У наблюдавшего за саванной человека исчезли последние сомнения в том, что группа из десяти человек, приближавшаяся к селению с запада, представляет собой остатки какого-то из отрядов уара-сура - бывших воинов государства Униоро.
Добрый десяток лет Униоро, под руководством мудрого тирана Каба-Реги, подчиняло себе племена в окрестностях озера Альберта. Государство настолько окрепло при его правлении, что англичане встревожились и решили разобраться с намечающейся проблемой самым кардинальным и в то же время простым способом - вразумить непокорного тирана силами экспедиционно-карательного корпуса.
После шести лет почти непрерывных сражений британцам, наконец, удалось сломить отчаянное сопротивление. В прошлом месяце Каба-Реги получил два ранения, попал в плен и отправился в ссылку на Сейшельские острова. На трон Униоро британцы посадили его наследника - Китахимбва. Однако сын того влияния, что отец, ни на народ, ни на войска не имел, и многие уара-сура разбрелись по саваннам - заниматься наиболее привычным для них делом - грабежом окрестных деревень, принадлежавших, в основном, племенам вахумо.
Вахумо - скотоводы, и всё их богатство - стада быков. Уара-сура, превратившись из солдат в разбойников, разгоняли вахумо, угоняли скот и уносили всё, что привлекало их жадный взгляд. Образ жизни скотовода, вынужденного оберегать свои стада и от дикого зверя, и от жадного соседа, далек от миролюбия, однако собственных сил для противостояния закалённым в десятилетиях непрерывных сражений воинам, вахумо не хватало.
Пока Униоро правил Каба-Реги, набеги его армии подчинялись его воле и насилие в какой-то мере контролировалось и дозировалось. Ныне же их нападения на села превратились в кровавые безумства.
На многие километры вокруг, сияя разнообразием оттенков, простиралась африканская степь. Кое-где проступали над луговой травой холмы и обелиски термитников, как острова над океаном, а на горизонте легкой голубой дымкой прорисовывались горы. Свежий ветер, пронесшийся по озерной глади, делал дневную жару вполне терпимой.
Не замечая окрестных красот, на вершине плоского холма, не сводя глаз с тонкой цепочки из десятка уара-сура, бредущей в направлении деревни, притаился белый человек.
Мародёры щеголяли в бумажных рубашках различной степени целостности, преимущественно цвета грязи, сочетая их самым причудливым образом с обрывками парусиновых штанов и набедренными повязками. На первый взгляд это сборище можно было принять за бродячий цирк, если бы не стволы всевозможных винтовок да хищные клыки ассегаев в их руках. Разглядывая приближающийся отряд, наблюдатель удивленно сдвинул широкополую шляпу на затылок. Он мог поклясться, что видел у двух воинов ружья времен войны между американским Севером и Югом. Правда, к его большому сожалению, пара, крадущаяся впереди, разительно отличалась от основной массы и внешним видом, и снаряжением.
Один из них, обряженный в потрепанный красный мундир британского кавалериста, обводя настороженным взглядом местность, сжимал в руках трофейный ли-метфорд. Чуть поодаль, следом вышагивал мрачного вида чернокожий атлет, такой огромный, что леопардовая шкура на его плечах смотрелась короткой дамской мантильей. Помимо ассегая, выглядевшего в его мощной руке детской игрушкой, он сжимал американскую магазинную винтовку, а из-за широкого кожаного с металлическими бляхами, пояса виднелась рукоять револьвера.
Этот отряд, еще недавно насчитывавший тринадцать бойцов, человек, ныне лежавший на вершине холма, обнаружил еще вчера. Желая отвратить мародёров от деревни вахумо, он расставил на пути банды десятка полтора ловушек. Судя по всему, часть из них дождалась своей добычи, но потери банду с пути к деревне не сбили, а лишь замедлили продвижение, сделав её осторожней. В этом селенье белый наблюдатель нашел приют, когда приступ малярии свалил его на пути к побережью и теперь защиту хозяев от вторжения мародеров считал своим долгом
Дождавшись, когда дистанция между ним и выбравшимися из зарослей уара-сура, сократится до полутора сотен ярдов, человек перекрестился, выдохнул и мягко потянул спусковой крючок маузеровской винтовки.
Восьмимиллиметровая пуля пробила грудь атлета в леопардовой шкуре, заставив его рухнуть на колени и, выронив из рук оружие, что-то зарычать на своем языке. Удачный выстрел, выбив наиболее опасного врага, одновременно послужил сигналом для его товарищей. Чернокожие воины бросились в стороны, затаились, а мгновением позже разразились беспорядочной пальбой, призванной не столько уничтожить противника, сколько успокоить нервы стрелявших.
Не глядя больше на главаря, дергающегося в конвульсиях посреди тропы, мужчина перевел ствол винтовки на пепельно-желтый куст, сквозь листву которого просвечивало алое пятно мундира притаившегося в зарослях бандита. Привычным движением передернул затвор, дождался, пока над стеной травы приподнимется ствол вражеского ли-метфорда, коротко и зло усмехнулся: " А вот хрен тебе!" и выстрелил.
- Итого - минус два! - хмыкнул под нос охотник, отползая в сторону от прежней позиции и не сводя глаз с зарослей вокруг тропы. - Минус три! - прошептал он, послав пулю чуть ниже косматого облака порохового дыма, взмывшего над одним из кустов.
В подтверждение его слов из кустов на тропу выпала винтовка, а следом за ней и её владелец. Почти сразу же за этим, правее от убитого всколыхнулась высокая трава, и раздался короткий, полный суеверного ужаса вопль, сразу же захлебнувшийся в булькающем хрипе. Следом за этим раздался гортанный крик на незнакомом человеку языке, и в землю, где еще недавно лежал белый стрелок, с тупым стуком врезались несколько пуль.
- А патроны вы, жгите, жгите! - злорадно шептал он, осторожно выглядывая из-под куста, футах в пяти слева от предыдущей позиции. Некоторое время белый охотник что-то высчитывал и, видимо, сочтя полученный результат приемлемым, вынул из кармана маленький свисток.
- Однако загулял, Бирюш загулял. Пора б уже и до дому вертаться... - дважды дунув в свисток, мужчина откатился чуть в сторону и замер.
Через несколько секунд рядом с ним почти бесшумно раздвинулись кусты, и из зарослей, к человеку выскочил пес - огромный, фунтов под сто пятьдесят, ирландский волкодав. Песчано-рыжий зверь походил на молодого льва. Увидев хозяина, пес удовлетворенно рыкнул и лег рядом.
- Интересно, кто ж вас этому фокусу учил-то? - удивился стрелок, наблюдая, как двое бандитов рывком бросились к подножию холма. В это же время, трое других, приподнявшись на мгновение над кустами, поочередно произвели несколько выстрелов по его укрытию.
- Однако плохо же вы его слушали, робяты...
Мужчина неторопливо выдохнул и мягким движением выбрал спуск. Первый из бежавших мародёров, поймав пулю в грудь, без стона рухнул на траву. Второму повезло меньше - свинец попал ему в живот, и теперь бандит, воя от боли и пытаясь зажать руками рану, катался у подножия холма. Мучения его продолжались недолго, с вершины холма раздался еще один выстрел, и бедолага затих.
На последующие несколько минут по саванне разлилась напряженная тишина. Противники, надеясь на чужую ошибку, ждали, кто же сделает очередной шаг.
- Что-то друзья наши притихли... - прошептал мужчина, поглаживая лежащую рядом с ним собаку по загривку, - видно гостеприимство наше им не по нраву. Ты, Бирюш, сходи, проведай-ка их... Только на рожон не лезь особо, - шептал он, провожая взглядом растворившегося в траве пса.
Буквально через три минуты в сотне ярдов от холма раздался панический крик, сменившийся хрустом кустарника, и на открытое пространство выкатился клубок из посеревшего от ужаса человека и вцепившейся ему в шею собаки. Тут же, чуть поодаль, зашевелились кусты, приоткрыв на несколько мгновений еще двух бандитов, наводивших стволы своих ружей на собаку.
- А вот неча маленьких обижать! - зло оскалился мужчина, выстрелом навскидку свалив одного из мародеров. Рывок затвора, выстрел, и второй бандит повалился на землю, не успев ни спрятаться от своего убийцы, ни даже заметить его.
- Ко мне Бирюш, ко мне! - крикнул мужчина в полный голос, слегка приподнимаясь над землей. - Брось ты эту гадость! Не дай Бог, потравишься еще!
Дождавшись, когда пес выполнит команду и отпрянет в сторону, мужчина, хмыкнув под нос: "Мда... Явно не трели соловьиные...", привстал на колено и прицельным выстрелом оборвал дикие вопли изгрызенного Бирюшем мародёра, после чего вытер пот и оглянулся по сторонам.
Выстрел, неожиданно прозвучавший из зарослей, заставил его ничком броситься на землю. И хотя пуля зарылась в склоне холма, не долетев до человека пары футов, излишне рисковать не следовало.
Настороженно наблюдая за окрестными зарослями, мужчина вполголоса костерил себя за невнимательность и неточный счет, не оставляя, впрочем, попыток вычислить местонахождение последнего бандита. Тот не заставил себя долго ждать. Через пару минут кусты, раскинувшиеся на противоположном краю поляны, в значительном отдалении от холма, раздвинулись и выпустили из своих объятий последнего бандита. Видимо, посчитав, что находится вне досягаемости выстрела из маузера, он припустил по открытой местности во всю прыть.
Белый стрелок, прикинув разделяющее его с беглецом расстояние, поправил прицельную планку винтовки.
- Не переживай, Варенька... - бормотал мужчина, наведя ствол маузера в спину противника, пока тот сломя голову несся по высокой траве. - Мы с тобой на и восемьсот ярдов стреляли, а тут-то... всего-то дай Бог, разве что пятьсот наберётся...
Пуля ударила противника точно между лопаток и швырнула мертвое тело на землю, словно сломанную куклу.
Стрелок встал во весь рост и внимательно осмотрелся по сторонам. Пес, лежащий возле ног человека, прекратил ворчать, и это означало лишь одно - угроза миновала.
- А тяжелая артиллерия нынче и не понадобилась, - усмехнулся мужчина, подобрав с земли и упаковывая в чехол свою гордость - африканский штуцер работы британской фирмы Holland & Holland. Эту винтовку, сделанную на заказ, подарил ему три года тому назад сам Сесил Родс. В те далекие времена они считали друг друга единомышленниками. А нынче бывший единомышленник считает его мертвецом, и этот факт хозяина штуцера только радует.
- Пойдем домой, Бирюш, - мужчина добродушно потрепал собаку по холке и, не оглядываясь двинулся вперед. - Время обеденное, так что пора бы и нам мясцом оскоромиться и пивком причаститься. Хотя пиво здешнее - мальва и мерзость, да выбирать нам с тобой не из чего. Слышь, Бирюш, а я вот все думаю - представь, как удивились бы англичане, если б пришли сюда и спросили местных, как мол, деревенька-то называется? А те бы в ответ - Колывановка! Жаль только, что не будет того никогда... По крайней мере, здесь... Ладно. Чего пустым мечтаниям предаваться - идти надо, а как в деревеньку придём, старосту пнуть, чтоб он людишек сюда отправил, барахлишко собрать...
Человек забросив за плечо маузер, на прикладе которого над клеймом в виде оскаленной кошачьей морды было выжжено имя "Варенька", взял в руки чехол со штуцером и, сопровождаемый псом, стал неторопливо спускаться по склону холма.
Г Л А В А П Е Р В А Я.
Свежий мартовский ветер, родившийся где-то в неспокойных синих просторах Черного моря, достиг берега незадолго до полудня. Промчавшись по городским закоулкам, будто уличный сорванец, посланец Борея нашел их слишком тесными и вернулся в гавань - здесь, в почти правильном полукруге деревянных и каменных пирсов, можно разгуляться в полную силу.
Вволю наигравшись с расставленными вдоль пирсов кораблями, он набрался храбрости и вновь вернулся в город. Лихо взлетев на холм, увенчанный памятником Дюку Ришелье, ветер наткнулся на одинокого прохожего и даже слега испугался неожиданности этого столкновения. Ударившись о жесткое сукно форменного флотского пальто, озорник признал в незнакомце бывалого моряка, привыкшего встречать гораздо более серьёзные вихри лицом к лицу.
Раздумывая о чем-то доступном только ему, мужчина, поправил прядь светло-русых волос, выбившихся из-под офицерской фуражки, подставил порывам чуть удлинённое лицо с круглым, с ямочкой, подбородком. Прищуренные, серо-стального оттенка глаза, нос с легкой горбинкой, усы над плотно сжатыми тонкими губами - такие лица нравятся дамам на подсознательном уровне, заставляя их совершать порой необъяснимые, явно легкомысленные, поступки.
Вглядываясь в суету волн, мельтешащих в полукруге бухты, мужчина слегка улыбнулся и неожиданно стал читать стихи мягким, но сильным, чуть хрипловатым баритоном:
Как зеркало своей заповедной тоски,
Свободный Человек, любить ты будешь Море,
Своей безбрежностью хмелеть в родном просторе,
Чьи бездны, как твой дух безудержный, - горьки.
Прислушавшись к словам человека, ветер ненадолго стих, после чего, оставил прохожего в покое и умчался восвояси. По дороге он возмущался тем, что стихи посвящены не ему, а морю, и мечтал вернуться в город уже не легким утренним ветерком, а свирепым ураганом.
Надо отметить, что февраль 1899 года выдался в Одессе невероятно теплым - в отдельные дни воздух прогревался до пятнадцати градусов Цельсия. Март начался мелкими заморозками, однако к середине месяца столбик термометра утвердился возле двенадцати градусов. Лишь ветер с моря мешал горожанам наслаждаться первым устойчивым теплом.
Моряк тем временем еще раз огляделся по сторонам и стал спускаться вниз с Приморского бульвара по лестнице, величие которой подчеркивается многообразием ее названий - Портовая, Бульварная, Большая, Гигантская, Воронцовская.
На Приморской улице он огляделся. По рельсовой колее мимо него неспешно проезжали конки - красно-желтые двухэтажные вагоны, запряженные парой лошадей. Флажки по обеим сторонам конки свидетельствовали, что свободных мест в вагоне нет. Номера у маршрутов также отсутствовали - лишь вывески с наименованиями начальной и конечной остановками, а потому, чтобы воспользоваться удобствами городского публичного транспорта стоимостью в пять копеек, нужно было быть весьма сведущим в городской географии. Человек в флотском пальто не мог похвастаться детальным знанием Одессы и потому подозвал извозчика на дрожках, пожертвовав двадцать копеек во славу комфорта и скорости передвижения.
Поездка на ландо, карете или фаэтоне обошлась бы ему вдвое дороже, и хотя двадцать копеек моряка ни в коей мере не разорили бы, его нынешние стесненные обстоятельства вынуждали его относиться к деньгам в высшей степени рачительно.
По Преображенской улице извозчик споро довез человека до Дерибасовской. Когда пересекали Соборную площадь, слева мелькнул пятиэтажный дом, похожий на корабельный форштевень - на первом этаже его располагалась известная в городе кофейня Бернгарда Либмана. Фасад дома-форштевня "украшали" будто черные потеки, великое множество скворцов, восседавших на карнизах и лепных фигурках.
Человек с некоторым сожалением кинул взгляд в сторону кофейни. Он, словно ребенок, любил сладкое, но необходимость экономить средства лишила его этого удовольствия.
Миновали перекресток Дерибасовской и Екатерининской. Слева, в огромном доме номер четырнадцать по Екатерининской улице располагался популярный ресторан Карла Брунса, славившийся дешевизной - три, четыре или пять блюд с обязательной чашкой кофе стоили там соответственно пятьдесят копеек, семьдесят пять копеек или один рубль. И хотя "У Брунса" угощали замечательным пивом и вкусными сосисками, человек проигнорировал сей храм вкусной и здоровой пищи по иной причине - ему хотелось тишины, в то время как сия ресторация место многолюдное, шумное и богемное. Проезжая мимо дорогих заведений, мужчина тихо разговаривал сам с собой:
- Есть, конечно, хочется, а как иначе, коли с утра не емши, но скромнее нужно быть Всеслав Романович, скромнее. По средствам нужно жить, а их, средствов, ой как не густо осталось. Бог весть, сколько нам еще в порту предстоит горе мыкать, так что придется нонче без Либманов, да без сдобного искушения их обойтись, - разговаривая сам с собой, мужчина улыбался и умышленно коверкая свою речь на простонародный манер, - теперича нам только недорогая какая ресторация по карману. Впрочем, как и вчера, и, вернее всего, как и завтра... Здесь не Питер, до которого две тыщи верст и тридцать рублей с полтиной, ежели первым классом желаете, тут Одесса-мама. На горести наши всем с марса наплевать, и сколь ты, батенька, Бодлера не цитируй, ни подаст никто. Да ты и сам не возьмешь, однако...
В итоге, человек попросил высадить его на перекрестке Дерибасовской и Ришильевской, расплатился с извозчиком и вошел в полуподвальное помещение ресторана "Баварiя".
За входными дверями размещался просторный холл, стены которого были обиты тканью с незатейливым, но приятным взгляду рисунком. Вдоль стен холла на чисто вымытом деревянном полу стояли несколько кресел с витыми ножками. Напротив входа приветливо светилось окно гардеробной, рядом с ростовым зеркалом в массивной деревянной раме.
Служитель гардеробной, до сего момента читавший газету, вальяжно развалившись при этом на стуле возле окна, увидев вошедшего, встал, вежливо, но без излишнего подобострастия поприветствовал посетителя. Приняв от мужчины пальто и фуражку, аккуратно разместил их по соседству с плащами и шинелями предыдущих гостей.
Отдав верхнюю одежду, Всеслав Романович подошел к зеркалу, привычным движением одернул полы двубортного кителя с четырьмя золотыми полосами шеврона капитана торгового флота. Вынув из внутреннего кармана расческу, он парой взмахов привел в идеальное состояние пробор, довольно улыбнулся своему отражению и прошел в трапезную.
Она представляла собой длинное сводчатое помещение, рассеченное арками на отдельные полузалы, со столами укрытыми свежими крахмальными скатертями.
Помимо сходных цен - полный обед здесь стоил до шестидесяти копеек - капитану также нравилось то, что возле каждого столика здесь стояло по одному стулу и, следовательно, не имелось необходимости искать уединения.
Проходя по полупустому залу, Всеслав Романович кивком поприветствовал знакомых ему посетителей, но ни к кому из них не присоединился и вступать в разговоры не стал. Подойдя к столу, разместившемуся возле окна, из которого видны были лишь ноги прохожих, он сел на удобный стул с высокой спинкой, выложил на стол серебряный портсигар и вновь о чем-то задумался.
- Рад приветствовать Вас, сударь, - голос официанта, возникшего подле стола, отвлек его от размышлений. - Вам как накануне или желаете иметь сюрпризов? Я бы сказал вам пару слов за пицетту с грибами, однако шо-то мне подсказывает, что нынешним утром особо удался бараний бок, фаршированный гречневой кашей, а это, знаете ли, такое явление, которое случается лишь немного чаще кометы Галлея!
- Не стоит, - Всеслав Романович махнул рукой, прерывая гарсона, - Быть верным привычкам - значит всегда точно знать их цену. Мне все, как всегда. Газету, разве что добавьте "Ведомости Одесского градоначальства", пожалуй.
- Таки не могу с вами спорить, потому что уважать привычки клиентов - значит точно знать размер своих чаевых! - склонил голову в вежливом поклоне официант. - Вы будете иметь обед в таком лучшем виде, на который только способна хорошо прожаренная свинина!
Еще до того, как Всеслав Романович докурил папиросу, на столе появилось блюдо с холодной закуской, рюмка водки и свежая газета.
- Дай бог Вашему высокоблагородию удачи в делах, потому что хороший аппетит написан прямо на его лице. Через двадцать минут, когда горячее скажет, что оно готово, я сей же миг организую срочный фрахт с кухни прямо до вашего столика, - не забывая приветливо улыбаться, официант расставил на столе приборы. - С чем месье хочет иметь чай: со сливками или с лимоном?
- Пусть он придет ко мне один, - с улыбкой ответил капитан.
Оставшись в одиночестве, Всеслав Романович развернул газету, пробежался глазами по передовицам, после чего решительно отложил ее в сторону:
- Как там маменькин знакомый - профессор Преображенский говаривал: "Не портьте пищеварение - не читайте газет перед едой"? Вот и буду прислушиваться к мнению светил медицинской науки. Даром, что ли, они светила?
Спустя полчаса, покончив с обедом, он закурил очередную папиросу и вновь взялся за газету. Однако не успел он прочитать и десяти строк, как рядом с ним раздался звучный голос.
Всеслав Романович поднял голову, желая выяснить, кто и зачем отвлек его внимание.
Перед столом стоял невысокий, плотного телосложения мужчина, лет пятидесяти, с круглым лицом, обрамленным рыжеватой "шкиперской" бородкой. Незнакомец облачился в коричневый в полоску костюм-тройку и белоснежную сорочку, ворот которой стянул галстук с безукоризненным узлом, пронзенным золотой заколкой с полудрагоценным камнем. Борта пиджака невзначай распахнулись, открыв взгляду тяжелую на вид золотую цепочку, тянувшуюся от пуговиц до жилетного кармана.
- Пожалуйста, присаживайтесь. Чем могу быть полезен? - Всеслав Романович вновь отложил в сторону газету.
- Расрешите претставиться. Моё имя - Халле Гетссон. Я имею честь претставлять в Отессе интересы фирмы "Свенсон, Свенсон и Компания." Мы санимаемся строительством шелесных торог и наша компания имеет к вам теловое претлошение.
- А вы уверены, что обратились к нужному вам человеку? - моряк недоуменно приподнял бровь. - Я не имею ничего общего с железными дорогами, разве что, иногда пользуюсь ими, как пассажир.
- Я всегта точно снаю, когта и к кому я обращаюсь, - самодовольно улыбнувшись, ответил Гедссон. - Позволю себе саявить, что располагаю исчерпывающей информацией о вас.
- Даже так? - улыбнулся в ответ капитан. - Будьте любезны, поведайте мне, что же вам обо мне известно?
- Вы - влателец и капитан грусового сутна "Отиссей" - Арсенин Всеслав Романович. Учились в Павловском катетском училище, но не закончили обучение, так как были отчислены за туэль. После этого вы поступили в Петербургские морские классы. После окончания училища в восемтесят пятом готу, вы служили штурманом на корабле Топрофлота "Влативосток". В восемтесят восьмом протолжили службу на парохоте "Петербург" в толшности старшего помощника капитана. В тевяностом готу вы потали в отставку и стали работать в толшности капитана в Морской Компании Жюля Бринера. То тевяностого гота вы вотили сута Бринера по Тальнему Востоку. Претенсий к вам никокта не имелось, отнако в тевяносто третьем вы покинули Компанию Бринера и купили за пятнатцать тысяч фунтов стерлингов собственное сутно - парусно-винтовой "Отиссей". Насколько мне исвестно, тело обстояло абсолютно честно. Но я никак не возьму в толк, где вы всяли теньги для покупки собственного сутна? Послетние шесть лет вы берете расличные фрахты и бесукорисненно их тоставляете сакасчикам. У вас бесупречная репутация честного человека и хорошего капитана. Вы прекрасно обрасованы, влатете английским, немецким и францускими ясыками...
- Ага. А еще я Гомера на эллинском цитирую и Боккаччо в подлиннике читаю, - весело фыркнул Арсенин. - Несть числа моим талантам и добродетелям, особенно когда я вокалировать начинаю или револьвер в руки беру...
- Исвините, я не знал о том, что вы влатете греческим и латынью... - немного сконфуженно пробормотал Гедссон. - То, что вы хороший стрелок мне толошили, но по остальным вопросам мои источники тали не полную информацию...
- Да уж, любезный херре Халле, досье на меня у вас, наверное, потолще, чем в полицейском департаменте будет, - Арсенин озадаченно потер подбородок большим пальцем. - Признаться - не ожидал.
- В полиции имеется тосье на вас? - в свою очередь переполошился Гедссон, промакивая мгновенно взмокший лоб широким клетчатым платком.
- А кто его знает, что и на кого у полицейских в архивах лежит, - вновь усмехнулся Арсенин. - Успокойтесь господин Гедссон, в политических движениях я никогда участвовал, и вообще всегда был очень далек от политики, как от внутренней, так и от внешней. Не злодей я, и не грабил лесом... Так что и полицейские, и жандармские чины к моей скромной личности претензий не имеют. Но, прошу прощения, я невольно вас перебил, будьте добры, продолжайте.
- Тогта с вашего посволения я протолшу. Все у вас было хорошо то нынешнего гота. В феврале сего гота Вы приняли в Истамбуле грус для торгового общества "Сименс", чтобы отвести его в Мариуполь. По пути к месту назначения, непоталеку от Ялты ваше сутно попало в шторм, корабль получил поврештения, и вы приняли верное решение прервать рейс. Хотя и с трутом, но вы товели сутно то Отессы, гте перетали грус претставителям фирмы сакасчика. Ваш фрахт был оплачен только частично, и тля ремонта сутна вам пришлось глубоко салесть в собственный карман. За этот месяц вы привели сутно в поряток, но тенег у вас почти не осталось, и теперь вы ищите новый фрахт. Я хочу претложить вам такой фрахт!
- Я хотел бы узнать суть и подробности вашего предложения, - Арсенин подобрался, его глаза стали серьезными и сосредоточенными, мгновенно растеряв искорки веселости. - Что за фрахт? Куда? Какой груз и срок его доставки? Какова оплата и наконец: почему именно я?
- Буту претельно откровенен. На танный момент, из стоящих в Отесском порту, только ваше сутно потхотит для нашего груса. Суть груса такова: как я уше говорил, наша компания занимается строительством шелесных торог. Мы строим их в... Африке. В настоящее время необхотимо перевести в паровые котлы и иные сапасные части тля локомотивов в Мосамбик, порт насначения - Лоренсу-Маркиш. Кроме того, в сосетнем с Мосамбиком Трансваале находится наши соотечественники... Наверняка, вы в курсе послетних событий на границе Ротесии? Что вы тумаете о политике преситента Крюгера?
- Да, что-то такое читал в газетах, - Арсенин откинулся на спинку стула и прикурил папиросу. - Но какое отношение политика Крюгера имеет к вашим землякам и к цели фрахта?
- Мы претполагаем, что Британская Империя и Южноафриканские республики так и не найтут общего языка и опасаемся, что события примут...э-э-э... не шелательный поворот. И хотя мы поттерживаем нейтралитет, при потопном расвтии событий есть опасность того, что люти ис нашей диаспоры окашутся пот утаром. Тля обеспечения бесопасности соотечественников наша компания приняла решение о воорушении их. Поэтому, помимо локомотивов, часть груса будет состоять ис орушия и огнеприпасов к нему... Натеюсь, я в полной мере утовлетворил ваше любопытство или у вас есть еще вопросы? В свою очереть, мне хотелось бы снать, как вы относитесь к перевоске орушия?
- Груз как груз, - Арсенин пожал плечами. - Я так понимаю, что каждый патрон будет задокументирован и в коносаментах будут ясно и недвусмысленно описаны характеристики груза. Вы ничего не сказали о сроках доставки, и последней в списке, но один из первых по значению вопрос, - вы так и не озвучили стоимость фрахта.
- По нашим расчетам, Ваше сутно толшно сатратить на путь до Лоренсу-Маркиш от пяти то шести с половиной нетель. Тля оплата фрахта мы претлагаем сумму в три тысячи фунтов стерлингов.
- То есть, вы нашли капитана с кораблем почти без средств и без работы и думаете, что коли я сейчас в почти критической ситуации то только за харчи работать буду? - Арсенин чуть наклонился вперед, прищурив правый глаз, опершись подбородком на кулак правой же руки, а левой рукой уперся в столешницу, став внешне похожим на змею, готовую к броску. - Мне из этих денег, сударь, еще и пароход бункеровать надо, и команду кормить-поить, да жалованье платить! А вы мне вместо достойно оплаты подачку предлагаете! Это просто оскорбительно!
- Я ни в коей мере не хотел вас обитеть! Но какую ше сумму вы хотели бы получить, сутарь? - Гедссон, понимая, что переговоры перешли в стадию торга немного расслабился. Желаемый результат получен, осталось только урегулировать частности.
- Десять тысяч фунтов стерлингов, - жестко произнес Арсенин, - и на сам поход не менее восьми недель. Мы неделю только судно к походу готовить будем, а есть еще и неизбежные на море случайности.
Дальнейшие полчаса оба собеседника выкладывали друг другу свои резоны, и если со сроком доставки груза вопрос больше не обсуждался, то сумма оплаты фрахта вызвала бурные дебаты. Однако, договаривающиеся стороны понимали, что на данный отрезок времени каждый из них является спасением для другого и потому, в конце концов, достигли соглашения.
- Ваши товоты трутно оспорить. Вы меня убетили, господин Арсенин. Сумма оплаты фрахта бутет составлять семь тысяч пятьсот фунтов стерлингов, срок тоставки груса то места насначения - восемь нетель. Нас нетрутно найти, наша контора располагается непоталеку от Пассажирского вокзала. Приглашаю вас савтра в три часа пополутни посетить нашу контору по атресу: улица Пушкинская том нумер семнатцать, гте вы смошете потписать контракт. И я уполномочен заявить, если танный фрахт бутет исполнен Вами бесукорисненно, то наше сотрутничество мошет иметь взаимовыготное протолжение. А сейчас, посвольте откланяться. - Гедссон в знак окончания переговоров поднялся из-за стола и протянул Арсенину руку.
- Очень рад, что мы нашли общий язык, господин Гедссон. Уверен, что руководство вашей компании останется довольным вашим, несомненно, верным выбором. - Поднялся из-за стола моряк, ответив на рукопожатие.
- Та! Это у меня сеготня полно тел, а вы можете протолжать оставаться гостем этого славного заветения. Все, что вы сеготня сакашете - за счет нашей компании. - Гедссон отвесил капитану на прощание уважительный поклон и направился к выходу.
- Это все, конечно, замечательно, но как-то не вовремя, - озорно усмехнулся Арсенин, глядя в спину уходящему шведу. - Эх! И чего ж я тогда сегодня к Либману не пошел-то?
Г Л А В А В Т О Р А Я.
Семь недель спустя. Португальская колония Мозамбик. Порт Лоренсу-Маркиш.
Слегка покачиваясь на легких волнах, "Одиссей" замер возле каменного языка грузового причала. Арсенин, пребывая в отличнейшем расположении духа, поднялся на мостик. Переступив через комингс, он вполуха выслушал беглый доклад вахтенного, снял фуражку, вытер лоб платком и улыбнулся собственным мыслям. Благо, есть чему радоваться. Пройдя Суэцкий канал, судно почти все время следования до Мозамбика шло под попутным ветром и удалось обойтись без дополнительных бункеровок, сэкономив тем самым довольно-таки дорогой уголь.
Продолжая улыбаться, Арсенин, наблюдая, как мельтешат чернокожие грузчики, оперся на поручни. Рабочие резво и, на удивление, почти без понуканий со стороны одинокого белокожего управляющего, перетаскивали ящики с парохода на берег и об отдыхе даже не заикались.
- Всеслав Романович! Доклад о текущем состоянии судна сейчас предоставить, или уж вечером с обычным рапортом отчет дать? - окликнул Арсенина старший помощник Политковский, поднявшийся на мостик через несколько минут после капитана. - Кстати! Мы назад пустые пойдем, или груз, какой-никакой прихватим?
- С докладом и до вечера подождать можно, Викентий Павлович, - повернулся к помощнику Арсенин. - Особых неприятностей у нас нет; полпути под парусом шли, машину почти не запускали. Механикус наш Никита Степанович, о поломках в машинном отделении ничего не докладывал, бункера почти полные... Рангоут и такелаж в порядке, менять, вроде бы, ничего не нужно, только что запасы провизии и воды пополнить... А насчет груза - пока не знаю. Если наши наниматели в обратный путь ничего не снарядят, то за пару дней что мы здесь стоять будем, попробую что-нибудь найти. Ну а если и пустыми назад пойдем - тоже невелика беда. Чухонец платит!
- Всеслав Романович! Давно у вас спросить хочу, но все как-то недосуг было. Насколько я помню, вы ведь Оренбургской губернии уроженец? - Политковский дождался утвердительного кивка капитана, после чего продолжил, - а как же вы в море-то попали?
Арсенин вынул портсигар, предложил папиросы собеседнику, прикурил сам и только после этого ответил:
- Верно говорят, Викентий Павлович, что от книг все на свете зло и неприятности. Я в детстве и отрочестве книги про океаны да про морские путешествия страсть как любил, вот и заболел морем навечно. А ведь папенька мне другую стезю пророчил... - Арсенин выпустил струю дыма, повернулся лицом к горизонту и замолчал, погрузившись в воспоминания.
В конце июля 1863 года в г. Оренбурге в семье коллежского асессора Романа Никифоровича Арсенина служащего по почтовому ведомству произошло радостное событие - у него родился сын, которого назвали Всеславом. Мальчишка на радость родителям рос здоровым и смышленым.
Беззаботное детство с играми в казаков-разбойников, путешествиями на крепостной вал, частыми скороспелыми драками и столь же скорыми примирениями длилось недолго.
Когда Всеславу исполнилось восемь лет, родители отдали его в гимназию. Учился он достаточно хорошо, впитывая знания без особого напряжения, но и прежних своих друзей и забавы не забывал. Вряд ли кто-то мог назвать его первым сорванцом в гимназии, но и в списке "благонамеренных" учеников фамилию "Арсенин", как ни старайся, тоже не отыскали бы. И кто знает, кем бы вырос сорванец Арсенин, если бы не поездка с родителями в Петербург. Книги о кораблях и приключения на море и до этого эпохального путешествия занимали первые места как на книжных полках, так и в сердце подростка, но после того как Всеслав, побывал с оказией в Кронштадте, воочию увидел море и корабли, он заболел романтикой дальних странствий всерьез и надолго. А после посещения Петербургского морского музея, болезнь из латентной перешла в активную фазу и лечению уже не поддавалась.
Вернувшись в родной Оренбург, Всеслав накупил у букиниста книг по морской практике и судостроению и приступил к их изучению, а в гимназии, к вящей радости наставников и родителей, стал проявлять особое прилежание в изучении математики и иностранных языков.
Случись его увлечение чуть раньше, к зрелым годам он успел бы переболеть морской романтикой и, может статься, занялся бы собиранием колониальных диковин. Чуть позже - и страсть ко всему морскому не совладала бы с житейскими заботами. Однако увлечение пришло именно тогда, когда мальчик еще не успел пресытиться мечтой, и сохранилось до того мгновения, когда настало время выбирать жизненную стезю.
Отец Всеслава мечтал увидеть сына офицером или на худой конец - инженером. И, едва семнадцатилетний отпрыск окончил гимназию как по настоянию отца поступил в первое военное Павловское училище. Единственное, что примиряло молодого Арсенина с казарменным бытом, - то, что училище находилось в Петербурге, и редкие увольнительные он посвящал поездкам в Кронштадт, где мог вдоволь любоваться морем и кораблями. И хотя со временем юноша втянулся в дисциплину, принял порядки своей Alma mater, и даже научился извлекать из них некоторое удовольствие, как в детстве изюм из сладкой булочки, мечтам отца не суждено было сбыться. На втором году обучения Всеслав дрался на дуэли, и хотя сия эскапада обошлась без смертоубийства, ран и увечий, Арсенина отчислили из корпуса.
Ничуть не расстроившись по данному поводу, он подал документы в Петербургские морские классы, после чего его детская мечта стала приобретать вполне осязаемый вид.
Отец поначалу возражал против такого решения, но вспомнив, что сам пошел в обучение лишь по требованию своего отца, в то время как сам мечтал о геодезии, бразильской сельве и африканских саваннах, с выбором сына смирился.
Два года учебы пролетели почти незаметно. Преподавали в классах профессионалы своего дела, которые делились с учениками, как своими знаниями, так и беззаветной любовью к морю, отчего учились курсанты усердно. После перевода в третий, выпускной, класс Арсенин столкнулся с необходимостью устройства на летнюю практику.
Учебных судов для моряков торгового флота не существовало и в помине, и те курсанты, кто действительно желал получить что-то помимо полученных в училище знаний, нанимались на лето матросами или на пароходы местных линий, или на мелкие парусники, которыми тогда кишели Черное и Азовское моря. Не тратя много времени на раздумья, Всеслав устроился матросом на небольшой грузо-пассажирский пароход с парусным вооружением и реями на фок-мачте, носивший гордое, можно даже сказать - претенциозное название "Сокол" и все лето провел в плаванье: сначала из Керчи до Севастополя. После - из Севастополя в Таганрог.
По окончании практики Всеслав вернулся к учебе. Первые две недели он поглощал знания, как и прежде, но буквально в конце сентября к учению охладел: вид имел задумчивый и мечтательный, а по возвращении из классов, небрежно забросив учебники под койку, тут же исчезал. Еще немного времени спустя, Арсенин, ранее отличавшийся рачительным отношением к деньгам, вдруг стал занимать значительные суммы у сокурсников, интересоваться вопросами моды и строчить по ночам скверного качества вирши. Диагноз, поставленный товарищами, оказался единодушным: Арсенин - влюбился! Придя к единому мнению, курсанты хлопали новоиспеченного Ромео по плечам, кто восторженно, а кто сочувственно и, пытаясь угадать, кто же эта таинственная незнакомка, заключали пари. В конце концов, ответ на загадку был получен: один из сокурсников, гуляя по Невской перспективе, невзначай столкнулся с Арсениным. Тот буквально порхал вокруг миниатюрной блондинки, в коей курсант практически сразу узнал дочь Кузавлева, - тогдашнего начальника артиллерийских классов: девицу красивую, но избалованную и взбалмошную. До конца октября Всеслав пребывал в приподнятом расположении духа, но с наступлением ноябрьских холодов товарищи все чаще стали замечать, что от прежней его веселости не осталось и следа, а к декабрю Арсенин превратился в сосредоточие уныния и меланхолии.
В какой-то момент у Арсенина (признанного в училище мастера по стрельбе из револьвера) даже возникло желание добраться до оружейной лавки на Васильевском острове и купить себе револьвер. Упорный и целеустремленный Всеслав это стремление реализовал. Частично. До лавки Всеслав добрался, но увидев, что самый дешевый револьвер стоит тридцать семь рублей поразил приказчика брошенной в сердцах фразой: "Это чтоб из-за этой стервы с собой покончить, я должен такую уйму деньжищ на ветер выбросить? А вот хрен ей!", вышел из магазина, от мысли вооружиться отказался и больше, до поры, к ней не возвращался.
Надо сказать, что посещение оружейной лавки сказалось на Всеславе самым наилучшим образом: он с прежним усердием набросился на учебу, вновь стал общителен и весел и перестал скрипеть зубами по ночам. Когда же друзья спрашивали о причинах разрыва с пассией, Арсенин, неизменно морщась от досадных воспоминаний, небрежно отмахивался: "Он был курсант, она была принцесса" и переводил разговор на другую тему. Вот только всё равно окружающие замечали, что неудачный роман оставил на сердце юноши изрядный рубец.
Заключительный год обучения пролетел как пуля из револьвера "Смит и Вессон". За обучением премудростям морского дела, практическими стрельбами и редкими, но разгульными курсантскими вечеринками он и не заметил, как наступила весна 1885 года, а с ней пришла пора выпускных экзаменов. Почти два месяца экзаменационной нервотрепки и вот в июле этого же года Арсенин, закончив Морские классы, получил диплом штурмана.
Через несколько дней после выпуска он на всякий случай (а вдруг да повезет?) зашел в дом номер тридцать на набережной Мойки, где размещалось управление Доброфлота. И этот визит оказался счастливым, можно сказать -судьбоносным. В Одесский порт прибывал грузо-пассажирский пароход "Владивосток". На судне собирались установить новые котлы производства товарищества Беллино-Фендерих, и на этом же судне имелась вакансия второго штурмана.
Арсенин принял предложение не то, что бы не раздумывая, а даже не поинтересовавшись, о размере жалования. А когда узнал, что отныне, ему как второму штурману положено девяносто шесть целковых в месяц, при том, что пошив формы шел за счет Доброфлота, а столоваться Всеслав мог на судне, радости не было предела.
Несколько дней ушло на улаживание формальностей, после чего получив аванс и подъемные, Арсенин отправился в Одессу.
Два последующих года Арсенин провел в море. Его судно поддерживало субсидируемое правительством регулярное сообщение между Владивостоком и портами Камчатки и Охотского моря. Служба шла ровно и без особых происшествий.
Летом 1888 года из Лондона во Владивосток вернулся товаро-пассажирский пароход "Петербург" на котором фирма "Robert Napier" установила новые котлы и две дымовые трубы вместо одной.
К тому времени за Арсениным прочно закрепилась репутация хорошего, умелого штурмана и надежного товарища. Свое мнение по этому поводу Всеслав сформулировал достаточно точно: "Служба, она для того и служба, чтоб по ней ввысь расти" и перевелся с "Владивостока" на "Петербург" на должность старшего помощника капитана. Вот тут он и узнал, почем фунт лиха и долго еще вспоминал о трудностях службы штурмана, как о веселых и беззаботных деньках.
Мало того, что старпом на пароходе в ответе за все: и за команду, напившуюся и устроившую драку в иноземном порту, и за надежность судна в походе, так помимо этого старший помощник на судах Доброфлота еще и суперкарго. В общем - адская работенка. Кто знает - тот поймет.
Учет провизии и воды как в балластных, так и в питьевых цистернах это старпома обязанность. Ну и что, что баталёр есть? Вы, сударь, старпом? Вот и извольте соответствовать. Экипаж по жилым помещениям разместить снова старпом. Судовые работы контролировать - снова старший помощник добро пожаловать! И нечего на боцманов пенять ежели, что не так. За два часа до выхода доклад капитану о готовности службы к рейсу, а за пятнадцать минут - о готовности судна к отходу. Матросов по судовым службам распределить как тут без старпома обойтись? А уж если не дай Бог и практиканты вдруг на судне объявятся... Ну и, конечно же, ведение документации по всем и всяческим учетам от технического состояния своего заведования до местонахождения последней гайки на борту. А еще старший помощник (на то он и помощник капитана) составляет и корректирует судовые расписания, ведомости ремонтные готовит; планы проведения учений, осмотров, проверок не только готовит, а и их выполнение обеспечивает. Судовую книгу приказов старпом видит чаще, чем Библию, ну и, конечно же, тьфу-тьфу-тьфу чтоб не сглазить, непосредственно руководит действиями экипажа по борьбе за живучесть судна. Да! Еще не следует забывать, что старпом несет ходовые вахты с четырех до восьми часов и с шестнадцати до двадцати часов. И это далеко не все, что старпом на судне делать обязан...
Возникает закономерный вопрос: а спать-то ему, бедному, когда? Такой же закономерный ответ: учитесь, сударь, полномочия делегировать!
Но как бы трудно не приходилось, Арсенин справлялся. Почти два года он прослужил в должности старпома на "Петербурге" избороздив Дальний Восток вдоль и поперек. Его судно ходило в Китай, Малайзию, два раза навещали Японию.
Матросы экипажа достаточно быстро поняли, что с новым старпом не забалуешь. С офицерами на судне установились дружеские, но без панибратства отношения.
Капитан парохода - морской волк старой школы Рудольф Егорович Гутан, обошедший в своей время вокруг света на корвете "Баян", строгий, но вместе с тем веселый и заботливый, являлся несомненным авторитетом для Арсенина. На судне про Гутана шутили, мол, он единственный из моряков, которому постоянные плаванья не помешали породить аж трех сыновей и дочь. Рудольф Егорович более чем довольный прилежанием своего старшего помощника, собираясь через пару лет подавать в отставку, прочил Арсенина на свое, то есть капитанское, место.
По правде сказать, расположение капитана Арсенин заслужил еще в самом начале своей службы расторопностью, проявленной во время спасения французского военного транспорта "Коломбо" в Красном море, за которое Гутана правительства Французской республики наградило орденом Почетного легиона.
Скорее всего, так бы и встал Арсенин на капитанский мостик "Петербурга", но в 1890 году, во время рейса с Сахалина в Одессу, он подхватил малярию.
Малярия свалила его в Суэцком канале. Отправляя своего старшего помощника в Одесский морской госпиталь, Гутан даже прослезился, чего за умудренным опытом эстляндцем ранее никогда не замечалось. Позднее, уже в девяносто четвертом Арсенин узнал, что Рудольф Егорович умер от туберкулеза в Каире. В память о капитане он, втайне от всех, по старому морскому обычаю пролил за борт корабля стакан водки, ибо мало кого уважал так, как Гутана.
Болезнь отобрала много сил, но это не помешало Арсенину вернуться во Владивосток сразу же, как только он встал на ноги. Поскольку свободных вакансий в пароходстве не имелось, Арсенин взял двухмесячный отпуск, во время которого навестил родителей. Однако, к моменту его возвращения во Владивосток ситуация не изменилась - на морских судах вакансий капитаны, старшие помощники или хотя бы штурмана не требовались, а уходить на речные суда Арсенину не хотелось.
В один из майских дней Арсенин сидел в открытом кафе на Китайской улице, когда случайно услышал разговор двух немецких матросов, пивших пиво за соседним столом. Матросы делились впечатлениями о русском городе и порте, высказывая сожаление, что такой хороший пароход, как "Аделаида" будет служить диким русским и ходить по варварским местам. Заинтересовавшись беседой матросов, Арсенин обратился к ним на немецком, чем сразу же расположил к себе собеседников. Через десять минут беседы, бокала вина для себя и пары кружек пива для матросов, Всеслав располагал информацией о том, что моряки служат в экипаже, который буквально день назад привел в порт Владивостока новое грузовое судно из Гамбурга. Ранее судно принадлежало компании Hamburg-Amerikanischen Packetfahrt AG, а теперь им будет владеть Морская Компания Жюля Бринера.
Резонно рассудив, что для нового судна нужен новый экипаж и, вновь надеясь только на удачу, Арсенин направился на Алеутскую, где располагалась контора компании Бринера.
К его удивлению, через несколько минут после того, как он изложил одному из клерков свое желание встретиться с владельцем компании, рассчитывая в лучшем случае лишь записаться на прием, тот же клерк проводил его на второй этаж здания, где находился кабинет Бринера. Услужливо отворив перед Арсениным двери, клерк моментально исчез из поля его зрения. Бринер оказался довольно таки высоким мужчиной лет сорока пяти. Из-за мясистого носа, окладистой бороды, пышных усов и круглого животика, под черным шелковым жилетом он чрезвычайно напоминал Александра Дюма-отца и Жюля Верна вместе взятых. Говорил он по-русски очень чисто и почти без акцента, разве что иной раз несколько непривычно ставил ударения в словах.
Бринер произвел на Арсенина впечатление человека, с одной стороны, в высшей степени делового, умного и обязательного до скрупулезности, с другой - авантюриста. Человек, бежавший за романтикой дальних странствий из родной Швейцарии, не имеющей выхода к морю, проведший юность юнгой на пиратском корабле и торговцем шелком в Йокогаме, без сомнений - заслуживал уважительного к себе отношения.
После часового разговора, прошедшем хоть и в насквозь деловом, но дружелюбном тоне, Арсенин и Бринер договорились о встрече через день, когда кандидат на должность должен принести свои рекомендации и дипломы. Вторая встреча заняла несколько больше времени и закончилась для Арсенина самым наилучшим образом. Ознакомившись с рекомендациями, выданными Доброфлотом, а так же основываясь на полученной им лично информации, Бринер утвердил Всеслава в должности капитана грузо-пассажирского парохода "Натали", переименованного из "Аделаиды", в честь жены Бринера Натальи Иосифовны Куркутовой.
Позднее, уже набравшись жизненного опыта, Арсенин понял, что Бринер, собиравшийся открывать совместное дело с купцом второй гильдии Кузнецовым, стремился иметь доход, независимый от успеха либо неуспеха нового предприятия.
Вплоть до середины июня 1891 года Арсенин занимался комплектованием экипажа, вопросами мелкого ремонта и полного оснащения своего нового судна. Если, служа в должности старпома, он считал, что основная часть работы падает на его плечи, то теперь он придерживался абсолютно иного мнения. И хотя офицера на должность старпома он нашел достаточно быстро, работы хватало обоим. К концу июня команда закончила все работы. Экипаж укомплектован, судно оснащено и готово к походу, и посему, затратив два дня на получение груза и коносаментов, 1891 года июня месяца двадцать второго числа "Натали" вышла в свой первый рейс в порт Суэттенхем, прошедший без каких-либо происшествий.
До закрытия навигации "Натали" успела выполнить два рейса: в японский порт Китакюсю и в Пусан, что на Корейском полуострове. Зиму пришлось провести во Владивостоке.
Порт замерзающий, ледоколов нет; поэтому зимние месяцы Арсенин посвятил большей частью чтению атласов и карт, уединившись в съемной квартире на Афанасьевской улице, что в Офицерской слободе.
Но уже с началом новой навигации Бринер перевел "Натали" на Индийскую линию, и практически весь следующий год Арсенин вновь бороздил морские просторы.
После месячного отпуска проведенного во французском Сиаме, Арсенин вновь вернулся к работе. И снова рейс следовал за рейсом: попутные ветра сменялись то штилем, а то и штормами, случались накладки с документацией на груз и недобросовестные поставщики, но большую часть составляли спокойные походы.
Так все продолжалось до мая 1893 года, когда Арсенин повел свой пароход из Сиама к родным берегам.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Май 1983 года. Южно-Китайское море, неподалеку от мыса Камо.
"Натали" отошла от мыса Камо, что в Южно-Китайском море уже дальше, чем на сотню миль, море радовало спокойствием, отсутствием малейшего волнения и признаков приближающейся непогоды. На утреннюю вахту сменив второго штурмана Копытова, заступил первый штурман Силантьев, опытный моряк и человек во всех отношениях надежный. Арсенин со спокойной совестью находился в своей каюте, развалившись на койке и читая новую книгу англичанина Киплинга - "Наулака: История о Западе и Востоке".
Через час такого благолепия под мерное покачивание идущего судна Арсенин стал подрёмывать, когда вдруг из раструба переговорной трубы донесся голос Силантьева: "Вахтенный штурман просит капитана подняться в ходовую рубку". Так как голос звучал спокойно, Арсенин неспеша встал с койки, накинул на плечи белый тропический китель и вышел из каюты.
- И чем же вы хотите меня удивить, порадовать или вовсе, огорчить, любезный Алексей Степанович? - слегка ворчливо произнес Арсенин, входя в ходовую рубку.
- Может быть, я зря вас потревожил, Всеслав Романович, но очень уж странным кажется мне судно по левому борту, - Силантьев указал на бригантину, покачивающуюся на волнах на расстоянии примерно двух миль от борта "Натали". - Сдается мне, не все на этой посудине в порядке, вроде как бедствие терпят.
- Из чего вы сделали подобные выводы, Алексей Степанович? - Арсенин взял в руки бинокль, висевший до того момента на переборке и направил его в сторону бригантины.
- Я их уже минут пятнадцать наблюдаю. Судно лежит в дрейфе, паруса спущены. Якоря не отданы, оно и понятно, глубины здесь большие, штормовых якорей нет. Я распорядился поднять сигнальные флаги, ответа не последовало. Наблюдал за судном в бинокль, движения на палубе нет.
- Ну что ж, пойдем, посмотрим, что за кораблик и, что там стряслось, - Арсенин подошел к машинному телеграфу и отрепетовав рукоятями команду "Сбавить ход" наклонился к переговорной трубе. - Машине! Приготовиться к реверсу! - После чего повернулся к Силантьеву, - Алексей Степанович, измените курс, идем на сближение! Может, действительно, бригантине помощь нужна.
Проконтролировав действия штурмана, Арсенин довольно усмехнулся, вызвал старшего помощника на мостик и от вынужденного на ближайшую четверть часа безделья занялся решением головоломки: "Что ж это за судно и, что и с ним не так?". И хотя через некоторое время от мнимой тайны не останется и следа, все же приятно заключать пари... самому с собой. Выиграешь - здорово! Проиграешь - тоже не обидно.
Меньше чем через полчаса матросы палубной команды уже бросали концы с "Натали" на борт бригантины. Арсенин счел, что кораблик достаточно велик, чтобы к нему без лишнего риска мог пришвартоваться пароход.
На борту бригантины тускло зеленели медные буквы название судна - "Squaw" и данные порта приписки - Сан-Франциско. Вблизи стало заметно, что планширь судна испещрён выбоинами пулевых попаданий, а во многих местах и вовсе разбит в щепки. На верхней палубе среди многочисленных высохших бурых пятен, подозрительно напоминавших кровь, тускло поблескивали россыпи стреляных гильз. Из-за кабестана выглядывала чья-то скрюченная рука, а к противоположному борту привалился спиной мертвец в пробитой пулями голландке.
- Ну что, Всеслав Романович, - старший помощник Коротков подошел к Арсенину, курившему возле бакового бочонка. - Мне с досмотровой командой на бригантину идти прикажете или кого-то из штурманов пошлете?
- Пожалуй, что вас, Иван Федорович, - Арсенин развернулся лицом к первому помощнику. - ШтурманА у нас люди хорошие, надежные, но вы все ж, поопытней будете.
- Как скажете, Всеслав Романович, - с видимой неохотой Коротков развернулся в сторону кубриков. - Пойду револьвер на всякий случай возьму, да на лицо повязку хоть из шарфа сделаю. Уж больно сильно от бригантины разит. С наветренной стороны стоим, а все равно смрад доносится.
- Насчет маски, это вы, Иван Федорович, хорошо придумали, надо чтобы и досмотровая команда тоже лица прикрыла. Вахтенный! Боцмана сюда! Живо! - дожидаясь прибытия боцмана, Арсенин прикурил папиросу и вновь обратился к Короткову. - А чтоб вам, друг мой, не совсем обижать, пожалуй, и я с вами схожу, этот "летучий голландец" проведаю.
- А вам-то это зачем, Всеслав Романович? - удивился старпом, - я бы на вашем месте с "Натали" ни ногой.
- Понимаете, Иван Федорович, - усмехнулся Арсенин, выдыхая папиросный дым, - я еще в детстве про тайну "Марии Целесты" читал, да гипотезы строил, что ж там случилось-то на самом деле, а тут мы на такую вот "Целесту" наткнулись, а я в стороне останусь и тайну даже рукой не потрогаю? Да и вдвоем мы быстрей разберемся, что нам с этой посудиной делать.
- Воля ваша, вы капитан, вам и решать, - махнул рукой Коротков. - Пойду на двоих платки захвачу. Вы моим шарфом обойдетесь или... - Договорить он не успел, так как к Арсенину подбежал судовой боцман Ховрин Артемий Кузьмич, служака старый и опытный, к которому по имени-отчеству обращались не только матросы, но и офицеры.
- Слушаю, ваше благородие! - принял несколько вальяжное подобие строевой стойки коренастый и кривоногий боцман, тускло поблескивая на солнце золотом серьги в ухе и наголо выбритым затылком под приплюснутой бескозыркой.
- Вот, что, Артемий Кузьмич, тут Иван Федорович дельную мысль высказал, - Арсенин затушил в бачке папиросу. - С бригантины смрадом трупным тянет, и чтобы наши матросы заразы всякой не нахватались, понаделайте на всю досмотровую команду масок на лица. Хоть из простыни их нарежьте, что ли.
- Есть! Разрешите сполнять?
- Выполняйте. Думаю, четверти час вам с лихвой хватит, а по истечении указанного срока строй досмотровую команду на баке, - отдав приказание, Арсенин развернулся к Короткову. - Пойдемте и мы, Иван Федорович, тоже масками озаботимся.
Тщательно проинструктировав команду, Арсенин распределил матросов на группы, указав каждой цели для осмотра и как можно серьезней наказал беречься, а при обнаружении чего-то опасного или просто непонятного сразу же звать офицеров. Закончив, он выдохнул: "С Богом!", перекрестился и, опершись левой рукой на планширь "Натали", упруго перепрыгнул на борт "Скво". Следом за ним по палубе бригантины застучали подошвы двинувшихся за капитаном матросов, надевших ради такого случая сапоги.
На палубе парусника, стараясь не обращать внимания на незамеченные ранее с борта "Натали" обезображенные птицами, трупы со следами пулевых ранений, матросы разбились на три группы. Две партии по четыре человека ушли осматривать нижние палубы и трюмы, а двое матросов, возглавляемых Арсениным и Коротковым, отправились на ют.
По-видимому, бригантину спустили со стапелей лет десять-пятнадцать назад, так как перед бизань-мачтой громоздилась ходовая рубка, оснащенная стеклами, а на юте топорщилась вторая надстройка жилых помещений. Правда, на момент досмотра вместо откидных стекол в рамах ходовой рубки торчали только многочисленные осколки. Мельком заглянув в сарайчик рубки, Арсенин увидел, что штурвал судна, буквально, заклинен телом мертвого рулевого. Рядом с ним, зажав в предсмертной агонии рану на груди, к переборке прислонился еще один труп. По палубе от ходовой до жилой надстройки тянулся широкий след засохшей крови, словно кто-то полз, изнемогая от ранений.
- Иван Федорович! Вы с Хворостиным здесь осмотритесь. Может карты, или какие другие документы найдете, - Арсенин махнул рукой в сторону бака, - а я Павлюка с собой возьму, да по каютам с ним пройдусь.
Оставив старпома и одного из матросов обыскивать верхнюю палубу, Арсенин скорым шагом дошел до надстройки на юте, безосновательно надеясь, что внутри жуткий запах будет осязаем чуть меньше. Павлюку приходилось еще хуже - маска из простыни спасала от запаха еще меньше, чем, свернутый вчетверо платок капитана, и матрос командира не обгонял только из субординации.
По правой стороне надстройки находился вход в матросский кубрик. Возле трехъярусных коек стояли рундуки, большей частью запертые на маленькие навесные замки. Озадачив Павлюка наказом собрать все возможные документы, ценности или что иное, необходимое в хозяйстве, Арсенин оставил Павлюка взламывать сундуки, а сам перешел на другой борт.
В левой стороне надстройки размещались две каюты. Одна на три места, скорее всего для судовых офицеров, вторая, ближняя к корме, наверняка принадлежала капитану.
Не собираясь мучиться выбором, Арсенин шагнул в капитанскую каюту.
Обстановка кубрика представлялась скудной, и в этом смысле он ничуть не отличался от каюты самого Всеслава Романовича. Узкая койка, застеленная серым шерстяным одеялом, прикрепленная к переборке левого борта, да этажерка на стенке. На полке вкривь и вкось стояли несколько книг с заглавьями на английском языке. Единственным украшением каюты с большой натяжкой мог считаться старенький, потрепанный индийский ковер, прибитый к переборке над койкой. Посреди каюты лежал труп мужчины с зажатыми в руке бинтами. Судя по кожаному реглану - капитана, и к украшениям каюты он не мог быть отнесен, даже с позиций самого что ни на есть черного морского юмора.
Напротив переборки справа разместились стол и приколоченный к полу стул. На поверхности стола из кучи пепла виднелся край обгоревшей карты. Какой именно район отображался на ней, определить не представлялось возможным.
Арсенин тщательнейшим образом обыскал ящики стола. Результатом обыска стали: увесистая пачка банкнот примерно на двести фунтов стерлингов, кортик без ножен, в довольно приличном состоянии, три пачки вирджинского табака, пара трубок, горсть патронов, на вид сорок четвертого калибра, оловянная кружка и полупустая бутылка без этикетки, наполненная желтоватой жидкостью, отдающей спиртом плохой очистки. Ни судовых или личных документов, ни судового журнала Арсенин не обнаружил.
Он уже собрался выйти из каюты, захватив с собой деньги, табак и кортик, как вдруг краем глаза заметил, что из-под койки выглядывает уголок какого-то сундучка или несгораемого ящика. Арсенин извлек его наружу, поставил ящик на стол и удивленно присвистнул. Находка действительно оказалась сундуком. Вот только выглядел он очень старым и долгое время пролежавшим в воде. Дубовые стенки и крышка сундука стали мореными, железные полосы, оковывающие его поверхность, и железные же петли частью проржавели, а частью и вовсе превратились в труху. Замок отсутствовал. Кто-то взломал его, или, может быть, даже отстрелил в упор из чего-то крупнокалиберного.
Затаив дыхание Арсенин с трудом приподнял крышку и увидел, что внутри сундука лежат несколько кожаных мешочков. От пребывания в воде кожа в устьях мешков слиплась и, поэтому кто-то разрезал их боковины. Доставая мешки из сундука один за другим, Арсенин разглядывал находки. В одном из кошельков обнаружились золотые монеты. Некоторые из них удосужились очистить, но большая часть так и осталась покрыта темным налетом. Разглядывая монеты, Арсенин обнаружил среди них и английские гинеи, и испанские дублоны с реалами, и французские луидоры. Сортировать и пересчитывать их не хотелось, и капитан высыпал на стол содержимое следующего кошеля. В нем оказались драгоценные камни. Всеслав не слишком разбирался в драгоценностях, но ему показалось, что среди прочего в груде самоцветов блеснули бриллианты с красным и синим оттенками, несколько крупных изумрудов и необычайно синие сапфиры. В третьем по счету мешке находились не ограненные камни и, не надеясь на свои скудные познания в геммологии, капитан стал складывать найденный клад назад в сундук, решив разобраться с находкой уже на своем корабле. Не желая привлекать к находке преждевременное внимание, Арсенин сорвал с койки одеяло и уложил сундук с сокровищами в импровизированный мешок.
- Павлюк! - окликнул он матроса, который, судя по доносящимся из соседней каюты звукам, до сих пор занимался взломом матросских рундуков, - бери, что нашел и иди сюда.
- Тута я, вашбродь! - Павлюк вышел из матросского кубрика, прижимая одной рукой к груди сверток с какими-то предметами, а второй удерживая массивный корабельный топор.
- Возьми мешок, а я последний кубрик осмотрю! - Арсенин с видимым облегчением поставил одеяло с сундуком на палубу и шагнул в офицерскую каюту.
Каюта отличалась от матросской только обеденным столом, принайтованным посередине, да наличием всего двух двухъярусных коек. Бегло осмотрев рундуки, которые никто не удосужился запереть, Арсенин обнаружил кучу различной одежды да необходимых в быту моряка вещей, но на какие-либо документы не было и намека. Закончив досмотр, так и не давший ответов на вопросы, Арсенин крикнул Павлюка и вышел на палубу.
Возле ходовой рубки его поджидали Коротков и двое матросов из двух других партий. Увидев Арсенина, Коротков явно обрадовался.
- Вот и капитан! Теперь давай, Самсонов, сам все капитану и расскажи!
- Так что, ваше благородие, в форпике нашли мы еще одного мертвяка с ружжом. Он, видать, пулю в горло получил, да не сразу померши. В форпик залез, да там Богу душу и отдал. На нижней палубе да в трюме ящики какие-то стоят. Чего в тех ящиках, что на палубе, мы ишо не смотрели, а в тех, что в трюме положеты, там ружья лежат. Сколь точно - врать не буду, однова - много их, таких ящиков-то.
- Благодарю за службу, - Арсенин кивком поблагодарил матроса. - Боцману скажи, что я распорядился на вечерней чарке всем, кто в досмотровые партии ходил, двойную порцию выдать. А сейчас собирай людей и на "Натали" возвращайтесь. Павлюк! Стой! Тебя эта команда не касается, ты со мной пойдешь. Ну а у вас какие успехи, Иван Федорович?
- Да ничем особенным похвалиться не могу, - Коротков скромно пожал плечами, - помимо тех мертвецов, что вы уже видели, мы еще двоих в шлюпке нашли, оттуда отстреливались... От кого - не ясно... Ни карт, ни коносаментов, ни каких иных бумаг мы не нашли, только в ящике флагов стран разных, поди, десятка с два. Чье судно, куда шло, с кем воевало и почему, один Господь ведает. Хотя, исходя из того, что сейчас во французском Сиаме вовсю война идет, можно сделать некоторые предположения. Только зачем? Мы ж не полиция, в конце-то концов. А с судном, грузом да с мертвым экипажем, что делать-то будем, а, Всеслав Романович?
- Мертвецов отпеть да по морскому обряду схоронить... - начал отвечать на вопросы старпома Арсенин, но закончить фразу не успел.
- А по какому обряду отпевать-то будем? Вдруг они католики или вовсе лютеране, не приведи Господи? - озабоченно произнес Коротков. - Мы-то все православные, не нехристи какие...
- Вот по православному обычаю и отпоем, - отмахнулся Арсенин. - Я сам молитву прочитаю. Вера у нас, быть может, и разная, но кровь одна - соленая. По добру или по худу они жизнь прожили, того нам не ведомо, а без молитвы хоронить не хорошо будет. Теперь дальше. Груз весь перенести на "Натали", во Владивосток прибудем - продадим. По призовому праву груз наш, а винтовочки, они не копейки стоят, так что хороший приварок к жалованию для всего экипажа выйдет. Да и не только от винтовок.
Пресекая еще незаданный вопрос Короткова, Арсенин указал на одеяло в руках у Павлюка.
- В мешочке этом приварка как бы ни больше, чем от груза найденного будет, но об этом на родном борту поговорим. А сейчас возвращаемся. Как переберемся, вы, Иван Федорович, боцману распорядитесь, чтобы находки на наш борт живенько перенесли. Как мертвых схороним - отходить будем, домой пора.
- А с самим судном чего? С собой поведем или так оставим? Все ж за посудину сию неплохие деньги выручить можно, - озабоченно протянул Коротков.
- Нет, Иван Федорович, бригантину мы с собой не потащим. Палубной команды у нас маловато, да и потом, что с ней делать? До ближайшего порта тащить? Так потом на ней команду оставлять придется, пока все формальности соблюдут, хозяев отыскивая... Коли не найдут, забирать эту скорлупку надо. А там то ли домой вести, то ли на месте продавать, муторное это занятие, да и время на него сколь уйдет. Бросаем дамочку в море и точка. Не стоит она хлопот таких. Визгу много - шерсти мало.
Последующие несколько часов вся палубная команда и часть кочегаров из отдыхающей смены, перетаскивали ящики с бригантины на "Натали", обливаясь потом и задыхаясь от тлетворного запаха разлагающейся плоти. Несмотря на усталость и категорическую нехватку воздуха, а может и сугубо по этим двум причинам, мат сыпался в несколько раз чаще, чем при обычных погрузках или бункеровках. После того, как последний ящик оказался на борту парохода, быстро отшвартовались. Проведя несколько маневров машиной и отойдя на кабельтов от борта бригантины, вахтенный штурман дал в машинное отделение команду: "Полный ход". По пароходу волной пронесся солидарный выдох облегчения.
Весь день до вечера Арсенин провел в своей каюте, сортируя содержимое найденных в сундуке мешках, а вечером, пользуясь тем, что на торговых судах не прижилась военная традиция капитану трапезничать отдельно от остальных членов экипажа, он первым пришел в кают-компанию, спрятав под столом мешок с найденным кладом. В течение всего ужина главной темой застольных разговоров являлась бригантина с мертвым экипажем, с обязательным высказыванием предположений о судьбе команды и их последующим обсуждением.
Коротков, чуть ли не приплясывая от возбуждения, доложил офицерскому собранию, что на "Натали" перегрузили чуть больше трех тысяч американских винтовок системы "Винчестер" и полторы сотни тысяч патронов к ним.
- А я по справочникам смотрел, господа, это на тридцать тысяч фунтов мы себе подарочек нашли! - восхищенно всплескивал руками старпом. - Три или четыре фрахта отработать надо, чтоб такие деньжищи огрести! А если их еще и на черном рынке продать... - Иван Федорович пододвинул к себе салфетку, вынул из кармана кителя карандаш и под добродушные усмешки офицерского состава погрузился в расчеты.
- Господа! Пока милейший Иван Федорович подсчитывает наши выгоды от оружейной торговли, я имею ко всем присутствующим дело весьма деликатного свойства, - сказал тем временем Арсенин, выкладывая на стол свои находки. - Даже с учетом моих более чем скудных познаний в области ювелирного дела и неизбывной ненависти к ростовщикам и ломбардам, полагаю, что вот эта оказия составляет сумму, значительно превышающую стоимость найденного нами оружия. И сверх того, как я потрачу свою долю от приза, меня беспокоит сейчас лишь один вопрос: можем ли мы в полной мере доверять команде?
- Матерь Божья, вседержительница-всезаступница! Это ж откеля такое богатейство-то взялось? - вестовой, пытаясь одновременно и перекреститься и удержать разнос с бутылками вина, озвучил витавший в воздухе общий вопрос.
- Сразу хочу пояснить уважаемому собранию и его вольнослушателям! Всё, что вы сейчас видите на столе, принадлежит не только нам, но и экипажу!
- Арсенин, вдоволь налюбовавшись на ошарашенную физиономию вестового, обратился к матросу напрямую.
- Ты, голубчик, когда команде об увиденном рассказывать будешь, преувеличивай хотя бы не больше чем в два раза. А то дойдет дело до дележа, так скажут, что офицеры себе все загребли...
Матрос, совершенно ошалев от увиденного, закивал головой словно китайский болванчик, перекрестился и долго божился, что кроме как правду никто от него другого и не услышит.
- Считайте мой вопрос риторическим, - улыбнулся Арсенин, как только вестовой удалился. - Хотя некоторые меры предосторожности принять, безусловно, следует. Природу найденного нами клада я объяснить не могу, а потому ограничимся предположением, что оно попало к нам в наследство от контрабандистов, вероятнее всего американского происхождения. Посему предлагаю помянуть покойных, каким бы худыми людьми они не являлись, и, соответственно, выпить за наш успех, благо, что вино уже принесли.
Арсенин попытался вывести своих офицеров из ступора, но, не дождавшись более или менее вразумительной реакции, взял со стола серебряный колокольчик и несколько раз резко взмахнул рукой. Раздавшийся звон заставил людей прийти в себя и вот уже один за другим офицера стали отводить взгляд от усыпанной золотом и драгоценностями столешницы.
Утром следующего дня Арсенин вызвал к себе боцмана, поручил тому отобрать из экипажа дюжину наиболее благонадежных и рассудительных матросов и привести к нему. После прибытия старослужащих, по новому распоряжению капитана верных матросов вооружили. Двоих поставили на пост возле трюма с оружием, одного матроса с винтовкой Арсенин оставил охранять свою каюту. И лишь предприняв данные меры предосторожности, Всеслав отдал команду построить весь свободный экипаж.
- Господа матросы! Не далее как вчера, действуя сообразно международному призовому праву, мы сняли с брошенной в море бригантины груз оружия, который будет продан во Владивостоке. Далее вырученные за груз средства будут поделены между ВСЕМ экипажем, согласно все тому же закону!
Арсенин, прислушиваясь с радостному ропоту матросов, прошелся вдоль строя.
- Но это еще не все! На том же корабле, о чем вам, вероятно, уже исчерпывающе вестовой Сенька Ожегов поведал, я нашел небольшой сундучок с золотыми монетами и самоцветными камнями. Выручка от продаж этой находки также будет поделена на весь экипаж.
Над строем моряков пронесся радостный гул.
- Чтобы вы там себе не напридумывали, сундучок и впрямь небольшой! - пытался остудить охватившую строй эйфорию капитан. - Кто мне не верит, пусть у Павлюка спросит, он вчера этот сундук на своем горбу таскал. А чтоб не возникло ни у кого лишнего соблазна, до прихода во Владивосток сей сундук с кладом будет храниться в моей каюте, возле которой отныне и до родного порта выставлен вооруженный караул. Как домой придем я на борт оценщика приглашу, он при всей команде оценку сделает. До каждого желающего будет доведена сумма клада и выручки от продажи. Слово чести, что лично прослежу за тем, чтобы каждый свое получил сполна. А сейчас команде: разойтись по заведованиям!
Над палубой парохода разнеслось громогласное, наполненное нечаянной радостью троекратное "Ур-р-ра-а!!!", сменившийся слаженным топотом двух сотен матросских ног возвестившем о том, что авторитет капитана на судне непререкаем.
Оставшиеся две недели плавания Арсенин, опасаясь, что золотая лихорадка застит кому-нибудь разум, спал только урывками, держа под подушкой пару заряженных револьверов. Однако худшие его ожидания не сбылись. Большая часть экипажа состояла из уравновешенных взрослых людей, ходивших в море не первый год и прекрасно осознававших, что бунт до добра не доведет. Если и зарождались среди команды дурные мысли, то они на корню пресекались боцманом и самими матросами. И все же, когда на горизонте показался Владивостокский порт, Всеслав испытал нешуточное облегчение - половина дела сделана. И потому, когда Арсенин, отчитываясь о проделанном рейде, в разговоре с Бринером небрежно выложил на стол горсть золотых монет в россыпи драгоценных камней, никаких чувств к сокровищам, помимо скуки совмещенной с полным равнодушием, он не испытывал.
Бринер же, в свою очередь, приятно удивился находке. Нет, деньги его, одного из богатейших людей Владивостока, волновали мало. Скорее, в душе старого авантюриста шевельнулось нечто, напоминающее о бурной пиратской молодости... и еще пришло ясное осознание того факта, что стоящему перед ним молодому капитану можно доверять в полной мере. Впрочем, семь процентов, причитавшихся ему как владельцу судна, Бринер также дарить никому не собирался.
Утром следующего дня на борт "Натали" прибыл ювелир-оценщик. Перед сходнями выставили вооруженный караул, на палубе расстелили брезент, на который перед глазами восхищенной команды и высыпали найденные сокровища. Ювелир восхищался не менее простых матросов и, пока он ползал два часа кряду по брезенту, рассматривая то камни, то монеты, регулярно издавал восторженные возгласы.
Через неделю, с помощью Бринера и при его непосредственном участии, привезенные Арсениным винтовки продали купцам торгующим с Камчаткой. Еще через какое-то время по частям реализовали монеты и камни, и после дележа оказалось, что Арсенин стал обладателем шестнадцати тысяч фунтов стерлингов, моментально перейдя в полусвете Владивостока в категорию выгодных женихов. Что делать с такой кучей денег он не знал; жениться не хотел, устраивать загул не умел да и считал подобное прожигание средств и жизни безумным расточительством. Он уже стал всерьез задумываться над предложением Бринера приобрести небольшой пай в Морской Компании, как в газетах появилось сообщение, что судовладельческая компания "Бернгстрем" прекращает свое существование и распродает свое имущество, в том числе и свой флот.
Арсенин помнил, что в дальнем углу Золотого Рога стоят несколько посудин, принадлежащих разорившемуся предприятию, причем пара из них - морские пароходы и решил из любопытства нанести визит на продаваемые суда.
Узнав о цели вояжа сопровождать капитана напросился штурман Силантьев, чему Арсенин, обрадовался.
Офицеры начали осмотр с речных пароходов, проведенный, впрочем, достаточно бегло. Придя к совместному выводу о том, что по реке судно иной раз бывает провести труднее, чем по морю, капитан и штурман, совпав во мнении о том, что горше участи речных моряков разве что судьба нерчинских каторжан, перешли к стоянке морских судов.
Арсенин остановился возле парусно-винтового трехтысячника с ржавыми бортами, надломленной стеньгой на фок-мачте и жутко закопченной трубой, но тем не менее носившее претенциозное название "Премиум". Первое впечатление от увиденного им судна оказалось не то чтобы отвратительным, но и от хорошего находилось очень далеко. Однако чем-то необъяснимым пароход все же привлек капитана. Так умудренный опытом конезаводчик способен разглядеть в неуклюжем еще жеребенке будущего фаворита.
Пока Арсенин и Силантьев рассматривали ржавое корыто, к ним подбежал торговый агент, который за несколько минут успел напесть столько дифирамбов осматриваемому моряками пароходу, что иному восточному акыну, воспевающему сатрапа, при разумной экономии хватило бы на полгода. Если верить словам агента, то "Премиум" являлся едва ли не лучшим произведением немецких верфей за последние десять лет. А цена в двадцать тысяч фунтов стерлингов просто смехотворна и, является, чуть ли не десятой частью настоящей стоимости.
![[]](/img/b/buzinin_s_w/ppa-1/b9f25584d7f81.jpg)