Кстати, во времена моего детства был фильм с таким названием. О чем он, я уже не помню. Что и неудивительно. Тем более, что я его, кажется, и не смотрел.
Удивительно другое: на утро я не могу вспомнить содержание вчерашней серии "Каменской", "Леди Бомж" или "Марша Турецкого". Мозг отказывается впитывать этот идиотизм в кровавых тонах, за что я и благодарю его.
Однако вечером зачем-то снова включаю телевизор.
Под мерцание экрана я ужинаю, мою посуду, укладываюсь спать. Вопли, взрывы, герои-кретины - все проходит мимо, не задевает. Я спокоен. Реклама и "Новости" не раздражают тоже. Как и политики. Потому что вместе - это тот же сериал.
Так я думал. Так я себя обманывал.
Однажды я стоял у окна и смотрел на уходящий в сумерки день. Сумерки сочились дождем, осенней грустью, и в комнате с погашенным светом становилось как-то особенно хорошо.
Телевизионная голова вплыла в этот тихий, заполнивший комнату вечер яркой лысиной, бородатым лицом и резким голосом.
И тогда я сказал "нет"!
Внутри сжался, а потом взлетел комок ярости. Я подскочил к телевизору, обхватил его руками. Лысый пучил глаза и, придыхая, нес что-то про памятник на Лубянке. В последний миг перед тем, как разбить эту голову, ярость схлынула.
Я перевел дыхание. "Ты сошел с ума. Из-за чего психуешь? Да сейчас только ленивый не рассуждает, восстанавливать памятник Дзержинскому или нет!"
На самом же деле я знал, что вовсе не лысый вывел меня из себя. Это сделал Телевизор! Раздражение копилось исподволь, незаметно. И вот - взрыв! Количество, перешедшее в качество.
В тот же вечер я сделал перестановку, в результате которой телевизор оказался в неприметном углу, за книжным шкафом.
2
Следует отметить, что незадолго до описываемых событий мою жизнь пересекла темная полоса. Судите сами: без объяснений и видимых причин меня уволили с престижной работы; жена подала на развод.
В результате, в Москве мне делать было нечего. Я перебрался на дачу. Кстати, ввиду предстоящего раздела имущества, мы с женой так и договорились: мне - родительская дача, ей - московская квартира и машина.
Дача старинная, довоенной постройки. В конце пятидесятых мои родители купили ее у вдовы ответственного работника, бывшего стахановца.
Здесь прошло мое детство.
Дом стоит в глубине участка, окруженный старым садом. С тех пор, как умерли мои родители, исчезли и цветник, и грядки. Хватает меня только на то, чтобы сад не выглядел совсем запущенным.
А вот дом вполне хорош и пригоден для обитания круглый год.
Всегда он был для меня живым существом, родней. С серыми бревенчатыми стенами, просторной верандой, широкой лестницей, светлыми комнатами, множеством уютных закоулков - в нем интересно жить.
Самое же притягательное место, конечно, чердак. Мне всегда казалось, что его невозможно исследовать до конца: старинная утварь, книги, связки газет, чьи-то портреты в рамах и много еще чего, что осталось от прежних хозяев (стахановец и его жена были вторыми владельцами дачи).
Помню, как отрыл я в сундуке подшивку журнала "Пионер" за 1938 год. На половине номеров детским почерком было выведено "Алеша С."
В зное, за раскрытым окном, плыло подмосковное лето - с многоголосым пляжем, песенкой "Джамайка" над лодочной станцией, прохладным лесом, пыльной, истомившейся под солнцем дорогой, спелой земляникой в траве, бархатными бабочками на фиолетовых цветах репея.
Стояла безмятежная пора детства. Пора настоящего счастья, о чем я, конечно же, не ведал. Потому что, во-первых, был мал, а, во-вторых, - верно замечено: счастье, в отличие от горя, никогда не знает, что оно счастье.
Тем же летом сосед Иван Никитич Полуянов рассказал мне, что Алеша - сын первых хозяев нашей дачи. В 1938 году он погиб: утонул в бадье с цементным раствором, когда играл на стройке.
"Видимо, - догадался я, - это случилось в июне, потому и подписана только половина журналов."
Говоря об Алеше, старик Полуянов оставался бесстрастен, не потеплев ни на минуту. Это смущало. Я впервые пригляделся к нему.
Был он объемист телом, с крупной седой головой и какими-то выпуклыми, словно припухшими, чертами лица. Особенно выделялись увесистый нос и толстые губы. А глаза - темные, навыкате - никогда не улыбались. Даже, когда он общался с внуком Олегом, моим сверстником.
"Он оттого такой, - решил я, - что ему многое пришлось испытать".
Полуянов - один из первых здешних дачников, высокопоставленных советских чиновников. К 60-тым годам таких уцелело немного: сталинские репрессии, Великая Отечественная...
Полуянову повезло: он не сидел, а с войны вернулся генералом. Потом был то ли зам. министра, то ли министром какой-то промышленности. И всегда, до самого ухода на пенсию, оставался настоящим сталинцем. Собственно, из-за этого он и оказался не у дел: не вписался в новую эпоху. Но и на пенсии сохранял преданность Вождю, в знак чего на веранде неприкасаемо висел парадный портрет Генералиссимуса.
Впрочем, я отклонился в сторону.
Итак, мне было где жить, оставалось найти работу.
Естественно, я не мечтал устроиться по специальности, но не идти же с высшим образованием в чернорабочие!
Увы, как показало мое общение с местными работодателями, только на это я и мог рассчитывать.
Профессию подносчика товара я начал осваивать у Галины.
Она из нашего дачного поселка. В детстве все звали ее Алей. Человек она доверчивый и не очень везучий. Вняв призывом молодых реформаторов не быть иждивенцами на шее государства, Галя испытала себя в большом бизнесе, в результате чего от нее ушел муж, и в счет погашения долгов уплыла дедушкина квартира в Доме на набережной. Сама она, слава Богу, осталась жива - здорова, а дочка к тому времени успела выйти замуж и уехать заграницу.
Теперь живет Галя, как и я, в родовом поместьи и торгует на здешнем рынке китайским трикотажем.
Мы с ней ровесники, и я помню ее совсем другой, не располневшей, одутловатой, в очках, как сейчас, а тоненькой легкой девчушкой, которая играла с нами в казаки - разбойники, вышибалы и штандер (напрочь забыл, в чем состояла эта игра).
А все-таки держится Галя молодцом: она балагурит с покупателями, подшучивает над соседями - палаточниками и, вообще, вселяет оптимизм. Правда, для этого ей время от времени приходится прикладываться к плоской голубой фляжке.
Все зовут ее баба Галя.
И только я - Алей, да и то с глазу на глаз.
3
По вечерам я читал. С каким удовольствием я читал! Вернее перечитывал!
На полке в моей комнате стояли, в основном, книги русских писателей, которые я привозил на каникулы согласно школьному списку.
Но в ту пору не хватало ни ума, ни лет, чтобы проникнуться этой поистине изящной словесностью. (К роману "Что делать?" сказанное не относится. Тем более что уже в 9-м классе я понял, - и не я один! - что Чернышевский написал его из вредности.)
Словом, чтение занимало все вечера. Мне и в голову не приходило включать телевизор. Однажды только, когда пил чай, по старой привычке нажал на кнопку пульта.
В углу, за шкафом, антенна принимала всего один канал, но уверенно, с отличным изображением. Я присмотрелся и через несколько минут уже не мог оторваться от экрана.
Шел фильм о художнике Борхе, и снят он был таким непостижимым образом, что показалось: это не игра, а выхваченная из времени реально протекающая жизнь.
Я ощутил даже сыроватый воздух просторного помещения, где за столом сидели художник и его жена. Сырость уже таяла, растворяясь в тепле от недавно зажженного камина. И еще необычайно свежо пахло арбузом. Его половинки сочно краснели на великолепной темно-зеленой скатерти.
Борх сидел неподвижно, положив руки перед собой, остановившись на них взглядом. Его жена - с корзинкой на коленях - чистила и складывала в желтое блюдо фрукты.
- Иероним, - прервала женщина молчанье, - утром, когда тебя не было, опять приходил этот странный человек, спрашивал тебя. Он кто?
- Купец из России.
- Из России... Какая далекая страна!.. Как он здесь оказался?
- Вез товар из Индии, попал в кораблекрушение. Пираты подобрали его и продали в рабство. Он бежал, долго скитался, пока, наконец, не нанялся матросом на голландское судно. Его история горька и поучительна. Двенадцать лет он стремится на родину, преодолевая беды и лишения, оставаясь несломленным. Я написал его и назвал картину "Странник". Он истинный пример человеческой стойкости и веры!
- Милый Иероним! Спустись со своих высей! Посмотри, сколько замечательного вокруг! Радуга, например, или звездное небо, горы в голубой дымке, леса, сады...
- Иероним! - заволновалась женщина, - я не понимаю тебя, твоих картин... Ты отвращаешь людей от греха через страх наказания, от твоих поучений веет холодом! Как жаль, что ты не умеешь радоваться жизни! Ну, почему у тебя нет ни одной теплой, земной картины?..
Борх поднялся и медленно пошел вдоль длинного стола. Тягостное молчание прервала служанка:
- Господин, к вам опять этот русский.
- Пусть войдет.
Женщина с облегчением встала:
- Не буду вам мешать.
Вошел высокий мужчина лет 60-ти с худым морщинистым лицом. Он прихрамывал, опираясь на трость. По всему его облику было видно, что он изможден, нездоров. Однако взгляд, обращенный к художнику, лучился теплом:
- Каждый день я благодарю Господа за встречу с тобой...
Борх улыбнулся, и я заметил, что у него нет верхнего зуба.
Промелькнула мысль: "Зачем режиссеру понадобилась такая подробность?"
- Не стоит, друг. Проходи сюда, садись ближе к огню.
Оба уселись в кресла у камина. Борх позвал служанку:
- Вина и фруктов!
Когда на столе появились высокие бокалы, изящный графин с
рубиновым вином, серебряное блюдо с мокрым виноградом, бархатные персики в фарфоровой чаше и на широком подносе - розовые омары в золотистых ломтиках лимона, мне вспомнились роскошные натюрморты голландских мастеров. Только вся эта "мертвая натура" удивительным образом источала запахи.
- Скоро в путь, Питер?
- Да, друг. Если больше нет во мне нужды. Ведь картина уже
закончена?
- Конечно, Питер. И пусть твоя дорога домой будет легкой!.. Я хочу выпить... как зовут тебя на родине?
- Петр. Петр Смирнов.
- Я хочу выпить за тебя, Петр Смирнов!
Оба выпили по полному бокалу. У Смирнова повлажнели глаза (что за странный режиссерский ход?)
- Я рад твоему скорому возвращению домой, - продолжил Борх. - И все-таки мне жаль, что ты оставляешь меня.
Был уже вечер, но свечей почему-то не зажигали. Окунувшись в сумрак, зал вздрагивал отсветом горевшего в камине огня. Борх встал и прошел вглубь пространства, в темноту.
- Мой друг, - прозвучало оттуда. - Как ты видишь, я богат, еще не стар, у меня красивая жена, один из лучших домов в городе. Но - я несчастен! Я несчастен от того дара, который ношу в сердце. Господу было угодно соединить во мне талант художника и дар провидца. Я изображаю людские пороки, предвидя горькую судьбу человечества.
Были слышны размеренные шаги Борха, Смирнов пристально смотрел вего сторону.
- Увы, с течением веков зло лишь приумножится, пороки будут
процветать и почитаться вместо добродетелей. Человечество само погубит себя. Я кричу, предупреждая людей о грядущем наказании Адом. Однако никто не желает услышать меня, понять мои картины. Легче считать, что я сумасшедший, ибо слишком сладок грех, чтобы от него отказаться.
Художник надолго умолк, а Смирнов все продолжал смотреть в темноту, словно видел его там.
- Я борюсь с грехом, - наконец, заговорил Борх, - а он рядом, в моем доме. И этот грех - грех прелюбодеяния.
Борх вдруг вышел на свет. У него было некрасиво изменившееся - одутловатое, в ярких пятнах лицо.
-.Моя жена неверна мне. И неверна с моим же другом...
Смирнов закрыл глаза и покачал головой. Борх горько усмехнулся:
- Да, да, Питер, это правда... Однажды, - он перешел на шепот, - я даже нарисовал их, мне удалось сделать набросок из потайной комнаты. Вот эта картина...
Борх исчез в темноте.
- Но тогда, Иероним, - Смирнов изумленно смотрел ему вслед, - тогда ты, и в самом деле, сумасшедший.
- Нет, я не безумен, - Борх появился с небольшим холстом в простой раме. - Это дьявол посылает мне искушение: возненавидеть, отомстить, уничтожить! Но я не сдамся! Я вынесу испытание!
Смирнов дрожащей рукой разлил вино по бокалам и, не дожидаясь хозяина, выпил до дна. Сверкнув влажным хмельным глазом, взял в руки картину.
- Здесь нет ничего особенного: женщина играет на клавесине, мужчина лежит в кровати и слушает ее. И потом: у этих людей не видно лиц, хотя перед женщиной и висит зеркало. Кто узнает, что это твоя жена и твой друг?
- А никому и не нужно знать... В этом полотне - частица моего
смирения, самоуничижения! Я отдаю ее вместе с холстом людям. И пусть на каждого, вглядевшегося в картину, сойдут покой и тепло. Я знаю, мне не дано написать ничего более светлого.
Борх задумался.
- Странно, но это светлое родилось у меня от самой мучительной боли сердца.
Смирнов неотрывно смотрел на картину, проясняясь лицом, и, наконец, улыбнулся:
- Воистину, Иероним! Это самое земное твое творение!
И вдруг помрачнел:
- Только, боюсь, люди будут помнить тебя не по нему.
- Верно, друг. И, может, автором картины будут считать другого
художника. Но я не огорчаюсь.
В руках у него появился новый холст.
- Это та же картина, но на ней лица открыты.
Смирнов всмотрелся в полотно.
- Но женщина не похожа на твою жену... Кто здесь изображен?
Борх пожал плечами.
- Я дарю эту картину тебе. Береги ее и завещай хранить своим
потомкам. Пусть она передается от поколения к поколению. И... наполни, Питер, бокалы!
- Прежде, чем экран телевизора зарябил "снежком", я еще увидел, как в зал внесли свечи.
- Больше чертов ящик не показывал ничего, ни по одному из каналов.
4
Весь день мне то и дело вспоминался вчерашний фильм.
К сожалению, я не смог узнать его названия: в телевизионной программе ничего похожего не нашлось, а из наших "рыночных" никто фильм не смотрел
- Аль, ну его часов в десять вечера показывали, ну, вспомни, про
Борха!
- Да не видела я!.. Чудак-человек, ты даже не знаешь, по какому
каналу этот фильм шел!
- А что тебе про Борха известно? - не унимался я.
- Ну, был такой голландский художник, про ад и грешников писал... А вообще, Сань, - достал. Я ведь химико-технологический заканчивала. Ты лучше к Олежке Полуянову обратись: это он у нас искусствовед.
- Да я его лет сто не видел.
- А я - вчера, когда в обед домой забегала. На "Ниве" своей
чешет навстречу - снег в стороны летит, и будто не узнает. Не очень-то и хотелось. И чего приезжал? Я мимо его дачи иду, смотрю - а следов к дому нет.
Основательно засел в голове у меня этот фильм. Я даже съездил в Москву, в библиотеку.
Оказалось, авторы честно придерживались известных фактов. Действительно, в наследии загадочного художника есть картина
"Интерьер с женщиной у клавесина", которая долгое время приписывалась другому автору. Она проста, незамысловата, но от нее, как утверждают очевидцы, невозможно отвести взор. Известны свидетельства о существовании другого варианта картины, в котором лица персонажей открыты. Найти этот вариант - мечта любого коллекционера. Что же до "Странника", то такое полотно тоже есть. Правда, о том, что картина писалась с русского купца, нигде не упоминается. Как, впрочем, и о личностях женщины и того, кому она играет на клавесине.
Но привлекала не только история художника. Фильм, как таковой, интересовал не меньше. Как, какому мастеру, какими волшебными средствами удалось создать удивительный эффект заэкранного присутствия! Или испытанное мной - обман чувств?
От этих мыслей отвлекло одно событие: средь бела дня кто-то залез ко мне в дом.
А все из-за того, что пару лет назад, когда ставил решетки на окна и металлическую входную дверь, поленился зарешетить чердачное окно: мол, высоко! кто полезет? Нашлось, кому залезть!
В результате все оказалось перевернуто вверх дном. Я даже не понял, что же украли.
Пошла череда забот - с милицией, решеткой на злополучное окно...
А потом приехала Катя.
5
В то утро Галя, широко улыбнувшись, сказала:
- Все Саня! Кончилось мое одиночество!
- Неужели муж вернулся?
- Пусть только попробует! На праздники Катька приезжает! Катьку помнишь?
Галину двоюродную сестру я, конечно, помнил. Ведь невозможно же забыть женщину, в которую был влюблен. Да и она в меня тоже. А, может, мы и не любили друг друга?
В самом деле, странные отношения связывали нас в прошлом, а, проще говоря, некое подобие безумия. Нам было легко, радостно вместе, словом, так хорошо, что иногда хотелось душевной муки, и мы с удовольствием причиняли друг другу боль. Удивительно, но наша связь от этого только крепла. И однажды, достигнув предела прочности, порвалась. Катя исчезла неожиданно и без следа. Поговаривали, что с ней приключилась сумасшедшая любовь. Зная ее, я этому верил.
От той поры осталось на сердце что-то мучительно-сладкое, но я никогда не жалел о том, что судьба развела нас.
- Ну, раз не забыл, - Галя подмигнула, - приходи вечером, вместе Новый год встретим...
"Сколько же Кате теперь? - пытался сосчитать я, собираясь к Гале. - Она младше лет на семь-восемь, стало быть ей около 35-ти. Да... Представляю: погрузнела, обабилась. Может не ходить? Оставить в памяти образ грациозной красавицы... Говорят же - не возвращайся туда, где был счастлив. Может, так же не следует встречаться с тем, в кого когда-то был влюблён?"
Катя, конечно, стала другой: раздалась немного вширь, округлилась. И налилась спокойной, зрелой красотой.
- Гляди, Сань, какая ягодка! - Галя не церемонилась, тем более, что пребывала уже в очень приподнятом настроении. - Ну, как, вас познакомить?
- Да хватит тебе, Алька! - Катя подошла ко мне и поцеловала куда-то возле губ, обдав знакомым запахом - запахом любимых ее духов, название которых я, конечно, не помнил.
И стало так, будто время откатилось назад, и сердце, не ведая об обмане, зашлось в сладкой истоме.
Поразительно, непостижимо это свойство запахов - оживлять забытые ощущения - и, как всегда, неожиданно в своем проявлении.
Стыдно сознаться, но у меня закружилась голова. Правда, через минуту взял себя в руки.
Мы выпили вина, потом еще и вскоре болтали о всякой всячине как старые друзья. Не касаясь, однако, прошлого. Катя вскользь упомянула лишь, что была замужем, теперь одна.
- А ты как?
- Да вроде бы ничего.
- Ну, да, - кивнула Галя, - если не считать, что у него крыша поехала.
- Как поехала? - улыбнулась Катя.
- Медленно, - пояснила Галя и отпила из граненой рюмки. - Он тут как-то по телеку фильм о Борхе посмотрел (странное дело: один он его только и видел), так засели ему в голову и фильм этот, и Борх.
- А ты, кстати, не видела? - спросил я у Кати. - С месяц назад.
- Ну, что я говорила? - Галя развела в мою сторону руками.
- Нет, Саша, не видела. Ну, а все-таки: как ты?
- Тоже был женат. Разбежались. Мне - родовое поместье, жене - все остальное.
- И что же дальше?
- Да, жить, Катюша! Что же еще?! Подставляйте, дамы, бокалы, сейчас двенадцать пробьет!
Потом, когда Галя уже спала, я и Катя гуляли по нашему поселку.
Едва мы отошли от крыльца, как метель, кружившая с вечера, улеглась, и наступили тишина и свет - от месяца, звезд и снега.
Было удивительно хорошо бродить по этим белым улицам, вдоль пустующих дач, дышать морозцем и видеть рядом милый женский профиль!
Я чувствовал, как возвращается, входит в меня прошлое...
Когда мы прощались, Катя сказала:
- Завтра вечером я к тебе приду... Хотя нет - уже сегодня!
6
Проснулся я поздно днем, часа в три. Впрочем, 1 января мало кто рано встает.
В прекрасном настроении я позавтракал и, поскольку до вечера было еще далеко, устроился с книгой в кресле. Но ненадолго: захотелось музыки, шума, людских голосов - все-таки праздник!
Я нажал на кнопку пульта, забыв, что мой телевизор уже месяц, как ничего не показывает.
Однако на Новый год и в самом деле случаются чудеса: на экране возникло изображение!
И как тогда, с месяц назад, я снова невероятным образом очутился в заэкраньи.
Но теперь данное обстоятельство занимало меня меньше всего: поражало увиденное!
Дачная терраса. За стеклами рам - желтый осенний сад, солнце в ветвях деревьев. Пахнет яблоками. Они лежат россыпью на стульях и столе. За оставшейся свободной частью стола двое мужчин. Странно, но мне знакомы их лица!
А вскоре я начинаю узнавать и террасу. Такой раньше была... наша веранда, пока лет двадцать тому назад ее не утеплили!
- Давай, помянем твоего Алешку, - говорит один из мужчин.
У него широкие плечи, крупные черты лица. Да это же старик Полуянов!
Хотя, какой же он старик! Сильные, загорелые руки, сединой едва тронуты виски.
- На столе - бутылка "Столичной". Второй мужчина разливает по рюмкам водку. Я никак не могу вспомнить его, но он мне, несомненно, знаком: худощавый, жилистый, с вытянутым светлоглазым лицом.
Оба молча выпивают.
- Ты прости, Федор, что на похороны не приехал, - говорит Полуянов. - Знаешь ведь: у меня сплошные командировки.
Федор тихо кивает и снова берется за "Столичную":
- А теперь, Иван, давай выпьем за Елизавету Андреевну, Лизоньку мою. Вот, кому сейчас тяжелее всех!
Федор, в отличие от Полуянова, почти не закусывает.
- Знаешь, она не верит, что Леша погиб. Журналы его "Пионер" все лето из Москвы привозила, тетрадок к школе накупила... Того она... Не в себе. - Глаза его влажно поблескивают. - Что-то ей еще предстоит?!
Федор подпирает голову рукой.
- Мне ведь, Иван, скоро конец.
- Что ты, Федор! Опомнись!
- Да, да...На меня донос в ЦК полгода уже лежит. Мне об этом
хороший друг шепнул, мы с ним в гражданскую в одном эскадроне воевали.
- А кто, кто его написал?! - вскрикивает Полуянов. - Тебе сказал твой
друг?
- Нет, не сказал.
Федор задумчиво молчит, потом снова разливает водку.
- Может и пронесло бы, да не судьба. Слышал, наверно, о моем
неудачном выступлении на конференции? Сталин мне так и сказал: "Вам бы, товарищ Смирнов, как члену ЦК, следовало бы решительнее отстаивать генеральную линию партии".
Мозг вдруг озаряется догадкой: передо мной не художественный фильм, а прошедшая жизнь, текущая теперь в каком-то другом мире, и точка пересечения того и нашего миров - мой телевизор.
- Вот что, Иван, - Смирнов - первый хозяин дачи - встает и подходит к стене, на которой висит картина в простой раме, - это наша семейная реликвия.
Он снимает картину, и я, наконец, понимаю, откуда мне знакомо его лицо: он необычайно похож на того русского купца, которому Борх подарил свой холст. Именно этот холст!
- Я не разбираюсь живописи, но по преданию эту картину написал один великий художник. На протяжении очень многих лет она переходила из поколения в поколение... Теперь мой род пресекся, а у тебя двое ребятишек... Словом, пусть она принадлежит вашей семье.
- Не смей, Федор!
На пороге появляется женщина в домашнем халате. У нее чудесные каштановые волосы ниже плеч, румянец на щеках, пронзительный взгляд.
- Что ты делаешь? Отдайте, Иван Никитич! Это - Алешино! Лиза прижимает картину к себе и идет в дом. Странно, но я почему-тоследую за ней, хотя мне хочется задержаться, взглянуть на мужчин.
Мы поднимаемся по лестнице на второй этаж, потом на чердак. Мельком я успеваю заметить, как много изменилось с той осени 1938 года, но одновременно не изменилось почти ничего.
Лиза останавливается у одного из стропил, оборачивает картину серой тканью и прячет ее где-то между бревном и обрешеткой крыши.
Она уходит, а я остаюсь, и, когда смолкают ее шаги, руки сами тянутся к тайнику. Я нащупываю картину, достаю ее и в следующее мгновение вздрагиваю от вопроса: что со мной? в каком я сейчас времени?
Однако размышлять невозможно: слишком велико желание развернуть материю.
И - вот она! Та самая "Женщина у клавесина" - я узнаю ее с полувзгляда! И это, конечно же, второй ее вариант! Я начинаю всматриваться в лица... и застываю от изумления. Невероятно, но там, на холсте, - Катя и Олег, внук Полуянова!!!
Я не знаю, сколько стою так - завороженный, с картиной в руках - потом медленно спускаюсь по лестнице, совсем не думая о том, что могу оказаться лицом к лицу с теми, кого оставил внизу. И только на первом этаже обнаруживаю, что нет никакой террасы, а экран телевизора, как обычно, рябит "снежком". Но в руках у меня картина!
Я сажусь в кресло, пробую сосредоточиться. Катя и Олег... Катя и Олег... Но они, кажется, даже незнакомы. Не помню, чтобы они когда-нибудь встречались...
Что же все это значит?!
Я быстро одеваюсь и иду к Кате.
7
Галина дача светилась всеми окнами и из нее лилась музыка. Калитка и дверь - нараспашку.
Галя сидела за вчерашним праздничным столом, наедине с работающим телевизором, в совершенно расслабленном состоянии.
- К этому своему... паразиту... Олежке Полуянову...
Холодом обдало сердце, и я почувствовал, как рушится, едва
начав возводиться, широкая светлая лестница - прямо к солнцу.
Раздавленный, убитый, я рухнул на стул.
Галя быстро разлила по рюмкам.
- Нет уж, Аль, мне, пожалуйста, в фужер.
От выпитого прояснился рассудок и всколыхнулась злость.
- А теперь, - твердо сказал я, - рассказывай все, от начала до конца.
- Эх, Саня, чудак ты человек! Это ж за Олегом она была замужем. Как-то случайно встретились здесь: ты тогда в Москву уехал, а он, наоборот, - прикатил. И все - искра, короткое замыкание. Влюбилась она в него, как кошка, а он... Знаешь, в любви один любит, другой тешится... Ну, пожили они с годик, он ее и бросил. Всю жизнь девке искалечил. Она его, Сань, до сих пор, кажется, любит. А он - то поманит, то оттолкнет. Так и живут... Удавить его, гада, мало. Весь в деда. Ты деда-то его помнишь? Говорят, он в 37-м донос на Смирнова написал. Ну, на первого хозяина вашей дачи. Так и сгинул тот вместе с женой. Она, вроде бы, сумасшедшая была...
А Катька - что ж... Дура - баба... Сломал он ее...
- Почему ж ты мне, Аля, никогда об этом не рассказывала?
- Да она не велела! Иначе, говорит, "ты мне не сестра".
- А все-таки рассказала... Почему?
- Надоело!.. Он сегодня утром приехал - я только-только глаза