Обычно я перемещаюсь по городу на велосипеде. Это быстро, удобно, не требует парковки. В Монреале за пять долларов можно взять велосипед Bixi, проехать весь город, бросить его где угодно. Двести восемьдесят миль велосипедных дорожек: через парки, вдоль каналов, пересекают живописные районы, исчезают, появляются снова. Что-то вроде La Route Verte.

Когда велосипеды были большими, я мечтала мчаться с горы Mount Royal прямо в центр. Bixi нужно возвращать каждые тридцать минут, но тут же можно взять новый. Так хоть целый день. Чтобы арендовать ещё раз, платишь пять долларов, вводишь код - и снова в седле.

В детстве у меня был трёхколёсный велосипед - с большим передним и маленькими задними. Сегодня мне приснился сон: я ложусь на него сверху, он что-то говорит, но не словами. Волна проходит через живот. В шесть лет я ловила огромный кайф просто от того, что сиденье твёрдое. Садиться на него голым задом, чувствовать упругость. Или жамкать руками. Оргазм без объяснения.

Позже я поняла: жизнь устроена как этот велопрокат. Все движутся по своим маршрутам, надеясь, что пути пересекутся. Велосипеды - это тела без органов. Но и тела - это велосипеды без частей. Нет рамы, нет вилки, нет спиц, нет покрышки.

Метро же пропускает нас через себя, как вагина мужчин. Что вошло, то и вышло. Или наоборот. Вошёл один, вышел другой? Или это всё тот же человек? Мы входим и выходим, пересаживаемся, продолжаем движение. Каждый предаёт другого, потому что должен быть верен себе.

Когда велосипеды были большими, нас было четверо - Лика, Славка, я, Горилла. Горилла - не человек, а деталь вилки: перемычка на штанах амортизации, соединяющая их в одну деталь. Меня называли Матрас. Обидно? Сначала я дулась, как велосипедная покрышка, потом привыкла. И даже жалею, что больше не могу матрасить. Теперь у издателей другие требования: заявки, синопсисы, попаданцы. Ни сил, ни желания.

А матрасить - значит ехать без напряжения. С привалами, купаниями, затупами у витрин. Дистанция не имеет значения, только сам процесс. Однажды мы накатали сто тридцать километров за день, купались четыре раза, сидели у костра, варили кофе в котелке. Теперь моя память соединяет движение велосипедов и постоянство пройденного пути.

Похороны Лики были три дня назад. Горилла не смогла приехать из Сан-Франциско, прислала по электронной почте каплю нереализованного желания к нашему четырёхместному велосипеду. Это не то же самое, что пропустить чью-то свадьбу. Поставим ей минус в графе любовь. Я же всегда влюблялась в шизофреников. Чтобы их понять, надо жить с ними. Их проблемы это настоящие проблемы. В отличие от женских неврозов.

Открытым шизофреником нашего квартета был Славка. Он, как и я, любил Лику. По договорённости с ней я не должна была об этом упоминать в его присутствии. Это была фиктивная полигиния, порождённая его раздвоением: две личности в одном теле, каждая из которых подавляла воспоминания другой.

На похоронах одна из них сказала:

- Если повторение существует, то оно вводит отношения часть-целое и делает его необходимым в качестве глубокой художественной реальности.

Другая напевала Rolling in the Deep - Плывущий в пучине. Это описание того, кто переживает абсолютные "глубины": чистой, страстной, безусловной и неземной любви.

Я подумала: траурная речь о перевоплощении? Позже поняла это я не поняла Славкин шизоанализ. Кто из двух Славок сказал это? Тогда я не обратила внимания.

Вчера я оказалась в одном и том же вагоне. Или в двух разных. Или один вагон был дважды. Или я просто вспомнила его дважды. Под сиденьем стаканчик. Он был пуст. Или не был. Вопрос времени.

Дружить с шизофрениками невозможно. Можно только менять их, пересаживаться, как с велосипеда на велосипед.

Горилла и я несимметрично относились к психопатологии. После смерти Лики я осталась одна. В метро.

Вообще, я как собака, которая чувствует шизофреников по запаху. Нас можно использовать для диагностики. Для психиатров они больные, для меня гении. Их души загораются, тянутся к моей, но потом тухнут. У нормальных людей вроде Гориллы этого нет.

Кроме матери Лики и меня, никто не знал о её шизофрении. Даже Славка, даже Вика, которая была сторонним наблюдателем наших поездок. После смерти матери Лика ушла с кафедры философии и стала преподавать в интернет-колледже, чтобы меньше людей видели её глаза. Такие как Славка не страдают у них просто другое восприятие мира. Мы с Ликой понимали: наш общий сумасшедший любовник получал сигналы от второго Я, а иногда наоборот.

Теперь, когда Лики нет, выясняется, что, может, болезни и не было. Вечером после похорон я прочитала, что шизофрения - это миф двадцатого века. Тогда велосипеды были большими. Теперь нет. Но я этого не знала.

Шизофрения - это биологическая поломка, хорошо зафиксированная генетиками. И Лика умерла от гипертоксической формы. Но симптомы проявились только в последние годы. А тогда, когда велосипеды были большими, мы были нужны ей как иллюзия неодиночества.

Парадокс. Лика, Славка, я. Что такое Целое? Мы вообще существовали как структура? Можно ли сказать, что мы трахались? Нет. У нас была одна сторона, как у ленты Мёбиуса. Чтобы говорить о целом, ленту нужно разорвать. Но если ты трахаешься только тогда, когда с тобой трахаются, а другой ждёт, пока начнёшь ты, то нет никого, кто трахался. И остаётся пустое место типа Гориллы.

Горилла спросила меня, действительно ли мои герои любят боль, или это имитация дефлорации по кругу.

- Нет, - сказала я. - Секс - это не велотрек. Это скорее переход между сторонами одного тела.

Теперь понимаете, что имел в виду наш общий сумасшедший любовник? Помните текст Rolling in the Deep?

The scars of your love remind me of us,
They keep me thinking that we almost had it all...

Шрамы твоей любви напоминают мне о нас,
Они заставляют меня думать, что у нас почти было всё.

Но почти это не всё.

Теперь "бо́льшими" стали глубины.