![[]](/img/c/cfinkskij/proz186/proz186.jpg)
|
|||||
|
Друг
| В комнате пахло краской, скипидаром, пылью, холсты стояли лицом к стене, как наказанные дети. Натурщица лежала на деревянной кушетке, вытянувшись, с прикрытыми глазами и заткнутыми берушами ушами. Лёгкий ветер скользил по её коже, но она не двигалась. Она позировала сразу двоим - для экономии денег, и каждый видел её по-своему. Напарник работал быстро, резкими мазками, фиксируя движение, напряжение тела. Он любил детали - линию ключиц, изгиб поясницы, тени, падающие под рёбрами. Я же писал медленнее. Для меня она была больше, чем тело - она была его отсутствием. Ведь наши отношения кончились уже более двух лет назад. Я фиксировал то, что оставалось за гранью их и взгляда: тёплый свет, тонкую пыль в воздухе, невидимые следы её присутствия. Она знала, что у нас разные взгляды, но никогда не спрашивала, кто из нас ближе к правде. Я обмакнул кисть, провёл линию. - Я был не столько хороший любовник ей, сколько друг, которому на полном серьёзе никогда не хотелось, чтобы у неё был ещё один друг, - объяснял я. Напарник прищурился - сомневался. Возраст и внешность натурщицы не позволяли ему поверить в мои слова. - Ты больше похож на человека, который никогда не ошибался в женщинах и никогда не пробовал выебать что-нибудь новое, - сказал он. Я только пожал плечами, ретушируя чужую зависть: - Люди получают не то, что заслужили, а просто что попало. И с этим ничего нельзя сделать. Мы жили в Антибе уже две недели, оформляя нуворишеский замок. Дом был огромен, но пуст. Пространство давило: каменные стены с тяжелыми арками, гладкие, безукоризненные полы, с которых некуда было убежать. Воздух висел густой, пах маслом, камфарой, морем, застрявшим в складках камня. В полдень зной бился в окна, стекал по стенам, оставляя липкость, а ночью замок остывал, дышал внутри, как старый зверь. Друг - наша натурщица - с утра до ночи ходила голая. Не потому что хотела, а потому что так было удобнее: ей приходилось позировать сразу нам двоим. Днём - в плену наших глаз, мазков, направлений света. Ночью - свободная, босая, уходила в темноту. - Здесь совы прекрасны, - говорила она. Если день проходил без тревоги, к закату совы оживали, слетались с деревьев, сливались с ветром, издавая глухое, далеко слышное буху. На одной из прогулок она принесла в дом раненую сову. С тех пор перестала выходить по ночам - сидела у себя, ухаживала за ней, гладила ей крылья. - Жизнь вчетвером похожа на натюрморт Пикассо с совой и тремя морскими ежами, - сказал напарник. - Кто из нас сова, а кто ёж? - неожиданно для себя спросил я. Он усмехнулся, но не ответил. За окном ночь вырезала черные силуэты деревьев. Лунный свет дробился на полу, змеился по стенам, исчезая в глубоких тенях. Напарник следил за ней, когда она не видела. На холсте она была то женщиной, то цветком, то безымянной тенью. Однажды он взял увеличенную фотографию её глаз, наложил поверх лист бумаги, вырезал в нём отверстия, прорисовал контуры. Теперь у совы были её глаза. Теперь сова могла видеть, понимать, проникать в то, что видел он сам. Прошли ещё две недели. Пол. Прогнившие доски замка. Совы. Их глаза. Я не мог спать. В ночи слышалось что-то еле уловимое, что-то, что звучало не громче дыхания. - Она тебе нравится? - спросил я, когда друг ушла. - Все словно договорились, что у девочек до определённого возраста есть какая-то своя правда, - сказал он. В его голосе было что-то новое. - Совы, - сказал я после очередной бессонной ночи, - могут съесть ежа. Если научатся снимать с него кожу и иглы. Он молчал. Прошло ещё несколько дней, прежде чем я понял, что именно так изобрели абстракционизм. Без элемента неизвестности конкретность теряет смысл. *** Они думали, что я не слышу их разговоров. Ошибались. Беруши были только для виду. Я клала их в уши, когда они смотрели, но никогда не вдавливала глубоко. Это была моя маленькая защита, моя тишина внутри их шума. Через тонкий слой поролона слова доходили до меня смазанными, но не теряли смысла. В комнате пахло краской, скипидаром, солнцем, застрявшим в стенах. Они сидели за холстами - один быстрый, другой задумчивый. Два взгляда. Два способа зафиксировать то, что исчезает. Я лежала неподвижно, но внутри меня не было покоя. Я слушала, как один смешивал краски, как другой задерживал дыхание перед каждым мазком. Их голоса звучали так, будто они обсуждали кого-то третьего, человека, которого я знала, но уже не была им. Напарник говорил грубо, резко. В его голосе был металл, которым режут бумагу. - Ты правда веришь в то, что говоришь? Другой, мой бывший, отвечал мягко, но в его тоне сквозила усталость. - Я просто пишу, как вижу. - А видишь ты её не так, как я. Я слушала. Я слышала всё. Но они так и не спросили меня, как я вижу их. Ночью я выходила босиком. Замок был пуст, но не безмолвен. Камень дышал. Стены двигались. Ветер проходил сквозь арки, напоминая о чём-то забытом. Я не искала ночных прогулок. Они находили меня сами. Совы были повсюду. Они летали низко, кружа в тенях, пересекали пространство так, будто ночь принадлежала только им. Я нашла одну из них - раненую. Она смотрела на меня, и я видела в ней что-то слишком знакомое. Когда я забрала её в дом, мои ночи кончились. Напарник стал внимательнее. Он замечал, когда я смотрела на него. - Ты меняешься, - сказал он однажды. Он был прав. Сова не улетала. Она оставалась со мной. В темноте её глаза горели янтарными лужами. Однажды, когда я проснулась, я увидела, что напарник раскладывает на столе увеличенные фотографии моих глаз. Я хотела спросить его, что он делает. Но потом я увидела сову. Он взял бумагу, вырезал отверстия там, где должны были быть её глаза, и начал рисовать. Я поняла: теперь у совы были мои глаза. - Кто из нас сова, а кто ёж? - спросил он у бывшего. Я смотрела на них обоих. Один всегда наблюдал за мной. Другой пытался запомнить меня, прежде чем я исчезну. Я знала, как исчезнуть. Я знала, как превратить себя в пустоту. И когда сова научится снимать кожу с ежа, я наконец-то смогу уйти. *** Люди думали, что я не понимаю их слов. Они ошибались. Я слышала их. Я видела их. Я знала их. Я знала её. Она была другой. Я видела её первой. Она пришла позже. Я жила в тенях. Я скользила в ночи, неслышно, невидимо, пока не захочу быть замеченной. Я не просила её поднимать меня с земли. Я не просила её приносить меня в дом. Но она сделала это. Она хотела меня приручить. Глупая. Я видела, как они смотрели на неё. Как выбирали её. Как окружали её взглядами, мазками, словами. Как ждали, когда она двинется, вздохнёт, подаст знак, что всё ещё живая Как она лежала, вытянувшись, притворяясь слабой. Но я знала. Я видела, как она ходит ночью, пока они спят. Я слышала её шаги. Я чувствовала её запах. Она не хотела быть их. Она хотела быть мной. Она приходила ко мне. Смотрела мне в глаза. Касалась моих крыльев. Но я видела, что в её руках нет доверия. Только зависть. Она дышала медленно, но её сердце стучало быстро. Она изучала меня так, как они изучали её. Она хотела знать, как я двигаюсь, как исчезаю в воздухе. Она хотела мою свободу. А я хотела её место. Я видела, как он рисовал её, но рисовал меня. В её глазах - мой взгляд. В её теле - мои движения. Он чувствовал это, но не понимал. Он накладывал штрих за штрихом, пытался зафиксировать то, что не принадлежало ей. Теперь он смотрел на неё иначе. Теперь он видел меня. Я слышала, как она менялась. Как её дыхание становилось тише. Как её шаги замирали в воздухе. Как её тень сужалась, угасала, пока не исчезла совсем. Я отняла у неё всё. Я победила. Я сижу в темноте, а они смотрят на меня. Я чувствую их взгляды. Я слышу их дыхание. Теперь они рисуют меня. Теперь я - единственная, кто остался. *** Она была слишком неподвижна. Я не любил таких моделей. Мне нужны были движения - напряжённые мышцы, лёгкий толчок воздуха под рёбрами, намёк на стремление убежать. Но она лежала, как камень. Я смотрел, фиксировал, ловил каждую линию - изгиб ключиц, едва заметную тень под ребром, напряжённую дугу позвоночника. Я искал жизнь в её теле. Но тело было мёртвым. Мой напарник писал иначе. Он искал не форму, а воздух вокруг неё. Он писал пустоту, которую она оставляла. Он думал, что понимает её. Он думал, что знал её раньше. Но прошлое - это ложь. Я видел её сейчас. Я видел, что она не хотела быть здесь. Я видел, как её взгляд задерживался на окнах. Она думала, что мы не замечаем. Но я замечал. Потом появилась сова. Раненая, тихая, с глазами, полными ночи. Она принесла её, заботилась, гладила перья так, как раньше, наверное, касалась людей. Но это было не заботой. Это было другим. Она смотрела на сову так, как я смотрел на неё. Она видела в ней врага. Я знал этот взгляд. Я начал рисовать. Бумага, уголь, линии - тонкие, быстрые, точные. Я взял фото её глаз, вырезал их, положил поверх рисунка совы. Теперь у совы был её взгляд. Теперь я видел их обеих. Теперь я знал, кто из них сильнее. Она перестала выходить по ночам. Сова смотрела на неё из темноты. Она смотрела в ответ. Я видел этот поединок. Я ждал, кто сдастся первым.
| ||||