![[]](/img/c/cfinkskij/327/327.jpg)
|
|||||
|
Физика утраты
| Симон знал, что утро наступило, когда по потолку проползла длинная тень от книжного шкафа, вытянувшись, как мокрый след, оставленный движением чего-то невидимого. Он лежал, не шевелясь, и смотрел, как она дрожит, как меняет форму, как становится похожей на старую газету, что шуршит под лёгким сквозняком, хотя в комнате не было ни окон, ни газет, ни движения. Он мог бы встать. Он мог бы остаться лежать. Он мог бы ничего не делать, потому что за три недели он понял: всё это одно и то же. Циля умерла две недели назад, и это знали все предметы в комнате. Часы знали. Пол знала. Тень на потолке знала. И даже холодная чашка кофе, стоявшая на кухонном столе, знала. Он слышал, как по утрам она вставала, опуская босые ступни на коврик у кровати. Слышал, как открывала шторы, медленно, как будто всё ещё решала, стоит ли это делать. Слышал, как брала чашку. Как касалась края губами. Как оставляла лёгкий, почти невидимый отпечаток помады на белом фарфоре. Теперь никто не касался штор. Теперь никто не ставил чашку обратно на стол. Теперь никто не оставлял следов. Теперь никто не оставлял ничего. Симон знал, что люди умирают, что вещи теряют форму, что кофе остывает. Но он не знал, что время может быть дырявым, как скомканный лист бумаги. Что оно может растягиваться, как гудящий провод под натяжением. Что оно может висеть в воздухе, как что-то неубранное, ненужное, оставленное на потом, на когда-нибудь, на потом, потом, потом. Он не знал. А теперь знал. На шестой день после её смерти ему приснился орган. Огромный. Бесконечный. Трубы, уходящие в темноту. Никого рядом, но звук был. Звук был внутри него. Звук был в стенах. Звук был, и это был не звук, а дыхание. Как будто кто-то, кто знал всё, что он знал, и всё, что он не знал, и всё, чего ему не стоило знать, вдыхал. Медленно. Глубоко. Ровно настолько, чтобы он мог услышать. И он проснулся. И было темно. И он лежал. И ждал. Ждал, что вторая чашка на столе исчезнет. Ждал, что кто-то опять потянет за шторы. Ждал, что тень на потолке снова дрогнет, но в этот раз не из-за солнца, а потому что кто-то идёт через комнату. Но никто не шёл. Через десять дней он снова взялся за расчёты. Бумага, формулы, функции, числа. Функция называется обратимой, если любое своё значение она принимает только в одной точке множества. А если точка особая? Если она принимает все возможные значения, кроме одного? Если бы можно было найти её. Если бы можно было повернуть время вспять. Если бы можно было заменить одну пустую чашку на две полные. Если бы можно было сделать так, чтобы звук в комнате снова был не внутри его головы, а рядом, напротив, на краю стола, в тонком гулком касании фарфора. Если бы. Но орган играл. Трубы уходили в пустоту, сотрясая воздух. Время шло. Тень на потолке медленно сползала по стене. Он коснулся чашки. Белый фарфор был холодным, как раннее утро. Слишком лёгким. Слишком пустым. Он перевёл взгляд на вторую. Осторожно, кончиками пальцев, провёл по краю. Почти видел её губы там, где они касались чашки каждое утро. Ему показалось, что отпечаток ещё есть. Совсем слабый, неуловимый. Или ему это только казалось? Он наклонился ближе. Но ничего не увидел. Может, его никогда и не было. Вот только кофе в доме кончился. На несколько секунд он просто сидел, разглядывая пустую чашку. Потом встал, шагнул к окну и медленно, почти осторожно, отдёрнул шторы. В комнату хлынул тусклый, пасмурный свет. Всё осталось на своих местах. Тень на потолке. Фарфоровая чашка. Ненужные формулы. Часы, которые больше не имели значения. А до Дня рождения Цили оставалось несколько дней. Он найдёт... Внутри другого огромного мира. Есть вещи, которым нужно хранить верность. Например, утренний кофе.
| ||||