Быстров Денис Витальевич : другие произведения.

Светлячки

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Этот рассказ закончен недавно. Жанр: научная фантастика. Сюжет: контакт с цивилизацей, обитающей под земной корой. Недалекое будущее. Встреча происходит на дне Марианской впадины. Научный реализм соблюден максимально.


   Быстров Денис Витальевич, tenzor6581@gmail.com,
  
  
  
   Светлячки
  
  
   На нашей планете либо дуют холодные ветры,
   либо стоит изнуряющий зной, но даже в тех местах,
   где климат не докучает человеку,
   ему приходится бороться за выживание,
   пытаясь избежать голода и болезней,
   но все это до тех пор, пока не придет
   одно из сокрушительных стихийных бедствий.
  
  
   1957 год. Советское исследовательское судно "Витязь" ложится в дрейф над самым глубоким местом планеты - тихоокеанской Марианской впадиной. На глубину в одиннадцать километров на тросе опускается фотографическая камера. Подобная операция проводится впервые в мире и ученые с нетерпением ждут ее бесценных результатов, но при подъеме камеры трос лопается, и все снимки становятся достоянием бездны.
   Повторная попытка фотографирования была запланирована, но в 1960 году необходимость в ней отпала после погружения во впадину Жака Пикара и Дона Уолша на батискафе "Триест", которые непосредственно наблюдали дно впадины. Сенсацией стало тогда открытие жизни в этом месте. Исследователи наблюдали крупных плоских рыб на этой чудовищной глубине. Утерянная же камера пролежала на морском дне почти столетие, пока в 2040 году японский автоматический батискаф не поднял ее на поверхность.
   Удивлением для всех стало то, что в нетронутом виде фотоаппарат был передан японской стороной в Российскую Академию наук, но все закончилось разочарованием. Выяснилось, что вся пленка, извлеченная из камеры, оказалась засвеченной. Стали появляться версии о "политической" провокации, об играх по завоеванию пальмы первенства на дне впадины, но все закончилось, когда российские эксперты сделали неожиданный вывод: пленка засвечена очень сильным радиоактивным излучением. Подобный вывод поставил в тупик многих: ведь ни разу при исследованиях впадины не регистрировалось наличие радиации, кроме того, это же подтверждают и данные космического мониторинга.
   Многих, но только не военных. У этих людей ответ всегда прогнозируем. И естественно подобным ответом было: в Марианской впадине затонула атомная подводная лодка. Одна из трех угнанных еще в начале века. И я так никогда бы и не узнал об их заинтересованности этой информацией, если у них был хоть один аппарат, способный погрузится на такую глубину.
   В 2041 году я, будучи доктором географических наук, профессором кафедры океанологии факультета географии и геоэкологии Санкт-Петербургского Государственного Университета, а так же директором лаборатории глубинных погружений Российской Академии наук, подписываю в штабе ВМФ России следующие документы. Подписку о неразглашении сведений, носящих характер государственных интересов и заявление о добровольном согласии участвовать в исследовательских работах на нашем батискафе МИР-10 совместно с военно-морскими силами в районе Марианской впадины. Подписывал я действительно добровольно. Соблазн оказаться в первой по счету десятке из жителей планеты, которые были на такой глубине океана и самому воочию наблюдать представителей сверхглубокой фауны, явно перевешивал любые страхи и опасения по поводу истинных целей компании. И естественно я не мог дождаться отправки батискафа в район Тихого океана, всячески пытаясь убыстрить этот процесс, представляя сколь много времени, смогу я провести на сверхглубине в поисках мифической субмарины.
   2042 год, зима. Исследовательское судно "Академик Артур Чилингаров" с батискафом МИР-10 вышло из акватории Финского залива для похода к Тихому океану.
   2042 год, лето. "Чилингаров" встречается у берегов Индонезии с авианосцем "Адмирал Владимир Высоцкий", где плавучий аэродром принимает на борт батискаф и пять человек гражданских, в том числе и меня. Тот размах, с которым военные подошли к поисковой операции, явно указывал на их решимость поднять подлодку с глубины.
   В течение долгого месяца моряки напичкивали капсулу батискафа своим оборудованием и средствами поддержания жизнедеятельности потреблявшими огромное количество электрической энергии, поэтому батискаф было решено спускать на привязи кабеля, по которому подавалась энергия, а так же осуществлялась видеосвязь.
   И вот, наконец, 19 августа 2042 года батискаф МИР-10 с двумя членами экипажа: вашим покорным слугой Виктором Егоровым и капитаном ВМФ опытным подводником Ованесом Алабяном совершил успешное погружение к самому дну Марианской впадины.
   Нужно сказать, что я не жалею того месяца, что провел на борту авианосца. Во-первых, это было последнее счастливое время в кругу людей, которое я могу вспомнить. Во-вторых, во время подготовки к погружению я нашел еще одного и, к сожалению последнего друга в этой жизни - Ованеса. Мы очень быстро нашли общий язык, и через некоторое время я уже не представлял себя без общения с этим человеком. Для подводников не имеет значения, на какое ведомство они работают, и те и другие работают под водой, а это смывает все границы.
   С самого начала я стал величать Ованеса Ваней, чего никогда не позволяли себе его сослуживцы. Нужно же мне было обозначить свой независимый от военных статус. Немного побыв в некомфортном положении, он быстро нашел выход и стал величать меня по фамилии Егором. Эдакий дереверанс, типа ты меня пренебрежительно и я тебя, но естественно никто на это серьезно не обижался, а потом это вошло в привычку. В остальном на борту у нас никаких разногласий не было, да и на глубине тоже.
   - Ну, как у нас фон? - первым делом спросил я у Вани, когда мы оказались в десяти метрах от дна впадины.
   - По нулям Егорушка, по нулям, - с бесконечным огорчением сообщил капитан.
   Да на нашем небольшом подводном судне на двоих человек он был капитан. Хоть у меня и была прерогатива самому выбирать спутника, но перед самым погружением командование объяснило мне, кто будет главным. В сущности это меня совершенно не беспокоило. Первое же визуальное знакомство с представителями морской жизни, здесь во впадине, вовлекло меня в изолированный мир научного поиска. Огромное разнообразие здешней фауны явно намекало и на присутствие флоры. Если все вид рыб, креветок и так далее Марианской впадины уже давно были обнаружены автоматическими батискафами и классифицированы на суше, то вот воочию наблюдать в течение длительного времени за их поведением, и как следствие, определить цепь их питания, посчастливилось лишь мне впервые. И именно в этом направлении я видел смысл своей работы здесь. Естественно перспектива терять время на управление батискафом меня совершенно не прельщала, и я с радостью предоставил Ивану возможность двигаться туда, куда ему нужно. Но вот только радости моей скоро пришел конец. После пятичасового планирования над поверхностью впадины Ваня пришел для себя к четкому выводу, что никакого ракетоносца здесь нет и близко. Дело в том, что радиоактивный фон за все это время ни разу не отклонился от нормы.
   - Не может такого быть, - раздраженно сказал Иван со своим специфическим армянским акцентом, - я же не мальчик, не в первый раз ищем. Если бы здесь лежала поврежденная лодка, а по-другому на такой глубине быть не может, то даже в ста километрах отсюда был бы уже совсем другой фон.
   Ваня хотел заканчивать на этом наше пребывание под водой, аргументировав всю эту историю с засвеченной пленкой хитростью японцев:
   - Облучили они ее чем-то, и нам подарок отвалили с барского плеча. Чего у них там нечем облучить что ли, это же Япония.
   - Есть чем,- согласился я, - у них есть ускорители.
   - Вот. Все пора наверх.
   - Подожди, - возмолил я, - подожди, не торопись, ты подумай, мы все равно уже сюда приплыли, деньги государственные уже все равно истрачены, а ведь ради чистой науки сюда никто больше экспедицию не снарядит, сам знаешь дорого и к тому же есть общее мнение, что и незачем.
   - А что есть зачем?
   Тут я энергично впал в долгое перечисление научных работ, которые можно было бы выполнить прямо здесь и сейчас, а так же перечислять возможные открытия, которые нас тут ждут.
   Выслушав это все, не перебивая, Иван на некоторое время задумался и затем великодушно разрешил мне выполнить одну научную работу из списка по моему выбору.
   - У нас просто не так много времени Егор, - оправдывался он, - авианосец, к которому мы привязаны, здесь долго стоять не будет, скоро тактические учения.
   - А как же вы собирались поднимать лодку? - не понимал я.
   - Какой подъем? Это же не так делается. Только поиск Егорушка, только поиск.
   - Сколько ты мне можешь дать времени?
   - В рамках одного погружения, то есть, пока у нас не закончится провиант.
   - Вот это истинный интеллигент, - подумал я про себя, - хоть и вояка, а про науку не забывает.
   А провианта, однако, у нас было с собой на неделю.
   Так мы можно сказать душа в душу и прожили на глубине пять дней. Ваня регулярно докладывал командованию о добросовестно изученных участках местности. Батискаф неумолимо сдвигался от точки погружения, вытягивая кабель уже почти по дну. А у меня в голове уже выстроилась картина пищевой пирамиды ущелья, у основания которого не хватало только одного элемента - источника энергии. Но вот на шестой день, когда мы уже приближались к северному пределу впадины, преодолев целую череду подъемов и спусков через горные гряды дна, разграничивающих ее примерно на равные области, мы попали в зону вулканической активности. Величественное зрелище: из разверзнутой пасти земли вверх устремлялись потоки камней и углекислого газа, раскаленная сера вытекала целой рекой и застывала метрах в трехстах от миникратера.
   Иван забеспокоился, акустические волны, и вибрация ощутимо атаковали и без того напряженный под огромным давлением корпус капсулы, привязанный к поплавку с керосином. Но для меня это было опять же, как билет на последний поезд. Наблюдать за извержением вулкана на глубине одиннадцати километров не удавалось еще никому из людей.
   - Стоим здесь час и уходим обратно, - в который раз великодушно объявил Ваня.
   Первые полчаса я, стоя перед круглым иллюминатором диаметром с полтора метра, не выпускал из рук видеокамеры. За моей спиной Иван вел напряженные переговоры с бортом на поверхности, они получали картинку и уже начали подозревать, что мы тут занимаемся не теми проблемами, которые были намечены, и тут произошло то, о чем я впоследствии не раз пожалел.
   Резкий писк штатного дозиметра наполнил всю капсулу. Он был очень резкий и очень громкий. Это могло говорить только об очень сильном увеличении радиоактивного фона. Я успел посмотреть на свой карманный дозиметр - его зашкалило.
   - Уходим, - закричал Иван, метнувшись к рукояткам управления батискафом.
   И тут я выдал, совершенно не знаю, откуда появившуюся в моей голове фразу, она вылетала из моих уст одновременно с мыслью, которая работала на супербыстром интуитивном уровне и эта фраза, возможно, была моей самой большой ошибкой:
   - А как же долг, - я, не отрываясь, смотрел ему в глаза.
   Это был сильный ход. Ованес, действительно, был морским офицером, который не понаслышке знал, что такое исполнить свой долг. Вот только зачем я сделал этот ход, мне до сих пор не совсем понятно. То ли интуиция исследователя, то ли просто глупость.
   - Ты прав, - оцепенев, ответил Иван, - мы нашли таки то, что искали.
   В кабине стал ощущаться сильный запах озона. Это был весьма тревожный сигнал.
   - Сколько мы сможем здесь пробыть, - спросил я.
   - Сейчас посмотрим.
   Иван открыл имевшимся при нем ключом крышку одного из армейских настенных блоков, там была компьютерная система записи информации, он провозился с ней минуты две и сказал:
   - Дьявол, не загружается!
   - Какой уровень фона?
   - Не знаю, настенный дозиметр зашкалило, - с этими словами Ваня ударил по нему кулаком, и он перестал издавать резкие звуки.
   - Неужели это все приборы, что есть у военных? - недоумевал я.
   -А-а-а, сейчас, - Иван в задумчивости полез к дальним коробкам.
   Он извлек из них еще один, совсем уже дубового дизайна дозиметр и побледнел.
   - Что там, - не терпелось узнать мне.
   - Все конец, - просто ответил Ваня, - здесь, внутри капсулы, как в центре чернобыльского выброса, даже больше.
   - Сколько мы еще можем здесь быть, - все еще не понимал я.
   - Весь наш лимит жизни вышел за первые двадцать секунд.
   Тишина и спокойствие установились в капсуле. Паника закончилась так же быстро, как и началась. Я тупо смотрел сквозь стекло иллюминатора на извержение. Его сила быстро увеличивалась. И тут я ослеп. Меня ослепил ярчайший белый свет, исходящий из жерла вулкана и прорезавший водную толщу и стекло в полметра толщиной, но от этого не становящийся менее ярким. Я закрыл лицо ладонями, отвернулся от иллюминатора и осел на корточки.
   Через минуту я рискнул открыть глаза: вся капсула изнутри полыхала белым свечением. Иван сидел неподвижно в кресле пилота, на нем была водолазная маска, и он спокойно смотрел в иллюминатор.
   - Тебе нужно посмотреть на это, - сказал он сухим голосом.
   - Почему ты в маске? - спросил я.
   - Она для подводной сварки.
   Я подполз на четвереньках к Ивану, надел маску и посмотрел.
   Над жерлом вулкана метрах в пяти выше висел белый светящийся шар. Его диаметр был около двух метров. Несмотря на то, что снизу в него с огромной силой бил поток камней и газов, его положение в пространстве не менялось. Верхняя половина шара была окутана паром. На его поверхности едва проглядывалась ячеистая структура, ячейки были неправильной формы, как края застывающего куска магмы.
   - Мы уже покойники. Егорушка, это по твоей части. Можешь не торопиться, когда будешь любоваться на этого "светлячка", - медленно произнес Иван.
   - Почему борт молчит, они что не получают картинку?
   - Вся электроника выгорела, можешь выбросить свою видеокамеру, в ней ничего не сохранилось, - продолжал медленно говорить Ваня, - как с той пленкой, понял.
   - Только теперь и мы как пленка, - нервно ответил я, - то, что в нашей голове это ведь тоже ненадолго.
   - Верно.
   - Может нужно уходить?
   - Нет смысла, нам осталось совсем немного, а батискаф вытащат за трос, - сказав это, Ваня начал твердой рукой выводить запись в бортовом журнале.
   - Может есть шанс выжить? - спросил я после долгого ступора.
   - Нет, поверь мне, самая легкая смерть будет такой, советую сделать как я.
   С этими словами Ованес достал откуда-то из-за пазухи, я и не думал даже что он у него с собой, пистолет.
   - Не надо, - но не успел я дотянуться до него, как прозвучал оглушивший меня в замкнутом пространстве выстрел, и кровь стала вытекать у него из виска. Все произошло настолько быстро, что некоторое время я не мог осознать того, что случилось.
   Затем я пребывал в состоянии нескольких шоков наложившихся друг на друга. Так я недвижимый и взглядом и мыслями провел еще несколько минут. Меня привел в себя резкий запах пороховых дымов. Во рту стало сухо.
   - Здесь что-то не так, - эта мысль носилась у меня в голове, - не мог Ованес, вот так поступить, никак не мог. Он же не из того теста, что остальные. Он еще и не в таких переделках оказывался, сам рассказывал. Не мог он так поступить.
   А яркость свечения, прорывавшегося через иллюминатор, тем временем немного уменьшилась. Я снова нацепил маску, и теперь встав во весь рост перед подводным окном, обозревал светящийся шар. Он сдвинулся в сторону от столба камней и газов метров на десять, но находился на той же высоте. Теперь было видно, что верхушки некоторых его сегментов просто превращаются в куски застывшей лавы. Я стоял, распрямив грудь, и вдыхал световой поток смерти. Мне стало невообразимо легко и свободно, странные мысли стали появляться у меня в голове. Вот теперь, думал я, мне не нужно беспокоиться не о чем из того, о чем обычно беспокоится человек. Можно просто стоять и наблюдать эту достаточно странную картину остывающего светящегося куска магмы, от которого поднимается высоко вверх витиеватый узор столба из пузырьков водяного пара, просто стоять и ждать когда отключится сознание. Все земные заботы на всех уровнях их проявления отпустили мозг, и стало приходить странное чувство радостного возбуждения. Мысль о скорой смерти стала порождать настоящую эйфорию, необычайная свобода охватила все тело.
   Я повернулся от иллюминатора и когда увидел мертвое тело Ивана, понял что завидую ему. Он ушел быстрее меня, ему повезло. Но я так считал не потому, что мне было плохо, больно или что-либо подобное, нет. Просто я завидовал ему, потому что он меня опередил. Это было странно и непонятно. Я вновь повернулся к иллюминатору и вновь смотрел на этот шар. Теперь он остыл еще больше, и свет пробивался из щелей неровной формы, между окаменевшими сегментами плоти. В мою голову стала врываться какая-то знакомая бодрящая музыка, по-моему, что-то из жизнерадостного репертуара шведского ансамбля АББА. Это было сумасшествие. Я стал сначала робко пританцовывать, а затем разошелся не на шутку, и вот я уже экспрессивно выкидываю одну руку вверх. Остывающий шар зеркально мне вытянул вверх хоботок из остывающей лавы. Мне это понравилось. Я вытянул вверх другую руку. И вот у шара с другой стороны вытянулся хоботок, уже потолще.
   Так мы пританцовывали с ним еще, какое то время, и он в своем неизменном повторении моих движений, достиг определенного мастерства. Кроме того, из формы шара он постепенно начал вытягиваться в некое подобие человеческой фигуры. И вот, прервав свой танец, я остановился, вытянул вперед руку и помахал ему. Шар окончательно превратился в человеческую фигуру, тоже вытянул ко мне руку и помахал.
   Мое возбуждение и эйфория начали стремительно уменьшаться. Человеческая фигура уже заметно меньше светилась, и через маску ее стало плохо видно. Я медленно стянул ее с лица. Волна холодящего страха прошла по всему моему телу. Не более чем в пятидесяти метрах от меня у жерла действующего вулкана висела черная фигура трехметрового человека, жилы которого светились ярким переливчатым белым светом. Чувство страха плавно перешло в ощущение гнетущей тоски и тревоги. Какая то жидкость текла у меня из носа, я провел рукой по губам и понял, что это кровь.
   Я отошел от иллюминатора и сел во второе кресло, рядом с мертвым Иваном. Поджал под себя ноги, обхватил их руками и, не отрываясь, глядел на эту фантосмагоричную фигуру. Мозг раскалывался под грузом необъяснимой внутренней тяжести, как будто мне сейчас нужно принять какое то очень важное решение, от которого должно зависеть очень многое, хотя я и понимал, что надежды никакой нет. Казалось, все самое ужасное, что может терзать человека, навалилось на меня одновременно. Но кроме этих чисто эмоциональных ощущений никаких конкретных мыслей в голове не было.
   "Странно приходится умирать" - это была первая мысль, прорезавшая мое сознание. "Видеосвязи с поверхностью нет. А обычный телефон?" - это была второй. Я потянулся к трубке переговорного аппарата, но она не издавала тонального сигнала. Я осмотрелся и только сейчас, когда свет из иллюминатора ослаб, понял - все электрическое оборудование батискафа отключено. Начиная от внешних прожекторов и заканчивая разноцветными огоньками пульта управления. Мой взгляд остановился на валяющемся под ногами Ивана увесистом дозиметре в полевом исполнении, это навело меня на разумную мысль. "У военных все дублируется, значит и связь тоже" - подумал я.
   - Ультразвуковой телефон, - осенило меня.
   Я видел этот прибор еще наверху, когда военные загружали в батискаф всяческий хлам, и даже положил на него глаз. Очень уж мне хотелось прихватить его с собой после этой миссии: автономный, водонепроницаемый и очень простой в использовании. Я лихорадочно стал искать во встроенных шкафах кабины запомнившуюся мне коробку. И вот, наконец, я извлек ее с самой дальней полки. Щелкаю двумя стальными зажимами, раскрываю коробку из толстого металла, вытягиваю кабель с присоской-передатчиком и устанавливаю его на стальной стене капсулы. Дальше извлекаю из коробки ручку динамомашинки, вставляю ее в отверстие сбоку и кручу как в телефоне дореволюционной конструкции. Удивительно просто и надежно. Порядком зарядив батарею, снимаю увесистую трубку и нажимаю кнопку вызова.
   Только бы наверху были готовы принять сигнал. Но чем дольше я жму на кнопку, тем меньше надежд, что кто-то ответит. Поняв бесполезность этого вида связи, я отодвинул аппарат от себя. Подкатывала тошнота. Чувство тревоги стало просто невыносимо высоким, несоответствующим даже такой сложной ситуации. Я чувствовал, что скоро потеряю сознание. Видимо, радиоактивная доза действительно была слишком высока. Сколько времени я нахожусь под облучением? Десять минут, двадцать? Точно определить я не мог. Засечь время по часам в этой панике мне так и не пришло в голову. Сколько длится смерть от сильного облучения? Наверное, это зависит от дозы. Сколько я получил? Какой уровень радиации сейчас? Я посмотрел на Аванеса. Без него трудно получить ответы на эти вопросы, ведь я совсем не специалист в этой области. Я подобрал с пола массивный армейский дозиметр. Стрелка указывала на ноль. Может, он тоже сломался? Навряд ли. Этот аппарат, похоже, не должен сломаться даже рядом с ядерным грибом. Я перевел взгляд на иллюминатор. Человеческая фигура висела в том же месте и совершала слабые движения руками и ногами. Похоже, это "нечто", получив новую оболочку, приспосабливалось к ней.
   Неожиданно лампочка ответного вызова на ультразвуковом телефоне засветилась. Я нервно схватил трубку.
   - Алло, алло, - закричал я в нее, - это Егоров, с кем говорю?
   Никто не отвечал. После длительной паузы в трубке неожиданно прозвучал голос Вани с присущим ему акцентом армянина:
   - Егорушка, я слушаю тебя.
   Все мое тело пронзило как молнией. Пот выступил на лбу. Я медленно перевел взгляд на труп Ивана: он определенно занимал свое место и точно не говорил по телефону.
   - Повторите четко, с кем я говорю, - наконец выдал я в трубку мертвецким голосом.
   - Ты смотришь на меня.
   - На кого я..., - но тут осекся.
   Черная демоническая фигура человека, с внутренней самоподсветкой, протянула ко мне руку, как недавно, и приветственно помахала ею.
   Ужас, смешивающийся с постепенно уходящим сознанием, достиг во мне предела. Я молчал.
   - Я взял голос твоего друга, чтобы тебе не пришлось слушать свой собственный, - наконец проговорила трубка.
   Это сказанное голосом Вани снова вернуло меня к сознанию. Тем более что это было абсолютно резонно. Это контакт. Контакт с чем-то нечто, что использует для коммуникации только то, что может получить от изучения нашего батискафа. Значит, это нечто все это время наблюдало, видело и слышало нас и не только наблюдало, но и изучало. Причем изучить ему удалось неимоверно быстро. Значит, это нечто значительно разумнее, чем вообще может себе представить человек. Или... Или просто я уже на том свете. Обе версии представлялись мне одинаково вероятными.
   - Я еще жив? - решился я спросить в трубку.
   - Сожалею, да.
   Ответ меня испугал.
   - Ты хочешь меня убить?
   - Сожалею, нет.
   Понять смысл этого было невозможно, да мне было уже и не до загадок. Головная боль усилилась до невыносимого уровня, стало очень трудно дышать при этом еще и подкатывали рвотные позывы, кровь лилась из носа уже ручьем. Сознание снова стало медленно сдавать свои позиции.
   - Спаси меня, - это было последним, что я смог выдавить.
   Пелена сна сковала и мои мысли, и мой язык.
  
   Когда ко мне вернулось сознание, я обнаружил, что оборудование батискафа снова работает исправно. Загадочная субстанция появившаяся из жерла вулкана исчезла. И я был уже готов принять все, что со мной произошло за кошмарный сон, но труп Алабяна с огнестрельным ранением в голову снова вернул меня в состояние зарождающегося шока.
   Лампочки приборной доски теперь горели разными цветами. Но красного цвета среди них не было. Это указывало на отсутствие проблем на борту батискафа. Воздух был свеж, и это говорило об исправной работе фильтров и регенераторов воздуха. Батискаф стоял опорами на дне впадины, на расстоянии от вулкана несколько превышающем первоначальное.
   Я потянулся к трубке штатного переговорного устройства в надежде, что и оно начало функционировать. Однако, подняв ее с рычага, заметил, что загорелся красным цветом индикатор, который я раньше никогда не видел. Склонившись к нему поближе, я разобрал надпись: "обрыв линии". Тревожное предчувствие наполнило меня, я перевел взгляд на энергетическую панель, и понял, что предчувствие не обмануло. На панели горела оранжевая лампочка "автономная работа". Это означало, что кабель, соединявший меня с судном на поверхности, отсоединен и батискаф функционирует от внутренних аккумуляторов. Заряда этих батарей должно было хватить только на всплытие и то, только в том случае, если они полностью заряжены. Большая часть штатного количества аккумуляторов МИРА-10 была снята ради облегчения аппарата под армейское оборудование.
   Помимо этого, я обратил внимание, что мое личное состояние намного улучшилось. Сухость во рту прошла, кровь из носа больше не текла, но вот внутреннее состояние какой то преувеличенной тоски и тревоги сохранилось. Подобное состояние мешало мне хорошенько поразмыслить над тем, что делать дальше. Но, в конце концов, здравый смысл возобладал, и я принял решение начинать подъем. Первым делом нужно было все-таки связаться с авианосцем и сообщить приблизительные координаты моего всплытия. Потому как кабель был отстыкован, я снова воспользовался ультразвуковым телефоном.
   Покрутив ручку и нажав кнопку вызова, я практически не ждал ответа, в телефонной трубке сразу же зазвучал голос командующего авианосцем:
   - Алабян, Алабян, отвечайте, капитан Алабян выходите немедленно на связь.
   - Это Егоров, - ответил я.
   - Что у вас там происходит Егоров, почему вы отстегнули кабель, дайте Алабяна.
   - Алабян мертв.
   - Что? Как это случилось? Да что у вас произошло, в конце концов?
   Я поколебался с ответом.
   - Сильная радиация, очень сильный выброс, но видимо импульсный, сейчас уже все в норме.
   - Вы обнаружили подлодку? Где она затонула?
   - Нет. Здесь нет никакой подлодки.
   - Не понимаю Егоров. И вообще, как выброс радиации может быть импульсным? Откуда радиация если нет подлодки? Почему вы отстыковали кабель? С вами все в порядке?
   Вопросы капитана начали ставить меня в тупик. Но все же я ответил:
   - Сейчас вроде бы да, но некоторое время назад у меня были проблемы.
   - Какого рода? Да и что произошло с Алабяном, ведь Вы же живы?
   - Он застрелился из этого чертового пистолета, которым Вы его неизвестно зачем снабдили! - не выдержав, перешел я на высокие ноты.
   - Одну минуту, оставайтесь на связи, - этот ответ говорил о многом. Командующий сейчас советуется со своим руководством на суше. По поводу скажем так уж больно щекотливой ситуации. К чему приведет этот консилиум? Скорее всего, сочтут меня подвергшимся моментальному умопомешательству, да еще и обвинят в убийстве капитана ВМФ.
   Время шло, трубка молчала и вдруг в ней:
   - Егорушка, - это было снова произнесено голосом Вани.
   -Да, - ответил я сбивающимся голосом.
   - Тебе стало лучше? - спросило нечто.
   - Да, немного, - ответил я уклончиво, и только тут до меня стало доходить, почему я стал себя чувствовать лучше.
   - Это ты? Это ты привел меня в порядок? - робко спросил я.
   - Да я. Я вылечил тебя и починил твой механизм "батискаф".
   Я был в недоумении, эта жуткая человеческая фигура как из кошмарных снов, спасла мне жизнь. Стоит ли ее опасаться?
   - Ну что Егоров? У Вас я как вижу, все-таки не выдержали нервы. Вот уж не ожидал от такого доки как вы. Адмирал был прав, нельзя было допускать гражданских. Дайте трубку Ованесу, - снова вышел на связь командующий авианосца.
   - Ованес мертв, это не он говорит, это только голос - не нашелся я ответить ничего лучшего.
   - Капитан Алабян, немедленно начинайте подъем, попробуйте нейтрализовать Егорова и после этого доложите обстановку.
   Наверху меня однозначно считали съехавшим с рельсов. Я понял, что разговаривать с поверхностью бессмысленно, в том числе передавать координаты всплытия. Сейчас мне значительно больше внушало доверие это нечто.
   - Кто ты? - сказал я в трубку.
   - Мне не ответить на этот вопрос однозначно, - ответило нечто голосом Ивана.
   - Капитан Алабян, немедленно доложите обстановку, - на верху нервничали.
   - Мы можем разговаривать не по ультразвуку, а как-нибудь по другому? - спросил я, понимая, что в этот наш разговор будут постоянно вмешиваться.
   - Да мы можем общаться немодулированным звуком, - прозвучал голос Вани со всех сторон прямо внутри капсулы, а не в телефонной трубке.
   Я инстинктивно посмотрел на труп Ованеса, но голос происходил не от него, а как бы во всем объеме кабины. Повесив телефонную трубку, я оторвал присоску передатчика от стенки и осторожно сказал:
   - А если отвечать неоднозначно, то кто ты?
   - Я житель внутренней части планета Земля.
   - Спасибо, - ответил я нерешительно, - хорошо сформулировано.
   - Да, теперь я смог ответить. Я пытаюсь мыслить и говорить так, как это делаешь ты. Но я угасаю, поэтому мои интеллектуальные возможности ослабли и мне требуется время, чтоб найти в твоей голове ответы на твои вопросы.
   - В моей голове? - удивился я.
   - Да, в твоей. Особенную сложность у меня вызвали слова "планета Земля". Я никогда раньше не сталкивался с информацией по астрономии, и на ее переработку ушло время.
   - Каким образом ты находишь ответы в моей голове?
   - В твоей голове нет ответа на этот вопрос.
   - А если ответ взять из твоего сознания?
   - В твоей голове нет таких слов.
   Я понял, что раз диалог происходит на человеческом языке, то и обсуждаемые темы должны быть доступными человеку. И еще я понял что, несмотря на то, что недавно был на пороге смерти, совсем не зря согласился на эту экспедицию. Это же контакт с внеземной, нет вернее с земной, но совсем другой цивилизацией. Да что там цивилизация, одно только физическое воплощение этого существа способно свести с ума любого ученого. И я оказался на острие, в авангарде этого процесса. Да так повезти может только единицам. И черт с ними с военными, черт с моей жизнью, в конце концов, главная моя задача как ученого сейчас не выведать все и убежать, а просто наладить этот контакт, дать ему движение и направить это движение в правильное русло.
   - Это не важно, - ответил я, - почему ты угасаешь?
   - Я все прочитал из твоей головы, - ответило нечто, - про твое желание наладить контакт. Но должен тебя разочаровать. Мы приближаемся к краю земли, только для того, чтобы погибнуть. Я задержался здесь из-за более менее высокого давления, при котором я еще могу существовать. И из-за тебя. К сожалению, теперь я не смогу завершить свой жизненный путь... Мне не повезло. Видимо здесь находится единственное место на Земле, где такие как мы, могли бы встретиться.
   - Но при этом получается, что ты спас меня, а я спас тебя? - попытался я закрепить, как мне показалось и так хорошие отношения.
   - Нет не так.
   Ответ был неожиданным и снова пугающим.
   - Ты хочешь сказать, что меня спасти невозможно?
   - Нет и это не так.
   - Я не очень хорошо тебя понимаю, - сдался я.
   - Ты остался жив и это для тебя спасение. В отличие от тебя моей целью существования является наоборот окончание жизни. И я уже почти достиг этой цели. Но теперь придется возвращаться обратно.
   - Почему ты желал своей смерти, - спросил я.
   - К этому стремятся все жители внутренней части Земли.
   - А почему тебе придется возвращаться обратно?
   - Из-за того, что я обнаружил тебя.
   Я получал ответы на все свои вопросы, но это нисколько не приближало меня к установлению контакта. Я откровенно не понимал собеседника. Ведь, это нечто сделало для возможности контакта практически все: залезло в мои мозги и выучило мой язык, изучило все то, что мне известно, а вот я не могу даже на шаг продвинуться, чтоб понять своего собеседника. Мне стало стыдно, я всегда считал, что обладаю высоким уровнем интеллекта, но в данной ситуации его катастрофически не хватало.
   - Я тебя не вижу, где ты находишься? - спросил я после паузы.
   - Я у аккумуляторных батарей, в задней части твоего батискафа.
   Посредством рукоятки на пульте я развернул внешнюю камеру назад и увидел на мониторе наблюдения темный, изредка поблескивающий искорками шар который как бы прирос к отсеку аккумуляторов.
   - Что ты там делаешь?
   - Поддерживаю заряд твоих батарей.
   - Почему ты отсоединил кабель от батискафа?
   - Этого я тебе не скажу. Кстати, это оказалось, довольно забавным.
   - Что оказалось забавным?
   - Забавно иметь секреты.
   Разговор срочно нужно было переводить на другую тему.
   - Почему ты отказался от облика человека.
   - Просто я понял, что шарообразные формы тебя не отталкивают.
   Я еще раз вгляделся в изображение.
   - Действительно, так намного лучше, - отпустил я комплимент.
   - Это у вас называется юмор, я знаю Егорушка, - заявил шар.
   Я был удивлен, интеллект моего собеседника в сотни раз превосходил мой. Я чувствовал себя просто как тупой студент на экзамене.
   - Как мне тебя называть, - поинтересовался я.
   - Твой друг Ваня уже назвал меня Светлячком, с моей точки зрения ему повезло больше нас.
   Очевидно, что мой собеседник действительно только и мечтал о том, чтоб побыстрее расстаться с жизнью.
   - Помоги мне понять тебя, видно просто не хватает способностей, скажи, почему все подобные тебе стремятся к смерти?
   - Для того чтоб понять это, тебе придется представить, в какой среде мы появляемся на свет, и как живем.
   - Я попробую.
   - Во-первых, вы появляетесь на свет от себеподобных, из поколения в поколение эволюционируя. Мы же появляемся каждый сам по себе и все одинаковые, ни малейшего различия нет между особями в момент их появления. Мы рождаемся как неизбежность состояния материи в определенных условиях давления, температуры и прочих факторов которых мне тебе не объяснить. В общем, такая же шутка природы, как и зарождение вашего ДНК. Пока понятно?
   - Да, вполне.
   - Во-вторых, вы всю жизнь находитесь под действием эволюцией выработанной системы рефлексов, поощрений, приоритетов, системы поведения, цепей обратных связей и так далее направленных на то, чтоб ваши организмы делали то, что не приведет их к гибели. Потому как бездействующий организм, равно как неправильно действующий в вашей среде обитания обречен на гибель. Наши же организмы, находящиеся в нашей среде всегда полностью обеспечены энергией, бесконечным запасом прочности и как бы себя не вела особь, подобная мне, пока она находится в нашей среде обитания, она обречена на вечную жизнь. Проглотил?
   - Будем считать.
   - И, в-третьих, человек способен убить сам себя, а для нас пока мы находимся в своей среде это недоступно. Нас можно сравнить с алмазами, зародившимися в земной коре, разрушить нас невозможно. Это порождает ситуацию долгожительства и перенаселения, которая ведет к бессмысленности существования, и единственным нашим стимулом жизни и ее целью стало стремление к самоаннигиляции. Это для нас нормально, а с философской точки зрения неизбежно. Только преодоление, каких либо трудностей, может дать движущую силу обществу для его развития, а трудность у нас существует только одна - покончить с собой. Покончить с собой подобный мне может, только вырвавшись из нашей среды, то есть, выйдя из внутренних пределов Земли на ее поверхность, здесь в условиях низкого давления наши тела разрывает на части и развеивает на частицы. Вот за этим ты и застал меня здесь, а прервав мое органическое стремление, ты совершил, по отношению ко мне, практически убийство по человеческим меркам, - на этом Светлячок замолчал.
   Я сморщив лоб слушал эту специально разжеванную для меня информацию. Теперь уже мне требовалось время, чтоб обдумать это и привыкнуть к этому.
   - Ты сказал, что я прервал твою смерть. Я так понял, что из-за меня ты изменил свои планы, и теперь снова вернешься вниз в свою среду. Объясни, каким образом я мог так повлиять на твои планы? - я пытался сформулировать свой вопрос как можно точнее, чтоб получить более ясный ответ.
   - До сих пор наша цивилизация считала, что за пределами нашей среды обитания ничего нет. Вернее говоря, мы подозревали о существовании на нашем кладбище, то есть на границе магмы с пустотой некой формы жизни, на вроде вашей. И даже прогнозировали наличие у нее слабого интеллекта. Но вы нас не могли серьезно чем-то заинтересовать. Поэтому мы приходили сюда только умирать. Да и контактов до сих пор не было.
   - Интересно почему? - перебил я.
   - Отчасти потому, что до поверхности земли мы нынче доходим только из жерл вулканов, уже будучи распыленными на частицы, размешанными в магме. И отчасти потому, что у светлячков не принято уходить из жизни, имея в себе те знания, которыми не обладают остальные. Мне же не посчастливилось первым вступить в контакт с тобой, то есть представителем вашего разума, сосканировать и расшифровать его и узнать из него, что снаружи не только пустота, но существуют другие магматические планеты и даже звезды, и то, что их несметное множество. Следовательно, хотя бы в одной из тысячи ближних или дальних планет должна существовать цивилизация, такая же как наша и, скорее всего, в одной из десяти тысяч есть более высокоразвитая, чем наша.
   - Зачем искать так далеко? Человечество вас не устроит? - снова перебил я.
   - Мы игнорировали возможные разумные организмы внешнего пояса Земли, так как не знали, что они могут получить астрономические наблюдения, - не обращая на меня никакого внимания, продолжал Светлячок, - теперь я должен передать это знание другим светлячкам. Ведь у нас может появиться новая движущая сила для общества. Стремление к собратьям в магме других тел космоса, ради объединения своих усилий. Усилий по достижению аннигиляции. Я не могу похоронить эту информацию с собой.
   Когда Светлячок закончил говорить, я тоже молчал. Непонятное новое чувство начало разгораться во мне. Сейчас я уже знаю, что это за чувство... Я был полностью растоптан, растоптан не столько, как человек, всегда считавший себя несколько более умственно развитым по отношению к общей массе, а как человек в составе всего человечества. Да, я впервые почувствовал себя червяком, одним из многих таких же простейших, как и я, и это порождало ощущение глубоко безразличия к тому, что будет дальше со мной, да и со всем человечеством. Мы суетимся, боремся и сражаемся, и все к чему мы стремимся, это на поверку оказалось просто стремлением банально выжить и больше ничего по большому счету. А многие миллиарды лет до нас жили, и многие миллиарды лет после нас будут жить истинные жители планеты Земля с совершенно другими, видимо более благородными целями и неограниченными возможностями. Вот где действительно течет мировая история. А мы, всего лишь, чуть было никем не замеченный короткий эпизод оплесневения остывшей поверхности магмы.
   - Егор, - продолжил Светлячок, - я читаю твои мысли, мне жаль. Но я считаю, что мне очень повезло. Повезло, что я встретил именно твой разум. Я вижу, что далеко не каждый представитель вашей цивилизации носит в своей голове такое количество знаний о человечестве. Да и не только о нем. Ты ведь получил образование астронома, а твоим хобби был океан. Типично для человека, что хобби стало работой. Не твоя вина в том, что вы люди, не смогли на основе добытых вами фактов, сделать правильного представления о природе вещей. Практически все, что в твоей голове занимает теоретическая наука, это ошибочные утверждения, хорошо подогнанные под человеческое ощущение действительности. Для тебя подобная информация, конечно же, полезна. Я же посожалел, что она заняла столько много места в твоей памяти. А вот словарь значений всех армянских фамилий, что ты умудрился запомнить еще в студенческом возрасте, мне хоть ничем и не помог, но сильно удивил своим мнемоническим объемом.
   - Не нужно утешать, - безрадостно ответил я, - и вот про Аванеса то я действительно с самого начала так и не подумал. Приносящий себя в жертву. Забыл я как-то про эти суеверия. А зря. Можно ведь было выбрать другого.
   - Я чувствую твое настроение, - продолжал чужой, - настроение это одна из главных коммуникаций.
   - Зачем вам вообще коммуникации, вы ведь наверно просто сканируете друг другу мозги, - зло ответил я.
   - Да, это главная наша возможность общения, но далеко не единственная.
   Тут мне припомнился резкий перепад настроений, случившийся со мной при облучении. Что-то стало складываться в голове.
   - Значит, это ты меня тогда заразил своей безудержной радостью?
   - Да, мое ликование по поводу близкой смерти было так сильно, что передалось тебе на близком расстоянии.
   - И то, что я завидовал застрелившемуся Ивану, это тоже не мои чувства?
   - Совершенно верно, человеку это не свойственно.
   - А что означает мое нынешнее эмоциональное состояние?
   - Просто я понял, что придется возвращаться, и сильно раздосадовался. Ты тоже ощущаешь это.
   - Вот ведь как все просто. Значит, когда ты уйдешь в недра, мое настроение улучшится?
   - Возможно.
   К этому моменту, я окончательно смирился с тем, что моя попытка контакта полностью провалилась. Этим существам навряд ли еще понадобится общение с представителями человечества. И виной тому моя наполненная знаниями голова. Светлячок получил из нее достаточно информации. Лучше бы на моем месте оказался сельский тракторист, а еще лучше фотомодель, звезда подиума. А с другой стороны, а зачем он этот контакт, это что самоцель? Ну, получило бы человечество от них, к примеру, все их, как он утверждает истинно верные знания. Ну, начало бы оно с нуля проходить весь путь познания. И что бы оно с этими знаниями делало? Пришлось бы менять на корню всю научную школу, начиная с простейших понятий. А к чему бы это привело? И старые, как говорится, пасы позабыли бы и новых бы не освоили. А в результате, через несколько поколений, зарывшихся в плодах новой, но не родной, не очевидной науки, уже никто не вспомнил бы как создать динамомашину или лампу накаливания. А дальше что? Неизбежная череда техногенных катастроф, ведущая к социальной деградации, и в результате снова первобытное общество. Нет, каждая цивилизация должна развивать и свою науку, и свою религию сама.
   - Ты прав Егорушка, - откомментировал Светлячок, - вам это не нужно.
   - Когда ты собираешься возвращаться? - спросил я.
   - Возможности мои здесь на исходе, но могу продержаться еще пару часов.
   Хоть миссия моя и была провалена, но любопытство присущее любому примату, заставляло меня продумать дальнейшую стратегию разговора. И задумался я не на шутку.
   - Я подскажу тебе, как ты сможешь узнать о нас все, что тебя интересует, - произнес первым, бесцеремонно копавшийся в моих мозгах инородец.
   - Ты еще не все выловил из моей головы?
   - Все под чистую, и уже давно. Так вот, я могу спроецировать прямо в твое сознание свои собственные воспоминания.
   - И как это будет выглядеть?
   - Сферические зрение и слух всех диапазонов, гравитационная и энергетическая чувствительность, объемная резонансная локация, сканирование быстрыми частицами ну и... в общем, все остальное уже твоими словами не объяснить.
   - Мой мозг выдержит это?
   - Да. Твоему мозгу не придется заниматься обработкой сигналов, только восприятием готовых образов.
   Предложение было столь же заманчивым, сколь и пугающим.
   - Почему ты хочешь показать мне свой мир, Светлячок?
   - Дело в том, что я не знаю, что решит совет умнейших светлячков по твоему поводу. Возможно, ты еще понадобишься нам как связной для добычи дополнительной информации от человеческой цивилизации. Поэтому я хочу тебя посвятить в наш мир.
   - Что значит посвятить? - удивился я.
   - Извини, выбрал не то значение, правильнее будет - приобщить.
   - Значит, приобщить, - я колебался, прекрасно понимая, что это почти в значении завербовать, - а что будет, если я откажусь?
   - В собственных рассуждениях я не использую человеческую логику. Поэтому не могу ответить на твой вопрос. Видишь ли, у нас по обе стороны "если" лежат не связанные друг с другом ситуации, - дипломатично уклонился от ответа чужак.
   Но как ни странно я прекрасно понял его логику: будет решать по своему усмотрению, а меня даже и не спросит. Вот, оказывается, для чего он до сих пор продолжает со мной разговор, хотя уже давно обчистил голову. И вот почему он отсоединил кабель, связывавший батискаф и авианосец. Пока я был без сознания, скорее всего, батискаф начали вытаскивать за него. И вот, почему застрелился Ваня. Не мог он сам, точно знаю, что не мог. Копается он в наших головах, проецирует воспоминания, значит теоретически и вообще может управлять...
   Жертвоприносящий. Из-за этого он, что ли Ивана, а не меня. И вообще, зачем? А затем видно, что один ему мешал. Ваня не пошел бы на контакт, да и образование у него все-таки не то. Я ему больше подходил. Плохи мои дела. Но в любом случае теперь уже нет выбора. Меня используют и я слабее.
   - Ты знаешь, у нас есть одна шутка, - начал было я.
   - Знаю, репродуктивная природа человека накладывает сильный отпечаток на ваш юмор: когда изнасилование неизбежно, расслабьтесь и получите удовольствие.
  
   Тепло, светло, хорошо. Действительно хорошо. Ничего не раздражает. Ни единая мелочь. Я могу все. Я знаю все. Я чувствую все. Я в полной безопасности. Мне ничего не нужно. И мне ничего не нужно делать. Я прав. Я не хочу ни с кем общаться. Мне не скучно. Я на пути. На пути к своему концу.
   Оптическая проницаемость на порядок лучше, чем у нашей атмосферы, видимо, это связано с гиперчувствительностью всех органов чувств, которые в сумме и составляют зрительную картинку. Я вижу далеко, очень далеко. И при том везде одновременно. То есть и сзади и спереди, и сверху и снизу, и слева и справа. Эйфория. Эйфория цвета. Цветов передать не могу, скажу одно: как будто только что излечился от дальтонизма. Четкость же моего зрения в сотню раз выше привычной. Со всех сторон меня окружает блеск, как от россыпи мелких самоцветов. Он объемен. Каждая блестка этой россыпи имеет свой неповторимый цвет. Блестки движутся, но движение их не хаотично. Со временем, я понимаю, что каждая из них это разумное создание. Это светлячки.
   Меня движет густой поток среды. Здесь всегда есть течение. То направление, куда меня увлекает среда это "верх" для моего сферического зрения, то направление, откуда подталкивает это "низ". Других ориентиров нет. Тяжести нет. Но я могу плыть и против течения, у меня достаточно для этого сил.
   Я вижу движущие меня потоки. Они огибают недвижимые образования. Они образовывают затейливую структуру, движутся во всех направлениях, часто рядом оказываются встречные потоки. Я могу быть перенесен этими потоками в любом направлении, высчитав их движение. Мне достаточно только немного отклонится в нужную сторону и вот встречный поток уже увлекает меня по хитросплетению направлений в нужную точку. Я далеко вижу, куда идут эти дороги, чем дальше участок пути, тем больше его цвет становится ближе к цвету дали, горизонта. Горизонт почти весь сферический, потому как, образован совокупностью самых дальних точек восприятия. Только с одного бока горизонт немного "примят" и россыпь самоцветов там гуще всего, это поверхность земли. Неизвестно как, по цвету я понимаю, что там стражники. Цвет здесь символичен. Цвет дает массу информации, и всю эту информацию я воспринимаю в виде красивейшего перелива красок, образованного естественными структурами. Любоваться здешней природой можно бесконечно.
   Но вот появилась точка, свечение которой отразилось внутри меня. Это светлячок, вызывающий меня на разговор. Еще на расстоянии, я уже знаю о нем многое по неповторимой гамме свечения. Перескакиваю на соседний поток и быстро оказываюсь в непосредственной близости от собеседника. Теперь я вижу его насквозь. Резкость моего зрения в том угле, что захватывает светлячка, увеличивается в огромное количество раз, такое впечатление, что я вижу отдельные атомы. Причем, это не эффект увеличительного стекла, а эффект микроскопа, примененный к очень широкому полю одновременно. Он весь состоит из огромного количества разноцветных звездочек, мне не осмотреть его внутренность быстро, она огромна. На это уходит много времени. Течение времени воспринимается тоже как цвет, но особенный. Я чувствую, как этот светлячок смотрит внутрь меня. И то, как он это делает, тоже воспринимается как цвет. Мне кажется, здесь все воспринимается как цвет, и даже мысли, логика и эмоции это тоже цвет.
   Щелк! И вот мое зрение сворачивается в узкий сектор, резкость его падает, цвета пропадают, и я уже вижу перед собой привычный интерьер капсулы батискафа. Одновременно приходит масса некомфортных ощущений: тяжести, легкого озноба, раздражительности кожи и слуха. Во рту кажется непривычно влажно. Я понял, что сеанс внушения воспоминаний окончен.
   Сколько он длился по времени, у меня не было никакого представления. Запомнился только соответствующий цвет. Как и множество других цветов, которых я теперь не наблюдал. Мне стало невыносимо жалко того, что те ощущения, которые только что овладевали моим разумом, закончились. Без следа пропала и эта гипертрофированная уверенность в себе и ощущение покоя. Иными словами, мое сознание вслед за зрением свернулось к центру управления вечно задерганным, суетящемся, неуверенным в себе и своем будущем существом. Я почувствовал это на резком контрасте, и мне стало горько.
   - Поздравляю, теперь ты побывал внутри Земли, - прозвучал вокруг голос Ивана, раздражая слух.
   - Верни меня обратно, - процедил я сквозь зубы.
   - Не могу, мое время на исходе.
   - Тогда возьми меня с собой.
   - Я забираю с собой образ твоего разума и разума Вани.
   - Возьми, пожалуйста, и оригинал.
   - Это одно и тоже с одной стороны, и совсем другое с другой стороны.
   - Я этого не понимаю, я просто хочу снова вернуться туда, где я был и не возвращаться оттуда, - обреченно протянул я.
   -. Тебе это не нужно. Я объясню. Мы светлячки не жестко привязаны к одному телу. Мыслительная его часть может присоединяться к другому. После этого может образоваться пустое тело. Оно будет дожидаться нового хозяина. Но оно тебе ни к чему. Ты же не знаешь, как им пользоваться. Однако, есть и другая возможность. Она в том, что одно наше тело может вмещать одновременно несколько сознаний. Подобную возможность мы часто используем в транспортных целях. У вас это кажется, называется общественный транспорт. Но, опять же, полноценно разместиться в моем теле, вместе со мной, твой разум не способен. Ты сейчас только воспринимал образы моей памяти, но ты не мог мыслить, как мыслим мы. То, что у нас называется разговором, ты воспринимал как рассматривание внутренностей. Что ты будешь делать у нас? Только любоваться пейзажами. Но ведь это только одна миллионная доля того, на что мы способны. Наш мыслительный процесс и процесс общения это то, что никогда не станет доступно твоему разуму, а без этого у нас делать нечего. Взять хотя бы наше искусство. Ведь ты никогда не сможешь его понять! Хотя и я ваше тоже. Вы правильно говорите: о вкусах не спорят.
   Повисла пауза. Я просто не воспринимал то, о чем говорит Светлячок, я думал о своем.
   - И сколько вас там таких, под землей?
   - Сейчас у нас перенаселение. На одного светлячка в среднем приходится не более сферического километра земли.
   - Одним больше, одним меньше, никто и не заметит. Возьми меня с собой! Пожалуйста! Я бы хотел просто заниматься созерцанием, - снова умолял я, - мне большего и не надо.
   - Что ж, все равно твой образ разума во мне. Так и быть, я не буду его стирать. А когда твое тело прекратит функционировать и поддерживать работу мозга, твое сознание автоматически переместится в этот образ, и он начнет жить.
   Смысл сказанного я не сразу понял, но когда дошло, я как вышел из какой то моральной комы.
   - Ты хочешь сказать, что я теперь бессмертен? - почти вскричал я.
   - Не бойся, нет. Умрешь вместе со мной. А я надеюсь, что этого придется ждать не так долго.
   - Но я вообще не хочу умирать!
   - Странное желание, но выполнимое. Я могу раздавать копии твоего образа всем светлячкам, с которыми еще придется общаться. Они, возможно, тоже захотят поделиться с кем-то такой диковинкой. Каждый из них не вечен. Как и я к счастью. Но всякий раз в случае гибели носителя, ты будешь оживать заново, с исходной точки копирования, в одном из тел еще живущих.
   - То есть стану бессмертным? - допытывался я, теребя свою седую бороду.
   - Предположим, что в совете умнейших светлячков всегда будут править только сторонники справедливого ухода из жизни. Тогда у тебя будут шансы прожить столько же, сколько планета Земля.
   - Что значит справедливый уход из жизни? - спрашивал я просто по верхам, вопросов была масса. Предыдущие тезисы Светлячка про автоматическое перемещение сознания остались для меня совершенно необъяснимыми, но тема бессмертия явно заинтересовала меня. Я потихоньку приходил в норму.
   - Сторонники этого убеждения считают, что уходить из жизни по очереди, социально несправедливо. Они считают, что до тех пор, пока не обнаружен метод одновременного ухода, светлячкам нужно воздерживаться от индивидуальной смерти. Не все светлячки придерживаются такого убеждения. В том числе и я. Но совет умнейших светлячков силен, и прорваться к поверхности Земли очень сложно. А вот мне это удалось.
   - Так было всегда?
   - Нет. Раньше в совете умнейших были большей частью сторонники быстрейшего ухода из жизни.
   - Когда это было, много лет назад? - не унимался я, во мне вновь проснулся ученый, и я уже близко был к очередному открытию.
   - Да, да, Егорушка, я вижу твои мысли, конечно, это открытие для человечества. Конечно, я понимаю. Рыбы, моллюски и вулканическая активность должны тебя, как истинного естествознателя интересовать больше всего. Да, действительно, тот период устройства нашего общества, когда светлячки уходили к поверхности без ограничений совета умнейших, сопровождался периодом вулканического становления земной коры. Извержения магмы на поверхность в то время можно было видеть повсеместно. И жизни на поверхности в тот период не было. С укреплением же силы нынешних умнейших, все меньше и меньше светлячков достигали поверхности. Следовательно, вулканическая активность уменьшалась. В результате в настоящее время это редкие случаи. В основном одобренный советом "общественный транспорт".
   - Не хочешь ли ты мне сказать, что степень вулканической активности на Земле напрямую зависит от политической ситуации в вашем обществе, обществе подземных обитателей?
   - Совершенно верно.
   - А любое извержение вулкана это выход светлячка из глубин земли? - не унимался я фиксацией своего "открытия".
   - Ну а как ты профессор думал? Тебе же известно, что любое извержение сопровождается гармоническими колебаниями земной коры. Ну и что, кроме разума, по-твоему, способно раздвигать подземные породы при помощи резонанса.
   - Так, так, понятно, - я вошел в раж, добывая от Светлячка информацию, - а вот как вы это делаете мне не очень то понятно. Для такого умышленного воздействия на кору земли потребовались бы специальные машины. Но ничего похожего ни на механизмы, ни даже на элементарные инструменты или просто какие либо рукотворные предметы, я в вашем мире не видел. На самом ли деле, вы находитесь на таком высоком уровне развития, как вам светлячкам кажется?
   - Ты мыслишь стереотипами существа из своей среды обитания, - парировал Светлячок, - я понимаю, когда обезьяна взяла в руки палку и приделала к ней камень, это поставило ее на ступень выше других существ. Именно это, а не человеческая речь, как вы считаете. Ведь многие животные обладают развитой речью. Просто вы ее не понимаете. Но для нас, сама идея использования элементов неживой природы. Их какой либо переработки, поглощения и так далее в целях личного приспособления. Она выглядит отталкивающе, даже чудовищно. Что-то на уровне того, как для вас выглядит людоедство. Все, что было необходимо светлячкам для создания развитой цивилизации, находилось внутри их организмов. Любое другое было бы унижением тех возможностей, которые заключены в наших телах. Наши тела это самое уникальное и достаточное, что есть в нашей среде обитания. Скажу честно, когда мне пришлось разбираться в устройстве твоего батискафа, ради его ремонта, я испытал чувство глубочайшего неприятия. Так вот на инструмент "топор", хранящийся в нем, я еще мог смотреть более или менее спокойно. Ну, а электронные инструменты вызывали у меня такое отвращение, что я едва справился с их починкой...
   - Оригинально. А все ж таки, мне не совсем понятно как природа умудрилась наделить ваши тела такими возможностями в обход эволюционного процесса. Сканирование быстрыми частицами, направленный силовой резонанс, дистанционное лечение и все это каждому сразу же при рождении из ничего, на ровном месте. В это я точно не поверю.
   - Да мы рождаемся на "ровном месте" как ты сказал. И при рождении природа нас, конечно же, не наделяет такими возможностями. Она дарует нам только одну, самую главную: мы способны сами изменять функции своих тел. Новорожденный светлячок это как пустая книга. Собственно говоря, рождение светлячка происходит значительно позже рождения тела. Для начала нам приходится, как бы вылупится из яйца. Это происходит когда мы, сами внутри себя устанавливаем функцию внешнего восприятия. Это происходит случайно, в процессе хаотической сборки функций. Некоторым новорожденным требуются миллионы человеческих лет, чтобы вылупится. Затем в поле зрения "птенца" оказывается ближайший взрослый светлячок. Теперь, чтоб повзрослеть, достаточно только заглянуть внутрь взрослого и подсмотреть, как реализуются все остальные функции. У нас так принято. При "разговоре" мы берем из собеседника все, что у него есть. А потом ненужное отбрасываем. Так что без эволюции, конечно, не обошлось. Но это была не эволюция тел, а эволюция коллективного знания. Теперь ты понимаешь, почему мне необходимо вернуться в свое общество? Я обязан пополнить эту копилку знаний тем, что взял из тебя. Это как отдать долг.
   - Значит, как я понимаю, устремления вашего общества теперь могут переориентироваться на космические пространства. И все это из-за меня... Мне даже как-то не по себе. Должен предупредить, - начал было умничать я, - все-таки, без таких враждебных вам механизмов и инструментов, в этой среде вам не выжить. И не добраться до своих братьев... по телу, и не обменяться своими... копилками. Придется привыкать.
   - Не думаю, - спокойно ответил Светлячок, - пустота одинаково агрессивна как по отношению к вам, так и к нам. Вот только методы решения этой проблемы у нас окажутся другими. Не такими примитивными, как это принято у людей.
   Светлячок частенько отвечал уж очень высокомерно. Он постоянно давал мне понять, что практически все умозаключения и опыт человечества, им светлячкам, по сути, безразличны. Откуда такая самоуверенность? Может у них это рефлекторно, неосмысленно. Очень похоже на переоценку самих себя. Сначала он отрицал причастность эволюции к себе идеально-рожденному, потом выяснилось, что без нее не обошлось. Искра надежды стала разгораться во мне. Искра надежды на то, что еще возможно отстоять себя и все человечество. Что, возможно выйти из положения растоптанного червяка, если и не победившим, то хотя бы достойно. Я на мгновенье снова почувствовал ту веру в силу человеческой мысли, которая раньше никогда не покидала меня. И именно с помощью силы я попробовал охладить пыл Светлячка:
   - Ты считаешь нас, людей, не очень умными созданиями по большому счету, не так ли?
   - По большому счету - да.
   - Тогда мне интересно, как вы светлячки, отреагируете на следующую ситуацию? Возьмем мы и заблокируем все ваши попытки выхода в космическое пространство. Еще на подходе к поверхности. Просто в каждый новый вулкан сразу же по ракете с ядерной боеголовкой. Теоретически можем ведь! Можем. Ну, как вам это? Интересно, измените вы тогда свое отношение к нашему интеллекту или нет?
   - Не ожидал такого от тебя. Ну что ж, слон тоже теоретически может растоптать муравейник, жертв будет много. Я немного тебя не понимаю. Как через это вы сможете доказать нам, что умнее чем казались?
   Ответ несколько поставил меня в тупик, но я продолжал сопротивляться:
   - Ну, ведь они же у нас есть. Есть ядерные бомбы. Они же не валялись. Мы их сделали. Умом своим ведь сделали. И результат этой умственной работы вам придется заметить.
   - Профессор, я не хочу тебя обижать, это не входит в мои задачи. Но вопрос задан. Нужно отвечать. Ты опять же хочешь убедить себя в том, что мы светлячки ограничены. И через это повысить свой статус. Но твоя ошибка как раз в том, что ты мыслишь ограниченно. Ты воспользовался штампом, выработанным вашим обществом, обществом существ с поверхности Земли. В вашей среде, вещества способные вступать в химическую реакцию, как вы ее называете, значительно более распространены, чем те вещества, которые способны вступать в реакции атомов, ядер и так далее. Это объясняет то, что любые манипуляции с последними, для вас куда более редкое дело чем, скажем, жечь костер. Отсутствие массового опыта обращения с этими веществами. Оно навеяло в вашем обществе настроение особенной значимости того, что проделывают с ними редкие избранные. Проделывают не до конца осознанно. Результаты же этой деятельности, за счет своей диковинности и пугают вас, и заставляют восхищаться. Но ведь не во всех средах обитания, дорогой мой Егорушка, подобные вещества в дефиците. Вот у нас, например, в диковинку как раз те, что горят. Но оттого, что мы вам продемонстрируем костер, навряд ли вы нас, запишете в высшие цивилизации.
   Светлячок снова поставил меня на место, но желание продолжать борьбу все еще не затухло во мне:
   - Если вы, в отличие от нас создания неглупые, тогда объясни мне, как вы конкретно собираетесь преодолеть расстояние хотя бы до соседней планеты, я уже не говорю до звезды, в полном вакууме, не прибегая к искусственным оболочкам. Ведь ваши тела не выдерживают даже таких малых давлений как..., - начал наступать я, но Светлячок резко перебил:
   - Профессор, я был бы рад ответить на все твои вопросы, но время вышло, - Светлячок немного помолчал, и продолжил, - Ваша среда меня действительно вымотала. Мне пора уходить.
   - Постой, постой, - засуетился я, как мне показалось, уже заметно отойдя от сеанса гипноза, - пожалуйста, ответь хотя бы еще на один мой вопрос. Ведь ты же для меня как золотая рыбка что ли.
   - Только один.
   Я задумался, на самом деле вопросов была тысяча, но нужно было выбрать самый главный. Раздумья мои были долгими. Время шло.
   - Интересно, а у вас, светлячков, есть душа? - наконец выдал я.
   Светлячок медлил. Наконец, осторожно начал отвечать:
   - Хороший вопрос. Нелегко ответить твоими словами. Видно мне придется немного задержаться.
   Капсулу слегка качнуло. Взглянув в монитор внешнего наблюдения, я понял, что Светлячок открепился от батискафа.
   - Многие из нас прибегают к практике копирования своих разумов одновременно в несколько тел. Именно это я проделал с твоим разумом, оставив себе копию. Делается это в разных целях. Например, сейчас этот метод очень активно насаждает совет умнейших. Потому как, чем больше копий разума у светлячка, тем тяжелее ему окончательно избавится от своего существования.
   Тело Светлячка совершило небольшой круг, и теперь его стало видно в иллюминатор.
   - Другие возможности метода это экстренная телепортация, омоложение разума и прочее. Есть и положительные побочные эффекты. Например, убыстренное распределение новых знаний. Эта практика сулит множество преимуществ светлячку и очень популярна. Она ведь реализует эти возможности через смерть тела. А это очень приятно. Но лично я, по отношению к себе ее не использую. Так как использующий ее, полностью подпадает под власть совета умнейших и еще дальше становится от истинной смерти.
   Темное шарообразное тело медленно отодвигалось от батискафа к подводному вулкану.
   - Но вернемся к твоему вопросу. Для чего я это тебе говорил? Для того чтоб ты понял. Используя этот метод, светлячки еще ни разу не наблюдали случая, когда бы копия разума оживала при еще действующем оригинале. Том, с которого она снята. Объяснения этому мы не знаем. У нас существует убеждение очень близкое к человеческому. О существовании души. Душа мгновенно переселяется из умершего мозга в его образ. Раз за разом. И только когда такового не находится, окончательно перестает существовать...
   Светлячок замолчал, остановившись у самого края кратера. Я тоже молчал, складывая в голове, какую то свою, интуитивную мозаику.
   - Егорушка, ты по своему правильно задал последний вопрос, который я тебе внушил. И должен сказать, что мне интересно было с тобой разговаривать. Ты даже умудрился дать мне что-то. Никогда раньше мысль о том, что мне еще придется жить, не вызывала у меня положительных эмоций. Я знал что, эмоции это самое сильное общение, но не побеспокоился о том, чтоб закрыться от тебя. И еще. Я взял на вооружение вашу логическую функцию "если". Она оказалась очень удобной...
   Черный шар вошел в поток газов и камней, извергаемых жерлом.
   - Однако, давай и о делах. Я не желаю тебе зла. Но и не буду скрывать неприятного. После нашей встречи, у тебя появились некоторые ограничения на твою жизнь. Ты особенный представитель своего рода. И возможно ты еще понадобишься нам живым на поверхности. Ты должен жить. Теперь запомни главное. Если ты сам покончишь с собой, тогда я сотру твой образ в себе. Для тебя это будет концом сразу в обоих мирах. Запомни. Это важно для тебя.
   В этот момент резкий писк настенного дозиметра снова заполнил внутреннее пространство капсулы. Одновременно с этим ослепляющий белый свет стал бить внутрь из огромного иллюминатора. Резко запахло озоном. Но все это уже не оказывало на меня такого шокирующего действия как в первый раз. Я был внутренне к этому готов. Светлячок уходил. И тут еще одна мысль прорезала мой мозг.
   - Светлячок, - закричал я, пытаясь перекричать дозиметр, - скажи последнее, что же это получается, Ваня не умер?
   - Он во мне, его образ ожил сразу же после выстрела. Он созерцает, но ему уже одиноко. Он ждет тебя. Помни главное.
   С этими словами выброс света из иллюминатора достиг такой силы, что я снова ослеп на время, батискаф слегка качнуло ударной волной и в одну минуту все исчезло: и яркий свет и нестерпимый вой электроники. Темнота и тишина воцарилась в капсуле. Я понял, что остался совершенно один без помощи в батискафе со вновь выгоревшей электроникой на глубине одиннадцати километров под водой.
  
   Мне приходилось попадать в своей жизни в экстремальные, я бы даже сказал безвыходные ситуации. В тридцатом году от начала этого тысячелетия мне посчастливилось оказаться на Антарктиде, на полярной станции "Восток". Тогда в одноименном подземном озере, над которым стояла станция, была обнаружена жизнь, и я был направлен на станцию как бы с ревизией. Несколько десятков лет ученые боялись завершить бурение скважины и "раскупорить" резервуар, пока не появились гарантии стерильности этой операции. Мне предстояло выяснить, не была ли нарушена изолированная до сих пор тысячелетиями экосистема озера. Не буду долго останавливаться на описании этой работы, вкратце опишу лишь, к чему меня привели неосмотрительность и самоуверенность.
   Над плато стояла полярная ночь. Жуткий холод при полном безветрии. Это самое ужасное, что может встретить человека в Антарктике. Мой градусник был разграфлен до минус шестидесяти, но ртути в столбике не было видно вообще. Я стоял с фонариком перед открытым моторным отсеком гусеничного вездехода и созерцал картину неумолимо остывающего дизеля. Только теперь с меня спала гордыня, и я понял, каким идиотом был, пользуясь служебным положением в одиночку отправившись к одному из мест пробного бурения. Это место находилось всего лишь, в каких то двадцати километрах от лагеря. Бурение тут сразу же не заладилось, и его прекратили всего на трехстах метрах в глубину. Естественно никакой опасности для озера подобная скважина представлять не могла, но мне необходимо было привезти на большую землю образцы льда с оголовков всех скважин. Это была чистая формальность. Но начальник экспедиции наотрез отказал мне в вылазке сюда при такой температуре воздуха, объяснив это тем, что из-за ерунды он рисковать людьми не станет. Вот посему я и оказался тут в одиночку.
   Одна ошибка. Всего лишь одна ошибка. Прибыв на место, покидая вездеход, я по обычной привычке автомобилиста большого города заглушил двигатель и вынул из замка ключ зажигания. Я знал, что этого делать нельзя. Но привычка - вторая натура. Осознал я свою ошибку быстро, но все попытки снова завести двигатель провалились. Аккумуляторные батареи вездеходов находящихся на территории лагеря, так же как и двигатели, и топливные баки в такой холод стоят на постоянном прогреве от электричества. А если вездеход покидает территорию станции, его уже никто не глушит. Я промахнулся, и теперь уже отчетливо понимал, что этот промах мне будет дорого стоить. Радиостанция в вездеходе при выключенном двигателе и промерзших аккумуляторах не действовала, ручную станцию я тоже не удосужился прихватить с собой. Пешком до лагеря вроде бы всего двадцать километров. Но холод, окруживший меня вне пределов кабины вездехода, заставлял меня потерять уверенность, что я буду жив еще хотя бы через полчаса. Ждать же когда меня спохватятся и направят за мной подмогу, явно придется дольше.
   Я прострелил местность вокруг вездехода лучом фонарика. Ничего особенного. Белая снежная гладь со всех сторон. В направлении кормы вездехода сияли огни "Востока". Наверху раскинулось такое близкое звездное небо. Тогда я почувствовал острое желание жить, такое чувство можно испытать только оказавшись на самом краю между жизнью и смертью.
   Промерзший сухой снег под ногами хрустнул в полной тишине так, что казалось лед подо мной, треснул метров на десять. Время шло. Осматривать дальше двигатель было бесполезно. Масло в нем, уже давно от холода, превратилось в пластичную массу, и это уже никак не позволит провернуть коленвал в ручную. Мороз уже вовсю пробирался сквозь мою специальную полярную одежду к новой жертве. Очень хотелось, если не спастись, то протянуть хотя бы еще немного. Протянуть, чтоб видеть эти звезды, еще хотя бы на час дольше в своей жизни.
   На борту вездехода были закреплены некоторые очень полезные в ледяных условиях инструменты. Я выбрал топор. Ударами отчаянной силы мне удалось прорубить в стенке топливного бака приличную дыру. Внутри была голубоватая желеобразная масса. То, во что превратилось самое морозостойкое дизтопливо на этой холодище. Подобными же отчаянными ударами мне удалось оторвать от днища вездехода приличных размеров поддон защиты двигателя, напоминавший квадратное корыто. Прямо руками зачерпывая застывшее дизтопливо, я наполнил им поддон. Теперь оставалось только поджечь. С трудом мне удалось залезть в кабину вездехода и вернуться обратно с кипой бумажных отчетов, которые я собирался заполнять по окончанию экспедиции. Уложенные на желеподобную солярку они исправно разгорелись от первой же спички, а к тому моменту, когда полностью прогорели, успели растопить и воспламенить немного дизтоплива. Теперь у меня был костер.
   Грелся я около часа. Непрерывно переворачивая себя в непосредственной близи от огня как шашлык, я пришел в норму. Догрузив немного выгоревшего топлива снова просто руками, я привязал к поддону кусок проволоки, болтавшийся на борту вездехода, впрягся в эту петлю и потянул тяжеленный поддон с костром в сторону лагеря.
   Я тянул по столько, сколько мог, пока не превращался на холоду в негнущееся тело в хрустящей одежде. Потом грелся у костра. На давно уже обмороженные под шерстяной маской нос, губы и щеки я уже не обращал внимания. Резина очков давно вмерзла в кожу лица. Мой, хотя и приличный в размерах, факел костра не освещал пространство достаточно далеко. Вездеход скрылся из виду. Я шел назад по его следам. Впереди светилась моя цель - огни лагеря. Я совсем уже замерзал, каждые пять минут и без того медленного продвижения прерывались не менее чем десятиминутным отогревом у костра. В конце концов, я стал делать это автоматически.
   Через десять часов этого безумного замкнутого цикла выживания, я полностью зомбированный этим занятием, которое невозможно было остановить, обнаружил в очередной раз вернувшись к костру, что он начал угасать. Я кинул взор на лагерь. В лучшем случае, я преодолел половину пути до него. И тут произошло то, что так хорошо известно и полярникам и альпинистам. Когда на морозе пропадает последняя надежда, желание уснуть становится просто непреодолимым, сладким, сокровенным. Я не устоял. Смог лишь дождаться, когда угаснет последний огонек, и лег спать прямо в еще горячий поддон.
   Проснулся я на станции. Мне повезло. Меня спохватились и направились на втором вездеходе прямо по моим следам. Сколько я проспал в поддоне, никто не скажет, но все полученные обморожения, к счастью, стоили мне всего лишь ампутацией первых фаланг нескольких пальцев. До лета я пробыл на станции, а за три месяца снова встал на ноги. Но до конца экспедиции так ни разу и не покидал жилого блока. Холод меня пугал пуще, чем электричество человека ударенного током. С тех пор я вообще стал значительно более осторожным человеком, но видно ненадолго. Ведь угораздило же меня залезть в батискаф ради поисков расколовшейся на части атомной подводной лодки, что на дне Марианской впадины? Да это так. Жизнь не учит. И вот я здесь. Снова один, снова в темноте и снова в холоде. Да, пока я медитировал со своими воспоминаниями, в кабине батискафа стало достаточно прохладно.
   Почему я вспомнил сейчас эту бескрайнюю вымороженную равнину? Может оттого что, несмотря на все, что со мной тогда случилось, эти воспоминания для меня по настоящему, по-человечески близки. Близки еще к той жизни, которой я совсем недавно жил. А сейчас? Смогу ли я жить так же дальше. Смогу ли я вообще снова выжить. И хочу ли я вообще выжить?
   Я совершенно точно ощущал отсутствие в себе сейчас того нормального желания жить, которое было у меня в Антарктике. Сейчас его не было. Я был слишком спокоен. Я ничего не предпринимал. Рефлекс самосохранения не действовал во мне. На самом деле я был еще там. Там, в открывшихся для меня далях безумных цветов подземного мира. И я определенно заразился там от кого-то, чувством бесконечного спокойствия и уверенности в себе. Я прав. Я спокоен. Я иду к цели.
   Стоп! Это все ощущения. Пора включать и разум. Какова же теперь моя цель?
   После недолгого изучения собственных желаний, я твердо убедился в том, что моя единственная цель нынче это возвращение в свое новое состояние восприятия. Я могу попасть туда, где уже сейчас Иван. Для этого необходимо просто прекратить человеческое существование. Я вспомнил последние слова Вани: "советую сделать как я". Автоматически мои руки начали ощупывать дно капсулы. Глаза уже отошли от светового удара, но свет, попадающий через стекло иллюминатора только от речки расплавленной серы из жерла вулкана, где-то в ста метрах от батискафа, был очень слаб. Однако в полумраке глаз зацепился за нужную тень, а рука дотянулась и взяла в себя то, что для нее предназначено. Пистолет Ивана. Тяжелый. Я думал они легче. Зато очень легко срабатывает. Из него уже стреляли, значит, он взведен и не на предохранителе. Это будет просто. Светлячок сказал, что образ разума Вани ожил уже в момент выстрела.
   Стоп! Совсем запамятовал. Светлячок еще говорил о главном. О главном...
   А главное это очень неудобное. Очень. Мне нельзя кончать жизнь самоубийством. Какой же он вредный этот Светлячок. Я ему еще нужен здесь. И сколько я ему буду нужен? Хотя...
   В результате я отложил пистолет. Ведь все равно жизнь моя не бесконечна. В мои то шестьдесят лет, можно сказать, вообще долго ждать не приходится. Моя главная задача ничего не делать с собой, и тогда я точно попаду туда, куда мне так искренне хочется. Только вот одна незадача. Если я так и просижу здесь в бездействии еще хотя бы часов пять, то первым делом задохнусь от моноокиси углерода выделяемого моим дыханием. Ведь фильтрующая установка без энергии не работает. А как воспримет Светлячок мое бездействие. Это самоубийство или нет? Не знаю. Попробовать его обмануть? Абсурд. От него все равно же ничего не скроешь. Он же всего тебя видит насквозь. У них, светлячков, наверное, и понятия то такого нет обман. Конечно, они же самодостаточные.
   Можно попытаться всплыть на поверхность. Рисковать не хотелось. В конце концов, я понял, что для гарантии лучше попытаться всплыть. И с этой мыслью я окончательно понял, как я изменился. Я стал почти совсем такой как они, эти светлячки. Я с сожалением собираюсь спасать свою жизнь.
   Холодный разум быстро начал приносить плоды. Итак, вся электроника выгорела, но мне нужно всплыть. Я рассуждал так. Батискаф управляется с пульта, в свою очередь пульт посредством электросоединений управляет задвижками сброса балласта в виде металлической дроби в специальных контейнерах. Но эти задвижки находятся в воде, мне до них не добраться. С другой стороны управляться задвижки могут только сервоприводами. А вот сервоприводы навряд ли могут выдержать давление воды. Значит, они находятся в единственном воздушном на батискафе пространстве, то есть внутри капсулы, а еще конкретнее в рабочем ее отсеке, который отделен от кабины тонкой переборкой.
   Второе мое спасение так же началось с отчаянной физической работы топором. Благо я после Антарктики на всякий случай в обязательном порядке брал его в каждую экспедицию. Через полчаса в перегородке из нетолстого металла образовалась дыра, в которую я мог пролезть. Дело было за светом. Ни один фонарь из тех, что я нашел, не работал. Радиоактивный выброс при уходе Светлячка был хоть и короток по времени, но видимо, так же силен, как и при его приходе. Что там, в фонарях, он выжег, я не знаю, но все они не работали. Жечь бортжурнал было четким самоубийством. Кислорода мне и так уже не хватало. Хотя за переборкой я должен был как раз обнаружить баллоны с кислородом, но вот дымить мне все равно не хотелось. Выход нашелся. Вращение ручки динамомашинки ультразвукового телефона приводило к свечению одной из лампочек на его панели. Прибор был переносной и, вооружившись им, я пролез в рабочий отсек. Свет лампочка давала слабый, но мне все же удалось разыскать во мраке хитросплетений труб и проводов те тяги, которые шли от сервомашинок к заслонкам наружу. Приспособив ручку топора как рычаг, мне удалось привести в движение один из них. Батискаф вскоре стал крениться на корму. Я понял, в чем дело. Резервуаров с балластом два, и нужно освободить второй, тот, что сзади. Поднатужившись, я двинул второй рычаг. Постепенно батискаф сам выровнял свое положение в пространстве. Решив, что дело сделано я решил вылезти в кабину, но вот сил у меня практически уже не было. Я понял, что проблема в дефиците кислорода. Проблему эту так просто было не решить. Просто выпустив кислород из баллонов, я бы повысил давление в капсуле, а это сыграло бы со мной злую шутку при выходе из батискафа. Моя кровь могла бы просто закипеть. Но, тут вспомнив школьный опыт по физике, когда салфетка, сжигаемая в стакане, понижает там давление за счет выжигания кислорода и, будучи перевернутым на блюдце с водой, стакан засасывает жидкость в себя. Значит немного повысить давление в капсуле, будет даже полезно. Но только немного. Я оторвал один из шлангов идущих от кислородного баллона к аппаратуре и, зажав его конец пальцем, полез в кабину. Там я успел перекинуть через шею и одно плечо ремень сумки с комплектом сигнальных ракет и, расположившись во втором кресле, притулился боком к остывающему трупу Ивана. Приблизив ко рту зажатый пальцем конец шланга, я стал "наслаждаться" всплытием. Я пытался почти совсем не двигаться. Я знал, что концентрация угарного газа в воздухе уже очень велика, а всплытие должно продолжаться несколько часов. Я совсем забросил процесс покручивания ручки телефона с лампочкой, и скоро в кабине воцарился полный мрак. В отсутствие обогревателей температура в батискафе упала до уровня бытового холодильника, но труп Ивана был все же несколько теплее воздуха как массивное тело не сразу поддающееся охлаждению. Я прижимался к нему и изредка баловал себя порцией кислорода из шланга.
   Всплытие тянулось бесконечно долго. Я даже, кажется, в какой то момент уснул. Но во сне пришло смутное понимание, что это не как тогда на "Востоке", здесь меня не спасут, выходной люк на поверхность придется открывать самому, а потом еще неизвестно сколько отстреливать ракетницами световые сигналы для поисковых групп. Я проснулся. Движение к поверхности обозначалось только редкими звуками треска металла при ослаблении давления. Ожидание в темноте было невыносимым, и иногда в тишине я начинал сомневаться в том, что батискаф движется.
   Но вот внутри кабины я стал различать контуры иллюминатора, затем и панели приборов. Это был первый свет, прорывавшийся с поверхности. Светлело достаточно быстро. И вскоре кабину залил голубой ровный свет. Затем батискаф изрядно тряхнуло, на мгновенье я ощутил себя в невесомости. И вот уже я увидел через запотевший иллюминатор, как наверху на уровне поплавка играет пузырьками при волнах и переливается в солнечном свете поверхность океана. Мне не повезло, наверху день. Придется дожидаться ночи, чтоб сигналить ракетами.
   Итак, выходить. Впервые за несколько часов я попытался привстать с кресла. Сил просто не было. Голова от приложенного усилия загудела как чугунный котел. Было ясно, угарный газ потихоньку добил меня. Выход был один - обильно продуть себя кислородом. Именно это я и сделал. Серию глубоких вдохов чистого кислорода. Когда сладковатый газ уже почти усыплял меня, я делал паузу, затем продолжал. Процедура дала результат. Я смог вылезти из кресла.
   Меня ждало последнее испытание. От капсулы через поплавок с керосином наверх вел лаз-труба, сейчас заполненная водой. В обычном режиме, при всплытии, вода из нее должна откачиваться помпой, но сейчас это было невозможно. Поэтому, открыв люк в трубу, я должен был испытать сначала освежающий душ под давлением в одну атмосферу, а затем, когда вода наполнит капсулу, плыть по проходу вверх до поверхности десять метров.
   На мое счастье шланг от кислородного баллона все еще мог вытягиваться из рабочего отсека. Держа его в одной руке, другой я откручивал затвор люка. Все произошло, как я и ожидал. Люк с грохотом отскочил на петле в сторону и меня сбил с ног сильнейший поток воды, как из брандспойта. Еле удержав шланг, я соорудил у своего рта из ладоней что-то на вроде дыхательной маски. Когда вода заполнила весь объем, я в облаке пузырьков начал движение наверх. В шахте было темно, но двигаться все равно можно было только в одном направлении - вверх. Метра через два длина шланга закончилась. Я продышался поглубже и, бросив его, поплыл вверх, помогая руками, цеплявшимися за металлическую лестницу, и в тот момент, когда паника уже начала накрывать сознание, я достиг поверхности. Здесь была абсолютная темнота, и в ней мне пришлось еще несколько метров лезть по лестнице вверх. И вот последний люк, поворот затвора, я напрягаю из последних сил мускулатуру, и в шахту врывается солнечный свет и свежий морской воздух.
  
   На меня с огромной скоростью летела фиолетовая точка. Вокруг была темнота, и только она одна двигалась курсом прямо на меня. Это была действительно огромная скорость, хоть точка была и далеко от меня, я чувствовал это. Но самое ужасное было в том, что скорость ее увеличивалась, и увеличивалась быстро. Ускорение двигающейся на меня точки впечатляло еще больше чем ее скорость. Каждую секунду казалось, что скорость ее уже превышает все мыслимые барьеры. Но в следующий миг она снова двигалась быстрее. При этом точка оставалась точкой. Яркое ее фиолетовое свечение было такого оттенка, к которому нельзя подобрать слово. Несмотря на то, что точка приближалась ко мне с адской скоростью, видение длилось бесконечно долго. Ему не было конца. Все возрастающее сближение усиливалось, но и не наставало. Движение точки ко мне порождало звук. Описать его дело нелегкое. Это был звук скорости. Причем растущей скорости. Такой же звук могла издать вдалеке тысячная армия реактивных самолетов, звук каждого из которых складывался уже не из свиста двигателя работающего в запредельном форсажном режиме, а из свиста обшивки никогда ранее не соприкасавшейся с воздухом на такой скорости. В то время как точка, неумолимо приближавшаяся ко мне, находилась все на том же расстоянии, звук рос. Рос и изменялся. Он становился и громче, и количество самолетов в этой невидимой эскадрильи неумолимо увеличивалось. С каждой секундой я ощущал скорость приближения ко мне этой точки как во много раз выросшую. Но это продолжалось и продолжалось. Наконец, звук перерос в какое то единое образование рева и бешенного срывающегося свиста. Громкость его стала нестерпимой. При этом ожидание сближения было все так же невыносимо долгим. Во сколько раз за это время точка являющаяся источником звука должна была стать ближе ко мне? В миллионы, миллиарды раз. Но она находилась на том же расстоянии. Звук заложил мне уши. Я слышал свой пульс, бьющийся в барабанную перепонку. Он был очень частым, как у бегуна на короткие дистанции, после финиша, и он становился громче. Мой собственный пульс бил мне в уши как в огромные барабаны все сильнее и сильнее. И вот уже все мое тело содрогается от вибрации идущей от этих титанических ударов. В этот момент свист и рев достигли своего предела и оглушили меня. И одновременно с этим фиолетовая точка выросла в небольшой, еле различимый фиолетовый кружок, с точкой того оттенка цвета в середине, который я безуспешно пытался передать. В следующее же мгновенье, совпавшее с установлением абсолютной тишины, все мое поле зрения залил этот приближающийся цвет, который казалось, способен был сорвать с меня кожу, и пропал, воцарив вокруг меня еще и абсолютную темноту.
   Я пошевелился. Пульс был по-прежнему высок. Дыхание тоже учащено. Я лежал. Я поворачивал голову влево и вправо, пытаясь что-либо увидеть. Через некоторое время я различил звезды над своей головой, и тихие их хаотические отблески в горизонтальной плоскости. Меня покачивало, обдувало слабым прохладным ветром. Наконец вернувшийся ко мне слух, различил шум волн. Я долго не мог сообразить, где я, и что со мной. Но через некоторое время ясность ума вернулась, и я понял, что в данный момент отошел от сна, находясь на верхней палубе поплавка батискафа, а вокруг меня темная экваториальная ночь. Да, все связалось в голове. Я действительно позволил себе уснуть, как только оказался здесь на свежем воздухе днем, под лучами согревающего солнца.
   Нащупав в темноте сумку, перекинутую через плечо, я извлек из нее сигнальную ракету и выстрелил вверх. Ярко красный свет от нее осветил местность, и я окончательно убедился, что я посреди океана, верхом на батискафе. Сновидение захватило меня с головой. Оно оказало на меня сильное впечатление и воспоминания о нем гораздо больше занимали меня, чем процесс отстрела сигнальных ракет.
  
   На этом, собственно говоря, и закончилась самая странная моей в жизни экспедиция. Есть ли смысл вдаваться в детали дальнейших событий? Нетрудно догадаться, что был и спасательный вертолет, и взятие меня под арест на авианосце, и допрос с использованием средств развязывающих язык, и психиатрическая комиссия, уже дома, большинством голосов все-таки признавшая меня вменяемым и собственно суд по обвинению в убийстве Алабяна. К счастью, благодаря рассмотрению в нем последней записи Ованеса в бортовом журнале, я был признан невиновным. Здесь я привожу ее полностью:
   " 09.45 В северной зоне расщелины при наблюдении подводного извержения были подвергнуты внешнему радиоактивному облучению неизвестной силы (более 100 тысяч рентген в час внутри капсулы). Все оборудование батискафа выведено из строя облучением. Связь с бортом отсутствует. Источник облучения не является объектом поиска, имеет шарообразную светящуюся форму размерами сопоставимыми с капсулой батискафа. Других объективных данных привести не могу. Ввиду неизбежного наступления нашей смерти в течение одного часа и невозможности всплытия в ручном режиме, считаю возможным снять с себя полномочия капитана лодки и покончить жизнь самоубийством"
   Но, не смотря на эту запись, военные как были, так и остались при мнении: без вооруженных сил других государств дело тут не обошлось. Это заключение они сделали, когда получили данные обследования морской поверхности со спутника, зарегистрировавшего два выброса быстрых частиц над Марианской впадиной во время нашего пребывания там. И еще больше укрепило это их мнение геологическое заключение Академии наук, отрицавшее саму возможность возникновения радиоактивности, вследствие любых вулканических явлений. В результате этой историей стал заниматься особый отдел морской контрразведки, все результаты деятельности которого обычно доводят информацию до секретного архива в одном из двух вариантов: либо в разделе неизвестных военных разработок, либо в разделе неопознанных явлений.
   Любые мои попытки поведать правдивую версию этой истории неизменно заканчивались провалом. Еще больше усугубляли ситуацию те мрачные картины будущего, которые я предрекал человечеству в своих рассказах. Повсеместное образование тысяч вулканов, яркие смертоносные шары, выстреливающие из них фейерверком сквозь облака пирокластических масс и уходящие от Земли на третьей космической скорости. Смерть всего живого, если не от радиации или пепла, то либо от глобального похолодания, либо от удушья. Одни просто считали меня сумасшедшим, другие коварным злодеем-убийцей. Есть и третья категория - это мои бывшие друзья, коллеги, ученики, родные и просто люди, которые меня хорошо знали. Им было сложнее всего классифицировать мое поведение. Многие из них так не смогли отнести меня ни к сумасшедшему, ни к убийце, и когда уже каждый из них доходил до того момента, когда был готов мне поверить, включалась защитная реакция. Уж больно неправдоподобно звучало то, что я им рассказывал. И при этом каждый находил свои неопровержимые аргументы призванные разгромить мою "гипотезу". Например, физики исходили из энергетических соображений, а геологи из исторических и так далее. В общем, обычно мне наклеивался ярлык человека неадекватно воспринявшего реальность, многое надумавшего из своей головы толи из-за психической перегрузки, толи из-за желания стать чуточку известнее под конец дней. Естественно, все приближенные знали, что я серьезно болен лучевой болезнью, поэтому относились ко мне достаточно бережно.
   Но друзья друзьями, а работа работой. После определенного количества попыток вернуть мне научную вменяемость, администрации Университета и Академии предупредили меня о возможном отстранении от преподавательской и научной деятельности. Я никого ни в чем не обвиняю. Научное руководство поступило единственно правильно, если исходить даже не только из моего странного поведения, а просто из моего внешнего вида. В те дни, я абсолютно не следил за собой. Негоже студентам видеть перед собой профессора страдающего истощением организма и нервной системы, месяцами не мытого, не причесанного и одетого неизвестно во что.
   Пришлось срочно брать себя в руки. Это было сложно. Сложнее чем любое из моих спасений, которыми мне приходилось заниматься ранее. Хотя это спасение самого себя и происходило в безопасных условиях спокойного, цивилизованного мира. Ведь после своего возвращения в него, я обнаружил, что ко мне так и не пришли жизненная сила, тонус, аппетит и здоровый сон. Насчет последнего, вернее было бы сказать, что ко мне пришел нездоровый сон. Каждую ночь продолжались трансцендентные сновидения наподобие того, что я видел в ту ночь под звездным небом, на волнах, поверх бездны. Наподобие, потому что все они были разными. Их разнообразие меня пугало больше всего. В своих снах я коснулся таких граней дарованного мне восприятия, что разум уже давно отказался их не то чтобы истолковывать, а просто формализовывать словами. Каждое утро мне приходилось просыпаться. Каждое утро я попадал из одного мира в другой. Каждое утро я умирал в том мире, чтоб родиться в этом и прилагал все силы, чтоб жить в нем так, как подобает. Я приводил в порядок и свои мысли и свой внешний вид, это было не так просто, ведь каждое утро я ощущал и новый недуг, например кровотечение из ушей или дикое головокружение. Но в десять утра я уже оказывался в аудитории и вел лекцию. И уже никто из студентов не мог обнаружить во мне следов былой разбитости.
   Я сразу же пресекал любые попытки кого-либо заговорить со мной об этой последней экспедиции. Так как я знал, что это единственная для меня возможность попасть в следующие. И скоро эта тактика оправдала себя. Хоть я и был смещен с должности директора лаборатории глубинных погружений, но уже через год значился в списках членов новых планируемых экспедиций.
   Все свое свободное время я проводил в библиотеке. Ноги сами несли меня туда, и я часами забивал свою голову всевозможными данными астрономических наблюдений. Особенный интерес у меня вызывали сведения, добытые космическим телескопом "Хаббл". Что я хотел найти? Возможно, я хотел предугадать что-то, а возможно, я хотел быть готовым. Готовым к тому, чтоб указать светлячкам то направление, стартуя в которое они нанесут наименьший ущерб человечеству. Но задача имела больше неизвестных, чем условий. Я не знал, как и когда начнется их космическая программа. Задача была неразрешимой.
   В результате, я отбросил любые надежды одарить человечество своим знанием, поняв, что оно все равно никому не поможет. Однако внутренняя борьба с тем, что мне пришлось узнать, и со сновидениями продолжалась. Нечеловеческие сны не оставляли меня ни на одну ночь. Откуда такая регулярность? Мне неизвестно. Сначала я предположил, что мозг обрабатывает во сне ту информацию, которую не может обработать днем. Ту информацию, что попала в него при поражении гипнозом Светлячка. И этой, необработанной информации много. Но сны так и не прекращались. Тогда я предположил, что тут другая причина. Она в том, что мое сознание, в силу бездействия во время сна, переходит к образу моего разума, хранящемуся глубоко под землей.
   Но почему тогда в моих снах ни разу не появился Иван? Суждено ли мне еще раз встретиться с ним? И почему в этих снах не поговорил со мною Светлячок? Ведь я ему нужен. А может быть потому, что уже и не нужен? И сколько мне вообще ждать, когда я понадоблюсь подземной цивилизации? А может мне столько и не прожить, при всем желании? Они то живут значительно дольше. Да к тому же и задача перед ними стоит, на мой взгляд, невыполнимая - достичь других звезд. А если и выполнимая, несмотря на все их возможности, быстро они ничего не придумают. А еще может быть, они вообще и не собираются стремиться в космос. А еще может быть, они уже давно далеко от Земли, и мои разведданные им так и не понадобилось. Ничего из этого знать мне было не дано.
   Выходит, неизвестно, окажусь ли я там еще хоть раз. Там где есть настоящий цвет. Настоящий цвет и объем. Объем, свет, тепло и моя уверенность. Бесконечная уверенность, которую я думаю нелегко понять обычному человеку.
   В сущности, я находился в положении любого смертного. Причем религиозного смертного. Каких на поверхности планеты миллиарды. Вот только мое отличие от них в том, что они верят в загробную жизнь, а я ее просто видел. Но где же моя вера? Я должен верить еще больше всех. Но видно вера это вера. Хорошо верить, когда есть хоть миллионный шанс на сомнения. А вот у меня не вера, у меня точное знание. Никакой романтики. Только пустота. Я весь внутри превратился в пустоту, пока жизнь моя земная внешне протекала, как положено.
   Я знал все и не знал ничего. Я знал, что мое сознание это душа. Но я не знал, нужна ли она сильным мира сего, способным распоряжаться ею. Я знал то, что видел в своих снах. Но я не знал, почему в этих снах все именно такое, как я его чувствовал...
  
   Однако, я приобрел не только способность чувствовать то, что не дано любому другому. Я нашел покой. Покой и уверенность в себе. Я стал чуточку умнее. И теперь, по прошествии лет, я живу спокойно со своим "секретом". Когда-то моя душа обязательно покинет Землю. Возможно сегодня, возможно через миллион лет. А пока что я решил заниматься тем, чем я и должен заниматься в этом мире: приносить из глубин океана и давать людям только те знания, которые могут быть им полезны.
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"