Всему свое время. Время разбрасывать камни, и время их собирать...
Бертуччо с радостью вдохнул загазованный воздух любимого города, давно ставшего ему дорогим. С огромной сумкой в руке он бодро шагал по платформе, словно падишах. Две девушки, две его 'невольницы', испуганно жались к нему, не смея поднять глаз. Таня семенила за своим спасителем, которого уже успела возвести в чин персонального бога, держась за ручки спортивной сумки, еще недавно служившей средством переноски боеприпасов и оружия.
Сейчас же по перрону шагал вполне законопослушный человек, красивый мужчина в полном расцвете сил, и улыбался всем встречным девушкам. Теплый ветер трепал распущенные длинные волосы, тонкая рубашка с двумя расстегнутыми пуговицами открывала чистую грудь, легкая походка демонстрировала уверенность и силу.
Вот он, можно сказать, и дома. Правда в разворованном и разграбленном доме, где отныне будут царить лишь пустота и тоска, но эти стены такие родные, они хранят столько воспоминаний, которым предстоит теперь стать единственными спутниками его отшельнической жизни. И в разграблении родного гнезда повинен он сам.
Да, определенно точно, что по возвращении Светы, а в ее возвращении Берт уже не сомневался, убедившись, что она жива и благополучно избежала смерти от шальной пули во время переворота и захвата власти, он будет отлучен от царской семьи. Ему нет прощения, да он и сам будет клясть себя всю оставшуюся жизнь.
Что ж, по крайней мере, у него есть Данил, который уже ждет его у дома, как было условлено при разговоре по межгороду. А еще Таня. Определенно, она к нему не равнодушна, мало того, на сто процентов Берт уверен, что она готова снова пойти в рабство, при условии, что именно он будет ее господином и хозяином.
Бертуччо улыбался, щурясь на солнце, и никто не мог догадаться, какая безумная тоска щемит сейчас его сердце. Сколько ему еще отмерено жить нормальной жизнью? Ровно до приезда Светки, и можно не сомневаться в том, что Арсений перероет все побережье, но отыщет ее. И когда они прибудут в город, ему можно спокойно уходить в подполье, чтобы не сметь омрачать их радость своим нежеланным появлением пред светлыми очами.
Да Берт и сам прекрасно знает, какие слова следует употреблять при оценке его скромной персоны. Он знает, как называется его поступок, помнит, что совершил, и понимает, что никто его не простит. Для него теперь все закончено. Жизнь закончена. Остается только вспоминать одинокими долгими вечерами, плавно переходящими в ночь и незаметно перетекающими в серое утро.
Что ж, он уже был мертвым для Светы, ему надо просто не оживать, вот и все. Он уже однажды пропал, она его похоронила и оплакала - так тому и быть.
Остановившись напротив величественного здания вокзала с высокими колоннами, арочными окнами, смотровой площадкой на башенке, рвущейся к облакам, венчаемой высоким тонким шпилем, Бертуччо поднял голову, закрыл глаза, шумно втянул ноздрями воздух и улыбнулся. Девушки терпеливо замерли рядом, не смея его тревожить.
- Хорошо-то как, девчонки, - обратился мужчина к своим молчаливым спутницам. - Лето, молодость, красота. Будем жить, да? - он приоткрыл один глаз и лукаво взглянул на Татьяну.
Девушка робко улыбнулась ему, лицо ее тотчас озарилось внутренним светом. Боже, какая милая, пронеслось в голове у Берта. И ни за что она не догадается, что ему хочется сейчас выть волком, потому что он лишил такой радости - жить - одну девушку, которая ему очень дорога, причем, настолько, что легче на самом деле умереть, чем увидеть ее глаза, один только взгляд, такой красноречивый, заменяющий слова. Только она умеет так смотреть.
Его же собственный, безмятежный сейчас взгляд, говорил о довольстве ситуацией и жизнью в целом.
- Ничего, дамы, все будет хорошо, - подмигнул он Кате, рискнувшей оглянуться вокруг.
Прожившая до двадцати лет в деревне, единственный раз вырвавшись из своего мирка в отпуск на юг, она была похищена и продана в рабство, и большой город в ее воспоминаниях как раз и ассоциировался с вокзалом и толчеей на платформе, где так легко схватить человека и затеряться с ним в толпе. Сейчас бедная девушка дрожала как осиновый листок, опасаясь повторения ситуации.
Вдруг пространство привокзальной площади прорезал ломкий молодой голос, перекрывая общий шум и голос диспетчера.
- Бертучо!
Мужчина повернул голову на звук, прищурился, и заулыбался, узнав в бегущем к нему пареньке Данилу, своего воспитанника. Его волосы развевались на ветру, на лице застыл восторг, он бежал наперегонки с июньским ветром, перепрыгивая через лужи, стремительно приближаясь к объекту своего восхищения. Несколько Стражей порядка также повернули головы на крик, но не увидели опасности в приближающемся молодом человеке, и продолжили свое степенное шествие вдоль платформы.
- Бертуччо, привет! Наконец-то ты вернулся! Я так тебя ждал! Как ты загорел! Как я рад тебя видеть! - тараторил на бегу Данил, приближаясь к мужчине, застывшему с улыбкой на губах.
Вдруг он без перехода прыгнул на него, сильно обняв, схватив за плечи и едва ли не повиснув на нем. В следующее мгновение отпрянул, словно устыдившись своего порыва, и принялся жать другу руку. Берт поймал себя на мысли, что безумно счастлив такой реакции. Ему так необходима эта любовь, простая, искренняя и бесхитростная. Так стало хорошо, так вдруг стало спокойно, и почему-то слезы наворачиваются. Ну вот, а он уже узрел для себя в грядущем судьбу бездомного помоечного пса. Видать, поторопился.
- Данил, милый друг, здорова, - проговорил он, хлопнув парня по плечу. - Я думал, ты забыл меня. Зачем ты приехал? Мы условились встретиться у дома.
- Ну, я не хотел больше ждать, - покраснел юноша. - Просто, у меня было время, и я подумал, чем слоняться по двору, пиная камни, поеду-ка я на вокзал, и вот...
- Ну и отлично! - поддержал его Берт. - Будем считать, таким образом ты сохранил свои кроссовки.
- Чего? Кроссовки? Как это? - удивился Данил.
Он, наконец, заметил, что Бертуччо не один, и к нему жмутся две смущенные девушки. Рыжеволосый паренек бросал на них короткие взгляды и тут же отводил глаза, ловя на себе ответные любопытные взгляды незнакомок.
- Если бы ты пинал камни во дворе, ты испортил бы свою обувь, - подмигнул ему Берт. - Знакомься, кстати, это Таня, это Катя. Мои подружки. Красивые, правда? Но жутко стеснительные, прямо как ты, поэтому, думаю, вы подружитесь. Считай, я тебе привез невест, - и Берт рассмеялся, увидев, как парень покраснел при этих словах.
Таня же встревожено вскинула голову и заглянула своему господину в глаза. Ее напугало это сообщение. Она не хочет быть чье-то невестой, кроме как его.
Берт обнял ее за плечи, прижав к себе, и девушка расслабилась. Наверное, он имел в виду одну только Катьку, она симпатичная, только дикая совсем, всего боится.
- Дамы, это Данил, мой брат, прошу любить и жаловать. Думаю, вы подружитесь, и он вам сыграет на скрипке. У него здорово получается.
Берт наклонился было за сумкой, брошенной на асфальт, но Данил опередил его, ловко подхватил и закинул себе на плечо. Мужчина усмехнулся и, обняв девушек за плечи, повел на автомобильную стоянку, где его дожидался джип.
'Добро пожаловать домой, Берт', - мысленно приветствовал он сам себя, жадно глотая безумный коктейль из нежности, горечи, подавляемых слез и рвущейся наружу жажды любви.
***
Арсений допивал уже вторую бутылку. Не удержался, да, развязал. Валерий печально поглядывал в его сторону, не смея перечить боссу. Ему было жаль Арса. Пройти через такое и разминуться всего на каких-то три дня со своей женой. В этом Валерий был готов винить себя: почему идея прочесать 'белый сектор' не пришла ему в голову раньше! У них совсем не было времени нормально подготовиться, и они отправились практически 'налегке', надеясь только на себя и полагаясь исключительно на военный гений своего босса. Они победили, но опоздали...
Хотя... останься Света на плантации, и не случись там этот военный переворот, неизвестно, как отреагировал бы на появления законного мужа своей 'любимой' рабыни хозяин плантации. Если верить рассказам девчонок, Светлана была его 'пунктиком', его слабостью, и можно предположить, что он сделал бы все, чтобы оставить ее при себе. В открытой схватке Арсению было бы не выстоять против команды боевиков-охранников. Горстка отчаянных головорезов против вооруженной охраны? Хотя... та же взрывчатка могла и сработать. Но, если честно, им просто повезло с Диким. Тот выдохся в бою, потерял бдительность и так лажанулся. А еще он просто трус, это сразу было видно. Так что, неизвестно, чем бы закончилось дело, и были бы они сейчас вообще живы. Да и команда хозяина - полегли все. Вот тебе и профессионалы. Мда, на войне как на войне, и часто просто неизвестно, а порой и совершенно не понятно, кто и за счет каких ресурсов выиграет бой.
Арсений швырнул пустую тару на пол, и Валерий вздрогнул от неожиданности. Да еще и Бертуччо уехал. Он всегда положительно влиял на брата. Арс его слушался... иногда. При нем бы Арсений не запил, это точно.
А сейчас остался один на один со своими страхами и болью. Они уже второй город прочесывают, и пока безрезультатно. Света как сквозь землю провалилась. Арсений не хочет скакать галопом по европам, он все делает обстоятельно. Покидая город, он должен быть абсолютно уверен в том, что Светланы в нем нет. Поэтому приходится обшаривать подвалы и чердаки, морги и больницы, вокзалы и порты, заполнять анкету на пропавшего человека в рыцарском Ордене, встречаться с представителями смотрящих, и все это на дикой жаре с утра до вечера.
В гостиницу они возвращались глубокой ночью, чтобы забыться коротким тревожным сном, и с первыми лучами солнца возобновить поиск.
В этом городе нашлась частная типография, но оборудование позволяло сделать только тысячу копий фотографии, которые были развешаны на столбах в центре города и на его окраинах расторопными мальчишками за конкретную плату. В южных городах все были предпринимателями, от мала до велика, живя и богатея за счет отдыхающих.
И вот второй день они торчат в этой гостинице, потому что Арс сдулся. Неожиданно для Валерия, и, наверное, и для себя самого. Просто рядом не осталось никого и ничего, в чем он мог бы черпать силы. Арсений озирался по сторонам, его мутный взгляд не мог ни за что зацепиться, но он явно что-то искал. Валерий взял пачку сигарет и поднялся, чтобы дать их боссу. Тот неверной рукой сгреб пачку и смял в кулаке, невнятно кивнув помощнику в знак благодарности. Молодой человек с тяжелым вздохом снова опустился в кресло.
- Вэл, друг, сгняй в магазин, - попросил Арсений, закурив, наконец, и жадно затянувшись.
- Извините, нет, - твердо произнес Валерий, и мысленно сжался под изумленно-мрачным взглядом босса.
- Тотоесь как нееет? - заплетающимся языком произнес мужчина, тяжело и обиженно сопя. - Ты мне друхваще или хто?
- Арсений Николаевич, я хотел бы быть вашим другом, - произнес Валерий, поднявшись на ноги. Он сильно нервничал и волновался. - Для меня было бы большой честью даже просто называться вашим приятелем, но я ваш подчиненный, я работаю на вас, вы платите мне деньги, и я....
- Вот и атлична! - перебил его Луговой. - Сгняй в магазин, и я заплачу те деньги!
- Арсений Николаевич, я вас очень уважаю, и работаю на вас не за страх, а за совесть, но я не пойду в магазин, - Валерий судорожно сглотнул.
Мужчина посмотрел на него долгим взглядом, моргнул, икнул, дернулся. Сигаретный пепел упал ему на голое колено, и он что-то прошипел.
- Или за страх, или за соесть, сходишь в магазин? Послений раз спрашую, - глаза Арсения, казалось, прожигали парня насквозь. Пьяный язык отказывался слушаться хозяина, а вот глаза стали абсолютно трезвые, словно шок от неподчинения работника отрезвил его.
- Нет, - отважился снова продемонстрировать неповиновение работник.
- Почему?
- Нельзя вам больше пить, Арсений Николаевич, - взмолился молодой человек, истекая потом, то ли от страха, то ли от духоты. - Ну дело у нас. И мне не меньше вашего хочется найти Светлану!
- Да что ты поимаэшь, щщенок! - взревел Арсений, вскочив с кресла.
- Все я понимаю, - буркнул парень. - Все. И вас понимаю. И сочувствую вашей беде.
- Беде? Сочустуэшь? Ты терял жену? - Арсений навис над ним грозным исполином, требуя ответа. - Единсную, самую родную и любимую???
- Нет, но я вижу ваши глаза. Я чувствую вас. И я против, чтобы вы продолжали пить, - Валерий с отчаянием смертника взглянул в глаза боссу. Тот стоял в полный рост с безвольно опущенными руками, ноздри его раздувались, в глазах появилась какая-то растерянность. Он пошатывался, и потому не решался отойти от своего кресла. Такой вид немного приободрил Валерия. - Нам завтра в Орден идти, - робко напомнил он. - Вызвали на два опознания, помните? Думаю, вам лучше явиться трезвым как стеклышко.
- Как стекл, ик, стеклшко? - Арсений засопел. - Думашь, на труп моей жены лучше смотреть трезвым?
- Да почему вы решили, что там будет труп вашей жены? - возмутился Валерий.
- Я каждый день жду этого. Жду и боюсь. Жду и боюсь. Я устал бояться, понимашь?
- Я понимаю, Арсений Николаевич. Я вас понимаю, но я уверен, что завтра мы увидим совсем других женщин. И продолжим поиски. У нас много дел, и давайте не будем зря терять время. Вам нужно поспать, уж вы держитесь.
Валерий подошел к боссу, осторожно взял его за руку и медленно повел к кровати. Как ни странно, мужчина подчинился и позволил уложить себя на кровать. Валерий закинул его ноги на одеяло, взбил ему подушку.
- Потерпите, Арсений Николаевич, - проговорил он тихим голосом. - Мы скоро обязательно найдем вашу жену. Обязательно. Мы все здесь перероем, и найдем.
Он подошел к окну, прикрыл балконную дверь, чтобы немного приглушить звуки с улицы, и задернул шторы, чтобы яркий свет не мешал его боссу спать. Легкий ветерок шевелил тюль.
Сам же он сменил шорты на легкие белые брюки, натянул свежую футболку и направился к выходу.
- Стой, Вэл, ты куда? - окликнул его сонный Арсений.
- У меня на шестнадцать стрелка забита с одним чувачком, он девушек из саун шерстил по моему заказу. Мы не должны исключать ни один из вариантов, - добавил он, словно оправдывался. - Я скоро буду, Арсений Николаевич, а вы спите.
- Вэл, - снова позвал его Арсений.
- Да?
- Можешь называть меня просто Арс, - произнес он, и тут же захрапел.
- Спасибо, - прошептал польщенный Валерий, словно ему только что сообщили, что он представлен к правительственной награде, и бодро зашагал к лифту, закрыв за собой дверь номера на ключ.
***
Екатерина Васильевна приходила в дом раз в два дня и готовила впрок, затаривая объёмный холодильник Шмелевых под завязку кастрюльками, судочками и лотками с гастрономическими шедеврами. С легкой улыбкой, она бралась за дело легко и радостно, словно готовила любимым детям. Все у нее получалось наилучшим образом, и делала она это, словно сказку рассказывала, или песню пела, или танец танцевала. Танец танцевала?
Семерка застыла в коридоре, прижавшись к стене и из-за угла наблюдая за пожилой женщиной, на чьем лице застыла задумчивая улыбка. Она будто танцует танец? Будто рассказывает что-то, будто все, что она делает, доставляет ей неописуемое удовольствие. Что в этом такого? Почему так бьется у Семерки сердце, словно... словно... словно она уже видела где-то что-то подобное... Что, как старушка танцует? Да нет же, не она. А кто? И что за танец? Что-то такое, от чего захватывает дух, застревает ком в горле и вылетают из головы все слова. Почему? Потому что красиво, сильно, и потрясающе. Кто это? О ком это она? Нет, не понятно.
От раздумий ее отвлекла Екатерина Васильевна. Она заметила задумчивую девушку, и тихонько окликнула, поманив рукой. Семерка несмело шагнула в кухню.
- Я вам не помешала? - спросила она.
- Что ты, дорогая, вовсе нет. Ну как ты можешь помешать кому-нибудь? - улыбнулась женщина. - Тебе все рады, тебя все любят. Почему же я должна быть недовольна чем-то? - она смотрела блеклыми глазами на девушку, продолжая улыбаться.
И Семерка не выдержала. Такой женщине хотелось во всем сознаться, открыть свое сердце, рассказать всю правду, какой бы она ни была.
- Знаете, а ведь я обманщица, - произнесла она тихо и тут же опустила глаза под пристальным взглядом.
- Кого же ты обманула? - по-прежнему мягким голосом спросила женщина. - И что ты такого сделала, что это надо скрывать?
- Я... я... я не та, за кого себя выдаю, - произнесла Семерка с большим трудом. Что-то мешало ей говорить, стало душно.
- Вот как? - женщина взяла девушку за руки, подвела к столу и усадила на стул с высокой спинкой. Сама присела рядышком, подперев голову сухоньким кулачком, второй продолжая держать Семерку за кисть руки.
- Дело в том, что я, наверное, не имею права на уважение людей, - выдавила девушка. Ей все сложнее давалось это признание. Чем больше внимания и нежности проявляла к ней кухарка, тем меньше ей хотелось сознаваться в правде.
- Не имеет права на уважение людей только нелюдь, существо, творящее грех и несущее всем зло, - назидательно заявила Екатерина Васильевна.
Семерка похолодела.
- А я как раз и есть нелюдь, - подавленно сообщила она упавшим голосом, опустив глаза. - Я не человек, я животное, и я тоже делала грехи, и несла зло.
- Вот как?
Женщина замолчала, и Семерке пришлось поднять глаза, потому что затянувшаяся пауза мучительно на нее действовала, терзая нервы. Ожидая увидеть осуждающий взгляд, она поразилась той доброте, которая сияла на лице пожилой женщины. Екатерина Васильевна улыбалась.
- Что? Вы мне не верите? Я правда не человек, я...
- У тебя не только две руки, две ноги, красивые глаза, милая улыбка, у тебя большое сердце, ты умеешь мечтать, ты вызываешь интерес и привлекаешь внимание. Ты, Елена, человек. Уж поверь мне, я давно живу на этом свете, и разбираюсь в людях. То, что у тебя есть какая-то тайна, я и так знаю. Это я тоже вижу. Но называть тебя животным не может никто. Чтобы ты не натворила, я никогда не поверю, что сделала ты это ради зла. Это или ошибка, или случайность, или рок. Но только не желание твоего сердца, - произнесла старушка, и слезы закапали из глаз девушки ей на руку, которая по-прежнему сжимала ее руку.
Женщина протянула мозолистую ладонь с узловатыми пальцами, разбитыми артритом, и нежно провела по щеке Семерки.
- Скажи мне, что ты хотела сказать, дорогая, - попросила она. - Скажи мне, чтобы больше никогда никому этого не говорить. Выговорись, выплачись. Ты можешь мне довериться.
Семерка схватила эту руку, прижимая к своему лицу, и принялась рассказывать. Про рождение в рабстве, про жестокого Генриха, про кровожадного Максуда, про избиение, про Гая. Она показала женщине свое тату и объяснила, что оно означает. Она рассказала про Регину, которая даже не посмотрела в ту сторону, где на газоне с подстриженной травой лежал ее мертвый братик и мать. Она рассказала про Ларису, которая выхаживала ее и плакала темными ночами с ней вместе, не зная, как уберечь ее от посягательств хозяина плантации. Призналась в том, что расстреляла двух боевиков, где похоронила Гая, как добралась до этого города, как попала в этот дом.
Женщина ни разу не перебила ее. Она молча слушала этот сбивчивый рассказ, не пытаясь вырвать свою руку, но девушка не смела поднять на нее глаз, боясь увидеть, как меняется выражение ее лица. Семерке казалось, что к концу ее повествования старушка должна брезгливо отпрянуть от нее.
Вместо этого Екатерина Васильевна поднялась, подошла вплотную к Семерке и прижала ее к своей груди. Она гладила ее по волосам, давая время выплакаться, и что-то тихо шептала.
- Плачь, плачь, родная, поплачь и успокойся. Вон как жизнь твоя сложилась. Какая боль в ней была. Но теперь-то все закончилось, понимаешь? Теперь тебе не надо никого бояться. Все по-новому, все теперь по-другому.
- Но никто ведь не знает правды!
- А никому она и не нужна, твоя правда! Никому больше не следует этого знать! - твердо заявила женщина. - Ты такая, какая есть, и такой все тебя и видят. А что было раньше, ушло в прошлое. Все, нет его. Твои шрамы на теле и сердце всегда останутся с тобой, но видеть их другим вовсе не обязательно. А Николаше верь, он не обидит тебя. Раз уж взялся тебе помочь, не бросит, не оставит. Это я твердо знаю.
После этих слов девушка порывисто обняла женщину, крепко прижавшись к ней, и еще какое-то время боролась со слезами, прощаясь с прошлым. Женщина ее не успокаивала и не торопила. Когда слезный фонтан иссяк, и девушка лишь судорожно икала и всхлипывала, Екатерина Васильевна краешком своего чистого накрахмаленного передника вытерла ей глаза.
- Вот что, Елена, пойдем-ка мы с тобой прогуляемся. А там ты отправишься за детками, заберешь их из лагеря, - предложила женщина. - Дела я свои закончила, вот только утку из духовки достану. Это вам на ужин сегодня, по моему фирменному рецепту. Ну-ка, моя хорошая, подай мне рукавицы, - попросила она.
Закончилось все тем, что Семерка самостоятельно достала утку их духового шкафа и торжественно водрузила противень на стол. Она осознавала, что делала это впервые в жизни. В своей новой мирной жизни делала обычное дело. Такое простое и обыденное для кого-то другого, и такое торжественное для нее, словно ей доверили что-то очень сложное и важное.
- Ну вот и все, можно идти гулять, - улыбнулась Екатерина Васильевна, сложив фартук и убрав его в свой старинный ридикюль. - Пройдемся по набережной, поедим мороженное, подышим морским воздухом, посудачим, - подмигнула она бледной, но счастливой девушке.
- Спасибо вам, у меня словно гора с плеч упала, - призналась она женщине.
- Живи и радуйся, Елена. И если судьба подготовила для тебя сюрприз - прими его с радостью, и без сомнений открой свое сердце для новых чувств, - таинственно произнесла женщина и первая направилась к выходу.