Батори : другие произведения.

Верные решения

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    ФБ-2013, фандом "Дом, в котором". Когда-то Седой сказал Кузнечику: "Ты понимаешь, о чем я говорю - у тебя есть нюх. Сейчас плохо, но в самом конце будет еще хуже. Я знаю, я уже видел такое. Я помню прошлый выпуск, тот, что был до нашего". Что случилось в тот выпуск, что было до того, как Седой начал делать амулеты, а Мавр и Черный разбили Дом на два лагеря?
  Клубился сигаретный дым из-под одеяла, под которым сидел Табаки. На голове - полотенце, завязанное, как тюрбан, огонек сигареты освещал улыбчивое, славное лицо, в эту ночь казавшееся таинственным и пугающим. Лицо человека без возраста и имени.
  Курильщик отстраненно подумал о том, что у человека, который рассказывает легенды и сказки, должно быть именно такое лицо.
  
  - ... у Дома есть свои призраки. Они ходят по коридорам, пишут послания зубной пастой на зеркалах. Они не злые и не страшные. Они живут здесь так же, как и остальные, привязанные к Дому, как дети - к своим родителям.
  Они любят смотреть на людей. Смотреть и молчать.
  
  - Что еще за призраки, Табаки? - сонно спросил Курильщик. - Бред какой-то!
  - Не бред, дорогуша! - Тонкий, грязный палец Шакала угрожающе покачался у Курильщика перед носом. - Я никогда не вру. Я просто рассказываю о том, что знаю.
  - Нет никаких призраков, - возразил Курильщик. - Не бывает их, и все тут.
  Табаки закатил глаза.
  - Продолжай, Табаки, - попросил Слепой, скрещивая ноги. - Мы все слушаем.
  Шакал угодливо оскалился, с силой затянулся.
  
  - Чаще всего появляются два призрака. Призрак колясника, и девушки с костылем... Ушедшие на Ту Сторону, когда никого из нас еще не забрал Дом...
  
  ***
  
  В то время Дом еще не выглядел так жалко, и смотрелся вполне респектабельно. Стены еще не обсыпались, а окна в Наружность еще никто не муровал. Это был один из многих домов-интернатов для детей с ограниченными способностями. Серый, безликий, мрачный, полный брошенных и одиноких детей, замкнувшихся в себе и придумавших собственный мир, позабыв старый.
  Этим летом детей снова отвезли на море. Вдалеке от берега, на склоне, стояло маленькое подобие Дома - жалкая конструкция с тонкими стенами и вечно подтекающей крышей. В нем пахло сыростью и плесенью, та же плесень росла на влажных стенах, и даже простыни провоняли ею.
  А за окнами шумело море. Серые, словно отлитые из стали, волны с грязно-белыми верхушками накатывали на коричневый песок, усеянный мусором в виде осколков от пивных бутылок, пакетов и бумажек. В море никто не купался. Нужно было быть полностью ходячим и здоровым, чтобы пройти до воды, не поранившись и не споткнувшись об острый мусор.
  Поэтому если кто-то из детей и приходил на берег, то только для того, чтобы полюбоваться на морскую стихию и подышать соленым воздухом.
  Но сюда обычно никто не приходил и не приезжал. Дети предпочитали гулять в сосновом лесу дальше по склону, собирать шишки и красивые камни.
  И все же один колясник приезжал сюда каждое утро, и сидел так весь день, лицом к морю.
  Он был худой и бледный, длинные каштановые волосы то и дело лезли в глаза, раздуваемые ветром, темные глаза смотрели холодно и отстраненно. На колеса его коляски вечно налипал мокрый песок, и неприятно скрипел, когда парень возвращался обратно по каменистой дороге.
  Его звали Философ. И он любил море.
  Изредка над головой Философа пролетали грязные, обрызганные пеной чайки. Почти касаясь крыльями воды, они проносились над морем, после чего взлетали, сжимая в мокрых клювах мелкую, блестящую рыбу.
  Фокусник старался на это не смотреть.
  Он мог провести на пляже весь день. Если он был голоден, он жевал принесенные из второго Дома бутерброды, если хотел пить, глотал воду из пластиковой бутылки, которую держал в рюкзаке.
  И ему ни разу не стало скучно за все лето. Философ был из тех людей, кто находит интересное даже в однообразной, лишенной красок, картине.
  К тому же, на пляже он никогда не оставался совсем один.
  Как всегда, после полудня, он услышал скрип песка под тяжелыми подошвами и стук палки по камням. Ему не нужно было оглядываться, чтобы угадать, кто идет, но он все же оглянулся.
  Прихрамывая, по линии берега шла девушка. Высокая, очень худая, немного обгоревшая на солнце. Нос шелушился, губы обветрились. Ворот рубашки съехал куда-то в сторону, все ботинки в песке, и при каждом шаге в них что-то хлюпало.
  - Привет, Безликая.
  Девушка слабо улыбнулась и села рядом с Философом, прямо на песок, скрестив ноги по-турецки. Вся скукожилась, сгорбилась, и начала шарить по карманам, прищурившись, словно вспоминая что-то.
  Зажав зубами сигарету, она закурила. Дым тонкой струйкой устремился к небу, но растаял, на мгновение зависнув над головой Безликой, точно нимб.
  Философ поморщился, когда запах сигаретного дыма коснулся его носа, но промолчал.
  Все так же держа сигарету в зубах, девушка сняла сначала левый ботинок, потом правый, вылила из них морскую воду, поставила обувь сушиться на камень. Туда же отправился и костыль - уродливая палка, всегда напоминающая Философу о неполноценности детей Дома.
  - Держи. - Покопавшись в рюкзаке - потрепанном, когда-то ярко-синем, а теперь облезлого, выцветшего голубого цвета, Безликая протянула Философу сверток с едой. Тот был еще теплый.
  - Спасибо.
  Философ развязал тесемку, развернул газету, принюхался.
  Еще теплые сосиски, черный хлеб, два леденца. Неплохой улов.
  - Ты не хочешь есть? - спросил он Безликую. Та неопределенно пожала плечами, после чего цапнула сосиску и начала задумчиво жевать, спрятав глаза под выгоревшими ресницами.
  Если бы Философу предложили описать Безликую одним словом, то он, не задумываясь, сказал бы "выцветшая".
  Все в ней - начиная от волос и заканчивая одеждой, было бесцветным. Волосы, когда-то светлые, выгорели на солнце, ресницы тоже. Джинсы были застираны до белых пятен на бедрах и коленках, на рубашке - до серых. И лицо у Безликой было странное. Милое, быть может, с определенной точки зрения, даже красивое, но стоило отвернуться от нее на пять минут - напрочь забывались все черты, словно вместо них на лице девушки был наклеен плотный белый лист.
  Или же на месте лица не было ничего.
  Джинсы у нее были отрезаны выше колена, открывая взгляду худые голени, все в синяках. На поясе висел кассетный плеер, в наушниках надрывал горло Майкл Джексон. Правда, почему-то заедая и проглатывая целые строчки в песнях - кассета в плеере была старой, и, кажется, ее не раз роняли.
  Безликая любила музыку. В ее рюкзаке, что она брала с собой на море каждый год, было десятка два кассет. Философ не знал, где она достает их - может, заказывала Летунам Дома, а может, ей дарили родители, появлявшиеся раз в два месяца. Красивая пара. Непонятно, откуда у них взялась такая дочь.
  - Тебя Ласка ищет, - сообщила Безликая хриплым, волнующим голосом. Ее лицо нельзя было запомнить, а вот голос в буквальном смысле западал в душу.
  Ласка был воспитателем второй. Подслеповатый, нежный дедушка, которого никто не воспринимал всерьез, но дети, несмотря на все чудачества Ласки, его любили.
  - Зачем?
  - Говорит, что ты можешь простудиться, шастая по пляжу сутками напролет.
  Философ пожал плечами, развернул леденец, заложил за щеку. Он был кислый.
  - Сегодня появлюсь за ужином. Чтобы дедуля не нервничал.
  Безликая кивнула, склонила голову набок, словно прислушивалась к чему-то.
  - Веселый Роджер напугал пару малолеток за завтраком, - безучастно сказала она, почесав затылок. - Чтобы не распускались.
  Веселый Роджер был вожаком Дома. Невысокий, щуплый парень, с кривыми передними зубами и слабовыраженной челюстью. Крайне неприятный тип. Бессмысленно жестокий и злобный. Обиженный на мир и свою уродливую внешность, он привык срывать злость на тех, кто слабее, и не может дать сдачи.
  - Зачем ты мне все это рассказываешь? - спросил Философ.
  Безликая подняла на него глаза. Слишком светлые, то ли серые, то ли зеленые - не поймешь.
  - Я думала, тебе будет интересно.
  - Когда взрослый детина лупит детей - это не интересно.
  Девушка снова закурила. Философ какое-то время смотрел, как дым стелется над ее головой, срываясь с губ, между желтоватых зубов. Пепел она стряхивала прямо на колени.
  Философ пытался припомнить, с каких пор Безликая стала ему другом, и не смог. "Друг" было слишком сильным словом - ни Философ, ни Безликая не умели дружить. Точнее, не понимали, как. Быть может, ленивый разговор на берегу и есть дружба? Философу хотелось думать, что так и есть.
  Философ знал Безликую немного лучше, чем другие. Например, он знал, что она ненавидит приезжать летом на море. Вид бескрайней воды ввергал ее в уныние, хотя Безликую и без этого назвать веселой можно было с большой натяжкой. Ее тяготила свобода. Она любила стены и длинные коридоры, пахнущие мастикой, двор, окруженный ржавой сеткой, разрисованные стены и заляпанные окна. В общем, все, что вмещало в себя слово Дом.
  Но она была здесь - выцветшая девушка на бесцветном песке. Органично до жути. Казалось, что Безликая, и весь мир вокруг теряют цвет, растворяются в грязно-желтом и сером, и в скором времени не останется ничего.
  Крайне неприятная мысль.
  А еще Философ знал, что Безликая ненавидит вожака Дома. Он угадывал ненависть в криво искривившихся губах, в определенном, пустом выражении лица и стылом взгляде глаз каждый раз, стоило ей заговорить о Веселом Роджере.
  Невнимательный, чужой глаз не заметил бы всего этого, но Философ знал Безликую достаточно долго, чтобы замечать такие вещи.
  - Ты же знаешь, вожаков выбирает Дом, - протянул Философ, когда молчание стало совсем уж тягостным.
  Безликая повернулась к нему. Через наушники старина Джексон завел свою извечную "Билли Джин". Глаза девушки казались прозрачными.
  - Вожак выбирает сам себя, - отозвалась она резче, чем хотела. - Дом здесь совсем не при чем.
  Философ поморщился. Ему резко перестал нравиться их разговор. Громко кричали чайки, от сигаретного дыма начало тошнить.
  "Безликая приносит с собой коридоры Дома. Не нравится мне все это".
  - Поехали отсюда, - сказал он и положил руки на колеса своей коляски. - Холодно.
  Было в самом деле холодно. И мрачно. Серые небеса, стальное море, укатанный песок, и бесцветная Безликая, в черных зрачках которой были тропинки Леса и блеск невидимой луны.
  Отличная погода для поддержки здоровья больных детей.
  Безликая поднялась с песка почти изящно, поморщилась от боли в ноге, поставила свои ботинки на колени Философа.
  - Босиком пойдешь? - уточнил Философ.
  Безликая не ответила и взялась за костыль. Они пошли вместе - Безликая шагала по песку, лишь слегка опираясь на свою палку, словно она была ей вовсе не нужна, а Философ катил следом, пытаясь не наезжать на острые камни, коварно торчащие под песком. Если он застрянет, Безликой придется подталкивать коляску, а Философ знал, что ей это тяжело. Поэтому ехал осторожно, то и дело поглядывая на девушку, словно надеясь на то, что она заговорит снова.
  Но она хранила угрюмое молчание. И когда Философ все-таки застрял колесом в зыбком песке, она подтолкнула коляску плечом, морщась от боли в напряженной ноге.
  - Спасибо, - выдохнул Философ, когда они выехали на ровную дорогу.
  - Не за что, - ровно отозвалась Безликая.
  Быть может, это и была их дружба. Странная. Но Философ другой и не желал.
  
  ***
  
  Впереди показался второй Дом. Дом с потекшей крышей и подслеповатыми окнами. По стенам вился плющ и виноград. Пандус был влажный от недавнего дождя, но Философ заехал на порог. С четвертой попытки.
  По коридору влево, скрипят под колесами доски пола. Костыль Безликой уныло стучал по грязному ковру, отдаваясь эхом под темным, разъеденным сыростью потолком.
  В пыльном углу заливался ревом мальчик-колясник. Белобрысый, красноглазый и безногий, он размазывал слезы кулаками, успокаивался ненадолго, потом дотрагивался до фиолетового синяка на лице, и снова начинал реветь. Посмотрев на старших испуганными глазами, он икнул, и замер, словно ожидая новых побоев.
  Философ проехал мимо, стараясь не смотреть на мальчика. Не нужно быть гадалкой, чтобы сказать, кто его побил.
  "Не ему ли Роджер за завтраком врезал? Скотина".
  Безликая остановилась, тяжело опираясь на костыль. Красноглазый мальчик уставился на нее взглядом дикого животного, загнанного в угол. Испуганный и полный ненависти взгляд.
  Страшное дело. Детям полагается быть славными ангелочками с венками на головах, а не смотреть затравленно на каждого, кто выше и сильнее его.
  Но в Доме ребенок оставался жизнерадостным и добрым вплоть до того момента, как получал от старших по зубам.
  Любви к миру и людям после этого в ребенке здорово убавлялось, и он, размазывая кровь и вырывая шатающиеся зубы, становился таким же животным, какими были почти все старшие.
  А за год до Выпуска старшие просто зверели.
  - Ты в порядке? - спросила Безликая мальчика.
  Тот лишь сильнее вжался в стену спиной, сжал руки в кулаки с такой силой, что побелели костяшки пальцев.
  Философ нервно передернул плечами. При Веселом Роджере такое отношение к мальчишке не приветствовалось. Жестокий от природы, вожак Дома любил смотреть, как остальные старшие добивают ребенка ногами или костылями, пока у того кровь из носа не пойдет, а все тело не превратится в один большой синяк.
  Красноглазый альбинос, судя по всему, был его новой боксерской грушей. И даже воспитатели ничем не смогут ему помочь.
  Позади Философа послышались тяжелые шаги. Парень вцепился в ручки своей коляски.
  - Вот это да! Две калеки возле урода! - гнусно захихикал Гвоздь, лучший друг Роджера, руководивший всеми атаками на малышню. - Что, сопли малявке подтираете?
  Сам Роджер остановился рядом с коляской Философа, заложив руки за спину - точь-в-точь строгий учитель, только рожей не вышел. На губах его играла неприятная ухмылка. Когда вожак так улыбается - жди беды.
  - Шли бы вы отсюда, калеки, - обронил он небрежно. Так могут говорить лишь люди, уверенные в собственной власти над другими. Этакий властный тон человека, не сомневающегося в том, что ему будут подчиняться. - Я с этой безногой крысой еще не закончил.
  - Самоутверждаешься за счет других, да? - негромко спросила Безликая. Весь ее вид выражал презрение - начиная от взгляда, и заканчивая гордо вскинутой головой.
  - Провожу воспитательные работы, - осклабился вожак. - Пошла вон отсюда. И свое мяско на тележке тоже забери, пока вас ногами бить не начали.
  Философ едва заметно улыбнулся.
  "Мяско на тележке? Это он меня так? Мило".
  Безликая сощурилась.
  - Скажи, тебя, наверное, папа часто бил в детстве за то, что ты такой урод, раз ты на детках отыгрываешься? Моральная травма?
  - Не твое дело, - огрызнулся Роджер. - Заткни свою хлеборезку, пока зубы не пересчитал.
  - Может, попробуешь?
  Избитый мальчик отполз еще дальше, широко открытыми глазами наблюдая за ссорой старших. Ему было страшно.
  Философ поджал губы. Зря Безликая вмешалась. Быть может, Роджер сейчас просто уйдет, но красноглазому мальчишке потом достанется вдвойне - только за то, что за него кто-то решил заступиться.
  Но вожак не ушел. Глаза у него сделались злыми. Он сделал шаг ближе к Философу, который сидел неподвижно, и старался сделать вид, что его здесь нет.
  - Может, я заставлю твоего дружка поползать на полу, а ты, если такая смелая, попробуешь меня остановить?
  Гвоздь за спиной вожака снова захихикал. На этот раз - предвкушая зрелище.
  - Оставь его, - севшим голосом произнесла Безликая. - Он тебе ничего не сделал.
  - А мне срать, - спокойно отозвался Веселый Роджер, и поставил ногу на колесо коляски Философа. - Тут как раз лестница недалеко, я вот думаю скатить его вниз. На колясочке, да по ступенькам...
  Безликая подалась вперед. Роджер заржал.
  - Посмотрите-ка, как нервничает! - Он оскалился, показав мелкие, острые зубы. - Так мило!
  Философ почувствовал, как коляску слегка накренило вправо, и он, вцепившись в колеса, попытался развернуться.
  - Отойди от меня, - как можно спокойнее попросил он Роджера.
  - А то что? - осведомился вожак.
  - Иначе я проедусь тебе по ногам.
  Веселый Роджер встретился глазами с Философом, и улыбнулся - ярко и широко, задорно, точно мальчишка, получивший на день рождения долгожданный велосипед. Улыбка эта не вязалась с глазами, сузившимися и дикими, как у умалишенного.
  Веселый оскал оголенного черепа.
  В эту же секунду коридор перед глазами Философа накренился. Правое колесо оторвалось от пола, и парень перевернулся, по пути ударившись зубами о край коляски.
  Во рту появился железный вкус крови.
  До Философа донесся чей-то крик, а потом ни с чем несравнимый звук - звук, когда тяжелая палка соприкасается с плотью.
  - Ах ты, трахнутая сучка! - взвизгнул Гвоздь.
  Философ проворно отполз от упавшей коляски, перекатившись в сторону. Схватившись за ногу Роджера, он со всей силы ударил в коленную чашечку кулаком. Вожак рухнул, как подкошенный, матерясь и пытаясь заехать по лицу Философа кулаком. Тот не остался в долгу и впился в его руку зубами.
  "Мяско на коляске тоже умеет кусаться", - мстительно подумал парень.
  Роджер попытался вывернуться - левая рука его схватила Философа за горло и сжала изо всей силы. Мир перед глазами парня поплыл.
  Через мгновение Роджер отпрянул от него, как от прокаженного, а Философ, хватая ртом воздух, повалился на спину, тяжело дыша и сплевывая накопившуюся во рту кровь.
  Безликая стояла рядом. Нижняя губа у нее распухла и кровоточила, на скуле красовалась ссадина, но в целом, она выглядела неплохо. Гвоздь полз по полу, прижимая ушибленную руку к груди, а Роджер, поднявшись, выплюнул в кулак выбитый зуб.
  Глаза его метали молнии, жилы на шее вздувались, на лбу выступила синяя венка. Было видно, что ему хочется снова броситься в бой и показать зарвавшимся состайникам, кто тут вожак, но Философ понял, почему он не решается.
  Костыль Безликой оказался полезным оружием. И достаточно болезненным, чтобы отбить охоту драться.
  - Вы подняли руку на вожака! - выкрикнул уязвленный Веселый Роджер, бросив выбитый зуб на пол. - Да я с вас ваши гребаные шкуры спущу, понятно?
  - Закрой поддувало, - резко бросила Безликая. - И топай отсюда, "вожак", пока костылем по башке не прилетело.
  Роджер плюнул ей под ноги. Философ от души порадовался, что люди не ядовиты от природы.
  - Пошли, Гвоздь. Поднимайся! - рявкнул Роджер, пнув парня, катающегося по полу.
  Гвоздь с трудом поднялся на ноги. Глаза у него покраснели, лицо распухло. Бросив на Философа и Безликую полный ужаса и ненависти взгляд, он поковылял следом за дрожащим от бешенства Роджером.
  Безликая помогла Философу подняться и усадила его на коляску. При этом она улыбалась - парень мог видеть ямочку на ее подбородке, и какой-то лихорадочный блеск светлых глаз.
  - Кажется, тебя это здорово повеселило, - заметил Философ.
  - Давно мечтала огреть нашему вожаку хаяльник, - ответила она, поправляя съехавший ворот рубашки Философа. - Давай-ка, рули в ванную. Надо умыться, у тебя вся морда в крови.
  - Сама не красавица, - не остался в долгу Философ.
  Ванная находилась на третьем этаже, и чтобы до нее доехать, Философу и Безликой пришлось прошествовать мимо комнат, откуда на них, побитых, активно таращились.
  Безликая помогла Философу заехать в ванную, и захлопнула за собой дверь, предоставив любопытным зевакам рассматривать трухлявые деревянные доски.
  Из зеркала на Философа смотрел крайне помятый колясник. Волосы всклочены, из царапины на виске сочится кровь, губы расквашены. Вся одежда в пыли, а на рубашке зияла, точно рана, дыра.
  Безликая включила воду, кивком приказала Философу склониться над раковиной - желтой, замызганной, украшенной пятнами засохшей зубной щетки и еще бог знает чем, - после чего начала осторожно смывать с лица парня кровь. Пальцы у нее слегка дрожали.
  Потом Философ сидел, наблюдая, как сама Безликая приводит себя в порядок. Мокрые короткие волосы казались темными, и топорщились в разные стороны, пальцы прижимали к разбитой губе смоченную в холодной воде тряпку. Она села на кафельный пол, щурясь на неяркий, мерцающий свет двух ламп. Вид у нее был немного безумный.
  - Мы побили вожака Дома, - негромко произнес Философ. - Мы нарушили правило.
  - Нет такого правила, - парировала Безликая. - И Роджер - никакой не вожак.
  - Это опасные слова, - предостерег ее Философ. - Роджер вернется, и...
  - И что? - Безликая поморщилась, промокнув губу от крови. - Если вернется - пожалеет.
  Философ лишь покачал головой. Ну, вот во что он позволил себя втянуть? Он не любил ссориться, и драться тоже не любил, а теперь у него просто не было пути назад.
  Роджер не умеет прощать.
  
  ***
  
  Красноглазый мальчик вполз в комнату, цепляя пальцами занозы. На лице его подсыхали сопли, слезы и кровь - все вперемешку. Он не знал, как выглядит, но когда его увидели сверстники, то посмотрели на него с ужасом.
  - Что случилось, Седой? - закричал нервный Лич, прижимая руки ко рту, скрывая выпирающие передние зубы.
  - Роджер побил, - со знанием дела ответил вместо Седого Мавр - толстый, болезненный мальчик, который передвигался только с помощью воспитателей. Он сидел, важно подперев подбородок книгой, темные глаза его смотрели без всякого выражения. - Вон как ему рожицу расквасили.
  Лич бросился к Седому, помогая ему взобраться на кровать, после чего побежал искать воспитателей, путано обнадежив Седого, что все будет хорошо, и он непременно во всем разберется.
  Седой закрыл глаза. У него болело все тело, и голова кружилась. Вокруг него шумели и галдели другие дети, точно стая крикливых ворон вокруг куска падали.
  - Утром побил, и потом опять побьет, - пискнула Шелудивая, болезненного вида девчонка с протезом на правой руке. - Так всегда и бывает.
  - Не побьет, - прошептал Седой. - За меня старшие заступились.
  Все немного помолчали.
  - Хватит врать, Седой, - буркнул Мавр. - Старшие никогда за нас не заступаются, они Веселого Роджера боятся. С чего бы они теперь решили?
  - Я не вру, - отрезал Седой, прикоснувшись к налившейся кровью шишке на лбу. - Из-за меня старшие подрались.
  Несмотря на слабость, он произнес эти слова очень гордо и отчетливо, точно хвалился медалью перед глупыми одноклассниками.
  - Быть не может, - покачала головой Шелудивая. - Ты, наверное, головой ударился, Седой, и тебе показалось.
  Седой приоткрыл красный глаз и с усмешкой на разбитых губах посмотрел на Шелудивую. Та нервно почесывалась.
  - Не знаешь ничего - молчи, - посоветовал он, после чего отвернулся лицом к стене.
  - Врать невежливо! - попеняла ему Шелудивая.
  - Не врет он! - неожиданно подал голос бледный мальчик лет семи, с серыми, в крапинку, глазами. - Я сам слышал, как на первом этаже Роджера и Гвоздя побили.
  Шелудивая ахнула.
  - Он же вожак! - всхлипнула она. - Вожака нельзя бить.
  Мальчишка фыркнул.
  - Теперь, видимо, можно.
  Мавр захлопнул свою книжку и бросил ее на покрывало. Вид у него был недовольный.
  - Если и так, что изменится? Нас все равно будут бить. Даже больше, чем прежде. Потому что теперь за нас заступаются.
  Седой что-то пробормотал и закрыл голову подушкой. Дети в комнате галдели, спорили и ссорились, выражали надежды, волновались. Сегодняшняя драка между старшими обещала стать главной новостью, а еще это значило, что что-то незыблемое в Доме пошатнулось и дало трещину.
  Привычный образ жизни стремительно рушился, а вот что ждало их после этого - никто не знал.
  - У Роджера рожа вся фиолетовая, а еще зуб выбит, - запыхаясь, сообщил вернувшийся в комнату Лич, весь красный от волнения.
  - Жалко, что не подох, - выразил сожаление сероглазый мальчик. - Очень жалко.
  Сплетни летели из комнаты в комнату, достигая ушей всех, кто был готов слушать.
  Дом у моря кипел и бурлил. Над морем собирались черные грозовые тучи.
  
  ***
  
  Дом звенел окнами и был полон смеха, шума и кутерьмы. Старшие курили в окна и рисовали на стенах, младшие завистливо смотрели на старших и развешивали на стенах бусы из ракушек, и разбрасывали по полу хвойные шишки. Воспитатели, как могли, поддерживали порядок - сгоняли старших с подоконников, отнимали сигареты, но стоило им уйти, все начиналось сначала.
  Ночами в окнах горел свет. У старших в комнатах надрывались магнитофоны, громко звучала музыка, на липком полу валялись пустые пивные бутылки и хлебные крошки.
  Безликая сидела в комнате, которую делила с еще двумя девушками, и катала по колену пластиковую крышку. Напротив, на кровати, сидел Философ, раскладывая пасьянс. Больше в комнате никого не было. Сенека и Медведица ушли в другую комнату, где горел синим огнем телевизор. Сквозь стены доносилось их жеманное хихиканье.
  Безликая по ним не скучала. Куда больше ей нравилось общество Философа, хотя тот почти не разговаривал - уставился в свою потрепанную колоду, ничего вокруг не замечает.
  - Ты знаешь, что Шива вернулась? - спросил Философ, не отрываясь от карт.
   Безликая слегка вздернула бровь, закуривая.
   Шива была Летуном, и жила в одной комнате с Безликой, Сенекой и Медведицей, но в последний раз, когда ушла в Наружность, пропала на все лето. Где ее носило в этот раз - никому не было известно.
  - А где она сейчас?
  - Последний раз я ее видел в столовой, - ответил Философ, почесав затылок. Волосы он забрал в длинный конский хвост. В ухе красовалась серебряная серьга. - Барахло раздавала.
   Безликая кивнула, поглубже надвинув капюшон толстовки - так, что остались на виду только печально изогнутые губы. Она сидела неподвижно, лишь изредка подносила к губам сигарету, да выдыхала дым в потолок. Мрачно блестели в тени капюшона глаза.
   Шаги по битому стеклу, скрипнувшая дверь.
  - Привет, чуваки.
   Философ поднял голову и кивнул.
  - Здравствуй, Шива.
   Шива скользнула по нему безразличным взглядом, посмотрела на Безликую, и плотно закрыла за собой дверь.
   У Шивы были белые волосы, коротко остриженные, на лице - черные очки не по сезону. Тонкие ноги в тяжелых ботинках смотрелись смешно, темно-синие джинсы грязные и вытертые на коленках. На шее красовалось ожерелье из тонких птичьих костей - может быть, подарок из прошлой жизни, а может, украшение, которое Шива сделала себе сама. Плечо Шивы оттягивал рюкзак.
  - Давно тебя не было, - заметила Безликая, потушив сигарету и спрятав ладони в рукавах безразмерной толстовки. - Как оно там, в Наружности?
   Философ слегка вздрогнул при слове "Наружность", но виду не подал. Шива фыркнула:
  - Что ей сделается, этой Наружности? Стоит.
   Она села прямо на пол, рядом с Безликой, расстегнула молнию на рюкзаке, и принялась извлекать завернутые в пакеты и газеты товары, которые ей заказали Философ и Безликая.
   Стопка кассет, блок сигарет, пара книг в потрепанных обложках, перочинный нож, две рубашки в клетку, и куча всякой ерунды вроде черепка на цепочке, россыпи леденцов и зажигалок, которые Шива, скорее всего, стащила.
  - И вот еще. - Моргнув, Шива передала Безликой что-то продолговатое, завернутое в черную тряпицу. Девушка кивнула и спрятала сверток под толстовкой.
  - Спасибо, Шива.
   Философ рассматривал книги и перебирал кассеты. Шива, кивнув, придвинулась ближе к Безликой. Та вертела в руках черепок, после чего надела его через голову, погладив пальцем гладкую кость.
  - Я слышала, вы не поладили с Веселым Роджером, - тихо сказала Шива.
  - Не поладили - слабо сказано, - ответил Философ.
   Шива кивнула.
  - Крупно же вы вляпались, ребята.
   Безликая поморщилась.
  - Тебе-то какое дело, с кем мы не поладили?
  - Мне? - Шива фыркнула, сощурившись. - Мне вообще срать, с кем вы теперь на ножах. Главное, других в это не впутывайте. У людей и так Выпуск на носу, не хватало еще их нервировать драками с хозяином Дома.
  - Мы и не впутываем, - спокойно заметил Философ.
  - Ну и хорошо.
   Безликая предложила Шиве сигарету, но та отказалась. Она была некурящая. Почти белая ворона - в Доме курили все, кому ни лень. Чаще для того, чтобы выпендриться и показаться старше, чем они есть на самом деле.
  - Скажи, Шива, - прошелестела Безликая. - Страшно в Наружности?
   Шива, протиравшая очки краешком рубашки, сощурила черные глаза в белых ресницах.
  - Да нет, не очень, - медленно ответила она. - Во всяком случае, ничуть не хуже, чем в Доме.
   Она поднялась, закинув опустевшую сумку на плечо.
  - Не кури больше, пожалуйста, Безликая, - обронила она. - Ненавижу спать в прокуренной комнате. И попрошу освободить мою кровать от тела своего колясника.
   Философ поднял на нее глаза.
  - У меня имя есть, - заметил он.
  - Не занудствуй, - буркнула Шива, открыла окна и ушла, впустив в комнату запахи ночи, и пару ночных мотыльков.
  
   ***
  
  
   Сенека и Медведица так и не вернулись ночевать в спальню, поэтому Философ решил остаться. Безликая помогла ему забраться на кровать, откатила коляску к стене и выключила свет. Комната погрузилась в кромешную темноту. Было тихо, лишь едва уловимым гулом до ее слуха доносился шум старших, которые беззаветно напивались и трахались, где попало и с кем попало.
   Шива вернулась после полуночи - с пустой сумкой, слегка навеселе, и явно в скверном расположении духа. Споткнувшись о ботинки Безликой, она высказала все, что думала по поводу этой обуви и их обладательницы, после чего завалилась на свою кровать, демонстративно отвернувшись.
   Философ завернулся в одеяло, точно в кокон, и широко открытыми глазами смотрел на едва заметный черный силуэт на подоконнике. Безликая спать явно не собиралась. Она сидела, прижав колени к груди, с затененным капюшоном лицом, хотя в комнате была кромешная темнота, и капюшон был не нужен. Она снова курила, и Философ всерьез забеспокоился о ее здоровье.
   Столько курить будет - не доживет до тридцати.
   Безликая ежилась, обнимая колени руками, вжимаясь в холодную стену. Черная тень в черной комнате, словно продолжение темноты.
  - Ты спать вообще не собираешься? - прошептал Философ.
   Безликая не ответила. Тлеющий огонек сигареты прочертил в воздухе спираль, и упал вниз, на улицу. Девушка спрыгнула с подоконника, бесшумно прошлепала к кровати, на которой лежал Философ. Села в ногах, опустив голову, словно вся тяжесть мира давила ей на плечи.
  - Прости, что втянула тебя во все это.
   Философ понял, о чем она. И о ком.
  - Да ладно. Не мог же я оставить даму в беде, все дела.
   Безликая как-то странно фыркнула - то ли рассмеялась, то ли кашлянула.
  - Тебе страшно? - догадался Философ.
  - Немного.
   Философ ее понимал. Ему тоже было страшно. Что-то пошло не так с той минуты, как они нашли в себе силы и смелость дать отпор вожаку Дома. Только никто не скажет, хорошо это, или плохо.
   Философ сел, помедлив, обнял Безликую за худые плечи, пытаясь таким образом выразить свою поддержку. Дыхание Безликой пахло табаком, но Философ привык. От нее по-другому никогда и не пахло.
  - Все будет хорошо, - пообещал он. - Переживем как-нибудь. На Роджере свет клином не сходится.
   Безликая кивнула. От нее тянуло растерянностью - так чувствует себя человек, который вдруг осознал, что жизнь его вдруг неуклонно меняется.
  - Скоро Самая Длинная ночь, - сообщила Безликая шепотом. - Я чувствую.
   Философ поджал губы.
  - Хреново, - ответил он. - Не люблю Самые Длинные.
   Безликая откинулась назад, легла на спину и уставилась на покрытый трещинами потолок. Философ лег рядом, вслушиваясь в ставшее общим дыхание.
   "Снова Лес зовет...", - успел подумать Философ.
   Вдох-выдох. Стены комнаты начали сдвигаться, паркет заскрипел под напором древесных корней, в душный воздух комнаты примешался запах Леса.
   Вдох-выдох. Лунный свет меж листвы, крик совы на ветке Старого Дуба.
   Вдох-выдох. Два сердца, бьющиеся в унисон, два человека на зеленой траве, покрытой росой.
   Философ и Безликая всегда уходили в Лес вместе. Вместе они совершили Прыжок в первый раз, и с тех пор никогда не ходили на Изнанку Дома поодиночке.
   Безликая поднялась с травы, легко и непринужденно. У ее ног лежала палка - не привычный уродливый костыль, а изящная, длинная трость. Девушка подняла ее, но не сделала попытки опереться. Просто потому, что Лес ничего не давал просто так.
   Философ поднялся тоже. На ноги. Он был босиком, и с удовольствием погрузил пальцы ног в рыхлую землю и холодную траву. Чудесное ощущение! Всюду, кроме Изнанки, Философ был лишен счастья ходить на ногах. Поэтому прыжки в Лес были для него редкой радостью и возможностью почувствовать себя полноценным.
   Лес впустил их, своих детей, расступившись стволами. На голову Безликой упали хвойные иголочки.
   Она выглядела совсем иначе, чем Философ привык ее видеть. Лес менял ее, или она менялась вместе с ним - он не знал. Волосы у нее становились темнее, глаза - ярче, а лицо с острыми чертами выглядело хищным.
   Тварь Леса. Одна из немногих.
   Философ не знал, как сам выглядит со стороны, и никогда не спрашивал. Важно было лишь то, что он мог ходить на своих ногах. А остальное не имело значения.
   Скрипел паркет под напором древесных корней, дыхание спящих Дома смешивалось с криками существ, обитаюющих в Лесу. Сам Дом осыпался штукатуркой, оплетаемой побегами желтоватой листвы. Очень грустное зрелище.
   Безликая шагнула вперед, по тропе из паркета и листвы, уверенно, словно знала, куда ей нужно идти. Она и вправду знала. На ее босые ноги налипали травинки, в волосах запутался опавший лист.
   Тропа виляла, как коридор запутанного лабиринта, но Безликая шла спокойно, постукивая тростью о древесные стволы. Философ плелся следом, терзаемый недобрыми предчувствиями. Откуда-то из глубины пришло осознание, куда идет Безликая. И он боялся думать, зачем.
   Справа возникла дверь. Она странно смотрелась на Изнанке - словно вокруг нее исчезли стены, и осталась лишь вход (в комнату ли?). Дверная ручка под пальцами Безликой осыпалась трухой.
   Спящие были окутаны травой, почерневшей от сырости. Их дыхание напоминало Философу шелест моря. Лица спящих были страшными. В реальности они выглядели совсем иначе, но Лес показывает истинную внешность. Всегда.
   Веселый Роджер спал, обняв подушку. Лицо - не лицо, а оскаленный череп, туго обтянутый желтоватой кожей, зубы торчат, волосы лезут клочьями. Совсем не похож на вожака Дома. Обычный урод, не скрывающий этого.
  - Что ты делаешь? - прошипел Философ, увидев, как Безликая склоняется над Роджером, всматриваясь в его лицо.
   Безликая взглянула на Философа пустым взглядом. В ее зрачках отражался не Философ - такой, каким он привык видеть себя в зеркалах. Он был другой.
   В руке Безликой появился тот бесформенный сверток, который принесла ей Шива. Теперь Философ увидел, что в нем. Длинный, слегка изогнутый нож. С твердой рукояткой.
  - Я не хочу, - прошептал Философ. - Мы не можем...
   Губы Безликой искривила чужая улыбка. Так улыбается Лес - жестоко и насмешливо. Безликая и была Лесом.
  - Вся правда в том, что Я - могу, - ответила она не своим голосом, занесла не свою руку над спящим вожаком, рассмеялась не своим смехом.
   "Все это неправильно! - хотел закричать Философ, но не смог. - Я этого не хотел!"
   Лес обступил его со всех сторон, угрожающе зашуршал листьями. Лезвие коснулось кожи Роджера.
   Философ бросился бежать.
   Впервые за всю жизнь Лес напугал его. Он больше не был тем местом, где Философ находил чудеса. Теперь он стал опасным, злым, чудовищным.
  - Выключите музыку! - пробурчала Шива, переворачиваясь на другой бок. - У кого играет музыка?
   Философ упал на кровать, тяжело дыша, цепляясь за одеяло испачканными в земле пальцами. Рубашка была мокрой от росы, на ногах - прилипшая листва.
  - Нет никакой музыки, - прошептал Философ в темноту. - Спи, смотри свои сны, Шива.
   Девушка заворочалась, положила на голову подушку и затихла. Но тревога проникла и в ее сны, и она резко села на кровати, распахнув черные глаза.
  - Но я слышу, - хрипло сказала она. - Что случилось, Философ?
   Протяжно скрипнула дверь, рука Безликой легла на выключатель. Проморгавшись, Философ и Шива уставились на нее.
   Бледные губы, безумно горящие глаза, алые кончики пальцев, и грязные следы, тянувшиеся цепочкой.
   Где-то в недрах Дома надрывно закричали. Этот крик подхватили другие.
  - У Дома больше нет хозяина, - сказала Безликая.
  
   ***
  
   В комнате Роджера и его стаи собрался чуть ли не весь Дом - а те, кто не смог войти, толпились в коридоре, вытягивая шеи, чтобы хоть краем глаза взглянуть на мертвого вожака.
  - Крови полная простыня, а ран нет, - прошептала Сенека. - Как будто кровь сама выплеснулась.
   Вокруг зашумели. Кто-то из младших плакал навзрыд - не из жалости к вожаку, а из-за непонимания происходящего.
  - Страшное дело, - вхлипнул Гвоздь, стоя в изножье кровати Роджера.
   Сенека кивнула. На вожака и вправду было страшно смотреть. Зубы оскалены в предсмертной гримасе, и кровь застывала на шее, на руках, на футболке, в которой он спал, стекала на грязный пол, смачивая простыню.
   И ни единой царапины. Вообще ничего. Как будто было совершенно нормальным - истечь кровью просто так.
   Вокруг теснились младшие. Белобрысый колясник и сероглазый мальчишка. Первый выглядел белее мела, а второй смотрел отстраненно, как будто ему было вообще все равно.
  - Мертвый, - прошептал белобрысый Седой, сгрызая с большого пальца ноготь. Вид у него был такой, словно он вот-вот расплачется. - Мертвее не бывает. Поверить не могу, Череп.
   Сероглазый Череп моргнул, посмотрел на обезображенное лицо.
  - Уродом жил, уродом и сдох, - только и сказал он.
   К нему повернулся Гвоздь - опухший и глубоко несчастный - и замахнулся на мальчика ладонью.
  - А ну пошел вон, сопливый! Не мешай людям скорбеть!
   Череп равнодушно пожал плечами.
  - По-моему, все только рады.
   Мальчик не врал. Дети Дома цепляли на себя маски сочувствия и страха, но под ними легко угадывалось облегчение. Многие даже не скрывали своей радости, а в коридоре кто-то смеялся.
   Роджера почти никто не любил. И скорбеть по нему никто не собирался.
   Следующие несколько недель Дом находился в трауре. На столах в столовой - черные скатерти, на кровати Роджера - черное покрывало. По Дому ходили люди в форме, расспрашивали воспитателей и детей о смерти Роджера. Но никто не мог ничего сказать. Хотя каждый знал, кто виноват в смерти вожака.
  - Философ и Безликая, - шептались в туалетах и в темных углах. Глаза у детей жадно блестели, старшие перебрасывались новостями.
   Дом замер. Дом ждал.
   А потом был избран новый вожак.
  
   ***
  
   Даже спустя месяц Философ не мог привыкнуть к тому, что к нему теперь относятся не как к коляснику - но как к вожаку. Ему уступали места, ему не перечили, к нему приходили со своими горестями. Сначала - с опаской и страхом, а потом, когда поняли, что он - не второй Роджер - бояться перестали.
   Философ был вожаком. Потому что так захотели все.
   Сам Философ предпочел бы держаться от всего этого подальше. Быть вожаком просто так нельзя. Это звание не дают за красивые глаза и добрую улыбку. Вожаком избирают сильных. И достойных.
   Философ с детства привык держаться в тени. И реальная власть пугала его.
   Его имя появлялось на всех стенах - в коридорах, туалетах, комнатах и дверях. Это не радовало Философа. А, скорее, раздражало. Он просил прекратить, но каждое утро обнаруживал новые надписи.
   Филосф пытался привыкнуть к этому. Каждый день выслушивал жалобы - как старших, так и младших детей, следил, чтобы над младшими никто не издевался, но в этом и не было нужды. После смерти Роджера все вздохнули свободно, и детей больше никто не бил только за то, что так захотелось вожаку.
   Но все это перестало заботить Философа. У него была проблема посерьезнее.
   Она заключалась в том, что Безликая начала пропадать.
   В прямом смысле.
   Безликая и раньше была необщительной, а теперь совсем отстранилась. Перестала появляться за завтраком в столовой, часто пропадала, и почти не ночевала в своей комнате. Лицо у нее стало бледным, под глазами - багровые синяки, пальцы дрожат, а стоило с ней заговорить - она вздрагивала, словно резко пробужденная, и спешила как можно скорее уйти. Она словно бы истончалась, таяла, становилась бледнее, тоньше и меньше, растворялась в себе и в том, что ее окружало.
   Философа это нервировало. Он был не только вожаком, но еще и другом Безликой, а друзья всегда должны помогать друг другу.
   Именно поэтому он искал Безликую в Доме. Заглядывал в комнаты, спрашивал воспитателей, но никто не мог сказать, где девушка.
   Он нашел ее во дворе. Она сидела у Старого Дуба, с перочинным ножом, и выцарапывала на грубой коре буквы. Облезлая рубашка сидела на ней, как на вешалке, и не скрывала выпирающих ключиц и острых плеч. Волосы были растрепаны, губы искривлены.
   Философ подъехал к ней и упал с коляски, подполз к Безликой и сел рядом. Вид у него был раздраженный.
  - Я замучался, разыскивая тебя, - сообщил он.
   Безликая даже на него не посмотрела, сосредоточенно вырезая на стволе слова. Философ прищурился.
   "Я дерево. Когда меня срубят, разведите костер из моих ветвей".
   Философ поежился.
  - Что это еще за упаднические мысли?
   Безликая убрала нож в карман, откинулась назад, скрестила ноги и прикрыла глаза.
   Мрачно шелестел над головами друзей Старый Дуб.
  - Я ухожу, - тихо сказала она.
   Философ коротко посмотрел на нее. Тонкий профиль, болезненного вида кожа, очень грустные глаза.
  - Куда уходишь? - спросил Философ. - За тобой приезжают родители? Но до Выпуска еще месяц!
   Безликая покачала головой.
  - Нет. Я ухожу в Лес. Навсегда.
   Философ почувствовал холодок на коже. Ему стало страшно.
  - Я попросила у Леса помощи, чтобы убить Роджера, - продолжала Безликая. - Но не заплатила. И поэтому отплачу сейчас.
  - И ничего нельзя сделать? - почти беззвучно спросил Философ, чувствуя, как дрожат его руки.
   Безликая взглянула ему в глаза, и грустно улыбнулась.
  - Ничего.
  - И когда ты уходишь?
  - Очень скоро. Лес меня зовет.
   Философ закусил губу. Он не знал, что сказать. Он жил рядом с Безликой все детство, она была ему другом, и всегда была рядом, а теперь она уходила. Повзрослевшая девочка в джинсах, с лицом, которое вскоре забудется.
   Быть может, эти мысли отразились на лице Философа, потому что Безликая резко отвернулась, стащила через голову крысиный черепок на цепочке, и надела Философу на шею, провела пальцем по пустым глазницам.
  - Тебе. На память.
   Философ кивнул. Говорить он не мог. Ему казалось, что в горле засел комок, губы дрожали, и если он заговорит - то непременно зарыдает. А он вожак Дома. Он не может быть слабым.
   Безликая убрала руку, сгорбилась, словно что-то в ней сломалось, надломилось и исчезло. Она боялась, видит Бог, она боялась.
   Философ не выдержал. Он обнял ее за плечи, прижал к себе, и они сидели так, покачиваясь из стороны в сторону, под ветвями Старого Дуба, на коре которого Безликая выразила свое последнее желание.
   От кожи Безликой больше не пахло табаком. Она пахла Лесом, мхом и корнями, влажной, черной землей и дождем.
  - Скажи, смерть Роджера всего этого стоит? - прошептал ей на ухо Философ, чувствуя, как ее руки обвивают его плечи.
  - Да. - Безликая тихо выдыхает ему в ухо. Теплое дыхание щекочет кожу шеи, и Философ вздрагивает. - Теперь ты вожак. Я рада, что так сложилось.
  - А я - нет.
   Безликая отстранилась, опустив глаза. Вид у нее был такой, словно она вот-вот расплачется. Лицо было как каменное.
   Она поднялась на ноги, слишком резко, сжала руки в кулаки.
  - Мне нравится здесь, под деревом, - сказала она. - Как будто я далеко от Дома. Я буду скучать.
   Она наклонилась. Философ закрыл глаза, почувствовал, как сухие губы Безликой касаются уголка его рта.
   А потом она ушла. Худенькая девушка в потрепанных джинсах, с извечным "Билли Джин" в наушниках.
   Больше Философ ее не видел.
  
   О исчезновении Безликой говорили больше, чем о смерти Веселого Роджера.
  - Совесть загрызла, - с презрением произнесла Медведица. - Она ведь Роджера порезала, жить с этим не смогла, вот и сбежала.
  - Не знаешь ничего - молчи, - оборвала ее Шива. - Она просто Прыгнула. Целиком.
  - Кто ж прыгает на пороге Выпуска? - возразила Сенека. - Сбежала, как пить дать.
   Два раза приезжали родители Безликой. Мать - в светлом костюме, волосы затронуты сединой, но все равно - очень красивая. Отец - моложавый мужчина с короткой, темной бородкой, и светло-серыми глазами.
  - Она говорила, что ты был ее другом, - тихим голосом произнесла мать, держа Философа за руку. - Если ты ее друг, скажи - где наша дочь?
   Философу было нелегко смотреть в глаза женщины, слышать ее срывающийся на шепот голос, и врать. Но он не мог иначе. Правде бы она не поверила.
  - Я, правда, не знаю, - повторял он снова и снова. - Мне очень жаль.
   Они уехали - сломленные горем родители, о которых Безликая никогда не говорила. Интересно, думала ли она, какую боль причиняет им? Наверное, думала. А может, старалась не думать вовсе. Чтобы было легче.
   Приближался Выпуск, в Доме царило настоящее безумие. Кто-то пытался покончить с собой и резал вены. Кто-то прятался, многих отправили в Могильник с синяками и переломами. Один умник даже решил выпасть из окна. Но его остановили.
   Философа тошнило от всего этого. Перед глазами плыли образы бледных, окровавленных Сенеки и Гвоздя - несколько дней назад они покончили с собой. Сенека повесилась в ванной, а Гвоздь распилил ножом вены, и умер там же.
   Младшие дети ходили сами не свои. Седой смотрел широко открытыми винными глазами, как раз за разом люди в белом вывозят из комнат бездыханные тела, и ему было страшно. В конце концов, он закатил истерику, и его поспешно увезли в Могильник.
   Стали приезжать родители, опекуны, люди из специальных служб - для тех, у кого не было родителей. За Философом не приехал никто. Директор сказал, что за ним приедут через пару дней. И устроят в специальное общежитие.
   У него не было родных.
   Философ колесил по Дому, слушая, как в недрах его кто-то плачет навзрыд. Он понимал страх тех, кому предстояло уезжать. Для них Дом стал отдельной жизнью, где каждый был важен сам по себе. Они не знали, что их ждет за стенами Серого Дома. Слишком большой мир, где они, калеки, никому не будут нужны.
  - А мы тоже потом уйдем?
   Философ развернул коляску. У окна стоял сероглазый, мрачный Череп. Мальчишка до побелевших костяшек пальцев впился в подоконник, и смотрел, как цепочка родителей и подростков идет к калитке, а дальше - в Наружность.
  - Я думаю, что да, - ответил Философ, осознав, что мальчик обращается к нему - в коридоре больше никого не было.
   Череп кивнул.
  - А если вдруг не захочется уходить? Нужно просто сделать так же, как Безликая?
  - А что, по-твоему, она сделала?
  - Ушла? - Череп отвернулся от окна. - Седой говорит, что она Прыгнула, но я не понимаю, что это значит.
  - Лучше тебе не знать.
   Череп немного помолчал.
  - Прыгать - это плохо?
  - Не совсем.
  - И она никогда-никогда не вернется?
  - Нет.
   Череп кивнул, словно понял что-то. А может, и вправду все понял.
   Философ с тоской взглянул в окно, на серое небо, на Наружность, которая зыбким маревом дрожала за оградой Дома. Серая, унылая, некрасивая. Холодная, как осенний дождь. Чужая.
   Что его там ждет?
   Дом был тих, как могила. Жизнь, кипевшая в нем, исчезла, и стены давили на Философа. По окнам ползли дождевые капли.
   Дом перестал быть для него Домом. В этом было что-то пугающее, жуткое, неестественное. Философ столько лет был его частью, а теперь, когда пришло время, понял, что никогда не сможет стать кем-то другим.
   Он видел только одно решение - слишком очевидное, чтобы посмотреть на него сразу, слишком страшное, чтобы принять сгоряча.
  - Череп, подойди сюда.
   Мальчик осторожно приблизился, готовый отпрыгнуть в любую секунду. Философ снял с шеи подарок Безликой, и вложил в руку Черепа.
   Череп крысы в ладони Черепа. Чертовски символично.
  - Это тебе, - сказал Философ. - На удачу.
   Серые, в крапинку, глаза смотрели удивленно.
  - Зачем?
  - Мне кажется, тебе эта вещь будет нужнее, чем мне.
   Череп сжал подарок в ладони, упрямо выдвинул челюсть вперед.
  - Ты тоже уходишь? - вдруг спросил он.
   Философ помедлил, прежде чем ответить, почесал подбородок, на котором красовалась трехдневная, темная щетина.
  - Да.
   Череп молчал. Философ развернулся и поехал, скрипя колесами о паркет. С каждым метром коридора ему делалось все легче. У двери в ванную он уже улыбался.
   Он знал, что на этот раз поступает правильно.
   Когда на следующий день за Философом приехали "специальные люди", то его так и не нашли. Его коляска стояла в туалете, напротив забрызганного зубной пастой зеркала, до ужаса пустая и одинокая.
   Это было последнее исчезновение ребенка за весь Выпуск.
  
   ***
  
   ... он искал следы в густой траве, бежал и спотыкался о корни. Лес угрожающе шуршал листьями над его головой, разгневанный резким вторжением. Он прыгнул целиком, без позволения и зова. Лес был недоволен.
   Но он все равно бежал, цепляя ногами за острые коряги. Бежал и видел следы изящной трости на влажной земле.
   Он нашел ее на тропе, залитой лунным светом. Высокая фигура, стоящая к нему спиной, одинокая и мрачная. Она даже не повернулась, заслышав его шаги, а когда он подошел ближе, то увидел, что она улыбается.
   Улыбается так, словно он был человеком, от которого она ждала именно такого решения.
  
   ***
  
  - ... я сам видел их, в зеркале, - поделился Лэри, грызя колпачок ручки. - Страшное дело.
  - Не видел ты ничего, - огрызнулся Сфинкс. - Хватит врать.
  - А я все равно не верю, - упрямо произнес Курильщик, глядя в потолок. - Кто куда Прыгнул? В какой Лес?
   Табаки тяжело вздохнул и махнул рукой.
  - Ты ничего не понимаешь, Курильщик, ты безнадежен. - Шакал закурил. - Вот так и рассказывай неразумным настоящие истории.
   Курильщик закатил глаза и закрыл голову подушкой. Но вечером, когда он поехал в ванную и начал бриться, то на мгновение ему показалось, что за его спиной стоят двое. И улыбаются.
   "Больше никогда не буду слушать Табаки, - решил Курильщик, возвращаясь в спальню и устраивая себе гнездо. - Чего только не понапридумывает, а ты потом ходи, пугайся". Ночью ему приснилась лунная тропа.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"