Первая командировка после поступления в "Дальэнергоремонт" - в Невельск, на Саха-лин. Руководил ремонтом Степан Туренко. Ремонтировали Д-100, а бригада - оторви и вы-брось.
Работа начиналась с того, что бригада шла на электростанцию, а Максим Рахимов по прозвищу Рахимка хватал два ведра и мчался в пивной ларек за пивом. Пока бригада пере-одевалась, прибегал гонец. Прикончив пиво, бригада поднималась и приступала к работе, Максимка - Рахимка вновь хватал ведра и мчался за пивом, но уже в Золотую Падь - поселок километрах в десяти от города, где располагался пивзавод, - чтобы купить свежего, сего-дняшнего пива. Часов в десять возвращался, бригада усаживалась минут на сорок вокруг ведер. Опустошив, уходила на работу, Максимка уезжал опять. Следующую партию привозил к обеду.
За день рейсов было три-четыре. И так каждый день. Морды у мужиков растолстели, животы выпирали из брюк и рубах. Я, самый молодой, к пивному ведру не допускался - молод еще, да и желания приобщаться к этому занятию не было.
Из этой командировки уехал раньше бригады. Обычно бригада уезжала сразу в полном составе, редко кто убывал раньше, почему я в тот раз убыл раньше, не помню. Добрался по железнодорожной узкоколейке до Южно-Сахалинска, а оттуда прямой рейс на Владивосток самолетом.
Болтаясь по зданию вокзала Южно-Сахалинского аэропорта, обратил внимание на че-ловек сорок-пятьдесят нетрезвых людей. Расположились табором, сбросав чемоданы, вещи кучей посреди зала. С их появлением обстановка в зале стала накаляться. Милиция быст-ренько угомонила ораву, забрав человек пять в вытрезвитель. Остальные притихли, вели себя менее развязно.
Объявляют регистрацию и посадку на самолет, вылетающий во Владивосток. Беру свои вещи и направляюсь к стойке регистрации. Зашевелился и "табор".
Времена были такие, что после регистрации ты проходил в так называемый накопитель, скверик на выходе на посадку, где ожидал команды пройти на посадку в самолет. Позже, лет через пять, запретили провожающим выходить в накопители, а тогда не только вылетавшие, но и провожавшие могли пройти сквер, и, мало этого, даже в самолет, чтобы поднести вещи улетавшего.
Зарегистрировал билет, прохожу в сквер, и уже оттуда обратил внимание, что "табор" усердно возится у стойки, где проводилась регистрация нашего рейса.
Пара пьяных из "табора" поссорилась между собой, милиция была наготове и увела драчунов. Дальнейшего я не видел, так как стюардесса повела нас к самолету. Сидя в само-лете, увидел, что "табор" бушует возле выхода на посадку.
Я удивился, увидев практически пустой салон, но когда "табор" стал вваливаться в са-молет, пустовавшие кресла быстро заполнились. Кое-кого на руках вносили в самолет и укладывали в кресла. Свободными были всего десяток кресел и скорей всего потому, что те, кто должен был их занять, находились в это время в вытрезвителе.
Выделялся среди "табора" один человек, как видно, руководитель. Был трезвее многих, распоряжался и командовал, быстро гасил конфликтные ситуации, если они возникали между членами "табора", в аэропорту я наблюдал, как он утрясал такие же конфликты между "табором" и милицией, другими пассажирами.
Появившаяся в салоне "Ил-18" стюардесса, посмотрев на все еще не успокоившийся "табор", объявила, что не отправит самолет до тех пор, пока они или не успокоятся, или высадит всех. "Табор" примолк. Наконец милиция вышла из самолета, трап отъехал, двига-тели загудели.
Стоило ему набрать высоту, среди членов "табора" возникло оживление. Откинуты сто-лики перед креслами, на столики выставлены свертки с едой, стаканы. "Табор" продолжил пьянку.
Я сидел у иллюминатора, с интересом посматривая вниз на проплывавшие внизу ланд-шафты. Рядом со мной в оставшихся двух креслах расположились двое из "табора". Пона-чалу я не обращал на них внимание. Краем уха услышал отрывок разговора соседей, в кото-ром они использовали термин ДЭР - аббревиатура от "Дальэнергоремонт". Какое отноше-ние они имеют к моему предприятию? С вопросом обращаюсь к ним, когда вновь услышал использование этой аббревиатуры.
"Работаем в ДЭРе" - спокойно отвечают.
"Я тоже там работаю", - удивляюсь.
"В каком цехе?" - спрашивают.
"В дизельном, из командировки в Невельск возвращаюсь", - отвечаю.
"Ну-ка, дэровец, принимай дозу", - мне преподносят полстакана водки.
Выпив, поблагодарив, - неудобно отказываться, когда угощают, - отворачиваюсь к окну. Минут через сорок, обернувшись, обнаружил, что соседи спят. Спал весь "табор. На откину-тых столиках лежала закуска, стояли пустые и полупустые бутылки, несколько пустых буты-лок подобрала стюардесса в проходах между рядами.
Когда самолет приземлялся во Владивостоке, в самолете стояла тишина. По трапу спустились десяток пассажиров, которые вместе со мной первыми поднялись в самолет в аэропорту Южно-Сахалинска.
Стоя у столика буфета аэропорта, увидел, как к "Ил-18", на котором я недавно приле-тел, подъехал грузовик. Были такие машины в аэропортах, на которых к самолету подвозили продукты и прочие необходимые для полета вещи. Кузов-будка у этих машин поднимался на уровень дверей самолета и из него загружалось в самолет то, что подвозилось.
Сейчас такой грузовик подъехал к задней двери самолета и два милиционера выносили и укладывали тела в стельку пьяных дэровцев.
На другой день являюсь в управление. Сдавая отчет о командировке, ожидая распоря-жений начальства, обратил внимание на бритых наголо мужиков, сновавших по зданию - в те времена попавших в вытрезвитель брили наголо. Присмотревшись, узнаю в одном бритого-ловом того, кто вчера пытался наладить порядок среди "табора".
Ситуация стала еще яснее, когда чуть позже услышал такой разговор. "То, что вы вчера всей бригадой попали в вытрезвитель - шестьдесят человек - это понятно. То, что надрались как свиньи - тоже ясно: сбили "шару". Но скажи, зачем вы спалили барак?" - устраивал нагоняй бритому налысо руководителю ремонта начальник котельного цеха. Почесав в ма-кушке, руководитель "табора" ответил: "Клопы замучили, вот и решили погонять перед отъездом".
ДЭР будет судиться с Южно-Сахалинской ТЭЦ, которая предъявила иск за сожженный барак. А гораздо позже, спустя много лет, я узнаю от Михаила Ефименко, мастера котельного цеха, работавшего на ТЭЦ-2 во Владивостоке, что же именно тогда произошло.
Бригады котельного и турбинного цехов вылетали в те времена на ремонты с составе до ста человек. Предприятие даже бронировало рейсы на поездку бригад. Бригада котельного цеха, работавшая на ремонте котла на Южно-Сахалинской ТЭЦ, сколотила неплохую "шару" - провела "левые" работы во внерабочее время на другом ремонте. Как водится, получив перед отъездом деньги, напились. Во время попойки нечаянно подожгли барак, в котором проживали. Никто не погиб, не пострадал, но барак сгорел. ТЭЦ долго судилась с ДЭРом и, насколько знаю, ДЭР уплатил какие-то деньги, но не ту сумму, которую требовали представители ТЭЦ. Несколько нетрезвых котельщиков направили в вытрезвитель Южно-Сахалинска, остальные "отметились" в нашем вытрезвителе.
РЫБАК РЫБАКА
Завести человека, разыграть нетрудно.
Сижу в помещении дизельного участка под шестым котлом на Владивостокской ТЭЦ-2. В соседней комнате для отдыха бригады о чем-то болтают Вовка Косов и Олег Панарин. Начало разговора не слышал, обратил внимание на него, когда он пошел в виде спора, уже на повышенных тонах.
"Что ты мне лапшу вешаешь!" - почти орет Вовка Косов. - "Да я, сколько ни ловил ры-бы на Камчатке, никогда ведра икры с самки не набирал. Самое большее - трехлитровую банку". Панарин ему что-то противоречит.
Я, припомнив, что из самой большой, весом около сорока килограммов самки чавычи набрал икры три с половиной литра, вполне соглашаюсь с Косовым.
Закончив работу, выхожу в соседнюю комнату. "Вот, сейчас его спросим, - показывает на меня Косов. - Ты же был на Камчатке?" "Смотря где". "Не в этом дело. Ты браконьерил там, ловил рыбу?" "Бывало". "Сколько икры, самое большее, брал с одной рыбы? Только честно", - Косов смотрит выжидающе.
Ладно, чтобы не задавался такими проблемами: "Самая большая чавыча-икрянка, кото-рую поймал, была с меня ростом, весом сорок восемь килограммов. А взял с нее, - делаю паузу, словно припоминая. - Ведро икры". Косов выдыхает и произносит: "Врун!"
"Да врете вы все! Самое большее, сколько я взял с чавычи-самки - три литра икры", - он ревел, вскочив со стула. Кому интересно, пусть доказывает прописные истины. Я не стал слушать, пошел на выход. Выйдя, сразу натыкаюсь на подходившего Владимира Жолобова: "Володя, слышишь, Косов орет, пытается доказать, что с одной самки красной рыбы нельзя взять ведро икры. Если спросит, сколько икры можно взять с одной рыбины, скажи - ведро". Жолобов, ничего не сказав, вошел в комнату отдыха.
"Все вы вруны, что Панарин, что Гераськин. Я вам не верю, вы для меня не авторите-ты", - орал в это время Косов. Увидев вошедшего Жолобова, сразу изменил тон: "Вот, кто точно знает и скажет. Вовка, ты же старый браконьер! Помнишь, сколько мы с тобой рыбы на Камчатке ловили? - в голосе Косова какие улещевающие нотки. - Скажи этим врунам, сколь-ко можно икры с одной рыбы взять?"
Даже не глядя на Косова, Жолобов роняет лениво: "Ведро".
У Косова отваливается челюсть, лицо приобретает сероватый оттенок, затем розовеет, но становится скучным. "Вруны! Болтуны несчастные! - тянет. - Все вы врете, всё вы врете".
Я отошел от открытой двери и пошел по делам. Косов ни с кем из нас демонстративно не разговаривал неделю. И что за заботы у людей: доказать то, что всем очевидно? А еще: он так и не разобрал, что его попросту разыграли?
Есть темы, над которыми спорить можно бесконечно и не имеют цены выеденного яйца. Зачем их поднимать и пытаться доказать очевидное? Видимо, это нюансы нашего бытия.
ЧТО ПОМНИТСЯ
В памяти много разных событий. Но что именно вспоминается? В основном или слиш-ком яркое, вызвавшее интерес, или связанное с определенными вехами. Первый день в школе, первый день в армии, последний день в армии, первый день работы в ДЭРе, первое появление на Диомидовском СРЗ - и так далее. Теперь, с высоты прожитого, оборачиваюсь назад, оглядываюсь. Вроде ничем не примечательные события, а помнятся ярко. Потому, видимо, помнятся, что как бы являются эти дни вехами чего-то нового. Сейчас-то понимаю, что не столь нового, но я воспринимал все это как именно новое. Школа - это этап. Работа - тоже этап. Армия - тоже веха. И таких "вех" много. Только являются ли они именно вехами? Сейчас можно сказать, что не столь яркими, какими хотелось бы, но все же от них отталкива-ешься, на них ориентируешься. И даже женитьба - тоже веха чего-то. Я уж не говорю о рож-дении сына и прочем.
Встреча с "инопланетянами", контакт телепатического рода - тоже вроде веха. Но что-то об этой "вехе" нет никакого желания вспоминать. Это, скорее, безвозвратно потерянные годы. Несколько лет, как говорят, коту под хвост. А в качестве "воспоминания" - больной организм, и представляю я из себя сейчас полуразвалину, полумужика. Больная шея, которая дает о себе знать каждый день, больная нога. Калека, получеловек - не более.
Сидишь и думаешь, для чего и зачем все это - все эти контакты, исследования. Пишу, вот, книгу на уфологические темы, а кому она нужна? Другие книги на подобную тематику читал, а толку-то?
Если бы протекали контакты не так, если бы был от них толк какой. Но повели таким об-разом со мной высокоразвитые контакт таким образом, что деморализовали меня, лишили возможности вести активную жизнь, работать. Зачем им это нужно? Может, кому-то непонят-но, мне многое ясно. Стали вести себя мы не так, как предполагалось по "сценарию" контак-тов. Не так стали поступать, не то делать. Вероятно, "космические" ожидали, что будет совершенно иначе, пойдет по иному пути, но пошло так, как оно пошло. И получилось то, что имеем. Сейчас сидят некие "космические аналитики", размышляют, как далее вести "игры" с человечеством. С одной стороны, пора нас допускать до высоких технологий, с другой, - такого наворотить можем, что планета вверх тормашками опрокинется. Ну, тогда, не стоило бы им столь печалиться. Планетой больше, планетой меньше - какая разница? От нас мало что зависит, лично от меня. Пешка в некоей "игре" - не больше. Иду дальше по воспомина-ниям.
ХОЧУ В АРМИЮ
Самому смешно стало, когда прочитал заголовок. Кто хочет в армию, покажите мне этого человека? Офицером, прапорщиком, пожалуй, найдутся желающие. Но если бы был выбор, в армию на все должности набирали добровольцев, в наши времена таких нашлось бы очень мало. Один из ста, примерно.
Но от армии отвертеться в наше время было трудно. Армия - это почетная обязанность каждого гражданина СССР - так написано было на всех углах, в нашей конституции и во многих книгах.
В армию меня "отлавливали" год. Первый раз не успел к призыву, хотя пришла теле-грамма немедленно прибыть в управление для призыва в армию. Находился в командировке в Эссо, поселке на Камчатке, не смог выехать. Заметелило, замело так, что с месяц после окончания командировки не могли выбраться оттуда.
Вторая телеграмма была получена, когда находился в Певеке. Идти в армию не было никакого желания, но понимал, что чем быстрей отслужу, тем быстрей избавлюсь от "почет-ной обязанности". Младший брат Игорь был призван, когда ему исполнилось уже двадцать шесть. Вертелся, крутился, пытаясь увильнуть, но все равно попал. Так что, лучше пойти пораньше, да расквитаться с "Родиной" побыстрей.
Сразу после майских праздников, третьего мая, и вылетаю из Певека.
Когда приехали в командировку в Певек в декабре, стояла полярная ночь, сейчас начал-ся полярный день. Солнце хоть и заходило за горизонт, но светло на улице, почти как днем. Помню, Вадим Хряпин, проснувшись однажды среди ночи - они весь день пили - спрашивает меня, читающего книгу: "Сколько времени?" "Полпервого", - отвечаю. Он собирается и уходит куда-то. Минут через двадцать возвращается, ругается на чем свет: "Долбаное Заполярье, не поймешь, то ли день, то ли ночь. Что ты мне не сказал, что сейчас ночь?" Оказывается, побежал в магазин, который в час дня закрывался на обед, хотел купить бутылку. Подбегает - на магазине замок. Так бы толокся около магазина, но увидел мужика, идущего по улице. Спросил у него время, тот ответил, что без десяти час. Вадим ругаться начал, что продавцы раньше времени магазин закрыли. "Ты что, дурак? - пояснил мужик. - Сейчас почти час ночи. Какой магазин может быть?" Только тут Вадим сообразил, что на улице ночь, а не день.
В ночь перед вылетом мы долго сидели и играли в карты. Я так и не заснул, потому что утром нужно было мчаться в аэропорт - билет на самолет уже был на руках. Приехал в аэро-порт, зарегистрировал и присел на кресло, ожидая, когда объявят посадку. И уснул. Слышу, кто-то будит: "Парень, твой самолет взлетает!" Вскакиваю, хватаю чемодан, выбегаю на улицу - самолет уже пошел на взлет. Что делать? Объясняю регистрировавшей билеты женщине ситуацию, что всю ночь не пришлось спать, а вот сейчас, ожидая посадки на само-лет, присел и нечаянно уснул. Сую телеграмму под нос, что, мол, в армию тороплюсь. "Через час со Шмидта на Магадан пойдет самолет, - успокаивает женщина, - Посадим". "Да у меня денег нет для доплаты!" - сознаюсь. Женщина успокаивает, что и так посадит.
Через час прилетает другой самолет и я лечу на нем. Самолет должен лететь по не-сколько иному маршруту, но конечный пункт Магадан.
В первом же порту посадки - Черском - с самолетом случается авария. Не вышло шас-си и при посадке самолет, пробежав немного, завалился на крыло и фонтан ледяных брызг поднялся вверх метров на двадцать. Я сидел у иллюминатора как раз с той стороны, где подломилось шасси. Фонтан брызг выглядел красиво и эффективно. Не знаю, как бы это выглядело, будь устроена взлетная полоса не на глади льда речного залива, а на земле. Зимой в качестве взлетной полосы в Черском использовали поверхность речного залива, это нас, можно сказать, и спасло.
Вылезли из осевшего на одно крыло "Ан-24", кажется, а, может "Ли-2" или "Ил-14" - не помню, - посмотрели, почесали в затылках, пошли в здание аэровокзала. Самолет оттянули в сторону, часа через два нас погрузили на какой-то "Ил-18", идущий в Якутск. Мне было непонятно, каким образом из Якутска я смогу попасть в Магадан, но полетел, когда какой-то аэрофлотовский чин удостоверил, что там разберутся и все уладят.
До Якутска не долетели. Самолет сел в Среднеколымске и нас уведомили, что далее он не пойдет по той причине, что некачественное топливо. Авиаторы несколько раз брали пробы топлива из баков самолета, мы сидели и ожидали решения.
Наконец пассажиров собирают и сообщают, что тем, кому лететь на запад, могут подож-дать, когда решится вопрос с топливом. Тем, кому необходимо лететь в Магадан, могут вы-лететь на вертолете. Вертолет должен был побывать в двух-трех местах, завезти почту и груз в небольшие северные поселки, а потом идти на Магадан. Я вылетел на вертолете.
Нас в вертолете было человек десять. Приземлились в одном месте, в каком-то глухом поселке, в другом. Мы подлетали уже к "полюсу холода" Оймякону, когда наш вертолет шлепнулся на землю. Сидим, пристегнувшись, вдруг чувствую, вертолет пошел резко вниз, а потом начал валиться на бок. Нам повезло, что высота оказалась небольшая. Шлепнулись удачно. Из всех пострадал только один вертолетчик, кажется, штурман. Ему поломало ноги.
Выбрались из лежащего на боку вертолета, смотрим - тундровый лес. Далеко ли до жи-лья, неизвестно. Одеты не для пребывания в тундре. Мороз градусов пятьдесят - "полюс холода" все-таки. Я прикидывал, долго ли мы здесь не продержимся.
Поселок оказался неподалеку. Уже через час прибыли нарты. Кто-то из жителей поселка видел, как падал вертолет, снарядили оленей и приехали к нам. Ночью вылетел на другом вертолете в Магадан.
Прибыл в Магадан, направился к начальнику отдела перевозок. У меня в билете стоял номер другого рейса, который должен был давно прибыть. Порядки тогда были такие, что транзитный пассажир, прибывая в аэропорт пересадки, обязан был в течение часа зарегист-рировать билет, чтобы продолжить полет дальше. Так как у меня была некая причина, пока-зывавшая, отчего и почему я не мог вовремя зарегистрировать билет, пошел к руководству для объяснений.
"Ну-ка, опиши, что с тобой происходило?" - потребовал седовласый начальник отдела перевозок, одетый в фирменную одежду, прослушав мой рассказ. Я сажусь в уголке и начи-наю описывать свой полет. Примерно час пишу, начальник меня не беспокоит.
Закончив, отдаю ему, он читает, а потом мы идем к начальнику аэропорта. Тот долго чи-тает написанное, потом они вдвоем в упор начинают разглядывать меня. Меня это смущает. Я начинаю объяснять, что мне нужно на рейс до Хабаровска, чтобы потом лететь во Влади-восток, а там уже в военкомат нужно явиться.
"Отправим мы тебя, парень, отправим", - с каким-то успокоением произносит начальник аэропорта. - "В рубашке ты родился, парень, в рубашке. Ты знаешь, что рейс, на котором ты должен был вылететь из Певека, пропал?" Мне непонятно, что значит, пропал. Они объяс-няют, что значит это, что вылететь из Певека, он вылетел, а вот там, куда должен был приле-теть, не появился. Значит, тоже, как и у нас в Черском или Среднеколымске, что-то случилось у него. Начальники отправили меня, сами остались что-то обсуждать.
Мой билет зарегистрировали на первый же рейс на Хабаровск. До него и далее, во Вла-дивосток, летел без приключений.
А армию тоже пошел без приключений. А позже, много позже узнал, что пропавший са-молет нашли потом в горах. Где-то через месяц или два. Пассажиры и экипаж погибли. От чего именно: во время падения или от холода, не знаю.
СТАРШИНА ШИШ
Старшиной первой роты в/ч 21535 был прапорщик Шиш. Основное достоинство Шиша - усы. Он, видимо, считал, что его усы копируют усы Котовского, Буденного, делают его бравым и суровым, но делали похожим на таракана. А когда он орал, выходил из себя, и вовсе смешным. Клички Шиш, как некоторые офицеры и прапорщики, не получил, потому что фа-милия позволяла обходиться без нее.
Меня, как "разгильдяя и лентяя", перевели на перевоспитание в первую роту, команди-ром которой был старший лейтенант Бельвицкий, а старшиной этот прапорщик. Службу пришлось подтягивать, так как командир сам служил и остальных заставлял служить, а не просто отбывать срок, отдавать Родине два года.
Меня назначили в наряд по роте дневальным, а дежурным - Алексея Попандопуло, мое-го хорошего друга. Ночь прошла спокойно, утром рота ушла на работы, начальство разъеха-лось и разошлось по своим делам. Алексей решил воспользоваться этим и сбегать в поселок к знакомой девчонке. Переодевшись в гражданское, ушел, предупредив, что будет к обеду.
Минут через двадцать пять Алексей галопом пробегает по помещению роты, быстро пе-реодевается в форму. Подойдя ко мне и строго посмотрев, предупредил: "Я никуда не ухо-дил, в самоволке не был. Понял?" Я ничего не понял, но расспрашивать не стал. Алексей повернулся и ушел, завалился на свою постель.
Не проходит и пяти минут, как в казарму врывается прапорщик Шиш. "Рота, смирно! - вытягиваюсь я. - Дежурный, на выход!"
Одет Шиш был в "мотоциклетную форму". У него был мотоцикл с коляской, и когда он приезжал на нем в роту, одет был всегда неизменно: кожаная куртка, штаны, кожаные летом, ватные зимой, кожаные, до локтей, краги, на голове кожаный шлем и очки-консервы. Форма напоминала ту, в которую некогда одевались мотоциклетные войска. Войска эти существова-ли в сороковых годах, в которые, конечно, Шиш еще не дорос до армии. Шиш, видимо, пронес моду мотоциклетчиков сквозь время и периодически появлялся в ней перед нами.
"Дежурный, на выход!" - ору, заметив, что Шиш дожидается, когда в поле его зрения появится дежурный. Алексей, который еще пять минут назад стоял передо мной и просил никому не сообщать, что он был в самоволке, не появлялся.
"Давай! Давай своего дежурного!" - Шиш насмешливо и самодовольно посматривал на меня. Происходит нечто интересное и непонятное, - мне стало ясно, что я оказываюсь участ-ником какой-то сцены.
"Буди, буди своего дежурного", - Шиш смотрел на меня все так же. Иду в сторону по-мещения нашего взвода, но оттуда уже бежит, застегивая на ходу воротник гимнастерки, Алексей. Я поворачиваю назад.
"Рота, смирно!" - кричит Алексей, переходит на строевой шаг и, не доходя три шага до Шиша, останавливается, подносит руку к козырьку: "Товарищ прапорщик, во время моего дежурства в роте никаких происшествий не произошло! Дежурный по роте - младший сер-жант Попандопуло!" Закончив доклад, он добавил: "Извините, товарищ прапорщик, не услы-шал команды дневального, задремал".
Шиш даже не поднес руки головному убору во время доклада. Он попросту застыл и не-сколько минут явно не был в состоянии что-либо предпринять. Вид его был просто ошараши-вающим и говорил, что он не ожидал увидеть Алексей здесь, появление его было им расце-нено примерно так, как явление черта перед начинающим христианином. Наконец Шиш понял, что выглядит со стороны идиотом. Он рванулся в сторону своей канцелярии, прорычав Алексею: "Марш за мной!"
Судя по звукам, доносившимся из-за закрытой двери, разговор между Шишом и Алексе-ем протекал на повышенных тонах. На чем-то настаивал Шиш, что-то доказывал, оправды-вался Алексей. Наконец дверь распахивается, и Алексей с недовольным и огорошенным видом вываливается оттуда. Перед тем, как уйти, он внимательно и в то же время с заговор-щицким видом посмотрел на меня. Разворачивается и идет в сторону помещения нашего взвода.
Минут через пять дверь комнаты старшины роты вновь открывается, на пороге появля-ется Шиш. Он внимательно и пристально смотрит на меня: "Зайди!"
"Свободный дневальный, ко мне!" - выкрикиваю, и когда свободный от вахты дневаль-ный подходит, отдаю ему повязку - он занимает место у тумбочки.
Шиш выслушал мой доклад о прибытии с каким-то непонятным вниманием. "Ты стоял на вахте с восьми?" - произносит каким-то проникновенным тоном.
"Так точно!" - мне начхать до его показного товарищеского вида. Ясно, как божий день, что в течение последнего получаса произошло нечто, виной чему является Алексей, его временное отсутствие, а Шиш пытается решить какую-то проблему, связанную с отсутствием Алексея.
"Скажи-ка, мне, Сергей, дежурный никуда не уходил в твое дежурство?" - Шиш, заме-тив, что я проигнорировал его дружески-чувственный вид, обратился ко мне, как равный к равному. Я задумываюсь.
"После ухода роты, вызывали в штаб на полчаса. Где-то с полдевятого до девяти его не было. Потом... Потом. Где-то около десяти повел заболевших в санчасть. Потом вернулся и...", - Шиш напряженно ожидал, хотя и старался не показать виду. - "Потом никуда не выходил. Пока мы производили уборку, он стоял возле тумбочки и минут за двадцать до вашего прихода я сменил его".
Шиш настороженно посмотрел на меня, отвел взгляд, что-то размышлял, наконец под-нимает глаза - на меня смотрит такой привычный, знакомый прапорщик Шиш: "Сейчас напишешь рапорт, свободного дневального ко мне".
Свободный дневальный, молодой, недавно призванный на службу солдат, передает по-вязку мне. Когда Алексей был в самоволке, свободный дневальный занимался уборкой в помещении сушилки, оттуда ни разу не появлялся. По-видимому, он в это время просто прикорнул там. Когда мы были молодыми, именно в сушилке во время назначения в наряд по роте удавалось урвать часок-полтора на сон, так как не успевали высыпаться во время короткого четырехчасового сна, положенного дневальному на время суточного несения наряда. Дневальный, видимо, даже не знал, что Алексей был в самоволке, но на всякий случай, натягивая на свою руку повязку, предупреждаю молодого: "Если Шиш станет спрашивать, выходил ли куда Алексей недавно, говори, что не выходил". Произношу все это таким голосом, чтобы Шиш, все время стоявший в открытых дверях канцепярии, не услышал.
Шиш братски обхватывает за плечи подошедшего к нему молодого солдата и вводит в комнату, плотно прикрывая за собой дверь. О чем они говорили там, не знаю, криков, бурча-ния или каких других звуков из комнаты не доносилось.
Пока Шиш пытал в своей комнате молодого, я, вырвав из тетради лист, пишу рапорт по событиям сегодняшнего дня. Шиш все еще продолжал пытать, когда я описал все и дал прочитать подошедшему Алексею. Он молча читает, кивает головой и с усмешкой посматри-вает на меня. Ну, и влип ты, Алеха! Что же у тебя там случилось?
Минут через десять молодой вываливается из комнаты старшины роты. У молодого вид какой-то недоуменный, обиженный. В руках у молодого лист бумаги. С этим листом он уходит в ленинскую комнату, садится за стол и начинает на нем что-то писать.
Писать рапорт молодому, видимо, в новинку. Подозвав к себе Алексея, прошу постоять у тумбочки, а сам направлюсь к молодому. Минут двадцать диктую молодому, тот записывает. За это же время я узнаю тему разговора между Шишом и этим солдатом. Тема та же - отсут-ствие Алексея. Да, солдат даже не знал об отсутствии Алексея. Его рапорт отличался от моего, и отражал он то, что солдат занимался уборкой, и не мог видеть, был ли дежурный все время в помещении или отлучался куда-нибудь.
Несколько раз в этот день Шиш вызывал нас по отдельности к себе и приступал к одной и той же теме: куда отлучался дежурный перед его приездом. Молодой дневальный упорно доказывал, что так как он занимался уборкой, не может ничего сообщить. Я с таким же упор-ством повторял о том, что написал в своем рапорте. Что именно говорил Алексей, я не знал. Замучил нас Шиш в этот день основательно. И даже вечером, когда мы уже сменились, гото-вились к отбою, Шиш снова вызывал и опять начал пытать. Мне это порядком осточертело, я не выдержал и резко высказал свое мнение, что пора бы перестать дурью маяться. Если он думает, что я что-то скрываю от него, пусть наказывает.
Позже Шиш делал еще не раз попытки обратиться к теме, завести разговор о том, куда уходил Алексей. Являлся ли я к нему получить увольнительную (дважды, когда я являлся у к нему за увольнительной, а он заводил разговор, на эту тему, он отказывал мне в увольнении, найдя малейшую зацепку для лишения увольнения, увидев в моем явном недовольстве вести с ним беседу на приевшуюся тему), приходил ли по другим поводам, он пытался вновь возобновить разговор о том же. Дважды прямо сообщал мне, если я сообщу полную правду, он сумеет отблагодарить меня. Меня это приводило в легкую степень бешенства, но я вежливо и недоуменно отвечал, что больше ничего сообщить не могу.
То, что мы явно провели его, сказывалось на нашей службе. Шиш стал временами при-дираться к нам с Алексеем, почаще гонять в наряд. Нас е..., а мы крепчаем, так говорят в армии.
Так что же произошло в то время, пока Алексей, переодевшись в гражданку, ушел минут на двадцать пять из роты? Об этом я узнал от Алексея спустя несколько дней.
Он пошел к своей девчонке, с которой познакомился, которая проживала в поселке ки-лометрах в четырех от части.
Алексей шел по обочине дороги к поселку, когда увидел едущего на мотоцикле навстре-чу Шиша. Шиш тоже заметил Алексея, но гражданское платье все же меняет внешность. Проезжая мимо, Шиш внимательно и зорко посмотрел на солдата. Алексей в ответ бросил недоуменный взгляд и, не снижая темпа, не меняя шага, пошел в том же направлении.
Алексей признавался, что, увидев Шиша, озадачился. Шиш опознал его, несмотря на гражданку.
Так и не разобрав, Алексей ли то, либо похожий на него парень, Шиш тормозит, разво-рачивается и, обогнав Алексея, останавливает мотоцикл. Слез с сиденья и, скрестив руки, стал у коляски, лукаво посматривая на подходящего Алексея. Алексей даже не смотрел на него, и только когда проходил мимо, опять бросил недоуменный взгляд на Шиша.
Уже пройдя, Алексей услышал, как гоготнул Шиш. Взревел мотоцикл, - по звуку можно было разобрать, - водитель опять развернул его в обратную сторону и помчался по дороге. Куда он ехал сейчас? Ну, конечно же, в роту, чтобы зафиксировать факт самовольной отлуч-ки.
Что делать? Алексей развернулся и помчался назад.
Чем бы закончилось дело, нетрудно понять, если бы мимо не проезжал парень на "Яве". Алексей тормознул его, коротко объяснил ситуацию и попросил помочь. Мотоциклист рванул напрямую через взлетно-посадочную полосу аэродрома. Вслед нарушителю взлетело несколько ракет, но парень не обратил на них внимания. Пока Шиш объезжал аэродром по трассе, добирался до казармы, Алексей уже был на месте. И вид Шиша в то время, когда Алексей, как и положено солдату, одетый в военную форму, докладывал начальнику о ситуа-ции, говорил, что он никак не может понять, как человек, которого он десять минут назад видел в трех километрах отсюда, мог оказаться здесь.
Минула два года службы, наступило время демобилизации. Случилось так, что Алексей и я увольнялись в один и тот же день, хотя Алексею ехать предстояло в город Ош, располо-женный в Киргизии, а мне в Приморье. Поезда уходили из Хабаровска с интервалом в три часа. Шиш повез нас на вокзал вместе.
Первым уезжал Алексей. "Алексей! - проникновенно произнес Шиш, стоя в тамбуре по-езда, на котором предстояло ехать Алексею, держа в руках документы Алексея. - Сейчас мы расстанемся. Скажи точно, ты был тогда там, на дороге?" Алексей устало вздохнул: "Вы обознались, товарищ прапорщик!" Шиш дернулся, сунул в руку Алексея документы, выскочил из вагона: "Если бы ты сейчас признался, - выдохнул жестко. - Я бы без промедления сдал тебя в комендатуру". Мы отвернулись от прапорщика, улыбнулись друг другу: "Пиши, Сере-га!" - Алексей хлопнул меня по плечу. Когда поезд тронулся, я соскочил со ступеньки вагона, махнув Алексею.
Спустя три часа другой поезд увозил меня в противоположную сторону. Шиш даже не стал обращаться ко мне по поводу того, с чем некогда обращался с непонятным постоянст-вом.
Два года я переписывался с Алексеем. За это время он успел жениться, обзавестись двумя детьми, работал трактористом. Я же всего-навсего вернулся в "Дальэнергоремонт", помотался по командировкам и по настоянию начальника цеха поступил в ДВПИ. Потом наши связи с Алексеем прервались, как у него дела сейчас, не знаю. Изменилось за это время многое, прошло то почти тридцать лет с тех времен. Мы живем даже в разных странах - это если Алексей не уехал из Киргизии, и все ли у него в порядке, не знаю.
Спустя год после окончания службы, проезжая через Хабаровск, я заскочил в бывшую мою часть, встретился и поговорил с теми, кто еще служил вместе с нами - призывавшимися год-полтора позже нас. Встретил и того, с кем тогда вместе с Алексеем стоял в наряде.
"Знаешь, Шиш до сих пор пытает меня, был ли Попандопуло в тот день в самоволке?" - он насмешливо посмотрел на меня.
"Козел!" - рычу. Человек до сих пор пытается добиться ответа на никчемный вопрос. А когда мы почти уговорили бутылку водки вместе с Андреем, - так звали того молодого солда-та, - я рассказал ему, что именно произошло тогда.
Еще пять лет спустя в Бодайбо, небольшом городке на севере Амурской области, я вновь встречусь с Андреем. И он посреди воспоминаний сообщит мне, что до самого дембе-ля Шиш будет интересоваться у него, был ли Алексей в тот день в самоволке.
Что за человек прапорщик Шиш? Вроде ничем не отличается от других, со своими не-достатками и склонностями. Не могу понять: зачем он задался решением такого никчемного и ничего не значащего вопроса? Какая разница, был солдат в тот день в самоволке, не был? Не пойман... да и требовалось ли ловить: Алексей - солдат неплохой. В самоволках мы все бывали.
ПУЗАТЫЙ СОЛДАТ
Так одно время называли Гену Иванова. Призвался он вместе с нами, из Артема. Рост примерно 176 см, но вес... Когда по прибытии в часть повели в баню, переодеваться, гимна-стерку ему еле подобрали - на пузо не желали налезать никакие предпоследние, налез толь-ко самый последний, кажется, шестидесятый номер. Армейский ремень ни один не сходился, так и пошел из бани в гимнастерке без ремня.
Видик Гена в этой гимнастерке представлял комичный. Плечи висят, полы гимнастерки почти по колена, зато на пузе в обтяжку.
Топаем строем по улице, мимо проходит женщина с ребенком. "Мама, мама, смотри! Пузатый солдат пошел!" - кричит ребенок, показывая на Гену пальцем. Мы грохнули от сме-ха. Так и звали некоторое время Геннадия. "Пузатый Солдат".
Месяца за два лишний вес с Геннадия сошел, стал стройным, подтянутым. Приехавшая месяца через три к нему супруга взвизгнула от радости, увидев такого симпатичного Генна-дия.
До конча службы вес у Геннадия был в норме. Встретил его через год-два после армии. Сажусь на центральной автобусной остановке в такси. "Привет!" - высказывается водитель, тучноватый парень. Оборачиваюсь к нему - Генка! "Привет!" - ору. А потом, во время разго-вора: "Слушай, не пора ли тебе опять месяца на два на армейские харчи? Смотри, как тебя снова разнесло!" Он со вздохом: "Супруга раскормила: то блины, то оладьи. Может, возьмут на переподготовку, там скину".
Жаль, что женщин не берут в армию. Иным не помешало бы сесть на армейскую диету, чтобы скинуть десяток - два лишних килограмм.
БАТЯ
Я не помню фамилии этого высокого, рослого "бойца". Призывался вместе с нами из Артема, служили в одной роте и одном взводе, но не помню фамилии.
Был он высокий и тощий. Клички ему лепили всякие, но прилепилась одна "Батя", "Отец-кормилец".
То, что он недоедает, стало ясно примерно на втором-третьем месяце нашей службы. Нас, молодежь, оставляли после обеда убирать со столов. Уборка со столов была "почетной обязанностью" молодых солдат. Как-то смотрю, "Батя" сгребает остатки каши из чашек в одну. Я вначале подумал, что собаке, прибившейся к роте, а потом увидел его, присевшего в уголке, жадно жрущего те остатки, которые он собрал. Как-то противно стало от этой картины.
"А что я сделаю, есть охота", - хныкал "Батя". - "У меня рост сто восемьдесят восемь - двух сантиметров не хватает до двойной пайки, а жрать-то охота". Действительно, по тем временам, солдатам, чей рост превышал метр девяносто, положена была двойная продо-вольственная пайка.
Понять человека можно. Узнав о том, что человек недоедает, замполит обратился к ко-мандиру роты и тот перевел "Батю" в повара. В задачи повара входило привозить обед для первой смены и ужин для второй на завод, где мы работали. Раздаст обед или ужин, потом соберет чашки, отвезет назад в столовую. Жизнь у "Бати" насчет пожрать настала обильная. Видел я, как питался "Батя".
Утром садится "Батя" за стол, разрезает буханку хлеба вдоль, намазывает одну поло-вину маслом и жует. Буханку за присест, обмазанную толстым слоем масла, сжирал, запивая чаем. На овсяную или перловую кашу, которой нас пичкали через раз, начхать хотел. Обед у него проходил примерно так же.
Месяц ли, два прошло, как поставили "Батю" поваром. Как-то раз ем и посмотрел на "Батю", стоявшего ко мне в профиль, одетого в поварской передник и колпак. Хоть морда у "Бати" нисколько не поправилась, но я обомлел, когда глянул на живот: передник ясно обри-совывал солидное брюшко. Сам тощий, как глиста, а брюшко солидное. Толкаю в бок сидя-щего рядом Сашку Пашкевича, мотаю головой в сторону "Бати", чтобы Пашкет - так мы его звали - посмотрел. Он глянул вначале, ничего не понял, потом резко поднимает голову на "Батю", разевает рот, и звучный гогот Пашкета разрезает тишину в столовой. Все поднимают головы, смотрят недоуменно на Пашкевича, потом переводят взор на "Батю". Через несколько минут хохочет вся столовая. "Батя" стоит, ничего не понимая, вид обиженный: смеются над ним, а отчего, не может понять. "Ты на каком месяце, родной?" - подкалывает "Батю" Пашкет. Тот недоуменно посматривает по сторонам.
Солдаты - народ незлопамятный, некоторые слабости друг другу можно простить. Про-стили и "Бате" его чревоугодие, на что тот ответил "черной неблагодарностью". Именно благодаря "Бате" в роте разразилась сильнейшая эпидемия дизентерии. Три четверти роты перебывало в госпитале с этим диагнозом.
Кроме того, что "Батя" был большим чревоугодником, был он крайне неряшлив. Вот это и сыграло свою роль в том, что он первым попал в госпиталь, а за ним уже пачками поехали солдаты нашей роты. Эпидемия перенеслась на часть, и пошло. Где "Батя" подхватил ди-зентерийную палочку, трудно сказать, но с него в роте началось, а так как он - повар, тут же перекинулась дизентерия на нас.
Три или четыре раза "Батя" побывал в госпитале с одним и тем же диагнозом: дизенте-рия. Как мы поняли, служить не хотел, потому и провоцировал у себя эту болезнь. С поваров его сразу после возвращения из госпиталя сняли, что ему еще оставалось, как ни "косить". Комиссовали его немногим раньше нашего. После демобилизации встречаться с ним не довелось.
АРЫ
Так прозвали армян, грузин и иных сынов Кавказа. В части их было человек сто - где-то седьмая часть части. Больше всех - армян, они и задавали тон в отношениях "сынов Кавка-за".
Первая "забастовка" армян произошла примерно на второй недели прибытия их в часть. Вначале отказались исполнять указания под предлогом плохого знания русского. Дает приказание командир - ноль эмоций. "Ара, плохо русский говорю", - отвечает. - "Не поны-маю, ара". "Выдали" им командиром взвода сержанта-армянина. Тот их быстро в чувство привел.
Однако, новую "провокацию" устроили. Приводят в столовую - отказываются есть. Нас усиленно пичкали овсянкой и перловкой - самой калорийной, как говорили нам, пищей. Ну, неделю их еще терпеть можно, эти каши, но когда трижды в день "высококалорийные крупы" подают, смотреть на них не можешь.
На армянскую "голодовку" командиры смотрели сквозь пальцы - голод не тетка, жрать заставит желудок, физических нагрузок с армян не снимали.
По осени, примерно в начале сентября или в конце августа, произошла крупная драка в части. Наша рота избила армян, и не только их. Получилось так.
Наши "старики" пошли в первую роту после отбоя к тамошним "старикам". Слово за слово - началась драка наших "стариков" с армянами. Избили наших "старичков". Один из них вырвался, прибежал в роту: "Рота, подъем!" Поднялись, пошли армян бить. Не только армяне первой роты, их всей части собрались уже кавказцы: грузины, осетины, абхазцы и прочие. Из других частей к ним подкрепление прибыло. Но нас больше - загнали армян в столовую, кое-кому из "врагов" крепко перепало при этом. Закрылись кавказцы в столовой, мы вокруг бегаем, думаем, как внутрь попасть. Кто-то предлагает столовую поджечь, чтобы выкурить их оттуда.
Не знаю, чем бы дело кончилось, не вмешайся дежурный по части. Поначалу он пытался было погрозить нам пистолетом. Но у него пистолет отняли, выбросили, дежурного запихали в помещение дежурной части штаба, заперли там. Тот созвонился с командованием части, объяснил ситуацию. Прибежали офицеры - солдаты быстро по казармам разбежались.
Неделю нас проверяли на предмет причастности к драке. К любой ссадине прицепля-лись: откуда появилась, кто может подтвердить, что именно на работе получил, а не в драке. Если мы старались прятать свои синяки и ссадины, кавказцы, напротив, выставляли их напоказ, шли в санчасть, ехали в госпиталь на освидетельствование. Никого покалеченного среди них не нашли, но "косили" они ловко на этом деле.
Итоги драки были подведены двумя неделями позже. "Зачинщикам" драки, тем "стари-кам" нашей роты, что пошли после отбоя в первую роту, влепили от полугода до двух лет дисбата и отправили отбывать наказание.
С армянами мне пришлось схлестнуться тогда, когда был переведен в первую роту. Хо-тя в шестой роте было несколько армян, вели они себя тихо и мирно. С одним, Арменом Хачатряном, даже дружил некоторое время.
Кроме армян, в первой роте были грузины, осетины, абхазцы, пара чеченцев и осталь-ных тоже понемногу. Что следует отметить: держались кавказцы вместе, не очень-то разде-ляясь на нации. Но это на первый взгляд. Присмотревшись, заметил, что, скажем, армянин презрительно относился к азербайджанцу, и наоборот. Осетин воротил морду от грузина, и тот относился так же. Отчего это?
Вспоминаю такой случай. Мне - день рождения, второй за время пребывания в армии. Решаю его отметить в кампании с друзьями, благо обстановка соответствовала. Нашел де-нег, купил вина и водки.
Среди тех, кого считал друзьями, были осетин Тимур Аринов и грузин Зура Кипилиани. Собрались кружком, я объясняю причину и протягиваю стакан, чтобы чокнуться с собравши-мися. Смотрю, грузин и осетин, хотя и чокнулся со мной каждый, между собой не чокаются. Пока остальные поздравляют, желают благ и остального прочего, я спрашиваю, почему Зура и Тимур не чокнулись. Те как-то скисли. А потом Зура говорит: "Ты, Серега, не знаешь наших законов. Если я скажу дома, что чокнулся за столом с осетином, меня заплюют, выгонят из дома, меня все презирать начнут". Примерно то же сказал и Тимур. Мы задумались.
У стола сидели я, Зура, Тимур, Леха Попандопуло - грек, другой Леха - татарин из Си-бири, Вовка Матросов - сибиряк, Равиль Ишманбаев из Туркмении, Лешка Черевко - украи-нец. Восемь человек - почти все из разных мест, разных национальностей. Посмотрели мы друг на друга и расхохотались. Даже грузин и осетин. "Думаю, скоро наступят времена, когда не станете чураться друг друга за столом", - сказал я кавказцам. Те посмотрели как-то на меня странно, отвернулись. Когда же выпивали по второй, смотрю, чокнулись, что-то сказав друг другу по-своему. "Что вы там шепчетесь?" - интересуюсь. "Зура сказал, чтобы твои слова всевышний услышал, за это выпили", - поясняет Тимур.
Слова не были услышаны. Прошло двадцать лет после этих слов, началась на Кавказе свара. Грузин - на осетина, и наоборот. Азербайджанец - на армянина, и наоборот. В Чечне мясорубка идет. Оглох "всевышний" на оба уха, точно. Как там обстоят дела хотя бы у Зуры и Тимура, не знаю.
ПОДПОЛКОВНИК ЧЕБОТАРЬ
Невысокого роста, жилистый, подполковник Чеботарь был одним из офицеров, которых уважали солдаты. Уважение у солдат заслужить трудно, но он уважением пользовался.
Чеботарь понимал солдата, знал его и, думаю, немало пресек нарушений со стороны наименее поддающихся дисциплине особ. В большинстве случаев Чеботарь обходился к правонарушителю собственными мерами воздействия, но наиболее ярых не щадил.
Месяца, полтора после нашего призыва, появился в роте новый солдат. По сравнению с нами, молокососами, он выглядел зрелым мужиком. Офицеры относились к нему снисходи-тельно, не привлекали для работ, нарядов. Болтается солдат по помещению роты, прикорнет где-нибудь в уголку или в курилке на улице. Видно, отбывает положенный срок, дослуживает.
Кто он, мы не интересовались, он с нами практически не общался. Однажды случайно я услышал короткий разговор между ним и начальником штаба подполковником Чеботарем. "Ну, Вергазов, сколько тебе осталось?" спрашивал Чеботарь у стоящего навытяжку солда-том. "Месяц и три дня", - отвечал тот. "Я тебе сразу говорил, что дослужишь ты у меня по-ложенное день в день. Дослужишь, а не дурака валять будешь", - Чеботарь повернулся и ушел.
Недели две спустя узнал историю этого солдата. Кому-то из нас пришла посылка из до-му, сумели получить в обход зоркого ока офицеров, досматривающих, чтобы в посылках не было "контрабанды". В посылке оказалась "бандероль" со спиртным. Сели вчетвером, распиваем. В это время проходит мимо этот солдат, Вергазов. Подзываем его. Он нехотя подошел, посмотрел, присел. Предложили ему - не отказался от стаканчика. А потом расска-зал свою историю.
Служил он уже шестой год. Мы рты разинули. Шесть лет назад его призвали, да служба пошла навыверт: самоволки, нарушения. А все любовь разнесчастная - влюбился солдат в женщину, и началось. Первый раз пошел в дисбат - два года, - вернулся. "Ты у меня два года день в день отслужишь", - предупредил Чеботарь. - "Твоему отцу обещал сделать из тебя человека - сделаю!"
"Предупреждение не принял. Старая любовь возобновилась, хотя подруга уже замужем. Едва дело бедой не обернулось: или я ее мужа, или он меня - кто-нибудь из нас кого-нибудь прикончил бы. Опять вмешался Чеботарь - пришлось второй заход совершить в дисбат. Сейчас вернулся - бабы нет, уехала, да и любовь выветрилась. Осталось две недели", - он откинулся на спину. А когда мы уже заканчивали свое небольшое "заседание", сказал следующее: "Вы на Чеботаря, мужики, не обижайтесь, если он взъестся. Он - "отец", "батя". На таких армия держится. Я на него зуб не имею, и вы не имейте, случись что".
Две недели спустя он исчез из роты, демобилизовался тихонько.
На Чеботаря зуба никто никогда не имел. Напротив, если солдата наказывал Чеботарь, это оценивалось своеобразной заслугой солдата. Пусть даже наказание - гауптвахта, десять суток, в наших глазах солдат, сподобившийся получить "чоп" от самого Чеботаря, считался отважной личностью.
Я не знаю, специально ли, для поддержания своего высокого авторитета Чеботарь на-кладывал взыскания чрезвычайно редко, но делал это в таких исключительных случаях, когда, казалось, к нарушителю могут быть применены более жесткие санкции. Наложенное Чеботарем наказание действовало исключительно - редко кто отваживался второй раз по-пасть в зону внимания подполковника.
Утром в части устраивался развод. Ротные шеренги выстраивались перед зданием шта-ба и кто-нибудь из старших офицеров зачитывал приказы, доводил до сведения солдат "последние известия" о происшествиях. Если развод вел командир части, кто другой из старших офицеров, задние шеренги, в которых стояли "старики", быстро пустели. До того нудно и тошно велись разводы офицерами, что две-три передние шеренги создавали видимость построения части.
И абсолютно иная картина, когда развод делал начальник штаба. Увидев начальника штаба перед строем шеренг, "старики" пробирались в передние ряды, оттесняя "молодых". Мало этого, от расположения соседних частей мчались солдаты и пристраивались к нашим рядам. Минут через двадцать на плацу стоял внушительный по размерам, не полк даже, а два-три полка. Офицеры видели, во что превращаются разводы, когда их проводит Чеботарь, но сделать что-либо не могли, потому что развод в таком случае превращался в своеобраз-ный спектакль, умело ведомый одним режиссером и конферансье.
Не знаю, прав ли я, сравнив таким образом армию с театром, но ни с чем не могу боль-ше сравнить. Аншлаг был полнейший, если Чеботарь вел развод. В передние ряды было не пробиться, никто из солдат до конца развода никуда не уходил.
Как вел Чеботарь развод, нет, как он вел его!
Два солдата нашей роты - Зудин и Паровченко - исполнили своеобразный аккордный подряд, переоборудовав одно из помещений здания штаба в своеобразную камеру предва-рительного заключения. Офицерам и Чеботарю надоела возить нарушителей дисциплины по всякому поводу на гаупвахту, поэтому Чеботарь организовал нечто типа гаупвахты в части, оборудовав под нее одно из помещений. Работу исполняли Паровченко и Зудин. За это получили поощрение в виде трех увольнений вне очереди.
Работа исполнена, и "аккордники" в первую же субботу пошли во внеочередное уволь-нение. Оттуда явились под хмельком. Тут же были посажены в "козлодерку" - так прозвали солдаты нашу гаупвахту.
Наутро - развод части. Где именно Паровченко и Зудин, никто из нас не знал. И под бра-вурные звуки оркестра Чеботарь представил нам первых посетителей гаупвахты. Часть грохнула от смеха, когда увидела, кто оказался новоселами "козлодерки". Два дня провели они в ими же изготовленной "козлодерке", потом солдаты донимали их расспросами, как новоселье прошло.
Многие побывали в этой "козлодерке", даже мне пришлось провести там несколько ча-сов. Впечатление не из приятных - холодно очень.
Периодически Чеботарь прямо с развода отправлял в "козлодерку" тех или иных нару-шителей, иногда, наоборот, оттуда выходили и представали перед нами очередные посто-яльцы этого заведения, а Чеботарь "популярно" в свойственном только ему стиле объяснял, за что они сподобились оказаться там. "Объяснения" Чеботаря были настолько своеобраз-ны, что часть взрывалась грохотом смеха и даже нарушитель чувствовал себя не так неуют-но, стоя перед строем.
Как-то, во время очередного развода, проводимого Чеботарем, примчался начальник гарнизона. Взрыв солдатского смеха был настолько оглушителен, что донесся до высоких ушей, вот и прибежал узнать, что происходит. Оно и не удивительно, если принять, что на плацу стояли солдаты по крайней мере трех частей.
Не буду интриговать и рассусоливать по поводу ораторских способностей Чеботаря, опишу один из проводимых им разводов.
Часть выстроена на плацу. Мы, в то время "старики", увидев Чеботаря перед зданием штаба, уже на подходе к плацу оттесняем "молодых" в задние шеренги. Рота, громыхая сапогами так, что сотрясались стекла, промаршировала и замерла на положенном ей месте. Другие роты не менее браво в это время грохают по плацу. От расположения других частей, услышав грохот, несутся солдаты, пристраиваются к ротам - именно по звуку громыхания первой появившейся на плацу роты солдаты узнают, кто проводит развод.
Вот роты замерли в ожидании, Чеботарь выслушивает отчеты командиров рот. Минут пятнадцать уходит на зачитку приказов. Еще минут десять - своеобразная подготовка к свое-образному спектаклю. Наконец:
"Миша Медведкин, выдь со стоя!" - звучно командует Чеботарь. В части два Медведки-ных, оба Михаила, оба приморцы, но один из Находки, другой - из Артема. Оба выходят. Чеботарь, оглядев вышедших, замолкает. Мы ждем, чем закончится, кто из Медведкиных окажется сегодня "героем". "Артемовский Медведкин, встань в строй", - произносит. Тот становится в общие ряды. Оставшийся мнется с ноги на ногу, посматривает куда-то в небо.
"Ебать мои старые кости!" - начинает Чеботарь. Часть замолкает, ни звука.
"Дожился, мать мою перемать!" - чтобы офицер прилюдно поносил сам себя при сол-датах - это мог позволить себе только Чеботарь, который знал, что его престиж не пострада-ет. "Позор на мои седины! Кочерыжка старый, пердун!" - продолжал Чеботарь еще несколько минут. Наконец, когда первая часть "номера", состоявшего в своеобразной самокритике, закончена, Чеботарь сообщает: "Дожился: солдата на собственной машине две недели в самоволку возил!" Часть замирает от изумления.
"Две недели, как по расписанию, подавал лимузин к крыльцу и вез, - указывает на сто-явшего Медведкина, - Михаила до бабы. До бабы возил?" - спрашивает у солдата. Тот "скромно" молчит и переступает с ноги на ногу.
"Выезжаю в четверг вечером на своем драндулете за ворота, еду по дороге. А метели-ща! Впереди солдат в снегу бултыхается. Останавливаюсь: "На работу, милый?" "Так точно, товарищ подполковник!" "Ну, садись, подброшу". Довез до кочегарки, высадил. С того вече-ра так и повелось: только я за ворота, а он уж меня поджидает. А останавливаю, везу до кочегарки. Всю неделю так. И эту неделю тоже".
"Ну, не надо - всю неделю!" - противоречит Медведкин.
Чеботарь продолжает: "А вчера сам себе думаю: кто же из кочегаров у нас две недели подряд во вторую смену работает? Вызываю командира роты: "У тебя Медведкин в какую смену работает?" "В третью". - отвечает. "А ту неделю в какую?" "В первую", - отвечает".
"А я тебя в какую смену возил?" - интересуется Чеботарь у солдата. Тот молчит, хотя всем ясно, что во вторую. Влип, Медведкин, влип! Десять суток - минимум. Солдаты не зна-ют, то ли сочувствовать солдату, влетевшему под завязку, то ли восхищаться в очередной раз Чеботарем, то ли пренебрежительно плевать в сторону недотепы, рискнувшему пользоваться услугами офицера. Как белый свет ясно, что он рисковал отчаянно, но пошел на этот шаг. Ну, не дурак ли?
"За использование служебного транспорта в личных целях, - в это время делает итог Чеботарь, - Десять суток от имени командира части. За использование начальника штаба в качестве шофера - еще десять суток".
Все знают, что максимум наказания, объявляемого солдату - десять суток от имени ко-мандира части, больше дать никто не мог. Но преступление нетрадиционное, своеобразное. С одной стороны - солдат проявил находчивость, сообразительность. С другой - наглость. Чеботарь тоже показал, что находчивость присуща не одному Медведкину, и тот получает такое наказание, которое никто не получал. Миша даже не пытается слова произнести в свою защиту. Прослушав приказ, подносит руку к фуражке: "Есть - десять суток за использование машины, есть - десять суток за использование начальника штаба". Часть грохает от смеха - обстановка разряжена.
Двадцать суток на "губе" отбыл Миша как миленький.
Демобилизовавшись, я ушел в ДЭР. Через год, находясь в здании хараровского аэро-порта, - куда-то летел в командировку, - вижу внизу прохаживающегося в длинной, до пят, шинели без погон, Чеботаря. Подхожу: "Здравия желаю, товарищ подполковник!" "Не под-полковник, а полковник", - поправляет, зорко посматривая на меня. "Поздравляю! Дембель?" - намекаю ему о его шинели без погон. "Дембель", - вздыхает он. - "Дембель". "К внукам, наверное собрались?" - заметив, что Чеботарь как-то неловко смотрит на меня, понимаю, что меня он не вспомнил, а спросить не хочет. Тут же справляю ошибку: "Рядовой Гераськин. Призыв 1971-1973 годы, приморский". "Помню, помню", - улыбается Чеботарь. - "Сейчас вспомнил. Отец как, мать?" "Все нормально, товарищ полковник. Спасибо, за все спасибо: за службу, за науку. Успехов вам и счастья. До свидания". Мы прощаемся, Чеботарь идет к выходу на посадку, так как началась посадка на его рейс. Через несколько часов самолет увезет меня в другой город, в другое место. Больше с Чеботарем встречаться не довелось.
Краткая биография полковника Чеботаря, известная нам: с четырьмя классами образо-вания, по национальности цыган, пошел на фронт. Прошел не только фронты Отечественной, но и Японской. Закончил в звании лейтенанта, пошел в офицерское училище.
Внешняя достопримечательность - чапаевские усы. Недаром в некоторых случаях сол-даты звали его "Василием Ивановичем". Главная примета, необходимая для оценки ситуа-ции в случае появления Чеботаря в месте своей дислокации: смотри на усы и руку Чеботаря. Если рука поглаживает усы, значит, Чеботарь в распрекрасном расположении духа и можешь не опасаться за последствия его появления. Если усы закручены вверх, рука продолжает их закручивать, хватай ноги в руки и - как можно быстрей и как можно дальше. Даже офицеры, завидев закрученные усы Чеботаря, которые он продолжал закручивать, опасались попа-даться ему на глаза. Разносы и наказания, накладываемые Чеботарем, всегда отличались оригинальностью и запоминались надолго. А если сподобился отличиться, заслужить его похвалу, что случалось чрезвычайно редко, проходило как бы само собой - солдаты об этом быстро забывали.
ШКОЛА, КАК ШКОЛА
Армию именуют школой жизни. Ну, скажем, дисциплине там немного подучат, заставят смотреть на жизнь здраво. Но кроме этой позитивной стороны имеются и негативные.
Дедовщина. Что за явление? Откуда оно?
Да оттуда, откуда и все остальное. Старослужащий все же должен иметь привилегии перед молодыми хотя бы потому, что он лучше ориентируется в службе. Знает, как действо-вать при исполнении той или иной задачи. Но это одно.
Другое. Кое-кто из старослужащих ставит себя в таком свете перед молодыми, что именно это явление оказывается дедовщиной.
Я не помню страшных, жестоких происшествий в нашей части на фоне этой самой де-довщины. Не буду говорить, что наша часть была образцовой, все в ней было в порядке, уровень "порядка" можно оценить после ознакомления с этим рассказом.
Что такое дедовщина, я узнал буквально через месяц после появления в роте. Так уж случилось, что в роте было три призыва. "Годки", призванные раньше нас на службу на год. "Фазаны", призванные раньше нас на полгода. И мы, "салажата". Вся грязная работа тут же была переложена на наши плечи, год пришлось тянуть эту лямку. "Фазаны" тут же уклони-лись от этой работы, скооперировались с "годками", а мы оказались теми "рабами" кто моет полы, драит туалеты и прочее, прочее, прочее.
Первая стычка произошла буквально неделю после появления в роте. Нас направили на чистку картошки. Нас - это всю молодежь отделения, плюс "фазанов". "Фазаны" к картошке и не прикасались. И тогда я не выдержал, заставил чистить их.
Расплата последовала на следующий вечер. Вызывают в курилку. Захожу - два "стари-ка" и два "фазана" из тех, кто с нами чистил картошку. Вначале нормальные объяснения о порядке службы, потом и до рукоприкладства дошло. Бросившегося первым Толю Карпова, "фазана", встречаю прямым в челюсть - летит в угол и затихает там. Досталось и второму "фазану", кинувшемуся следом. И тогда за меня, увидев, что я парень не промах, взялись "годки", вышедшие на роль "стариков". Выдали хорошо, но и от меня получили. Главное, что отметил, "старики" не наглели, просто выдали десяток пачек, а я старался отбиваться, не очень ущемляя их самолюбия.
Ну, думаю после драки, все, забьют. Нет, избрали другую тактику. Стали по-тихому "опускать", то есть сбивать с меня спесь и гонор. Командир отделения мог придраться за любую провинность и влепить наряд вне очереди. Год так длилось - терпел, а куда деваться.
Подходит срок демобилизации "годкам". Как-то, выпив, мы с Лехой Попандопуло вспомнили старые обиды от "годков", сейчас дембелей. Больше всех "доставал" нас Вася Басов, дебил с четырьмя классами образования, старавшийся таким образом как-то образом возместить свои недостатки. "Неужели Вася просто так поедет на дембель?" - спрашиваю Алексея. - "Он же, гад, изводил нас, как мог".
Были дела. Стоял всю ночь Вася в наряде и нас всю ночь заставлял драить полы одеж-ными щетками и мылом. Всю ночь, хотя категорически было запрещено заставлять отраба-тывать более четырех часов после отбоя. И так случалось часто, когда Василий заступал в наряд.
Подходим к кровати, на которой валяется Басов: "Вставай, Василий, разговор будет". Вася с недоумением смотрит на нас. На соседней койке лежит другой дембель, Вовка Качин. Парень здоровый, но никогда не пытался нас принижать, хотя имел такие возможности. Все же Василий - его земляк, он пытается вступиться за него. "Вовка, ты, пожалуйста, не встре-вай. Тут, понимаешь, дела такие, что, не лезь", - упрашиваем Качина.
"Ребята, может, не надо?" - канычит Василий. - "Дембель все же. Как поеду с синяка-ми? Давайте, я вам денег дам?" - предлагает.
"Сколько?" - спрашиваю.
"Сорок рублей".
"Давай!" - берем деньги, покупаем водки и тут же пропиваем. Нет, все же Василию нуж-но выдать напоследок, решаем под хорошим хмельком - офицеров в роте никого нет. Отво-дим Василия за угол и хорошо мутузим - с него хватит.
"А Горелика, неужели его просто так отпустим?" - спрашиваю я, припомнив, что и этот дембелек над нами измывался. Решаем, что и этому надо хорошо выдать.
Горелик - сержант, за него могут и посадить, командир все же. Но сержант - это только звание, по натуре - сволочь, как и Вася Басов. Кстати, Горелик сам нарвался на скандал. Он до сих пор не осознал, что он - дембель, которому остается только ждать увольнения, не лезть на рожон и в дела части. Он, можно сказать, отрезанный ломоть. Гонор свой должен оставить где-то подальше. Но не оставил. И когда резко посылает кого-то из нас подальше, тут же летит зуботычина от Алексея. Горелику бы смолчать, убраться, но он бросается вперед и нарывается на мой хук. Тут же валится снопом. Дембеля вскочили, но вскочили и "годки", те, кто пришел в часть вместе с нами. Бывшие "фазаны", а сейчас "старики" тоже под-тягиваются. Силы явно не в пользу дембелей и "стариков" - нас больше. "Сам нарвался", - объясняю по поводу происшедшего с Гореликом. Тот еще корчится на полу. Дембеля, пока-чав головами, отходят.
Позже слышу нытье Горелика перед дембелями, что не помогли ему. "Ты давно нары-вался", - заявляет кто-то из дембелей, кажется, Вовка Чащин. - "Не борзей, не наглей. Кста-ти, встречаться с кем-нибудь из них на гражданке не советую - вспомнят все". Горелик по-ехал на дембель с хорошим бланшем - от Алексея, и свернутой на бок скулой - от меня.
И еще одному досталось, командиру нашего взвода старшему сержанту Муфазалову. Тоже с фингалом поехал. Кто ему припечатал, не знаю, не в курсе. Тоже хорошая сволота была.
После отъезда дембелей принялись за бывших "фазанов", теперь "стариков". Вы, га-ды, всего полгода пахали, а мы год. Нет, теперь вы пашите, до дембеля. И пахали многие. Нас, нашего призыва, вдвое больше их, и потому дембеля старались вести тихо и мирно.
Групповщина в армии - основа формирования. Формируется групповщина по разным признакам. Первая и основная группа - род войск. Моряк презрительно относится к солдату, танкист выделяет своих, танкистов, морпех - морпехов и так далее.
Потом идет разделение по призыву. Дембеля, "старики", "годки", "фазаны" и "салаги". Дембеля держатся дембелей, старики со стариками группируются, и даже из других частей, если имеются рядом.
Потом идет деление по замлячествам. Приморцы - отдельно, сибиряки - отдельно, мо-сквичи - отдельно, хохлы - отдельно. Даже если разных призывов, но, найдя земляка среди другого призыва, можешь рассчитывать, что он поддержит тебя в трудную минуту, окажет помощь. Иметь некоего опекуна среди старослужащих даже выгодно. Хотя он и будет тебя как-то использовать, к примеру, заставить пришить подворотничок, почистить сапоги - мне такого никогда не приходилось делать, сознаюсь честно, - но можешь рассчитывать, что опекун защитит тебя от попыток "принизить" другими стариками.
Хотя у меня опекуна из стариков не было, все же по появлении в роте молодых, взял одного под свое шефство. "Принижать", заставляя пришивать подворотнички, чистить сапо-ги, не "принижал". Вел с ним разговоры о жизни, рассказывал сам. Раз или два посылал за водкой, но и ему за эту услугу перепадало грамм сто пятьдесят - двести
Если командиры в части опытные, можно рассчитывать, что этот балаган, именуемый солдатской массой, будет регулироваться и направляться, порядок, видимость его, будет поддерживаться. Офицеры обязаны не давать разгораться страстям на той или иной почве. Одернуть и поставить на место "старика", встать на защиту чести "салаги" - это обязаны уметь офицеры. Для этого нужно знать, чем живут твои солдаты, нужно, чтобы они доверяли тебе. Если же порядок в роте, части офицер будет поддерживать только опираясь на старика, если о настроениях в роте будет знать от наушников-фискалов, которые порой обнаружива-ются среди солдат, тогда не жди ничего хорошего.
Что еще значит собой армия? Армия - школа сообразительности. Провинился, помню, перед старшиной роты. Взъелся он на меня, гоняет по нарядам. Назначил на работы по очистке выгребной канавы из свинарника части. Более унизительной работы для солдата придумать нельзя.
Ладно, чтобы больше не унижал, - копаю канаву и делаю сток из нее в ближайший сток, идущий мимо столовой. Зловонная жижа помчалась по канаве, достигла штаба и дальше мимо казарм. Вонь, мухи. Примчался старшина, орет: "Ты куда, мать твою через мать, сток сделал?!" "А куда? До ближайшей сточной канавы. Вы же не указали, куда вести". "Закапы-вай, убирай эту срань!" "Чем и как, товарищ старшина, лопата сломалась", - показываю обломанный черенок лопаты. Старшина приносит другую, и та через двадцать минут ломает-ся. Старшина, увидев, что вонь и жижа не уменьшается, снова прибегает. Я покуриваю на солнышке, подальше от этой вони. "Опять сломалась? Ну, я тебе сейчас устрою!" Приносит лопату с металлической трубой вместо ручки. Но он меня плохо знает: при нем втыкаю лопа-ту в землю в районе, где закопан какой-то металлический штырь, - я на него наткнулся, когда копал и пришлось обойти штырь, а сейчас он весьма кстати, - делаю вид, что пытаюсь отвер-нуть пласт земли. Лопата трещит и ломается сам штык. Старшина аж трясется, а я недо-уменно посматриваю на огрызок лопаты.
Пока старшина бегает в поисках новой лопаты, ко мне приближается начальник штаба. Прибыл, видимо, узнать причину появления зловонной жижи возле штаба. Походил, посмот-рел. Я стою навытяжку.
"Специально устроил, провокатор?" - Чеботарь в благоприятном расположении духа. Что ему отвечать, не знаю. Соврешь - будет хуже, да и сознаешься - не помилует.
"Тут работы, если нормальную канаву вести, для отделения на день, а старшина прика-зал сегодня закончить. Проявил смекалку, а оказалось...", - выжидательно молчу. Удар от себя я отвел, как будет выпутываться старшина, он, кстати, бежит уже с лопатой в руках, не знаю.
Чеботарь минут пять расспрашивал старшину, а потом: "Давно пора нормальную канаву прокопать! Что с него одного толку - отделение нужно. Давно уже говорю тебе, чтобы занял-ся. Вон отсюда!" - орет на меня. Я убегаю, а начальник штаба еще минут двадцать разносил старшину. Назавтра там работало отделение солдат, меня среди них не было.
Был иной случай - неделю возил меня старшина на гаупвахту, пытался оформить туда. Произошло это опять по простой причине.
Работали на военном заводе. Тех, кто работал во вторую смену, утром на подъеме не трогали, давали поспать до завтрака. До оно и понятно, прибывали в три часа ночи, и солда-ты не успевали выспаться. Приказ командира роты дать поспать второй смене до завтрака соблюдался.
К тому времени, когда произошел случай, я хорошо приборзел, если можно так сказать. Год отслужили, разобравшись, что самый лучший способ поведения в армии "солдат спит - служба идет", поступал по этому принципу. А что, разве не так? Шел служить, а оказалось, что прибыл отдать два года Родине. Ну, если ей нужны эти два года, пусть забирает. Откро-венных нарушений за мной не водилось, ярым нарушителем дисциплины не был. Если иные по самоволкам таскались, ловились на пьянках, со мной такого не происходило. Просто, я перестал обращать внимание на службу. Офицеры нашей роты потеряли в моих глазах авторитет. Я молча выслушивал офицера, отдающего мне приказание, пытающегося ли завести "душевный разговор". "Как дома, как дела?" - интересуется замполит роты. Молчу. "Язык проглотил?" Молчу. "Отвечай, когда с тобой разговаривают!" - орет. "Есть отвечать, когда со мной разговаривают?" - снова молчу. "Что молчишь?" - выходит из себя замполит. "А что именно говорить? Может, статьи устава прочитать?" - интересуюсь. И в примерно таком духе всегда.
Потерять авторитет командир не имеет права. Ну, а если потерял, то отчего и почему? Ну, не знаю, как бы относились к офицеру, пьяному в стельку отчитывающего стоящего перед строем такого же пьяного в стельку солдата. Или к прапорщику, чистящему перед строем морду пьяному солдату, хотя сам едва держится на ногах. Кстати, вместе пили солдат и прапорщик, как выясняется, - солдат, которому прапорщик чистил морду, потом потихоньку сообщает среди своих.
И от всего этого вырабатывалось отвращение к армии. Я попросту стал игнорировать офицеров и старшинский состав. Те, увидев, что я объявил своеобразный бойкот, стали придираться. Но за что придираться, я ничего противоправного не совершаю?
А когда обнаружили, что на их придирки можно найти противоядие - примерно такое, как в случае со свинарником, - отступились. А я приборзел - перестал подниматься на подъеме. Вставал тогда, когда рота уже готовилась к утреннему построению - в восемь часов.
Это не осталось незамеченным, меня стали пытаться поймать офицеры хоть на этом прегрешении. Не на того напали. Кровати двухъярусные. Внизу спали "старики", к которым относился и я, вверху - "молодежь". Меняюсь с "молодым", спавшим надо мной, местами, занимаю его койку. Офицеры во время утренних обходов, зная, что "старье", то есть мы, спим внизу, осматривали только нижние кровати. Если верхняя кровать занята, значит, на ней спит молодой, вернувшийся с ночной смены - его не трогать. Молодой наглеть не станет - не тот этап службы, чтобы мог позволить себе это. Такие представления господствовали среди офицеров.
И все же старшина отметил как-то, что меня нет на построении при подъеме. Выстроив роту, задает вопрос, где я. Услышав это, вскакиваю, хватаю одежду и через окно выскакиваю на улицу. Сполоснувшись под краном - якобы умывался, заскакиваю в роту. Старшина дела-ет предупреждение, чтобы на построение на подъеме являлся вовремя, хотя я уверяю, что делал пробежку. Как же, поверит старшина, что я бегал. Явная ложь, но не пойман - не вор.
Старшина на подъемах появлялся изредка, но все же являлся. Примерно два-три меся-ца вел я жизнь приборзевшей личности, а потом старшина выяснил, что я занимаю верхний этаж кроватей, приказал тут же перебраться на нижний. Лафа кончилась, потому что и он, и офицеры на каждом подъеме интересовались, нахожусь ли я в строю.
А тут случилось работать во вторую смену. Утром, мне положено отдыхать, трогать меня до завтрака нельзя. Делавший обход старшина, увидев меня спящим, решил проучить. Поднял ногу и ударил каблуком по спине. Сквозь сон я ощущаю страшный удар в районе позвоночника. Боль адская, но вскакиваю и еще, не продрав глаза, увидев кого-то перед собой, бью изо всей силы. Старшина летит через проход и падает.
Увидев, кого я ударил, понимаю: все! Подсудное дело - ударить офицера или старшину.
Потом разговор у командира роты, объяснительная. Потом начальник штаба и новый разговор. Я уже ничего хорошего не ждал. Моим оправданием был здоровенный синячина на спине, но разве это спасет. Дисбат или даже тюрьма - это точно. Однако обернулось дело только десятью сутками.
На следующий день старшина самолично обрядил меня в подобающую для гаупвахты экипировку и повез на гарнизонную гаупвахту. Заведя в помещение, где сидел начальник караула, - тот был занят тем, что играл в шахматы с каким-то сержантом, - оставил меня, получив команду офицера, занятого игрой, обождать. Сам старшина ушел к какому-то своему знакомому, обитавшему здесь.
Стоя у стойки, разделявшей помещение, от нечего делать смотрю за игрой. Увидев, что сержант делает неверный ход, замечаю об этом. "Молчать!" - командует офицер. Сержант быстренько проигрывает, собирает шахматы, уходит. Старшины все нет.