Отстукивая ритм по стыкам, мерно раскачивался вагон. В проходе толпились ходячие раненые в новеньких суконных шлемах. В углу задыхалась гармонь, с присвистом втягивая воздух потёртыми мехами:
     - Эх, яблочко, сладко-кислое! Буржуйские глаза - ненавистные...
     Человек с усталым и очень строгим лицом размахивал руками, пытаясь привлечь к себе внимание.
     - Доктор! - надрывался он, перекрикивая вагонный гам. - Анатолий Аркадьевич, почему гражданские лица в вагоне? Эшелон сформирован для сортировки и эвакуации раненых, мы не можем размещать всех желающих.
     Доктор протиснулся по проходу, расталкивая любопытных, и обомлел, увидев сидящую на уголке нар девушку.
     - Лиза, а вы как здесь оказались? Где Мария Николаевна?
     - Мама в Пскове осталась, мы там столько пережили, вы не представляете, - взволновано затараторила Лиза, обрадовавшись знакомому лицу. - Немцы, белоэстонцы... При батьке Булак-Балаховском людей казнили прямо в центре, на фонарях. А что такого, мол? Полная прозрачность, пускай все видят, кого вешаем...
     Из помятого солдатского котелка, который девушка держала на коленях, вода плескалась на юбку, но Лиза продолжала свой монолог, не обращая на это никакого внимания:
     - Теперь пытаемся пробраться в Петроград. Георгий заболел, неожиданно. Еще вчера такой весёлый был, даже слишком...
     - Вот и хорошо, давайте посмотрим вашего Георгия, - профессионально оживился доктор. - Кто он такой, кстати? Комиссар? Герой?

     - Эх яблочко, цвета спелого! Слева красного бьём, справа белого...
     Тот, кто лежал на тощей холстине, несомненно, являлся красным. Красным было его лицо, красной - вспухшая шея с грязными потёками пота.
     - Оперативный приказ, - шевельнул больной растрескавшимися от жара губами. - Будем обходить с фланга.
     Лиза поставила на пол котелок с водой и дрожащими руками развернула платочек.
     - Помогите ему, Анатолий Аркадиевич, я могу заплатить...
     - Что за деньги такие? - доктор с отвращением посмотрел на неопрятные дензнаки. - На них даже серия не указана.
     - У меня и с серией есть, - всхлипнула Лиза, шурша бумажками. - Видите, "А" написано? Ведь это серия?
     - Нет уж, милая, оставьте их при себе. Все равно я вам ничем не могу помочь, - устало произнес врач. - Rickettsia prowazekii, увы. Всех тифозных будем снимать с эшелона в Мшинской. Полейте мне, Лиза, будьте так добры.
     Они подошли к двери вагона. Холодная вода рикошетила от рук, уносилась в осеннюю темноту блестящей змейкой.
     - Это трихины! - вцепившись доктору в рукав, неожиданно закричала Лиза.
     Анатолий Аркадьевич испуганно отпрянул от края:
     - Не понял, простите...
     Медленно, по одному, он отцеплял от рукава ее холодные пальцы. Лиза попятилась - бледная, с растрепанной косой.
     - Да неужто не помните? Из Достоевского, - она говорила с придыханием, словно стояла на сцене перед зрителями. - Весь мир осуждён в жертву... города и народы заражались и сумасшествовали... Собирались друг на друга целыми армиями, но уже в походе начинали сами терзать себя, ряды расстраивались, воины бросались друг на друга, кололись и резались, кусали и ели друг друга... В городах целый день били в набат: созывали всех. Но кто и для чего зовет, никто не знал того. Никто не знал, никто...
     Эшелон медленно, тяжело вползал на мост через Лугу.

     Чудной! Висячий, шелестящий старой сухой травой... Даже не мост - мостик. Перил нет, только канат над головой. А под ногами, под тонкими прутиками настила играет, бежит по камням чистая речка.
     На том берегу накрыт под летним тентом стол. Манит, красуется на фоне дальних полей, окаймлённых тополями и плакучими ивами. Дразнит запахами. Солнечные зайчики перебегают с блюда на блюдо. С румяных ломтей жареного на вертеле мяса к разноцветным тропическим фруктам. С искрящегося хрусталя графинов на бутылки, увенчанные красным сургучом. И те, как на параде, тянут кверху тонкие горлышки. Вот-вот запоют.
     Хозяин поднялся из-за стола - высокий, одет в светлый костюм тонкого сукна с необычно широкими брючинами. Сделал приглашающий к столу жест:
     - Отличное вино, юноша, рекомендую. Местное, знаете ли, Каберне Совиньон.
     Неуловимая странность была в его смуглом лице. И когда Георгий пытался смотреть прямо в глаза, взгляд соскальзывал в сторону. Так отталкиваются магниты, если их поднести друг к другу одноимёнными полюсами.
     - Не хотите составить мне партию в карамболь? - продолжил гостеприимный хозяин. - Вот там шары, видите? Белые и красные.
     Внизу, на игровом поле стояли в загородке люди в плетеных шляпах с широкими полями. Теплый ветер трепал на них одежду. Руки были связаны за спиной.
     - А сами-то вы за кого? - Георгий оглядел собеседника с ног до головы. - За белых? Рябчиков тут жрёте...
     Хозяин, указывая на поле, пояснил:
     - Белые и красные здесь всего лишь шары. Который биток вам больше нравится, а? Вот тот - меченый, пойдёт?
     - Какие могут быть шары, когда люди живые, настоящие? - опешил Георгий. - Отсюда вижу - крестьяне.
     - Люди или шары, то нам с вами без разницы. Вместо кия в игре - пистолет. Вот у вас, смотрю, Маузер при себе, калибр семь-шестьдесят три...
     Хозяин с уважением поцокал языком.
     - Стрелять что ли? - снова не понял его комиссар. - В простых людей?
     - А если б они побогаче выглядели, тогда стреляли бы?
     Георгий выразительно кивнул.
     - В таких, как вы, белоштанных, без сомнения, - процедил он. - Человечество к прогрессу двигаться должно, к духовности, а вы что? Грязь одна, мусор под колёсами истории.
     - Прогресс, духовность? Надо же, про духовность вспомнил, - умилился хозяин, хрипловато смеясь. - Человечество ваше - игрушки. Одни рождаются, чтобы стать пушечным мясом, другие - для восполнения численности этого продукта. А некий божественный мальчик разыгрывает живыми фигурками партию за партией.
     Георгий ничего не ответил, недоуменно разглядывая далёкие заснеженные вершины. Яркий незнакомый мир выглядел слишком реально, чтобы оказаться сном.
     - Ну, хорошо, - прервал затянувшуюся паузу хозяин, - Можете назвать, чем ваша жизнь духовнее, к примеру, чем у пана Булак-Булаховского?
     - Да как же это ровнять можно? - возмутился комиссар. - Мы против рабства боремся, хотим народу дать землю и хлеб. А Булаховский - враг, бандит.
     - Бандит? А если рассказать, строго между нами, конечно, как Станислав Никодимович через двадцать два года геройски погибнет? В полном соответствии, между прочим, с вашими представлениями о добре и зле - в борьбе с оккупантами. Что же до вас, милейший...
     - А что же я?
     - Долго не проживете, будете казнены, как враг собственного народа. Но в том не ваша вина. Игроку в солдатики всё равно, какого цвета мундиры у победителей. Он выигрывает сам у себя. Я же, наоборот, предлагаю вам сыграть по-честному, на равных.
     - Но я не вижу здесь других игроков. Где он, тот мальчик, с которым нужно вас сравнить?
     Георгий дурашливо оглянулся по сторонам, но никто не оценил шутки, всё внимание сосредоточилось на поле. Хозяин прицелился в ноги парню в красной соломенной шляпе.
     - Раскат, юноша, - не оборачиваясь, напомнил он гостю. - Или мне записать вам проигрыш заочно?
     Взвился столбик пыли, "шар" побежал через поле, петляя зайцем и припадая на оцарапанную ногу. Ещё несколько выстрелов, и всё было кончено - один с пулей в плече бился, повиснув на изгороди, остальные, перепрыгнув загородку, улепётывали без оглядки. Погони не было, стрельбы тоже. Охрана смеялась, тыча пальцами в убегавших.
     - Нет, так не пойдет, - повернулся к Георгию хозяин. - Не стали, значит, стрелять по своим. А давайте изменим условия?
     - Сами на поле выйдете? - ехидно усмехнулся тот.
     - Зачем же? Новых крестьян приведут. И если возьмёте реванш в новой партии, любое желание исполню. Загадывайте, не стесняйтесь. Но только об одном прошу - подумайте о себе, о самых близких, не пытайтесь осчастливить человечество. Не дон-кишотствуйте, будьте проще.
     - Знакомые жесты, - презрительно процедил комиссар. - Узнаю буржуйскую тягу к морализаторству.
     Хозяин расхохотался так, что расплескал свой бокал. Каберне сочилось по крахмальной скатерти сбоку стола, и Георгий вдруг отчетливо увидел тонкую красную струйку, медленно стекающую в вырез белой Лизиной блузки. Себя - в чём-то беззаботно летнем и штатском. Ощутил прохладу дачного домика, мягкость дивана, обитого голубым в розочку кретоном.
     - Играем или нет? - всё ещё смеясь, переспросил хозяин.
     - Гадина! - выдохнул Георгий. - Вот как ты искушаешь...
     Он потряс головой, отгоняя видение. Солнце по-прежнему неподвижно висело над горизонтом, и плавное кружение ястреба не добавляло динамики в пейзаж. Тогда, не целясь, навскидку, Георгий выстрелил в ненавистный, колышущийся смехом, живот. Охранники бросились на комиссара, повалили, жестко выкрутив руки за спину. Неуязвимый хозяин только плечами повёл, скользнув равнодушным взглядом по корчащемуся перед ним на земле человеку.
     - Le comble, - бросил он охране и отвернулся. - Уберите это!
     Георгия протащили за ноги к речному обрыву и столкнули вниз. Он кувыркнулся раз, другой, безуспешно пытаясь выпутать из верёвок руки. С хрустом и треском влетел в кудрявую зелень кустов над водой. Со всхлипом набрал в легкие воздуха столько, сколько смог...

     Голые, обглоданные сухим морозом ветки колотили в окно. Там вверху, где над фанерой сохранился небольшой квадратик стекла, их было хорошо видно. Мутный свет раннего предзимнего вечера освещал палату и ряды коек.
     - Смотрите, комиссар наш очнулся! - обрадовано крикнул безногий человек на костылях и позвал: - Эй, фельдшер, иди сюда!
     - Никак на поправку пошел, герой? - склоняясь над Георгием, спросил круглолицый молодой санитар. - Кипятку с сахаром хочешь?
     - Юденич, - прокашлявшись, захрипел больной. - Победили его?
     - Ну так! - тут же откликнулся одноногий. - Вторая стрелковая на "Остин-Кегрессах" как вдарила! До самой Эстонии гадов гнали.
     - На бронеавтомобилях? Не может быть... А я, стало быть, самое интересное пропустил? Чёртов тиф!
     Георгий приподнялся на коечке и подложил поудобнее под локоть тощую подушку. По-свойски пожал руку подошедшему фельдшеру.
     - Тиф, конечно, - подтвердил тот. - Сыпняк. А чего ты хотел, братуха, тропическую лихорадку на фронте подцепить? Шиш тебе, а не пульки к маузеру.
     Пациенты заржали в голос, радуясь удачному началу вечера. Один тощий, с морщинистым шрамом через всё лицо, завел фальцетом:
     - Милкой мне в подарок бурка и носки подарены. Мчит Юденич с Петербурга как наскипидаренный!
     - Милка... - встрепенулся Георгий. - Девушка со мной ехала с самого Пскова, Лиза. Не знаете, что с ней?
     - Как же, - потупился санитар. - Хорошая деваха была, заботливая. За больными хорошо ходила. Слово ласковое скажет, улыбнется и помолчит, а меж словами будто душа пролетела. Да, видать, бог не сберёг - заразилась. Так за три дня и сгорела. Бабульки, что покойников обмывают, говорили, беременная...
     - В голову надо было стрелять! - в наступившей тишине вдруг убеждённо сказал Георгий и вскочил с койки.
     - Да ты никак опять погнал, - засуетился фельдшер. - Против кого воевать собрался? Ну-ка, ложись!
     - Знаю, о чём говорю, не брежу.
     Комиссар потянул к себе куртку вместе с портупеей.
     - Пойду на волю.
     Пошатываясь от слабости, прошёл к дверям. На ходу неловко надевал в рукава кожанку, прижимая к животу кобуру.

     Низко над горизонтом Орион хвастал своим драгоценным поясом. Кололи глаза ясные ноябрьские звёзды. И воскресли забытые слова, сами собой обернулись ладони к небу: "За что Ты скрываешь Своё лицо и считаешь меня врагом? Станешь ли Ты пугать лист опавший? Пустишься ли за сухою соломинкой в погоню?"
     - Не-на-ви-ижу-у-у-у-у-у-у!
     На выстрелы сбежался народ. Поднимали Георгия с колен, обнимали, успокаивали. Бесполезно. Тот всё мальчика какого-то искал, играть с ним рвался.