Черных Михаил Данилович : другие произведения.

Невозвращенцы. Часть четвертая. Максим

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Часть четвертая. Приключения Максима. Редакция от 07.04.10.

   Часть четвертая. Максим.
  
   Глава 33.
  
  - Ох! Ну и насмешил! Ай да порадовал! Давно столько не смеялся! Разумеет он! - всегда серьезный, как и положено наследнику великого княжества, Лихомир сейчас в приступе даже не смеха, а конского ржания, чуть ли не свалился со стула.
  - Э... И типа что я такого сказал? Вы не могли бы объяснить, княжич?
   После той беготни по лесу, которая окончилась удачно для девушек и Максима, он как-то незаметно прибился к Лихомиру. Княжичу за тот удар по невинному было неудобно и он в качестве виры взял Максима себе в свиту, так что судьба остальных поселенцев парня не коснулась. Максиму не пришлось в составе тех полутора тысяч солдат и захотевших уйти с ними поселенцев отправиться в далекое путешествие на запад. Также ему удалось избежать судьбы оставшихся: его не привязали к земле, к лавке или мастерской, не определили в писцовые книги как охотника, бортника или рыболова.
   Золото, взятое с тела убитого, в Новогороде было обменяно у одного купца, знаменитого своей честностью посоветовал Лихомир, на монеты. Монет оказалось очень много и Максим сдал их на хранение княжичу в казну, а в ответ получил несколько удобных расписок на разные суммы - прообраз чековых книжек. Расписки были выполнены на грубом пергаменте, на котором стоял оттиск с гербом княжича и сумма - таскать небольшой бумажный сверток в маленьком мешочке на шее было гораздо удобнее, чем тяжелый, набитый металлом кошелек на поясе. Еще в самом начале, когда по счастью он уже перевел свои деньги в бумажный вид, оставив только часть на мелкие расходы, такой вот кошелек у него с пояса на рынке срезали. Сделали это причем так ловко, что пропажу обнаружил он только тогда, когда потянулся расплатиться за покупку. С другой стороны - кормили, поили и даже частично одевали его за счет князя, так что деньги тратить было особо не куда.
   Основной проблемой стало безделье. Только один раз, еще по пути в стольный Киев на Лихомира внезапно напало любопытство, и он чуть ли не с палачом допрашивал Максима. Причем предметом интереса был даже не Максим, что было бы естественно в данной ситуации, а его бывший соратник Игорь. А то он мог рассказать о нем? "Мать, отец? Не знаю... Откуда родом? А вам это название что-то скажет?..." и т.д. Зачем при этих расспросах присутствовала сестра княжича Максим тоже не понял. После длительных расспросов его оставили в покое и парень полностью отошел во владение дамы по имени Скука. Пока однажды осенью его не позвали к княжичу.
   В своем кабинете после обычных здравиц Лихомир предложил гость присесть и отличного вина. А потом огорошил Максима предложением отправиться в Святоград, на учебу в Великие Семинария.
  - ...Не век же дремучим жить и у меня а шее сидеть. Не дитя чай уже, - закончил он свою проникновенную речь о пользе образования.
  Этого Максим не вынес.
  - Что значит, дремучий? Да я побольше вас всех знаю! Читать, писать, языков пару, физика, химия, программирование! Да что вы тут вообще знаете о точных науках!!!
  Вот именно после этого пассажа в смехе Лихомир и чуть не упал со стула.
  - ...Разумеет! Ха! На ка вот, лови! - со смешком он взял со своего стола что переплетенное в большую тетрадь и кинул через стол Максиму. - Зачти-ка мне!
   Максим осторожно раскрыл тетрадь и все понял. И почувствовал он себя при этом слегка глупо. Точнее, полным идиотом почувствовал. Действительно, своими словами он посмешил княжича получше виденных днем ранее на ярмарке ряженых скоморохов с непременным медведем. В тетради не было ни одного знакомого символа! Теперь ему стало все ясно, а то раньше он удивлялся: "как же так: на вывесках нету ни одной буквы, зато прихотливыми значками, похожими на те, что вышиты по подолам и воротам рубах, приукрашены обильно?" Похожий, хотя тоже местами непонятный язык, создал у него впечатление, что и письменность будет идентична русской.
  - Простите, - слегка покраснел Максим и осторожно положил тетрадь на край стола.
  - То-то же. Согласен учиться?
  - Да, конечно. А чему в Святограде учат?
  - В Святограде учат волхвов.
  - А чему? Мне особо как-то не нужны знания о молитвах...
  - Дурень серый. Дикий ты совсем. Как ты можешь так говорить, что молитва не нужна? Ты еще может скажешь, что и Вера наша не нужна? - начал заводиться Лихомир.
  - Нет, нет, что вы..., - резко сдал назад Максим.
  - В Святоград учат всему, ибо волхв, несущий веру по всем сторонам света должен знать и уметь все, дабы своим невежеством не посрамить Богов наших, прародителей. - успокоился Лихомир. - Так что будешь знать и уметь многое, даже если и будешь противиться...
  - ?
  - Конечно, - продолжал княжич не обращая внимания на реакцию Максима, - такого как ты они никогда бы не взяли, но с просьбой моей... А этими своими знаниями за науку расплатишься с волхвами. Поблагодаришь потом. Все, ступай.
   Максиму оставалось только поклониться и уйти, что он и сделал. Сборы не заняли много времени - ведь дома и вещей у него не было, а мешочек с расписками он не снимал даже на ночь. В сопровождение ему, точнее наоборот - Максима отдали в сопровождающие целого каравана. В этом караване в Святоград ехали больные, которые могли вылечить только старшие волхвы, подарки, паломники и такие же, как Максим, желающие стать волхвами.
   Контингент последних был необычным. Максим раньше думал, что чтобы стать волхвом следовало учиться с самого детства. Среди же тех, кто ехал учиться детей было разве что половина, и то меньшая. Были и здоровые мужики, и воины, и женщины с детьми, и чуть ли не разваливающиеся на ходу старики. "Кому они нужны там?" - удивлялся про себя Максим. О правиле: "К Богам за мудростью идти никогда не рано и не поздно" он еще не подозревал.
   Дорога в Святоград была нетрудной даже по осенним меркам: за одним из самых главных трактов следили стоящие вдоль дороги богатые деревни. На них, к удивлению Максима, был наложен только один налог - содержать эту самую дорогу в образцовом состоянии. Поэтому дорога была отличная: мощеная, где крупными прокаленными в костре дубовыми плашками - как в княжеском детинце, а кое-где, и вовсе камнем. Деревни стояли часто - на расстоянии пешего и конного переходов, то есть с кратностью в 30-40 километров. Конечно же, в каждой деревне был ям для княжеских гонцов со свежими лошадьми, корчма или трактир, и не один, где можно было за мелкую монетку поесть, попить и переночевать. За чуть большую сумму могли стопить баньку и принести блюда и дорогое хмельное на выбор: по дороге часто ездили небедные купцы за благословением, так что ниша для такой торговли была. А совсем бедные могли бесплатно переночевать на сеновале.
   Телеги шли ходко, ехать было скучно, работы Максиму никто не просил и не предлагал, так что скука, отступившая на пару дней, вернулась. Нападать на княжеский поезд никто не решился - охрана была соответствующая; окружающие красоты природы приелись моментально - лес и лес себе, один и тот же, деревни похожие друг на друга как патроны в обойме - все деревянные, ни одного каменного здания он не встретишь, а беседовать с кем либо, помня о своем происхождении, парень опасался. Причиной опаски послужил подслушанный разговор, в котором паломники кляли неведомых находников и поминали какого-то Фдора, который погиб в битве против них.
   Через три недели местность резко изменилась. Телеги пошли медленнее, так как местность постепенно повышалась. В лесу сначала исчезли лиственные породы деревьев, сменившись хвойными, а потом и вовсе кустарниками. На горизонте царапающими небеса белоснежными зубами появились высоченные горы. Все больше и больше стало встречаться попутных и встречных караванов, большинство которых было гружено камнем, и просто пешцов, отдыхающих по обочинам.
   У подножья гор поезд остановился. На огромной, расчищенной от камней относительно ровной площадке стояло множество сараев и временных жилищ, вокруг которых плотно толпились люди. Часть выезжала, часть заезжала, часть, которая не смогла разъехаться, ругалась, так как сутолока была страшной. Горели костры, на которых готовилась пища, где-то вдалеке, судя по приносимому порывами ветра запаху, золотари делали свою работу, кто-то кричал, кто-то спорил, кто-то дрался. Жуткий хаос.
   Переговорив с местным распорядителем и заплатив небольшую сумму их караван осторожно протиснулся к выделенному помещению и стал разгружаться. Недоумевающий Максим подошел к старшему и спросил:
  - Что случилось? Почему мы разгружаемся?
  - По-первости тут, барин?
  - Да. Никогда раньше не был.
  - Так ведь слышали поди...
  - Ну слышать то слышал, да разве можно доверять всем подряд. Иногда такого наплести могут... - вывернулся Максим.
  - Да про это не завираются. Ну да ладно... - на несколько минут старший отвлекся, командую куда что складывать, а потом опять повернулся к Максиму. - Святоград то, в долине стоит горной. А проход дюже узкий и извилистый. И крутой. Сильно груженые телеги не пройдут, много лошадей не впряжешь. Вот и приходиться, коли много товара везешь, тут разгружаться, и либо на себе волочь, либо несколько ходок делать...
  - А что ж, если такой плохой проход, его не расширят?
  - Так ведь камушек то, он покрепче сыра будет! - усмехнулся старший. - Сколько себя помню, и отец, и его отец сказывал, всегда камушек рубили. Раньше вот, во времена Яромира, только пешие через перевалы ходили, а сейчас уже, две телеги кое-где разъедутся. Говорят, словенские, решили ход сквозь гору прогрызть, чтобы наверху камень не рубить. Еще при прошлом князе начали....
  - Понятно. А камень, я вижу, увозят куда-то...
  - А что, здесь его бросать что ли? Готовый кирпич каменный. Хочешь, храм клади, хочешь будку псячью. Да вот только весь почти камень князья скупают - крепостницы сложить на границах, палаты себе каменные, как у ромеев. Вот ведь баловство удумали, - неодобрительно пробурчал он.
  - А почему баловство? Они лучше же! - удивился Максим.
  - Да ты сам барин, одумай, - возмутился старшина. - Чем же они добрее? Зимой в них холодно - не протопишь в век, летом в них сыро и душно, переложить дорого... То ли дело - деревянный терем!
  - Ясно. Ну спасибо...
  - Что-что?
  - Спасибо. А, блин! Благодарствую!
  - Да не за что, барин.
   Вспоминая школьный курс природоведения Максим отметил, что горы совсем молодые: крутые, почти вертикальные подъемы, острые вершины, почти нет выветривания и камней у подножья. Именно этому были обязаны все трудности перехода. Сама система перехода тоже была любопытна. Так как движение по ущелью могло идти только в один ряд, "по одной полосе", как перевел для себя Максим, то хозяева организовали что-то вроде средневекового светофора.
   Переход занимал, в среднем, шесть часов. Перед началом подъема смотрители формировали колонну определенной длины из путешественников, согласно ранее занятой ими очереди. Некоторые неторопливые и жадные умельцы умудрялись этим самым местом в очереди торговать с особо нетерпеливым и богатым. Княжеские посланники, то есть с подорожной любого из 4 великих княжеств, шли вне очереди. Смотрители также проверяли состояние телег перед переходом и их нагруженность, безжалостно изгоняя из колонны неподготовленных, после чего начинался подъем. Раз в два часа в колонну, неторопливым червем вползающую в ущелье, добавлялась телега самих смотрителей. На ней на всякий случай ехали служки, которые помогали сошедшим с дистанции неудачникам: больным, уставшим, сломавшимся. Делалось это для того, чтобы обеспечить непрерывность движения и отсутствие пробок. Через шесть часов после отправки первой телеги, задающей темп движения, проход закрывался. За оставшиеся шесть часов последняя телега успевала пройти перевалом насквозь, и движение начиналось уже с той стороны. Таким образом, минимальное время прохождения через горы равнялось, для княжеских посланников, шести часам, а для нагруженного товарами крупного купеческого каравана могло достигать и десятков дней: ведь ему требовалось: отстоять очередь, перевезти часть товаров на ту сторону, опять отстоять очередь уже с той стороны, вернуться за следующей партией товара, опять отстоять очередь и так далее, пока не будет перевезено все.
   Умеющие отлично считать деньги новогородцы недавно перешли, как Максим узнал из разговоров, на более продвинутую систему. Там смотрители перевала контролировали всю цепочку полностью. Купцы оставляли свои телеги перед перевалом, "на платной парковке" - усмехнулся про себя Максим, перегружали свой товар на телеги смотрителей, которые заодно его располагали наиболее оптимально по объему и весу, после чего переправляли его на ту сторону. Там товар перегружался на взятые "на прокат" телеги и перевозился в пункт назначения. Такая схема позволяла заметно увеличить скорость прохождения товаров за счет того, что порожних не было, однако заметно увеличивала расходы: аренда телег раз - на перевале, аренда телег два - по Святой Долине и три - плата за хранение.
   Такая система и скорость прохождения товаров, помимо целого спектра дополнительных специфических неудобств, делало Святоград, несмотря на свое удобное положение в центре росских земель, совершенно бесперспективным как центр торговли и транзита. Как узнал Максим позднее, самая прибыльная торговля княжеств ведется не по земле. "Зачем такие сложности? И дороговизна? Строить дороги, следить за ними, кормить лошадей, нанимать крупную охрану...? Ведь сами боги проложили отличные торговые тракты - реки, озера и моря. Лодка плывет сама, везет больше, забот меньше, прибыток выше. Так зачем что-либо изобретать? По дорогам пусть щепетильники да коробейники бродят!..." К сожалению, реки не текли к Святограду и приходилось всю торговлю вести очень неудобным и медленным "земным" путем. Впрочем, волхвы не только не были расстроены удаленностью от торговли, но и считали такое положение дел правильным: "к нам должно идти стремящимся к Богам, а не к гривнам".
   Ожидая своей очереди караван Максима простоял два дня, что было, по словам старшины, очень неплохим результатом. Переход через прорубленное в скале человеческими руками ущелье начался дорогой-серпантином, проложенной по склону горы. Едущий в телеге пришелец с удивлением и рассматривал дорогу и окружающие скалы, носившие на себе отпечаток примитивного инструмента. Вскоре скалы сомкнулись по обе стороны дороги, и несмотря на дневное время суток, пришлось воспользоваться заранее приготовленными факелами. Извилистый проход, прорубленный в скалах несметным трудом многих поколений, ощутимо давил на мозги непривычному к такому Максиму. Ближе к середине стали встречаться труженики, "рубившие камень".
   Даже просто находиться на такой высоте, а здесь уже лежал вечный снег, было с непривычки тяжело, побаливали легкие, а уж ломать камень... Работа простая и тяжелая. Делалась она следующим способом: намечался отрезок стены с горизонтальной частью, на этой площадке разводился костер, потом прогоревшие угли сдвигали поверхность заливалась ледяной водой. После нескольких итераций камень становился более хрупким, и в нем сверлились вертикальные отверстия. В эти отверстия плотно забивались деревянные клинья, которые заливались горячей водой. Температура на такой высоте постоянно стояла минусовая, так что рано или поздно совместное действие разбухшего дерева и расширившейся при замерзании воды отрубали от плоти гор еще один кусок камня. И так непрерывно год за годом, при учете того, что рубить приходилось во всю высоту ущелья. Правда в последнее время, как сказал все тот же старшина каравана, стараются для быстроты не срубать верхушку, так что проход в скалах приобретет в итоге вид лопнувшей трубы.
   Ширина прохода постоянно менялась. Где-то его размеров только-только хватало пройти одной и телеги шли почти задевая ступицами стены, а кое-где проход распахивался аж на три "полосы". Пару раз Максим отметил входы в пещеры. Кстати, несмотря на расширения, свободного места не было - проход для одной телеги, остальное - для технических нужд: готовые каменные блоки, щебенка, сломанные и ремонтирующиеся телеги, костры, около которых грелись рабочие и кипятилась вода, и т.д. В общем, не было не пяди неиспользуемого пространства.
   И без этого депрессивный настрой, а ехать по дну рукотворного ущелья было страшно, усугублялось постоянным стуком, с которым рабочие вколачивали в скалы деревянные клинья. У них работа не прекращалась ни на минуту.
  - Берегииииииись!!! - привел в себя задумавшегося Максима громкий крик сверху.
   Возница, повинуясь окрику, потянул на себя поводья, и телега остановилась. Некоторое время нечего не происходило, кроме матюков сзади от останавливающейся колонны, а потом на дорогу, почти перед носом их лошади, с жутким грохотом рухнул здоровый каменный блок. Осколки свистнули не хуже чем от гранаты, и были почти такими же опасными. По счастливой случайности никого в караване не задело, что ничуть не уменьшило, а только увеличило силу и насыщенность мата.
   Не прошло и пяти минут, как к месту падения сбежались начальники и рабочие. Точнее, судя по кнутам и дубинкам первых, рваным ноздрям, клеймам и ошейникам вторых, это были надсмотрщики и рабы. Пока двое надсмотрщиков палками до полусмерти забивали провинившегося, остальные рабы споро подняли блок на носилки и куда-то его понесли. Спустя еще пару минут надзиратели уволокли избитого, и движение, подгоняемое появившимися смотрителями, возобновилось.
   Задумчиво проводив взглядом проплывающее мимо место падения, Максим подсел к вознице и спросил:
  - Рабы?
  - А то как же? Рабы.
  - А почему не свободные?
  - Да кто ж сюда пойдет то? Даром то?
  - Как задаром?
  - Та ты что, совсем не серый? Вот бывает же... Гляди сюды. Мы то, за переход, ни монеты не заплатили. "Каждый может к мудрости прикоснуться..." Во как волхвы глаголют! А камушек то, он не сам по себе откалывается.
  - Ну ведь его продают...
  - Да тож мало совсема. Вот и получается, что только рабы и колют.
  - А тогда, раз это не самоокупаемое производство, за счет чего оно существуют?
  - Чего? - не понял возница.
  - Кто платит, говорю, за это все?
  - А... Так тож князья и платят. Великие, что в престольных городах сидят.
  - Ясно. Убыточное производство, однако имеющее стратегическое значение, - пробормотал себе под нос Максим, после чего задал следующий вопрос. - А рабы откуда?
  - Как откуда? Где купили их, оттуда и есть...
  - Да нет же! Вообще, как они рабами стали?
  - Дык, этого... Кто полон продал, где тать какой завелся, которого не разом на кол ссиживали... Вот и рабы оттуда...
  - И это понятно. Основной источник рабов - тюрьмы и пленные, - подумал Максим. - А простого крестьянина, или горожанина, можно принудить к рабству?
  - Дак как можно?! - возница даже отвернулся от дороги, чтобы посмотреть на крамольника.
  - И то хлеб. В рабство я не попаду, раз до сих пор не попал.
   Разговор утих и Максим привалился к горе мягких тюков за спиной. Незаметно для себя он задремал и проспал весь оставшийся отрезок пути. Проснулся он уже в Святой Долине, от жары.
   Первой мыслью после пробуждения было "я все еще сплю", так за перевалом все было другим. И воздух - заметно теплее, и природа больше соответствовала южной, и даже время года: за горами осень, уступая место приближающейся холодом зиме, уже заканчивалась, тогда как здесь она только начиналась. И хотя солнце светило одинаково и там и тут, здесь почему-то было гораздо теплее. Максим скинул с плеч теплый полушубок в котором задремал, в горах было холодно и спрыгнул с телеги, понукаемый грузчиками, которые его, кстати, и разбудили своей работой. Размявшись парень задумолся о причинах такого несоблюдения законов природы.
   "С одной стороны, если эти горы круговые, скажем как кратер от падения метеорита, то они могут закрыть как стеной некоторую область. Высокие горы предохранят от северных ветров зимой, но с другой стороны, они точно так же предохранят и от теплых летом. И еще. - Максим нагнулся и поторогал камни рукой. - камень не холодный. Не теплый, как в бане, но и не такой ледяной, как следовало бы от этого ожидать. Значит вблизи либо ключи, либо, что вероятнее, действующий или хотя бы непотухший вулкан. Либо я чего-то не знаю, и теплота обеспечивается, к примеру, какой-то магией..."
   От размышлений его оторвал старшина каравана, который к человеку с княжеской грамотой относился уважительно, хотя и без подобострастия.
  - Мы назад собираемся, остальные забрать товары...
  - ?
  - Ну чего ли, поедешь далече, проводишь али тут подождешь?
   Максим задумался. С одной стороны, ждать еще несколько дней, пока караван полностью перевезет через перевал товары, было пустой тратой времени. А с другой... Страшно. И хотя у него есть княжеская подорожная, но все же Максиму было боязно идти в совершенно незнакомый город одному. Без спутников, даже таких. Благо, если бы это был обычный город, а то - средневековая религиозная столица. Это все равно, что Ватикан на земле. Страна маленькая, а разве можно сказать, что ничего от нее не зависит? Это только Сталин мог позволить себе высказаться "Ватикан сильное государство? А сколько у него дивизий?". Местные бы не поняли.
  - Тут вас подожду, - решил Максим.
  - Ну и добре. Тогда я с тобой Порошку оставлю, вы за добром последите. Пойдем, избу покажу грузовую. - Последние слова Максим встретил с улыбкой, представив себе эту самую грузовую избу. На больших колесах.
   Конечно, ничего такого не было. Грузовая изба оказалась стареньким, покосившимся срубом с протертым до земли порогом, местами протекающей крышей и уже много лет использовалась как склад. Спать охранникам планировалось как придется, лично для себя Максим присмотрел место, куда сложили тюки с его телеги, ну не в смысле принадлежащей ему, а той, на которой он ехал; готовить еду - обложенное камнями кострище в стороне, а отхожее место - простую яму, можно было найти по запаху. С другой стороны, особого комфорта не требовалось - ведь долго жить тут никто не собирался, а десяток дней можно было и потерпеть. Спустя четыре дня, остатки товаров перевезли за одну ходку, караван наконец то отправился в Святоград.
   Дорога от похода в горах, которые ровной высокой стеной окружали долину, до ее центра, где располагалось озеро диаметром километра три, на северном берегу которого и стоял Святоград, занимала полтора дня у пешего, чуть больше половины - у конного. С окружающих гор текли многочисленные речки, местные жители в искусственных затонах разводили рыбу, а в окружающем лесу собирали грибы и ягоды. Охоты не было - всю крупную живность выбили еще столетия назад, а новая - не могла перекочевать через горы. К середине пути лес, лиственный кстати - благородные дубы, корабельные сосны росли выше, закончился, и начались обширные поля, на которых копошились люди, одетые в простые, не подпоясанные, рубахи грубого серого полотна. Не поднимая головы, сосредоточенно, каждый из них возделывал небольшой участок, с которого можно было снять до двух урожаев в год, немыслимых в любом другом месте для этих высоких широт.
  - Рабы? - утвердительным тоном спросил Максим у возницы и кивнул в сторону согнувшихся на полях трудяг. И получил совершенно неожиданный ответ.
  - Нет, что ты! Как можно! Дети!
  - Дети? - удивленно переспросил Максим.
   Телега как раз проезжала мимо одного такого ребеночка. Ребеночек был еще тот, как говориться, косая сажень в плечах. Черная борода с нитями седины, по щеке пересеченная старым шрамом, натруженные лопатообразные ладони, короткий прицельный взгляд из под мохнатых бровей... Встреть такого детеночка, а точнее детинушку, Максим на узкой лесной тропинке, или в темной подворотне, то рука сама сразу же отдала бы кошелек. "На конфетки мальцу".
  - Это дети?
  - Конечно! Волховские дети. Каждый, кто приходит внимать мудрости, для волхвов, что дитя. Апосля, коли должно учишься, то уже из детей вырастаешь...
  - То есть все послушники работают на полях? Пока не получат следующий ранг? - переспросил Максим. Не дождавшись ответа, поглядев на ничего не понявшего возницу, он перефразировал вопрос более понятными словами. - То есть не дети волхвы уже в полях не работают?
  - Кто как...
  - Мда... Безрадостно... Копаться в грязи мне не охота. Пусть дураки, кто кроме как руками ничего делать не может, этим занимаются. А я умный... - тихо пробормотал Максим.
   Вскоре они подъехали настолько близко, что город из серого пятна на горизонте распался на отдельные здания. Теперь можно было рассмотреть мелкие детали. Питаемые снежными шапками речушки впадали в центральное озеро. На его берегах раскинулись многочисленные деревни, имеющие тенденцию сливаться в огромный средневековый мегаполис, сам Святоград занимал только северный берег. Центром города по праву мог считаться огромный храмовый комплекс. Два огромных стоящих рядом здания, обращенные лицом на юг, составляли довольно гармоничный архитектурный ансамбль с еще двумя парами задний поменьше, расположенных по бокам. Эти шесть почти самостоятельных "районов", они даже были подчеркнуто отделены от остального стеной и полосами пустого, незастроенного пространства ("Интересно, а сколько стоит пядь земли в местной столице, если они ею так разбрасываются" - походя пришла в голову Максима мысль), были окружены самым крупным из виденных на Земле-2 городов. Но выглядело это... По рассказам возницы, парень ожидал чего-то такого "просто супер", тем более, что приближались они с самого выгодного направления, с юга, а оказалось... Ничего особенного, сплошное разочарование: серо-коричневая масса каменных и деревянных домов, возвышающийся посредине главный, наверное, храм - нагромождение колонн, куполов, разбавленное блестящими вкраплениями позолоты и стекол. Глядя на привычно задохнувшегося в восторге возницу Максим подумал: "Ну... Для местных, бегающих по лесам и живущим в своих деревянных хибарах, это действительно может казаться красивым. А для того, кто видел восхитительные фотографии Нью-Йорка... Убожество!"
   Обогнув озеро по окружной дороге, караван чуть отклонился от прямого пути к воротам города храмов, и втянулся в одну из ничем не примечательных деревенек. Это и был конечный пункт маршрута. На следующий день, по светлому времени, телеги разгрузят, разнесут товары по амбарам, взамен положат другие и поезд отправится в обратный путь. Поблагодарив водителя, так назывался начальник каравана, и кинув на прощанье пару монет благодарно склонившемуся в ответ разговорчивому вознице Максим в компании еще дюжины разнополых и разновозрастных людей отправился искать в ближайший трактир место переночевать.
   Цены ужаснули не только неподготовленного Максима, но и остальных, слышавших что-то такое, абитуриентов. За комнатенку размером чуть больше стенного шкафа с Максима затребовали столько, что в Киеве он за такие деньги мог бы снять каменные палаты, а за скромный ужин - как за целый пир. Судя по ошарашенным лицам, у других дела шли не лучше. Так как они приехали поздно, то из простого нашлось только несколько мест на сеновале, которые по молчаливому согласию оставили женщинам. Остальным пришлось довольствоваться чистым полем на берегу кристально чистого ручейка, вместо перины - небольшая кучка только начавших здесь осыпаться листьев, поровну разделенная на восьмерых, а укрыться пришлось чем придется.
   "...Спят укрывшись звездным небом
   Мох под ребра подложив.
   Им какой бы холод не был
   Жив? И славно если жив!1" - когда все укладывались спать, Максиму вспомнилось вот такое вот песенное четверостишье из виденного в детстве фильма.
   "Хорошо, что ночью не было заморозков!" - а это уже первая мысль на утро. Отвыкнув спать на жестком и без удобств: в дороге он спал на мягких тюках из телеги, у князя - тоже не на лавках, в армии связка "кровать + матрас" всяко мягче камней, а единственное время, когда они спали на земле, это когда уходили от погони, было не до того, чтобы замечать мелкие неудобства; Максим проснулся весь разбитый. Лиственный матрас за ночь разбрелся в результате чего сон прошел почти на голых камнях. Впечатление было такое, что всю ночь семерка соседей долго и утомительно его пинала ногами, и только под утро успокоилась. Кряхтя, как столетний дед, Максим под недоумевающими взглядами остальных проковылял к кустам, потом к ручью, а после, к скудному завтраку, который из своих котомок собрали уже давно, по-крестьянски - до первых лучей солнца, проснувшиеся абитуриенты.
   К продуктам, лежащим на расстеленной по земле чистой тряпице: нескольким кускам сушеной рыбы, паре луковиц, небольшому туеску с солью и тонкой лепешке, Максим, как это положено, добавил немного своих. Половина уже подзасохшего каравая черного хлеба и немаленький кусок сырокопченого свиного бока, купленные в последней перед перевалом деревни, были встречены с радостным оживлением, особенно у вечно голодных в силу возраста молодых ребят. Кстати, на копчености пришелец с другой планеты просто "подсел": дома таких свежих продуктов он не пробовал, а когда жили в лесу - так вкусно коптить никто не научился. Вот только хранилась покупка в теплом климате долины совсем плохо, так что необычная для Максима щедрость объяснялась просто: "чем выбрасывать через пару, лучше угостить". Съев завтрак и запив его леденящей зубы водой из ручья (пить приходилось из ладоней, так как ни у кого не оказалось даже маленького котелка - вещи недешевой; горячего поесть не получилось по той же причине), абитуриенты встретились с ночевавшими на сеновале женщинами и пошли по направлению к городу.
   Чем ближе к центру, тем насыщеннее становился поток людей, из ручейка превратившись в полноводную реку. На площади перед воротами главного храма, где находилось устье этого людского движения, собралась толпа числом не менее чем в тысячу человек. Кого здесь только не было: и пожилые, познавшие что почем в этой жизни мужчины и женщины, за подолы которых цеплялись внуки, и совсем молодые, почти дети или даже просто дети. Еще следовало отметить почти полное отсутствие сословного и имущественного неравенства - и богато одетый, чуть ли не княжеского на вид рода молодой человек спокойно стоял прижатый толпой к полуголому оборванцу.
   Из разговоров соседей Максим узнал о своей удаче: сегодня тот самый единственный в месяце день, когда двери Великих Семинарий открыты именно для соискателей знаний. В любой другой день месяца набор не ведется. Порадовавшись за себя, так как прожить в окружающих ценах даже с его деньгами месяц было бы проблематично, Максим стал ждать.
   Ровно в полдень огромные, в три человеческих роста высотой, ворота распахнулись, и оттуда вышли волхвы. Волхвы новики и дети, которые поздоровее, быстро разделили толпу на пять частей, и стали по очереди пятью потоками запускать внутрь претендентов.
  
   Глава 34.
  
  - Пойди пока на двор, дитя, - приказал Максиму "председатель приемной комиссии", старый, седой как лунь, но крепкий как закаленная сталь волхв.
   После того, как дверь за парнем захлопнулась, волхвы некоторое время молчали, пока наконец одного из них не прорвало. И хорошо, что Максим ничего из этого не услышал, ибо доброго слова о нем никто не сказал.
  - Ужель те люди так выродились? Ведь еще в мою молодость они были как братья наши. Честные. Храбрые. Сильные. Стойкие. Пусть и с засоренными обманкой думами. А сейчас? Ужель и не упомню такой мрази...
  - Он никто, и не хочет кем-либо стать. Боги не одарили его своим вниманием, он совершенно обычный муж. Но он и не стремиться ни к чему. Только к злату и разврату дешевому, - подхватил другой... - Он не подходит нам, ибо мы берем только отмеченных Богами.
  - А самое страшное, братья, это ведь что? Что сие юный отрок, - остальные согласно кивнули. - Знать учат их быть такими, как мы учим своих детей совсем другому. Сей муж хочет стать купцом. Вы помыслите только, если все купцы будут сякими? Они же продадут все: отца, мать, землю дедов да прадедов, князя, род, даже Богов своих, ради лишнего грошика. Для них не будет ничего святого, только злато. И придут на нашу землю те, кто этим златом владеет. И станут все люди рабами рабов...
  - Такого нельзя допустить. Эту чуму следует остановить, иначе это смерть не только им. Это смерть всем детям божьим. Под любым небом, и любого Бога.
  - Я думаю, - сказал самый молодой из сидевших за столом волхвов, - что кощуна следует убить. Как можно скорее.
  - Хм. У него прошение княжича. Лихомир обещает, что сей отрок расскажет много интересного и полезного... - возразили с другого конца скамьи.
  - Это не значит почти ничего. Княжич когда-нибудь станет князем, так что он поймет всю опасность. А коли не сможет... Да князь не может нам приказывать!...
  - Нам не нужны их грязные, нечестивые знания! И остальных...
  - Я думаю, что нам не следует учить его, а просто прогнать, - предложил третий.
  - ...И остальных, кого расселили по нашим землям, тоже следует убить! - продолжал сторонник простых решений.
   Седой поднял руку и в разговоре наступила пауза. Прошло довольно много времени, но все четверо волхвов молчали и ждали решения старшего. Ждали не столько потому, что он был их начальником, сколько из уважения и преклонения перед своим старшим товарищем. Перед его мудростью.
  - Радульф. Несмотря на то, что ты пришел к нам совсем малым, проклятье твоего рода продолжает говорить через твою руду, толкая тебя на убийства. Подожди. Я знаю, что ты много приложил сил для того, чтобы заслужить прощение, и ты заслужил его. Но все равно, уже сорок встреченных тобой весен твоим первым решением всегда "убить". Ты же помнишь, что все мы правнуки Богов наших, а какой отец желает, чтобы его дети убивали друг друга?
   Ненадолго волхв замолчал, чтобы урок запомнился получше. Потом продолжил.
  - Но и ты совершенно прав. Такие люди не должны существовать. Но это не значит, что следует убить любого, кто не люб тебе... Вы все старшие волхвы. Вам открыта великая тайна того, почему мы существуем, и чего ли от нас хотят наши Боги. И чего не хотят. - Четыре кивка стали ему ответом. - А по сему, восхвалим же наших Богов за сей дар...
   Волхв опять замолчал, ничем не поясняя своих слов удивленным волхвам. Потом посмотрел на них, тяжело вздохнул, и сказал.
   - Я прожил долгую жизнь и Мара может поднести мне чашу свою в любой миг, - и движением руки остановив возмущенный ропот продолжил. - Я сделал многое, и добрых дел средь них было много больше. Так что, надеюсь, что калинов мост через реку смородину не будет для меня длин. Вот только печалит меня одно. Как были вы все, детьми, которым бы только прутиками-саблями на травке помахать, так и остались. На кого же я вас оставлю? Если те же ромеи вас без масла вмиг съядять? Не разумеете... Вижу. Вижу... Так разумейте же.
   Многие века мы учим тому, что важно для детей. Учим не как пастыри, что ведут свою отару под нож, но как браться старшие своих неразумных младших. Но бегут года, из крошечного семени вырастает могучий дуб, ветшает и вот на его трухе растет уже новый. Нет ничего вечного, кроме Даждьбога, Мары и детей их. И мы должны сделать так, чтобы внуки тоже никогда не перевелись...
   Все меняется. Моря и реки пересыхают, леса становятся пашней и опять лесами. Но меняются и люди. А с этим меняются и те напасти, сквозь которые мы ведем внуков Божьих. Сей юноша пришел к нам из мира, который обогнал наш. А знать и беды его обогнали наши беды тоже. И Боги посылают нам его в дар, как теплящийся уголек. Разожжем его в очаге, чтобы мы смогли разуметь, как справляться с будущим пожаром раньше, чем он вспыхнет и пожрет весь дом.
   - Радульф. Ты самый молодой из нас. Подчинишься ли ты слову моему?
  - Святогор! С самого детства своего, когда твои руки вынули меня семилетнего из горящего дома, напоили, обогрели, вылечили, и научили всему, я уже 33 года почитаю тебя выше своих бедных родителей. Прикажи, и я брошусь на меч!
  - Не надо, сынок. Не надо. Но раз так, то дам я тебе задание.
  - Мне, учитель?
  - Да. Именно тебе. Пора тебе уже учиться следующему... Ты правильно сказал, что сей человек, такой гадкий и мерзкий, не должен жить. По сему, мы примем его. И обучать его будем. Изо всех сил будем обучать. Лично ты будешь его вести. И лично ты должен сделать так, чтобы к получению первой отметки на оберег, он стал совсем другим человеком. И еще...
  - Да, Святогор.
  - Слушай его вопросы, Радульф. Они станут тебе ответами...
   Ничего этого Максим, конечно же, не знал. Для него после долгого ожидания во дворе храма все кончилось весьма благополучно. Его приняли, определили на факультет "экономики", выделили келью и поставили на довольствие. А после этого начался кошмар.
   На приветственной речи, которую Максим привычно пропустил мимо ушей (да и что в ней могло быть особенного? В каждом институте все они, как под кальку писаны, даже в таком особом, средневековом), его ухо зацепило только весьма напыщенную фразу "Волхв должен знать и уметь все, дабы своим неумением не очернить Богов и людей, которым служит!". Вволю посмеявшись тогда, про себя, конечно же, чтобы не выделяться среди остальных слушателей, он отправился на ужин, весьма неплохой даже по княжеским меркам. Видимо на послушниках, на "детях", не экономили, а после - спать в свою келью. Ужасы начались со следующего утра.
   Ранний подъем с умыванием холодной водой и постный завтрак еще можно было перетерпеть. А вот список предметов, который следовало выучить навевал не то, что страх, ужас! И пренебречь ни одним из них было нельзя, так как каждому предмету покровительствовал свой собственный бог.
   Всего в пантеоне россов было шесть основных богов, и бесчисленное множество мелких, с поклонением которым никто, как это не парадоксально, не боролся. Старшими, Богом Отцом и Богиней Матерью были Даждьбог и Мара. Даждьбог был отцом всего сущего, великим солнцем, небом, создателем и высшим покровителем всего сущего. Мара символизировала землю, великую матерь всего сущего, родоначальницу всего живого на земле. Младшими Богами были дети Даждьбога и Мары. Старшим был Велес, следующими Мокошь, Перун и самой младшей - Лада.
   Самой любопытной Максим нашел местную легенду, как он ее шутя обозвал, "о происхождении видов".
   "...И по слову Даждьбога и Мары, каждый из детей их породил свой род человечий. Младшая, Лада - род людей с желтой кожей, что расселились далеко на восход. Но понукаемые Чернобогом, древним врагом Дажьбога, вестником и повелителем зла, они отвергли свою матерь. И разбито было сердце Лады, и отвернулась она от них. И с той поры обернулось благословение Лады проклятьем. Нет теперь у желтых удачи в любви да труде земельном. Работают много, да приносит земля им мало.
   Перун, бог воинов, следующий сын прародителей наших, возжелал лучших воинов, и род его людей оказался с красной, как кровь, кожей. Но понукаемые Чернобогом, древним врагом Дажьбога, вестником и повелителем зла, отвергли красные люди отца своего. И разбито было сердце Перуна, и отвернулся он от неверных детей своих. И с той поры обернулось благословение Перуна проклятьем. Воюют красные так и неможа остановиться. И льют руду свою, да руда не вода, землю не напоит.
   Мокошь, мастерица, повела род черных людей. Вышли они сильными, выносливыми, с кожей не маркой и до любой работы годными. Но понукаемые Чернобогом, древним врагом Дажьбога, вестником и повелителем зла, отвергли черные люди мать свою. И разбито было сердце Мокоши, и отвернулась она от них. И с той поры обернулось благословение Мокоши проклятьем. Не спориться ничего у черных людей. В любом труде они хуже других, а замыслы все их обречены на провал.
   От старшего сына, Велеса, повели свой род белые люди. Но понукаемые Чернобогом, древним врагом Дажьбога, вестником и повелителем зла, большая часть белых людей отвергла отца своего. И разбито было сердце Велеса, и отвернулся он от них. С тех пор живут белые люди в нищете полной...
   Одни лишь мы, россы, изначально не предали своих прародителей. Почитаем мы Велеса, но не забываем и Мокошь, и Перуна, и Ладу, и, конечно, Даждьбога с Марой. И вся нерастраченная любовь богов наших выливается на нас. И сопутствует нам удача, и в торговле, и в битве. И стада наши тучны, и земля родит на зависть всем, и ремесла процветают, и дети родятся в любви да согласии.
   Но не успокаивается Чернобог, сеет семена зла в души людей. И творят они зло, ибо оно пища Чернобогу, друг другу, особенно ненавидя нас, единственных оставшихся верным своим богам. И ходят походами на нас, и угоняют в полон детей наших. И мечом, да словом мы противимся им. И печалятся боги, ведь и с той и с другой стороны умирают их дети..."
   Каждый из этих шести богов, помимо всего прочего, божественного, был покровителем некоторых "специальностей". Волхвы Лады учили послушников сельскому хозяйству, а так же счету, письму и чтению. Волхвы Перуна, бога воинов, обучали владению оружным и безоружным боем, а также кузнечному мастерству. Специализацией волхвов Мокоши были все остальные ремесла, а также ведовство. Волхвы Велеса обучали торговле и скотоводству, Мары - лекарскому делу.
   Интереснее всего, на взгляд Максима, была специализация волхвов самого Даждьбога. Законы человеческие и Чудеса, Истинные Чудеса, творимые открытым сердцем и горячей молитвой, чудеса, о которых потом в поколениях остаются сказания, перерастающие в былины и легенды, чудеса, которые возможны только при касании Богов - вот чему учили волхвы Даждьбога. Максим даже немного посетовал про себя, когда узнал об этой экзотической профессии. "Чудотворец - это звучит гордо!"
   Впрочем, как объяснили ему буквально через несколько минут, выбранная профессия не значит на начальном этапе практически ничего. Ведь: "Волхв должен знать и уметь все, дабы своим неумением не очернить Богов и людей, которым служит!", а значит учить будут всему. Максим на несколько минут успокоился, пока смысл этой фразы не был подробно разъяснен.
   По словам волхва означало это следующие. Все то, чему будут учить, все это должен ученик повторить. Если его учат сеять и жать рожь, то это значит, что пока он не посеет и не соберет урожай ржи, урок не будет считаться выполненным. Если его учат ковать, то пока из под его молота не выйдет поковка определенного качества, то... И так везде. В животноводстве, в ремеслах и торговле, во владении оружием, в лекарском деле, в молитвах даже!
   Но самым ужасным было не это. Самым диким, что услышал Максим в Семинариях, отчего он чуть ли не сразу сбежал оттуда, было следующее. Волхв Даждьбога Радульф, который проводил у них эту первую "общеобразовательную лекцию", напомнил всем, а не знающим - огласил впервые, следующее:
   "Помните, мы учим вас всему не для вас самих, не для вашего тугого кошелька или плотного брюха, хотя и не запрещаем этого. Мы учим вас всему для того, чтобы вы помогали людям так же, как это делают Боги наши. Вы самые храбрые, сильные и добрые, вы истинные дети Богов наших, но быть такими тяжело! Запомните же навсегда, что волхв должен жить своим трудом, и только им! Запомните, что вы не в праве требовать платы за свою помощь, оказанную делом ли, словом ли, и не можете ее не оказать! Запомните, что вы будете прокляты богами нашими, если нарушите этот запрет!"
   От такого бреда Максим не выдержал, вскочил с лавки и выкрикнул:
   - Это что же, получается, я должен каждому первому встречному, коли у того появиться такое желание, помогать?!
  - Да.
  - А сам, хоть побирайся?
  - Да.
  - И что? Он может на моей помощи воз золота загрести, а я ни песчинки по закону не получу?
  - Да. А если потребуешь, то в миг перестанешь быть волхвом.
  - Но это несправедливо!!!
  - Справедливо. Как можно плату брать за то, что ты несешь Слово Божье? За то, что молитвой да силой Богов наших лечишь, учишь, строишь, пашешь?
  - То есть как? Можно. Очень даже.
  - Нельзя. Ты серый человек, с думами калечными даже больше чем у Предавших, но если захочешь очень сильно, то сможешь разуметь.
  - Значит, я не могу просить и требовать платы за свою помощь. - спустя пару мгновений задумчиво проговорил Максим. И нашел лазейку. - А если человек мне сам, по своему собственному желанию чем-то отплатит? Это дозволено?
  - Да. Это можно принять.
  - А если я намекну ему...
  - Достоин ли волхв служить богам решают не люди. Это решают сами Боги, ибо служа им ты вручаешь свою судьбу прямо в Их руки. И жить волхву, как самому лучшему, самому сильному и доброму человеку из всех других человеков, надо очень честно. Иначе обрег твой потухнет.
  - Это как?
  - Не переведи Боги тебе это увидеть.
   Так для Максима начался ад. Как он ненавидел все это - тупой безрадостный труд с утра до позднего вечера. Как он полюбил окружающие горы - благодаря им в долине солнце заходило чуть пораньше, чем на равнинах. Как он возненавидел своих учителей, которые глядя на его работу только качали головами и тяжело вздыхали. А уж молитвы ...
   Вообще, несмотря на огромную религиозность и доброту, послушников, как и на земле во все века, не щадили. Поле, скотный двор, рыбные заводи, все это позволяло монахам быть на полном самообеспечении и не считать каждую копейку, обрекая с другой стороны детей на тяжелую непрерывную работу. А с учетом того, что земли, даже на непросвещенный взгляд Максима, были ненормально богатые, в год можно было вырастить до полутора урожаев. Естественно, не целый и еще одну недозрелую половинку. Просто сначала сажали что-то быстро растущее, может озимое, собирали урожай, а потом освободившееся поле засевали повторно - и все это шло в рост, колосилось или наливалось соками, чтобы вскоре оказаться на столе или в печи.
   Однако такое интенсивное использование требовало отличного ухода за почвами. В дело шло все: правильный полив, перегной, зола, навоз... Ооо! Навоз! Сколько нового, какую палитру чувств и ароматов открыл для себя Максим, в этом простом слове!
   С другой стороны, от всех работ можно было избавиться. И очень просто - надо было сделать урок и получить отметку на оберег.
   Оберег был круглым, в честь Даждьбога-Солнца, медальоном, разделенный "снежинкой" на шесть секторов. Каждый из секторов был посвящен своему богу и там ставились мелкой чеканкой палочки, рассказывающие о достижениях волхва. Но, к сожалению, нельзя было быть лучшим во всем: степняки отлично пасли стада, но кто из них может хоть что-то поднять на пашне? И наоборот, большинство россов великолепно охотилось и работало на земле, но так виртуозно обращаться с лошадьми, как степняки не умело. Хотя по сравнению с Максимом, любой безусый деревенский парнишка был Великим Наездником. По этой причине город не знал нужды ни в чем - всегда был кто-то, кто что-то делает недостаточно хорошо. Эта продукция - неважно, еда, одежда, кожа или железо, потреблялась послушниками и волхвами.
   Кстати, от работ можно было избавиться и вообще по-другому. Совсем. Быть лучшим - тяжелый труд, и не всякому он под силу. И калитку в воротах Великих Семинарий наружу всегда можно было открыть изнутри. Чтобы уйти.
   Помимо криворуких послушников, которые не могли сшить два куска материи или сковать простой гвоздь (кстати, отличный ходовой товар), в Святограде обитали и Мастера. Мастера с большой буквы. Часть времени они посвящали обучительству, а все остальное - собственному самосовершенствованию. Эти делали такие вещи, за которыми ехали со всего мира, но и стоили они соответственно. Заоблачно. Впрочем, тот кто мог купить, к примеру, булатный меч или саблю, за которые платили 2-3 веса золотом, мог потратиться 10-15 золотыми монетами на доставку. Это если по своему собственному прямому заказу, "по руке". У перекупщиков они стоили в полтора раза дороже, но их все равно покупали.
   Отгремел новый год, второй новый год Максима на Земле-2 и первый проведенный среди россов, сопровождающийся традиционными шумными гуляниями, которые хозяева устраивали в конце Студня-декабря, в день зимнего солнцестояния. Сам выбор даты, не был лишен определенного смысла. Вполне логично, что считать начало года можно со дня увеличения светлого времени суток. Тем более, что в декабре уже давно окончены все летние и осенние работы, а весенние еще не начаты. Это время относительного безделья у крестьян, плюс к этому большинство припасов еще не съедено и можно накрыть богатый стол - самое время для праздника. Праздников, кстати, у россов было море. По сути дела, любой "выходной день" (тем более, что выходной день это изобретение поздних промышленных годов, в сельском хозяйстве этого нет) был посвящен тому или иному богу или богине и несли серьезную нагрузку: указывали на время сева, жатвы и других работ. Помимо этого были и большие праздники: в равноденствия и солнцестояния, день обретения и др.
   Возвращаясь к событиям после нового года. Именно после них Максим узнал, точнее, знал он это и раньше, скорее прочувствовал, что воинские упражнения не были оставлены в стороне от процесса обучения. Ведь как говорили волхвы, причем серьезно, а не с той злой иронией, которую всегда слышал Максим: "Добро должно быть с кулаками!" ( "и атомными бомбами" - про себя со смешком добавлял Максим, слыша эти слова). "А тот, кто не противиться злу, потворствует ему, сам несет зло!".
   Вообще говоря, практически каждому времени года соответствовала своя профессия. Вполне естественно, что заниматься земледелием зимой в северном полушарии планеты на высоких широтах очень и очень грустно. Зато воевать - милое дело. "Урожай собран, в доме все переделано, дни короткие и темные - самое время сходить погулять, удаль молодецкую потешить, да и прибыток в дом принесть". Да и чисто физиологически, носить на себе кольчугу, которая одевается на плотный стеганный подоспешник, гораздо приятнее, когда на улице холодно, чем наоборот. Меньше спечешься.
   Так вот. В один из зимних дней к Максиму подошел Радульф, плотно опекавший каждое действие новичка и сказал:
  - Пойдем со мной.
   Шли они недолго, и вскоре пришли на огороженный утоптанный двор, на котором в парах или на чучелах отрабатывали удары юные, не очень юные и совсем не юные дети. В сопровождении Максима Радульф подошел к одному из наблюдавших за всем этим детским садом воинов, и представил:
  - То ученик твой новый, Косарь, - проговорил волхв и ушел.
  - Здравствуйте, - осторожно поздоровался в спину Максим, и воин обернулся.
  - И тебе поздорову, - улыбнулся его новый учитель.
   Некоторое время Максим находился в полной прострации. Обещанный ему в учителя опытный и умелый воин оказался еще совсем мальчишкой, лет шестнадцати от роду, на полголовы ниже его по росту и гораздо стройнее.
  - Эээ... Мальчик, ты не знаешь, где мой учитель?
  - Я твой учитель, дитя, - улыбка у витязя пропала. - И я буду учить тебя сражаться мечом, саблей, топором и копьем. Поди одень стеганку и шлем, под навесом сложены, и вон из кучи принеси мне пару деревянных палок. -
   Получив требуемое, Косарь отдал одну палку, выструганную в форме меча, своему ученику и приказал:
  - Нападай.
  - Да я не умею!
  - Нападай!
   Делать нечего, пришлось нападать. Максим сжал в руках палку, принял позу, виденную как-то на соревнованиях по фехтованию, на которые он случайно набрел, переключая "ящик" в поисках канала с отсутствием рекламы. Потом сделал колющий выпад и...
   Это было последнее его осознанное движение. Палка в руках молодого волхва ощутимо "зазвучала". Удары посыпались на Максима со всех сторон, и не было не единого шанса от них защититься. Волхв легко и непринужденно отбивал медленные и кривые удары, обходил или просто силой проламывал защиту. Не медленно, а быстро и верно тело Максима покрывалось ровным подкожным слоем синевы от ушибов. Наконец экзекуция, в которую волхв превратил тренировку, закончились.
  - Подешь к волхву, синь свою замолишь. Апосля - на двор кухонный. Вира тебе за небрежение учебой - десять дней работы. Все! Пшел вон.
   Что тут сделаешь? Кряхтя и матерясь Максим поднялся на ноги, охнул, случайно задев синяки, и вышел со двора. Но отпущенные на этот день судьбой приключения на этом еще не закончились. Пропустив наставление Косаря, Максим сразу же, скрипя зубами от боли, отправился на ближайший кухонный двор, на которых централизованно готовили пищу для большинства рядовых послушников. "А смысл переться к волхву, если молиться я не умею, тем более молитвой синяков не сведешь? Тут лекарства нужны, а с ними..." - приблизительно так размышлял дитя Максим, ковыляя по мощеным улицам. Время было послеобеденное, когда большинство послушников и наставников по крестьянской привычке отдыхало, так что встречных было мало. Только один раз ему навстречу попался воз золотаря, от которого он спрятался, от греха подальше, в проеме ворот какого-то подворья. Прибавить к послетренеровочному запаху провонявшего потом ватника еще вонь нужника ему не хотелось.
   Первым встреченным по дороге элементом общепита оказался обычное подворье на окраине городка. Максим пожал плечами, вдавил рукой незапертую калитку и вошел внутрь. На виду там никого не оказалось живого. Точнее, ни одного человека, а так живности тут было море. В небольших зимних загончиках стояли различные домашние животные, в утепленной выгородке толпились около кормушки куры, со всех сторон раздавалось мычание, хрюканье, блеянье и кудахтанье. Охранял все это достояние нагло разлегшийся на соломенной подстилке прямо по середине двора здоровенный, упитанный пес, да равнодушно-сыто следящая за мельтешением запертых кур пара полудиких на вид кошек.
  - Есть кто живой?
   Из-за угла загоном спустя некоторое время показался молодой парнишка. Пучки сена в блондинистых кудрях и полусонные глаза ясно указывали на то приятное занятие, от которого его оторвал Максим.
  - Здрав будь, - поздоровался Максим.
  - И тебе поздорооооовуууу, - с зевком ответил парнишка и потянулся. Наказанного дополнительными работами Максима сразу же стала грызть зависть. Несмотря на свою молодость - лет пятнадцать-шестнадцать на вид, фигура парнишки даже сквозь рубаху бугрилась мощными, крепкими мышцами, а в бедрах он был чуть ли не вдвое уже, чем в плечах. - Прости, друже. Сон сморил, никак не могу отойти. Чего ль тебе потреба?
  - Да вот, на работу...
  - О! В помощь ко мне, это добре! Тихомир меня звать. Я здесь пока за главного - разошлись все старшие.
  - Максим.
  - Максимус? Отколь у тебя имя ромейское, али ты ромей?
   Вопрос был больной. Почему то никто из местных не хотел называть его Максимом, зовя его на римский манер - Максимус. А это его очень и очень сильно доставало.
  - Да б...! Не ромей я!
  - Прости, прости... За что тебя наказали?
  - Да вот, оплошал на тренировке...
  - Вижу, вижу. Отделали тебя знатно, коли даже апосля молитвы, столь кровищи синей осталось.
  - Ну...
  - Да будет тебе. Боги милостивы! И волхвы тоже. Вылечат, вымолишь.
  - Мда? - выразил свое недоверие побитый.
  - Угу. Меня вот тоже наказали. Люблю я поспать, вот и... Ты откуда? Из деревни? - в ответ Максим уклончиво мотнул головой, но похоже жизнерадостного и болтливого Тихомира это не расстроило. Или он не понял, во всяком случае его речь все так же дальше побежала быстрым ручейком. - Вот и добре! Знать, кого будешь резать?
  - В смысле?
  - Повечерять чтоб, нонче кур да барашка одного надоть сготовить. Куры, они дурные, носятся...
  - А что-нибудь попроще из работы нет? А то я как-то так... - и сделал этакий жест рукой.
  - Да. Ты прав. - Неправильно понял его парнишка. - Весь замятый ты, куда тебе да за курями гоняться. Вот возьми нож вот там, в шалашике, да пару барашков прирежь. Одного я уже почти начал, да ты меня отвлеоооок. - Опять зевнул Тихомир, ясно показывая, кто именно, точнее что именно отвлекло его от работы.
  - Аээээ....
  - Ну иди, а я пока с курями порешаю.
   Честно говоря, от этого приказа Максим опешил. Никогда раньше не бывая в деревне, и не видя как забивают скотину, он просто не знал что и как делать. Так он и стоял в ступоре, наблюдая, как Тихон "порешает с курями".
   Процедура оказалась простой до ужаса. Зайдя внутрь загона и распугав кур парнишка подошел к кормушкам, встал и вытянул вперед сжатую в горсть руку.
  - Цып - цып- цып...
   Глупые куры, ожидая кормежки, столпились вокруг парня, толкаясь и громко кудахтая. Тихомир быстро нагибается и хватает левой и правой руке по курице. Резкое крутящее движение руками, тихий хруст и вот за загородку в снег падают две куриные тушки. Операция повторяется еще пару раз, после чего Тихомир перепрыгивает обратно, подбирает с земли на руки пернатую груду и идет к колоде. Ото сна пробуждаются обе кошки. С ленивой грацией они потягиваются, спрыгивают с лавки, где они грелись на холодном зимнем солнышке, и медленно подходят к Тихомиру. Тем временем тот в очередной сваливает птицу на землю, одевает свободный кожаный фартук и с самым зловещим видом вытаскивает из колоды воткнутый тесак.
   Подозревая, что сейчас он увидит, Максим сглатывает внезапно появившийся в горле комок, но завороженный не может отвернуться.
   Хрясь! В сторону отлетает куриная головка, из перебитой шеи на снег вытекает немного крови. Подошедшие кошки начинают громко мурлыкать и тереться об ноги Тихомира. Тот небрежным движением сбрасывает попрошайкам куриную голову. Одна из кошек отходит чуть в сторону и начинает аккуратно грызть подношение, другая - полная чувства собственного достоинства и уверенности, ждет своей порции. На свет появляются несколько разногабаритных корзинок, над птичьим трупом быстро замелькали умелые и привычные к такой работе руки. В одну летят малосъедобные потроха, в другую - съедобные, в самую большую, с тряпичной узкой горловиной - пух и перья, в четвертую - ощипанные готовые тушки. Хрясь - и следующая голова отлетает прямо под нос кошке. Чувствуя, что следующей курицы он не переживет, и ловя на себе недоумевающие взгляды Тихомира, парень пошел за сарай, где был построен большой шалашик.
   ...Максим сжимал в руке нож и смотрел на барана. Связанный баран, предчувствуя свою близкую кончину, плачущими глазами смотрел на Максима и иногда жалобно блеял. Так они и смотрели друг на друга, пока идиллию единения с природой не разрушил Тихомир, подошедший посмотреть, не нужна ли его помощь.
  - Ууу! Что же ты так? - удивился деревенский парень.
  - Ээээ.... Я это... Я не могу... - сознался Максим.
  - Тю. Откуда ты такой взялся?
  - Ну... Прости. Я никогда не делал ничего такого. Не умею.
  - Ладно. Смотри тогда, и учись. Только это, коли я уж всю работу сам сделал, то по чести будет, чтобы ты всю грязь прибрал. Согласен?
  А что оставалось Максиму, кроме как согласиться? Выбора ведь не было.
  - Вот и добро. Тогда гляди...
   Тихомир вытащил из ватных пальцев Максима нож, бестрепетно подошел к лежащему барану, зажал его между ног, приподнял голову и перерезал горло.
   Максима замутило.
   Баран забился, но Тихомир держал его крепко. Вскоре движения стали все слабее, дымящаяся на морозе кровь потекла медленнее, уже не фонтаном, а струйкой. Убийца подставил под шею жертвы потемневшую деревянную чашку.
   С трудом, чуть ли не руками, сдерживая поднявшийся к горлу желудок, Максим продолжал смотреть.
   Вскоре плошка наполнилась темной кровью, Тихомир поднял ее с пола и поставил на потемневшую от крови колоду. Чуть отвернулся, пошарил в углу и достал небольшой кулек. Развернул его, взял оттуда пару щепоток соли, бросил в чашку, свернул и положил на место. Размешал соль ножом, достал здоровый кусок хлеба и сделал хороший глоток еще теплой крови, закусив хлебом.
  - Хочешь? - улыбнулся он окровавленным ртом и протянул чашку Максиму.
   Вынести этого Максим уже не смог. Придерживая рукой выплескивающиеся изо рта сквозь стиснутые зубы кислые струйки, он выбежал наружу и склонился сбоку от шалаша в жестком приступе рвоты.
  - Экий ты, хилый. Ну точно ромей, - неодобрительно проговорил трапезничающий Тихомир, и ушел обратно в шалаш.
   За следующий час, наблюдая за разделкой туши, Максиму приходилось выбегать во двор еще не раз и не два. Только под конец, когда судорожные приступы рвоты выплескивали из нутра только кислые капли желчи, стало чуть полегче. А может, он просто привык.
   После трапезы Тихомир с помощью немного оклемавшегося Максима подвесил тушу на доску и стал ее разделывать. Сначала дал стечь крови, потом снял шкуру - ею займутся кожевенники, выпотрошил, при этом подробно поясняя непонятливому помощнику каждое свое действие. Часть потрохов оказались съедобны, так или иначе шли в дело, поэтому аккуратно складывалась в корзину. Малая часть - выбрасывалась. После этого туша была снята и положена на огромной колоде из комля дерева и началась разделка.
   Для начала барану отрубили голову и по колено - ноги. После этого оделили шею и окорока. Дальше стали отрубать по куску от туши, получая уже более-менее для Максима привычные на вид грудинку, ребра, лопатку, корейку и ее самую дорогую часть - седло. Готовые крупные куски слегка сверху посолили, обернули куском чистого, но далеко не нового полотна и сложили в корзинки для передачи на кухонный двор. Над оставшимися от разделки остатками - крупными костями и жилами наслаждался дворовый пес.
   К сожалению, работа Тихомира быстро кончилась, зато Максима только началась. Ему требовалось прибраться: убрать всю грязь, ошметки плоти, капли крови. Снять наполовину примерзшую кровью солому, замыть горячей водой или сколоть кровь, засыпать новой и т.д. И было еще хорошо, что на улице стоял мороз и лежал снег, так что кровь и грязь были отлично видны, далеко не улетали или затекали, а останки не тухли.
   Тихомир оказался, кстати, отличным парнем. И хотя договорились, что уборкой займется только Максимус, он тоже не стоял в стороне, а помогал и словом, и делом. По рассказу того же Тихомира, летом шалашик приходилось регулярно аккуратно сжигать каждые десять дней и ставить новый. Как не убирай отходы - все равно тухлятиной несет.
   Идя поздно вечером домой Максим в очередной раз думал, а зачем ему это все надо. Утром ему отбили все по самое не балуйся, а вечером оставшиеся силы были выпиты борьбой с грязью: "Да... Отлично потренировался я сегодня. Начал с мечом, а закончил - с тряпкой! Просто з...сь!"
  
  
   Глава 35
  
   Время в учебе бежало быстро. Как в калейдоскопе дни сменялись ночами, потом снова днями и ночами, эта круговерть складывалась в месяцы, месяцы - в годы... Чем дольше Максим жил в этом новом для себя мире, тем больше он осознавал: насколько же этот мир отличается от привычного ему. Страшно было даже представить, как бы он жил в этом мире без обучения. Не зная самого примитивного - географии и законов, ценности золота и отсчета времени, обычаев и письменности... А ведь не зная самых примитивных правил приличия, Максим мог оскорбить окружающих людей словом, жестом, одеждой, да чем угодно! А оскорбления тут смывали кровью! Средневековье, что с него взять.
   С пониманием этого, к Максиму приходило понимание и другого. Как он теперь обязан княжичу Лихомиру за то, что он отправил чужака учиться в Святоград и поручился за него. И этот долг как-то рано или поздно придется отдавать. И хорошо, если это не потребует от Максима оставшуюся половину жизни. Впрочем, долг не особо тяготил его. "Когда потребуется - с меня потребуют его, так что нечего себя изводить попросту. Есть много других дел." - думал Максим.
   А жизнь между тем шла своим чередом. Максим потихоньку обживался, открывая для себя много нового, в чем ему сильно помогали волхвы. Днями на пролет он осваивал различные науки под руководством требовательных наставников, а вечерами, два раза в девять дней, он отвечал на вопросы о своей прошлой жизни. Такова была его оплата учебы. И отвечая, он поражался себе: с одной стороны, знал он вроде очень много - все же институт закончил недавно. А с другой стороны - как мало того, что он якобы знал, он мог объяснить или, хотя бы, применить. И было это очень обидно - совсем не выходило быть для местных этаким гуру.
   Еще в самом начале своей жизни в этом мире Максим попал в очень не хорошую ситуацию из-за незнания неких правил, и только слезная мольба спасла его вызова на дуэль. "В поле", как здесь говорили. Новичок извлек должный урок из этого происшествия, поэтому изучение местных законов и оружного боя стали для него важнейшими дисциплинами.
   С военной подготовкой, которая для мужчин тут была по сути дела не профессией, а первичным половым признаком, все обстояло довольно просто. Каждый день по утру, не глядя на погоду и время года, в качестве своеобразной утренней зарядки Максим отрабатывал два-три часа на тренировочном подворье. Разминка, растяжка, упражнения на силу и выносливость, после которых начинались собственно спарринги.
  - ...Ну! Бей! - приказывал учитель, и Максим бил.
   Со всей молодой одури, наученный уже аж трем ударам, он замахнулся для рубящего и со всей силы ударил по шлему учителя. Ну... как ударил - попытался ударить. Учитель вообще ничего не сделал. Не закрылся, не отвел удар. Он просто сделал малюсенький шажок в сторону, и энергией своего замаха Максим "провалился" вперед. Нарочито медленно Косарь в ответ легко взмахивает и ведет меч к своему ученику, а тот вообще ничего не может в ответ сделать! Он все еще там, внизу, развернутый и полусогнутый, с напряженными мышцами. Беспомощный против любой атаки. "С! Ты! До! Би! Ща!" - по слогам, с чувством, прошептал себе под нос Максим. Но учитель этот шепот услышал, и с веселой, едкой ухмылкой утвердительно кивнул. Дескать: "Ты прав. Это действительно позорище!"...
  - ...В глаза зри ему! Зри! Они все тебе поведают! - надрывался молодой Косарь.
   Максим пытался высмотреть что-то в глазах учебного противника, и тут же пребольно получал деревянным мечом по голове.
  - О чем ты думаешь? Куда ты смотришь? Головы лишиться хочешь сразу же?
  - Так ведь ты сам сказал, чтобы смотреть... - обиженно потирая новую шишку сказал Максим.
  - Так смотреть надо, а не волосинки в бороде считать! Давай еще раз! Нападай больше! За щитом век не спрятаться!... Ну? Начали!...
   В один из дней, доведенный до белого каления придирками, насмешками и весьма болезненными ударами своего учителя, Максим не вытерпел. До этого он заканчивал все учебные бои со своим учителем прося пощады, часто валясь в полупрострации на земле. Но сегодня, он решил, что все будет по-другому. В ярости он отбросил щит, схватил деревянный меч как дубину и пошел гвоздить ею. Единственной мыслью было "Ну ужо я тебя!". Косарь, несмотря на свой нежный, по меркам родного Максиму мира, возраст был уже опытным воином. Смена обстановки и прущий на него, подобно быку на красную тряпку ученик, ничуть не обескуражили его. Совсем наоборот - ведь это был вызов! Шанс стать сильнее, быстрее, лучше! Научиться еще чему-то!
   За ту тренировку, за один бой, Максим пропустил и получил столько ударов, сколько, наверное, получал за целый месяц. Но в этот день он впервые не сдался. И пускай ему помогла даже не злость, а дикая злоба на своего тренера, но прецедент был создан. Он не проиграл! Да - его отмолотили как хорошую скирду обмолачивает жадный хозяин. Да - к концу боя он еле-еле стоял на ногах; силы просто кончились, уже не спасала даже ярость, а меч казался отлитым из свинца. Да - для завершения боя победой учителю достаточно было посильнее разок его стукнуть. Все это так, но он не проиграл и не сдался! Косарь сам остановил бой, а потом, после того как Максим переоделся и смыл со своего синеющего от ушибов тела трудовой пот, впервые похвалил его.
  - Добре бился ты. Только не забывай в следующий раз, что не следует слепо бросаться в сечу. Потеряешь в ярости сечи голову, легко и просто лишишься ее и в яви!
   Но Косарь был учителем, как уже говорилось, опытным, поэтому ложечка меда была немедленно, чтобы ученик не возгордился, разбавлена бочкой дегтя.
  - И что это за такое? Почему ты дышишь сейчас хрипло, как загнанная лошадь? Почему ты смог продержаться в бою так мало? С завтрашнего дня, чтобы силой напиться - еще по столько же бегай вокруг поля! Нет! Еще столько и пол столько! Уразумел?
  - Да, учитель.
   Кстати, о здоровье, синяках и ссадинах. Вопреки всем своим сомнениям, которые питались слышанными фразам типа "заниматься надо начинать с детства", "в вашем возрасте это уже поздно" и многим другим, оправдывающим лень и нежелание трудиться над собой, тело Максима вело себя просто превосходно. После каждой тренировки, несмотря на все полученные удары, во всем теле ощущалась необычайная легкость и подъем. Быстро налились силой и крепостью различные мышцы, да так, что Максиму на себя было очень приятно посмотреть. От бывшего обычного парня не осталось и следа! Мышцы, мышцы, мышцы - ну просто мужик! Примеряя однажды свою старую одежду, Максим случайно разорвал рукав рубахи, просто случайным напряжением мышц предплечий! Очень горд был собой (втайне конечно).
   Но все же возраст и предыдущая леность не прошли ему даром. Они все же отрыгнулись Максиму, причем в совершенно неожиданном месте. Ладони! Как дико ныли лучевые кости в ладошках, непривычных к таким нагрузкам. Держать в руках меч - это не клавиши на клавиатуре нажимать. Ведь каждый удар мечом отдается и в руке, и в спине, и в голове, и даже в ногах, но прежде всего, его принимает именно ладонь! Боли иногда были такие, будто там не осталось не одной целой кости. Местные лекари, после первого обращения Максима и описания болезни, даже проверили на перелом.
  - В кулак сожми пальцы, - просил отрок Мары. Максим сжимал. - Болит где? Когда сжимаешь?
  - Да нет вроде.
  - Теперь тогда распрями пальцы. Болит сильно?
  - Да нет вроде. Как ноет чуток.
  - Так. А теперь болит? - и отрок легонечко постукивает сбоку по ногтю каждого из пальцев. - Болит?
  - Нет, - отвечает Максим.
  - А так, - и лекарь осторожненько подергивает каждый вытянутый палец. - Тоже нет резкой боли?
  - Неа.
  - Ну и хорошо. Знать, нету у тебя костей ломаных.
  - А что же болит?
  - Кости и болят. Такое бывает у стариков и у людей, кто долго прожил среди холодных каменьев.
  - И что мне делать?
  - Ну... Мазь дам - втирай как заболит. А весной и осенью - в ромашке горячей парь ладони.
   После той тренировки Максиму тоже пришлось посетить лекаря - уж больно велика была площадь синяков. Но даже болезненный массаж и обмазывание тела мерзкой, вонючей мазью, не могли испортить Максиму отличного настроения. Этот день он запомнит навсегда! День первой победы!
   Также, отлично запомнился Максиму и тот день, когда он впервые почувствовал то, чему все время учил его Косарь. В тот облачный осенний день, в сватке с таким же, как он начинающим, мечником, Максим увидел.
   Учитель действительно был прав, чтобы увидеть намерения своего противника, достаточно полвзгляда. Но как описать это словами? Невозможно, как слепому не объяснишь смысл слова "радуга". Это было..., это было..., это было просто ясно! "Вот сейчас этот здоровый мужик, который в кузне бог, а на дворе воинском такой же начинающий лопух, хочет ударить Максим слева в бок, а сейчас - в голову справа. Как же я раньше этого не видел?!". Конечно, потом Косарь научит его и прятать свои помыслы, и обманывать чужих чтецов (к примеру, самый примитивный способ - это в схватке внимательно посмотреть на правую руку противника, а ударить в левую, на защите которой тот не будет сконцентрирован), но все равно, новое умение впечатляло. До этого он не верил всяким таким россказням, считая их пустой похвальбой, однако сейчас его уверенность была сильно поколеблена. "Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам".
   Со второй важной наукой, с изучением законов, на первый взгляд все обстояло еще проще. Следовало выучить только росскую правду - свод законов, по которым жили все росские княжества, и можно было легко сдавать зачет. Вот только не все оказалось так просто.
   Максим, как и многие другие жители устроенного мира, не особо задумывался о том, что княжеское право и обязанность суда на много важнее для подвластных ему жителей, чем даже право собирать с них налоги и защищать от посягательств врагов. Налоги платятся раз в год - в конце сельскохозяйственного сезона. Тогда же производится, если им это нужно, переход холопов от одного князя-помещика, к другому.
   Немного отклоняясь от темы - это очень важное право. Право крестьянина али ремесленника уйти к другому хозяину. Холоп - это не раб, а свободный арендатор. Он берет у князя в аренду землю на сезон, а в замен отдает часть выращенного. Если князь хочет взять слишком много, лишку с уговоренного, ведет себя неуважительно или еще что, то в конце концов, по завершению сезона, от него холоп уйдет. Уйдет к другому хозяину. А земля сама по себе малое богатство, но если ее есть кому обрабатывать... Вот и приходиться князьям идти на всякие ухищрения, снижать арендную плату, "бороться за работника" - как бы сказал Максим. Но и князю есть выгода. Ведь работник будет работать лучше, когда с него берут не все выращенное. Ведь коли, к примеру, вырастить 10 телят, князь заберет 2, и крестьянину останется 8. А если вырастить двадцать - то крестьянину останется уже 16. Прямая посылка работать лучше.
   Богаче работник, богаче князь. Богаче князь, тем больше он дорожит своими холопами, тем лучше условия им ставит. Чем лучше условия, тем лучше работает человек на взятой в аренду земле. Чем лучше он работает, тем богаче становиться. Пример отлично сбалансированной системы - замкнутый круг, который всех ведет к процветанию. Но бывает и другой замкнутый круг, который ведет наоборот - к нищете. И виной всему простая жадность. Желание взять больше, дать меньше, а лучше вообще ничего. Превратить холопов - в рабов, свободных арендаторов - в бесправную скотину. Примером этого может служить Империя. Но та, без импорта рабов, вообще не может ничего - оборви ей эту пуповину, и наступит полный п..., хм, коллапс.
   Нет, конечно и у россов есть рабство. Это и полонянин, и осужденный за преступления, но есть очень важное "но". Это рабство - личное. Дети будут свободными обязательно, да и удачливый раб всегда может стать обычным холопом.
   Возвращаясь к законам. Налоги - раз в год, переход - раз в год, нападения врага - могут вообще не случиться, особенно в дальних от границ весях, но вот ссоры, склоки, вопросы и претензии есть всегда. И вот именно тогда требуется тот, обличенный общим доверием, кто сможет сказать спорщикам "Ты прав, а ты нет." И оба будут согласны с решением. Пусть останутся частично недовольны, ведь разрешение конфликтов это путь вечного компромисса, но примут и выполнят его.
   Помимо князей, таким правом суда обладали и волхвы. Причем если право дитя или отрока распространялось на простые деревенские или цеховые вопросы: ну там мастера пыл охладить или межу провести по иному (хотя для учеников или крестьян, которые ради межи друг друга смертным боем иногда били, это первостепенные проблемы), то к словам новика, воина прислушивались и князья, а слово избранника Богов весило наравне со словом Великих князей.
   Так что помимо вызубренной, чтобы, как говориться, от зубов отскакивал, Росской правды, приходилось выслушивать много историй и решать, пока только виртуально, множество тренировочных задач. К примеру, Радульф мог задать следующую задачу.
  - Молодой холоп, с выселков, взял в начале зимы у князя поднять десять чатей земли. Но не было у него ничего с собой кроме жены, поэтому князь дал ему запас продуктов на зимовку, поставил хижину. Дал топор и косу, два котелка. Весной на реке холоп стал ловить рыбу на еду и на продажу. Позже сделал коптильню, сначала сезонную, а позже и многолетнюю, и торговал с проезжающими по дороге и трактирщиком копченой и соленой рыбой. Летом, ближе к осени, его жена разродилась ребенком, поэтому часть сезона работать не могла. Из-за этого урожай он собрал вдвое меньше, как с пяти чатей земли. Какую долю урожая хорошо было бы взять князю в конце года?
   "Хм. Примитив какой-то. Задачка для первого, ну третьего, класса сельской школы. Так... и так. И еще сюда..." - прикинул на пальцах про себя Максим и ответил.
  - Князю можно по Правде взять 4 мерных урожая из пяти.
  - Это ответ твой?
  - Да. Князю следует взять 4 мерных урожая.
   Помолчали. Радульф с каким-то интересом, как на гусеницу - которая вроде как и красивая, а посевы жрет, посмотрел на Максима.
  - И почему же ты так думаешь?
  - Да вот почему. За аренду земли князю положена десятина мерного урожая, с одной чати который берется. Десять чатей взято в аренду, соответственно, умножаем десять на одну десятую, получаем, полный урожай. За посевное положено брать, в зависимости от сезона и потребности от десятой, до половины, возьмем среднее значение, 25%. Это еще два с половиной полных урожая. За хижину, утварь и съестное - еще половину урожая, итого 4 мерных урожая. Плюс князю причитается десятая часть со всех доходов от ловли рыбы, но только той, что идет на продажу. Для себя могут ловить, по Правде, невозбранно.
  - Сколько знаю я тебя, Максимус, а все равно поражаюсь. Ты видно из тех людей, что хотят весной с новорожденного ягненка и мясо взять по осенней норме, и шерсть, и руно. А я ведь и на мысль верную тебя наводил. Попробуй еще раз!
  - Сколько раз можно повторять. Ошибки в счете нет!
  - Да. Считаешь ты отлично, впору хорошему купцу в десятом поколении. Но умишка у тебя, как у мелкого офени, который ходит с коробейкой по мелким деревушкам, а не богатого купца.
  - И где же я ошибся?
  - А подумай сам. Что дальше. Вот взял ты положенную по закону долю. Четыре из пяти, оставив мужику со слабой женой и новорожденным ребенком только -только, чтобы не помереть с голоду. Да. Это можно по Правде. Но кроме закона есть еще и воля, и здравый смысл. Я же как вопрос задал, не сколько можно взять, а сколько следует по хорошему?
  - И сколько же?
  - Вот гляди и разумей. Да, холоп оказался на земле рабочим плохим, но так ли это? Землицы брал на двоих, а работать пришлось одному. Один он свою норму и отработал. Но помимо этого, твое княжество обогатилось на одну коптильню, которая зимой и летом может приносить стабильную прибыль. Плюс - это приманка для купцов, которые смогут взять здесь бочонок-другой соленой рыбы.
  - Так я это посчитал. Одна десятая...
  - Помолчи уж. Счетчик. А поставь теперь себя на место этого мужика? Захочет он остаться на этом месте, коли пришлось отдать четыре пятых с труда своего?
  - А куда он денется, с ребенком то? - расчетливо усмехнулся Максимус.
  - Ну дюже ты ромей или итилец. Да. И в следующий год он не уйдет, коли ребенок от бескормицы голодной зимой не умрет. Но на тот год он возьмет земли всего пару чатей, чтобы только прокормиться, а еще через год вообще уйдет. И понесет дальше славу о тебе, как о скобаре редкостном, кой мать родную да богов наших за лишнюю гривну сдаст. И не станет у тебя холопов вскоре. Не станет холопов, не станет дружины. Не станет дружины, придут соседи и скажут, отдай добром земли свои и иди с миром прочь отсюда.
  - И что, это все из-за одного холопа?
  - Да нет. Ведь ты так же будешь поступать не с одним, а с каждым. Али я не прав?
  - Ну... И какой же правильный ответ?
  - Я ведь не зря сказал. К концу года. Но кто заставляет брать тебя весь долг сразу же? Взять следует один мерный урожай - десятую часть с десяти чатей, чтобы силы свои трезво оценивал впредь. Долг за пищу, халупу да утварь - простить, за радение к делу, только обязать его поддерживать коптильню в рабочем состоянии. Долг за посевное - отодвинуть на потом. Ведь пока он не расплатиться полностью, землю не может покинуть. Вот и получается, что получишь ты все то же самое, просто не сразу, зато приобретешь холопа лет на пять, пока полностью с долгом не расплатиться. А там, глядишь, дети пошли, с соседями сдружились, так и прикипел к месту. А распаханная, мозолями своими поднятая, политая обильно потом землица - куда же она его от себя отпустит? И вот в княжестве на одну семью станет больше, и детей своих тот холоп будет поучать о добром князе, и другие к тебе потянутся. А людская молва - морская волна - далеко разносится.
   Бывали и очень спорные лекции. На одну из таких лекций Максим нарвался, задав примитивный на первый взгляд вопрос - "Почему у одного его "однокурсника" жизнь богатая, а другой вообще - в Святоград босой и без порток, в одной длинной дырявой рубахе пришел?". В ответ узнал много нового.
   Например, хотя перед Богами росы были равны, и перед Правдой тоже, никакого равенства не наблюдалось. Более того, даже волхвы подчеркивали, что люди никогда не были и не будут равны между собой.
   - ...Боги по разному одарили своих внуков, и по разному спрашивают с них. Глупо отрицать, что смерд равен князю. И тот и другой заплатят равную виру и равное головное за пролитую руду, но будет ли это равенством? Конечно же нет. Ведь для князя гривна прах и тлен, а для смерда - лета трудиться. Можно ли считать равным мужа и жену? Тоже нет! Что может глупая женщина понимать в битве? А в кузнеце? Али еще где? Ее поучать надобно, детьми, полем да скотиной заниматься.
   - Кстати, а почему же женщин волхвов вы плетью не поучаете?
   - Они уже не просто жены, они волхвы. Боги их одарили так, как не всякого мужа. И спрос, и воля у них другая.
   - Ну а все же, почему один богаче, а другой беднее? Ведь не лучше он своего соседа. Может всех уровнять, сделать одинаковыми?
   - А зачем? - удивился Радульф.
   - Так ведь это, неравноправие это.
   - Они равноправны, но не одинаковы. И Павда и боги одинаково их судят.
   - Да я не о том.
   - Я понял, о чем ты спрашиваешь. Но мы всегда стремимся к справедливости, как нам Боги завещали. А теперь скажи, будет ли это справедливо?
   - Конечно! Они окажутся в равных условиях!
   - А ты не подумал сначала, почему они оказались не равны?
   - А че тут думать, и так все ясно. Папашка да мамашка деньжат подкатили дитяте, вот он и шикует.
   - Правильно. Род позаботился о своем. А теперь, представь. Дед этого отрока пришел на землю простым холопом. Всю жизнь свою отработал, не минуты сложа руки не сидел. Дети его уже в своем доме жили, да землю поднятую приняли в наследство. Отец да мать этого отрока всю жизнь работали, и сыну своему оставят уже крепкое хозяйство, али дело какое.
   - Ну и? - поторопил Максим Радульфа.
   - А у того ничего этого не было.
   - Вот именно! У того ничего этого не было! И что, он должен теперь влачить жалкое существование?
   - Нет, не должен.
   - А влачит!
   - А где? Вроде и кормят и поят его, и работает он не больше других. Где тут худо?
   - Но у того же лучше?
   - Да. Так. Лучше. Но об этом позаботились поколения предков. И ты считаешь справедливо, коли труд целого рода пропадет втуне? И пример другим - работай лучше, и дети али внуки твои будут хорошо жить. Али, по твоему разумению, всех людей, как они рождаются, надо на голую делянку сажать? Как рабов? Кто поднимется, а дети все равно опять бедны? Так? - распалялся Радульф.
   - Нет. Я так не говорю. Хорошо. Вы не хотите сделать богатого равно бедным. Но почему не сделать тогда бедного богаче?
   - А за что? И как - вот так просто. Без труда, без усилий?
   - То есть как, "за что?". Для равенства.
   - И что будет дальше? Отвечай.
   - Ну... Не знаю...
   - А я скажу. Коли без труда добро получено, то оно течет сквозь пальцев быстро. Пропьют, прогуляют, просто не смогут удержать. Большинство бедных опять станет бедными. Только некоторые смогут это удержать. Вот скажи, ты рассказывал, что в вашем мире есть такие "Меценаты". Которые якобы помогают обездоленным, бедным и слабым. Скажи, а становиться ли меньше от их помощи бедных и обездоленных?
   - Ну...
   - А я почти уверен, что нет. Это все равно, что холопу ленивому или убогому, плошку каши дать. Станет он от этого богаче?
   - Ну это ты зря! Может плошка каши сохранит ему жизнь!
   - Да? До следующей плошки? Которой может не быть?
   - Но вы...
   - А мы, если ты хотел молвить, совсем не так делаем. Ведь коли кто тебя бесплатно кормит, тот тебя рабом сделает. Мы не кормим голодных, но учим их как накормить себя! Мы не сражаемся за слабых, а делаем их сильными! И достаток тогда, и сила, не шальным даром им достается, а трудом своим. И свободны они становятся, так как трудом своим везде прожить теперь смогут, а не только под крыльцом, или в конуре на цепи у богатея!
   - Но получается, что и равенства нет никакого?
   - Равенство? А оно бывает? Никогда люди не были и не будут равны. Кто-то сильнее, кто-то мудрее. Кто-то хорошее пашет, а кто-то хорошо сражается. Люди могут быть одинаково рабами, одинаково нищими. А богатыми и свободными они не будут одинаковыми никогда!
   - Значит...
   - Да. Кто выше поднялся, тому и дозволено больше, но и спрос с него выше.
   - То есть? Вот скажи, к примеру какой выше спрос с барина?
   - А разве сам не разумеешь? Простой холоп только за себя в ответе. Женатый - уже и за семью и детишек своих, тянет их, волнуется. А барин не только за себя и семью свою - но и за холопов своих отвечает перед князем. Батогов схлопочет, или вообще жизни лишат. Коли плохо будет вести хозяйство, то ведь и вовсе все с голоду помрут. Коли князь, плохо дела ведет, то все княжество скудеет. Тьма людская его проклинать будет. Да и коли ворог налетел, то князю первому в бой вступать, и пред богами он отвечает за поданников своих. Но и дозволяется ему больше. Девка там какая пригожая по нраву пришлась, подарки ему, почет да уважение. Да только ты помни, что холоп живет дольше князя. Тот рудой своей за них отвечает.
   - Все равно не понимаю. Богатею значат лучше.
   - А я ведь уже молвил, да ты промеж ушей пропустил слова мои. Богатство тоже уметь надо удержать. И то, что сейчас этот большун деньгами швыряется, означает, что он не справился с соблазном. Это тоже урок, тоже сила потребна, чтоб удержать себя...
   - Так. Понятно. Деньги - удержать. Князю - легче и богаче. А если он совсем мозгами поедет?
   - Мозгами поедет?
   - Ну голову потеряет!
   - Голову потеряет? Отрубят что ли?
   - Да нет. Если он... Блина! Ну как это сказать то?! Обезумеет! Как пьяный мыслями, ну не знаю...
   - Я кажется уразумел, что ты хотел сказать. И что?
   - И пойдет крушить, убивать там за плату и т.д. Ведь что ему гривна? Так, прах...
   - Я не буду говорить, что такое невозможно, хотя скорее отец сам такого сына придушит, чем позволит ему княжество или дело свое взять. Но даже если такое и случиться, вот на этот случай есть мы. Волхвы. Мы, в частном порядке, решаем, кто сошел с ума, а кто - нет. Ту басню про скобарей ты помнишь же?
   - То есть вы - тайная власть на росских землях?
   - Нет. Зачем нам это? Мы просто живем как надо, и учим других, коли они просят, как надо. Мы та добрая руда, что течет в жилах у внуков Даждьбожьх. Та, что дурную изведет, коли надо. И мы не можем быть дурными. Нам уважение и сила больше, но и спрос выше. А коли мы отойдем от Пути своего, то отвернуться от нас Боги. Уразумел?
   - Уразумел.
  
   Но сильнее всего Максиму запомнился другой рассказ. В этот раз Радульф коснулся такой тонкой материи, как посмертное воздаяние.
   - ... И будет воздано каждому, по делам его. Каждое дело злое, сделанное в жизни, обернется лишним шагом, али лишней верстой на калиновом мосту. И будет жечь огонь, и будет выжигать он с той же силой, с какой мучился...
   - Извините, что перебиваю, - не смог удержаться Максим. - А что такое зло?
   - Зло, это зло, - подумав ответил Радульф.
   - Ясно. А добро, это добро. Все понятно. Непонятно другое. Получается, я вообще не должен творить зла в жизни? И тогда мой путь по мосту будет быстрым и безболезненным, так?
   - Да. Так.
   - Кстати, а куда?
   - ?
   - Ну, что там на том конце?
   - На том конце тебя встретит Отец и Мать. Мать протянет тебе чашу забвения, коли ты хочешь забыть чего навсегда, дабы не мучиться, а Отец возьмет тебя к себе...
   - Так. Опять отдалились от темы "зло". Меня вот что интересует. Бывает поступок такой, что в одном случае - зло, а в другом - совсем нет. Как такой оценивается?
   - Ты сам сказал. Как зло и как добро.
   - Так. А еще вопрос. Как оценивается меньшее зло?
   - Что это?
   - Эх вы. Не понимаете. Скажем так. Убить человека - зло?
   - Да. Конечно зло.
   - А, скажем, когда ты защищаешь семью и детей своих от врага, убить своего врага - зло, в этом случае?
   - Хм... вот что ты имеешь в виду, под меньшим злом. Все люди - братья, всех нас породили Боги. И убить своего брата - это зло. И в этом случае это тоже злой поступок. Но гораздо меньший, чем кабы ты нападал на чужую семью. Ведь Боги прощают тех, кто защищается...
   - Черт. Не то. Совсем не то. Я хотел спросить, как боги относятся к "меньшему злу". Прощается оно или нет...
   - А почему зло должно прощаться? Коли сделал что плохое - исправь. На то тебе богами и дана воля... Маленькое зло и исправить проще...
   - Ты не понимаешь. Хорошо. Зайдем с другого края. Вот ребенка убить зло?
   - Да, кончено зло. Почему ты спрашиваешь?
   - А сто детей убить зло?
   - Да. Это еще большее зло.
   - Зараза. А! Точно! Тогда так. Вот смотри. Ты попадаешь в ситуацию, когда ты должен убить либо сто детей, либо одного.
   - И?
   - Что и? Вот я например выбираю, убить одного, а сто- спасти. Убийство одного проститься? Как меньшее зло?
   - А почему оно должно проститься?
   - Ну я же спасал сотню...
   Радульф задумался. "Святогор был прав. Действительно - душа этого парня искажена и изуродована. Он действительно думает, что не совершение одного зла может оправдать совершение другого? Но так ли он не прав? О! Вот и я уже задумался. Это то самое, о чем предупреждал Святогор. Я должен ответить для себя на этот важный вопрос! Как? Ну конечно!"
   - Ты не прав, Максим.
   - Почему?
   - Ты слишком громко говоришь, слишком нажимаешь на слово маленькое - большое. И поэтому ты не слышишь другого слова. Зло. Ведь и там и там ты творишь зло. А за каждое совершенное ты будешь в ответе. Мы богам дети, а не рабы. И свободна воля наша! Идти ли злой дорогой, и расплатиться так или иначе за это. Или идти дорогой доброй, чтобы не гореть потом на мосту и не пить, захлебываясь, из чаши Мары. И я докажу тебе на твоем же примере. Скажи мне теперь, убить ребенка зло?
   - Зло.
   - А убить сто детей?
   - Тоже зло.
   - Вот. Понял?
   - Нет. Хорошо. Немного по-другому. В одной лодке 100 детей тонет, в другой- 1. Я спасаю 100. За неспасенного...
   - Да. Ты виновен в убийстве. Со стороны Богов и людей.
   - Так. Хорошо. Я спасаю одного...
   - Тогда ты виновен в убийстве сотни.
   - Хорошо же! Я вообще никого не лезу спасать!
   - Тогда ты виновен в убийстве 101...
   - Ааааа! Бл...! Так что мне тогда делать?
   - Спасти всех.
   - А если я не могу?
   - Значит ты творишь зло. А это - наказуемо. Думаешь, тебе будет легко сказать матери этого дитя, что ты убил ее сына или дочь? И что тебе на это скажет отец? Я понял, о чем ты спрашиваешь, и в твоем вопросе есть глубокий омут. Сегодня ты убиваешь сотню, говоря себе что это поможет спасти какую-то тысячу. Завтра - тысячу на тьму. Послезавтра, тьму за тьму тьмы. И путь этот бесконечен. Так вот. Я тебе заявляю от имени Богов наших! Ничто не может оправдать в их лице совершение зла!
   - Но как же тогда жить? Вообще сесть и помереть что ли? Ведь постоянно творить зло так и иначе... Да и на войне..
   - Опять ты все путаешь. Да, ты творишь зло. Убивая чужих для защиты своих. Да, ты творишь зло: идешь войной на соседа, который убил того года брата или отца твоего. Но то что ты делаешь - это только твое решение. Твоя воля. Волен делать, а волен не делать. Оправдать его нельзя. Можно исправить, или понести заслуженную кару. Нет меньшего или большего, оправдываемого зла! И всем нам быть в ответе за наши поступки!
   Молодой ученик надолго задумался. "Похоже, такой халявы, как было с христианством, тут нет и не будет..."
   После того, как Максим научился находить ответы на самые головоломные и каверзные вопросы Радульфа, настала пора "сдавать зачет". Сдача проходила, как и все у волхвов, в условиях "максимально приближенных к боевым". Максиму дали кусочек бересты, на котором было записано его имя и напутствую почти сакраментальным горьковским "иди-ка ты в люди" отправили на все четыре стороны. Задача была примитивной до ужаса - странствовать до тех пор, пока не найдется такой вопрос, за разрешение которого староста или любое другое лицо, облеченное властью, поставит должную подпись. Ехать не требовалось сразу же после того, как бумага была получена - хоть через десять лет езжай. Но тогда через десять лет и зачет будет сдан. Кстати, таким образом зачет сдавался не только судьями: лекари, ремесленники, торговцы, воины - все они покидали альма-матер для того, чтобы сделать что-то полезное людям.
   Максим, честно говоря, был преизрядно удивлен таким доверием учителей к своим ученикам. Настолько удивлен, что даже решил посоветоваться со своим другом.
  - Слушай, Тихомир, что-то я не понимаю.
  - Чего, Максимус?
  - Да вот, отметки эти.
  - И чего ли тут тебе неясно?
  - Ну. Вот скажем, за горы уеду, за леса... А там возьму стило или уголек костра, и нацарапаю что угодно?
  - Ты что, ополоумел? - изумился Тихомир.
  - Да нет, я не собираюсь так делать, - "пока не собираюсь", додумал про себя Максим. - Просто непонятно, как узнать волхвам, что я честно все сделал?
  - Так ведь на то они и волхвы. И мы волхвы. А за волхвами приглядывают Боги наши... Видят все, слышат все, знают все. Не след их обмануть. Ох, не надо...
  - Понятно. Значит, следят Боги.
   Впрочем, вопрос так и остался теоретическим. Зачет по практике судопроизводства удалось сдать легко и просто. Но дополнительно к зачету, неожиданно для себя, Максим получил очень важный урок. О цене слова. Вышло это так.
   Вопрос, куда направить свои стопы, был дюже сложным. Вообще говоря, жители селений, располагающиеся около гор, окружающих Святоград, были очень зажиточными. И это вполне логично: имея под боком неиссякаемый источник дармовой помощи - советом, молитвой, делом и лечением, не станет богатым только самый ленивый. Но для всех студентов и для Максима в частности это было не очень удачно. Так как зачеты сдавал не только один он, и к единому времени это не было привязано, ловить парню в окрестностях Святограда было нечего. Слишком велика концентрация студентов, получающих тут отметки на кусочки бересты. Ехать надо было куда-то дальше. Но куда?
   Подсказала погода. Время сдачи зачета было выбрано Максимом и по многим причинам пришлось на весну. В котловине Святограда уже во всю цвели плодовые деревья, закончился сев, тогда как за стеной гор Велес, бог зимы, все еще спорил с Ладой, богиней весны, кому сейчас пришел черед властвовать на просторах мира. С юга на просторы росских княжеств подступало тепло, превращающее естественные шоссейные дороги - замерзшие реки и озера, в крошево из ледяной воды и битых льдин. Меньшие пути - по суше, превращались в бездонные грязевые топи.
   Дороги Великого княжества Киевского, лежавшего южнее всех, уже почти просохли. Но все равно, ловить последние остатки грязи обидно, а потом долго, упорно и часто чистить лошадь - неприятно. Княжества, лежавшие севернее - Суздальское и Словенское, как раз сейчас были на пике своей грязевой формы. И только самое северное, Новогородское, могло еще пока похвастаться по-зимнему хорошими дорогами.
   Максимус выбрал Новогородский подъемник и не прогадал. Как оказалось, зима здесь сильно задержалась. Снег стаял только на солнечных полянках и на стенах изб, а в лесу еще вовсю лежали сугробы. Впрочем, это было только на руку раннему путешественнику, так как весеннее тепло еще не успело превратить промороженные лесные дороги в озера непролазной грязи.
   Парень похвалил себя за проявленную предусмотрительность. У него был и конь, и достаточно еды, одежда была теплой, на поясе весел плохонький, но меч, а на груди, ближе к сердцу - кошель с денежными расписками и неким запасом монеток. Жизнь била ключом, и не было никаких причин для уныния.
   Отступая перед натиском светила, становившегося жарче и жарче, Максим забирался все дальше на северо-запад. Никакого дела все еще не находилось. Приблизительно через месяц, весна все-таки догнала его и приковала на две недели в небольшой деревеньке. Отдых пошел порядком усталому путешественнику на пользу. Он чуть-чуть отъелся (с его деньгами он не голодал, но конная дорога выжимала все), и отправился дальше. Удача ждала его около небольшой деревушки под названием Пискуны.
   Спокойным шагом ехав по дороге, Максим нагнал мальчишку. Так как места были малозаселенные, видеть одни и те же лица изо дня в день было неимоверно скучно, поэтому мальчик быстро разговорился. Точнее, легких расспросов не получилось, собеседники обменивались информацией, строго чередуя вопросы и ответы. Но даже это молодому волхву было выгодно, так как мальчишка, а лет тому было не больше десяти, оказался очень ценным источником информации. И как любой пострел в этом возрасте, он знал все и обо всех, причем со всеми подробностями. Кто и сколько собрал в прошлый год, где и кто с кем любится, как пройти к деревеньке огородами и лазами, минуя основную улицу, какого цвета кожа на ножнах меча старика Вирона и многое другое.
  - И откуда, малой, ты все это знаешь? - удивился Максимус.
   Вопрос оказался неправильным и чуть не похоронил наметившиеся зачатки взаимопонимания.
   - Я уже большой, - буркнул мальчик и заметно прибавил хода.
   В этом мире дети взрослели очень быстро, во всяком случае те, кто хотел выжить. Таких недорослей, которыми полнится его родной мир, здесь пока еще не было. Любопытно было бы посмотреть на тех, кто плакался об появившейся в последнее время акселерации, приписывая ее геномодифицированным продуктам, алюминиевой посуде, влиянию плотных информационных потоков, плохой экологии, космическим ветром, чертом в ступе и т.д. и т.п. Нужное, в зависимости от того, кто проплачивает эти крики, подчеркнуть. Здесь в 14 лет мальчик - уже почти мужчина, в 16 лет - женатый человек, а в 20 - хозяин своего собственного хозяйства, тянущий 2-3 детей. Это если он хочет спокойной мирной жизни. Если же ходить за плугом, месить глину, стоять у наковальни или еще каким ремеслом заниматься душа не лежит, то к 14 годам, бывает, новик уже берет жизнь своего первого врага, к 16 - справный воин, а к 20 - уже опытный, испещренный шрамами боец, проведший в боях и походах половину жизни.
  - Прости, - Максимус чуть пришпорил коня и моментально нагнал пацана. - Три раза можешь меня спрашивать.
   Глаза пацаненка довольно блеснули, от обиды не осталось и следа, зато в течение следующего получаса Максимусу пришлось потерпеть и поболтать. Мальчишка оказался не по годам хитрым и задавал такие вопросы, что отделаться общими словами не удалось. Спустя три развернутых ответа, порядочно охрипнув, Максим наконец-то задал главный для себя вопрос.
  - А скажи мне, Уголек, - именно так мальчик представился волхву. - Я вот дитя-волхв, и по праву мне сдать бы зачет. Есть у вас в деревне какая-нибудь беда, чтобы рассудить ее я мог?
  Уголек довольно ухмыльнулся и начал свой длинный и обстоятельный рассказ.
   Деревня Пискуны, где он родился и жил всю свою недолгую жизнь, была бы совершенно обычной мелкой, затерянной в лесах, деревушкой кабы не одно но. Давным-давно, лет двадцать назад, в их деревне поселился Вирон.
   Вирон был воином дружины самого великого князя Новогородского. Но воинская удача - изменчивая девка. Сегодня ты на коне, веселый и бесстрашный, похваляющийся своей удалью и силой, а завтра - убогий калека, не способный даже сам напиться воды. Вирону в коем разе повезло. Относительно, конечно. Воды он напиться был в состоянии самостоятельно - у него осталась еще одна рука. Левая. Правую же он потерял в жуткой сече с нурманами, во славу князя Новогородского. По счастью, волхвам его удалось выходить, жизнь и остатки здоровья ему сохранили, но к службе ратной он больше не был пригоден.
   По счастью, в этом мире еще не наступили мерзкие времена, когда воинов, льющих свою кровь, использовали как каких-то оловянных солдатиков, выбрасывая ломанных на помойку. Здесь служивый всегда уходил на пенсию обеспеченным человеком. И не только за счет своих накоплений, а ему после боя была положена определенная часть добычи, пусть и не такая большая, как, к примеру у живущих мечом казаков. Еще и потому, что любой нормальный князь, а глупые долго не жили, всегда старался отправить на покой долго служившего ему верой и правдой воина с максимальным почетом. Выделить ему дом, пашню на подъем, хозяйство какое-никакое. "И делалось это не только из-за доброты, которая здесь в чести, и Правды, - размышлял про себя Максим, - но и из прямых шкурных интересов. Попробуй, только плохо обратись с воином своим, враз без дружины останешься и новой ввек не соберешь. До продвинутого метода Золотой Орды, где из подданных в обязательном порядке определенный процент забирался "под копье" на всю жизнь, или до рекрутских наборов, здесь еще не дожили. Служба была делом только добровольным и хорошо оплачиваемым..."
   Не стал исключением из этого правила и Вирон. В один из летних дней деревню проездом посетил воин-калека, осмотрелся, поговорил со старостой, людом... Вскоре в деревне появился новый богатый двор. Ватажка нанятых князем строителей, воин даже не доверил это дело обычным селянам, уехала быстро уехала восвояси, а Вирон остался. Зажил бобылем в новом доме. Впрочем, его одиночество не продолжилось долго, и уже зимой, богатый по деревенским меркам жених, стал мужем одной из молодух. А к следующей зиме, как и положено появился первый ребенок.
   Все бы хорошо, но Вирону было явно скучновато в этой деревне, но он нашел неожиданный выход. Он стал влезать во все дела, подшучивать и доставать своими, зачастую очень полезными советами, деревенского старосту Ледовика. Шуточки переросли в неприязнь, неприязнь - в свару, свара - в стойкое противостояние. Вирон был богат, не на много беднее старосты, умен, умел завлечь за собой людей, так что деревня вскоре раскололась на два лагеря. Тех, кто поддерживал старосту, и тех, кто поддерживал пришлого.
   Конечно, раскололась, это громко сказано. Вражда впрямую не захватила в деревне никого, кроме семей старосты и воина, но зато, как это не парадоксально, сильно пошла на пользу ее жителям. Образование второго центра не давало старосте расслабляться, постоянно держало его в напряжении, постоянно заставляло его принимать самые правильные и выгодные жителям решения, без ущемления общества в пользу своего кармана. А то ведь старостой, по воли местного князя, мог стать и кто-то другой. Понятно кто.
   Таким образом деревня богатела, а Ледовик и Вирон все больше и больше расходились. И хотя им на двоих было уже больше 120 лет, серьезный возраст по местным меркам, и были они уже оба седыми стариками, взаимные баталии переросли уже их желания, стали уже чем-то обособленным. Вещью в себе. Доходило до того, что если староста говорил или предлагал что-то, то воин предлагал прямо противоположное. Таким образом оба спорщика не смогли бы даже договориться о том, в какой стороне восходит солнце.
   Незадолго до появления в деревне Максима в лесу поймали татя, что грабил и насильничал уже полгода (оказался он таким ушлым лесовиком, что выследить его не удавалось даже местным охотникам-следопытам). Теперь молодому волхву следовало решить его судьбу, так судьба этого разбойника оказалась камнем преткновения для деревенских.
   Да и дело было совсем не в разбойнике. Жалеть его никто не собирался - конец его был близок. И висеть бы ему спокойно на ветке где-нибудь в лесу, как завещает росская Правда, прямо на месте поимки, да Ледовик и Вирон опять, или точнее, уже как обычно не сошлись во мнениях. Как именно казнить. А так как пока они во мнениях не сойдутся, тать жив оставался. Никому в деревне это не нравилось. В этой ситуацией появление в деревне дитя-волхва было просто даром Богов.
   Приняли Максима в деревне по высшему разряду. Стол накрыли просто изумительный, а по весенним меркам и вовсе божественный. Мясо разное, рыба, пироги с различной начинкой, уха различная, домашнее вино... И все это в удвоенном количестве, так как каждый из спорщиков принес свое. В сенях сейчас младшая дочка Вирона и старшая внучка Ледовика выясняли вопрос, кто именно будет согревать постель молодому волхву. В качестве убедительных доводов обе стороны использовали по обломку коромысла, но их горячий пыл (в результате которого обе, кстати говоря, от правильно примененных доводов получили по легкому сотрясению и к продолжению банкета стали непригодны), оказался напрасным. Волхв оказался слабым. Ну совершенно неподготовленным к такому обилию гостинцев и выпивки, переоценил свои силы и упал с лавки на пол прямо во время очередного тоста. Его немощи подивились, аккуратно отнесли в спальню и вежливо оставили проспаться. До утра.
  - Ой! Ох! Что ж я маленьким не сдох?! - простонал Максим и вышел на крыльцо.
   Ему было очень хреново. Деревенское винцо, малиновое, пилось легко и приятно, но похмелье от него было просто убийственным. Казалось, голова незадачливого выпивохи превратилась в огромный колокол. Каждое слово, как колотушка, били по усталому мозгу, усиливая волны тошноты и головокружения. К сожалению, местные жители не понимали всей глубины бедствия, и назначили разбирательства именно на сегодня. Прямо "на сейчас".
   На крыльце дома старосты была поставлена скамейка специально для волхва. После чего, как из постели Максима в буквальном смысле слова выволокли и посадили на это импровизированное судейское кресло, началось разбирательство.
   И староста Ледовик, и Вирон с громкими криками, которые буквально убивали Максима, тискали приведенного из "поруба" здорового мужика, оказавшегося тем самым грабителем и насильником. Конечно, никакого "поруба" - тюрьмы, в деревне не было. Татя держали в ледяной, зимой вымораживавшейся, избе. Но все равно, местные произносили это слов с гордостью: они такая большая деревня, городок почти, даже свой поруб есть.
  - А говорю, спалить его треба! Чтобы зло все ушло! - надрывался староста Ледовик.
  - Да что спалить! В болото его живьем кинуть, пусть дух помается подольше! - тянул на себя Вирон.
  - А потом он еще наших же топить станет? Не бывать этому!
  - А спалить? Ведь так и будет он духом витать над деревней!
  - Спалить!
  - В болоте схоронить!
  - Так. Тише. Тише, - громко прошептал Максим. Даже такое действие было огромным подвижничеством. - Это он что ли?
  - Да он.
  - Он это. И Любашку, девкой еще была, снасилил да убил, - подтвердил староста.
  - И Воронушку тоже. И еще хотел, да его поймали, связали и в поруб посадили.
  - Сыну моему, руку сломал. И еще двух мужиков до руды бил.
  - Ох... Моя голова...
  - Каково будет твое слово, волхв?
  - Да каково? Утопить или сжечь?
  - Ну каков мерзавец... Ик... Ой! Мужики, давайте попозже. Я щас не в форме. Хорошо? - и не дождавшись отрицательного ответа пополз к выделенной ему койке.
   Впрочем, его отсутствие не очень то и заметили. Местные услышали требуемый приговор, хотя сам Максим не понял, что сказал. Так часто бывает, что первый, истинный смысл слов забывается в веках, и брякнув в сердцах словечко можно добиться совершенно неожиданного.
  - Добро решил волхв, - сказал после некой задумчивости староста.
  - Да. Все как предки заповедовали..., - впервые со своим противником согласился Вирон.
  - Но как? Ведь уже тепло. Даже в лесных озерцах уже не сыщешь льда, - влез в разговор третий.
  - То вира наша. Прав волхв. Не след нам собачиться.
  - Не след, - опять согласился Вирон.
   Оба старика почтительно помолчали. Волхв оказался мудр, и не поддержал никого.
  - Вот что, сосед. У тебя же внучок вроде подрос уже?
  - Ну да.
  - Не гоже нам и дальше чинить друг другу обиды. От этого только смех всем, да убыток нам выходит.
  - И то верно.
   Оба спорщика опять замолчали. Похоже все шло к замирению, а это дело серьезное. Не менее серьезное, чем война.
  - Внучка у меня подрастает. Сговорим может их?
  - А почему бы и нет? Давай, сосед.
  - Вот и славно.
  - Добрый волхв нам попался.
  - Да. Далеко пойдет.
   Тот самый добрый волхв сейчас как раз далеко и шел. К месту отхожему, так как найденная кружка браги, спрятавшаяся и счастливо тем самым избежавшая уборки, была выпита для опохмела, но все же просилась обратно. На дворе тем временем продолжался совет.
  - А с татем-то, как быть? Где мы холода то возьмем? - опять влез в разговор набольших людей непонятливый сосед.
  - А вот сейчас узнаем. Сломай-ка Вирон пару соломинок, - попросил староста.
  - Жребий будем тянуть? - понятливо согласился претендент на должность старосты. Сделал пару шагов, поднял с земли соломинку и неровно сломал ее. Потом спрятал обломленные концы в кулаке так, чтобы наружу выглядывали только одинаковые кончики. - Ну что, у кого короткая, тот и разоряет свой ледник?
  - Да.
  - Тяни, Ледовик.
  - Вот невезуха. - Староста расстроился. В его руке оказалась короткая.
  - Видать, Боги на тебя слегка в обиде.
  - Все может быть.
  - Коли хочешь, сосед, я потеснюсь. До осени приютить твои припасы в своем могу.
  - Благодарствую, ну я как-нибудь сам. У меня вроде малый еще есть. Ну ладно. Эй вы!
  - Да, староста, - подошли остальные мужики.
  - Раскидайте припасы с моего ледника. Потом этого разденьте, туда суйте и водой колодезной поливайте. Да смотрите, чтоб ледник до конца не степлился. А этот как замерзнет, так тащите его тушу к волхву на глаза. Пусть убедиться, что волю мы его исполнили как должно...
   Вот так и получилось, что сладкий опохмелочный сон Максима был к вечеру прерван не очень приятным образом. Его почтительно, но очень настойчиво вывели на улицу и показали на ледяную статую, в которую превратился разбойник.
  - Вот, погляди волхв. Все как предки заповедовали. Пол дня мучался! Ужо мы ему и заснуть мешали, дабы в полной мере он хлада набрался пред долгой дорогой по каленому мосту.
   Максим опешил. Он и не подозревал, что слово "мерзавец" обозначало преступника, которого казнили именно таким, варварским взгляд любого цивилизованного человека, способом. Но что-либо говорить ему, к счастью, не потребовалось. Староста с удовольствием что-то отметил в его "зачетном листе" и Максим побыстрее, несмотря на всяческие уговоры и поджидавших его с недвусмысленными намерениями оправившихся девок, сделал ноги из этой деревеньки варваров.
   Всю дорогу он постоянно размышлял над тем, сколько же теперь весит его слово. Впрочем, эти, как и другие, раздумья не сильно тяготили Максима - ведь зачет по "Правде" оказался успешно сдан.
  
  
   Глава 36
  
   К сожалению, среди тех предметов, которым волхвы обучали своих послушников, были и совершенно тупиковые дисциплины. Для Максима тупиковые.
   Возглавляло этот позорный список занятие сельским хозяйством. Даже уход за животиной, даже работа на кухне не так напрягали Максима, как работа в поле. С каким бы остервенением, с какой злостью он не вгрызался в свою делянку, расти у него все, кроме сорняков, отказывалось. Наблюдавшие за его битвой с пашней, по другому и не скажешь, волхвы только укоризненно качали головой и говорили:
   - Ты не злобься, ты с любовью пойди. Все мы из земли вышли, всех она кормит, так что же ты к ней так? Чай не бьешься ты с ней, не ворог она тебе лютый. Не серчай, а лаской иди...
   Но все советы учителей пролетали мимо ушей Максима. Точнее, не пролетали, он слышал и пытался, но ничего не выходило. Достаточного урожая для "сдачи зачета" он вырастить пока не смог. Каждую осень, оглядывая свою делянку, он в очередной раз, даже с какой-то бравадой в душе, убеждался в истине, что крестьянином ему не быть. Если морковка, репа или хлеб вырастали у него нужного качества и размера, то вес урожая измерялся не центнерами, как должно было быть, а килограммами. Если же вырастало много, то носить урожай, по едкому замечанию одного из волхвов, нужно было в решете. Уж такое все было мелкое и негодное.
   Еще хуже, если было куда хуже, обстояло дело с "чудотворностью". Если на делянке все же что-то как-то росло, то тут ноль был абсолютный. Исцелить молитвой Максима нельзя было даже укол от огуречных пупырышек, не то, что какую-то рану иль болезнь тяжелую. Особенно обидно было то, что со временем появились слухи о каком-то великом чудотворце, который, как и Максим, был из "северных находников".
   Гораздо лучше все обстояло с ремеслами.
   Крутить горшки, мездрить шкуры, готовить, убирать, забивать скотину на мясо, все это Максим быстро усвоил в размере необходимого минимума для "сдачи зачета" на волхва-отрока.
   Кстати, немного об иерархии волхвов.
   Самой низшей ступенью были послушники, дети. Второй ступенью были отроки, третьей - новики, четвертой - вои, пятой - витязи, и шестой, самой высокой - избранники. При этом, можно было быть, и это вполне естественно, витязем одного бога, то есть великолепным специалистом в одной области, и быть отроком во всех других. Так и говорилось тогда - этот витязь Велеса волхв-отрок. Минимальной ступенью для начала специализации было звание отрока, что было естественно для всенаправленности волхвов.
   Управлялся весь Святоград и все волхвы советом из шести волхвов-избранников. По одному от каждого бога. Их называли великими волхвами, прибавляя имя бога. Выше них, обладая совершенно невообразимыми полномочиями, стоял только Великий Избранник, то есть избранник всех богов. Но это пост еще ни разу за все время не был занят - и дело тут не только в желании совета не иметь над собой главы. Ведь для того, чтобы стать великим избранником нужно превзойти всех остальных волхвов. Сражать лучше избранника Перуна, творить чудеса молитвой сильнее избранника Даждьбога, лечить лучше избранника Мары и т.д. А таких людей пока еще не находилось.
   В зависимости от ранга, на амулете-солнце ставились черточки. Например, если дитя становилось отроком, то на его амулете, от каждого луча, по периметру отходили черточки, превращая амулет в коловорот. Следующая черточка ставилась параллельно предыдущей, но ближе к центру и т.д. Таким образом соответствующий луч избранника представлял собой этакую шестизубую расческу.
   Возвращаясь к ремеслам. В качестве ремесленного труда Максимус выбрал себе кузнечное дело. Точнее, один из его подвидов - бронное. И тому была причина. В самом начале, пока они еще только определялись, их повели в главный храм. Главный храм, расположенный в центре города почти на берегу озера, на взгляд Максима, представлял собой помесь музей и книги рекордов Гиннеса. В больших залах и маленьких комнатках на специальных постаментах располагалось все лучшее, что могли сотворить волхвы. Сверкающие драгоценными каменьями сосуды из благородных металлов, оружие, броня - все высшего качества, могли легко соседствовать с простой на вид, даже не покрытой красочными узорами, деревянной ложкой. Только взяв ту в руки, а предметы в этом музее можно было при нужде трогать, дабы получить благословение мастера и часть его умения, Максим понял, насколько же она соразмерна, удобна и насколько прихотливый узор создают слои древесины, выступающие на полированной поверхности дерева.
   Те предметы, которые не могли здесь находиться по тем или иным причинам, присутствовали тут виртуально, в виде рисунков или записей на пергаменте, или каких-то частей. Например тут находилось чучело головы чудовищного по размерам волка и нож, которым в битве, по-другому и не скажешь, один на один его сразил такой-то охотник. Соседствовал этот охотничий трофей со списком, в котором повествовалось об одном вое-северянине, который за один день сумел убить в поединках 15 воинов-степняков, 6 воинов-северян, двух воинов россов и одного берсерка.
   Когда какой-либо из подвигов оказался превзойден, то новое достижение занимало место старого, а последний выносили в центр храма, на главный жертвенник, и там торжественно сжигали (а горит или хотя бы плавиться все, нужна только соответсвующая температура). По вере россов - это было лучшей жертвой их Богам-Прародителям. "Какой отец не бывает горд и доволен, коли его дети добиваются успеха, становятся мастерами и великими воинами?" Кстати остальные храмы по всем княжествам работали по такому же принципу, поэтому не мудрено, что солдаты, когда поссорились с россами, перепутали храм с музеем...
   Тогда, во время своей экскурсии, помимо ложки Максима поразила кольчуга. Она висела аккуратно на специальном манекене, и в свете факелов блестела как рыбья чешуя. Попросив ее подержать, парень не смог не восхититься тончайшей работой и надежностью, в колечко кольчуги не пролезал кончик ножа, а также необычной тяжестью и компактностью. Она падала на пол маленькой кучкой, удержать ее можно было в ладонях с горкой, но на вес она был очень и очень тяжелой.
   Удержаться от примерки не было никаких сил. Максим, пользуясь тем, что "экскурсоводы" отвернулись, быстро натянул ее на себя. Ощущения невозможно было передать. Вес кольчуги мгновенно уменьшился, а когда парень перетянул ее ремнем по поясу и вовсе сошел на нет. Зато он почувствовал неизмеримую защищенность, как будто какой-то великан обнял и прикрыл его своими гигантскими ладонями. И только попытавшись сделать шаг, Максим понял своими слабоватыми тогда мышцами ног, что кольчуга то весит о-го-го. Сняв кольчугу Максим поймал на себе взгляд одного из волхвов и понял, что те, возможно, что-то все же заметили, но никакого наказания не последовало.
   Конечно, волхвы отлично все видели. Об этом они потом намекнули Максиму, а когда тот обратился за разъяснениями, почему так, ему ответили:
  - Так как же иначе? Коли ты в руках не подержишь, на себя не оденешь, то как уразумеешь мастерство? Как ощутишь его? Как познаешь? И как тогда ты захочешь что-то сделать лучше.
   Мысль была здравая. Максим оказался очарован простой и красотой изделия и выбрал бронное дело.
  О чем себя долго впоследствии клял всеми возможными и невозможными словами.
   Как оказалось, чтобы изготовить кольчугу, требовалось затратить огромное количество времени и неимоверную бездну труда. Кольчуга в среднем, в зависимости от диаметра колец, длины, наличия рукавов и т.д. состояла из 8-15 тысяч колец. И хорошо, что Максиму еще не пришлось делать эти самые кольца. Их делали другие несчастные, но даже то, что ему пришлось сделать...
   Утешало то, что он выбрал для поделки байдану, то есть однослойную кольчугу из крупных колец. Работать с ними было проще, и было их всего 5 тысяч. Всего...
   Работа была сложная. Сначала половину колец следовало просто заклепать, потом из заваренных и открытых собирать, причем правильно, плетение. Потом, самое неприятное, сводить и заваривать раскрытые кольца, которые уже находятся в плетении. И нередко, после того как кусочек сделал, матюгаться и переделывать. На кольчуге неправильно вставленное кольцо видно так же ясно, как и в степи одинокое дерево.
   Точно подсчитать, сколько времени Максим провел за этой работой, было невозможно. Если исходить из того, что работал над ней он в среднем по часу в день в течение четырех лет, то получалось, что он потратил на это изделие почти два месяца свой жизни! Чистого времени!
   Впрочем, кузнечное ремесло не ограничивалось только плетением кольчуг, скорее совсем наоборот. Препод оказался "повернутым" на своем предмете, так что лекции были долгими, но очень и очень интересными и разнообразными. Проковка примитивных вещей перемежалась долгими рассказами, в течении которых волхвы-дети судорожно ловили свежий воздух пересохшими от кузнечного жара губами. Дав небольшой роздых, на следующий день они могли опять убиваться "ап наковальню" - как шутил про себя Максим, или наоборот - отправиться к ближайшим горам или болотам, чтобы посмотреть на "живую руду". От таких экскурсий Максим старательно отлынивал, но откосить не всегда получалось.
   В тот раз отправиться с мастером в поездку все же пришлось. Их путь лежал к внутренней стороне гор, в один из самых неприглядных, пусть и небольших, мест этой по сути дела райской долины. Местность постепенно понижалась, деревья становились мелкими и какими-то уродливыми, и постепенно сошли на нет. Экспедиция оказалась около болота, чуть дальше резко поднимались отроги круговых гор, от подножия которых иногда вылетали горячие, вонючие источники. Пахло похоже на жженый порох - серой.
   Максим немного отвлекся, а когда вернулся к основной группе, лекция была уже в самом разгаре.
  - Я заложил этот клад еще тогда, когда был совсем молодым отроком. Да... Как только получил первый круг на ярило, так сразу и заложил. Сам проковал заготовки, только мой учитель смотрел и немного меня правил. Потом сам сюда пришел и сам их закопал. Вот здесь. От трех камней влево на десять шагов и две пяди. Копайте!
   Заинтригованные дети начали рьяно исполнять приказ. Они желали увидеть что-то необычное, быть может такой же клинок, как показывал им учитель. И какое же постигло их разочарование и уныние, когда вместо ожидаемых клинков или на худой конец горшочка с золотом, они выкопали проржавелую, сбитую из грубых железных пластин, корзину.
   Внутри этой корзины, в вонючей грязи, находился полуистлевший тряпочный мешочек с какими-то мелкими кусочками железа, похожими на шляпки от гвоздей, парочка тяжелых прямоугольных слитков железа и еще много ржавого железа, раскованного в полосы.
  - Учитель, мне печально это говорить, но похоже твой клад кто-то унес. И оставил на месте этого какую-то падаль. - Заявил один из учеников. Все остальные отвернулись.
   Результатом раскопок стало всеобщее уныние. Никакого клада они не нашли, и стали было разбредаться по сторонам. Один только Кур, единственный, о котором волхв отзывался как о не совсем пропащем кузнеце, застыл как в ступоре. Потом, с молчаливого разрешающего кивка учителя он склонился над подтащенной корзинкой и, трепеща, дотронулся до ее края. До железок внутри дотронуться он не посмел.
  - Можно? - все еще неверующе он посмотрел на волхва.
  - Можно, можно. Тебе можно. Они-то, - пренебрежительный жест в сторону столпившихся в кучу разновозрастных учеников, - все ужо ничо не разумеюча глядели, - с довольной улыбкой разрешил учитель.
   Кур дрожащими руками стал перебирать слитки и пластинки. Дотронуться до мешочка он даже с разрешения не посмел.
  - Ну, коли ты такой знающий, поведай остальным, что это такое. А я послухаю.
   Ученик немного пришел в себя. Бережно сложил ржавые пластинки обратно в корзинку, обтер руки и начал лекцию вместо учителя.
  - Это заготовки для харалужных поделок. Клинков, для стволов самопальных, брони, лезвий топоров, да много чего еще.
  - А что они такие грязные? - переспросила одна женщина, у которой отлично все вырастало на послушнической делянке.
  - А ты, когда росток семян навозом удобряешь, али репку из под земли достаешь, они у тебя красные? Али нет? Али ты подождешь пока вырастит, сорвешь, помоешь, почистишь и только тогда на стол подашь? То-то...
  - Ну...
  - Вот. И я о том же. А ты глупая баба...
  - А ну тихо! - прервал начинающуюся свару волхв и продолжил лекцию уже сам.
   Железо, абы какое, на харалужную сталь не пойдет. Его очистить надо. И не только жар его чистит. Хорошему харалугу и такое очищение треба. Я уже пять раз по три года собираю это железо, сковываю-свариваю, проковываю, опять в полосы расковываю, и снова в землю убираю. Земля здесь богата соками, щедро делится...
  - Чего уж тут богатого соками? Ничего не растет же! - вмешалась все та же неугомонная тетка.
  - Соки разными бывают. Одни - для дерева, другие - для травы, а иные - и для железа годны. Вот еще с десяток лет пройдет, мастерства я подберу, и скую саблю али меч, не хуже чем учитель мой, что уже за мост давно ушел.
   Ученики помолчали. Конечно, идея была странной, требующей раздумий, но отвергать сразу то, чему их учили, все уже отвыкли.
   - А там что? - спросила девка, указывая на мешочек. - Злато?
   - Нет. Глядите!
   Волхв аккуратно разодрал бочек у мешочка и высыпал на ладонь его странное содержимое. На первый взгляд больше всего это напоминало мелко порубленные...
   - Гвозди?
   - Ты прав. Это гвозди. Лучшие гвозди из подков.
   - Из подков? - удивился кто-то.
   - Да. Из лошадиных подков. Не каждый гвоздь годен. Тока самые старые, напитавшиеся многими летами соками живыми. И стоят они дорого. Их я добавлю в немного в свою саблю харалужную. Остальное уйдет на кованый клинок для какого-либо князя.
   - А почему князю?
   - Дорог слишком. Только князю впору, для подарка. Али вою какому, богатому. Но там по руке ковать надобно. А теперь, - кузнец достал из-за пазухи полотняный, слегка чем-то наполненный, мешочек. Развязал горловину и стал туда пересыпать свои драгоценные гвозди. - Идите.
   - Куда?
   - Идите! Идите! И не оглядывайтесь. Я буду клад закапывать...
   Пока кузнец закапывал свое добро в болото, Максим раздумывал над одной идеей.
   Недавно он наконец закончил кольчугу и получил зачет у мастеров по предмету кузнечное дело. "Коряво сделанная бронюшка, в которую тать последний не полезет" - вот так охарактеризовал труды Максимуса Радульф, которому послушник показал свое изделие.
   - Ррр! - только и мог прорычать в ответ Максим.
   - Ты не рычи на меня, аки пес цепной! Ты вот подумай, кто такую купит.
   - Кольчужка действительно вышла не фонтан. Но для первого раза - так вполне! Я же не мастер!
   - Это ты правду глаголишь. Не мастер!
   - Ррр!
   - Вот ты такую бы купил?
   Максим посмотрел на свою кольчугу взглядом покупателя и скривился. Неровные, местами плохо проваренные кольца. Кое-где имеются места, подернутые ржавчиной. Короче, не высший сорт. Видя по лицу Максима, что парень проникся, Радульф его добил.
   - Ведь тебе теперь, для, как это ты называешь, "зачета", след эту свою поделку продать!
   - Да легко!
   - И не меньше полной гривны выручить.
   - СКОЛЬКО?
   - Ограбить нас хочешь?
   - Не понял?
   - Не разумеет он... Святоград за твои промахи платить должен? Или волхвы? А ты как думал? Железо наше, кузня наша. Только работа твоя, которая тоже, кстати наша. Вот-вот. Подумай, сможешь ли ты ее продать за гривну? И без обмана! Или ты не хочешь в купеческую братчину вступить?
   - Это невозможно!
   - Твое дело, - сказал наставник, поднялся и вышел из кельи.
   - Да как я это сделаю? Этот хлам ржавый и полгривны не стоит! - в спину ему прокричал Максим.
   - Не сможешь продать эту, сделай другую... - донесся из коридора совет Радульфа.
   Максим в очередной раз крепко выругался. Следовало что-то придумать, так как обмануть, то есть впрямую выдать свои деньги за выручку, не получиться. Угрожающий намек волхва был весьма и весьма серьезной причиной для честности. И вот из-за чего.
   Долгие разговоры с приятелями, случайными соседями за столом в кабаке, прямые неприятные вопросы волхвам открыли неожиданную для Максима картину. Несмотря на свободу, любое серьезное действие, будь то торговая сделка, лихая порубежная стычка с соседом и т.д. требовали, как это не удивительно, разрешения. Разрешения братчины.
   В древней России братчины также имели серьезное влияние. Начинавшиеся когда-то как простые посиделки друзей и родственников за бочонком свежесваренного пива, они за столетия превратились в этакую смесь гильдии с орденом. Что могло бы из них вырасти дальше, если бы в свое время Петр I не переиначил все на европейский лад, неизвестно. Зато про местные братчины Максим выяснил много удивительного.
   У членов братчины было право суда над своими членами, это раз! То есть все вопросы решались между собой. Советом там, или приказом старших, или голосованием членов - по-разному. Члены братчины скидывали "на общий кош" определенную сумму или процент от своих доходов, это два. Конечно, одно дело студенческая братчина, где просто вместе пили и веселились, и братчина купцов, торговцев, к примеру, пушниной - совсем разные деньги. В-третих, на членов братчины накладывались некоторые ограничения. Ну, не пить пива раньше полудня, это, к примеру для послушников, или не торговать с тем-то или чем-то - для купцов. И самое главное, братчина - это было навсегда.
   Конечно, насильно никто и никогда не загонял в это братство. Наоборот, приглашения долго ожидали и шли на все, чтобы его получить - свобода, как и все в этом мире, она тоже имеет свои разумные приделы. Членские взносы, некоторая потеря самостоятельности окупалась очень и очень быстро.
   Ведь что такое система, против одиночки? Приблизительно тоже самое, что каток против лопаты. Размажет просто. Вступивший в братчину мог рассчитывать на помощь других братьев. Делом, советом, деньгами, чем угодно. Быть не одному всегда лучше. К тому же, своим относились всегда лучше: чужого одиночку могли при случае выдавить с рынка, разорить, затравить, подставить... Со своими же предпочитали договариваться. За той же братской чашей.
   Так вот, был у каждой серьезной торговой, да и не торговой тоже, братчины один важнейший закон. За нарушение оного безжалостно из братства вышвыривали, со всеми вытекающими из этого последствиями: "Даденное слово нерушимо!" Обманывать и отказываться от условий сделки было нельзя. Купец, кинувший партнеров мог спокойно сворачивать свой бизнес. С ним просто переставали иметь дела. И не помогал ни княжий суд, ни заверения, ничего. "Нарушил слово, обманщику нечего делать среди честных и степенных купцов".
   Конечно, Максим, когда об этом узнал, долго смеялся. Любой купец априори такой аферист, круче еще поискать надо. Разве что политики их могут переплюнуть. Но факт оставался фактом, и прослыть здесь обманщиком не хотелось. Для будущего это бесперспективно. Поэтому с зачетом по торговле следовало что-то "намутить".
   И Максим придумал - что.
   Делать новую кольчугу не хотелось. "Тратить еще три года? Нет уж, увольте!" Зато, если нельзя продать кольчугу продать так: грязную, ржавую, криво сделанную, следует вложиться в рекламу. А какая лучшая для товара реклама? Правильно! Его великолепный внешний вид.
   На это кузнечное подворье Максим не заходил уже несколько лет - с той самой начальной обзорной экскурсии. А зря. Ведь именно здесь мечи, кольчуги, топоры, ножи и даже косы теряли свой серебристый металлический цвет и приобретали другой. Более долговечный.
   "На ловца и зверь бежит". Подходящий мастер не заставил себя долго ждать. Молодой дюжий парень, одетый весь в плотную кожаную одежду и кожаные перчатки, как какой-то байкер, как раз выходил из ворот и с молодым волхвом они чуть ли не столкнулись.
   - Здрав будь, мастер.
   - И тебе по здорову, - удивился парень. - Дело какое ко мне есть?
   - Да вот не знаю, к тебе ли. Мне бы вот поворонить...
   - Покажи-ка поделку.
   Максим развернул засаленную тряпку и протянул мастеру результаты своего труда. Чтобы кольчуга не ржавела, а то уже появились первые побеги, парень обильно намазал ее жиром и маслом. Поэтому вид и особенно запах у нее сейчас был далеко не товарный.
   - Так это ж дрянь! Ей цена красная, десятина гривны, и то, железа ради тока. - Удивился волхв, с беглого взгляда оценив качество товара. - Ужель ее ты хочешь красной сделать?
   - Да. Увы - ее.
   - Можа, я тебе пригляжу другую, боле справную кольчужку? А эту, в печку бросим, да в слиток сплавим?
   - Нет. Надо эту.
   - Ясно все. Сам делал, и жалко ее? Я бы на твоем месте такой работой не бахвалился. Ну... Гляди сам тогда. Труд мой не дешев. Говори, какой цвет хочешь?
   - А что, бывает разный?
   - О то ж! Что хочешь, то и сделаю! Могу сделать твою поделку желтоватой, как старая солома, могу, синей - как васильки, могу коричневой, как глина. Могу и вороной сделать, а могу и вовсе, всю позолотить. Что хочешь, то и сделаем.
   - Ууу... круто. А что лучше?
   - "Что дешевле?" ты наверное хотел спросить? Гляди. Чтобы цвет особый, знатный получить, надо долго парить поделку в бане песчаной. Сложное это дело. Песочек, как пыль мелкий, да прикладок разных доложить надо. И главное, не прозевать момент. Перегреть плохо, но и недогреть не доброе дело. Вот закажешь ты, допустим, коричневый. Коли перегрею я, то получишь кольчугу синей. Недогрею - желтой. Работа это долгая, день надо пригляд вести, и стоит она дорого.
   - А в черный?
   - Ну... Воронить то оно по проще будет. Для начала, я твою поделку помою хорошенько. Ржавчину почищу, потравлю, чтобы погани какой не было. Потом, погрею ее над горном, пока желтеть не начнет. Маслицем хорошим, льняным, смажу, да отожгу до конца. Пока запах не уйдет совсем. Это проще, чем в желанный цвет докрасить.
   - И сколько?
   - В какой?
   - В черный.
   - Ну... - Молодой мастер задумчиво, чисто механически вытащил из под специального шарфа свою невзрачную, местами подпаленную бороду, и погладил ее. Максим при виде такого огрызка даже веком не дрогнул. Уже знал, что борода здесь, это табу. Охаять ее - самый быстрый способ оказаться с набитой мордой, дернуть - остаться без головы. За это били быстро и без разговоров. И Правда сие действие вполне одобряла. Собственно, его те самые, первые, неприятности как раз и были следствием неудачной насмешки над бородой.
   - Ну... - все еще тянул мастер. Потом решился. - Полгривны с тебя.
   - Сколько? - ошарашено спросил Максим.
   - А ты как думал? Работы здесь немало. Сам погляди. Сначала - жирок этот надо весь соскоблить. Потом, мыть в бочке крутящейся, с песочком мелким. Долго мыть. Полировать до блеска апосля. Потом, кипятить с золой или известью, пока совсем жир не сойдет. Водой чистой, дождевой, мыть после. В опилках сухих, до хруста высушенных, ждать пока высохнет. Потом, чтобы ржу потравить, держать в бочке с едким надобно. И уже только после этого - воронить. Работа не сложная, но долгая. Уразумел за что полгривны? И это еще не дорого. Ради криворукости твоей, пожалею тебя.
   - Благодарю. - Максим уже пообтесался, и такие сентенции уже не выводили его из себя. Глупо злиться на людей только за то, что они тебя искренне, от всей души, жалеют. - Когда зайти?
   - Отставь поделку свою. Гляну чего и как. Зайди через седмицу.
   - Добро. Благодарствую.
   Зайдя через неделю Максим принял свой заказ, отдал мастеру полгривны. И обомлел. Узнать ту ржавенькую, корявую кольчугу в этом было невозможно. Чистота. Благородный черный цвет. Ровные ряды колец - красота да и только. Видимо мастер, у которого душа совсем не лежала работать с подсунутым ему полным говном, предварительно самые дрянные, кривые и плохо заваренные кольца, поменял и переварил. И поясной поклон Максима, и накинутая сверху еще десятинка гривны были приняты им как должное.
   После воронения, Максим не успокоился. Он отнес свою кольчугу, уже вполне прилично выглядевшую, если особо не приглядываться, к ювелирам. Те еще за полгривны навернули по вороту, по концам рукавов и по подолу, желтых, псевдо позолоченных колечек. Там же, он прикупил красивую, посеребренную застежку на ворот. Итого, не считая
   После долгой торговли с одним из купцов, сопровождавшейся обоюдными воззваниями к Велесу, хлопками дверью и прочими взаимно удовлетворяющими действами кольчуга была продана за одну целую и одну десятую гривны.
   Чистый прогар таким образом составил почти две гривны. Зато зачет был сдан. Радульф долго морщился, думал, но все же согласился, и на амулете у Максима появилась еще одна черточка.
  
   Глава 37.
  
   Помимо приятелей, единственное что скрашивало его суровые будни - это верховая езда. Еще там, дома, он очень любил "взять с пацанами "тачку" и погонять по ночному городу". И отсутствие прав ничуть им не мешало. В случае остановки гаишниками все проблемы решались двумя-тремя бумажками, пропихиваемые в приспущенное боковое окошко. Те козыряли, махали своей полосатой палкой и отпускали с миром. Поначалу Максим очень сильно скучал и тосковал. Ведь действительно - никаких развлечений на взыскательный вкус молодого современного человека в Святограде не было. И то, весьма редкое, кстати, свободное от учебы и работы время потратить было решительно не на что. "Ящика нету. Кина - нету. Компа - нету. Самого паршивенького радио - нет! Даже книжек дурацких, которые я никогда не читал, ибо ничего интересного там не напишут - и тех нет! Как тут люди то живут?!" Заменители дискотек - вечерние посиделки с песнями, нудными и заунывными на его взгляд, навевали на парня, привыкшего к drum & bass, неудержимую зевоту. К тому же Максим местных песен не знал, да и не хотел знать, вообще-то.
   Из всех развлечений оставалась только баня с девками, и то для этого надо было подсуетиться, как впрочем и везде, да непрерывное бухалово в дешевом кабаке, сопровождаемое пьяными байками. Но с удивлением обнаружив, что пить столько пива, сколько пили местные, подкошенный прогрессивной экологией организм не мог (а крепких напитков в кабаке категорически не отпускали), поэтому и пьянки быстро наскучили.
   Таким образом, верховая езда неожиданно стала для Максима отдушиной. Во-первых, не уметь ездить на лошади в этом мире, было равносильно неумению, ну, наверное, писать, в родном. А во-вторых, получаемые в процессе езды наслаждение не шло ни в какое сравнение с ездой на машине. Лететь в галопе, чувствовать бьющий в лицо ветер, ощущать себя с конем единым целым, подобно мифическим кентаврам... Кто не пробовал, тому не понять!
   Конечно, легкость и удовольствие пришли далеко не сразу. Очень далеко. Поначалу, уроки верховой езды Максим ставил в своем личном топе неприятных занятий на почетное первое место. С заметным отрывом далее шли занятия различными единоборствами и работа в поле. На то, как он пытается взгромоздиться на лошадь, проехаться несколько шагов по двору, или даже просто над его посадкой в седле, сбегались посмеяться со всех окружающих дворов. Некоторые особо впечатлительные степнячки даже падали в обморок, не понимая, как можно быть настолько корявым. А уж удовольствие от чистки лошади после занятий, которые доставались ему как самому нерадивому ученику... Лошадь ведь живая, мыть и чистить ее надо не как машину, в основном для понта, и не раз в месяц, а каждый раз после. И работа эта нелегкая.
   Вот Максим и ковылял, раскорячась, как жертва группового изнасилования, после занятий в свою келью, а сколько раз на ночь приходилось прикладывать холодные компрессы к ушибленному причинному месту... Но месяц сменялся месяцем, бежало время, и постепенно все пришло. И посадка, и сила в ногах и спине, и выносливость, а потом появилось и удовольствие. Поэтому позже, когда ему было заняться нечем, Максим брал в конюшне одну из монастырских лошадей и отправлялся верхом гулять по окрестностям.
   Кстати, благодаря своим конным прогулкам Максимус заполучил еще одного друга. Произошло это так. Однажды, как обычно взяв из конюшни лошадь, Максим отправился обычным своим маршрутом по ближайшим окрестностям. Дело двигалось к весне, погода стояла не по зимнему теплая, солнышко припекало во всю, да так, что неожиданно для себя максима сморило. Решив не идти против своего организма, всадник съехал чуть подальше в лес, нарезал ножом лапника, укрылся шерстяным одеялом и задремал.
   Проспал он неожиданно долго и проснулся оттого, что морозец ощутимо прихватывал его за щеки. Солнце уже почти скрылось за окружающей котловину горной грядой, так что светлого времени суток только-только хватило для того, чтобы оседлать лошадку и поехать в город. По счастью, погода оказалось ясной. Местная луна и звезды, отражаясь в лежащем вокруг снегу, давали достаточно света для того, чтобы довольно быстро передвигаться. Но в город Максим попал заметно позже, чем обычно. Уже около полуночи.
   Проезжая по непривычно тихим улочкам, парень услышал какой-то шум, раздававшийся из небольшого тупичке. Спать, несмотря на позднее время суток, совершенно не хотелось, сказывался дневной отдых, так что Максим смело повернул коня в сторону приключений.
   И приключения не заставили себя долго ждать. Шум оказался криками о помощи, которые издавал зажатый татями в угол мужчина. И хотя был тот при сабле и ноже, но нападавшие проявляли не дюжую сноровку, да и было их в четыре раза больше. Долго разбираться кто прав, а кто виноват, Максим не стал. По всем канонам жанра нападавшие четверо на одного - злостные убийцы, а защищающийся - невинная жертва. Однако сразу же насмерть бить в спину татей, которые так были увлечены беседой со своей жертвой, что пропустили появление подмоги, Максим не стал. И хотя по местным законам грабителя и убийцу можно было бить смертным боем на месте, благоразумие подсказывало другой выход.
   Противников было все же четверо, у каждого в руке по обнаженному клинку, и застрянь сабля в теле, а с его навыками такое станется, то останешься безоружным против троих. " И еще. Может они совсем и не тати? Как тогда за лишение жизни отпираться на суде? Сделаем по-другому..." - подумал Максим.
   Осторожно, чтобы не обратить на себя внимания, парень соскочил с лошади. Тихонько взял кол, как будто специально для него здесь к стене прислоненный, и так же тихо, без криков, учеба уже повыбила привитые голливудскими боевиками стереотипы, двинул ближайшего к себе татя по голове. И тут же, не отвлекаясь на оседающее тело, переключился на следующего. Счет быстро превратился из 4:1 в 1:2. Ноль-два сделать не получилось. Последний, самый старший из братьев, а рассмотренные мельком в скупом свете звезд лица не оставляли сомнения в том, что нападавшие были родственниками, каким-то образом увернулся от удара и прижался спиной к стене. Вид обнаженного меча и длинного ножа в руках, плавные движения опытного бойца ясно давали понять, что без крови тут дело не обойдется.
   Понял это и спасаемый. Бочком-бочком противники совершили разворот на 90 градусов, и когда путь к бегству стал открыт, оба парня "сделали ноги", оставив поля боя за нападавшими. Выбежав на улицу Максим не сказал ни слова. Только кивком указал на лошадь, как спасенный, с ловкость потомственного степняка не касаясь ногами стремян вскочил на лошадь. Эту же операцию спаситель проделал гораздо медленнее и неуклюже.
   Отъехав подальше от места схватки, парень, а степняк оказался моложе своего спасителя, все так же грациозно соскочил с лошади (все же удобства в езде ему было мало - в седле то ехал Максим), и низко поклонился.
  - Благодарствую тебя, воин. Если бы не ты, убили бы меня тати... - проговорил спасенный.
  - Ммм? - промычал Максим, не зная что сказать.
  - Ой, прости меня. Я неучтив. - Неправильно расценил его мычание степняк. - Меня зовут Афзал, сын Нарата. Дитя Велеса.
  - Максим. Дитя Велеса.
  - Максимус?
  - Да. - вздохнул Максим. О своем настоящем имени, похоже, придется все же забыть. - Максимус.
  - Благодарю тебя, Максимус. Во век не забуду. Отплачу тебе...
  - Да ладно тебе. Оба на одном курсе учимся!...
   Так помимо Тихомира у Максима появился еще один друг. Афзал происходил из древнего и богатого степного рода, который кочевал на границе Золотой Орды и Великого Княжества киевского. Его отец, Нарат, был главой семьи, в которую входило около пятнадцати кочевий, многие табуны лошадей, основное богатство, и бесчисленные овечьи отары. О мощи рода говорило то, что в случае войны Афзалов отец приводил своему князю три сотни отборных степных лучников с тремя заводными, а в тяжелой ситуации мог бы выставить войск и вдвое больше.
   Своего среднего сына (самый старший брат Афзала погиб, сражаясь за орду против россов. Следующий по старшинству погиб сражаясь уже за россов, против орды, после того как новый глава рода целовал на верность князю Владиславу. И вообще - братьев у Афзала было столько, что он даже не знал их точного числа.) Нарат отправил учиться в Святоград для того, чтобы лучше понять россов, тем более, что его сын отличался почти ганзейской торговой хваткой. И ничем ради этого не пожадничал.
   Побывав первый раз дома у своего нового друга, Максимус был до глубины души удивлен. Нет. Он был просто поражен! Для начала, жил Афзал не как все, в кельях "студенческого городка" Святограда, а за городом. Домом ему служил настоящая степная юрта, отличающийся от обычной только своей новизной и дороговизной пошедших на нее материалов. Внутреннее убранство превосходило любые ожидания. Как-то раз Максим побывал в личных покоях Лихомира, так вот: покои великокняжеского наследника терялись на фоне увиденной в юрте роскоши. Шелк, меха, серебряная посуда, дорогое оружие на стенах... Богатство просто слепило глаза, втаптывало простого человека в пыль! И это при том, что одевался и вел себя Афзал в Святограде очень скромно. А тут такое!...
  - Мой отец, да будет его жизнь долгой, а смерть легкой, всегда был мудр. И ради того, чтобы в чужой стране я не забыл заветов предков, он взял с меня клятву. Жить я должен буду согласно нашему родовому укладу, дабы не забыть зова крови своей, и не прельститься чуждой роскоши. И вот, видишь, я живу, как поклялся.
  - Да уж! Куда роскошнее! - Максимус развалился на горе из маленьких шелковых подушек, которые для тепла были накрыты медвежьей шкурой. Под весом тела верхняя часть подушек расползлась, нижняя - промялась, и лежать в них стало почти так же мягко, как и в перине. - Тогда скажи, почему ты... Э... Как бы это так сказать то...
  - Почему я скрываю все это?
  - Да.
  - Я не скрываю ничего. Просто мой мудрый отец не уставал повторять, что не следует быть белым жеребцом в табуне черных. Поэтому я стараюсь не выделяться. Так. Погоди пока.
   Афзал несколько раз хлопнул в ладоши. Полог юрты откинулся и внутрь, кланяясь, зашли два пожилых степняка. Один из них расстелил небольшой вытертый коврик и стал быстро сервировать его блюдами с различными кушаньями, другой расставил по юрте несколько аккуратных жаровен с углями, для обогрева жилища. Закончив работу, они также молча кланяясь вышли и задернули за собой полог.
  - Ну-ка! Что у нас есть тут? - Афзал отработанным движением выдернул пробку из небольшого кувшинчика с вином. Взял с импровизированного стола две разновеликие пиалочки и наполнил их жидкостью из сосуда. В воздухе разлился приятный запах - вино было весьма и весьма недешевым. - Ну давай! Как у вас положено, за знакомство!
   Вино было великолепным. Прекрасный мягкий вкус, изумительно послевкусие. Даже не поймешь, из чего такое делается - совсем не чета той кислятине, которую Максим, бывало, пивал со своими друзьями при выездах "на природу". Оставалось только пожалеть, что пиала была очень маленькой. В "стакане" Максима помещалось не больше двух глотков, тогда как у хозяина чаша была нормальных размеров. Впрочем, Афзал не давал таре простаивать, и споро наполнял обе.
   Разговор прихотливо вился, травились байки, затрагивались самые различные темы: и грустные, и веселые, и острые, и совершенно примитивные. Уже хорошо набравшись, глядя как хозяин в надцатый раз наполняет его мензурку, Максим отважился спросить.
  - А тебя не задолбало, все время подливать? Дай уж мне нормальный стакан!
   Афзал в ответ посмотрел на него удивленным, даже каким-то протрезвевшим взглядом, после чего громко и заразительно рассмеялся. Чтобы не обидеть ненароком хозяина Максимус, на всякий случай, рассмеялся тоже.
  - Ужель ты совсем не знаешь наших обычаев? - успокоившись спросил Афзал?
  - Ну...
  - Понятно. Тогда слушай...
   Оказывается, Максим и не понял, что ему в очередной раз выказали уважение, а он и не понял ничего. Конечно, у Афзала были и более вместительные пиалы, да хоть кружки. И самую маленькую дали гостю не для того чтобы обидеть, а совсем наоборот. Ведь если дать большую кружку - то подливать туда надо будет редко. Чем меньше кружка - тем чаще нужно будет подливать. Чем чаще хозяин подливает гостю - тем считается больше внимания и уважения он оказывает. Поэтому дать большую кружку можно либо ближайшему и давно знакомому другу или брату, показывая что их отношения выше таких мелочей, либо незнакомцу, для завуалированного оскорбления, а дать маленькую - выказать вежливость и почтение.
   Подумав, Максимус счел этот обычай не лишенным некой логики. Ведь действительно, чем больше хозяин ценит своего гостя, тем больше он уделяет ему внимания. "Но раз пошел разговор напрямоту..."
  - Слушай, а расскажи еще чего-нибудь про ваши традиции. А то ведь я ничего о них, оказывается, не знаю.
   Глаза Афзала блеснули. Сам того не желая, Максим, проявил вежливость в кубе. Во-первых, стал расспрашивать хозяина, позволяя ему угодить гостю рассказом. Во-вторых, поинтересовался у чтящего свои обычаи человека предметом его культа. А так как получилось у него это не нарочно, искренне... Ведь не даром говорят: "хочешь подружиться с человеком, позволь ему рассказать о себе и будь внимательным слушателем".
   С этого момента началось увлечение Максима восточной жизнью и тамошними обычаями. Афзал много порассказал о жизни степняков, ордынцев и итильцев. Часть его рассказов была смешной, часть навевала сладкие воспоминания о сказках 1000 и 1 ночи, читаных в детстве. Расписывал Афзал все это с таким жаром, в таких красках, что Максиму хотелось бросить все и бежать туда жить. Окружающая действительность после таких сказок казалось пресной и убогой, а соплеменники - дикими неотесанными варварами. Побывать на юге, в великом городе Ургенч стало настоящей мечтой молодого ученика волхвов.
   Как известно, если боги кого хотят наказать, они претворяют в жизнь самые заветные человеческие желания.
  
   - Утекай! Утекай! - Покрикивал Косарь, размахивая оружием.
   Бум. Который раз Максимус все сделал неправильно и пропустил удар. Легкий кусочек дерева, из-за набранной хорошей скорости ощутимо ударил его по спине. От боли тренировочная стеганка не спасла, и парень с вскриком разорвал дистанцию.
   - Ррр!
   - Ну что я тебе говорил?! Ты не рычи, ты меня слушай! - И, помахивая привязанным к палке на недлинной веревке небольшой сосновой гирькой, волхв стал постепенно выбирать дистанцию.
   В последнее время Максима знакомили с другими видами оружия. В частности, как сейчас, с кистенем. Примитивное оружие на вид - что там: палка, веревка и грузик, не бином ньютона, оказалось на поверку очень и очень занятным. Легко сделать, просто освоить - не даром кистень считался и был любимым оружием разбойников, и очень, очень трудно защититься.
   Конечно, в нем не было такого шарма, как в мече или сабле, не было и брутальности, как в тяжелой секире. Но несмотря на это, функциональность оставалась на высоте. Бить им зайцев на скаку было любим развлечением молодых и не очень воинов, а заодно и великолепной тренировкой координации.
   - Не пытайся отбить удар! Все едино - гирька обернется вокруг и ударит тебя. Уходи, утекай! Не дай добраться до тебя. И рази мечом. Поле держи, чтоб между тобой и врагом было не меньше пяти-семи шагов.
   Бум!
   - Арр!!!
   - Слушаешь ты ушами! А глазами ты должен следить за врагом. Не дай ему себя заморочить! Не отвлекайся! Уходи!
   Вжик - загудел рассекаемый веревкой и грузиком воздух. В первый раз это не кончилось ударом. Максим просто оступился и чуть не упал, но факт остается фактом - волхв промазал.
   - Так то лучше! Уходи. Но в следующий раз, когда отступаешь, помни, что ты не медведь на поводе у скоморохов, и вокруг не смеющаяся толпа, а враги. Тебя с таким уходом сосед добьет. Что?
   - Ногу потянул вроде, - попробовал разжалобить волхва Максим, но "тема не прокатила".
   - Бедняга. Видать, совсем ты бездыханный...Знать, отдохнуть надо тебе. Добре. Вот побегай по двору. Пока нога не пройдет. Трех десятков кругов тебе хватит? Вот и хорошо!
   Максим выругался, кряхтя поднялся на ноги, и стал стягивать с себя стеганку.
   - А это что за дела? Я же сказал, чтобы ты отдыхал. А чтобы хорошо и с пользой отдохнуть и подумать, ты еще прихвати вон меч деревянный с собой, и щит, вон тот, из горбыля срубленный. Ну и что, что тяжелый? Ты же не сражаться, о отдыхать. Ну что встал? Давай беги!
   Максим поморщился. Тридцать кругов в полной выкладке выжмут из него все соки. И несмотря на это, тренировка продолжиться до тех пор, пока наставник не останется доволен прошедшим днем, что бывало ну оооочень редко. И время тут было не лимитировано - тренировка могла проходить час, а могла - и все пять, и закончиться после захода солнца. После таких тренировок Максим до лошади в буквальном смысле доползал на четвереньках.
   - Что ты мне тут рожи кривишь? Давай, отдыхай! - подхлестнул его окриком Косарь.
   И Максимус побежал.
   К счастью, он успел "отдохнуть" только наполовину, как пришло спасение. Спасение приняло форму гонца от какого-то старшего волхва.
   - Поздорову тебе, Косарь!
   - И тебе поздорову, коли не шутишь. Чего тебе?
   - Да вот, есть тут у тебя Максимус?
   - Есть. Вон отдыхает.
   - Ааа... Ясно все. Злобишься...
   - А зачем он тебе?
   - Его вызывают на суд волхвов. Он пойдет со мной. Сейчас же.
   Отдышаться ему не дали, только скинуть тренировочную робу. Всю дорогу до центра города, где располагались основные храмы, Максим размышлял, что же он сделал такого, что потребовало его вызова на судилище. "Ведь здесь каждый первый был в том или ном роде судья, зачем же тащить его в высокий суд? Не представляю..." Впрочем, вскоре ему все было разъяснено.
   Суд проходил в небольшом зале одного из храмов Даждьбога. Помимо волхва-судьи, воина Даждьбога, присутствовали несколько молодых мужчин, явно имевших отношение к разбирательству, Радульф и пара-тройка зевак. Адвокатов и обвинителей не было: эта функция возлагалась на самих судящихся. Конечно, оба могли привлекать сколько угодно свидетелей обвинения и очистников.
   Суд проходил согласно всем росским традициям - под открытым небом: "Не гоже прятаться от людей и богов!". На улице сегодня было пасмурно, видимо лето постепенно сдавало свои позиции, что для начала серженя2 было очень странно. Максим опасался, как бы не пошел дождь или даже снег, а он весь распаренный, после тренировки.
   Ждали только Максима, который неожиданно оказался обвиняемым. Суд начался, как только все заняли свои места. В начале суда, Радульф, который не мог пропустить такого события в жизни его подшефного, кое-что объяснил Максиму. Дело в том, что как волхв-дитя, он был подсуден лишь высокому суду волхвов, либо княжескому, не меньше. Этим то и объяснялось то, что его вызвал именно сюда. А вот в чем причина...
  - Вы братья Рысьи? - обратился судья к четырем мужчинам, стоящим на месте обвинителей. Все они производили впечатление отлитых из одной формы: лица, телосложение, даже походка были у них практически одинаковыми. Ну, как если форма с каждым следующим разом немного растачивалась. И были они Максиму смутно знакомы. Ну очень смутно.
  - Да, волхв, - ответил старший
  - Вы ищите Правды?
  - Да волхв.
  - Говорите!
  - Почти год назад, мы с братьями по городу шли. По Святограду. От купца Лисицина, он может подтвердить - с ним мы обговаривали цены на бобровые шкурки, да и многое другое. Но это не о том все. Шли мы вечером, град нам не знаком. Запутали. У людей спросить дорогу не было, вот мы у первого встретившегося и спросили путь до двора постоялого нашего. Как вдруг на нас сзади напал тать это. Трех моих братьев оглушил со спины, да меня побоялся в честном бою, и утек. Пока я братьев своих поднимал и проводник мой исчез. Как звать его мы не знаем, но вот нападавшего за год нашли. Это он! - и старший из Братьев указал пальцем на Максима.
  - Что ответствовать будешь, дитя-волхв?
  - Это все х...ня! Тогда ночью я поспешил на крики о помощи. В темной подворотне четверо с оголенными саблями напали на одного. Я плохой воин, да и крови проливать не хотел, так что взял кол и по спинам их стал бить, пока они жертву свою не прирезали.
  - Так ли это было, как ответчик молвит?
  - Нет! Он лжет! У меня три видака есть, готовых согласиться! А у него?
  - Маскимус?
  - Спасенного зовут Афзал. Это волхв-дитя Велеса, как и я. Можно его спросить.
  - И где он? Почему его здесь нету?
  - Можно за ним послать...
  - Да. Так и будет сделано.
   Быстро утихли шаги - гонец побежал в сторону храма Велеса. Прошел час, потом другой. "Черт! Где Афзал! Когда он нужен, то вечно где-то пропадает. А эти, что так лыбятся? Как будто думают, что Афзал не появится. Ничего, придет степняк, мы их к ногтю прижмем! Как вошь!" - раздумывал Максим.
   Впрочем, все оказалось не так просто. Спустя три часа прибежал гонец, и сообщил, что Афзал отбыл из города четыре дня назад, и неизвестно когда вернется.
   "Они что, знали? - молодой волхв глянул на довольные уверенные лица обвинителей. Похоже, знали. Или еще все хуже? Афзала прирезали по-тихому, как и хотели тогда, а с меня-то, что им надо? "
  - Знать, нет у тебя видака? А других? - спросил судья.
  - Нет, - ответил Максим.
  - Раз так, то я решаю. За побитие дитем-волхвом четырех братьев Рысьих, по Правде росской. Да заплатит Максимус, головное, одну гривну за всех. Также, в счет Святограда виру - четыре гривны. Коли не сможет заплатить сразу, так холопом отслужит пусть. Я сказал!
  - Б..! Ну у вас суды, как... как у нас! П...ц полный! Свидетелей нет, значит виновен! И вообще, они же братья, значит - заинтересованные априори, и не могут быть свидетелями!
  - Странен ты зело. Сколько тебя не знаю, а все дивлюсь глядече. А коли они братья, так что, и слова не имеют? Что ты злобишься?
  - Неверно все это!
  - Глупый ребенок. Твое слово, как дитя-волхва, весит столько, сколько слово трех видаков. Было бы их трое, а не четверо, али Афзал твой был бы рядом, и разговоров бы не было. А так... Не прав ты оказываешься. Тем более, Рысьих бил?
  - Бил. - сознался Максим.
  - Виру заплатить знать должон. Тебе то что? Ты ж не беден. Заплатить пять гривен для тебя - это мелочи.
  - Не такие уж и мелочи! И денег ты моих не считай!
  - А что такого?
  - А то, - буркнул Максим. - Их у меня в кошеле не прибавляется. Неоткуда. Только трачу. А кошель то, не бездонный. Да и просто, обидно!
  - Что тебе обидно?
  - Что оболгали меня.
  - И что ты собираешься делать? - Радульф внимательно посмотрел на своего воспитанника. У Максима от этого взгляда появилось ощущение, что он опять на уроке и должен правильно ответить на заданный учителем вопрос.
  - Я знаю, что! Эй! Вы! Рысьи! Вы ведь знаете, что прав я а не вы. Неужели вы так и будете лгать? Ведь Боги все видят!
  - Охолохни, Максимус. Ты проиграл! Плати виру!
  - Я не согласен! - твердо ответил Максим. И было что-то такое в его тоне, что собирающийся уйти волхв остановился и обернулся к подсудимому.
  - Ты не согласен с приговором, дитя-волхв? - переспросил волхв-судья.
  - Да, волхв-воин. Я не согласен с приговором! И я требую Божьего суда!
  - Твое требование законно. Да будет так. Поединок состоится немедленно. До первой крови, ибо промеж вами нет смертей али руды пролитой. Братья Рысьи. Кого вы назовете своим очистником в поле?
  - Я сам буду сражаться! - проревел старший из братьев.
  - Добро. Тогда - в поле.
   Дорога "в поле" не заняла много времени. Случилось так, что главная "арена", на которой проводились самые важные судебные поединки Святограда и всех росских княжеств сегодня была свободна. Так что как сегодня Максиму предстояло сражаться прямо перед Вечными Спорщиками.
   Историю этой чудесной скульптурной композиции Максим знал уже давно. Ее, как одну из основных достопримечательностей и чудесного доказательства существования Росских Богов, показывали новичкам на обзорной экскурсии, после приема на учебу. К одному из великих князей, Максим не запомнил к какому именно, память на имена у нег была не очень, пришел с претензией один из князей попроще. Дело оказалось непростым. Даже спустя сотни лет оно рассматривается волхвами Даждьбога как пример абсолютного равновесия: оба спорщика были правы. Но князья были молоды, горячи сердцем и головой, спор продолжился криками с оскорблениями, и закончился вполне ожидаемо. Судебным поединком. Оба выставили на бой своих лучших воинов - ведь дело было не столько в личных оскорблениях, сколько в споре государственной важности. Оба воина бились долго, несколько часов, нанесли друг другу по несколько неопасных царапин. Окончательно вымотавшись, в последней попытке достать друг друга, они перешли с фехтования на ближний бой и так и остановились. Не победил никто.
   Боги явили свою волю, очень своеобразно, но весьма и весьма внятно. Поединщики застыли в одной позе. Замерли. Превратились в неподвижные статуи. Навсегда. Но никто из них не умер: любой любопытствующий мог прикоснуться к их телам и ощутить человеческое тепло. Но никто не мог даже поцарапать эти скульптуры - по крепости они не уступали алмазу. Вот такое вот чудо...
   По дороге к арене старший Рысьин улучил момент, когда все волхвы отошли от Максима, и громко прошептал.
  - Ты оскорбил меня, волхв. Ты побил моих братьев. Ты встал не на правую сторону, спася сына мерзавца Нарата. И я тебя накажу!
  - Ну-ну, посмотрим.
  - Если ты думаешь, что бой до первой крови, и страшного ничего в этом нет, то ты ошибаешься.
  - Да ну?
  - Да, да. После того, как я пущу тебе кровь его остановят, конечно. Но ведь с первой кровью ты можешь лишиться скажем руки, или ноги... Я могу распороть тебе живот, что твои потроха выпадут на эти полированные дубовые плашки... Впрочем нет, не плачь сынок раньше времени. Я не буду тебя убивать. Холоп мне пригодиться. Вот только шуйца не нужна тебе боле, по моим мыслям. Простись с ней. Ха-ха-ха...
  Макса передернуло.
   Долгих приготовлений к поединку не было. Оба спорщика сняли всю броню, отложили все оружие кроме единственного, которым собирались биться и разделись по пояс. Волхв тем временем с молитвой по солнцу обошел ристалище, очерчивая свежим осиновым углем большой круг.
  - Готовы?
  - Да, волхв, - ответили оба спорщика.
  - Тогда, то уж богам судите..., - произнес ритуальную фразу волхв, замкнул круг, и схватка началась.
   С первого же удара Максим понял, что этот поединок ему не выиграть. Его удары легко читались и парировались противником, а ударов противника, пока еще легких и несерьезных, удавалось избегать с большим трудом. Куда ему, новичку, тягаться с матерым купцом, который, судя по ухваткам, нередко не только отбивался от чужих татей, ни и сам любил пощупать чужую мошну. Где-нибудь там, где росские законы ему не грозили. Максим проиграть мог сразу же - Рысьий мог уже много раз порезать его до крови. Спасало волхва только то, что во-первых - он был "разогретым", после тренировки, а во вторых - что противник явно хотел выполнить свое обещание. Т.е. - отрубить Максимусу левую руку.
  - Чуешь, дитя, как плачет твоя шуйца? Скоро, скоро ей проститься с тулупом. - Покрикивал Рысьин пугая и поигрывая мечом.
   Никто его в этом не останавливал. В поле уже нет людей, нет яви. Там сама правь, мир богов, и все что там происходит, происходит с их ведома. Но горе тому, кто поведет себя не по Правде. Кара настигнет его незамедлительно...
   Чего дожидался противник Максим понял только тогда, когда стало уже поздно. Еще пред боем братец внимательно посмотрел на небо, оценил куда и как движутся тучи, нашел удобную прореху. И вот теперь, как угодно крутя и вертя Максимом, Рысьин поставил своего противника ровно против солнца.
   Луч солнца неожиданно и со всей силы ударил Максиму прямо в лицо. Соображать пришлось не то что быстро - мгновенно. Не видя, а скорее спинным мозгом предчувствую сильную боль в левой руке, которой через мгновение суждено упасть на землю, Максим рванулся вперед. Полностью раскрывшись и не боясь смертельного удара - лучше быть трупом, чем мучаться оставшуюся жизнь калекой, Максим все свои силы и желания вложил в один неуклюжий удар.
   Что такое чудо? Чудо, это событие, вероятность которого очень мала. Чем меньше вероятность, тем величественнее чудо. Возможно ли найти самородок лесной речке? Можно. А возможно ли найти самородок на людной, асфальтированной, хорошо освещенной и многолюдной площади? Невероятно. Но тоже можно, и это - доброе чудо. Трудно ли заблудиться в лесу? Можно. А трудно ли заблудиться в лесопарке, который со всех сторон окружен дорогами? Невероятно. Но тоже можно и это - чудо. Злое. Можно ли подвернуть ноги и споткнуться, продираясь через бурелом? Да легко! А может ли это произойти на ровной беговой дорожке, да еще так, чтобы неудачно упав свернуть себе шею? Тоже можно. Тогда даже самый дремучий атеист скажет в сердцах "Чудно то как! Видно, Бог прибрал". Может ли луч светила через прореху в тучах попасть во время поединка в лицо противника, который к тому же еще и обращен к тому ликом, и временно ослепить? Легко! А может ли луч этого же солнца через эту же прореху в облаках, попасть в небольшое застекленное оконце под крышей храма? Причем так, чтобы отразившийся солнечный блик попал прямо в глаза второму участнику схватки? Невероятно. Как расценить такое совпадение? Только как волю кого-то высшего...
   Но именно это и произошло. Нет, Рысьин оказался отличным воином и среагировал моментально. Дернулся в сторону, но к своему несчастью, не в ту. Не в противоположную от удара, а прямо под. Впрочем, он и тут не сплоховал, сумев частью сблокировать опасный удар. Но не до конца. Проехав по клинку противника меч Максима достиг желанного тела и распорол тому бок. Неглубоко, взрезав кожу и чуть задев мышцы, но все равно - на священную дубовую поверхность арены упали капли крови.
   - Руда! Боги выказали Правду. - Судивший поединок волхв произнес ритуальную фразу окончания боя. - Братья Рысьи. За навет на дитя-волхва вира с вас Святограду - четыре гривны. Коли не можете заплатить сразу, так холопами отработаете. Я сказал. Все! Суд окончен!
   Ушел судья, увели под стражей Рысьих, разбежались досужие зеваки. На поле остались только Максим и Радульф.
   - Ну как, я молодец? - напрашивался на похвалу Максим.
   - Молодец то молодец. Кривой удар, движения как у беременного ежа.
   - Но я же победил? Причем честно!
   - Победил, победил. Только спорить будешь, что Боги помогли? Нет. Вот и добре. Только ты вот что. Ты подумал, что дальше будет?
   - А что? Боги свое слово сказали. Я невиновен. Они - наоборот.
   - Боги сказали свое слово ясно. Но Рысьи - осерчали. Теперь им, пока они гривен не соберут, в полоне томиться, и холопами быть. Второй раз их, как это ты говоришь, "опускаешь". И терпеть обиды они не будут...
   - И что они сделают?
   - Теперь честного боя не будет. Скорее, подстерегут тебя где-нибудь на дороге. Или людишек лихих, до шалых денег охочих, натравят. От стрелы из леса, или болта самострела, или от ножа в толчее базарной, тебя не укрыться.
   - И боги не покарают их? - понимающе усмехнулся Максим, на что Радульф совершенно серьезно, не приняв шутки, ответил.
   - Ты так и не понял главного, хоть и проучился у нас пять лет. Мы никого не заставляем, никого не принуждаем. И Боги наши не держат нас в рабстве. Свободные мы. Свободны делать добро, свободны творить зло. Но свобода - тяжкая ноша. Все твои поступки - только твои. И ответ за них - тоже только твой. Ты не никогда сможешь сказать, сделав зло какое - "так велели мне Боги".
   - И что мне теперь делать? - подумав спросил Максим.
   - Я думаю, тебе стоит отправиться в путешествие. Я не хотел тебя отпускать, но теперь уж придется. Зовет тебя к себе князь Лихомир. К нему и езжай. Да поскорее - пока дороги еще проходимы. Видится мне, дальняя тебе суждена дорога. Ну все, ступай, да помогут тебе Боги.
   Не было принято у россов долго рассусоливать в таких важных делах. Не прошло и дня, как Максим быстренько собрал свои вещички, оседлал любимого по вечерним прогулкам коня, которого пришлось теперь купить, и отправился в путь.
   В Киев.
  
   Глава 38.
  
  - Ну и учудил ты, нечего сказать, - такими словами встретил Максима в своем кабинете великий князь Лихомир. Его отец недавно отправился за реку Смородину, оставив своему сыну непростое наследство. - Вечно ты встреваешь...
  - Здравствовать тебе, княже, - поклонился Максим так, как его учили в Святограде.
  - Ха. Гляжу, поднабрался ты манер. Уже не такой неотесанный чурбан. Ну так что, не передумал еще? Пойдешь ко мне в холопы? Не обижу...
  - Нет, княже, мне воля дороже...
  - Ну как знаешь. Ладно. Я послал за тобой вот по какому делу.
   Ты наверное знаешь, что в связи с появлением вашим, три года тому назад, мы были вынуждены собрать силы со всех сторон, а в охрану поставить новиков и стариков. Слава богам нашим, но не решились тогда напасть ни ромеи, тот легион не в счет, ни Итиль, ни катайцы, ни ганзецы. Только ордынцы напали, да и то, не очень сильно потрепали наши границы. Многие в той битве с вами погибли, и ослабели границы. Пройдет время, вырастут новые воины, и все по-доброму опять станет... Но не сподобили боги. Совсем недавно, в начале лета, бей города Сарай-Бату, а это столица уезда и крупный торговый город на реке, при поддержке местных ханов и старейшин племен вторгся в мое княжество и разорил несколько волостей. Пока я с войском шел тому на встречу, он успел убежать на территорию Орды. Последовать за ним я не смог, на границу были спешно стянуты преданные великому хану войска. Улагчи-оглан, великий хан золотой орды, сделал вид, что ничего не знал, и обещал все выяснить. Как это будет - известно. Опять пришлет мне голову какого-то холопа, под видом бея, а вся добыча останется при них.
   Добыча добычей, но он увел в полон почти 20 тысяч мужчин, женщин и детей, и втрое больше убил. Убитых не вернуть, а вот угнанных... Будет тебе моя воля. Езжай в Ургенч к Улагчи-оглану, Великому хану, и выдерни оттуда моих смердов!
  - Но как? - сказать, что от такого приказа Максим опешил, это сильно приуменьшить. - Голыми руками?
  - А сможешь? Нет? Жалко, - грустно рассмеялся княжич. - Я дам тебе ганзейское поручительство. Ты своим оберегом Святограда будешь иметь право подписать там любую сумму, но не больше чем по полгривны за человека. Это и так полностью истощит мою личную казну, а у отца брать зазорно, - тихо закончил Лихомир.
  - Но это не очень большая сумма. Ее может не хватить...
  - Вот поэтому я и посылаю тебя. Ты вон как вывернулся на испытании, боги тебе в Поле благоволили. Может и придумаешь что...
  - Ясно... - задумчиво протянул Максим.
  - Ах да, забыл сказать. Ты же купец, и как всякий купец жадный до денег. Не отпирайся, это явно из тебя лезет. Так вот. Вся та разница, между ценой выкупа и половиной гривны - твоя.
  - Но это и так мало, а еще..., - начал было возмущаться Максим, но княжич резко его перебил и закончил.
  - Вот и придумай что. Перед отъездом я дам тебе серебрянную тамгу, это для путешествия по княжеству, и посольский фирман - это для великого хана. А пока, ступай. - закончил Лихомир. - Ах да, спроси на дворе десятника Глеба. Он из козаков, полезен тебе будет.
   Ничего другого, как поклониться и выйти не оставалось. Только во дворе Максим смог выплеснуть все скопившееся раздражение на так удачно подвернувшегося холопа, который чуть не сбил его с ног. "Моего мнения даже никто не спросил! Не говоря уже о том, чтобы согласовать свои приказы с моим желанием. Б..!" Проматерившись, парень пошел в отведенную ему комнату. Думать.
   Занимался он этим делом всю дорогу, смачивая извилины любимым местными жителями самогоном, который ничуть не уступал по качеству виски, бутылку которого давным-давно, в другом мире, они как-то распили с друзьями в клубе, обмывая покупку машины. Додумался он до того, что однажды проснулся уже в седле, а не в кровати. По словам своего эскорта, десятка воинов из личной дружины Лихомира, он поздно вечером, или скорее рано по утру выскочил из-за стола во двор, вскочил на лошадь и помчался вперед по дороге. Судя по тому, что ничего в памяти у Максима не отложилось, первый звонок о перепитии прозвучал.
   Остаток дороги прошел в трезвости и выслушивании заунывных на взгляд Максима песен сопровождающих его козаков. От нечего делать он даже иногда вслушивал и коментировалнекоторые слова. Делал это он, конечно же, про себя, на это его соображения хватало, ибо некоторые коментарии козаки вбили бы ему назад в глотку вместе с зубами, не считаясь со статусом посла.
   Шли мы сотней своей вдоль реки неспеша.
   Шли мы сотней своей вдоль реки неспеша.
   Кровью полон закат.
   Думу думаю.
   Окружил кочевник нас тьмою темною.
   Окружил кочевник нас тьмою темною...
   "А не чего думать! Солдат это только во вред. Глядишь, "о п..е не задумался" бы, так и не попали бы в ловушку. Надо же быть такими лохами, чтобы прозевать засаду в тысячу тысяч?"
   ...Звон клинка, треск копья, стон братка казака
   Воля волюшка моя,
   Да родна-река.
   Да арканом тугим
   Я был сброшен с коня.
   Ой, да саблей кривой
   Полосонули меня.
   "Ха ха ха! Нафига ценный материал, да саблей портить? Раб, это полезное имущество"
   Руки спутали мне
   Сыромятным ремнем.
   Привязали к сосне
   Да запалили огнем.
   "Ха ха ха опять! Если уж саблей полоснули, то что там жечь?"
   Растревожен мой конь
   Да под злым седоком
   Тятька мне завещал
   Вольным быть казаком
   Дабы волком бежать
   Ой ли птицей лететь...
   "Прям как в анекдоте! "Там за конопляным полем будет говорящая река". Нечего перебирать дозу!"
   Чем в неволе дрожать
   Да лучше гордым сгореть!
   Чем в неволе дрожать
   Да лучше гордым сгореть!3
   "Ну ну. Идиоты. Жизнь - она дается раз, и прожить ее надо как можно дольше и лучше. А тут какая-то гордость... Вот они, пережитки родоплеменного и феодального строя. Современный и успешный человек себя всякой такой бредятиной не утруждает..."
   Хорошо что вскоре была пересечена граница, и мучения Максимова слуха прекратились.
   Первое, что отметил Максим на этой стороне, помимо своеобразной архитектуры, это изменившиеся люди. В первом же поселке, где они решили остановиться на ночлег, все жители при приближении всадников прятались по домам, захлопывали двери и ставни, а те, что не успевали - становились на колени вдоль дороги и утыкались лицом в землю. Воины на пограничной заставе, трактирщик, который увидел в руках Максима тамгу, да и вообще все старались побыстрее склониться в глубоком поклоне, в отличие от своих независимых северных соседей. Восточная вежливость и уважение, как его и расписывал Афзал, пришлось Максиму по нраву.
  - О бей! - ползал на карачиках трактирщик и не поднимая головы старался обнять ноги Максима. - Какая честь для меня, недостойного праха под твоими ногами, появление господина на моем постоялом дворе. Дозволь моим дочерям обмыть твои усталые ноги...
  - Что? - приятно удивился такому приему Максим.
  - Не гневайся! - с глухим звуком голова хозяина ударилась об утоптанный земляной пол. - Как я моя пустая голова могла подумать, что эти рожденные в грязи худые ослицы могут прикоснуться к тебе? Конечно, прикажи и я пошлю в небесный Ургенч или могучий Сарай-Бату за лучшими наложницами, которые смогут утолить твой взор своим танцем, твой слух своей игрой и пением, а твою мужественность - своим искусным телом... Все что ты пожелаешь, все будет тебе преподнесено...
  - Хватит. Замолчи. - прервал разглагольствования духанщика Глеб. - Нам нужна комната на ночь. Завтра мы уедем дальше.
  - Да, бей.
  - Лучшие комнаты! И на счет дочерей, я думаю, что смогу вынести их вид, - не обращая внимая на нахмурившегося Глеба Максим закончил. - Пришли их ко мне.
  - Да господин.
   Комната на втором этаже местного трактира явно была местным люксом и оказалась весьма неплохой. Задрапированные тканями стены, витражное окно, широкая кровать, по которой в искусном беспорядке были разбросаны разноцветные подушки. Как старшего, его поселили отдельно, а охранники заняли две комнаты по соседству - не такие роскошные, зато рядом с хранимым.
   Максим в сопровождении постоянно кланяющегося духанщика зашел в комнату, оглядел ее и признал пригодной. Хозяин испарился, а Бубнов подошел к окну, открыл его, равнодушно осмотрел двор и стал раздеваться. После этого раскинулся на подушках, давая отдых усталому телу. Минут через пятнадцать, он уже начал задремывать, в дверь тихо поскреблись.
  - Войдите, - сказал очнувшийся Максим и на всякий случай подтянул поближе пояс с ножом.
   Низенькие двери распахнулись и в комнату кланяясь вошли две девушки. Максим от их вида сразу же проснулся. Если это были обещанные духанщиком дочери, то он зря прибеднялся. Обе стройные, с тонкой талией и высокой грудью, были одеты "по погоде" - в полупрозрачные шаровары, не столько скрывающие тело, сколько дразнящие воображение и подчеркивающие прелести. Роль верхней детали туалета выполняли стилизованные под кольчугу узкие ленточки, а лица были прикрыты газовыми шарфами. Судя по тому, что брови и губы были подведены, а в комнате с их появлением появился запах благовоний, те пятнадцать минут они использовали с пользой, наводя максимальный марафет.
  - Бей, мы пришли помочь тебе совершить омовение после дороги, - сказала девушка, чуть повыше ростом и стоявшая слева.
  - Мы здесь, помочь не устать, - сказала вторая, владеющая росским похуже, но таким голосом...
   Так и пошло. Портящаяся погода, к зиме дело шло, тяжелая дорога, скрашивались отличным отдыхом в постоялых дворах. Впрочем, вскоре Максим перестал пользоваться "эскорт услугами", ограничиваясь вечерним массажем. Дорога выматывала так, что сил на развлечения не оставалось.
   Быстро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Впрочем, все в этом мире рано или поздно кончается. Кончилась и дорога. Спустя три месяца, если счет вести от судебного поединка, Максим в сопровождении десятки воинов въехал в ворота Ургенча.
   Как не парадоксально, на въезде в город пошлина, как в большинстве других средневековых городов, не взималась. "Ургенч - Центр мира! Любой, даже последний нищий может увидеть его бесплатно, самый красивый город на земле!".
   В чем-то это было правдой. Город поражал ажурной архитектурой, множеством позолоты и лазури. Через широкую, протекающую через город полноводную реку, было перекинуто несколько монументальных высоких мостов, не мешавших судоходству. Жители были сыты и богато одеты, совсем не было видно попрошаек и калек. Канализация, парки... Широкие улицы патрулировались с иголочки обмундированной стражей. Золотой век да и только. Лубочная картинка.
   Максим вселился в соответствующий его статусу постоялый двор, куда его проводила/отконвоировала стража и стал интересоваться на счет аудиенции. Как и ожидалось, никто его с распростертыми объятьями тут не ждал. Вручив свои верительные грамоты одному из младших визирей во дворце, это что-то типа замминистра, посол вернулся в гостиницу и стал ждать ответа. Вот только свободное время стоило потратить с пользой.
  - Что ж. Пока ждем надо подумать, как и чем произвести хорошее впечатление на великого хана. Ваши предложения? - обратился глава посольства к своим сопровождающим.
  - Подарок бы ему подарить, до красивых рабынь он сильно охоч, в народе говорят, - произнес один из воинов.
  - Ну... Может перстень какой золотой... - предложил другой.
  - А что мы можем себе позволить? - спросил Максим.
  - Ты боярин, тебе и решать, - зарезал на корню все предложения Глеб. Видимо, его порядком достали выкидоны молодого волхва.
  - Так ведь княжич не выдал мне никаких денег на подарки!
  - Так он ведь наказ тебе выдал?
  - Выдал.
  - Грамоту посольскую и даже личное свое поручительство дал?
  - Дал.
  - Так чего еще тебе надобно? Остальное - это твоя вира уже.
  - Блин. Я что, должен на свои деньги дарить подарки? - разозлился Максим.
  - А то нет? - удивился в ответ Глеб. - Хочешь раз получить награду княжью, работай.
   Подобрав итоги Максим понял, что для подарка избалованному дарами Великому Хану, ему не хватит никаких гривен. Реши он даже сложить свои сбережения с поручительством князя, все едино не хватит. Поэтому, требовалось что-то выдумать. Единственное, что пришло Максиму в голову, это одеться согласно местным обычаям, чтобы подчеркнуть свое уважение к хозяевам. Что-то такое еще и Афзал говорил...
   Сказано - сделано. Десять дней Максим провел на местном богатейшем базаре, одеваясь во все самое-самое. Неожиданно молодой волхв обнаружил в себе некую жилку записного модника, поэтому одеться оказалось непросто. Продавцы, видя богатого покупателя, тащили ему все самое дорогое и яркое, и вскоре Максим стал напоминать рождественскую елку. Многие фасоны приводили его в трепет, а рассказываемые продавцами поучительные истории, для чего и почему делался именно такой стежок или разрез, вызывали у него уважение к богатой и древней культуре востока. И зависть. Максим даже как-то сказал с легким укором Глебу: "Это тебе не росская рубашка до пят, и не шуба! Тут думать, и как пошить, и как одеть надо! Это россам не дано. Не с вашими кривыми руками этим заниматься!"
   Глеб промолчал.
   Где-то в конце груденя4, их навестил гонец из дворца хана и сообщил, что прием состоится через три дня. Это время Максим провел в метаниях по постоялому двору, в боязни, что все сорвется. Не сорвалось, и на четвертые сутки делегацию россов провели во дворец Великого Хана.
   Тронный зал поражал своим великолепием. Стены были отделаны покрытыми искусной резьбой панелями из слоновой кости, золото, росписи драгоценными красками на военные, религиозные и эротические темы, шелковые драпировки, мелкая резьба по камню - все это создавало неповторимый, тот самый "восточный", колорит. В центре зала на высоком помосте, развалясь на подушках и покуривая кальян возлежал Улагчи-оглан, сын Бату-огула из рода Борджигинов, великий даругачи Улуса Джучи. За спиной у него сидели на ногах его ближайшие, доверенные советчики, еще дальше и по периметру зала в отделанных драгоценностями доспехах и вооруженные богато украшенными, но от этого не менее смертоносными булатными саблями стояла охрана.
   На полу, выложенном полудрагоценными камнями, искусной мозаикой были сделаны специальный отметки, показывающие придел того, куда мог зайти проситель. Мозаика наглядно показывала, к кому какая граница относится - самые близкие от входа картинки показывали трудящихся на плантациях рабов, дальше были изображены ремесленики, потом шли воины, еще ближе - разодетые в богатые одежды купцы и сановники, и ближе всех к хану сложная картинка описывала, судя по всему, родственников. Вокруг же самого хана была только чистая лазурь - символ того, что он в руках Всеотца. "Ходок, просто заступивший за положенную ему границу ногой, этой самой ноги и лишался. Если после этого он падал вперед, то его тело разрубают строго по разделительной линии, пока правило не будет соблюдено. Так что осторожнее будь.", советовал ему Глеб перед посещением, а в зале кивнул на оголенные алебардоподобное оружие охраны.
   Сам Улугачи-оглан был еще молод, на вид лет тридцать, хотя тут Максим мог легко ошибиться - у восточных людей возраст отражался на внешности непонятно для простого человека. Только опытный, много общавшийся, мог его с точностью определить. Максим таким человеком не был, так что великому хану могло быть и двадцать, и шестьдесят лет, тем более с такого расстояния - ведь послов ближе второго круга к своему господину стража не подпускала.
   Наконец, предыдущий проситель склонившись и пятившись освободил место, и Максим вышел вперед. Один, как и положено по протоколу.
  
   Этот росс, одетый в ордынскую одежду, был настолько похож на попугая, что не очень хорошее настроение Улугачи-оглана немедленно стало очень хорошим. Одежда, дорогая, но подобранная без вкуса, сидела на нем, как на корове седло. Многие знаки были не на своих местах, перечеркивались другими, и вместе создавали этакую салатную картину. К примеру, яркий пояс младшего постельничего, явно взятый ради богатой вязи слова "Покоряюсь", которую необразованный росс принял за узор, перечеркивался подвязкой старшего помощника младшего ханского конюха. Это и другое, все вместе рисовало такую смешную картину, что в первый момент великий хан даже подумал, что киевский князь решил его оскорбить и послал к нему в качестве посла скомороха. Но серьезный вид и речь посла все таки говорили о другом.
  - Что желает передать мне мой младший брат?
  - Великий Князь Киевский Лихомир шлет вам пожелания здоровья и долгого царствования, и просит освободить захваченных россов.
   Шептавшиеся придворные замолкли. Посол хамил. По правилам следовало еще долго растекаться в пожеланиях и восхвалениях, дарить подарки, а только потом переходить к цели визита и просьбам. А тут без подарков - и сразу к делу. То, что сделал росс эту ошибку по неведению, ничего не меняло - и за меньшее, бывало, голова с плеч скатывалась. Впрочем, настроение Улугачи-оглана было настолько безоблачным, что росс был прощен.
  - Хм. На сколько я знаю, у нас не бывает войн с данниками. Пока они дань платят.
  - Да, господин, - склонился посол.
  - Но. Может это станичники какие были? Али бандиты?
  - Может быть, господин. Вам лучше знать, - опять поклонился посол с ромейским именем Максимус.
   Хан даже подумал, что может легко прочитать все мысли посла по его лицу и напряженной фигуре. "...Лезть в бутылку здесь не стоит. Я это чувствую спинным мозгом. Хоть противник сейчас добр и ласков, а Улугачи-оглан, правитель Золотой Орды является ни кем иным, как врагом, опасность витает в воздухе. И действовать надо как на минном поле. Любое неосторожное действие может привести к ситуации, описываемой в самой нелюбимой саперами поговорке. Это та, которая: "Одна нога здесь, другая там". Была, кстати сказать, в золотой орде такая казнь - конями разрывали. Так что приходиться со всем соглашаться, чтобы головы не лишиться, хотя уж что-что, а то, что женщины и дети, угнанные в рабство татями и разбойниками не были, сомнений не вызывает. Но надо соглашаться..."
   Соглашательство посла россов пришлось хану по нраву.
   - Ты мне нравишься, росс. Раз ты не отрицаешь, как предыдущие послы, что взятые в полон были татями, то я так уж и быть, проявлю милость. Отправляйся в Сарай-Бату. Я разрешаю тебе выкупить у бекляре-бека росский полон. Но поторопись, - зевнул хан, показывая послу, что утомился, - у нас разбойников казнят быстро.
  - Благодарю тебя за доброту и милость, Великий хан, - склонился посол, и, пятясь, вышел.
  Стоило россу уйти, как сын Бату-Огула услышал вопрос.
  - Господин, почему вы не приказали казнить этого нахального росса? - склонился к уху лежащего великого хана Азхар - один из вазирев и любимчик великого дуругачи.
  - Ты глуп, мой вазирь. Погляди! Именно такими и должны быть россы. Рабская покорность, тупое согласие со всеми словами господина, безоропотоное исполнение любых приказов. Зачем убивать таких россов? Наоборот - пусть живет, плодиться, и детей своих учит, как жить. Убивать надо других... А такие - пусть живут. Рабы нам всегда были и будут нужны.
  - Выша мудрость безгранична, господин, - приклонил колени великий вазирь.
  - Все, пошел вон.
  
   Лично Максима результат переговоров вполне устраивал. И то, что он мимолетно похерил труды многих поколений дипломатов, создав прецедент официального признания грабежа совершенно законным действием, его совершенно не заботило. Да и не понял он всего подтекста произошедшего. Переодевшись попроще и потеплее - все же купленная одежда была весьма и весьма дорогой, но холодной, он погнал свой небольшой отряд в Сарай-Бату. Прошло всего немного дней, как очередная дорога закончилась. В середине студня Максимус уже спорил о величине въездной пошлины со стражниками на воротах славного города Сарай-Бату.
   Ворота, как и остальные оборонительные сооружения столицы уезда внушали уважение даже далекому от военного Максимусу. Укрепления строили по личному приказу самого Азата. Тот купил или украл лучших мастеров со всех концов света: чертежи рисовали ромеи, как великие мастера в точной науке фортификации. Мосты через полноводную, но лениво текущую речку Бату наводили ганзейцы. Камень обрабатывали под надзором наемных строителей из Та-Кемет, признанных гениев в строительстве. Защитные механизмы создавали купленные катайцы. Железо для ворот варили полоняне-россы. Говорят, в тайне ото всех, Азат даже нанимал краснокожих, для размещения мест установки крепостных самопалов. А строили стены и башни, мосты и дома рабы со всей ойкумены.
   Город вышел на загляденье, обширный, свободный и хорошо защищенный, но обошелся в дикую по любым временам сумму, которая надолго обратила весь уезд в самый бедный изо всех приграничных. Впрочем, потомкам не за что было клясть родоначальника династии.
   Уже дети Азата отлично, на своей шкуре, прочувствовали, что экономить на обороне не следует никогда. Ромейские легионы, дошедшие до Сарай-Бату, не смогли взять приступом построенную по их чертежам крепость.
   Позже, во время смуты, в Сарай-Бату отсиделся чуть не свергнутый младшим братом Великий Хан. Город тогда легко выдержал тринадцать месяцев осады и штурмов, приковывая к себе половину Ордынской Армии, пока великий Хан втайне собирал вторую половину. За это, а так же за верность и преданность, удержавшийся на престоле Великий Хан пожаловал Сарай-Бату в вечное владение роду Азата, а так же младшую сестру в жены.
   Потом иногда тревожили набегами козаки, на стругах спускаясь по реке, но тоже безрезультатно. Город оказался неприступен. Чудовищно толстые стены (никакого дерева даже в перекрытиях и лестницах, только вечный камень), с несколькими рядами крытых бойниц, мощные башни, десять! рядов цепей и опускающиеся колоссального размера решетки, преграждающих путь через город по реке - неисчерпаемому источнику дохода, а также питьевой воды в случае осады, все это вскоре стало эталоном крепостного строительства. Взять такой город без пороховой осадной артиллерии можно было только с потерями один к ста, а гарнизон защитников был не меньше пяти десяти тысяч человек. Посчитать требуемые миллионы солдат очень легко. Даже столица Улуса Джучи имела не такие мощные укрепления, впрочем, тому были иные, политические причины.
   История Азата также очень и очень любопытна. Еще пятьсот лет назад предок и основатель теперешней династии, появился в орде тихо и незаметно. Кому интересен еще один молодой полуголый нищий? Да никому. Это потом приданья стали говорить, что пришел он с изнанки мира, где Всеотец и ифриты наделили его нечеловеческой силой и мудростью. Максим при этом только криво улыбнулся. Ему-то было на сто процентов ясно, как и откуда появился этот пресловутый чужемирец. За свою долгую жизнь Азат смог подняться от простого рядового воина до хана, тысячника ордынского войска, а потом и до темника - то есть командира 10 000 воинов, тумена. Это было невероятно для человека, которого не тянет вверх хотя бы самый захудалый род.
   Великий хан вполне естественно опасался молодого популярного выскочки. Того следовали либо убрать, что было невозможно, либо отвлечь чем-либо, чтобы он и не думал оценивающею смотреть вверх. Получив за заслуги во владение захудалый Сарай-Бату, Азат во главе преданной лично ему тысячи неожиданным штурмом взял слабо укрепленный город, правителя которого Великий Хан "забыл" предупредить о смене власти. Вырезав, дабы обезопасить себя в будущем, до 12 колена род этого невезучего правителя, Азат затеял великую стройку и походы по окрестным государствам, чтобы на эту самую стройку добыть средств (война с ромеями и была отмщением за такие походы).
   Максим успел вволю подивиться и поужасаться циклопическим сооружениям крепости Сарай-Бату. В охотку погулял и по богатейшему базару. Торговли всем - сукном, тканями и льняным холстом, булатным оружием, ювелирными изделиями, драгоценными камнями, пряностями, мехами, кожей, медом, воском, солью, зерном, рыбой, оливковым маслом и, конечно же, рабами. Времени на это было у Максима достаточно. Ведь как обычно, по старой доброй ордынской традиции, сразу же по приезде к большому боссу посла не пустили. "Чай не дикие лесные россы, к князю кто угодно проситься может, чай цивилизация. Уважать надо чужую культуру и традиции." - объяснял кипящему Глебу Максимус.
   Один раз его уже почти было отвели к бекляре-беку, но что-то сорвалось. Максимус только зря прождал пару часов в предбаннике дворца, равнодушно наблюдая как во дворе со всей дури колошматят каких-то закованных, словно мечта садомазохиста, бедолаг. Вопили, кстати, в большинстве своем по-росски.
   - Какой необычный росс. С ним надо познакомиться поближе. Скажи Лейсян, чтобы хорошенько приготовилась. Мне понадобиться все ее мастерство. - Сказал оставшийся незамеченным никем наблюдатель своему слуге. И осторожно задвинул на место закамуфлированную под камень узенькую заслонку, прикрывающую тайный глазок.
   - Будет сделано, господин. - Ответили ему тихим шепотом, на все том же ордынском языке.
   Прием состоялся на следующий день после "ложного вызова". Кстати, в качестве извинения за случившуюся накладку их делегацию переселили из гостиницы в роскошный дворец, набитый готовой любым способом услужить важным господам прислугой.
   Фаяз ибн Сатар ибн Халид ибн Таиз ибн Бакр ибн Габбас ибн Бавак ибн Джаффа ибн Сабир ибн Замир ибн Разиль ибн Булат ибн Азат, 13 правитель Сарай-Бату из династии Азатов принял росского посла во второй половине дня. Самое время для долгих и степенных разговоров. Лучи солнца уже не так жарят, хотя какой жар в декабре месяце. Камни приятно отдают тепло, ветерок колышет степные травы, природа навевает на плавные и неторопливые размышления о вечном. Самое время для серьезных разговоров серьезных людей.
  - Да будут твои дни долгими и полными счастья, Фаяз ибн Сатар ибн Халид ибн Таиз ибн Бакр ибн Габбас ибн Бавак ибн Джаффа ибн Сабир ибн Замир ибн Разиль ибн Булат ибн Азат! - по-росски поприветствовал хозяина Максимус. "Фу! Вроде ничего не напутал, наизусть учил. Блин, ну и имечко!"
  - И тебе здравствовать, Максимус росс. Зачем ты хотел меня видеть?
  - С разрешения великого Улагчи-оглана я пришел купить у тебя рабов. Из числа росского полона.
  - Хм... Ну если с разрешения Великого Хана, да продлит Всеотец его славные годы... И почем ты хочешь купить рабов?
  - По пол... Нет. По четверть гривны за человека.
  - О! Значит ты согласен заплатить 10 тысяч гривен...
  - Ну не десять. Семь с половиной может быть... - быстро предложил поторговаться Максим. О себе главное не следует забывать. Как там, в пословице? "Раньше думай о Родине, а вперед о себе."
  - И ты привез с собой такую сумму?
  - Да. Не золотом. Поручительством ганзейского банка.
  - Счастлив великий князь Киевский, кой у него такие холопы. Коим бесстрашно можно доверить целое состояние.
  - Я не холоп!
  - Ну коль ему служишь, знать холоп!
  - Я не... - начал было Максим, но тут до него дошел смысл второй половины сказанного беком.
   Такая мысль ему в голову еще не приходила. Кинуть князя. Ведь 10 тысяч гривен - это огромная сумма. И не приходила она не из-за честности, ведь все в мире имеет свою цену. В том числе и честь, и верность, и любовь. Все. И вполне возможно, 10 тысяч - это как раз такая цена. Просто сказалась инерция мышления. Если бы это было на Земле, и ему предложили, к примеру, лимон зелени, то можно было подумать. А здесь? Здесь Максим просто не представлял, куда можно было потратить такую сумму. Купить княжество - мало. А на остальное - много. Столько за всю жизнь не выпить, не съесть и не перетрахать. Но если и забрать, то что делать с эскортом? Как они на это посмотрят?
  - Коли у моего доброго гостя проблемы, я могу ему помочь. - Бей легко читал мысли посла по его лицу. Все же не дипломат Максим, и никогда им не был.
  - Хм... Я не уверен...
  - Ну как знаешь. Ты же понимаешь, что за такие чешуйки я не продам и одноного старика. Изволь платить нормальную цену - по 5-10 гривен за мужа, 5 - за жену, дети, кроме самых сладеньких, идут по 3-5... Но это за простых холопов. Мастера, волхвы, воины и прочие стоят в два-три раза дороже.
  - Но...
  - Я понимаю, что таких денег у тебя нет. Впрочем, не стоит сразу же отказываться. А пока, - бек хлопнул в ладоши. Появившиеся слуги моментально застелили пол дорогим ковром, набросали подушек, чтобы можно было прилечь, накрыли рядом богатый стол, то есть не стол, а тоже ковер. Бей продолжил: - А сейчас, откушай чем богат мой дом. Голодное брюхо не способно на мудрые решения.
   Пока Максим неторопливо кушал, он не был сильно голоден, но не уважить хозяина было нельзя, Фаяз развлекал его веселыми и удивительными рассказами. Видя, что гость насытился, ибн Сатар в очередной раз хлопнул в ладоши. Ковер быстро прибрали, оставив только вино, и в помещение вбежали музыканты.
  - Моя дочь, прослышав что у нас гостит посол россов, решила танцевать для тебя. Вот, моя дочь Лейсян.
   В зал вошла девушка, с ног до головы закутанная в непрозрачное покрывало, и присела на ковер рядом со своим отцом. Только Максим посмеялся про себя, что дочка такая страшная, что ей приходит ходить в робе, как та плавно встала и скинула с себя темные одежды, оставшись в очень скромном (по прикрываемой площади) купальнике из золоченой кольчуги, иначе и не скажешь, и легком полупрозрачном шарфе.
   Девушка была красива. Даже не так: девушка была обворожительна. Нет, и не так тоже. Девушка была просто ослепительно красива. Черные, как южная безлунная ночь, волосы были заплетены в несколько толстых кос и богато украшены различными драгоценностями. Лицо, маняще полускрытое легким газовым шарфом, было самых классических черт и насыщенно чисто восточной привлекательностью. Одни глаза, как темные омуты, в которых можно было пропасть без остатка в единый миг, чего стоили.
   От лица невозможно было бы оторвать глаз если бы не все остальное. Тело, прикрытое более скупо, чем лицо было просто невероятной красоты. Бархатная смуглая кожа, тяжелые, налитые молодостью, полушарья грудей, плоский ровный живот, тончайшая талия и крутые широкие бедра. Девушка с такими формами могла бы даже показаться гротескной, если бы все ее не сложение на было таким гармоничными. В каждой черточке ее лица, в каждом изгибе ее тела чувствовалось влияние многолетнего естественного отбора, когда правители брали в жен только самых красивых женщин. Любой современный Максиму модный журнал отдал бы всех своих моделей ради одной фотографии этой гурии.
   Даже просто сидящая Лейсян была прелестна, но когда заиграла тягучая восточная музыка и девушка задвигалась... Максим ощутил как рот непроизвольно наполнился слюной, а в чересла ударила тяжелая волна крови. Несколько минут Максим чувствовал себя так, как будто уже попал в рай.
   Танец закончился, но придти в себя Максим уже не мог. Увиденное только что отличалось от картонной немецкой порнухи или целулоидного стрипциза в дешовом кабаке, как солнце и луна. Бекляре-бек что-то говорил, Максим согласно кивал. Что-то предложил, Максим кивал, кудато-то повел по коридору, максим все продолжал обалдело кивать. Точнее, по коридору шли не ордынский бек, его дочь и росский посол, а скорее бек и дама с собачкой. Максим ничего не видел, ничего не слышал и ничего не воспринимал. Сейчас он был выключен из реальности, и для него весь мир был сконцентрирован на соблазнительном покачивании полуприкрытых прелестей красавицы Лейсян. В таком состоянии он пришел в роскошный сад за дворцом, в таком состоянии он слушал предложения хозяина, в таком состоянии он смотрел что ему показывают. Ничего кроме соблазнительных полушарий он перед собой не видел.
   Идиллия кончилась резко и очень неприятно.
  - Ты же росс! Волхв! Как же так! Ааа! - услышал посол и очнулся.
  И осознал, что именно твориться перед его глазами.
   Перед ним, прибитая гвоздями к косому деревянному кресту, корчилась девушка. На ее совсем еще молодом, миловидном лице застыла боль и смертельный ужас. Волосы, несмотря на молодость были совсем седые. Максим опустил глаза с лица чуть ниже, и его чуть не вырвало. С огромным трудом, он смог удержать свой желудок при себе. На девушке совсем не было... кожи. Все ее тело представляло собой одну огромную рану, медленно кровоточащую уже редкими каплями крови. Между остатками выжженных грудей, как насмешка над росскими Богами болтался амулет-ярило. При очередной судороге он чуть повернулся, и Максимус автоматически расшифровал его: воин-Мары, волхв-отрок Светана.
   Впрочем, долго рассматривать девушку Фаяз не дал. Закончив очередную пытку, он взял у слуги нож и равнодушно перерезал Светане горло.
   Максим вздрогнул.
   Казалось предсмертный взгляд серо-голубых семнадцатилетней старухи как копье пронзил Максима насквозь. Что-то чистое и доброе на миг легонько коснулось его души и ушло. Только он стал совсем другим человеком. Перед глазами парня, как перед смертью, мгновенно пронеслась вся его жизнь. Причем пролетела, акцентируясь на всех тех мерзостях, что он совершил или думал совершить. Душа молодого волхва корчилась и билась, очищаясь от всей той собственной и привнесенной мерзости, и процесс этот был далек от удовольствия. Максим лучше бы поменялся со Светаной местами, чем терпеть такой насыщенности душевную боль. Для парня прошла вечность, прежде чем насыщенность чувств стала чуть поменьше, хотя в яви не прошло и двух секунд.
   Фаяз ибн Сатар, протирая нож поданной слугой тряпочкой, продолжал при этом свои разъяснения и экономические предложения.
  - Вот таких рабов, непокорных, у меня уже почти нет...
   Максим оглянулся. Таких косых, "андреевских" крестов в саду стояло немало, и большинство из них не пустовало. Пытки были одной из маленьких слабостей приветливого хозяина Сарай-Бату, с которыми Максим вечность назад, минут пять назад, так легко и политкорректно соглашался. Видимо, прощальный, посмертный подарок девушки волхва продолжал действовать, так как на миг парень ощутил боль всех убиваемых в этом ухоженном саду.
   - ...Посекли, побили, порезали всех. Кончились. Для начала ты выкупишь стариков и старух. По дорогой цене. А князю скажешь, за молодых и цена больше. Часть гривен себе, часть мне отдашь. Привезешь больше денег, я отдам помоложе. Князь мошну порастрясет - и молодых остаток, что продать не успею заберешь. Можно добрый гешефт сделать... Ты как, согласен?
   Максим не отвечал. Он боялся. Боялся, что если ослабит мышцы челюсти, если хоть на секунду раскроет сейчас рот, то не удержится и вцепится, как волк, зубами в горло этому ордынцу. И будет рвать его зубами, утробно и радостно ворча. И то, что его неминуемо прибьют за это, его совершенно не пугало. Пугало, что это не спасет никого, россы так и будут и дальше мучаться и умирать, только уже от пыток следующего хозяина. Только это и помогло волхву сдержаться. Еще никогда он не чувствовал такой всепоглощающей ненависти.
  - Я подумать должен. А как мы решим...- рот произносил какие-то нужные слова, раздвигались губы в улыбке, горло смеялось, гнулась в поклонах спина, в общем тело автоматически делало все, что нужно, чтобы не выдать замыслов своего хозяина.
  Наконец разговор был закончен, и провожая ибн Сатар решился пошутить.
   - А как заработаешь ты на свой такой же дворец, примешь ли ты меня гостем? Надеюсь угостишь ты меня по хански?
   - Конечно! А как же иначе? - И тут торговая жилка внутри Максима подсказала ему отличное, очень емкое слово: - Сочтемся! - криво ухмыльнувшись проговорил Максим, поклонился и вышел вон.
   После того, как двери за послом закрылись, приторная улыбка исчезла с лица бека. Жестом отослав всех, он повернулся к своей дочери.
  - Ты была великолепна. Даже я еле-еле сдерживался, и сейчас немедленно посещу гарем. Ну так что? Твое мнение, дочь моя?
  Прелестное лицо Лейсян исказила гримаса ненависти.
  - Отец мой, умоляю тебя.
  - Мм?
  - Убей этого росса.
  - Да?
  - Да. Он опасен.
  - Чем же? Вроде ты безотказно лишила его разума, он не видел ничего кроме тебя!
  - Сначала да. Обычный, беспомощный баран, которого держа за яйца можно отвести куда угодно. Но когда ты прирезал ту росскую овцу... Он изменился. Сильно. Он уже не смотрел на меня, не мечтал обо мне, не желал меня. Он думал о чем-то другом! Уже за это можно его убить!
  - И что, из-за твой женской ревности я должен лишиться интересного партнера?
  - Нет. Когда он уходил, я случайно поймала его взгляд. - Лейсян передернулась. - Мне показалось, что все ифриты мира, глядели сквозь его глаза! Он злится. На нас. Он опасен. Его нужно убить!
  - Хм... Наверное я ошибся и зря позабавился с той рабыней. Парень был лишен таких совершенно излишних предрассудков как честь, верность своему роду... Ему это все заменял звон монет. Такие среди россов редки, а я его испортил. Он так равнодушно смотрел на пытки того дня, а сейчас - сломался. Жаль, такой многообещающий мог оказаться партнер. Ну да ладно. Поди к себе, я тобой не доволен. Готовься получше. Чтобы следующий не соскочил.
   Лейсян ушла, а ибн Сатар позвонил в колокольчик. Неприметный человечек тихо зашел в зал и склонился в глубоком поклоне пред своим хозяином. Фаяз жестом подозвал его ближе. Тот подобострастно подскочил к своему господину, наклонился ухом к его губам, выслушал, прижал руки к сердцу и убежал. Никем не услышанные слова были:
   - Мне не понравился этот посол. Коли он не согласится с моим предложением сейчас же, коли уедет, то никуда доехать он не должен. Ведь избавились мы удачно от предыдущих послов? Избавимся и от этого. Послом больше, послом меньше - у россов народу много. Проследи, чтобы все прошло как должно, и подготовь письмо к князю Киевскому. Как обычно: "Глубокая скорбь поглотила меня, когда я узнал о гибели от рук разбойного люда...". Ну ты сам знаешь...
   Максим всего этого не знал. Продолжая так же криво ухмыляться и шипеть "сочтемся" он вышел из крепости. С этой же улыбкой парень сделал знак своей злобно-молчаливой охране следовать за собой. На заезжая в выделенный ему дворец, он покинул Сарай-Бату через северные ворота и только когда стены города скрылись в дымке он остановился, соскочил на землю и стал снимать, даже не снимать - яростно, до красных полос на теле, сдирать с себя драгоценную одежду. Что получалось - разрывал на куски, что не получалось - просто топтал, не глядя на те золотые и серебряные украшения, которыми изобиловало парадное платье. Наконец, облегчив душу этой вспышкой ярости он, как есть, в одной набедренной повязке, вскочил в седло и, пришпорив недовольно всхрапнувшую от такого обращения лошадь, быстро поехал вперед. Через несколько минут его нагнал Глеб, перехватил повод, чуть притормозил скачку и сказал:
  - Не след голышом скакать, ноги все сотрешь до мяса. Да и холодно уже зело.
  - Я лучше как последний мерзавец в ледышку превращусь, чем еще хоть раз одену эту мерзость. Купим одежду. Нашу. Там.
  - Где там?
  - Не здесь. Я здесь ничего не куплю. У нас.
  - Хм, - довольно улыбнулся десятник. Наконец-то совершенно сумасшедшего, по его меркам, спутника проняло и он стал мыслить и говорить правильные вещи. - Долго скакать придется...
  - Ну дай мне чего из своего. У тебя же есть запасное.
  - Добро. В ближайшем поселке Сечи возвертаешь.
  - Сечи?
  - Ну да. Отсюда ближе всего до казацких становищ. Сарай-Сечи - как их называют ордынцы.
  - Сечи... - задумчиво произнес Максим и устремил свой взгляд куда-то вдаль. После чего опять улыбнулся, но уже другой улыбкой. Совсем другой. Уж на сколько Глеб был храбрым и многое повидавшим воином, но даже его передернуло от такой улыбки. В блеске глаз Максима Глебу почудились отблески горящих домов, холодный блеск мечей, пытки и текущая ручьями кровь.
  - Мы едим на Сечь. Но мы вернемся. Скоро наш добродетельный и обходительный хозяин получит мой ответ.
   Даже предвидя ожидающие их всех в скором будущем неприятности Глеб не мог не сдержать улыбки. Князь опять оказался прав, когда говорил, что: "Несмотря на всю дурь, Максимус не безнадежен."
  
  
   Глава 39.
  
   Для бекляре-бека провинции Сарай-Бату Фаяза ибн Сатар ибн Халид ибн Таиз ибн Бакр ибн Габбас ибн Бавак ибн Джаффа ибн Сабир ибн Замир ибн Разиль ибн Булат ибн Азат утро всегда было временем работы. Дела требовали непрерывного догляда, да и портить всякой ерундой благодатные летние вечера, когда дневная жара от раскаленных солнцем камней сменялась прохладным ветерком, несущим в душный город аромат степных трав, совсем не хотелось.
  - А еще, какие новости? - продолжал расспрашивать своего доверенного Фаяз ибн Сатар.
  - Купцы сообщают, что козацкие поселения на много дней пути опустели воинами. Видимо, те зимние слухи, что они собираются походов на закат, на булгар оказались правдивыми. Вот только странно..
  - Что?
  - По донесениям моих шпионов, в поход на булгар они совсем не взяли осадных орудий, только кавалерия...
  - И?
  - Я мыслю, что это ловушка. Они не собираются идти на булгар, а вовсе наоборот.
  - И куда же?
  - На восток, на Итиль. Конечно, саму столицу им не взять. Да они и не собираются. Запрут войска в городах, а селения поменьше - очистят. Рабов, еды, стада, немного злата-серебра возьмут.
  - После возвращения следует отправить купцов в Сарай-Сечь. Пусть, как обычно, выкупят по-дешевке полон. Еще что?
  - Уже на десяток дне опаздывает караван уважаемого Кадима. Он должен посуху был при привести подати за прошлый год с окраинных северных родов.
  - Еще?
  - Прибежал мальчонка из деревни в одном конном полупереходе на юг. Говорят, разбойники, десятка два или три разорили кочевье.
  - Найти их и посадить на толстые колья. Мальчишка пусть смотрит. После, заберешь его к нам.
  - Зачем?
  - Из мальца будет толк. Если уж он сумел выдержать такой путь... Что там у тебя еще? Дальше давай. Еще что важного?
  - Передают, что бекляре-бек южного уезда...
  - Все. Я устал. Остальное потом. Завтра.
  - Тогда больше ничего нет.
  - Ну и хорошо, - рассеянно ответил хозяин.
   Он уже предчувствовал отличный вечер и ночь, которые проведет в компании своего нового приобретения. Молодой смуглокожей рабыни из Та-Кемет. Но, к сожалению, приятным ожиданиям не суждено было сбыться.
  - Господин! Господин! Поднимитесь на стену! - прервал уже заканчивающийся разговор вбежавший в комнату стражник. - Россы!
   Караван какого-то невезучего купца не дошел до города какого-то километра. Куда смотрела приграничная стража, но факт остается фактом. Сейчас этот богатый в прошлом караван был похож на раздираемую падальщиками загнанную добычу. Около двух или трех сотен бедно и разномастно одетых росских воинов сейчас уже быстро паковали в баулы и грузили добычу на заводных лошадей.
   Судя по всему, это был тот самый разбойничий отряд, что гулял вокруг и разорял мелкие кочевья. Видимо небольшая ватажка решила не разбивать себе лбы о непреступные булгарские перевалы, и поискать себе добычу на стороне. Попроще.
   Такая наглость должны быть наказуема. Причем, наказуема жестоко и немедленно. Дабы избежать дальнейшего разграбления подвластной ему территории, ведь это прямой удар по карману наместника, и не вводить в неудовольствие Улагчи-оглана, великого даругачи Улуса Джучи, (с создателем причины для недовольства разговор короткий: либо на кол посадят в следующий его приезд, либо просто пришлют шнурок шелковый - чтобы сам удавился), бей решил дать казакам честный бой. Да какой бой, растереть их в порошок силами столичного гарнизона! Ворота были открыты, и оттуда выкатилась элитная ордынская легкая и тяжелая кавалерия. Блестя на солнце зерцалами куяков, начищенными пластинами бехтерецев, юшманов и кольчуг, трепеща на ветру флажками на копьях и опереньем стрел, конная лава с улюлюканьем рванула на смешавшийся в кучу строй казацкой рати. Сзади, из ворот стали медленно выезжать простые, безбронные и в большинстве своем безоружные воины. Зато с сетями, арканами и телегами - собирать добычу и рабов.
  - Пиши, - сказал Фаяз ибн Сатар, наблюдавший со стены за разворачивающимся сражением, склонившемуся тут же рабу-писцу. Раб взял уже многократно скобленный лист пергамента, обмакнул перо в простые чернила и приготовился внимать и записывать слова господина. Позже, когда господин окончательно определится, на вечном, идущем на вес золота фиолетовом или белом пергаменте, лучшими на свете та-кеметские чернилами летопись будет записана набело. А пока - хватит и такого.
   Была у бекляре-бека еще и такая вот тайная страсть. Он вел подробнейшую летопись всего происходящего, надеясь обрести вечность в памяти грядущих поколений. А еще лучше - и признание современников.
  - Слушаешь меня?
  - Да, господин.
  - Итак. Пиши. Год, месяц, число. О Всеотец! Чем прогневили мы тебя? Ведь жили мы в мире и согласии, и обид не чинили братьям своим северным, хотя и погрязли они в невежестве и дикости. Но призрев доброту и слова данные, клятвы вечные, пришли россы, в подлости своей известной, к стенам города нашего Сарай-Бату. Хм... Если все пройдет удачно, то можно этих наловить, и еще один караван росских рабов, как и в прошлом году, отправить в Рим. Да и великому хану поклониться за защиту... Эй! Ты что пишешь? Это не пиши. Сотри это.
  - Да господин, - писец равнодушно кивнул, взял скребок и счистил последние слова.
  - Была их, тысяча... Ммм?... Нет. Было их пол тьмы - пятьдесят сотен. Грабили и убивали они, угоняли в рабство, пожирали и уничтожали все вокруг как саранча, не зная преград и разума. Но дабы защитить детей своих, жен и храмы наши... Жрецам надо тоже часть добычи отдать, нечего гневить Всеотца. Это тоже не пиши. ...Храмы наши. Открыты были неприступные врата Сарай-Бату. И ринулись на врагов своих храбрые воины наши! Было их всего... Хм... Интересно, а что лучше? Написать что нас было много меньше? Но тогда потомки могут посчитать нас слабыми, раз войско у нас было маленьким... Нет. Лучше так. Исправь - россов была тьма. И было их всего десять сотен против ста сотен росов! Но сражались нукеры так храбро, что убил каждый из этих доблестных воинов по пять мерзких россов, и еще по столько же пленил. Но в доброте своей, не стали мы убивать полоняных врагов своих, долго кормили и веселили их, а на следующий год отпустили их по домам. И плакали они уходя, и клялись они клятвами страшными, что не подымут сабли больше на добродетелей своих. Записал?
  - Да, господин.
  - Перепиши и принеси мне. И ведь самое главное, не словечка не солгал я! Ну почти. И убивать мы полон не будем, и покормим их, каждые четыре дня будем кормить! А уж что-то, а в рабстве они и наплачутся, и сабли больше не поднимут никогда! Ну что они там так долго?
   Неизвестно, знал ли Фаяз ибн Сатар росскую пословицу "не говори гоп, пока не перепрыгнешь", да вообще - нехорошая это примета, праздновать победу раньше времени. Как будто дожидаясь этих слов бекляре-бека, росская кавалерия, до этого медленно удиравшая от резво догонявших их ордынцев резко прыснула влево и вправо. А там, скрытые до этого плотной конной массой, а для верности еще и лежавшие на земле или прятавшиеся до поры до времени в небольшом овраге, встали плотной стеной пешцы. Щиты, длинные копья, тяжелые, почти крепостные арбалеты и сотни луков... И было их на глаз не три сотни разномастно и плохо вооруженных, какой была напавшая ранее толпа, а многие тысячи лучших казацких бойцов, кованных годами, как булатный клинок, непрерывными схватками на границе. Это была не банда, не сбитая наскоро из нескольких куреней ватажка, это было войско, способное повергнуть в прах небольшое государство. И пришли они не смердов да неудачливых купцов на дороге потрясти, а брать приступом Сарай-Бату.
  - Немедленно трубите большой сбор! Подымайте всех, оружайте, и на стены. Где начальник стражи? - кубарем скатившись со стены, начал раздавать приказы ибн Сатар.
  - Он возглавил атаку ваших нукеров, господин.
  - О! Ослиный сын! Надеюсь, он вернется для того, чтобы я смог самолично отрубить ему руки и ноги за такое...
   Громкий грохот, слышный даже через стены, возвестил о том, что шансы на возращение кавалерии и возглавившего ее начальника стражи стали отличаться от нуля на совершенно незаметную величину. Не успев сбросить набранный для атаки разбег, подпираемые задними, передние ряды тяжелой кавалерии во главе с неуемно храбрым командиром влетели в подготовленную ловушку. Смяв пару передних росских шеренг, прижимаемые сзади своими, а с боков - напором своих казацких визави, ордынские кавалеристы попали в очень тяжелое положение. Кавалерия сильна своей скоростью, натиском, рывком и таранным ударом, а стоящая на месте, плотно сжатая своей же массой она просто цель для арбалетов, луков и копий пехоты.
   Большая часть тяжеловооруженных всадников, элиты войска Сарай-Бату, перестала существовать как боевое подразделение за несколько минут. Причем большинство ордынских рыцарей даже не было убито россами. Хорошая броня и воинское мастерство все же что-то да значит, зачастую заменяя смерть ранением. Однако выпасть из седла снесенным ударом дубины, или уклоняясь от копья, или потеряв сознание, и попасть прямо на землю, из которой рос сейчас движущийся лес лошадиных ног, было не многим лучше. Ордынские лошади, разъяренные ранами от летящих со всех сторон стрел, завершали то, что не доделало росское оружие.
   Меньшая часть кавалерии, в основном державшиеся в задних рядах лучники, по большому счету вообще непонятно за чем бросившиеся в бой, успели остановиться и правильно оценить положение дел. Описывалось это положение очень простыми словами, которые большой частью в более поздние века отнесут к пласту "ненормативной лексики". Центр завяз, слева и справа тяжелая и развернувшая легкая росская конница охватывали фланги, стараясь отсечь оторвавшихся от крепости и замкнуть мешок. Удачливые ордынцы приняли верное решение, развернулись и нахлестывая коней бросились назад, под защиту стен... Чтобы через несколько мгновений втиснуться в толпу выезжавших из города вспомогательных сил, которые теперь уже совсем стали не нужны, а наоборот - только мешали спасаться.
   Драгоценные мгновения утекали, как гроши между пальцев у сидящего в кабаке пьяницы. Первому, казалось обезумевшему от битвы, россу, до ворот оставалось уже меньше перестрела, когда испуганный Фаяз ибн Сатар отдал приказ закрыть ворота, обрекая тем самым своих оставшихся за стеной воинов на неминуемую гибель. Ведь в полон, столпившихся под прикрытием лучников, бьющих со стен и башен, воинов не уведешь, а отпускать, то есть увеличивать гарнизон защитников - просто глупо. Разменяв остатки ордынской кавалерии на несколько десятков своих лучников, выбитых из карусели стрельбой со стен, россы отошли.
  
   Зиму Максим провел в трудах, аки пчелка. Сначала ему пришлось спешно и осторожно покинуть Сарай-Бату. Потом, после стычки с неизвестно откуда взявшимися в центре ордынских земель бандитами, продемонстрировавшими в бою слаженность и выучку на уровне ханской гвардии (кто и когда отпускает таких бойцов со службы на сторону?), приходилось уже просто удирать не глядя, причем по самым безлюдным местам. Благо степь - это сухопутное море, и дорог в ней такое же неизведанное число. Если не пользоваться проторенными удобными путями, то легко можно затеряться.
   Приехав на Сичь Максим некоторое время отъедался и поправлялся, в стычке его слегка задело в руку стрелой-срезнем, а также изучал местную специфику. В реальности многое оказалось совсем не таким, как представлялось по рассказам. Максим представлял себе Сичь этаким схроном татей, где неопрятно одетые бандиты только и делают, что пьют, гуляют и дерутся.
   На самом же деле, ничего такого не было. Красивые, пусть и одноэтажные города, опрятно и богато одетые люди. Нигде не пьяных, ни буянов. Поддерживалось это все соответствующими законами. Видимо, учитывая местную специфику, по другому быть и не могло. Законы Сичи были намного более суровыми, чем Росская правда. За все тяжкие преступления существовало только одно наказание - смерть. Такими преступлениями на Сичи считались воровство, смертоубийство козаком козака, побои козаку в нетрезвом состоянии, связь с чужой женщиной, мужеложство, дезертирство, утаивание части добычи и пьянство во время походов. Суд был обычно скор и беспощаден, судьями были козачьи набольшие. За другие, не такие серьезные преступления, наказания были различными. В основном, в том или ином виде порка, кнутами или палками, или какое другое позорное наказание. За отказ вступить в войско, т.е. за кормление не мечом, а плугом, провинившегося с семьей в последнее время изгоняли с Сичи, а раньше - казнили.
   Смертные казни тоже разнились: за убийство козака козаком убийцу клали живым в вырытую яму, а сверху на него опускали гроб с убитым и закапывали. Если же погибший предпочитал огненное погребение, убийцу сжигали заживо вместе с жертвой. Помимо этого популярность у казаков пользовалось забивание у позорного столба камнями и палками, утопление и отрубание головы.
   Поправившись и более-менее разобравшись, Максим развил бурную деятельность. Политическая ситуация вполне способствовала желанию и возможности половить рыбку в мутной воде. Прошлым летом, отправившись на первый взгляд в совершенно обычную поездку по степи, пропал без вести, а позже стало известно, что был убит кошевой атаман Богдан Непийкрепко - его обоженное до неузнаваемости тело было выставлено на всеобщее обозрение в одном из пограничных ордынских селений. Что забыл правитель и командир всего козацкого войска глубоко на территории Орды, неизвестно, однако факт остается фактом. До Рады - всекозацкого веча, которая проходила в первый день весны, на которой и избирался на два года новый кошевой атаман, козацкое войско было обезглавлено и по сути свой, представляло разрозненный набор бандитских шаек.
   Таким образом сейчас каждый богатый и известный атаман имел шанс на двадцать четыре месяца стать правителем всей Сичи. А с кошевым считаются даже кичащиеся свой длинной родословной князья - не каждый из них имеет дружину и в десятую часть войска, так что приз был серьезным. Серьезным была и борьба, где в ход шли всякие методы. Что такое предвыборная кампания Максимус знал не понаслышке - этого говна он еще в родном мире навидался. И опыт не прошел даром. Где лаской, где подкупом долей в добыче, где просто шантажом, поправляющийся Глеб оказался весьма информированным для обычного десятника, Максимус смог наклонить часу политических весов к угодному ему атаману.
   Конечно, даже сам Максим не переоценивал своего вклада в победу "своего" атамана. Но в любой вечевой системе уже давным-давно расписаны все более или менее влиятельные силы, и работа ведется в сведении этих сил в одну. Поддерживающего тебя а не противника. Молодой волхв стал пусть и очень маленькой, но новой силой, его вторжение было неожиданным и поэтому весьма эффективным. Для этого года.
   Наконец сабля, простую на вид, но по преданию, принадлежавшая самому Яромиру, обрела на два года нового хозяина. Получив на бархатной подушке вожделенный символ полновластного диктатора Сичи и повесив его на стену, атаман представил малой раде, собранию атаманов, своего нового советника - молодого дитя-волхва с ромейским именем Максимус.
   Волхвов на Сичи уважали. "Они святое слово Богов наших читают и людей темных добру научают". Уважали их и за то, что большинство волхвов приезжало на Сичь "сдавать экзамены" по боевой подготовки - а подраться козаки любили все как один. Других тут просто не держали. Новоизбранный кошевой, выполняя данное обещание, предоставил слово Максиму. Тот произнес проникновенную речь, над которой корпел последние месяцы, которая, однако, не заставила козацких набольших немедленно броситься в бой: бездумно горячие головы атаманами становились редко и ненадолго. Ответственность за других быстро выбивала всю романтику.
   Посыпались вопросы, на которые Максим ответил только после клятвы всех атаманов о неразглашении - секретность превыше всего. Данная процедура не прибавила волхву популярности, и все повисло на волоске. Однако несогласные получили богатые подарки от Максима (поручительство великого князя было разменяно и частично израсходовано, но на откуп оно теперь и не требовалось), что несколько изменило их мнение. В итоге большинством голосов план был признан весьма заманчивым и принят к исполнению.
   Для начала, всему войску было объявлено, что в начале лета будет организован поход на запад, на Булгар. Средний командный состав, куда выбивались люди умеющие не только весело рубить врагов и бесстрашно умирать, но и немного думать, обратил внимание на то, что для броска на булгар не происходит никакой подготовки, а в частности, не заготавливается никаких осадных приспособлений - ни лестниц, ни таранов, ни даже самый примитивных штурмовых шестов, держась за которые можно взбежать по стене. Задав вполне закономерные вопросы они поучили совершенно секретные ответы, что на самом деле, поход будет направлен на восток, на Итиль.
   Невероятную правду войско узнало только после начала похода, когда передать сведения возможным шпионам было уже невероятно. Неприятным для рядовых, но по достоинству оцененным атаманами Максимовым нововведением стал тотальный информационный вакуум как для всех окружающих, так, частично, и для войска. Ни один гонец не отправлялся из войска домой, а все прибывшие извне - присоединялись к войску. И это касалось не только воинов и гонцов. Всех. Знакомые купцы в принудительном порядке присоединялись к обозу, союзные степные рода насильно сдергивались с пастбищ и вливались в ряды легкой козацкой кавалерии, все остальные встречные... Шедшие впереди широким фронтом текущего козацкого войска передовые дозоры перехватывали одиноких пастухов и гонцов, после чего люди, оказавшиеся в не том месте в не то время безжалостно умерщвлялись. "Безопасность должна быть безопасной", поэтому исключений не делалось не для кого. Разводить политес не было времени, а добыча, ждущая козаков в Сарай-Бату, окупала все издержки в виде еще одной пачки кровников.
   Благодаря тактике выжженной земли вокруг пути движения, россам удалось невероятное - пройти войском половину ордынской провинции, подойти к столице и остаться незамеченным.
   Небольшие отряды пересекли реку далеко слева и справа от города, очистили на несколько дней пути левый берег Бату от населения и замкнули пока невидимое кольцо блокады. Вот тогда, с провокации, и началось сражение за Сарай-Бату.
   Перед штурмом, первым для себя боем, как это не банально, но Максимус очень сильно волновался. Конечно, на людях он старался держать на лице соответствующую мину, но в глубине души, как запертая в клетке птица, бился страх. Страх сделать что-то не так, страх потерпеть неудачу, страх в будущей битве оказаться хреновым стратегом и воином, страх свалиться с лошади и оказаться смешным, страх... Страхов было много, не было только самых главных - страха смерти и увечья. Ведь до первого боя это все кажется таким нереальным, немыслимым, чем-то таким, что просто не может произойти с тобой. И так думает перед боем каждый. Понимание и другие страхи приходят после. Если выживешь...
   От страхов спасала только безумная ярость и ненависть, поселившаяся в душе у Ммаксима. Утолить ее могла только кровь, много крови ордынцев...
   Большинство страхов оказались совершенно необоснованными. Все произошло именно так, как рассчитывал Максим. Как и предполагалось, "не выдержала душа поэта". Видя, как грабит не он, а грабят его, да еще желая быть достойным внуком своего великого пращура, Фаяз ибн Сатар, бекляре-бек славного города Сарай-Бату, приказал открыть ворота и выпустить на врага свои лучшие войска.
   Добровольцы, которым за смертельно опасную игру с ордынцами была обещана дополнительная часть добычи сверх положенной доли, привели вражескую кавалерию прямо на копья пехоты. Теперь дело было за малым. Следовало на спинах бегущих ворваться в город, закрепиться в воротах и продержаться до тех пор, пока с поля на прибежит пехота. Если это все так получится, то можно будет обойтись без долгой осады и кровопролитного лобового штурма. Тем более, чтобы обрести требуемую скорость передвижения и усыпить ордынских шпионов, готового осадного снаряжения с собой не везли.
  - Вперед! - воскликнул кошевой атаман. Его крик повторили сотники, потом десятники, а потом и простые воины.
   Темная масса, такая же безобидная на вид, как лежащий на склоне гор снег, сдвинулась, постепенно набирая скорость. И так же, как разогнавшаяся лавина, она была готова снести любую преграду перед собой. Среди них, недалеко от переднего ряда - что было привилегией опытных воинов и атаманов, поскакал и Максимус.
   Страшно было смотреть, как накатывается ордынская конная лава, но по сравнению с козацкой... Поучаствовав в этом бою Максим разом понял, что не зря в его мире для Европы во все времена казаки были этаким пугалом. Дикая храбрость, дикая ярость и никакой пощады ни себе, ни врагу ни до, ни во время, ни после битвы.
   В первых рядах казацкой лавы летели самые лучшие, самые опытные воины. Те, которых было 1-2 человека на сотню, у которых храбрость и мастерство давно уже сплавились в крепчайший харалуг воинского искусства. Большинство из них, еще до столкновения, успевали метнуть во врага тяжелые метательные ножи, иногда и с двух рук, а после успеть выхватить саблю. При встречном бое, когда скорости мчащихся друг к другу конных рядов складываются, брошенный умелой рукой такой клинок пробивал тело навылет, невзирая на любую кольчугу. Таким образом, еще до столкновения, первые ряды вражеского строя начинали нести потери, ломался строй, и летели под копыта первые трупы, охлаждая боевой пыл пока еще живых. Мгновение неуверенности, и вот потоки сталкиваются. Опытные бойцы передних рядов отлично знают, что в таком бою, в начале, пока еще идет взаимопроникновение, не следует обязательно убивать своего противника. "Режь горло или запястье, коли в бок или в смотровую щель шлема, руби ногу или голову и вперед, вперед, вперед! Идущие за тобой станичники следующего ряда, чуть менее опытные, дорежут и добьют твоего врага, или пропустят его дальше, к новикам или молодым бойцам. Что бы и щенки матерели. А твоя цель - впереди! После, когда бой распадется на множество единичных поединков, тогда можно будет блеснуть лихой удалью и покуражиться своим мастерством, а пока - только вперед!"
   Что ж, сегодня во всей своей красе битва не удалась. Тяжелый встречный таранный удар приняла на себя пехота, а для кавалерии осталась самая сладкая работа - догонять и сечь спины бегущих.
   Первого врага Максим обнаружил очень скоро. Видимо, безлошадный и безоружный, был посчитан передними козаками совсем не опасным и нарочно пропущен в средние ряды. Парень чуть повернул коня, и почти мгновенно догнал свою жертву. Замахнулся... Усиливаемая земной тягой сабля пошла вниз...
   Внутри у Максима что-то дрогнуло, но вбитые глубоко в память мышц и связок рефлексы не дали удару смазаться. Сабля с виду легко, как кисточка, черканула по спине спешенного, бегущего в сторону ворот конника. Но мазок этой кисти раскрылся широкой, кровавой раной. Ноги врага все еще бежали, мозг пытался выдавать какие-то команды, чтобы спастись, но тело уже почувствовало смертный холод, за которым долгая дорога через реку Смородину, или куда там попадают души ордынцев после смерти.
   Так Максимус взял жизнь первого своего врага. Он ожидал чего угодно, отвращения, страха, омерзения, но пришло совсем другое чувство. Наслаждение. Невероятное наслаждение. Приятнее всего на свете, чего только Максим успел испытать за свою насыщенную впечатлениями жизнь. Приятнее выпивки! Приятнее женщины! Казалось, этим легким движением Максим взял и выпил чужую жизненную силу. Какой-то неизвестный до сего момента червячок глубоко внутри него закричал "Еще! Еще крови!" Максим не стал ему отказывать и бросился вперед.
   Он потерял счет убитым и выпитым жизням. Сил было столько много, что, казалось, он мог смести целый город одним небрежным движением пальцев. Для того, чтобы взятая в бою сила не разорвала его изнутри на мелкие клочки, ее следовало сбросить. И Максим сбрасывал. Рубил, колол и снова рубил. А сил все прибавлялось и прибавлялось. Впереди уже замаячили ворота города.
   - Ааа!!! - в приступе безумной ярости и жажды крови Максим бросился вперед. "Вот уже ворота! Последний рывок и они окажутся в городе! Вперед! Ну же! Еще чуть-чуть..." И внезапно солнце вспыхивает черными искрами, и падает ему на голову.
   Очнулся Максим много позже. Открыл глаза. Над ним высоко колыхался и вертелся тряпичный полог. Шатер. Колыхался он наверное от ветра, а вертелся... Вертелся он от его больной головы. Максим закрыл глаза, но кружение никуда не делось. Оно все нарастало и нарастало, пока не достигло своего пика. Максим рванулся на бок, и тягучей желчью его вырвало на землю. Упав обратно на спину, он прошептал: "Пить...". Чья-то сильная, загрубевшая от мозолей рука с нарочитой осторожность приподняла его с лежака и поднесла к губам деревянную кружку. Наклонила и в рот, частью стекая по подбородку, полилась умопомрачительной вкусноты жидкость. Простая свежая родниковая вода.
   - Благодарю. - Максим рухнул обратно на лежак, повернул голову и в своем спасителе узнал атамана Кузнеца. - Что со мной?
  - Опамятовал ты друже вовсе. Видать первый раз ты в сече...
  - Да нет. Это не так. Я и в поле...
  - Да поле не то! В поле каждый бывав. А в лютой битве... Ты совсем опьянев был. Бывает - что от вида чужих потрохов под копытами своего коня, новик под себя блюет - то дело видано, и неча стыдного тута нет. Бывает, редко совсем, но бывает - в беспамятстве валится. И гибнут многие новики именно потому, для этого мы и в походы ходим, чтоб малых приучить к виду руды вражьей. А еще бывает, як дикие волки, врезавшиеся в стадо овец, пьянеют от пролитой руды, и бросаются на врага, не видя нича вокруг.
  - И?
  - Вот и ты, как первого своего разрубил... Сабля отличная у тебя. Киевская?
  - Святоградская. Мастер делал. Молодой, но уже рукастый.
  - И удар неплох.
  - Благодарю. Так что же было дальше? - Максим отмел все неуклюжие попытки атамана уйти от ответа.
  - А? Ну... Потом ты как на кашу то посмотрел, и вперед бросился. Рубился подобно берсеркам северным, да только нее то сие было. И силы не было в ударе, и раны на тебе вон, не затянулись... Мне кошевой наказ дал, чтоб ты ни в коем разе живота не лишился. Вот я за тобой скакал, да удары отводил. Некоторые не успел, вот ты и лежишь тут, - собеседник отвел глаза в сторону.
  - И все?
  - Нет. - атаман мысленно плюнул и прямо посмотрел на Максима. - Ты рванулся вперед, к открытым воротам. Наши уже далеко позади остались, да и с боков подпирать стали... Я тебя сзади и ошеломил. Коня за узду поймал и назад увел.
   Помолчали. Кузнеца предупреждали, что их гости и советчик с гонором непомерным, и забежать его по слухам сам князь не велел. Однако ничего страшного не случилось. Максимус не вскочил, но набросился на своего спасителя с кулаками или шашкой, а повел себя правильно и совершенно естественно.
  - Благодарствую. Ты мне жизнь спас. Долг на мне теперь.
  - Да будет тебе, - с облегчением вздохнул атаман. - Али мы не соратники?
  - Да. Соратники.
  - Ладно. Ты лежи. Сил набирайся. А я пойду - делов то куча.
  - А! Что же ты сразу не сказал? Что там? Мы взяли город?
  - Нет. Не успели.
  - Как?
  - Да вот так! - зло скривился атаман. - Затворились они. Успели. Испугались они видно зело. Да так зело, что даже своих за стенами бросили, мы их стрелами посекли. Но как ты хотел - не вышло.
  - И что теперь делают казаки?
  - Ну... Часть пошла окрест пограбить, часть город в охрану взяла.
  - А...?
  - Не волнуйся. Мы полон взяли богатый. Там и набольшие городские есть, воины богатые да родовитые. За них выкуп дадут хороший. Вызволим мы твоих полонян. Заменяем на наших...
   Атаман ушел. Максим полежал еще немного на расстеленных коврах и шкурах, потом, кряхтя, поднялся. Раны оказались не такими уж и страшными. Порезы, ушибы - ничего серьезного. Куда хуже было общее истощение организма. Тот адреналиновый выброс, давший ложное ощущение мощи, чуть не сжег его, и теперь телу требовался должный отдых. Но, к сожалению, дать его сейчас Максим был не в праве. Следовало немедленно заняться стратегическими вопросами - ведь весь поход строился на одном допущении, что взять город удастся с налета. "А что делать теперь?"
   Откинув полог шатра, положенному ему по статусу, как советнику, пошатываясь, Максим вышел наружу. Шатер стоял недалеко от центра обустраевомого казацкого стана. Шатры поставлены, телеги расставлены по периметру, образуя довольно серьезную преграду. Несмотря на свою простоту, эта оборона не много уступала ромейскому укрепленному лагерю. Конница не может пересечь ее, не растаскивая сцепленных концов, а стрелки и копейщики, засевшие за и под телегами, не дадут сделать это быстро или неожиданно. Конечно, это не каменные стены, и от правильной осады это не панацея, но не возить же с собой разборный форт? Чай не ромейские тут расстояния.
   Максим перевел свой взгляд дальше. На поле боя сейчас прибирались молодые казаки. Сносили в сторону для огненного погребения своих павших, волокли раненных, обирали трупы врагов и сносили добычу в общий дуван, ловили бесхозных лошадей. А еще дальше, в лучах заходящего солнца, виднелась стена ненавистного Сарай-Бату. На фоне зарева золотых куполов храмов Всеотца, тускло блестели на стенах шлемы и наконечники копий стражи и ополчения.
  - Скалитесь поди? Думаете, что пограбим и убежим поджав хвост? Ниче, мы еще вашу мотню на кулак вденем! И сожмем хорошенько! - Максим погрозил этим самым кулаком в направлении города, зло сплюнул и пошел к центру лагеря. Вече не следовало выпускать из глаз. А то и вправду решат уйти.
   "Хреново быть провидцем" - вот что первое пришло в голову Максиму, когда он зашел в шатер кошевого. Все было еще хуже, чем ожидалось. Никогда еще казаки не нападали на столицу провинции, никогда не ходили в поход без осадной справы, никогда их поход еще не сопровождался такой тайной, никогда еще... Да много чего еще они делали в этот раз впервые, поэтому на совете царили совершенно непривычные для похода настроения. Не было естественной лихой казацкой храбрости, не было желания броситься на стены с голыми руками и взять крепость вопреки всему. Ничего этого не было. Все волновались об оставленных далеко за спиной без защиты своих деревнях и куренях, беспокоились об степных соседях, которые могли прознать об уходе войска и учинить набег, да и вообще - так далеко они забирались впервые за много веков. Пройди еще столько же, и окажешься либо дома, либо у стен столицы Орды.
   Голоса поэтому разделились приблизительно поровну, причем предложений остаться среди них не было. Первое - уйти сразу же, довольствуясь уже взятой добычей, второе - уйти чуть попозже, пограбив не успевших спрятаться за стенами в ближних окрестностях. Брать город не хотели ни самые молодые и горячие атаманы, ни даже самые опытные и жадные. Для клятвы Максима положение было самое что ни на есть хреновое.
  - ... Сейчас же! Пока не поздно! - надрывал глотку особо осторожный атаман, пожилой и опытный, весь иссеченный сабельными шрамами.
  - Я согласен, но думаю есть у нас еще три-пять дней. Пошукать окрест грошей, - более жадный атаман придерживался не такой осторожной стратегии.
  - Да ты!
  - А ну выйдем, пусть сабля...!
  - А давай! Я тебе уши то поотсекаю!
  - Тихо! По закону - никакого поля в походе! Придем по домам - там все решите, - охладил особо горячие головы кошевой.
  - Все! Я сейчас же требую... - надрывался еще один голос из задних рядов.
  - Мы никогда не брали...
  - Нам не взять...
  - Пусть Максимус сам и лезет на стены!
  - Я гляжу, совсем, козачье войско разложилось. Как мыши от кота норовите прыснуть в сторону, а не освободить братьев своих...
  - Что? - взревели некоторые атаманы. Обвинение в трусости было тут таким же оскорбительным, как в мужеложстве. Руки при этом сами к саблям потянулись, голову снести очернителю.
  - Ты не мели... Хоть ты и волхв, а за слова такие животом отвечают, - приглушил страсти кошевой.
  - А разве это не так?
  - Да как ты смеешь...
  - Тихо! - прокричал кошевой. - Говори, Максимус. Твое слово. Коли не убедишь ты нас, то уйдем. Твой обет, тебе и выполнять. Только помни. Мы стоим пред величайшей крепостью этих земель. Толстые стены, высокие башни. В ней около восьми тьмы жителей, знать, на стены они смогут выставить в худшем случае почти треть. А нас всего лишь сто сотен. Город сей готовился к обороне пятьсот лет. Его закрома полны пищи и оружия, а река всегда будет обеспечивать нескончайным источником воды. А соит нам упустить хоть одного гонца из городища, али в неге, так через две седьмицы здесь окажется вся рать ордынская. Что ты хочешь сказать теперь?
  - Что ж, тогда буду краток, - ответил Максим. - У меня два предложения. Первое. Мы захватили полон. Нужно предложить бекляре-беку обмен: их полон на наш.
  - И кто пойдет? Сейчас он не в себе, убьют любого, даже посла!
  - Да? Трусишь! - обернулся Максимус.
  - Что? - опять схватился за саблю горячий атаман.
  - Вот сам тогда и иди, болтай с бекляре-беком! Только кола бойся... - послышалось с другой стороны.
  - Мудро. Коли ты сказал тебе и идти, - согласился с предложением одного из своих атаманов кошевой.
  - И пойду! - развернулся Максим, отогнул полог и почти выскользнул на улицу, когда его настиг вопрос.
  - А второе предложение твое каково?
  - Взять Сарай-Бату.
  - Что? Как? - послышались вопросы со всех сторон.
   Вот коли не согласится Фаяз, и вернусь если, тогда и расскажу. Помолитесь за мою удачу, - пробормотал Максим и вышел.
  
   Глава 40.
  
   Идти к стенам Максим не боялся. Совершенно. Взбешенный недоверием и страхом козацких старшин, сейчас ему хотелось кого-нибудь убить, а в руках был только переговорный флаг, факел и никакого оружия. Впрочем, был недалеко еще один человек, которые полностью разделял чувства росса. Беснующийся на стене Фаяз ибн Сатар тоже хотел кого-нибудь убить. Даже не просто кого-нибудь, а именно Максима.
  - Так значит это ты, подлец, привел сюда россов? - Кричал он со стены. - Я утолял твою жажду. Я утолял твой голод! Я услаждал твои очи самой красивой из женщин! А ты, мерзкая неблагодарная тварь, вонзил мне нож в спину! Знай же, что я уже вырубил и установил в своем саду отличный толстый кол! Для тебя! И все твои россы пойдут на рабский помост!
  - Хватит разоряться, бекляре-бек. У меня к тебе предложение.
  - Говори быстро! Иначе я прикажу нашпиговать тебя стрелами!
  - Что ж. Меня как и тогда интересуют росские рабы. Предлагаю тебе обмен. Ты взял в полон наших, мы взяли в полон твоих. Меняемся: один на один.
  - Ха! Да как ты посмел даже предложить такое! Я велю казнить всех твоих росских рабов, и бросать их головы вам в лагерь...
  - Если ты это сделаешь, Фаяз ибн Сатар, то клянусь Перуном, я найду тебя даже на том свете!
  - Да пошутил я, пошутил. Зачем я буду нарочно ломать свои вещи?
  - Тогда я возьму твой город силой, и освобожу их сам!
  - Ха-ха-ха! - громко и искренне рассмеялся бекляре-бек. - Сарай-Бату не-при-сту-пен! Вы никогда не возьмете мой город! Посмотрим, как вы запоете, когда сюда придет орда.
  - Ха! - настал черед Максима ухмыльнуться. - Уж не такая ли орда, какую мы вырезали? Сейчас ее храбрые воины, как женщины, ухаживают за нашими лошадьми и носят воду. Если ты пришлешь еще таких, то мы будем очень довольны! А то ночи холодны, а кизяк собирать некому...
  - Даррр. - прорычал Фаяз. - Ты обманом разбил часть моих войск. Но это ничего не значит! Скорее небо упадет на землю, чем россы возьмут Сарай-Бату. А сейчас, пошел вон!
  - Ты сказал! - ярость вернулась и к Максиму. - Так знай же. Коли ты не захотел честного обмена, пощады не жди! Я возьму твой поганый город, а тебя посажу на тот самый кол! Вместе со всем твоим выводком до десятого колена! И с того света тебя проклянет своего внука основатель Азат!
  - Береги себя, росс. Не умри в бою, я хочу взять тебя живым и долго, очень долго пытать...
  - И тебе не болеть, - оскалился Максим, затушил о землю факел, на всякий случай, и быстрым шагом пошел к позициям россов.
   Собрание атаманов разойтись еще не успело. Наоборот, после ухода Максимуса на переговоры оно как раз начало обсуждать порядок действий, при отступлении. Появление разозленного волхва не было воспринято как чудо.
  - Итак, он отказался. - Без предисловий, с уверенностью произнес кошевой атаман вошедшему в палатку Максиму.
  - Да. Отказался.
  - Мы уходим.
  - Нет. Мы остаемся и возьмем этот город приступом!
  - Как? - печально спросил кошевой. - Ты же сам, для сохранения тайны, приказал не готовить осадный обоз.
  - Приказал. Вместе с ним мы бы не дошли так далеко, - задумался о чем-то своем Максим.
  - Не спорю, идея была доброй. Но как теперь ты собираешься штурмовать эти стены?
  - Да... Да... Как?... - одобрительные возгласы подбодрили кошевого. Ему тоже было неприятно нарушать свое слово, но ответственность...
  - Ведь даже положи мы на этих стенах все войско, мы ничего не сделаем. Только оставим беззащитными свои курени.
   Максим задумался. В принципе, кошевой был совершенно прав. Штурм таких укреплений без должной артиллерийской подготовки, без осадных орудий типа катаемых на колесах башен, да даже без примитивных лестниц, стал бы просто подарком для ордынцев. "Но и уходить... Оставить рабов мучаться в неволе... И Фаяз ибн Сатар... Нет! Выход просто обязан существовать! Можно обложить, конечно, город осадой, и ждать пока они не передохнут от голода, но как быть с остальными ордынскими силами? Как удержать их в дали? А если?... Но тогда как бы самим не заразиться... Ну конечно! Да! Да! Да! Ну и пусть подленько, даже не подленько, а омерзительно подло! Хрен с ними! Победителей не судят! Тем более, не мы первыми начали!"
  - ... На стены не влезть... - атаманами продолжалось честное исключение невозможных планов штурма, результатом которых стал бы приказ о немедленном отходе. "Ну ничего, ща вы у меня запрыгаете!" - ухмыльнулся про себя Макс и тихо, как будто бормоча про себя, влез в разговор.
  - Стены... Стены тут конечно да... Сотни погибнут...
  - А тебе что говорили... - набросились было на Максима соседи, но волхв еще не закончил.
  - ... Но что самое главное в любой осажденной крепости? - продолжал как бы философствовать Максим.
  - Стены!
  - Орудия!
  - Лучники в бойницах!
  - Запасы продовольствия!
  - Вода!
  - Князь!
  - Тайных ход для неожиданной атаки!
  - Оружия в достатке!
  - Это все нужные вещи, не спорю, - тихо проговорил Максим. - Но не самое главное. Так что же самое главное? Не знаете? - спросил он у хмуро притихших козаков?
  - Стойкость любой крепости, это стойкость ее защитников. - Внимательно посмотрев на явно что-то задумавшего волхва, сказал кошевой атаман. - Но их там очень много!
  - Да. Защитников там много. Очень много. Я бы даже сказал - слишком много!
  - С лишком?
  - Да! Там очень много лишних!
  - И чем нам это поможет? - жестом кошевой заставил замолчать остальных атаманов.
  - А тем и поможет. Скажите, а что нужно любому человеку для существования? И для обороны в частности?
  - Оружие!
  - Броня!
  - Еда! - начались было выкрики со всех сторон, но кошевой быстро их всех заткнул.
  - А ну, тихо! Говори что задумал, волхв. Я же вижу, что ты что-то придумал.
  - Может быть да, а может - и нет. Давайте подумаем. Любому человеку, для жизни нужно дышать, спать, пить и есть. Причем приоритеты именно в таком порядке. Можем ли мы заставить ордынцев задохнуться?
  - Это невероятно. Только Боги могут лишить дыхания...
  - Ну, на самом деле это совсем не так, но в данном случае я должен согласиться. Можем ли мы заставить ордынцев не спать?
  - Тоже нет, - отвечал кошевой, который пока не понял, к чему его подводит советник.
  - Хорошо. Ответ принят. Можем ли мы заставить ордынцев голодать?
  - Можем. Но только запасов пищи у них, на два года осады. А то и на три.
  - Плохо. А можем ли мы заставить ордынцев подохнуть от обезвоживания?
  - Тоже не можем. Прямо через их город протекает полноводная река, из которой с помощь подземных водоводов берет воду весь город. Плюс, на крайний случай, в городе есть несколько колодцев. Колодцы недоступны, а реку перекрыть или отвести в другое русло невозможно - эта работа займет лишком много времени. Это все, что ты придумал?
  - А вот ты и ошибаешься, командир. Мы действительно не можем лишить их воды. Но я не так поставил вопрос. Не лишить их воды, а заставить испытывать жажду.
  - И в чем разница?
  Максим объяснил в чем. Его не поняли.
   Он разъяснил повторно. Его поняли, но не приняли. Отторгли, ибо план был невероятно омерзительным для козаков, любящих удалой честный бой.
   Максим убеждал долго. В конце концов, убедил. Хотя несогласных и недовольных осталось просто море. "Ниче, добыча богатая их помирит. Еще славить меня будете!"
   А на следующий день судьба преподнесла волхву приятный сюрприз.
  - Рад видеть тебя, друг мой! - Афзал широко распахнул руки в своем традиционном восточном приветствии.
  - Афзал! Откуда ты здесь взялся? - удивился Максимус. - Что ты здесь делаешь, друг мой?
  - Как ты мог так низко поступить со мной, брат мой Максимус? Коли я прогневил тебя чем, на, - Афзал выхватил из ножен кинжал и протянул его рукояткой вперед Максиму. - возьми и убей меня моим же кинжалом, дабы я не терпел больше такого стыда.
  - Ой. Да ладно тебе. Просто я...
  - Просто ты забыл обо мне? О горе мне! Брат позабыл обо мне!
  - Афазл. Хватит. Прекрати. Я виноват, но я и искал тебя. Не нашел только. Очень хорошо, что ты здесь!
  - Мой отец, да будут благословенны его губы, выпустившие сие слова на волю, сказал: "Возми воинов нашего рода и езжай к Максимилиану! Боги на его стороне. Он возьмет богатую добычу и добудет великую славу!...". Вот я и поехал...
  - А как ты нас нашел? Ведь мы соблюдали все мыслимые и немыслимые меры предосторожности.
  - Степь живая и слухами полнится... - уклонился было от ответа степняк, но видя опасно серьезный и требовательный взгляд своего друга нехотя выдавил. - Шаман наш, после камлания долгого, кое-что увидел.
  - Понятно. - Предвидеть вмешательство потусторонних сил, в которые Максимус все еще не верил, и защититься от их взгляда было сложно. Внезапно некоторые слова дошли наконец до советника. - Ты говоришь, отец сказал "возьми воинов"? И ты взял?
  - Как я могу не послушаться воли отца своего? Конечно взял!
  - Ммм... сколько?
  - Тридцать три десятка лучших воинов привел я! Укажи нам место в твоих порядках!
  - Отлично. У меня как раз есть для вас задание!
  - Я с радостью исполню твой приказ, брат мой. Но скажи, что здесь происходит? - и степняк указал на работающих пленников.
   В лагере действительно царила суета. Куча безоружных, растрепанных пленников наравне с козаками разбирала телеги, носила привозимые откуда-то бревна, копала землю, стаскивала в кучу трупы людей и лошадей. Своих убитых складывали отдельно, а остальные тела просто валили как попало. Иногда какой-либо одетый в богатые обрывки ордынец, утомленный тяжелой рабской работой, бросался на охранников или соседа, и тогда в горе трупов появлялся новый участник.
  - Ха. А это мы готовимся к осаде.
  - А трупы зачем?
  - О! Это как раз и есть моя идея. Именно трупы и будут нашим оружием. Правда смешно? Свои же мертвые их и убьют!
  - Хм... Я слышал, что за закате, чтобы чумой черной неприступную крепость взять, туда забрасывают куски тел. Но здесь это не пройдет.
  - Серьезно? - Удивился Максим.
  - Ну... Неслабые нужны метатели, дабы перекинуть такую стену. А даже если и построишь ты такие, то это будет все равно бесполезно.
  - Да? И почему?
  - Потому что, деревянная твоя голова, что в городе есть река. Они просто посбрасывают куски в воду - и течение их вынесет прямо на вас.
  - Ладно, ладно... Сам ты дурак. А то я не разумею этого? Я и не собираюсь делать, как ты сказал. Я сделаю гораздо умнее. Выше по течению мы построим решетчатую плотину. Для этого не требуется больших усилий. Ну... Таких, как на полноценную плотину для отвода русла в сторону - точно. Потом, мы сбросим туда, вверх по течению, всю гниль, грязь и падаль, что у нас наберется к тому времени. Отравим реку. Пусть не сразу, она полноводная, но, по счастью, медленная, но воду пить из нее будет нельзя. В городе много тех, кто хочет пить - люди, лошади, скот... Колодцы не спасут. Начнется падешь, болезни... Ниже по течению, за городом, мы поставим пост из рабов, которые будет отлавливать чужие трупы, а они точно появятся, как я и говорил, когда в городе начнется чума. Выбрасываемые из города тела и всякий другой гниющий мусор будет перетаскиваться обратно. За плотину. Сами будем пить воду только выше по течению. Как тебе?
  - Хм... Интересная придумка... - Афзал, в отличии от козаков, как раз сразу оценил идею Максима по достоинству. - Но есть одна беда. Этот план требует долгого времени. Не дней - месяцев. И стоит первому же патрули ордынцев увидеть здесь козаков, как нас сомнут. Как же ты удержишь войска орды, пока отравленная вода не сделает свое дело?
  - А никак. Удерживать ордынское войско вдали от города буду не я. Этим будет заниматься... Ты! - Ответил Максим, и, глядя в ошеломленное лицо своего друга, весело рассмеялся. - Пойдем, расскажу.
  
   Обычный дневной прием во дворце Улагчи-оглана, сына Бату-огула из рода Борджигинов, великого даругачи Улуса Джучи был резко и непоправимо скомкан ворвавшимся запыленным человеком.
  - Господин! Беда господин! - дрожащий от усталости и страха гонец распластался ниц у самого порога тронного зала Великого Хана. Доставлять нерадостные новости гонцами обычно отправляли самых ненужных людей. Редко кто из них выживал - такое уж правило.
  - Говори, - вскочил Улугачи-оглан и положил руку на саблю.
  - Прости меня господин. Не добрую весть я принес. Черная Смерть5 свила себе гнездо в Сарай-Бату.
  - Откуда?
  - Фаяз ибн Сатар, - в пол, все еще не отваживаясь поднять голову, пробормотал гонец, ожидая что вот-вот его голова слетит с плеч, - Фаяз ибн Сатар, выставил патрули, дабы никто не смог покинуть его провинцию. Чтобы зараза не перекинулась на центральные провинции.
  - И?
  - Не приближаясь, стрелами, остановили несколько караванов и переслали свитки. Во всех - одно и тоже. Черная Смерть в Сарай-Бату.
  - Что ж, Фаяз ибн Сатар достойный хозяин. Беспокоится о безопасности моей Орды. Вазирь?
  - Господин? - из-за спины великого хана появился его вазир-и азам6, первый министр.
  - Слушай мой приказ. Прекратить всякие отношения с провинцией Сарай-Бату. На десять дней пути от города - выжечь степь, отогнать всех жителей. Выставить по периметру охрану, никого не пускать и не выпускать. Всех пришедших с севера - без разговоров заворачивать назад. Издалека. Нарушителей, убивать без разговоров и не приближаясь, издалека. Чума не должна перекинуться на густонаселенные центральные провинции! Все ясно?
  - Да, господин.
  - И еще. Собрать рабов-лекарей. Каждые десять дней отправлять на север караван с лекарствами и этими рабами.
  - Вы слишком милостивы, мой господин. Позволено ли мне... - склонился в поклоне великий вазирь.
  - Нет, не дозволяю! Исполняй! - приказал великий хан, и со стуком вернул наполовину вытащенную саблю обратно в ножны. Полузабытый гонец судорожно выдохнул. Судьба сегодня была к нему милостива. - И еще. Отправишься к границе зараженной провинции. На тебе ответвенность. За все.
  - Повинуюсь, господин, - опять поклонился первый министр и, пятясь, исчез.
  
   Осада длилась уже месяц. Попыток снять блокаду ордынцы не предприняли ни разу. Сделанная на коленке поддельная грамота с обращением к великому хану от имени Фаяза ибн Сатар и переданная переодетыми в ордынцев степняками, полностью лишила Сарай-Бату надежды на подмогу. Теперь даже патрулировать можно было не так внимательно - ордынцы, боясь чумы, сами расстреливали удачливо просочившихся через все препоны гонцов: ведь в Сарай-Бату так и не узнали о поистине ромейском обмане Максима. Регулярно направляющиеся в город караваны с врачами и лекарствами, до пункта назначения, естественно не доходили. Их пропускали подальше от новой границы и быстрым ночным нападением обращали в полон. Врачи из россов, если такие были, становились свободными и присоединялись к войску. Остальные были неслабым пополнением к общему дувану - обученный лекарскому делу раб стоил весьма и весьма немало.
   Для осаждающих этот месяц был легким и приятным времяпровождением: всего-то следовало следить за четырьмя воротами, и усиленно охранять мертвецкую плотину выше по течению Бату. Для жителей Сарай-Бату это время было преддверием ада.
   Спустя неделю после начала осады, у взятой из реки воды появился первый неприятный привкус. Еще неделю - появились первые отравившиеся люди и животные. Понимание к горожанам всего ужаса ситуации, в которой они оказались, пришло тогда, когда врачи бекляре-бека признали воду негодной для питья. Отравленной трупным ядом. Вдоль реки были выставлены кордоны, которые запретили приближаться к воде.
   В принципе, трупный яд, как боевое отравляющее вещество, не такая уж и страшная штука. Ядовитость группы химических веществ, образующихся при гнилостном разложении белка, очень сильно преувеличена многочисленными фильмами и сказками. К примеру, яд королевской кобры в 2000 раз ядовитее, а яд самой ядовитой на земле змеи, Oxyuranus microlepidotus - Свирепой Змеи, аж в 10000 раз. Тем более, добиться смертоносной концентрации в настолько больших объемах было нереально. Так что на первый взгляд - ничего страшного. Беспрерывный, обезвоживающий тело понос в случае несильного отравления - это очень неприятно, но не смертельно. Ужасно другое - отсутствие питьевой воды моментально подняло на высоту как бактериологическую опасность, так и опасность бунта. И если с бунтом можно было бороться, то с другой опасностью...
   В городе начались некие волнения, которые прямо в зародыше были безжалостно подавлены Фаязом ибн Сатаром. Принимаемые им меры были правильными, четкими и быстрыми. Все колодцы, независимо от того, кому и где бы они ни принадлежали, были немедленно реквизированы в пользу города и взяты под охрану. Питьевая вода выдавалась строго по учету, и шла теперь в первую очередь защитникам города, потом по списку всем остальным. Животные и рабы стояли там в самом конце. И мерли как мухи. Дабы избежать эпидемии мусор, трупы и прочие отходы не вывозили за город, как раньше, а сбрасывали в реку около самых стен. Теперь о том, что ниже по течению будет грязно, можно было не волноваться.
   Поначалу, принятые меры отлично справлялись с отсутствием забора воды из реки. Но спустя месяц появились первые умершие среди свободных людей. Ведь не могли семь-восемь десятков небольших колодцев, которые были вырыты в богатых домах и дворцах только ради удобства, напоить 80 тысяч человек и непредставимое количество животных. Да и на сколько их хватит? Ведь когда-то яд просочится и сквозь землю...
   Погода стояла, как на зло, сухая. Владельцы домов, крытых черепицей, зарабатывали огромные деньги, сдавая свои крыши жаждущим - по утрам на охладившихся за ночь кусках камня выступали капельки влаги. Бедные, нищие и рабы продолжали, несмотря на отравления, пить воду из реки. Когда тебе хочется не пить, а когда тебя мучает дикая жажда, а разбухший во рту язык не поворачивается даже выпросить один глоток, то никакие слова и угрозы не остановят тебя. Перекрыть же все доступы в канализацию было для городских служб нереально. Воду пытались "очищать" вином, уксусом, выпаривать, все чаще ходили слухи о случаях вамприризма, пока еще только жертвами становились животные, но ничего не помогало. Заболевших день ото дня становилось все больше и больше.
   Первыми погибали и гнили крысы в канализации. Питавшиеся ими более удачные товарки, ведомые инстинктом, пытались бежать из гибельного места и разносили заразу по всему городу. Когда перед городом встала реальная, а не выдуманная угроза эпидемии, Фаяз ибн Сатар решился на активные действия и выслал парламентеров. С факелами, флагами переговоров и громкими криками они сбросили со стены веревочную лестницу и спустились на землю.
   Вызванный к месту переговоров Максим бросил на это действо равнодушный взгляд и приказал десятку своих сопровождающих.
  - Стреляй!
   Гулко ударили по наручам тетивы, свистнули стрела и спустившийся с флагом переговоров гордый ордынский аристократ и его эскорт распростерлись в пыли. Потом осторожно поднялись, посмотрели на воткнувшиеся в землю в ладони от их голов стрелы и шустро полезли наверх.
  - Но почему? Может он пришел предложить добрые условия сдачи... - удивился было Кузнец.
  - Мне не нужны добрые! - резко обернулся, схватил захрипевшего атамана за горло и наполовину проговорил, наполовину прорычал Максим. - Добрые условия я предлагал им раньше. Он не согласился. Теперь же меня устроят только злые! Предельно злые! Безоговорочные! Коли хотят спасти свою шкуру, пусть открывают ворота и сдаются! - Максим отбросил от себя атамана Кузнеца и отвернулся.
  - Как пожелаешь, - прохрипел атаман и ушел.
   После этого случая Максима начали меньше понимать, чуть больше уважать, но уважение это было... Было сродни страху. Одержимые никогда не пользовались любовью.
   Пока Максим загонял на стену парламентеров, на противоположной стороне быстро распахнулись ворота и оттуда выкатилась конная лава. Ну не лава, а так - "лавка", ведь многие лошади погибли, остались только самые породистые. Ворота закрылись, а ордынцы ринулись к виднеющейся вдали плотине. Атака оказалась полной неожиданностью для расслабившихся козаков. Быстро перебив небольшую охрану, ордынцы начали ломать плотину. Но за прошедший месяц, в основном, от нечего делать, ее сильно укрепили. Так что дело это было не быстрое. Быстро собранным сотням удалось ценой серьезных потерь (форсирование водной преградой под огнем противника никогда не было легким делом) отбить плотину обратно и до последнего перебить атакующих, но половина плотины была разрушена. Так что несколько суток, пока ее вчерне восстанавливали, в город шла почти чистая вода.
   Прошел еще месяц. И хотя у оборонявшихся тоже было не все гладко, например, для поддержания отравляющей полтины Максиму, невиданное для козаков дело, пришлось перебить половину ордынских пленных, у осажденных все было намного и намного хуже. Смерть во всю пировала внутри Сарай-Бату. Максим вынужден был снять пост ниже города по течению реки. Трупы плыли сплошной чередой, и присутствовала вероятность занести заразу уже в козачьий стан. Посты с подветренной от города стороны стояли на приличном отдалении от стен. Сладковатым запахом разложения несло с такой силой, что дышать приходилось через пропитанные вином повязки.
   Участились случаи побега из города. "Все что угодно, даже рабство у россов лучше медленного гниения заживо!". Вооруженные этой идеей жители города по ночам договаривались с охраной стены, скидывали вниз веревку или лестницу, и сползали вниз. В радушные объятья росского патруля, гостеприимно встречавших новых полонян. Иногда беженцев возглавляли те самые охранники, которые должны были доблестно защищать город от набега. Иногда, когда стражники оказывались преданными своему господину, вспыхивала потасовка. В этом случае вниз равно летели и честные охранники и предатели. Земля принимала и примиряла их всех...
  
  - Пиши.
  - Да, господин. - Раб-писец привычно склонился со стилом над столом. В последнее время переписывать летопись уже не получалось.
   Писцу приходилось нелегко. Писать теперь приходилось прямо набело, т.к. свободного времени не было совсем. Даже его, образованного раба-писца, привлекали сейчас к тяжелым работам, что раньше было просто немыслимо. Ведь от переноски тяжестей потом долго дрожали руки, а от постоянного вглядывания вдаль болели глаза. Но раб не роптал - он получал свою водяную пайку наравне со свободными гражданами, тогда как другие рабы... О их участи он старался не думать.
   - День. Месяц. Год. О Всеотец! Чем прогневили мы тебя?! Сто дней прошло сначала осады. Сто дней боли и гнева. Подлые россы не слушают наших уговоров, и не хотя мира. Что случилось с помощью - неизвестно. Каждый день уходили гонцы на юг. Сначала по-одному, потом - по двое и трое. Потом больше. Последние гонцы уходили по пол десятка. И только однажды вернулся один. Впятером ушли они под водой темной ночью... Двое погибли от стрел россов. А еще двоих, не давая приблизиться, расстреляли посланцы Великого Хана. За что? Почему? Каким черным колдовством смогли россы добиться такого? Неизвестно.
   Сто дней прошло сначала осады. Падший скот и рабы вообще не поддаются подсчету, а из братьев наших больше половины населения города умерло. Из оставшихся в живых почти все больны. Я каждый день вижу пред собой их глаза. Умерших и живых. Детей, которые просят у матерей своих глотка воды, а не сладкого финика... Тела умерших, лежащих в своих домах, которых некому донести и столкнуть в воду... Да будут вовек прокляты россы, за это бесчеловечное, ничем нами не заслуженное, наказание!
   Так больше не может продолжаться. И пусть россы не идут на приступ, но мы умираем. Умираем. Умираем.
   Не думалось мне, что я буду тем, проклятым из могил поколениями своих предков, кто сдаст врагу Сарай-Бату. Но если этого не сделать сейчас, то через месяц россы войдут в мертвый город. А так, хоть кто-то сможет уцелеть...
   Да будьте вы прокляты, россы...
  - Записал?
  - Да, господин. Вот и хорошо. Запечатай и подготовь все мои записи к перевозке. Я надеюсь, что Максимус удовлетвориться моим откупом. Смерды народяться новые, рабы будут молодые, а моя жизнь слишком ценна для улуса, чтобы погибнуть тут. Пусть Всеотец пошлет в день моего возвращения сыну Бату-огула хоть каплю милосердия.
  
   На этот раз говорящий со стен Фаяз ибн Сатар был сама вежливость. Его речь текла медом и патокой, изобиловала цветастыми восхвалениями и неприкрытой лестью. Но Максимусу было на это наплевать. Атаманская рада и сам кошевой полностью теперь ему доверяли. Условия мира для ордынцев с их стороны не должны были быть слишком тяжелыми. Одно дело - набег, дело житейское и с той, и с другой стороны, и совсем другое - уничтожение. Ведь Максимус уйдет к себе, в Святоград, а козакам с соседями еще жить и жить. Более того, Максимуса настойчиво просили не затягивать с мирными переговорами. Козаки все сильнее беспокоились, т.к. с каждым днем возрастала вероятность раскрытия обмана. И дело сейчас как мог тормозил молодой волхв - именно он хотел крови.
  - Ты отпускаешь всех рабов. Каждый раб возьмет с собой из города в качестве платы за свой труд столько, сколько сможет с собой унести. Плюс ты выплачиваешь виру - 250 тысяч гривен.
  - Сколько?
  - Я думаю, для такого города это не сумма. За это, грабежа и разрушения города не будет. - Максимус пообещал это бекляре-беку несмотря на недовольное бурчание стоявших сзади козачих атаманов, привыкших во главе своих сотен грабить города в течении минимум трех суток. - Ты согласен?
  - Да, я согласен.
  - Да будет так. Рабы должны начать выходить уже через час. Открывай ворота. Если ты не
  - Хорошо. Через час я открою ворота и начну собирать дань. Но помни! Ты обещал от имени всех - никакого грабежа.
  
   Так пал непобедимый доселе Сарай-Бату. Через час после начала переговоров, все четверо ворот открылись и оттуда медленно потела редкая цепочка нагруженных чужим скарбом бывших рабов. Встречавшие своих, казаки ужасались внешнему виду изможденных людей, совали в тощие руки хлеб и бурдюки с разбавленным вином, отводили в подготовленные загодя шатры.
   Глядя на этот куций караван, Максимусу на память пришли строчки из той песни. Вот уж воистину: "Чем в неволе дрожать, лучше гордым сгореть!" Теперь он осознал всю правоту этой фразы. С той поры, как он впервые услышал эту фразу в козацкой песне, он много чего повидал, много чего понял, и за многие свои мысли и действия давние, кабы мог, набил бы себе морду. Множество событий привили Максимусу правильный, не отравленный давней ложью, взгляд на жизнь.
   Пока ныне опять свободных приводили в чувство, парень метался по лагерю и медленно наливался страхом и яростью. Страхом, потому что до Максимуса запоздало дошла мысль о том, что рабов в городе никто во время осады щадить и сохранять не будет, и поэтому из-за него, именно из-за его придумки с отравой, умерло больше двадцати тысяч россов. Можно сказать, он их убил лично. Своими руками. А яростью потому, что тот выторгованный на переговорах Фаязом ибн Сатаром час ордынцы потратили на то, чтобы максимально снизить поголовье рабов. Спавшиеся пять сотен (всего лишь пять сотен! из многих тысяч...), рассказывали ужасные вещи об этом последнем часе. Он выделился даже на фоне долгой осады... Причина этого была совершенно простой и на взгляд прежнего Максима вполне логична: "уменьшение издержек". Переводя это на понятный язык: "чтобы освобожденные рабы вынесли меньше добра, надо снизить их оставшееся поголовье", т.е. банальная жадность.
   Дослушав историю очередного освобожденного - парня пятнадцати лет выглядевшего как шестидесятилетний, седой скелет, на глазах которого полчаса назад перебили всю его, чудом пережившую блокаду семью, чаша терпения Максима переполнилась. Сжав в ненависти, о! теперь он отлично понял смысл этого слова, рукоять сабли так, что руку прострелило болью до плеча, он быстренько собрал несколько десятков козаков и рванул в город. К бекляре-беку.
   Войдя в город козаки, многие из которых были крепкими и много повидавшими воинами, ужаснулись. Такого здесь не видел еще никто. Весь город был завален не погребенными телами. Жирные крысы и падальщики, окончательно потерявшие страх и ставшие истинными хозяевами города, недовольно орали на проносившихся мимо всадников. По счастью, на телах не было следов язв Черной Смерти, иначе все вошедшие и вышедшие из города стали бы в скором времени трупами. Рядом с разлагающимися худыми телами, провалявшимися уже не одну седмицу, лежали и совсем свежие, с колотыми резанными ранами. Получив наглядное подтверждение рассказам освобожденных рабов, Максим воспылал еще большей ненавистью, хотя сильнее ненавидеть, казалось, уже невозможно, и пришпорил коня. Он жаждал встречи с правителем города. Бывшим правителем. И, вскоре, Максимус про себя поклялся, вообще все бывшим.
   Фаяз ибн Сатар ничуть не изменился за последний, не самый легкий для его провинции год. Все такой же кругленький и улыбчивый. В ответ на возмущение Максимуса, он только развел руками, и глумливо ухмыляясь сказал, что договора про то, чтобы оставить рабов в живых не было. "Уговор был - выпустить с добром - я выпустил. Тех, кто успел спрятаться и ускользнуть от меча моих воинов. Прости, но в следующий раз, если он будет, тебе следует точнее формулировать свои требования. А сейчас, прости меня, мне следует собираться."
   Тем большим было удивление бекляре-бека, защищенного данным ему словом, которое россы никогда не нарушали, была команда Максимуса:
  - Взять его!
   Не успел ордынец даже дернуться, как его схватили, завернули руки за спину, и потащили в сад. Сейчас большинство пыточных станков пустовало и козаки легко нашли свободный кол потолще.
  - Помнишь, я обещал тебе, - говорил Максимус, наблюдая как с толстого тела бекляре-бека сдирают одежду, - что посажу тебя на приготовленный для меня кол?
  - Но ты давал мне слово, что...
  - Так вот. Коли бы ты не решил сэкономить, то я бы забыл про свою клятву. Но раз ты нарушил дух нашего соглашения, не нарушив слово, то и я поступлю так же. Я обещал, что не буду разрушать и жечь город. Я это и не сделаю. Я обещал, что не будет грабежа города. Я не буду грабить город. Но разве я обещал тебе или твоей семье, что не посажу на кол? Нет. Разве я обещал жителям, что не буду грабить их? Не город, а именно его жителей. Нет, не обещал. А раз я этого не обещал, то я не нарушу слова, сделав это. На кол его!
   Сучащего по земле связанными руками и ногами Фаяз ибн Сатара протащили до кола, подняли и нанизали.
  - Аааа!!! - Завопил ордынец. От дикой боли тело яростно билось, но слезть с пронзающего его дерева не могло. - Да будь же ты проклят, Максимус ал-Каззаб7. Чтоб тебя так же предали те, в кого ты веришь. Чтоб ты всю жизнь свою только и делал, что предавал! Чтоб не увидел ты детей своих! Чтоб тебе моя судьба и моя смерть показалась счастьем! Будь ты проклят во веки веков!
  - Ха! Проклинай, проклинай... Я этого не боюсь.
  - Будь ты проклят! Не насладишься ты моими муками, - сказал Фаяз ибн Сатар.
   О таком Максим только слышал, но, по понятным причинам, ни разу не видел. Посаженный на кол проявил недюжинную храбрость и стойкость. Он волевым усилием расслабил все мышцы торса, которые рефлекторно сжались, чтобы хоть как-то задержать острие кола, а ногами наоборот, обнял кол и подтянулся вниз. Дикая, невыносимая, резкая, но недолгая боль стала ему наградой.
   Козаки уважительно покачали головами. Обычно смерть на колу приходила на второй-третий день мучений, от кровопотери. Только самые сильные духом могли задавить в себе желание жизни и насильно протолкнуть кол внутрь, до сердца, спасаясь таким образом от длительных мучений.
   Максим сквозь кровавую пелену разочарованно посмотрел на бьющееся в агонии тело, после чего обнажил саблю и пошел во дворец искать живых ордынцев. В своем уме он был, или обезумел, точно сказать не мог бы и он сам себе. Но что вероятность первого была много меньше второй - это точно.
   Состояние Максимуса волновало не только его. Опять впавшего в кровавое остервенение ученика волхвов обсуждали на атаманском совете. Косарь, которого, как телохранителя и наблюдателя, дотошно расспрашивали несколько часов, принес не очень приятные вести.
  - Знать, разрешил он грабить, не нарушив своего слова? - переспросил кошевой атаман после рассказа.
  - Ну да. Правда там все так тонко, что только Боги могут точно сказать. Нарушил, или нет, - задумчиво проговорил оставивший на время своего подшефного Глеб.
  - Знать, убил он кровника? - спросил кошевой?
  - Да, - ответил Косарь.
  - И других сейчас сечет?
  - Да, - ответил Глеб.
  - Это плохо, - сказал кто-то из атаманов. - Полон теперь важен дюже. На ком мы дуван потащим?
   Вопрос стоял остро. Даже без отмены древнего права трех суток, добыча великолепной, а уж после - просто сказочной. Да что там сказочной! Даже в легендарных рассказах такого не описывалось. Казна, булатное оружие и доспехи, посуда и украшения из золота и серебра, краски, специи, драгоценные ткани, шикарные ковры - одна обстановка дворца бекляре-бека заняла целых пять полноценных обозов. Пусть пищу и вина брать было боязно, но и без этого добычи было столько, что в кой-то веки козаки не занимались пытками местного населения, заныкавшего свое добро. Ведь даже то, что лежало на виду, просто так, вывезти было невозможно. Поэтому все было с точностью до наоборот - полонян берегли. Откармливали и отпаивали наравне с бывшими рабами - всем им наравне предстоял длинный тяжелый переход на север. Причем переход с грузом. Одна только разница, что бывшие рабы шли домой, а бывшие хозяева - в рабство. А тут какой-то безумец режет потенциальных носильщиков, то есть, уменьшает итоговую долю каждого! Можно сказать, грабит!
  - Максимус несмотря на то, что волхв, все еще дитя... И в сабельной сшибке слабоват еще... - прозрачно намекнул один из атаманов.
   Остальные задумались. С одной стороны дуэль вполне нормальное дело. С другой - ну не в походе же! Законы запрещают. Да и как-то нехорошо убить того, кто на блюде преподнес им эту самую добычу.
  - Я как-то с ребятами заглянул во дворец к местному атаману, - задумчиво предложил другой атаман. - Там на комнатку маленькую набрел... Ну случайно вскрик услышал... - Чуть смутился атаман. - Там, это... Остатки семени ну этого, как его... Короче кровника Максимуса прятались. Девки там, детишки малые. "Ведь Максимус их не пощадит, а жалко..." - подумал я. Ну вот я их и схоронил у себя.
  - Негоже это, добычу прятать. Ты знаешь, чем это грозит? - нахмурился кошевой.
  - Да что ты, что ты... Я и не собирался. Я от Максимуса. А когда дуван дуванить будем - так я как всегда все выложу.
  - Понятно. Но лучше скажи, что ты хотел предложить.
  - Так просто все. Коли он совсем не в себе, коли кровь ему бросилась, надо отвлечь его. Мож ему девку из этих послать? В счет будущей доли, кончено же.
  - Хорошая идея, - посыпались со всех сторон шепотки..
  - А есть там такая, Лейсян? Красавица самая... - быстро спросил Глеб.
  - А... Есть. И мне самому глянулась, да только времени не было. Но коли для дела треба, то не жалко.. Девок что ли мало?
  - Вот и порешали. Глядишь, и охолохнет малеха Максимус. - Согласился кошевой. Потом подумал и добавил. - Да и остальных тоже девок надо бы отдать войску. Как грабить наскучит, так повеселиться захочется...
   Оторвать опять пьяного от крови Максимуса от очередной жертвы было трудно, но Глеб и Косарь справились.
  - Ну что еще за дарок вы тут припасли? - пробормотал Максим, сопровождаемый ехидными и понимающими смешками, и залез в свой шатер. И обомлел.
   Дар ему оказался действительно по нраву. "Лейсян! Та самая, что выбила ему мозги! Дочь Фаяза ибн Сатар! Сейчас она отправится вслед за своим отцом!" Максим потянулся за саблей, но правая рука схватила пустоту. Левая тоже не нащупала на поясе кинжала, привычного уже, как часть тела. Похоже Глеб и Косарь, тесно прижавшиеся к нему перед входом в шатер незаметно, не хуже городских карманников, избавили его от всего оружия. Максим разозлено отвернулся было от добычи, собираясь найти что-нибудь режущее или колющее, однако что-то заставило развернуться обратно.
   Она была прекрасна. Великолепна. В полуободранной одежде, которая не сколько прикрывала, сколько дразняще открывала то, что должна была скрывать, девушка была еще более привлекательна, чем в газовом танцевальном костюме. Но самое главное, что возбуждало, что она была здесь, в его, Максимуса полной власти!
   На чуть прикрытых, манящих верхних полушариях было совсем мало одежды. Максимус облизнулся и потянулся было, чтобы содрать с них остатки тряпья, и только выработанные еще в Святограде рефлексы спасли его. Неизвестно где Лейсян взяла и где прятала до сих пор этот кинжал, и почему не применила его для самоубийства, но факт остается фактом. Удар был быстрым и хорошо поставленным. Максим отпрянул, девушка рванулась от него и застыла в противоположном углу шатра, вытянув вперед руку с ножом.
   Она была настолько неотразима в своей яростной страстной беспомощности, что Максим не смог себя больше сдержать, и решил воспользоваться самым древнейшим правом победителя. Быстрым незаметным ударом ноги он выбил из рук девушки нож, отбил попытку выцарапать глаза, схватил ее за плечи, сильно встряхнул и отбросил на служившие ему постелью мягкие меховые шкуры. Потом, глядя на съежившуюся на кровати испуганную девушку, начал намеренно медленно стягивать с себя одежду...
   В последующие дни Лейсян была ласкова, мягка и покорна. От яростного сопротивления первого раза, когда она царапалась и кусалась, защищая свое детство, не осталось и следа. Конечно, никакого чувства, кроме, может быть, ненависти к насильнику, она не испытывала. Но помимо этого она, будучи здравомыслящей и теперь уже женщиной отлично понимала, что только заступничество, пусть и невольное, Максима спасало ее от доли, постигшей сестер и остальных женщин. После многих суток, наполненных неослабевающим вниманием множества козаков, соскучившихся по женскому телу, выживших существ - назвать окровавленное молчащее или наоборот воющее нечто людьми было уже нельзя, ожидал рабский помост где-нибудь в Киеве или Новогороде. Она же отделалась, можно сказать, легким испугом, и прилагала все усилия, чтобы этой самой защиты не лишиться.
   Десять дней, оставшиеся до отхода россов от Сарай-Бату, и большая часть дороги назад пролетели без активного участия почти не вылезавшего из своего шатра Максима.
  
  
   Глава 41.
  
  - Видимо чем-то прогневил я Всеотца... - раздумывал тяжело вздыхая Гафият, сотник личной стражи Улагчи-оглана. Идти с таким к великому хану не хотелось совершенно. - О Всеотец! Избавь меня от сей доли. Клянусь, пожертвую тебе кровь десяти вороных и десяти белых жеребцов!
   Гонец, принесший это послание, был сер и вымотан настолько, что не мог сам передвигаться. Как вывалился из седла во дворе ханского дворца, так там и слег. Вот и пришлось сотнику взять на себя обязанность доставить письмо адресату. Но расспросив хрипящего посланца, какая именно весть содержится в письме, он заметно приуныл. За такое могут снести голову даже великому вазиру, не то, что какому-то сотнику из опальной семьи.
   Память рода Борджигинов очень и очень долгая. Особенно, на провинности своих рабов. И всего-то неудачно пошутил прапрапрадед Гафията с позапрошлым великим ханом, а до сих пор вся семья мучается. Каких усилий стоило их роду продавить назначение старшего в семье сына на такую, совершенно не хлебную, хотя и слегка почетную должность, известно только Всеотцу. "Сколько табунов ушло, сколько монет поменяло своих хозяев. И самое главное, никаких перспектив выделиться и отбить обратно затраты. Ни тебе заговоров раскрытых, ни поручений тайных... Так и помру простым сотником... А с такой вестью - это произойдет прямо сегодня!" - раздумывал сотник.
   И как будто Всеотцу было мало сваленных на бедного Гафията проблем. По дороге к тронному залу великого хана в коридоре дворца сотник встретил вазира. Того самого вазира. Азхара.
   Сейчас, пока в городе отсутствовал вазир-и азам, Азхар чувствовал себя великим и могучим. Его слова боялись почти столько же, сколько и слова его повелителя, а может и больше. Ведь что взбредет в голову Борджигина предугадать было еще возможно, а чего захочет этот...
   Поэтому, Гафият поклонился идущему навстречу Азхару и его дюжим охранникам глубоко и издалека, подумав просебя: "Принес же ифрит этого выскочку! Ну почему кто-то долго и мучительно карабкается на гору, а кто-то, как этот например, раз и на крыльях, на вершине?! И за что его к себе приблизил хан? Он же туп, как подкова, и умен, как осел! За что? Только за то, что он полностью соответствует своему имени?8 Или за то, что он отлично согревает постель своего господина, что тот уже последнее время почти забыл дорогу в свой гарем? Только за это? Чтоб тебя свиньи сожрали!"
   Беда почти уже миновала мимо, но к несчастью, брошенный вскользь вазирем на сотника небрежный, пренебрежительный взгляд, зацепился за свиток в руке. Азхар остановился.
   - Что это у тебя?
   - Донесение, блистательный.
   - Откуда? О чем?
   - Из Сарай-Бату, блистательный. Россы напали на город, блистательный.
   - Опять? И чем все кончилось? Наверное, как обычно. Впрочем, откуда тебе знать раб... Давай письмо сюда, я прочитаю и передам его содержание...
   - Осмелюсь возразить, почтеннейший. На нем печать самого вазир-и азама, отдать в руки великому хану. Я не могу позволить, чтобы свиток развернула чужая рука.
   Азхар побагровел и громко втянул в себя носом воздух. Двое охранников по бокам вазиря напряглись. Впрочем, ничего сделать было нельзя. "Конечно, жизнь этого смерда не стоила ничего. Хоть всю сотню вырежи - обожаемый господин только попеняет ласково. Но за сломанную печать... Это уже покушение на его власть... И что с того, что там очередная победная весть, а как может быть иначе? Важно то, что убей хоть всех рядом, все равно донесут. Как пить дать донесут. Скоты...!"
   - Давай сюда послание.
   - Зачем, господин?
   - Ты перечишь мне, пес?
   - Нет, господин.
   - Хорошо. Что ж. Пусть так. Я и не собирался вскрывать письмо. Но ты слишком долго его несешь. Радостная весть должна дойти быстрее до хозяина. Я его сам доставлю ее. - Только из-за того, что сотник стоял все еще согнувшись, Азхар не увидел дикого облегчения и злорадства на лице гонца. Аккуратно воин протянул вазиру письмо. Тот небрежно забрал его, и что-то вспомнив, договорил.
   - И еще, как тебя там..? - спросил вазирь.
   - Сотник Гафият, господин.
   - Я запомню тебя. Сотник Гафият - со значением проговорил Азхар. - А сейчас, пока еще сотник, пойдем со мной. К великому хану.
   Улагчи-оглан, сын Бату-огула из рода Борджигинов, великий даругачи Улуса Джучи, великий хан золотой орды, изволил скучать. Лежа на подушках, он равнодушно наблюдал за танцем наложниц, одной рукой зачерпывая спелые, темно-бордовые зерна граната с блюда, а другой - теребя весящую на поясе саблю.
   - Мой господин! - радостно поприветствовал своего хозяина вазир Азхар.
   - А! Мой мальчик. Что привело тебя ко мне в столь неурочный час.
   - Добрые вести, мой господин. Вот письмо от уважаемого вазир-и азама. - Подойдя на дозволенную дистанцию к ханскому возвышению, вазирь передал письмо в руки слуги.
   - И о чем же письмо? - с легким любопытством распечатал свиток великий хан.
   - О великой победе, мой господин!
   - Да? - и Улагчи-оглан с интересом начал читать письмо.
   - Да, мой господин! Напали россы числом огромным...
   "Мой господин. О великом горе должен с прискорбием сообщить я вам. В начале лета напали и осадили россы столицу провинции, город Сарай-Бату. И хотя было их всего тысяч десять, смогли совершить они невиданное. С попустительства Всеотца, или за грехи наши, обманули нас россы. Письма послали лживые, с помощью предателей степных, что чума в городе. И убоялись ее мы..."
   - Но стены Сарай-Бату неприступны! И разбиты были россы! - продолжал разоряться, довольный своим весьма посредственным красноречием Азхар, не замечая, что его господин замолчал и буквально прикипел глазами к листку пергамента.
   "...Город полностью разорен. Половина - сгорела. Все жители, и свободные, и рабы, угнаны. Я с великим трудом нашел сотню, чтобы поведали о судьбе..."
   - ...И кланяется тебе бекляре-бек...
   "...Фаяз ибн Сатар посажен на кол в парке своего дворца. Все его..."
   - ...За мудрость твою великую...
   "... по всему, под предводительством некого Максимуса, который по твоему слову, мой господин, желал выкупить... "
   - ...И обещает великие дары...
   " ...тоже опустошена. Можно сказать, да простит меня Всеотец, что в твоем улусе, мой господин, провинции и стольного ее города Сарай-Бату больше нет. Я готов понести любую кару за ..."
   - И победа сия будет вспоминаться в веках всеми нашими потомками! Да будет так всегда! - гордо закончил было свою наполненную пафосом речь Азхар, и только успел чуть довернуть голову...
   Кто-то думает, что сытая богатая жизнь разлагает. Конечно, в кой-то мере это так и есть. Но тот, кто поддается таким соблазнам, не долго будет ими наслаждаться. Род Борджигинов всегда рождал отличных воинов. Они бывали слабыми правителями, плохими дипломатами, но войнами - великолепными всегда. Ведь по-другому и нельзя - свои же братья лишат трона вместе с жизнью, как часто и случалось. Вот многие и обманывались глядя на томно развалившегося хана, про себя сравнивая его с зажравшимся толстым котом, а на самом деле это была просто маскировка. И не котом был Улагчи-оглан, а пардом!
   Не выдержав финальных "да будет так всегда!", в бешенстве, плавным слитным движением великий хан вскочил со своего ложа и метнулся к своему любимчику. Легендарная сабля, рассекающая плывущее по реке перо и разрезающая положенную на лезвие шелковую подушку, булатное творение древних мастеров, до этого мгновения спокойно спящее в богато украшенных ножнах на поясе у хана, увидела свет. Дважды вскричал рассекаемый воздух, и Азхар, в бьющих из разрезанных вен струях крови, кусками посыпался на мозаичный пол.
   Нельзя сказать, что придворные обладали плохой реакцией. Скорее наоборот. Не успели еще упасть вниз остатки туловища, стоящие на оставшихся невредимыми ногах, как все в зале распростерлись ниц, стараясь поглубже втиснуться в каменный пол. Поэтому пылающий яростью взор хана мгновенно вычленил из этой толпы следующую жертву. Единственный, стоящий на колене, был заметен в зале сейчас, как одинокое дерево в степи. Улагчи-оглан быстрым движением скользнул к нему, чтобы внезапно жертва подняла голову вверх, впилась своим открытым, бесстрашным взглядом в лицо своего беснующегося господина и голосом сотника произнесла.
   - Я готов исполнить любую вашу волю, мой господин.
   Точно так же, как недавно вспыхнул, великий хан мгновенно остыл. Задумчиво вытерев о ближайшую согнутую спину саблю (при этом нанеся придворному глубокие царапины, но тот не посмел даже вздрогнуть) великий хан поднялся и возлег на свое ложе.
   - Готов? Что ж. Тогда слушай мой приказ. Ты немедленно отправишься в Сарай-Бату. Если это письмо, - хан бросил на пол свиток, - правдиво, то не возвращаясь сюда, ты сразу же поедешь к россам. Пусть отдадут все и всех! Возьми с собой свою сотню!
   - Будет исполнено, мой господин, - глубоко склонился сотник и попятился назад. Уже у дверей его настигли заключительные слова приказа.
   - Мне понравилась твоя верность и твоя храбрость. До окончания посольства ты - вазирь. Если мне понравится и то, как ты все там решишь, ты останешься им и после. А сейчас - все вон! Принесите вина! А этого, - кивок на тело, - скормить собакам!
   Еще раз поклонившись, новоявленный вазирь отправился выполнять приказ. Но пере этим, он завернул на рынок купить два десятка лошадей. Клятва помогшего ему Всеотца взывала быть исполненной.
  
   Путь домой для козаков не был неприятным, и поэтому субъективно не занял много времени, хотя продлился гораздо дольше, чем туда. Награбленное добро, везомое на телегах, ласкало взор, а послушные пленницы по вечерам - тела. Освобожденные рабы, найдя соседей или дальних родственников, расспрашивали о том, что произошло за время их отсутствия, молодые и старые козаки рисовались друг-перед другом рассказами о добыче и подвигах, ордынские рабы молча, самые медленные подгонялись нагайками, тащили поклажу. Наконец, граница была пересечена, и, как положено, в первой же козацкой станице, которая с тех пор стала знаменита как Кошбатуевская, наступил самый сладкий момент похода.
   Дуван дуванили почти месяц. Происходило это действие в веках установленным порядком. Всю добычу свалили в несколько огромных куч. Положено было в одну, но сейчас ее было столько, что в единую просто было все не уместить. Не насыпать же курган? Самую сладкую - первую, долю, десятину, отделили на "на храм". Приехавшие специально для этого в приграничную станицу волхвы несколько дней ходили, отбирали и грузили добро на телеги. Еще десятую - как и положено, великому князю киевскому. Его долю отобрал кошевой - ведь именно ему будут в случае чего все претензии. Остальное все принадлежало захватившим добычу воином и делилось согласно положенным, утвержденным до начала похода долям.
   По очереди, начиная с атаманов-командиров и заканчивая последним возчиком-инвалидом, каждый участвовавший в походе подходил к кучам, громко называл себя, положенную долю. Кошевой атаман также громко, во весь голос спрашивал: "Храбро ли сражался ли такой-то? Достоин ли сей муж доли своей?". Из толпы каждый мог выкрикнуть - "Нет! Не достоин!", и пояснение, почему именно не достоин, какой проступок совершен. Тогда атаман ватаги и кошевой решали, давать или не выдавать долю. Но такое бывало редко, те кто не хотел сражаться, в поход не ходили.
   Конечно, часто случалось так, что на один и тот же трофей претендовало несколько бойцов: конь вороной понравился или девка там по сердцу пришлась. Получить, понятное дело, приз мог только один. Самый старший по званию спорщик. Но младшие всегда могли потом понравившуюся вещь той или иной ценой выкупить. Но бывало и так, что сговор был невозможен, и тогда все решала дуэль. Спорщики под надзором волхвов сходились один на один, обычно насмерть, и победитель получал настолько нужный ему трофей. На схватки "в поле", как на места не принадлежащие этому миру - яви, смертельно строгие козацкие законы не распространялись.
   Максимус ал-Каззаб, данное покойным ("Приятно-то как произнести. По-кой-ный! Подох падла!" - раздумывал молодой волхв) бекляре-беком прозвище неожиданно прилипло, в общем дележе не участвовал. Даже не ходил смотреть, хотя зрелище того стоило. Из тех, что не каждый день увидишь. Ему там ничего причиталось, так что и смотреть было бессмысленно. "Только себя травить!" Получилось так из-за того, что Максим пошел в поход имея обет освободить из плена рабов, поэтому его дуваном были именно рабы. Точнее - их жизнь и свобода.
   Хотя совсем без добычи Максим не остался - тут его ожидал приятный сюрприз. Добра захвачено было так много, что козаки не пожмотничали. Поэтому, когда кошевой прокричал вопрос: "Что, коли дадим мы Максимусу, пошедшему в поход ради свободы братьев наших, презревшего другой дуван и хитростью невероятной захватившего нам Сарай-Бату, долю сверх обещанной ему свободы, будет ли кто в обиде?" Ответом ему стал дружный рев "Нет!".
   Несколько богато украшенных юрт со всем убранством, комплект так сказать, десяток рабов, полтелеги ковров, телега всякой другой рухляди, один качественный куяк, пара слитков булата, и так - по мелочи. Лейсян, постепенно непонятным образом мутировавшая из простой, бесправной рабыни, согревающей кошму своему господину, в главную наложницу, обрадовано занялась командованием новоявленным поездом. Оставив позади станицу Максим со своим скарбом присоединился к одной из разбегающихся во все стороны ватажек и неторопливо отправился в Киев, рапортовать Великому Князю об исполнении его поручения.
  Любопытно, но сразу же по приезду в Киев знаменитый теперь на весь мир воин попасть к князю не смог. И причиной этому было не своеволие стражей, что к правителю не пускали, и не опала тайная или явная. Причина была совсем другой. В первый десяток дней по приезду у Максимуса банально не оказалось для этого просто одной свободной минутки.
   Когда еще по дороге караван Максимуса догнала троица из числа освобожденных рабов и попросилась "под руку", захватчик Сара-Бату даже обрадовался. Слуги и холопы - это хорошо, так как ему и оставшейся пятерке воинов во главе с Глебом было очень трудно управлять крупным караваном. Еще двое догнали его перед самым концом пути. Но в Киеве потоком желающих служить ему парня в буквальном смысле захлестнуло.
   Пусть взятая Максимом добыча была по сравнению с долей остальных набольших козацкого войска невелика. Пусть. Но! Во-первых, то что он совершил - это уже показатель. "Коли он сам Сарай-Бату захватить придумал как, то и в будущем в нищете не останется. А коли сам не останется, то и под рукой его житье будет сытным и привольным." Вот с такими, вполне разумными соображениями к Максиму повалила толпа народа. Были тут и потерявшие кров бывшие рабы, и беженцы из империи, и просто обычные люди. Были среди них и бойцы, плохенькие, конечно, были и рукастые ремесленники, и многие другие. И всех их надо было выслушать, оценить на глаз - врет-не врет, и принять решение. И если решение было положительным, то принятого тут же следовало накормить, напоить, обудь-одеть, если требовалось, определить ему место для сна - ведь на дворе не июнь месяц, а как бы грудень...
   Лейсян, окончательно ставшая наложницей и советчицей, очень сильно помогала своему господину и повелителю во всех вопросах управления. Оказывается, она умела не только крутить задом и трясти сиськами перед гостями бекляре-бека, вырубая тех своими формами, но и имела вполне достойное образование. Писать, считать, слушать, понимать и приказывать она умела, и главное, могла этими навыками правильно пользоваться. Именно на нее упали все обязанности связанные с размещением и расселением холопов. А так как юрты и рухлядь, которая еще неделю назад казалась лишним, ненужным скарбом, сейчас были заселены на 140% в дело вступило "во-вторых".
   Максим оказался не таким уж и бедным человеком. Разменянное на взятки еще прошлой зимой на Сичи ганзейское поручение на десять тысяч гривен, сейчас пришлось очень даже кстати. От него осталось всего чуть больше половины - но... Шесть тысяч гривен - это чудовищно огромная сумма для простого человека. Да и для князя из младших родов - тоже. Да что там для младших, даже для великого - немаленькие это деньги. И вот этими деньгами, шальными по сути, Максимус сейчас не скупился. Отчасти, потому что вспоминались уроки Радульфа о том, как привязать к себе холопов самым нежным образом, отчасти, из-за того, что проснулась вроде бы давным-давно испустившая дух совесть. Ведь в осажденном Сарай-Бату из-за него столько погибло...
   Идиллию единения новоявленного барина и холопов нарушили посланцы великого князя. Те прибыли в корчму в полудневном переходе от Киева (именно там расположился Максим и его новоявленные слуги), нашли Максимуса, оторвали его от дел и почти под конвоем отвезли его в столицу великого княжества.
  
  - За что мне Боги послали такое?! Будто мне мало западных проблем с войском Руфуса? А еще и ты туда же! Ты представляешь, дурак, голова дубовая, что ты натворил? Ты знаешь, что не далее как вчера послы у меня были от Улагчи-оглана? Грозили войной! С ВЕЛИКОЙ ОРДОЙ! Я как голозадый безродный мальчишка должен был тут унижаться! Перед каким-то мелким немытым степным холопом! Они требовали от меня выдать им! Весь полон! Весь кош! И главное, тебя!
  - Но...
  - Молчать! Где был Глеб? Что он тебя не остановил?
  - Да рядом он был! Зато я из полона освободил ...
  - Молчи! А ты представил себе, сколько погибнет на войне, развязанной тобой?! Сколько мужей, отцов и детей погибнет из-за тебя? Сколько жен зайдется криком и будет в горе раздирать себе лицо ногтями, дабы хоть как-то перебить душевную боль?! А ты подумал, сколько матерей и детей заплачет, зная что больше никогда не увидят детей и отцов? Ты спас пять сотен, а сколько тысяч ощутят у себя на шее ярмо работорговца? А скольких просто бросят с распоротым животом на пороге своих домов? Ты об этом подумал? Нет, злато тебе глаза застелило...
  - Не злато...
  - Да заткнись ты! А то оскорбление, что меня обязали выдать своего? Тебя, понимаешь, дурья твоя башка?! Твоя жизнь - это залог мира!
  - И что? Ты меня выдашь? Князь, а? - уже сообразив, к чему идет дело, спросил Максимус. То, что Лихомир распинался перед ним, явно было прелюдией к команде "фас", отданной охранникам за дверью.
   "А я еще удивился, с чего бы это Лихомир, который до этого пренебрегал охраной, так озаботился за свою жизнь. Раньше он с охраной только по серьезным делам ездил - а сейчас даже у вход в кабинет стоят. А ларчик то, просто открывался. Это просто-напросто не его эскорт. Это мой конвой. Бл.! А говорили, что за своих всегда стоят, до смерти. А я то - поверил, дурачок. Или это проклятье Фаяза работает? Да нет, чушь это все. Просто у них тут, все так же, как и у нас. Для них, правителей, как бы они не назывались, князей ли, президентов ли, да и вообще, для любых мажоров, все кроме них - просто быдло. Не в жизни больше никому не поверю! Пи..ры!" - подумал Максимус. "Ну, раз все равно теперь уже, то можно больше не стесняться".
  - Так как? Мне уже кандалы примерять? Выдашь меня им? Великий Князь, - выделив последние слова голосом, начал изгаляться Максимус. Поэтому ответ князя стал для него полной неожиданностью.
  - Нет.
  - Я так и думал! Все вы обещаете одно, а как дойдет дело до... ЧТО?
  - Не выдам.
  - Но как?... Почему?
  - Выдать тебя означает быть ничем не лучше ордынцев. Выдать тебя - это плевок в лицо всем тем, кто погиб и кто еще погибнет. Выдать тебя - это просто разрушить великое княжество киевское, да или любое другое росское.
  - Но погибнут...
  - Да. Многие погибнут, и не факт еще, что мы устоим. Но если не за други, не за кровь пролитую, не за память, не за законы и не за свободу нашу, то за что же тогда биться? Не проще ли самим веревку на шею одеть и другой ее конец доброму хозяину отдать?
  - Ну...
  - Но это не значит, что ты, Максимус ал-Каззаб, не будешь наказан. Вон отсюда, и чтоб твоей рожи я больше не видел! Забейся в самую глухую нору и лет пять чтобы о тебе слыхом никто не слыхивал!
  - Так то ты князь, - смытая удивлением обида и злость мгновенно вернулась к Максимусу, - награждаешь своих верных холопов. Что ж, я буду благодарен за награду и службу...
  - Дурак. - Совершенно спокойным голосом сказал князь. - И хамло. И еще раз дурак. Ничего не разумеешь.
  - Ну просвети меня, великий князь Лихомир. Просвети, будь уж так любезен...
  - Не забывайся, смерд! Я могу за слова твои оскорбительные, запороть тебя на конюшне. Но не буду. Я просто скажу тебе то, чего ты так и не разумеешь. И это будет тебе моя награда.
  - Я весь в внимании, - Максимусу пришлось силой совладать с собой, чтобы в тон не проникли язвительные нотки. Следовало действительно немного сбавить напор. Оказаться со спущенной шкурой ему совершенно не хотелось.
  - Ужель ты не понимаешь, что великому хану уже все доложили? И ему очень сильно хочется повторно с тобой повидаться? И как ты думаешь, он пожалеет для этого денег али другого чего? И ты думаешь, не найдется таких среди степняков? Али татей наших? Да даже среди твоих друзей. Тот же Афзал, к примеру...
  - Благодарю тебя князь за совет, - перебил Лихомира молодой волхв. - Я не возвожу хулу на твоих друзей, а ты не наводи на моих. Дозволь откланяться.
  - Иди...
  - Ах да! Мои люди...
  - Я знаю. Выделю тебе место на границе северо-восточной. Пришли ко мне Глеба - с ним грамоту передам. А сейчас - ступай прочь, видеть тебя не могу боле...
  - Благодарствую, княже. Здрав будь.
  - Твоими деяниями теперь это сложно. И еще. Хоть я и обещал, что остаток поручительства сверх цены рабов тебе уйдет, но выкупил, пусть и мечом, слишком мало. А посему - половину остатка отдаш Глебу...
   Выдержки Максимусу хватило только на поворот, дойти до двери княжеских покоев и аккуратно ее закрыть. А дальше... Даже несмотря на то, что его по сути дела признали владетелем, ярость не утихала. Оббив ногами и руками стены, ободрав костяшки, в ярости парень выскочил из покоев князя, пробежал по лестницам терема и вылетел во двор прямо в объятья этого человека.
  - Рад видеть тебя, друг мой! - широко распахнул руки в своем традиционно восточном приветствии Афзал.
  - Афзал! Друг мой, - прижав поочередно друг друга к сердцу чуть поостывший Максим удивился. - Что ты здесь делаешь?
  - Мой отец, да будут благословенны его губы, выпустившие сие слова на волю, сказал: "Езжай к своему Максимусу...", и я поехал. Что случилось? Почему я вижу на лице твоем гневный румянец? Пристало ли великому полководцу гневаться попусту?
  - Просто так?! Да они все твари неблагодарные! Скоты! А еще на других наговаривают!
  - Оскорбил тебя кто, друг мой? Дозволь тогда я отрежу голову и подам тебе сердце его на серебряном блюде?
  - Да пошли они на ...!!! Пойдем! Выпьешь со мной?
  - Да. Хотя мой отец, да будет он...
  
   "Ох! Что же так болит голова! С кем это я вчера пил? Помню прием у князя - там не пил... Там ругались... Потом встретил Афзала. Первую таверну помню... Второй кабак тоже... Куда пошли после третьего - уже не помню. Сколько раз я давал себе слово, не напиваться?! Да еще и с местными? Они же, гады, на натуральных продуктах взращены, свежим воздухом с детства, твари, дышат, вот и здоровье имеют лошадиное. Не то, что мы, дети цивилизации! Ох головушка моя! О!"
   Первая попытка открыть глаза оказалась неудачной, вторая тоже. Максим задумался чуть-чуть просветлевшей головой. "Все качается, как будто я на корабле - явно алкогольная интоксикация. Судя по тому, что меня окружает что-то душистое и колючее - я лежу в сене. Ой блин, травка какая вонючая попала.. Нет, я не выдержу! Эаа...!"
   Выдержав отвратительный приступ рвоты, усугубляемый тем, что желудок был пуст, Максим попробовал разогнуться и вытереть рот, и тут обнаружил, что руки у него связаны.
   "Черт! Что случилось? Я что, буянил? Вполне возможно... Я был вчера зол. Очень. Взбешен, можно сказать. Ну ладно, я уже пришел в себя, можно подать голос."
  - Эй! Там! Развяжите меня!
   Легкий шум неразличимых голосов, качка останавливается, часть сена исчезает и вот в глаза Максиму, как дубиной, ударяет лучами заходящее солнце.
  - Вай-вай, дорогой мой друг! Ты пришел в себя? - к телеге, на которой лежит Максим подскакал и всадник и остановился около, глядя на лежащего с высоты седла.
  - Афзал? Что со мной? Почему я связан? И где мы? - попробовал приподняться Максим.
  - Ай, друг мой. Мы покинули Киев вечером прошлым, уже после закрытия ворот и сейчас едем на юг.
  - Куда?
  - Мы оставим Сарай-Бату справа. Заходить в поверженный тобой город - он еще не скоро восстановится... Мы поедем прямо в Ургенч. Тебя приглашает к себе в гости сам блистательный Улагчи-оглан!
  - Ты что, идиот? Какой "в гости"? После Сарай-Бату меня в Ургенче самое лучшее, что ждет, это толстый тупой кол! Прекрати нести ерунду и развяжи меня.
  - Друг мой. Когда приглашает сам великий хан отказать нельзя. Посланцы его были весьма убедительны...
   На несколько минут Максим замолчал. Ему совершенно не верилось в то, что произошло. Он не мог даже не минутку подумать о том, что Лихомир мог оказать прав. Что его предаст и продаст злейшему врагу его ближайший друг. За деньги, за то, что ордынцы ему ближе, за то, что он просто росс, а не ордынец, предать дружбу, боевое братство, предать всё... Всё!
  - Ты что, продал меня великому хану? - наконец решился прошептать Максим.
  - Прости меня, друг мой, - отставил в сторону шутливый тон Афзал. - Когда приезжали гонцы от великого хана, меня не было дома, но по словам отца, да будут дни его долгими, великий хан очень, очень недоволен. Под угрозой истребления всех кочевий, нам было приказано или вернуть всю добычу, или привести завоевателя Сарай-Бату на суд великого хана...
  - А как же свобода, определенная независимость, дарованная вам великим ханом? А набеги на границы орды, в которых участвует твой род испокон веков? Или это тоже ложь, как твои слова о дружбе?
  - Какая свобода? Ты что, так ничего и не понял за всю свою долгую жизнь? Свободы нет! И не было, и не будет никогда! Всегда будет сильный который берет то, что ему по нраву, и всегда ему будут слабые, которые будут ему покоряться! О какой свободе и независимости ты говоришь? Одной десятой тьмы9 хватит для того, чтобы втоптать нас в степь, смести из памяти потомков! Где тут свобода? Да. Мы иногда налетали на кочевья по границе орды. Но это были как укусы мухи для коня: укусил и убежал. Коли не попал под плеть хвоста - духи предков охранили. Но никто и никогда еще не грабил и не разрушал столицу целого тумена! А на счет дружбы... Я на коленях умолял отца своего, чтобы он не делал этого! Я даже был готов отдать четверть, да что четверть, половину добычи, но он был непреклонен. Он сказал мне, волей всего рода: "езжай к своему Максимилиану и привези его в Ургенч, иначе весь наш род погибнет!". Я не могу нарушить его приказа. Прости... Захид! - окликнул он своего ближника. - Свяжите его аккуратно, но так, чтобы не сбежал. Головой отвечаешь.
  - Да, повелитель.
  - Кормите его каждый день, поите сколько захочет, но довезти мы его должны, и довезти живым. За живого заплатят больше. И еще. Пока мы в границах Киевского княжества, держите его засыпанного сеном и с кляпом во рту! И поосторожнее с ним: он волхв и он нашел способ захватить Сарай -Бату. Кто знает, что он еще придумает?
   "Афзал прав. И князь прав. Какой же я идиот!", успел подумать Максим до того, как в целях безопасности перед перевязкой, пленника дозировано оглушили ударом по голове.
  
   Глава 42.
  
  
   За последние полтора года Максимус пятый раз ехал по этим местам. И нынешний был самым неприятным из всех. И полным безволием, и мерзким отношением, и перспективами. Ведь эта поездка была, судя по всему, последней. Последней вообще. И в этом году, и в этой жизни.
   Афзал больше с ним не разговаривал. "А что разговаривать с рабом, который по приезду на место сразу же станет трупом?" Более того, спустя пару дней послушный сын своего отца в сопровождении трех нукеров ускакал вперед. Дело в том, что десяток воинов, степных воинов, везущий по относительно спокойным и безопасным росским дорогам... воз сена! вызывает вполне обоснованное недоумение. Недоумение перетекает в любопытство, усугубляемое недавними событиями на юге, и может в итоге вылиться в проверку со всеми соответствующими последствиями... "Нужно ли это? Нет!" - и вот все лишние, в том числе и Афзал, отправляются на юг.
   На границе со степью маскировка себя полностью изжила, поэтому конвоирам под командой верного Афзалу нукера пришлось завернуть на ближайший торг. Пока двое караулили свою увязанную в кулек дорогую добычу, остальные четверо посетили рынок и основательно там затарились. "Раз уж все равно по пути, то почему бы и не привезти до дому подарков?"
   Теперь караван разросся до четырех телег и являл собой совершенно обыденную картину. Четверо караванщиков погоняют, двое отдыхают, потом меняются. Раз охранников на четыре телеги всего шестеро, значит ничем дорогим тут поживиться бандитам не удастся. Маскировка великолепна своей полнейшей обыденностью.
   Максимус бесился. И волновался. И боялся. "И как там без меня моя Лейсян? И мои люди? Дожили, блин! Я волнуюсь за других... Нахрена я так много набрал? Десяток-другой семей бы взял, и остановился. Так нет же - захотелось многими покомандовать. Не накомандовался. Надеюсь, князь не откажется выдать ей остаток средств от своего поручительства. И что я могу сделать? Сбежать если только?"
   Пара неудачных попыток бежать, "далеко ли убежишь связанный как мумия?" предпринятых пока они еще ехали через лесистые местности, привели только к получению средних побоев. Когда же телеги выехали в степь, то Максима вообще развязали. Ну почти. И ничего неверного в этом решении командира каравана не было. Чистая и практичная логика. Пеший не уйдет от конного, а степняку, которому каждая сломанная травинка в поле - как яркий указатель на дороге, найти беглеца без проблем. Тем более - по снегу. Зато даже со связанными руками раб может править поставленной в середину каравана телеги, таким образом освобождая одного конвоира для отдыха.
   Днем похитители и жертва монотонно шли по степи, зато по вечерам, когда все кроме лошадиного сторожа собирались около костра, Максимусу приходилось поработать языком. Опасаясь, что ореол удачи и богатства может смутить охранников из бывших подчиненных, Афзал набрал нукеров из числа не участвовавших в походе бойцов. А этим было еще как интересно, и они долго после захода солнца выпытывали у своего пленника мельчайшие подробности. Особенно интересовал степняков по их примитивной грабительской психологии (хотя в чем их упрекать - время тут такое), перечень взятой добычи. Вот и насиловал Максим свою память в поисках мельчайших подробностей, хотя делать ему этого ой как не хотелось. Ну не хотелось ему развлекать своих похитителей.
   А хотелось ему совсем другого. Хотелось полюбоваться на мучения всей десятки, возглавляемой своим бывшим другом Афзалом, распятых на пыточных столах покойного Фаяза. Хотелось посмотреть на выражения их лиц, когда толстый кол пронзает их плоть. Да на крайняк, просто и безыскусно порубить их на куски саблей, забить дубиной, утопить или задушить тоже было бы неплохо. Приблизительно с такими приятными мыслями Максим засыпал каждую ночь. Но, к огромному сожалению, все это были только мечты, а реальность в лице степняков требовала развлечений. Иначе недовольные могли бы на следующий день оставить своего пленника без горячей еды или, что гораздо хуже, без воды - снег хоть и близко, а не добудешь его. Так что деваться было некуда
   - ...А овец взяли столько, что полвойска только и делало, что гнало их вперед. Ели только вырезку и мозги, а все остальное бросали степным падальщикам...
   От таких историй степняки жмурились, как сытые кошки, глядящие на огонь, и мечтательно улыбались. А особо впечатлительный в силу своей молодости парень, ему еще и шестнадцати весен не стукнуло, и в силу этой же своей молодости выполняющий самую грязную и противную работу, а потому допущенный к прослушиванию историй впервые, даже прошептал с чувством:
   - Эх мне бы там оказаться..., - и плотоядно уставился на Максима.
   "У... Этот прямо здесь меня готов порезать, ради добычи. Впрочем... Как там? Груженные золотом ослы? Купец я или нет? Почему бы мне не выкупить свою жизнь? Надо было раньше догадаться попробовать это сделать!"
   - Хм. Господа. Как вы видите, добыча была просто невероятной. И часть этой добычи - моя. На тот свет злата не заберешь. Почему бы вам не продать мне мою свободу? Я хорошо заплачу... - предложил Максимус и затаил дыхание.
   Над костром повисло молчание. Наконец самый старший из степняков веско произнес.
   - Мы клялись роду, что тебя довезем. Это что же, ты предлагаешь нам род свой предать и продать? Так вот, коли не хочешь ты всю дорогу проделать с языком отрезанным, молчи и больше ничего такого не говори. Не так ли? - и грозно оглядел не столько Максимуса, сколько своих жадных товарищей. Те единодушно кивнули. Вот только младший кивнул немного позднее остальных. И в глазах у него промелькнуло что-то такое... Этакое.
   "Ага! Значит, ты парень не так силен, как твои старшие родственники. Вот на тебе и сосредоточимся. Посмотрим..."
   Время шло. Караван медленно двигался через зимнюю степь, проходя за сутки совсем немного. Присмотр за Максимусом стал совсем слабым. Ведь бежать стало совсем некуда. Все вокруг было проморожено и заметено снегом. Одинокий безлошадный путник, без еды и теплой одежды к утру бы превратился в мерзлую тушу - так что достаточно всего лишь внимательно охранять всех лошадей, и побег не удастся.
   Каждые утро и вечер много времени занимала сборка и разборка купленной на торгу юрты, а иначе ночь можно было бы и не пережить. Все это время мысль о побеге не оставляла Максимуса ни на минуту. Каждый свой рассказ он теперь старался построить так, чтобы все больше и больше распалить молодого степняка. Назип, его так звали - не прибавляя имени рода и отца, ибо не выслужил еще уважения, после каждого такого разговора ходил как в тумане. Ведь Максимус дави на самые что ни наесть болевые точки: "...табун жеребцов статных, на котором любой кривой и косой сразу же покажется батыром...", "...россыпь золотых монет, на которые можно купить...","...ожерелье такой неописуемой красоты, что перед таким подарком не устоит сердце самой неприступной красавицы...", "...сабля булатная, росского харалуга. Эх, жаль будет, коли никому не держать ее в руках. Не пристало оружию валяться..."
   Стоит отдать Назипу должное. Сломался он именно на сабле. И то, сломался - это не совсем верное определение. Просто на следующий день после закинутой Максимусом "сабельной наживки", во время отдыха он незаметно шепнул Максиму.
   - Коли отведу я тебя до княжества твоего, клянешься ли ты, что отдашь мне саблю?
   - Что? - притворно удивился Максим, в глубине души ликуя.
   - Коли сведу тебя отсель, на время. Отдаришься ли ты сабелькой булатной?
   - Да.
   - И еще! Я не придаю свой род. Поклянись, что после того ты вернешься в наш караван!
   - Хм. Что ж, клянусь. И что теперь?
   - Теперь жди до ночи. Этой ночью моя стража.
   - А мы сможем уйти? И не замерзнуть?
   - Это все мое дело. Ты клялся. Ты на время уйти? А потом вернуться обратно в Ургенч?
   - Да.
   - Ты сказал.
   Этой ночью пятеро охранников заснули чуть крепче, чем обычно. Готовивший ужин Назип добавил в блюдо немного сонной травы, так что спалось всем очень легко и приятно. Максима, которому снился сон о свободе, молодой степняк еле-еле растолкал. Предатель подготовил все заранее, так что для побега Максиму пришлось предпринять минимальные усилия.
   Боги были на стороне Максимуса. Как выразился Назип "духи метели сегодня затеяли медленную пляску". Мелкая поземка, поднятая холодным ветром, отлично заметала все следы. Ночная скачка по звездам, просто на север, "в никуда", режущий острой снежной крошкой, бьющий в лицо ледяной ветер, все это Максимусу врезалось в память навечно.
   Им повезло еще раз. После повторной смены лошадей, утром, когда стало светло, на белом полотне горизонта не показалось ни единой черной точки. Погоня либо еще не выехала, либо потеряла их. Откуда беглецам было знать, что на следующий день проснувшись поздно и обнаружив пропажу, степняки сразу же бросились в погоню. Но из-за ранней темноты потеряли не только след, а попав в неожиданный буран, еще и свои жизни. Афзал долго потом себя клял за то, что бросил такого важного пленника и гадал, что же случилось с конвоирами. Ничего этого ни Назип, ни Максимус не знали, и поэтому продолжали гнать лошадей все быстрее и быстрее. На север.
   Этот переход через степь, шестой по счету, оказался настолько ужасным, что на все оставшееся, очень долгое существование, Максимус заполучил свой самый страшный ночной кошмар. И много позже, бывало, он просыпался в холодном поту, путешествую во сне по этим ужасным белым равнинам. Холод, голод, жуткий ветер, срезающий кристалликами льда, как абразивной крошкой, кожу с лица, тьма ночью и слепящий белый свет днем. И непрерывная, до боли в стертых до крови и чуть ли не до шеи ногах, скачка.
   В общем, когда на горизонте появилась темные пятнышки - первые редкие рощицы, предвестницы леса, Максим сполз с лошади, и с чувством возблагодарил всех местных богов. За окончание пути, за удачно выбранное хобби (что бы стало с ним после такого путешествия, не стань он до этого опытным наездником, даже представить было страшно), за приближающийся лес, в котором можно собрать веток, разжечь костер, чтобы согреть промороженные до кости тела и поджарить на огне вырезку из тела одной из павших по дороге лошади...
   Назип с легким презрением степняка, привыкшего к необъятным просторам сухопутного степного моря и считавшего лес клеткой, взирал на расчувствовавшегося росса. Когда выражение радости на его взгляд уже подзатянулось, он, гордо восседая в седле, надменно произнес.
  - Хватит, росс. Нам пора ехать! Не следует тебе привыкать к свободе. Меня ждет моя булатная сабля, а тебя - Ургенч.
  - Да, ты прав. - Максимус встал с колен, подошел к лошади и вместо того, чтобы вскочить в седло стал рыться в седельных сумках.
  - Что ты копаешься, росс?
  - Да вот, его искал. - Максимус нашел то, что искал, и теперь подошел, чтобы показать, поближе к степняку.
  - Кого?
  - Его! Да вот же, смотри!
  - Да что там? Мне ни видно ничего! - степняк наклонился из седла, чтобы рассмотреть поближе, что там ему своими корявыми руками показывает росс. Да показывает так, что не видно ничего - а ведь интересно.
  - Не видишь что ли? Это твоя награда! - С этими словами подошедший вплотную Максимус схватил правой рукой Назипа за ворот, резко дернул на себя, а левой нанес удар кинжалом в бок степняка.
   Этот кинжал принадлежал самому Фаязу ибн Сатару и так понравился победителю, что Максимус совершил страшное преступление, караемое смертью - утаил трофей от дележки на общем коше. Пришедшийся так по руке булатный клинок Максимус носил с собой постоянно, и не удивительно, что его он оказался в числе трофеев степняков. Перед побегом, когда занятый сборами Назип на некоторое время выпустил пленника из поля зрения, росс забрал у командира степняков кошелек и этот трофей, и спрятал их в своих седельных сумках. И вот сейчас его время пришло.
   Припомнив все, что ему рассказывали и показывали на тренировках, совместив все это со здравым смыслом и яростью, Максим нанес подлый удар. Пробить даже очень хорошим ножом толстый слой теплой зимней одежды, да еще свободно весящей на теле практически невозможно. Однако парень нанес удар не абы куда, а именно над верхней кромкой пояса, где сжатая по периметру одежда принимала минимальную толщину Клинок, сила удара которого сложилась со встречным движением тела противника, легко пробил одежу и не встретив на своем пути больше никаких препятствий пронзил кожу и рассек печень.
  - Вот единственная награда за предательство! - Прошептал на ухо задохнувшемуся от боли Назипу Максим и оттолкнул его от себя. Раненный судорожно вцепился в упряжь и гриву лошади, лег на круп и прошипел.
  - Ал... Ал-Каззаб! Будь ты проклят, Максимус ал-Каззаб! Чтоб тебе навеки остаться лжецом и предателем! Чтоб никогда тебе не вернуться к своей...
  - Проклятья, вещь, судя по сказкам волхвов, которые я слышал в Святограде, конечно же, страшная. Но я в это не верю. Так что, счастливого пути тебе, спаситель ты мой! - рассмеялся Максим, отпустил повод и резанул лошадь по крупу.
   От боли уставшая вроде бы лошадь рванулась как призовой жеребец. Дикая скачка наверняка сделает тяжелую рану степняка смертельной и окончательно заметет все следы. Максим проводил убегающую вдаль точку довольным взглядом и подошел к своей оседланной кобыле. Следовало переложить седло на заводную, и поспешить домой. "Лейсян и мои люди слишком долго были без догляда. Как они там? Да без меня? Как бы чего не удумали..." - размышлял Максим занятый привычной работой.
   О своем некрасивом, мягко сказать, поступке, у него появилось ни единой мыслишки. Как в анекдоте: "Умерла - так умерла..."
  
   Приблизительно в это же время, в далеком Ургенче, склонившись в глубоком поклоне, бывший сотник Гафият, а сейчас пусть и временный, но вазирь, докладывал об итогах своего посольства.
  - ...Хоть и шлет извинения за сей набег, но отдавать полон, дуван и даже голову виновника отказывается.
  - Мм? - сегодня Улагчи-огланом владела меланхолия.
  - Да, господин.
  - Что ж... - Великий хан в почтительном молчании придворных еще раз перечитал какое-то письмо, после чего равнодушно его отбросил, вздохнул, о чем-то размышляя, и внезапно резко вскочил.
  - Видит Всеотец, мы этого не хотели! Но раз не жалеют наши соседи жить в мире, раз тревожат наши границы, раз убиваю и угоняют в рабство, то не быть более такому миру! Сим объявляю я, что нет больше мира с россами! С этого мгновения невозбранно дозволяю я грабить и убивать врагов наших, не боясь ничего, А к концу следующей весны следует собрать все наши тумены и обрушиться на россов. Не только нам причинили много зла россы! Недавно я получил письмо от моего могучего брата, великого Цезаря Ди Борджа из рода Ди Борджа. Он шлет мне пожелание долгих лет жизни и предложение мира и войны против россов! Через год наши армии сметут с лица земли росские княжества и загонят россов далеко в безжизненные льды! Да будет на это воля Всеотца! Я сказал.
  
   Как и ожидалось, путешествие по росским землям по комфорту и рядом не стояло с переходом через степь. В первом же козацком хуторе мешочек монет превратился из бессмысленного груза в гарант получения всевозможных благ. Помня о предостережении князя, правоту которого он познал на своей шкуре, Максим не назвал своего настоящего имени, дабы не вводить местных в чрезмерное искушение. Представившись чудом уцелевшим Новогородским купцом, караван которого ограбили в степи ордынцы, молодой послушник впервые за долгое время получить те услуги, потребности в которых, пока они есть, не замечаешь. После пяти десятков дней в пути Максим впервые попарился в бане, сменил задубевшую и завшивевшую одежду, поел горячей пищи, главное - не сушеного мяса, а свежего хлеба, и прочих вкусностей оставшихся от празднования нового года, который он пропустил. Дав роздых лошадям и отдохнув сам, Максимус щедро отсыпал принявшей его семье монет из своего кошеля (хотя они ничего от него не требовали, по вечной русской жалости к убогим) и неспеша отправился... "А вот куда? - это хороший вопрос. Появляться в Киеве - глупо и опасно. Наверняка за дворцом князя следят. И не следует думать, что это паранойя. В прошлый раз меня сняли прямо со ступеней кремля. Да и сам князь мною несколько недоволен... Второе место, где меня наверняка караулят, это наверняка Святоград. Уж что-что, а догадаться посадить около четырех перевалов по отряду могу даже я. Конечно, из Святограда меня не выкрадут - слишком там велика концентрация волхвов, но я до туда просто не доеду. Возьмут по пути или на перевале. Значит, там мне делать нечего. Остается только одно место, куда мне идти. Вроде бы мне пожалованы земли на востоке... Вот туда, подальше ото всех, где любой новичок - заметная редкость, где вокруг преданные мне, надеюсь, люди, и следует ехать."
   Сказано - сделано. Оставив ошую столицу южного великого княжества росского Максимус отправился на восток. Помня старую добрую поговорку - "язык до Киева доведет", хотя как раз именно туда ему не требовалось, Максимус расспрашивал по пути всех трактирщиков, и уже приблизительно знал, куда ему следует ехать. Такое количество новых людей не прошло незамеченным, а рассказываемые сказки о взятии Сарай-Бату еще долго гуляли среди местных жителей, превращаясь, как обычно в сущие небылицы.
   Долго ли, коротко, но в начале весны Максимус наконец-то прибыл на восточную границу великого княжества Киевского. Именно здесь, на границе с Итилем, князь Лихомир отрезал ему шмат земли под поселение. "Узенькая речка от порогов и выше. Как там Глеб говорил? "На конный переход на север. В ширину - пол дневного перехода." Маленькое такое княжество. Но мое. Мое княжество. - Максим покатал на языке эти слова. - Мое. Княжество. Все же есть что-то особенное в том, когда идешь по своей земле. Даже чувствуешь себя так... Так..."
   Бум! Замечтавшись в седле, он не заметил притаившегося около свежепроторенного пути поста стражников. Тот был устроен по примеру пластунских козачьих, да так удачно, что не бойцов не было видно и в упор. Хваткий малый опытной рукой нанес удар тупым концом копья и мигом спустил витавшего в небесах путника с небес на землю. В буквальном смысле. С воплем Максимус свалился на землю, быстро вскочил и с матюгами, держась грудину, налетел на охранников.
   - Какого х...! Вы кто такие?
   Вжик - бам! На тот раз тупой конец копья, как простая палка, описала широкую дугу и подбила сзади колени новоявленного князя.
   В этот раз Максим поднимался осторожнее. Откатившись и разорвав дистанцию, он встал, отряхнулся и внимательно осмотрел гогочущих охранников. Разозлившись уже по-настоящему, он прошипел "Все! Шутки кончились!" и обнажил саблю и кинжал.
   - Ты железки то, брось! Брось тать! Ни к чему они тебе! - продолжал веселиться хлопчик, так эффектно обращавшийся с копьем.
   - Тать?! Кто еще тати тут! Эти земли пожалованы мне великим князем киевским Лихомиром за взятие Сарай-Бату! Я князь этих земель Максимус по прозвищу Ал-Каззаб! Так что если хочешь, то приди и возьми мои клинки! Вмиг порежу на куски!
   - А зачем мне это? - удивился охранник. - Эй! Голышок!
   Искомый Голышок, чью лысую голову можно было бы использовать в степи вместо светличных башен, ухмыльнулся и потянул со спины тяжелый степной лук. Видимо, врагов они не ждали, поэтому тетивы на луке не было, однако натянуть ее было делом нескольких мгновений. Удивление командира поста стало понятно и оправдано. На такой дистанции пеший, без брони, без щита должен быть витязем или избранником Перуна, чтобы сбить стрелу.
   - Бросай, все бросай самозванец, коли плетей не хочешь отведать.
   - Самозванец?! - возмутился Максимус, в ярости швырнув саблю на землю. Сабля была неважного качества, куплена по дороге, а вот кинжал, тот самый, требовал особого обращения.
   - Конечно самозванец! На себя посмотри! Видок то, не княжеский, чай!
   Здесь он не ошибся. Конечно, ту грязную, вонючую, частью рваную одежду, в которой он прошел сквозь плен и в которой бежал на север, он сменил на первом же базаре. Но не парча, не бархат, ни шелк не подходят для путешествия верхом по зимней дороге, а разориться на дорогую меховую одежду Максимус просто пожадничал. Да и опасно это - одному да в соболях. Так что простая кожаная одежда, овчинный полушубок, шапка да потертая меховая медвежья шкура в качестве одеяла - вот и все добро.
   - Да и всяк знает, - продолжил стражник, - что подлые ордынцы, похитили и убили князя Максимуса. И правит нами его молодая вдова, носящая под сердцем сына князя...
   - Что? Лейсян беременна?
   - А тебе то что? Княгиня конечно, баба справная, - стражники заржали, - да вот только не по твоим череслам... Я бы на твоем месте молил бы Ладу, чтобы та отвела от тебя встречу с княгиней.
   - О! Точно! Она же здесь распоряжается! Я требую, чтобы меня отвели к ней! Немедленно!
   - Да ты сам не знаешь, чего просишь, тать! У княгини в последнее время совсем ум за разум зашел. То бывает у баб, когда те брюхатые. На кол посадит и все тут. Лучше тут оставайся! Годик-другой отработаешь, и иди на все четыре стороны, или приживайся...
   - Да уж.. Интересные ту у меня порядки получились. Ну да ладно. Разберемся. - пробормотал Максим. - Эй вы, к княгине, б...., ведите меня.
   - Ну гляди, тать. Мы тебя предупреждали.
   В новый посад, где жила молодая княгиня они приехали уже к вечеру. По удачному стечению обстоятельств в этот день княгиня занималась просителями, поэтому пришлось еще и ждать. Чем бы все кончилось, если бы не было очереди, предугадать трудно, или наоборот - очень легко. А так, в толпе вскоре стали раздаваться приветственные возгласы, которые все усиливались, когда его узнавало все больше и больше народу. В итоге, радостная толпа оттерла от него охрану, вынесла двери и с приветственными криками втащила своего князя внутрь. И это Максимусу понравилось.
   А вот в сердце свежесрубленного дубового терема (и откуда только лес везли, степь же кругом), в своем новом доме, Максиму уж очень не понравилось. В посольских палатах, предназначенных для приема просителей, послов, друзей, а также для массовых пиров в широком кругу, на возвышении прямо по центру стояло троно образное кресло. Одно. И оно не пустовало - красавица Лейсян занимала его с таким видом, будто родилась в нем. Да и сама она сейчас выглядела совсем по иному, чем еще полгода назад. Может виной тому беременность, может так повлияла свалившаяся на нее ответственность и власть, но Максимус сейчас бы дал ей на вид лет этак двадцать с хвостиком. Причем хвостик такой, как у питона... Молодая девушка, услаждающая его своим телом, превратилась во взрослую, властную княжну. Чуть ниже, на ступеньках, одесную от хозяйки, стоял стульчик попроще, который занимал Глеб. Рука молодой княжны часто прикасалась к плечу воина...
   Весь этот натюрморт читался на раз. Хозяин, то есть хозяйка, тут княгиня Лейсян. Ее ближник, и, скорее всего, любовник - бывший или не бывший, хрен его знает, сотник великого князя Киевского Глеб. Места для возвратившегося князя тут предусмотрено не было.
   И последним штришком стал взгляд, которым Лейсян встретила своего господина. Целая палитра чувств была в этом взгляде. Вот только радости в них не было. Немая сцена длилась недолго. Быстро обежав взглядом радующуюся челядь, подвиги Максимуса не были забыты, Лейсян обменялась быстрым взглядом с Глебом и разительно изменилась.
  - Желанный мой! Князь - сокол прилетел! - с радостным воплем девчонка соскочила с кресла и упала в ноги Максимуса. - Уж не чаяла я увидеть тебя! Садись скорее! - она подхватила несопротивляющегося Максима за руку и усадила его на трон. Легкое движение пальцами, и Глеб освободил меньшее креслице и растворился в толпе.
  - Несите парчу да бархат! Соболя несите! Князь вернулся! На стол мечите! Радость сегодня!
   На пиру Максимус старался не пить вовсе, хотя Лейсян постоянно подливала в его кубок. Слишком много дел предстояло сделать, чтобы оставалось время напиваться и мучиться потом похмельем. Неожиданно для себя, вместо домашнего отдыха, Максимус получил очередную пачку проблем, описанных в книге "Искусство придворной интриги для чайников". И первый неприятный разговор предстояло провести как можно раньше. Уже завтра утром, к примеру. С Глебом. Уж больно запала в душу князя рука Лейсян, лежащая на плече сотника.
   На следующее утро Максимус смог легко найти Глеба. Тот и не думал прятаться, так был занят. Увязывал последние сумы на заводных коней. Судя по тому, что добра было немало, возвращение было не предусмотрено.
  - Здрав будь, Глеб.
  - И тебе поздорову, княже.
  В разговоре повисла пауза.
  - Ты собираешься... - чтобы хоть чем-то нарушить тишину начал было Максимус, но честный и прямой Глеб ответил на незаданный вопрос.
  - Не серчай, княже. Все думали, погиб ты. А баба красивая, да без плеча мужского, как гривна на дороге. Кто первый поднял - тот и молодец.
  - А ребенок...?
  - Дитятко твое. Не беспокойся. Ну все, княже. Прощевай и не держи зла. - Глеб коротко поклонился, вскочил в седло и выехал за ворота. Вслед за ним уехал и десяток преданных ему бойцов.
   Первая проблема была решена. Но вод последствия решения... На первые роли моментально, как вылезшие из незаметной щели тараканы, выдвинулись настоящие степняки - какие-то дальние знакомые и седьмые родичи княгини. Макс не успел и глазом моргнуть, как на всех постах оказались чуть ли не его бывшие враги. Лейсян, крепко державшая княжество в своих маленьких ручках в отсутствии князя, не собиралась его отдавать никому. Даже хозяину.
   С князем она была как шелковая. Такая же мягкая, такая же покорная... На людях. И так же ее прикосновения холодили Максима, напоминая о том, что удавка, она тоже. Шелковая... Князь нутром чувствовал, как медленно утекают последние часы его жизни. Степняки из свиты княгини его отравят, зарежут, удавят или, что еще проще, опять продадут великому хану. И случится это сразу же, как только Лейсян благополучно разрешится от бремени.
   Конечно, можно было все бросить и уехать, к примеру, доучиваться на волхва. Но это ничего не решало. Все равно, для Лейсян оставить его в живых будет означать постоянно жить под дамокловым мечом. Захочет ли она себе таких головняков? Вопрос звучит как ответ, точнее, как приговор. Да и великий хан никуда не делся, и награда за голову Максимуса все еще не получена... Можно было бы, конечно, изгнать Лейсян вместе со всей ее родней, но только делать это надо было сразу же. Теперь же с каждым днем она потихоньку прибирала к себе дружину, кого лаской, кого кнутом, так что и войско и общественное мнение (решение прогнать беременную женщину из дома, это подло, и грозит проблемами не меньшими, чем те, что решает) будет на стороне княгини. А уж то, что он с самого начала не поставил ее на место - между статусом наложницы и статусом жены есть огромная юридическая разница... Как он об этом кусал теперь локти!
   "Короче. Надо прочь бежать. И как можно скорее. Но куда?" Решение спрятаться дома оказалось неверным. Оно не столько не решило старых проблем, но и добавило новых.
   Пролетела зима. К весне Лейсян разродилась от бремени крепеньким мальчуганом. С этих пор Максимус завел привычку спать отдельно от жены, в собственных покоях, за крепкими дубовыми дверьми и не снимая кольчуги, а есть и пить только из общего котла. Князь чувствовал, что если ничего не предпринять, то остаток его жизни пошел на дни.
   Хотя со стороны все же было вроде бы благочинно. Молодой князь с молодой красавицей княгиней регулярно занимались делами своего небольшого княжества, вместе выслушивали челобитчиков, раздавали советы и приказы. А на самом деле...
   - Опять к тебе отребье какое-то рвется..., - ворчала Лейсян, когда в числе просителей оказались какие-то гости, желавшие видеть именно Максима. Покорностью или хотя бы простой вежливостью в сказанном и не пахло. Фразу эту следовало понимать как: "такое же как ты, отребье".
   - Молчала бы ты, холопка.
   - Я то род свой могу на пять сотен лет провести, а ты? - хамила в ответ Лейсян. За дверьми на страже сегодня опять стояли степняки.
   - Ладно, драгоценная ты моя. Интересно, а сколько бы за твою родословную дали бы на рабском помосте? Или в лупанари?
   - Помолчи уж сам. Совсем забылся?
   - По-моему, забылась уже ты, - жестко сказал Максимус. Иногда он сам себе удивлялся. Отчего он не мог просто удавить эту змеюку? Привык? Влюбился? Не мог просто так убить женщину?
   Услышав металл в голосе Лейсян как обычно пошла на попятную. Пока. Наследник хоть и есть, но все равно, раздувать огонь рановато. Это потом можно будет спросить за все... А сейчас несмотря на стражу, взбешенному ученику волхва хватит и мгновения, чтобы свернуть ей шею. И то что потом он бед от этого не оберется, ничуть не легче. "Тем более, может и оберется... Ну прибил в приступе гнева наложницу... Плохо, но бывает... Ей-то уже все равно будет, разве что с Моста посмотреть..."
   Решив крестьянам пару вопросов по поводу межи, Максимус приказал впустить неизвестных гостей. Ему самому было любопытно узнать, кому же он понадобился. "Может это гонцы из Святограда? Или наемные убийцы?" - на всякий случай он сделал знак быть особо внимательными своей охране.
   "Уж что, что, а вот назвать оборванцами их нельзя." - первой мыслью пришло в голову Максимуса. Двое учтиво, но довольно неглубоко поклонившихся гостей, были одеты богато и прихотливо. Для дороги одежда, украшенная дорогим мехом, серебряными и золотыми украшениями была явно непригодна. Костюмы, кстати, были в разных стилях. И если у гостя пониже он был пошит по последней киевской моде, то корни костюма высокого и худого гостя, расписанного шрамами настоящего бойца, следовало поискать где-то на юго-западе, в Империи. Тот, кого про себя Максимус назвал "Воином" на поясе имел несколько изумительное по качеству и красоте отделки боевое оружие, что даже князю оставалось только позавидовать. "Второй" имел оружие простенькое, зато на шее, поверх богатой шейной гривны, небрежно был брошен обрег-солнце. По внешнему контуру шел замкнутый круг - волхв отрок, а "сектор Даждьбога" был заполнен полностью. Волхв-отрок, Избранник Даждьбога.
   Подробности оберега рассмотрел не только князь. Все верующие в росских богов, то есть все присутствующие, кроме степняков, уважительно поклонились чудотворцу. Поклонился, не вставая, и Максимус.
   Разогнувшись, он задумался. Что-то смутно знакомое мелькало в лицах гостей. Максимус напряг память, где он мог видеть этих гостей. "В походе? Нет вроде. Ранье? В Святограде? Тоже нет вроде. Еще раньше?..." И разом вспомнил! Резко, с удивленным и радостным криком вскочил с трона и бросился к гостям.
   - Не может быть! Вы?!
  
  ***************************************************************
  
  1 В.Высоцкий. Баллада о вольных стрелках.
  2 Август
  3 слова из отличной песни Николая Емелина "Сотня"
  4 Ноябрь
  5 Черная смерть - чума
  6 Вазир-и азам - великий визирь
  7 ал-Каззаб - лжец
  8 Азхар - очень красивый
  9 Тьма - в древнерусском счете 10.000. Тумен, темен - войсковая единица монгольского войска - 10000 всадников. Также тумен это часть в административном делении, провинция, обязанная выставлять 10000 всадников.
Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"