Иаков Гетцеллес работал редактором в издательстве, которое основал миллионер Герман Нейхаус, главным образом, из тщеславия: состояние он себе нажил на недвижимости и других операциях. В год издательство выпускало от силы пять-шесть книг по иудаике - большей частью, переводы с иврита. В сан Иакова Гетцеллеса возвёл Колледж ивритского союза, но раввином он так и не стал. Одно время он преподавал этот язык по небольшим колледжам Среднего Запада, а потом много лет занимал какой-то пост в филантропическом обществе в Нью-Йорке. Знавшие Иакова подшучивали, что его единственный настоящий талант, это удачно пообедать с начальником. Был он маленький, кругленький, смуглый, румяный и, хоть достиг уже шестидесяти, без единого седого волоска в волнистой шевелюре. Ещё он имел широкий нос и пышные брови, а его карие глаза лучились, как у дитяти. Поговаривали, что в молодости он был изрядным ловеласом. Жена его через несколько лет после свадьбы умерла от рака, и больше он ни на ком не женился. Тогда он и стал редактором в издательстве Бернарда Нейхауса.
Нейхаус не просто выпускал книги, как другие издатели, а играл с ними. Сперва он должен был влюбиться в текст оригинала. Потом долго искал подходящего переводчика, а если в книге были иллюстрации, перебирал всех возможных художников, пока не находил того единственного. Бернард, как и Иаков, не вышел ростом, но растолстел, как бочонок - весил он целых двести пятьдесят фунтов. Обеды с ним тянулись долго, и все важные решения принимались именно за этим долгим насыщением. Врачи предупреждали, что в крови у него сплошной холестерин, но он возражал, что никакого холестерина в природе нет, и его выдумали сами врачи.
На семьдесят девятый день рождения с ним случился сердечный приступ, и он умер: от холестерина или по другой причине, никто так и не узнал. Вскоре после этого его сыновья ликвидировали компанию, а Иаков Гетцеллес остался без работы. Но ангелы-хранители прислали ему Бесси Файнгевирц, вдову строителя гостиниц. Она была экс-президентом фонда помощи студентам в Палестине, и сама строителем гостиниц, на несколько лет старше Иакова, с мясистым в ямочках носом и мужским голосом, а когда её волосы выпали, стала носить рыжий парик. После смерти мужа Бесси несколько раз чуть было снова не вышла замуж, но женихи исчезали, жалуясь на её деспотический характер. Иаков, впрочем, привык уступать. Когда они поженились, Бесси всем рассказывала, что при первой же встрече объявила ему: "Иаков, дорогой, ты станешь моим мужем". Он им и стал.
Сперва велись разговоры о возрождении издательства - у Бесси была страсть стоять поближе к культуре и знаменитостям, но скоро она поняла, что Иаков - человек не деловой и издательство не потянет. А, кроме того, на это уйдут сотни тысяч. Они обсуждали, строили планы, ни к чему не пришли и, наконец, решили, что лучше им провести остаток жизни где-нибудь в Калифорнии. Сэм Файнгевирц детей не оставил, и Бесси утверждала, что средств у неё хватит на них обоих хоть до ста двадцати лет, да ещё останется на добрые дела.
Сперва они на пять месяцев отправились в кругосветное путешествие, а потом Бесси стала подыскивать дом в Калифорнии и вскоре нашла то, что хотела. Это был богатый меблированный особняк в Голливуд Хиллз с садом и гаражом на две машины. Как всегда, приобретение Бесси оказалось выгодным: через неделю после того, как подписали все бумаги, ей уже стали предлагать за участок намного больше, чем она заплатила.
Переезд затянулся надолго: Бесси всё не удавалось переделать дом на свой лад, но, закончив с этим, наконец, стала уделять время Иакову. Она решила, что Иаков должен написать книгу и помочь ей с её автобиографией, в которой она описывала свои первые годы в польской Пышнице, переезд в Америку, работу в швейной мастерской, изучение английского, брак с Сэмом Файнгевирцем, всю деятельность организации, где она была президентом, и войну с завистницами, которые подсиживали её и, в конце концов, вынудили уйти. Бесси составила жёсткий распорядок: когда и что Иаков должен есть, когда и что надевать (ей нравились шёлковые рубаки, яркие галстуки, бархатные пиджаки и туфли с помопончиками), в какие часы работать. Но в Калифорнии Иаков обленился и стал ко всему безразличен. Он позёвывал и дремал. У него развился писательский спазм руки и стал дёргаться левый глаз. Во время медового месяца Иаков каждый день писал Бесси по стиху, рассказывал ей всякие случаи из жизни писателей, переводчиков и знаменитостей, с которыми ему приходилось встречаться, забавные истории о Бернарде Нейгаузе и его странностях, но теперь он замолк, и Бесси приходилось вытаскивать из него каждое слово как клещами. Саду вокруг дома требовалась мужская рука, но у Иакова не было к этому ни малейшего интереса. Целый день он расхаживал в халате и даже пренебрегал парикмахером. В Лос-Анжелесе и его пригородах без своей машины не обойтись, и Бесси приказала Иакову брать уроки вождения. После третьего занятия инструктор подозвал Бесси и сказал:
- Жаль, но случай безнадёжный. Первая же поездка вашего мужа закончится чьей-то смертью.
Бесси стала подумывать о разводе, но тут повстречала Филлис Гурдин, еврейку из Филадельфии, вдову епископа-спиритуалиста Томаса Делано Гурдина, погибшего в авиакатастрофе. Он оставил жене дом недалеко от дома Бесси. Филлис занималась гипнозом, магией, чудесными исцелениями, умела читать по картам таро и вела общество говоривших на неслыханных языках. Между дамами завязалась тесная дружба. На деревьях в саду появилась какая-то гадость вроде паутины, и Филлис Гурдин предложила средство для опрыскивания и особую молитву от грибка. У Бесси на подбородке выросли бородавки, и Филлис снабдила её мазью и заговором, от чего те сразу отсохли.
Спустя какое-то время, Филлис пригласила Бесси с Иаковом на свое языковое собрание. Каждого входившего в гостиную Филлис дарила поцелуем. Зала наполнилась седовласыми мужами и крашеными дамами. Филлис была темнолицая, черноглазая, пышнобровая, и носила очки с толстыми стёклами. Волосы она красила в ярко оранжевый цвет, а верхняя губа у неё поросла белым пушком. На собрание она надела белое платье и красный тюрбан. Она запела гимн, повела танец, и все затанцевали вместе с ней. Пение становилось громче, пляска неистовей. Все хлопали в ладоши, выкрикивали славу Господу, Иисусу и самой Филлис Гурдин. Вдруг зазвучали слова, которых Бесси никогда не слышала. Это был не язык, а какой-то сумбур: "чарапакичичи", "хачтамарумби", "лепочакалдуку". В глазах засияла радость, мужчины схватили в объятия дам, дамы схватили в объятия мужчин. Загрохотал барабан.
Издала вопль широченная труба. Все завизжали, запрыгали, затряслись и вошли в экстаз. Бесси смотрела с огромным удивлением. Что это - безумие? Колдовство? Оргия? Вакханалия? Ей стало жарко. Она ничего не пила, но почувствовала себя пьяной. Много лет её мучили артрит и расширение вен, но теперь она ощутила странную лёгкость в ногах.
И вдруг Бесси стала стала скакать, хлопать в ладоши и вопить на неведомом языке. Что это был за язык? Греческий? Персидский? Татарский? Или бес в неё вселился? Пол закачался под ногами. Стены пошли кругом. Бесси слышала, как она сама выкрикивает: "Мучифалькоши! Сапполахия! Ринчигопрер! Салталафонта!" Её охватила любовь ко всей этой толпе, будто они были её братьями и сёстрами. Она подбежала к Иакову, который стоял в углу у двери, прижалась к его груди, засмеялась, заплакала, завыла: "Катчаралолши! Поламбдука! Закафер!"
Иаков вздрогнул, улыбнулся и ответил на смеси идиша с ивритом и арамейским: "Пичапой! Егар Садусса! Оц койцец бен койцец!"
Бесси опасалась, что Иаков станет противиться её духовному возрождению, как противился другим её планам и замыслам. В таком случае она была готова съездить в Рено, чтобы быстренько получить развод. Но Иаков в этот раз пошёл ей навстречу. Сам он тоже близко подружился с Филлис Гурдин: часами он просиживал с ней и с Бесси за магической планшеткой и помогал расшифровывать послания, которые индеец по имени Красноглазый Вождь направлял своей подопечной из иного мира. Иаков и обе женщины клали руки на стол, в котором не было гвоздей, и чувствовали, как тот вздрагивает, выстукивая ответы, и рвётся подпрыгнуть. Он посещал собрания, где говорили на дивных языках, и сам начал что-то болтать, изумляя Филлис неуяснимой складностью своих речей. Она стала уверять Иакова и Бесси, что это язык с другой планеты за пределами солнечной системы и что, если удастся подобрать к нему ключ, человечество сможет проникнуть в тайны Вселенной. Яков с удивлением отметил, что Бесси, прежде довольно прижимистая, вдруг стала удивительно щедрой. Обществу говоривших на дивных языках нужна была церковь, и Бесси внесла крупную сумму. Филлис понадобился фургон, чтобы подвозить старых и немощных, и Бесси уплатила всю сумму. При каждой встрече дамы целовались и называли одна другую "деточка", "дорогая", "милая", "солнышко", "душенька" и прочими нежными словами.
Бесси, которая во время кругосветного путешествия ревновала и устраивала скандалы, если Иакову случалось переброситься приветливым словом с официанткой, теперь требовала, чтобы он относился к Филлис, как к сестре, даже больше, чем к сестре, и бранила его, если он забывал поцеловать Филлис, когда они приходили в её дом или прощались. Когда Бесси нужно было отлучиться в Лос-Анджелес - там у неё был брокер, с которым она вела дела - Филлис готовила Иакову обед из кресса, грибов, длинозёрного нешлифованного риса и йогурта. Она напоминала ему принять лекарство и отдохнуть после еды и рассказывала ему о возвышенной любви, существовавшей между нею и покойным епископом в самых интимных подробностях. При любом удобном случае Филлис напоминала о своей приверженности еврейству и о том, что она не забывает своих корней. На Йом-Киппур она постилась. Её бабушка эмигрировала в Америку из России, но так и не выучила английского. Филлис тогда разговаривала с ней на идиш, и оказалось, что она до сих пор помнит много слов. При каждой своей поезде на Восток она обязательно останавливалась в Филадельфии и приникала к родным могилам, читала молитвы на древнееврейском и оставляла цветы. Однажды, когда Филлис пришла в транс, перед ней предстали их души, одобрили её жизнь и сказали, что готовы встретить её на пороге, когда она отойдёт в мир иной. Там, где они пребывают, нет ни евреев, ни неверных, ни белых, ни чёрных, ни американцев, ни европейцев. Все души сосуществуют вместе и совершенствуются, поднимаясь от прежнего обиталища к высшему и помогают вновь прибывшим вступить на путь духовного преображения.
Однажды вечером Филлис задержалась в доме Бесси дольше обычного. Стол вибрировал и стремился взлететь. Бесси и Филлис силой удерживали его, чтобы он не поднялся к потолку. Под столом колено Филлис прижалось к колену Иакова, и по позвоночнику у него пробежали мурашки. Планшетка вращалась быстро и точно, передавая приветы от множества покойных родственников. В трансе Филлис возгласила, что здесь присутствуют мать Иакова и что она не забыла своего любимого сына. Она наблюдает за ним с небес и вступается за него. Его мать говорила устами Филлис на смеси идиша с английским, называла его "Янкеле - голубок" и целовала губами Филлис. Потом заговорил епископ. Он сообщил низким голосом, что переезд Бесси и Иакова в Лос-Анджелес и покупка ими дома в этих местах не были случайностью. Всё было предопределено Мастерами на Небесах, потому что Бесси и Иакову суждено сыграть важную роль в возрождении, которое принесёт слияние иудаизма с христианством и которому суждено стать новой эпохой в Эволюции Искупления.
Около часа Иакова потянуло на сон так, что глаза сами собой слипались, и он был не в силах их разомкнуть. Бесси и Филлис проводили его до постели, укрыли, подоткнули одеяло, поцеловали на ночь и пожелали счастливых снов. Вскоре он как в яму провалился, а когда очнулся было ещё темно. Он протянул руку к Бесси, но коснулся чьей-то незнакомой груди. Он прислушался и услышал храп в два носа. Бесси тоже проснулась.
- Не пугайся, дорогой. Было очень поздно, и я не отпустила Филлис домой. Я настояла, чтобы она переночевала у нас, потому что...
Храп Филлис прекратился.
- Я перейду на диван.
- Нет, Филлис, мой муж - это твой муж, - торжественно произнесла Бесси. - Иаков, да будет тебе известно, что этой ночью мы заключили контракт. Мы обе будем как Рахиль и Лия, а ты - наш Иаков. Обними же её, лобзай и нежь. Одна сестра не станет ревновать другую, наоборот...
- Я купила тебя у неё за пучок мандрагоры, - изрекла Филлис словами Книги Бытия. Говорила она со сдавленным смехом.
Иаков Гетцеллес молчал. Желания, которые, как он думал, навсегда покинули его, вновь вспыхнули.
- Может быть, я сплю? - спросил он.
- Нет, возлюбленный мой Иаков, это явь, - произнесла Бесси с дрожью в голосе. - Супруг Филлис, епископ, избрал тебя. Он материализовался и сказал нам...
- Иаков, душа его вселилась в тебя, - вмешалась Филлис. - Ты займёшь его место в нашем собрании.
Да, начинается на старости лет, подумал Иаков в изумлении, и его охватил вечный мужской страх бессилия. Он схватил Филлис в объятия, крепко прижал к себе и поцеловал её, а она укусила его губы с таким пылом, что все страхи мгновенно исчезли. Волна похоти захлестнула его.
- Бери же её! - воскликнула Бесси. - Исполни её желание!
- Прильни к моему лону, о супруг мой, - молила Филлис.
Когда Иаков молча поднялся с постели, уже светало.
Пошептавшись и похихикав, Филлис и Бесси опять заснули. Иаков нетвёрдо пошёл в ванную. Ночь распутства кончилась, оставив слабость чресл и стреляющую боль в мочевом пузыре: уже много лет он страдал от разрастания предстательной железы. Массаж и лекарства позволяли избежать операцию, но врач в Нью-Йорке предупредил, что если долго откладывать, могут быть осложнения.
Он остановился у зеркала - взъерошенный, пожелтевший, в морщинах. "Счастлив ли я сейчас? - спросил он себя. - И был ли я счастливее до этого?" Заболели голова и колени. Он подошёл к унитазу. Струя прерывалась, капала. "Слишком поздно для этих радостей", - сказал он себе.
Когда Филлис сообщила в оккультных журналах, что дух Томаса Делано Гурдина вернулся на Планету Земля и вселился в Иакова Гетцеллеса, учёного-гебраиста, философа и мистика, она ожидала потока восторженных писем и визитов последователей епископа. Но известие почему-то не произвело большого впечатления, и даже её собственное общество восприняло его с сомнением. Иакову Гетцеллесу сделали операцию, и выглядел он измождено, ни в малейшей степени не напоминая покойного епископа. Томас Делано Гурдин носил длинные волосы, был высок, голубоглаз и громогласен в библейском стиле, а взор у него был магнетический. Иаков Гетцеллес был, напротив, тщедушен и робок, и говорил по-английски с акцентом. Он разрешил Филлис быть своим глашатаем и неуверенно кивал всему, что бы она ни сказала. Сутана епископа, которую Филлис обузила и укротила, и митра сидели на нём нелепо.
Тут против Филлис стала затевать интриги её паства. Она получила деньги на церковь, но не отчиталась перед комитетом, подписала неудачный контракт со строителями, и кое-кто подозревал, что ей за это отстегнули. Её отношения с Бесси, занявшейся игрой на бирже и операциями с недвижимостью, считали не подобающими даме, стоящей, как думали, одной ногой в могиле. К Филлис стали приходить письма с подписью и без подписи, в которых её называли лицемеркой, воровкой и растратчицей, а Иакова - самозванцем и мошенником. Кто-то донёс окружному прокурору, и однажды после обеда Иаков Гетцеллес, лёжа в своей комнате, слышал долгий разговор Бесси с Филлис по телефону, и вёлся он отнюдь не о надмирных сферах, а о процентах, закладных и займах. Филлис больше не оставалась на ночь у Бесси, и у Иакова не стало причин беспокоиться о своём мужском достоинстве. Всё кончилось крахом.
Участок, на котором собирались построить церковь, оказался опасным, и специалисты предупредили, что сильный ливень может его просто смыть. Сектантский журнал обвинил Филлис Гурдин в лжепророчествах.
Лето выдалось необычайно жарким. Многие члены общества Филлис выбрались в Скалистые Горы или к океану поостыть. Других потянуло на конференции по оккультизму в Техасе, Висконсине, Пенсильвании и Нью-Джерси. Кое-кто углубился в законы Кармы и Нирваны в вегетарианской колонии в Калифорнии, возглавляемой седобородым гуру. Шли дни, но Филлис не наведывалась. Бесси пыталась к ней дозвониться, но телефон молчал. Иаков замечал, что Бесси прямо-таки больна от злости. Она почти перестала с ним разговаривать, без конца курила и записывала какие-то цифры. Он не видел, чтобы она что-то ела. У Иакова тоже был свой кризис.
Хотя его прооперировали, с малой нуждой оставались сложности. Врач говорил, что может потребоваться повторная операция. Ещё раньше Филлис принесла ему целый чемодан книг по спиритизму, теософии и астрологии. Иаков читал работы мадам Блаватской, Гурдиева, Успенского, Форда и библию психических исследований "Фантазмы живого" Герни, Майерса и Подмора. Хотя в доме был кондиционер, воздух оставался сырым, и Иаков не снимал нижнего белья весь день. Он лежал на диване, смотрел в книги сквозь солнечные очки и что-то бормотал про себя. История человека, которого посетила его жена, когда тот плыл на судне в Атлантике, хотя она никогда не отлучалась из их дома на Западе, была, конечно, удивительна. Даже если бы этот единственный случай оказался правдой, необходимо пересмотреть все ценности. Но правда ли это? Это могло быть сном, галлюцинацией или обыкновенным враньём. Сколько чудес приписывают каждому местечковому раввину, каждой гадалке? Сколько откровений являлось Филлис каждый день?
Со временем Иаков потерял интерес даже к оккультному. Голова отяжелела. Он лежал на диване целыми днями. Мог заснуть и судорожно проснуться. Он задрёмывал и вдруг открывал глаза, ошарашенный сном, который тут же улетучивался из памяти. Всё стало безразлично: жара, духота, стреляющие боли в мочевом пузыре. И предупреждение врача о возможности уремического отравления тоже не пугало. Иаков прочёл в газете о каком-то убийстве, но не испытал ни жалости к жертве, ни ненависти к убийце. Когда звонил телефон, он не снимал трубку. Почтальон принёс ему срочное письмо, но он отложил конверт, не вскрывая.
Бессонница его больше не раздражала. И Бесси тоже не спалось.
Хотя они спали в одной большой кровати, казалось, что она невероятно далеко, и он забывал о ней. Иногда она с ним заговаривала, но он не обращал внимания на её слова. Однажды он услышал:
- Иаков, наша совместная жизнь - одна большая ошибка, и я не знаю, как из неё выпутаться.
В то утро Бесси не позвала Иакова завтракать на кухню. Она ушла из дому, не сказав, куда направляется. К обеду она не вернулась. По какой-то причине, непрестанная жажда и позывы у Иакова вдруг прекратились. Просто по привычке он открыл какую-то оставленную Филлис книгу, но едва разбирал в ней слова. "Что это - уже вечер, или начинается катаракта". Он осознал, что думает о себе, как о постороннем.
Вдруг распахнулась дверь и ворвалась Бесси.
- Она сбежала, шарлатанка, воровка! Закрыла ставни и даже не попрощалась. Это всё ты, ты, ты! - кричала Бесси в истерике. - Ты потащил меня к этим свихнувшимся придуркам. Она удрала со всеми моими деньгами. Я сейчас голая и без гроша. Даже дом этот теперь уже не наш. Я с ума сошла от её гипноза.
Бесси вырвала книгу у него из рук и швырнула на пол, опрокинула кофейный столик с горой журналов и завизжала:
- Зачем ты читаешь этот вздор и похоронил себя среди мусора? Это всё ложь. Она такая же святая, как я Папа римский. И муж её был обманщиком. Это всё надувательство. Епископ Иаков Гетцеллес, чтоб мне лопнуть! Горе мне несчастной! Убийцы!
Последнее слово Бесси выкрикнула на идиш. Она стала пинать книги и плевать на них.
- Куда мы сейчас пойдём? Бог меня наказал и отобрал мой разум. Эта ведьма околдовала меня сакральной болтовнёй, она только притворялась, что любит меня. Бандитка, разбойница! Не хочу больше жить! Ты меня слушаешь или нет? - Бесси застонала. - Я хочу умереть, сию же минуту.
Она сжала кулаки и подскочила к Иакову. Рыжий парик свалился с её головы, и она стояла с голым черепом, с которого свисали оставшиеся седые пряди.
Что-то прорвалось в душу Иакова.
- Успокойся. Если нам предстоит умереть, нужно умереть достойно.
- Нам незачем жить. Всё потеряно. Будь проклят день, когда я впервые увидела её лицо и твоё лицо. Она сделала меня нищей. Если ты хочешь жить, убирайся в богадельню!
- Бесси, я не хочу жить.
- Я сейчас пойду на кухню и открою газ.
- Да, сделай, пожалуйста.
- Вставай. У меня нет даже участка на кладбище. Они выбросят меня собакам.
Бесси подбежала к кондиционеру и выключила его. Она схватила в охапку подушки и одеяло с дивана и бросилась с ними на кухню.
Иаков последовал за ней. Как странно: сейчас он впервые ощутил что-то вроде любви к этой взбесившейся женщине. На кухне Бесси захлопнула дверь, закрыла на задвижки окна, выключила маленькую дежурную горелку и открыла на плите все краны. Иаков смотрел на неё. Он не понимал происходившего, но страх смерти его оставил, и он чувствовал себя тем астральным телом, о которых столько прочёл - невесомым, покорным, летящим по воле сил, вне его власти. Значит, вот так и умирают? - удивился он, но не ощутил даже любопытства. Он стал ребёнком, а Бесси укладывала его в постельку. Она расстелила на полу одеяло с дивана и бросила подушки.
- Зачем нам умирать на жёсткой плитке?
Бесси помогла Иакову лечь, протянулась рядом и поцеловала его. Лицо её было горячим и влажным.
- Есть ли Бог или что-то, мы это скоро узнаем.
- Ничего там нет, - ответил Иаков, поразившись собственным словам.
В коридоре зазвенел телефон, и Бесси вздрогнула.
- Кто это может быть? Какая разница...
Телефон долго звонил, и наконец замолк. Бесси обняла Иакова и спросила:
- Может быть, мне прочесть: "Слушай, Израиль!"?
- Не нужно, - шепнул Иаков.
Это были его последние слова.
На следующий день их нашли мёртвыми, а через несколько месяцев, когда адвокаты Бесси в Нью-Йорке улаживали дела с её имуществом, выяснилось, что оно всё ещё стоит четыреста тысяч долларов, не считая заграбастанного Филлис, которое адвокаты тоже надеялись отсудить.
- Конечно, она умерла не от нужды, - сказал один из них, остроголовый, остроносый и остроглазый человечек. - Почему она не оставила никакого письма?
Говоря это, он затачивал и без того заточенный карандаш с длинным острым концом.
Другой адвокат, грузный толстяк с рыжими бровями и мягким двойным подбородком, немного подумал и заметил:
- Сколько писем самоубийц я прочёл, но разве хоть в одном была правда?