй меня здесь одного.
   - Хорошо. Только пообещай мне кое-что.
   - Да, я обещаю-обещаю. Освободи меня скорее!
   - Сначала выслушай. Не провода держат тебя на земле, это твоя Тень. В следующий раз, когда решишь попытать счастья, просто спроси себя, готов ли ты расстаться со своей Тенью, идет?
   - Идет. А как я пойму, что готов?
   - О, поверь мне. Ты поймешь.
   После этого Гуидо никогда не пытался влезть на небо по велению своего любопытства, всегда спрашивал свою Тень можно или нет. И Тень отвечала ему, что нет. Набравшись терпения, он ждал. Долго-долго. Сменялись цари, сменялись дни и ночи, падали звезды. А однажды, робко отворив дверь, Время пришло.
  
   Милая. Она уже спит и видит сны. Эта история войдет в неё до последнего слова, утром мы всё обстоятельно обсудим. Я представляю её вопросы: почему он попытался влезть на небо? Как выглядит Тень? Небесным Стражам тоже нужно ложиться спать ровно в девять вечера? И так далее.
   Немыслимое качество, запоминать всё на свете. Впитывать в себя эти маленькие истории, жить этим, болеть. Насупившись, она умеет быть требовательной, умеет получить своё. И в этот момент я не чувствую себя обворованным, наоборот, будто что-то приобрел, что-то бесценное.
   Потому и выдумываю эти приключения. Не совсем верно. Мне не нужно придумывать, я просто рассказываю о себе. Те дни, когда я чуть было не попал на Небо, они остались далеко, воспоминания стираются. Я боюсь лишиться этого, как любой другой человек.
   Мы живем воспоминаниями, дышим ими. И если занимаемся чем-то сегодня, если просыпаемся с кем-то в одной постели, то только из вежливости к нашему прошлому, ибо я заснул с ней вчера. И позавчера. И месяц тому назад. Это чувство такта, это бережность.
   Конечно, если подумать, не все такие, но ведь и мы не только спим друг с другом. Мы работаем. Сегодня за вчера во имя завтра. Однажды Гуидо пытался спалить себя этим, облил бензином и только собрался поднести спичку, как случилось что-то такое, что навсегда изменило его жизнь.
   Как ей рассказать эту историю? Я не заслуживал чужой любви, так было всегда. Я не заслуживал подарков, внимания, слов. Как любить того, кто ненавидит себя? Ведь это так много может сказать, прошептать, крикнуть. После этого уже не оправишься, уже не сможешь смотреть на мир прежним взглядом. Вчерашним?
  
   Её мир начинается за кованой оградой, выкрашенная в черный она не меняет цвет под палящими лучами Солнца, зимой смотрится внушительно и мрачно. Будто именно за ней начинаются страшные эксперименты над детьми, все эти ужасы, что не можешь и помыслить, но всё же видишь в кино.
   Как только она отнимает руку, я мгновенно лишаюсь тепла и начинаю скучать. Убить бы время, принять снова, идти и размеренно вести беседу. Заскочить к Доменико, приговорить чашку кофе. Приходится сетовать на погоду, пусть снова ударят морозы, оставьте её дома, со мной.
   Почтой отправляю выполненные заказы, потом закупаюсь продуктами, практично вынимая заранее приготовленный список покупок. Смотрю как компания подростков играет в мяч. Солнечно, но довольно прохладно. Горячий чай и нужно возвращаться в квартиру, это болезненно, когда её нет.
   Понимаете, даже если она не в двух шагах от меня, а спит в соседней комнате или рисует что-то в огромном альбоме. Или слушает музыку в наушниках. Я знаю, что она здесь, я чувствую. И мне легче дышать. Это простое понимание того, что всё в порядке, всё на своем месте. Всё и все.
   Даже работа идет быстрее. Текст ложится складно, время летит незаметно. Есть такое понятие "мелодика", у каждого текста свой ритм, своя мелодия, свой дух. Ты пытаешься передать это, не просто грубо перевести слово в слово, не просто передать суть, а как раз передать эту мелодику, этот привкус.
   Это главная задача, именно тогда получаешь подлинное удовольствие от проделанной работы, когда намеренно лишал себя сна, времени и сил. Бесконечно жаль, что это происходит не каждый день и мы продолжаем искать счастье в чем-то другом, теперь мало кто пишет так, что теплеет на сердце.
  
  ***
  
   Есть два автобуса на этом маршруте: один приходит слишком рано, второй слишком поздно. Вот и весь выбор что у нас есть: либо ты опаздываешь, либо приходишь много раньше, чем нужно. Поэтому мне смешно, если кто-то говорит о том, что жизнь предлагает каждому свой путь.
   Не думайте, что я посвящал львиную долю своего времени этим размышлениям. Скорее всего, это просто проникало под кожу, вливалось в кровь и становилось частью меня, но я не думал об этом, жил дальше. Здесь ведь всегда что-то происходит, какие-то беды, слова.
   Один человек придумывает правила, второй пытается их нарушить. Но есть третьи. Они изящно преодолевают эти мнимые законы; погружаясь в воду, выходят на берег совершенно сухими, под восхищенными взглядами праздных жителей. Раз плюнуть.
   Так. Через несколько часов начинают болеть ноги, да что там, почти сразу. И потом ты отвлекаешься, стараешься не обращать на это внимание, ибо внимание часто усугубляет проблему. То есть, если тебе говорят не думать о большой белой обезьяне, глазом моргнуть не успеешь, как начинаешь о ней думать.
   И она становится центральным персонажем твоей истории, от этого камня в воде начинают расходиться круги. Существенные, потом всё менее и менее внятные мысли, а после те, что не имеют отношения ни к воде, ни к камню, ни к тебе. Ум - механическое пианино страданий.
   Они наигрывают свою печальную мелодию, а самое важное набрано мелким шрифтом. Задействованные инструменты, комментарии и ссылки. Люди не так интересны, как привыкли об этом думать. Можно умереть со скуки, когда они пытаются вымучить первую ноту.
   Льется-льется. Потоком воды, может, солнечного света. Грядущая весна, пение оживших птиц, всепрощающие улыбки на лицах. I'm stuck. Мелким бесом спрятаться в книжный переплет, ворчать и любить клубничное варенье по выходным, кусать тех, кто слишком близко. Чаще молчать.
  
   Мысли сбиваются, прошу прощения, я очень устал. Какая-то постоянная слабость. Накрыться бы одеялом и не видеть снов, иногда кажется, что они отнимают последние силы, эти бессмысленные цветные картинки, игры подсознания.
   О чем я? Блондин легко преодолел наше алкогольное правило, он пронес спиртное в себе. О, судя по виду, выпить пришлось довольно много, он еле держался на ногах, как моряк только что сошедший на землю после длительного плавания.
   Краем глаза я заметил, как Луиджи достал свою заветную монетку, потом услышал радостные вскрики ненавистного столика. Компания в сборе, я выслал проклятия в безоблачное небо, вереница нелепых слов и обещаний: сделай это, а я взамен не буду делать этого. И загибаешь пальцы рук.
   Нажимаешь кнопку, отключаешься. Кто-то называет это "абстрагироваться", но какого черта? Сердце теплое и живое, каждое слово ранит, каждый выстрел в десятку. Один парень как-то сказал мне, что это похоже на маятник, делай что хочешь, но не позволяй ему раскачиваться.
   Я старательно выполнял заказы, не задерживаясь под их взглядами, это как выйти на линию огня. Иногда думаешь, не дать бы повод, не сказать бы лишнего, но что делать, если ты и есть этот самый повод? Об этом не пишут научных работ, об этом не говорят. Никогда.
   Конечно, поп-культура предлагает фильмы о вендетте. Герой выкарабкивается из смертельной ловушки, теряет близких и начинает мстить душегубам. О, месть сладка! Они это любят, того и гляди забрызгают всё слюной от разыгравшегося воображения.
   Поэтому я пару раз прошелся по столику перекрестным огнем, бросил три гранаты, выслал разведчиков и получил их скальпы обратно. Дрянь дело. Нужно придумать что-то еще. Ядерный взрыв? Битва на ножах? Яд в бокалах вина? Изысканно так, но у нас не подают вино.
   - Очнись, - хрипло говорит Кармела и протягивает мне ключи.
   - Что такое? - спрашиваю я.
   - Позаботься об этом, - говорит она и кивает на размякшего блондина.
   Черт-черт-черт. Куда подевались его друзья? У меня в руке ключи от машины. Спокойно, припарковать где-нибудь, посадить его в такси и всё. Я выхожу на улицу, пытаюсь найти машину по звуку сигнализации, почти удалось сделать круг, пока не отозвалось самое страшное. Bugatti Veyron.
  
  04
  
   Тут-тук. Тебе нужно войти в моё положение. На цыпочках, чтобы не разбудить спящего зверя, он вдыхает и выдыхает теплый поток воздуха. С виду безобиден до умиления, но может цапнуть так, что отхватит часть тела. Осторожнее, перестук шагов, часы на стене.
   Я заново открываю мир звуков, словно пару столетий провел на морском дне, под огромным давлением. И постепенно звук вернулся, одной частью, потом другой, а потом и полностью. Мы никогда не были большими друзьями, особенно если учесть смысл послания.
   Всё просто. Несчастье накрыло меня с головой и вот почему, бла-бла-бла. Хочется снова вернуться на дно, смотреть на диковинные создания, петь хвалу морским богам, да пускать пузыри. Здесь нет солнечного света, ни единого блика, слишком темно, чтобы принять, как дом.
   Теперь я знаю как просыпается этот город. Знаю любимое телешоу соседей, знаю как восторженно трещит канарейка, когда с клетки снимают занавеску. Живу домыслами, в прыжке дотягиваюсь до хвоста и придумываю голову. Постоянная жажда движения, только бы не сидеть дома.
   Я проявил щедрость умирающего. Раздал клиентскую базу, выбросил записную книжку, отключил телефон. Возможно, самое время пожалеть о содеянном. Если что-то делаешь, то можно сделать это наполовину, пока не поздно повернуть назад. Мне бы машину времени, мне бы ответ на один вопрос.
   Донимает всё больше и больше, что-то вроде назойливого ребенка, который не может сидеть спокойно ни секунды. Отвлекаешься, следишь за ним и только, больше ничего не делаешь, он в центре твоего бытия, руководящая мысль, главный вопрос.
   Единственное направление, которое не приносит спокойствия. Только ступаешь на эту лестницу, проходишь пару пролетов, в отчаянье, в жажде. И летишь кувырком. К несчастью, набитые шишки еще никогда не означали того, что человек всё поймет и перестанет.
   Я не из этих. Моё племя съедало себя заживо. Мы не оправдывали чужих надежд, не брали взаймы, не умели любить. Так и представляется идеальный выводок людей, которым дозволялось смотреть на нас сверху вниз, править нами, сочинять законы, обдирать.
   Но вместо того, чтобы подняться красивой волной, мы еще сильнее колотили себя по голове, пытаясь прогнать вещие сны. Нам снились взрывы в метро, погони и всего один прыжок с моста. Ты вглядываешься внимательнее, начинаешь замечать мелкие детали, а потом удар и ты просыпаешься.
   Спасибо мне, говорили мы. Спасибо мне. Будто этим можно было гордиться, пустое, нет больше беспричинного смеха, одни только слезы и вечное утро, да, вечное утро, когда нужно собирать себя заново, вспоминать каким чертом я оказался здесь сегодня.
   Работаешь, как мул, наматываешь круги по этому миру, придумывая себе оправдание, ведь можно было остаться в этом сне, наконец, признать себя в прыгуне и смириться с этим, начать всё заново. Это было спрятано в линии жизни, какой-то тайный знак, чуть в сторону.
   Будто кто-то не смог удержать перо в руке, нервничал, старательно выписывая кривую, всего-то небольшая помарка, которая стоила так дорого, так бездушно дорого, что нет ни слов, ни сил, чтобы это выразить. Вместить всю боль, всё отчаянье дальнейшей жизни, нет, существования.
   Итак, мне открывался мир звуков, мир воспоминаний. Какое-то время я продолжал восстанавливать оборванные предложения, наверно уснул на полуслове, а проснулся с его привкусом во рту. За одним следовало другое, потом сложные конструкции и то же самое чувство.
   Я не хотел этого, честно. Некоторые вещи не нужно возвращать, им должно покоиться на дне памяти, может, глубоком дне, без нелепой возможности ума высветить их во всей полноте, во всей жизни. Ведь иногда больно забыть, а иногда больно помнить.
  
  ***
  
   Гуидо никогда не хотел быть открытой книгой для других, но она взяла и вырвала пару страниц. Он долго думал над этим: ведь каждый пытается взять на себя полномочия Бога, отрывает крылья у насекомого и наблюдает, но иногда за жестокостью стоит всего лишь жестокость. И ничего больше.
   Он часто возвращался к этим страницам, воображение сгущало краски. Это была уже совершенно другая глава, другая история. Память играет со мной, думал Гуидо, она подменяет события, выставляет меня в другом свете. Одни дышат полной грудью, другие задыхаются от жалости к себе.
  
   - Что за книга? Сказки? - обязательно спросит она.
   - Да, милая, сказки, - отвечу я.
  
   Мне не нужно просыпаться так рано. Время терпит. Но я довольно медлителен и люблю всё делать заранее, поэтому звонок будильника подбрасывает меня в воздух. С такой же решимостью люди входят в холодную воду. Урок душевого пения, почти шепотом, под быстрыми дождевыми каплями.
   Случилось так. Нет, должно было случиться. В этом мире остался всего один человек, ради которого мне хочется быть на ногах в это время. Сам не понимаю, как так вышло. Я видел много красивых вещей: прибрежный город накануне зимы, финал Лиги Чемпионов, чудо воскрешения.
   Ничто не сравнится с её теплыми снами, когда мне нужно быть нежнее шелка, легче воздуха. Я меняюсь каждый день, меняю состав крови, учусь дышать под водой. И постоянно отвечаю на сложные вопросы, которые еще никогда не были озвучены под этим небом.
   Через какое-то время, маленькая рыжая бестия начнет меня пугать новой стадией взросления. То, что еще вчера вызывало улыбку, сегодня будет воспринято, как болезненный укол. Я живу будущим, готовлюсь, собираюсь. Мне потребуется лишить себя гордости, снова лечь под нож.
   Она будет испытывать яд на мне, как все остальные, мои крылья останутся на дне глубокого колодца. Отчаявшись, я начну танцевать без них, но для неё. Это будет единственным ритмом моей жизни. Она, только она. Я возьму её за руку, когда придет несчастье, а оно приходит всегда.
   Пунктуальными визитерами, кашемировой волной. Будущее заботится о себе, прошлое сжимает кулаки, настоящее тонет в биении сердца, в этом убаюкивающем ритме, который всегда был чужим, но в одно из воскресений, неожиданно, стал моим и начал качать кровь, освоил искусство быть смирным.
  
   Доменико проветривает зал, окна настежь, весенний воздух играет занавесками. Весна и правда сорит нелепыми обещаниями, пара прохожих проявили ко мне доброту, пока я утром безуспешно пытался завести машину. И это в городе, где каждый готов вцепиться в глотку другому, только бы не пропустить в лифт.
   - Доменико, ты подаришь мне эту монетку? - спрашивает она, зная ответ.
   - Не могу, чертенок, - говорит он. - Ты держишь в руках мою жизнь.
   Это не совсем правда. Жизнь нельзя удержать в руках, даже если ты держишь младенца или, скажем, скальпель в левой руке. Если угодно, в правую руку, я могу вложить пистолет, ничего не изменится. Вы не сможете удержать жизнь, не сможете лишить жизни.
   Он как будто чувствует в каких сферах витает моё воображение, наливает очередную чашку кофе и ставит новую пепельницу. Рыжее Солнце играет с волком, который сегодня слишком ленив, чтобы ответить взаимностью. Нехотя виляет хвостом, снова закрывает глаза, погружаясь в волчьи сны.
   - Паршивый день, - выдыхает Доменико.
   - Да, - соглашаюсь я. - Бывает.
   Что тут скажешь? Не все привыкли бить в плечо, да упражняться в праздной риторике. Мы продолжаем страдать, почти неслышно для окружения, ибо стоны могут привлечь новых охотников, всего лишь инстинкт самосохранения, всего лишь попытка задержаться на этом свете.
   Я возвращаю ему монету. Он пристально её изучает, словно увидел впервые.
   - Кто бы мог подумать, - говорит он. - Пять лет.
   - Это очень много, - отзываюсь я.
   - Мне так жаль, так жаль.
   Быстрым движением смахивает неожиданную слезу. Соленая вода сама себе на уме, что-то всегда происходит непроизвольно. Съеживаешься, глотаешь воздух, пытаешься оправдать этот акт, словно судьи выставились перед лицом, словно кому-то интересно какими словами ты сможешь защититься.
   И теперь я вспоминаю эту же чеканку, этот же клуб мертвецов, которые продали душу дьяволу за стакан вина, иду за ними по пятам. Потом переулки, вечерний свет из окон, черные кошки перебегают дорогу. Многое уже было, но с другими, с совершенно другими людьми. То же самое.
  
  ***
  
   Выпиши чек и я избавлю тебя от этих нудных подробностей. Слишком долго мне пришлось умолять GPS-навигатор выдать дорогу домой. Блондин всё это время походил на капитана СС, странно что я раньше не обратил на это внимание. А вообще, более подходящим определением было "тесто для пиццы".
   Человек без центра тяжести, вне закона притяжения. Слишком свободен, чтобы соблюдать хоть что-то. Забавный из нас получился дуэт. Я пытался найти эту чертову дорогу, он что-то выкрикивал и снова умолкал, будто человек с синдромом Туретта.
   Забыть бы этот кошмар, все шишки в этом лесу норовят попасть по темечку, но кто привел меня в него? Иногда прячешься в спасительной тени, надеясь, что никто не тронет, не втянет в неприятности. Но что-то идет не так. И снова оказываешься в гуще событий.
   Наверно человек не может жить спокойно. Стой-стой, я понимаю. То есть, некоторые сами напрашиваются. От скуки, бездействия, кто знает. А мне просто хотелось тишины, хотелось поймать себя в оцепенении, запечатлеть. Я всегда любил медленные фильмы, где герои были слишком ленивы, чтобы что-то делать.
   И вот они прячутся от мира, пока не разрешатся все неприятности. Понимаю, это довольно глупо, особенно для мира действия. Здесь каждый считает, что счастье нужно оберегать, любовь заслужить, над отношениями усердно работать. Как по мне, некоторые вещи приходят сами. И держать их не стоит.
   Пока мелькали огни на дороге, внутренний букмекер принимал ставки на то, загадит блондин заднее сиденье или нет. Хорошие шансы на успех, пару раз он был близок к этому. Поэтому я отвлекался. Знаешь, это вполне объяснимо и простительно, когда делаешь то, что не хочешь делать.
   Мы оказались за городом. Никогда здесь не был. Уткнулись носом в ворота, чертыхнувшись, я стал набрасывать дальнейший план действий. Оставлю его здесь, в машине, а сам спокойно доберусь к себе. Обратная дорога вылетела у меня из головы. Внезапно, ворота открылись.
   - С днем рождения, - сказал я себе шепотом. - С днем рождения!
  
   О первой встрече принято слагать душевные истории, когда публика умиленно вздыхает и соотносит с настоящим моментом. Такой мост в прошлое. Взгляд назад, с чего мы начали и к чему пришли. Иногда полезно, не спорю, это отрезвляет. А в целом, чушь собачья.
   Мне она показалась заносчивой, хотя не успела вымолвить и пары содержательных фраз. Мы её разбудили, это бросилось в глаза. Шальной мыслью влетело, что она из тех, кто считывает твою биографию одним поцелуем, поэтому не нужно лгать.
   - Он здесь больше не живет, - сухо сказала она.
   Я пожал плечами, на одном и которых покоился спящий ариец, постоянно норовя соскользнуть вниз и примоститься на газоне. Что снится пьяным? С собаками еще более-менее понятно, зайцы, да кошки. Резиновые мячи, надежно спрятанные кости, необъятный простор.
   В конце концов, она повела нас в комнату на втором этаже. Я выбился из сил, часто останавливался и переводил дух. Чертовски тяжелый день. Блондин уже не подавал признаков жизни, а крепко спал. Она не пожелала мне помочь, это меня возмутило, если честно.
   Я бы отмахнулся от предложения, но его не было. Мы часто попадаем в этот тупик. Не все ожидания оправдываются, совесть разрешила внести в её карму еще один минус и, отдышавшись, мы двинулись дальше. Я взял блондина на руки, как нервный жених на пороге номера для новобрачных.
   Ни спасибо, ни до свидания. Жена, решил я. Трудно было объяснить это выражение на лице, безразличие или что-то еще. Нет, не оно. Усталость, наверно так. Вы же прекрасно знаете эти отравленные алкоголем семьи, которые видят эту картину каждый день.
   Она не могла больше на это смотреть, но всё же была там. Чем-то это объединяло нас, могло объединить, если бы кто-то пожелал сделать шаг. Бедная богатая девочка, прими товар и распишись в получении. Моя миссия выполнена, с горем пополам.
   Я шел в обратном направлении. Нужно было попасть на другой конец города, но сначала попасть в сам город. Это угнетало. Всю дорогу тень вытворяла странные штуки, то опережала меня, то отставала, то исчезала совсем. Кружилась голова, ныли мышцы, перехватывало дыхание.
   Черт возьми, что со мной? Я будто получил сильный удар в грудь. Я смахивал слезы и судорожно глотал воздух, а какая-то малая часть моего сердца была уже мертва.
  
  05
  
   Если честно, то мне не хотелось, чтобы они выживали. Все эти люди в глянцевых фильмах, где тебе показывают одухотворенное страдание. Сочувствие, принятие и счастливый финал. Бога играет чернокожая женщина в белом, по облакам можно ходить, герой обязательно попадает в рай.
   Негодование поднимается во мне, ибо я был там, чувствовал. И не было подходящего слова, чтобы измерить эту боль. И на само страдание было больно смотреть, поэтому мне не хотелось, чтобы кто-то меня видел. Конечно, я молился, просил о прощении, просил увеличить дозу морфия.
   В какой-то момент понимаешь, что находишься уже не здесь, но еще не там, что бы это ни значило. Боль становится неотъемлемой частью существования, но это не значит смирение. Нет-нет, ты продолжаешь бороться, продолжаешь дышать через боль, но думаешь только об избавлении.
   Да, я был там. Был. Возможно, именно это дает мне силы для ненависти к этим лживым картинкам, даже мысли не допускаешь, что кто-то мог вынести это с честью, перебороть себя, не сдаться. Мы все сдаемся, даже лучшие из нас, самые любимые, самые стойкие.
   Сними с меня посмертную маску, над рекой Панаро развей мой прах. Когда-нибудь я затоплю этот город, но не из чувства мести, я был несчастен здесь, а стремясь захватить всё больше пространства, дать выход своему бессилию, своей алчности, непокорному Эго.
   Маленькие трагедии, они смотрят на нас в микроскоп и не могут насытиться повседневными драмами. Боги, которым мы приносим жертву, каждую ночь, перед тем, как отправиться спать. В этой воде я растворюсь без остатка, ты захочешь найти меня, но не увидишь даже своего отражения.
   О, я многое мог рассказать об этих криво-слепленных историях, как будто сам мог бы сложить их немного лучше. Слишком дешево всё это, когда начинаешь размышлять, то диву даешься, неужели кто-то верит в эту чушь? Мы кормимся сказками, людям нужна надежда.
   Дома возводились на лжи, но это мало кого беспокоило. Однажды, архитектор спас мне жизнь, я считал, что второго раза не будет. Я редко считал до двух, особенно если дело касалось мелочей. Малейшее движение в сторону, я тихо закрывал за собой дверь.
   Это были прекрасные ночи, полные праведного гнева и злорадства, как наивный мальчишка, я изучал нанесенный ущерб, заранее зная, что противник никогда не оправится. Но кто знал, что за каждое слово придется ответить болью? Ты лежишь почти не дыша, жизнь уходит.
   Бредовыми откровениями сочились мысли о том, как лучше переделать собственную историю, как сложить разрозненные части в одно целое, как вымолить себе еще несколько минут, чтобы поговорить, объяснить свои действия. А потом бессилие и страх, от слов не станет легче.
   Флюгеры показывали на восток, в каждом окне излучался голубоватый отсвет монитора или телевизора, они прятались по норам, в то время как я произвел очередной теракт, но уже не испытывал эйфории, а всё только ужасался собственному хладнокровию.
   Ничего не вернешь. Ничего не исправишь. Мне всегда казалось, что есть путь искупления, когда каждый грех снимается благоприятным поступком, но мне предъявили счет. Я жил плохо. Потом жил умеренно хорошо. Менял сезоны в ярких обложках, следил за жестами людей, выключая звук.
   Что они пытались сказать? Что-то поэтичное? Что-то важное? Нет, конечно. Всякая повседневная ерунда, которая затягивала их всё глубже и глубже, кто-то шептал, что это наивернейший путь к перерождению, то есть, они ведь хотели жить вечно.
   Но я не хотел. Я молил об этом. Слышишь, просто прекрати, оставь меня в покое, говорил я. Это не работало. Моё сердце можно было отдать на съедение бродячим собакам, тогда как жизнь можно было уместить на одной книжной странице; и было там её имя.
  
  ***
  
   Теперь она хорошо спит, не стягивает одеяло, не просыпается ночью. Бывало, открываешь глаза, а она держит Гуидо за ногу в дверном проеме, глаза на мокром месте. Потом греешь молоко, подбираешь правильную тональность и рассказываешь очередную историю. Милая, у тебя есть я.
   В другом уравнении, когда я был на её месте, у меня не было никого. Не знаю, это ведь не соревнование какое-нибудь, но мы вечно сравниваем. Скажем, я замечаю, что им проще дружить не с кем-то, а против кого-то. Это меня печалит, плюс, я не совсем понимаю, что из этого выйдет.
   Сколько себя помню, я тянулся к хорошему, а они в нем варятся, как лобстеры.
  
   Нужно соединить концы. Какое-то время я работал в хосписе и там была группа анонимных алкоголиков, где я и познакомился с Доменико. У него хватило сил, чтобы признаться в пагубной зависимости, а у моего отца и брата нет. Понятия не имею, как именно запускается этот процесс.
   Даже сейчас, спустя столько лет, мне не стыдно сказать о том, что я боролся за них. Каждую минуту своей жизни, моё сердце разрывалось на части. Но это заведомо проигранная война, что-то вроде сталинской России: если не стреляют в грудь, то обязательно выстрелят в спину.
   Мы используем других людей, чтобы заполнить пустые места. Доменико легко согласился исполнить эту роль. Время от времени он мог выдать дельный совет или провести какое-то время с Селией, когда мне нужно было уехать из города. В ответ я мог помочь ему с работой, опыт был.
   Первое время я искал общие черты. Там, где должна была находиться слабость, Доменико проявлял недюжинную силу. За ленью трудолюбие и так далее. Мне бы сразу сообразить, что это безнадежное дело искать черты любимых в совершенно случайных знакомых. Но в наших головах - отработанные схемы, собранные годами.
   Многие говорят о том, как важно научиться прощать и принимать людей такими, как они есть. Не знаю, наверно им не довелось жить в аду, когда со всех сторон на тебя сыпятся неприятности. И почему тогда никто не желает простить Дьявола? Или хотя бы Иуду? Не могу понять. Нужен ответный шаг, раскаяние в содеянном.
  
   Они не испытывали этого, наоборот, предъявляли счет другим. Вина текла горным ручьем с вершины собственного Эго на совесть других людей, ведь кто-то всегда виноват. Из дома пропадали ценные вещи, утреннее сочетание молитвенных слов совсем не напоминало раскаяние. Жажда боли.
   Именно так. В человеке заложено умение изменить свою жизнь, это невесомый внутренний порыв, который сложно контролировать и очень сложно обрести, напоминает умение сочинять стихи. Просыпаешься утром и вот оно, у тебя в груди, бьется и не желает останавливаться.
   Только будь внимателен к этому, легче-легче.
  
   - А с тобой весело, - говорит она. - Хоть ты и старый.
   - Спасибо, - отзываюсь я.
  
   Я смеюсь. Отличная получится сентенция, чтобы выбросить на ветер. Не жалко. Вообще, расходным материалом - жизнь, какие-то события, переживания, размышления, но это не меняет нашего положения на карте. Нет, это не карта местности, это совершенно другая территория.
   Приходит время и становишься легким и на подъем, и на отбой. Дни выматывают, падаешь совершенно обессиленным, поднимаешься переполненным энергией. Соблюдаешь режим, составляешь список покупок. На фотографии этого времени, я предстану перед зрителем в кухонном фартуке, по пояс в обыденных делах.
   Не думаю, что кто-то может получить удовольствие от этой картинки.
  
   Конечно, мне приходится брать рубежи, иногда на одном дыхании, в другой раз ждешь, когда откроется второе, третье, четвертое. Тексты попадаются совершенно непредсказуемые, бывает, это что-то интересное и занимательное. Так, что не замечаешь в какую сторону ушло столько времени.
   Но бывает, начинаешь вязнуть уже на первом предложении. В голове пульсирует мысль посмотреть, сколько же там осталось до конца этой чертовой книжки. И всё равно переводишь на совесть, как если бы сел напротив ангел и сказал, что ты выдал лучшее на что способен. Нужно взять это за правило.
   Увы, если подбивать баланс, то скорее в минус, чем в плюс. Вопрос в том, есть ли в этом твоя вина, может, это судьба выбрала не самый простой путь домой, а может, глупое стечение обстоятельств. Нужно учесть, что не всегда приходится заниматься именно тем, что делает тебя счастливым. Не всегда.
  
  ***
  
   Не жена, а сестра. Крысиные бега слухов по респираторным каналам. Достаточно настроиться на эту волну и будешь в курсе свежих новостей, примерно как каждый час включать телевизор. К слову, он спокойно себе работал на кухне, привлекая наше внимание. Час приближался, сегодня мы сведем счеты.
   Поэтому общее напряжение можно было почувствовать, прочесть. Даже Кармела притихла и голос её стал другим, мужчины сегодня не в духе, большой день за окном. Но пока они не вышли на зеленый газон, мы развлекались игрой "кто меньше будет работать", я вел в счете с большим отрывом.
   Блондин позволил себе выкупить нас на свой день рождения, затеряться среди других людей не составляло труда. За шесть часов я взял в руки всего две тарелки и те отнес бродячим собакам. Остальное время изучал муравьиные тропы, как нервно люди возвращаются к ящику и бросают взгляд на часы.
   Потом я смогу всё это соотнести и сравнить, потом сумею подобрать слова и спокойно разложить по полочкам. Она тоже войдет в это уравнение, то в качестве знака равенства, то будет притворятся ответом или очередным вариантом решения, но это будет потом.
   Когда я стоял там, а мои товарищи вытягивали из себя нить слов, то меня осенило, что ариец не помнит той ночи, мне стало смешно. Тот наивный малый, который живет у меня в душе, да вечно раздает советы направо и налево, с ним случилась истерика, мне трудно было удержаться.
   Они закончили петь "Happy Birthday to You".
   - Он не пел, - улыбаясь, сказала она, показывая на меня пальцем.
   Никто не обратил на это внимания. Надо заметить, все искрили жизнерадостным настроением, но никто не спросил во сколько игра. И это показывало разницу между нами, они болели чем-то еще. Наверно, они-то как раз и владели этим клубом. Я мог себе это представить.
   Без пятнадцати восемь, аргентинец прикоснулся к газону, перекрестился, поправил капитанскую повязку и вывел команду на поле. Мы шумно выдохнули, кто-то хлопнул себя по коленям, кто-то пытался сдержать кашель, кто-то поправил очки, кто-то прибавил звук etc.
  
   Всё это время, пока мы перемещались между кухней и почтенной публикой, она странно на меня поглядывала. То есть, мне случалось уйти в себя, а возвращаться приходилось перехватывая этот взгляд. Какого черта, думалось мне, а потом я срывался на шум и счет пока не менялся.
   Она узнала меня, может, думала не успел ли я стащить что-нибудь из её дома или почему блондин доверил мне отвезти его, а сам даже не знал моего имени, не смотрел на меня, не говорил со мной. Даже колкости выветрились из его чумной головы, а может, она размышляла о чем-то другом.
   Не знаю, это дискомфортом пробегало по мне сотней мурашек. Будто занят чем-то неприятным. Завидую участникам реалити-шоу, они обладают знатной выдержкой к таким вещам, более того, они стремятся к этому. Мне же хотелось сорвать банк в нашей игре, да спокойно залечь на дно.
   Содержание алкоголя в крови повышалось, время выходило, оставалось десять минут, почти все забили на происходящее в зале и оккупировали кухню. Она встала рядом со мной и обвела нас оценивающим взглядом, потом тоже уставилась на экран, волнение нарастало волнами.
   Я не уступил ей место, не спросил что она здесь забыла или чем могу быть полезен, вообще не показал признаков интереса или жизни, когда так много на кону, то правила хорошего тона не имеют особенного значения, мы завороженно ждали краха надежд.
  
   Но! За три минуты до конца матча, опорный полузащитник вовремя выкатился вперед и перехватил мяч. Он моментально оценил расположение партнеров и перевел снаряд на левый фланг, акцент атаки сместился. Левый хавбек отыгрался с защитником, тот в касание выдал изумительный навес в штрафную.
   Потом замедленная съемка: аргентинец отрывается от земли и бьет головой в ближний верхний угол, от штанги мяч залетает в ворота. Кажется, криком мы изменили структуру здания, кто-то завыл от радости, кто-то плакал, кто-то с воплями носился вокруг, просто не мог усидеть на месте.
   Не сразу дошло. Она у меня в руках. Она здесь. И она улыбается.
  
  06
  
   Я мог бы стать величайшим отступником, но канон пустил корни в моём теле. Христос ― это метафора, говорил он. И карие глаза наливались особенным блеском. Это мог быть свет истины, но человек в черном списывал на приступ острого любопытства.
   Он прекрасно понимал, что мы не сможем жить в абсолютном одиночестве, рано или поздно взоры устремятся в безмолвное Небо. Заручившись Его благословением, становится легче дышать. Каждый непринужденный разговор обретает смысл, каждый человек становится даром или испытанием.
   И всё же, он нес эту околесицу, в которой сомневался сам. Мы были всего лишь детьми и сочувствие было нам неведомо. Только сейчас я понимаю, какое это мучение ― обманывать. Слова сплетались сухими ветками, тянулись во все стороны, хватило всего лишь одной искры.
   Каждый из нас совершил предательство. Судьба забросила нас в чужие страны, мы потеряли свой дом, перечеркнули прошлое. По ночам оно сочилось из тревожных снов, но с рассветом боль унималась и мы понимали, что домой дороги нет.
   Выброшенные из большей части своей жизни, мы начали заполнять храмы, словно Бог мог компенсировать это потерянное время. Отец видел в этом лицемерие, да, мы были лицемерами, но оправдание ищет тот, кто запутался во лжи, а не тот, кто совершенно один.
   Требовалась смелость, чтобы оборвать связующие нити. Мне всегда легко давались расставания. Не знаю, из-за болезни или внутренняя система так и не смогла распознать родственную связь между чужими людьми. И я говорю спасибо за эту радость, спасибо.
   Ведь всё могло сложиться иначе, и каждый последующий шаг не мог бы принести целостности. Идешь и думаешь о том, что оставил за спиной, вместо того, чтобы в полной мере оценить то, что происходит сейчас. Кажется, не многие это умеют, не желают уметь.
   Я смотрел на распятие и пробовал на вкус апрельский воздух, колонна паломников медленно продвигалась вперед; время тянулось, люди предпочитали разговаривать шепотом. Поэтому мне казалось, что это шепот ветра, он строил козни и открывал тайны мироздания.
   Страх обманывал меня, мелким бесом удобно устроившись на левом плече. В тот момент я мог бояться только случайного прикосновения, но не тех людей, которые могли нести в себе это желание. Проблема акта, не носителя. Это понятно.
   Постепенно я постигал учение о возрождении на собственной шкуре, это требует усилий, забирает тебя полностью, без остатка. Раньше можно было экономить силы, здесь отдать часть, здесь еще немного и что-то обязательно останется.
   Теперь никаких дробей, никакого деления. Я не мог себе этого позволить. Мне приходилось сосредотачиваться на действии и в конечном счете, становиться этим действием. Дзэн. Это хорошо сказалось на концентрации, ушли непрошеные мысли.
   Как ни крути, начинаешь отвоевывать захваченные территории, когда возвращаешься к этой войне. Телефон звонил чаще, тексты приходили по почте, кто-то приглашал на чашку кофе. Оставалось только отдаться этому вечному речному потоку.
   К концу месяца меня всё же обязали посетить курсы общей терапии. Шантаж ― действенное средство, если пытаешься восставить себя в правах. Каждую субботу, в восемь, мне предстояло делиться сокровенным и изучать ответную реакцию.
   Не самая приятная перспектива, думалось мне. Лечение слишком изнурительный процесс, что-то теряешь, вечно какие-то пулевые отверстия, нестыковки, беспокойство. Не хотелось соглашаться на это, ставить витиеватую подпись. Не хотелось, но пришлось.
  
  ***
   Фабрика воспоминаний. Пока мы добирались, дождь изрядно нервничал и стеснительно выдавал одно извинение за другим. Мы были только рады, он так и не пошел во всю силу. Радио выдавало печаль, дворники просыпались от затяжного сна и смахивали воду; и снова сладко засыпали.
   Потом мы устроились на лугу, я чувствовал траву под покрывалом, чувствовал холодный ветер и контрастом теплые лучи Солнца. Доменико жевал бутерброд, Селия носилась со своими подружками, я же силился осознать, что это один из тех дней, который я буду помнить всю жизнь.
   Не знаю почему я думал об этом. Фабрика воспоминаний. Что там? Огромная картотека, передвижные лестницы, хоббиты, снующие от одного прохода к другому? Не знаю. Мы не гости в этом доме. Уж это наверняка. Тем более, когда большая часть жизни пройдена.
   Пикник в родительский день. Можно сделать фотографию, можно сочинить витиеватую надпись, но настоящая радость прячется в сердце. Воспоминаний хватало и раньше, только они все, как одно, с горькой усмешкой на устах.
  
   - Смотри, это черепаха! - говорит Селия и пальчиком щекочет брюхо Неба.
   - Да, милая. Очень похоже, - соглашаюсь я.
  
   Господи, какая крохотная ручонка. Отдай мне всё плохое, что может с ней случиться. Отдай все любовные трагедии, боль. Отдай мелкие ссоры и неприятности. Отдай дурную молву, каждое слово, каждый неверный жест. Пусть это будет моим, я вынесу.
  
   Трава сочно наливается зеленым, распускаются цветы. Доменико решил размять кости и пошел прогуляться к реке. Если лечь на воду, как бревно, то через пару часов бурное течение принесет тебя в город. Это было бы забавно, вернуться таким способом.
   Руки теплеют от чашки горячего чая. Я напряженно вслушиваюсь. То пение птиц, то взрыв девичьего смеха. Время от времени, от общей стайки родителей, кто-то отделяется и подходит ко мне. Не хочу ли я присоединиться к ним. Нет, спасибо за предложение.
  
   - Знаешь, - говорит Доменико, промокая выступивший пот носовым платком. - Где-то в этих краях родился мой дед. Он работал на винограднике у знатного сеньора, выходца из Неаполя. Просыпался на рассвете и засыпал на закате, работал не жалея сил.
   У него ничего не было, кроме этой работы. Семья давала ему надежду на будущее, если будешь усердно работать, твои дети получат пищу и кров, хорошее образование. Мой отец был воспитан в строгости, он всегда говорил, что нужно жить ради других.
  - Я понимаю, - говорю я.
  
   Сына Доменико поймали на употреблении кокаина. К черту прадеда, деда и отца. Цепь оборвана. Я вижу как он думает о своем, как медленно погружается в эти вязкие отвратительные мысли о том, чего не вернешь. И думает, думает как можно было все исправить.
   Сослагательная плоскость. Здесь не растет ничего более-менее привлекательного, только разочарование и чувство вины. Я наливаю чай из термоса и передаю чашку Доменико, он благодарно кивает. И молча изучает небо, без Селии это лишено всякого смысла.
  - Смотри-ка, - говорит он, делая маленький глоток. - И правда похоже на черепаху.
   В небе лениво парит туча.
  
  - Устала? - спрашиваю я.
  - Шутишь? - отзывается она.
  
   Устала, это видно. Кроме абсолютных состояний, читай - любовь, тревога, сонливость, есть мир оттенков и отзвуков. Когда мир только начинался, это было моим убежищем. С тех пор мне не нравятся люди, которые знают имена своих чувств и состояний.
   Проще передавать состояние цветом, словно намекая на что-то, ибо сам никак не можешь определиться с тем, что живет внутри и выжигает. Рыжая бестия играла в прятки, в догонялки, потом бросала камушки в реку, потом вылетала из рук Доменико и задыхалась от радости.
   На обратном пути в лобовое стекло ударила огромная капля, за ней еще одна и еще. Дождь с силой барабанил по крыше, Селия свернулась калачиком на заднем сидении и уснула, а мне не хотелось её будить и заставлять пристегнуться.
  
  ***
  
   Постельная сцена призвана обозначить апогей откровенности героев, диалог качественно иного уровня. Механика проста, действо комично, но только не для того, кто открыт перед другим человеком. Я здесь. Я весь перед тобой. Оставь слова, теперь они ни к чему.
  
   Не мой случай. От объятий на кухне, под захлебывающийся восторг комментатора, ровно до этого момента прошло от силы пять часов, вечер. Она хладнокровна и спокойна, у меня непонятная тяжесть в груди, словно что-то случилось. Что-то плохое.
   - Останешься? - спрашиваю я.
   Она акцентирует мое внимание на обручальном кольце, легко вскидывая руку:
   - Нет. Как-нибудь в другой раз.
   - Не боишься попасть в ад?
   Я просто растерян. До этого молчание между нами легло огромной снежной вершиной, холодной и неприступной. И это странное чувство росло с каждой секундой, настолько, что требовалось хоть что-то сказать, прочистить горло, проявить признаки жизни.
   Снять морок.
   - Знаешь, - медленно выговаривает она. - Лучше ад после смерти, чем жить в аду сейчас.
   Она невольно осматривает комнату, словно боится посмотреть мне в глаза. Я не нахожусь с ответом. Всё верно, нечего добавить. Потом секунды спотыкаются и замирают. Потом идут снова, как ни в чем не бывало. Но я почувствовал эту заминку, этот сбой во времени.
   Диалог высшего уровня, откровение. Нет, это не про нас. Должно быть, это смотрится не совсем прилично, правильно, против каких-то моральных догм, умело возведенных собственниками, законопослушными мужьями. Что он делает сейчас?
   Возможно, нежится в объятиях другой. Или рвет на себе волосы. Или уговаривает частного детектива проследить за ней и представить доказательства измены. Или пьет виски, играя льдинками на дне бокала, дрожью рук. Достает револьвер, медленно заряжает барабан.
   Слишком много вариантов. Сердце моё дает трещину, совершает один провал за другим. Закрываю и открываю глаза, такое чувство, будто это сон. Не самый понятный, не самый страшный, но определенно сон. О ком-то, кто мог бы назваться моим именем, но не стать мной.
  
   Когда она уходит, я несколько минут борюсь с искушением отодвинуть занавеску и посмотреть, как она пересекает улицу. Садится в машину, руки на руль, тяжелый выдох. В голове искрит легенда, ложь или наоборот, расчетливо и быстро, скорыми движениями.
   Я поддался, но было уже поздно. Никого нет. Только компания молодых людей, играющих в какую-то игру с маленьким мячом. Волнение передалось под кожу, в пальцы рук, совершенно нелепый приступ паники. Необъяснимо. Что тут такого? Старая история, вряд ли мне можно доставать флаг первенства.
   Что-то не дает покоя, что-то бередит и укачивает. Я принял душ, выкурил четыре сигареты и честно пытался уснуть, тайком подслушивая о чем разговаривает уличная компания. Нужно завести собаку, кошку, какую-нибудь птицу, хоть кого-то живого рядом.
  
   О чем я умолчал? О том, что мы сочетаемся одиночествами. Не стоит верить тому, что где-то есть человек, который предназначен тебе и только тебе. Нет, это наивная вера, которую подпитывает современная культура, лелея в нас сентиментальность и глупость.
   Мы сочетаемся одиночествами. Какой-то момент, странный и болезненный, когда зашкаливает, когда мир тускнеет, черным цветом наползает отчаянье, кто-то заполняет эту пустоту, всё просто - паззл собирается. Но не предназначение, нет, это совсем другое, наверно бесстрашие быть распятым на кресте.
   А может быть, это вовсе и не одиночество, а просто мгновение. Как непроизвольный акт красоты, ты ведь смотришь и смотришь на эту картину, на привычное во всех деталях лицо, но вот - выдающийся момент и понимаешь, как это божественно прекрасно, как хрупко, как мимолетно.
  
   Один провал, потом другой. Душно дышать. Я включил торшер и смотрел на причудливую игру теней, ветер раскачивал дерево. Мне являлись мелочи, замысловатые картинки, что-то глубокое, бесконечное. И только наблюдатель имел свое начало и свое завершение.
   Сердце моё, это невыносимо. Меж сбитых простыней. И колыбель, и ложе смерти. Над головой Небо, пасмурно и тоскливо, холодный ветер и надвигающаяся ночь, потом будет слишком тихо, чтобы кричать. Потом настанет утро, и этот крик сотрется из памяти.
   Но что мне делать сейчас? Что мне делать сейчас?
  
  07
  
   Мы должны были перепачкать друг друга своими историями. Ради общего блага, так нам сказали. Но что мне виделось в этом? Бессмысленная трата времени. Если публично снимаешь накипь с сердца, это не значит, что тебе тут же станет легче. Нет-нет, изживается со временем.
   Этот процесс мог затянуться на неделю, месяц. Я не был готов, не был воодушевлен возвращением в мир. Кажется, мы уже успели проститься, сказать что-то важное друг другу и теперь мне думалось, что я не сдержал обещание, кого-то подвел, обманул и сам обманулся.
   И группа незнакомых людей, семнадцать человек, ставила меня в непростое положение: нужно было вернуть себе право на жизнь, но ради этого не хотелось выворачиваться наизнанку. Двигался осторожно, вдохами и более продолжительными выдохами.
   Что я мог сказать? Один из миллиарда грешников, потерявших себя. Вернулся в форме человека, завяз. Я не мог высечь и малой искры для кого-то еще, мои силы на исходе, мой дух подавлен, цветом - черный, отзвуком - молчание.
   Еще нужно было дойти до моей истории, сначала говорили другие. За последующие сеансы я узнал много интересного, но все сюжеты разворачивались на дне. Именно эта подвальная общность тех, кто выпал из реальности, помогала мне продолжать.
   Контакты возвращались, какая-то часть жизни налаживалась и мне лишь оставалось отгонять от себя дурные мысли. Нет-нет, я больше не думал о самоубийстве всерьез, только размышления о том, как бы славно было остановить карусель.
   Сумбурными взмахами, словно утопающий для кино, а после они проносились мимо меня, чуть выше, левее. И Тень отступала, покуда я не питал её призрачное тело. Это были годы борьбы, годы. Но никто не мог назваться победителем, может быть, случайно уцелевшим.
   Я часто выходил, мерно прогуливаясь по улочкам, и никогда не планировал маршрут этих вылазок. Улицы вели сами, иногда я оказывался в странных местах. Водонапорная башня, выезд из города, река. Я изучал пространство, вдыхал запахи и шел назад, пытаясь вспомнить дорогу.
   Это странным образом напоминало мне лабиринт. Только суть моего лабиринта была несколько иной природы, как будто что-то просилось наружу, но терялось в сомнениях и старых ранах, привязанностях. Тогда как мне полагалось сбросить кожу и стать другим.
   Регенерация была слишком медлительной. Терпения катастрофически не хватало, но я всё равно чувствовал, что я на верном пути. И мне стоит вслушиваться в чужие истории, искать отражения, сочувствовать, сопереживать. Это не вернет меня к жизни, но вернет мне жизнь.
   И тогда останется только вцепиться в эту возможность изо всех сил, держаться и не отпускать. Переписать себя заново, изобрести. Выбросить сотню черновиков, заполненных невнятным почерком и обидами, сжечь и согреться этим огнем.
   Слова обладали исцеляющей силой, оставалось только найти их правильное сочетание, подобрать нужную интонацию, выбрать порядок. Потом я обнаруживал себя словно на поле боя, отзвучал роковой выстрел, над полем поднимается дым.
   И медленно расползалось эхо последней фразы, наматывая на себя, как колесо. Если и была в этом боль, какое-то эфемерное страдание, то совсем немного, оно стойко переносилось во имя выздоровления; никто из нас не противится уколам, когда давно и тяжело болеет.
   Я пересчитывал годы одиночества, столетия. И вычислил этот замкнутый круг перерождений. Необходимо сбросить это с себя, думал я, необходимо выйти за его пределы. И для этого нужно было оплатить предъявленный счет, даже если это казалось теоретически невозможным.
  
  ***
  
   Гуидо никогда не был мастером сложных решений, но некоторые из них принимал молниеносно, не успевая удивиться этой запредельной скорости, внутреннему чутью. Сердце никогда не подводит, сердце всегда делает правильный выбор. Но потом включаются мысли, как свора собак.
   Я один, думал Гуидо, совершенно один, но война еще не окончена. Мы страстно желаем счастья, нам говорят, что мы для него рождены. Потом цветные картинки, звук, тысячи сказанных слов. И это карта сокровищ, найди свое счастье, оно спрятано от тебя в одном желании, в другом, в третьем.
   Бывает, остановишься и молча наблюдаешь за своими желаниями.
  
   - Все умирают?
   - Да, милая, умирают все.
  
   Я мог бы солгать. То есть, я хотел солгать, должен был. Но всегда чувствовал внутреннюю угрозу, один раз скажешь неправду и не будет больше пути назад. Мы должны были это пережить, Доменико внимательно выслушал мои доводы, иногда нервно раскачивал головой, выказывая поразительное сходство с мудрой птицей.
   Волка пришлось усыпить. Жизнь медленно уходила из него. Этот перепад случился так резко, мы ведь совершенно забыли, что пёс уже стар, ему довелось прожить удивительную жизнь. Он ловил контрабандистов, он работал, он вышел на пенсию. Но его самое главное счастье вне времени - девочка с рыжими волосами.
   Было слишком поздно. Селия была безутешна. Я ждал чего угодно, неуемного детского любопытства, истерик, вскинутые плечи, амнезию. Но она повела себя как взрослый человек, разделила последние дни Волка, пыталась помочь и на щеках сушила слезы.
   Смотреть на это было больно. Маленькая девочка, которая теряет друга. Она не боялась, не думаю, если и боялась, то не за себя. В моем сознании попеременно возникали цветные картинки рая для собак, надеюсь, тебе будет там хорошо, если бежать изо всех сил, то не ради долга, а для удовольствия.
   Держи язык за зубами, говорил я себе, не смей и думать о том, чтобы предложить Селии выбрать себе другую собаку. Это будет слишком жестоко, даже для меня. Сначала накручивал, потом облегченно выдыхал. Мне требовалось все сделать правильно, я не мог ошибиться.
   Все шрамы затянутся, время обладает удивительной страстью к врачеванию, но мы расползаемся по этой шкале, как тени. Бывает, нас пугает каждый шорох, а воспоминания становятся болезненными, но это не мешает нам снова и снова к ним возвращаться.
   Нужно всё сделать правильно.
  
   Молчаливой процессией мы расположились на берегу реки, как изменилось общее настроение. Теперь не было смеха, теперь не было даже намека на то, что смех нам доступен. Ребром ладони к бровям, если смотреть внимательно-внимательно, то можно увидеть взлетную полосу.
   Некая дымка, воздух подрагивает. Один раз над нами пролетел самолет, хотя было еще всего лишь шесть утра. Втроем мы завороженно изучали его брюхо, казалось, что стоит лишь протянуть руку и можно до него дотронуться, почувствовать теплоту.
   Никто не сказал прощальных слов. Думаю, молчание так крепко связало нас, что слова показались совершенно бесполезными. Селия запустила крошечную руку в урну и осторожно развеяла прах над водой, потом Доменико, потом я высыпал остальное. И после пошел дождь, крупными каплями царапая водную гладь.
  
   Второй раз я возвращался по этой дороге, но всё было иначе. Селия опять уснула на заднем сидении, Доменико тоже то погружался, то возвращался из сна. Кажется, тогда я понимал этих умалишенных, которые возводили мавзолеи для своих домашних любимцев.
   Еще мне думалось, что однажды Селия, быть может, уже в колледже, расскажет о Волке какому-нибудь парню. Но у него не хватит проницательности, чтобы понять что именно сейчас с ним произошло, что это запредельная откровенность, что это история её жизни.
   Не фасад, а тайная кладовая. То, что никогда и никому не показывают. И что тогда? Он не придаст этому значения, слова обесценились. Может, вставит в ответ неуклюжую реплику о том, что и у него когда-то был домашний любимец, а то и вовсе пропустит мимо ушей.
   А ведь есть священный момент между людьми, который никак нельзя упустить.
  
  ***
  
   Иногда она похожа на испуганное животное, волосы растрепались, блуждающий взгляд. Не умеет остановиться на чем-то одном, что-то ищет. Инстинктивный поиск опасности. Уверен, она просто накручивает себя, день за днем, а в итоге это смешанное чувство вины, опасности и тревоги.
   Могу я чем-то помочь? Сомневаюсь. Я и внес этот диссонанс. Она не задает вопросов, не считая существенными слова, могущими строить мосты между нами. Я не цель, это пришло почти сразу, а средство. Поэтому мне нужно держаться в тени, меньше думать об этом.
   Когда нет прелюдии, то начинаешь скучать по этим прозаическим вещам: свидания, ужины, вечерние прогулки. Хочется получить отказ, сказать что-то не то, рассмешить до слез. Я бы мог всё это на раз-два-три. Мне снилась мудрая коза, которая ест добрую часть такого сценария.
   Я проснулся в поту, на часах оставалось пятнадцать минут до пяти. Её уже не было, но ничто не может выгнать этот запах. Она закрывает дверь, оставляя после себя что-то важное. И я читаю эту помятую страницу, чудом оказавшуюся у меня в руках, всё хорошо. Да, всё хорошо.
   В параллельном мире, она говорила со мной и проводила больше времени, а так, всего два часа в неделю. Не удивлюсь, если у неё есть ежедневник, где я втиснут между маникюрным салоном и плаванием в муниципальном бассейне. И тем не менее, я не чувствовал себя использованным.
   Мы ведь тянемся друг к другу, не я и она, а люди. Что-то заставляет нас открываться, говорить какие-то сокровенные вещи, тайны. Не стоит думать, что это передается только словами, иногда нужно что-то делать, о чем-то сожалеть. И тут она попадает в капкан, кажется, именно этого и добивается.
   То есть, всё как бы говорит, поймайте меня. Так ребенок учится лгать, когда ему кивают и верят, он собирает новую ложь, пройдет или нет? И медленно, неуверенно начинается рассказ. И дальше, дальше. Но ничего не происходит, поэтому я ловлю этот встревоженный взгляд, когда мы почти не говорим.
   Мы не говорим, но что-то говорит за нас.
  
   Временами она заказывает банановый сок и читает газету. Знает, что это мой столик. Это кажется сном, часов десять назад она не оставила о себе ничего, кроме воспоминания, но тут является во плоти, какими-то потребностями. В напитках, в чтении, в коротком разговоре.
   - Что у тебя с рукой? - спрашивает она.
   - Ты серьезно? - спрашиваю я, оглядываясь по сторонам в поиске субмарины "Кармела" - Одна дама меня укусила в порыве страсти.
   Она смеется.
   - О, черт! Извини.
   - А по тебе не видно, что тебе и правда жаль.
   - Я очень, очень сожалею.
   Она прячет улыбку в ладонях. Примерно так это и происходит, наши кратковременные свидания. Словно всё раздроблено на составные части: постель и разговоры. Одно никак не совпадает с другим по времени. А ведь есть что-то еще, есть кто-то.
  
   Та же Кармела. Она легко придумывает какие-то нововведения и так же легко от них отказывается. Скажем, фиксированные чаевые. Она отбирает у нас деньги, что-то оставляет в кассе, а определенную сумму отдает нам. Начались скандалы и слезы, некоторые сочли это фашизмом и ушли.
   Тогда начинается завал. Рук не хватает, выматываешься в полный рост. Потом падаешь без сна и все из-за этой карги, которой всегда мало денег, хочется еще и еще. Мы ведь могли выстраивать совсем другие отношения, поощрительные. Тут ведь не так плохо, как кажется.
   Или эта история с такси, когда нам вызывали такси, но вычитали эту сумму из зарплаты. За эти деньги меня должны были увезти в соседний город, не говоря уже о том, что в этом не было необходимости, в автобусе можно спокойно перебирать медленные мысли, как четки.
   Постепенно я подрастерял весь пыл, даже к тиранам начинаешь привыкать, да и с возрастом становишься меньшим идеалистом, стоически принимаешь чужие грехи. Можно делать ставки. Иногда даже интересно, что же она придумает дальше, но это обязательно ударит по всем. Такой человек.
  
   И замечает ли она? Не знаю. Не хочется в этом копаться. Мне бы не хотелось жить в мире, где каждый скандалит со своим братом, здесь слишком холодно жить. Но я живу. И что-то происходит. Утро приходит в срок, работа не делает себя сама, звуковой фон не смолкает.
  
  08
  
   Как же легко эти фрейдисты выводят тебя на хитрую дорожку нездоровых отношений с женщинами. Перемалывают косточки, перевирают. Чувствуешь себя покорной юлой, вертишься и заранее знаешь, что никогда не сможешь остановиться без посторонней помощи.
   Они подняли с морского дня всех мертвецов и всех чудищ. Тех, кого я успел забыть трижды. Тех, кто никогда не должен был воскреснуть. Тех, кто любил меня. О, а как они смотрели, как много лет назад, с неприкрытым осуждением. Я опять испытывал это странное, ноющее чувство вины.
   Никогда не видел в этом смысла. Куда проще забыть свои сны, чем в компании специалиста разбирать их на части. Всё же, есть вещи, о которых лучше не говорить. Но они были чертовски убедительны. Ты можешь всю жизнь просыпаться после обеда, но это не значит, что рассвета не существует.
   Выкладывай, говорили они. И я медленно плел очередную паутину, а потом не мог из неё выбраться. Все эти люди, которые хотели от меня честности, открытости, хотели стать спутниками, планетами, мирами. Все они надеялись, что со временем что-то изменится.
   Ведь человек всегда надеется. Правда. Даже если всё плохо, пылает огонь, что-то взрывается, что-то исчезает из этого мира безвозвратно, человек продолжает верить. Бесполезно говорить ему "нет", он всегда будет читать это слово совершенно по-другому.
   Но мог ли я отвечать за технику чтения совершенно чужих людей? Моя ответственность сводилась к тому, что я позволил себя читать, но лишь до определенной страницы, тогда как есть люди, которым этого мало. И они справедливо решили, что их обманули.
   Снедаемые любопытством, они сожалели о том, что начали. И я тоже мог сожалеть об этом. Гораздо эффективнее не начинать вовсе. Но тогда я превращался в изгоя, который не может произнести ни единого слова, чтобы не думать о боли, которую может нанести в будущем.
   Этому уделялось слишком много времени, кажется, меня варили заживо в собственных грехах. Если ад существует, думал я, то он здесь и сейчас. И я живу этим изо дня в день, робко надеясь, что однажды придет избавление, впрочем, совершенно беспочвенно, как я уже говорил.
   Я пытался настроить их на другую частоту, но не получалось. Они были упрямы. За их плечами возвышались университеты, книжки, люди. Подход всегда один, даже если один человек на сцене меняет другого с завидной периодичностью. Надеюсь, они не испытывали радости, когда копались во всем этом.
   Был другой эпизод. Он касался моего родного брата. Это как раз пришло в тот момент, когда я настраивал радиоприемник, чтобы перестать слышать раздражающий вой моих пассий. Хотелось отвлечься самому и отвлечь других. Только никто не захотел на этом остановиться.
   И постепенно я начал всё чаще возвращаться к этому воспоминанию. Как он лежит в полумертвом состоянии, а потом резко пытается подняться на ноги. В глазах мгновенно вспыхивает ярость, я еще никогда не видел столь сильную её концентрацию в одном порыве.
   В какой-то момент инстинктивно я сообразил, что если не сделаю этого, то мне крышка. Подошвой ботинка я прижал его к полу, а следующим движением ударил. Не сильно, но так, чтобы хватило выиграть немного времени. Теперь можно было бежать, но он больше не пытался подняться.
   Размеренно дышал, пребывая в очередном алкогольном сне, когда кошмаром выступает утро без очередной порции спиртного. Это смахивает на пустыню. Это смахивает на болезнь века. Это смахивает на отсутствие Бога. Я понял, что это было подло с моей стороны. Подло бить лежачего.
   Но я ведь никогда не был подлым. Намеренно, с явным желанием причинить боль, показать себя. И тогда мне привиделось, что это лишь часть общей идеи. Не только ты созидаешь себя, но и те люди, которые рядом с тобой. Они тоже ответственны за то, кто ты есть.
  
  ***
  
   Гуидо - ярко выраженный домосед, явно не в восторге от грядущего путешествия. Ему бы лежать на солнышке, поливать цветы; как вещи, молча разбрасывать намеки в воздухе, рассеивать. Он может до скончания дней пытаться подобрать правильные слова, но так их и не произнести.
   Время идет медленно, если это отсрочка казни. Поэтому он пытается собраться с духом, ищет положительные стороны, постоянно подбрасывает вверх аргументы, словно маленькие цветные драже, каждое имеет свои особенности, плюсы-минусы, счастье и грусть.
   Я понимаю его. Одно и об одном.
  
   Рыжая принцесса составила список вещей, которые возьмет с собой в школу-интернат. Так я и узнал о предстоящем путешествии плюшевой зверушки, он болтался на верхних строчках хит-парада. Пройдет время и о нем забудут, но мне не хочется думать об этом. Слишком тяжело.
   И, тем не менее, я замкнут на этом. Не могу отделаться от ощущения утраты, еще ничего не случилось, а я уже страдаю. Ум - удивительная штука, неиссякаемый источник наших проблем. Мне бы стоило освоить пару новых трюков, вывести себя в другое измерение.
   Дюжину раз перечитал этот буклет. В субботу и воскресение она может проводить время дома. В комнате живут двое, не больше. Плавание, баскетбол, музыка. Отдельным абзацем раздел "то, что можно взять с собой" и внушительный вкладыш о запрещенных вещах.
   Я инстинктивно начал искать Гуидо в этом списке, будто они могли знать о нем и строго-настрого запретить. Или это была очередная уловка, только бы избавить его от утомительной поездки. Надоело смотреть на это отчаянье, когда боишься сдвинуться с места.
   Со временем хорошо осваиваешь искусство проекции. Мне бы хотелось, чтобы Селия стала самостоятельной, не боялась других людей, как это часто происходит со мной. Мне всегда было сложно разговаривать с незнакомыми людьми, а само желание познакомиться до сих пор внушает мне чувство тревоги.
  
   Потом сиеста. Плавится асфальт, а Селия играет в ресторан, переливает воду из графина в чистые стаканы и пытается угостить кукол. Салфетки, тарелки, ложки. Всё острое и колющее было изъято цензурой в лице Доменико, по моей настоятельной просьбе.
   Примечательно, что для этого мне не пришлось сказать ни единого слова, я просто тревожно взглянул на опасно поблескивающий на столе нож, как Доменико убрал его подальше от Селии. Похоже, что она этого даже не заметила, полностью поглощенная званым ужином.
   И плетением кружев вечернего разговора. У Гуидо появилась подружка.
  
   - Представь себе общество, в котором дети предоставлены сами себе.
   - Анархия?
   - Почти. Они получают уличное образование. Всё, что они знают - то, как выжить.
   - Понимаю. Поэтому ты стал сторонником классического образования?
   - Не скажу, что ярый сторонник. Мне бы хотелось, чтобы она была выше меня, чище, честнее. И не боялась других.
   - Она не станет тобой, даже если никуда не поедет. Поверь мне.
   - Я знаю. Но нутром чувствую, что так будет правильно.
   - Это хорошая школа. Там училась жена премьер-министра.
   - Спасибо, я читал проспект.
   - И еще тьма этих выдающихся, самовлюбленных феминисток, которым нравится звук собственной речи, они без ума от этого.
   - Рискую, да.
   - Еще как! Я не согласен, запиши это себе куда-нибудь. Когда тебе пришла в голову эта идея, Доменико был категорически против.
   - Уже записал. И сделал татуировку на плече.
  
   Итак, я не хотел, чтобы Селия копировала мои недостатки, не хотел быть центром её мира. Это тяжелое решение. Мы нуждаемся в движении вокруг Солнца, только это ограничивает, за этим не видно остальных источников света. Но в то же время, мне не хотелось, чтобы она считала это предательством.
   Поэтому мы беседовали, осторожно, вместо очередной сказки на ночь, я говорил, что люблю её еще больше, чем раньше. О том, что приходит время, когда нет ничего лучше компании сверстниц. Моим страхам суждено было расти всё выше и выше, но решение было принято. Возражения не принимались.
  
   Обычно, часам к семи вечера, мы выбирались на прогулку и с удовольствием рассматривали прохожих. Особенно забавно было подмечать сходство хозяев и их собак, Селия веселилась от души, когда важно перебирая ноги, брел полный и внушительный мужчина, а на поводке плелся такой же нахальный бульдог.
   В такие моменты, отделавшись от очередного приступа смеха, я смахивал слезы и обнаруживал в себе пустоту. Я хорошо знал причину, досконально знал путь, который привел меня к этому, но никак не мог найти выход. Волк ушел навсегда, бессмысленно латать сердце новым объектом любви.
   Кажется, она замечала это легкое замешательство и говорила, что наш питомец был не очень-то похож на меня. Очень быстро, будто скорее пытаясь сгладить болезненный укол, восстановить хорошее настроение. И мы шли дальше, рука в руке, пока на город медленно набрасывалось легкое покрывало сумерек.
  
   - Я знаю почему мне придется туда поехать, - сказала она, с трудом сдерживая зевок.
   - Почему? - спросил я, но уже знал ответ; только пока не догадывался о том, какие слова для него она выберет.
   - Ты не хочешь, чтобы твоя собака была похожа на тебя.
   - Да, но только это ты моя хозяйка и никак не наоборот.
  
  ***
  
   Три часа и двадцать семь минут. Новый рекорд по продолжительности телефонного разговора. Я принимаю аплодисменты, выуживаю у коллег деньги и восторги. Это было не так уж и сложно. Кармела относится к отряду "человеко-рыб", им нужно всегда держать рот открытым.
   А тут еще весомый повод. Чей-то отпрыск не особенно спешит жениться на матери своего ребенка. Бла-бла-бла. У меня начинает болеть голова, ибо еще большей глупости невозможно представить в качестве темы для разговора, тем более на три с лишним часа.
   И это чувство, неуютно и как-то не по себе, день за днем. Да, день за днем.
  
   Пора сказать об этом. Её зовут Инес. Темные волосы, светлая кожа. Всегда опрятная, на лице играет полуулыбка, словно задумала какую-то хитрость. Или уже претворила в жизнь, осталось только дождаться. Если смотрит в глаза, то чувствуешь себя под нещадным солнечным светом.
   Наверно именно так в человеке поднимается чувство негодования, справедливое возмущение. Не совсем то, но один и тот же канал. Она запросто может заставить тебя сделать то, о чем будешь сожалеть. То, на что никогда не смог бы решиться, если бы не она.
   Раздевается медленно, всегда начинает с нижних пуговиц, всегда снимает часы; перед тем, как отставить в сторону, обязательно посмотрит который час. Никогда ничего не забывает. После себя оставляет только запах, только рецидив воспоминания, когда все вечера сложились в один.
   Покусывает губы, закатывает глаза. Всё это мелочи, наблюдения.
  
   Я безропотно принял правила предложенной игры, просто потому что много лет провел за кулисами. Ничего не происходило. Часто ловишь себя на мысли, что жизнь проходит мимо, вместе с удачами, грехами, наваждением. И в какой-то миг я бросился вслед этому зверю, схватил его за хвост.
   Не самое правильное решение, сработал инстинкт. Всё это время я отгонял от себя мысли о том человеке, который встречал её по другую сторону сна. И это было безвольным решением, так закрываешь глаза на проблему, разрешить которую не в силах.
   Оставалось только выбросить полотенце на ринг и дождаться гонга.
  
   - Честность?
   - Нет, скорее идея честности.
   - То есть, мы могли бы жить в идеальном мире, совершая только благородные поступки? Без измен, как следствие без оправданий?
   - Нет-нет. Просто прикидывать на себя, возьмем твой жакет. Скажем, это идея честности, но только твоя идея. Твой жакет мне не к лицу, понимаешь?
   - Ха, умно! Но разве мы живем как-то иначе?
   - Ага, нам сшили целую партию жакетов, пока мы еще не закончили школу.
   - И теперь никак не снять?
   - Да, что-то вроде обручального кольца, которое долго не снимал.
  
   Это я махнул, да. Признаю.
  
   Попробуешь один раз уколоть, заметишь очаг возгорания и потом не можешь остановится, это мания, жажда огня, жажда боли. То, что это чужая боль, а ты всего лишь посредник, не имеет значения. Я часто выдыхался, не мог подобрать правильных слов, в результате говорил что-то не то.
   И она отпускала. На какое-то мгновение становилось понятно, что она все понимает и ненавидит себя за это, но вовремя приходила в себя и продолжала плести кружева этой иллюзии на двоих, где я был всего лишь фантазией, случайным прохожим.
   Мне не хотелось большего, я начисто лишен амбиций.
  
   Пока Инес пила зеленый чай, фруктовый сок или белое вино, мы вели обыденность на поводке, как собаку, все время норовившую пристроиться к очередному фонарному столбу. Люди скалились, люди кипели от возмущения и дни складывались в неразрешимый пасьянс.
   Я все реже обращался к своей вечной заунывной песне о том, как бы быстрее покинуть этот мир, чтобы прекратить мучения. И сердце моё всё чаще давало сбой в самый неподходящий момент, но распутать причины у меня не получалось, все время подворачивалось оправдание.
   Бывают дни, когда прекрасно понимаешь, но всё равно до последнего выгораживаешь себя.
  
   Так и получалось, что обморок можно было списать на особенно душный день, когда полетели кондиционеры, когда каждый посетитель заказывал воду со льдом в ожидании главного блюда. И резко упал спрос на горячее. Мы всё еще пили чай в подсобке, всё еще делали ставки, но уже не так живо.
   Антонио экономил на жестах, Кармела перестала выдавать доходные идеи. Словно караван в пустыне, мы плелись в неловкой надежде, что это лето когда-нибудь закончится, но всё сходилось на том, что скорее закончимся мы, чем столбик термометра упадет еще на пару делений.
   Я просто потерял землю под ногами, словно это была вода, которую силой мысли я обратил во что-то твердое. Но вот, чары рассеялись, разочарование прикоснулось ко мне прохладными руками. Закрывая глаза, я пытался вспомнить какой сегодня день недели.
   Инес смотрела на это с зачарованным ужасом в глазах.
  
  09
  
   Она снилась мне всё чаще и чаще. Девушка, труп которой выбросило на берег океана моей памяти. Какие-то жизненно необходимые мелочи, нежности, слова. И только после этого я понял, что всё это время я пытался скрыть свою самую сильную привязанность.
   Пришлось выслушать все эти грустные истории аутсайдеров. Развод, попытка разделить опеку, невыплаченный ипотечный кредит, прогулки на стороне etc. Мне удавалось закрыть глаза на секунду-другую, повествование обрывалось на середине.
   И тогда я узнавал эти знакомые черты лица. Пустоты, что не удавалось заполнить памятью, возмещались воображением. Она всё еще говорила со мной, спокойным и ровным голосом, как будто пытаясь объяснить маленькому ребенку как нужно себя вести, а как не следует.
   Раздражающая привычка, но мне не хватало её, сотни других вещей, чувства постоянства. Мы ведь могли разойтись по разным углам и некому было бы выбросить белое полотенце. Последняя ночь стояла передо мной в полный рост. Это сожаление, которое сложно выразить.
   Потом мои глаза открывались и я снова попадал в этот удушающий мир всхлипов и молчаливых приветствий, где мы прекрасно знаем друг друга по историям, но не по именам. Я незаметно перебирал четки и считал остывающие секунды; потом мы прерывались на кофе-брейк и обнаруживали в себе неспособность поддержать мало-мальски приличный разговор.
   Немного обескураживает. Способность открыться группе малознакомых людей и при этом мы не могли сказать друг другу и пары слов, поэтому я так отчаянно нуждался в знакомом ориентире. Скорее всего, она вышла из подсознания и снова прочно поселилась в моем чужом сердце.
   Лестница никогда не вела на небо. Это всего лишь умение прощать, начиная с себя. Рыбиной вырываешься из мозолистых рук схем поведения. Выбора нет. Cherry kiss. Так она это называла, заполняя пространство свежим вишневым запахом, мне так и не удалось найти источник.
   А так ли это важно, чтобы тебя поняли правильно? Есть конкретная цель, вполне определенный лист бумаги. Определив цель, можно было выбрать любое средство по вкусу. Я срезал углы, никогда не выкладывался полностью, постоянно оставляя себе пространство для маневра.
   Тень отступала, словно не решаясь двинуться дальше. Причины вернуться в те же соты должны были свести с ума эту пчелу. Как-то не до этого. Разливаешься весенним ручьем, не совсем понимая что тратишь себя, изнашиваешь. Какой смысл?
   Моему брату это бы не понравилось. Такая откровенность, когда тебе неожиданно могут сказать правду. Руки взмывали вверх, женщина из департамента напряженно всматривалась в твое лицо и после напряженно терзала блокнот ручкой, можно подумать что вместо чернил - кровь.
   У неё был ключ от этой камеры, даже моя невесомость не могла этого не учитывать, потому я парил на привязи, как домашний скот, постепенно обгладывая один и тот же участок. Скоро ничего не останется и что тогда? Какую иллюзию мне захочется примерить на себя?
   Закат отодвинулся на пару часов, я выходил на свежий воздух совершенно измотанный. Мне думалось, я больше не выдержу и минуты этих разговоров. Но проходила неделя, почти в бездействии, как хладнокровное под солнечными лучами. И я возвращался.
   Капучино и сигарета. Дети из сиротского приюта возвращались из собора, трогательно держа друг друга за руки. И я смотрел как встречаются эти две группы, наставницы останавливались и разговаривали между собой, дети молчали. Долгожданная прохлада вечера.
   И вот тогда она выхватывала меня взглядом, обводила. Ты пришел за мной? - спрашивала она. Я мог бы провалиться сквозь землю, настолько это больно отдавалось в солнечном сплетении, резкий обрыв. Это могло быть криком отчаянья.
   Я пытался изобразить улыбку, единственное, на что я был способен в этот момент.
  
  ***
  
   Гуидо работает в угольной шахте одиночества, перепачканный с ног до головы, выбирается на свет божий. И приветствует Солнце. Накрапывает мелкий дождь, тысячи невидимых нитей. Самое время подумать о тех, кто скрылся под навесом, спринт по спине бежит дрожь.
   Сон, небрежно скинутое одеяло, завтрак заменит кофе и сигарета. Под нежную мелодию не так страшно уходить под землю, iPod в режиме shuffle. О чем он думает изо дня в день? Они похожи друг на друга, как сестры-близнецы. Мне не страшно, мне не страшно.
   И снова, глубоким вздохом, одиночество.
  
   Постепенно она прониклась этим настроением. Сильвия всегда так: если видит неисправность, то сразу стремится её устранить. Из нее никогда не выйдет политик. Часами может играть в школу со своими куклами, оранжевый лис часто выполняет роль охранника.
   А я тем временем слабею, чуть-что - сразу проваливаюсь в сон. Завтрак, прогулка, включаю монитор и под звуки очередной мультипликационной истории, досматриваю эту историю уже во сне, покуда Сильвия меня не будет, тревожно нависая надо мной.
  
   - С тобой всё в порядке? - спрашивает она.
   - Да, конечно, - отвечаю я.
   - Тебе не одиноко?
   - Нет, ведь у меня есть ты.
  
   Поздно. Она уже все решила. И пару-тройку недель я начинаю вариться в странном положении вещей. Сильвия представляет меня продавшицам, милым учительницам, случайно встреченным на улице, официанткам, очаровательным незнакомкам на автостоянке.
   Не знаю как реагировать. Обычно, стараюсь отшутиться и как только Сильвия пропадает из поля слышимости, объясняюсь, это такой период, когда печешься о счастье того, кто рядом с тобой. В остальном, я доволен, цел и разве что чуточку замкнут.
   Нет причин для грусти.
  
   - Потерпи, - говорит Доменико.
   - Что с ней? - спрашиваю я.
   - Это что с тобой? Хорошо себя чувствуешь?
   - Вроде ничего.
  
   И после начинаю подмечать, что всё чаще упираюсь взглядом в какую-нибудь преграду, зависаю в полете мысли. Приятная немота. Медленно раскачиваюсь взад-вперед, словно смотрю сон наяву, начитывая беззвучную мантру. Тогда-то она и начинает бояться за меня.
  
   - Всё в порядке, милая. Просто задумался. Да, всё хорошо.
  
   Контрастные слова, внутри всё пылает несколько секунд, потом идет затяжной снег. Если бы жил кто-то там, то мог бы ловить снежинки теплыми перчатками, отбивать хрустом спешный ритм и улыбаться. Анорак и пара несвязных предложений.
   Так я прощаюсь, так вызываю демонов прошлого. Но никто не приходит на эту незапланированную встречу, все мы движемся по миру жалостью к себе. И я расстраиваюсь, что остался один, почти без воспоминаний, но всенепременно возвращаюсь к рыжеволосой Леди.
   Тут легче, тут я еще нужен.
  
   - Болит? - спрашивает Доменико.
   - Немного, - отзываюсь я.
  
   И это странно. Обычно, такие вещи происходят зимой, когда грудь выворачивает наизнанку, как будто Чужой пытается выбраться на свободу. Болит так, что я превышаю дозировку обезболивающего, пока Сильвия смотрит мультфильм.
   Потом снова забираюсь под плед и снова погружаюсь в наркотический сон. Если бы всё исправить, если бы выровнять эту дорогу, думаю я, мне бы никогда не удалось войти в этот дом, добраться до неё. И только после этой мысли приходит покой.
   Она живет далеко, в одном телефонном звонке.
  
   - Ты ведь не перестанешь? - скорее утверждаю, чем спрашиваю.
   - Нет, - говорит Селия.
  
   Явка с повинной. Приходится отделаться от напыщенной дамы, чуть за сорок, что выгуливает собаку на поводке. Скорее, крысу на поводке, вид у неё довольно злобный и неприятный. Тщательно перебираю слова, как драгоценные камни, ложь во спасение.
   Минуты забвения, когда не помнишь своего имени, когда счастье твоё - это всё еще убедительный пункт в жизненном плане, но на следующей странице, а первую неровными каракулями изрисовала Селия, когда была младше, когда еще не хотела меня с кем-то свести.
   Доменико запускает мохнатую руку за пазуху и вынимает дрожащего щенка. Селия пищит от восторга. Теперь часть её любви переместиться на эту кроху, я шепчу "спасибо" у неё за спиной. Неровными шагами щенок проверяет прочность этого мира, утыкается в ножку стула, звонко лает.
  
  ***
  
   - Что ты хочешь этим сказать?
   - Ты не из моей лиги. Это всё.
   - Бред какой-то. Ты не ответил на мой вопрос.
  
   Терпеть не могу этот мелочный подсчет. Как ни крути, в остальном я был откровенен, ибо не могут лгать друг другу обнаженные люди. Всегда ждешь кого-то, кто изменит твоё отношение к миру, но этот день встречи постоянно отодвигается во времени.
   Я уверен, что в этой же комнате, запутавшись в лабиринте вариаций, парила моя тень и медленно забирала самые яркие и заманчивые сны, потому как следующие полгода я буду созерцать непроглядную тьму и не увижу ни единой цветной картинки.
   Если бы знать об этой предопределенности, знать о том, какие карты нужно сбросить, а какие оставить, можно было бы избежать падения. Не только своего. Она могла меня поймать своими нежными ладонями, собственно, для этого она и явилась на этот свет, о других назначениях мне неизвестно.
  
   - И что тогда происходит?
   - Не нравится свое отражение в зеркале.
   - И всё?
   - Много всего. Это только первая мысль.
   - Что дальше?
   - Осколки.
  
   И кровь на этом зеркале. Взгляд всегда обращен в прошлое, не всегда это замечаешь. Я переживаю один и тот же огрубевший, монотонный день, который всё никак не может закончиться, Солнце не заходит. Скольким из нас пришлось свыкнуться с мыслью, что здесь никто никогда не будет счастливым?
   В противном случае, это иллюзия, самообман, несколько утешительных премий: улыбок, жестов, поз. Какие-то слова, какие-то недомолвки. На этом шоссе я развивал предельную честность и разбивался вдребезги о первый подвернувшийся стимул идти дальше.
  
   - Этим ты унижаешь себя. Понимаешь?
   - Смутно.
   - Из дымчатой обыденности выползает кошмарная перспектива.
   - Чье?
   - Что такое? Я не могу этого сказать?
   - Нет.
  
   И мне хотелось заткнуть кляпом эти прожорливые рты. Только посмей вякнуть, и я снесу тебе голову, попеременно вставляя в текст названия торговых марок и названия пластинок, которые меня вдохновили остаться здесь еще на один незаконченный стих, в котором я собираю свой силуэт из пепла.
   Против течения понимания, замкнутость казалась мне единственно верным решением, но каждому в этом мире хочется иметь друга за левым плечом, беседы со смертью слишком утомительны. Непроизвольно я заманивал в свою клетку кого-то еще, но их смущал статус.
   Даже когда говоришь откровенно. Стоп! Особенно, когда говоришь откровенно, люди пытаются увидеть в твоих словах своё отражение. Это моя история, хотелось сказать мне. У меня есть только один танец, я не позволю вам сбить меня с ритма.
  
   - Я слишком плоская.
   - Это претензия?
   - Конечно! Сам ведь говоришь, что я не могу сказать определенные вещи.
   - Хм. Зато ты мастер неопределенных вещей, профи.
  
   Инес. Пора придать ей объем. Мама не имеет отношения к делу, кто бы там чего не говорил. Они слишком разные. А вообще, это самая глупая причина, даже если вы проведете раскопки на великой пустоши подсознания, то вряд ли есть шанс откреститься от этой теории в пользу чего-то еще.
   Никогда не говорит о том, чего не знает. По родинкам можно составить карту звезд, иногда дышит так, словно у неё астма. Это одновременно забавно и немного пугает. Не строит планов на будущее, что довольно комично, учитывая брачный договор.
  
   - Мантисса.
   - Какого черта?
   - Что такое? Припас на другой случай?
   - Да.
   - Честен, молодец. Только знаешь что?
   - Знаю. Другого случая не будет.
  
   Или будет? Когда Кармела взяла двухнедельный отпуск, мы могли позволить себе бесчинствовать, но не стали. В сущности, рабовладелец просто отправился в дальнее путешествие, а жизнь шла всё в том же странно-пресном направлении, зато никто не разбегался в обеденный перерыв и можно было хамить.
   Я стал одним из тех мастеровитых, обезличенных персонажей, которые выходят на сцену, чтобы что-то починить. Вы даже не знаете их имен, но всегда можете остановить взгляд на том, как они курят. О, эту информацию обязательно пропишут в моей кредитной истории.
  
   - Неудача.
   - Отвяжись.
   - Пора признать это.
   - У меня нет таланта.
   - Вот видишь, не так это и тяжело.
   - Да.
  
   Что мне еще оставалось делать? Я разговаривал с ней в два голоса, потому как наши встречи всегда заканчивались слишком рано, чтобы создать хотя бы малейшую причину для полноценного разговора. И вполне естественно, что она превратилась в одну из моих чертовых пассий.
   Они донимали головной болью, постоянными полунамеками на унижение. И правда, это было унизительно. Мне нужно было бежать со всех ног, но я оставался и пил до дна лекарственный раствор, надеясь, что именно из-за этого возвращения, однажды... когда-нибудь... она поймает меня, обязательно поймает...
  
  10
  
   Почему ты так сильно меня ненавидишь? Мне нужно было озвучить этот вопрос, поводов было предостаточно. Что-то замыкалось, искрило и я не мог этого сказать, не мог разбить ей сердце, в результате, они выпотрошили меня.
   Ты учишься выживать, но нет ничего сильнее открытой ненависти, враждебности, когда тебя выматывают оскорблениями, всё же слова задевают, слова ранят. Мне просто хотелось, чтобы они отступили и дали мне отдышаться.
   Я поднялся на сцену, проверил микрофон. Свет приятно успокаивал взгляд, нельзя было различить всю эту пеструю компанию искалеченных людей. Возможно, в этот момент они перешептывались друг с другом или нервно играли с монеткой за воздержание.
   Думаю, им было плевать на мою историю. Никогда не хотел чужой жалости, но что-то заставило меня в тот вечер выложить всё, как есть. Ведь иногда ты говоришь не людям, а ангелам, что неровно спускаются с небес на землю, чтобы принять твои извинения.
   И только это имеет значение. Переплетение слов в попытке объясниться, вымолить себе небольшой шанс на забвение, мороз по коже. У меня не было шансов, десятилетие назад или вперед, не важно. У меня не было шансов. Люди до сих пор говорят, что это чудесное стечение обстоятельств.
   Ты учишься выживать. Постигаешь это искусство быть легче воздуха, не обращаешь внимания на слова, которыми тебя стремятся уже не ранить, а убить. Прививают тебе беспочвенное чувство вины. И незаметно, чернильным пятном, в груди расплывается несчастье.
   Почему ты так сильно меня ненавидишь? Мне нужно было озвучить этот вопрос, я должен был это сделать, но её имя было запрещено в моем мире и я не смог произнести его вслух. В конечном счете, она могла злиться на кого-то еще, а под рукой остался только я.
   Я начал говорить. Этот рассказ был обыгран тысячу раз, параллельно можно было заниматься повседневными делами, мотив всегда к тебе возвращается. Мне кажется, человек может легко сообразить о том, кто он такой, достаточно вывести ту мысль, которая посещает его каждый день.
   Умер. Это слово приходило ко мне чаще остальных. Никогда не пытался скрыть своего несчастья, но и распространяться о нем не имел необходимости. В этот момент я чувствовал, что скрытые в полумраке зрительного зала люди, внимательно меня слушают.
   Это длилось недолго, куда меньше тех беспамятно-бессонных ночей, когда боль выползала из меня и пыталась извести. Хлопок! И они отвлеклись, их внимание гвоздями прибило к моей связи с замужней женщиной, но это одна-единственная глава в трехтомном собрании сочинений.
   Таковы люди. Их очень легко увести от главного. Боюсь, они сами этого хотят. Я слишком поздно осознал свою ошибку, увяз в этих воспоминаниях и не заметил перемены настроения аудитории. Они давно превратились в знак вопроса, каждый из них.
   Наконец, раздались жидкие аплодисменты, и я сошел со сцены, тишина держалась подозрительно долго, мой куратор несколько раз попытался что-то сказать, но слова рыбьими костями застревали в его горле, и не раздавалось ни звука.
   А чего ты ожидал, думал я. Они говорили, что браки заключаются на небесах, тогда где оформляют межрасовые браки? И они знали ответ, они были воспитаны этим ответом, я вызвал цепную реакцию отвращения. Потерпи, успокаивался я. Осталось немного.
   И казалось, я буду мрачнее тучи после того, как мы закончим, но нет. Та же девочка выдвинулась из толпы и выронила те же самые слова, они переливались всеми цветами радуги. Я улыбнулся и протянул ей конфеты. Вечер снова подкупил этот город надеждой на лучшее завтра.
  
  ***
  
   Гуидо поймал облако открытой ладонью, сжал в кулак и отпустил. Потом еще раз и еще. Небо заполнилось тучами. В воздухе свежий запах дождя. Тем временем, он воображает себе человека, кто точно так же ловит самого Гуидо, давит на него, превращает в другого.
   Не сдавайся, думает он. Люди приходят и уходят, а ты остаешься. Огромная, ржавая машина скрипит испорченным железом, она работает в режиме перемен и изменений, не нужно стоять у неё на пути. Пыль в глаза, разворот на каблуке и резкий прыжок в сторону. Вот и весь план.
   А потом приходит утро, раздается стук в дверь. И на пороге - новый ловец.
  
   Начались плановые отключения электричества по всему городу. В семь вечера мы выходим на прогулку в парк. Тени тревожны, жара лениво спадает, а ветер приятно омолаживает. Должно быть, мы производим странное впечатление на прохожих. Долговязый негр, маленькая рыжая девочка и неугомонный щенок.
   Из окон вырисовываются людские силуэты, их лица встревожены, а вера подверглась сомнению. Оторванные от компьютеров и телевизоров, они не знают чем себя занять, просто наблюдают за нами. Идешь под этими взглядами, словно пробиваешься сквозь густое марево. И приглушенные голоса.
   Видно, мы все боимся разрушить этот чарующий мир.
  
   - Ты никогда не хотел вернуться домой? - спрашивает Селия.
   - Нет. Не к чему возвращаться.
   - Это плохо?
   - Не знаю. Не хорошо, не плохо. Так есть и всё.
   - Понятно.
  
   Я протираю стаканы, потом выметаю мусор, потом начинаю мыть зеркала. В одиннадцать разгружаю фургон с напитками, тщательно проверяя количество бутылок по накладной ведомости. Принимаю заказы и отвечаю на звонки, люди подозрительны ко мне, постоянно спрашивают о Доменико.
   В моей груди живет спрут. Он питается тревогами и надеждами, умеет резко обрывать мысли, как русские горки. Иногда с ним можно поговорить о важных вещах, но чаще он просто не замечает твоей болтовни, если в ней не присутствует хотя бы малая толика его пищи.
   И аккуратно, он возвращает тебя в правильную колею.
  
   Селия рисует в альбомах, складирует их и относит в кладовую. Время от времени, я рассматриваю их и улыбаюсь. Всякие девичьи штуки: принцессы, платья, собаки и кошки. Всё вместе сливается в диковинный танец наивности, мир всё еще открыт. Здесь всё еще возможно.
  
   - Я могу поехать с тобой, - говорю я.
   - А как же Селия? - спрашивает Доменико.
   - Возьмем с собой или оставлю у няни.
   - Нет. Я должен сам.
  
   В те дни он был как никогда близок к тому, чтобы сорваться. Мне вспомнилась сцена из популярного фильма, где герой заставляет свою невесту достать очередную дозу, любым способом. Я стряхиваю с себя это воспоминание; щенок сделал пару кругов и мирно уснул под столом.
   Нужно дать ему имя. Тема для очередного семейного совета. Можно выбрать наиболее впечатляющие клички, написать на мелко разрезанной бумаге, скатать и отправить в шляпу. Селии это понравится. Только не спеши, говорю я, иди спокойно, не нужно бежать.
   Теперь, когда за спиной одни руины, можно не торопиться.
  
   - Его сын умер? - спрашивает Селия.
   - Да.
   - А как это случилось?
   - Он сильно болел.
   - Доменико плакал?
   - Конечно.
  
   Чушь собачья. Эйфория расползлась по всем клеточками тела, он сказал своим друзьям, что чувствует себя Богом. Расставил руки в стороны и сиганул вниз с подвесного моста. Вот и вся история. Если бы можно было разрезать этот мир пополам, удачно, хотя бы один раз. И я мог бы вбить его в категорию.
   Тут были бы люди, которые не связаны чужой любовью. Она отскакивает от них, как теннисный мяч. Это освобождает их, делает сильнее, но в то же время, это обедняет. Поэтому я не пытаюсь, слишком сложно. Мои глаза закрываются, устало идет время, город дышит беспокойно, словно в напряженном молчании.
   И только под утро включают свет.
  
   - Это конец света?
   - Нет, милая.
  
   Продукты портятся, мир изнывает от жары. Что-то случилось, какое-то смещение и все это чувствуют. Мы бьем один температурный рекорд за другим, пока Селия и безымянный щенок плещутся в фонтане. Вокруг другие люди, которым каждое движение дается с большим трудом.
   Очередь перед фургоном с мороженным растянулась на добрую сотню метров, хозяин то и дело бросает осторожный взгляд в её хвост, и выполняет очередной заказ. Всё тает, даже асфальт под ногами деформируется. Иногда в сумерках можно почувствовать этот спасительный выдох. Закончился еще один день.
  
   Сиеста. Улицы пустеют, магазины закрываются на один-два часа. Кажется, всё пребывает во сне. И ты не можешь обдумывать больше одной мысли, это будет слишком тяжелым испытанием. А та, что осталась, состоит всего из четырех букв: вода.
   Бутылка не успевает охладиться, свет снова выключают.
  
  ***
  
   Никаких возражений, нет ничего хуже, чем болеть летом. Наши температуры часто совпадали, но только не вечером, когда я сгорал изнутри. Больничного хватило всего на пару недель, потом нарисовалась Кармела, яростно требующая моего выхода на работу.
   От самой мысли обслуживать столики в этом бреду, мне становилось тошно. И я ушел. Не думаю, что кто-то из нас пожалел об этом. Можно было только вздохнуть от облегчения, но болезнь не давала надежды на светлое будущее. Когда ты болеешь, то пребываешь в королевстве "Здесь и сейчас".
   За разговорами с собой медленно и тяжело проходило время. Таблетки не помогали. Сон приходил не часто и странными обрывками, есть совсем не хотелось. Иногда я обнаруживал себя за каким-нибудь занятием, то с ручкой в руках, то с зубной щеткой. И долго не мог сообразить, а что делать дальше?
   Так из тела выходит сознание, мечется по комнате, замирает в верхнем углу и наблюдает за тобой. Я научился вылетать со скоростью пули. И чем чаще это случалось, тем меньше мне хотелось вернуться. Возможно, это состояние предшествует смерти, кто знает.
   Возьми трубку, говорил я себе, пытаясь заглушить это трезвонящее недоразумение. Казалось, что даже стекла подрагивают, на город совершили авианалет. Пока я подходил, на другом конце телефонного провода уже вешали трубку. С минуту я слушал гудки.
   Организм всё так же нужно было подпитывать никотином, но курение превратилось в тяжкую муку. Кашель разрывал грудную клетку на части, словно птица в огне, что пытается выбраться наружу. Конечно, нужно было идти к врачу, да как-то не находилось сил.
   Утром легчало. Я смотрел как просыпается город, потом выбирался в магазин, устраивал небольшую уборку, пока не возвращался сон. И на два-три часа ложился спать, неизменно просыпаясь в поту и с температурой. Потом перестал бриться и стал напоминать себе смерть.
   Мы и раньше не очень ладили со своим зеркальным отражением, а тут стали побаиваться друг друга. Настойчиво стучалась мысль о том, что пора домой, вот только дом остался в совершенно другом измерении и стерся из памяти. Настолько, что иногда казалось, нет никакого дома.
   Так тебе и надо. Потрясающий настрой, когда случается какая-нибудь напасть, кружит по граням, выводит из себя. Из подушек я мог сложить приличный форт, устроил наблюдательный пункт на окне, где сам себе напоминал выброшенного на берег кита, который не очень-то и хочет вернуться в океан.
   И шли дни, шли ночи. Моему упрямству должны были возвести мраморный постамент, только рабочие уже ушли по домам. К концу пятой недели я исчерпал себя, исчерпал все варианты. К слову, деньги тоже быстро закончились, начались бесконечные походы по врачам.
   Довольно странное занятие в этой стране, если не имеешь медицинской страховки. Сначала пришлось пройти тех, кто привык не обращать внимания на эту несуразность, к несчастью, список лекарств совпадал с тем, что мне уже удалось прописать себе самому.
   Постепенно я вынес в ломбард добрую часть своего имущества, на первое время этого хватило, а о том, что будет завтра, можно поразмышлять завтра. Я лежал с электродами на груди, когда эта женщина хмурилась и поглядывала на меня поверх дужки очков.
   Что-то не так, думал я. Потом бесконечные анализы, новые кабинеты, тогда как состояние мое становилось лучше, докторов становилось больше. Какая-то неправильная прогрессия. Можно было выйти из этой постановки в любой момент, одно знание этого часто останавливает от того, чтобы уйти.
  
   - Дерьмово выглядишь, - сказала Инес.
   - И так же себя чувствую, - ответил я.
   Я отошел чуть в сторону, чтобы впустить её, но она замерла на пороге.
   - Тогда, я в другой раз.
   - Нет, - сказал я.
   - Что?
   - Сегодня ты останешься здесь.
   - Это еще почему?
   - Как раз потому что я чувствую себя дерьмово.
  
   И она осталась. Я мало что помню о той ночи, словно мы весь вечер глушили ром, сопротивляясь морской качке, а потом нас срезал серп сна; и не осталось ни единой звезды на этом покачивающемся от счастья небе, только тихий и нежный шепот ветра.
   Больше я её не видел.
  
  11
  
  
   Дождь. Не устаю удивляться. Еще секунду назад, Солнце и теплый ветер, казалось, нам опять предстоит млеющий от жары, ленивый день. И вдруг, дождь. Сверху вниз, освежающий, тяжелой поступью. И свежий воздух, которым не можешь надышаться.
   Зачарованно смотришь в окно. Мимо застигнутых врасплох редких прохожих, мимо автомобилей, поднимающих волны воды, мимо раскачивающихся на ветру деревьев. Смотришь, но не видишь. Так бывает, когда картина выше твоего понимания.
   Мне говорили, дождь - религия этого народа. И только сейчас я это понял. Вернулся ли я? Вот вопрос, который я задавал себе все эти дни и недели. Другим сердцем, другой тропой по извечному лабиринту сна, что мы называем жизнью.
   И если вернулся, то полностью ли? Какая-то часть меня осталась там. Той ночью, когда она вопреки здравому смыслу решила разделить мою боль, чего никто и никогда не делал, а если пытались, то я решительно останавливал их, ибо это слишком много.
   Ноша, которую нельзя взваливать на других. Стыдливо и незаметно, я проскальзывал в ненадежные закоулки воспоминаний, удобно располагались улицы, где мы играли совсем мальчишками, собирая цветные стекла, размениваясь на фишки, играя в футбольный квадрат.
   Я жонглировал, выходил за пределы четырёхугольника и легко обыгрывал любого соперника. Пожалуй, мне суждено перебирать эти маленькие победы, только бы не думать о ней. Тогда я упустил самое важное, что у меня когда-либо было и будет еще.
   Ты украла Солнце из моей жизни. Оставила меня один на один с моим отражением. С человеком, которого я слишком хорошо знал, чтобы смириться и привыкнуть. Поэтому я выдумывал новые миры, изобретал новый язык, постепенно засыпая и забываясь.
   Пафос струился из очередного перевода, как пар. Я легко освоил это искусство, мне многое давалось просто так, почти без усилий. Невзыскательная публика требовала развлечений, издатель забросал меня текстами. Он и она знакомились, преодолевали неприязнь и так далее.
   Обычно, я оставлял их у алтаря. Все довольны. И только мне казалось, что именно сейчас начинается самое интересное, делить с кем-то жизнь не так просто. Я давно привык к одиночеству, поэтому любопытство заставляло меня додумывать эти однообразные истории.
   Нужна точка слома, какой-то переломный момент, когда ты понимаешь, что перед тобой совершенно чужой человек. Мне бы не хотелось прожить двадцать лет в браке до этого момента, лучше сразу выложить карты на стол, вот только это исключает брак как таковой.
   Если можно не любить кого-то, это всё равно не избавляет тебя от любви в целом. Я научился ценить эти бесконечные минуты тишины, когда стрелка замирает и темно. Настолько, что не видишь собственной руки, а мысли успокаиваются, подобно морским волнам.
   Только сейчас можно увидеть в кого я превратился, а не по этим бездарным откровениям, что влажно сочились из меня перед группой избитых людей, которым я не верил. Да и не только я. Мы оправдывались, это уже поражение.
   Самое забавное в том, что мне так и не удалось повзрослеть. Рано или поздно, обиженный ребенок возвращается к полноценной жизни, но у меня не получилось, я завис, случился какой-то сбой. И год-два я старался этого не замечать, но прошло десять лет, а я остался на том же месте.
   Остальные ушли, скрылись из вида. Мне не хотелось кого-то задерживать и заставлять, хотя один-единственный раз, когда я проявил настойчивость, она осталась со мной. Это работает против тебя. Тот, кто нужен сильнее всего, уже с тобой. Она здесь. Она теперь всегда здесь.
  
  ***
  
   Гуидо абсолютный чемпион мира по игре в молчанку. Говорят, когда-нибудь он поделится этим искусством с другими, но что-то пока не видно соискателей, нельзя же отдать мастерство абы кому. Тут нужна выдержка, нужен верный расчет.
   Вот поэтому он нервничает, сплетает кошкину колыбель и ждет, медленно заучивая, проговаривая слова своего секрета. Не придавай слишком большого значения людям, которые тебя окружают. Стань зеркалом, отрази их и ты поймешь главное.
   На мой вкус, это бессмыслица, но ему виднее.
  
   Мы любим бывать вне дома. Я слишком много лет провел взаперти, а Селии интересно абсолютно всё, что подвернется взгляду. Мы смотрим как бежит река, мы знаем наизусть парковые дорожки, график работы городского музея, самые удобные скамейки, самый холодный фонтан.
   Вообще-то у нас довольно странные взаимоотношения с холодной водой. Два раза в неделю Селия принимает холодный душ, визг стоит такой, даже удивительно, что зеркало всё еще висит себе целое и невредимое. А меня знобит даже от мысли сделать что-то подобное.
   Был какой-то дополнительный урок об этом, после которого все дети сошли с ума. Иногда полезно переброситься парой фраз с другими родителями. Но это быстро прошло. И только из Селии этого так просто не выбить, если она загорается, то это надолго, почти навсегда.
  
   Когда мы выходили из торгового центра, где около часа провели разглядывая игрушечную железную дорогу, нам встретилась эта самая учительница. Селия мигом пригласила её выпить чашечку кофе, я просто не успел придумать причину не делать этого.
   - Она выросла, - сказала Паола.
   - Еще как, - согласился я.
   Мы устроились в летнем кафе, Селия с интересом разглядывала наклейку, на которой была перечеркнута собака. Щенок в этот момент пытался укусить женский каблук, какая-то пожилая дама покачивала ногой, чем вызвала дикий восторг маленького животного.
   Слова давались мне с трудом. Так всегда, когда не особенно хочешь разговаривать, сбиваешься с внутреннего ритма, это пресловутый холостой ход, где прилагательное можно воспринимать буквально. А тут нужно рисоваться, строить из себя красивый дом, который построил Джек.
   - Слышала, что Селия нас покидает? - Паола всё еще не теряла надежды завязать разговор.
   - Да, так будет лучше.
   - Я тоже так думаю. Вы приняли хорошее решение.
  
   Именно тогда я совершил неожиданное открытие. Она не боится. Обычно, я всегда могу уловить страх, своеобразное желание лавочника быстрее свернуться и найти себе другое место для торговли собой. Этими беглецами можно легко заселить многоэтажку.
   Некоторые делают вид, что страх им неведом, но это обнажает глупость. Они задают одни и те же вопросы, например, не скучаю ли я по своей стране или монотонно повторяют "ужасно-ужасно". При этом они даже не смогут найти её на карте, назвать имя монарха, столицу.
   О том, что они считают меня заразным, я узнал не сразу, но как только смог усвоить этот урок, то мне сразу стало легче. К тому же, легко можно было прервать любой разговор, как бы случайно дотрагиваешься до собеседника и всё, разговор спотыкается, а через минуту заканчивается.
   Странные люди. Они воспринимали меня, как угрозу, как редкое и отвратительное насекомое, которое досаждает, но его невозможно поймать. О, если бы кто-то выдал им разрешение, то они с большим удовольствием вдавили бы меня в землю. Это легко читалось на их лицах.
  
   Паола заказала еще одну чашку макиато, день медленно и грузно перебрался во вторую половину. Селия делала вид, что сильно занята, повторяя различные команды. А для щенка любое произнесенное слово превращалось в "ага-подойди-ка-ко-мне-и-укуси!".
  
   - Вы поладили? - спросила Селия, чрезвычайно довольная собой.
   - Думаю, да - сказал я.
  
   Больше не нужно смущать кого-то своим присутствием, больше не нужно принимать все эти дублированные неискренние "ужасно" и так далее. Что-то случилось, что-то воодушевляющее, а причина вызвала себе такси и растворилась в уличном потоке.
  
  ***
  
   Черт, это было глупо с моей стороны. Принимаешь решение, этот плавный наклон линии жизни, а потом остается практиковаться в упрямстве. Они не могли меня удержать, аргументов хватало с головой, но глупцам закон не писан. И поэтому я пару часов лежал на земле, обтекаемый людским потоком.
   Стыдно вообразить. Какие мысли вспыхивали у них в голове? Лежит человек и никому нет до него дела. Я бы мог сказать это о времени, в котором мы живем, о тех прозрачных актах милосердия, раскрывающихся перед нами, но это остается незамеченным, в них нет необходимости.
   И приходит день, когда ты становишься на другую сторону, отчаянно нуждаешься в этом. Для человека, оставившего после себя пылающие руины, это слишком требовательный подход. И ведь прекрасно понимаешь, что просишь много, что это не совсем честно, но ничего не можешь с собой поделать.
   Последнее воспоминание. Этот непрекращающийся гул, этот теплый воздух, которым невозможно дышать. Накатывающие волны отчаянья, беспричинного, какой-то непроходимый приступ печали. С самого утра всё шло не так, на сердце было неспокойно.
  
   - Принести еще одну подушку?
   - Нет, спасибо.
   - Как вы себя чувствуете?
   - Лучше.
  
   Ложь во спасение, самое время открыть карты. Я жду, когда закончатся оправдания, а после мы можем обнулить эти переменчивые показатели. Сыграем в запредельную честность, увидим себя со стороны, это подобно освежающим каплям дождя, нужно только выдержать еще один год под давлением.
   Устал от людей. Все эти слова, все эти принципы и надежды, бесконечный водоворот историй, которые не хочется слушать. Немое свидетельство того, что лучше идти дальше, оставить их, уступить своё место кому-то еще. Ничего не изменится, они найдут другое решение этой теоремы.
   Вот только правильный ответ, он ведь всегда подбивается. Они начинают читать книгу с финала, если он их устраивает, тогда можно потратить своё драгоценное время. Какой-то странный подход. Особенно для тех, кто легко может догадаться о финале собственной жизни. The End. Титры.
  
   - Мы поговорим завтра.
   - Всё плохо?
   - Тебе нужно отдохнуть.
   - Хорошо. Завтра.
  
   Сквозь сон. Или ощущение сна. Что такое реальность? Мои глаза закрыты, но мир не остановился. Бесконечный поток воспоминаний, какие-то истории из детства. С годами их становится все больше, их появление никогда нельзя предсказать, а что-то теряется навсегда.
   В те дни, когда я просыпался, мог замереть на несколько минут, уставившись в одну точку. В конечном счете, ты ведь понимаешь, чтобы отвести взгляд, достаточно почувствовать волю, сделать рывок, вывести себя из этого полусна, но специально затягиваешь с этим, снова падаешь в сон.
   Исправно работал этот аппарат, поддерживающий жизнь. Как много здесь всего, как много. Необъятное, бесценное. Учишься принимать этот свет без страха. И временами получается, я до сих пор помню эти теплые волны счастья, когда тебе ничего не нужно от других.
  
   - Простите, какой сегодня день?
   - Вторник.
   - Идет дождь?
   - Да, идет дождь.
  
   Это Ананси придумал дождь. Трудно представить что-то более прекрасное. Еще ночь, звуковой сигнал отбивает ритм, неслышно идут часы. Мне подумалось, что не обязательно помнить себя, совершать этот ежедневный ритуал, чтобы вознестись, чтобы рухнуть с небес.
   Сестра открыла окно, стало легче дышать. Я бы мог почувствовать теплые слезы на щеках, тихо-тихо, как стремительно закончилось моё время. Не люблю объятий, просто пожмем руки и разойдемся в разные стороны. Не нужно затягивать, мы ведь знали с самого начала что этот момент настанет.
   Вспышка боли, кратковременная агония. Периодичность. И внутри начинаешь жить предвосхищением этой минуты, готовишься, подстраиваешься. Нет, это не спасает, но никто не ищет спасения, просто забиваешь оставшееся время под завязку, чтобы не было лишних движений мысли.
   И в этот момент, она лежит совсем беззвучно. Не хочется проверять признаки жизни, это блаженная пустота, безмыслие. Кажется, именно этого они так сильно боятся, так сильно, что начинают говорить. И при этом не обязательно открывать рот, чтобы вести этот непрекращающийся монолог.
  
  12
  
   Теперь у меня есть медицинская страховка, надежная кредитная история, постоянный приличный доход. Есть что терять, есть возвышенность, есть неприступная стена, за которой хочется побывать. Так и вижу себя, фотоаппарат на шее и блуждающий, любопытный взгляд. Так и ищет, на чем остановиться.
   Моё сердце замирает всё реже и реже, мне не хочется выслушивать чужие истории. И как только удается представить, что мне снова придется кому-то рассказать историю жизни, бросает в крупную дрожь. Как-то это пугает, настораживает.
   В будущем мы могли бы считывать эту информацию, помещенную на микрочип в указательном пальце. Прикосновение и ты знаешь всё о своем собеседнике. Откровенность на грани фола, фантастика. Страшно даже представить, что не нужно будет тщательно подбирать планы отхода.
   Меня не особенно заботит то, что они думают обо мне, эти игры восприятия, этот нажим, который дается с огромным трудом, сжигая всё и вся. Немного грустно, немного ветрено. Осень. И мелкая морось, странный шум, словно уютный океан, пытается тебя убаюкать. Спи, матрос!
   Я дошел до предела, потом развернулся на месте и глядел на тех, кто падает вниз, без особенного любопытства или сожаления. Мы все подходим к этой черте, к этому нарастающему внутреннему беспокойству о том, что жизнь проходит мимо, столько пропущенных развилок, очевидных решений.
   Внутренняя империя разрывается под напором враждующих армий, летят копья, птицы, мгновения сплетаются в одно переживание. Здесь слишком тихо, одиноко. Начинаешь постигать себя, учитывая все те иллюзии, которым не суждено сбыться, но продолжаешь возводить эти замки из песка.
   Это чистое удовольствие, примесь любопытства, когда в осадок выпадает затраченное время и приложенные усилия. И мне не жаль. Я говорю спасибо. За эту возможность, за этот благородный вечер, когда ко мне вернулось желание работать, а жизнь снова заискрила электрическим разрядом суеты.
   В этом можно потеряться, как в лабиринте снов, хитросплетений судьбы, словно неведомая рука ведет тебя по этой карте. Кто-то бросает кости, подхватывает тебя и передвигает на пару линий вперед. Теперь ты, милая, теперь твоя очередь. Если я сделаю один шаг, тебе придется сделать четыре.
   Неизменное соотношение. Мой ум свободен, моё тело принадлежит тебе. Осталось вскинуть ладонь, поделиться улыбкой со своим отражением в зеркале, отбросить прядь волос с лица. Я видел, видел. Солнце разливалось по фужерам, последнее Солнце, последний глоток.
   И пьянели струны. Мотив этой песни вышел в бессрочный отпуск, но слова падали и падали, как осенние листья на мостовую. Прогулки перемешивали их, собирали в огромные пакеты, сжигали, избавлялись. Уходила сама грусть, но приходили мысли о ней. Цепляешься и цепляешь.
   Уже тогда я прекрасно понимал эти цикличные витки, даже в те редкие минуты, когда всеми силами отгоняешь от себя любое нежелательное настроение, как надоедливых насекомых. Многие увлекались этим, поднимались, погружались с головой в это сражение, выигрывали или упускали победу.
   Совершенно ясно куда двигаться дальше. Не нужно делать из этого тайны. Когда закончилось это публичное раскаяние, мне удалось собрать все нужные документы, восстановить права, включиться в сеть. Не думаю, что это благоприятное состояние для человека.
   Оно не длится долго. Это больше напоминает порыв, соответствующее настроение, когда по венам течет алкоголь или мозг вырабатывает серотонин, планка на уровне. Остается только циничный ветер, под порывами которого гибнет всё живое.
   И с этим можно справиться. Идея предельно проста. Признаюсь, мне до конца не верилось, что у меня получится. А может, где-то в глубине души, я затаился маленьким ребенком в шкафу и ждал, когда меня обнаружат. Не знаю. Ведь иногда мы отрываемся новому только ради того, чтобы потерпеть крах.
  
  ***
  
   История Гуидо закончилась в последних числах августа, когда он сорвался в Средиземное море с борта круизного судна Costa Serena. Если не очень хорошо знать рыжего лиса, то можно предположить, что это тщательно продуманный суицидальный акт, а так, всего лишь цепь случайных событий.
   Но мне хотелось бы рассказать кое-что еще, не сейчас. Я долго вынашивал это откровение о разрушающей силе болезненной привязанности, к слову, до сих пор не могу определиться, стоит начинать или нет. Селия грустит, Гуидо виднеется маленьким пятнышком на воде, я закрываю глаза.
   Теплый ветер нежно целует лицо, гладит волосы.
  
   Когда она уехала, я начал лезть на стену. Не помню, чтобы когда-то еще мне было так тоскливо, зато в большей степени удалось раскрыть смысл слова "рутина". Однообразные дни катились непривлекательным камнем, кажется, он удобно расположился в моем сердце.
   Тогда же начались странные сны. Иногда я бродил по заброшенному городу-призраку Крако, кого-то настойчиво звал, разрывая голосовые связки. И никто не отзывался в ответ. Потом спускались сумерки, чутье подсказывало, что это абсолютное одиночество, и я просыпался.
   Или видение о том, как река Рено вызывает очередной весенний паводок. Остаешься сторонним наблюдателем, будто смотришь выпуск теленовостей о чужой драме, не имеющей к тебе никакого отношения. Мне казалось, это спокойствие выходит из берегов, это характер, что не может себя сдержать.
   Отчаянье входило постепенно, словно кто-то сделал исцеляющий укол, но действие его начиналось не сразу. Понедельник стал самым страшным днем недели, мы выбирались из теплых постелей, Селия завтракала, я напряженно курил, выдумывая чем бы мне занять себя на эти шесть дней.
   И в предрассветных сумерках добирались до пансиона, где клюнув меня в щеку, Селия уходила, а я оставался один. В тот момент, я понимал, что можно выйти из этого оцепенения простым усилием воли. Но не мог. И минут двадцать боролся с собой, пытаясь включиться в ритм жизни.
   Заводил мотор, выбирал случайное направление на развилках дорог и просто наматывал километры в течение пары-тройки часов, не пытаясь объяснить своё состояние, эту жажду скорости, словно кто-то идет за тобой по пятам. И стоит остановиться, он настигнет тебя, как смерть.
  
   - Это свидание? - спросила Паола.
   - Похоже на то, - ответил я.
   - Два месяца. Самая продолжительная выжидательная тактика.
   - О, я в этом мастер.
  
   Безысходность подталкивает в спину, словно ребенка, который собирается читать стихи перед взрослыми. Я не сказал об этом, но мог. В конечном счете, ты можешь раскрыть всего несколько карт перед другим игроком, но никогда не покажешь все. Или колоду целиком.
   Меня не смущают такие вещи. Некоторым тайнам лучше оставаться на дне памяти, но иногда что-то гложет, эти глаза собеседника, который может предположить, что знает тебя с головы до пят. Терпеть этого не могу. Ты не знаешь меня, больше, открою небольшой секрет, не узнаешь никогда.
   Потерпи, с этими перепадами настроения можно бороться. У каждого предмета на моем рабочем столе есть свое место, если Селия возьмет ручку, чтобы нарисовать какую-нибудь загадочную принцессу или Солнце, или меня. Потом мне приходится искать именно эту ручку, переворачивая всю квартиру.
   И покой приходит только тогда, когда я возвращаю её на место. Выдох. Можно жить дальше. Это болезнь, ничего не могу с собой поделать. Поэтому Паола так странно смотрела на мои манипуляции со столовыми приборами. Кажется, официант сделал это нарочно, я поспешил исправить хаос.
  
   - Всё в порядке? - спросила она.
  
   И я понял, что проиграл это сражение, поэтому можно сдаться. Стало легче. Селия сейчас готовиться ко сну, перешептывается с подругами. Завтра нужно забрать вещи из химчистки, сделать кое-какие дела, можно отогнать машину в сервис, фары ближнего света включаются через раз.
   Бог с ним, расслабься, уговаривал я себя. Ведь нельзя быть в двух местах одновременно, поэтому лучше не думать о другом, когда перед тобой живой человек из плоти и крови. И слово за слово, мне удалось забыться, верно говорят, когда хочешь что-то найти, нужно это потерять.
  
  ***
  
   Сон - это тоже болезнь. Как ни крути, реальность жаждет забвения, а человек памяти. Все эти незначительные мелочи, все эти ссоры, слова, приветствия и прощания. Всё стирается, всё уходит. Еще секунду назад ты попрощался с собой, а теперь, теперь здравствуй!
   Как много здесь обесточенных людей, не могущих высечь искры, когда холодно и темно. Привидения, уже не на земле, но еще не в небе. Они перемещаются по жизни короткими разговорами ни о чем и обо всём сразу, будто это имеет значение, Богу нужно заклеить им рот. Я бы на это посмотрел.
   Ведь если собираешься умирать, то умираешь осенью, когда слова ничего не значат, сама природа изгоняет из себя радость, словно кто-то стирает улыбку с лица, этот грим столь привычен по утрам. Как часто смотришь в зеркало? Как быстро начинаешь верить, что это действительно твое отражение?
   Аппарат размеренно помогал моему сердцу обрести правильный ритм, противный звук, когти по стеклу. Я озирался, искал эту маленькую зверушку, но уже не вставал, образно говоря, могильный камень придавил меня к постели. Теперь только сон, мои глаза зашиты.
   Грезилось детство, маленькие радости. Воспоминания душили, здесь всегда просыпаешься в горячем бреду, с температурой, еще не совсем понимая не только где находишься, но и не помнишь своё имя, свою историю. Постой, как же я могу тебе её не рассказать? Это единственное, что у меня осталось.
   Наши отцы были много светлее, почти обруни, они всегда говорили о том, что мы живем ради собственных историй. Как же все повернулось, погрязло в этой печали, поднимаясь из угольной шахты, они несли нам добрую весть. Теперь ты можешь сочинять свои истории, сын, вот твой ужин.
   Спасибо, что вывез меня из этой страны. Величайшая благодарность, на которую мы были способны. И не всем это удалось, кто-то остался там, под землей, постепенно забывая, каким яростным может быть солнечный свет, сбивающий с ног одним ударом. Каким свежим может быть воздух, можешь задохнуться.
   Снова. Просыпаешься в воде. И сны твои об океанах и морях, о перевернутой подводной лодке, о странных и красивых морских чудовищах. Что-то таится под водой, кто-то прячется от мира, так настойчиво, что будит любопытство, вредную привычку циничных людей.
   И я не вставал. Когда тебе начинает казаться, что больше нет сил, то они снова появляются, будто привлекаешь их своим воображением. Я мог бы изобрести новый язык, потом умертвить его и оставить после себя одну молитву. Никаких обещаний, которые не сможешь сдержать.
   Нет, не прости меня, не избавь. Не нужно покровительствовать тем, кто рядом или тем, кто в беде. Не нужно спасать нас от грехов или потворствовать благим намерениям. Мы не изменимся, не станем лучше. Ты ведь знаешь это, знаешь. Всего одно слово, всего одно. Спасибо.
   Я бы мог собирать себя в осколках бликующего зеркала, в этой траве, в этой воде. Бывает, ничего не можешь схватить, всё выскальзывает из рук. Тогда почему бы просто не перестать? Настойчивость полезна, почти во всем, кроме глупости.
   Мне мечталось только о том, чтобы снова пройтись, хотя бы несколько минут, дышать редко и глубоко, выкурить сигарету, посмотреть на медленно плывущие облака. В конечном счете, жалость к себе отступает, перестаешь остро чувствовать несправедливость.
   И это хорошо. Здесь можно запутаться, уйти в открытую дверь, никогда не вернуться. Маленькая комната, тусклый свет. Я жил здесь годами, потом куда-то уходил, ведомый красочными снами наяву, но неизменно возвращался, чтобы снова уничтожить себя.
   Конец. Ты добился своего, почему не смеешься? Смотри, как медленно сходит на нет одна иллюзия за другой, словно бусинки на нитке, перебираешь их, осторожничаешь и на каждое прощание есть свое "спасибо". Не трать время на пустые слова. И это тоже, пустые слова.
  
  13
  
   Когда решение принято, уже ничто не может тебе помешать. Становишься водой, что сметает со своего пути все преграды и препятствия, на которые способна жизнь. Весь месяц я наводил справки, подбивал документы и старался придумать себе оправдание.
   Не делай этого, думал я. И внутренний мир жил этим ожиданием несчастья, той самой плотины, могущей остановить воду. Вот только документы приняли, назначили дату рассмотрения дела и пожилая монахиня сказала, что у меня хорошие шансы.
   Всё перевернулось. Безумная идея, глупая, но я уже не мог отступить от неё, предчувствие перемен сгустило воздух вокруг, я чувствовал это новым сердцем. Еще один шаг и от прежней жизни не останется и следа. Именно тогда я решил вернуться в старый город, проститься.
   Ностальгическая прогулка не принесла ни боли, ни воспоминаний. Муравейник продолжает жить, все куда-то спешат, строят планы, меняют светофоры на перекрестках. Я ждал большего, удара в область солнечного сплетения, того, что выбьет меня из колеи.
   Подсознательно я всё еще пытался отменить принятое решение, найти выход из трудного положения, в тот момент, моя другая часть полностью смирилась с этим выбором. Естественно, я мог проведать старые связи, посетить значимые места.
   Вот только я не рассчитывал на встречу с Инес. Она листала книжку в мягкой обложке, неизменный стакан сока и выражение подлинной скуки на лице. Что-то одергивало меня, словно ребенок за рукав куртки, но я все же молча сел рядом.
   Вот это да, удивилась она. И в тот же момент исчез мандраж, если до этого что-то волновалось в груди, то тут же стихло, пришло неожиданное откровение. Не нужно ничего доказывать, как это часто бывает с бывшими парами. У меня всё хорошо, у меня всё еще лучше.
   Такова матрица этих разговоров. Но ведь иногда нужно разбивать привычные связи и даже бессмысленную болтовню превращать в поэзию, кольцо всё еще было на ней, удивительно как мы любим жить в тюрьмах, особенно если глубоко несчастны.
   Не хочешь извиниться? Ты, мать твою, должно быть шутишь. Вот этого сценария мне бы хотелось избежать, потому как это копилось снежным комом, потом он вставал на дороге и оставалось только дождаться весны, когда начнет таять лёд между нами.
   И ничего. Никакого горького осадка, нежности, значение близости сильно преувеличено. Как только человек выпадает из фокуса, уже ничто не может претендовать на подростковое слово "навсегда". Что-то уходит, большая часть, а то, что остается, оно не требует к себе особенного внимания.
   Я перебирал слова, как струны, не рассказывая почти ничего существенного. Очень приятно. Встреча, которой можно было избежать. Город, который следовало оставить за спиной. Вечная осень, пасмурное предчувствие перемен и, конечно, кофе.
   Дым поднимался всё выше, растворяясь под навесом. Уже довольно прохладно для того, чтобы сидеть на улице. Инес спасает свитер, я прячусь под солнцезащитными очками, хотя Солнца становится все меньше и меньше. Скоро зима.
   Мне казалось, что она настойчиво просит меня вырвать её из этого круга. Странные создания, бывает они намеренно изнывают от жажды, стоя по колено в пресной воде. Это было бы насилием, теперь я не играю в эти игры, когда каждый твой поцелуй несет равноценную пощечину.
   Что я мог сказать? У меня есть дочь. Ты и раньше занимала не так много места в моём сердце, а теперь грудь испещрена шрамами, новая жизнь, как еще один лотерейный розыгрыш. Мне очень жаль. Возможно, мне следовало вывесить объявление: "не трать на меня своё драгоценное время".
  
  ***
   Ассоциация производителей или служба по защите прав, кто-то из этих хмурых людей в костюмах, что вечно ищут справедливости и готовы из каждой глупости раздуть слона, начать войну или очередной крестовый поход. Так вот. Кто-то из них мог задать интересующий вопрос.
   И этим вопросом было бы что-то неприятное для Гуидо, умеющего влюбить в себя маленькую девочку, так нежно оберегающую его от несчастья. Они могли бы спросить зачем тебе это, это не совсем по правилам, особенно если учесть, что любовь - это не цель.
   Пожалуй, лучше ему капитулировать. Камнем вниз, прямо в воду.
  
   Паола обладает непревзойденным даром смотреть на тебя так, будто вокруг туман и ориентиры потеряны, забыты и более того, сгинули за ненадобностью. В этот момент чувствуешь себя легче пуха, кажется еще пара минут и воздушным шариком тебя поднимет и унесет поток ветра.
   Суть этой легкости постичь немыслимо. Внезапно обнаруживаешь её в череде траурных вдов, что возводят алтарь своему выбору. Он не был единственным, верным или счастливым. И тем не менее, это остов, благодаря которому земля вращается, и время безжалостно и стремительно.
   Она не из тех, кто умеет ненавидеть или за пару минут достичь точки кипения, совершенно чужая проза на чудном языке. Мы так привязаны к этой планете, что не всегда замечаем легкое вторжение чужаков. Они могли бы править нами, но кодекс чести не позволяет.
   Или что-то еще.
  
  - Тебе стоит перевести этот текст, - говорит Паола, потряхивая книгой в твердой обложке.
  - Аккуратнее, - говорю я. - Слова в ней так ненадежны, что вот-вот выпадут на пол.
  
   И она внимательно смотрит, будто и правда, вот пара предложений, которые уже двадцать лет не даются ни одному переводчику, как диковинный зверь. Собственно, я уже давным-давно начал повторяться, поэтому взял небольшой тайм-аут.
   Чтобы привести мысли в порядок, достаточно одной прогулки. Метафора жизни. Паола сопровождает меня в этих изнурительных перемещениях, внутренний монолог первое время смущался наличию другого существа по правую руку, а после - привык и снова начал вопить во весь голос.
   Смысла никогда не было в единстве систем или брачном контракте, где в невзрачной подписи можно было прочесть историю наших поступков, но не путь к ним, к этому размашистому откровению, которое могло стать венцом жизни или наоборот, погибелью.
  
   Один явился на свет,
   один сгинет во тьме.
  
   Мне не удалось скрыть удивления, когда Селия устало продекламировала его, тогда-то и возникла Паола. Она была в равной степени смущена и впечатлена, ибо ни один ребенок не повторил этих строк. Мы вооружились, начали искать источник: книгу, фильм, радиошоу или одноклассницу.
   Тщетно. Никто не обнаружил себя, поверхность сияла чистой белизной, словно снег, на котором кто-то оставил следы, но наутро опять метель и теперь всё забылось. Возможно, какая-то часть историй заложена в нас изначально, еще до нашего появления на свет.
  
   - Приятно познакомиться, - сказала Паола.
  
   И казалось, она пытается меня удержать от неизбежного падения. Едва я отнял руку, как начал скучать по этой наивной нежности. Они ведь не взрослеют, всегда остаются маленькими девочками, которые души не чают в своих питомцах.
   Помню, мама осыпала розами паркет, просто было такое настроение, а когда смех исчерпал себя, улыбка сошла с лица, то стала собирать эти лепестки, что давались ей с большим трудом. Руки дрожали, а физические упражнения, даже самые невинные, доставляли боль.
  
   - Хороший вечер, - говорит она.
  
   Прохладно. Лениво плывут облака, падают сумерки, но это падение свободно и растянуто во времени. Если есть поперечная линия, что режет надвое, без разрешения и злого умысла, то теперь она едва ощутима, скользит по кронам деревьев, которые еще вчера были только моими.
   Теперь это не так. Бескорыстно отдаю знания за эту веру в податливый текст, который дается с большим трудом, почти на пределе возможностей, но, милая, я не могу остановиться, потому как это равносильно если не смерти, то уходу во тьму.
   Ребенок готов пойти на всё, лишь бы заботливый родитель оставил ночник включенным или чуть-чуть приоткрыть дверь, чтобы ни одно чудовище, вырвавшееся на свободу, не смогло застать тебя врасплох. Даже если душит крик, а проснувшись, не совсем понимаешь эту внезапную немоту.
  
  ***
  
   Эти разрозненные дни и ночи сплетались во что-то цельное, однообразное, подобно совершенно неожиданной мысли, от которой сложно избавиться. Гнетущее отчаянье, приглушенный свет, обрывки вечного разговора. В сущности, порочный круг, что следует разорвать.
   Боль меняла форму и цвет, в какие-то моменты просветления, я становился радаром и мог уловить окружающую действительность. Это не совсем слух, это существо, почти интуиция, когда можно переводить искалеченные фразы с чужого языка.
   Ты складываешь это, придумываешь хвосты, но боль не отступает. Каждое слово становится стоном, в каждом переживании растворяешься без остатка. Умирать предельно страшно. Чем ближе этот предел, тем явственнее проступает надежда на то, что страх отступит.
   И не хочешь этого, даешь обещания, цепляешься за каждый выдох, надеясь на лучшее. Думаю, мои глаза передавали это послание. Я не сдался, я еще борюсь. Во имя чего? Если бы кто-то стоял рядом, это единственное, что я знаю наверняка, мне было бы вдвойне тяжелее.
   Сочувствие лукаво предлагает разделить боль, но это фикция: страдают двое, а умирает один. Никто в этом мире еще не был жаден до боли, еще никто не уклонился от борьбы, даже если в конечном итоге ему пришлось смириться, пришлось уйти.
   Что касается голоса, то он звучал неустанно, водил пальцем по стеклу, сочиняя замысловатые узоры, которые невозможно было прочесть. Вода смывает всё, включая воспоминания. Мне послышалось "bag of bones", взрослым тенором, чувствуя силу и власть.
   И это было прелюдией к первичному состоянию, когда напрочь забыто имя, возраст и род занятий, цели и переменчивая химера желаний - всё несущественно, не имеет значения. Падаешь в себя, кажется это будет правильным объяснением, но и это не совсем верно.
   Я лежал там, в стерильном забвении, поддерживаемый электронным аппаратом, а жизнь медленно испарялась, как это бывает с влагой в особенно щедрый солнечный день, всегда можно заметить это нечеткое марево, мираж для страждущего в пустыне.
   Но чувствовал ли я эту утечку? Боль затмевает, концентрирует внимание на себе, заметает следы. Нет сил, чтобы изменить направление, перебросив хрупкий мостик между "здесь" и "там", но неустанно изнываешь от этой жажды забыться.
   Холодно. Я сделал несколько попыток уйти из реальности, она резко отозвалась в ответ, предупредительный выстрел в висок. Иногда чувствуешь на себе очаги, словно закипаешь сонным вулканом, готовым скинуть с себя забвение и дать волю чувством.
   Своего голоса я не слышал, но мог предположить, что крик парализует восприятие, и тогда время останавливается, во всей полноте можно ощутить смятение жизни, когда пленку поставили на паузу, но человек покинул режиссерский пульт. Могла бы снова включиться, но не решилась.
   Человеку свойственно рассеиваться, как сгустку света, оставалось только засечь период распада, выгадать удобный момент и зафиксировать в памяти. И только потом стараться обыграть его, затереть, но держать крепко, бесцеремонно растрачивая запас сил.
   Я угасал и прекрасно знал об этом. Само знание не всегда вооружает, иногда обезоруживает. Участливо подходят сестры, видимые силуэтами, это больше похоже на процесс угадывания по заранее введенным данным, слова вязнут, а криком не выдохнешь смятение.
   То самое состояние, которое сплетало разрозненные дни и ночи в один клубок боли, один сгусток, рассеивающий облако света, всё тускнеет и сходит на нет. Только пойми меня правильно, молитвы исчерпаны, я не просил избавления, я уже избавлен и прощен. И тихо. Тихо.
  
  14
  
  
   Две пожилые дамы и один внушительного вида толстяк с огромной проплешиной, которая отвлекает внимание от поросячьих глазок, они соревнуются в скорости в тот момент, когда мужчина смотрит на меня поверх папки с делом, находит поддержку у дам и снова пробегает глазами документы.
   Напрасно волновался, хотя в тот момент это было "пиком паники", хотелось крикнуть кодовое слово, только бы прекратить. Выдох, руки в замок и немного успокоиться. Вот так, спокойно, всё будет хорошо, всё правильно. Казалось, я играю себе убаюкивающую мелодию.
   И это действовало. Так много осталось за спиной: все эти консультации, два раза они посмотрели детскую, подбили мою чековую книжку, выяснили состояние здоровья, о чем я особенно болезненно переживал. Нет. И здесь ничего не найдено, я выходил "человеком без изъяна".
   Всё это время я старался выбраться из своего кокона и взглянуть на эти манипуляции со стороны, как бы прикидывая свои шансы, пробуя на вес эту ношу, словно сначала воображаемый суд выдаст мне положительное решение, потом визуализирует суд реальный.
   При этом я не ожидал, что комиссия будет смотреться так комично, как только толстяк жестом пригласил меня войти, что-то свалилось с плеч, но к черту, как только они провели перекрестный обстрел эта непомерная тяжесть снова удобно угнездилась на сердце. Ну что за напасть? Обидно.
   Я отвечал сдержанно, постоянно одергивая себя от навязчивой мысли взглянуть на часы. Это одна из тех вредных привычек, которая постоянно расстраивает моих собеседников, даже подумалось, а не помолиться ли за понимание, они ведь прочли мою медицинскую карту.
   Значит, в этом не будет выражения скуки или занятости, ибо всё, что у меня есть - перед ними. Складывалось ощущение, немного занятное и действительно не к месту, будто это я нахожусь под опекой, будто эту мою судьбу готовы вверить в руки ребенка.
   Так оно и будет. Так и будет. Только я еще не знаю этого, а нервно сражаюсь со временем, пытаясь не выдать себя, в этот же момент железный ремешок прожигает левое запястье. Воображение рисует ожог, дамы почтительно молчат, предоставляя мужчинам вести непринужденный разговор.
   Это формальность, в сотый говорит толстяк и снова выдвигает предположение, будто мне суждено знать о том, что может случиться, а что нет. И я придумываю ответы, в ряд становятся няни, воспитатели и домработницы, показываю ключи от автомобиля.
   Еще раз намекаю о том, что моя работа не требует пунктуальности, никто не ставит передо мной конкретные сроки. Приходится отмести предположение, что в моих услугах попросту перестанут нуждаться. Об этом мы говорим дольше всего. В конечном счете, я сдаюсь, мне не составит труда найти что-то еще.
   Наконец, она выходит под руку с одной из пожилых дам, исчезновение которой мне не сразу удалось заметить. Смотрит немного опасливо, постепенно узнавая, я тут же достаю игрушку из пакета и здороваюсь, вытягиваю из себя улыбку и чувствую как дрожит голос.
   Господи, еще никогда так сильно не волновался, еще никогда не было так страшно. Это Гуидо, говорю я, показывая ей плюшевого лисенка. Он очень-очень сильно тебя ждал, а сейчас сильно волнуется. Всё вылетает из головы, даже как ставить собственную подпись. Как тебя зовут, спрашиваю я.
   Селия, спокойно отвечает она.
  
  ***
  
   Книга Теней. Кажется, я не сдержал обещания, но это не страшно. Так и оставим. Что-то заставило меня, ударило током, непреодолимой силой влекло к этой задаче, которая способна унять гонор даже самого выдающегося чтеца. О, нам свойственно мнить себя Богами.
   И пока купаешься в лучах славы, ошалевший от фотовспышек внимания, кто-то непременно тянется вверх, чтобы занять твое место. План предельно прост, освободить этот текст, дать ему дорогу, зеленым светом и свежим ветром по проводам. Иди, лети.
   Помню, еще в школе, какая-то девочка начитывала мантру: "Это тест, это тест!".
  
   В какой-то момент незаметно соскальзываешь в мир грёз, где безошибочно идентифицируешь капли пота на спине как вожделение. Думаю, со стороны это похоже на борьбу, но это не совсем верно, оставаться в стороне и наблюдать, какое-то извращенное восприятие действительности.
   Итак, не наблюдатель, а участник. Всё переворачивается, это поэзия, где слова-образы играют произношением, удары плети на последний слог и неизбежная кульминация, когда двое пытаются отдышаться от этого счастья, единая цель достигнута.
  
   Я легко соглашусь с твоим решением, даже если этим решением будет принимать решения за меня. Паола очень легко меня вычислила, пока я сдерживал смех, раздался телефонный звонок и она выбралась из моих объятий, чтобы помочь престарелой соседке найти черепаху или очки, не важно.
   Окружающие предметы смотрели враждебно, что часто бывает, когда хозяина нет дома. Незнакомые запахи, шум улицы, подступающая к горлу зима. Пожалуй, доброжелательно смотрелась только репродукция Барнетта Ньюмана, мне нравился этот очаровательный разлом.
  
   Три-четыре ночи я провел здесь, еще не всё сошлось, склеилось, поэтому внезапное одиночество казалось гнетущим. Селия бы это оценила, разбить любое молчание, как хрустальную вазу на сотни, тысячи осколков звенящего смеха. И я снова планирую день, воображая как скулит маленький пёс.
   Что касается текста, то это полный провал, хотя издатель считает иначе. На моей Луне, что похвала, что критика - одно. Всё еще чувствовалось, переживалось, чего-то не хватает. Можно заговаривать себя до потери концентрации, не останавливайся.
   Стерты пространственно-временные рамки, именно это обстоятельство виделось мне особенно привлекательным, пусть подсознательно я мог угадать место действия, но под одним слоем обнаруживался другой, потом третий и знак бесконечности, насколько хватает образования.
   Не всё можно прочесть только глазами. Есть какой-то дух, незримый, но явственный. То, что остается с тобой, когда уводишь внимание в сторону, словно непокорное животное на поводке. Или мягко закрываешь книгу, как дверь, боясь потревожить восторг и чувство утраты.
  
   Вечером кто-то выворачивает ручку громкости на всю, часам к пяти утра всё угасает и снова, в семь, начинается постепенное нарастание. Океанские волны, процесс жизнедеятельности. Мне хотелось всего нескольких истин, каждая из которых не смогла бы озадачить небесное войско.
   Скажем, вырвать тени слов и впустить в оптический прицел, но не стрелять, а просто смотреть на них. Иногда под этим взглядом, бесформенные и чужие, они начинают переливаться всеми цветами радуги и радовать глаз. О, это безмерное чувство счастья.
   Полузабытое, потерянное.
  
   Паола вернулась с бутылкой кьянти и копченым сыром, вознаграждение за успешные поиски очков (или черепахи). Бокал смотрелся сиротливо, но я готов разделить тайну, это всегда легко предугадать. И планы-планы, нагромождение информации, как обстановка человека, страдающего compulsive hoarding.
   Бессмысленное накопительство планов на завтра, нужно лечить это недомогание. Налипло на языке, переезжай ко мне, аргументировано так, с расстановкой и тактом. Пока красное вино задавало настроение, а вечер казался обжигающе прекрасным, почти до дрожи.
   Ибо если не сейчас, то когда?
  
  ***
  
   Пересадка сердца. Sotto voce. Невозможно сосредоточиться, пока по телу проходят электрические разряды боли, пытаешься отследить источник, но это задача Бога, поэтому ничего не получается. Только бы погрузиться в сон и застыть, как памятник.
   Мимо проходят часы и минуты, как случайные прохожие, надменно и холодно, ничего не имеет значения. Тогда мне казалось, что единственное о чем стоит говорить - смерть, всё остальное нужно костью бросить своре черных собак, пусть грызутся.
   И я закрываю глаза. Теперь нет воспоминаний, нет молитв. Маленькое кружевное отчаянье, винтажное, из прошлого века, из другой жизни. Возможно, когда-то я уже умирал, осталось только надеяться на светлое мгновение и всё вернется.
   Гроза. Господи! Стало светло и еще один пронзительный крик, по лицам скользит понимание, так бывает с теми, кто внимательно слушает шутку, но смеется раньше времени. В общем, я мог прочесть что дело плохо, но мне не страшно. Мне всегда хотелось быть тем, кому не страшно.
   И я закрываю глаза. По воде каноэ, по воздуху аэростат. Тени царапают стены, оставляя влажные чернильные кляксы. Я дотрагиваюсь рукой и принимаю в себя очередную историю. Сейчас это не кажется таким же важным, как несколько лет тому назад.
   Что с того? Временами мы светлеем, когда нет страдания, но поднимается глупость, огромным морским чудовищем. Я что-то слышал об этом, видел в декорациях движущихся картинок, а диктор в этот момент вырабатывал рефлекс к невосприимчивости речи.
   Как всё бессмысленно, как безнадежно. Если бы только знать где здесь дверь, открыть её и увидеть свет, но ничего такого не происходило и это досадное недоразумение вымело пыль надежды. Смотри на этот танец, как песок сквозь пальцы, он не останется с тобой.
   И я закрываю глаза. Обними меня, только держи крепче, словно кто-то пытается меня отнять. К вопросу о подлинности, возмущенно тряс головой и ждал девочку из моих снов, но там целый мир, в котором она запуталась. Я жалею о том, что не смог ей помочь.
   Всё не успеваю подвести итог. Можно расставить точки, вывести мораль и принять порцию шумных восторгов. Только подарки обязывают, лесть вяжет по рукам, свинец влажных признаний и беспокойная ночь. Они не простили, но я уже отпустил. Беги-беги, не оборачивайся.
   Больно-то как. Господи! Мне так нравится смотреть на тебя, на все эти забавные откровения за каждым разговором, вдыхать запах непрочитанных книг и застывать подобно картинке, когда нет сил её выключить, когда утро шокирует и никто не делает ремонт раньше одиннадцати.
   И я закрываю глаза. Всё в себе, очередной наплыв смелости и косатка выбирается на поверхность, смотри какая красивая, живая. Я завороженно оглядываюсь в поиске света, а тут только океан и абсолютная тишина. Спасибо, спасибо за это.
   Я не мог контролировать этот поток сознания. Нарушен какой-то механизм, ум отчаянно стремится заполнить пустоты и выдать какое-то объяснение, причесать реальность. Такова жизнь. Вы могли бы услышать это в свежем выпуске новостей, но не факт.
   Нужно что-то сказать. Не бойтесь! Я не стану тревожить, когда всё так складно и сходят на нет туманы, а она задерживает дыхание. Всего на минуту, но я замечаю и разбирает смех, в панике собираюсь не выдать себя, оставляя пару строк для её милых наблюдений.
  
   Когда я проснусь, зима. Как осторожно они путают следы или один идет за другим, цепочкой и скоро-скоро настанет твоя очередь. И это хорошо, потому как в бок не упирается ствол автомата, а многое хочется изменить, события и места, но я оставлю её имя, оставлю.
   Когда я проснусь, зима. Это никогда не закончится. Всё, что вы называете любовью можно заметит любым словом, потом страдать от безответной утраты, умирать за фарс и испытывать взгляд. Прости. Слышишь? Это последний удар.
   Прощай! Если я проснусь, зима...
  
   PS. Чье во мне сердце? Теперь я вынужден просыпаться с этим вопросом. Потом долго, беззвучно лежу в предрассветной мгле, слушая размеренные удары. Идет время, идет жизнь. Постепенно просыпается мир за окном, слышны двери подъезда, автомобильные сигнализации, шаги по снегу, лай собак.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"