Этим вечером внимание товарища Сталина больше прочего отвлекала незаурядной глупости история, случившаяся совсем недавно в одном подмосковном дачном поселке.
Из докладов, числом три, усматривалось, что с двадцать пятого на двадцать шестое мая текущего 1958 года три футболиста - защитник ВВС Огоньков, правый крайний "Спартака" Татушин и центрфорвард "Торпедо" Стрельцов провели на даче какого-то авиационного лейтенанта нескучную ночь с шампанским, портвейном, водкой, коньяком, старкой и бабами. Наутро от одной из девиц куда положено поступило заявление о неоднократно допущенном центрфорвардом нетактичном и унизительном отношении к ней сначала как к девице, а затем и как к женщине, в связи с чем органами прокуратуры возбуждено уголовное дело, а Стрельцов задержан прямо на базе сборной к вящему обалдению всех при сем присутствовавших и доставлен пока что в холодную в Мытищах.
Пикантности истории много добавлял тот факт, что все трое являлись основными игроками сборной, которой через считанные дни предстояло отправиться в буржуазную Швецию, где и дебютировать на чемпионате мира. Отправиться предстояло отнюдь не за тем, чтобы срамить Родину вторым и иными неподобающими местами. Соответствующие шансы без Стрельцова выглядели несколько менее весомыми. Всеми имевшими отношение и то и другое сознавалось настолько исчерпывающе, что нимало не нуждалось в произнесении вслух.
"Добро" на участие в этом чемпионате не далось ему легко.
После вселенского позора шестилетней давности в Финляндии, когда посланцы первого в мире социалистического государства на глазах всего света в тяжелейшей двухдневной драке проиграли прихвостням кровавой собаки Тито, сборную заодно с бабелевским реликтом ЦДСА пришлось разогнать к непотребной родственнице. Если бы время спустя командующий ВВС Московского военного округа под личную ответственность не убедил отца дать футболистам шанс реабилитироваться на следующей Олимпиаде, а те бы им не воспользовались должным образом, глядишь, и по сию пору слово "сборная" в лексиконе ответственных товарищей значилось бы с примечанием "устаревшее".
Однако обошлось. В Мельбурне таки взяли "золото", и не абы как, а через труп прихвостней кровавой собаки. Маршал Василевский в хорошую минуту заикнулся вождю о восстановлении главной армейской команды и получил разрешение таковую воссоздать на базе Военно-ветеринарной академии и заявить в первенство Москвы среди коллективов физкультуры, где она, как всякому известно, и ныне с переменным успехом соперничает с коллективами заводов, газет и пароходов. Чувство юмора у товарища Сталина с годами отнюдь не притупилось.
Генерал-лейтенант получил очередную звездочку и стал заместителем командующего ВВС по боевой подготовке, а заодно - и заместителем председателя Олимпийского комитета СССР. За столом никто у нас не лишний, по заслугам каждый награжден.
Против обоснованных опасений, в новом качестве Василий Иосифович стал буянить наблюдаемо меньше. И уделял актуальным вопросам физкультурного движения куда больше внимания, чем боевой подготовке. Что едва ли слишком вредило последней.
А сборная была на действительно хорошем ходу. Бесспорная харизма Боброва, давнего протеже генерал-полковника, сменившего Качалина на тренерском эшафоте прошлой осенью после совсем не обязательного поражения от Польши в отборочном матче, казалось, стала последним штрихом, потребным для явления обалдевшим европам команды-созвездия. И вот теперь...
Из трех сигналов один представлял собой "мы-тута-невиноватые" докладную записку товарищей Романова и Гранаткина на имя курирующего спорт в ПБ товарища Микояна. Второй - скрупулезно выполненный перечень всех предыдущих действительных, преувеличенных и выдуманных безобразий Эдика, а за глаза и одних действительных в общем хватало - исходил из канцелярии товарища Берии, вырастившего на него изрядный клык за неоднократные отказы перейти в "Динамо". Третий, устный и эмоциональный, принадлежал генерал-полковнику, не только лучше иных знавшему парню цену, но за неоднократные отказы от райских условий в ВВС беспредельно его уважавшему.
Вопрос обсуждался на ближней даче. Присутствие генерал-полковника было уместнее там, чем в Кремле.
- Если женщина едет за сорок километров от Москвы с ночевкой... - раздумчиво проговорил Сталин в такт неспешным и неслышным шагам вдоль книжного шкафа.
Решения в его словах еще не было.
- Советский закон стоит на страже личной неприкосновенности женщины, куда бы и с кем бы она ни ехала, - подал голос товарищ Берия. - Я за то, чтобы судить мерзавца показательным судом.
Товарищ Хрущев не замедлил подъелдыкнуть блеющей скороговорочкой. Исключительно для этой цели, собственно, и был взят товарищем Берия на заседание.
- Вот, эта, в самом деле, такого быть у нас не должно, шоб нельзя судить было. Судить по всей строгости закона, шоб остальные, едрёна, всю жизнь по одной половице ходить приучились! А если, значить, он думает, что ему сквозь пальцы будут спускать, то и подавно пущай о кузькиной матери представление возымеет! Бугаёв этих Родина, понимаешь, кормит, создает условия, орденами награждает, а они в благодарность на правила социалистического общежития ложат, извиняюсь...
- Товарищ Чкалов, - от звука сталинского голоса из угла Никита Сергеевич моментально поперхнулся, да и попробовал бы не поперхнуться, - тоже не всегда являл собой образец социалистического общежития. Некоторые товарищи в свое время... тоже очень настойчиво требовали примерно наказать товарища Чкалова за его отдельные выходки. Тем не менее взяла верх точка зрения, что при всех своих недостатках в быту товарищ Чкалов, занимаясь своим делом - ви-и хорошо меня понимаете, товарищ Хрущев? - приносит пользу и славу Родине. И за штурвалом делает это гораздо лучше, чем мог бы с топором.
Поэтому предлагается... вопрос о товарище Стрельцове поставить правильно, а именно. Где, в каком своем качестве этот товарищ способен послужить Родине наилучшим образом. Есть мнение, что лучше всего это ему удастся в своем нынешнем качестве. А с прокуратурой... мы постараемся договориться.
Доклад товарища Берия украсила резолюция: "Тов. Руденко. Закон у нас для всех один. Но и т. Стрельцов в сборной СССР тоже один. Прошу принять это обстоятельство во внимание при разборе данного дела. И. Ст."
- Полагаю, что, несмотря на свою завидную молодость, товарищ Стрельцов может и должен осознать всю глубину оказанного ему доверия...
В течение всего заседания генерал-полковник не произнес ни слова.
- Эдик, бля, ты понял?! Твою бога душу мать во все места - ты - все - хорошо - понял?!!
Никто, собственно, и не обещал, что будет легко.
Выход из группы с Бразилией, Англией и Австрией сам по себе не выглядел тривиальной задачей. Мало этого, не задрать персонально двуспального английского лёву было совершенно невозможно по тем же примерно причинам, по каким в свое время было невозможно не пристрелить кровавую собаку Тито в лице поминавшихся прихвостней.
...Море тесно само по себе. А когда там сталкиваются интересы двух стран, чьи политические амбиции основаны на полном, полнее не бывает, комплекте средств их реализации, то теснота становится ощутимой физически. Это зачастую приводит к столкновениям. Привело и на сей раз.
30 октября 1956 года эскадренный миноносец ея величества "Виджилент" получил задачу перехватить советский транспорт "Днепр", на котором, по абсолютно точным сведениям, находилось свыше восьми тысяч тонн военных грузов, предназначенных для Египта. Перехват, видимо, был призван продемонстрировать решимость Британии защищать собственные интересы.
О том, что СССР может дать эскорт транспорту с грузом военной контрабанды, никто и помыслить не смог, а потому, когда из громоздящихся на горизонте туч вдруг вырос чудовищно длинный силуэт, увенчанный тремя тяжелыми башнями и пирамидальной надстройкой, первым чувством англичан было безмерное удивление. А потом... потом случилось что-то. Может, эсминец, одурев от собственной наглости, положил залп под форштевень "Днепра". Может, у кого-то на "Сталинграде" не выдержали нервы. Во всяком случае, после двух двенадцатидюймовых попаданий спасённых на эсминце не было, а на линейном крейсере на удивление единодушно постфактум приписывали честь первого залпа противнику.
На эскалацию никто не пошел - англичанам нечего было противопоставить ядерному потенциалу СССР, американцы в египетском вопросе англичан не поддерживали, а товарища Сталина итоги вполне устроили. Поэтому самым значительным последствием, для британских налогоплательщиков в особенности, стала реанимация программы строительства кораблей линейного класса для ВМФ Ее Величества.
Но вот отношения двух стран после случившегося нельзя было назвать даже очень плохими.
В силу сказанного в "Правде" вполне органично смотрелось кукрыниксовское творчество на злобу дня, где Елизавета Георгиевна в характерном наряде профессионалки из Сохо отчаянно кадрила Эйзенхауэра, каковой, несомненно, будучи отпетым поджигателем войны, в состоянии советско-британских отношений в данный конкретный момент виновен все же не был. Для вящего, следует полагать, боевого духа карикатура вышла седьмого июня, накануне игры с Англией, и со всей неизбежностью успела попасть в раздевалки.
Уязвленная британская гордость - фактор сильнодействующий. На четвертой минуте после аптекарски выверенного диагонального паса сорокадвухлетнего Мэттьюза Крижевский боднул воздух, а Кеван самым краешком не успевшего толком растрепаться рыжего набриолиненного пробора метров с семи отправил мяч впритирку со штангой.
Сэр Уинстон, чьи приуроченные к происходящему многоэтажные инвективы в сегодняшнем "Таймс" про покусившихся на игру джентльменов большевистских гуннов ни в чем не уступали карикатуре Кукрыниксов, удовлетворенно хрюкнул в ложе для почетных гостей.
Всеволод Михайлович на своей скамейке совершил сложно описуемое телодвижение, соединив в нем досаду и на случившееся и на невозможность, не то что тринадцать лет назад, лично показать супостату, почем фунт сладкого. (Бобров, понятно, не мог слышать перекрывшей в эту самую минуту артистические обертона Синявского тирады Лаврентия Павловича, заметившего, что если пчелы и мед являются говном, то и пасечник всенепременно также. Оно и к лучшему, пожалуй.)
А Яшин только рукой махнул.
Сеча бысть зла, люта и на редкость лишена осмысленности. Ледяная аристократическая ярость своры бульдогов с родословными длиннее павлиньего хвоста сшиблась с чувством локтя стаи хитрющих, отчаянных до окаянства, фантастически живучих дворняг, из поколения в поколение как никто умеющих сдохнуть, но уж чужого разорвать. В общем, в обеих штрафных мяч оказывался в порядке нечастого исключения. Зато ребра и прочее - трещали.
Дважды, в конце первого тайма и середине второго, Эдик танком, строжайше по прямой, вламывался в штрафную, оставляя клочья майки в руках защитников. Один мяч, черт его знает как, вытащил вратарь, второй напоролся на какую-то из немалочисленных кочек гетеборгской поляны и ушел в молоко. Не его это был день. И вообще не наш.
За какие-то минуты до конца и неминуемых щедрых оргвыводов беспрерывно уже наседавшим мужикам в красном была оказана крайне своевременная интернациональная помощь.
Верхняя треть плеча отношение к руке имеет ли? Ни хрена, скажет защитник. А то, возразит нападающий. То ли судья в молодости впереди играл, то ли чувство международной солидарности трудящихся у братского венгра наконец сработало, но свистнуть свистнул. Безукоризненный технарь Сальников издевательски направил мяч с точки по назначению транзитом от перекладины (возглавлявший советскую делегацию генерал-полковник и выматериться не успел). Тем дело и кончилось.
- Отбились, парни, - выдохнул Бобров в раздевалке. - Горжусь. Дальше будет легче, увидите.
Дальше в самом деле стало легче. Одиннадцатого в дремотном полудеревенском Буросе оттоптались на австрийцах. Эдик забил два ("От так держать!" - несогласованным хором высказались по окончании генерал-полковник, политрук, тренеры, врач и, кажется, сапожник команды), по голу добавили Ильин и бесценный торпедовский партнер Козьма.
После того, как несколькими часами позже бразильцы с англичанами скатали довольно пустую ничью, расклады перед последней игрой в группе высветились следующие. Победа над Бразилией означала первое место в группе и соперника поприятнее в четвертьфинале. Ничья выводила на первое место, если англичане не обыгрывали Австрию с разницей в пять мячей и больше, в последнее верилось с большим трудом. Поражение оставляло шансы на стыковую с Англией за четвертьфинал, только если австрийцы цепляли с ней хотя бы ничью, на что надеяться сколько-нибудь серьезных оснований и подавно не было.
Стоит ли говорить, что последний вариант никем не рассматривался даже в порядке черного юмора.
А бразильцы оказались по-настоящему хороши. Никем ранее не виденный тощий кривоногий черт на правом краю трижды за первые три минуты играючи накрутил оппонента и в последнем эпизоде выложил в штрафную мяч на таком блюдечке, что осталось только ногу подставить.
Черту пришлось по-нашему, по-большевистски, въехать шипами в ахилл. Кузнецова с поля, понятно, выгнали, черта - унесли и более не приносили. Итого минус один с каждой стороны.
Почти волшебную технику пришлось крыть запредельной самоотдачей. Импровизацию - вековой пехотной выносливостью. Простую до гениальности тактику осталось бы крыть только пятиэтажным, но в игре десять на десять непревзойденность системы 4-2-4 выглядела куда менее очевидной.
Игра, одним словом, была равной. Моменты у тех и других ворот возникали почти в одинаковой пропорции, вратари не то чтобы творили чудеса, но при необходимости выручали, с трибун происходящее вполне смотрелось. Только уже к концу тайма бразильцы выглядели заметно набегавшимися.
Правда, бразильская защита - совсем не подарок и тогда, когда играет она уже на морально-волевых. Держали плотно, без дураков, с подстраховкой, норовя сыграть на опережение, в крайнем случае атаковать в момент приема. Не разгуляешься.
Вот и сейчас, за невеликие минуты до свистка на перерыв, двое здоровенных лбов в желтом - ни дать ни взять вологодский конвой, кабы были европеоидами - методично отжимали получившего на линии штрафной мяч из глубины Эдика на фланг. В штрафной - битком, атака затянулась, не ворвешься. И скорости не набрать, мяч принял стоя.
Поэтому увести их на край оглядываться ни к чему мне ли не знать где сейчас будет Козьма обязан быть чтобы приложился как следует ему надо дать чуть на ход... это только пяточкой... жри, ловила!!! стряхнул Валя паутину!
Второй тайм получился едва ли не самым тяжким за весь чемпионат. Мяча Стрельцов почти не видел. Одни бразильцы знают, под какие проценты взаймы у будущего, но в командной скорости наших они ухитрились превзойти. Со всеми вытекающими.
На их злосчастье, Лев Иванович играл. Так, как умеет. Так, как умеет он один.
А минуте на семьдесят какой-то у до полусмерти умученного от Диди Нетто прошла длиннющая диагональ направо. Татушин предсказуемо выиграл спринт и почти от лицевой, боковым зрением уловив отвлекающий защиту рывок Эдика, повесил "парашют" на дальний угол штрафной. Оставшийся свободным Ильин получил бездну времени принять, обработать на шаге и вогнать под перекладину.
Весь эпизод уложился от силы секунд в шесть.
- Спартачи! - восхищенно выдохнул генерал-полковник, прооравшись со всем "Уллеви" вместе.
Остаток тайма легче не было ничуть. Однако отбились. Поскольку Англия неожиданно не сумела победить Австрию, да и ничью, которая означала англо-бразильскую переигровку за второе место, добыла с превеликим трудом, вовсе сраженными горем бразильцы по итогам все же не выглядели.
...Четвертьфинальным соперником более чем неожиданно оказался Уэльс, что в смысле политического контекста, понятно, от Англии не отличалось нисколько. Правда, в плане сугубо футбольном ("куда конь с копытом, туда и рак с клешней" - заметил по этому поводу один человек в Москве) очередной оппонент котировался заметно ниже.
Переигровка Уэльса с действующим вице-чемпионом мира Венгерской Народной Республикой за второе место в их группе сама по себе была подарком судьбы, поскольку имела место ни много ни мало за сорок восемь часов до четвертьфинала (наши к этому моменту восстанавливались уже двое суток). Однако на всякий случай судивший переигровку товарищ Латышев получил откуда следует строжайшее указание свистеть ровно то, что видит, равным образом воздержаться от помощи как Уэльсу из ложного патриотизма, так и Венгрии из ложной солидарности, почвы для брехни и инсинуаций продажной буржуазной прессе тем самым не давать. Своими же силами команда братской страны во главе с Пушкашем и Кочишем, удивительно не похожая на самих себя четырехлетней давности, ухитрилась не справиться. 1:2 - и осталось только надеяться, что по повинным головам товарищ Ракоши не настучит слишком больно.
Было исчерпывающе ясно, что валлийцы вдесятером глухо сядут на свои ворота и будут уповать на боженьку. Было ясно не менее исчерпывающе, что ничем хорошим это для них все равно не кончится. Когда в середине второго тайма Эдик подкараулил отскок в переполненной штрафной и ахнул с носка, всеми, а соперниками едва ли не в первую очередь, это было воспринято как не должное даже, а неизбежное. До самого свистка ни одной внятной попытки отыграться так и не воспоследовало.
На следующий день, двадцатого, прилетели в Стокгольм на полуфинал. Встречающего автобуса в аэропорту не оказалось в помине. Пока администратор сборной от души крыл представителя оргкомитета, а тот грозно лопотал что-то в телефон, а на том конце провода реагировали, команда естественным образом расфокусировалась по аэровокзалу.
Оказалось, что встречать советских должен был автобус, который только что привез в аэропорт окончательно отдуплившихся на этом чемпионате бразильцев. То ли банальнейшая провокация была налицо, то ли шоферу задачу недоразъяснили, только уехал он, наших не дожидаясь. Другой автобус выедет из Стокгольма сию минуту, примите глубочайшие извинения за допущенное недоразумение.
Минут через сорок, когда по самое некуда нагулявшаяся по окрестностям сборная начала грузиться, Эдика в поле зрения не оказалось. Поаукав слегка, человек пять-шесть из руководства разбрелись на поиски. Чутье не обмануло генерал-полковника, направившегося прямиком в бар.
Столик у окна. Идеологически по меньшей мере подозрительная смирноффка: одна двадцатая часть ведра давно доедена, другая употреблена хорошо за половину. Необильная, но мудреная закусь - похоже на салат на основе лосося.
Эдик, свободной от рюмки рукой приобняв за плечи здоровенного, но совсем на вид молоденького негра с остановившимся, будто парализованным, взглядом, что-то втолковывал в утешительной тональности. Генерал-полковнику пришлось порядком напрячь память, чтобы в негритенке в легкой желто-зеленой куртке, который будто и не замечал собственных слез в три ручья, узнать бразильского нападающего, несмотря на все свои действительно недюжинные старания, начисто съеденного на поле неброским, но безупречно надежным динамовцем Виктором Царевым.
- Братка... Брось это, ну? С Витей мне, думаешь, легче бывает? Все у тебя будет еще. Мудила у вас тренер, что больше тебя не ставил, кого хочешь спроси. Ты сыграл бы, я, что ли, не вижу. Годиков тебе семнадцать? Меня в семнадцать только-только к мастерам подпускали, а ты вон куда уже махнул, да еще со сборной. ...Забрать бы тебя к нам, а? Черта тебе в вашем капитализме? Что негр - ерунда, нет у нас ни черных, ни цветных, был бы человек правильный... Ну давай еще по маленькой... Во, я же вижу - парень наш. Заешь, заешь сразу. Да еще я Эдик, ты Эдсон, считай - тезки. Я о чем? Как подучишь язык - вечернюю школу кончишь, аттестат дадут. В комсомол вступишь, к нам на "Фрезер" определим - я бы в завкоме словцо замолвил, а там через годик и пятый разряд дадут - плохо ли? Беленькую пить научим по-правильному - не под дрянь эту ихнюю маринованную, а под огурчик, да с укропом, да под сало или икорку паюсную, да корочкой черной занюхать - это, тезка, да, с морозца тем более... Ты и снега в глаза не видел небось? Со временем женили бы на нашей, на русской... Я, братка, по свету пока не так чтобы много поездил, только уже накрепко на носу зарубил, что нашей бабе ни одна заморская прошмандовка в подметки не сгодится. Хотя и у нас разные бывают, да. Ну ты, как увидишь, все равно поймешь... А в "Торпедо" к нам бы тебя сосватать, эх... Комнату с пропиской получишь тут же, без всяких, потом год, два от силы - квартиру дадут, квартиру в Москве, понимаешь, а там, глядишь, и "Волгу" без очереди выбьют, только играй. Ты Козьму нашего видел, он вам банку еще положил? Представляешь, каких можно делов втроем наворочать? Лев Иваныч уж на что вратарь нешутейный, а и тот от такой атаки с ума сойдет... Эй, тезка, ты что?.. Ну не дури, открывай глаза, тяпнули-то слегка. Охбля, спит... Что мне делать-то с тобой, а? Эй, мистер... ком цу мир... трах твою в пять, как ему объяснить-то... Бразилия, футбол, водка, капут - ферштеен? Ой... Василь Ёсич...
- Пойдем, Эдик, автобус ждет. Знаешь, в чем разница между вами? Литр врезали - тебя на поле можно выпускать, а его на порядочную губу не примут, потому что весь белый свет вот-вот облюет. Поэтому ты - это ты, а он... в общем, бабушка надвое сказала. И все равно, красавец, смотри у меня, трам-тарарам, чтобы больше ни в одном глазу! Ох смотри! ...А ну пшел отсюда штопором, эдак-переэдак! - Последнее с недвусмысленным замахом заодно относилось к невесть откуда взявшемуся трепангу пера, под шумок наведшему было "лейку" на участников и поле боестолкновения с Ивашкой Хмельницким.
- Василий Иосифович, да понимаю я все... Не повторится, слово. Просто жалко парнишку стало. Вижу - того гляди руки на себя наложит. А так в самолете проспится, если сообразит - поправится, а там понемногу и в чувство придет. Из него ж такой игрочина скоро вырастет, помянете потом мое слово...
Полуфинал получился каким-то будничным. "Правда" вдохновила ширнармассы отрывком из стремительно спивающегося Соболева об обуржуазивании и нынешней реакционной сущности марсельезы, левый защитник французов превосходил Татушина габаритами, техникой и татуировками, но только не скоростью, в связи с чем очень быстро украсил задницу многочисленными зелеными пятнами, а Войнов и Сальников уже в первом тайме без видимых шансов для вратаря замкнули по прострелу справа.
После перерыва отметился и Эдик, продавив по дороге соперников примерно троих. Гол Фонтэна на последних минутах поднял настроение разве что ему самому.
Через считанные часы оказалось, что все уже сделанное было сущими цветочками.
Потому что из второго полуфинала до донышка выложившиеся в предыдущей игре с Бразилией шведы выпустили сборную ФРГ. Младших братьев юберменшей, миллионами гниющих к востоку от Эльбы. (И не только младших братьев: иные успели понюхать и Восточного фронта, и русского плена.) Чемпионов мира.
Фанатически, как фюрер и завещал, стремящихся к реваншу хотя бы на поле.
Едва закончились полуфиналы, не добивший союзников и недобитый нашими обергруппенфюрер Дитрих разразился в паре десятков ведущих западногерманских газет длиннейшим потоком сознания. "У русских не будет тройного численного превосходства. Они не смеют надеяться ни на бескрайнюю грязь, ни на сибирский мороз, ни на удары в нашу спину... Униженная и разорванная, нация смотрит на вас, затаив дыхание. На поле Стокгольма может состояться подлинное возрождение торжествующего германского духа. И поэтому оно должно состояться!"
При таком раскладе поражение становилось немыслимым втройне. Не из трепета перед последствиями, понятно. Ровно потому, что после смотреть в глаза согражданам было бы куда как непросто. А мужикам после тридцати - в особенности.
Вождь понимал это лучше многих.
Поэтому накануне финала в стокгольмском аэропорту один за другим приземлились шесть Ту-104. Группу поддержки составили семь с лишним сотен участников парада Победы в полной парадной и при всех иконостасах, привычно титаническим трудом товарища Штеменко (впрочем, из товарищей Громыко и Гранаткина вопросы виз и билетов соответственно, да с учетом сроков, крови выпили не меньше) собранные из близстоличных военных округов по критерию суточной транспортной доступности.
Первым спустившийся с трапа полководец с тремя Золотыми Звездами был немедля взят в оборот репортерской толпой.
- Господин маршал, как вам успела понравиться Швеция?
- Аэродром хороший. Десантная дивизия за сорок минут сядет.
- Чего вы ждете от финала?
- Безоговорочной капитуляции. Им не привыкать.
- Абер, герр фельдмаршал, последний раз вы иметь союзники...
- Это ничего. Они старались не слишком мешать.
...Без многозвездных толп в раздевалке, по счастью, обошлось. К собственно установке на игру прямого отношения не имело лишь оглашение телеграммы из Москвы, одной-единственной. Лучше меньше, да лучше.
- Сыграйте в свою силу, - напутствовал Бобров. - Как умеете. Этого им хватит.
Глаза в глаза в центральном круге. Первый свисток. Первый пас. Первый рывок. Первый стык и первые синяки - это завтра они раскрасятся семицветно и будут давать о себе знать при каждом шаге, а сейчас сознанию не до болевых рецепторов. Первый подкат. Первые струйки пота. Первые торопливые глотки у боковой. Первый угловой...
Минут около двадцати мысль от исполнения заметно и обоюдно отставала. Больше трех-четырех точных пасов подряд ни с одной стороны не проходило, по аутам мяч летал с регулярностью маятника, на моменты не было и намека; не будь происходящее финалом чемпионата мира, внимание оно привлекало бы мало.
Сумбур вместо музыки разом сошел на нет, когда метрах в семи от чужой штрафной уронили Сальникова.
Подошедший к мячу Нетто взялся расставлять партнеров с едва ли не большей основательностью, чем Геркенрат - устанавливать "стенку". Свисток на выполнение штрафного не ускорил его в этом деле нимало: аккуратизм капитана вошел в поговорку у всех, кто хоть раз встречался с ним на поле.
И когда не только чужие, но и свои начали уставать гадать, кому же из них предстоит бороться за верховой мяч...
а вратарь едва открыл рот, дабы обратить внимание Шнеллингера на подозрительно ушедшего далеко на фланг Иванова...
годы спустя Бобров сравнит исполнение с кистевым броском...
без разбега и почти без замаха...
через головы...
Геркенрату осталось только обалдевать сего числа...
судья, поколебавшись мгновение, показал на центр...
а пятьдесят с лишним тысяч человек грянули так, что Карандаш бы позавидовал.
Немцам надо отдать должное - встрепенулись тут же, не хуже, чем если бы им в пиво плюнули. Не то чтобы у них стало получаться все и сразу. Но взаимопонимание наладилось. С соответствующими последствиями для дальнейшего.
Ильин, имея перед собой незащищенный угол, еще засадил в перекладину чуть ли не из вратарской. Яшин, как и всегда, подчищал все мыслимое в штрафной и немного за пределами, отбивая фрицу охоту к забросам за спину защиты. Только середина поля мало-помалу оставалась за соперником. Чего-нибудь хорошего это предвещать никак не могло.
Уже шли сороковые минуты, когда немцам удалась кинжальная трехходовка. Продольный проникающий пас по левому краю - скидка назад в центр на выигранном у защитника полушаге - удар в касание под перекладину классно сыгравшего на опережение Зеелера, из тех, что не вынимаются. С тем на перерыв и ушли.
В целом - на поле были команды одного класса и, в принципе, одного стиля. Разве что с детства вбитому в подкорку орднунгу противостояла иррациональная, непостижимая европейцем смекалка. В принципиальном же подходе к игре - задавить атлетизмом и темпом - соперники оказались вполне солидарны. Поскольку ни выносливость, ни умение держать удар у обеих команд не оставляли желать лучшего, исход почти неизбежно предстояло решать морально-волевым. Перебегать, перетерпеть и еще раз перебегать.
Второй тайм начался под знаком зримо неустойчивого равновесия. В среднем раза четыре из пяти что наша, что немецкая защита пресекала атаки на самых дальних подступах. За счет же остатка, который до поры то ликвидировался вратарями, то запарывался недолжным исполнением форвардов, чашам весов предстояло куда-то качнуться.
А потом Ран, каким-то озарением забравшийся в поисках мяча на левый фланг и оставшийся там без опекуна, был вознагражден почти чистым прорывом. Пробил бы он Яшина, нет ли - знать никому не дано. Потому что вложившемуся в погоню Огонькову ни времени, ни концентрации на чистый подкат уже не хватало, а позволить немцу нанести удар тем более в голову не пришло.
Серьезных оснований оспаривать пенальти, пожалуй, не было. Но судью защитник, не успевший остыть от эпизода, таки облаял - почти рефлекторно, семиэтажным, с загибами, не на всяком заборе прочтешь. Лекцию о количестве русских эмигрантов обеих волн во Франции и нюансах их, гм-гм, культурного влияния на туземцев сборной перед финалом никто не читал. И еще до удара наших на поле стало на одного меньше.
Шефер пробил на точность, почти в "девятку".
Играть оставалось четырнадцать минут. Если бы с трибун не донеслось нестройное, но невыносимо искреннее "Зиг хайль!", кто знает, как бы оно все было дальше.
А от такого-то пробуждения вековое немецкое лихо, русский паровой каток тож, сомкнуло ряды и поперло. В метафорическом пространстве это можно было уподобить обработке высоты полком гвардейских минометов с немедленной штыковой атакой гвардейской же пехоты.
Сколько-то минут немцы еще держались. Пока у Татушина вместо навеса в штрафную не получилась срезка к полукругу. Эдик принял летящий чуть за спину мяч на пятку, перебрасывая его через головы свою и двух защитников. На втором слоновьей мощи шаге поставил локоть, в корне пресекая возможные балетные номера с их стороны. Бросил едва уловимый взгляд на ноги Геркенрата. И с лета вколотил под опорную.
Двадцать сантиметров от ноги, чуть больше от земли - око видит, а так переложиться в долю секунды человеку не дано. Что доказать и требовалось.
"Священная война" с нашей трибуны продолжала гнать вперед, умножая остатки сил на бесконечность.
Обреченность, обреченность матерых эсэсманов весной сорок пятого стояла в глазах немцев, когда после третьего за минуту углового мяч заметался по вратарской площадке. Целыми мгновениями прежде того, как Эдик, саженно перепрыгивая лежащих на газоне своих и чужих, кончиком бутсы достал в падении - и переправил куда положено! - норовящий ускакать за лицевую мяч, Европу в который уже раз накрыло русское "ура". В исполнении не жалеющего глоток сводного усиленного батальона откормленных мужиков, от рядового запаса до действующего маршала, да еще многократно отраженное чащей стадиона. Мало никому не показалось.
Крохотные оставшиеся минуты, пока немцы, стремясь хотя бы не схлопотать четвертый, выбивали мяч куда ни попадя - по аутам, зрителям и воронам, "ура" гремело на том же дыхании. Куда там латиноамериканским комментаторам.
"Дойдем до Берлина!"
Весьма пожилой невзрачный господин в чем-то фрачном, бернадотовскую пассионарность хоть под микроскопом ищи, додумывал историческую фразу, которую получат русские в придачу к кубку...
Свисток.
Дошли.
Если надо - повторим...
...В эту самую минуту за тридевять земель от ревущей "Расунды", в одуряюще душном подмосковном вечере, очень старый и безмерно усталый человек в светлом кителе сказал "Маладцы!" и выключил радиоприемник.
- Это не должно быть забыто и не будет забыто Родиной... - прихлопнув наконец настырного комара, добавил Сталин.
- Ордена Ленина?.. личному составу и тренеру? - в полуутвердительном смысле произнес случившийся на даче товарищ Ворошилов.
- Не будем торопиться. Необходимость достойной, то есть самой высокой, оценки достигнутого... не подлежит сомнению. Однако остается частный, но вместе с тем достаточно принципиальный вопрос, для решения которого... следует посоветоваться с одним товарищем.
Спустя неделю Золотая богиня была предъявлена забитому куда более, чем до отказа, измайловскому "Стадиону народов". Мало кто - если вообще кто-то - из ста семидесяти с лишним тысяч бешено приветствовавших круг почета сборной обратил внимание, что Эдик выглядел озадаченным и погруженным в себя, как едва ли когда-то ранее. Было с чего.
Пятнадцатью минутами ранее Сталин, задержав его руку в своей, подчеркнуто серьезно произнес:
- Товарищ Стрельцов. Вас одного я почитаю долгом спросить, какую награду вы сочли бы наиболее соответствующей своему вкладу в победу. Звание Героя Социалистического Труда... или орден Ленина и на этой - не женить? Не спешите с ответом. Подумайте. Теперь время есть.