Чибис Ольга : другие произведения.

За пределами сна. Часть вторая

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   Часть II. Мотыльковая психология
  
   На утреннем совещании присутствовали все, кроме дежурившего внизу Лорса. Белое солнце билось в надёжно тёмных, почти чёрных портьерах - и где только отыскали такую ткань на Турусе?
   - У нас две новости, - сообщил свежий и как-то особенно подтянутый Бортман (а может быть, просто похудевший). - Во-первых, наконец-то принят закон о Временном выселении. А значит, из "неготовых" транстурусцев здесь останутся только те, кто происходит из местных ульев. Остальных, живущих в качестве гостей у дальних родственников или знакомых, попросят покинуть пределы Города; патриархов каждого улья обяжут впредь принимать только своих.
   - Неплохая мысль, - шепнул Гордону Пётр. - У меня от этих жуков просто мороз по коже...
   - Новость вторая: они все-таки вводят патрулирование, - сдержанно продолжал Бортман. - Официально - для того, чтобы контролировать бескровные драки, которых в последнее время стало слишком много, и предотвращать стычки жуков с мотыльками. Настоящая цель, я думаю, - обеспечить порядок на улицах во время эвакуации "неготовых".
   - И что же? - спросил Гордон, не понимая, почему он остановился.
   - Патрули в основном будут состоять из транстурусцев, успешно прошедших реабилитационный период, поскольку именно они в основном и выражают желание в нем состоять.
   Пётр отвернулся, и Гордон услышал, как он пробормотал в сторону:
   - Идиотизм!
   - Ничего не поделаешь, - покосился на него Коваленко. - Таков закон. "Власть получает способный или желающий, и в первую очередь именно тот, кто заявляет о себе сам. Ибо что есть желание, как не наличие сил для действия?"
   - То есть избавляться от одних "жуков" они поручают другим? - уточнил Гордон. - И как "готовые" транстурусцы к этому относятся?
   - А вы их спросите, - посоветовал главный инженер. Взгляд у него сегодня был не столько холодным, сколько колючим.
   - Кто как, - объяснил Коваленко. - Но неофициальное название этого проекта - проект Изгнания.
   - Вот оно что...
   Бортман посмотрел на часы.
   - Мне пора. У меня важная встреча с осведомителем.
   - Вы говорили, что все ваши осведомители впали в спячку, - заметил Гордон.
   - Это новый, - отрезал Бортман. - И он жук.
   - А с "мотыльками" что, решили больше не связываться? - поинтересовался Коваленко.
   Бортман кивнул.
   - Давно бы следовало. По меньшей мере треть сведений, поступающих от них, оказывались непроверенными. - Вытащив платок, он протёр и без того сверкающий циферблат своих часов. Кажется, в него были вставлены кусочки камня с вкраплениями целита. Гипертоник? - У меня складывается ощущение, что они просто не в состоянии быть компетентными, причём в силу вполне объективных причин: культуры, традиции... если не самой физиологии.
  -- Мне кажется, вы преувеличиваете, - сказал, покачав головой, Гордон.
   Главный инженер устремил на него недоверчивый взгляд.
  -- Вы видели Город?
   Да, Город он видел, но...
  -- Город безлик. Однако те турусцы, которых я знаю, вовсе не кажутся напуганными. Те же Бьорк или Шейли...
  -- Лианы, - буркнул Бортман.
  -- Что?
  -- Паразиты...
  -- Хенк хочет сказать, - перебил его Коваленко, - что турусцам легче переносить стрессы, если им есть на кого опереться. Именно поэтому система статусов оберегается столь тщательно. У Шейли очень сильные родители, а Бьорк...
  -- У Бьорка есть Клавдия Шульц. - В его голосе Гордону послышались откровенно едкие нотки.
   Он глянул на Коваленко - тому явно тоже стало неприятно - и сдержанно сказал:
  -- Хенк, Бьорк по сравнению с ней совсем мальчишка, и...
  -- И, - подтвердил Бортман, - как мальчишка, в неё влюблён. Неужели вы не замечаете?
   Гордон нахмурился, но краем глаза заметил, как покраснел Пётр, и вспомнил обожание во взгляде Антона, и промолчал. Но Коваленко с какой-то новой интонацией проронил:
  -- И не только мальчишки...
   Возникла неловкая пауза; в конце концов Бортман поднял глаза и извинился.
  -- Ну что ж, - сказал он затем слегка скованно, - наверное, мы можем разойтись? Каждый, думаю, знает, что делать...
   Больше к нему никаких вопросов не оказалось, и он заторопился на встречу. Пётр тоже почти сразу ушёл, а Гордон задержался, чтобы переговорить с Коваленко.
  -- Вы не считаете, что у меня тоже должны быть осведомители? Насколько я понял, обработка информации - это теперь моя основная обязанность.
  -- Да, пожалуй, вы правы... - задумался Коваленко. - Но знаете что, Гордон, подождите с этим немного. Если у меня будет кто-нибудь на примете, я сообщу. Не спешите сами заводить связи. Кроме всего прочего, предельность статуса предполагает невмешательство в те дела и вопросы, которые не относятся непосредственно к сфере ваших служебных обязанностей, так что нужной нам информацией владеют единицы, но они-то как раз - в силу своего статуса - не должны ею делиться. - Он похлопал рукой по карману, потом ощупал другой, нагрудный; вытащил маленькую плоскую коробочку. - С другой стороны, те, кто хотел бы помочь, часто не могут предложить ничего стоящего, и сами при этом рискуют, нарушая правила негласного этикета. Сейчас вообще плохо понятно, кто с кем и против кого играет; даже нам с Хенком разобраться в этом бывает трудно. - Он извлёк из почти пустой упаковки пилюлю и чуть виновато улыбнулся Гордону. - К Хенку стоит прислушиваться. Кое-что в том, что он говорит, есть.
   Конечно. И даже очень многое.
  

* * * * *

  

Миф о создании Заповедника.

   Большая Гусеница увидела высоко над собой птицу и сказала:
   - Я тоже хочу летать.
   Гусеница была рыхлой и старой и к тому же больной. Но она всё-таки сказала:
  -- Я хочу и буду летать!
  -- Глупости, - ответил на это Муравей, сердито шевеля усиками. - Для того чтобы летать, нужны крылья. Только птицы летают, да ещё пчёлы.
  -- Я буду летать, - упрямо сказала Гусеница. - И я хочу быть красивой.
  -- Но как же ты это сделаешь? - с любопытством спросил Незгирь.
   Гусеница думала долго, очень долго, а потом встала на кончик хвоста и принялась плести нити из собственной слюны, волос и крови. Скоро нити начали твердеть, и она завертелась вокруг своей оси, слепляя их в кокон по форме своего тела, а затем замерла, успев напоследок бросить:
  -- Ждите.
   Но Муравей сказал:
  -- Глупости! Мне некогда сидеть тут и ждать неизвестно чего! - и поспешил в свой муравейник.
   А Незгирь остался - ведь незгирей всегда влечёт неизвестное. Он терпеливо ждал и смотрел то на Гусеницу в её коконе, то на небо и птицу, то на землю, то снова на Гусеницу; и постепенно начал вытягивать собственные нити, склеивая их из слюны и волос, но не добавляя крови. Когда нитей у него стало много, он разложил их на траве, любуясь, как в них серебрятся лунные лучи, ибо уже много времени прошло и наступила ночь. Но ведь незгири хорошо видят по ночам. А потом он перевил одни нити другими и сплетал из них узоры изумительной красоты, пока не взошло солнце.
   Открылся кокон, и из него вышла совсем молодая, хорошенькая тонкая Гусеница.
  -- Я возродилась, - сообщила она другу, - и стала Бабочкой. А теперь я научусь танцевать. Ведь у Бабочек есть крылья.
   И она развернула яркие крылышки, покрытые рисунками, похожими на узоры незгиря, чтобы взлететь. Но, хрупкие, они слушались плохо, и от малейшего дуновения ветерка её сносило на дальние цветы.
   Незгирь следил за ней, помогая советами, а вернувшийся Муравей деловито осматривал кокон.
   В конце концов у Бабочки окрепли крылья, и она смело взмыла вверх. Но она по-прежнему была слишком лёгкой и еще не знала, что верхний ветер сильнее нижнего. Набрав опасную высоту, она перевернулась в воздухе и, беспомощно трепеща крылышками, начала падать на землю.
   Тогда Незгирь быстро развернул свою сеть и поймал в неё Бабочку, так что она даже не повредила своих хрупких крыльев. Но паутина Незгиря порвалась.
  -- Слишком тонкая, - сказал Муравей, разглядывая узлы, - потому что слишком сложная. Она никогда не выдержит большого груза, так же, как ты, Бабочка, никогда не сможешь сравняться с птицей.
   Но Бабочка, отдохнув, возобновила попытки; и в конце концов её усилия были вознаграждены, и все движения стали уверенными и красивыми.
  -- Смотрите! - крикнула она. - Я танцую!
  -- Очень скоро ты устанешь, - неодобрительно заметил Муравей. - И тебе опять станет трудно бороться с ветром. А потом сама не заметишь, как постареешь вновь. И что тогда?
   А Незгирь не сказал ничего. Он сидел в траве и смотрел на свою сеть.
  -- Тогда я снова сотку кокон. - Сложив крылышки, Бабочка изящно опустилась на землю. - А давайте сделаем это вместе! Мы поставим наши коконы рядом и создадим особое, заповедное место, и научим всех остальных исцеляться во время Сна.
  -- Спать! Мне не до этого, - фыркнул Муравей. - У меня слишком много работы.
   И Муравей убежал к себе в муравейник. Но он прихватил с собой пустой кокон и там, внутри своего дома, устроил себе с его помощью тайную спальную ячейку. Однако он забыл спрыснуть её собственной кровью, и помолодеть так и не смог, а маленькие крылышки, которые он себе отрастил, не в силах были удержать его в воздухе. Он смирился с этим, но решил, что Бабочка скрыла от него самое важное, - вот почему муравьи всегда стараются подобраться поближе к бабочкам и их Заповедным местам.
  -- А ты пойдёшь со мной? - спросила Гусеница у Незгиря.
   Но тот покачал головой:
  -- Я лучше подумаю, как сделать мою паутину прочнее. Это много интереснее, поверь.
  -- Как хотите, - сказала Бабочка, взмахнула крылышками и полетела искать других Гусениц; и в один прекрасный день они собрались все вместе и, кокон к кокону, выстроили большой дом, Место Возрождения.
   А Незгирь поселился на дереве, откуда видно и слышно больше, чем с земли, чтобы смотреть и слушать, и всё, что он видел, он вплетал в свою паутину. С тех пор незгири не живут вблизи Заповедника.
   Так и пошло: муравьи трудятся день и ночь, а незгири смотрят и слушают, и плетут. Но самые красивые по-прежнему - бабочки.
   И по-прежнему они единственные, кто умеет танцевать.
  
  

* * * * *

  
   Вводя в действие закон о Временном выселении, по улицам заскользили забавные пятнистые автомобили. На многих красовался чёрный муравей - эмблема власти и символ ответственности - а двигались они в направлении северной границы Города: вывозили "неготовых" жуков, вероятно. (Им, Бортман говорил, не полагалось иметь собственные транспортные средства.)
   Около одного из общественных зданий он увидел Нейллин. Она явно кого-то ждала, но улыбнулась, заметив его.
  -- Приятно видеть столицу ожившей, - поделился он с ней.
  -- Да, - согласилась Нейллин. Сегодня она почему-то вновь полагалась на переводчик. - А знаете, некогда наш Город был окраиной... Вернее, Город как таковой выстроился позже. Вначале был Заповедник - в самом захолустном, то есть безопасном, месте, и к нему отовсюду тянулись паломники. Многие шли месяцами... Их становилось все больше и больше, и не все решали вернуться домой - оставались и оседали поблизости. А как ваши дела?
  -- Вроде бы неплохо, - ответил он. - Вот только слишком много нового. Каждый день.
  -- Вам следовало бы почаще менять ритм.
  -- Вы думаете? - Он не понял, серьёзно она говорит или шутит. - Меня всегда учили, - перед глазами у него возник бассейн с зелёной водой, куда он ходил в детстве, - что, найдя подходящий ритм, лучше из него не выбиваться.
  -- Никогда?
  -- Как можно дольше: это позволяет выдерживать б'ольшие нагрузки. Кроме того, сбившись с заданного темпа, трудно бывает восстановить дыхание.
  -- Это потому, что вы успеваете привыкнуть. Старайтесь не привыкать.
  -- Боюсь, я правда не улавливаю зачем, - с улыбкой признался он.
   Она посмотрела на него с интересом.
  -- Но ведь импульсы беспрерывно меняются. Вы знаете ритмы, которые были бы универсальными?
   Сейчас он не был уверен, что вообще понимает, что такое ритм. Как и импульс. Вспоминая тренировки по плаванию, он сказал:
  -- Чаще всего, пожалуй, мы ориентируемся на сердце.
  -- А вы думаете, что ритм сердца у вас единый?
   Он пожал плечами.
  -- Конечно, когда я устал или нездоров...
   Она нетерпеливо покачала головой.
  -- Вы ведь умеете его слушать?
   Он положил руку на запястье.
  -- Не так. Всеми четырьмя пальцами. - Она дотронулась до его кисти прохладныой рукой, показывая. - Почувствовали? Считайте! - Через несколько секунд она подняла взгляд от часов - земного образца, производства торгово-промышленной корпорации "Комета" - и спросила: - Сколько?
  -- Восемнадцать.
  -- Теперь оставьте указательный палец на том же месте, а остальные уберите. Готовы?.. Итак?
  -- Двадцать один.
  -- Снова поставьте четыре. Отогните все, кроме среднего.
  -- Девятнадцать.
  -- Безымянный, - скомандовала она.
  -- Двадцать.
  -- Мизинец?
  -- Снова девятнадцать...
  -- Видите, - заметила она, - ваши пальцы знают больше вас.
  -- А почему так происходит?
   Она засмеялась.
  -- Это вы мне должны сказать почему. - Смех у неё был таким же звонким, как у Шейли. - Это же ваше тело.
   Он засмеялся в ответ: да, действительно...
   Из здания, у которого они стояли, вышли два транстурусца. Нейллин кивнула ему на прощанье и присоединилась к ним. Они принялись что-то горячо обсуждать; один обернулся и окинул Гордона взглядом. Гордон поспешил отойти.
   Интересно было бы взглянуть, какими они были до трансфрмации. Но турусцы не любили фотографий. По их мнению, они устаревали прежде, чем бывали изготовлены и к тому же крайне редко отражали истинный импульс. Еще в большей степени это относилось к портретной живописи. На Турусе на холсте предпочитали увековечивать природные явления, и не самого глобального масштаба. Не горы и моря. Цветок. Волну. Облако. Чуть большей популярностью пользовались видеосъемки.
   Он неторопливо пошёл дальше, снимая всё, что могло заинтересовать Весту. Чёрных лебедей в черной воде пруда, завезённых когда-то с Земли и прекрасно прижившихся. Длинные торговые ряды со слепящими вывесками. Молодых мамаш с колясками "Кометы", в рекламу которых они в свое время вложили уйму средств. Муравейники. Открытое летнее кафе с приветливыми официантками, немного похожими на Шейли. Лица девушек были празднично разрисованы - цветы, паучки, листья: таким образом здесь часто отмечали подъём, сопровождающий выход из кризиса, политического или экономического.
   Ему снова улыбались и весело сигналили в знак приветствия. В ульях открылись окна, а на крышах закружились лёгкие фигурки.
   В Городе была оттепель.
  

* * * * *

  
   Он уже собирался спать, когда его в срочном порядке вызвали в зал совещаний, где в нише на экране уже маячило лицо Месгрейва.
  -- Что-нибудь изменилось? - спросил он с тревогой. - У нас поздний вечер, но ни Хенка, ни Сержа пока нет.
  -- Я знаю, но дело срочное. Слушайте меня внимательно, Гордон. - Он помолчал, давая понять, что нужно сосредоточиться. - Вы помните о тех исследованиях, предварительные результаты которых обсуждались на последнем совещании? - Он значительно посмотрел на него. Очень значительно.
  -- Конечно...
  -- Получено подтверждение.
   Подтверждение? Значит, обычные результаты воздействия целита удалось закрепить? И человечество имеет шанс на продление молодости, а может, и увеличение средней продолжительности жизни... Минуту он осознавал смысл сообщения, а также его последствия.
  -- Гордон? Вы понимаете, что делать? - Месгрейв всем своим видом показывал, что не следует говорить ничего лишнего.
  -- Я понимаю.
   Что делать... Драться за Турус, что же ещё?
  -- Хорошо. Готовьте новый договор - с учётом новых данных. Желательно несколько вариантов.
  -- Именно я?
  -- А кто же?
   Действительно, все остальные при деле.
  -- Тем более что опыт составления такого рода сделок у вас есть, - добавил Месгрейв и с парадной улыбкой объявил: - А теперь сюрприз! - и отступил в сторону.
   На Гордона смотрела Веста.
  -- Привет! - сказала она, прерывая затянувшуюся паузу.
   Его любимый синий костюм, блестящее колье на открытой шее... И явно только что от парикмахера. Гордон почувствовал, что улыбается.
  -- Как ты?
   А в самом деле, как?
  -- Ничего.
   Снова они оба замолчали.
  -- Ну и... - Она поправила идеально уложенную прядь. - И какие они, мотыльки?
  -- Потрясающие, - сказал он беспомощно, чувствуя, что разговор с самого начала пошёл не туда.
   Что ещё можно было на это ответить? "Они весёлые, не любят никаких нагрузок и красят кожу под цвет одежды"? А что можно было вместо этого спросить?
   Веста, он видел по её лицу, тоже это почувствовала. Она никогда не умела притворяться, по крайней мере до такой степени, чтобы он этого не заметил.
  -- А как ты?
  -- Неплохо. Но вернёшься ты, насколько я поняла, не скоро.
  -- Боюсь, что так.
   Теперь она расстроилась. Вероятно, вопреки всему надеялась на другой ответ. Она постаралась этого не показать, но в голосе прозвучала знакомая безнадёжность, когда она попросила:
  -- Привези мне настоящий турусский костюм. Или что-нибудь из украшений.
  -- Туруски не носят украшений. Но попробую, - кивнул он, ощущая что-то вроде ответного разочарования - хотя и сам точно не знал в чём...
   Возвратившись к себе, он обнаружил, что совершенно не в состоянии ни спать, ни работать, ни просто думать о чём-то. Новый Договор, новые сроки, новые данные, новые переменные... Нет, другое: неуклюжий, скомканный разговор с женой - вероятно, он был ошибкой. Вспомнив про видеозаписи, он зажёг экран.
   Немедленно в комнату к нему ворвались пёстрые камзолы, цветы на лицах, смех и любопытные голоса... Чужие импульсы.
   Когда он наконец погасил свет и улегся, он улыбался.
   Правило без номеров: думать о Весте. О том, что она сейчас делает и о чем размышляет. О том, почему он не может передать ей привет с Месгрейвом. О том, почему они не могут разойтись, если не любят друг друга, и не могут счастливо жить вместе, если у них все хорошо.
   И о том, чего, собственно, им не хватает...
  

* * * * *

  
   Я наблюдал за Гордоном Шекли. Танец ему не понравился.
   Первая часть далась ему легко, но потом он начал недоумевать. Ему не хватало напряжения.
   В основе всех земных сюжетов, которые мне попадались, - преодоление напряжения (как я склонен подозревать, ради него они и создаются). Главный герой все время что-то преодолевает, и чем больше усилий в это преодоление он вкладывает, тем к более серьезным? высоким? солидным? относится произведение как таковое. Преодолевая, герой меняется, и в конце сюжета он немного не такой, как в начале.
   Задача наших персонажей - дав умереть импульсу, сохранить в целостности фон для жизни следующего - ровным, тихим, ясным.
   Преодоление всегда предполагает конфликт. "Без конфликта искусства нет", - так, кажется, сказала как-то раз Клавдия. Мне кажется, что и культуры земной нет без конфликта. Очевидно, стресс, сопровождающий конфликт, стимулирует каким-то образом механизмы мозга, отвечающие за мирочувствование и внимание к окружающему.
   Гордон Шекли ожидал глубокого конфликта, а его не последовало, и его чувство традиции запротестовало; точно так же недоумеваем мы, почему для того, чтобы вызвать к себе интерес землян, герою необходимо умереть, предварительно испив до дна глубочайшую чашу страданий.
   Нельзя сказать, что наше искусство бесконфликтно. Но оно не облагораживает страдание: несчастный человек - не украшение улья. Мы учимся скорее избегать, чем преодолевать.
   А ведь если задуматься...
   Стресс - это не так плохо. Стресс озаряет душу и фокусирует на главном. Стресс заостряет импульсы и раздвигает пределы. Стресс заставляет двигаться.
   Мы должны смириться с постоянным напряжением. Мы должны его полюбить. Нам нужно вжиться в него, сделать его органичной частью своих импульсов - и лучше бы поскорее, пока оно навсегда не загнало нас в Заповедник.
  
   Мы должны научиться не привыкать за пределами своей традиции.
  

* * * * *

  
   Набросав три варианта нового Договора - с учётом новых данных, - он вспомнил о дневниках. Затем - о приглашении Клавдии.
   Клавдия была у себя. Держа в руках огромный лист желтоватой бумаги, она по слогам начитывала что-то в большой микрофон. Жизнерадостный Бьорк отсутствовал. Огромный экран не светился.
  -- Вы, кажется, заняты? Что это, если не секрет?
   Она осторожно отодвинула микрофон и вручила ему лист. Он был потерт по краям и покрыт неровными, экзотическими каракулями.
  -- Это и есть "дневники", - объяснила Клавдия. - В их, так сказать, первичном виде.
   Некоторые строчки разъезжались, наползали на соседние, а часть записей была сделана наискосок или поверх основных. Он перевернул бумагу несколько раз и положил на стол, отказавшись от мысли что-либо разобрать.
  -- Я почти совсем не понимаю по-турусски, но могу озвучить то, что написано. Он, - она указала на компьютер, - записывает с голоса и сразу же переводит. У Бьорка, конечно, получается быстрее, а главное, качественнее. Но мы не успеваем...
   Он отдал ей диск.
  -- Как вам мифы? Я решила, что они вас заинтересуют.
  -- За мифы спасибо, - сказал он серьёзно. - Хотя я и не понимаю пока, за что можно зацепиться, чтобы применять их знание в реальной жизни. Взять миф о сотворении, например, - что, незгири действительно не живут на территории Заповедника?
  -- Действительно, - подтвердила, к его удивлению, Клавдия. - По крайней мере дикие - даже не приближаются. Хотя, - она улыбнулась, - я знаю одного, который живёт.
  -- Туви?
   Она засмеялась.
  -- Да, и он тоже. Давненько я, кстати, у них там не была.
  -- А что касается личных записей, - продолжил он, - скажите, если они узнают, что вы даёте их кому-то ещё, совсем постороннему, они не расценят это как перебор в смысле правил... с первого по четвертое?
  -- Думаю, нет, - улыбнулась она и констатировала: - Вы начинаете проникаться. Если захотите определить конкретного автора, думаю, я смогу помочь. Другое дело, захочет ли он с вами разговаривать. - Она тряхнула головой с новой причёской - волосы у неё успели отрасти (а значит, сколько он тут уже?..) и не казались теперь жёсткими, лежали аккуратными прядями, как у Весты в последний раз... Хотя больше между ними решительно ничего общего не было.
  -- Знаете, мне хотелось бы ещё раз посмотреть тот ваш фильм о принятии в род, уже в законченном виде.
  -- Пожалуйста, хоть сейчас - охотно откликнулась она. - Нам, правда, на время пришлось его отложить, так что последние минуты три до сих пор не озвучены.
  -- Много работы?
  -- Как никогда.
   По её знаку он передвинул широкие удобные кресла ближе к экрану и с удовольствием устроился в одном из них.
   Она нашла фильм, и Гордон увидел знакомого старца, сосредоточенно взирающего на спящего младенца. Почти все посторонние шумы были убраны, и от темы ничто не отвлекало.
   Патриарх протянул руки и осторожно поднял ребёнка, приблизив его лицо к своему.
   "Да будешь ты силён и красив", - раздался голос за кадром, спокойный, ровный, уверенный.
   В кадре появились ещё два старика, и втроём они неторопливо двинулись дальше, вдоль ряда пёстрых кроваток, на которых маленькие мотыльки спали, ползали или были заняты яркими игрушками.
   "Да будешь ты уникален и неповторим в своём роде", - негромко пожелали они следующему "кандидату". Светлокожий малыш беззубо улыбнулся.
   По очереди они продолжали осматривать каждого младенца, приходя к определённому выводу. Около некоторых они задерживались надолго, совещались взглядами.
  -- Я насчитал, при определённом упрощении, всего два типа пожелания, - сказал во время такой паузы Гордон. - Здоровья и индивидуальности. Трижды в разных вариантах было повторено: "Да будешь ты силён и вынослив". Четырежды - "Пусть будешь ты неповторимым".
   Одной крошечной девочке с чуть лиловым личиком и забавно сведёнными бровками (вторые, верхние, пока только намечались) старик сказал: "Да будешь ты полна жизни".
  -- Если допустить, что патриарх действительно обладает какими-то способностями, проблемы у всех он видит практически одни и те же.
  -- Так и есть, - подтвердила Клавдия, - и это не противоречит другим данным.
  -- Вы имеете в виду научные данные? Или мифы?
  -- И то, и другое. Ну вот, пожалуй, и всё. Осталось выявить уязвимые места последних трёх кандидатов в род и найти для них подходящие пожелания.
   Она отдала команду, и экран погас.
   Гордон смотрел, как она убирает диск. Шкафчик рядом с ней был забит новейшими накопителями - сам он даже на Земле пользовался много более простыми. Интересно, насколько хорошо финансируется научный сектор? Он оглядел рабочий уголок, заново оценивая технику. Неужели и здесь контрабанда?
   Невольно он улыбнулся.
  -- А знаете, о чем я недавно чуть ли не до утра размышлял?
  -- Это зависит от того, что вам сказал накануне Дэрринел. - Глянув ему в лицо, она засмеялась. - Мы с ним переписываемся. По сети, конечно. Он упомянул, что вы заходили. Так о чем же у вас шла речь?
  -- О теме любви - вообще и в земной литературе в частности.
  -- Да, - кивнула она, - его всегда интересовали такие темы. В последний раз, помнится, мы говорили о браке. Особенно его занимало то, что в наши личные отношения мы позволяем вмешиваться родственникам; ну а то, что мы даём государственным институтам их регулировать, его никогда, наверное, не перестанет шокировать. А до этого он расспрашивал меня о христианстве, тюрьмах и... рекламе, кажется.
   Значит, он просто коллекционирует хобби... Понятно. Мотыльковая психология?
  -- Перепишите мне новые "дневники", - попросил он. - Я принёс вам целый десяток дисков. - И, пока она переписывала, он улыбался.
   Да, у него не было собственных информантов. Зато у него имелся другой способ получения информации и, возможно, гораздо более ценный - способ, подсказанный Клавдией. Сознательно или невольно, не имело значения. Главное - он был...
   Бортман в тот вечер приехал раньше обычного. Гордону, сидевшему у окна, показалось, что вдали за садом мелькнула полосатая машина, и он вышел в холл.
   Главный инженер был хмур и задумчив.
   - Что-нибудь случилось?
   Тряхнув ему руку, Бортман пригласил его следовать за собой и молчал, пока не открыл дверь своей комнаты.
  -- Плохие новости? - Гордон с рассеянным любопытством огляделся.
   Бортман явно не соблюдал деление на функциональные сектора. Белые и чёрные папки заполонили не только рабочий уголок, но рядами строились даже перед кроватью; одинаковые полки с дисками украшали почти все стены. Покрывала и шторы - мрачновато-коричневые, в окне простое прозрачное стекло. Привычки? Протест против турусского образа жизни?
  -- Яков Крех обвинён во ввозе и распространении на Турусе целого ряда запрещенных предметов, - сообщил Бортман, осторожно опускаясь в кресло. - В ближайшие дни ему придётся улететь.
  -- Кем обвинён?
  -- Не могу сказать точно, но, кажется, два улья подали заявление - о чём-то вроде "пагубного воздействия на молодых членов клана". Что в общем-то нетипично: до сих пор подобные дела начинали сотрудники соответствующих Верхушек. Скандал им удалось замять, и Маркович смогла доказать свою непричастность. Она остаётся. Впрочем, - добавил он безо всякого выражения, - одна она здесь не справится.
   Гордон смотрел на него, размышляя. Он ясно видел, что есть что-то ещё, о чём Бортман умалчивает.
  -- Что именно вас беспокоит, Хенк? Жуков выселяют из Города. Конкуренты теряют вес. Разве всё это нам не на руку?
   Бортман слегка нахмурился.
  -- Это нам на руку. Это было бы нам на руку ещё больше, если бы ситуация не была такой неоднозначной. Я давно знаю Креха, и... Контрабанда! Смехотворное обвинение - выдумано специально для нас, потому что нам нужно объяснение. Для них самих вполне убедительна формулировка "Он нам надоел". От Креха просто избавились: чем-то он, видимо, раздражил кого-то из старейшин, и сильно. А что касается закона о Выселении, то, Гордон... - Он скептически поджал губы. - Если бы они одновременно приняли указ об ответственности за его нарушение, как это сделали бы в любой жизнеспособной цивилизации... А так... Кто им помешает вернуться, хотелось бы мне знать? Вот увидите, не пройдёт и недели, как они начнут возвращаться, - с мрачным видом закончил он.
  

* * * * *

   Как странно люди с Земли видят нас и наши поступки.
   Ко мне приходил Хенк Бортман. Он долго - и в который раз! - говорил о необходимости наказания тех, кто способствует нарушению постановлений Кроны, и в первую очередь - помогает вернуться временно высланным:
  -- Они делают с вами всё, что хотят. А вы? На что вы рассчитывате? Продолжая уклоняться от ответственности, вы рискуете остаться без поддержки Земли; кроме того, невозможно уклоняться бесконечно. И ведь нельзя же, в самом деле, допускать, чтобы страх брал верх!
  -- Почему? - спросил я.
  -- Но вы же хотите выжить? - Он нахмурился. - Да или нет?
   Сколько напора... Иногда он меня беспокоит.
  -- Да.
  -- Значит, когда-нибудь вы должны будете научиться давать отпор. Почему вы не хотите этого понять?
   Я поинтересовался потом у Клавдии, не изменились ли пределы его статуса за последние дни. Оказалось, нет. Хороший знак. Десять лет жизни среди чужого народа способны привести либо к ненависти, либо к ассимиляции. Поймать импульс такой силы, чтобы пойти у него на поводу, забыв о предельности статуса, словно мотылёк, - это совсем неплохо. Это достижение. Это сближает.
  -- Кому давать отпор? - спросил я.
   Пожав плечами, он без запинки ответил:
   - Транстурусцам, кому же еще.
   Вот так.
   Гамлет не мог родиться на Турусе. В нашей крови нет конфликта между чувством и долгом. Мы не мучаемся, выбирая между родичами и друзьями. Между ульем и любимым. Мы всегда выбираем себя.
   Когда мы не встречаем отклика, то меняем порыв - если только он не был слишком сильным. Или уходим в Сон. Но мы никогда не раздираем себя на части.
   По крайней мере, так было до недавних пор.
   Попытки понять человека с Земли вызвали шок у наших родителей - достаточно сильный, чтобы ввести запрет на ввоз их сюжетов. Думаю, что и драться до крови мы научились именно у них.
   Наша раса распадается, делится на два вида, и по другую сторону остаются наши дети, родители и друзья, а он спрашивает, почему мы боимся дать им отпор. Мне казалось, что от существ, породивших таких, как Гамлет, можно было бы ожидать большего понимания.
   Да, мы боимся. Страх помогает нам сберечь кусочки паутины. Мы должны бояться.
   Мы должны бояться, потому что мы люди...
  

* * * * *

  
   И они действительно начали возвращаться.
   Выходя в Город, особенно по вечерам, он всё чаще замечал приземистые фигуры, крадущиеся в тени зданий, вдоль стен; о том же рассказывали Пётр и Лорс, чаще других бывавшие в "спальных районах". В радиосводках о них не упоминалось ни единым словом.
   В целом в Городе пока было спокойно: улицы постоянно патрулировались; кипела ночная жизнь; днём за ним снова повсюду следовали хотя бы три-четыре мотылька, всячески стараясь привлечь к себе внимание, знаками призывая его выйти из машины и пообщаться. Ни о каких митингах или потасовках известий не поступало; но он понимал, что долго это не продлится и ничем хорошим не закончится: ведь кто-то, нарушая прямой указ Кроны, предоставлял высланным кров, что само по себе смахивало на принципиально беспрецедентную ситуацию.
   Бродя по торговой части в поисках подарка Весте, он зашел-таки в салон красоты - небольшое весёлое здание, не похожее на обычный улей: стены инкрустированы яркими керамическими плитками, терракотовыми, зелёными, оранжевыми. Внутри салона, светлого и длинного, оказались столы и высокие вертящиеся стулья, расставленные без видимого порядка.
   На него немедленно уставились десятки блестящих глаз под двойными бровями, и он, чуть смущаясь, улыбнулся.
   Ну, так во что же мы превратили земную косметику?
   Он был уверен, что увидит процесс перекрашивания кожи в зелёный цвет. Но мотыльки с кисточками и чем-то вроде шприцов в руках трудились, расписывая лица заказчиков (жуков не было ни среди тех, ни среди других). Несколько девушек в углу перед стареньким компьютером выбирали узор или темпераментно обсуждали что-то с мастером, водя пальцами по щекам и скулам. Среди клиентов он заметил и нескольких мужчин - совсем молодых, правда. Узоры они заказывали более сложные (не столько цветочные, сколько геометрические) и более резких цветовых сочетаний, на шее или бритом затылке. Он смотрел до тех пор, пока к нему, вытирая руки о ядовито-зелёный передник и сияя улыбкой, не направился один из... визажистов? - и тогда поспешил отступить к широкой двери.
   Костюм для Весты он подобрать так и не смог. В центральном магазине от ярких расцветок зарябило в глазах, и он утратил всякую память о том, какие оттенки предпочитает его жена. Девушки-продавцы очень старались, но он всё же не понял, как пользоваться таблицей пересчёта размеров. Решив попросить помощи у Клавдии или Шейли, он покинул универмаг и направился на стоянку.
   Когда он протянул руку к двери своей машины, где-то сбоку раздались тяжёлые шаги. На него шёл жук, широкоплечий и рослый, глядя в упор немигающим взглядом. Гордон покосился по сторонам. Если не считать их двоих и сторожа вдалеке, стоянка была пуста. Конечно, он ведь сам выбрал место потише, стремясь избежать лишних улыбок и разговоров. Транстурусец остановился, только подойдя к нему вплотную, и навалился на серо-зелёное крыло. Гордон стоял не двигаясь.
   Жук чёрными глазами осмотрел его с головы до ног и что-то резко сказал - гневно, с напором. Из его переводчика полились звуки; однако ни слова из этого шипения Гордон не понял. Он машинально потянулся проверить, включён ли его собственный приборчик. Тот мигнул, показывая, что не справляется. Шипение продолжалось.
   - Нейллин, - удалось ему наконец разобрать.
   - Нейллин? - переспросил он, с трудом отрывая взгляд от узкого шрама, змеящегося вдоль нижней левой брови незнакомца. - И что с Нейллин?
   Транстурусец наградил его яростным взглядом и заговорил медленнее, раздельнее, кривя углы и без того ассимитричного рта.
  -- Я видел: она держала тебя за руку. Я знаю: ты сам или от её дружка. Оба вы или нет, но вы сбиваете её активность. - Должно быть, переводчик у него был не из новейших: конструкции получались немного странными. Впрочем, почти все они до сих пор неважно справлялись с метафорами. - У неё свой народ. У неё свои статусы.
   Вглядываясь в нависшее над ним тяжёлое лицо - на котором он не мог представить себе узора, пусть даже строго геометрического, - Гордон молча ждал, что последует дальше.
  -- Займись своими статусами, - прошипел напоследок жук, с силой отталкивая его. - Или засни.
   Он круто развернулся и пошёл прочь, впечатывая шаги в асфальт.
   К Гордону тут же подъехала красная машина. Из неё вышли двое патрульных, мотылёк и транстурусец. Одетые в костюмы сходных тонов, они составляли очень странную пару.
   Жук строго спросил:
   - Вы его знаете? - и Гордон с облегчением убедился, что его переводчик снова в порядке.
   - Нет. - Возможно, это был один из тех, кого Нейллин поджидала вчера, но он не успел его тогда разглядеть.
   - Что он хотел от вас?
   - Я не понял.
   Они посмотрели вслед неторопливо удалявшемуся транстурусцу, однако догнать его не сделали попытки (чему Гордон был только рад, хотя теперь у него появились основания полагать, что точно так же - из сочувствия ли, из страха - патрульные склонны не замечать возвращающихся изгнанников). Вместо этого мотылёк предложил:
  -- Мы вас проводим.
   Он не стал возражать и в сопровождении машины с чёрным муравьём, словно под конвоем, прибыл в корпус.
   В холле у интеркома сидел Пётр и болтал с Шейли. Тонкие пальцы девушки лежали в его широкой ладони. Гордон прошёл прямо к себе; Шейли, он видел в зеркале, проводила его взглядом.
   Закрыв за собой дверь, он почувствовал облегчение. Одно из преимуществ жизни в улье - полная звукоизоляция большинства жилых комнат: никому не должны мешать чужие импульсы. Он распахнул пошире окно-дверь в сад, отдохнул немного, слушая пчёл; затем попытался связаться с Коваленко и Бортманом. Но ни до кого из них дозвониться у него не получилось. Связь снова барахлила.
   Тогда он расположился перед компьютером и начал:
   "Противоречия мотыльковой натуры.
      -- хотят быть похожими на "зелененьких", и при этом стараются обходить их стороной;
      -- во всем следуют импульсам, но цепляются за традиции...
   Почему-то ему вспомнились грустные глаза незгирей на ветвях в парке. И их паутина - поблескивающие в лучах и полупрозрачные, если смотреть против солнца, нити, сплетенные в замысловатые сети; и каждая как будто со своим узором. (Возможно, узоры земных пауков не менее замысловаты. Но кто обращает на них внимание?)
      -- индивидуалисты (заняты только собственными импульсами), но постоянно сбиваются в кучки;
      -- наиболее частый жест в танце - воздетые руки как символ устремленности к небу, но ни одной башни в Городе.
      -- Считают Заповедник святыней и продают возле него контрабанду".
   Подумав, он заменил "мотыльковую натуру" на "натуру турусцев", выключил компьютер и оглядел комнату, только тут заметив, что за время его отсутствия кто-то навёл в ней порядок. Все вещи были убраны на свои места, пыль вытерта, перед диваном стоял столик с холодным ужином, а на окне появилась зеленая вазочка с тремя тюльпанами.
   Тишина и порядок. Три отдельных угла и ниша; и цветы на окне... И правило номер три.
   Верно оценивать чужие импульсы.
  
  

* * * * *

  
   Особенность "дневников" турусцев зключалась в том, что их количество несомненно переходило в качество: вчитываясь и сравнивая, он находил в Городе немало ценной информации, такой, которой можно было доверять - до определённого предела, разумеется, - и постепенно учился видеть Город изнутри. Глазами мотыльков.
   Они на удивление мало интересовались политикой, а если отмечали какое-то событие, то практически никогда не пытались по-настоящему его осмыслить, не подвергали сомнению действия властей и не предлагали собственного решения. Зато он узнал, что отношение мотыльков к жукам и наоборот сильно варьируется: от дружеской или родственной привязанности до жгучей ненависти, а иногда и зависти (зависть, с одной стороны, вызывали физическая крепость и здоровье жуков, с другой - творческая энергия мотыльков и их прочная связь с ульем). Записей жуков, впрочем, было крайне мало, что лишало картину объективности.
   В Городе происходили перемены. Мелкие, на первый взгляд незначительные, однако в огромном количестве. В первую очередь они касались валентностей статусов и их постоянных перераспределений. Поскольку многие ульи стремительно пустели, перераспределения означали дополнительную нагрузку для тех, кто не ушёл в Сон; причем нагрузка всё возрастала. У кого-то набор статусов превысил уже допустимый максимум, т. е. четырнадцать, тогда как привычны они были к семи-девяти.
   Кроме того, все больший удельный вес в общественной жизни начинали занимать "готовые" жуки. В ульях им, хоть и без особой охоты, всё чаще позволяли брать на себя обязанности уснувших родичей, а в общественных учреждениях Города они получали все новые и новые должности - пока, как правило, невысокие, но требующие хорошей подготовки и квалификации. В результате транстурусцы оказались даже среди воспитателей и медперсонала, что ещё лет тридцать-сорок назад было бы невозможно.
   А несколько месяцев назад появилась новая радиопередача, "Уроки мифологии" (или что-то в этом роде), с жуком-ведущим, призывающим переосмыслить традиционные фольклорные тексты "с высоты дня сегодняшнего, требующего новых легенд и сказаний". Его "новейшие трактовки старейших мифов" у авторов записей вызывали в основном раздражённо-недоброжелательные отклики: большинство из них, похоже, были задеты за живое. Кое-кто указывал даже точное время эфира, и Гордон решил составить личное впечатление о программе.
   Он дождался очередной передачи и записал её; затем, пропустив через переводчик, включил и поудобнее устроился на диване.
   Первые несколько минут ведущий гулким голосом (голос, хоть и "за кадром", но слышен был неплохо, со всеми особенностями модуляций) благодарил своих постоянных слушателей за доброжелательные отзывы и рассказывал, что с каждым новым выпуском передача становится всё популярнее, после чего сообщил, что сегодня у него в гостях известный... такой-то (имени Гордон, как обычно, не разобрал, зато понял, что это учёный со степенью в одной из гуманитарных наук), который, также являясь поклонником "Уроков мифологии", хочет поделиться некоторые своими мыслями.
   Следом за этим зазвучал другой голос, доволно высокий и лучше поставленный:
  -- Все мы с детства знаем историю о Бабочке, Муравье и Незгире, или, если угодно, миф о сотворении Заповедника. Но, если вдуматься, действительно ли этот миф о Заповеднике? Вариантов этой истории существует множество, но все они сообщают о собственно Заповеднике лишь то, что создан он был из плоти и крови. К этому последнему положению мы ещё вернёмся...
   Интересно, кем был этот "профессор"? Наверное, мотыльком: Гордон никогда не слышал, чтобы жуки всерьёз занимались наукой.
   Профессор продолжал:
  -- Я позволю себе напомнить уважаемым слушателям, как подаются образы героев мифа в начальной школе. Итак, Гусеница, переродившаяся в Бабочку. Гусеница не хочет стареть и хочет танцевать; фактически она вступает в схватку с природой и выходит победительницей. Вопрос о том, так ли это достойно восхищения, как мы привыкли считать, пока оставим в стороне.
   Гордон сделал паузу и запросил в словаре слова "летать" и "танцевать". Как он и ожидал, они оказались синонимами. Перевод, как обычно, получился не слишком гладким, но он решил не обращать внимания на стиль.
  -- В любом случае, Гусеница - это однозначно положительный образ. Она очень целостна и знает, чего хочет. То же самое относится к Незгирю. Он единственный остаётся тем, кто он есть, и не испытывает по этому поводу никаких сожалений. Возможно, ему не хватает фантазии, чтобы оценить величие проекта Гусеницы; но, как бы то ни было, в целом это тоже положительный образ. Сложнее обстоит дело с Муравьём.
   Профессор замолчал, давая возможность продолжить ведущему.
  -- Муравей рационалист, не склонный верить в химеры и ценящий лишь труд, - охотно включился тот. - Поэтому он не одобряет желания Гусеницы. Но, увидев реальные плоды её усилий, он пытается воспользоваться ими, приспособить для своих нужд - значит, в глубине души он тоже не отказался бы от танцев. Однако Муравей слишком занят, чтобы думать о себе, поэтому он забывает добавить в кокон капельку крови... Образ Муравья неоднозначен настолько, что преимущества этой роли особенно ценят актёры немолодые и опытные...
  -- Да, если речь идёт о профессиональных танцорах, они скорее всего заставят нас сочувствовать Муравью, - согласился гость программы, - покажут нам фигуру почти трагическую. Но понаблюдайте, как играют в сотворение Заповедника ваши дети. Или вспомните, как вы сами, играя, распределяли роли. Гусеницу-Бабочку изображать любят все, и всегда найдётся пара-тройка тех, кто охотно выберет роль Незгиря. И это понятно: Бабочка - победитель, и к тому же она прекрасна, а действия Незгиря, хоть он и гораздо более прозаичен, не вызывают недоумения: кто-то ведь должен поддерживать Бабочку, когда она соберётся упасть.
  -- Не то с Муравьём, - подхватил ведущий, - на роль которого обычно тянется жребий. Самому мне в своё время очень не хотелось играть Муравья.
  -- Мне тоже, - признался профессор, - и, думаю, многие из наших слушателей к нам бы присоединились. Но давайте подумаем, почему же так происходит?
   Ведущий предположил:
  -- Дети не могут простить Муравью то, что он отговаривал Гусеницу.
  -- Может быть, - допустил профессор. - Но мне кажется, что, взрослея, большая часть из нас начинает понимать, что прямых потомков Гусеницы осталось очень немного...
  -- На Незгирей мы тоже не похожи, - снова вклинился ведущий. - Нам слишком недостаёт спокойствия.
  -- Да, именно так. Большая часть из нас произошла от Муравья. Муравей не так уж хорош, если вдуматься, однако взрослые находят ему оправдания, будучи его потомками; но мы оправдываем, не понимая.
   Профессор откашлялся.
  -- Думаю, Муравей вовсе не жертва собственных трудолюбия и ответственности. Он не потому забывает про кровь, что слишком занят важными делами. Он не готов полностью отказаться от своей прежней сути, и потому его крылья бесполезны. Он завидует чужим танцам, но боится заплатить за них слишком большую цену. Доля Муравья - зависть и сомнения, и пусть простят меня уважаемые актёры, но в этом я не нахожу никакого трагизма.
   Профессор снова остановился, и Гордон ухмыльнулся, почувствовав, что приближается кульминация - мораль.
   Так и есть, через полминуты ведущий вопросил:
  -- Так о чём же эта история, если не о Заповеднике? И что мы можем увидеть в неё сегодня?
  -- Полагаю, это миф о цене за то, что мы получаем. Муравей не Бабочка и никогда ей не станет (да и стоит ли: тот ли герой, кто нарушает природный ход вещей и не предвидит последствий?). Заповедник был создан как средство возвращения к реальности, а не наоборот. Да, часто он - наше спасение. Но за него было заплачено кровью.
  -- И мы ведь продолжаем платить, - произнёс ведущий значительно.
  -- Кто знает, не высока ли плата? Возможно, именно в этом наш предок был прав...
   Гордон дослушал до конца, улыбаясь. Забавный способ повлиять на мышление взрослых людей! Забавно, что взрослые люди так эмоционально на него откликаются.
   Но вспомнив, что говорила Клавдия о значении мифов для повседневной турусской жизни, улыбаться перестал.

* * * * *

  
   Он всё-таки пришёл.
  -- Отпусти её. Ты должен её отпустить.
   Он мог бы зайти в дом, но предпочёл встретить меня около двери. Хотел, наверное, чтобы я посмотрел на него снизу вверх.
  -- Теперь она не для тебя.
   А когда-то мы были одного роста.
  -- Я никогда не удерживал Нейллин. Ты же знаешь, Вагир.
   Он откровенно отмахнулся от моих слов, как и от моего тона.
  -- Сейчас все по-другому.
  -- Настолько по-другому, что вмешиваться в чужие импульсы стало для нас нормой?
   Он не дал себя сбить.
  -- Сейчас все по-другому. Она должна быть с теми, кто ближе ей; с теми, кто сильнее.
  -- Сильнее?
   Он придвинулся вплотную ко мне. Верхние брови у него практически исчезли под слоем кожи, отчего лицо казалось маловыразительным.
  -- Именно. Мы слишком уязвимы сегодня, но будущее за нами, и только слепец может в этом сомневаться. - Да, он действительно был уверен в своей силе. - И мы должны позаботиться о нём сами, а не полагаться на волю импульса.
   Нейллин. Бедная моя золотая бабочка.
  -- Она учёный. Она лучше многих понимает, как важен научный расчёт.
   Я промолчал.
  -- Мы должны позаботиться о наших потомках, - повторил он с нажимом. - О наших собственных.
  -- Нейллин никому ничего не должна. Даже мне. А вам уж тем более.
   Напрасно я сказал это "вам". Провел границу между "мы" и "вы". Поставил стенку.
   Он наклонился, буравя меня узкими глазами.
  -- Дело ведь не в Нейллин, правда? Ты просто боишься, что вы будете первыми, кто предпочтёт импульсу разум. Что влияние на личную жизнь войдёт в Традицию.
  -- Может быть.
   Если тебе так угодно.
  -- Ты понимал, что делаешь, когда поддерживал ее эксперимент.
  -- Да.
   - Ты не был во власти импульса. Такие решения зреют долго. Ты знал, что она оставит тебя. Это было очевидно.
  -- Нет.
   Разговор пошёл по кругу.
   Я выдержал его взгляд и улыбнулся. Он не стал продлевать бесполезный спор - молча повернулся ко мне спиной и пошёл.
   Эта спина ещё долго стояла у меня перед глазами - широкая, обтянутая красно-коричневым камзолом.
   Перерождённые не любят зелёный цвет.
  

* * * * *

  
  -- У меня есть данные, что представители "Темпов" проводят своеобразную "предвыборную кампанию", нанося визиты старейшинам ульев и занимаясь саморекламой.
   Коваленко посмотрел задумчиво, но от вопросов об источниках информации удержался. К облегчению Гордона: ему было бы неловко рассказывать о "дневниках".
   Комната директора, в которой они сидели, разительно отличалась от жилища Бортмана (да и от его собственного, если на то пошло). Фотографии родственников у изголовья кровати, книги и диски с "сюжетами" в рабочем уголке, забавные сувениры (вроде насекомых-свечей) на шкафчиках и глобусы Земли и Туруса... В каждый сектор была перенесена частица земной атмосферы - островок родной Традиции в море чужой.
  -- Они ходят по ульям? - переспросил Коваленко и покачал головой. - Так вот, значит, на чём погорел Крех.
  -- Каким образом?
   Коваленко встал и включил батарею.
  -- Существует негласный закон, запрещающий подобные действия - нам, землянам. - Он немного повозился, выбирая температурный режим. - Видите ли, турусцы совершенно не выносят навязчивости... или, лучше сказать, напористости - насилия над естественными импульсами. В их представлении это почти то же самое, что прямая агрессия, ну а агрессивное существо нуждается либо в медицинской помощи, либо...
  -- В Заповеднике.
  -- Совершенно верно. - Он взял с кровати плед и бросил на своё кресло: к ночи похолодало, и он мёрз. - Находясь в улье - не в гостях, а по делу, - вы должны очень чётко себе представлять, о чём, как, сколько и с кем говорить можно, а с кем - нет.
  -- В зависимости от их положения в улье? - предположил Гордон. - Или от набора статусов?
  -- Или от пределов, - кивнул Коваленко, усаживаясь. - Принимать участие в "серьёзных" разговорах могут лишь старейшины и ещё некоторые их приближённые (то есть те, от которых зависит конечное решение); с остальными их лучше не затевать: сначала это вызовет недоумение, а в конце концов они, вероятнее всего, не на шутку разобидятся. У них есть старшие - они и должны обо всём позаботиться.
   Гордон вздохнул.
  -- Не понимаю... - В последние дни он повторял это слишком часто.
  -- Так уж у них принято, - словно извиняясь, сказал Коваленко. - В улей не тащат внешние дела, да ещё торговые. Им это просто неинтересно - вы же не будете заставлять людей тратить силы на то, что им неинтересно, правда? - В его взгляде появилось любопытство. - Или будете?
  -- Уважаю чужие импульсы, - пробормотал Гордон. - Правда, я начинаю сомневаться, что в нашу культуру это заложено. Взять хотя бы принципы рекламы... земной, я имею в виду, которая...
  -- По сути своей агрессивна, - подсказал Коваленко, закутываясь в плед. - Поэтому здесь она так и не прижилась. Однажды, как вы знаете, наша реклама чуть не спровоцировала самый настоящий кризис. - Пушистый плед, красный в крупную зелёную клетку, удивительно подходил ко всей его комнате, а с ним самим словно составлял единое целое. - В первые пять-десять лет завоевания Туруса мы заваливали его этими самыми "предметами культуры и искусства", и в первую очередь, конечно, книгами; потом специально для мотыльков начали ставить по ним фильмы, потому что тексты они читать не любили, - помнится, у нас тогда спонтанно возникло целое направление в кинематографе, довольно мощное.
  -- И в бальных танцах. - Немного Гордон успел разобраться и в этом: он теперь только и делал, что читал. - И в хореографии.
  -- Но наши фильмы турусцев тоже не покорили: через какое-то время они просто отказались их смотреть - и это несмотря на своё исключительное любопытство. Тогда мы решили, что нужно помочь им разобраться, и подключили рекламу. Но, согласно турусскому этикету, если тебе что-то упорно навязывают - значит, хотят заставить это принять. А они не могли и не хотели принимать то, что мы несли им.
   Битвы за троны и убийства на почве ревности. Вспомнив разговор о Шекспире, Гордон усмехнулся.
  -- А ведь мы считали, что показываем лучшее, что у нас есть.
  -- В один прекрасный день число уходящих в Сон резко возросло, -продолжал Коваленко, - а популярность землян соответственно - упала. Положение было спасено принятием закона, запрещающего ввоз "культурных товаров", который, раз войдя в Традицию, прочно в ней обосновался. Только санкции время от времени (в пределах Традиции же) меняются: от крупного штрафа в течение последних пятнадцати лет...
  -- До выселения, как сейчас. - Гордон уже не знал, улыбаться ему или хмуриться. - Поучительная история. Вы думаете, действия Креха напомнили старикам события того времени, и они просто испугались? Допустим. Но обвинение в контрабанде - не слишком ли круто? - усомнился он и признался: - Я собирался предложить то же самое. У меня полно свободного времени, и я подумал: что, если мне тоже заняться "пропагандой"? Но раз вы считаете, что это неразумно...
  -- Считаю, Гордон, - кивнул Коваленко. - Не стоит нам лезть в ульи: они для семьи. Для отдыха... Нам и в Городе трудно помнить все их правила вежливости, не то что соблюдать.
  -- Вежливость... - Гордон хмыкнул. - А у них есть такое понятие? Они постоянно кричат друг на друга и никому не дают вставить слова.
  -- Потому что невежливо другое - подавлять чужие импульсы, в том числе заставляя долго себя выслушивать. С другой стороны, тех, кто может принять реальное решение, в улье вы всё равно не найдёте. Однако, Гордон... - Коваленко склонил седую голову, задумавшись. - Мы можем пойти другим путём. - Через минуту он поднял на него заискрившиеся глаза. - Назовём его... ну, допустим, "Пчелиная матка".
   Он умолк, что-то обдумывая; Гордон ждал, разглядывая плюшевого незгиря в нише, "ползущего" вверх по синей шёлковой паутине. Подарок к очередному юбилею от заводстких рабочих.
  -- Вот что, - оживился Коваленко, - мы выберем нескольких популярных турусцев, лучше "натуралов", и вы постараетесь наладить с ними хорошие отношения.
   Гордон поморщился.
  -- Да нет же, - сказал Коваленко. - Я не призываю вас разыгрывать комедию. Да они и не позволят. Если вы почувствуете, что взаимной симпатии не возникает, немедленно отступайте. Зато если вас примут "пчелиные матки" - вас примет и всё их окружение, а это не так уж мало. Вообще говоря, проблема не столько в том, чтобы правильно выбрать "пчелиных маток"... тех, к кому они будут прислушиваться, кого станут копировать... сколько в том, как к ним подобраться. Самый простой путь - через помощников. Нужно только выйти на подходящих помощников... а мы подумаем, как на них выйти... - Он снова погрузился в раздумья.
   Гордон последовал его примеру. Идея была неплоха, и, в конце концов, он предложил её сам.
  -- Насколько я понимаю, наиболее популярны у них самые сильные - то есть те, кто способен к управлению?
  -- Да. Если хотите, пусть программа называется "Тейрис".
  -- Пусть, - согласился Гордон. Название не имело значения, просто он видел, что Коваленко воодушевился, как ребенок.
   Воодушевление постепенно передалось ему, хотя он и не избавился от мысли, что такие проекты не для него.
  

* * * * *

  
   Дверь флигеля была приоткрыта, и он заглянул внутрь. Клавдия с большой синей чашкой в руке стояла у окна и смотрела в сад, и не сразу заметила его появление.
  -- К вам можно?
   Выйдя из задумчивости, она обернулась, поставила чашку на низкий подоконник и жестом пригласила его войти.
  -- Ну, как у вас дела?
  -- Замечательно, - произнес он, подходя к окну. Дождя сегодня не было, но и солнца как такового тоже: свет еле сочился сквозь пёстро-зеленые стёкла, и в нём комната немного напоминала аквариум. - Коваленко недосягаем, Бортман неуловим, и я начинаю бояться пустых помещений.
   Она протянула руку, и он отдал ей очередную партию дисков.
   - Вы не могли бы рассказать мне о феномене тейрис? Своими словами?
  -- Разумеется - что успею. - Она посмотрела на часы и села. - Основное значение слова - `тот, кто способен предложить себя во власть'. Но оно не исходное. В смысле, достаточно позднее.
  -- А каковы старые значения?
  -- `Стоящий особняком'; `тот, вокруг которого есть пустое пространство'. (Иногда это переводят короче: прОклятый). От этого же корня происходит слово, означающее `зелёный'. Свою коллекцию `зелёненьких', кстати, я начала собирать с него. Сама я в то время, честно сказать, привлечь эти данные не додумалась бы; мне подсказали друзья. - Она нахмурилась. - Тогда наш научный сектор процветал, а теперь я даже своего помощника никак не могу вытребовать обратно.
  -- "Временно" услали из-за Меры присутствия, а теперь не дают визы?
  -- Ну да, - сердито пробормотала она. - Хорошо ещё, что есть Бьорк. Правда, он специалист по социологии, и узкий, а это не совсем то, что нужно, но...
  -- А что вы, собственно, изучаете? - запоздало заинтересовался Гордон.
  -- Да много чего. Современное мифотворчество. Национальное самосознание... Но я ещё что-то собиралась вам сказать. Да. Тейрисом на Турусе могут признать и землянина. Хенк Бортман, например.
  -- Тейрис - Бортман? - Забавно, ему не приходило в голову посмотреть с такой точки зрения.
  -- И очень типичный, по-своему: силён, бодр, способен планировать, не боится сложных ситуаций... и так далее, полный набор признаков. В своё время он случайно нашёл верный способ сохранить завоёванные позиции. У него был конфликт с одним из ульев, и старейшины склонялись к тому, чтобы попросить его убраться с Туруса; он же в ответ намекнул, что ошибки делают все и совершенно неправильно не позволять их исправить. В их глазах это тут же подняло его на несколько ступеней: он ведь выразил желание всю ответственность взять на себя. С тех пор он хозяин положения - своего, по крайней мере.
  -- А Коваленко? Тоже тейрис?
  -- Конечно. Может быть, даже в большей степени.
   Гордон не сдержал смешок.
  -- Но, Клавдия, в таком случае им каждый третий... ну хорошо, каждый десятый землянин должен казаться тейрисом.
  -- Каждый десятый? - Её глаза чуть расширились - красивые, пожалуй, глаза, светлые и довольно большие. - Вы думаете, среди нас так много настоящих лидеров?
  -- Если считать всех, кто стремится к власти?
  -- Гордон, земляне ведь часто стремятся к власти только потому, что она многое привносит в их жизнь: деньги, полезные знакомства, возможности. Вы согласны?
   Он кивнул.
  -- Тейрис на Турусе не получает ничего - ну или почти ничего, кроме почтительного отношения. Тейрис - это тот, кто готов отказаться. От старых привычек. Привилегий. Реализованных валентностей. Иногда привязанностей. "Тот, вокруг которого пустое пространство", - помните? Пустота, Гордон. Вдумайтесь. Не каждый способен выдержать подобное одиночество. Вот вы при таких условиях стремились бы к власти? - точно зная, что потеряете больше, чем приобретёте?
   Он вынужден был признаться:
  -- Не уверен.
  -- Это не означает, конечно, что среди них нет корыстолюбцев, или что они не умеют пользоваться своим положением. Но вы недооцениваете способности турусцев к проникновению. Думаете, глядя на вас, Бортмана и Сержа Коваленко, они не видят разницы? Видят. И прекрасно чувствуют ваше внутреннее состояние (может быть, лучше, чем вы сами), ваши цели и ваш запас сил. Вот вашему предшественнику, например, не повезло. Вы знаете причину, по которой он ушёл в отставку?
  -- Мо... турусцы потребовали перемен в нашей "Верхушке".
  -- Ну да. Это повод. А причина была в другом: он не смог их убедить. Хотя очень старался. Но он устал, он тянул лямку из последних сил, и они это видели.
   "Да поймите, Шекли, вы сейчас лучшее, что у нас есть. Да, вам не хватает практического турусского опыта, но у остальных претендентов его тоже нет. Зато вы быстро обучаетесь и, кажется, интересуетесь Турусом. Ведь интересуетесь? Мотыльки это ценят".
  -- Это - прошу прощения, Клавдия, - вам известно доподлинно, или результат ваших личных наблюдений?
  -- Вы можете провести чёткую границу?
   От резкой трели телефона они оба вздрогнули.
  -- А вот, наконец-то, и Бьорк. - Перекинувшись с молодым мотыльком парой слов, она встала и повесила на плечо сумку. - Сегодня похороны Линуала Рэнетла. Авария на загородном шоссе. Вам, должно быть, говорил об этом Бортман.
  -- Да, он прислал мне сообщение, и он подчёркивал, что там соберётся весь Город, и, возможно, будет небезопасно.
  -- Бьорк должен был сообщить, когда основная часть церемонии подойдёт к концу. На само кладбище меня могли не пустить, и я поручила снимать ему (незаметно, конечно). Но сейчас я поеду. От ограды меня никто не прогонит, а самое интересное всегда начинается, когда соблюдены все условности и наступает эмоциональная разрядка. Особенно на Турусе.
  -- Извините меня, Клавдия, но вы уверены, что это разумно?
   Она покачала головой.
  -- Вы не понимаете, Гордон. Такие похороны - слишком редкое явление, чтобы я могла позволить себе их пропустить.
  -- Я и правда не понимаю.
  -- Смерть на Турусе, да ещё в расцвете лет, - трагедия, и гораздо большая, чем для нас: ведь мы не знаем других возможностей. Но умереть, когда мог бы восстановиться в Заповеднике?
  -- Или в Машине, - кивнул он.
  -- Да... - Клавдия мельком глянула на него. - Вполне вероятно, именно нежелание смириться с неизбежностью смерти и породило такое количество транстурусцев.
  -- Я иду с вами, - решительно произнёс он, распахивая перед ней дверь.
  

* * * * *

  
  -- Какая глухая стена, - удивился Гордон. Они подъезжали к кладбищу. - Как у Заповедника... да нет, местами даже выше. Попытка отделиться от мира мёртвых?
  -- Возможно.
  -- Бортман как-то заявил, что расположение Заповедника - между Городом и кладбищем - очень символично.
   Справа и слева от арочного входа выстроились рядами машины (странно ровными для неуравновешенного Туруса). Почти все - тёмно-фиолетового цвета, который у Весты вызывал депрессию.
  -- Это цвет траура?
  -- Да, - сказала Клавдия. - Как я уже говорила, похороны в последнее время стали редкостью, поэтому специальных ритуальных бюро здесь нет; когда возникает необходимость, каждый красит свой автомобиль сам.
   Некоторые машины были перекрашены наполовину, на других имелись лишь фиолетовые разводы и полосы. Очевидно, их владельцам не хватило времени. Или средств.
  -- Вот из-за чего, наверное, они вчера в таком количестве не явились на завод. Бортман рвал и метал.
  -- Он и сегодня наверняка рвёт и мечет, ещё и посильнее, - заметила Клавдия. - Взгляните, сколько их тут, а ведь время рабочее.
   Они остановились метрах в двадцати от ближайшей машины. Клавдия быстро установила штатив с камерой, затем вытащила ещё одну, поменьше.
  -- Ракурс просто прекрасный, - пробормотала она. - А вот на звук надежды никакой. Но там Бьорк, он запишет.
  -- Вы будете снимать всё подряд?
  -- Конечно. Я чаще всего так и собираю материал: вслепую.
   Перед оградой группами стояли турусцы; из-под арки продолжали выходить новые. Арка, тоже фиолетовая когда-то, на данный момент настолько нуждалась в реставрации, что исходный цвет кладки скорее угадывался. Однако Гордону сложно было представить мотылька, который захотел бы заняться таким ремонтом. Ещё одно противоречие мотыльковой натуры: культ Традиции - и страстное желание отгородиться от того, что способно вызвать болезненные ассоциации, пусть даже вполне "традиционные".
   Скоро всё пространство между стеной и рядами машин оказалось заполнено людьми, но разойтись, однако, никто не торопился. В задних рядах Гордон заметил Нейллин, говорившую с представительного вида жуком. Других транстурсцев, кроме разве ещё одного-двух, он не заметил. Мотыльки переминались с ноги на ногу, оглядывались на дорогу, жались друг к другу - пожалуй, Гордон впервые видел на Турусе такое количество серьёзных лиц. Или нет, не серьёзных, а скорее озабоченных.
   Внезапно какой-то человек растолкал соседей и громко закричал. Мотыльки поспешно расступились, так что образовался круг.
   Теперь происходящее по большей части оказалось скрыто от Гордона спинами, однако пронзительные выкрикивания, по интонации напоминающие лозунги, понёсшиеся из центра круга, он слышал прекрасно. Мотыльки застыли, устремив взгляды на оратора.
  -- Такое ощущение, что они этого ждали, - пробормотал он. - Атмосфера накалилась моментально.
   Клавдия, припав к камере, не отвечала. Что ж, наверное, так и есть: ждали. И она тоже чего-то ждала. Интуиция исследователя, очевидно.
   Круг тем временем сбился. Нейллин быстро вышла вперёд и что-то сказала резко. Оратор умолк. По толпе словно прошла рябь; многие пытались спрятаться друг за друга.
   Через минуту, однако, он оправился и закричал снова, уже Нейллин в лицо, от возбуждения подпрыгивая на месте. Несколько человек бросились к машинам. Взвинченный мотылёк резко повернулся и, указывая на них пальцем, заверещал с новой силой. За ним обернулись другие; кое-какие лица были враждебными.
  -- Это не похоже на бескровную драку, - заметил Гордон, как он надеялся, хладнокровно. - Может, нам лучше уехать?
  -- Ни за что.
   Выкрики продолжались; теперь в них появились однозначно истерические нотки.
  -- А что происходит, вы понимаете?
   Она помотала головой, не выпуская из рук камеру.
  -- Я мало что слышу. Могу только догадываться. Покойный погиб в результате автомобильной катастрофы, и тот фрукт, судя по всему, пытается в этом кого-то обвинить.
  -- Разве несчастный случай не очевиден?
  -- Видите ли, он был обставлен слухами, в которых, строго говоря, содержалась часть правды...
   Из-за шума они не сразу заметили появление ещё одной машины. Матово-фиолетовая, она затормозила у противоположного конца ограды, и из неё вышел Дэрринел. Из толпы метнулись ещё несколько мотыльков, другие, напротив, остановились выжидающе.
   Дэрринел огляделся, махнул Клавдии; заметил Нейллин, улыбнулся и подошёл к ней. За ним "в центр" пробрались несколько старейшин, а потом и двое транстурусцев, - чтобы тут же завязать оживлённый разговор. Другие мотыльки, обступив их, внимательно слушали.
   Оратор продолжал голосить, но обращался он теперь преимущественно к спинам и постепенно утратил значительную часть пыла.
   Один из жуков показался Гордону знакомым.
  -- Клавдия, а вы не знаете, что значит "засни"?
  -- А от кого вы слышали такое пожелание? - рассеянно поинтересовалась она.
  -- Насколько я могу судить с такого расстояния, от вон того типа. Недавно он подошёл ко мне на стоянке и сказал: "Займись своими статусами или засни".
  -- Да? - Она внезапно подобралась. - А что было до того?
   Гордон рассказал. Клавдия отложила камеру и пониже опустила стекло, вглядываясь.
  -- Это Рэр Торг. Вид у него устрашающий, и манеры тоже, но сам по себе он много не значит.
  -- А кто он вообще?
  -- Неофициальный помощник официального лидера. Вагир Гиф. - Она указала на транстурусца с внушительным лицом и неторопливыми жестами, который всё это время держался рядом с Нейллин и с которым он видел её раньше. - Это одна из нейтральных группировок, хотя, сдаётся мне, большую часть своей нейтральности они в скором времени рискуют потерять. Во-первых, они привечают неготовых транстурусцев. Или же таких, как Рэр Торг: формально период социальной адаптации у него закончился, но вспышки всё ещё продолжаются - что не мешает им активно его использовать. - Говоря, она быстро делала какие-то пометки в своём блокноте. - А во-вторых, вы, вероятно, встречали упоминание о так называемой программе Роста? В личных записях, я имею в виду.
   Он напряг память.
  -- Один или два раза, кажется. Но я не очень понял, в чём там дело. Что-то связанное с улучшением материального благополучия жуков?
   Клавдия покачала головой.
  -- Программа Роста была предложена впервые ещё несколько лет назад, но тогда она не нашла отклика, и о ней благополучно забыли. Теперь же она имеет довольно много сторонников, в особенности её проповедуют крайние клики. Суть их воззваний в том, что натуралы вряд ли смогут ужиться с транстурусцами, поэтому последним необходимо как можно скорее задуматься о воспроизводстве. То есть, другими словами, они предлагают если не социально, то хотя бы физически первых отделить от вторых и всех способных иметь детей обязать их иметь. Сторонников у программы пока маловато: для Туруса это, конечно, неслыханно.
  -- Это даже для Земли было бы неслыханно, - сказал Гордон. - А какое к этому отношение имеет Нейллин?
  -- О, Нейллин, она... Она им очень нужна. Или они считают, что нужна. Она ведь пользуется большим авторитетом, и у натуралов, и у перерождённых. В группировках, не забывайте, каждый человек на счету. К тому же она способна к деторождению.
  -- Ах вот в чём дело. И что же, этот... как его... Торг. Он претендует?..
  -- Да нет, что вы! Он заботится не о себе. Он преклоняется перед своим шефом.
   Ещё того лучше. Сцена ревности по заказу? Обсуждая эту ситуацию с Бортманом, они пришли к выводу, что объяснение может быть только одно: очередная вспышка агрессии, в которой бессмысленно искать логику. А логика, тем не менее, была.
  -- А что шеф?
  -- Шеф существо более разумное и много делает для Города. Не думаю, чтобы он мог дать Торгу подобное задание - отвадить кого-то от Нейллин. Хотя программу Роста он поддерживает и от варианта с Нейллин, я думаю, не отказался бы. Но он готов ждать.
  -- Ждать?
  -- Ну да. Если дать ей время, она, скорее всего, сама придёт к "правильному" решению...
   Картина у кладбища изменилась. От прежней нервозности не осталось и следа, оратор куда-то исчез, а толпа вновь распалась на группы. От одной к другой непринуждённо переходил Бьорк.
  -- Я только не понял, какой смысл кому бы то ни было "отваживать" меня от Нейллин.
   Особенно Рэру Торгу - помощнику Вагира Гифа, лидера одной из нейтральных группировок.
  -- Не знаю. Вероятно, они уловили, что Нейллин проявляет к вам интерес.
   Да? В таком случае они уловили больше, чем он.
  -- И чем же это им помешало?
  -- Думаю, их вообще с некоторых пор беспокоят её друзья, - пояснила Клавдия, хмуря брови. - Те, кто способен оказывать "дурное влияние"... К кому она будет прислушиваться, принимая "неверные" решения, и на кого сможет опереться. - Она усмехнулась одной стороной рта. - Они и на меня давно косятся, и, между прочим, довольно злобно. Гордон, вы не станете возражать, если я зафиксирую то, что вы мне сейчас рассказали? Тем паче что больше ничего любопытного мы, кажется, не дождёмся. - Она открыла дверь, чтобы выключить большую камеру. - Вы не могли бы повторить ещё раз, поподробнее? - На коленях у неё появился диктофон.
   Он повторил, останавливаясь на каждой мелочи.
   Площадка перед фиолетовой аркой быстро пустела. Нейллин уехала одной из первых, в машине с чёрным муравьём, вместе с шефом условно нейтральной группировки; следом за ними Дэрринел. Оставшиеся беседовали, облокотясь на машины, и держались уже совсем свободно.
  -- Это имеет научную ценность?
  -- Вы шутите? - Она вскинула на него глаза. Удивления в них было не меньше, чем у мотыльков, которым он сообщал, что не все земляне интересуются танцами. - Мы с вами присутствуем при ломке менталитета. Каких-нибудь пару лет назад сказать "засни" означало пожелать доброго пути или скорейшего выздоравления. А теперь это угроза или проклятие. Это как если бы наше "здравствуйте" вместо пожелания, хоть и формального, здоровья вдруг стало бы означать "Катись ты к чёрту!" или "Прочь с дороги!"
   Он вежливо слушал, не разделяя, впрочем, её восторга. Его мысли были заняты другим - Нейллин и записями, которые он недавно просматривал. В частности той, которую он назвал для себя "Отпусти её, или Золотая бабочка".
  -- Расскажите мне о Нейллин, - попросил он, когда Клавдия записала всё, что хотела. - То, что можете рассказать, - поспешил он добавить. -Почему все называют её просто по имени?
  -- Тот, кто отказывается от улья, на семейное имя право теряет. До тех пор, разумеется, пока не вернётся в клан. Считается - или считалось когда-то, - что это позволяет достичь сразу несколько целей. Подчёркивает его свободу от клановых статусов и несвободу от социально-необходимых; служит ему постоянным напоминанием о том, что он выделяется... - размеренно принялась перечислять она, ловко собирая аппаратуру. - А также помогает оградить улей от возможной агрессии со стороны его личных врагов.
  -- Враги есть и у Нейллин?
   Думая о ней, он не мог себе этого представить.
  -- Естественно. И довольно много. Всегда найдётся повод для ненависти. Кто-то из турусцев ненавидит её за то, что она показала путь. Кое-кто из транстурусцев - за то, что она здорова и сильна, тогда как многие из них...
  -- Простите, какой путь?
   Клавдия перекинула на заднее сиденье сумку и выпрямилась.
  -- Нейллин А'Рзен участвовала в эксперименте Ускорения. Если вы хоть что-нибудь читали о том периоде, то должны были встречать это имя.
  -- Да, я, кажется... - Он положил руки на руль; машина плавно тронулась с места. - Вы хотите сказать, она одной из первых прошла ускоренную трансформацию?
  -- Именно так. Она тогда была ассистентом одного из их ведущих специалистов в области трансмутаций. Группа подобралась очень неоднородная: два или три глубоких старика, с десяток больных (в разной степени) и Нейллин, молодая и без отклонений - контрольный "экземпляр".
  -- Других добровольцев той же категории не нашлось?
  -- На тот момент нет. Эксперимент увенчался успехом - если говорить о его научной стороне. - Она помолчала. - Ну а что касается человеческой... Вот вы, представьте Гордон: вы возвращаетесь в родной дом из больницы - чтобы найти что?
  -- По-моему, это не совсем одно и то же...
  -- Ваш дом пестрит незнакомыми людьми, - не слушая его, продолжала Клавдия. Глаза у неё заблестели, усталость исчезла из голоса. - Самые близкие родственники в Заповеднике. Друзья и подруги глядят с любопытством, но со стороны: приближаться боятся. Повзрослевшему ребёнку подобрали другого родителя и другого наставника...
   Гордон поразмыслил пару минут.
  -- То есть её фактически лишили материнских прав?
  -- Не в нашем понимании. Её не изолировали от семьи, просто... - Она протянула руку, призывая его не пропустить поворот. - Просто к её слову никто больше не обязан был прислушиваться.
   Они въезжали уже в "спальные районы", и он снизил скорость, хотя в такой поздний час никаких патрулей обычно уже не бывало. Задумчиво глядя на дорогу, Клавдия заговорила снова:
  -- Им всем приходится начинать с начала: доказывать, что они достойны своих прежних статусов, как будто они всё ещё подростки. С другой стороны, вручить себя Машине значит пойти на риск, и нешуточный, даже сейчас. Бывали - и есть - несчастные случаи, и какой-то процент со смертельным исходом. И этих людей мы считаем слабыми!
  -- Мы считаем слабыми мотыльков, - поправил Гордон, бросая взгляд на часы. Вся экспедиция, вместе с дорогой, заняла у них меньше двух часов. Ему же казалось, что они провели там целый день. - К тому же и жуки... я хочу сказать, транстурусцы далеко не все такие, как Нейллин.
  -- А такие, по-вашему, берутся из вакуума? - Клавдия, казалось, готова была рассмеяться. Но уже в следующий момент нахмурилась. - Гордон, если вы не возражаете, я расскажу Нейллин об этой "сцене ревности": ей не помешало бы знать, что творится у неё за спиной.
  -- Как сочтёте нужным.
   Вот к кому бы ему стоило "подобраться" - как к "пчелиной матке". К Нейллин.
  -- Клавдия, давайте встретимся завтра, - предложил он, заворачивая к флигелю. - И, может быть, вы всё-таки расскажете мне, что это было там, на кладбище.
  -- Если успею разобраться, - кивнула она.
  

* * * * *

   Однако на следующий день встретиться не получилось. Позвонила Клавдия и сообщила, что получила ещё одну редкую возможность собрать материал; но он может перехватить её, чтобы забрать часть дисков. Гордон пошёл через сад, недоумевая, почему он так расстроен.
   Недалеко от дверей флигеля стояла кучка мотыльков, весело переговариваясь. Собственно, их было трое, и он их знал: Шейли, Бьорк и Дэрринел, все в бледно-зелёных костюмах. Они дружно обернулись и приветливо вскинули руки.
  -- Я видел недавно, как вы выходили из салона красоты, - сказал Бьорк лукаво. - Готов поспорить, вы искали салон причёсок.
  -- Искал, - признался Гордон, - хотя и не в тот день. Пётр назвал мне адрес недалеко от центрального универмага, но по нему ничего такого не оказалось.
  -- Закрылись с неделю назад: нерентабельно, - пояснил Дэрринел. - С прошлого года у них резко уменьшилось число клиентов, в смысле землян, и "земные" мастера постепенно разбрелись кто куда; кое-кто сейчас в Заповеднике, а новых нет, да и обучать их некому. Так что теперь в вашем распоряжении только специалисты по турусским причёскам.
  -- А они, скорее всего, предложат вам сделать такую же. - Бьорк наклонил голову, демонстрируя аккуратно выбритый затылок. - Не хотите?
   Гордон машинально провёл рукой по голове, и тут заметил, что мотыльки смеются.
  -- Пожалуй, нет. Хотя, что поразительно, здесь такая "прическа" никого не портит.
  -- Да, - согласился Дэрринел. - Некоторые сбривают еще и брови, особенно летом - требования гигиены. У нас, знаете ли, очень быстро заводятся насекомые и раздражается кожа. Это и к лучшему, на мой взгляд. - Он покосился на Бьорка. - Волосы нас не красят: слишком уж ломкие. Лучшие волоски мы отдали на строительство Заповедника - во всяком случае, та часть из нас, что его строила. Вы ведь об этом слышали, правда?
   Гордон молча кивнул. Они действительно верят, что произошли от насекомых?
  -- Я слушал последний выпуск "Уроков мифологии", - сказал он, вспоминая подробности передачи. Сам он не решился бы выпустить её в прямой эфир: на его взгляд, она была не слишком продумана. Взять, например, намёки на то, что путь в Заповедник - это путь против природы. Для мотылька, наверное, это довольно смелое заявление; но что тогда можно сказать о Машине и транстурусцах? И какова их возможная реакция? - Честно говоря, мне это напомнило школьные уроки литературы: слишком глубокомысленно. И назидательно.
  -- И мне, - закивал Бьорк.
  -- А мне понравилось, - беззаботно отозвался Дэрринел. - Жаль только, что они замолчали Незгиря.
  -- Что сделали? - Он всё ещё терялся, слыша необычные слова и выражения.
  -- Не уделили достаточное внимание Незгирю, - объяснил Дэрринел и нахмурился: - А я как сказал?
   Гордон немного смутился. Но лицо Дэрринела тут же разгладилось.
  -- Незгирь гораздо более интересная личность, - с прежней весёлой улыбкой сказал он и помахал своим пакетом, который, Гордон только теперь обратил внимание, весь был разрисован паучками.
  -- Это... корм для незгиря? - заинтересовался он. - А из чего он?
  -- Сухая рыба, насекомые, - охотно объяснил Бьорк. - А в тех, что подешевле - синтетические добавки. Ну и, конечно, ароматизаторы.
   Гордон снова почувствовал, что обескуражен.
  -- Они ещё и гурманы?
  -- Конечно. И у каждого свой характер. Заходите - пок'ормите, - предложил Дэрринел. - Скажем, сегодня вечером - сегодня я свободен.
   На пороге своей двери появилась Клавдия. Бьорк и Дэрринел немедленно двинулись к ней; Гордон собрался последовать их примеру, но его остановила Шейли. Всё это время девушка молчала, лишь улыбалась изредка. Встав прямо перед ним, она тронула его за руку.
  -- Шейли, я очень благодарен вам за то, что вы присматриваете за моей комнатой, - сказал Гордон. Она продолжала молчать. Её блестящие ярко-карие глаза показались ему лихорадочными; она смотрела на него всё настойчивее, но он не мог понять, чего она ждёт. - Знаете, вчера я ужинал в Городе, в вашем ресторане, и обнаружил, что мне очень нравится катаба.
   Она улыбнулась, но напряжение не исчезло с её лица. Она всё еще чего-то ждала, и Гордон начал нервничать.
  -- Шейли... Я могу вам чем-то помочь?
   Но к ним уже направлялись Клавдия с Дэрринелом; Шейли оглянулась на них, стиснула руки, повернулась стремительно и почти побежала прочь, к воротам. Дэрринел посмотрел ей вслед.
  -- Благодарю вас за приглашение... - начал Гордон, ещё не зная, примет его или нет, но тут вспомнил о своей "предвыборной кампании". - Может быть, я действительно зайду. - Пусть Дэрринел только чиновник при Заповеднике, но он знаком со старейшинами хотя бы своего улья и наверняка сможет что-нибудь подсказать... если захочет.
   Дэрринел не сводил с него глаз - большие, тёмные, как у Шейли, они были более спокойными, а может, просто не блестели так ярко.
  -- Приходите, Гордон, - повторил он серьёзно и с ухмылкой добавил: - У меня может не хватить времени на то, чтобы убрать вещи с пола, - Гордон почувствовал, что краснеет, - но для вас у меня найдётся время.
   И, помахивая пакетом, мотылёк присоединился к Бьорку, грузившему какие-то коробки в машину.
  -- Странно, - пробормотал Гордон, проводив его глазами. - Неужели он заметил, что я обратил внимание на беспорядок?
  -- Почему нет? - сказала Клавдия так, словно её это позабавило. - Вы же наверняка бы заметили.
  -- Но я-то не мотылёк... То есть, я хочу сказать...
   В её взгляде как будто появилось удивление.
  -- Вам не нравится Дэрринел?
   Очень непосредственный вопрос. Согласно правилу номер четыре.
  -- Да нет, почему же. Просто он кажется мне очень открытым, а я, - он пожал плечами, - я не привык слишком доверять открытым людям. С ними всё просто только на первый взгляд; на деле же никогда не знаешь, где можешь наступить им на больную мозоль: их защита от мира слишком глубоко запрятана. Другое дело люди подозрительные - у тех такая стена на виду. Зато они, как только поймут, что тебя можно не опасаться, открываются гораздо шире, чем иной раз это нужно.
   Клавдия посмотрела на него долгим взглядом. Он засмеялся.
  -- У вас сейчас выражение лица, говорящее: "А он совсем не так безнадёжен".
   Она рассмеялась тоже, не делая, впрочем, попытки его опровергнуть.
   - Что вы имели в виду, говоря о моей "негуманитарности"? Образование?
   - Ах это... - отмахнулась она. - Не принимайте слишком всерьез, да и дело не в образовании, а скорее в принципах мышления. Для себя я выделяю два основных типа людей: гуманитарии и не-гуманитарии. Первые мыслят: "Какой интересный человек", вторые: "Это не человек хороший, это конструкция удачная".
   Он усмехнулся. Да, похоже на то.
  -- Для не-гуманитария в центре суть ситуации, - продолжала она, отдавая ему коробку с дисками, - для гуманитария - человек в ней. Взять ваш завод. Бортман - человек не гуманитарного склада - рассчитывает, что люди весь день будут на него плодотворно работать. Гуманитарий Коваленко понимает, что живым людям, чтобы плодотворно работать, необходимо постоянно отдыхать; в результате...
   В результате действовать в унисон у них не получается, и это видно каждому, кто хоть раз видел их вместе. Коваленко шёл навстречу каждому рабочему, без лишних вопросов предоставляя отгулы, соглашался оплачивать больничные и принимал на веру все объяснения. Бортман за каждый час простоя норовил применить санкции построже... что на Турусе приводило обычно к обратному результату.
   - А вы по образованию, кстати, кто?
   - Экономист.
  -- Ни то, ни сё, - констатировала она, как ему показалось, почти радостно. - Значит, надежда действительно есть.
  

* * * * *

  
  -- Он неспокоен, потому что беспокоитесь вы. - Дэрринел пытливо заглянул ему в лицо тёмными глазами, странно похожими на глаза незгиря. - Что заставляет вас так нервничать, Гордон? Клавдия сперва тоже боялась. А Туви от неё прятался. Зато теперь он не сходит у неё с рук.
   Пакет с кормом, который он захватил, собираясь в гости, был открыт и стоял на столике. Дэрринел взял очередной кусок и в очередной раз показал, как нужно держать его на ладони. Туви тут же ухватил угощение и щёлкнул жвалами, похожими на клюв; Дэрринел смахнул с его шерсти крошки.
  -- Вы обращаетесь с ним, как с мягкой игрушкой, - заметил Гордон. - Но они же страшные хищники!
  -- Страшнее, чем земные львы и орлы - символы силы, власти и... чего ещё? Благородства, кажется?
   Гордон покосился на мохнатого незгиря, тихо сидевшего на плече хозяина. На этот раз ему показалось, что Туви так же внимательно, украдкой наблюдает за ним.
  -- Но это же насекомые, - произнёс он, чувствуя, что невольно переходит на интонации странного мотылька - слишком мягкие, иногда незаконченные.
   Дэрринел засмеялся и подтвердил:
  -- Да, и очень большие. Ну и что?
   И в самом деле - что?
   Он просто не любил насекомых. Пучеглазые, усато-многоногие, бездушные, они казались ему результатом другой ветви эволюции... если не порождением чуждого разума.
  -- Ну хорошо, - сдался он - в который уже раз? - Но тогда расскажите, что видите в них вы.
  -- Лучше посмотрите сами, - предложил Дэрринел, снимая с плеча Туви и протягивая ему. - Чтобы полюбить, нужно подойти поближе. - Он провёл ладонью по паучьим щупальцам. - Смотрите, какой у него мягкий пух здесь и вот здесь... И какие красивые пятнышки на этих лапках - перламутровые на тёмном фоне... И такие же коготки...
   С внутренней стороны лапы у незгиря действительно переливались перламутром. Каждая имела по меньшей мере восемь суставов, практически незаметных в пятнах густой шерсти. Две передние, которыми Туви брал корм, были тоньше и длиннее остальных, отходивших от нижней части туловища, овального, цельного, как у осьминога.
  -- А брюшко? - Дэрринел отогнул две или три лапы, открывая плоское брюхо Туви нежного молочного цвета. Незгирь не противился. - И глаза - обратите внимание, насколько они выразительны. Такими глазами многое можно увидеть.
   На этом осмотр завершился, и Гордон поздравил себя с тем, что не дрогнул... по крайней мере внешне.
   Что ж, определённую красоту в этом можно увидеть. Наверное. Если очень постараться.
  -- Но не это главное, - помолчав, сказал Дэрринел. - Вы пробовали читать наших философов? Вижу, что нет. Может, и к лучшему. Но значит, вам незнаком этот образ - незгиря-творца?
   Гордон покачал головой.
  -- Это один из символов человеческого существа. Человек создаёт свою душу подобно тому, как незгирь плетёт паутину: от всего, что мы видим и слышим с вами - песни, танца, животного - мы берём по ниточке и вплетаем в себя. Но ниточки мы выбираем разные, в зависимости от того, что требует уже существующий узор. Вы возьмёте в свой мир мотив, а я слова; я - дружелюбие Туви, а вы - его размер... или ассоциации, с ним связанные. - Он погладил незгиря, и тот прижался к его шее. - А ещё он очень вынослив и никогда не впадает в спячку, - добавил Дэрринел не совсем последовательно.
  -- А другие насекомые? - заинтересовался Гордон. - Впадают?
  -- Почти все - чтобы переждать период ветров. Разве что кроме пчёл.
  -- Я вас отвлёк. Продолжайте, пожалуйста.
  -- Один из поэтов (пожалуй, последний из выдающихся), оставил стихотворение. Я недавно нашёл хороший перевод.
   И он прочёл:
  -- Жизнь - мозаика мелочей, попавшихся в паутину,
   Что дрожит, прогибаясь, от дыханья луны.
   За пределами Сна - божество повседневности,
   Совмещенье орбит мотылька и звезды.
  -- Это о незгире? - удивился Гордон. - Никогда бы не подумал. - Мохнатое восьминогое "божество" на плече Дэрринела внимательно рассматривало кусочек корма в верхней передней лапе.
   Дэрринел улыбнулся.
  -- Это слушают не ушами.
   Гордон сделал ещё одну попытку.
   Несколько минут он держал руку в полуметре от незгиря, так, чтобы тому хорошо было видно лакомство, и старался думать о красоте. Туви, настороженно поглядывая на него, колебался; но в конце концов, когда Гордон готов был уже поставить на себе крест, сдвинулся немного вниз и... молниеносно выхватил сушеную рыбку из его пальцев. Сразу после этого он свернул щупальце и вместе с кормом прижал к себе, словно пряча, а Гордон перевёл дух.
  -- Вы сказали, что вам понравились последнии "Уроки мифологии", - обратился он к мотыльку. - Значит, вы согласны, что миф о Сотворении - это миф о плате за обман природы?
   Дэрринел беззаботно пожал плечами, вернее, одним плечом, - тем, на котором не было Туви.
  -- Мне с детства казалось, что это миф об интересах. Бабочка строит Заповедник потому, что ей хочется праздника. А Незгирю интереснее будни, вот он и выбирает их... Если вдуматься, праздник вырастает из мелочей, которые рождаются в череде будних дней.
   Наверное, он слишком долго смотрел на паука: Гордон обнаружил, что ему уже не хочется думать о программе "Тейрис".
  -- А фантазии в каждодневности нужно не меньше. Так же, как умения видеть суть: незгирь должен хорошо понимать, что именно он вплетает в свою паутину. - Дэрринел задумчиво посмотрел на Туви и добавил, перейдя на родной язык: - И кто-то ведь должен поддерживать бабочек, чтобы они не упали.
  

* * * * *

  
   Ему давно хотелось посмотреть на жилую часть Города в выходной день, и наконец он собрался.
   Как часто у турусцев бывают выходные, он так до конца и не разобрался - потому, вероятно, что почти все они устанавливали свой собственный рабочий ритм, в соответствии со своими личными импульсами, и отдыхали поочерёдно, не выдерживая чёткого графика. Но раза два в месяц случались и всеобщие праздники, и сегодня был как раз один из них.
   Цветов на лицах девушек он уже не замечал - должно быть, общий "красочный" импульс прошёл. Смех и суета сосредоточены были в основном на частных территориях, вокруг ульев. Из машины ему сложно было разобрать, что там происходит ещё, кроме танцев. От одного кружка ему помахали, предлагая присоединиться. На общем изящном фоне турусцев выделялись фигуры жуков, плотных, чуть неуклюжих; среди танцующих их заметно не было.
   Он улыбался и раскланивался в ответ. Но в конце концов это его утомило, и он решил перекусить где-нибудь подальше от центра (или поближе к Заповеднику, что по сути одно и то же), где не так много эмоций. И муравейников.
   В маленьких переулках окраины он знал несколько неплохих ресторанов. В одном он накануне познакомился с секретарём мирового судьи, а в другом, за пару дней до этого - с весёлым помощником одного из членов Верхушки Здравоохранения. (У него сложилось впечатление, что турусцы, занимающие более или менее ответственные посты, предпочитают отдыхать в нешумных районах.) Там же он несколько раз встречал земного посла, невысокого, юркого человечка, который носил тёмно-зелёный костюм и сам был немного похож на мотылька.
   Выехав на нужную улицу, узкую и совсем безлюдную сегодня, Гордон приготовился выйти. И услышал крик.
   Крик донёсся из-за угла; за ним последовал звон разбитого стекла и ещё какой-то шум. Через минуту оттуда выскочила парочка перепуганных мотыльков и кинулась вверх по улице.
   Он машинально потянулся к телефону, но в следующий момент опомнился, оставил машину и осторожно заглянул за угол. На тротуаре сидел жук... сидела. Она потирала плечо и смотрела в ту сторону, где быстро затихал топот. Он сделал несколько нерешительных шагов; транстуруска повернула голову, и он узнал Нейллин.
   Гордон бросился к ней. Из разбитого окна в ближайшем здании выглядывали люди, но при его приближении спрятались.
  -- Камень, - сказала она, морщась. - Кто-то бросил.
  -- Вы можете встать?
   Она поднялась, с тяжеловатой, но грацией - даже после трансформации турусцы ее не утрачивали.
  -- Куда вам нужно?
   Слегка растерянно она огляделась по сторонам. Улица была совершенно пуста, лишь в окне вновь появились любопытные лица, в зелёных отсветах от разбитого витража.
  -- Неважно. Я вас довезу, - заявил он не допускающим возражений тоном и усадил её в машину.
   Она потёрла локоть и снова поморщилась.
  -- Я шла к Шейли...
  -- Чудесное существо, - заметил он, невольно смягчаясь. - Правда?
   Нейллин скупо улыбнулась.
  -- Но я что-то не вижу её в последние дни. - Заняв своё место за рулём, он сразу же развил максимальную скорость, стремясь побыстрее покинуть этот район.
  -- У неё сейчас сложный период, - сказала Нейллин. - Она только три месяца назад вышла из Заповедника. За это время многое изменилось, и мы решили, что адаптация пройдёт быстрее, если у неё будет как можно больше социальных контактов. В том числе с землянами. Это была моя идея, и, возможно, она оказалась ошибочна. Но на то были свои причины.
  -- Вы хорошо с ней знакомы?
   Она подняла на него светлые глаза. Глаза цвета янтаря, с яркими черными зрачками, почти без ресниц - на широком, довольно скуластом лице они уже не казались огромными. Вторые брови практически слились с золотистой кожей.
   - Я ее мать.
   Не дождавшись отклика, она внимательно посмотрела на него и очень спокойно произнесла:
  -- Вы смиритесь. Или возненавидете нас... что тоже возможно. Но я всё же думаю, что вы привыкнете. - Помолчав, она отвернулась и негромко добавила: - И тогда вы, быть может, захотите нам помочь.
   Он не знал, что сказать; только почувствовал неожиданно, уже в который раз что рядом с ним женщина - одна из самых удивительных, что встречались ему в жизни.
  -- Я шла к Шейли, - повторила она медленно. - Но теперь, если вам не трудно, будьте добры, подвезите меня к Заповеднику.
   Самое Безопасное Место. Значит, она боится больше, чем показывает.
  -- Может быть, вызвать для вас ведомственную машину?
  -- Не стоит, - отказалась она. - И вот ещё что, Гордон. Клавдия мне рассказала. Я очень сожалею об этом, правда. Примите мои извинения.
   Всю дорогу до Заповедника она молчала. У ограды она попросила остановить и мягко произнесла:
  -- Теперь вам лучше вернуться в улей, Гордон. Я не хотела бы вас пугать, но постарайтесь быть начеку.
  -- Со мной всё будет в порядке, - уверил он её.
  -- И пожалуйста, не распространяйтесь об этом нападении.
  -- Нападении? - переспросил он, но Нейллин уже скрылась в темноте под стеной Заповедника - под чёрной стеной с невидимой мощной защитой.
   Когда перед ним расступились автоматические двери их корпуса, был уже вечер, а у него было чувство, что существуют два Города: внешний, безобидный, где не происходит ничего жизненно важного, а люди могут быть не в курсе последних политических новостей, так как власти не считают нужным лишний раз их нервировать (сцена на похоронах, к примеру, так никем и не была прокомментирована), и внутренний, жёсткий, где кипят страсти и кто-то прокладывает себе путь, не считаясь со средствами - прямо как на его родной планете. И ещё у него было чувство, что его попросили о помощи.
   Или о поддержке?.. Как будто ни к кому другому сейчас она не могла обратиться.
  

* * * * *

   Рано утром к нему постучался Бортман. Сев в кресло, холодными голубыми глазами посмотрел на увядшие цветы в зелёной вазочке.
  -- Серж передал мне результаты вашей работы. Сам он ничего не сказал по этому поводу, что меня удивило. - Он сдвинул брови, отчего глаза у него стали ещё светлее. Самые светлые и самые бесстрастные, пожалуй, глаза на Турусе. - Я что-то не понимаю, Гордон. Чего вы добиваетесь?
  -- Если можно, Хенк, поконкретнее. - У него слипались глаза, и единственное, о чём он мечтал сейчас - это чашка горячего чая. Большая, устойчиво-объёмная чашка. Как у Клавдии.
  -- Хорошо. Ваш вариант договора предполагает отказ от львиной доли дохода. Большую часть того, что мы добываем и перерабатываем, мы либо оставляем здесь (фактически дарим), либо выкупаем по весьма, надо заметить, высоким ценам. И это не всё. Мы регулярно обновляем лицензии на добычу целита, даже в тех районах, земли которых с прошлого века никем не обрабатываются. Да мы теряем почти все прежние позиции!
   Гордон расправил одеяло на диване и сел, скрестив руки.
  -- Я получил задание учесть новые условия. Если бы они не были столь важны, или если бы их легко было просчитать на Земле, новый договор нам спустили бы прямиком из корпорации.
   Бортман окинул его недоверчивым взглядом.
  -- То есть вы рассчитываете, что любое ваше предложение автоматически будет одобрено?
  -- Почему моё, Хенк? - сказал он терпеливо. - Наше.
  -- Из чего же вы исходили, закладывая статьи расходов?
  -- Я исходил из того, что, раз мы уже не хозяева положения, главная задача для нас - не подсчитывать будущие доходы, а искать возможности закрепиться. Для начала.
   Взгляд Бортмана странно опустел. Помолчав, он заговорил мерно, негромко, глядя себе под ноги:
  -- Производство станет нерентабельным. Чистая прибыль составит всего около двадцати процентов... нет, меньше - это вместо семидесяти. Завод, конечно, закроют, а фонды перебросят на Мейл. Я потратил на это десять лет.
   Вот он, камень преткновения.
  -- Да бросьте, Хенк. Вы не хуже меня знаете, что, чем меньше мы вывезем отсюда, тем дороже продадим там. - Бортман сверлил его взглядом. - А чего вы вообще от меня ожидали? Что я возьму старый договор и исправлю в нём пару цифр - семьдесят на шестьдесят пять, к примеру?
  -- Конечно же, нет, - сказал Бортман, и на миг ему показалось, что они заговорили на одном языке. - Но, Гордон, вы должны понимать: если сейчас они решат, что нам можно навязывать свои условия, впредь с нами здесь уже никто не будет считаться.
  -- Мы не в том положении, чтобы устанавливать свои правила, - повторил Гордон терпеливо. - Вы предпочитаете, чтобы и вторая Церемония провалилась - на этот раз из-за того, что мы не захотели уступить? По-моему, уж лучше действовать наверняка. Я предлагаю вариант Договора, который никого не должен отпугнуть. И с чего вы взяли, что с нами не будут считаться?
   Бортман посмотрел на него будто издалека.
  -- Некоторые пункты вашего Договора можно трактовать так, что со временем желающие - турусцы смогут выкупить часть акций завода.
  -- Да, - сказал Гордон.
  -- Это наш завод, Шекли.
  -- Это их планета.
   Бортман сжал губы.
   Что-то с мягким стуком упало на пол - к ним в комнату ветер швырнул бабочку. Оглушённая, она долгих полминуты не могла справиться с крылышками; затем взлетела, стукнулась об узорную раму и скатилась обратно, небольшая, нежно-розовая. Гордон встал, помог ей выбраться на улицу и прикрыл окно. Бортман молчал.
  -- Чем больше они будут заинтересованы в нашем (а тем более своём) заводе, тем больше он будет приносить прибыли. - Судя по лицу главного инженера, этого мнения он не разделял. - А самое главное - я совсем не уверен, что он всё ещё наш.
  -- А наши акционеры? - бесцветным голосом поинтересовался Бортман. - Их вы распугать не боитесь? Слишком большой риск. Турус нестабилен; количество активного населения продолжает уменьшаться; фактор Х...
  -- Фактор Х? - взорвался Гордон. - Да они уже с год как вышли из подполья, а мы отказываемся это реально учитывать, и, честно говоря, вашей позиции, Хенк, я тоже не понимаю! В Городе сейчас как минимум семь группировок, пусть мелких, но имеющих собственные экономические программы и манифесты, и только одна из них явно дружественна по отношению к землянам. Остальные всячески упирают на свою незаинтересованность в нашем участии в их экономических делах (а некоторые и в нашем присутствии вообще, включая сферы науки и культуры), а кое-кто предлагает рассмотреть проект закона об уголовной ответственности землян "за действия, приведшие жителя Туруса в Заповедник". Две другие клики занимают довольно-таки жёсткую позицию по отношению к собственным соплеменникам, исконным турусцам, считая необходимым контролировать периоды Сна, а лиц, воспользовавшихся Заповедником больше одного раза в жизни, лишать гражданских прав как потенциально недееспособных; самые же крайние предлагают просто всех прогнать через Машину - скопом, сняв таким образом ключевую проблему...
  -- Вероятно, у вас имеется больше проверенных сведений, чем у меня, - подчёркнуто сдержанно проговорил Бортман. С момента своего прихода он не пошевелился, демонстрируя чудеса выправки.
   Гордон вдруг почувствовал, что смертельно устал оправдываться.
  -- Хенк, - произнёс он почти равнодушно, - я не хотел влезать на вашу территорию. Я просто не очень понимаю, где в данных обстоятельствах моя.
  -- Мне кажется, Шекли, что вы поддались влиянию Туруса. - Главный инженер медленно встал и теперь возвышался над ним, как скала, незыблемая в своей окаменелости. - Или отдельных людей. Это бывает. Это нормально, но лишь до тех пор, пока не начинает мешать делу. Не дайте себе забыть о том, что для вас самое главное.
   Гордон не ответил. Он сказал уже больше, чем достаточно, и теперь ждал, что ещё есть сказать Бортману.
   Бортман, напоследок глянув на поникшие тюльпаны, обронил:
  -- Ну что ж. Посмотрим.
  

* * * * *

  
   Когда мы прощались, Клавдия спросила, как Нейллин.
  -- Много работает. Устаёт.
  -- На вас по-прежнему давят?
  -- Угу.
  -- Это всё Вагир Гиф со своей сдвинутой компанией, - сказала Клавдия мрачно. - По-моему, она их боится.
   По-моему тоже.
   Но с Вагиром ещё можно договориться. Или продолжать игнорировать.
  -- Вчера у меня был долгий разговор с одним из родственников - дальним, правда, и, честно сказать, мы никогда по-настоящему не ладили. Он заявил, что за ним стоят и другие семьи нашего улья, а также их друзья...
  -- И друзья их друзей, - с очень верной интонацией договорила она. - Это чтобы количество перешло в качество. И что же им от тебя вдруг понадобилось?
  -- Не поверишь: чтобы я осознал наконец тот факт, что мы стали с ней слишком разными. Что дальнейших перспектив у нас нет. Что мы, видишь ли, "просто привыкли друг к другу"...
  -- Это катастрофа, - согласилась Клавдия.
  -- Что сама же она потом скажет мне спасибо. И что собственная репутация, а также интересы улья (?) требуют отказаться от всех нежелательных и сомнительных связей. - Мне удалось перехватить её руку прежде, чем она дотянулась до блокнота. - Ты понимаешь, что это значит?
  -- Конечно. У вас появились свои крайние.
  -- Клавдия, Клавдия... У кого у нас?
  -- Извини. Но ты же понимаешь, что я хочу сказать. И что твой родственничек услышал в ответ?
  -- Что я от него в шоке. А вчера мне подбросили записку. Примерно того же содержания, но уже со ссылкой на священные тексты: проклят будет тот, кто ответ взялся держать за всех, от своего не умея отказываться... Ну и так далее, масса патетики. Ты знаешь, мне кажется, древние мудрецы слегка перемудрили с трактовкой этих своих ещё более древних философов.
  -- Несомненно.
  -- И, ты знаешь, мне почудилась в этом угроза. Как думаешь, это ещё не шизофрения?
  -- Нет, - успокоила она меня.
  -- Хорошо.
  -- Хотя маловероятно, чтобы что-то реально угрожало тебе или Нейллин.
   Как знать...
   Она почесала кончик носа и усмехнулась - каким-то своим воспоминаниям.
   - С моим вторым мужем было в точности то же самое. Полагаю, мы остались бы вместе... ещё какое-то время, если бы его мать и сестра смогли смириться с моим имиджем, моим образом жизни... - её рука снова, как бы невзначай, скользнула в сумку, - и акцентом. Мы были с разных концов континента, - пояснила она и уткнулась в свой блокнот.
  

* * * * *

   Происшествие на похоронах продолжало его беспокоить. Возможно, потому, что там он впервые сам оказался свидетелем того, как легко эти люди (люди, с которыми ему предстояло договариваться), поддаются давлению, впадают в панику. Он отослал подробный отчёт обо всём, что видел лично, Коваленко, и тот позвонил ему с завода и сказал:
  -- В том, что об этом ничего не говорится в сводках новостей, ничего особенного нет. Практика замалчивания, как вы уже убедились, - дело обычное на Турусе, и не всегда за этим скрывается криминал. Я посмотрел статистику: за последние дни роста числа ушедших в Заповедник не наблюдалось.
  -- Рад слышать. Но это ведь не единственный показатель...
  -- Я постараюсь выведать что-нибудь у наших рабочих, но думаю, что особых причин для волнения нет. Не напрягайтесь, Гордон. Берите пример с турусцев.
   - Танцевать? - Чего-чего, а танцевать он никогда не умел.
  -- Двигайтесь - как можно чаще и в разных темпах. Ведь что такое этот их постоянный танец, если посмотреть с практической точки зрения? А точнее, с физиологической? Способ снять стресс. Вправить позвонки. Улучшить кровообращение. И так далее.
  -- Не ожидал от вас столь практического подхода.
  -- Это потому, что вы привыкли смотреть на меня иначе, - засмеялся Коваленко и посоветовал: - Но вообще-то постарайтесь не привыкать. Ни к хорошему, ни к плохому.
  -- Чтобы ничему не удивляться?
  -- Чтобы не пришлось потом мучительно переучиваться, - сказал Коваленко, и по его тону Гордон понял, что он много над этим размышлял. - Именно так учил один из турусских мудрецов.
   И всё же эта провокация у кладбища (Кого? Кем? С какой целью?) не давала ему покоя, и он взялся искать объяснения ей в записях.
   К сожалению, большая их часть была сделана задолго до интересующих его событий. Лишь в нескольких, самых свежих, принесённых накануне Бьорком, встречалось имя Линуала Рэнетла. Человек, погибший в автокатастрофе, судя по всему, страдал одной из форм так называемой неадекватной депрессии, при которой турусцам часто отказывали собственные рефлексы, - и каждый раз при упоминании о нём всплывала тема Заповедника. Однако связь уловить Гордон не смог.
   Две записи были буквально пропитаны эмоциями, которые после недолгих колебаний он определил как панический страх, и вызван он был чем-то большим, нежели ситуация Рэнетла. Что-то угрожало Заповеднику? Что-то грозило стремившимся в Сон мотылькам? Или, скорее, что-то стояло между Заповедником и ними...
   Материала было недостаточно.
   А ещё в последних записях упоминался он сам. Программа "Тейрис" действовала, набирала обороты и приносила первые плоды.
  

* * * * *

   В дверях он посторонился, пропуская двух массивных транстурусцев. Один извинился, задев его; зато другой, выходя, довольно бесцеремонно, хоть и не грубо, оттеснил его мощным плечом и молча протопал мимо. Гордон задержался, чтобы взглянуть на него ещё раз - этот красноватый шрам на этом широком лбу он уже видел, и как минимум дважды, - прежде чем войти в корпус.
   Коваленко пытался что-то втолковать Бортману, на скулах которого ходили желваки. Пётр успокаивал Шейли, испуганно жавшуюся к стене.
  -- Поздравьте меня, Шекли, - с кривой усмешкой сказал Бортман, увидев его. - Я арестован.
  -- Не преувеличивайте. - Голос Коваленко звучал против обыкновения резко. - Вас попросили не выходить за пределы земной территории, и только.
  -- Ну да; и отстранили от должности.
  -- Временно.
  -- Что случилось? - произнёс Гордон громко.
   Бортман замолчал и уставился в угол. Коваленко сделал знак Петру увести Шейли и подождал, пока они пересекут холл (охранник полуобнимал девушку за плечи и что-то заботливо ей объяснял).
  -- Хенка только что обвинили в сношениях с неблагонадёжными элементами. Его новый осведомитель на чём-то попался: торговля оружием, и, кажется, хранение "предметов и веществ, не предназначенных для свободного распространения".
  -- Наркотики?
  -- Вроде того, - вздохнул Коваленко. - Парфюмерия.
   Гордон внимательно посмотрел на него, потом на главного инженера.
  -- Вы пошутили?
  -- Нет, к сожалению, - неохотно ответил Бортман. - Разве вы не знаете, что многие компоненты земных духов действуют на них как сильный транквилизатор? Или вызывают видения, что, в сущности, не многим отличается от воздействия наркотиков.
  -- И приводит к таким же последствиям?
  -- Слава богу, нет, - сказал Коваленко. - Но они так же перестают чувствовать ход времени, надолго выпадают из активной жизни, и несколько лет назад Крона начала с этим бороться.
  -- Решив, что для дальнейшей деградации им вполне достаточно Заповедника, - дополнил картину Бортман, - и личных "спальных" комнат.
  -- Хенк...
  -- А что - на редкость разумное решение. Противоестественно разумное для Туруса. Когда у вас найдётся свободное время, - с пасмурным лицом обратился он к вернувшемуся охраннику, - потратьте несколько минут на то, чтобы объяснить мне, почему всякий раз, как я вхожу в здание, я нахожу здесь посторонних людей. - Пётр вспыхнул и тенью проскользнул к интеркому. - Необходимо срочно что-то предпринять, иначе завод развалится. А меня, если обвинение не будет снято, в скором времени могут выслать.
  -- За то, что вы виделись с этим человеком пару раз? - усомнился Коваленко.
  -- Вряд ли этого достаточно для депортации, - согласился Гордон. - Тогда и нас нужно высылать - за контакты с вами.
  -- Давайте пройдём ко мне или к вам, Хенк, - предложил Коваленко, - и спокойно всё обсудим...
   Бортман не двинулся с места.
  -- Вы не видели реакцию рабочих. Двое жуков заявились ко мне в кабинет, как к себе домой, среди бела дня, у них на глазах! Демонстративно, я бы сказал. А потом провели меня, чуть ли не в наручниках, через всё здание. Как вы думаете, сколько людей сегодня продолжат работу? А сколько выйдет завтра? Им есть о чём посудачить: они не знали, что с "имеющим власть'' можно так обращаться. Мне даже не позволили сесть в собственную машину!
  -- Кстати, - вспомнил Гордон, - с одним из тех, что приехали сюда с вами, я уже встречался. Это он устроил мне "сцену ревности" на улице.
   Бортман замер, а затем быстро сказал:
  -- Вы уверены?
  -- Да.
  -- Но это же меняет дело, Гордон! - Он, кажется, не на шутку разволновался и даже покраснел. - Если рассматривать эти два события как звенья одной цепи, то можно предположить, что мы столкнулись с хорошо спланированной акцией, имеющей целью дискредитацию корпорации...
  -- Не обязательно, - медленно сказал Коваленко. Он тоже заметно помрачнел.
  -- Вы правы, - после секундной заминки подхватил Бортман, - возможно, замысел гораздо масштабнее: продемонстрировать верховному правительству его полную неспособность управлять ситуацией.
  -- Тогда обвинение против вас скорее всего подстроено, - заметил Коваленко, рассеянно похлопывая себя по карману.
   Гордон вмешался:
  -- Но вы неоднократно говорили, что они не способны к сложному планированию.
   Главный инженер поморщился.
  -- На всё они способны, просто ничего не хотят. И я не утверждаю, заметьте, что за этим стоят мотыльки. - Он задумался. - Возможно, мой информант пострадал именно из-за того, что передавал мне слишком ценную информацию - ценную для кого? Кому это нужно - привозить обратно в Город жуков; распространять сенсационные сведения о целите; запугивать и одновременно подставлять нас?.. В любом случае это уже зашло слишком далеко. Мы должны подать жалобу, - заключил Бортман и направился к выходу, но Гордон остановил его:
  -- Может, сначала посоветуемся с Месгрейвом?
   С минуту помедлив в нерешительности, Бортман пожал плечами и первым устремился в зал совещаний.
  
  -- Никаких жалоб, - заявиил Месгрейв, глядя из ниши для незгиря. Взгляд у него был напряжённый. - Вы с ума сошли, Хенк!
  -- Но... - Бортман снова заиграл желваками.
   Шеф не стал слушать возражений.
  -- Мы постараемся всё уладить сами. Отсидитесь в корпусе. Никуда не выходите. Ни во что не встревайте.
  -- Но я...
  -- Займитесь Договором - вместе с Шекли. Вы ведь, кажется, говорили, что он не справляется? Так помогите ему.
   Гордон повернулся к Хенку Бортману; на лице у того проступила краска - кажется, впервые с момента их знакомства.
  -- Я... мы с вами свяжемся, - закончил Месгрейв. - И очень скоро.
   Гордон успел заметить, как на щеке у него дрогнула мышца, до того как экран в нише подёрнулся мелкими полосами.
   Он ни разу не видел своего начальника таким нервным, даже во время предыдущих сеансов связи. Но ему было ясно: если они лишатся Туруса, Месгрейв тоже может многое потерять - он ведь только управляющий, не партнёр.
   Бортман какое-то время стоял, уставившись на погасший экран, затем так же молча развернулся и покинул комнату. Коваленко зашуршал упаковкой. Теперь это было иммуновосстанавливающее средство, заметил Гордон и сказал:
  -- Жаль, что я не могу помочь вам с заводом.
  -- Конечно, - кивнул Коваленко, перехватив его взгляд. - Тогда набор ваших статусов изменится, и вы уже не сможете принять участия в грядущей (я надеюсь) церемонии. - Он улыбнулся. - Спасибо, Гордон, но не переживайте: я себя уже неплохо чувствую. В это время года со мной всегда так; нужно было просто выспаться как следует. А вы, я вижу, перестали носить свой биокорректор. Может быть, и правильно: вы ещё так молоды. Но вы напрасно считаете, что он на вас не действует, просто здесь его действие несколько изменилось. Вы же не ощущали никаких следствий акклиматизации, правда?
  -- Да...
  -- А я вот в своё время не меньше двух месяцев мучился то бессонницей, то желудком. - Он отправил в рот гладкую зелёную пилюлю, легко проглотил. - Вы, должно быть, думаете, что мне чуть больше семидесяти? А мне ведь скоро восемьдесят шесть... Но здесь, на Турусе, я по-настоящему живу. - Он ясно посмотрел на Гордона и добавил: - И прожил бы так ещё лет десять, если бы была возможность.
  

* * * * *

  
  -- Я ненадолго, - сказал он, заглядывая в комнату Клавдии.
   Она стояла лицом к свету, и даже безукоризненный макияж не мог скрыть, что она очень утомлена. По всей комнате были разбросаны кипы листов, коробки для носителей и какие-то части аппаратуры.
  -- Я всё-таки решил, что хочу определить автора. Хотя бы одного.
  -- Давайте. - Она села за стол и протянула руку за диском.
  -- Это одна из первых записей, которую я на всякий случай оставил себе, - пояснил Гордон, глядя, как ловко она управляется с компьютером. - Там говорилось про Хенка Бортмана, и меня это заинтриговало...
  -- А, - пробормотала Клавдия, пробежав глазами пару строк. - Сейчас я, конечно, проверю на всякий случай. Но я и так вам могу сказать, что это Дэрринел.
  -- Вы помните все записи? - удивился он.
  -- Нет, конечно. Но этот стиль мне хорошо знаком. Я ведь сначала правлю компьютерный перевод: машина - это только машина, и с тем, что она выдаёт, иной раз невозможно работать. С другими авторами часто возникают проблемы, а Дэрринелу я могу показать те места, которых не понимаю.
  -- И как он это воспринимает?
  -- По-моему, с юмором.
   Поколебавшись, он попросил:
  -- Прочтите.
   Внимательно посмотрев на него, Клавдия погрузилась в чтение.
  -- Да, я видела это, - сказала она несколько минут спустя (читала она не в пример быстрее). - Ваш сослуживец приходил к Дэрринелу, и они говорили о Временном выселении... ничего особенного. Я всё же поищу свою копию - для вашего успокоения. - И она погрузилась в недра архива.
  -- Что ему там понадобилось? - Что-то мешало ему увязать Бортмана с Заповедником. - Выглядит так, будто он или просит о чём-то, или угрожает.
  -- Не знаю, - отозвалась Клавдия: - запись обрывается. Должно быть, к нему снова пришли - к Дэрринелу, я имею в виду. К нему часто кто-нибудь приходит - на мой взгляд, даже слишком часто.
  -- Зачем?
  -- В основном за поддержкой, я думаю, - сказала она, пожав плечами. - Он каждому умеет сказать то, что ему нужно.
  -- Вот как? - Это высказывание его почему-то задело. (Вернее, почему он как раз объяснить мог: Веста постоянно ждала от него того же.) - Мне казалось, говорить человеку то, что он хочет услышать - это весьма сомнительный способ помочь... - Вспомнив первую улыбку, посланную ему на Турусе, Гордон умолк, не закончив фразы.
   Клавдия не стала спорить. Заметила лишь:
  -- Возможно. Но для этого нужно как минимум понимать людей.
   Итак, Бортман. Бортман, оказывается, может не только за его спиной обсуждать качество его работы с Месгрейвом, но и ходить в Заповедник к Дэрринелу - возможно, за помощью. И это при его отношении к мотылькам вообще и привратнику в частности.
  -- Интересно, за что он его так не любит? - пробормотал он задумчиво и скорее в воздух.
   Клавдия, как ни странно, его поняла.
  -- За то, я думаю, что он отец Шейли. Вот, нашла. - Она победно щёлкнула пальцами. - Да, это точно его запись.
  -- Дэрринел - отец Шейли?
  -- Ну да. - Клавдия развернулась к нему вместе с креслом. - Лет восемь, а то и все девять назад, когда Хенк Бортман начинал свою турусскую карьеру, с ним вместе здесь работал его приятель, Игорь Лисовский. А Шейли танцевала в труппе, которая, в числе прочего, занималась обучением земных танцоров - тогда программы культурного обмена были очень популярны. Конечно, она часто встречалась с землянами, и у них с Лисовским случился роман. Всё было хорошо, но потом он захотел жениться и непременно увезти её с собой. Она испугалась. Он усилил нажим. Он говорил о вечной любви и верности до гроба. Она не понимала. В конце концов она заболела, и настолько серьёзно, что не нашла лучшего выхода, чем скрыться в Заповеднике. Разве вы не слышали эту историю?
  -- Откуда?
  -- Действительно... Вряд ли корпорация её афишировала. У Лисовского были неприятности. Он вынужден был оставить место и вернуться на Землю. Кажется, он так до конца и не оправился. Бортман во всём обвинил Дэрринела: считал, что это он повлиял на девушку и загубил тем самым карьеру его друга, - и до сих пор, по-моему, так считает. Не может простить. - Облокотясь о стол, она подняла на него утомлённые глаза. Сегодня она выглядела лет на пять старше. - Ему тогда, кстати, тоже досталось, хотя и в гораздо меньшей степени: он ведь подливал свою долю масла в огонь. Убеждал её, доказывал, настаивал.
  -- На чём?
  -- На своей правоте, конечно. На том, что нельзя жить импульсами, к примеру. Да вот же, перед вами типичный случай. - Она кивнула на экран.
  -- Угу. Я принесу вам ещё несколько записей. На "опознание".
  -- Несите, - согласилась она.
  -- А другие попытки создать здесь семью были? - вспомнив давние слова Бортмана, полюбопытствовал он.
  -- Разумеется. - В её голосе ему послышался какой-то застарелый сарказм. - Те, о которых я знаю, тоже ничем не закончились... Хорошим по крайней мере.
   Он вернулся к себе - чтобы услышать по радио новость о распаде трёх Верхушек. В том числе Промежуточной, призванной координировать действия всех остальных.
  

* * * * *

  
   Ночью он проснулся от резкого звенящего звука. Ему потребовалось несколько минут, чтобы понять: в его окно бросили камень.
   Гордон поднял пурпурный осколок и сжал в ладони. В коридоре раздались шаги, кто-то выбежал на улицу - кто-то из охранников. Ему не хотелось открывать дверь, и он просто крикнул, что у него всё в порядке.
   Ложиться он больше не стал и остаток ночи сидел, глядя в сад, чувствуя, что круг замкнулся. Так уже было один раз. Два месяца назад он уже начинал складывать вещи, но тогда всё было несколько по-другому.
   Вчерашний одновременный распад трёх Верхушек, а тем более координирующего центра (единственного органа власти, функционировавшего при любых обстоятельствах) неминуемо означает ту самую беспрецедентную ситуацию, о которой он только и слышал в свои первые дни на Турусе. А она в свою очередь почти неминуемо означает конец. Для корпорации "Комета", во всяком случае. А если очень не повезёт - для Земли.
   Несколько раз он подогревал чайник и делал себе кофе. Покрепче.
   Он отчаянно не хотел улетать. Это был его Турус. Его мифы, улицы и программа "Тейрис", осуществлять которую, против его ожидания, ему оказалось совсем не в тягость - более того, интересно настолько, что он начал забывать о её конечной цели... или исходной - это как посмотреть. Он не хотел терять свой Турус - так же, как не хотел, чтобы свой Турус потерял Коваленко. И Клавдия.
   Утром в корпус пожаловала делегация. Вместе с Коваленко и Бортманом он встетил гостей посередине комнаты. Его сослуживцы тоже с трудом скрывали тревогу, и на этот раз никто не сделал попытки присесть.
   Их было всего трое, но в зале совещаний сразу стало тесно - потому, вероятно, что двое из троих оказались жуками.
   Одного Гордон узнал: Вагир Гиф, лидер одной из самых авторитетных и уважаемых клик транстурусцев. Очевидно, он счёл, что все присутствующие знакомы, потому что вышел вперёд и не медля перешел к делу:
  -- Прежде всего, мы должны сообщить вам, что вчера вечером большинство членов Кроны сложили с себя полномочия.
   Гордон переглянулся с побледневшим Коваленко.
  -- Мы здесь как представители новой Верхушки Промежутка. - Вагир Гиф по очереди посмотрел в глаза стоящих перед ним землян и покосился на выглядывающих из-за двери охранников. Те поспешили отступить в коридор. - Как вы знаете, Промежуток не только направляет другие Верхушки, но и берёт на себя функции любой из них в случае её падения.
   Гордон машинально кивнул. В данном случае пала Крона.
  -- Новая Крона будет сформирована в течение ближайших недель, и мы собираемся принять активное участие в этом процессе.
  -- Турус заинтересован в социально-культурных контактах и экономическом сотрудничестве с Землёй, - заговорил второй транстурусец. Его Гордон раньше не встречал. - Так же, как в её помощи в решении целого ряда вопросов. Но, поскольку прежнюю помощь земных организаций трудно оценить как однозначно позитивную, мы как заместители старейшин Кроны выдвинули вашему правительству ряд условий...
   Теперь переглянулись турусцы. Ну вот. Кажется, они подошли к сути.
  -- В качестве уполномоченных Кроны, - начал Вагир Гиф медленно и оттого ещё внушительнее, чем раньше, - мы выражаем недоверие предыдущему правительству, а значит, всем, кто вёл с ним дела. - Он снова оглядел собравшихся; теперь в его взгляде Гордону почудился вызов. - Если со своей стороны Земля проявит прежнюю заинтересованность, мы готовы принять её новых представителей.
  -- С учётом Закона о Мере Присутствия, - вставил третий делегат - мотылёк. (Коваленко успел шепнуть, что это Ве Мегинз, единственный из оставшихся координаторов Промежутка, который не отказался от своих старых обязанностей.) Он больше молчал, но казался самым спокойным в комнате.
  -- Пока же, независимо от того, какое решение будет принято со стороны Земли, всем представителям земных компаний и некоммерческих организаций предписывается покинуть Турус в течении десяти дней, - закончил другой транстурусец. - Включая сотрудников посольства.
   Во время напряжённой паузы Гордон наконец понял, что напоминает ему красно-кирпичный цвет транстурусских камзолов. Божью коровку.
   Рядом с ним главный инженер резко выдохнул и процедил:
  -- Формализм.
   Коваленко предостерегающе взял его за локоть; но Бортман даже не пытался скрыть ярости. Вагир Гиф повернул к нему голову, и они воззрились друг на друга с одинаковой мрачной решимостью.
  -- Вы собираетесь ко всем подходить одинаково - в рамках Традиции? Чем тогда вы отличаетесь от ваших предшественников?
  -- Хенк... - тревожно проговорил Коваленко, глядя на Гифа.
   Тот остался холоден и невозмутим.
  -- Гордон Шекли может остаться. Как единственный из здесь присутствующих, кто не имел дела с прежними представителями власти. Не успел. - Очевидно, он давал понять, что тем самым они делают уступку, и немалую.
  -- Сколько человек вы готовы оставить? - спросил Гордон, стараясь не встретиться взглядом с главным инженером.
  -- Считая вас, шестерых, - ответил Вагир Гиф. Ве Мегинз сочувственно улыбнулся Коваленко. - Остальные предупреждены или будут предупреждены в течение дня.
   Хенк Бортман долго о чём-то размышлял (Гордон физически ощущал исходившее от него отчуждение); затем произнёс требовательно:
  -- Я хочу подать апелляцию.
   Гиф смерил его взглядом.
  -- Кому?
  

* * * * *

  
   Небо затягивалось клубками туч - погода испортилась всего несколько часов назад. Весьма символично.
   Правда, в его случае гроза уже была позади.
   Он приводил в порядок свой рабочий уголок, когда в тихом саду за свежепочиненной стеклянной дверью ему послышались шаги. Выглянув в сад, он увидел Нейллин. Она сидела на корточках, рассматривая запоздавшего муравья; гигантское насекомое насторожённо шевелило усами.
   Гордон вышел в сад. Муравья испугала его тень, он развернулся и принял боевую стойку.
  -- Я хотела пойти в Заповедник, - сказала Нейллин, глядя на него снизу вверх, - а потом пришла к Клавдии. Но её нет, и я решила побыть немного в саду. Я помешала вам?
  -- Нет, что вы. Проходите. Проходите, скоро начнётся дождь.
  -- Дождь пройдёт стороной, - заметила Нейллин, но всё же, кинув последний взгляд на муравья - он всё еще угрожающе размахивал передними лапами - зашла в комнату.
  -- Я как раз собирался выпить кофе. Или вы предпочитаете местный чай?
   Она кивнула, осторожно присаживаясь на диван.
  -- Кстати, - заговорил он, сдвигая с середины стола вещи, - я разобрался со своим пульсом. - Для этого ему пришлось основательно покопаться в медицинской энциклопедии. - То, что я считал единым ритмом сердца, складывается на самом деле из ритмов различных внутренних органов, каждый из которых, в отдельности, тоже можно услышать. Как вы мне и показали. В древности на Земле именно так ставили диагностику.
  -- А теперь не ставят? - поинтересовалась она; голос её звучал не особо бодро.
  -- Боюсь, что нет. - Он поставил перед ней дымящуюся чашку. - Но должен признать, теперь я вижу смысл в том, чтобы почаще менять ритмы: организм не должен привыкать работать лишь в одном режиме.
   Он сел наискосок от неё, продолжая незаметно к ней присматриваться. Она показалась ему подавленной: и у неё, похоже, день выдался не из лёгких.
  -- А почему вы не остались у Дэрринела? Его тоже нет дома? - Он немедленно пожалел, что коснулся этой темы. Она ведь даже не сказала, что шла именно к привратнику. А может, они поссорились... Это всё следствие утреннего стресса.
   Нейллин, однако, осталась совершенно спокойна. И совершенно спокойно произнесла:
  -- Там, в коридорчике, женские туфли.
   С минуту он хмурился в недоумении; потом предпочёл заняться своим кофе.
   Выпив полчашки, он рискнул поднять взгляд.
  -- Это случается часто?
   Она посмотрела ему в лицо прозрачными золотыми глазами.
  -- Нет. Но иногда только так можно прекратить чью-нибудь истерику. - Она склонила голову к плечу, как птица. - Нам всем очень тяжело сейчас.
  -- И вам... вы... - Он представил аналогичный случай и свою реакцию - или Весты - и покачал головой. - Вы говорите об этом так, словно вас это совсем не задевает.
   Нейллин остановила взгляд на нише у противоположной стены.
  -- Все можно простить, - сказала она, помолчав, - кроме скуки.
   Гордон молча долил себе кофе.
  -- А ваша... жена, - проговорила она неожиданно, - вы часто о ней думаете?
  -- Часто.
   Он в самом деле часто думал о Весте. Почти постоянно. Но не мог додуматься ни до чего конкретного. И почему-то ежеминутно всплывали друзья. Родственники. Сила традиции, всё время заставляющая сомневаться, достаточно ли причин для встречи. Или расставания.
  -- А почему вы переходите с одного языка на другой?
  -- Стесняюсь. - Она улыбнулась, заметив его очевидное недоумение. - Мои голосовые связки такие непослушные. До сих пор. - Она надолго замолчала. - Трансформация многое в нас меняет. Теперь я легче управляю импульсами, практически не болею и не особо боюсь стрессов. Но теперь я не пишу стихов, и танцевать мне стало так трудно... И я утратила научный потенциал. Об этом я жалею, пожалуй, больше всего. Молекулярная биология. Думаю, я была бы неплохим учёным, хотя и не из великих, конечно.
  -- Вы писали стихи? - переспросил Гордон.
  -- Вам трудно в это поверить? - грустно усмехнулась она.
  -- Нет, что вы...
   Золотая бабочка. Даже сейчас, когда он знал о ней гораздо больше, ему не пришло бы в голову назвать её так. Чтобы увидеть в ней бабочку, нужно было понимать её много лучше.
  -- Нейллин, скажите... После того, как вы прошли трансформацию, вы и Дэрринел... что-то стало для вас по-другому? - закончил он неуклюже.
   Он хотел спросить: ваши отношения изменились? Как затронула трансформация старые чувства? Изменилось ли восприятие партнёра, который остался прежним (но фактически перешёл в другой биологический "лагерь"), вкусы или представления о красоте? Но как? "Ваши ритмы по-прежнему совпадают? Ваши импульсы всё ещё взаимно направлены?"
   Нейллин медленно водила глазами по комнате, но он сомневался, видит ли она что-нибудь. Он сомневался даже, слышала ли она его вопрос. Но чуть погодя она заговорила, задумчиво и негромко:
  -- Иногда меня утомляет его мотыльковость. Раздражает непоследовательность; его бесчисленные дела, приятели и статусы; автоответчик, который заклинивает из-за количества звонков, ночные бдения в попытке осмыслить дневные импульсы... - Она перевела взгляд на него, и в нём снова блеснуло золото. - Но он единственный, кто, кроме импульса, может предложить мне себя.
   Гордон не был уверен, что вправе расспрашивать дальше, и боялся спугнуть её порыв.
   И вновь она заговорила сама:
  -- Его всё время куда-то увлекает...
  -- Вы хотите сказать, - во время паузы спросил он осторожно, - что он всё время чем-то увлечён?
  -- Если влечётся, то увлёчен, - согласилась она. - Он всё время куда-то увлечён - и тебя тоже подхватывает этот поток, давая возможность освоить ещё один ритм. Я довольно редко вижу его, но, когда вижу, чувствую, что не сплю... Он умеет не забывать, из чего состоит реальность и понимает, как она строится. Он умеет сделать что-то большое из мелочи. Что-то яркое... Он вдыхает жизнь во всё, к чему прикасается. И он давно вышел за пределы Сна сам. Вы ведь понимаете меня, Гордон? - неожиданно обратилась она прямо к нему. В её глазах появилась странная настойчивость. Или тревога? - Это важно - знать, что есть кто-то, кто сможет тебя подхватить.
  -- Я понимаю, - кивнул Гордон. На Турусе он вообще начал многое понимать.
  -- Чтобы импульс жил, должно быть что-то, во что он был бы оправлен...
   За окном громыхнуло, потом ещё раз и ещё; но сильная гроза действительно прошла стороной.
  
  
  -- Теперь я могу пойти. - Нейллин очнулась от задумчивости и сделала пару быстрых глотков (её чай, должно быть, совсем остыл). - И, Гордон, если вам не трудно, проводите меня, пожалуйста.
  -- Конечно. - Он вскочил и помог ей подняться.
   Погода обещала наладиться, но уже начинало темнеть. Он вывел из гаража свою изумрудно-серую машину, и они неторопливо покатили по освежённому Городу.
  -- Поморосило, - сказала Нейллин, оглядывая чуть влажные улицы. В окна потоками лился озон. - Гордон, - она чуть нахмурилась, - я должна попросить прощения. Я использовала вас, хотя не имела на это никакого права. Понимаете, когда я пришла в ваш сад, за мной по пятам следовал Рэр Торг, и мне хотелось избежать его общества. Но он ждал за оградой, и...
  -- Он опасен?
  -- Нет, - поспешила она его успокоить, - просто иногда очень надоедлив и неприятен. У него это бывает. Цепляется... Угрожает как-то нелепо ... Особенно если знает, что я иду туда.
   Гордон сделал очередной поворот, ставший уже привычным - по этой улочке он регулярно ездил в "ресторанный район". Вот и недавно...
  -- Тот камень, Нейллин, - сказал он встревоженно, - тот камень в вас ведь бросили тоже недалеко от Заповедника?
   Не слишком охотно, но она признала:
  -- Да.
  -- Это была одна из попыток отбить - извините за оборот - у вас охоту там появляться?
   Она поморщилась, и он понял, что угадал.
  -- Не нужно об этом. Вероятнее всего, вы правы, но камень меня почти не задел, а напугать меня это могло бы лет пятнадцать назад, и то ненадолго, так что эффекта они добились прямо обратного.
   Они остановились у Заповедника, рядом с тем входом на территорию, который он знал.
  -- Спасибо вам, Гордон. - Она наклонила голову, прощаясь. - И, пожалуйста, извините нас.
   Выскользнув из машины, она тут же скрылась в тёмном проёме, и он снова не успел уточнить, что она имела в виду. Порывистости ей было не занимать, несмотря ни на какую трансформацию.
   На этот раз он не смог удержаться, вышел за ней и заглянул во внутренний дворик.
   Было почти совсем темно. Маленький дом тепло лучился жёлтым окошком; но Нейллин не торопилась входить. Постояв перед тёмной дверью, она оглянулась назад, по сторонам; потом медленно вышла на середину площадки перед крыльцом.
   Помедлив ещё минуты две, словно собираясь с духом, она вскинула руки и, покачиваясь, плавно пошла по кругу - в танце, с изумлением понял он. Оказывается, он успел привыкнуть к мысли, что жуки и танцы несовместимы.
   Нейллин кружилась то быстрее, то медленнее; её движения, повторяющие суть тех, что он приметил у танцоров в Академии, были гораздо более умеренны, но при этом полны внутренней страсти, а воздетые руки придавали танцу в целом странно трагический оттенок. Она прекрасно чувствовала пространство, и, перемещаясь то к центру дворика, то к его внешним границам, как будто прорисовывала лепестки цветка, очень симметричного и аккуратного.
   Стараясь не дышать, Гордон считал. Девять, десять, одиннадцать... Сейчас он понимал Клавдию, с её блокнотами, экранами и восторгами. На его глазах творилось чудо: глядя на танцующую Нейллин, он видел перед собой мотылька - легкокрылую бабочку, волею случая воплощённого в массивно-монументальную форму; и он, её единственный зритель, чувствовал её потерянность, одиночество среди своих, одиночество среди чужих, жажду тепла и невозможность прежнего полёта. Четырнадцать...
   Когда она остановилась и повернулась к двери домика, он с запоздалым чувством вины шагнул назад и покинул территорию, принадлежащую не ему.
   Весь во власти неведомых ему ранее впечатлений, Гордон завёл машину. Уже второй его "турусский круг" заканчивался у Заповедника.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"