Федор Игнатьевич родился в двадцать четвёртом году, как раз в тот день, когда умер вождь мирового пролетариата В. И. Ленин. Его бы, возможно назвали в честь главного, безвременно почившего русского революционера, но в те времена информация о событиях в столице доходила в глубинку с большим опозданием, и отец решил, что мальчик будет носить имя деда.
В следующем двадцать первом веке, когда возраст Федора перевалил за восьмой десяток лет, старика всё чаще стали посещать думы о далёком детстве и особенно один эпизод из его юной жизни, омрачивший сознание на всё оставшееся время его существования на грешной Земле. Причём, то давнее событие из детства, невероятным образом переплеталось со страшной действительностью войны, которую он по необъяснимой случайности прошёл невредимым от первого и до последнего дня и, будучи даже не раненым, вернулся домой.
О войне Фёдор говорил редко и как-то по-особому печально, будто истерзан весь ею, калека с оторванной рукой или ногой. Нет. У ветерана болело сердце от воспоминаний страшных событий, которые не исчезали, а с возрастом только обострялись в его памяти. Он теперь понимал, что старики действительно лучше помнят не вчерашний день, а то, что случилось в детстве, юности, в зрелые годы.
Вот и о войне мысли рождались сами собой, рисуя яркую и подробную картину сражений, побед и поражений. Страх хватал за душу, и уже не было той безотчётной радости, что остался живым и невредимым, ведь его товарищи полегли, миллионы соотечественников навсегда сгорели в горниле страшной битвы.
Вражеские пули как зачарованные огибали, словно заговорённое тело воина и наконец, в самом конце войны судьба привела его на территорию фашистского концлагеря.
Полку, в котором воевал Фёдор Игнатьевич, пришлось освобождать томящихся в деревянных постройках узников концлагеря.
Осознав, что рано или поздно красноармейцы уничтожат охрану лагеря, гитлеровцы успели поджечь из огнемёта самый большой барак переполненный военнопленными.
Фёдор первым из бойцов достиг горящего здания, но открыть вход охваченного пламенем барака, не было никакой возможности, тогда лейтенант бросил в тяжёлую дверь гранату. Он понимал, что её взрыв проделает выход из западни, но в то же время убьёт тех узников, которые ломятся на свободу с той стороны ворот. Дверь лагерного барака разлетелась от взрыва, но огонь с ещё большей силой охватил постройку.
Было страшно смотреть, как горящие люди выскакивали и выползали через огненную дыру, тут же умирали или кричали нечеловеческим голосом, сбивая пламя с одежд и пылающих голов.
Содрогаясь от жути охватившей опаленное войной солдатское сердце, Фёдор кинулся ко второму выходу и двумя оставшимися гранатами взорвал его, надеясь, что может быть кто-нибудь из пленных, успеет вырваться сквозь огонь и не сгорит заживо.
Ему до сей поры неизвестно, сколько человек выбралось из огненного плена. Крики и стоны несчастных, заживо сгоревших соотечественников, на всю жизнь засели в голове храброго бойца, героя битвы, чудом не сгинувшего в горниле войны.
Но сейчас, на излёте жизни, в памяти фронтовика раз за разом всплывала ещё одна страшная история, связанная с огненной стихией.
Ветеран чувствовал, что скоро умрёт. Он уже несколько раз ловил себя на мысли, что пришёл конец, но ничуть не боялся грядущего, а только тихо уговаривал себя, что в восемьдесят лет ещё вроде бы рановато уходить на тот свет, хотя с болью помнил, что его товарищи во время войны погибли совсем молодыми. Очевидно близость конца, подталкивала сознание на горестные воспоминания о детстве. Фёдор Игнатьевич не выдерживал, и в который раз рассказывал окружающим о том жутком происшествии из детства.
Всё случилось в тридцать седьмом году в одном из жестоких в противостоянии советской власти и народа, когда на родину неизбежно надвигалась страшная в человеческой истории война.
Для мальчика, тридцать седьмой год, оказался тоже каким-то несчастным и незабываемым.
Глубокой осенью Федя без особого труда поймал на скотном дворе трёх синичек.
Красивые, весёлые с гладким оперением птички очень нравились мальчику. Он мог часами наблюдать за их оживлённой жизнью, предугадывая поведение смелых пташек, вечно обитающих рядом с человеком. Отец рассказал любознательному сынишке, что в их краях живут синицы лазоревки и что они иногда могут быть приручены человеком, что это подвижная птица со своебразной песней начинающейся с простого звука "ци - ци".
Поймал Федюшка птичек и чтобы не расставаться с ними, попросил у матери разрешения оставить их на зиму в избе. Она ласково так согласилась, погладив по головке и его и синичек.
- Пусть живут, весну ворожат и нам веселей будет на душе от их звонкого пения. -
Пташки быстро привыкли к неволе, дом к радости домочадцев и самого мальчишки, наполнился их живым порханием и весёлым свистом. Синицы без страха сновали по избе, клевали корм со стола и кормушек, смастерённых Фёдором. Стук их носиков раздавался по всему дому от рассвета и до заката солнца. На ночь птички прятались в самый тёмный угол, выше полатей и затаивались там до следующего дня. Утром, как только отец разжигал огонь в печи, их пронзительный говор оглашал избу, заставляя в доме всех подниматься с тёплых постелей и начинать каждодневный крестьянский труд.
Незаметно пролетела зима. Дни становились всё длиннее, Солнце поднималось всё выше и выше. Закапала с крыш звонкая капель предвестница тепла, на дорогах появились первые весенние лужицы.
За несколько дней до пасхи мать впервые за весь великий пост поставила сдобное тесто и велела Феде разжечь огонь в русской печи. Печь давно не топили, и парню пришлось изрядно повозиться, разжигая берёзовые дрова. Наконец пламя весело заплясало в чреве печи, охватывая гладкий её под. Дрова быстро разгорались, потрескивая и издавая шипящие звуки.
Вдыхая приятный запах кислого хлеба и берёзового дыма, Фёдор уселся на лавку и стал заворожено смотреть на огонь. Жар всё приближался и приближался к нему, распространяя дух русской печи по всему дому.
К весне синички стали настолько общительными, что одна из них без страха уселась мальчику на плечо, свистнула пронзительно, взмахнула крылами и стрелой влетела в огненный зев печи, исчезнув навсегда в бушующем пламени.
Федюшка вскочил на ноги ошарашенный поведением птицы и громко вскрикнул, привлекая внимание матери выкатывающей тесто. Мальчик шагнул беспомощно к печи, чтобы схватить в руки заслонку, но было уже поздно. Две другие птички одна за другой последовали за своей подругой и тоже исчезли в бушующем огне. Всё закончилось в считанные мгновения. Мальчик стоял перед печью с ненужной заслонкой в руках и тихо плакал, глядя на огонь, поглотивший весёлых синичек.
Мать, всплеснув руками, тоже всплакнула вместе с сыном, а отец, вернувшись с улицы, сказал успокаивающе, что птички, по всей видимости, сумели вылететь через прямой дымоход на волю. Однако отцовские слова не принесли облегчения убитому горем мальчику.
Став взрослым, Федор постоянно вспоминал гибель птиц и его точила мысль, что несчастные создания покончили с собой, предпочтя смерть плену. Что ещё могло подвигнуть умных пташек к броску в огонь? Какие силы позвали их на такой подвиг или безрассудство? Ведь в обычной жизни они даже бы не приблизились к огню, облетели бы его далёкой стороной.
Какой урок преподали маленькие пташки человеку, взявшему их в плен, сгинув навсегда в бушующем огне. Что это было? Вызов разуму? Или это был знак духа, или происки тёмной силы бытия? Чья воля направила сущностей земного проявленного мира покончить с собой на глазах тех, кто заточил их в плен, думая, что способствует их жизни во время суровой зимы.
После войны, эта мысль о страшной смерти в огне, ещё больше тревожила сознание ветерана, он просыпался среди глухой ночи от жуткого сна, в котором советские военнопленные заживо горели в фашистском бараке и скорбно думал о том, что свобода великая вещь и что она нужна не только человеку.
В это время в ушах Федора Игнатьевича звучали стоны бойцов и пронзительный свист синичек.