После жестокого удара по затылку, нанесенного тупым предметом в слабоосвещенном переулке почти у самого его дома, Семёнов остался жив. Нападавшего сзади убийцу что-то спугнуло, возможно, громкие мужские голоса, доносившиеся из душной полутьмы, поэтому он поспешно скрылся с места преступления, не выполнив до конца порученное ему дело. Затем пострадавший самостоятельно поднялся на ноги и, продираясь сквозь расплывчатую черноту, зашагал по направлению к родному дому. Оказавшись в собственном дворе, он неожиданно для себя узрел ослепительно-яркий свет. Все виденное ранее предстало ему в неописуемой и неизреченной красоте. Окружающие его вещи - трава под ногами, очертания собственноручно построенного катеджа, детские качели, собачья будка, фруктовые деревья, все цвета, все звуки и все запахи - в один миг приобрели для него чудесное, доселе даже невообразимое значение. Все вокруг ранее привычные вещи, потеряв всякое имя, теперь просто были. И даже собака по кличке Шарик, бросившаяся к своему хозяину на шею, являлась Семёнову в какой-то неизъяснимой, не названной форме. Его жена Мария находилась в доме, спать она не ложилось, потому что на душе у нее было неспокойно, видимо, любящее сердце предчувствовало приближение беды. Услышав собачий лай, Мария выбежала во двор. Увидев своего мужа, женщина обомлела. Семенов стоял на коленках перед самым порожком. Он ласково гладил собаку и тихо смеялся. Свет, струившийся из коридора, освещал его затекшее кровью чело, застывший овал лица и глаза, наполненные безумием.
- Господи, Васенька, что же это... - закричала Мария, - что же это..., посмотри на меня, скажи что-нибудь!
Но Семенов упрямо молчал, при этом очень странно на нее глядел и жутко улыбался. Наконец Мария сообразила вызвать "скорую помощь". Захлебываясь от слез, перепуганная насмерть женщина ревела в трубку: "Помогите, скорее помогите...". Тем временем на улице начинало светать, и вскоре пронзительные петушиные крики огласили начало нового воскресного дня.
Лоб Бориса сильно потел, и ему постоянно приходилось обтирать его шероховатым платком, украшенным желтыми цветочками. Он так сильно нервничал, что даже подзабыл Символ Православной Веры, хотя был прихожанином храма почти с самого раннего детства. Борис смиренно стоял в первых рядах, в окружении благочестивых мирян. Ему начинало казаться, что Христос - Пантократор пристально смотрит только на него. Он предпринимал попытки мысленно оправдаться, доказать себе, что у него просто не было другого выбора, но сил сопротивляться внутреннему приговору с каждой секундой становилось все меньше и меньше. Борис чувствовал, что теперь он осужден на вечные муки, и ни какие, даже самые крупные, дары не избавят его от страданий. При мыслях о реальности Ада голова его кружилась, а ноги подкашивались, и он боялся, что вот - вот рухнет на пол, словно беременная баба, которой сделалось дурно во время венчания. В церкви, которую он посещал почти каждое воскресенье, раньше располагался склад. В промежутках между мыслями о преступлении Борис вспоминал, сколько добра лично он и его семья сделали для прихода. Настоятель местного храма, протоиерей Вадим, считал его подлинным благодетелем и не стеснялся это показывать. От этих мыслей Борису становилось немного легче, но потеть от этого он не переставал. Недешевый смартфон завибрировал в левом кармане его просторных штанов. "Боже, это он!" - подумал Борис и, расталкивая удивленных прихожан, стремительно направился к выходу. Оказавшись на свежем воздухе, он полез в карман, который продолжал вибрировать. От волнения чуть не выронив мобилу, Борис судорожно прижал трубку к своему раскрасневшемуся уху.
- К-как, как... по-о-чему, как, - заикаясь, шептал Борис, - он, он-он жи-ив, как в больнице?!
- Нечего волноваться, - отвечал ему исполнитель, - Семёнов теперь дурак!
- Бо-о-же, Го-о-споди, чт-то ты с ним сделал? - продолжая заикаться, спросил Борис.
- Достоевского читал? - ответил нахальный голос.
- При-и-чем тут Достоевский? - переспросил Борис, - ну да, в детстве читал, почти всё.
- Идиот, - дьявольски засмеялся голос, - Семенов теперь полный идиот!
- Как, как... - продолжал вопрошать Борька, - что значит? Исполнитель повесил трубку.
Борис огляделся по сторонам. В нескольких метрах от него с младенцем на руках сидела поджарая цыганка. Обычно она назойливо клянчила деньги, но на этот раз цыганка молчала. И какое-то страшное мерцание повисло в ее карих глазах, которые были устремлены прямо на него. Борис, не глядя, сунул ей хрусткий стольник и зашел обратно в храм. Служба подходила к концу, и отец Вадим обратился к пастве с проповедью. Священник говорил о том, что: "истинный христианин должен быть младенцем, ибо сам Христос заповедовал нам, сказав: будьте как дети..." Затем батюшка перешел к добродетелям, и от этой проповеди Борису сделалось тошно. "Значит, все-таки жив, - думал он про себя, - пускай... воля Твоя..." Обтирая лоб мокрым платком, Борька подозвал молодого пономаря, от которого сильно пахло терпким одеколоном.
- Григорий, - собравшись с силами, проговорил Борис, - передай батюшке, что мне необходимо срочно уйти.
- Как же так, Борис Алексеевич? - спросил пономарь, удивленно взглянув на него. - Совсем чуть-чуть осталось, скоро будем крестик целовать.
- Нет, нет, брат... - моргая, продолжал Борис, - не могу, срочно надо идти...
Возле кровати, на которой лежал Семёнов, сидела измученная Мария. Горькие слезы непрекращающимся потоком текли из ее впалых глаз, она прижимала к своей груди перебинтованную голову родного мужа и причитала: "Васенька, Васенька, что же это... Васенька милый, за что?" В ответ Семёнов молчал и улыбался.
- Мы сделали все, что в наших силах, - обратился к Марии усатый доктор, - жить он будет, но разум к нему уже не вернется.
- Неужели в его голове не осталось совсем никаких мыслей? - рыдая, вопрошала Мария. - Ведь он живой человек, неужели в нем теперь нет совсем никаких мыслей?
- Не знаю, - ответил ей усатый доктор, - такое может знать только Бог.
Семёнов пробыл в больнице три недели. За этот временной промежуток его посетили многочисленные товарищи. Что сказать Василию и его жене, они не знали. Он же молча их разглядывал и улыбался. Они, как могли помогали его жене деньгами, ведь после случившегося семья осталась без своего единственного кормильца. Спустя несколько дней после происшествия, переборов свой страх, в палату к Семёнову явился Борис. Он застал его спящим, Семёнов лежал на правом боку, подложив под свою перебинтованную голову свернутые лодочкой руки. Подле него, согнувшись в три погибели, на коричневом стуле сидела Мария. Борису сразу бросилось в глаза, что лицо его бывшего товарища стало совсем другим, ему показалось даже, что оно как-то странно блестит и сквозь знакомые черты просвечивает странная гримаса. "Прости, прости... Господи, прости же меня..." - шептал про себя Борис.
- Здравствуй, Боренька, - тихо сказала Мария, - я очень рада тебя видеть, погляди, что сволочи с ним сделали.
- Ужас, ужас... - согласился Борька. - Да, каких только отморозков нет на белом свете. Я, собственно, ненадолго, - продолжал он, моргая и обтирая платочком взмокший лоб, - вот возьми, это тебе. С этими словами Борька протянул Марии конверт, набитый деньгами.
- Нет, ты что, не надо... - попыталась она отказаться.
- Маша, возьми, пожалуйста, от чистого сердца, - уговаривал Борька, - это самое малое, что я могу сделать для своего друга!
Как только женщина взяла в руки Борькин конверт, Семёнов внезапно проснулся, широко распахнул свои безумные глаза и принял сидячее положение. Он молча глядел на своего бывшего партнера по бизнесу и страшно ему улыбался.
Испуганный и жалкий Борька даже не мог себе представить, в какой неописуемой, неназванной красе он ему являлся.