О дедушкиных записках я узнал давно, еще в конце 60-х, почти сразу, как он их окончил и отцу моему отправил. А в начале 70-х, приехав домой из института на каникулы, прочел их. Даже сейчас помню эти простые ученические тетрадки в линейку, заполненные карандашом, твердым, крупным дедовым почерком (любил, понимаешь, во всем обстоятельность и законченность!). Одна проблема - писал он, не соблюдая никаких знаков препинания, даже точки не всегда ставил, и некоторые слова просто пропускал - как в обычном разговоре. Естественно, читать было не слишком удобно. Да и тогда они на меня - молодого человека, только вступавшего в самостоятельную жизнь - особого впечатления не произвели. Впрочем, могло ли быть иначе, когда вокруг происходило столько интересных новых событий! И только почти пятнадцать лет спустя, получив на БАМе, где работал в то время, телеграмму с известием о кончине деда Андрея, сидя холодной январской ночью в промерзшем переговорном пункте, располагавшемся в небольшом деревянном бараке, в ожидании связи с "материком", понял, что вместе с дедом уходит целая эпоха, рвется последняя нить, связывавшая меня с тем полузабытым временем, которое мы привыкли называть "дореволюционным". А в памяти почти ничего не сохранилось! О дедовых записках почему-то тогда и не вспомнил, только урывками всплывало что-то из его рассказов... Это "что-то" я стал торопливо записывать на пустых телеграфных бланках. Так появилась "Баллада о казаках" . А еще много лет спустя уже мой отец незадолго до своей смерти прислал мне толстый "фолиант" формата А4 - те самые записки, которые он перепечатал на обычной пишущей машинке и вручную переплел. Были в них вклеены и несколько старых выцветших фотографий.
Фолиант этот занял своё место в одном из книжных шкафов, но нельзя сказать, что пользовался каким-то повышенным вниманием. Так, вероятно, и простоял бы еще лет 15-20, покрываясь пылью и постепенно сдвигаясь вглубь, за другие, более интересные книги, если бы несколько лет назад моя супруга не увлеклась составлением нашей родословной. Начала, разумеется, со своей родни, но постепенно добралась и до моей. И тут вспомнила, что, оказывается, у нас где-то среди книг лежит дедова рукопись. Отыскала её, вновь - уже гораздо внимательнее! - прочла и решила продолжить и расширить свои поиски в Интернете, поскольку я, практически, ничего о своих родных - и живых, и уже умерших - не знал.
Не стану описывать все её "находки", скажу лишь, что именно по просьбе наших вновь обретенных родичей я и решил опубликовать эти "мемуары" деда Андрея. В основном, конечно, для них. Хотя вполне допускаю, что они могут показаться интересными и другим неравнодушным к истории нашей Родины читателям.
С уважением, Быстров Владимир Иванов, казачий сын и внук.
================================================
ЛЕТОПИСАНИЕ ОТ АНДРЕЯ
========================
"Ты не бей,
черный ворон, землю крылом!
Расскажи,
расскажи ты мне о былом..."
("Баллада о казаках", январь 1983г.)
-------------------------------------------------
Глава первая.
Фото. Быстров Андрей Иринархович. Весна 1914 г. Город Томашов, Польша
"1969 г.
Выполняю твою, Ваня, просьбу рассказать детям и внукам о прожитом.
Род наш не княжеский, не боярский, а простой казачий, хлеборобством занимались. Прадед мой Иван Данилович жил в станице Арчадинской [1] Усть-Медведицкого округа Войска Донского [2]. Поскольку станичные земли были от станицы далеко, за 40 верст, то прадед мой своих сынов - 5 семей - отделил на хутора, ближе к земле. Дед мой, Матвей Иванович, поселился на хуторе Черемуховском, что в 40 верстах от Арчады [3]. Хутор отстроили вдоль Черемуховой балки. А селились там казаки разных вер. Точнее, вера была одна - христианская, но разных сект.
Первая - беспоповцы. Эти никакого попа вовсе не имели, а управлял всеми один избранный старец. Зимой в пруду крещение принимали, некоторые простужались и даже помирали. Эти чужому даже воды напиться не дадут. А ежели кто сам напьется, то и посуду, из которой пил, разобьют. Считали, опоганил.
Вторая - беглопоповцы. Они нашего попа-расстригу или пьяницу к себе зазовут и по-своему его окрестят. Такой поп на хутор являлся редко. Оттого и детей крестили не вовремя, и другие службы не всегда проводили. Такой вот случай был: поп приехал, шумит - "Давай дитё крестить!", а ему отвечают, что "дитё" лошадь распряжет и сам к нему придёт.
Третья - белокриницкая. Эта секта не может без пресвитера, дьякона и архиерея. Вот эта секта и купила себе архиерея Амвросия у румын за деньги. Эта секта послабей будет.
А четвертая - наша, православная, никониане мы.
Только все это было чистым обманом, чтобы за чужой счет получше пожить. Потому между сектами всегда вражда была, а часто, особенно в праздники, случались и драки. Православные, 12 дворов, жили по одну сторону балки, а староверы (все остальные) - по другую. И когда случалась драка, наши хватались за колья и с криком "Бей кулугуров!" бежали к мосту через балку. Доходило и до увечий, и до смертного боя.
Деда своего Матвея Ивановича я помню хорошо. Был он кривой - левый глаз потерял на Крымской войне (1853-56 гг). Там крест Георгиевский получил. А семья его была из шести сынов и одной дочери. Это Еринарх - мой отец, Платон, Афанасий, Павел, Малафей и Владимир. А дочка - Александра, моя крестная. Все были женатые. А нас детей - внучат деда Матвея - 22 человека разного возраста. Изо всех сегодня живой только я один.
Бабушка Прасковья Петровна была хорошая. У деда Матвея была привычка на нас детей шуметь: "Вам, грец вас вылупил, только бы лопать!". А у нас у каждого своя чашка была, и некоторые внуки поднесут свои чашки деду и говорят: "На, дедушка, лопай!". Бабушка тогда говорила: "Пожни свои слова!".
Отец мой, Еринарх Матвеевич, женился рано. Участвовал в русско-турецкой войне (1877-78 гг), имел звание старшего урядника. В боях был ранен, перебито три ребра и задето легкое. За храбрость наградили Георгием 4-й степени и медалью.
В 1885-м году отец мой от деда Матвея отделился. Дедушка поставил ему на краю села хату с плетневым чуланом, а крыша крыта колючкой перекати-поле и чернобылом. Один из моих дядьев - Платон - был отдан в зятья и имел хорошее состояние. Предложил моему отцу совместно построить ветряк небольшой, на один камень. Отец дал согласие и залез в долг. Было у него четверо детей, а пятый - Петр - утонул еще в ребячестве. А другие дети были: старший Ермолай, потом Федосья, я (Андрей) и Анна. Из-за долга пришлось старшего брата Ермолая нанять в работники на один год к Барышникову Ивану, но проработал он там три года. А сестру - в няньки к Быкадорову Якову.
Я себя помню с того времени, как на сонного рябого кобеля упал и кобель меня укусил. Росли мы без призора. У дедушки был фруктовый сад, который своим концом выходил к Черемуховой балке. В саду была большая муравьиная куча, и мы вели с муравьями войну. Не знали, что дедушка держал муравьев нарочно, от парши и тлей. Вверху балки был пруд, из которого бежал ручей. Он впадал в яму, которую вырыли мои дядья, чтобы поливать сад и огород. В той яме утонуло трое детей, и мой брат Петр тоже.
Когда мне стало 7 лет (в 1896 году), у нас на хуторе еще не было школы. Православные, которых было 12 дворов, нанимали себе старика, чтобы учил - одного на всех детей. А староверы - каждая секта себе отдельно - тоже нанимали себе старика из православных, чтобы учил псалтырь и часослов. Мне пришлось учиться дома. Отец на воинской службе научился читать, писать и правилам арифметики. Он и меня учил этому, а еще краткой географии и истории России. Но, как было положено, еще учил закону божьему по псалтырю. У меня с учебой дело шло хорошо.
Один старик, Богачев Федор, которого Курносым звали, попросил моего отца принять его сына Петьку совместно учиться. Отец разрешил. Я спорил с Петькой, кто быстрее прочтет кафизму и не пропустит псалмы, а после расскажет наизусть. А ежели кто отстанет - тому пять трепков за ухо. Я всегда прочитывал вперёд и его трепал. Один раз стал я его трепать, а он взялся трепать меня, и пошла у нас драка. Друг другу носы поразбивали. После этого отец мой проводил его домой насовсем. К 1897 г. я выучился читать, писать, считать на четыре правила арифметики, знал закон божий и псалтырь. Правилам писания русского языка меня никто не учил, и я их не знаю.
В 1888-90 годах меня отдавали в погонычи к Давыдову Поликарпу за 7 сажен. То есть, 6 десятин спахать хозяину, а одну - себе. А еще плугарём к Фетисову Евсею за 5 сажен (4 десятины ему, а одну - себе). Когда меня оставили одного ночью на стане первый раз, было так страшно, что я бросил стан и сбежал. А после уже привык.
Был у меня и еще один побег, но по другой причине. Я говорил, что хорошо научился читать псалтырь. И вот, у кого кто умрет, идут к отцу, просят: "Отпусти Андрюшку по упокойнику почитать!". Отец отпускал. Однажды помер Макаров Семен Федорыч. Он держал кабак и опился водки. Вот приходят к отцу: "Отпусти сына почитать по усопшему!". Отец говорит: "Иди, сынок!". Я пришел, разложил псалтырь, стал читать: "Блажен муж иже не иде на совет нечестивых..." и так дальше. Старухи рядом молились, а на дворе гроб делали. А как стемнело, старухи домой ушли, а какие остались - поснули. И я слышу, или так показалось - чем был упокойник накрыт, зашуршало, и воздух пошел нехороший. Я отворил окно, а сам подумал: или он как скоропостижно помер, воздух из него выходит, или мертвый хочет ожить. А в это время еще коленкор [4] на голове покойника зашатался, и я схватил псалтырь и в окно удрал домой.
Чтение псалтыря в меня сильно вросло. А когда сдавал испытания для поступления в учебную комиссию, тоже начал читать псалтырь, а начальник засмеялся: "Быстров! У нас упокойников нет!"
К 1900 году мы уже стали жить получше. А до 1910 года отец вторую долю ветряка у брата выкупил, купил корову, кобылу. От них пошел приплод. А тут и мой брат Ермолай вернулся со службы, мы перестали ходить по работникам, стало складней пахать.
Фото: 1912 г. В учебной команде после экзаменов с друзьями-станичниками. Быстров Андрей в центре с призовыми серебряными часами Павел Буре (держит в левой руке) полученными за отличную джигитовку.
"В 1910 году меня женили на Надежде Семеновне Фетисовой. Её родители жили на хуторе Сухов-2. Отец, Семен Пименович, на воинской службе не был. Он долго служил в станичном Арчединском управлении казначеем и за хорошую работу произведен в урядники. Потом держал две тройки почтовых лошадей с бубенцами. А потом умерла его жена. У нас есть такая пословица: "Лучше семь раз сгореть, чем кому-то из супругов помереть" - мол, очень тяжело переносить. У него осталось четыре дитя. А он, нет, чтобы поскорее жениться, начал пить, чтобы горе своё убить. Пропил одну тройку лошадей, а другую у пьяного цыгане украли и угнали. Потом опомнился, взял себе жену с четырьмя детьми. Да еще после и сами народили пятерых, в том числе и Надежду Семеновну. Стал бедным. А тут трех сыновей на службу справил - совсем влез в долги. Был такой порядок: если справлять казака не на что, справляет станичное управление - покупает коня, всё снаряжение и обмундирование, а пай земли отбирает и продает. Так поступили и с Семеном Пименовичем. Те, у кого было три сына, справит их на службу и разорится, сделается нищим. Была такая пословица: "Слава казачья, а жизнь собачья". Семен нанялся два табуна стеречь. И наша Надежда Семеновна до замужества пять лет стерегла отару овец.
А в 1911 году меня взяли на службу. Когда стали справлять, не обошлось без расходов. Казак должен был сам за свой счет справить коня с седлом и сумами, 2 пики, 2 шинели, 2 мундира с шароварами - парадный и повседневный, 2 папахи, 2 фуражки, 2 пары сапог, 2 пары белья, 2 полотенца, 2 пары портянок.
Отец думал обойтись конём моего брата Ермолая, который уже отслужил, но станичное правление коня забраковало - старый. Тогда продали пару быков и купили нового коня. Но его тоже забраковали - оказался на два вершка [1] ниже положенного. Продавать коня было уже некогда, пришлось влезть в долг и взять пособие на коня.
Вопервах (поначалу) на службе было скучно. Ведь дома остались отец, мать, молодая жена - в положении к тому же. На службе первое время хлеба не хватало. Казак получал на довольствие в день по 3 фунта [1] ржаного хлеба, 78 золотников [2] вареного мяса, 6 золотников сахара, 28 золотников крупы и деньгами 2.5 коп. на разную приправу - соль, перец, лавровый лист. Еще давали жалованье 50 коп. в месяц. Приказной [4] получал 60 коп., младший урядник [5] - 2 руб., старший урядник - 4 руб. На коня давали 2 руб. 78 коп. - купить торбу, починить и почистить сбрую. Дома за этим были отец да мать, а тут все самому: то сапоги порвались, то рубашку надо помыть да починить.
Нас молодых казаков обучали 3 месяца отдельно. В одно время пришел посмотреть и проверить молодых казаков бригадный командир - генерал-майор Болдырев. Начал спрашивать, что такое присяга, знамя, дисциплина, часовой. Когда может часовой употреблять оружие в дело, какие у него права и обязанности. А еще обязанности дежурного, дневального по казарме, по конюшне. Что такое винтовка, какого образца, из каких частей состоит, из каких частей затвор и другое такое же. Потом спрашивал, кто государь, сколько у него детей, братьев, дядьев, их всех звание и титул. После про начальство своё: генералов, штаб-офицеров, обер-офицеров - их правильные звания, отличия, титул, права и другое. Кто-то отвечал хорошо, другие плохо. Меня спросил: "Где ты служишь?" Я ответил: "Служу в 3-й сотне 15-го Донского казачьего генерала Краснова полка, во 2-й бригаде 1-й Донской казачьей дивизии 14 армейского корпуса военно-Варшавского округа, Ваше превосходительство!". Да так смело, что ему понравилось, как я громко и четко ответил. Он меня похвалил и командиру нашей сотни есаулу [6] Бурыкину говорит: "Этого молодца осенью отправь в учебную команду!"
А на другой день выходим на уборку коней, а в мусорном ящике собака роется. Я в неё камушком запустил. А она оказалась командира 6-й сотни Воинова. Меня за неё командир поругал. Говорит: "Вот ты, Быстров, учишься хорошо, но собак офицерских не бей - это тебе не дома!"
Обучали нас урядник Дьяконов и приказной Брехов. В одну ночь произошла у вахмистра [7] пьянка. Приказной Брехов начал нас, молодых казаков подымать - давай на полбутылку! Кто дал - ложись и спи, а кто не дал - иди на конюшню работать. В том числе и меня проводил на конюшню. Через час приходит и давай нас по щекам щелкать, что вроде мы спали. Но мы не спали, а чистили навоз из-под коней.
А другой раз командир полка полковник Родионов сделал полку тревогу. Мы в то время вели коней на водопой в недоуздках, то есть, без уздечек. Нам урядник командует - быстро садись на коней и скачи в конюшню седлать их. Я сел на коня. Он у меня был быстрый, но умный. Вопервах меня за него ругали, что не успеваю рубить лозу и рубить лежачее чучело. Но потом мы с ним свыклись. Я его даже выучил на стрелковом карьере ложиться. Я стреляю, а он лежит, только ушами переводит. И во время джигитовки тоже получал несколько раз призы. Но в этот раз поскакали прямо на конюшню. А на дороге была большая куча конского навоза, и за кучей поляк насыпал навоз для удобрения в поле. У него были две лошади, запряженные в повозку. У поляков лошади небольшого росту, и мой конь не стал обходить кучу, а сиганул прямо через неё на поляка. Помял и хозяина, и его лошадей. Я сразу вскочил, а поляк лежит, вытянулся, но живой, только спугался. И лошади его тоже лежат. А мой конь убежал в конюшню и стал в своем станке. А вечером командир опять мне мораль читает. Во время тревоги, говорит, все должны давать военному дорогу, но не давить! Давить людей нельзя.
Осенью меня послали в учебную команду. С каждой сотни брали по 10 человек. Вопервах мне тяжеловато было. Попреж всего, как сказал, был я самоучка. И отец у меня небогатый и из дома ничего не присылал. А требовали, чтобы казак всегда был чистым, и сапоги чтобы блестели, а они одни. А сырые сапоги блеск не дают. С вечеру и до 12 ночи тоже занятия. А после кто побогаче, кушает булку с сахаром, а кто победнее - хлеб ржаной с солью.
Начальник учебной команды был есаул Фомин. Помощник его был сотник Лавлинсков. - человек умный, тихий, спокойный. От него всё сразу шло в голову. А начальник был или очень нервный, или просто дурак. Сами судите - конём нас давил. Это во - первых. Во - вторых, во время конного ученья станем на сёдла, и давай намётом! А то - с места в карьер марш! А потом - стой, сигай через голову коня! Иной раз попадёт грунт-песок - это мягко. А то - твердая, сухая глина! И при всём обмундировании, да еще винтовка бьёт в голову и спину.
Иной раз и жена есаула с нами прядает [8]. Только у неё - один хлыст и больше ничего! А то сядет у ног казака и шумит: "Не попадешь в мишень - удушу!". И точно - хватает за горло и снова шумит: "Пулечку загубил, австрийцу пустил!". Но если все пули уложил в мишень, выдаёт по 5 копеек на булку.
Когда проводили учения на воде на конях, узнали, что некоторые казаки плавать не умеют. А полагается хвататься за коня - за хвост или седельные торокА. Лошадь плывёт - одни уши да ноздри торчат. Кто умеет плавать, одной рукой держится за коня, а другой плывёт махом ("саженками"), вроде бы коню помогает. А кто не умеет плавать, хватается за гривы, за уши. Таких казаков начальник приказал обучать плавать. Бечевой поперёк перевяжет, из лодки среди реки Вислы поспихает и шумит: "Плыви, а то утонешь!". Некоторых за бечеву и вытаскивали. Но я плавал хорошо, еще в 10 лет имел медаль за спасение погибавшего на воде. Ваньку Шведова, соседа нашего на хуторе, из воды вынул, когда в пруду купались.
В учебной команде был 9 месяцев. Потом экзамен. Пришел сам командир полка, командиры сотен, врачи - ветеринарный и медицинский, священник и один пехотный офицер - преподавал по стрелковой части. Можно прямо сказать, кто преподавал построжей и сам поумней был, у того и переняли более. А кто преподавал "абы два" - чтобы отбыть и домой - у того ничего не поняли. На его занятиях спали казаки. К такому преподавателю - врачу по ветеринарной части - билет я и вынул. У него сидит командир полка и казаков десяток - засыпались в вопросе, сколько у коня зубов. Командир полка их спрашивает: "Ты! Ты! Ты!...". Никто не отвечает. А я давно дома книжку читал про устройство человека. Помнил - у человека 32 зуба. Командир на меня: "Ты!". У меня сразу мысли бросились: скажу 32 - может, пройдёт? Отвечаю: " 32 зуба!". Командир говорит: "Вот один изо всех знает!" Потом задает еще вопрос: "Как у коня называется нога ниже колена, но выше щеток?" А в хуторе набирали кобылиц для плодового (племенного) табуна и производили опись каждой кобылы, и ногу называли "подберца белая" - значит, белоногая кобыла. И я тоже ответил: "Подберца!" А полковник засмеялся и сказал: "Ты хохол! Так хохлы говорят. Правильно - скакательный сустав!".
Сдавали экзамен по стрельбе. Был начальник дивизии генерал-лейтенант Вершинин. Нас пехотный офицер, бывший на японской войне и имевший офицерский крест, учил: "На войне при наступлении никаких интервалов 2-х шагов не соблюдать! Впереди тебя кургашек - ложись под него хоть сразу пять человек! Впереди ямка - ложись в неё. Твоя задача такая, чтобы ты неприятеля более побил, а сам целый был!". Мы рассыпались в цепь и - "Перебежками слева, справа, по звеньям, по движущейся цели..." - побегли по Сивой долине - так звался наш стрелковый плац. Глядим, скачет с кургана к нам генерал на сером коне. Спрашивает: "Кто учил будущих младших командиров?" Наш офицер выходит: "Я, Ваше превосходительство!". А тот: "Вы их неправильно учите!" "Никак нет, я учу их правильно! Потому как сам был на войне с японцами!" И повернулся к генералу, чтобы видно было георгиевский крестик. Тогда генерал повернул коня и поскакал назад.
1912 год. Экзамен я сдал в первом десятке. Был пожалован на погоны [9]. Пришил к погонам тесемки от кальсон - две поперёк и одну вдоль - вот и пришёл в сотню младший урядник. А командир назначил меня каптенармусом [10], да еще два года я обучал молодых казаков, которые приходили в полк.
Коек в то время у нас не было. На каждый взвод были нары. У каждого взвода были дневальные - мыли полы, пыль со всего имущества стирали. У каждого казака был свой сундучок - лежал под нарами. Каждый должен был соблюдать чистоту, стирать пыль с сундучка и так далее. Но и с дежурного эта обязанность не снималась. Один раз был я дежурным по казарме. Приходит перед обедом помощник командира полка, войсковой старшина Александров. Я сдаю ему рапорт: "В казарме всё в порядке!" Говорит: "Посмотрю... Дневальный, вынь из-под нар сундучок!" Провёл пальцем в белой перчатке и говорит: "Это что на пальце? Пыль? Вот за эту пыль под арест на 8 суток!". И приказ по полку: "3-й сотни урядник Быстров, будучи дежурным по казарме, не заставлял дневальных наблюдать чистоту. За что наказан под арест на 8 суток". Я взял шинель и пошел на гауптвахту. Но, спасибо, на 4-й день подошла Пасха, и нас к празднику выпустили.
Примечания:
1. Вершок ~ 4.5 см
2. Фунт ~ 450 г
3. Золотник ~ 4.3 г
4. Приказной - ефрейтор
5. Младший урядник - младший сержант
6. Есаул - капитан, командир казачьей сотни
7. Вахмистр - в царское время в казачьих войсках помощник командира сотни, из рядовых
8. Прядает - прыгает
9. "Пожалован на погоны" - выдана денежная премия за присвоение звания
10. Каптенармус - в казачьем полку младший офицер, заведующий полковым имуществом, провиантским и фуражным довольствием.
Фото: 1916 г. Андрей Быстров. Под Херсоном на отдыхе после Брусиловского прорыва.
"1914 год.
У нас с наступлением последнего года службы введен обычай у всех казаков. За три с половиною года служба надоедает, да каждый уже по дому соскучился. И каждое утро казаки, которым домой уходить, встают и шумят: "День прошел, его не повторять! Домой, домой!"
А еще каждый знал, какую станицу как дразнят и из-за чего. Нашу, Арчединскую - гусаки, Кененскую - сомы, Раздорскую - сурки, Етерскую - козлы, Сергеевскую - индюки, Островскую - собаки. И много других прозвищ. Почему так прозвали тогда знали, а сейчас я уже и не помню. Одну только помню, но название забыл. А прозвали их бугаями. Было у них: ждали в станицу архиерея. Станичный атаман приказал звонарю: "С колокольни не слазь и гляди! А как увидишь едет, так сразу звони благовест!" А звонарь увидел на дороге пыль столбом и ударил во все колокола. Атаман и все станичники двинулись к дороге на встречу с архиереем. А как подошли, оказалось это не архиерей в коляске, а простой казак гнал рысью сбежавшего из табуна бугая, которого недавно купили. Как узнали об этом в соседних станицах, так и стали этих звать бугаями. Звонарь за ошибку плетей заработал, но прозвище осталось.
Вот как зашумят - домой, домой - так и начнут станицу за станицей дразнить. Кто забрешет по-собачьи, кто закогочет [1] по-гусиному, засвистят, и по-другому зашумят, сделаются, как малые дети. И ни вахмистр, ни взводный урядник их не остановят, пока не накричатся вволю.
Но в 1914 году никто домой не пошел. 1-го июня пошел наш полк на учения, на кавалерийский сбор из города Томашов в город Замостье. Это в Польше. В нашей дивизии были 9-й, 10-й, 13-й и 15-й донские казачьи полки, 4-я и 6-я казачьи конноартиллерийские бригады и пулеметная команда.
20-го июня начались учения всей дивизии. Трубач начальника дает сигнал: "Поворот и заход левым флангом!". За ним - трубачи каждого полка, как будто приговаривают: "Левый шенкель приложи и направо поверни!" По этому сигналу левый фланг всей дивизии сразу с места в карьер идёт. Пушки колесами загремели, пыль поднялась, ничего не видно. Тут не распускай повод коня, а то может конь споткнуться и упасть. А сзади орудия гремят - ну, и задавят!
А в это время сигнал: "Стой!" Сразу подумали: "Наверное, кого-то задавили". Но санитарные линейки [2] стояли спокойно. Потом сигнал: "Всем, всем - сбор!" И поскакали все офицеры к начальнику дивизии генерал-лейтенанту Вершинину. Адъютант читает приказ: "Германия и Австро-Венгрия объявили нам войну. Срочно по зимним квартирам!"
Наш полк был в 6 верстах от границы. Приехали в город Томашов. Командир сотни есаул Гринёв, как я был каптенармус, даёт мне распоряжение выдать казакам по 50 шт. патронов, по медному котелку, шанцевый инструмент. Потом собрать по парадному мундиру с шароварами и папаху. Зашить их в наволочку и отправить по адресу казака на Дон. Мы, казаки уходящего года кое-чего уже справили к дому: одежду, обувь и большие сундучки с горбатыми крышками. И я справил тоже не хуже людей. В посылку упаковал новые сапоги, костюм-пальто, папаху и другое, что сказал есаул. Занес к знакомому еврею, заплатил за посылку и еще дал денег. Но после узнал, что еврей удрал, испугавшись за шкуру. Все казачьи сундучки и другое имущество приказали снести в одну казарму.
Вскоре наша дивизия в полном составе выступила к границе. Наши пограничники все поуехали, оставили границу открытой. Наш полк шел в авангарде. Разведчики донесли, что в лесу полк пехоты противника. В то время у нас пехоты не было. Наш полк спешился. Один казак берет двух коней и в укрытое место, а пешие после артиллерийской подготовки идут в бой. Вскоре стали появляться у нас убитые и раненые. Потом с флангов показались еще два наши полка в конном строю. Австрийцы начали в порядке отступать. Нам коноводы подали коней. И сразу команда: "Пики к бою, шашки вон! С богом, в атаку ма-а-арш! Ура!" И мы тоже закричали "ура!" и поскакали на австрийцев. Противник не выдержал атаки и побежал. В то время в июне месяце были уже на полях из снопов ржи крестцы [3]. Австрийцы начали кое-кто в них прятаться. Но если кто в плен не сдавался, пика и шашка доставала всюду. Взято было в плен 500 человек, и на поле тоже оставили много убитых. Раненых подобрали на повозки. У нас потери были малые. Взяли военные трофеи и назад в город Томашов с песней : "Веселись, храбры казаки, честью-славою своей!". Было приказано варить не по 3/4 фунта на каждого казака, а по целому фунту, из взятых у австрийцев быков.
Но нам недолго было веселиться. Разъезды на другой день донесли, что противник - около корпуса - идет на нас. Мы с ним вступили в бой, но тут стал приказ - отходить. Сами пожгли склады и цейхгаузы [4] с нашими казачьими сундучками с горбатыми крышками. Отошли до Замостья, на 20 верст к главным нашим силам, где пехота уже рыла окопы. Здесь все войска были регулярные. Приняли двадцатисуточный бой. А нас, казаков, определили в летучий отряд - от города Щебрешень до города Гребешов, на стоверстное расстояние. А коней кормить некогда и нечем. От быстрой езды и частых боёв стали они худеть и становиться. Тогда приказали всё из сум[5] выбросить, кроме патронов. А еще через две-три недели, без смены белья завелась вошь. Мы как от вшей избавлялись? Снимешь с себя кальсоны и рубаху, и под седло их. Вши конского поту боятся и осыпаются, как горох. А то на ночь, как привал, зарываешь одежу в землю. Тоже помогало, но всё равно не надолго. Появился тиф. В боях у реки Вислы и при переправе были у нас большие потери. Много было вырыто глубоких ям, куда складывали убитых прямо без гробов. Попы каждую яму кадили кадилом. За всю войну я не видал столько убитых солдат и казаков.
Немец через реку Вислу мосты пожег. Нашей дивизии приказали идти вплавь на конях. Вода в октябре стала холодная. Под снарядами [6] переплыли и стали преследовать неприятеля к городу Краков. Здесь нам пришлось хватить голода. Трое суток ничего не ели, обозы отстали. В одном месте нашли еврейский сад и поели яблок. После заболели брюшным тифом. И я тоже заболел. Тогда нас, тяжело раненых и больных отгрузили в город Минск. Там я болел, пока не вылечился. Врачи, спасибо им, когда было тяжело, ободряли: "Казак, не поддавайся! До 13 дней осталось немного!" И я выдержал. Но пришлось снова учиться ходить. После, в 1915 году, в марте месяце меня отправили в слабосильную команду [7]. А через месяц - на фронт. Но в городе Холмск [8] воинский начальник не знал, где наша часть. И я тоже за 5 месяцев не знал. И меня отправили в распоряжение окружного атамана в запасную сотню, которая стояла в слободе Михайловка, что в 15 верстах от хутора Черемуховского. Я попросил отпуск и на 5 дней домой приехал.
Дома в своей семье через пять лет было хорошо снова оказаться. Только коровы у нас уже не было - упала [9] корова. А другую отец не покупает, бережет деньги. Жена брата Ермолая, который с турками воевал, и моя жена тоже ругаются - хлеб, сено продаем, а он деньги в сундук складает. А мы с дитём без молока. Я пошел к отцу в горницу. Сидит, библию читает. Я ему пересказал слова женщин. Отвечает: "Деньги есть - 1500 рублей. Но не хочу расходовать. Нету на ваших баб надежи. Вы на войне, всё может быть, а то случится и побьют вас!" А я ему говорю, что хлеба у вас много, а молока нет. Наконец я отца убедил - купил корову с телком за 16 пудов пшеницы. А деньги после в революцию пропали, отменили их.
Хоть дома было хорошо, но война идёт, и наши хотят наступление делать. Всех казаков собирают - и больных, и раненых. Кто оправился, отправляют по частям. Меня отправили в свой 15-й полк, который стоял у р. Прут в селе Новоселице. Штаб полка был в лесу. Меня вызывает командир полка полковник Фарафонов и от имени Государя награждает за боевое отличие Георгиевским крестом IV степени и медалью "За храбрость", как отличившегося в боях 1914-го года. Пожелал и в дальнейшем быть героем, и присвоил звание старшего урядника.
Медаль мне дали за бои на Висле. Там ходили в разведку и забрали в плен немецкий разъезд. Они зазевались, а мы их разоружили и в полк пригнали. А крест получил за спасение нашей сотни. Тогда стояли на берегу какой-то маленькой речки - воробью по колено - немцы на той стороне, а мы на этой. Было затишье. Я ночью вышел из палатки "по-малому" и слышу что-то хлюпнуло у речки. Я сунулся в камыши, там шорох слышен. Я назад в лагерь - ни дежурного, ни дневального не видать. Спустился на берег. Там в окопе два казака при пулемете спят. А немцы уже к воде спускаются. Я их пулеметом и стренул (встретил). А потом, как услыхали стрельбу, поднялась вся сотня. Немцев много побили.
А старшим урядником я побыл всего сутки. Командир сотни в следующий день послал меня и моего товарища-хуторянина в Новоселице за овсом. А когда взяли уже овса, решили обмыть мои награды и новое звание. Назад ехали, лошадьми правил мой товарищ, а я уснул в задке фуры. А когда в полк приехали, оказалось, я шашку потерял. Наверно выпала по дороге. Доложили командиру сотни, тот командиру полка. Тот распорядился - лычку долой и под арест. А в конце недели один молдаванин местный мою шашку мне принес. Но лычку уже не вернули.
Вскоре наши стали готовиться наступлению. Под каждый куст орудие ставили. На одной версте по 100 пушек. Прорыв решили делать на город Черновцы. Бывший наш командир корпуса генерал-лейтенант Брусилов стал тогда командующим армией. Дал приказ открыть огонь по окопам противника. Сперва малые по ближним окопам, а потом покрупнее - по дальним. И все через наши головы летят. А самые крупные - верст за 10, а может и за 15 бьют по тылам. Так равняют, что ни проволочного заграждения, ни окопов не оставляют.
Потом пошла пехота в три цепи, а за нею мы на конях. Но противник мало сопротивлялся, остатки сразу побежали. Вот мы их отступающих и начали... Но большинство бросали оружие и руки кверху. Целыми табунами в плен брали.
В одном месте задержались австрийцы за крутым бараком [10]. Видят - безопасно, кони не перейдут. А наше начальство разгорячилось в атаке, видят противника много. Стоят, оружие не бросают и руки не поднимают. И пошли прямо на них. Они подпустили близко и открыли сильный огонь. И первые ряды, у которых кони были порезвее, стали падать. То казак упадет убитым, то конь. А то и оба падут. Наши казаки повернули назад, отступают. В то время и мой конь упал. Кровь пошла из холки, из груди. Соскочил с лежачего коня, стал снимать сумы и подушку. В них всё наше необходимое для казака. А конь вскочил, зашатался и побёг тоже за казаками. Я остался недалеко от противника через крутой барак. И еще на поле остались наши кони и казаки убитые и раненые. Некоторые кони хотят встать, заржут и опять падают. Австрийцы мне шумят: "Рус, сдавайся!" Но видят у меня винтовка, подходить боятся. Прилаживаются, как бы меня захватить. Я тогда нескольких щелкнул [11]. На счастье поле неровное от свалов, распахов и меж. Цельное укрытие. К тому же стало вечерять. И я ползком так отстреливаясь и ушел.
Каждая сотня после боя подает сведения в штаб полка, сколько и кого убило, ранило или без вести пропал. Так же и коней. Дале полк подает сведения по команде и сообщают на место жительства. Многие казаки видали, что урядник Быстров упал с конем, и сведения подали, что убит. Сообщение пришло в станичное правление. Там был тогда мой дядя Афанасий, узнал нехорошие вести. Пошел сообщать семье: "Ваш Андрей убит, пришло в станицу извещение". Все стали в слёзы, а особенно отразилось на пожилую мать. Стала в уме помешанной. Стала окна бить и посуду. Пришлось посадить на цепь. Потом домой сообщили, что вышла ошибка - урядник Быстров проявил героизм и вернулся в полк. Но мать поправиться не смогла, а через три месяца она померла. А я за ночь пришел в полк. Коня моего отвели в лазарет, а я взял другого коня, от убитого казака. Мы стали преследовать отступающего противника до самых гор [12].
Потом по распоряжению начальства из полка дали списки отличившихся. А скоро командир полка полковник Ситников и командир сотни Говорухин - потому (что) полковника Фарафонова и сотника Гринёва убили - вызвали меня и от имени Государя наградили Георгиевским крестом III-й степени. Тогда я стал получать жалованье за себя, за (убитого) коня и за кресты - 36 рублей в месяц.
Был один памятный бой в Карпатах. Наш полк занял позицию на горе с небольшим лесом. По праву руку от нас стали кубанцы, а по леву - румыны. Немец в ночь повёл на нас своих пьяных (? видимо, для смелости - В.Б.) солдат. Наш командир сотни Говорухин в очках, ночью ничего не видит. А офицер Лагутин трус. Потому поручили нам - двум взводным урядникам - командовать по два взвода. Всю ночь пьяные немцы лезли к нам на гору. Одиннадцать атак за ночь отбили. Бросали на них с горы гранаты: английские лимонки, "рупчатые шумпола" (?) и "полубутылки" (?). С кубанцами договорились принимать штыковой бой. А на румын у нас надёжи не было.
Утром пошли смотреть, сколько мы их побили. Назади лежали офицеры с "костылями" [13], у каждого солдата по полфляги рому. Видно, не успели допить. У убитых позабирали фляги с ромом и галеты. Ром намного лучше нашей водки, а галеты потому как у нас тогда был один черный суррогат. Некоторые хотели взять себе в чем нуждались из одёжи. Были хорошие "венгерки" - поверху сукно и подбиты курняем [14]. Но другие казаки не позволили. Нехорошо это, не по православному.
На другой день немец пошел в наступление на румын, которые были слева от нас. Он их быстро смял и выставил нам во фланг пулеметы. Начал нас засыпать. Пришлось отойти на другую горку. За этот бой тоже дали Георгия. Уже II-й степени. Потом были и другие бои, но я их не запомнил. За Карпаты меня еще раз представляли к Георгию I-й степени. Но только Второй степени я успел получить, а Первой - нет. Стали перебрасывать с одного места в другое, и крест не дошел до меня [15].
Тогда наш кавалерийский корпус срочно был переброшен с Карпат под Бухарест. Немец вёл наступление на румын, которые были слабы в боях. К тому же вооружены плохо. Пушки возили на быках. У каждого их погоныча зимой был подмышкой пучок соломы. Во время отдыха солдат поджигал солому и грел руки. Но вина в Румынии много. В ином месте воды меньше. Но они, в общем, воры. У командира сотни украли лошадь. Потом нашли в горах. Они её всю остригли.
А когда становишься на квартиру, береги сумы, а то очистят и мыло, и сахар. А наши казаки у них - вино. Там в одной деревне мы в хате устроили свидание с братом моей жены. Я его ни разу не видал. Когда его сестру взял в жены, он - Митрофан Семенович - как раз служил. Потом уже я ушел на службу. Только на шестом году и свиделись. Собрались человек десять, было вина с ведро. В то время как раз хозяин пришел с войны к жене ночевать. Я ему поднес кружку вина. Он принял и спрашивает: "Штыву романешты?" Отвечаю: "Аляко штыву! Небун вино!" Говорит жене: "Принеси пол кановки (?) хорошего вина!". А наши казаки подсмотрели, где хорошее вино и тихонько оттуда стали пить, как своё. Были и казаки-воры.
Примечания:
1. закогочет - загогочет
2. линейки - повозки
3. крестцы - стога
4. цейхгауз - вещевой склад
5. сумы - седельные сумы
6. под снарядами - под обстрелом
7. слабосильная команда" - команда выздоравливающих
8. Сейчас польский город Хелм
9. упала - сдохла
10. барак - овраг
11. щелкнул - застрелил
12. гор - до Карпат
13. "костыли" - видимо, трости
14. курняй - цигейка
15. Старшая сестра моего отца тетя Даша в 30-е годы, когда на Волге был голод, снесла три креста и две серебряные медали "За храбрость" в Торгсин. На эти деньги купила мешок муки и тем спасла детей от голодной смерти. Дед Андрей, когда узнал, сильно обиделся и еще долго вспоминал ей это (В.Б.).
"В 1917 году в январе месяце наш полк вывели из Румынии на отдых и расквартировали около города Херсона. Первый раз мы тут уже коротко отдыхали в 1916 году после прорыва генерала Брусилова на Черновцы. Потому в деревне нас встретили как старых знакомых. Кой у кого там были знакомые хохлушки. Казаки были усталые, грязные и вшивые, а лошади заморённые. Пока мы там стояли, в феврале месяце пришла весть об отречении Государя от престола. Правление перешло Временному правительству. Никто толком не понял, какое это правительство, и почему оно временное. Друг друга спрашивали, что после него будет. В полку стали делать митинги и произошел раскол. Которые говорят, войну нужно продолжать до победы. Другие говорят, войну нужно кончать, потому надоело вшей кормить, никакие Дарданелы нам не нужны. Были такие офицеры, которые политику знали больше. Особенно был такой Постышев. Он уговаривал казаков всё (вооружение) забирать с собой и идти полным строем на Дон. Там вместе с Кубанью и Кавказом отделяться и делать свою втономию [1]. Отделиться от России и занять границу у станции Поворино [2].
Потом избрали полковой комитет из 12 человек. 3-я сотня в него выбрала меня. Правду сказать, функции свои мы не знали. Никаких книжек [3] не получали, инструкции никто не рассказывал. Тогда пригласил полковой комитет к себе матросов из Одессы. И то командиры были недовольны, как получалось двоевластие.
Матросы приезжали раза два. Говоруны. Созовём митинг, матросы освещают нам политику. Им накидают денег на трибуну, а они за ночь деньги пропьют, в карты проиграют и уедут - говорили, назад в Одессу.
После получили приказ генерала Корнилова, чтобы срочно нашей дивизии и всему корпусу грузиться в вагоны и ехать на Петроград защищать Временное правительство. Погрузились, поехали. Доехали до станции Луга. Там сказали, дальше поездом ехать опасно, надо в конном строю. Приказано ночью без подмостков коней выгрузить. Наш полковой комитет собрался, и постановили ночью коней из вагонов без подмостков не выгружать. Можно им ноги поломать. И на Петроград до выяснения не идти. Здесь солдаты по вагонам стали бегать. Говорят: "Братцы-казаки, мы с вами сколь лет били вместе немцев. А теперь нас хотят стравить промеж собой. У нас ведь на каждой дороге пулеметы стоят. Не ходите, братцы!" Утром нашего командира корпуса генерала Крымова вызвал Керенский. Что они промеж себя говорили, неизвестно, но генерал Крымов сам себя (за)стрелил. Днем мы выгрузились и нас развели по деревням на квартиры. Я стал с двумя казаками к одной женщине. Спрашиваю: "Почему у вас по улице бороны лежат кверху зубьями?" Говорит: "Это идут корниловцы. От них". Я ей говорю: "Ну, смотри на нас. Мы вот и есть корниловцы". И она, и мы смеемся. После говорит: "Но здесь еще отряд был. Из какой части, не знаю. Кричали: "Наша всех резить!". Я понял, что это была Дикая дивизия из кавказцев, все князьки да бароны. Вот и напугали местных жителей.
В одну ночь я вышел на улицу. Иду мимо коней и один конь ударил меня задней ногой выше колена - а копыто кованое. Здорово зашиб, нога распухла. Отправили в Петроград в больницу Петра Великого, где я лежал больше месяца. Тоже посмотрел Петроград. Никакого порядку. На трамваях ездили бесплатно. Всюду семечные шкорки [4], никто не подметает. Прошпекты Литейный и Невский заросли в мусор. После больницы [5] я взял седло, сумы свои и поехал домой.
В 1918 году наш полк после прибытия из Петрограда стал в Михайловской слободе [6]. Я поехал в полк и взял своего коня, с которым был все восемь годов [7] к себе в хутор. В том же году меня выбрали в хуторе Черемуховском хуторским комиссаром - как я добровольно из армии ушел и, значит, был за советы. Тогда советскую власть многие ненавидели. Меня в 1918 и 1919 году два раза водили на расстрел, а один раз хотели повесить. Но товарищи, которые тоже были за советы, выручали. По новому закону [8] земли все отходят простым казакам. Но многие старые казаки из зажиточных, которым было жалко своих участков, добром не уступают. Для примеру, было у нас постановление хуторского собрания изъять участок за балкой Песковатой у Барышникова Евсея и Филимонова Дмитрия и разделить на весь хутор под бахчи по душам [9], но они добром не хотели. А сын Евсея Барышникова Ефим был председатель станичного исполкома. И старики знали, что он их поддержит. Чтобы выполнить постановление хуторского собрания, я собрал еще одно и задал этот вопрос. Там были выборные, но много тоже из зажиточных. А еще приехал сам Ефим Барышников. Говорит: "Посмотрите на товарища Быстрова. Уже начал земли отбирать, устанавливать на хуторе свои порядки". Я достал из кармана брошюру Ленина, говорю: "Вас товарищ председатель неправильно информирует. Я не свои порядки устанавливаю, а действую по декрету тов. Ленина". Начал брошюру им читать. Но читать мне не позволили. Поднялся шум. Кто - за меня, другие - на меня с кулаками, грозят. Прошу председателя Ефима Барышникова привести собрание к порядку. Вижу, он этого шуму желал. Ждал, что меня старики стащат с трибуны и бока намнут. Не случилось. Мимо шел отряд красноармейцев и услышали шум. Командир заглянул в дверь. Я его рукой позвал и рассказал, в чем дело. Он тогда сразу сказал, что это контрреволюция. Да так громко, что старики присели на место и перестали шуметь. Участок тогда у Барышникова Евсея и Филимонова Дмитрия мы забрали.
В 1919 году по указанию тов. Сталина, который тогда был в Царицыне [10], (был) создан на три станицы продотряд ? 9. От этого отряда я был назначен командиром на хуторах Черемуховском, Мироничевском, Глинищах и Нижней Раковке. Надо было взять на учет весь хлеб на хуторах, потому в городах уже давно был голод, а некоторые казаки, кто зажиточные, спекулировали. Когда ставили на учет, в каждом хуторе брали уполномоченных, чтобы следили по совести. Я брал всегда трех стариков с хутора и весь хлеб ставили (на учет). После оставляли по 1 пуду на каждого едока на месяц, для птицы и скотины - отходы, на посев по 10 пудов на десятину. Остальной вывозили на Раковку для Красной Армии, рабочих и граждан в городах. Делал всё по закону и по совести. Пустили разговор, что Быстров хлеб забирает без денег и без счету. И его нужно убить или пожечь. Пришлось опять взять винтовку с патронами и с собой носить.
Пришло распоряжение из станичного исполкома взять у кого имелось просо 100 пудов под расписку на семена для хутора Широкого. Взяли у Керина Ефима, который хлеб отказался сдавать без денег. Стал ему врагом, отомстил мне в двадцать девятом году.
На хуторах тогда не было соли, керосину, мануфактуры, обуви. Появились мешочники, больше всего из города Царицына. Несут всё, что надо в хуторе. Но меняют на хлеб, а хлеб весь стоит на учете. Казаки стали, у кого лишки были, хлеб хоронить. Чем так отдавать под расписку, лучше обменять. Мешочники тоже трудно разобраться, кто нуждающиеся из трудовых горожан, а кто просто спекулянты. Все разные справки показывают. Пришлось ставить для проверки дозорный отряд.
В 1920 году наступил сильный неурожай хлеба и был большой голод. Для голодающих детей у американской компании АРА купили маис. Надо решать, кому давать. Снова подняли шум. Появились банды Вакулина, Попова и других. Обстановка стала тяжелая, посоветоваться не с кем. На хуторе таких, как я сознательных, было всего 3 человека. Тут Красная Армия как раз стала отходить от Дона на север. Тогда поскакал в станицу Арчединскую посоветоваться, как быть. Там начальников никого нет, а сам председатель Барышников Ефим убежал к Вакулину. Вернулся домой, как раз Красная Армия отходит мимо нашего хутора Черемухового.
Ночью прибёгла ко мне сестра Федосья, которая жила в центре хутора, а я с краю. Говорит, что ночью многие казаки верхами уехали, но не знает куда. Говорит, смотри, как бы тебя не убили. Потом узнал - казаков поднял в банду Вакулина Попов Антон. Брат его был помощником у Вакулина. Я оседлал коня, взял винтовку и шашку, попрощался со своими, сел на коня и поехал в хутор Острог, 20 верст от нашего хутора. Там жили мои двоюродные братья. С горы видел, как Красная Армия отступала. Последним прошел Курляндский полк. Потом стали казаки свою власть устанавливать. Дней через 15 поехал к своим, узнать как там дело у нас. Отец мне говорит: "Наделал ты, сынок, дел. Нам здесь житья нет через тебя. Приезжают казаки, у которых ты хлеб брал, хотят тебя убить. Гоняют жену твою на работу, а она в положении. Сейчас сказали, к нам на хутор приехал станичный атаман". Я говорю: "Завтра пойду к нему". "Он тебя сразу арестует". "Нет, живой я сразу в руки не дамся. Вопервах поговорю".
Снял френч комиссарский, надел свою старую форму, нацепил Георгиевские кресты и медали. По-старому георгиевского кавалера не имели права арестовать и судить судом. Должны указом Государя кресты снять, а после судить. Но в революцию этого уже не придерживались. Потому на всякий случай нацепил шашку.
Зашел к хуторскому атаману Керину Егору узнать, кто у нас станичный атаман. Оказался Каменев, мне хорошо знакомый. Вхожу в дом Кузнецова Ивана, где он остановился. Атаман завтракает.
- Здравствуй, атаман!
- Здравствуй, комиссар! Садись завтракать!
- Спасибо! - говорю, а у каждого на душе по-разному.
- Из чего (зачем) пришел?
- Вот какие дела, - отвечаю, - Тебя выбрали атаманом. Меня выбрали на должность комиссара. При чем тут семья твоя и моя? Ты или я - сами за себя ответить должны. Обижать старого отца или жену по всем правилам незаконно. Они мирные люди!
- Погоди, погоди! - говорит Каменев, - Вопервах скажи, где служишь!
- А где бы ни служил! - отвечаю, - Разговор идет о семье! А я буду служить, где сам решу! Хоть по мобилизации!
![[]](/img/b/bystrow_w_i/dedovatetrad/1914g.uchebnajakomanda2.jpg)
![[]](/img/b/bystrow_w_i/dedovatetrad/1912g.uchebnajakomanda.sprizowymichasami2.jpg)
![[]](/img/b/bystrow_w_i/dedovatetrad/1916g.podhersonom.2.jpg)
![[]](/img/b/bystrow_w_i/dedovatetrad/babulja2.jpg)