Присаживайся и не отсвечивай, 

чтобы ни голоса не было слышно, 

ни волос твоих золотистых не видно. 

Тише воды чтобы, и если ветер зашумит в окнах, 

только колокольчики стеклянные тренькали бы, 

а из окна, чтобы видна была синевы бездна, и в ней 

одинокое облако белое. 

Сиди на стуле, и не дыши даже, иначе - смерть 

вторая, она же и последняя, после которой ни тлен, ни черви, 

а забвение. 

И море перестанет волноваться, и закат багроветь, 

потому что отныне настал бесконечного лета день, 

потому что до дна просвечено золотым светом, 

и камушки там видны, и рыбки, и тёмно-сиреневые пещеры, 

но одна мысль, что тебе туда идти - нагоняет ужаса больше, 

чем ожидание войны ангелов с людьми, и с чертями 

войны божьей. 

А ведь скоро, совсем скоро все возможные чудеса случатся, 

и каждого господь поцелует в маковку - дескать, засыпай 

сном вечным, 

предупреждал же всех, и даже тех, 

кто умер не по своей воле - уходите в лес, 

Иерусалим снова будет разрушен, 

из ангельских крыльев будут выщипаны все перья, 

замёрзнет в волчьей яме южный царь и на костре сгорит царь северный. 

Поэтому не отсвечивай золотой своей головой 

и глазами своими синими, как небо перед грозой, 

душу не рви; 

это не конец мира, 

это страница, 

которую чья-то рука перелистнула 

и к иным строчкам кончиками пальцев прикоснулась, 

нащупывая новую, до того неизвестную форму букв, слов и предложений, 

чтобы вздохнуть где-то высоко в темноте и прошептать: 

К финалу, надеюсь, эта история не надоест мне. 

 

Не надоест, 

пока море шумит где-то, 

и ветер на окне треплет белые занавески 

с золотым узором из букв по канту, 

а на подоконнике с чаем цейлонским чашка, 

и твои белобрысые вопросы про это место неуместны, 

потому что реальность не совсем точна в деталях, 

новый Адам здесь ходит стариком загорелым по пляжу, 

а Евы с ним нет, и кстати, 

возможно, что Бог-отец читает нас всех, 

как стихи по памяти. 

Поэтому, сидим возле окна, но не отсвечиваем и молчим. 

Мне интересно куда и кем нас вслух прочтут, стихами или прозой, старыми или молодыми? 

Тебе - пропоют ли нас, как забытую песню о любви из старого радиоприёмника? 

 

Господи, где-нибудь возле Альфа Центавра высади нас, пожалуйста, 

на берег океанский, господи, с белыми песком и пальмами, 

и чтобы домик с окошком и кошкой, и чай на крыльце в кресле 

и по радио вечерами передавали песенные концерты. 

Вот там золотая голова пусть слепит, и в синих глазах своих топит,

как в океане или в небе, слушая далёкой грозы рокот...


"Неужели мы живы до сих пор с тобою, 

неужели это всё ещё мы? 

Вот это я иду по линии прибоя 

и рядом со мною ты?"