Северный родной язык стал той основой, на которой Ольга Фокина плетет кружева своей лирики. Она сама признается, что ходит тропами. Причем стремится исходить их все, словно без каких-то неисхоженных, упущенных узор получится неполный.
Мне рано, ребята, в Европы
Дороги и трассы творить:
Еще я на родине тропы
Успела не все исходить.
Не по прямым, гладким магистралям поэтесса прокладывает свой путь, а именно петляет, плетет кружево. Это своеобразная декларация мастерицы. Нет здесь отказа от мировой культуры, просто констатация необъятности своего и тяги к исконному:
Сильнее не ведаю власти,
Чем власть материнской земли!
Образов традиционных вполне достаточно, если есть владение словом. Сокола она называет соколонько, соколушко, и получается совершенно иное значение. Образ старый, а смысл совершенно иной, чуть ли не противоположный обычному. В сказках и традиционной народной поэтике сокол ясный, а здесь этот образ затемнен. В нем неуловимость и неизведанность. В стихотворении сама поэтесса противопоставляет его всему ясному, во всяком случае, если понимать ясность как незамутненность смысла:
Был у меня соколонько
Весел да ясноглаз.
Там, где иному - полынья,
Этому - мост и наст.
Там, где иному горюшко,
Этому - трын-трава...
Был у меня соколушко -
Светлая голова.
Последняя строка этой поэтической фразы звучит иронично, что еще больше "затемняет" образ. Далее лирическая героиня сетует, что тоже не склонна поступать как все:
Вольному ему, резвому
Сети я не сплела,
Крылышек не подрезала,
В клетку не заперла.
Это уже, с одной стороны, полный выход за рамки сказочности - ведь для нашей сказки само собой разумеющимся было бы незапирание сокола, неподрезание крылышек, с другой - именно констатация вненаходимости героини по отношению к обычному миру, где все соколов запирают и все плетут сети. С одной стороны - выход за пределы сказочности в область обыденного, с другой - отторжение себя от обыденного и невольно горделивое зачисление себя в сказочные героини.
И в другом стихотворении та же двойственность - поэтесса констатирует свою обычность тем, что "пришла из некрасовских "Троек", из некошеных блоковских рвов..." Быть персонажем для нее - обычное дело. Но кому как не воплощенным героям или, вернее, героиням русской литературы может сниться сказка?
Нам во все терпеливые годы,
Хоть какой из веков оживи,
Снилась Синяя Птица Свободы,
Золотая Жар-Птица Любви.
Она, рожденная русской литературой, примкнула сердцем к народному сказовому поэтическому слову. Сузился ли поэтический мир, помещенный в стихию, что бушует где-то вне мировой книжной культуры?
Лес да лес... А за лесом что?
Море, что ли? Горы, что ли?
Грусть да грусть... А за грустью что?
Радость ли? Горе ли?
Вне мировой книжности и компьютерности есть еще и море, и горы. Мир неисчерпаем, и каждый, кто куда-то уходит сам и уводит за собой других, несомненно, раздвигает его границы.