ТАЙНЫ ЛЮБВИ. Часть I. ХУДОЖНИК И НАТУРЩИЦА

  

Оглавление: Глава1. Герой не нашего времени Шанс на миллион, или Золотые врата Изгой и отщепенец Сентиментальность или жестокость? Не герой нашего времени Игры в кошки-мышки Ван Гог, или Почему все гении жили в бедности? Сила печатного слова. Эротика или... Как было тогда? Советское время О, женщины! Второй Казанова? Странный внутренний мир Бежать или не бежать? Глава 2.Красотка Глава 3.Натурщица Первый сеанс. Обнаженка Ты меня полюбишь? Щедрый художник и маленькие женские тайны Приключения провинциалки Зрелище не для слабонервных Глава 4.Ночь нежна Соблазнение, или Неприступная крепость Нелегкое признание. Невинные шалости или порок? Глава 5.Измена Глава 6.Мистическая дива Кража на миллион долларов Глава 7.Куда ведут благие намерения Бегство Первый встречный принц Романтический ужин Сюрприз?.. Что имеем, не ценим Звон свадебных колоколов Глава 8. Клеопатра Глава 9. Коварная искусительница и одинокий маэстро

  

Глава 1. Герой не нашего времени

---

   Одесса, 1977 г.

  Одесса благоухает и звенит всеми красками, звуками, и запахами южного лета. Мужчина, обнаженный по пояс с белой рубашкой в руке, задумчиво идет по раскалённой мостовой, ничего не замечая вокруг. Прохожие с любопытством подглядывают на странного человека, нелепо размахивающего руками и разговаривающего с самим с собой. Откуда им знать, что в голове этого чудака звучит целый оркестр, гремят марши римских легионеров, а перед мысленным взором проносятся яркие видения — гладиаторы идут в последний бой под крики беснующейся толпы...прекрасные римские матроны, изящно опускают пальчики вниз, приговаривая побежденного к смерти. Он слышит фанфары, бряцанье оружия и четкий ритм шагов мускулистых легионеров, пурпурные плащи развеваются на ветру, боевые щиты золотом сверкают на солнце... Картины, звуки, образы сменяют друг друга, наполняя мир романтикой древнего мира.

   Он живет в другой реальности. Такие видения настигают его в любой час дня и ночи. И смысл жизни — запечатлеть то, что он видит и слышит в своем воображении.

  Врачи называют такое изобилие талантов — «шизофренией». Они не могут поверить, что психика нормального человека способна выдержать такую нагрузку. Поэтому считают всё, чем обладает данный, («излишне талантливый») индивидуум — аномалией мозга. Таких людей — чересчур одаренных природой — обычно ставят на учет, с категоричным и жестким диагнозом «шизофрения». Несмываемое клеймо на всю жизнь. С таким ярлыком на работу вряд ли возьмут. Единственный плюс — если вдруг захочется поругать «власть» и послать ее куда подальше (выразив громко и безапелляционно свое мнение про существующие порядки) — диагноз, когда-то поставленный врачами, может спасти от пятнадцати суток в милиции и даже от тюрьмы: что взять с шизофреника? весь больной на голову, вот и несет ахинею!.. Так чего слушать его бред?.. расходитесь, граждане, расходитесь, не слушайте этого сумасшедшего!

  Может, не стоит сразу записывать нашего героя в чокнутые? это ведь не «Палата №6», и Наполеоном он себя не мнит. И вообще — адекватный человек, и женщины от него без ума (вы еще в этом убедитесь!) В общем, мужчина хоть куда!.. А «шизофреником» очень даже удобно числиться, чтобы «органы» не капали на мозги и не докапывались — «что», «зачем», и «почему» ты сказал там-то и там-то!.. (Пьер специально держал при себе справку из диспансера, чтобы при случае — показать в милиции, если вдруг задержат за неосторожное слово или выпад против «власти».) Кроме того, этот «страшный» диагноз обеспечивал более-менее спокойную жизнь для творческой интеллигенции. Особенно, для той ее части, которая не хотела нигде работать официально, по «трудовой», а хотела быть «свободной личностью» — бить баклуши где-нибудь на берегу теплого моря, шляться по друзьям, писать портреты красивых женщин, путешествовать, где вздумается, бездельничать от души, проводить бессонные ночи перед холстом и писать поэмы. И...мечтать, мечтать, мечтать! Строить планы на счастливое, безмятежное будущее, которое когда-нибудь наступит (когда решишься взять ноги в руки — и драпанешь куда подальше из страны Советов!)

  Каких только талантов у Пьера не было!.. Да, извините, что сразу не представили нашего «карузо-леонардо-вагнера-байрона-ван-гога и...прочая-прочая-прочая»!.. Только не пугайтесь — он не француз, ничего про будни парижской богемы здесь не будет и вообще ничего про фиалки Монмартра, французское кафе и Эйфелеву башню. (Или это кого-то расстроит?)

  Почему же «Пьер»?.. Вообще-то мама назвала его Петром, даже Петро — потому что родился он в уютном маленьком городке Винницкой области. А это, как известно, Украина. И был Петром до той поры, пока судьба не занесла его в Одессу, и он не стал неотъемлемой частью одесской богемы — художников, скульпторов, музыкантов, поэтов, оперных певцов, и актеров (и актрис!)

  Вот тогда-то друзья и увидели в нем нечто «французское», импрессионистское, неординарное, экстравагантное. К тому же, он больше походил на иностранца, чем на добропорядочного советского гражданина. Это был бунтарь до мозга костей. Ну и, кроме того, по-французски, Петр и есть «Пьер». Так что — никакого расхождения с паспортными данными. Все в ажуре!

  Так вот, о талантах этого странного (не только для врачей), харизматичного мужчины. Да, он обладал не только избытком талантов, но и необъяснимым обаянием — притягивал людей, как магнитом. Не был «красавцем-мужчиной», если только не считать накачанного торса и бицепсов на мускулистых руках. Внешне... ну, чуть симпатичнее обезьяны. О, женщины дорогие, не убегайте и не бросайте книгу в мусорное ведро!.. Вы уже разочарованы? Но никто не говорит, что он похож на Квазимодо, просто у него своя, своеобразная внешность. Женщины от него без ума, словно медом намазан! А этого мало, что ли? Вы же верите, когда вам рекламируют шикарную косметику? Хотите ее, даже если у вас нет финансов или не уверены в качестве, но она вам необъяснимо нравится!

  Да и вообще — зачем мужчине красота? Согласитесь, смазливые мордашки некоторых мужчин иногда попросту отталкивают, несмотря на слащавую привлекательность. Вы каким-то внутренним чутьем знаете, что он вам абсолютно неинтересен, словно просвечиваете рентгеном или сканируете его внутренний мир. Нет в нем настоящей мужской харизмы — не цепляет! Хотя внешне — может быть даже очень симпатичным.

  Вот и Пьер (будем называть его так) — имел свою харизму. Это слово вам знакомо? Сейчас его часто употребляют, желая подчеркнуть магнетизм человека, его внутренний огонь и привлекательность. Обычно так говорят о президентах, знаменитых людях. Но и у простого смертного — такое качество имеется, только трубить на каждом углу он как-то не спешит. Скромные у нас люди.

  Ну вот, вы теперь немного познакомились с нашим героем. Конечно, можно было обойтись и без этого длинного вступления — выдавая по капле в продолжении всего романа, чтобы постепенно выявлялись какие-то его качества, недостатки или достоинства. Для читателя все было бы долгожданной информацией — он старательно пытался бы из этих разрозненных фрагментов и кусочков сложить единую мозаику, цельную картину, расшифровать эту тайну за семью печатями: кого же ему подсунули в качестве главного героя? Стоит ли им восхищаться и любить? Или, наоборот — ненавидеть и презирать?.. А потом в конце романа вдруг радостно воскликнуть — «А! Эврика! понял!.. Вот он какой, оказывается!»

  Ну, для открытий такого рода у вас еще будет время и возможность. Личность Пьера непредсказуема, как и любого талантливого человека.

  Но вас больше интересует его внешность, я так понимаю?.. Что же он из себя представляет?

  Портреты Пушкина помните?.. Нет-нет, он не похож на Александра Сергеевича! Просто он тоже не был красавцем, но обладал морем обаяния, юмора и даже... цинизма. И женщины его обожали! Не только ему сердце разбивали разные там феи-графини, но и он тоже...многих оставлял безутешными. А какие красотки его любили, какие дамы из высшего общества! А ведь точно Аполлоном не был!

  Итак, Пьер-Пьер...Как же его описать? Думаете, мне не хватает слов? Просто обычно в романах присутствует некий стереотип — как ни почитаешь (взять любой роман — хотя бы «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте или что-то из Беатрисс Смолл) — присутствует один и тот же, стереотипный мужской образ — прямой нос, пронзительные серые глаза, твердые губы, резко очерченные скулы, волевой подбородок...Ну, и шевелюра густых волос! Так обычно выглядят и графы-ловеласы, и бизнесмены («принцы на белом коне»), и разбойники-пираты, в которых влюбляются рыжеволосые красавицы.

  А иначе кто вообще станет читать, если нет «принца» и «золушки»? Если нет героя с внешностью американского ковбоя, то и книжка по боку!.. Читай, автор, ее сам.

  Но вернемся к Пьеру. У него была мужественная внешность, на сто процентов. Утонченности никакой, манер и изысканности тоже. Жизнь так воспитала. Не привык сюсюкать и лебезить, или вести себя красиво за столом. Можно ли вообще его назвать «интеллигентом»? Честно говоря, нет. В семнадцать лет, оставшись без матери, покинул отчий дом, и стал скитальцем-бродягой. Ну, «бродягой» это образно. Устроился на рыболовецкое судно, стал моряком, писал поэмы. Даже пришлось побывать «робинзоном» на маленьком скалистом островке, где неделю питался яйцами птиц, пока его не подобрали рыбаки (те самые, которые его на острове и забыли!)

  Таланты были всегда при себе — вот и решил показать всё это в Москве: образы и музыка звучали в голове, и даже новый гимн Советского Союза готов был преподнести на блюдечке. В общем, недолго думая, рванул в Москву.

Шанс на миллион, или Золотые врата

  По молодости он еще верил в чудеса и свою удачу. И шанс у него был именно в Москве — именно во время его безоглядной молодой смелости и решимости. Но всё это он оценит много позже, когда расшибет лоб о железные двери отделов кадров, где будут требовать дипломы и 'корочки' об его образовании. Если не учился — твои способности (пусть и самые гениальные) ничего не значат. Ни один профессиональный Союз не окажет тебе поддержку, не устроит выставку, не будет продвигать по карьерной лестнице. Потому что ...ты ничего не заканчивал: ни художественного училища, ни института, ни консерватории. Какое отношение ты имеешь к великому Искусству, если нет 'корочки'?

  Тогда, нагло явившись в Москву на конкурс гимнов Советского Союза, он об этом не знал. Не знал, что таких как он, гениальных и необыкновенных, тысячи в великой стране. Смелость города берет? Можно сказать, что ему повезло — он покорил Москву и мог бы жить и процветать, двигаться дальше. Но... не будем забегать вперед.

  Итак, побороздив морские просторы на рыболовецком судне, и услышав про конкурс, поехал в Москву, чтобы показать свой гимн. Он был уверен в себе на сто процентов, а тем более, в своей гениальной музыке. И куда он сразу пошел? Конечно, сразу наверх — к председателю Союза композиторов, знаменитому товарищу Х. Тот не прогнал самоуверенного юношу 'без роду-племени', самоучку неизвестно откуда — оценил его талант. А так как юноша (к великому удивлению композитора) не знал ни одной ноты, устроил его учиться в Консерваторию, без экзаменов. (Вот он великий шанс!) Потому что самый главный экзамен гений-самоучка уже сдал — принес потрясающую музыку. Перед ним открылись золотые врата — входи и пользуйся, учись — тем более, что к тебе благоволит сам 'главный'! Перед тобой открыты все двери, будешь служить на благо Отчизны и советского народа, прославлять его своими творениями. Не каждому повезет, чтобы так приветили, ввели в свой дом и семью, покровительствовали! (Такие сказки случаются только в кино!)

  Ему повезло. Несказанно повезло. Но... ничего из щедрого жеста Фортуны он не оценил: был слишком молод и легкомыслен — вся жизнь впереди, будет еще много хорошего, он ведь гений, везде и всегда будут на руках носить! Он на минутку забыл, что ему предсказала гадалка в детстве: «Перед ним откроются золотые врата — но он в них НЕ ВОЙДЕТ!» Скорее всего, пропустил мимо ушей. Да и что верить каким-то гадалкам, он сам всего добьется!

  Азбучные истины музыкальной грамоты казались ему невероятно скучными. Педагог от Консерватории была ужасно занудной (приходилось заниматься индивидуально — потому что талантливый юноша вообще ничего не знал). Молодая горячая кровь звала к приключениям — в том числе, и любовным. Какая там учеба, зачем?.. Стал пропускать занятия, погрузившись с головой в веселую богемную жизнь — новые знакомства, художники, знаменитые поэты, дачи в Подмосковье. Гулянки до утра, вино, девушки.

  

  А ведь ему грозило счастье стать зятем того самого 'товарища Х'. Как он посмел отвергнуть руку избранницы?.. А вот же, отверг, не собирался связывать свободолюбивую натуру какими-то меркантильными узами — жениться только ради знаменитого папочки?

  У Пьера были и другие мысли на этот счет — ему казалось, что его хотят просто использовать — посадить в золотую клетку и потом понемногу ощипывать золотую курицу-несушку, богатую на гениальные музыкальные идеи. А почему бы и нет? В богемных кругах много чего узнал. Таких самоучек из низов — пруд пруди! Ему просто шикарно повезло, что его ввели в семью, обласкали, желают видеть в нем зятя — хватайся руками и ногами за подарок судьбы и не отпускай!.. Другой на его месте зубами бы вцепился!

  Но Пьер был из другого теста. Он воображал себя Мартином Иденом, столько пережил, и разменять свою красивую молодую жизнь на какой-то обывательский быт, скучную жену и знаменитого тестя?!.. Чтобы прозябать и тухнуть лучшие годы? ходить по веревочке, как тебе прикажут? Пахать на кого-то, на какие-то там 'советские идеалы'? А если не будет ходить в строю, уберут незаметно — как будто никогда и не было?.. Хотя и прошли сталинские времена, но в памяти народа всё свежо... Береженого бог бережет. Зачем лезть в эту элиту? Там бьют больно. Лучше не связываться!

  И Мартин (как он себя тогда называл) красиво сделал ноги. Поссорился с невестой и укатил на юг, подальше от Москвы. Консерватории помахал ручкой. Вернее, она ему помахала — потому что он раз и навсегда отрезал себя от нормального советского общества. Больше никто и никогда не даст ему возможность получить диплом. А без диплома ты — козявка. Никто и ничто! Тогда, по молодости, он чихать хотел на эти предрассудки (хотя опытные люди предупреждали!) — вся жизнь впереди, и его гениальность обязательно пробьет себе дорогу: его увидят и оценят!

  Только он забыл один момент — его УЖЕ увидели и УЖЕ оценили. А он отверг эту милостивую руку, нагло и бессовестно оттолкнув. Не плюй в колодец, говорит народная мудрость. Пьер начхал и на эти слова. Он был смел и бесшабашен.

  Ему аукнулось уже через несколько лет, когда все пути были закрыты. Поезд ушел. Выживай, как можешь.

  Тогда, в молодости, он еще долго отплевывался от Москвы — был чист душой и сердцем, несмотря на горячую молодую кровь. Москва, а вернее, творческая элита разочаровала его до глубины души. Он не ожидал увидеть то, что увидел и узнал. Ханжеское лицемерие процветало повсюду. Кумиры имели свои скрытые пагубные наклонности — за что их ожидал бы вечный позор, а не слава. За это не расстреливали, в лагеря не ссылали — но было бы клеймо на всю жизнь, и их счастливая благополучная жизнь полетела бы в тар-тарары. Но кто поверит наивному сопляку, который вообще с улицы? А у знаменитостей — титулы, почести, награды, звания и народная любовь. На чьей стороне будет правда?

Изгой и отщепенец

  Пьер не участвовал в этом и бежал без оглядки. Наплевал на карьеру, на всё то, о чем грезил, когда ехал в Москву. Но на сердце остались шрамы и незаживающие раны. Идеалы рухнули. Из советского гражданина и борца за справедливость он незаметно превратился в изгоя и отщепенца. Единственное, что он еще ценил в жизни — таланты, которые даровала ему Природа. Не советская власть, не консерватории и институты, не чье-то покровительство — а великая всемогущая Природа! В Бога он не верил. Бог не вернул отца с войны, не уберег мать от ранней смерти. В Бога он верил только в детстве, по рассказам любимой, обожаемой бабушки. Жизнь разрушила все иллюзии. С тем и жил — надеясь только на самого себя и на великую Природу, которая была к нему там щедра.

  Потом была Средняя Азия, Ашхабад, пески, жара, местные обычаи. Там он проявил себя, как художник, зарабатывая немалые гонорары на росписи стен в Домах культуры.

  И вот, когда после всех странствий и перипетий, его занесло в Одессу — он был уже закаленным, прошедшим «огонь и воду» крепким, сильным мужчиной. Вялого интеллигентского в нем вообще не было.Так что к «творческой интеллигенции» — как тогда называли всех художников-писателей-композиторов-поэтов-музыкантов, «людей искусства» — он мог бы себя отнести чисто условно. Может только, как «человека Искусства», как «творца», но отнюдь, не «хлипкого интеллигента».

  Нет, он не был спесив, и никогда не ставил себя выше и умнее других, и тем более — не выделял себя в среде творческой элиты Одессы. Он был сам по себе, с чувством собственного достоинства и с осознанием своей неповторимой индивидуальности. Но, в то же время, не чурался общения с «братьями по цеху». Хотя и не мог не замечать ревности и зависти некоторых «братьев». Правда, «кто есть кто» вскоре выяснилось — враги и недоброжелатели отсеялись, а настоящие друзья остались на многие годы.

  По сути, он «прописался» в Одессе пожизненно — хотя в паспорте стояла московская прописка: какая-то «халупа», доставшаяся ему в наследство от двоюродной бабушки, и где он жил в период первых «хождений по мукам» со своей гениальной музыкой.

  Одесса его приютила и обогрела. Здесь он обрел друзей и единомышленников. Здесь он был, как дома, и уезжать никуда не собирался (даже в златоглавую Москву, которая манила всех!) Если отлучался, то только на заработки в Ашхабад или другой город Средней Азии (где можно работать по договору, без «корочки» и трудовой книжки), а потом снова целый год творить, творить и творить!.. Так он и дожил до своих почти сорока. Закоренелый холостяк, бобыль, без крыши над головой, без собственного «угла», без семьи... фанат-одиночка!

  Вот, если честно, не люблю длинные предисловия в книгах — как начнут: где родился, как детство прошло, что ел-пил, чем увлекался, на какое дерево залез и какую шишку набил, кто мама-папа, и какая была добрая бабушка, и чему всякому научила... — аж оскома на зубах! Брр!..Выть хочется и лезть на стенку. Несешься поскорее вперед, когда уже закончится эта «галиматья» и начнется уже завязка, развитие сюжета! Через страниц десять (или двадцать), бегом пролистав — вздохнешь с облегчением и начинаешь читать! Уфф!..

  Но, кажется, грешу тем же самым — длинной прелюдией, знакомством с героем. Кому вообще интересно, ЧТО там было в его далеком (до сорока мужик прожил) прошлом?.. Давай скорее настоящее! Что там вообще произошло, чего резину тянешь?!

  Ну да, какая разница - художник или кто он там?.. Главное, покруче закрутить сюжет, чтобы всякие там страсти-мордасти, чтобы за уши не оторвать!

  Но в то же время... как же без предисловия? Надо же объяснить, что он не француз, не иностранец какой-то там... просто друзья «прикололись», дали прозвище, и оно так и прилипло на всю жизнь. Вот нам бы кто так имечко дал: вместо Вани — Цезарь, например! Вот так бы и ходил всю жизнь — Цезарем (а по паспорту Иван)! Класс! Или вместо Анюты, как мама назвала, — подруги звали бы Клеопатрой. Ух ты! Имя-то влияет, что ни говорите!

  Что же касается времени действия, пусть вас это не смущает, — вы даже не почувствуете, что вас туда занесло! Вообще идея этого романа была в том, чтобы показать, что люди и тогда любили, сходили с ума от любви, ревновали, всё было, как и сейчас, как у всех обычных людей. Была и страсть, и секс...и нормальные человеческие чувства и эмоции. Чтобы не было у некоторых представления, будто бы люди жили словно зазомбированные «системой», шагу ступить не могли, вообще не жили, а были как роботы, запрограммированные агитацией, политикой, лозунгами!.. Конечно, были партийные работники (высокоплачиваемые), которые жили только идеями социализма (это была их работа, а идей-то у них и не было никаких!) И были самые обычные, простые люди, которые старались не обращать на всё это никакого внимания (как на назойливое жужжание мухи). Разве кому-то были интересны прямые трансляции съездов КПСС по телевизору? Кому это надо?.. Если не было второй программы, чтобы переключить — читали книги или шли в кино, в театр, на концерт! Или просто трепались с соседкой по коммуналке про детей и внуков, сидя на общей кухне. Да мало ли было занятий!

  Единственное, чего некоторым сейчас не понять — дефицит книг (пустые полки, не считая поэтических сборников на патриотическую тему и Материалов съездов КПСС, а в библиотеках очереди к интересным изданиям), дефицит некоторых товаров (не все могли купить итальянские сапоги или французскую косметику) и некоторых продуктов (не все ели красную икру, ветчину, а в провинции, деревнях — колбаса и сливочное масло вообще отсутствовали).

  Но мы опять уклоняемся в дебри. Вернемся к нашему герою — который всё идет и идет по одесской улице и никак не дойдет!.. «Внешность?» Ах, да!.. Если бы он сравнивал себя с кем-нибудь, то сказал, что ему близок образ Мартина Идена (Джек Лондон «Мартин Иден»). Где-то он и прав, что-то такое есть. Одно время даже называл себя Мартином, хотел сменить имя в паспорте. Потом передумал, слишком много волокиты. И тут друзья-товарищи нарекли его Пьером. На том и успокоился.

  Хочу обратить ваше внимание на его нос — не прямой, не тонкий и не аристократический. Скорее всего — это красивый восточный нос...может, даже турецкий. Нормальный мужской нос. Вообще, представление о красоте — чисто субъективное. И у каждого народа — оно свое. Так японцы и китайцы считают европейцев, мягко говоря, не сильно привлекательными. Из-за их огромных глаз, длинных носов и вытянутых лиц. У европеоидов — они сами себе идеал. В общем, понятно. Сказать, что у Пьера — «красивый нос» - ничего не сказать: кто как видит. В общем, всё зависит от того, где родился, где жил...как воспитали. Для восточных красавиц — он был бы супермужчина. Для москвичек — тоже. Для женщин холодной Прибалтики и Финляндии — то же самое. Как это объяснить? Мы не знаем. Губы у него выразительные. Вы замечали, что у восточных (южных) мужчин выразительные губы? У египтян, например. У Пьера были именно такие губы. Яркие, выразительные, словно выточенные. (Нет, не как у Аполлона или Диониса. Именно, как у фараонов. Правда, какое он имел к ним отношение — непонятно. Мама — синеокая украинка, отец украинец.) Но, вернемся к губам: сразу было видно — умеет и любит целоваться! Может, именно это и влекло к нему женщин?.. Особенно, эта шикарная белозубая улыбка, открытая, искренняя! Женщины не падали и сами в штабеля не складывались — но готовы были идти за ним хоть на край света! (Правда, он никого не приглашал в такое длинное путешествие.)

  Ну, а теперь о глазах — глаза хитрые, лукавые какие-то. (Желтые, как у тигра.) Любил подшутить, разыграть, да и вообще посмеяться над ближним. Черта характера, конечно, не очень приятная. Особенно, для тех, над кем он насмешничал. Некоторые женщины и девушки даже не понимали, что над ними так «шуткуют» и пропускали, мимо ушей его «приколы». В общем, у него было своеобразное чувство юмора, и много саркастического в повадках. Нет, ничего общего с Мефистофелем. С этим персонажем он дружбу не водил и качествами его натуры не обладал. Хотя порой на его губах скользила та же едкая усмешка. Но, может, случайно.

Сентиментальность или жестокость?

  Едкий сарказм уживался в нем с редкой сентиментальностью. Это может показаться даже несколько странным (что взять с «шизофреника»?.. шучу, шучу!) — но он обожал всяких бездомных кошечек и собачек: сразу начинал с ними сюсюкать, подкармливать. Для мужчины с такой мужественной внешностью и сутью — это, мягко говоря, странно!.. Некоторых женщин, которые были с ним близки, эта «слабость» через какое-то время начинала их очень сильно раздражать, если не сказать сильнее — бесить!.. Если что-то и могло отвадить надоевшую ему подружку — так именно сюсюканье с дворняжками и прочим животным сообществом, которые просто нуждались в его человеческом сочувствии! Такого «испытания на вшивость» любовницы долго не выдерживали и быстро отчаливали. Правда, Пьера это нисколько не огорчало: для него несчастное животное было выше и дороже самовлюбленной, черствой эгоистки. И пусть катится!

  Единственное, что его всегда расстраивало, до слез отчаяния — он не мог приютить у себя бездомную кошечку или собачку: у него не было своего жилья. Чаще всего он квартировал у своих многочисленных друзей и знакомых. Скиталец и бродяга — что тут еще скажешь?.. Но не «бомж»!.. Какие у нас ассоциации — «без определенного места жительства». То есть вообще ничего. Сидит человек в лохмотьях, питается с помойки, живет в подвале. Тогда «такого» не было. Или я чего-то не знаю?.. Во всяком случае, с помойки — никто не питался. Это уже о чем-то говорит. И нищих не было. (Хотя, со мной многие поспорят - мол, были-были! В 90-е! А в советское время? 'Бывший интеллигентный человек' или 'бич'. То есть, спившийся, опустившийся человек, который даже жилье потерял, и живет непонятно где и как. Пожалуй, что-то такое было, хотя всячески скрывалось от советского общества.)

  Ну да ладно, не будем уклоняться от линии нашего романа. А это — все-таки роман, а не рассказы о советском времени!.. Тем более, не дискуссионный клуб на эту тему.

  Почему он был так сентиментален? Что за странная любовь к обездоленным существам, кто знает?.. Но женщину, которая мечтала связать с ним судьбу — это озадачивало. Ее нутро не могло вынести такой мелкой детали в его поведении — ее просто выворачивало наизнанку от возмущения, когда в чистой уютной квартирке вдруг появлялся Пьер и с милой улыбкой на устах объявлял, что она ведь «их» не выгонит на улицу? Она ведь добрая?

  Женщина некоторое время крепилась, стойко держалась, изображая из себя добродетель, великомученицу и «огромное-преогромное доброе сердце». Но через пару дней, убирая после пакостного «жильца» очередные отходы, она — совершенно неожиданно и необъяснимо — истерически взрывалась и выпроваживала обоих «несчастных» за дверь. (Ну, и, разумеется, из своей жизни тоже).

  Либо Пьер был закоренелым эгоистом и циником, либо те дамы. Кто знает? Не нам судить, как говорится.

  Конечно, назвать такую любовь «странной» — это кинуть камень в свой собственный огород. Получается, что автор — сам бездушен, и ему плевать на этих несчастных животных?.. Конечно, нам до слез жалко, и мы готовы принести домой котенка, или щенка. Но будем ли мы подбирать всех облезлых псов, бегающих по помойкам, и тащить их к себе в квартиру? Какая-то доля рассудка у нас имеется. Мы отдаем себе отчет в том — как на это посмотрят наши домашние, что скажет муж или жена, или мама с папой. Одну хорошенькую кошечку принести в дом («спасти») — еще куда ни шло, и тем успокоить свою совесть. Речь ведь не об этом. У Пьера была просто маниакальная жалостливость ко всем этим грязным, худым, голодным несчастным созданиям. Его сердце просто разрывалось от горя и сочувствия — и он не мог ничего с этим поделать. У него не было тормоза, который бы его остановил. Он не думал о других, в дом которых он приведет (принесет) свою находку, своего нового «друга».

  Будь он богачом — открыл бы приют для бездомных животных. Но тогда такая идея даже не витала в воздухе. Да и у него за душой не было таких денег. Единственное, что мог сделать — принести в дом к любовнице или товарищу такое вот «сокровище». Друзья терпели, потом предлагали подыскать другое жилье (более просторное и хорошо проветриваемое). Так испытывалась дружба и любовь. «Всех не накормишь, всех не обогреешь», — говорили ему. Но он не понимал этих бездушных циников. И если не мог привести в дом — часами сидел и сюсюкал с бездомной животинкой, поддерживая ее морально. Или бежал в ближайшую столовку и выпрашивал там пакетик косточек и объедков, чтобы накормить облезлую собачку или тощую мяукающую кошечку. Может, он видел в них родственную душу? Товарищей по несчастью? Ведь у него тоже не было крыши над головой, а порой даже того куска заработанного хлеба, который всегда был на столе порядочного советского гражданина. Он был вне закона. И ему надо было выживать — точно так же, как и этим «бродягам».

  Говорят, что жестокие люди сентиментальны? Вроде какой-то психолог изрек. И сентиментальность — отнюдь, не признак доброты. Вас это удивит?.. Кто-то из нацистов сказал — «чем больше я узнаю людей, тем больше люблю собак!» Может, это как раз из этой оперы, кто знает?.. Сентиментальный человек, у которого слезы выступают от жалости к трясущейся от холода, бездомной собачке — может спокойно перешагнуть через человека, совершить жестокий поступок по отношению к нему, оскорбить — и считать себя правым, только потому, что он «разочаровался» в людях и всех считает «скотами»? Ненавидит всё человечество вообще и каждого в отдельности. Можно ли его назвать «добрым»?

  Сентиментальность — еще не гарантия, что человек так же добр и жалостлив к ближнему своему, просто к человеку, который рядом.

  Ну вот, я еще толком не представила вам главного героя, а уже начинаю копаться в его душе и «странностях». Писатели считают, что надо просто описывать действия — ну, а читатель сам догадается — кто положительный, кто отрицательный, кто добрый, кто злой, кто «никакой»! Как будто всего это не намешано в человеке? Иногда он сам не понимает — кто он такой! Иногда в нем борется два начала — и только от самого человека зависит, какая из сторон перевесит, на чью сторону он встанет. А иногда просто «плывет по течению», и вообще ни о чем не задумывается — живет, как растение! (Хотя и это спорно — потому что ученые уже давно открыли, что растение чувствует и даже отличает доброго человека от злого — у растений есть нервная система, оказывается).

Не герой нашего времени

  Хорошо, больше не буду утомлять вас рассуждениями. О Пьере вы уже немного узнали, о его внешности имеете какое-то представление. Конечно, наш герой не особо похож на утонченного Грея из «Алых парусов» Александра Грина (есть еще один Грей — но из другой оперы, нашумевших «50 оттенков серого») — он скорее, экстравагантная личность, чем «принц на белом коне». Девушки не найдут здесь идеал, о котором можно мечтать. Не рыцарь, не Айвенго...увы, увы!.. Так что же в нем такого, что вы взялись за перо (или за клавиатуру)? — спросите вы, — Зачем он сдался, что вы отнимаете наше время на эту белиберду?

  Законный вопрос. И законно ваше негодование. Но эта история, действительно, неординарная. Что касается идеи — она, конечно же, была в голове у автора. Хотелось написать что-то такое нравоучительное для девушек, которые не понимают самих себя, бросаются в водоворот жизни, сломя голову...в омут головой, как говорится. Такова была задумка вначале этого пути. Но потом отодвинулась куда-то в сторону — и герои зажили своей собственной жизнью, заговорили по-своему, и стали делать то, что они хотят!.. Не один раз вспоминались истории Льва Толстого об его Анне Карениной, которую он и не собирался толкать под поезд: мол, она сама так...захотела! Или — того же Пушкина, который негодовал на Татьяну Ларину, которая взяла, да...вышла замуж, вот так!.. Это вам не шутки.

  Порой хотелось назвать роман — «Любовные похождения художника» или «Новый Казанова» — потому что он уже вообще выходил за рамки приличий!.. А что автор? Сиди, да успевай записывать, что там у них происходит!

  Какое там «советское время» вообще?!.. Это было вне времени и вне стран. Какой-то вечный Дон-Жуан!..Уфф!..

  А вы думали, что вам будут зудеть на ухо, как было хорошо в советское время, да какие были разнесчастные «свободные художники»? Как они страдали от непонимания и рвались удрать за границу?.. Да, были такие планы. Но... всё рухнуло — по мановению пальца (или чего-то еще) одного героя, которого автор собирался возвести в ранг добродетельного «мученика», борца с «системой». Может, ему и льстило, что он такой «герой из героев», диссидент, хиппи, бунтарь, что ему должны памятник поставить, что погубили такого гения! Но потом, видимо, передумал — а на кой мне это надо? Медали, памятники?.. Пусть я буду самым обычным, разнузданным до невозможности, ловеласом!.. И разве было возможно удержать его в узде, когда появилась эта красотка?.. Ой-ой!..Мы немного забегаем вперед. Мы успели вас предупредить, что Пьер — великий аскет?.. Да, он этим чрезвычайно гордится. Ледяная вода зимой — его конек. Ну и всякие там трюки с хождением на руках над пропастью...(даже каскадером подрабатывал на киностудии). Когда он знакомится с женщиной — обязательно упоминает, что по жизни он — аскет, ведет особый образ жизни, почти йог. (Почти — потому что ему лень делать то, что делают все обычные йоги в своей практике. Поэтому сократил до минимума всё, что возможно и оставил себе только стойку на голове, разные невообразимые позы с закручиванием ног, йоговское дыхание, йоговское очищение носоглотки морской водой, ну и...аскетизм).

Игры в кошки-мышки, или Что нужно читателю?

  Вы читаете по диагонали, чтобы добраться до начала сюжета?.. Всё понятно. В наше время редко кто отличается терпением и вдумчивым чтением прозы. Может, только на эротических сценах — там темп чтения замедляется, и можно читать по полчаса один абзац, смакуя каждое слово, каждый жест и вздох героев. И, наверное, некоторые даже укоряют авторов, что слишком поскупились на описание, не растянули страниц эдак на сорок-пятьдесят, чтобы все подробности!.. Удовлетворяя такую жажду познания этой стороны жизни — авторы, обычно, недолго оставляют читателя без «десерта» — и через пару страниц позволяют насладиться новой любовной сценой. И через несколько страниц — еще одной. Чтобы не сразу у читателя крыша поехала, и чтобы не слишком истощил свои духовные силы. (Чтобы не сразу стало противно до тошноты.)

  Есть авторы, умело использующие свой талант — они не позволят читателю сразу окунутся в любовный водоворот страсти. Как умелые кокетки, помучат, поводят вокруг да около...И только глав через десять, когда выльют на голову кучу нужной и не очень информации о внутреннем мире героев, об их сложном пути — сведут их, наконец, в одной постели — к великой радости читателя. Тогда его счастье будет полным. Наконец-то, дождался! Вот оно!

  Ну, а автор, стыдливо прикрыв глаза, краснея румянцем по разгоряченным щекам, сделает вид, что он вообще не знает, как такое случилось...Надо же, он ведь о другом вообще-то писал! Ну да, такая любовь. Постоит скромно в сторонке, пока все выпустят пар, и читатель насладится сценой безудержного страстного секса, — а потом, вздохнув, спокойно продолжит повествование, то бишь свою речь, которую так бесцеремонно прервали эти ненасытные влюбленные. И опять глав на пять-десять — будет мучить читателя своими рассуждениями, познанием эпохи, дворцовых интриг, войн с другими странами (или просто с соседями), или душевными муками героев.

  А читатель... бедный читатель (вернее, читательница! мужчины ведь не читают любовные романы) будет грызть ногти от нетерпения и лихорадочно перелистывать страницы вперед, чтобы поскорее добраться до поцелуев и объятий — это ведь самое захватывающее и интересное!.. И зачем вообще все эти игры в кошки-мышки? Ведь читателю вряд ли интересны все эти подробности из жизни королей — самое интересное, что там за дверями их спален. Вот что самое главное. Так к чему все эти лабиринты? Даже сюжет не особо-то и нужен. Может, для того, чтобы автора не обвинили в «порнографии», и чтобы его книга представляла из себя хоть какую-нибудь ценность?

  Вот и надо собрать интересные факты, закрутить сюжет, побольше написать текста на разные темы. И только потом, показав всю свою эрудицию и глубокий ум — по чуть-чуть — дать возможность читателю заглянуть в замочную скважину и понаблюдать, как герои (наконец-то!) занимаются любовью.

  Есть очень принципиальные авторы — они не идут на поводу «желаний публики»: пишут чисто исторические романы, без всяких там сюси-пуси и амурных откровенностей. Мол, будьте, товарищи, пуританами! (Если вас напрягает это слово — то оно означает лишь целомудренный, скромный образ жизни. В 18-19 веках — все были пуританами. Надеюсь, вы знаете, что такое «целомудрие»? или тоже надо объяснять?)

  Такие авторы графоманят от души, не заботясь о чувствах и потребностях читателей. Что нам вообще история?.. В школе проходили. Можем посмотреть в интернете, если уж на то пошло!.. Конечно, авторы тешат себя иллюзией, что мир не так уж распущен. И что кому-то будет очень интересно знать, что делал и как жил Иван Грозный, или княгиня Ольга, или Мария Стюарт. Может, их иллюзии и находят своих поклонников. Но и те поклонники в глубине души будут надеяться, что автор не обойдет их «десертом», покажет что-нибудь неприличное и пикантное из жизни великих особ. Они же были просто людьми, так почему бы и нет?

  Так вот, к чему все это лукавство?.. Хотим мы того или нет, просто прикидываемся, что нам это неинтересно...но какое-то наше 'я' — очень чувственно, и жаждет эротических впечатлений. Не будем ханжами, и не будем делать вид, что нас привлекает только лихо закрученный сюжет и художественные изыски литературного произведения. Во всяком случае, редакторы издательств не скрывают, что автор должен удовлетворять потребности читателя. И при этом даже не намекают, а говорят в лоб, что нужна эротика, нужен секс — пусть и не слишком открыто (чтобы не обвинили в «порнухе»), но обязательно. Иначе читатель просто не купит вашу книгу!

  И что, они правы? это правда?.. Если вы читаете по диагонали, то могли упустить этот момент. Мы уже говорили об этом! (Здесь должен быть смайлик во весь рот!) :)

  Дорогой читатель, наверное, ты злорадно улыбаясь, подбираешься к мусорному баку, держа книгу в вытянутой руке?.. Не спеши, всё будет хорошо. Не надо так нервничать! В конце концов, ты можешь спокойно пролистать (давно пора сделать) эти нудные страницы и добраться до главного — до того, что тебе, на самом деле, интересно. Каждому свое, как говорится. Но если ты, дорогой друг, все еще с нами и слушаешь эту болтовню — значит, ты истинный любитель литературы. Тебе неважно, о чем пишет автор, тебе важен сам процесс чтения, поглощения слов, фраз. Ты получаешь наслаждение от построения предложений, от их звучания, ты тонко прислушиваешься к любой фальши в ритме, или неблагозвучному сочетанию слов. Наверное, ты такой же графоман, как и все писатели, и мечтаешь сам что-нибудь написать или уже пишешь. Коллега, привет! Мы рады тебе! Потом не забудь написать отзыв и раскритиковать этот опус в пух и прах!

  Но надо уже вернуться к Пьеру. Он устал ждать — ему пора в бой, пора в свою жизнь. На чем мы остановились?.. На том — для же чего всё было затеяно, если он не красавец-Аполлон, не мужчина с серыми жгучими глазами (о «жгучести» можно и поспорить), не с прямым аристократическим носом и утонченными манерами? Да, не красавец-мужчина, но с волевыми скулами и мужественный, как гладиатор. Лев по жизни. Женщины тают от его хищного взгляда не хуже, чем итальянки при встрече с Казановой. Он когда-то хотел стать вторым Мартином Иденом? Ах, эти юношеские чистые мечты! Его Мартин Иден давно помахал ручкой, потому что ему не двадцать, а уже под сорок (а то и больше). Мужчина в соку и в расцвете сил. Гениальный художник и гениальный композитор (музыка пока только в его голове!)

Ван Гог, или Почему все гении жили в бедности?

  Кому вообще интересен непризнанный гений? Кому был интересен Ван-Гог, когда продавал свои шедевры лавочнику-скупердяю — за миску похлебки и кусок хлеба?.. Может, он и чувствовал себя гением и предрекал, что его картины будут стоить миллионы — но что с того, когда за душой ни гроша, и он голодает, мерзнет, и страдает от своего неприкаянного бытия? Что ему от сознания собственной гениальности? Зачем нужна эта гениальность? Не легче ли быть простым работягой, которой трудится на поле, или сидит в лавке и продает тот же хлеб и вино? Был бы сыт и счастлив, и не знал бы никаких мук от сознания, что его талант пропадает в этом мелком злобном городишке, где все считают его сумасшедшим.

  Или такова доля всех гениев — страдать? Их удел — нищета и гонения? горькое одиночество и издевательства окружающих? Гениальные творения пылятся, никому не нужны и только ждут своего часа, когда гения не станет? И тогда, когда его не будет в мире живых — какой-нибудь меценат (где он был раньше?) вдруг совершенно случайно узрит эти полотна и потащит на аукцион, где продаст за миллион долларов? (Вот бы Ван Гогу этот миллиончик, когда он униженно просил купить картину за любые, самые смехотворные и жалкие гроши, лишь бы не умереть с голоду и протянуть еще день!)

  Это нам издали кажется, что гений — он и в Африке гений, — мол, и тогда его ценили, уважали, на руках носили. Но мы же там не были и не видели. А они просто жили, перебивались, как могли. Им постоянно не хватало денег для большой семьи — что Моцарту, что Иоганну Себастьяну Баху. Они трудились, продавая свои произведения на потребу знати (бедным-то зачем? они таких прихотей не знали!)

  Великие художники тоже творили не по своей воле — на заказ, для других «великих» — великих мира сего. Микеланджело Буонаротти подорвал здоровье, расписывая Сикстинскую капеллу по заказу Римской церкви — лежа на спине на лесах, на жестких досках. Краска капала на лицо, тело немело и сводило судорогой...

  У них, великих гениев, всегда была одна забота — как-то прожить, выкрутиться из долгов, прокормить семью, сделать побольше заказов, разбогатеть и... тогда уж творить только для себя! Многие так и не доживали до этой сладкой мечты, в вечной погоне за хлебом насущным. Некоторые умерли в нищете, забытые всеми. О них вспомнило Время.

  Пафосно? Да уж, занесло. В общем, гениям во все времена жилось несладко. Потому что они для всех были самыми обычными людьми. Никто не видел и не замечал их гениальность. Были другие — более успешные. (Как и в наше время). Которые умело делали карьеру, богатели, расцветали, жили припеваючи. Они как-то умели обращаться с тем талантом, что имели — знали, что нужно «потребителю».

  Гении были чудаками, потому что хотели чего-то невероятного, они не могли идти за толпой и ее сиюминутными потребностями. Они видели то, что другие не видели. И если хотели рассказать об этом — их не понимали. Их мировоззрение было космическим, а не бытовым и материальным. За то, что они знали больше — они расплачивались тем, что не могли жить, как все. Они не умели торговать своим талантом — потому прозябали в нищете и одиночестве. Они были изгоями. Чтобы встать на ступеньку выше в своем благосостоянии — им надо было пренебречь своими высокими принципами, «наступить на горло собственной песне».

  Конечно, Ван Гога не сравнить с Микеланджело или Леонардо. Но в чем разница?.. Только в средствах и методах передачи своей мысли на полотно. Полотна Ван Гога стоят столько же, сколько и полотна Леонардо. Оценка чисто субъективная.

  Все в нашем мире субъективно.

  А если вдруг какой-то современник (гения, разумеется!) вдруг начинает видеть более объективно происходящее — и заявляет другим своим современникам: «Товарищи дорогие! Да вы поглядите, обратите внимание на этого человека — он же гений! Нам будут завидовать потомки, что мы жили рядом с ним!» — дорогие товарищи только покрутят пальцем у виска и пошлют его куда подальше — к его гению! «Гений? Точно? Ну, пусть докажет, что он гений!» — усмехнутся они. Мол, видали мы таких — в палате №6! Там таких много обитает, и все гении!

  Хорошо, если таким современником-прозорливцем окажется богатый человек, меценат (спонсор, по-нашему). Спасибо огромное Третьякову — что в свое время спасал художников от бедности: теперь мы можем любоваться их шедеврами, восхищаться. Ну и жили они не так уж плохо (по сравнению с Ван Гогом). Их было кому оценить и поддержать — Васнецова, Куинджи, Серова, Левитана, Врубеля...

Сила печатного слова. Эротика или порнуха?

  «Так! Стоп! — скажете вы, — и куда это автора занесло? Это уже не дебри словесные, а просто джунгли какие-то непроходимые. Когда уже роман начнется? Страсти-мордасти всякие — или что вы нам приготовили? Ждем-ждем, а вы всё болтаете и болтаете! Совесть надо иметь, дорогой автор!»

  Прекрасно понимаю ваше нетерпение, дорогие, уважаемые и обожаемые читатели! Но что же делать, если так заносит? если поговорить охота? Скучно? никто не запрещает перелистнуть пару страниц вперед. Не возбраняется вообще!

  Впрочем, вот уже скоро...еще чуть-чуть. Иногда просто невозможно не сказать...что-то ценное. Тоже, наверное, субъективное мнение. Но тогда все писатели — субъективные личности. И что они делают? Они ведь не учебники пишут, а романы, детективы, фэнтези, приключения, и прочее-прочее...Они навязывают вам свое представление о мире, свое мировоззрение! Разве вы этого не замечали? что вам навязываются какие-то стереотипы поведения, отношения к чему-либо?

  Когда-то и поцелуй считался грехом, а теперь на страницах романов — спокойно разгуливает не то, что эротика...а просто порнография со всеми подробностями и деталями. И это уже никого не удивляет и не шокирует. Норма! Бестселлеры на просторах интернета. Редакторы абсолютно спокойно печатают, читатели абсолютно спокойно читают. Почему? Да потому, что — кто-то когда-то выразил свое субъективное мнение — и все восприняли это за норму. Ага, значит, так можно?!

  Потому что печатное слово имеет огромную силу и власть. То, что напечатано — то можно. («Иначе ведь не стали бы печатать! Запретили бы!»)

  Издательства кивают на «читательский спрос» — мол, хотим угодить потребителю, это он хочет, наш массовый читатель! Мы здесь вообще ни при чем!.. Но если бы не печатали, не было бы спроса. А если 'потребители' захотят чего-то аморального? Где граница? В чем отличие эротики от порно? Раньше эротикой считалось прозрачное белье — а теперь это сексуальная сцена, без комплексов. Словно все побывали на приеме у сексолога — и он посоветовал им полное раскрепощение — «где двое — можно всё!»

  Замечательный девиз для супругов, в спальне. А не в книгах, которым доверяют. Вот она — магия печатного слова. Что раньше считалось развратом — сейчас чуть ли не на плакатах печатают. Может, и это скоро будет. Сексуальная революция? Где? В России? Мы еще как-то держимся — у нас представителей нетрадиционной ориентации не носят на руках и не венчают в церкви.

  И всё равно — как понять, где свобода, а где ханжество? Кто мы — раскрепощенные или ханжи?.. Не кажется ли вам, что мы потеряли какие-то ориентиры? Что нравственно, а что нет?

Как было тогда? Советское время

  И вот о советском времени. Как было тогда? Атеизм, материализм — но в то же время очень высокие идеалы, чтобы к ним стремиться. Многое было не так и не то — и все же многие признают, что было чисто и светло. Мысли были чистыми. Была ли духовность? Религии не было — но духовность была. Чем отличаются заповеди Библии — от того, что хранилось в обществе? Была и нравственность, и мораль. И не потому, что кто-то боялся Бога и наказания в аду. А просто чистое стремление — к высоким чувствам. Не было национальной неприязни, как это сейчас — тех, кто приезжает в столицу на заработки — презирают, хотя те работают за гроши на стройках, выполняя самую тяжелую и грязную работу, на которую другие не пойдут. Откуда это разделение среди людей? Они не видят, что их души каким-то образом трансформируются в худшую сторону?

  Было ли такое в советское время? Было больше доброты и взаимопонимания. Таков был строй. Люди так решили — все равны. И никакая национальность не вызывала брезгливости. Это была одна страна.

  Теперь у нас — русский шовинизм. В Украине — украинский, и так далее. Все вдруг стали националистами. А ведь идея равенства пришла из Космоса. Даже в Америке такого не было — такой демократии, как в Советском Союзе.

  Никто не спорит — что были и минусы. Но почему никто не видит плюсов, самого главного?.. Может, «порнуха» и была где-то подпольно, но не процветала! Ее не продавали в каждом ларьке и на каждом углу. За распространение порнографии (видео и журналов) — могли получить срок, и надолго. Потому все было скрытно — привозилось из-за границы моряками. И кто этим пользовался? Ограниченный контингент — единицы. Конечно, тогда было легче контролировать. Не было интернета и не было такой вседозволенности, как сейчас. Ребенок сидит, смотрит по телевизору японский мультик — а он, может, и не для его возраста, а 18+? Ребенок щелкает каналы, мультик и мультик — японский, красивый...А родители на кухне или на работе. Что может защитить ребенка от получения психической травмы или ненужных знаний? Кто-то за этим следит, контролирует? Или всем по фиг?

  В советское время мультики были другие — добрые спокойные. Люди до сих пор вспоминают — ах, это мой мультик!.. Потому что тогда все было по-другому. А что вспомнит ребенок нашего времени? Что он смотрел по телику или в социальной сети, как кто-то «трахался» и то был «мультик»?!

  Когда-то (в том веке) советские люди решили всё перечеркнуть и обратить свое лицо к Западу — мол, у них всё правильно, а у нас нет!.. Открыли ворота для печати, для видео, телевидения. Ну и хлынуло. Что надо и не надо.

  Свобода?.. На Западе (в Европе и США) давно выработаны методы по защите детства. У них такие ограничения, что нам и не снилось! Ну а у нас — чисто по-русски: свобода так свобода! Гулять, так гулять!.. Стриптиз-бары в центре города, на улице — газеты и журналы с откровенными позами, тоже в свободном доступе! Кто-то думал о подрастающем поколении?

  Начхать! Всем было начхать. Потому что все кинулись зарабатывать деньги. Неважно как. Сейчас даже проститутки пишут книги о своем личном богатом опыте. А почему бы и нет? надо же как-то зарабатывать на жизнь?

  В советское время хотя бы был смысл, идея о светлом будущем для всех, о равенстве всех людей и праве быть счастливыми. А что сейчас?.. Все бегут в церковь. Потому, что уже так «принято». Если президент крестит грудь — значит, и министры должны, и другие граждане. Престижно ходить в церковь на праздники. «Звезды» крестят свои младенцев, венчаются. Дело в вере или в чем?.. Просто красиво и создает особый имидж?

  Сказать, что церкви были закрыты в советское время — значит, солгать. Они были открыты и работали. Службы проводились, кто верил, те ходили. И с работы не выгоняли. Не все же были партийные. Это членам КПСС запрещалось. Хотя и они тайком ходили на Пасху отстоять всенощную. Кто хотел, те верили и тогда. В тюрьму за это не сажали и не преследовали. Правда, были случаи, когда рьяные комсомольцы-активисты пытались остановить девушку или парня у входа в церковь. Но как можно остановить свободного и разумного человека? Если он идет — знает, что делает? И никакие — «ты куда?!» — его не остановят. Это его выбор.

  ***

  Пьер спешил в квартиру, которую одолжил ему друг под мастерскую, (пока сам находится в длительной командировке). Там его ждали прогрунтованные холсты, натянутые на подрамники, звенящие как барабан, горы пухлых тюбиков с масляной краской, и строй тщательно вымытых и готовых к битве кистей и флейцев. Художник ощущал небывалое вдохновение — музыка, звучавшая в его ушах — вызывала прекрасные образы, которые хотелось немедленно воплотить в красках. Или хотя бы сделать наброски углем. Не один год он носился с идеей написать большой холст с гладиаторами, весь этот бессмысленный и кровавый ужас — который римские патриции и простолюдины, граждане Римской империи — называли «зрелищем». Пьер хотел воспеть мужество этих героев — их прекрасные мускулистые тела и силу их духа. «Спартак» — был его настольной книгой, несмотря на то, что уже давно вышел из подросткового возраста — в нем горел юношеский пыл и юношеские мечты. Еще очень давно — взяв первый раз в руки эту книгу — он по уши влюбился в ту эпоху и в тот мир. Выдумка ли то была, фантазия ли автора — но Пьер воспринял события и героев — как реально существовавших. Его сердце покорила гордая римлянка Валерия, полюбившая мужественного гладиатора Спартака, и отдавшаяся ему без остатка. Эта любовь потрясла его до глубины души, и он мечтал встретить именно такую «богиню», как Валерия. Только такая женщина достойна его.

  Но пока — увы!— ни одна из тех, с кем он порой проводил жаркие бурные ночи, не могла сравниться с гордой возлюбленной Спартака.

  Может, давно уже пора стать взрослее и реальнее смотреть на вещи? Вспомнить пословицу о синице и журавле? Перестать грезить и мечтать о несбыточном? Завести семью и жить припеваючи, как все нормальные люди?

  Тяготило ли его одиночество и невозможность дотронуться до идеала из далекого прошлого?.. Не задумывался. Всегда мог утолить мужские потребности без особых романтических чувств, а во-вторых, был настолько занят и постоянно общался с огромным количеством людей — что ему было просто не до копания в себе. Здоров, как бык, полон сил и энергии. И этим всё сказано.

  А идеал...Это был сокровенный уголок его души, куда он приходил погреться и помечтать. Но мечты не заслоняли действительность. Наслаждался тем, что дает жизнь и ни от чего не отказывался. Женщины его восхищали — считал их самыми прекрасными созданиями в мире. Их стервозность и некоторые недостатки — не достигали: ни с кем близко не связывался, понимая, что «быт» задавит гения и творца. Приносить себя в жертву на семейный алтарь? Ну, уж нет!

О, женщины!

  Что касается женщин — они обладают несколько иной психологией и душевной организацией, чем мужчины. Может, даже прямо противоположной. Что для мужчины пустяк, не стоящий внимания, для женщины — трагедия. При чем это касается не только зрелых женщин, но и девушек после и до двадцати...У всех — маниакальная идея одеть на руку обручальное кольцо!.. Даже если юная леди или прекрасная дама заняты с утра до вечера на работе или другими общественно-полезными делами или хобби — она будут страдать только от одной мысли, что у нее нет постоянного спутника на всю жизнь. Ей это будет причинять неимоверную душевную боль, лишая покоя и сна.

  И когда вдруг в ее жизни появляется мужчина, хочет он того или нет — но она видит в нем будущего супруга и строит на его счет грандиозные планы. Она даже не отдает себе отчет в том, что данный субъект мужского пола — может быть самым обыкновенным «мотыльком», нечаянно залетевшим на огонек в ее открытое окно, чтобы просто погреться и провести «незабываемую ночь».

  

  Robert Hefferan

  Да, женщины не хотят верить в такую несправедливость — и всеми силами пытаются удержать эту «синицу» в своих, не по-женски крепких, ручках. И когда мотылек-синица исчезает и больше не появляется на пороге — их горю и отчаянию нет предела. И таких большинство. Все они страдают, всем больно. Потому что они чувствительные и тонкокожие, в отличие от мужчин-донжуанов. У них другая природа. Им нужна семья, а не одна «волшебная ночь». Если мужчине этого достаточно, чтобы набраться сил и двигаться дальше, ни о чем не думая и не заботясь — для женщины такая ночь становится поворотной в ее жизни. Это могут быть не только душевные страдания, но и другие, более существенные, последствия. (Стать матерью-одиночкой.)

Второй Казанова?

  Наверное, вы уже поняли, к чему я клоню. Легкомысленный художник за двадцать лет вольной, свободной жизни — ранил много женских сердец. А потому вполне мог нажить себе злейших и непримиримых врагов. Ну и детей ему могли родить целую кучу! Но насчет детей — был точно уверен, что их нет: слишком осторожен, пачка презервативов всегда в кармане брюк. Может, он и был ловеласом, и не желал семейных уз, но женских слез и истерик выносить не мог. Тем более, не перенес, если бы женщине пришлось сделать аборт.

  Этим даже гордился и ставил себя в пример друзьям, которые «по глупости» вляпывались в истории, и под белы ручки их вели под венец с беременной невестой.

  Но вернемся к «разбитым сердцам». Что может быть хуже, чем враг в лице брошенной женщины? Она из-под земли найдет негодяя и растерзает его на мелкие кусочки! Лучше ей под руку не попадаться!

  Говорят, что Казанова так ублажал своих дам, что они никогда не сердились, когда он их покидал, и были «только бесконечно благодарны за те часы наслаждения, которые он им подарил»!.. Неужели?.. Может, Пьер был вторым «казановой»? иначе бы уже пол Одессы точило на него ножи!.. Как он избегал женской мести и ярости, бросая своих любовниц?

  А он их и не бросал. Они сами его выгоняли. Почему? Ну, мы с вами это уже проходили. Если вы помните, конечно. Из-за одной его пакостной привычки — которая умиляла дам только первое время. А потом становилось так невыносимо, что женщина предпочитала остаться «старой девой» лишь бы не слушать это сюсюканье с «мерзкой собачьей тварью», которая умудрялась даже в постель к ним залезть и там нагадить!.. Брр!..

  Так какие могли быть претензии? И когда потом на улицах Одессы они встречали своего бывшего возлюбленного — что могли сказать в свое оправдание? Что не любят бедных животных? просто на дух не переносят? Или что у них злое каменное сердце?.. Пьер с ними мило раскланивался, даже мог на пару минут остановиться и поболтать, спросить про здоровье, и встретила ли его бывшая подруга свой идеал (Пьер же не соответствует!) — и довольно ухмыльнувшись, спешным шагом (чтобы ненароком не догнали) идти по своим делам. У него не было врагов среди женщин. И не было разбитых сердец. Никто не рыдал из-за него в подушку бессонными ночами. Ну, потому что...потому. Надо уметь. Никто не смог его окрутить, как ни старались.

  Он такое выкинет — что только ахать или смеяться. Выходил сухим из воды. Друзья даже просили его научить всем этим «штучкам» и приемам, чтобы пользоваться при расставании с надоевшими любовницами. Но Пьер только пожимал плечами. Мол, ничего не знаю-не ведаю, само так получается!

  Ни конфликтов, ни скандалов...точно, второй Казанова!

  Но как же «сарафанное радио», скажете вы? где женская солидарность? Разве никто не мог его разоблачить и рассказать другим — какой он «прожженный бабник» и бросает всех подряд?.. Но как, и что им рассказать — что не приютили дворняжку и поставили свое личное выше доброты, сочувствия, да и вообще пренебрегли любимым ради собственного покоя?.. Вот и ответ. Никто не признается в собственной черствости и жестокосердии.

  Так что, Пьер прикидывался? очередной розыгрыш? В том-то и дело, что нет. Он был абсолютно искренен. Просто эта маленькая его слабость (или странность) играла ему на руку. Он и женщину проверял на чуткость и прочие душевные качества, ну и заодно мог спокойно уйти с гордо поднятой головой, оставляя у женщины непреходящее чувство вины как перед ним, так и перед несчастным животным.

  Он не был альфонсом, потому что не жил за счет женщин и никогда не пользовался их расположением в корыстных целях. Они были для него источником вдохновения и наслаждения. Ему нравилось их рисовать. Чаще всего, это были наброски углем и сангиной. Ну а потом дорогу перебегала какая-нибудь черная (бесприютная и одинокая) кошка — и Пьер, собрав все свои холсты и краски, перебирался на новое место жительства.

  Мог ли он грустить и печалиться при такой бурной и насыщенной жизни? Каждый день приносил что-то новое и необыкновенное. Каждая встреча была неповторима и незабываема. Если с кем-то и расставался, хранил в сердце каждую, которую покидал.

  По своей натуре он бродяга и скиталец: любит путешествовать по необъятной советской родине. Вот и сейчас - вернулся из Средней Азии, где работал художником в Домах культуры Ашхабада и сделал много росписей. Привез массу этюдов, зарисовок и впечатлений. Ну и приличную сумму советских рублей. Теперь можно беззаботно жить целый год, занимаясь живописью, музыкой, поэзией - всем, чем угодно!

  Он не похож на рядового «строителя коммунизма» — в нем есть что-то от взбалмошного француза. Образ его жизни — мягко говоря — подпадает «под статью». Как все нормальные советские граждане он должен работать по 8 часов в день, зарабатывая хлеб насущный, трудясь на благо страны и народа ( с непрерывно тикающим трудовым стажем). Но Пьер принципиально не желает впрягаться в это ярмо: ': он творческая личность, и живет по своим законам.

  По сути — он ходит по краю, рискуя получить срок за тунеядство. Но другого выхода нет — жизнь одна, и он не может закопать свои таланты, превратившись в «ломовую лошадь».

  Конечно, жить на что-то надо (манна небесная не сыпалась!) — и он искал лазейки, чтобы талант художника хоть как-то кормил. Для легального устройства на работу нужен диплом и трудовая книжка. Ни того, ни другого у него нет. Бесшабашная юность, творческие поиски и скитания — не дали возможности получить музыкальное или художественное образование.

  Ну, а «без бумажки — ты букашка!» (как говорит народ). Ни один отдел кадров не примет во внимание его природную гениальность: им нужен только «документ»!

  Некоторые «кадровички» все же сочувственно пожимали плечами, глядя на разочарованное лицо художника: «А что мы можем, у нас инструкция! Извините, ничем не можем вам помочь!»

  Гений по рождению — выпадал из общества (как совершенно неуместный элемент) только потому, что у него нет бумажки, доказывающей, что он, действительно, гений.

  Пьер мог бы отчаяться и наложить на себя руки, (как делали многие непризнанные таланты), но он не из числа «малодушных слабаков». Ощущение красоты мира давало ему необыкновенный заряд оптимизма и непоколебимой воли. «Не дождетесь!» — скрипел он зубами и упорно шел к своей цели. Он слишком любит Жизнь, чтобы так легко сдаться и пасть на колени перед неумолимой, железной логикой государственного диктата.

Странный внутренний мир

  Можно ли вообще объяснить чье-то мироощущение, — если мы и себя-то толком не понимаем: что чувствуем, как видим окружающий мир, какие впечатления от него получаем. А если человек неординарный? «Не от мира сего»? Разве возможно передать словами ту гамму цветов, звуков, необъяснимых сложных впечатлений, что творятся в его душе?.. Это всё равно, что слепому рассказывать о прекрасном закате солнца, глубине синего неба, или глухому расхваливать органную музыку Баха или пение птиц.

  Хотя... возможно и это — смотря какими словами говорить и насколько впечатлителен человек, насколько глубоко мыслит и чувствует. Так что, и глухой услышит и слепой увидит!

  Всё дело в таланте рассказчика и в таланте слушающего. И все-таки... Внутренний мир человека отличается от другого точно так же, как неповторимы линии на ладони и отпечатки пальцев каждого человека. (Я не говорю о неповторимости черт наших лиц только потому, что двойники — вполне обыденное явление. Не говоря уж о близнецах!)

  Духовный мир человека можно сравнить со Вселенной. Неизмеримая глубина и бесконечность. Там свои пространства, свое наполнение, свои симфонии, свои звезды, миры и планеты.

  Но вернёмся к нашему герою. Его внутренний мир был ...из области фантастики!

  Вам когда-нибудь грезилось, чтобы внезапно, вдруг оказаться на какой-то другой планете (наша-то слишком сера и обыденна) — необыкновенно красочной и счастливой — в общем, другой?

  Так вот, если бы мы заглянули в мир Пьера, то попали бы именно на такую неземную планету — там и цвета ярче, и существа какие-то бесподобно красивые, и отовсюду слышится потрясающе прекрасная музыка... Вы хотите сказать, что я описываю Рай?.. Ну, извините, так получилось: я же не виновата, что он так чувствует!

  Вам бывает скучно с самим собой?.. Если не кривить душой — то многие не знают «что с собой делать» бегут к телевизору, хватают книгу или звонят подругам и друзьям... Потому что — невыносимо скучно наедине с самим собой!

  Ну, а наш художник — даже понятия не имел, что у других могут быть проблемы с мировосприятием, что для кого-то всё вокруг в сером нудном цвете, и абсолютно ничего не радует!

  Для него мир играл всеми красками: он неустанно восторгался всем, что видел: будь то жёлтый одуванчик у дороги или обычная девушка, проходящая мимо, или собачонка, перебегающая ему дорогу. Он был полон неумеренного восторга ко всему и вся — словно только что родился и увидел этот мир впервые!

  Ну, такая у него была натура. Для обычных (нормальных) людей — он казался «чудаком» и «немного странным». Врачи же ставили диагноз более уверенно и жестко: «шизофрения!» Как бы то ни было — он жил, как мог. Выкручивался, как мог. И наслаждался каждым днем, что дарила ему Жизнь.

Бежать или не бежать?

  Единственное, что его угнетало — постоянно кто-то или что-то посягали на его священную свободу творца: он постоянно должен был помнить, где он живет и что должен, — вернее, что не должен говорить. Он не мог прямо высказать свое мнение по поводу «тисков системы», ограничивающих его свободу (тогда бы надолго не увидел никакой свободы вообще!) Это и был «камень преткновения», который омрачал его лучезарное мироощущение.

  Прозябать, губя свои дары, жить в нищете, изгоем — было уже невыносимо.

  Единственный выход — бегство из Союза. Любым путем. Хоть ползком через границу!.. Лишь бы подальше от ненавистной власти, которая перелопатила его жизнь. Был легальный выход — жениться на богатой еврейке и уехать в Америку. Там он расцветет: там ценят таланты, а не сажают в психушку, как шизофреника!

  И кто знает — может, он женится даже по любви? Попадется умная и красивая...

  

  К тому времени, как он созрел для фиктивного брака — его принципы и идеалы заметно пообтрепались: не было ни принципов, ни морали, ни идеалов. Он служил только Искусству. Остальное не имело значения. Если нужен фиктивный брак, чтобы вырваться из советской 'тюрьмы' — он готов на это! Несколько кандидатур уже были на примете.

  Но пока... будучи в Одессе, он всё еще на что-то надеялся — а вдруг всё переменится? А вдруг жизнь повернется на 180 градусов, и не надо будет никуда уезжать?

   Надеялся переломить систему, удушающие человеческую личность законы ('кто не работает, тот не ест!') В глубине души – он не хотел уезжать и прославлять чужую страну, работать на чужую культуру – 'Может, еще получится? Заметят, оценят? достигну всего, что хочу?' Своей стране он дал еще один шанс – последний. Большие творческие проекты ждали своего воплощения, идеи переполняли... Задумана поэма о его странствиях на рыболовецком судне. Но кто напечатает? Где? И музыка, музыка!.. С самого детства преследует его – песни, марши, симфонии, оперы. Он метался в отчаянии. Друзья были готовы помочь, записать – но боялся обмана. Вдруг присвоят? и кому поверят — недоучке или пианисту с Консерватории? Нет, с музыкой лучше на Запад! Там ценят, там защита авторских прав и самого человека – там не нужны 'корочки' и дипломы, подтверждающие твой природный дар.

  

Глава 2. Красотка

---

  Итак, наш художник двигался в неизвестном направлении, полный грез и звуков победоносных маршей римских легионеров...

  Он шел по улице, в тени шумящих акаций, не замечая прохожих — во власти грозной и величественной музыки.

   — Спартак! Это Спартак!.. — бормотал он, размахивая рубашкой, словно дирижерской палочкой. — Гладиаторы! Я должен это написать!

  Он так увлёкся образами, завладевшими его сознанием, что не заметил одиноко стоящую девушку. Он врезался в нее на всем ходу, как корабль налетает на рифы.

  Туманными глазами Пьер посмотрел на этот прекрасный «риф». Римские марши всё еще звучали в его ушах, и эта девушка — так гордо и высокомерно смотрящая на него сверху вниз, (по причине ее высокого роста) — была для него из того же мира, откуда он только что выпал.

  «О, да!.. Римская матрона!.. Возлюбленная Спартака!.. Валерия!» —пронеслось в его воспаленном мозгу.

  Девушка, чуть не упав из-за неуклюжего чудака, возмущённо всплеснула руками. Ей очень хотелось треснуть его чем-нибудь тяжелым по голове, но в руках, кроме дамской сумочки, ничего не оказалось!

  — Смотрите куда идете! Вы что, слепой?! — ее глаза гневно сверкнули.

  Он стоял посреди тротуара, не в силах сдвинуться с места и оторвать от нее изумленного взгляда.

  — Голливудская звезда!.. Софи Лорен!

  — Вот нахал! — девушка презрительно фыркнула и передернула плечами. — Хоть бы извинился!

  — Простите, — пробормотал художник, — я не хотел вас обидеть!.. Я художник. А вы... — он красноречиво окинул ее восхищенным взглядом. — Богиня! Вас бы написать!.. Такой бы шедевр получился! — на этом поток его красноречия иссяк. — Извините... — еще раз окинув её восторженными глазами, грустно вздохнул и пошел прочь.

  Девушка удивленно проводила глазами «чудика», который потерял дар речи только от одного вида ее груди. Ну и мужики пошли, на улицу выйти нельзя! Сразу начинают приставать, с разными намеками — «Голливуд! Давайте, я вас нарисую!» Ага, разбежался! Бегу и падаю!

  Красотка скривила яркие губы в усмешке, глаза, обведенные черными стрелками, презрительно сощурились. Никому она не верит и не собирается верить. Сплошное вранье. Везде и всюду.

   Только сердце вдруг замерло и тревожно забилось — она посмотрела вслед художнику (или кто он там?) — неужели даже не обернется? такой кремень, что ли? Да все мужики шеи сворачивают, когда она идет! А ему всё равно?.. От досады закусила губу. Ну и ладно, пусть катится! Видали мы таких!.. Пальчиком помани — и быстро приползет на коленках, только свистни!

  Гордо вскинув свою красивую голову, она развернулась и пошла в противоположную сторону. По асфальту громко застучали каблучки, удаляясь всё дальше и дальше. Мужчины оборачивались ей вслед, вздыхая от смутных желаний. В воздухе разносился тонкий аромат французских духов.

  «Ей в кино сниматься надо... в Голливуде! — Пьер мчался по улице, ничего не замечая вокруг. — Богиня! Одна на миллион!»

  Он видел перед собой ее лицо, глаза, густые каштановые волосы, рассыпанные по плечам шелковистыми волнами; высокую грудь и длинные ноги (и когда только успел разглядеть? Вот уж, глаз - алмаз!) Всё в ней было восхитительно и идеально. Таких красоток он видел только в журналах, которые привозили моряки из-за границы.

  Почему он не вспомнил, что остро нуждается в натурщице? Почему не познакомился, куда умчался? Или просто...струсил? Испугался, что влюбится и потеряет себя? И тогда прощай вся его мужская свобода? Неужели, и правда, испугался такой красоты? Столько лет мечтал встретить такую — и вдруг поджал хвост и сбежал?

   А, может, уже влюбился, с первого взгляда? потерял голову? И спасли только ноги? Да, было бы смешно — «казанова» убегает от первой встречной красавицы! И на что это похоже?

  «Надо ее написать!.. хотя бы по памяти...» — пробормотал он, поспешно направляясь в мастерскую. Конечно, он мог ее уговорить позировать (разумеется, за определенную плату), наговорить кучу любезностей и пошлостей!.. Но в тот момент ему почему-то показалось неприличным приставать к девушке на улице. Никогда так не делал, из принципа. (Или из гордости?)

  У друзей-художников все сеансы обычно заканчивались одним — постелью. И в результате — ничего!.. Даже на мало-мальский этюд у них уже не было ни сил, ни желания. Муза улетала, оставляя им очередную «победу» и смятую постель.

  Пьер не желал опускаться до такой пошлости. Он трепетно относился к женщинам и к живописи: не мог совмещать любовные отношения с Творчеством. Будучи пылким и темпераментным — общался с женщинами, у него были любовницы, но ни одну не использовал в качестве натурщицы. Считал, что это абсолютно разные ценности. Живопись для него была священным делом, которое было несовместимо со сластолюбием и похотью.

  По горькому опыту знакомых художников — он понимал, что писать обнаженную натуру не так-то легко; даже не в профессиональном, а в моральном смысле. Да и какой нормальный мужчина со здоровой потенцией — устоит, когда в двух шагах от него сидит (или лежит!) обнаженная женщина?!.. Да через 10 минут работы — кисти полетят в сторону, и сеанс закончится, так и не успев начаться.

  Между тем ничего так не ценится в живописи, как «обнаженка». И по тому, как напишет художник обнаженное тело — судят о его мастерстве. Не каждый решится показать свое бессилие в этом виде искусства. Натюрморт, пейзаж, иногда портрет...Кто этого не пишет?.. Но настоящее живое тело перенести на холст — как покорить Эверест!

  «Мазни» он видел много, а «живого тела» (чтобы мужики столбенели перед картиной!) — никогда!.. Он мучительно жаждал создать именно такой шедевр: чтобы на стенку лезли, слюни пускали от вожделения (тогда он поверит, что написал что-то стоящее, живое и потрясающее!)

  Пьер усмехнулся: когда же он такое напишет, если будет обходить стороной каждую красотку?.. Ни-ког-да!

  Он резко остановился. «Что ж, придется поступиться своими принципами, — решил он, — и пойти обольщать эту девицу! Если она, конечно, еще там!.. — он повернулся и побежал обратно, на ходу надевая рубашку. — Интересно, а что она там делала посреди улицы? — размышлял он на бегу. — Кажется, на ее глазах были слезы?.. может, кто-то обидел? Надо помочь?..»- проснулся в нем альтруист.

  За пять минут он домчался до того места, где они столкнулись с незнакомкой. Но ее там, естественно, уже не было — она исчезла, словно растворилась в воздухе!.. Художник беспомощно оглянулся. В отчаянии чертыхнулся.

  «Вот досада!.. только решился — и вот тебе!.. золотая рыбка — ускользнула!» — он повернул к морю, чтобы освежиться и привести в порядок свои растрепанные чувства.

  Жара давила и, несмотря на то, что день клонился к вечеру, было неимоверно душно. По своим заветным улочкам и переулкам, Пьер дошел до берега, к дикому пляжу со скалами и каменистым дном. Вода здесь — в отличие от «цивилизованного» пляжа — была прозрачной: среди камней, покрытых буро-зелеными водорослями, лениво и медленно двигались пучеглазые «бычки».

  На берегу — почти никого не было: семья одесситов — скромно устроившая пикник на камушках — уже собиралась домой. Ну, и девушка у кромки прибоя боязливо трогала воду ногой.

  Художник быстро спустился по извилистой крутой тропинке на пляж, молниеносно скинув с себя рубашку и брюки, помчался к манящей зеленой прохладе. Разбежавшись, прыгнул и сразу нырнул в самую глубину — в уходящий в неизвестность, таинственный полумрак.

  Водопад соленых брызг окатил девушку, и она сердито вскрикнула. Конечно, это было она — его «прекрасная незнакомка»! Но он даже не удостоил ее взглядом, погруженный в мысли о ней самой!

  Пьер любил подводный мир — он будоражил его воображение, наводя мистический ужас. Он создал несколько эскизных работ о затонувшей Атлантиде — где, среди водорослей, в полумраке глубин — стоят прекрасные статуи и покоятся обломки удивительных сооружений таинственной древней цивилизации.

  Доплыв до волнореза, он взобрался на каменный барьер и нырнул в открытое море. Бездонная глубина приятно щекотала напряженные нервы: казалось, что в любой момент из этого бутылочно-зеленого полумрака — на него накинется какое-нибудь жуткое чудовище!.. Он представлял себя властелином этих мрачных глубин, человеком-амфибией, неуязвимым жителем моря. Ему даже казалось, что он слышит смех русалок и их зовущие мелодичные голоса.

  Только здесь, в море — он ощущал себя абсолютно свободным, чувствовал себя первобытным человеком наедине с природой и водной стихией.

  В мир людей возвращаться не хотелось, но его ждали «великие дела» — холсты, которые он должен заполнить: воплотить свои грандиозные замыслы. А замыслов столько — что хватит не на одну человеческую жизнь. Чтобы все это реализовать, надо родиться раз десять и прожить лет по сто!

  Когда он вышел из воды, мокрый, свежий и обновленный — на берегу уже никого не было. Пьер попрыгал на одной ноге, вытряхивая воду из ушей, сделал стойку на руках, и прошелся «вверх ногами» по влажному песку.

  Было время, когда он всерьез занимался йогой, и теперь прежнее увлечение помогало ему взбодриться и привести себя в норму. Болезни обходили стороной — он купался в любое время года, зимой в ледяной воде.

  Он не любил специально валяться на песочке и загорать. Во-первых, считал это занятие бессмысленным, а во-вторых, находился в постоянном движении — как вечный двигатель. Всегда был чем-нибудь занят и всегда куда-нибудь спешил: то к другу-пианисту записывать симфонию, то писать портрет знакомого врача-гинеколога (или его жены), то участвовать в «массовке» Оперного театра; то писать декорации к спектаклю, то делать настенную роспись в подпольном особняке советского богача. Он без устали носился по Одессе, имея самые разнообразные занятия и встречи.

  Сегодня его позвала Муза живописи. Необыкновенная красота незнакомки всколыхнула прежние мечты о грандиозном полотне, воспевающем загадочную Атлантиду. У него были готовы эскизы фигур мужественных «атлантов» на берегу величественного океана, а с ними рядом удивительной красоты женщины — гордые, прекрасные и недоступные.

  «Если бы я не был таким идиотом, — сокрушался он, — не упустил бы ту богиню. Уже сидел бы в мастерской и создавал шедевр!»

  Кругом не было ни души, и Пьер, оглянувшись на закрывавшие его скалы, снял плавки и начал отжимать воду. Он не стеснялся своей наготы, но все же соблюдал некоторые нормы приличия и никого шокировать не собирался.

  Его мысли по-прежнему летали возле незнакомки: «Она же создана для того, чтобы ее запечатлели!.. А я растерялся, как последний идиот!.. Это же надо для работы, а не для... чего-то еще!» Он словно оправдывался перед собой, но что он мог изменить? Шанс был упущен безвозвратно!

  В это время он заметил какое-то легкое движение на вершине скалы и поднял голову. Там была та самая девица, о которой он все это время думал!

  Пьер машинально прикрыл свое достоинство руками и покраснел (надеясь, что в наступающих сумерках она ничего не заметила!) Обескураженно начал натягивать на себя плавки и плюхнулся на песок. Ну, и как он теперь подойдет и предложит быть натурщицей?

  Художник смотрел вдаль на розовеющий горизонт и от досады прикусил губу до крови: что за день такой?.. ничего не получается! одни глупости и нелепости!.. Да, нет...ему совершенно не стыдно! Что вообще может быть стыдного?!

  Он нахмурился. Эта девушка была ему нужна — и ему хотелось произвести на нее впечатление. Но не таким же образом!.. Пьер усмехнулся, — ситуация стала казаться забавной.

  — А вы хорошо плаваете! — услышал он мелодичный женский голос, от которого мурашки побежали по телу. — Вы — художник, да? — девушка присела рядом на песок и мягко тронула его ладонью.

  Пьер дернулся, словно от ожога, и, по-прежнему, — смотрел в сторону.

  — Это так интересно... — продолжала наглая девица, пытаясь перехватить его взгляд. — А как вас зовут?.. — не отставала она.

  — Пьер! — сердито буркнул художник, изображая из себя «Мыслителя» Родена.

  — Правда? — обрадовалась незнакомка, подсаживаясь к нему почти вплотную. — Вы — француз? — она улыбнулась.

  Ее веселье показалось ему неуместным. Он раздраженно фыркнул и покачал головой.

  — Нет, детка, — он окинул ее мрачным взглядом. — Я — просто художник!.. А так меня зовут друзья. Ну, в шутку, наверное.

  Его сердце учащенно билось: «Так-так...спокойно!..Не упускай свой шанс!.. Она же сама подошла!.. И вроде не смеется...»

  Пьер взял себя в руки и небрежно улыбнулся.

  — А тебя как зовут?.. — он заглянул в ее потемневшие глаза.

  — Люба. Любовь! — с вызовом ответила она. В ее глазах пробежали золотистые искры, и влажные губы соблазнительно приоткрылись.

  Художник смотрел на нее, словно завороженный: именно так он ее и напишет — темные глаза с хищным блеском и белые сверкающие зубы в восхитительной, манящей улыбке! Клеопатра на троне! Царица-соблазнительница!.. Вот оно!

  — Хорошее имя! — кивнул он машинально, не в силах оторвать глаз от ее лица. — Прекрасное имя... — мысленно он рисовал ее, видел тона и полутона, накладывал мазки красок. — Ты — одесситка?.. или приехала?.. — слова автоматически слетали с языка, в то время, как воображение уже рисовало целые полотна с этой дивой.

  Девушка вздохнула и начала повествовать грустную историю — как она приехала из провинции, как украли кошелек и все деньги, что были. Теперь она совершенно не знает, что делать. Совершенно одна в чужом, незнакомом городе!

  Пьер слушал, смотрел на прекрасное лицо «голливудской дивы» — и всё казалось хорошо разыгранным спектаклем.

  «Играет? Притворяется?.. но зачем?.. Впрочем, какая разница?! — думал он, погружаясь взглядом в бездонную синеву ее глаз. — Она здесь, рядом... и у меня есть шанс помочь ей и ...себе!»

  О лучшей натурщице он и мечтать не смел!.. Все в ней бесподобно: идеальная фигура, глаза — как звезды!.. В такую и влюбиться не грех, и сложить к ее ногам свою жизнь. Но у него совсем другая цель: не терять свою гениальную голову из-за «первых встречных красоток», а создать то, что до него никто и никогда не создавал.

  Чувствуя, что она уже никуда от него не денется, Пьер решил поиграть в «мистера Неприступность»:

  — Ну, и чего ты от меня хочешь?.. — он насмешливо сощурился.

  Люба растерянно заморгала длинными ресницами. Обычно мужчины сами цеплялись — проходу не давали, где бы она ни появлялась! Заигрывали, приглашали в ресторан. Многие покупались на ее незатейливую историю и жаждали облагодетельствовать «бедную девочку». Она научилась этим пользоваться. (Но чаще всего — просто действием своих женских чар!)

  Что он корчит из себя святую невинность — смотрит, как голодный волк!.. Неужели ошиблась?.. Или все это хитрый мужской ход: заманить в свои сети? (Хотя кто кого заманивает — еще вопрос!) Люба удивленно воззрела на Пьера: прикидывается? не хочет провести с ней время?

  Да, она уже давно не была той наивной дурочкой, которая приехала в Одессу из маленького городка. Много воды утекло с тех пор. Много выпало испытаний: и кошелек украли, и на вокзале ночевала, и всякие типы цеплялись. Одна добрая цыганка тогда сжалилась и приютила ее у себя. И чего только потом не нагадала — у Любы голова пошла кругом от ее предсказаний!

  Мужчин она научилась «раскручивать», не торгуя своим телом — просто «водя за нос». Опасное и рискованное дело — но ей нравилось так жить: деньги текли сами по себе — просто надо было быть хорошей актрисой и вовремя улизнуть от очередного «клиента». (Ну и, конечно, больше не попадаться ему на глаза!) Она прекрасно научилась разбираться в мужской психологии и манипулировала своими «жертвами» просто блестяще!.. Но в то же время, в ее душе осталось что-то от той — прежней и наивной — Любы, которая верит в «принца», которого ей нагадала старая цыганка. Она не превратилась окончательно в циничную стерву, только благодаря этому предсказанию.

  Пьера она не собиралась раскручивать — просто он ей понравился еще тогда, когда налетел на нее как тайфун, а потом так резко ушел, даже ни разу не оглянувшись. Это было ново и необычно — взял и просто ушел! Словно она пустое место!

  Люба закусила губу и обиженно отвернулась. Неужели ее чары не действуют?.. Гордец выискался!.. Ладно, посмотрим!

  Ей вдруг захотелось победы. Полной. Чтобы он в ногах у нее валялся, умоляя о поцелуе! Чтобы страдал, изнывал, мучился!

  Она резко встала и отряхнула с себя приставшие песчинки.

  — Чего я хочу?!.. — она с вызовом взглянула на художника. — Да ничего!

  Гордо выпрямившись, направилась к высокому обрыву. «Пусть бежит за мной! — злорадно улыбнулась она про себя. — А я еще подумаю, простить мне его или нет!»

  Она удалялась всё дальше, а он в полном недоумении смотрел вслед, не понимая, что происходит. «Вот болван! я же снова ее потеряю!.. Да что такого сказал? Пошутил просто, а она...»

  Художник бросился за красавицей.

  — Люба!.. стой!..— в два прыжка, словно тигр в погоне за добычей, он догнал девушку и схватил за руку. — Да стой же!.. Извини!

  Пьер виновато взглянул на нее (какая уж тут гордость, когда ему нужна именно такая, как она!) Девушка молча наблюдала и ждала дальнейших объяснений.

  — Ну, я это... — неуверенно мямлил он, под ее пристальным взглядом, — пошутил неудачно!.. прости. Ты мне очень нужна!

  Люба польщенно улыбнулась. Первый шаг к примирению был сделан. Они снова вернулись к скале и сели на прохладные камни.

  Солнце зашло, сгущались сумерки.

  — Понимаешь, мне очень нужна натурщица, — продолжал Пьер. — Я собираюсь создать серию «обнаженок» (назло этой чертовой системе!), и еще одно большое полотно об Атлантиде... Тебе ведь нужны деньги? — он искоса взглянул на нее. — Я тебе буду платить за сеансы. Сколько ты хочешь?

  Люба пожала плечами. Ей хотелось рассмеяться на его предложение: «Да ему денег не хватит!.. Тоже мне, миллионер!»

  — Ладно, я согласна, — кивнула небрежно, пряча лукавую улыбку. — Только мне сейчас жить негде!.. — неожиданно ей захотелось соврать. Очевидно, вошла в роль, поверив собственному рассказу.

  — Да? — обрадовался художник. — Нет проблем!.. Можешь пока пожить в моей мастерской!.. То есть... — поправился он, — это не мастерская, а квартира. И не моя...друг дал пожить, на время, — он не собирался прикидываться тем, чем не был на самом деле.

  — И где я буду спать? — хмыкнула девушка. — На какой-нибудь дырявой раскладушке?

  — Нет, что ты!.. — глаза художника радостно заблестели, — у тебя будет отдельная комната, мягкая кровать. И вообще, все удобства, ванна!

  — Ну, а ты? где будешь спать, на той же кровати? — усмехнулась Люба. Она не верила художникам, их «благим намерениям»: все они одинаковы. Хотя это уже не имело никакого значения, она неожиданно поняла, что ее нестерпимо тянет к этому странному типу...

  — Ну что ты! — Пьер смутился от ее прямолинейности. — У меня своя кушетка, в мастерской. Я там всегда сплю, — его даже оскорбил ее намек, за кого она его принимает?

  У их ног шумел прибой, накатывая ласковой волной на берег. С моря дул легкий бриз. Где-то кричали неугомонные чайки. С набережной доносилась музыка.

  — А почему именно я? — продолжала зондировать почву Люба. — Или ты всех так «клеишь»? Какая я по счету? — ее глаза смеялись.

  — Никого я не клею! — обиделся художник. — Просто ты идеал любого мужчины. И вообще, я давно такую, как ты мечтал написать!

  «Ну да! Так я и поверила! — подумала Люба. — Говорит каждой встречной, лишь бы до мастерской довести!»

  У нее был некоторый опыт общения с художником. Еле отбилась от похотливых ручонок, да так «приложила» по голове, что он долго в себя приходил, боялась, что зашибла насмерть!

  — И что? — недоверчиво покосилась она на Пьера, — Не было ни одной подходящей?!.. что ты врешь все?! — она резко перешла на «ты», разрушая все границы и условности. — Мало девчонок на пляже? Выбирай любую! — продолжала она ехидно. — Или ты... стеснительный?

  — Вот еще! — вспыхнул Пьер. — Думаешь, я монах? Просто у меня свои принципы. Тебе не понять! — огрызнулся он, начиная раздражаться на ее язвительный тон.

  — Да-а? — протянула Люба удивленно. — «Принципы»? И какие же?.. Может, откроешь мне глаза? А-то я не знаю: стоит ли мне тебе позировать?

  Для себя она уже все давно решила, но ей хотелось его подразнить.

  — Я аскет, но это не значит, что монах, — пробурчал Пьер недовольно. — А насчет натурщиц, я тебе так скажу... — он покосился на Любу и заметил, что в контражуре ее профиль, словно у древнегреческой богини. — Я не путаю одно с другим: и не собираюсь «снимать» кого-то под видом того, что напишу портрет или картину. Это слишком пошло! — он гордо поднял голову. — Живопись это святое!.. А девчонок... Да, их полно. Но зачем мне эти незрелые финтифлюшки?.. И вообще, мне нужна идеальная фигура, женственная, а не ...стрекоза с длинными ногами! — усмехнулся художник. — Мне нужна яркая, соблазнительная женщина, чтобы мужики на холст лезли! — подвел он итог своей сумбурной речи.

  — А-а! — кивнула Люба. — А я, по-твоему, подхожу для этой твоей... «соблазнительной»?.. Идеальная, что ли? — она улыбалась уже более снисходительно.

  — Думаю, что да, — он отодвинулся от сидящей девушки и оценивающе окинул ее взглядом.

  На ней был облегающий ситцевый халатик, подпоясанный на талии. В синих сумерках вообще все выглядело расплывчато и неопределенно.

  — А ты не можешь... раздеться? — предложил Пьер, рискуя быть посланным «куда подальше». — Ну, до купальника, хотя бы? — пошел он на попятный, заметив как сверкнули в полутьме ее глаза.

  — Легко! — Люба встала с песка и начала медленно расстегивать халатик.

  У художника внутри всё замерло. Кажется, он поторопился заявить, что сегодняшний день — неудачный: да он полон одних сюрпризов!

  Люба осталась в одном бикини, которое едва скрывало женские прелести. Прошлась по берегу легкой пружинистой походкой, соблазнительно покачивая бедрами. Смуглое тело манило и притягивало взор. На пару минут Пьер забыл о том, что он художник, и смотрел на нее вожделеющими глазами.

  

  Jim Warren

  — Змея! Просто змея! — пробормотал он. Ему потребовалась вся его железная воля, чтобы взять себя в руки и успокоить разбушевавшуюся кровь.

  Люба прошлась еще раз перед ним, словно модель по подиуму и снова села рядом.

  — Ну как? Подхожу? — белые зубы сверкнули в обольстительной улыбке.

  — Да, отлично!.. — Пьер вскочил и протянул ей руку. — Может, искупаемся? — он надеялся, что вода снимет напряжение и разрядит обстановку.

  Девушка кивнула, и ее пальцы утонули в крепкой мужской ладони.

  Они вошли в мерцающую глубину и поплыли. У самого волнореза Люба вдруг обняла его и обвила своими длинными ногами, прижавшись всем телом. Ее приоткрытые блестящие губы ждали поцелуя.

  Пьер застыл, окаменев от неожиданной выходки. Он не мог ни оттолкнуть ее, ни позволить себе безрассудство, на которое его толкала эта темпераментная девица. От прикосновения ее тела, кровь в нем забурлила горячим гейзером.

  — Я — творец, а не животное! — пробурчал он и мягко освободился из ее объятий. Затем, взобравшись на волнорез, прыгнул в потемневшее лилово-синее море.

  «Ну и ладно!» — обиделась Люба и разочарованно поплыла к берегу.

  Поведение неприступного художника разжигало ее все больше.

   «Еще не вечер! — мстительно подумала она, выходя из воды на пустынный темный пляж. — Посмотрим, что ты запоешь, когда мы останемся наедине в твоей мастерской!»

  Она мечтательно улыбнулась и села у кромки прибоя, в ожидании Пьера.

  На набережной зажглись фонари и от них сумерки стали еще синее и глубже. В небе появились первые звезды.

  Люба наслаждалась чудесным летним вечером — теплым и каким-то волшебным. Впервые у нее было такое романтическое настроение, когда хотелось любви и ласки, нежных поцелуев и объятий...

  «А вдруг это он? — подумала она, вдыхая остро пахнущий водорослями морской воздух, — тот, о котором говорила цыганка? Вдруг я его уже встретила?.. Почему меня так влечет к нему, что я теряю голову, словно какая-то дурочка?!»

  Пьер уже выходил из воды. Она невольно залюбовалась его крепкой мускулистой фигурой и капельками воды на коже. Он был обычного среднего роста — но выглядел мужественно и, в то же время, утонченно. Хотя, нет — утонченности в нем как раз и не было, это девушка что-то напутала! Скорее всего, он показался ей очень одухотворенным и умным (все-таки художник,), тонко чувствующим. А так — внешне — похож на грубоватого обветренного моряка, рыбака, или — пирата. Короче, он не выглядел утончённым аристократом с холеными нежными руками и тщедушной комплекцией. Пьер был анти-аристократом во всем. У него не было даже хороших манер (за что только его любили женщины, непонятно!), он был порой грубоват и невероятно вспыльчив.

  Просто Люба была уже влюблена — вот ей и мерещилось в нем что-то романтическое и изысканное. И, пожалуй, в этом и было ее величайшее заблуждение: она видела то, что ей хотелось видеть (а не то, что было в нем на самом деле!)

  Обычно она видела в мужчинах своих врагов и разработала против них — свои военные действия: это была жёсткая и неумолимая борьба. Но тут... ее сердце предательски дрогнуло — и она не знала, как этого мужчину завоевать! Она вдруг стала слабой и уязвимой.

  — Не замёрзла? — улыбнулся Пьер, подходя к ней. — Ну, идем в мастерскую. Согрею тебя чаем, увидишь, как живу...Ты как? Проголодалась? — он разговаривал с ней, словно с маленькой девочкой. От досады она закусила губу и сжала пальцы.

  

  Carlos Vanderlei Pinto

  Они поднялись по узенькой тропинке наверх, и пошли по набережной.

  

Глава 3. Натурщица

---

   Квартира, которую снимал художник, находилась на третьем этаже старинного серого здания, с уютным зеленым двором. Высокие узкие окна обвивала виноградная лоза.

   Эти светлые двухкомнатные апартаменты сдал ему давний друг, уезжая на пару месяцев в археологическую экспедицию. Здесь была кухня и ванная с холодной и горячей водой. Все удобства. Чего еще желать? Для одинокого холостяка – просто рай.

   Войдя в это скромное, но просторное жилище, Люба сразу ощутила запах красок и скипидара: мастерская фаната-художника. Не обманул, она усмехнулась. Обстановка была скудная – диванчик, пара кресел, журнальный столик, у стены старинный буфет со стеклянной посудой. И всюду – вдоль стен, на полу, на стенах – подрамники, картины, загрунтованные холсты. Огромный мольберт посреди комнаты напоминал грозное существо – стража всех этих сокровищ.

   Пьер засуетился, побежал ставить чайник на газ, потом открыв холодильник, стал искать то, чего там никогда не было. Попытался приготовить из скромных запасов бутерброды.

   – А где я буду спать? – вдруг спросила Люба с лукавой улыбкой.

  

   – Думаю, в той комнате, на диване. Там чисто и красками не пахнет. Я тебе постелю, у меня есть чистое белье. Я сам стираю, – с гордостью добавил он.

   – А ты? Где ты будешь спать? – загадочная улыбка Моны Лизы не сходила с ее губ.

   – Я? – художник, пожал плечами, окинув быстрым взглядом квартиру. – Не знаю, что-нибудь придумаю. Скорее всего, здесь, – он кивнул на узенькую кушетку возле стены.

   Люба прошла в спальню и, подойдя к дивану, уверенным движением раздвинула его на две половины.

   – Вот, смотри. Здесь места обоим хватит! – она торжествующе улыбнулась.

   Пьер подошел к девушке и прошептал ей на ухо:

   – Думаешь, я не хочу? Но сейчас нельзя. Запомни – нельзя! – шутя, толкнул ее на диван. – Будешь спать одна, и не смей спорить!

   – Ладно, как скажешь, – она обиженно надула губы, но быстро взяла себя в руки. – Я, вообще-то, пошутила. За кого ты меня принимаешь?

   Но, чтобы возбудить к себе интерес, добавила:

   – У меня не было мужчины. Я чиста, как белый снег. Хочешь убедиться?

   – Люба!..

   Пьер стал сердиться. Ну, что за девчонка?!.. Она его с ума сведет. Он еще до мольберта не добрался, а она уже столько крови с него выпила!

   Они мирно поужинали: чай с печеньем и бутербродами с докторской колбасой. Вина Пьер не предлагал: не пил и не курил (из принципа, или хотел дожить до ста лет). Конечно, у него есть деньги, мог купить фруктов, хорошего вина, шоколада – побаловать натурщицу. Но всё это пиршество потом. Сейчас главное – дожить до утра. Что она ночью придумает? У нее на уме одно. И почему-то с ним. Влюбилась? А зачем? Он никогда не сможет быть мужем, обеспечить, как королеву, как она того заслуживает!.. Она достойна много больше, чем тернистый путь рядом с фанатом, у которого одна-единственная богиня и кумир – его Муза! Выдержит ли она все трудности, которыми полна его странная, чудаческая жизнь? Вряд ли. Потому и пытаться не стоит. Разные пути-дороги. Да, ей с ним – не по пути! Кроме того, есть множество других причин, часть из которых он уже огласил.

   Конечно, планы у него грандиозные – добиться славы, успеха, богатства! Но когда это будет? Поэтому, не имеет права пудрить мозги такой красавице. Кроме того, он боится и за себя – боится близости с ней: вдруг влюбится так, что и оторвать от себя не сможет? Станет ее рабом, привязанным к ней навечно? Семья, быт, дети, пеленки. Брр!.. Нет, только не это. Сейчас он свободен во всем: и нет ничего дороже этой свободы. Это полет, могучие крылья, которые несут тебя, куда ты пожелаешь! А с такой, как Люба, идти по жизни рука об руку – просто невозможно. За неё голову прошибут!.. Видел, какими жадными глазами смотрели ей вслед мужики.

   Чтобы избежать неожиданных сюрпризов ночью, дал ей снотворное. И сам выпил две таблетки сразу. Утром ждала работа, творчество. Экстаз, по сравнению с которым сексуальный – просто ничто!

   У Любы на эту ночь тоже были большие планы, просто наполеоновские! Она не собиралась сдаваться – упрямый художник должен покориться. И немедленно! Так она решила. Пусть он там накачивает себя снотворными (ага, боится, что сам прибежит) – никуда от нее не денется! Она сделала вид, что выпила таблетку, но потом выплюнула ее в горшок с геранью. Чудак он всё-таки, подумала она, сам бежит от своего счастья. Первый раз такого мужчину встречает – все только и мечтают, как провести с ней ночь, а он бежит от нее, как от чумы! Разве не странно? Она прилегла на постель, чтобы немного расслабиться и выждать момент – не сразу же атаковать эту неприступную скалу, надо собраться с силами... Внезапно ее озарило, что он не спросил, где ее вещи, чемодан, с чем она вообще приехала в Одессу? С одним кошельком и дамской сумочкой? Вот уж рассеянный! Она тихонько засмеялась в полутьме. Да, надо будет придумать какую-нибудь легенду на этот счет. Чемодан был, конечно. И там – куча импортных шмоток и косметика. Да, если кто рассеянный и странный – так это она. Чуть не прокололась на такой мелочи! А если он спросит, что сказать? Может, правду? Да, когда-то приехала в Одессу (три года назад), и тогда действительно, обворовали? Но чемодан был. И благополучно дожидается на квартире. Хозяйка двух дней не прождет, залезет в вещи и устроит ревизию. Кстати, там и деньги лежат, на дне чемодана, в книжке. Смешно сказать – «Алые паруса» Александра Грина. Зачем притащила в Одессу, непонятно: уже давно не верит в романтические сказки про любовь. Но тогда, видимо, верила – что встретит своего благородного Грея и всю эту любовь-морковь. Ага, разбежалась!

   Глаза смыкались от усталости – день был напряженный и нервный. Один Пьер чего стоил! Шла, словно по лезвию бритвы, чувствуя себя Мата-Хари в логове врага: Пьер враг по одной своей сути – мужской. Может ли мужчина быть другом? У него одно на уме. Хотя сейчас всё наоборот – она хищница в погоне за своей добычей! Люба сладко потянулась. За окном ярко сияла луна. Девушка решила смотреть на этот фонарь в небе, но, в конце концов, ее сморил здоровый молодой сон. Все планы по соблазнению художника с треском провалились.

  

Первый сеанс. Обнаженка

   Утро было солнечным и многообещающим. Люба побежала в душ. Пьер варил кофе – по мастерской разносились горьковатые восточные запахи.

   На мольберт был водружен большой подрамник, с натянутым белым холстом, гудящим как барабан. Кисти, тюбики красок, палитра, разбавители и лаки – всё готово для работы, великого творческого процесса. Вкусно пахло льняным маслом и скипидаром. Девушке даже стало интересно – ее никогда не рисовали. Какая она получится? Какой ее увидит художник?

   У неё часто заколотилось сердце, словно на миг открылось будущее – такие дали, такие горизонты, такое сияние! Она вспомнила предсказание гадалки. Конечно, Пьер не похож на «принца». Но потянуло же к нему. А это какой-то знак!

   – Всё! За работу!– приказал Пьер после быстрого завтрака.

   «Ну, безжалостный!» – подумала девушка. Ей стало казаться, что он не видит ее настоящую, только «натуру».

   – Ты готова? – он подошел к ней. – Садись на подоконник. Я уже знаю, как буду тебя писать. Так, руки на колени...спина прямая...выгнись вперед!.. Улыбнись!.. нет, покажи зубы, вот так! Хищный оскал, чувственность... Да, то, что надо! Ты бесподобна! – он побежал к холсту, схватив уголь, и начал наносить рисунок. – Контражур!.. Свет сзади, ты вся в солнечных лучах, как египтянка...– бормотал художник. – Солнечный свет окутывает тебя, как одеждой...Царица! Царица Египта!

   Два часа показались ей бесконечностью. Когда он, наконец-то, разрешил ей отдохнуть, она в изнеможении сползла с широкого подоконника и упала в кресло. Всё тело ныло и словно онемело. Ну, и работка!.. Уже и соблазнять его не хочется. Да он вообще фанат! Может, и не мужчина? Разлеглась тут перед ним абсолютно голая, а он и бровью не поведет. Уткнулся в свой холст, что-то там чирикает, корпит!

   Пьер, действительно, увлеченно продолжал работать, выдавливая краски из тюбиков, растирая их на палитре. Рисунок был почти завершен, и ему не терпелось воплотить образ в красках – оживить, дать ему плоть и кровь. Но когда Люба гордо прошагала мимо него в ванную, чтобы освежиться – он облегченно вздохнул. Это муки адовы! Как он выдержит эту пытку? Кровь горячим потоком неслась по всему телу, он с трудом сдерживалс. Особенно, когда она тут в кресле разлеглась. Только теперь и понял друзей-художников – почему так трудно писать  обнаженку. Если только с собственных жен. Да и кто станет показывать жену обнаженной? Даже если это шедевр!

   Пока Люба подкрепляла силы чашечкой кофе, Пьер принимал холодный душ. Потом снова работа. До тех пор, пока солнце не стало исчезать за кронами деревьев, и освещение изменилось. Но и тогда Пьер продолжал работать. Как ни пыталась девушка подсмотреть, что же там возникало на холсте – он ей не позволял – «незаконченную работу не показывают!» 

   В перерыве Люба постирала свои вещи, совершенно упустив из виду, что это ее единственная одежда. Просто она привыкла каждый день одевать чистое, и вот... Спохватилась, когда художник заметил, что всегда ходит купаться, даже ночью. Мол, так даже лучше – на берегу никого нет, можно плавать и нырять нагишом. Люба хмыкнула, а потом сообразила, что если Пьер собрался идти на море, то в чем она пойдет? Или послать за своим чемоданом? Хозяйка не отдаст, даже записке не поверит. И что делать? Сидеть одной дома? Нет, не вариант.

   – Пьер, я тоже хочу искупаться, но мне нечего одеть, – она пожала плечами. – Только купальник...

  

   Худ.Runci

   Художник ошеломленно посмотрел на нее. Вот уж незадача!.. Только тут сообразил, что у Любы нет никаких вещей. Чемодан тоже украли? Ну, конечно! Вот и попалась, врунья! Усмехнулся, но ничего не сказал. Ладно, пусть завирается и дальше, но придется ей сегодня что-нибудь купить из одежды. Хотя, какое «купить»? Магазины уже закрыты. К тому же, там нет ничего подходящего для такой королевы. Даже нижнее белье должно быть изысканным и красивым. Импортным. Ладно, мысленно махнул рукой, придется идти и тратить кровные заработанные.

   Люба наблюдала за выражением его лица, но ничего не могла понять, нахмуренные брови и проскользнувшая ядовитая усмешка – ей ни о чем не говорили. Может, так и придется ходить в одном и том же?.. Дожила!

   – Сначала вымою кисти, они на вес золота, – изрек художник недовольным тоном, – потом на море, а потом... ну а потом, – он вздохнул, – пойдем покупать тебе... Ну, что там тебе нужно...

  Люба засияла и чуть не подпрыгнула от радости.

   – Ну, а сейчас? В чем я пойду?

   – Надо посмотреть в шкафу. Иди глянь, может что-то есть – друг был женат, недавно развелся. Может, какие-то женские вещи остались, не всё забрала. Ты же знаешь, женщины хитрый народ...– он прищурился.

   Люба побежала в спальню. Через некоторое время она вернулась с трофеем в руках – ночнушкой, в голубенький мелкий цветочек, и летним халатом, тоже в каких-то цветах.

   – На этот вечер сойдет, – ухмыльнулся Пьер.

   Люба пожала плечами. Может, сказать правду и сходить за чемоданом? Не носить же чьи-то обноски. Хотя с другой стороны... пусть покупает, пусть заботится – тоже хороший способ зацепить на крючок. Чем больше вкладывается, тем больше шанс, что влюбится. Ведь так? Поэтому она решила отложить откровения на потом. Ну, может, завтра. Дело не в правде, а в её вещах и косметике. Кучу денег потратила, и отдать какой-то квартирной хозяйке? Нет уж!

   Она примерила халат – он оказался впору, даже в груди. Советский ширпортреб, давно его не носила! Люба скривилась, но халатик был чистый, возможно, новый, так что, вздохнув, смирилась.

  В это время Пьер намывал свои драгоценные кисти. Сам процесс этого священнодейства Люба пропустила, вертясь перед зеркалом. Вскоре они вышли из дома, направившись к морю.

   Всю дорогу Пьер, довольный проделанной работой, болтал без умолку. Этот человек поражал ее всё больше и больше. Ходячая энциклопедия! С кем же она раньше встречалась? С ними вообще не о чем разговаривать!  Перед ней открывался удивительный мир, о котором она даже не подозревала. Пьер рассказывал о великих композиторах – Бетховене, Вагнере, Бахе, Моцарте – так, словно они его близкие друзья. Напевал свою музыку, изображая различные инструменты. Цитировал поэтов. Она и представить не могла, столько может знать ОДИН человек. О Леонардо да Винчи и Моне Лизе рассказывал так, словно присутствовал в мастерской великого художника. Откуда он знает такие подробности, слетал в прошлое и подглядел?

Ты меня полюбишь?

   А она хотела затащить его в постель, играя на примитивных инстинктах? Какой же наивной и глупой она была! Да-а, он намного сложнее, чем ей показалось вначале. Наверное, ему нужна такая, как он сам – неординарная, талантливая и экстравагантная. И, главное, умная. Не просто  умная, а... Люба задумалась, подбирая нужное слово. Какая  умная?.. Она тоже очень умная и хитрая. Но ему нужна не такая  мудрость. Не земная. Все женщины умные – такова их природа, иначе не выжить. И красивых много. А он – один такой уникальный. И, видимо, еще никого не любил по-настоящему. Гадалка сказала: «Тебе встретится один, крепкий орешек. Полюбишь его, но замуж выйдешь за другого, богатая будешь. А этого будешь любить. Но не твой он. Не мучайся, не страдай понапрасну. Его судьба совсем другая!»

  

   Al Buell

   Сейчас она ясно вспомнила слова цыганки. Неужели, это правда?.. Вот влюбилась и красота при ней, и глаза его горят, когда он смотрит на нее. А что-то не так! Это не любовь, физиология. Все мужики кобели. И он не лучше – напишет картину и, может, утолит ее страсть. Но никогда её не полюбит. Не сможет полюбить. Потому, что не от мира сего. И его половинка должна быть не от мира сего – какая-нибудь чокнутая фанатичка-чудачка. Люба вдруг испытала жгучую ревность к этой призрачной сопернице. Откуда-то издалека она слышала голос Пьера, он увлеченно рассказывал о боях гладиаторов, обычаях далеких времен.

   Они пришли на пустынный берег. Фиолетовые сумерки окутали скалы. Море ласково плескалось о берег, обещая тепло и нежность.

   Люба посмотрела на Пьера. Может, цыганка ошиблась, и он меня полюбит? Влюбится, как мальчишка – безумно, глупо, безрассудно! Разве я не достойна такой любви?

   Он ласково похлопал ее по спине:

   – Идем купаться. Наверное, устала?

   Он нежно смотрел на нее. Но это был какой-то братский взгляд. Совсем не то, чего бы ей хотелось. «Лишь смех в глазах его спокойных». Настоящий мужчина. Гений во всем. Железная воля. Кого же он сможет полюбить? Кто она – его избранница и ее соперница? Какая она, и будет ли вообще?

   Пьер не понимал, что заботит его легкомысленную натурщицу – о чем задумалась? Молчит всю дорогу. Может, нечаянно ее обидел? Или у нее проблемы, о которых он не знает и ей надо помочь? Что вообще он знает о ее жизни?

   – Люба,– тронул ее за руку, – тебя что-то беспокоит?

   – Пьер, а когда ты... – она улыбнулась, незаметно смахнув набежавшую слезинку, – когда ты закончишь свою картину, мы отпразднуем, да? Выпьем вина, повеселимся?

   – И об этом ты думала всю дорогу? – он недоверчиво заглянул в ее потемневшие глаза. – Я думал, у тебя проблемы.

   – Ты... полюбишь меня... когда-нибудь? – она вскинула руки, словно желая обнять его, и опустила, в каком-то отчаянии.

   – Девочка, разве я тебя не люблю? Ты же богиня! Любой ради тебя Луну с неба достанет. О чем ты говоришь? – Пьер растерялся. Что за новости? Что на неё нашло?

   Люба отвернулась, чтобы скрыть слезы, готовые пролиться бурным ручьем. Любит! Ага, знаем мы эту  «любовь»! Она молча расстегнула халат и бросила его на камни. Пляж пуст. Они одни. Как тогда, в тот вечер, на закате солнца. Усмехнувшись, сняла купальник. Вот она их любовь! Что ж, буду его мучить, хотя бы так. Доведу до белого каления, а потом брошу – страдающего от неутоленной страсти. Это и будет моя месть. Медленно, соблазнительно двигая бедрами, пошла к воде. Обернулась, чтобы увидеть в его глазах восторг и вожделение. Удовлетворенно улыбнулась.

   – Ну, ты идешь? Чего застыл, как статуя? Тебе помочь?

   Она со смехом бросилась к нему, срывая с него рубашку и расстегивая брюки. Он, смеясь, отбивался, как мог. Скинув одежду на песок, помчался к воде, спасаясь от ее наглых рук. В воду они упали вместе. Ее глаза озорно блестели. В сумерках в них сверкало золото. Пьер замер: «Вот оно, глаза Клеопатры! Так и напишу. Именно так!» 

   Спасаясь от прекрасной фурии, он нырнул в манящую глубину моря. Люба взобралась на большой камень, выглядывающий из воды – и стала ждать возвращения недосягаемого, строптивого возлюбленного.

  

   Carlos Vanderlei Pinto

Щедрый художник и маленькие женские тайны

   Потом они посетили некую «точку», где можно было купить всё импортное, прямо с корабля на бал. Люба знала пару таких мест, но сюда они шли какими-то окружными путями, через темные переулки и подворотни, словно заметая следы. Люба даже подумала, что у Пьера мания преследования – ему везде мерещатся враги и шпионы.

  А дальше было еще интереснее – Пьер позволил выбрать не только одежду на первое время и нижнее белье, но и косметику. Люба была приятно удивлена щедрости художника. Может, она сделала правильный выбор, положив на него глаз? И деньги у него водятся, и сам такой симпатичный (на ее взгляд). Быть может, он и будет ее тихой гаванью?

  В мастерскую пришли уже к полуночи. Люба была счастлива, хотелось поскорее взглянуть еще раз на обновки, попробовать косметику. Пьер же был слегка удручен, хотя и не показывал виду. Не ожидал, что так разомлеет от восторга девушки и поцелуя в щечку. Вот уж слабак! Так он быстро спустит все, заработанные в Средней Азии, деньги. А ведь мог безбедно жить целый год, покупать краски и холсты. И что теперь? Он, конечно, пока еще не банкрот, но такими темпами быстро им станет. Пьер от досады хмурился и не слышал, что там щебечет натурщица. Вообще-то не рассчитывал одевать ее с головы до ног. Когда мечтал о натурщице, предполагалось, что будет местная девушка – пришла и ушла, никаких хлопот и забот. А что теперь? Она у него на содержании? Что еще завтра попросит? Может, и особая пища нужна? Вино, фрукты? К какому образу жизни она привыкла? Только теперь он осознал, какую ношу на себя взвалил. Не подумал о последствиях. Это же почти жена, которая не работает и сидит у тебя на шее! Хотя... это – цена шедевра. Очевидно, за всё надо платить!..

  Люба даже не догадывалась о мрачных мыслях художника – он был для нее героем дня, самым щедрым и самым добрым. Как только они пришли домой, она сразу же кинулась в свою комнату с кучей свертков и начала их распаковывать. О том, что надо признаться художнику в «подлом обмане», пока не задумывалась. Придет время и скажет. Может, завтра. Искренность его обезоружит. Но сначала... она должна сделать то, что наметила еще вчера. Сегодня особенно благоприятный момент: надо же как-то отблагодарить Пьера за его щедрость. Конечно, раньше, получая подарки, она не особо задумывалась о благодарности в виде интимной близости. Фи. Вот еще! Дарители оставались ни с чем. Где-то слышала, что девушка не обязана «расплачиваться натурой» за каждый букетик цветов или бокал шампанского. Надо иметь чувство собственного достоинства. А то, что у разных там ловеласов свои тараканы в голове, и они на что-то рассчитывают – это их проблемы. Единственно, что ухажер, обломившись раз-другой, не станет вообще ничего дарить, тем более, деньги (на разные женские безделушки). Но здесь нужно быть артисткой, чтобы после первого свидания кавалер не сделал ноги в неизвестном направлении. На этот счет у Любы была своя стратегия, как на войне. Впрочем, вся ее жизнь была похожа на незримую войну.

  

  Al Buell. American ART

Приключения провинциалки

  Но с Пьером – она не хотела быть полководцем в юбке. Ей надоело воевать, она перешла на мирные рельсы. К тому же, Пьер ей безумно нравился. Даже больше – по уши влюбилась. И чем больше его узнавала, тем больше влюблялась. Когда-то она дала себе зарок – ни один мужчина не завладеет ее сердцем. И что же теперь? Она катастрофически теряла себя, и все принципы летели к черту. Она не могла сопротивляться своему чувству. Пьеру повезло, что она нечаянно уснула в прошлый раз, но эта ночь будет ее, и она одержит победу. Да, возможно, это некрасиво с точки зрения морали или чего-то там еще, что им внушали с детства. Девушка должна быть скромной. Сидеть, сложа ручки и ждать, когда ее кто-нибудь выберет, обратит внимание. Она сыта по горло этими моралями. И, наверное, неукоснительно бы им следовала, живя в своем городке, в провинции. Но три года назад она приехала в Одессу. И здесь узнала жизнь совсем с другой стороны. Жизнь, полную страсти.

   Тогда ей было двадцать четыре. За спиной – торговый техникум и работа в магазине. Ничего особенного. Обычная жизнь, которая опостылела – серо и скучно. Захотелось романтики. Уехала в Одессу. Море, юг, капитаны загранок, ну и бравые моряки. Первый раз посетила Одессу в отпуске с мамой. Снимали комнатку у моря, загорали, купались, вечером гуляли по Дерибасовской и Приморскому бульвару. Ей было девятнадцать, и уже тогда она была видной и высокой девушкой. Горячие мужские взгляды будоражили кровь. Вернувшись в свой городок, мечтала только о том, чтобы вернуться. Но как? Где жить? Нет ни родных, ни знакомых. Возможно, всю жизнь так бы и просидела в своем захолустье, если бы не один случай... Её парень ей изменил. Собирались пожениться, всё серьезно и по-настоящему (как ей казалось). К тому же, первый мужчиноа. Говорил, что высоко ценит то, что она девственница, никогда её не бросит. Может, не бросил бы. Никогда. Но гулять направо и налево – себе позволял.

  Не смогла простить. Тогда была слишком чувствительной и ранимой. Полгода переживала измену любимого, страдала и плакала по ночам. Потом решила бежать из города, чтобы не видеть предателя и не терзать душу. С глаз долой – из сердца вон! И все дела. Уволилась, отработав две недели, и уехала. В свое неизвестное будущее. Всё виделось в розовом цвете. Глупая и наивная – начиталась романов про рыцарей и прекрасных дам и вообразила, что встретит неземную любовь. Южный теплый город, в который она рвалась, представлялся в розовом цвете – жизнь будет усеяна розами (без шипов, конечно). Как приедет, так сразу безумно повезет. Но нет, как приехала – тут же осталась без кошелька. Может, потеряла, может, украли. Какая уже разница? Главное, осталась без копейки в чужом городе. Спасибо доброй цыганке, пожалела и приютила. Так началось знакомство с этим прекрасным городом. Но ничего, пришла в себя. Цыганка столько всего напророчила, что закружилась голова, и выросли крылья. Она будет богата, счастлива и любима. Вот так!

  А потом жизнь завертелась-закрутилась. Ходила на танцы, знакомилась, встречалась. Правда, дальше поцелуя в щечку – дело не шло. Не могла себе позволить что-то большее. Работала продавщицей в магазине, снимала комнату. Всё, как у всех. Единственно, жизнь, как и в провинции, утекала между пальцев. Моряки, развращенные загранками (впрочем, не только моряки), желали одного – сразу в койку. Благородные капитаны оказывались женаты. Она ощущала себя загнанной в угол – жизнь текла по тем же привычным рельсам, что и дома. Море, юг, моряки. И что изменилось? В какой-то момент в ней что-то надломилось. Даже хотела вернуться домой, потом передумала и решила повернуть свою жизнь на сто восемьдесят градусов. Изменить всё кардинально. Надоела работа? Надо ее бросить. И куда, на панель, что ли?.. Что же делать? Мозг начал лихорадочно работать, предлагая разные варианты, в том числе, не самые чистые и порядочные. Например, стать содержанкой или выйти замуж за иностранца. А что если... И тут всплыла идея, от которой захватило дух и подкосились коленки. Нет, она не будет путаной, это ей претит. И от мужчин тошнит, честно говоря – от комплиментов и липких взглядов. Но как говорится, клин клином. Она решила идти от противного – после измены любимого мужчины (а вернее, парня), она перестала всем верить, везде видит обман и подвох. Ну что ж, сама станет бомбой замедленного действия – она так нравится мужчинам, и все хотят уложить ее в постель? Сделает вид, что согласна на всё. При этом поведет свою игру. Станет интриганкой в стиле танцовщицы-шпионки Мата Хари. Только та не брезговала ничем, ради достижения цели, ныряла в постель, чтобы добыть секретные сведения, она на это не пойдет. Всё повернет по-своему, оставляя последний ход за собой. А ее «ход» – динамить, динамить и динамить. Сначала всё возьмет, а потом спокойно продинамит. Хороший план?

   Он показался ей изумительным. Оттачивать мастерство решила на иностранцах. Благо, в школе хорошо училась и увлекалась иностранными языками. Ей предлагали поступать в иняз. Но как? Ехать в Москву, на что? Мечта осталась мечтой. Но английским и французским владела в совершенстве, именно этим и решила воспользоваться. Обычные товарищи – типа моряков и капитанов, уже не подходили. Конечно, здесь тоже надо быть осторожной, иностранцев берегут как зеницу ока, возле отеля постоянно дежурит милиция. Но те гуляют по городу, развлекаются, на пляж ходят, по барам и ресторанам. Так что, шанс есть. К тому же, на ловца и зверь бежит – начнет охоту, и всё сложится. Так и получилось. Сложилось. Не зря покупала импортные шмотки, вскоре пригодились. Вела себя скромно, макияж умеренный, но красоту ведь не спрячешь! Так началась её новая жизнь.

  

   Robert Hefferan

  Сначала подкашивались коленки от страха. Первый иностранец, с которым завязалась беседа в кафе за мороженым, был хотя и деликатным, но очень настойчивым. Воспламенился, как вулкан, приглашал в отель. Решила согласиться. А что? Надо разведать территорию врага (то есть, клиента). Дальше шампанского дело не пошло – прикинулась овечкой, типа никогда не было... Француз тут же растаял, решил не спешить, повел в ресторан. На следующий день пошли в ювелирный, за подарком. Золотой браслет вполне подошел. С тех пор решила вместо валюты брать золотом. Хотя за что брать? За дырку от бублика? Француз даже замуж звал (врал, наверное), но она прикинулась патриоткой родины. Ну и вообще, не наивная же девочка: замуж зовут, чтобы получить интим, разве не так?

  

  Худ.Константин Разумов

  Потом у француза случилось отбытие на родину. Последний день еще рыпался, что-то обещал, даже в ювелирку сводил, накупил безделушек, но результат был нулевым – ничего не добился. Вздохнул и уехал ни с чем. Даже немного стало его жаль. Ну, так, чуть-чуть.

  А дальше всё пошло, как по маслу – она превратилась в настоящую авантюристку, хотя никого не грабила и не обманывала. Ну, нравится тебе девушка, водишь ее по ресторанам и кафе, и что? Сразу должна ложиться с тобой в кровать? Жирно не будет?.. Так прошел год. И вот встретила художника Пьера – странного, загадочного, непонятного: девушка на него вешается, он смотрит жадными глазами, но сам... Что с ним не так? Был шанс переспать с ней, но наглотался снотворного – разве не чудик?.. А может, она делает роковую ошибку, что вешается на него? Вот и обесценила себя – что легко дается, мало ценится! Избитая истина. Но она через нее переступила и идет каким-то своим путем, который, возможно, ни к чему не приведет. Люба вздохнула. Один моряк (которому обломилась койка) сказал – «Ты слишком много думаешь!» Очевидно, имел в виду, что надо, не раздумывая, кинуться в его пламенные объятия.

Зрелище не для слабонервных

   – Ты ужинать будешь? – Пьер заглянул в комнату и от неожиданности чуть не поперхнулся воздухом: Люба как раз примеряла пеньюар на обнаженное тело. Зрелище не для слабонервных.

  

   Alberto Vargas

   – Может, и буду, – Люба пожала плечами, разглядывая себя в большом зеркале. – Смотря, что предложишь! – Она усмехнулась.

   – Извини, здесь не ресторан, – буркнул художник. – Как обычно, чай и бутерброды. Другого пока предложить не могу. Завтра всё куплю и приготовлю полноценный обед. Сейчас магазины закрыты. Мы тебе шмотки покупали, между прочим! – он вызывающе посмотрел на неё, словно она в чем-то виновата.

   – Ладно, не переживай, я неприхотливая! – Люба повернулась к нему, запахнув на груди пеньюар, который всё равно предательски просвечивал. Она прекрасно знала – больше всего возбуждает не то, что открыто, а что дает намек на наготу, типа этой полупрозрачной ткани – фантазируй, сколько хочешь!

   – Ну да, конечно, – промямлил обескураженный художник, продолжая стоять в дверях и тупо созерцая, едва прикрытую пеньюаром, грудь. – Значит, на бутерброд с сыром согласна?

   – И не только на бутерброд... – хихикнула Люба, намекая на что-то другое. Но до него долго доходит, пропустил мимо ушей.

   – Я вот смотрю и думаю, – наконец выдавил он, – может, написать тебя в прозрачной тунике? Это будет заводить куда сильнее, чем просто обнаженное тело!

   – А я тебя завожу? – она сделала к нему шаг, но художник уже испарился. Люба пожала плечами и вернулась к зеркалу.

  Да, реакция Пьера понятна – что бы из себя ни корчил, он остается мужчиной, из плоти и крови: розовый пеньюар сразил его наповал. Может, сегодня сам приползет? И вообще... всё это смешно, вроде взрослые люди, а ведут себя, как... непонятно что! Что он вдолбил себе в голову? Только и талдычит про какой-то шедевр! Ерунда, одному другому не мешает...

   Она задумчиво провела руками по округлым бедрам. Желание затопило. В который раз за день. Гормоны бушуют, что ли? Говорят, что так у парней – им нагуляться надо: гормоны... А как у девушек? Она себя ограничивала. Уже три года без мужчины. Никто не поверит. В Одессе с этим вообще просто, она не переставала удивляться, насколько молодежь стала свободной и раскрепощенной. Только и говорят о сексе, для них вообще нет никаких проблем и запретов – что хотят, то и делают. Ну да, она, в свои двадцать семь, уже старуха для этих борзых шестнадцатилеток. Скачут впереди и обгоняют. Спешат жить. А она не спешит? Сколько времени потеряла, и ради чего? Ладно, ждала своего единственного. Может, Пьер и есть единственный, но он ее отвергает. Жестоко и безжалостно.

   – Я спать, – он снова заглянул в комнату. – Чай горячий, бутерброды на столе. С утра схожу в магазин и на рынок, надо же тебя чем-то кормить! – и он исчез за дверью.

  

Глава 4. Ночь нежна

---

  

   Люба еще некоторое время повозилась с обновками, раскрыв коробку с косметикой, но потом решила, что прихорашиваться будет утром. Он всё равно ничего не заметит. Тем более, пошел спать. Даже не предложил снотворного – забыл или таблетки закончились? Она усмехнулась. Прошла на кухню, налила себе чай и взяла бутерброд с сыром, положив сверху еще и кусочек колбасы. Это она соврала насчет неприхотливости. Любит вкусно поесть, почему бы и нет? Походы по ресторанам ее совсем развратили. А вот Пьер привык к простой пище – чем проще, тем лучше. Ему и кусок черного хлеба вполне сойдет, она это поняла. Может вообще ничего не есть. Точно аскет!

  Хотелось котлет и жареной картошки. В принципе, она могла приготовить всё сама, если бы в холодильнике хоть что-то было. Завтра он купит!.. А сейчас? она должна голодать и провести бессонную ночь со спазмами в желудке?

  Заглянув в холодильник, обнаружила где-то в уголке начатую бутылку вина. Оп-па! Видимо, от хозяина квартиры заначка осталась. Пьер не пьет, вот и не заметил. Ладно, тогда можно и винца, тоже калории. Люба улыбнулась. Ну как это они не догадались зайти в магазин и купить продуктов? Ладно, он рассеянный фанат, а она чем думала?.. Второй день одни бутерброды – на завтрак, обед и ужин! Или он думает, что она воздухом питается? Люба недовольно фыркнула. Очевидно, Пьер услышал из мастерской, где спал на кушетке, что-то пробурчал. Ну да, есть повод быть недовольным, подумала Люба, свалилась на голову, с бухты-барахты: корми ее, одевай! А он каждый рубль считает, безработный ведь. То есть, свободный художник. Ему деньги на творчество нужны и самому как-то выжить, а тут явилась-не запылилась!

  Налив красного вина в стеклянный бокал, рассматривала его на свет. Вино переливалось рубиновым цветом и говорило о страсти. Вот напьется сейчас и полезет к художнику с поцелуями! Выдержит? Думает, что кремень?

  Вино в голову не ударило – видимо, выдохлось. Разочарованная, Люба поплелась в спальню. Проходя через полутемную мастерскую, заметила спящего художника. Подойти? Обнять? Ага, сейчас! Гордо прошагала мимо, даже не взглянув в его сторону .

  Уснуть не получалось. Луна маячила в окне и будоражила нервы. Мысли текли своей чередой. Итак, не сказала про чемодан и что в Одессе уже три года. Признание будет нелегким, но необходимым. Она надеялась, что ее откровенность смягчит художника. Или... ему всё равно? Ему нужна только натурщица. А кто она и чем занимается – его совершенно не волнует? Натура! Вот оно, ключевое слово. Натурщица. Не женщина, не красивая девушка, а просто натура!

  В такой переплет еще не попадала – вымаливать крохи любви. Все добивались её взгляда, улыбки. А теперь сама за кем-то бегает? И ему совершенно наплевать на нее! Даже поговорить не с кем, излить душу. Нет подруг. Не думала, что когда-нибудь понадобится чье-то участие. Теперь одна. Не писать же маме или заказывать разговор на Телеграфе, чтобы пожаловаться на Пьера! Мама понятия не имеет, чем она тут занимается. Думает, что продавщицей работает, как сыр в масле.

  Вино подействовало, но в другую сторону – навалилась апатия и полное безразличие. Не любит, и ладно. Завтра будет утро, будет день. А что ночь может посоветовать? Приползти к нему, и снова быть отвергнутой? Хотя он даже не почувствует ее присутствия – видит там десятый сон! А она тут изнывай от тоски.

  Она не решалась сделать последний шаг. Вдруг не так поймет? Ведь, по идее, инициатива должна исходить от мужчины. А она явится к нему, вся из себя такая... готовая на всё? Что он о ней подумает?

  Подумает только одно – шлюха. Как с ним, так и со всеми. У них же такая логика, мужская. Шиворот-навыворот. То, что она искренне любит, вообще не учитывается. Да, она делает сплошные глупости, ее несет куда-то, сломя голову... Сама не соображает, что делает, что говорит – как будто включилось какое-то незнакомое «я», ей неведомое. Впрочем, она не особо и сопротивляется этим порывам. Ей даже нравится быть такой – пылкой и необузданной. Не всё же холодный расчет! Правда, Пьер её совершенно не знает и не оценит такого перевоплощения. Люба с сомнением посмотрела на приоткрытую дверь – что делать, как быть? Чего она сходит с ума? Может, пойти под холодный душ, как постоянно делает Пьер – остудить горячую голову и одно место?..

  Она включила свет и подошла к зеркалу – ещё раз взглянуть на свою неземную красоту. Как там говорил Пьер? Богиня? Королева? Так почему он отвергает эту богиню? Не обнимет, не прижмет к себе, не поцелует? Почему шарахается, как от чумы? Она что, заразная? Хотя... что там у него в голове? Если считает ее шлюхой (сама на него вешается), может, и думает, что заразная. Вот и разгадка. А раз так, надо честно ему всё рассказать. Как на духу.

  

  Carlos Vanderlei Pinto

  Умом она понимала – не стоит этого делать, но коварная ночь диктовала своё: тело мечтало о ласке и нежности. И что с этим делать? Скрутить себя в узел? Как Пьер справляется со своим возбуждением? Она видит по его глазам и движениям, что он мучается. Но ведь как-то справляется! А она, что, не может?.. Да, не могу, чуть не простонала она, и подошла к двери. Пусть она сделает глупость, пусть ведет себя безрассудно, но она просто побудет возле него, коснется, обнимет. Ну, чуть-чуть. Просто ощутить тепло его тела рядом...

Соблазнение, или Неприступная крепость

  Выключив свет в спальне, скользнула в мастерскую. Луна ярко освещала большую комнату и спящего на кушетке Пьера. Вот уж спартанец, подумала Люба, не нужен комфорт и вкусная еда, даже женщина не нужна. Спит, и в ус не дует. Она присела на краешек постели. До нее доносилось его ровное дыхание. Конечно, а чего она ожидала? Что он схватит ее, заключив в объятия, и пошло-поехало? Конечно, он спит, наглотался таблеток. Она прилегла рядом, хотя ей пришлось слегка пододвинуть художника к стене – кушетка была слишком узка для двоих.

  А может, так и уснуть рядом с ним? Просыпается, а она здесь. Ну, куда денется?.. Да никуда. Как всегда, побежит в душ, оставив ее в одиночестве. Нет, с ним этот номер не пройдет. Кремень. Утром, тем более. Только ночью можно разбудить его мужские инстинкты. Если бы он бодрствовал... А что со спящего взять? Она в отчаянии закусила губу. Жар в теле разгорался всё сильнее. Пожалуй, с ней никогда такого не было. Созрела, что ли? Или, действительно, так влюбилась, что теряет голову?

   Может, вообще такое бывает раз в жизни, такая страсть? Раньше не понимала, почему женщины так себя ведут, теряя мужа, семью ради любовника. Считала их глупыми. А теперь сама... Какой уж тут разум, рассудок! Всё выключилось. Кроме него, нет ничего. Она осторожно положила ладонь на его грудь, слушая ровное ритмичное сердцебиение. Спит. И нет до нее никакого дела.

  Быть может, это единственная ночь, когда я рядом с ним, вдруг подумала Люба, может, больше не решусь на такое. Буду ждать у моря погоды, пока он сам не обратит внимание, не увидит во мне женщину, а не натуру. Пока сам не влюбится. Она вглядывалась в его лицо, которое было в тени, и внезапно осознала, что у него была своя жизнь, женщины, девушки. Ну да, он старше ее на десять лет. Конечно, у него были женщины! Как раньше не сообразила? Может, не аскет, а самый отъявленный бабник! Просто придумала себе ... А кто он такой вообще, что из себя представляет? Знает его всего три дня и по уши влюбилась? Разве такое бывает? А может, он... колдун? Наколдовал там что-то, приворожил?

  

  Люба в ужасе отшатнулась, чуть не слетев с кушетки на пол. Ей вдруг стало смешно – ночные страхи велики, чего только не придет в голову! Какой из него колдун? Он вообще, как на ладони – обычный фанат-художник, сходит с ума по краскам, мечтает о славе. Если приворожил, давно бы очутился с ней в постели. А ему всё равно. Не любит. Может, физически желает, но не любит. Когда любят, теряют голову от страсти, вот как она сейчас. Перешагнула через гордость, пришла сама... Очень хорошо, что спит и ничего не чувствует. Она тихо уйдет и никогда ему не расскажет, что так унизилась. Да, женщина должна быть загадочной и неприступной. Иначе, кто она, и какова ее цена?

   Она соскользнула с кушетки, которая так и не стала ложем любви, и подошла к открытому окну. В звездном небе светила яркая луна. Город спал. Ночь, тишина и горькое одиночество. Что делать, если тебя не любят, а ты любишь всем сердцем? Надеяться, что ледяное сердце когда-нибудь растает?

  Взглянула на спящего художника. Конечно, надо оставить его в покое, прекратить попытки добиться его любви. Всё это глупо, все её несуразные выходки приведут к тому, что он начнет её презирать. Надо быть такой же неприступной. Она усмехнулась. Как всё просто. «Надейся и жди, вся жизнь впереди!», как поется в одной песне. Надейся и жди. Жди у моря погоды! Но, кажется, у нее нет другого выхода.

Нелегкое признание. Невинные шалости или порок?

  Она проснулась от запахов с кухни, которые просочились в комнату. Солнце ярко светило в окно. Проспала, что ли? Почему Пьер не разбудил? Ведь сегодня сеанс. Люба задумчиво смотрела в окно, не понимая, что происходит. Может, он ее уволил? Рассердился, что пыталась соблазнить его ночью, и решил прогнать? А чего тогда возится на кухне, что там жарит-парит? Для кого?

  Тут она вспомнила, что вчера он говорил про полноценный обед – мол, хватит питаться всухомятку, можно гастрит заработать. Сказал, что утром сходит на рынок, купит мяса и овощей. Видимо, выполнил свое обещание? Она сладко потянулась. Жизнь продолжается. Художник ни сном-ни духом, что она ночью приползла к нему. Что на нее нашло? Ни стыда-ни совести! Она возмущенно фыркнула. Впрочем, ничего стыдного не делала и не собиралась. В конце концов, не монашка, чтобы чего-то стыдиться, вполне здоровые инстинкты. Это он ведет себя странно, не по-мужски. А она – вполне здоровая женщина и нечего стыдиться! Всё естественно, всё по природе. Это он корчит из себя непонятно что. Ладно, если женат, и хранит кому-то верность. Так ведь холостяк в квадрате, никому ничего не должен! А он... Люба нахмурилась. Ей не нравилась ситуация – она влюблена, унижается перед ним, а он словно ледяная статуя! Она навязывается в любовницы, а он гордый и неприступный. Разве не унизительно? Что его удерживает – вообще непонятно. Не верит она в байки про потраченную энергию и фиаско в творчестве. Разве любовь может навредить? Наоборот.

   Ладно, будь, что будет. Сейчас самое главное – спасти свой драгоценный чемодан от квартирной хозяйки. Пьер, наверное, уже догадывается, что она солгала, и ломает голову, что она за птица. Искренность всегда подкупает, и он не раз говорил, что ненавидит ложь. Ну что ж, она вздохнула, придется всё рассказать, другого выхода нет.

   Она запахнула на груди пеньюар и решительным шагом двинулась на кухню. Пьер не заметил ее появления, увлеченный приготовлением борща. Пришлось кашлянуть, чтобы обратить на себя внимание.

   – О, проснулась? Чудесно! –широко улыбнулся и снова отвернулся к овощам. Люба закусила губу. Вот уж чурбан бесчувственный! Не видит, как она хороша? Хоть бы комплимент сделал!

   – Прекрасно выглядишь, – заметил он, не оборачиваясь. – Сходи в душ, чем-нибудь займись... Сеанс пока откладывается. Видишь, готовлю нам обед. На сегодня и завтра. Любишь борщ? – он повернулся к ней. – Я просто обожаю! – оценивающим взглядом окинул ее фигуру и прищурился. – Фараоны в Египте носили полупрозрачные туники. Может, тебя написать в чем-нибудь прозрачном?

   – Ты уже говорил! – фыркнула Люба, сверкнув глазами.

   – Разве? – удивился Пьер. – Ну, видимо, склероз! – усмехнулся и снова повернулся к плите, что-то помешивая в сковородке. – Есть хочешь?

   Но Люба уже мчалась в ванную, негодующе фыркая. Вот уж чурбан! Он никогда не влюбится! Фанат кистей и красок, только об этом и думает. В ней видит только натурщицу, а на каждую юбку на улице оборачивается – они для него женщины, а она нет?!.. Ей хотелось рыдать в голос.

  Из ванны вышла, уже немного успокоившись. В конце концов, прошло всего три дня. Чего впадать в панику? Живут в одной квартире, она сидит перед ним голая целыми днями – рано или поздно в нем вспыхнет страсть. Неодолимая страсть. И он будет у ее ног. Надо просто набраться терпения и немного подождать...

   – Пьер... – она присела на краешек стула на кухне, – я тебе должна кое-что сказать... – заметила, как он напрягся, застыв с поварешкой в руке. – Я тебе сказала не всю правду.

  Хотя и собралась с духом быть честной и откровенной, но сомнения еще терзали душу – вдруг он весь из себя принципиальный и выставит ее за дверь? Была невинной провинциалкой, которую обокрали, а окажется... потрошительницей мужских кошельков? Ну да, не шлюха, до этого не опустилась. Но как ему докажешь?

   – И что за правда? – глухо произнес Пьер.

   – Ну-у... всё это было три года назад, а сейчас я снимаю квартиру и мой чемодан у хозяйки, его надо забрать! – выпалила она.

   – Это всё? – улыбнулся Пьер, облегченно вздохнув.

   – Почти. Дело в том... – она никак не решалась признаться в том, что занимается таким промыслом. Пусть это просто свидания, но всё равно... – В общем, у меня есть своё дело, то есть... не совсем дело, а так... – она криво улыбнулась, – можно сказать, маленькие шалости. Ты не подумай чего, я не проститутка, близко не стояла, но... – Пьер удивленно на нее смотрел, не понимая, к чему она клонит. – Как объяснить?.. В общем, я встречаюсь с каким-нибудь иностранцем, он ухаживает, делает подарки, водит по ресторанам, покупает дорогие вещи, а потом я его бросаю! – она опустила голову.

  

  American ART

   – Понятно, – хмыкнул Пьер и вернулся к кастрюле с борщом. – Динамишь, значит. Это всё?

   – Ну да, – Люба пожала плечами. – Он уезжает, так ничего не добившись, ну а я при деньгах...

   – Воруешь его кошелек? – усмехнулся Пьер.

   – Да нет же! – вспыхнула Люба, и ее глаза гневно сверкнули. – Я не воровка! Ты не слышал, что я сказала? Просто принимаю ухаживания, и всё!

   – А они что, все дураки? Этим ограничиваются и не хотят большего?

   – Хотят, – Люба завернулась в пеньюар и вздохнула. – Все хотят. Но я веду свою игру, прикидываюсь девственницей и не позволяю ничего лишнего.

   – А ты девственница? – обернулся к ней Пьер, недоверчиво смерив её взглядом.

   – Нет, конечно. Был парень, чуть замуж не выскочила. Но дело не в этом... Мне надоело тебе врать. Вот, решила рассказать.

   – Ну молодец, – как-то равнодушно заметил Пьер. – Рад, что ты такая честная. Но, знаешь, мне всё равно, чем ты там занимаешься, даже если путана. Ты моя натурщица, а остальное меня не интересует. Впрочем, – он усмехнулся, – я рад, что ты не агент КГБ!

  Люба смотрела на него во все глаза – значит, она зря переживала и мучилась, ему всё равно? Шлюха-не шлюха? Ну да, он ведь не собирается на ней жениться, она просто натурщица!

  С трудом сдерживая слезы, она вскочила и выбежала с кухни.

  – Борщ готов! Хочешь попробовать? – крикнул художник вслед. – За твоим чемоданом сходим, я всё понял, не переживай!

  За чемоданом пошли после обеда, ближе к вечеру. Пьер хотел еще поработать, корпел над рисунком до захода солнца. Люба смотрела на его спокойное лицо и не могла понять, что он чувствует к ней теперь. Или вообще ничего не чувствует? Как он сказал — мне нужна только натурщица. Вот и вся правда жизни. На этом можно поставить точку. Мужской инстинкт в нем напрочь отсутствует. Между ними стена.

  Хозяйка обрадовалась квартирантке, у нее на языке вертелась сотня вопросов относительно мужчины, с которым та пришла. Но Люба спешила и, заплатив за комнату остаток, упорхнула со своим кавалером, который нес тяжелый чемодан. Да, хозяйка успела туда заглянуть, но поживиться ничем не успела, потому что девушка как-то не вовремя явилась. Впрочем, платила она регулярно, мужчин к себе не водила, была милой и общительной, за что на нее сердиться?

  Люба была счастлива, вернув вещи и деньги ('нажитые непосильным трудом'). А Пьер недоумевал и злился, почему она раньше не могла обо всем рассказать – зачем столько всего накупил, когда у нее барахла полный чемодан?.. Но долго сердиться не умел, к тому же, не был жадным. Купил и купил, о чем теперь жалеть? Всё это мелочи жизни. Заработает еще – напишет обнаженку, уедет за границу, станет миллионером. Так что, не жалко этих копеек!

  

Глава 5. Измена

---

   Каждый день казался волшебным сном, подарком судьбы. Художник наслаждался творчеством, натурщица – обществом художника. Но однажды в их безмятежное бытие ворвался... нет, не ветер перемен, а маленький сквознячок, под названием «лучшие друзья». Они нагрянули, прослышав, что Пьер пишет с натуры изумительной красоты женщину. Явились, конечно, не с пустыми руками – с вином, закуской, конфетами и цветами  для прекрасной дамы.

   Работа еще не была завершена – и Пьер был взбешен, когда им позвонили в дверь. Раз, другой, третий!.. Звонки лились, как трель соловья. Гости были наглыми, упорными и не собирались сдаваться. Потом они стали колотить в дверь руками и ногами, вопя на весь дом:

   – Пьер, открой, хуже будет!

   Художник в досаде отложил кисти, накинул на мольберт ткань.

   – Одевайся, девочка!.. Это мои пришли. Познакомишься!

   Он пошел открывать дверь разбушевавшимся друзьям. Их было четверо – два художника, оперный певец (известный дон-жуан), и с ними девушка – стройная, симпатичная, в синих облегающих джинсах и белой блузке.

   – Принесла нелегкая! – пробормотал Пьер, пропуская в квартиру шумную толпу, которая была уже слегка навеселе.

   Люба, пока гости заходили, и шли традиционные приветствия, шутки, хохот и подкалывания – прошмыгнула в другую комнату. Пьер недавно купил ей шелковое платье изумрудного цвета, которое очень шло к ее каштановым волосам. Она нырнула в этот шикарный вечерний наряд, сразу ощутив себя королевой бала. Да, Пьер с ума сойдет от ее обольстительной фигуры – всё стало таинственным и загадочным, шелковая ткань, переливаясь, создавала фантастический эффект. Люба еще минуту повертелась перед зеркалом, разглядывая себя со всех сторон, и вышла к гостям.

   Все онемели, раскрыв рты. «Явление богини народу», – усмехнулся Пьер. Он-то видел куда больше, чем присутствующие, но скромно промолчал. У гостьи удивленно раскрылись глаза, а мужчины застыли, с бокалами в руках и раскупоренной бутылкой шампанского. Любе эта немая сцена показалась забавной, хотя на то и рассчитывала – произвести фурор. Но главное – произвести впечатление на Пьера, он был главной целью ее любовных стрел. Но... увидела на его лице не восторг, а лишь язвительную ухмылку. Что ему показалось смешным? Что она бесподобно хороша? что все в обмороке от ее неземной красоты? Он снова стал недосягаем. Ну, хотя бы на эту девицу произвела впечатление – та чуть губу не прокусила от досады. Нашла чем поразить художников, усмехнулась Люба, какими-то джинсами на толстой заднице!

   Пьер представил ее гостям. А его познакомили с девушкой Катериной, попросту Кэт. Она протянула узкую прохладную ладонь Пьеру, и он быстро ее пожал, заметив ревнивый взгляд Любы. Но девушка задержала свою ладошку, на пару секунд, и его как током пронзило – она его хочет. Так быстро? Пьер спрятал рвущуюся до ушей улыбку. Итак, ему сегодня кое-что перепадет?.. Очень хотелось с торжеством посмотреть на Любу, передав это сообщение – но передумал: она ведь в клочья разорвет эту девицу, если будет хоть какой-то намек на их предстоящее рандеву! Нет, лучше держать всё в тайне. Возможно, Люба тоже найдет себе кавалера – возле неё вился «первый любовник» Оперного театра, расточая витиеватые комплименты. Пьер облегченно вздохнул и занялся хорошенькой Кэт, которая рассказывала о своих немецких корнях. Он так и назвал ее про себя – «немочка».

   Все гости столпились возле мольберта с картиной и пьяными голосами требовали показать обнаженку. Но Пьер был неумолим: «Нет, нет, нет! Сами знаете – незаконченную картину не показывают, железный закон!» Им оставалось довольствоваться созерцанием картин и этюдов, которые висели на стенах. Кэт рассматривала работы художника, с видом знатока или искусствоведа. Пьер крутился возле неё, комментируя рассказами о своих путешествиях и жадно ощупывая глазами фигурку девушки. Его нескромные взгляды ее отнюдь не шокировали, кажется, ей нравилось внимание художника. С каким-то торжеством она иногда поглядывала в сторону натурщицы, окруженную мужчинами. Что было на уме у этой красотки – непонятно, но Пьер ее явно заинтересовал.

   Началось застолье и богемная тусовка. Пьер блистал остроумием и красноречием. Мужчины усиленно ухаживали за натурщицей, предлагая ей шампанское и дорогие шоколадные конфеты. Люба улыбалась, чокалась бокалами, неусыпно наблюдая за «вертихвосткой» и Пьером. Ей показалось, что между этими двумя проскользнула какая-то искра. Она видела интерес этой женщины, даже какую-то восторженность по отношению к художнику, а тот просто расцвел от потока ее тонкой лести и комплиментов. Соперница пустила в ход то, о чем Люба, по своей рассеянности, упустила из виду – восхищение талантами художника, преклонение перед его гениальностью (друзья успели напеть ей в уши о природных дарах Пьера). Кэт оказалась мудрее и опытнее – быстро нашла слабое место творца. Люба теряла любимого мужчину и не могла этому помешать.

  

   Alberto Vargas

   И всё это – их взаимное влечение, флирт, кокетство, воркование – происходило у неё на глазах! Внутри бушевал огонь ревности и отчаяния. И что она могла сделать? Вцепиться этой наглой девице в волосы, расцарапать ей лицо и выбросить в открытое окно, с третьего этажа? Она бы проделала всё это с превеликим удовольствием – но... надо держать себя в рамках приличия! Все-таки, не у себя дома, а такая же гостья, как и все. Ей с трудом удавалось себя сдерживать, вежливо улыбаться и что-то отвечать, окружившим ее мужчинам. Хищным взглядом она следила за воркующей парочкой, которая постоянно стремилась уединиться в какой-нибудь тихий уголок квартиры. «Только не в мою спальню!» – напряглась Люба, не сводя с них глаз. Этого Пьеру она никогда не простит. Ее комната – место, где они с Пьером когда-нибудь займутся любовью. Для каких-то девиц с улицы – это ложе неприкосновенно! Зайди они в ее комнату, покинув мастерскую – она бы точно сорвалась, закатив грандиозный скандал. Наплевала бы на  правила приличия  и на недовольство Пьера! Но они не перешли эту грань. Только перешептывались по углам, и сияющая улыбка не сходила с лица Пьера.

    «Он еще не устал так радостно скалиться? – скрипнула зубами Люба. – А то, глядишь, какой-нибудь зуб заболит от сквозняка! – она язвительно усмехнулась. – Вот уж бабник! А со мной корчит святого, аскета, неприступную крепость! Точно сегодня завалится где-нибудь с этой распущенной бабенкой!» – она снова скрипнула зубами. Пожалуй, это ей придется идти к стоматологу – от злости переломает себе все зубы.

   Эти муки ревности могли длиться бесконечно – богемная вечеринка превратилась не в веселое развлечение и общение с интересными людьми, а сплошное страдание. Но, к счастью, творческой интеллигенции  вскоре стало тесно в мастерской Пьера – их потянуло на воздух, на простор. Все дружно проголосовали за прогулку по пустынному морскому берегу – прохладно, никого нет, чем не кайф? Тем более, что в собственности одного из художников был небольшой катер, почти яхта – можно продолжить веселье там, и заодно искупаться. «Нагишом!» – хихикали художники.

   Они вышли из дома и шумной веселой толпой двинулись по тихим улочкам, к морю. Фонари тускло мерцали желтым светом, который с трудом пробивался сквозь густую листву акаций. Город спал. Пьяные голоса гулким эхом разносились по темным подворотням.

   Пьер с Кэт шли впереди, следом за ними – Люба с оперным певцом, и завершали процессию два подвыпивших художника, которые начали горланить какую-то песню – слова которой с трудом вспоминали, но им было страшно весело, и они постоянно хохотали.

   Пьеру хотелось, чтобы Люба отдохнула, развеялась – и ему совершенно не нравилось, что она нервничает и грустит. Девица в джинсах не отходила от него ни на шаг. Перехватив недовольный взгляд Любы, художник только пожал плечами – «Ну что я сделаю? Прилипла, как пиявка!» Он надеялся, что Любе тоже захочется пофлиртовать – и тем самым она развяжет ему руки. Но ревность раскалённым железом жгла ей грудь – у неё вылетели из головы все планы  жестокой мести, хотя повод представился замечательный. Сейчас ей хотелось одного – вонзиться длинными ногтями в волосы этой  шлюхи  и протащить ее по всей набережной. Ни о чем другом она и думать не могла. Охваченная гневом, Люба не замечала, как певец лапает ее пониже талии, жарко шепча ей что-то на ушко. Кэт весело щебетала, прижимаясь к Пьеру и заглядывая ему в глаза, словно преданная собачонка или... змея-искусительница.

   «Ну и что?– Люба вдруг очнулась, стряхнув с себя это наваждение. – Да какая мне разница? Чего я бешусь? Он хочет с этой дурой переспать? Ну и пусть, на здоровье! Забудет о ней на следующий день. Он самый обыкновенный кобель, – успокаивала она себя, – ему надо просто разрядиться. Не всё ли равно с кем? Конечно, лучше бы со мной... Но у художников эта дурацкая примета... Надо закончить картину, иначе вдохновение пропадет, не создаст шедевр! А эта Кэт... она же просто дура, разве не видно?» 

   Наконец, она услышала, что шепчет ей на ухо  «первый любовник»  Оперного театра и со всего размаха врезала по его напыщенной, ухоженной физиономии, ногтями расцарапав щеку. Певец, ойкнув, ретировался домой, от греха подальше. Пьер, увлеченный разговором с Кэт, даже не заметил этого инцидента. Немочка ищет легкого приключения, а ему нужна разрядка, без обязательств. Легкий флирт. Девушка льнула к нему, всем видом показывая, что рассчитывает  на одну ночь. Пытка видеть каждый день шикарное женское тело – сносит крышу. Быть больным, хватаясь то за голову, то за одно место – не входит в его планы. И вот удобный случай, такой шанс. Как отказаться от того, что само идет в руки?

   А Любе он ничего не обещал, и не обязан хранить ей верность только потому, что она влюбилась в него, как кошка! Может, у неё сегодня тоже будет ночь любви? Он оглянулся – вокруг Любы увивались два художника. Вид у нее был скучающий. Он хотел подойти, но немочка вцепилась в него железной хваткой и, смеясь, тащила к катеру. Пьяная дура, подумал Пьер, но сопротивляться не стал. Джинсы соблазнительно обтягивали ее бедра, и он мечтал об уединении – если он сейчас не получит женщину, натурщица сведет его с ума, нет сил выносить эту адскую пытку. Холст еще не закончен, море работы. Освободится от всего, что сжигает внутри, и спокойно продолжит творить.

   Куда испарилась вся шумная компания – Пьер не заметил, очутившись один на один с обворожительной девицей, в полутемной каюте. Всё было, как в тумане. Из включенного радио звучала музыка. Они стали медленно танцевать под нежную мелодию, прильнув друг к другу. Молодая женщина прижималась к нему, обдавая жаром. Он с трудом сдерживался, стараясь быть джентльменом и не наброситься на неё, как изголодавшееся животное.

   – Ты был с ней?

   – С кем? – не понял Пьер, всецело поглощенный предвкушением того, что вскоре случится.

   – С натурщицей, – она лукаво улыбнулась. – Все художники...

   – Нет! – отрезал Пьер.

   – О!.. Даже так? – девица еще сильнее прижалась к его груди. Наверное, ей неимоверно льстило отбить у этой заносчивой красавицы – мужчину. Та не смогла, а вот она... только пальчиком поманила и он у ее ног! Значит, она лучше высокомерной натурщицы, которая сверлила ее злыми глазами весь вечер? Конечно, та холодная ледышка его совершенно не возбуждает. Пишет ее, как обычный натюрморт, усмехнулась Кэт. Женственности и соблазнительности – ноль!

   Пьер улыбнулся. Он был прав – красота Любы заводит не только мужчин, но и женщин. Только они сходят с ума не от страсти, а от ревности. Эта картина принесет ему успех, сделает знаменитым и богатым. Есть с чем ехать на Запад – там он произведет фурор! Жадным поцелуем он припал к губам Кэт и погасил свет.

   Рано утром, едва рассвело, Пьер, крадучись, покинул каюту и спящую Кэт. Ночью, в самом разгаре упоительного рандеву – его вдруг пронзила страшная мысль. Чуть не вскочил, бросив девицу на полпути, чтобы мчаться со всех ног в мастерскую. Но физиология взяла вверх. Он постарался заглушить в себе тревогу и то, что внезапно пришло на ум.  Нет, она этого не сделает! В конце концов, какой смысл? Что она этим докажет? что она психопатка? Нет, надо успокоиться...  Тревога и мнительность не мешали делать свое дело, и не отвлекали от процесса. Как-никак, профессионал – матерый мачо. Его бы хватило не на одну Кэт, а на десяток Кэт! И откуда в нем это? Пьер довольно улыбнулся. Да уж, гений во всем. Не зря Люба хочет его испытать, не зря с ума сходит. Кто знает, может, когда-нибудь, когда закончит картину – доберется и до неё, сама будет не рада.

   Пьер ушел по-английски, не попрощавшись, лишь накрыл простыней нагую, раскинувшуюся во сне, Кэт. На миг залюбовался ее белым телом – вот бы написать так... как хороша! Он посмотрел на её лицо – вчера она поразила его своими синими глазами, такими яркими, как ультрамарин, и черными длинными ресницами. Красотка, ничего не скажешь. Черные длинные волосы рассыпались по подушке – ночью он их перебирал, утыкался носом в эти шелковистые струи. Женщины с длинными волосами его заводили – видел в них какую-то первобытную женственность и силу.

   Ему хотелось продолжить любовные утехи (утром, как никогда, готовность номер один!), но придется наступить на горло собственной необузданности. Окунется в холодное утреннее море и бегом в мастерскую – как бы Люба не натворила там дел. Одни ужасы приходят в голову, воображение разыгралось не на шутку! Всё удовольствие испортила – только и видел ее с ножом или острым лезвием у холста. Может, он и правда, ненормальный шизофреник? Ну, какой мужик будет думать о таких вещах во время долгожданного интима? Он точно идиот. Хотя идиот гениальный, поправил он себя.

   На лице Кэт блуждала довольная улыбка. Ночью она что-то говорила о ребенке от него... что гены особенные какие-то. Он воспринял это, как обычный комплимент – в экстазе чего не скажешь! Называла его «гением». Ну, это в точку. Взяв свои вещи, тихо вышел из каюты. Из-за горизонта прорывались первые лучи солнца. Морской воздух окутал тело свежестью и прохладой. Одеваться не стал – сразу нырнув с пирса в изумрудную воду.

   На пути к мастерской, бегом, словно сдавая кросс – продолжал думать о прошедшей ночи: не предохранялся, забыл взять презервативы. Это плохо. Последнее время – они ему не были нужны. Гости, суета, Люба со своим надутым видом. Вот и не оказались под рукой в нужный момент. Конечно, его оплошность. Но может, пронесет? Может, у Кэт таблетки? У женщин всегда что-то есть на такой случай?.. Или она намеренно затащила его в постель, решив забеременеть? Так это был не комплимент?.. У него всё похолодело внутри. Чуть не споткнулся, затормозив на полном ходу. ЧТО?! Не может быть! Подловила? Решила родить от него? Он с трудом стал собирать в кучу разрозненные слова, взгляды...

  

  

Robert Hefferan

  Он был так поглощен тем, что скоро получит женщину, что совершенно не обращал внимания на ее болтовню. А ведь она что-то говорила, рассказывала! Чисто по-женски делилась своей историей – одна, замуж не выйти, хотя бы ребеночка родить... Пьер хлопнул себя по лбу. Вот уж кретин! Эгоист несчастный, занят только собой. А она ведь не обманула – честно его предупредила. И что теперь делать? Вернуться на катер и... что? Пьер задумался. А с чего он взял, что она сразу залетит? Еще не факт.

   И потом... это ее проблемы! Сама захотела. Родит, не родит – его не касается. Пусть рожает, если так хочется. Он ничего не обещал. Да она и не просила. Хотела его? Вот и получила. Он не миллионер, не богач – на что она рассчитывает? Пьер отмахнулся от этих мыслей, как от назойливых мух.

   Он стоял уже перед дверью квартиры, одни махом взлетев по ступеням на третий этаж. Уфф!.. Что его ждет там, за дверью? Какой ужас должен сейчас пережить, какой кошмар увидеть? Машинально перекрестился и толкнул дверь.

   В мастерской стояла гробовая тишина. Первым делом он кинулся к мольберту, сорвал ткань – картина на месте, всё в порядке. Бессильно опустился на пол. Пронесло. Ничего не сделала. Вздохнув с облегчением, поднялся с пола. А что Люба? Где она? Не сбежала? Ничего с собой не сделала?

  Заглянул в спальню. Девушка спала на диване, уткнувшись носом в простыни. Подушка – мокрая от слез.

  

  Tina Spratt

   – Спи, детка, спи!

  Пошел на кухню сварить кофе – всё равно не до сна, хочется поработать над картиной. Она манит и зовет, как желанная женщина.

  ***

  Проснувшись, едва открыв глаза – Люба кинулась в мастерскую. Увидев Пьера – довольного, как мартовский кот – она чуть не задохнулась от гнева.

  – Ты был с ней, да? С этой уродиной? А я?.. Я?!.. Я что, хуже? Я тебе совсем не нравлюсь? Или я тебя не достойна?!.. А она достойна? И чем она лучше меня?! – она была похожа на разъярённую тигрицу, глаза метали молнии.

  Пьеру показалось, что он где-то видел подобное выражение лица. Ах, да, Медуза-горгона! Потом голова Горгоны болталась на щите какого-то греческого героя. Сейчас натурщица выглядела, как та самая Горгона - одним взглядом могла превратить его в камень. Но Пьер был спокоен, как слон – толстокожий, непробиваемый и миролюбивый. Он ощущал покой и счастье. А то, что «медуза-горгона» вопит и брызгает слюной – как об стенку горохом. Она ему не жена, он ей не муж. К чему эти сцены ревности? Хотя да, сцена похожа на заурядный семейный скандал. Соседи, наверное, уже из окон повылазили – что там у художника происходит, женой обзавелся, что ли? Ему стало смешно. Люба, заметив эту жизнерадостную улыбку, накинулась на него с кулаками. Но Пьер, крепко схватив ее за запястья, тихо сказал, четко произнося каждое слово:

  – Хватит орать! Иди садись. Мне надо работать.

  Люба замерла, словно очутившись под ледяным водопадом. Ошеломленно взглянув на художника, поплелась к окну и села на подоконник.  Вот, все они такие мужики! Подожди, я тебе отомщу! Так, что тебе и не снилось. От его спокойного вида и легкой ухмылки на лице – хотелось рыдать в голос, кричать, бить посуду, расцарапать ему физиономию. Внутри всё бушевало. Но что она может сделать? Разбить кулаком стекло за своей спиной и выброситься на асфальт, ему назло? Пусть кусает локти, страдает и мучается до конца жизни – что причинил ей боль? Нет, такая месть – его не накажет. На следующий день найдет другую «любу» и продолжит писать обнаженку. Как с гуся вода. Она пронизывающе смотрела на художника, пытаясь прочесть его мысли. Почему она считала его возвышенным и благородным? Ну и где это  благородство? Да он просто кобель, животное, самец. Как вчера ухлестывал за Кэт, чуть из брюк не выпрыгнул, чуть не набросился на неё там же, в мастерской. Она же видела, как он хочет эту самку, первую встречную!

  .

  Люба скрипнула зубами, злобно сощурив глаза. Почему ему не жарко от ее взгляда? Она ведь его испепеляет, уничтожает! А ему хоть бы что! Мазюкает там кисточкой, щурится, глядя на неё, отходит на расстояние... Она для него просто «натура»! Кувшин, самовар, стул. Люба оглянулась в поисках предметов, с которыми он ее сравнивает. Ну да, мебель. Она для него – такая же привычная и набившая оскому, как эта мебель – сервант, стул, табуретка, стол... Просто деревяшка. На глазах навернулись слезы. Хорошо, что «куклой» не называет, тогда бы вообще... А она не деревяшка и не кукла, она ЖИВАЯ! Люба гордо выпрямилась. Да пошел он! Будет она еще слезы из-за него лить и страдать! Пусть сам страдает.

  

  

Fritz Willis

  К ней вернулось чувство собственного достоинства. Она вспомнила, как вчера мужчины – творческие личности (ничуть не хуже Пьера), заслуженные, с титулами – слюни пускали, глядя на неё. Как от них исходил жар желания, как они все хотели ее. Просто боялись перейти дорогу Пьеру – видимо, решив, что она его любовница, пассия. Но всё равно – их выворачивало от зависти и желания. Она же чувствовала, всегда такое чувствует. И что? Она не отомстила Пьеру – потому что не смогла переступить через себя. Да и с кем? Не было никого подходящего. Не пьяные же художники, и не «первый любовник» театра со своими пошлостями. По сути, они все были ей противны. Все. Если уж мстить – так с удовольствием, чтобы самой понравилось! Ну вот, не получилось. Зато у него всё получилось!.. Попадись ей Кэт – разорвала бы. Хотя... при чем здесь эта девка? Это он виноват, только он!

   В этот момент Пьер прописывал ее глаза, пылающие яростным огнем. В них была и страсть, и что-то колдовское. Удивительные глаза. В тысячный раз художник благодарил небо, что у него такая натурщица.  Одна на миллион – потрясающая, просто потрясающая!  Он не подумал о том, что причинил ей боль. Для него ее истерика – просто каприз избалованной девчонки. Не верил и в глубину ее чувств.  Одна только прихоть – стукнуло ей в голову, что любит меня и всё, свет клином сошелся. А на самом деле? Неприступен, как скала, недосягаем – вот и бесится! Замуж ей надо, за хорошего парня. Сразу успокоится. Это всё гормоны! У всех гормоны, физиология. Вон как глазищами сверкает – убила бы, будь у неё в руке нож или яд. Может, дать ей сегодня снотворного, пару таблеточек? Что ей в голову взбредет? Как бы не прирезала ночью...

  

Глава 6. Мистическая дива

---

   На холсте рождался невиданный образ. Художник с изумлением и мистическим ужасом наблюдал за тем, что выходило из-под его кисти – образ возникал сам по себе, оживая с каждым мазком. «Дело мастера боится!» – бормотал он, понимая, что дело не только в его таланте: происходит что-то удивительное и необъяснимое.

    Пьер влюблялся в эту Женщину, возникающую на холсте. Но это была не натурщица – не та Люба, которая ему позировала, сидя на окне, а совершенно другая Женщина. Сходство было почти абсолютным, он просто перенес ее на полотно – но это была не она. Но тогда кто?.. Он сходил с ума от этих глаз, этой загадочной улыбки, этой груди – такой живой, нежной, дышащей. А ее руки? Вроде те же ухоженные руки Любы, с тонкими пальцами и розовыми ровными ногтями, но на холсте – более женственные, более прекрасные. Ему хотелось перецеловать каждый ноготок, вдохнуть запах волос, рассыпавшихся по плечам. Он чувствовал ее всю, как если бы она находилась перед ним – реальная и живая.

  

   Ночью он сидел перед завершенной картиной и не мог оторвать от нее глаз. Если показать эту Диву натурщице – она сразу всё поймет и... просто ее уничтожит. Уничтожит шедевр, к которому он шел многие годы! Уничтожит, чтобы быть единственной. Так ему кажется. Этих женщин не поймешь, может быть всё, что угодно. Женщина на картине была лучше настоящей, живой Любы. В тысячу, в миллион раз прекраснее. Он превзошел самого себя. Но что из того? Он теперь неизлечимо болен – он ее раб, и он – у ее ног. Жалкий преданный раб. А она – царица его души! Но только на полотне. Он может только созерцать ее – с тоской и мукой о недостижимом.

   И как он покажет ЭТО Любе? Она давно с ревностью наблюдает за ним, чувствует, что что-то происходит – он без прежнего огня в глазах смотрит на ее великолепное тело. Вся страсть, весь огонь души ушли в картину, в эту Диву. Она им завладела и украла у Любы.

   Он вдруг с ужасом понял, что не хочет ни одной женщины в мире – только ЕЕ, эту обворожительную мистическую Диву. Он хотел создать образ Клеопатры – но это не Клеопатра. Она из других миров. Таких женщин на Земле не существует. В ее глазах вся мудрость Вселенной, любовь, чувственность и свобода. Она настолько свободна, что ни один мужчина не в силах ее покорить. Кто ее избранник? Кого она сможет полюбить?

   Пьер поймал себя на том, что думает о ней, как о вполне реальной Женщине. Взглянул на спящую Любу: может, всё-таки, она?.. Дышит, живет. Рядом, близко. Протяни руку – и она твоя. Он усмехнулся. Нет, Любу он знает хорошо – открытая книга. С ней всё ясно и понятно – обычная земная девушка. Ей замуж удачно выйти – за богатого, обеспеченного. Что ещё девушкам надо?

    Художник снова посмотрел на картину. А может, это Фай Родис из «Часа Быка» Ефремова? Та же уверенность в своей женской неотразимости, ослепительная улыбка, взгляд! Сейчас встанет, прекрасная и гордая, и начнет свой умопомрачительный танец! Чем дольше он вглядывался, тем больше находил что-то мистическое – она была Клеопатрой, Фай Родис, Девой из Будущего и загадочной инопланетянкой... У него закружилась голова от проплывающих образов. Он вдруг ощутил, что картина излучает свой особый мир – там звучит симфония бесконечного Космоса, льются чарующие мелодии, а Дива шепчет о встрече и головокружительном счастье.

   Когда Люба проснулась, в комнату лился солнечный свет. Плющ за окном сверкал зеленым золотом и был похож на замысловатую раму. Люба сладко потянулась и удивилась странной тишине, царящей в квартире. Пьер еще спит или куда-то вышел? Она на цыпочках подошла к приоткрытой двери и заглянула в мастерскую. Пьер сидел на стуле в двух метрах от картины, и неотрывно смотрел на нее. Девушка кашлянула, стараясь обратить на себя внимание. Пустым, отсутствующим взглядом художник скользнул по ней и снова уставился на обнаженку. Та-ак... И что это значит? У него вид, как у лунатика. Чего сидит, как замороженный? Люба решительно направилась к мольберту. Теперь она всё увидит – закончено-не закончено! Больше нет сил терпеть эту неопределенность. Она подошла к Пьеру и обняла его за плечи:

   – Ну и что мы тут нари... – она ничего не смогла произнести, застыв от изумления.

   – Боже мой... – наконец выдохнула она, придя в себя. – Да она, как живая! – прошептала Люба, начиная понимать, почему Пьер не может оторвать глаз от картины. Она даже забыла о том, что это ее собственный портрет, ОНА позировала – с неё он написал ЭТО!

   В первый миг ей показалось, что это огромный экран, через который она видит какой-то иной мир и потрясающей красоты Женщину. Это была не девушка, и даже не Люба – это была ЖЕНЩИНА. В расцвете своей красоты. Вечной Красоты. Она не будет стареть. Вот, что горит в ее глазах, вот, над чем она смеется! Над ней смеется, над Любой – над ее земной жизнью, над ее страхом не быть любимой и желанной. ОНА смеется – у нее нет таких проблем, она сильная, гордая и прекрасная – для нее нет ничего невозможного. И покорить мужское сердце – тоже: «Какой пустяк!» Ей и одежда не нужна, не нужны деньги, не нужны драгоценности – она смеется над всей земной мишурой:  «О чем вы постоянно беспокоитесь? Что вам надо? Всё это – пыль! Посмотрите на меня, на мои счастливые глаза, на мое тело, которое лучше всякой одежды – и вы поймете ВСЁ!» 

   – Разве это я? – нарушила тягостное молчание натурщица. – Пьер! – она пыталась вырвать его из транса, вернуть к себе – живой, теплой, любящей, чувствующей по-настоящему. Ну чего он уставился на эту нарисованную куклу?! Ей хотелось заплакать, толкнуть его, ударить изо всех сил. Он уходил от неё куда-то далеко, вслед за этой... И он не видел Любу. Перестал видеть. Пьер повернулся к ней.

   – Да-да, сейчас... Давай завтракать, потом к морю. Я так устал. Всю ночь не спал... Ну, как тебе? Нравится?

    «Сумасшедший! Он же сумасшедший! – рассердилась Люба, кусая губы. – В кого меня угораздило влюбиться?.. Если это я на картине, почему не ценит оригинал? Да что с ним происходит?.. Ладно, надо еще разобраться, прийти в себя. Картина это только картина. Кто-нибудь купит и всё – она навсегда исчезнет из нашей жизни. Я останусь единственной и неповторимой. Снова будет восхищаться и боготворить!»

   Она варила кофе по-турецки, готовила легкий завтрак для себя и Пьера. «Он закончил картину, и теперь я ему не нужна. Сейчас заплатит и скажет, что я свободна. Мне придется уйти. Как глупо! Он на меня даже не смотрит – любуется своим шедевром!.. Я бы этот  шедевр... в клочья!» Художник, словно прочитав ее мысли, подошел и обнял сзади.

   – О чем грустишь? Ты себе не понравилась? Посмотри, что я создал!.. Это стоит миллион долларов! – его глаза сияли.

   Раньше она его таким не видела – и теперь поверила, что все гении немного не в себе, странные. А по Пьеру точно психушка плачет! Люба недоверчиво усмехнулась. Она слушала его восторженные отзывы о собственном шедевре, а в уме зрел коварный план. Соперница была перед ней – беззащитная и уязвимая. Остаться с ней наедине, взять в руки что-нибудь острое...

   Хотя Пьер и находился во власти восторженных эмоций – от него не ускользнул хищный блеск в ее глазах. «Ревнует, просто ревнует, как любая баба... Они ревнуют даже к девкам из журналов! Таковы женщины! – он с опаской наблюдал за ее резкими движениями. – Она злится и что-то задумала. Что у неё в голове? Думает, прогоню? Использовал для картины, а теперь выброшу на улицу?.. Ну, почему она так думает? Она бесподобна, у неё идеальная фигура – то, что нужно для «Атлантиды»! Огромное полотно с обнаженными красавицами на берегу океана. Правда, платить уже нечем. Истратил на неё всё, что заработал в Ашхабаде. Она сама меня бросит, как только поймет, что я нищий фанат и ничего более!»

   Как мог, он отвлекал девушку от мрачных мыслей – шутил, обнимал, болтал, не умолкая. Позволил себе поцеловать ее в щеку, чего раньше не делал – лишь бы она выбросила из головы свои коварные планы. Он ясно читал по глазам, что она задумала что-то недоброе. Ну что еще сделать, чтобы она перестала злиться и дуться? Нарушить свое табу и лечь с ней в постель? Ну, тогда всему конец – она будет вить из него веревки, и он превратится в тряпку под ее ногами – ходи, вытирай ноги, делай, что хочешь! Она его раздавит, уничтожит. И тогда прощай, Пьер-творец, Пьер-фанат и Пьер-гений! От него ничего не останется. Если они окажутся в постели... она выпьет его душу, как вампир пьет кровь. Он это знает, чувствует. Нет, надо придумать что-то другое...

   Закрыв квартиру, они пошли к морю. Отдых они заслужили. И, главное, он боялся нажить врага в лице натурщицы – надо было ее обласкать, задобрить, выдать замуж, наконец. И вообще, почему ей не понравился собственный портрет? Радовалась бы. А она зубами скрежещет. Этих женщин не поймешь. Что за логика?

   Море встретило их ласковым теплым ветром, криками чаек и шумом прибоя. Пока они шли на пляж, Пьер рассказал Любе о своих планах – новом полотне с загадочной Атлантидой, об атлантах – великих и прекрасных людях. Он так заворожил ее этими рассказами, что Люба забыла о сопернице, своем двойнике на холсте.

   – Представь, – говорил он, воодушевляясь, – золотой берег океана... прекрасные юные девушки в разных позах, разговаривают друг с другом, смотрят вдаль на красивых мужчин-атлантов, которые гарпунами ловят рыбу. Да, там будут и мужские фигуры – мускулистые атлеты, как гладиаторы, с широкими плечами, узкими бедрами (как вы, женщины, любите). А ты будешь в центре этого полотна – царица на этом празднике Жизни!

   Словами, словно яркими красками он рисовал перед ней картины волшебных городов, сверхсовершенной цивилизации. Ей казалось, что она видит это наяву – так же реально, как море, небо, песок под ногами, чаек над головой. Она готова была разделить с художником его творческие поиски и даже скитания – готова была пожертвовать всем ради любимого. Только быть всегда рядом – с этим удивительным и почти сумасшедшим человеком!

   Они пришли на берег в самый разгар дня, на диком пляже было много отдыхающих. Этот маленький уголок не был тихим и спокойным, но Пьер и Люба этого не заметили, увлеченные разговором об исчезнувших в морской пучине Атлантах.

   – Девушка, не хотите присоединиться к нашей компании? – услышали они откуда-то издалека мужской голос. Перед ними стоял высокий загорелый красавец, похожий на могучего атланта из легендарной Атлантиды.

   Пьер с Любой переглянулись – они грезят наяву? Только что говорили об атлантах – и вот, собственной персоной! Люба первая пришла в себя и хихикнула. Молодой человек в недоумении уставился на нее – над кем она смеется? Он сказал что-то смешное? Потом перевел грозный взгляд на Пьера. Но художник думал о своем – он увидел великолепного натурщика с накаченными бицепсами и рельефными мышцами. «Эх, попросить бы позировать! Какой торс! Красавец!.. Именно то, что мне нужно для  «Атлантиды». Как мне везет, однако, то Люба, теперь этот атлет. Наверное, спортсмен. Но как ему сказать? Люба решит, что я  клею  мужиков?»  Пока он разглядывал парня и размышлял над тем, как заполучить его в натурщики, Люба вовсю щебетала с «атлантом». Пьер глазом не успел моргнуть, как она удалилась в сторону веселой компании. Там слышался смех и звуки гитары.

   Художник в недоумении проводил ее взглядом. Вот так скорость! Это изощренная месть за «обнаженку»? Или способ обратить на себя внимание – красноречивый намек «цени меня, а то уведут»? Пусть так, лишь бы не злилась и не затевала козни.

   Махнул рукой и начал раздеваться. Жару он не любил, начинала болеть голова. Обычно приходил на море рано утром или поздно вечером – купаясь в сплошной темноте. Прыгал с пирса в пугающую черноту – прохладно и щекочет нервы. Сейчас он пришел на пляж только ради Любы. И что? Она его бросила – позвали, и пошла. Решила потрепать ему нервы? И чем он провинился? Сама не знает, что теряет – может, сегодня он устроит им праздник, купит вина для неё... И вообще, может случиться самое невероятное – то, чего она так давно хочет. Может, он уступит, кто знает? Работа закончена – можно расслабиться. Наверное, так и надо сделать, решил он – пусть она пока развлекается с молодыми парнями, а вечером – я весь к ее услугам. Другого выхода нет. Эта сумасбродная девица может вытворить что-нибудь безрассудное, дикое, глупое. Ей плевать, что я трудился над  обнаженкой  столько времени, отдавая всего себя. Для неё это просто  мазня, краски. Ничего не ценит. Что вообще она понимает в Искусстве и Живописи?

   Люба наблюдала за ним издали, ожидая его реакции. Но насладиться зрелищем чужой ревности ей не удалось – Пьер нырнул в воду и поплыл к волнорезу. Люба закусила губу.  Прекрасно! Ему все равно? Ладно. Назло ему буду пить пиво и слушать комплименты. Когда вернется, меня здесь уже не будет. Пусть ищет, волнуется!.. Ему ведь нужна натурщица? Планы наполеоновские! И что он без меня будет делать? Искать новую натурщицу?.. Да уж, судя по его характеру – что-то не бегут, и очереди у мастерской не видела. Он у меня на крючке! Она смеялась над анекдотами, кокетничала, но на сердце становилось все тоскливее и тоскливее.

  

   Ernest Chiriaka Darcy

Кража на миллион долларов

   Пьер вышел из воды и обнаружил, что ни Любы, ни веселой компании на берегу нет. Отсутствовали и ключи от квартиры. Художник побежал в мастерскую. Неужели она решится? Только не это! Только бы сдуру...  С тревогой и замиранием сердца вошел в настежь распахнутую дверь. Ключи лежали на столе. Мольберт зиял страшной пустотой. Картина исчезла.

   Не хотелось подставлять девчонку, но что делать? Пьер взял трубку телефона и набрал «02», сообщил приметы воровки.

   Зачем она это сделала? Женская логика?.. Видит угрозу там, где ее нет? С другой стороны, всё понятно – увидела соперницу и решила ее ликвидировать. Безумная, безумная девица! Этот ее поступок – просто дикость!.. Она его без ножа зарезала. Чего хотела, того и добилась. Не надо было доводить до этого... разве он не знает женщин? Нет ничего хуже обиженной женщины, ее действия непредсказуемы. Хотя и так было понятно, ЧТО она может сделать. Почему не предвидел и не принял меры?.. Не ожидал, что она сделает это именно сегодня? Думал, что заговорил ей зубы, отвлек от опасных мыслей – будет, как паинька, ходить по струнке, вся в его власти и под контролем? Просчитался! Обещал праздник и незабываемую ночь – и обманул. Ежу было понятно, что она не будет откладывать расправу на потом. Но неужели она не знает, что он никогда, никогда ей этого не простит?

   Художник метался по мастерской, словно зверь в клетке. Не в силах просто сидеть и ждать, он помчался в отделение милиции. Может, ее уже нашли?.. Главное, картина. Она – его будущее и настоящее, слава и деньги! Вся его жизнь. Это не просто картина, это его возлюбленная. Такой была Джоконда для Леонардо да Винчи. Это то, к чему стремится каждый художник – воплотить на холсте свой идеал, свою мечту! Только бы эта девчонка не натворила глупостей! И он, ранее с цинизмом относившийся к религии, вдруг начал горячо молиться Всевышнему, вспомнив свою любимую, верующую бабулю. Он молился и просил, как никогда никого в жизни не просил: «Господи, Господи! верни мне мою картину! Она – МОЯ! Умоляю, помоги! » 

   Он бежал по Пушкинской, ничего не замечая вокруг, не соображая, где находится. Отчаяние настолько овладело им, что он забыл, куда и зачем шел. Неожиданно он услышал стройное песнопение, ощутил запах ладана. Подняв глаза, увидел церковь. Ноги сами привели его сюда. Я в это не верю, удивился он, и чего стою здесь?.. Может, помянуть бабулю, свечку поставить за упокой души? Она верила. Бедная, любимая бабуля! У него слезы навернулись на глаза. Может, это она привела меня сюда, чтобы я ее помянул? Я ведь, нерадивый козел, никогда, с самой ее смерти, не делал этого... 

   Детские воспоминания захлестнули душу. Красивая, рано умершая мама. Бабуля, добрая и ласковая. Католический собор в их маленьком городке, среди вековых дубов, на западной Украине. Мама пела в церковном хоре, у неё был хороший голос. Странно, что, несмотря на глубоко верующее окружение, он вырос атеистом и органически ненавидел попов в рясе, считая все эти обряды – одурманиванием доверчивых, наивных людей. Случится с человеком беда – он и бежит за утешением. А там из него сразу деньги тянут!  Когда умерла его мать, в расцвете лет (ей было всего сорок семь) – рухнули последние остатки его детских иллюзий. Он возненавидел Бога. За то, что отнял у него самое дорогое и оставил сиротой. Бабуля недолго прожила после смерти любимой дочери. В последние дни у неё были  видения  – ей мерещилась дочь, в виде маленькой девочки в красивом зеленом платье.

   Теперь, у дверей церкви, Пьер вспомнил всё это. Для него существовала только одна религия – его священное и вечное Искусство. Он не верил ни в ад, ни в рай, ни в существование Бога. Иногда ему казалось, что  что-то есть – с остатками детских, давно ушедших иллюзий, ему хотелось верить, что его любимая бабуля не умерла – ее чистая, светлая душа витает где-то рядом. Человек не умирает совсем. Ему хотелось верить в бессмертие и своей души, что он улетит в небо какой-нибудь искоркой духа, не пропадет, как личность, в черной пустоте. У него была своя, особенная вера. И вот, он почему-то стоит возле здания, которое ненавидит, как ловушку для наивных. Пьер в недоумении смотрел на, открытую настежь, массивную дверь – за ней, в глубине, мерцали огоньки свечей и лампад, блестела позолота алтаря и с укором смотрели лики святых.

   Он не мог войти. В нем боролись разные чувства – гордость и отчаяние, ненависть и страх. Войти, значит, признать, что есть Тот, Кто отнял у него мать, не дав ей пожить, отнял у него самое дорогое. Войти – значит, признать, что Он всё-таки есть?  Да, но я совсем недавно молился, смутился Пьер. Кому же?.. Вот так люди и попадают в эти сети! В отчаянии, в горе, в безысходности. И я верил и молился еще ребенком, у постели умирающей мамы. И что, Бог услышал?.. А теперь вдруг снизойдет и обратит на меня внимание? Пьер заскрипел зубами. Захлестнула непрощенная детская обида, снова ощутил себя маленьким мальчиком, с бессильно сжатыми кулачками.

   У открытых врат сидел нищий с протянутой рукой. Пьер достал из кармана горсть монет и, не глядя, сунул в морщинистую ладонь. Затем какая-то сила внесла его внутрь храма. Его бабушка была католичкой. Но не все ли равно? Все молятся одному Христу, на распятии. Пьер решил, что бабуля хочет этого – видимо, ее душа  там  совсем одна, скучает...

   Он подошел к столу, где лежали листки бумаги и ручка. Написал вверху  за упокой  и ниже – имена бабушки и мамы. Подошел к прилавку, за которым стояла женщина лет пятидесяти, в платочке и с доброй улыбкой на лице. Она продавала свечи и маленькие иконки. Спросил, что ему делать дальше. Она взяла записку и посоветовала купить свечку, чтобы поставить у иконы, помолиться. За записку денег не брали. Можно было еще написать «за здравие». Кого же? Любы-воровки?.. Пьер усмехнулся. Купил две тоненьких восковых свечки и стал высматривать – где бы их зажечь, перед какой иконой.

   Служба в церкви закончилась. Певчие спускались по узкой лестнице с хоров, здороваясь с Пьером, кивая ему, улыбаясь. Многие студентки консерватории подрабатывали в хоре. Даже преподаватели. Хотя в атеистической стране верующий в Бога считался чуть ли не преступником. Если верующий – значит, с ним что-то не так, не совсем надежный член общества. Верить разрешалось лишь старушкам – мол, что с ними поделаешь, выжили из ума! Преподаватели и студенты, работая в церковном хоре, рисковали. В любом другом городе Союза, но не в Одессе – здесь на это смотрели сквозь пальцы. Может, слишком далеко от столицы Родины – могли позволить себе некоторую свободу?.. Шли и пели. И верили. На Пасху – почти половина города была у стен монастырского Собора, на 16–й станции Большого Фонтана. Стояли всенощную, святили паски, куличи и яйца. Ходили слухи, что там были и обкомовские, горкомовские партийные работники. Никто не стыдился и не скрывал своей веры. Может потому, что Одесса?

   Художник, наконец, нашел приглянувшийся ему образ. Зажег свечи и стоял в раздумье. Быть может, души его близких слетелись на этот яркий, теплый огонек? Радуются, смотрят на него с высоты? Поговорить бы... утешиться... Он даже забыл об украденном шедевре, об отчаянии, что владело им всего несколько минут назад. Он внимательно разглядывал лик мадонны. Нежное лицо с грустными глазами. Сколько кротости. Как могла она отдать сына на смерть? Его убили, растерзали разбойники в рясе, а она продолжала верить и любить? Пьер не мог оторвать глаз от лика на старинной потемневшей иконе. Что-то в ней было знакомое. Казалось, он видел ее, совсем недавно – такое же нежное, кроткое лицо в шумной городской толпе. Острым глазом художника подметил и тут же забыл, понесся дальше в поисках Любы.

   А потом неожиданно стал молиться. А потом очутился здесь. Что за наваждение? Ну да, еще одно «чудо»! Явилась «Дева Мария», и привела его сюда?.. Нет-нет! С ним этот фокус не пройдет! Как была одета та девушка? Он не мог вспомнить. Лицо среди толпы запомнил. А все остальное... Стройная, тоненькая. Он еще подумал:  «Вот бы написать!»  Странно. А что на ней было? Что-то белое и воздушное?.. Если мистика, так до конца! Может, тогда и поверит в эти сказки. Мадонна смотрела на него задумчиво и нежно.  Да, таких не бывает, подумал художник. Просто померещилось. Глюки. Вдруг вспомнил, что еще не нашел Любу с картиной, и выскочил из церкви.

   Первое, что он увидел, войдя в отделение милиции – скорченную фигурку Любы на стуле, возле кабины дежурного. Она вытирала ладонью слезы, размазывая их по щекам, словно провинившаяся школьница. Она была пьяна и выглядела не очень подобающе.  Когда успела наклюкаться, удивился Пьер.

   Он подбежал к дежурному:

   – А картина?.. Где картина?! Она ничего с ней не сделала?

   – Это вы, что ли, художник? – дежурный поднял на него глаза. – Заявление писать будете?

   – А картина? Цела?..

   – А что ей будет?.. Мы ее, – он кивнул на плачущую Любу, – по этой вашей  картине  и взяли, прямо на Дерибасовской! Средь бела дня, прется! И хоть бы что ей. Уже пьяная была. Так что? Заявление писать будем?

   Пьер отрицательно покачал головой:

   – Нет, не буду. Отпустите, пожалуйста, эту девушку. Она сгоряча. Мы поссорились, вот она, сдуру...

   Пьер огорченно смотрел на бывшую натурщицу. Напилась, украла! В какую еще историю она вляпается? Он тоже виноват – хочет он того или нет, но он в ответе за неё. Глупости она вытворяет только из-за него. Разве нет?

   Дежурный кивнул:

   – Ну, ладно тогда! Забирайте свою картину и... ее! – он выразительно подмигнул Пьеру.

   Он вышел куда-то и вернулся с картиной. Она еле помещалась в их узеньком коридоре.

   Больше всего Пьера беспокоило – не поврежден ли слабо просохший слой красок. Он еще и лаком не успел покрыть! Убедившись, что картина не пострадала во всех перипетиях, художник облегченно вздохнул.  

   А с ней что делать?  Он взглянул на девушку. Вид она имела самый жалкий. Тушь размазалась по лицу, волосы растрепались, во всем ее облике было что-то несчастное, потерянное – вот-вот заскулит.

  

   Alberto Vargas

   Пьер кивнул на прощание дежурному. Взял холст за перекладину подрамника и, придерживая Любу за локоть, вышел на тенистую улицу.

   – Х-ха-х-ха-а! – издала звук Люба. – Испугался за свою красотку? Устроил облаву? Переполох?!.. Х-ха-хха! – у неё заплетался язык и ноги. Но она пыталась еще поиздеваться над своим «спасителем». «Ч-черт!.. Из-за него же всё! А он еще и благородный?» – бормотала она про себя. И куда он ее ведет? Ну да, к себе. Куда же еще? Воспитывать будет...

   Пьер водрузил картину обратно на мольберт, Любу аккуратно уложил на диван и укрыл теплым пледом. Он был счастлив и добр – всё простил этой влюбленной дурочке. Главная драгоценность с ним. Остальное – пустяки, уладится. С Любы глаз не спустит и постарается устроить ее судьбу. Есть друг, летчик – холостяк, с квартирой, красавец. Увидит Любу – сразу влюбится. Надо срочно выдать ее замуж, иначе натворит бед. Бесшабашная, непредсказуемая девица! Художник успокоился и расслабился. С чашечкой кофе устроился в кресле, повернув картину к себе. Но былого восторга и экстаза почему-то не ощутил. Да, он создал нечто невероятное и замечательное – но эта Дива на полотне уже потеряла над ним свою магическую власть. Что произошло, он пока не понял. Может, перенервничал – и ничего не чувствует? Он видел только картину, гениально написанную, но не ту внеземную Женщину, которая владела всем его существом сегодня ночью и утром. Он свободен. Но почему?.. Какая-то мистика.

   Ему хотелось разобраться в своей душе. Ведь говорил древний философ –  «Познай самого себя!»  Собственное  «я», которое вот оно, тут, неотделимо от тебя – чего проще? Но нет ничего загадочнее и непонятнее, чем  Я. Философы знали, что говорили.

   Пьер не понимал, что с ним творится – что за странные состояния?.. Утром одно, вполне объяснимое и логичное. Вечером... словно стал другим человеком. Если утром был без ума от этой Дивы – почему сейчас нет восторга и преклонения? Он, как сумасшедший, носился по городу в поисках Любы, думая только о картине – о Ней, боясь потерять Ее!.. И вот она перед ним, а он ничего не чувствует, не ощущает – холоден, как истукан. Она больше не владеет его душой. Он смотрит на неё спокойно. Даже слишком спокойно! Художник пил горячий кофе и вспоминал все детали дня. Действия, мысли. Всё представлялось незначительным – не тем, что могло бы вызвать такой переворот в его сознании и душе. Возможно, просто устал, сказалось нервное напряжение. Когда красочный слой высохнет, картину надо будет покрыть лаком, а потом...

   Пьер вдруг понял, что ни слава, ни деньги, ни успех – теперь не имеют значения. Какая разница? Будет-не будет. Разве жизнь закончится, если он ничего не добьется? Даже, если умрет в нищете, как Ван Гог. Ну и что? Это удел великих. А он – чем лучше? Слава при жизни – ничто, потом о тебе даже не вспомнят. А что главное? К чему стремиться?

    «Просто жить!»– сказал он себе. Просто жить и радоваться. Создавать новые полотна. И, быть может, когда-нибудь, встретить на своем пути девушку с лицом мадонны. И что еще надо человеку? 

   С этими мыслями и блаженной улыбкой на лице – он уснул прямо в кресле.

  

Глава 7. Куда ведут благие намерения

---

   Утро, солнечное и ясное – обещало прекрасный день. Можно сходить на море, позагорать. Люба сладко потянулась, предвкушая, как окунется в зеленую морскую прохладу, потом растянется на золотом песочке, подставив свое тело горячим солнечным лучам. Конечно, Пьер не любит жару, будет ворчать – но она его уговорит. Будет ласковой, как кошка, и он растает! Они проведут чудесный день на пляже, как все нормальные люди...

  Пьер куда-то спешил – не дав поваляться и понежиться в постели, позвал завтракать. Его холодная сдержанность и нахмуренные брови – её насторожили. Не смотрит, молчит. Неужели дуется и до сих пор не простил ее выходку?

  Вскоре они вышли из дома. Куда идут, зачем? Люба терялась в догадках, но спросить не решалась. От нехорошего предчувствия сжалось сердце.

  –Знаешь, к кому мы идем? – Пьер, наконец, нарушил молчание. – К моему лучшему другу!.. Надеюсь, он тебе понравится.

  – Да? И почему он должен мне понравиться? – усмехнулась Люба. – Ты хочешь от меня избавиться? Но мы же договорились, я буду позировать для «Атлантиды». Что изменилось? Ах, да! Украла твой драгоценный шедевр, сбежала! Ну, прости, прости! Я сама не понимала, что делаю. Прости!.. – она готова была встать перед ним на колени. – Ты что, не можешь простить мне эту глупость? Я же люблю тебя! – воскликнула она в каком-то отчаянии и, спохватившись, закрыла рот ладонью. О боже, что я делаю? Самое глупое и безрассудное, что могла сделать – признаться ему в любви. Теперь я окончательно пала в его глазах! Она уныло шла рядом с художником, ожидая самого худшего.

  Пьер остановился и внимательно посмотрел ей в глаза:

   – Я простил. Никаких проблем! – он словно не заметил ее последней фразы, пропустил мимо ушей. – Всё отлично. Но... что-то изменилось. Ты не виновата. Я просто хочу, чтобы у тебя всё было хорошо! – он улыбнулся и убрал прядь волос с ее лица. – Я хочу устроить твою судьбу. Возможно, это будет лучше, чем нищий художник. Я очень хочу, чтобы ты была счастлива!

Бегство

   Они сели в подошедший трамвай, и Пьер больше не проронил ни слова. Был где-то далеко – то ли в облаках, то ли в своих грезах. Иногда чему-то улыбался. О Любе как будто забыл. А она чувствовала себя словно перед эшафотом. Сейчас палач занесет свой топор... и всё! Жизнь кончена. Всё ясно – он хочет избавиться от нее, подарить какому-то своему другу, как надоевшую куклу! Ну, уж нет, не бывать! Она – вольная птица.

   Не успел Пьер сообразить, как она выскочила из трамвая. Затем помахала рукой, ехидно улыбаясь: «Чао, бамбино!»

   И что теперь делать, куда идти? Снова начать свой  промысел? На душе скребли кошки, но она решила выкинуть художника из головы.  Да пошел он! еще сотню таких найду! Гений-самоучка!  Решительным шагом она направилась к пляжу: клиентов она, обычно, находила именно там. А вечером – в какой-нибудь бар, где много моряков, капитанов, иностранцев. Не успела она пройти несколько шагов, как кто-то грубо схватил ее за локоть. Она резко обернулась, готовая дать отпор наглецу. Перед ней стоял Пьер.

   – Что тебе надо? – она выдернула руку из железных пальцев. – Что?! Нам больше не о чем говорить! – она развернулась, чтобы уйти, но Пьер загородил ей дорогу.

   – Нет, я тебя не отпущу, не дам шляться и дурить мужиков. Рано или поздно, ты попадешь в беду. Ты мне доверилась и я за тебя отвечаю. Хочешь или нет, но я не оставлю тебя на улице. Ты только искалечишь себе жизнь!

   Люба смотрела на него потемневшими злыми глазами.

   – Вот как?! Решил меня удочерить, па-па-ша?.. Или отдать под опеку другого  родственничка с грязными лапами? – у неё рука чесалась, чтобы залепить ему пощечину. – Я с тобой никуда не пойду! – заявила она, сверкая глазами, и гордо подняв голову. – А, может, расцарапать тебе морду, чтобы отстал? – в хищном жесте она протянула к нему пальцы, с длинными красными ногтями. – Ну?.. Хочешь попробовать, как я расправляюсь с такими, как ты?

  

  Lauri Blank

   Пьер испуганно отшатнулся от этой фурии. Люба, усмехнувшись, пошла прочь, гневно стуча каблучками о горячий асфальт. Она была словно раскаленная лава – еще секунда, и вцепилась бы в эту ненавистную физиономию.

  – Благодетель!..– прошипела она, вонзая ногти в ладонь. – На коленях приползешь! Ноги мне целовать будешь, следы от моих ног целовать будешь!

   Пьер в недоумении смотрел вслед. Да, не ожидал. Ну, и характер! То ластится, как кошка, то чуть не разорвала его, как тигрица. Да пусть живет, как хочет! Еще возиться с ней? Ушла и ушла! Он пытался остановить, удержать, сделать для неё доброе дело – не хочет. Он сделал всё, что мог, его совесть чиста. Значит, это ее ремесло – испорченную натуру не исправить. Она сама выбрала эту дорожку – нравится шляться с кем попало!

   У него вылетело из головы, что всего несколько минут назад она призналась ему в любви и хотела быть с ним, и только с ним одним. И «шляться» она пошла назло ему, чтобы досадить.

   – Ну, и ладно! Иди! – крикнул он вслед. – Вот и расстались!

   Он махнул рукой и побежал к трамваю. Надо всё-таки съездить к летчику. Давно не видел. Может, в его жизни уже произошли перемены? Женился? 

   На ходу заскочил в тронувшийся трамвай. Из окна вагона, заметил грустно идущую по зеленому скверу Любу. У него сжалось сердце. Чем он ее обидел? Почему всё так нелепо? Разве он виноват, что, прежде всего, он творец и художник?.. Вот и сейчас, как ни хороша эта девушка, он не смеет к ней прикоснуться. Не смеет быть сволочью. Просто попользоваться, а потом сказать «извини, дорогая»? Обмануть ее мечты и ожидания?.. Она нечаянно увлеклась им, но ничего, это пройдет. Главное, что он не будет подлецом. Не тот случай, чтобы переспать с женщиной и расстаться без всяких трагедий и слез. Он не имеет права. Другие на его месте даже не задумались, что будет потом. Для них главное – момент!.. Но он – не от мира сего, он не обычный мужчина с обычной мужской логикой. Его грезы и фантазии порой уводят его в такие безбрежные дали, что самому становится страшно – страшно возвращаться к действительности, к земному быту, к земным людям и этой стране. Его воображение уносит его то в Будущее, то в таинственное Прошлое. Он воюет бок о бок со Спартаком, видит безжалостные глаза Юлия Цезаря, прокрадывается в покои сладострастной Клеопатры, умирает в луже крови, поверженным гладиатором... Порой он теряется во временах и событиях – и возвращение в реальность всегда мучительно. Такова его жизнь. И кто сможет ее понять? Обычная женщина, как Люба, его долго не выдержит. Он это предвидел. Поэтому заранее пытался себя обезопасить от сцен расставания и бурного выяснения отношений. Если всё знаешь заранее – зачем добровольно лезть в эту петлю?

   И кем бы он себя чувствовал, видя, что Люба терпит бедность и нужду? Она – королева! И должна жить в роскоши, а не в убогой лачуге нищего художника, перебиваясь с хлеба на воду, и ходя в советском  ширпотребе. С ее красотой надо жить в Штатах или в Европе –там она расцветет и будет счастлива. Сейчас она в гневе. Но потом поймет и оценит, что он желал ей только добра!

   Он следил за ней, пока трамвай не свернул в переулок. Пьер тяжело вздохнул. Он не хотел с ней расставаться – она милая, чуткая девушка и великолепная натурщица. С ней он смог бы воплотить свой давний замысел – «Атлантиду», написать прекрасных величественных людей, мужественных атлантов и восхитительных женщин на берегу голубого прозрачного океана.

   Почему они расстались? Зачем оттолкнул от себя эту обольстительную нимфу? Разве она не любит его? Разве не готова разделить с ним все горести и радости? Почему же он такой бесчувственный болван?.. Он даже не отблагодарил ее, не дал того, о чем она мечтала – любви.

   Потому и не дал, что испугался. Испугался, что влюбится и пропадет. Она слишком хороша для него. А он привяжется и не сможет оторвать ее от себя. А это значит – прощай слава, прощай карьера. Всё будущее – прощай!.. Она поработит, скрутит его свободную творческую волю. Он подчинится и станет жалким рабом. Вот тогда – в дворники и сторожа. Всё. Несчастная жизнь у неё, несчастная – у него! Пьер содрогнулся от этих картин. Да, лучше сейчас переболеть, но остаться свободным и независимым. Для неё же лучше будет. Поплачет и найдет другого! Эгоизм в нем боролся с состраданием. Но одно он признавал без уловок: он ее НЕ ЛЮБИТ. Красива, бесподобна, богиня. Но почему-то сердце молчит. Глухо. Страсть, желание есть. А любви нет. Как ни горько, но нет. И лгать не может. Она поймет и ей будет вдвойне больнее, чем сейчас, когда он прямо от неё отказывается. Потом будет в сто, в тысячу раз хуже!

   У него были романы с художницами, пианистками, просто с женщинами, но всегда было обоюдное понимание, что между ними мимолетная связь. Люба на это не согласна. Она хочет сожрать и поглотить его, без остатка. Как акула. И останется от него пустота! Трамвай заносило с оглушительным железным скрежетом на поворотах. В открытые окна врывался теплый одесский воздух, пахнущий цветами, свежестью и морем. Солнечные зайчики прыгали по стенам вагона. Ехать и ехать так бесконечно – неизвестно куда, ни о чем не думая. Сколько проблем из-за этих женщин. Они только усложняют жизнь, мешают творчеству. Они прекрасны, но сколько из-за них хлопот и беспокойства!

Первый встречный принц

   Люба села на первую же скамейку, устало вытянув ноги. Что теперь делать? Возвращаться к прежней жизни? Она собиралась это сделать назло художнику. Но он даже не увидит ее горького падения. И она не увидит слез его раскаяния. Какой смысл опускаться снова в эту грязь?.. Она уже давно ждала случая выйти замуж, в корне изменить свою жизнь – и вот, случай подвернулся. Пусть и не с Пьером, раз уж он такой упрямый!.. Он предлагал какой-то вариант? У неё есть выбор. Увидит ее в белом свадебном платье, рядом с другим и поймет, что теряет, раскается, и украдет из-под венца!

  

   Alberto Vargas

   Люба мечтательно закрыла глаза. Легкая улыбка скользила по ее лицу.  Почему я раньше не догадалась? Зачем устроила этот цирк, убежала без оглядки?.. Точно, психопатка. Ревнивая дура! Где мой ум, где женская хитрость? Фыркнула, распсиховалась, как последняя истеричка. Как взбалмошный подросток в отчаянии неразделенной, безответной любви. Была такой в четырнадцать–шестнадцать лет. А сейчас что? пора уже поумнеть. Забыла, как ловко окручивала мужиков, играя на всех струнах их души? Забыла?.. Растерялась, как влюбленная дурочка? Хитрее надо быть, хитрее! Да, пусть ведет меня к этому летчику-лучшему другу. Пусть. Он уже, наверное, раскаивается, что бросил меня, беспомощную и беззащитную, в большом, опасном городе, бросил в пропасть разврата. Едет и кается, кается! Ладно, пойду ему навстречу – позволю  устроить  мою жизнь. Он этого хочет? Хорошо, буду паинькой. Пай-девочкой. Сам потом будет локти кусать, беситься от ревности, когда начну мурлыкать с его  лучшим другом! Вот и посмотрим тогда! Люба тихонько рассмеялась. Настроение стало улучшаться. Всё-таки жизнь прекрасна! И всегда можно найти выход – из самой безнадежной ситуации. Всегда. Даже когда любимый человек отказывается от тебя. Все равно есть надежда, есть хоть маленький, но просвет. И не надо падать со скалы, в пропасть. Нет смысла губить себя. (Всё равно никто не оценит!)

   У ее ног, в желтой пыли, кувыркались сизые голуби. Подпрыгивали, чирикая и резвясь, наглые воробьи. Солнце ласково освещало землю, птиц и людей. Шумела листва над головой, и прохожие мило улыбались, глядя на красивую девушку. У Любы созрел план. Вернее, два варианта плана возвращения к Пьеру. Она ждет его у моря, на их заветном диком пляже или... ждет любимого, плескаясь в ванне, в квартире. Что лучше? Как лучше помириться?.. Пожалуй, ванну он может проигнорировать. Он же кремень. Скажет «выходи». И не заглянет. А если на пляже? Всё естественно – нечаянная встреча. «Ой, и ты здесь?» – удивленный взгляд. Да, так и надо устроить. А если он не придет? Впрочем, если захочет помириться – догадается, где она. Вариантов не так уж много.

   Люба хлопнула в ладоши, разогнав надоедливых птиц, и легко поднявшись со скамейки, на которую уже присел какой-то молодой мужчина, – быстрым летящим шагом пошла в сторону набережной. Ее лицо освещала счастливая улыбка, и сама она светилась от предвкушения того, что скоро сбудется. Она вспомнила еще одно предсказание цыганки: «Потом, в далекой стране, ты снова встретишь своего любимого, и теперь он будет твой... Но это будет нескоро. Ты нетерпелива, а твое нетерпение – твое мучение!»  Ладно, сколько угодно готова ждать. Рано или поздно, но это свершится!

   Внезапно она остановилась, пораженная мыслью: «Как же страшна любовь! Что же она делает? Что она со мной делает? Бегаю за ним, как собачонка! Мечтаю о какой-то там встрече. Да что это со мной? Как мог какой-то бродяга, полунищий ТАК завоевать мое сердце? Где моя гордость? КАК я могла влюбиться до беспамятства?» 

   Только сейчас она осознала, что ЛЮБИТ. И эта неожиданная любовь сокрушила не только все ее планы, жизнь, мечты, но сокрушила ее характер и душу. В кого она превратилась? Какая-то жалкая раба! Как наваждение какое-то обрушилось на голову – эта странная, необъяснимая любовь. Может, ее имя сыграло с ней злую шутку? Как можно так, в одну секунду, потерять голову? КАК? Говорят,  любовь с первого взгляда? Она не верила в эту чушь. Любят за что-то. И ей, дурочке, поначалу показалось, что она влюбилась за то, что он гений. Но это она себе оправдание придумала. Это позже, общаясь с ним, она узнала о куче его талантов. А сначала? Почему ее обожгло, с головы до ног? Ага! То-то же!

   Это открытие лишило ее сил. В изнеможении она опустилась на корточки, прямо посреди тротуара. У неё подкашивались ноги. Не о такой любви она мечтала. О взаимной и красивой грезилось, а не о такой, где она, словно жалкий червяк, теряет свою гордость и достоинство. Бегает за ним, как приклеенная. Да что же это такое? Даже отомстить нет сил. Вот, идет мириться. Как дура. Как дура! Надо же так унизиться, так потерять себя!

   Кто-то тронул ее за плечо. Люба вздрогнула и оглянулась.

   – Девушка, вам плохо? Я могу чем-то помочь? – это был тот молодой мужчина, что сидел рядом на скамейке. Преследует ее, что ли?

   Он помог ей подняться, придерживая за локоть. Люба внимательно его разглядывала. Курортник? Отдыхающий? Мужчина, увидев ее вопросительный взгляд, всё понял.

   – Я врач. Зовут Алексеем. А вас как? Извините, может, я слишком назойлив?

   Но Люба уже оценила деликатность молодого человека – он производил приятное впечатление: тоном, взглядом, манерами. Внешне тоже понравился – светло-русый, с ясными серыми глазами, с оттенком голубого неба, с прямым ровным носом, аристократическими чертами лица. Может, принцы такими и бывают?

   – Люба. Любовь.

   – Любовь? Ну, тогда ...с первого взгляда! – он мягко улыбнулся.

   «Вот тебе, Пьер! Получай!» Люба торжествующе усмехнулась.

   – Так что с вами?.. Сердце? – не унимался доктор. – Может, валерьянку, валидол? У меня есть.

   Люба окинула его насмешливым взглядом:

   – И давно вы в докторах?

   – Уже год. Работаю здесь, в одном санатории. По направлению. А вы? Одесситка?.. Или отдыхаете?

   Люба на секунду задумалась. Стоит ли продолжать игру или закончить здесь и сейчас? Этот Леша – простой открытый парень, симпатичный. Сколько ему? Лет двадцать семь?.. И, как видно, чуткий, добрый. Стоит ли разбрасываться такими знакомствами?

   – Я живу здесь... у дяди. Он художник. Меня рисовал. Поступала в университет и провалилась.

   Доктор оживился:

   – Да? На какой факультет? Кем?

   – Психолог, – первое, что пришло в голову.

   –О, интересно! – он посмотрел с уважением.

   Они уже не замечали, что идут и мило болтают. Идут в неизвестном направлении. Люба забыла о художнике-занозе и просто отдыхала душой с этим простым, обаятельным парнем, который верил каждому ее слову. Он нравился ей всё больше и больше. Она не боялась влюбиться: любовь – это другое. Мука, рабство, потеря себя. Себя она больше не потеряет!

   Алексей был заворожен синим огнем ее глаз, шелком волос, искрящихся на солнце рубиновым пламенем. Он был покорен ею с первого взгляда, как только увидел – грустную и задумчивую. Но чем она его поразила – вряд ли смог объяснить. Он не мог пройти мимо. Просто не мог. Какая-то сила повернула его к скамейке и усадила. Девушка даже не заметила появления постороннего. Сидела, улыбалась мечтательно, глядя вдаль, что-то шептала. Потом неожиданно встала и ушла, не дав ему налюбоваться на это неземное феерическое создание. Ему казалось, что он ее давно знает. Знает очень давно. Такое знакомое лицо, эти глаза...

   Они шли, разговаривая, как старые знакомые, и ему было с ней удивительно легко. И, как ему казалось – ей тоже. Исчезла тоска и тревога из ее глаз. Когда он кинулся к ней на помощь, и она подняла на него свои синие очи – он увидел в них столько боли, что у него сжалось сердце. Но теперь она другая – веселая, беззаботная, смешливая. И глаза лучатся, светятся. И он уже безраздельно в их плену. Он почему-то понял, что они больше не расстанутся. Это было странное необъяснимое чувство. Но ему казалось, что он, наконец-то встретил свою половинку. Он даже не видел, что она сногсшибательно красива, что мужчины сворачивают шеи, оглядываясь на неё. Он ничего не замечал. Видел только одно – ее наивную, доверчивую душу, что лилась из ее глаз, переливалась в ее мягком голосе, сверкала в улыбке. Он был заворожен и... по уши влюблен! А Люба неожиданно для себя обнаружила, что ей очень хорошо с этим молодым человеком. Все ее горести и напасти растворились, улетели куда-то прочь. И как же хорошо просто идти и идти, неизвестно куда с этим Лешей – смеяться и болтать ни о чем!

   Когда Алексей изъявил желание познакомиться с дядей-художником, у неё снова промелькнула тоска в глазах.

   – Ты этого хочешь? Но зачем? – ее голос слегка дрогнул.

   – Ну, ты же там живешь. Хотелось бы зайти в гости...

   – Знаешь, он сейчас на пляже. Я тебя там и познакомлю. Хорошо? – хотя ей не то, что  знакомить, а видеть Пьера не хотелось. Опять травить себе душу? Нет, уж лучше уйти с этим парнем навсегда, хоть на край света. И всё забыть, забыть, забыть! Навсегда.  Дядя? Зачем она соврала?.. Убить этого  дядю  готова, он ей жизнь отравил!.. Ну, почему так бывает? Зачем?

   Алексея, как Бог послал – как лекарство на все ее раны. Душевные раны. И вот, она уже почти выздоровела, почти здорова от этой ненавистной, мучительной любви. И снова идти в ад? Сгорать в этой мучительной, полубезумной страсти?

   Алексей непонимающе смотрел на девушку – что за туча снова заволокла ее глаза? Что ее так огорчило? Чтобы как-то ее развеселить, отвлечь от мрачных мыслей (которые ему были неведомы), предложил зайти в кафе, поесть мороженого. Жара стояла невыносимая.

   Люба улыбнулась его наивной заботе.  Интересно, он, случайно, не психотерапевт?  Они столько проговорили, а вот какой областью медицины он занимается, она не успела поинтересоваться. С Пьером – она слушала только его. Ее внутренним миром он никогда не интересовался. Ему нужно было только ее тело, но не душа. А этот парень заставил ее разговориться. Он, казалось, даже не обращал внимания на ее грудь, ноги и бедра. Он смотрел только в ее глаза, на ее лицо. «Может, не надо возвращаться к Пьеру? – мелькнула мысль. – Но куда я пойду? Где буду жить?.. И что скажу Алеше? что я соврала?.. Как быть? Как быть?» 

   Пока они ели мороженое из стеклянных вазочек, и Алексей развлекал ее медицинскими анекдотами, она лихорадочно придумывала дальнейший план действий. Зачем возвращаться к человеку, который тебя не любит? С которым ты теряешь себя, свою волю, рассудок? Зачем такое самоунижение?.. Может, сказать Алексею всю правду? И он будет считать ее лгуньей? «Единожды солгавши – кто тебе поверит вновь?» Ладно. Чему быть, того не миновать. Пусть познакомится с «дядей». Брр! И снова жить в мастерской, бок о бок?.. Да какой в этом смысл?

   – Люба, что тебя беспокоит? Может, я смогу помочь? – вывел ее из задумчивости Алексей. Он, на самом деле, был психотерапевтом и замечал в людях малейшие изменения настроения. Ну, а Люба его больше, чем просто интересовала.

   Она подняла на него затуманенные глаза. От внутренней боли они стали почти черными.

   – Любочка, что с тобой? – доктор не на шутку разволновался. – У тебя что-то болит? Тебе плохо? тебя кто-то обидел? – он сжал кулаки. – Скажи, я с ним быстро расправлюсь!

   Люба с удивлением смотрела на бравого героя. Его, и правда, как Бог послал, в утешение. Настоящий спутник жизни. Чего еще желать? Правда, он еще не сделал ей предложения... Но в его глазах – уже всё это есть. И цветы, и свадебное платье, и марш Мендельсона. Милый, милый Леша! Почему бы тебя не любить? Она привстала, наклонилась к нему и нежно поцеловала в губы. От такого перехода, парень чуть не лишился чувств. Этого они по психологии не проходили. Какая непредсказуемая девушка!.. Он онемел и только машинально помешивал ложечкой уже несуществующее мороженое. Люба смотрела на него и улыбалась.

   – Ты мне послан судьбой, – тихо произнесла она, улыбаясь его замешательству. – Очнись! Всё хорошо!

   Она взяла его за руку, и они вышли из кафе. Солнце немилосердно жгло головы и руки, раскаляло лиловый асфальт и звало к прохладной синеве моря. У Алексея был выходной. А Люба даже не знала, какой сегодня день недели, из-за своей  свободной жизни. На пляж ей расхотелось идти. Мучительной тоской отзывалось в сердце воспоминание об ее отвергнутой любви. Пьера она видеть не хотела. Ей было хорошо с Алексеем. Он согревал ее, как ласковое, теплое солнце. И с этим ощущением тепла и покоя – ей не хотелось расставаться. Почему она должна их знакомить? Уж лучше бы соврала про какую-нибудь  тетю! Почему в Одессе у неё нет какой-нибудь престарелой тетушки?

   Они расположились на общем пляже, на золотистом песке, среди множества загорелых тел. По дороге купили пива, фруктов, сока. Никогда еще Люба не была так спокойна и счастлива. Так она себя ощущала только в детстве – когда тебя любят, балуют, заботятся, лелеют. С Алексеем было легко и просто, как с родным братом. Не надо притворяться, чтобы понравиться. Не надо казаться лучше, чем ты есть. Куда-то далеко ушло ее приключение с художником – стало туманным, нереальным, несуществующим. Словно никогда и не было – как сон, исчезнувший с наступлением утра. Рана от ожога неразделенной любви затягивалась, заживала. Душа тянулась навстречу новому теплому и радостному чувству – более реальному и живому, чем то, что было с ней раньше.

   – Знаешь, Леша, – решилась она, – я поссорилась с дядей, и мне... не хочется к нему возвращаться. – Каждое слово давалось ей с трудом. – У вас в санатории... не будет какой-нибудь комнатки, чтобы переночевать? А потом я сниму жилье, устроюсь на работу. Правда, я не хочу к нему возвращаться!

   – Конечно, какие проблемы, я всё устрою! Я сам снимаю комнату, здесь недалеко. Поговорю с хозяйкой. Если хочешь, переночуешь у меня. А завтра разберемся!.. – он чуть не прыгал от радости. – К черту твоего дядю, если он такой тиран и деспот! Кстати, может мне с ним разобраться? – он сжал кулаки.

   – Нет–нет, что ты! Мы поссорились, но я сама виновата. И вообще... я давно собиралась жить отдельно, лучше быть независимой и самостоятельно, ведь так? – она заглянула в его глаза. – Его нотации мне уже осточертели! Учит, как жить, что делать, шагу не дает ступить! – Люба пыталась разыграть из себя школьницу-подростка.

  – Ну да, ты права, – от Алексея не ускользнула наигранность ее тона. Зачем она всё это говорит? Зачем хитрит? Что у неё с этим  дядей, на самом деле? Он знал ее всего несколько часов, а казалось, что они знакомы всю жизнь. И каждое движение ее души – перед ним как на ладони. Он давно понял, что  дядя  – легенда. Но зачем врать? Почему не открыться сейчас, сразу?.. Чем дальше, тем больше она погрязнет и запутается в этой лжи. Будет всё сложнее сказать правду. Ей будет стыдно. Но как помочь? Почему люди так боятся говорить правду? Не казнят же их за это!

   Он уже любил эту девушку и знал это. И готов был простить всё, что было в ее прошлом, со всеми темными воспоминаниями, что омрачали ее душу. Но, с другой стороны, – зачем ему знать ее тайны? Каждый человек имеет право на тайну. Не хочет говорить – не надо. Это ее право. Такое право есть даже у мужа с женой. Он ободряюще улыбнулся Любе:

   – Всё будет хорошо. Ты согласна пойти ко мне? Я буду спать на веранде, а ты в комнате. Может, хозяйка сегодня сдаст тебе комнату – у неё вчера жильцы выехали.

   Люба энергично закивала головой:

   – Да-да! Пойдем!

   – А дядя волноваться не будет? Ты его предупредила?

   Люба закусила губу:

   – Ничего, переживет! Ему всё равно.

   – Да? Ты уверена?.. Ну, тогда идем.

   Они пошли гулять по набережной. День клонился к закату. Любе очень хотелось взглянуть сверху на пляж между скал – там ли Пьер? Ищет ее или уже забыл?

   Душа ее всецело успокоилась, умиротворилась. И что же, ей захотелось снова острых ощущений, «муки жалящей»?!.. Что он делает сейчас? Думает ли о ней? Переживает?

   Девушка потянула Алексея к обрыву. Лучи заходящего солнца золотили верхушки скал. Море лежало внизу теплым молоком. Люба подошла к краю обрыва, заглянула вниз. Пьер был на пляже. Сидел на камне и задумчиво смотрел в море. У нее замерло сердце. Но она ухмыльнулась. Да-да, жди! Разбежалась! Бегу и падаю!  Потом повернулась к Алексею:

   – Как тебе этот пляж? Был здесь?

  – Нет, не был. Даже не знал. Спустимся? Хочешь искупаться? Вода сейчас, наверное, теплая... – Алексей зажмурился от удовольствия.

   У Любы перехватило дыхание. Сделать это? Прийти с другим мужчиной, а на него даже не взглянуть? А если подойдет и она снова будет в его власти, побежит за ним, как покорная собачонка? Зачем шутить с огнем?

  – Нет, Лешенька. Давай, в другой раз, ладно?.. Уже что-то не хочется... – в ее глазах метался страх.

   Алексей это заметил. Глянул вниз. Ну, и кто там? Какой-то мужчина, сидит на камне. Молодые ребята играют в мяч. Кто ее так напугал?.. Уж не мифический ли  дядя  там? По возрасту – тот, на камне. Ничего мужик... Атлет, мускулы – весь, как из бронзы. Пойти набить ему морду? Но он вроде родственник... как она говорит. Или не родственник? А кто тогда? Загадочная девушка, со своей странной историей.

   Но Люба уже тянула его прочь от опасного места. «Хватит, зачем лезть в огонь? Полюбовалась на его спину и хватит. Всё кончено, навсегда. У меня есть замечательный парень. Просто чудо, что он мне сегодня встретился – спас от всяких глупостей! Если б не он... А я опять лезу в этот омут? Мало мне было?» 

   Алексей удивился, с какой поспешностью Люба убегала, тащила его за собой. Черта увидела? Ему стало смешно: ну, что там, у девчонок, может быть серьёзного? Наверное, влюбилась в этого художника, а он – ноль эмоций? Вот и трагедия, слезы, сердце разбито, страдания, ненависть!.. Мучается теперь, переживает. А он, может, и мизинца ее не стоит. Рассказала – и гора с плеч. Нет, таится, хитрит, скрывает – словно преступление совершила! А Люба, словно услышав его мысли, сказала вдруг:

   – Знаешь, я тебе сегодня кое-что расскажу. Не против?.. Может, дашь дельный совет. Как врач...

   Алексей облегченно вздохнул:

   – О кей!.. Может, легкого вина купить? Посидим вечером на веранде, поболтаем, сверчков послушаем?

   – Ага... – Люба почувствовала, как к горлу подступили слезы и не дают ничего сказать. Теплая волна окутала с головы до ног. Она с нежностью взглянула на Алексея – до чего ж он хорош. Как ей повезло! И что там цыганка нагадала, что она будет всю жизнь  сохнуть  по тому, кто ее знать не хочет? Зачем ей эти добровольные страдания, она же не сумасшедшая. Пьер забыт навеки. Нет его! Нет!

   Они еще долго бродили по набережной, любовались звездами и черным бархатным небом. Алексей не пошел к хозяйке договариваться насчет комнаты для Любы. Он хотел, чтобы этой ночью девушка была рядом с ним. Что будет – он и сам не знал. Одно то, что она рядом, что он держит ее за руку – казалось волшебством.

Романтический ужин

   Его комната находилась рядом с увитой виноградом террасой. Алексей зажег фонарь во дворе. Стало сказочно уютно. На веранде стоял деревянный стол и плетеные кресла. Пока Алексей готовил посуду для пиршества, Люба расположилась в одном из кресел, наблюдая за игрой света в просвечивающих насквозь листьях винограда. На столе возник старинный подсвечник с зажжёнными свечами, бутылка вина, огромные красные яблоки, шоколадные конфеты и два хрустальных бокала. Всё это выглядело празднично и торжественно. Алексей принес гитару. У Любы загорелись глаза от восхищения – «Вот это да! Романтика по полной программе! Ну, и денек!.. Сказка! » 

   Раздался чарующий перезвон струн, гитара заговорила. Это не было уличное бренчание гитаристов-самоучек – Алексей играл профессионально. Звучала классика. Такого Люба никогда не слышала. Она приготовилась к обычным песням под гитару, а тут... Ей показалось, что она где-то в Испании, под балконом – ее возлюбленный поет серенаду. Она даже ощутила шорох и колкость черных кружев на мантилье, сладкий аромат пурпурных роз...

   Алексей бережно отложил гитару в сторону. Затем разлил вино по бокалам. Темно-рубиновые искры замерцали за хрустальными стенками.

   – За нашу встречу! – приглушенно произнес Алексей. – За твое прекрасное имя!

   Мелодично зазвенели бокалы. После такой музыки и такого превосходного вина – хотелось помолчать, послушать тишину и стрекот кузнечиков.

   – Мне так хорошо, – задумчиво сказала Люба. – Никогда ни с кем так не было хорошо. Ты удивительный!

   Но до откровений было еще далеко. Не хотелось портить эти тихие, прекрасные минуты – воспоминаниями о своей неудачной неразделенной любви. Да и кому интересно слушать ее горестные стенания?

   Нет, откровенничать и бередить душу не хотелось. Где-то близко шелестело море, доносился запах воды и морских водорослей. Где-то среди деревьев запуталась луна – ее серебряные лучи упорно искали дорогу к веранде.

   – Да? Мне тоже хорошо, – признался Алексей. – Так хорошо, что даже не хочу искать тем для разговора. Мне кажется, что мы понимаем друг друга без слов. Да, как ты думаешь? – в его глазах плясали отсветы огня свечи, и еще какие-то голубые искры пробегали, как в фосфоресцирующем море.

   Люба решила немного подтрунить над этим романтиком:

   – Да-а, жаль, что ты не моряк!

   – Почему?

   – Мне моряки нравятся, закаленные морские волки! – ее глаза смеялись.

   Но он не понял шутки.

   – А я это... могу и на корабле, врачом... Чем не моряк? Мне тельняшку дадут!

   Люба рассмеялась.

   – Лешенька! Чего ты меня слушаешь?.. Я пошутила! Ты мне и такой нравишься.

   – Да? Точно? Я тебе нравлюсь? Ты правду говоришь? – он стал необыкновенно серьезен. – Не шутишь?

   Девушка покачала головой:

   – Нет, не шучу. Ты мне очень, очень нравишься!.. Я даже хочу тебя поцеловать! – вино уже слегка ударило в голову и начало коварно действовать. – Можно?

   В его потемневших глазах она прочла  «да»  и стала приближать свои губы к его губам. Но вдруг, на полпути, остановилась и засмеялась.

   – Нет, нет, нет... – она погрозила кому-то пальцем. – Еще рано! Да, Леша, давай выпьем! Капельку, чуть-чуть. И я тебе кое-что расскажу. Ин-те-рес-ное!.. Хотя, нет!.. Пошли купаться, а?.. Слышишь, как шумит море? – она уже перебралась к нему на колени и, свернувшись калачиком, прижалась всем телом – ей было тепло и уютно. Она даже не подумала, каково Алексею и что он может подумать о ее раскованности. Она ему настолько доверяла, что даже не подумала о последствиях такого шага. Ее волосы щекотали ему губы, но он не смел шелохнуться, не было сил даже пошутить. Весь мир завертелся вокруг ее лица и губ.

   – Мы же хотели с тобой просто поговорить... – наконец выдавил он. – А ты меня провоцируешь на нечто большее...

   – Да? И на что именно? – Люба и не подумала убраться с его колен. И еще больше прильнула к его широкой груди. – Я тебе мешаю? Мне хорошо. А тебе плохо? – она, сощурив глаза, попыталась состроить недовольную физиономию, но у неё ничего не получилось, и она расхохоталась.

   Это было последней каплей – он закрыл ее хохочущий рот поцелуем, таким жадным и горячим, что у неё перехватило дыхание, а в ногах появилась предательская слабость. Руки сами собой обхватили его шею, и она ответила на его поцелуй – своим. Жадным и страстным.

   Затем, оторвавшись от него, вскочила легко и быстро, и ринулась наливать вино в бокалы.

   – Давай, выпьем за нас! – она протянула ему бокал.

   Только тут он увидел ее упругую грудь под платьем, ее крутые бедра и тонкую талию. Только сейчас он вдруг увидел в ней Женщину. И какую!..

   Да он что, с ума сошел, что ли? Разве ТАКАЯ его полюбит? Она же богиня!.. Где были глаза того балбеса-художника, что отверг ее и заставил мучиться? Вот кретин-то!

   Тут он вспомнил, что она обещала ему что-то рассказать. Взял бокал с вином:

   – За нас и... за искренность! – он отпил немного. Нет, нельзя терять контроль. Всему свое время.

   – Сейчас? – Люба поняла его намек. Она ведь обещала, там на берегу. И что делать? Надо начистоту. Он ей слишком нравится, чтобы так бесстыдно лгать про  «дядю».

   Отпивая маленькими глотками вино, словно дегустируя, девушка начала свой рассказ. Почти обо всем. Кроме того, что было до встречи с Пьером. Там не было ничего дурного (с ее точки зрения), но и... ничего хорошего, чтобы восхищаться собой. Хоть какая-то тайна должна быть у женщины?

   – И это всё? – удивился Алексей. – И ты из-за этого переживала, страдала?.. Да он... твоего мизинца не стоит! – он наклонился и поцеловал пальчики ее ног.

   – Леш! – ее смущению не было предела, она не знала, как реагировать на эту выходку. – Ты пьян, что ли?.. Сейчас же прекрати!

   Он поднял к ней свое лицо:

   – Пьян? Да, я пьян от тебя – ТЫ сводишь меня с ума. Я тебя люблю. Будь моей женой! – он обхватил ее колени сильными руками.

   Если бы грянул гром, рухнула крыша, или Луна свалилась к ним прямо в блюдо с фруктами – она бы, наверное, меньше удивилась, чем этому внезапному признанию. Растерявшись, дрожащей рукой поставила бокал на стол.

   – Ты...ты... – она не знала, что сказать. Вдруг слезы брызнули из ее глаз. – Леша, так не бывает. Только в сказке... про Золушку. Так не бывает! – горячий поток из ее глаз не мог остановить даже психотерапевт. – Ты врешь! Ты пошутил! Нет, такого не может быть! Ты посмеялся, да?

   Она вдруг пристально, сквозь пелену слез, взглянула на него.

   – Ты просто по-шу-тил? У нас вечер смеха, да?.. Да не пьяная я...чушь!.. уйди...отстань от меня!

   Выпила воду из принесенного Алексеем стакана. Зубы отбивали о стекло чечетку.

   – Я не вру. С чего ты взяла? – Алексей уже начал терять терпение. Не ожидал такой реакции. Обычная истерика. На пустом месте. Он был готов вылить на неё ведро воды, лишь бы прекратить этот нервный приступ.

   Она затихла, удивленно глядя на него, затем протянула к нему обе руки и прижалась к его груди.

   – Да? Правда? И я тебя... – Из глаз снова потекли слезы. Радостные. – А ты завтра... не передумаешь? Утром всегда всё другое.

   – Хорошо, давай дождемся утра, и я снова повторю тебе то же самое – Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ! Хочешь так?

   – Хочу!

   – Тогда сиди в своем кресле, а я в своем – будем ждать утра... Или идем купаться? Смотри, какая огромная Луна! Как светло! Будешь моей русалкой, а я твоим пиратом! – он засмеялся. – Идем?

   – А вдруг там... настоящие русалки?

   – Да? А мы возьмем вот это вино, бокалы и будем их спаивать! Идет?

   – Ур-рр-а!.. – шепотом прокричала Люба. – Пошли спаивать подводное царство! Ура!

   Два часа ночи – самое подходящее время для купания. Вдвоем. Тихо прокравшись мимо хозяйских окон, они вышли на покатую дорогу, ведущую к морю. Через пять минут оказались на каменистом берегу. Впереди рокотала черная масса моря. Луна заливала берег голубым сиянием.

   – Ну, будем купаться? – Люба вызывающе посмотрела на Алексея, хотя по ее спине пробегала дрожь. Она медленно скинула халатик, оставшись в бикини. Холодный лунный свет делал кожу похожей на мрамор. А сама она казалась прекрасной статуей.

   Алексей отхлебнул из бутылки вина. Шутки закончились. Сейчас она будет испытывать его  на вшивость. Если он не поддастся ее чарам –  не мужик, поддастся – подлая скотина и бабник. Какой вариант лучше? Ее обидит и то, и другое. Играет с огнем. Наверное, с тем художником так же играла? А он оказался  мужиком  – отверг все ее притязания. Да, странная логика у женщин!

   И в тоже время, несмотря на внутреннюю борьбу, он не мог отвести глаз от ее литого тела. Люба устроила стриптиз. Медленно, как в замедленной съемке, начала снимать последние детали одежды.

   Но не успела. Алексей не дал ей продолжить это издевательство над его мужской сущностью. Подхватил ее на руки и понес к воде. Зайдя в море по пояс, бережно опустил девушку. Но она продолжала прижиматься к нему, обхватив шею руками. Капли воды блестели на ее волосах словно жемчужины, и она походила на прекрасную обольстительную русалку. Приоткрытые губы ждали поцелуя.

  «Если я ее поцелую, уже не смогу остановиться. А может, она сама этого хочет?» 

   Додумать не успел – горячие губы пылко припали к его губам. Море, небо, луна, звезды – всё завертелось вокруг них в веселом танце.

  

  Lauri Blank

   На берег они выползли мокрые и обессиленные. Взглянув друг на друга, неудержимо расхохотались.

   – Ты меня чуть не утопила! – смеялся Алексей.

   – А ты?!.. Я чуть не захлебнулась под водой, когда ты меня целовал!.. решил, что я – русалка?

   Смеясь и дурачась, они побежали к дому. Ночь еще не закончилась. Луна игриво сияла в небе среди мерцания звезд. Поцелуи только разогрели и взбудоражили кровь. Люба не узнавала саму себя. Она ли это? Счастливая, уверенная? Кошмар закончился. Пьер забыт. Пришла новая любовь. А было ли то любовью? Разве любовь унижает, порабощает, лишает разума?.. Разве она не должна дарить счастье и радость? А что же это было? Наваждение, злые чары? Колдовство? Что бы это ни было – оно прошло! Кануло в Лету, забыто.

   Взявшись за руки, смеясь и подшучивая друг над другом, молодые люди наконец-то добрались до своего  «шалаша». Они до того устали от морской прогулки, что им было уже не до посиделок. Ставить раскладушку было лень, и они решили расположиться вдвоем на диване (благо, что раскладной). Алексей постелил чистые, пахнущие свежестью, простыни, и они с наслаждением растянулись на них, ощущая приятную усталость во всем теле.

   – Ну что, будем спать? – прошептал Алексей. – Ты как? Тебе здесь удобно?

   – Мм-м-да... – она кокетливо потянулась, изгибаясь как кошка. Казалось, к ней вернулись силы, и она готова продолжать свои игры.

   – Слушай, – вдруг вспомнил Алексей, – а ты ведь так и не ответила...

   – На что?

   – Ты должна сказать – согласна ли ты стать моей женой!

   Люба повернула к нему лицо. В ее глазах сиял лунный свет.

   – А если я скажу  «да»?

   – И я тоже скажу  да! – улыбнулся Алексей. – И мы оба скажем  «да»  и пойдем... под венец. То есть в ЗАГС. Завтра же, утром!

   – Ага. Утром... А сейчас ночь. И вообще все слова – мираж! – Кажется, она начала трезветь.

   – Ты мне не веришь? Тебя уже обманывали, бросали?

   – Вот еще, «бросали»! Да я сама, кого хочешь, брошу! – она усмехнулась. – Просто я никому не верю. Вот и всё! Доволен?

   – Мне тоже?

   У девушки заблестели во тьме глаза. Ей бы хотелось обнадежить этого славного парня, но что там будет завтра, кто знает?

   – Леша, Лешенька... я очень хочу замуж. Честно-честно!.. Тем более, за тебя. Но мне кажется, что всё это – сон. Или мираж. Нереально всё. Утром всё растает и превратится в ничто, в призрак, в туман! Словно и не было!

   – Хорошо. Я тебя понял. Дождемся утра. Я к тебе не прикоснусь. А утром сделаю тебе предложение. Тогда ты мне поверишь?

   Люба изумленно слушала его тираду.

   – До утра? И ты меня больше не поцелуешь, не обнимешь?

   – Но ты же говоришь...

   – Уфф! – фыркнула она, как кошка.

   – Ладно, ладно, – он обнял ее за талию, прижал к себе. – Теперь довольна? Будем спать? – он чмокнул ее в щеку.

   Люба надулась, но смирилась. Его объятия действовали на неё умиротворяюще. Блаженно закрыв глаза, она провалилась в безмятежный, сладостный сон.

   Алексей до утра не мог заснуть, обдумывая их будущее житье – он был ответственным и слов на ветер не бросал. Раз сказал, думай о последствиях. Только под утро, он, наконец, смог забыться коротким молодым сном.

  

Сюрприз?..

   Люба открыла глаза и сразу зажмурилась – горячие солнечные лучи лились прямо в лицо. По комнате гулял свежий морской бриз – окна были распахнуты настежь. Вместо занавесок – резные листья винограда. (Хозяева щедро насадили любимое растение, где только возможно.)

   Алексей встал раньше и уже готовил завтрак – до Любы донеслись вкусные ароматы с веранды. Неужели сказка не закончилась и ее ждет продолжение? Что за чудесная фея взяла над ней шефство?

  

   Richard S. Johnson

  Она не верила ни в сказки, ни в бесплатный сыр. От жизни получала только оплеухи и мелкие неприятности. Потому и ждала какого-то подвоха от всей этой романтической истории, обрушившейся на ее голову. Всего надо добиваться титаническими усилиями, сжав зубы. А тут вдруг принц на белом коне? Просто первый встречный? Любовь с первого взгляда? Можно ли этому верить?.. Вдруг он женат и нагло врет, а она и уши развесила, растаяла!.. Не может быть всё так гладко, как по маслу! Не может быть!

   Сейчас огорошит ее каким-нибудь известием – типа он командировочный и ему пора уезжать! Да, мама была права – до свадьбы ничего не позволяй!  Это она с Пьером потеряла голову. На шею сама вешалась! Он и решил, что она  шлюха. Что с ней было? Наваждение, умопомрачение какое-то! Она ведь всегда была пай-девочкой, ее хвалили, любили. В тихом омуте черти водятся? Здесь, в Одессе, как с цепи сорвалась. Ее словно наизнанку вывернуло – ожесточилась, стала мстить... (Кому? Жизни?) И еще для неё было открытием, что можно, ничего не делая (абсолютно ничего!), не работая, жить припеваючи. И при этом не ощущать себя виноватой. Потому что не делаешь ничего, что могло бы омрачить твою совесть и честь. Правда, уже надоело. Надоело что-то постоянно придумывать, изворачиваться, лгать. Надоело быть актрисой и играть роль доступной «плохой девочки». Она ведь не такая, она ДРУГАЯ! Она просто играла и... заигралась. А с Пьером – вообще переиграла! Будь она скромной серой мышкой – давно был бы  на крючке, не сорвался!.. Опять о нем? Всё, хватит! Она резко вскочила с постели, отбросив простыни в сторону.

   –У них тут есть душ? – пробормотала вполголоса, застегивая легкий цветастый халатик. – Теплой воды, разумеется, нет. Брр!..

   Она вспомнила, что у неё нет другой одежды. Весь ее шикарный гардероб, который она себе купила на деньги художника – остался в чемодане, в мастерской. Неужели придется идти к нему на поклон? Настроение стало стремительно портиться. Он так и будет держать ее на поводке? Но там, в мастерской – ее чемодан, вещи, косметика, наконец!

   Ее тягостные мысли прервал Алексей. Заглянул в комнату, широко улыбнулся.

   – Ты уже проснулась? Как хорошо! Душ вон там... – он указал на узкую белую дверь. – Чего такая грустная? Сон плохой увидела?.. А я такую вкуснятину приготовил, пальчики оближешь! Надо было мне поваром стать, с детства любил готовить. Моя мама не очень это дело любила, вот и увлекся сам...

   – А отец у тебя есть? – осторожно спросила Люба.

   Для многих семей это больная тема. Матери–одиночки. Общество стало терпимее к внебрачным детям – вот и результат. Женщина остается одна, с ребенком на руках. И ей тяжело, и малышу. Психика ребенка травмирована: он словно не имеет в себе другой половины, отцовской. Скучает, тоскует по папе, мечтает увидеть, узнать. Чувствует себя неполноценным. Люба знала многих одноклассников с такой проблемой. Их судьбу нельзя было назвать счастливой. У неё отец был. Жил с ними. Но его словно и не было. Серая невзрачная личность. Вспоминать о нем не хотелось. Она – отломленный ломоть. Живет своей жизнью. Там, дома, осталась младшая сестренка. Вот она для них и утешение.

   Алексей внимательно посмотрел на девушку. Задала вопрос, а ответ не интересует? Витает где-то, в облаках, задумалась.

   – Алле–е! Спящая красавица! – помахал перед ней рукой. – Иди умываться и попробуй мой кулинарный шедевр! Зря старался, что ли?

   – А хозяйка знает, что у тебя гостья? Ничего? Можно?

   – Ты смеешься? Я что, мальчик? – Алексей рассердился. – Какое ей дело, кто ко мне приходит? Деньги заплачены вперед, а всё остальное ее не касается!

   Он подошел к ней и бережно обнял за плечи.

   – Я тебе должен сказать что-то важное...

   Люба напряглась.  Ну, вот, так и знала – начинается! Не всё же коту масленица! 

   – Да? Что-то интересное? – у неё пересохло в горле, она с трудом выдавила из себя эту фразу.

   – Ты забыла? Не помнишь вчерашний разговор?

   Она пожала плечами. Мол, о чем это ты? Понятия не имею!

   – Ну–у... в таком случае, тебя ожидает сюрприз! Приготовься!

   – Уже иду... готовиться! – пробурчала Люба и поплелась в душ.

   На миг промелькнуло: не лучше ли сейчас незаметно улизнуть? Сбежать? Еще одного удара она не выдержит. Какой сюрприз  он там готовит? Уйти  по-английски, не прощаясь. Сохранить в себе эту чудесную ночь. И всё.

    А вдруг я ошибаюсь? Обжегшись на молоке, дуют на воду, так и я?.. Чего мне вообще бояться? Он – не самовлюбленный Пьер. Хуже не будет. А если убегу – возможно, убегу от своего счастья? 

   Холодная вода проясняла мозги и очищала от надуманных страхов.

  

  Carlos Vanderlei Pinto

Что имеем, то не ценим

   Пьер плохо спал в эту ночь. Вечер тоже был уныл и тревожен. Художник переживал за натурщицу. Раскаивался в своей бесчувственности. Даже не ожидал, что будет так беспокоиться за девушку. Кто она ему? Да никто. Но вот же... И где ее сейчас носит? Даже за вещами не пришла. А вдруг что-то случилось? Вляпалась в какую-нибудь историю, она ведь дерзкая... Как прошла для неё эта ночь? Может, уже торгует собой?.. И он сам толкнул ее на это, своими руками! Мог бы ее пригреть, сделать счастливой на всю жизнь. Испугался за свою  свободу творца, что его  опутают по рукам и ногам?.. Жалкий трус!

    «Что имеем, то не ценим, потерявши – плачем!» – думал он, потягивая горячий кофе из белой фарфоровой чашки. Он сидел в том же кафе, где вчера лакомились мороженым Люба и Алексей – даже не подозревая, что сидит за тем же столиком, на том же стуле, где сидела Люба. Всю ночь он думал о ней, не смыкая глаз до утра. Метался по городу, отыскивая ее следы, спрашивая знакомых. Устав от бесплодных поисков, вернулся в мастерскую. Всё погасло в душе. Даже музыка больше не звучала в голове – он не слышал бравурных маршей и пронзительных труб. И холсты не манили. Его, как творца, словно не стало. Исчез. Ушла девушка и увела за собой всех его Муз! Может, она сама была его Музой, а он оттолкнул ее от себя? И вот расплата. Пустота. И полная тишина.

   Вчера он сидел на камне у моря, на их любимом пляже. И думал о ней. Об этой странной дивчине. Казалось, она играла перед ним какую-то роль, разыгрывала спектакль. А какой была, на самом деле? Этого он не знал. Она осталась для него загадкой. Он помнил ее тело, каждую клеточку. Помнил белоснежную грудь, красивое лицо и хищные прекрасные глаза. Каждый ноготок на ее длинных пальцах, которые он с такой любовью и тщательностью переносил в красках на холст. Но он не видел и не помнил ее саму! Где ее душа? Какие у неё мысли?.. Он так мало говорил с ней – о ней самой. Он даже не хотел знать ее мысли и чувства – они его пугали. Находясь в экстазе вдохновения, он ничего не видел и не замечал. Был с ней слишком суров, потому что она мешала ему своим кокетством, признаниями, всеми этими выходками взбалмошной, стервозной девицы. Ему не хотелось отвлекаться на ее заигрыванья – они шли вразрез с его великими целями. Ему была нужна только натурщица. Не женщина, не друг и, тем более, не любовница!

   Но к чему это позднее раскаяние? Она, очевидно, решила ему отомстить с особой жестокостью – пошла по протоптанной дорожке. А желающих много – такая красавица!.. Хотя, что он о ней знает, чтобы делать такие выводы? Может, сидит где-нибудь на вокзале и не знает, куда ей податься – жалкая и беспомощная, как тогда, в милиции?.. Может, она совсем другая – совсем не та, какой он ее себе нафантазировал, по своей мужской развращенности?

   Пьер тяжело вздохнул. Кофе выпит. Куда идти дальше, где ее искать? Если ее найдет – найдет и себя. Вдохновение, радость бытия вернутся к нему вновь.

   А сейчас... он ничего не хочет. Что-то давящее и темное опустилось на него. Хотелось отхлестать себя по щекам.  «Я толкнул ее к такой жизни, погубил!.. Она хотела жить чисто, честно, хотела замуж. За меня. А я толкнул ее в пропасть разврата. Бесчувственный болван!» Он ругал себя последними словами, не замечая, что говорит вслух. Прохожие с недоумением оглядывались на странного, лохматого чудака и вертели пальцем у виска.

  Художник ничего не видел вокруг. Тоска рвала грудь острыми железными когтями. Ему до боли было жаль девушку, которую он так легко отверг – которая так самозабвенно его любила, желая пожертвовать своей красотой и молодостью ради жизни рядом с ним. Не в силах бессмысленно слоняться по городу, заглядывая в каждую подворотню, не в силах больше выносить эту пытку – художник направился к спасительной прохладе моря. Солнце лилось на голову горячим водопадом. Кровь стучала в висках, как барабанная дробь. Пьер спешил к самому дикому и самому необитаемому пляжу.

  

Звон свадебных колоколов

   А что же Люба?.. Выйдя из душа – свежая, легкая, она увидела нарядно накрытый стол, с фруктами, бутылкой красного вина, разными вкусными блюдами. Алексея не было на веранде. Люба присела в плетеное кресло.

    «Ну, и где он? – тревожно стучало ее сердце. – Оставил меня, сбежал?»

   Вдруг раздались быстрые шаги, заскрипели деревянные доски пола. Вбежал Алексей с букетом одуряюще пахнущих кремовых роз.

   – Заждалась? Извини, там была такая очередь! Сегодня, случайно, не Восьмое марта? Все мужики, как с цепи сорвались. Или все женятся? – в глазах пробежали лукавые искорки. Он торжественно подошел к ошеломленной Любе, встал на одно колено. – Люба! Повторяю еще раз – будь моей женой!

   Он протянул ей благоухающие цветы. Кроме синего омута ее глаз, ничего не видел.  Если откажет – утоплюсь!  Других мыслей не было. Как же долго он ее искал – всю свою сознательную жизнь. И вот, этот миг настал. Он ее нашел.

   Люба молчала, опустив лицо в цветы и вдыхая их сладостный аромат. Слезы предательски навернулись на глаза, и она не могла с ними совладать. «Мне снится?.. Как в романах. Разве такое бывает? Слишком хорошо, как в сказке! Наверное, сказка скоро закончится. Слишком уж хорошо...» Она взглянула на Алексея. Он ждал ответа и пристально смотрел в ее глаза.

   – Разве ты еще не решила? – удивился он. – У тебя было столько времени!

   – Всё так быстро! – растерялась девушка. – Мне казалось, что ты шутишь: флирт, курортный роман. Что там еще?.. Ты не торопишься со своим предложением? Ты ведь ничего обо мне не знаешь! Вдруг я буду плохой женой? Может, я не умею стирать и готовить? Или... просто злая баба? – она нашла в себе силы улыбнуться.

   – Быстро-не быстро, какая разница? – пробурчал Алексей. – Я не пацан какой-то, а взрослый, самостоятельный мужчина. И со вчерашнего вечера жду твоего ответа.  Утром!  Вот, оно утро! И вообще... я тебя ОЧЕНЬ ХОРОШО знаю, как будто всю жизнь тебя знал. Ты – моя вторая половина. И мне неважно – умеешь ты жарить котлеты или что-то там еще! Будем в ресторан ходить, домой заказывать еду! – он уже начал планировать их будущую жизнь. – И стирать тебе не надо, уже давно изобрели стиральную машину. Ну, так как? Ты выйдешь за меня?

   – Я не знаю, – Люба пожала плечами. – Так это и есть твой сюрприз? Больше не будет?.. Ты не женат, случайно? Может, всё это, – она кивнула на стол, – театральное представление? Пыль в глаза пускаешь, чтобы заманить девушку в постель? – она недоверчиво сощурилась. Алексей устало вздохнул и поднялся с колена, так и не дождавшись вразумительного ответа.

   – Ладно, может я перестарался: думал, что так и делают предложение руки и сердца. В книгах, в кино. А что, в жизни по-другому? Хватают избранницу железной хваткой, кидают через плечо и тащат в загс? – он сел напротив Любы. – А, может, женщины делают предложение мужчинам? А я... гм, бегу впереди паровоза? – он усмехнулся.

  – Не иронизируй! Просто я к этому не привыкла. И вообще, мне никто никогда не делал предложения. У меня нет богатого опыта... – Ей не хотелось портить такой торжественный момент, но тяготило то, что ничего о себе не рассказала. Была не совсем искренней. Ведь правда рано или поздно всплывает. И потом всё разрушится, так и не начавшись.

   Алексей начал терять терпение и нервничать.

   – Почему ты мне не веришь? Тебя уже кто-то обманывал прежде?

   – А какая тебе разница? – вспыхнула Люба. – Если да, ты перестанешь меня любить? – Она со страхом подумала, что сейчас они поссорятся и разбегутся в разные стороны. Навсегда. И никогда не сядут за этот стол, не выпьют вина, не будут шутить и смеяться – не будут счастливы. Всё рухнет и ничего не будет!

   – Нет, в моем отношении к тебе ничего не изменится, – спокойно ответил Алексей. – Что было в твоем прошлом, останется в твоем прошлом, если ты этого пожелаешь. Будь ты даже путаной – я, все равно, люблю тебя! Как ты этого не понимаешь? И меня только беспокоит, что какое-то там прошлое беспокоит и мучает тебя, тянется в наше счастливое настоящее. Я хочу, чтобы всё сгинуло, и ты была счастлива!

   – Правда? – она нежно взглянула на него. – Я себя так глупо веду... как девчонка! Как ты всё терпишь?

   – Я не терплю, я тебя ЛЮБЛЮ! С первого взгляда, как увидел там, в парке. Как тебе это доказать?

   Люба пожала плечами.

   – Ладно, давай сделаем перерыв. Ты проголодался, наверное?

   – Да, давай перекусим! А потом ты скажешь... в общем, даю тебе еще несколько минут на размышление.

   – Хм... а что если не скажу? – улыбнулась Люба.

   – Ничего, – нахмурился Алексей. – Давай, садись за стол, потом с этим разберемся.

   Через минуту они за обе щеки уплетали «шедевр», который состряпал Алексей. Нечто аппетитное из красных помидор, яиц, мяса, чеснока и разных пряностей. Они запивали это вином, смеялись и уже забыли о разговоре, который их чуть не поссорил.

   Через некоторое время Алексей вернулся к своему предложению.

   – Ты выйдешь за меня?

   – Да, – просто ответила Люба. – Я согласна. Будь, что будет!

   Они подняли бокалы, и в комнате раздался хрустальный звон свадебных колоколов.

  

   Alberto Vargas

  

   Море встретило Пьера золотым сиянием от берега до самого горизонта. От мерцающих солнечных бликов стало больно глазам. Художник спустился с крутого, поросшего полынью, обрыва. У берега колыхалась вода, черная от камней и остро пахнущих водорослей. Терпкий, свежий воздух обвевал лицо. Сразу стало легче. Улетучились все мрачные мысли о Любе. «В конце концов, это ее жизнь. Она не маленькая девочка! Могла бы и вернуться. Я же не изверг. Она сама сделала выбор. Так почему я должен бегать за ней, спасать?! От чего? – размышлял Пьер, снимая одежду и пробираясь по скользким камням к воде. – Я сделал всё, что мог! Она сама не захотела вернуться. Так что... моя совесть чиста!» 

   Он нырнул в темно-зеленую глубину. В водной стихии он чувствовал себя лучше, чем на суше. Вода была другом и целителем – волшебным бальзамом для души и тела. Мысли сразу прояснились, всё встало на свои места. Он понял, что девушку искать бесполезно. Его сердце больше не тревожилось – значит, у неё всё хорошо. Их пути разошлись, каждый пошел своей дорогой. Вольному воля. Несмотря на свою творческую натуру, Пьер был материалистом. Он не верил ни в религию, ни в магию, ни в чудеса. Но сейчас вдруг почувствовал присутствие чего-то необъяснимого – просто знал, с Любой все в порядке, волноваться не стоит. Знал и всё.

   Он вынырнул на поверхность. Вдали над обрывом возвышались стены монастыря и духовной семинарии. Когда-то, в молодости, он пытался найти там себя – но этот путь оказался не для него. Именно там он познакомился с удивительным живописцем и египтологом Потаповым. У него была странная и трагическая судьба. Создавая шедевры на стенах церквей, имея духовный сан диакона, он между тем всем сердцем и душой принадлежал своим любимым картинам по древнему Египту.

   Пьер решительно поплыл к берегу – неудержимо захотелось поговорить со своим учителем и духовным наставником. О Любе больше не вспоминал – она навсегда ушла из его жизни...

  

  Carlos Vanderlei Pinto

  

Глава 8. Клеопатра

---

   Выйдя из воды, он быстро оделся и пошел вдоль берега в сторону монастыря. Тропинка петляла среди выжженной солнцем степной травы. Пахло полынью, громко стрекотали кузнечики. Обогнув мыс, художник оказался у крутого обрыва. Наверху, за железной оградой, находился монастырь. Берег сползал в море, но монастырь героически стоял, цветя пышным садом и презирая опасность быть свергнутым в море неумолимым оползнем. «Бог не допустит!» – очевидно, думали монахи и начальство Семинарии. Пьер не понимал такой беспечности и каждый год наблюдал, как берег становится всё круче и опаснее, а ограда зависает уже над самым краем осыпающегося склона.

   «И почему они ничего не предпринимают?»  – в очередной раз удивился Пьер и потянул на себя тяжелую железную калитку. Терпеливые монахи и семинаристы усердно работали в винограднике и на грядках с зеленью, несмотря на палящий зной. Продуктами обеспечивали себя сами. В монастырской гостинице жили престарелые монахини, которые выполняли хозяйственные поручения, доили коров. В монастыре текла своя будничная жизнь. Художник кивал знакомым и вспоминал молодость, когда его, ни во что не верящего, забросило сюда по странной иронии судьбы. Время было атеистическое, сложное – молодежь не особо-то стремилась в  попы. У Церкви был дефицит кадров. Возможно, именно поэтому его приняли – он имел некоторые познания в Библии, хорошо рисовал, а такой талант был особо востребован. Откуда они могли знать, что скрывается за овечьей шкурой этого вольнодумца? Недолго он продержался – нацарапал непотребные стишки и пулей вылетел вон. Хотя дружеские связи с художниками и семинаристами сохранились. Тогда же завязалось его знакомство с иконописцем Михаилом Михайловичем Потаповым, талантливым художником и ученым-египтологом, который стал его наставником и учителем по живописи. Пьер спешил к нему, чтобы еще раз увидеть его картины с портретами фараонов, услышать мягкий голос (с интеллигентным выговором царской эпохи) и рассказы о древнем Египте.  Написать бы его портрет, так не хочет, упрямец! 

   Проскользнул мимо церкви, к гостинице, стараясь не попадаться на глаза настоятелю – тот помнил его проделки и недолюбливал. Из столовой выглянула девушка в платочке:

   – Заходите покушать!

   Пьер кивнул, широко улыбнувшись. Такой уж здесь обычай – зовут отобедать, кто бы ни пришел. Особенно, любят своих частых посетителей. Тут с голоду не помрешь. Когда он был «на мели», это христианское гостеприимство его спасало. Несмотря на свою ненависть к попам, он часто пользовался возможностью бесплатно пообедать. Даже во время Великого поста – здесь была рыба, овощи, всё вкусное и аппетитное. Никто не голодал.

   Потапов корпел над новой акварелью, воссоздавая какую-то, полуразрушенную временем, египетскую роспись. Переводил на бумагу, в акварель.

   Его светлая комната с высоким потолком и двумя большими окнами в монастырской гостинице – не была похожа на келью монаха или священнослужителя. Скорее, это была мастерская художника или кабинет ученого. На белых стенах висели живописные портреты египетских фараонов. Он мог стать знаменитым археологом или историком – но родился не вовремя. И жил не там, и не в то время – когда грянула революция, и все дворяне и интеллигенты бежали за границу, ему было семь лет. Со слезами на глазах умолял мать уехать из этой страны. Но мать не могла представить свою жизнь без России – не вняла мольбам сына, и они остались. На горе и на беду. На голод, гонения и нищенское прозябание. До революции они были из хорошего дворянского рода. Всё рухнуло. Он до сих пор не может простить свою мать, которая так безжалостно распорядилась его жизнью и судьбой.

   Потапов имел веру, не лукавил, был христианином, но верил и в перевоплощение душ, в реинкарнацию. Когда он был еще маленьким мальчиком, им заинтересовалась одна дама из Теософского общества. Ее поразили его рисунки о Египте – пальмы, пирамиды, пески. Как он мог всё это изобразить, да так точно, никогда не видя Египта даже на картинках? Откуда? Дама была изумлена и заявила, что он – воплощение египтянина. Возможно, даже какого-то фараона. Она упрашивала его мать увезти мальчика за границу, не губить его талант, не ломать ему жизнь. Она словно предвидела, что будет твориться в новой революционной России. Но ее просьбы не были услышаны. Мать Мишеньки была непреклонна в своем решении.

   Пьер, разговаривая с художником, каждый раз удивлялся его речи – тонкости, аристократичности настоящего русского языка. Так давно никто не говорит. Может, только где-нибудь в Москве или Питере – потомки старинного рода. Этот язык неподражаем – он в крови. Здесь суть человека, наследственность, порода, воспитание. С таким человеком трудно общаться. Пьер вздохнул – он чувствовал себя каким-то плебеем, сыном крестьянки из глухого села.

   И хотя Потапов долго жил в Закарпатье, общался с простыми людьми, но как-то сохранил себя, этот уникальный стиль общения, язык настоящего русского интеллигента, дворянина. И никакие революции это в нем не вытравили. Даже рисовать своих любимых фараонов не перестал. Это надо же быть таким смелым, таким бесстрашным, чтобы здесь, в монастыре, под носом суровой Церкви – рисовать и воссоздавать облики язычников («бесовского отродья»)! Да еще и украшать ими стены своего жилища, рядом с иконами!.. Как его еще не выгнали? Пьер поражался мужеству этого, внешне слабого и хрупкого, человека. «Божий одуванчик». Но сколько в нем силы духа, мужества, творческой независимости! Но самое удивительное – будучи седым, в преклонном возрасте – продолжает по-детски верить и мечтать, что когда-нибудь съездит в Египет, прикоснется к любимым пирамидам, увидит улицы, которые он и так знает, хотя ни разу там не был!

   Пьера, как ученика – он не сразу принял. Долго присматривался. Пока не признал в нем своего единомышленника. Только тогда стал открывать ему секреты мастерства, и свою душу – сокровенные мысли и убеждения. «Вот бы показать ему  обнаженку! Что бы сказал?» – размечтался художник. Несмотря на сан дьякона, иконописец не был ханжой – и картину с обнаженной красавицей оценил бы по достоинству. В первую очередь, обратил бы внимание на технику живописи. Пьеру нестерпимо захотелось блеснуть перед учителем – похвастаться. Потапову он был обязан своим становлением, как художника-живописца. Он учился у него не только технике живописи, но и цвету, колориту. И вот он создал шедевр, и как же не показать наставнику и Мастеру?

   – Михал Михалыч! – Пьер осторожно тронул за плечо, увлеченного своим делом, художника. – Мне бы хотелось узнать ваше мнение по поводу моей новой работы. Может, съездим ко мне в мастерскую?

   – Ну-у...Пе-тя! – Потапов никогда не называл его на иностранный манер. – Голуб-чик!.. Куда? Зачем? – ему так не хотелось отрываться от начатой работы, которая его всецело захватила – еще и идти куда-то, ехать! Это просто невыносимо! По натуре, он был домосед, любил корпеть над миниатюрами, хотя и большие грандиозные полотна для храмов давались ему с легкостью.

   – Пе-е-тень-ка! – он раздраженно растягивал слова, не желая отвлекаться от кистей и красок. – Вы же знаете... наши порядки! – он притворно вздохнул.

   Но Пьер слишком хорошо его знал и не собирался поддаваться на эти хитрые уловки. Не так уж и строги эти «порядки», если он тут малюет «сатанинское отродье» (фараонов), и никто ему слова не скажет. Вот, какова свобода духа. Жестких рамок нет – личность, талант они уважают, несмотря на все догмы и обряды. Милость есть. Не времена же Инквизиции.

   – Ну? Идемте? – настаивал Пьер. Он решил, во что бы то ни стало, вытащить Потапова из кельи. Да и проветриться ему не помешает – отдохнуть, к морю сходить.

   – Неужели вам не интересно взглянуть на Клеопатру? – закинул он удочку. В карих глазах Потапова засветился огонек любопытства.

   – Что-что? Что вы, Петенька, сказали?.. Какая «Клеопатра»? Откуда?

   – Я написал, – скромно заметил Пьер. – Так вы хотите на неё взглянуть?

   – А далеко, голубчик? – всё еще сомневался певец фараонов. Он с сожалением смотрел на акварель, так было хорошо в одиночестве и вот, принесло же Петю, не вовремя так. Но Клеопатра...

   – На трамвае за десять минут доедем, – успокоил его художник. – Я вас кофе угощу, настоящим! – выдвинул он последний аргумент.

   – Да? Настоящий кофе?.. Ну, ладно, поедем... к вашей Клеопатре! – Художник аккуратно закрыл коробку акварели, вымыл кисточки в чистой воде, закрыл папку с начатой работой. Теперь он был вполне готов к поездке в город.

   С территории монастыря не запрещалось уходить – это Михаил Михайлович сгустил краски. Никто не стал бы его ругать за прогулки по Одессе. Просто он не любил городской шум и толпы людей. Может, и людей не особенно-то любил – не мог им простить, что когда-то они убили царя, царицу и принцесс – таких юных, таких прекрасных!.. Не мог простить этим сегодняшним – довольным и молодым, потомкам тех «извергов-революционеров», которые погубили всю Россию. Он не всё говорил Пьеру – везде были  уши и шпионы, даже среди служителей Церкви. Он просто хотел заниматься своей живописью, создавать картины. Но иногда душа не выдерживала гнета воспоминаний – и прорывались какие-то неосторожные слова, возгласы, душа кипела от негодования. Однажды не утерпел и показал Пьеру фотографию царского семейства. С дрожью в голосе рассказал про чудовищное преступление – расстрел, кровавую бойню. Пьер был изумлен, но предпочел не поверить. С чего он это взял? Откуда знает такие подробности?

  А Потапов, спохватившись, быстро замял опасный разговор. В Пьере он не сомневался, но кто-то мог стоять за дверью и подслушивать, а потом донести в КГБ. Пьер не поверил, но фотография его изумила. Он и не знал, что у царя-«кровопийцы»  такое благородное лицо. А царица? Просто фея – изумительно хороша, благородна. А дочери... Таких девушек в жизни не видел. Легкие белые платья, ничего вычурного. Неужели бывает такая одухотворенная красота в жизни?.. Как же их могли убить? Просто так расстрелять этих ангелов? У кого поднялась рука? Может, Потапов что-то путает? Злится, что в свой любимый Египет не попал из-за этой революции, за свои скитания.

   Они, наконец, доехали. Трамвай остановился недалеко от дома, где была мастерская Пьера. Потапов старался не смотреть на лица прохожих. И в трамвае уткнулся в окошко, не желая разговаривать.

   Поднялись на третий этаж. Потапов недовольно ворчал: «Сидел бы себе, в своей комнатке, малевал. Нет, потащился! На что смотреть-то? Будет ли на что?.. Какая-нибудь мазня? Разве сейчас могут написать что-то стоящее, как Брюллов, например? Ни портрета, ни тела – толком не напишут. Размажут краску по холсту и носятся: «Я! Я! Шедевр!»  А там – мазня мазней! И это живопись? А где настоящее Искусство?»

   Пьер усадил Потапова в кресло. Кофе решил приготовить потом, а то долго очень.

   Что скажет? Будет ли восхищен? Пьер знал, что будет. Но хотелось увидеть его реакцию, услышать его слова. А, возможно, и приговор... Пьер занервничал – не слишком ли он самоуверен? А вдруг не оценит? А вдруг самообман, льстит самому себе, а всё ужасно и плохо?

   Развернул мольберт с холстом к окну, к свету – и откинул белую простынь.

   Потапов молча смотрел. Созерцал. Ни слова. Ни звука. Потом подошел к холсту – приблизил свое лицо, рассматривая красочный слой. Удовлетворенно хмыкнул.

   Пьер начал нервничать. Ему казалось, что он перестал дышать, сердце замерло. Тягостные, томительные минуты напряженного молчания. Что происходит? Почему он молчит? Всё настолько плохо?! Обычная мазня? Нет, не может быть... Но почему он молчит? Что это значит? Пьеру казалось, что прошло не несколько минут, а целая вечность. Потапов взглянул на художника – на его лице скользнула легкая улыбка.

   Затем поднял руку и, каким-то театральным жестом показывая на картину – торжественно сказал, чуть ли не по слогам, взвешивая каждое слово:

   – Если бы вы... были с ней, то не смогли бы написать ЭТО!

   Пьер ошеломленно смотрел на живописца. И это всё?!.. Хотя да, проник в самую суть. Потапов прав. Абсолютно прав. Он не был с ней. Но что он сказал? Пьер с трудом соображал, выплывая из напряжения и тревоги. Похвалил? Так?.. До него с трудом доходил комплимент Потапова. Не мог проще сказать? «Молодец, талант, создал шедевр!» Да мало ли слов, которые могли бы ему польстить и воодушевить на новые подвиги? Нет, вот так заковыристо, иди разберись!.. Пьер расцвел, забегал, начал готовить кофе для учителя.

   Потапов радостно угощался кофе, с довольным видом поглядывая на картину. У Пьера отлегло от сердца. Оценил! Просто немногословен, не любит говорить. Может, боится сглазить, захвалить, чтобы не возгордился? 

   Возвращались в монастырь уже вечером. Над городом сгустились синие сумерки, зажглись огни фонарей, и окна домов сияли уютным желтым светом. Пьер был доволен, что поднял Потапову настроение: у него и так мало радости в жизни, а тут весь аж светится, улыбается! Уходя за ворота монастыря, он шепнул Пьеру:

   – Это, действительно, Клеопатра. Поздравляю! – И быстро пошел прочь, опустив седую голову, словно разглядывая камушки под ногами.

   Обратно Пьер летел, словно на крыльях. Как важно человеческое общение, простое участие! Одно слово одобрения – и ты живешь, паришь!

   На полпути к дому решил пойти к морю – и выскочил из трамвая. Надо искупаться, снять нервное возбуждение. Его переполняла радость и воодушевление – но это тоже слишком бурные эмоции, могла заболеть голова. А он панически боялся этих головных болей, которые были похожи на раскаленные иглы, вонзавшиеся в мозг. С эмоциями надо быть осторожнее – лучше всего философское спокойствие. Но так получается не всегда – он слишком эмоционален и впечатлителен. Хотя, именно благодаря этому – он имеет столько талантов.

   О Любе и той гнетущей пустоте, которая терзала его еще совсем недавно – он совершенно забыл. Всё ушло. Он снова горел, жил – его переполняли творческие замыслы. Внутри всё пело от радости. Он бежал к морю, чтобы разделить с ним свою, вновь обретенную, воскресшую радость творчества!

  

   А Люба... Люба была бесконечно счастлива. И когда Пьер бежал на пирс, чтобы с разбега нырнуть в черную таинственную глубину, она была почти в двух шагах от него. На пляже – темном и пустынном. Почему люди не купаются ночью, спрашивала себя девушка. И вода теплее, и таинственно – щекотка для нервов! Вдруг кто-то за ногу схватит? Любе это и мерещилось, когда она входила в темную, непроницаемую, как ночь, воду. Алексей крепко держал ее за руку – но всё равно было страшно. А вдруг русалки существуют – и вот сейчас обнимет ее за ноги, обхватит и утащит в свое подводное царство?.. Брр!

   Алексей только посмеивался над ее страхами. Ведь купались же они ночью, совсем недавно – и она ничего не боялась! Тем более, луна в небе, как мощный фонарь. Где-то недалеко, кто-то, разбежавшись с пирса, прыгнул в море. Люба засмеялась и стала толкать Алексея в воду. Она даже не подозревала, что ее звонкий смех эхом прокатится над берегом и достигнет ушей некоего человека.

   – Я русалка, я русалка! – смеялась Люба, пугая Алексея, и делая страшные глаза. – Ты будешь мой!..

   Она прыгнула на грудь Алексея словно кошка, и они скрылись под водой. Затем, отфыркиваясь, вынырнули и снова засмеялись, как дети. Потом они еще долго забавлялись и плескались в воде, разбрызгивая фонтаны серебристых лунных капель. Любу не покидало ощущение, что в любой момент чья-то, невидимая в черной глубине, рука схватит ее за ступни – нервы были на пределе, от этого ее смех становился всё громче. В конце концов, они не выдержали и выскочили на берег, словно за ними гнались подводные демоны.

   А где же тот герой, что так бесстрашно прыгнул в море? Люба напряженно вглядывалась в темный пирс – Пьер любит купаться ночью, может, это он?.. Но ей не хотелось с ним встречаться и снова ощутить прежнюю боль. Нет, только не это. Она успокоилась, ей так хорошо с Алексеем. Она счастлива. Пьера надо обходить десятой дорогой – он словно ядовитый скат обжигает душу. Люба вспомнила утренний разговор с Алексеем. Нет, теперь она его не оставит. Ни за что. Судьба ей улыбнулась – сделала такой щедрый подарок!

   Утром, когда они позавтракали и продолжили разговор начистоту, Алексей признался, что немного слукавил, не всё рассказал о себе. Люба напряглась и приготовилась к худшему – сердце замерло в дурном предчувствии. Но оказалось, что Алексей просто приехал отдохнуть, в отпуск, и не работает ни в каком санатории. А сам он – москвич. Люба была в шоке.  Ну вот, на этом всё и закончится! Всё было спектаклем. Курортный роман. Но Алексей и не думал отступать – взял Любу за руку и сказал: «Ты поедешь со мной! Распишемся в Москве, там и свадьбу сыграем. Будешь москвичка!» 

   Вечером они пошли к морю, поплавать, освежиться перед отъездом. Попрощаться с морем и с Одессой. Любе было немного грустно. Пьер будет ее искать, а она... даже не простилась с ним! Но как страшно его снова увидеть! Вдруг эта любовь к нему, как неизлечимая болезнь, никогда не пройдет? И вдруг, увидев художника, снова окажется в его власти – погубит и себя, и Алексея?.. Нет, с этим шутить нельзя. Одно  «прощай»  может обернуться трагедией. Нет, нет и нет! Если на пирсе был Пьер, он услышал ее смех и всё понял. Они расстались навсегда и у неё есть другой. Вряд ли он расстроится – ведь она ему не нужна: он не хотел быть с ней, собирался выдать замуж. Так вот – она выходит замуж. И пусть теперь за неё не беспокоится!

   Взявшись за руки, они с Алексеем покинули пляж. Люба весело смеялась и звуки ее голоса – болью отзывались в сердце мужчины, сидящего на кромке пирса.

  

  Alberto Vargas

   Прошло несколько дней и Пьер, наконец, смог взглянуть на портрет Любы. Да, это была не совсем она. Удивительно похожа, но... не она! Это был образ другой девушки, другой женщины. Художника даже утешило, что его картина не копия Любы – видеть ее каждый день и ругать себя последними словами, что потерял ее навсегда? Да, он так ее и не узнал, и не узнает уже никогда. Но если бы позволил себе любить и быть с ней – не смог бы создать шедевр. Потапов прав. Как он это понял? Мистический старичок!..

   Впрочем, надо жить дальше. Пьер заварил свой любимый кофе по-турецки и стал обдумывать «Атлантиду». Кое-какие эскизы у него уже есть. Да и фотографии с натурщицы успел сделать – в разных позах. Конечно, это не натура, и такую натурщицу, как Люба, он вряд ли уже найдет. У него сжалось сердце – забудет ли он ее когда-нибудь? И простит ли она безумного фаната? Пойме, что он не виноват (или почти не виноват)?.. Ну, всё, хватит! Художник быстро допил кофе, схватил этюдник и направился к морю.

   Кроме живописи, он должен вернуться к музыке – найти верного человека, музыканта и записать «Спартака». Грандиозную, величественную симфонию, постоянно звучащую в его голове. Это должны услышать все!

  

Глава 9. Коварная искусительница

---

   Художник остался один, совсем один. После Любы избегал всех женщин и жил, как монах-затворник. Ему даже нравилось быть аскетом – это давало колоссальную энергию на Творчество. Один давний знакомый из Консерватории – Валера, у которого была красавица-жена, взялся записывать его музыку. Они вечерами корпели над нотами и усердно мучили пианино. Хотя у Пьера в голове звучали сотни инструментов, целый оркестр. Как это передать? Как объяснить – ЧТО ты слышишь? Он был в отчаянии. Последними словами ругал себя за то, что в свое время не учился и потерял столько возможностей. Теперь все, кому не лень, могут его обворовывать и пользоваться его даром.

  «Ну хотя бы то, что есть!» – утешал он себя, как мог. Носить в себе, постоянно звучащую в нем, музыку не было сил. Да и время не в его пользу – молодые и хваткие в три счета обскачут!

   После двух недель записывания нот, Валерка как-то хитро стал посматривать на «талант от бога», переглядываясь с женой-пианисткой. Пьер это заметил и начал нервничать. Дружба дружбой, а мелодии – могут быть и врозь! И верный товарищ, ради такого сокровища – может и предать. Он шел к Валерке без прежнего энтузиазма. Пианистка начала строить глазки и флиртовать. Ситуация становилась опасной – женщина сама на него прыгает, чуть ли не при муже, и чем это закончится? А если Валерка решит отомстить и украдет его мелодии? Пьер покрывался холодным потом от этих мыслей. Молодая женщина была милой и вполне аппетитной – шикарные густые волосы кольцами падали на плечи, глаза у неё были настолько черными, что не видно зрачков. Длинные ресницы загибались до бровей. Алые пухлые губы манили к себе – хотелось целовать их до умопомрачения.

   Когда Пьер понял, что начинает терять голову, и его неудержимо влечет к жене друга – перестал приходить, не объяснив причины. Дружба оказалась дороже нот. Не смог рассказать другу о  шалостях  его любимой супруги – зачем огорчать человека? Не сказал и о том, что она, увидев «обнаженку», стала набиваться к нему в натурщицы. Быть может, с неё и получилась бы неплохая  натура, но...

   Если с Любой он был джентльменом и держал себя в крепкой узде, мечтая создать шедевр – то с этой обольстительницей за себя не ручался. Это стало бы катастрофой. Он не собирался разбивать дружную семейную пару и становиться причиной развода. Может, он бабник и ловелас, и эта дамочка сама ему на шею вешается, но замужняя женщина – табу. Посягнуть на супружеское ложе не смог бы, зная, что эта женщина принадлежит другому. Пьер не мог объяснить нюансы своего мироощущения – но встречался с женщиной и ложился с ней в постель, только твердо зная, что у неё никого нет (или  давно никого не было). Только тогда он мог совершить свой мужской ритуал по полной программе.

  

   Gil Elvgren

   Похолодало, но снег еще не выпал. Зима напоминала теплую осень. За это Пьер и любил Одессу – здесь можно было жить, как в раю. Он сменил квартиру и перебрался поближе к морю. Одинокая женщина сдала ему комнату в отдельном домике, похожем на низенькую мазанку-хижину. Зимой сдавать некому, поток отдыхающих иссякает – жилплощадь пустует. Женщина надеялась на помощь и поддержку – холостой художник был ей по душе. Возможно, у неё были более серьезные виды, но Пьер предпочел их не заметить. Он наслаждался покоем и свободой.

   Море шумело совсем рядом. Пять минут быстрой ходьбы по крутому склону, и он на пирсе, в окружении бушующих ледяных волн. Зимой море становилось темно-зеленым и неприветливым – волны, острые льдинки, вперемешку с какой-то снежной пеной, плавающие на поверхности. Но ему нравилось – чем холоднее, тем лучше. Он словно рождался заново, выходя из воды. Зимнее купание доставляло неимоверное наслаждение – только зимой и начинал жить полной жизнью: прибавлялось сил и энергии, чувствовал себя как никогда крепким и помолодевшим. Но, несмотря на любовь к холоду – Север не любил и никогда не смог бы там жить (хотя в юности плавал на рыбацком судне в Прибалтике). Он любил море, Одессу и одесситов. Одесситов – за их мягкий неповторимый говор, дружелюбие и гостеприимство. Одессита можно было узнать за версту, в любой стране и любом городе. И дело не в особенном одесском юморе или акценте, а в особом взгляде на мир, на себя, на саму жизнь. Поколесив по стране, он убедился, что не везде так любят и понимают искусство, живопись и музыку, как в Одессе. Сам воздух был насыщен энергией Творчества так, что хотелось взяться за краски и кисти.

   Художник любил заходить в какой-нибудь уютный одесский дворик, где говорливая хозяйка тут же начинала ему излагать, словно близкому родственнику – все свои проблемы и  несчастья, либо горячо интересовалась его жизнью, учила уму-разуму и давала ценные советы. Это его поражало – он здесь не был чужим, его сразу принимали за своего, родного. Первый раз он решил, что пожилая одесситка обозналась, с кем-то его перепутала – может, плохо видит? Он же не ее зять или племянник. Но всё повторялось снова и снова. Тогда его осенило: не отсюда ли выражение «Одесса-мама»? Он здесь – как родной сын. (В отличие от Подмосковья, где у него был домик – и соседи ненавидели хохла, зло шипели вслед и делали пакости. Жить там было неуютно и даже опасно.)

   Это сразу подкупило. Где бы он ни был, куда бы ни заносила его судьба – он всегда возвращался в этот теплый, гостеприимный город. Здесь было много друзей, а Творчество расцветало пышным садом. Этот город давал ему душевный комфорт. Здесь он ощущал себя дома. Ему ни разу не приходилось ночевать где-нибудь на улице или на вокзале – друзья всегда помогали решить и эту проблему – «не имей сто рублей, а имей сто друзей!»  Когда у него появлялись деньги (можно было неплохо заработать по договору с колхозом или домом культуры) – он был щедр и никогда не думал о завтрашнем дне. Жил тем, что есть сегодня – радовался каждому мгновению жизни. И всё было бы хорошо, если бы не появилась Люба... Любовь. Но даже сейчас, когда всё осталось позади – он понимал, что всё равно не смог бы полюбить ее так, как она того заслуживает.

   Один знакомый рассказал, что видел его бывшую натурщицу в поезде на Москву – вместе с молодым мужчиной, интеллигентного вида. Значит, уехала в Москву? И не одна? Тем лучше. Но сердце почему-то заныло. «Ну, и что теперь? – рассердился на себя художник. – О чем жалеть? Поезд ушел! Ту-ту!.. Прощай, Люба! Ты же сам хотел выдать ее замуж – сбыть с рук, устроить ее судьбу. А она гордая – ушла и нашла себе другого. Молодец! Отомстила. Пусть и так. Лишь бы она была счастлива!» Сожалел лишь об одном – что не зашла, не простилась, не забрала свой чемодан с кучей импортных шмоток, которые он покупал для неё от всей души. Отвергла даже его подарки! Неужели он ей настолько ненавистен?

    Значит, ему не померещился тот женский смех – на берегу, ночью. Ее голос узнал бы из тысячи. И какой счастливый смех!.. Конечно, в Москве она сделает карьеру, пойдет в манекенщицы, фотомодели. С такой красотой горы свернет!  Вздохнул и успокоился. Он больше не чувствовал себя виноватым. Жизнь продолжается и впереди сияет солнце!

   С удвоенной энергией носился по городу – рисуя портреты, мчась к пианисту Валерке, переводить на ноты свою музыку (наступил на горло собственному недоверию –  так всю жизнь просидишь на этих сокровищах!). Или корпел над настенной росписью в особняке подпольного богача. Заказы сыпались, как из рога изобилия. «Работы – море, скучать некогда!» – отвечал он на удивленные вопросы друзей, замечавшим, что вертится как белка в колесе – не виной ли тому бросившая его натурщица?

   Иногда заглядывал на 16 станцию Большого Фонтана, в монастырь к Потапову. Проводил вечера за тихой беседой и чашечкой индийского чая – под пристальными взглядами Эхнатона и Нефертити.

   Всё, что нужно для жизни, он имел сполна – крышу над головой, верных друзей, кусок хлеба, холсты и краски. Жизнь, наполненная до краев – самое естественное состояние для творца. Он не ждал любви, не думал о ней и не искал – поэтому она решила найти его сама.

  

   Продолжение–Часть 2. МЕЧТЫ И РЕАЛЬНОСТЬ