Глава первая

Беспощадно и яростно жарило полуденное солнце. Впрочем, именно так оно и должно жарить в самый разгар лета над южной Францией. На центральной площади городка не было ни души, за исключением одного еле живого от жары жандарма у входа в городскую ратушу. Особняки наполеоновской постройки, окружавшие площадь с трех сторон, смотрели на жандарма рядами распахнутых окон. Однако и среди них попадались закрытые. Наверное, хозяев нет дома, или они сошли с ума, - думалось жандарму.

За одним из них, под самой крышей четырехэтажного особняка, что располагался в точности напротив ратуши, стояли два человека. Жандарм их видеть не мог, слишком уж высоко и неприметно было окно, да и стекла грязны до невозможности. А они его видели.

-Хоть бы форму сменили, - произнес тот, что повыше.- А то, как будто власть и не менялась.

По-французски он говорил бегло, но с заметным акцентом. У его низкорослого товарища с языком было похуже, речь его была медленной, а некоторые слова давались с трудом.

-Наверное, просто не успели сменить. Капитуляцию всего месяц назад подписали, - пожал плечами он, - а может им просто все равно.

-Вряд ли, - рассмеялся высокий. - На моей памяти власть в Испании сменилась раз десять. И каждый раз они начинали со смены формы. Казна пуста, промышленность стоит, окраины плевать хотели на очередного каудильо (на этом слове он поморщился), а они знай себе, новую форму вводят.

-Хорошо подмечено, кстати, - подумав, отозвался его собеседник. - Власть начинается с формы. И ее смена - это смена формы. Но все-таки, я думаю, они устали. Фашизм - это выбор усталых. А некоторые от рождения усталые, как этот жандарм. Вот ему точно все равно, какую носить форму. Он стоял перед ратушей при Народном фронте, стоит и при Петэне. При Петэне ему даже лучше, никаких неожиданностей. Стой себе до самой могилы...

Высокий размял суставы и прошел на другой конец маленькой комнатки. Он достал из буфета маленькую бутылочку газированной воды и присел за стол. Кроме буфета и стола, больше никакой мебели в комнате не было, за исключением двух тюфяков на полу и телефонного аппарата возле стены. Даже двери не было. Попасть в комнату можно было только через люк в полу, который вел напрямую в кладовую домовладельца.

Высокий налил газировки в стакан и сделал глоток: - Знаешь, а я тоже устал. И, наверняка, посильнее, чем этот жандарм.

Его товарищ отвернулся от окна и тоже прошелся по комнате, заложив руки за спину. - Это не усталость. Это у тебя, потому что месяц без дела сидишь. У меня тоже такое было. Я сперва думал, что устал, что на покой пора. А потом понял. Это чувство появляется, когда ты в такого же превращаешься, - он мотнул головой в сторону окна, - в ненастоящего.

Он тоже достал из буфета бутылку, только не газировки, а вина и плеснул себе полстакана, не обратив внимания на укоризненный взгляд высокого.

-Я тогда только во Францию перебрался. Думал всё, закончился этот ад. Все эти тюрьмы, лагеря для интернированных, отказы в визах. На завод работать пошел.

Платили гроши, работа грязная, но я все равно притворялся, что вот оно, что я ради этого сюда бежал. Всю жизнь мотался как припадочный, хоть помру спокойно, думал. Мемуары даже писать начал. И такая вдруг тоска навалилась, даже не тоска, а как ты говоришь - усталость. В Бутырке и то не так тоскливо было. Как же так думаю, вот я человек, живой человек. Могу выучиться, картины рисовать или книги писать, да хоть игрушки детям делать, радость кому-то будет. А я остаток жизни на заводе гроблю. Для кого? Я ж эти детали, что я делаю, даже не увижу никогда, как они у меня со станка сойдут. Какой от этого кому прок? Почему нельзя такие машины придумать, чтоб они за людей работали?

-Время! - вдруг перебил его высокий, глядя на часы. И добавил шепотом: - Без двух минут.

В комнате стало тихо. Высокий бесшумно встал и крутанул ручку телефона. - Мне сортировочную, - и после паузы, - Франсуа, тетя пошла на поправку.

Он положил трубку и посмотрел на низкорослого. - Началось, - улыбнулся тот. - Вот и началось. Три года ждал, как понял, что ничего у вас не выйдет в Испании.

-Ты не говорил о таких мыслях, - улыбнулся в ответ высокий.

-Я никому не говорил. И вам мы помогали как могли. Только когда усатый вас в Барселоне потрепал, я понял, что все без толку. Это с Троцким еще договориться можно было, отсрочить хоть как-то. А с усатым уже не договоришься. Надо также как они действовать, может тогда что и выйдет. Вот мы тут три года и выстраивали схему, чтоб также как они. Теперь даже ЦК ФКП наполовину из наших. Переиграл я большевиков. На их же территории.

-И мы в вашу схему отлично легли...

-Сейчас-то уже и откровенно, наверное, поговорить можно. Ты не обижайся, но вы в нашей схеме с самого начала были. С Барселоны, как я понял, чем все это закончится. Без вас Платформа так бумажкой бы и осталась. Мы когда только начинали агитацию, сразу говорили - испанцы помогут, ребята, испанцы не подведут, у испанцев опыт такой.... Вот вы и помогаете.

-Не помогаем, - помотал головой собеседник, - одно дело делаем. И для Франции одно и для всей Европы. И чтобы землю в Арагоне крестьянам отдать. Лебединую песню анархизма поем. Только знаешь, я ведь все равно уже не верю, что у нас что-то получится. Поляжем...

Договорить он не успел. Его прервал звук, словно великан ударил гигантской кувалдой по огромной рельсе. Взрывная волна вырвала стекла из окна, обрушила куски штукатурки с потолка и швырнула обоих собеседников на пол. Отплевываясь, они поднялись и, отталкивая друг друга, бросились к окну.

Изо всех окон первого этажа ратуши валил черный дым, а где-то выбивалось пламя. Покореженная взрывом половинка тяжелых дубовых дверей висела на одной петле, второй створки не было видно вообще. А жандарм лежал на брусчатке, то ли мертвый, то ли оглушенный взрывом. Рядом с ним тлел, сорванный со здания взрывом, вишистский триколор.

Такой же звук донесся со стороны вокзала. Третий - со стороны церкви. Четвертый, пятый... Восемь раз ударил великан, прежде чем закончить свою работу. И тут Махно захохотал. Он смеялся открыто и громко, как не делал этого уже много лет. Дуррути покосился на него и вдруг захохотал сам. Они смеялись, ударяя себя по бокам и коленям, а в их глазах можно было увидеть сейчас целую смеющуюся Францию. Так же смеялись сейчас рабочие на фабриках, остановившие свои станки и готовые к последнему бою за каждый цех. Так смеялись отряды летучих дружин, которые, закрыв лица красно-черными платками, тройками и пятерками выходили сейчас на улицы Парижа, готовясь отомстить за Мадрид и Гернику. Даже личный автомеханик Петэна и тот заходился от смеха, потому что знал, какие именно изменения он внес в тормозную систему автомобиля маршала, прямо перед его дневным выездом. Вся Франция нашла минуту для здорового, веселого хохота.

Отсмеявшись, Махно хлопнул Дуррути по плечу: - Может и поляжем. Зато как люди поляжем, настоящие. Со смехом.

Два свободных человека кинулись открывать люк. А на площадь уже въезжал грузовик плотно забитый парнями в черных рубашках и красно-черных шейных платках.

Берлин, август 1940

-Или Испания наведет порядок во Франции, или мы будем вынуждены навести порядок в Испании! В конце-концов - это ваши бандиты, а воевать с ними приходится вермахту. Фюрер возмущен такой неблагодарностью со стороны генерала. Каудильо забыл, кто подарил ему победу? Вы могли еще юлить, когда речь шла о регулярной французской армии. Но сегодня граждане Испании безнаказанно убивают немецких солдат, а Франко умывает руки.

Генерал Эспиноса-де-лос-Монтерос скрипнул зубами, снова прокручивая в памяти эту отвратительную сцену. Кто такой этот Риббентроп интересно? Кажется, какой-то виноторговец? Вот она вся эта их "тысячелетняя империя", какой-то хам, партийный выскочка, смеет повышать голос на маркиза. Я его даже на дуэль вызвать не могу, усмехнулся про себя посол. Да и не до дуэлей сейчас, нужно думать, как выкручиваться из ситуации.

Задача понятна - любой ценой нужно не допустить ввязывания Испании в эту войну. Вот только тянуть с каждым днем все сложнее, тем более немцы прямым текстом намекают на возможность оккупации Испании. Гитлер с послом разговаривать уже не хочет, все переговоры идут через Риббентропа. Значит нужно обеспечить встречу на высшем уровне, убедить Франко нанести визит в Берлин. Генерал сможет убедить Гитлера в том, что ввод испанских войск во Францию - это потеря Испании для Европы. Стоит отвести хотя бы часть армии из страны и она снова запылает. Посол это понимал хорошо, вчерашний генерал-губернатор Мадрида помнил, чего ему стоило спокойствие на столичных улицах. А немцы не хотят понимать, что вход Испании в эту войну нужен не рейху, а бунтовщикам. Хорошо, что Франко умеет взвешивать свои силы и не склонен к излишнему авантюризму - этого у него не отнять.

Посольский "Хорьх" свернул на тихую Регентштрассе и остановился. - В чем дело? - спросил генерал у адъютанта, который сидел на переднем сидении, рядом с шофером.

-Дорога перекрыта, господин генерал. Сейчас разберемся.

И правда, поперек улочки стояли переносные рогатки, а к автомобилю шли два полицейских в сопровождении офицера гестапо. Офицера генерал явно где-то встречал. В последнее время, после французских событий, гестаповцы следили за сотрудниками посольства совершенно не скрываясь. Наверное, думают, что мы тут красных прячем - шутили между собой посольские, каждого из которых испанские красные расстреляли бы не задумываясь.

Однако к шоферу обратился не гестаповец, а один из полицейских.

-Предъявите документы!

-Вы не видите посольских номеров? - вмешался адъютант. - Это автомобиль испанского посла!

-У меня приказ, - отрезал полицейский. - Улица оцеплена, предъявите документы!

-Вы не имеет права. Я думаю, у вас возникнут серьезные проблемы!

Полицейский дотронулся до пистолета: - Проблемы возникнут у вас! Улица оцеплена, ловим террористов. Мы даже у фюрера спросим паспорт, если это потребуется.

-Покажи им наши документы и поехали, - вмешался генерал. Не хватало еще собачиться с полицией на каждом перекрестке.

Документы шофера, адъютанта и самого посла просматривал гестаповец. -Генерал Эухенио Эспиноса-де-лос-Монтерос? - спросил он, наклонившись к водительскому окну.

-Да, это я, - спокойно ответил генерал.

-Помните мессы в Эскориале?

-Что? - опешил посол.

Два хлопка уронили шофера и адъютанта вперед, а "гестаповец" отбросил пистолет с глушителем.

-А я очень хорошо помню, господин усмиритель Мадрида, - улыбнулся он и громко стукнул по крыше автомобиля. Так стучат дружелюбно настроенные сотрудники дорожной полиции, проезжай мол. Но "гестаповец" просто разбил капсюль французской гранаты, которую тут же кинул под ноги посла.

За секунду до взрыва генерал вспомнил, где он видел этого человека. Один раз, будучи генерал-губернатором столицы, он посетил мессы раскаяния в Эскориале для пленных красных. "Гестаповец" стоял в первом ряду молящихся и пристально смотрел на генерала. Словно запоминал.

По бульвару вприпрыжку бежал старичок. Невысокий, с седенькой бородкой клинышком, он так весело поглядывал из-под пенсне на прохожих, что всем сразу становилось ясно, что бежит он не потому что торопится, а просто из-за неугомонности натуры. Бывают такие смешные старички - посмотришь на такого, и настроение поднимется.

На углу старичок притормозил - купить газету у мальчишки. А как же не купить, когда такие дела происходят. Шутка ли, Испания собралась в войну вступать. И ведь наверняка вступит, после убийства своего посла (да еще и в самом Берлине, какие, однако, шляпы эти немцы) остаться равнодушным к французским событиям - это все равно, что от плевка в лицо утереться. Купил старичок газету, а мальчишка уже заранее знает, что дальше будет. Сейчас он прочитает ее в открытом кафе (хоть и осень на носу - но это же Марсель и жарко еще как в пекле), а потом будет с такими же старичками языком чесать до самой ночи. Словно и проблем у них других нет: будет Франко Гибралтар штурмовать или нет? Появится во Франции испанская оккупационная зона или испанцы подкреплениями обойдутся? Хотя тут и мальчишке газетному понятно - уж во Францию испанцы влезут, это и к гадалке не ходить. Иначе совсем уж боши обидятся.

Хорошо в вишистском Марселе, словно и не было никакой войны, а немцы - это там далеко, на севере. Ну, или в пиренейских департаментах, анархистов из гор выкуривают. Даже июльский День Гнева марсельцев почти не задел. Скучно южанам воевать и бунтовать, не зря в Нормандии поговорка такая есть - на юге легче гнутся спины. Вот и пусть там умничают эти нормандцы под бошем. А южане и своим умом сильны.

Купил старик газету и дальше поскакал, словно кузнечик. До того забавный старичок, что мальчишка-продавец даже вслед ему засмотрелся. Только не разглядеть старика, заслонил его какой-то в черном пальто. Вроде не бежит, ровно идет, а дистанцию со старичком сокращает. И не жарко ему в такую жару в пальто ходить? А навстречу старичку второй такой же идет. Но этого уже мальчишке не видно - далеко старик убежал.

-Товарищ Волин, - окликнул старика преследователь. Тот машинально обернулся и тут же ему влетел кулак в солнечное сплетение. Это тот что навстречу шел постарался. Рухнул старик на мостовую и газету выронил, а эти двое еще и ногами добавили. Потом один свистнул, и они вдвоем быстренько загрузили жертву в подъехавший автомобиль, такой же черный и чужой на светлых марсельских улицах, как и они сами...

.....................

-Добро пожаловать, господин Волин, - радушно распахнул объятия плотно сбитый мужчина в безликом сером костюме, когда старика бросили на железный стул. Волин попытался привычным жестом поправить пенсне, но его не было - сбили при похищении. Без пенсне видно было совсем плохо - единственным источником света служило маленькое оконце под самым потолком, из чего Волин сделал вывод, что они находятся в подвале.

-Вы хорошо говорите по-русски, - улыбнулся он серому, чтобы завязать разговор.

-Благодарю, - разулыбался тот в ответ. - Я родился на Украине. Мои родители арендовали имение под Балтой, табак выращивали. И хорошо выращивали - пятьдесят батраков кормилось, - улыбка исчезла из его голоса, а немецкий акцент стал сильнее, - пока однажды в имение к родителям не заявилась шайка бандитов. Себя они, разумеется, называли не бандитами, а анархистами-повстанцами. Но отца моего все-таки убили, как настоящие бандиты, без суда и следствия. А имение сожгли. Правда жгли не они, а те самые батраки, которых кормил мой отец, но это дела не меняет. Вы, господин Волин, в те годы, если я не ошибаюсь, подвизались в штабе Махно? В штабе тех самых бандитов? Так что, господин штабной теоретик, у меня к вам не только вопросы безопасности рейха. У меня к вам еще и личные счеты есть. И я выражаю надежду, что эта информация придаст вам нужный вектор, когда вы будете определять меру искренности в нашей с вами беседе.

Волин молчал. Он не боялся, он давно уже не боялся. Знал, что когда-нибудь это произойдет. Да и опыт царских и большевистских застенков научил не бояться. Бояться должны его товарищи - но они тоже могут быть спокойны, он не выдаст. А вот умереть, скорее всего, придется.

-Молчишь, Волин? Выгадываешь? Или может тебя лучше по настоящей фамилии звать? А? Эйхенбаум? - серый хохотнул. - Вобщем полномочий у меня много. Хватит даже на то, чтобы тебя отпустить и о фамилии твоей не вспоминать. Но, сам понимаешь, на каких условиях...

-Я очень хорошо понимаю, господин офицер. Я одного не понимаю. Вы ведь офицер гестапо? Что же вы людей похищаете на территории независимой Франции? Да и адвоката вы мне предоставить, как не крути обязаны.

-Вот вы жиды наглое племя, - покачал головой серый и, подойдя поближе, лениво вмазал старику в зубы. - Но я тебе объясню, если ты не понял. Гестапо на территории союзной Франции действует совершенно свободно, при всяческой поддержке местной полиции и гражданской администрации. Более того, вопрос об оккупации вишистской Франции вермахтом и испанскими войсками - дело решенное. В ближайшие дни это произойдет, видишь как я с тобой откровенен? А теперь твоя очередь. Мне нужен выход на Махно. Уж у кого, а у тебя он точно должен быть.

-Волин оттер кровь губ и пожал плечами: - Господин офицер, вы же, я смотрю большой профессионал. Неужто вы не в курсе наших с Нестором разногласий? Я вообще не поддержал эту его авантюру, я свободный гражданин свободной Франции, какие ко мне могут быть вопросы? Я даже не скрываюсь ни от кого, а тут меня избивают эти ваши дуболомы. Прислали бы повестку, я бы и сам пришел.

-Тааак... - протянул гестаповец, - значит так. Ну ты напрашиваешься жидовская морда. Думаешь, я тут один, кто тебе личные счеты предъявить хочет? Ошибаешься, и поинтереснее люди имеются, - в этот момент гестаповец до боли (причем вполне ощутимой) напомнил Волину жандарма царских времен. Серый позвонил в звонок и махнул заглянувшему в дверь дуболому, - Заводи!

В комнату вошел еще один человек. - Здорово, Сева, - гаркнул он с порога. Волин обернулся и зрачки его расширились, - Вы!?

-Я, Сева, я. А ты как думал, что угробил меня Нестор? Все так думали, а я выжил. И очень крепкий зуб у меня Сева и к Нестору и ко всем жидам, что его в Гуляй-Поле облепили. Начиная с тебя.

-Вижу, вы узнали господина Григорьева, - констатировал факт серый. - Я вас покину на полчаса. Не буду мешать теплой встрече.

- Я понимаю, товарищ Судоплатов, что вам не терпится искупить свой провал с Конем. Но ликвидацию Старика придется отложить на неопределенный срок. Необходимость этой операции нам диктовала логика событий, но ситуация, как вы знаете, изменилась.

Берия закатал рукава рубашки и только после этого пригубил стакан чаю.

- Вы понимаете, что решение о приостановке этой операции - это не моя личная блажь. Это решение согласовано на самом высшем уровне, - он кивнул куда-то в сторону окна, хотя его собеседник и так понял о ком идет речь. - Сейчас во Франции обрисовалась куда более серьезная угроза для мирового коммунистического движения, чем даже Троцкий. Впрочем, это вы должны знать не хуже меня.

Судоплатов кивнул. Из последних донесений только слепой бы не понял, что компартии Франции и Испании практически потеряны для Коминтерна. Колеблются итальянцы. В и без того слабом латиноамериканском коммунистическом движении анархистские тенденции набирают просто ужасающий оборот. Французский День Гнева вывел из тени темную лошадку на поле международной левой политики. Лошадку, которая грозила сорвать приз зрительских симпатий.

- Вобщем, Павел Анатольевич, ваш шанс на реабилитацию никуда не исчез, просто условия задания меняются. Надеюсь, вы поняли, о чем я? - прищурился Берия.

Он любил задавать вопросы собеседнику в надежде, что тот продолжит его мысль. Обычно Судоплатову это удавалось. Правда, иногда он подозревал, что это такой хитрый способ представить себя самого в качестве автора удачного решения. Но сейчас явно был не тот случай.

- Так точно, товарищ нарком. Если я правильно понимаю, важной внешнеполитической задачей становится ликвидация Махно.

- Вы все правильно понимаете, - кивнул Берия, - а Троцкий нам в этом поможет.

- Я понял, - перебил Судоплатов. Идея показалась ему настолько интересной, что он легко позволил себе перебить старшего по званию, - значит, Старик обеспечивает протекцию Троллю?

- Это, кстати, Сам придумал, - похвалился Берия, как будто Сталин был его сыном, сдавшим экзамен на отлично. - И нам не приходится ни задействовать французскую агентуру (с ней сейчас вообще дело нужно очень аккуратно иметь), ни проводить операцию внедрения. Троцкий сам его внедрит, еще и благословение даст. Ваша задача сейчас ввести товарища Меркадера в курс дела и обеспечить самые благоприятные условия для его переброски во Францию.

-А вам идет альпинистское снаряжение, - в комнату вошел седой сухощавый старик, в известных всему миру пенсне и с такой же знаменитой бородкой. В руках он держал несколько конвертов.

-Если вам наскучит в Альпах и вы захотите получше познакомиться с революционной Францией, то вот вам мои рекомендации. Смотрите только полиции с ними не попадитесь, хотя вряд ли вас будут серьезно досматривать при въезде в Италию.

-Благодарю вас, товарищ Троцкий, - молодой человек ангельской наружности небрежно бросил письма поверх распахнутого саквояжа, из которого торчали мотки веревок, какие-то железки и прочие непонятные далекому от альпинизма человеку, вещи. - Думаю ваши рекомендации мне не повредят, Франция - это весьма интересно, в свете последних событий.

-Ох уж эти последние события..., - престарелый лев революции погладил бороду и жестом пригласил собеседника в сад. Тот сунул ледоруб под мышку и последовал за ним.

-Уверен, что анархисты закончат как обычно, - продолжал Троцкий, щурясь на ярком мексиканском солнце, - хотя вам-то, конечно, все там будет интересно. Еще бы такая романтика... А для нас наступает ответственный момент. Как бы то ни было, но это выступление серьезно пошатнуло позиции сталинистов в западной Европе. Несознательный элемент бежит к анархистам, сознательный примыкает к нашим структурам, а вот со сталинискими банкротами якшаться никто не хочет. Надо бы закрепить успех, - задумчиво покачал головой Троцкий.

-Если я могу быть полезен в этом отношении, то всегда к вашим услугам, - отозвался Меркадер, примеряясь ледорубам уже к цветочной вазе.

-Да хватит вам уже этой штукой размахивать! Того и гляди разобьете что-нибудь. А вот некоторую пользу вы принести действительно сможете. Раз уж вы так хотите своими глазами посмотреть на происходящее во Франции, то заодно прощу вас, проведите неофициальную инспекцию французской секции Интернационала. Ничего сложного, просто посмотрите, что там у них, да и как. Свежим взглядом, так сказать. Секретов вам, конечно, не откроют, ну да вам они и ни к чему. Составьте общее впечатление, а по возвращении расскажете мне. Вам-то врать, я думаю, ни к чему. Чую, сейчас бардак там первостатейный, новые люди, новые проблемы...

- А какие у тамошней секции Интернационала отношения с повстанцами?

- Вам все на Махно живого посмотреть не терпится? - усмехнулся Троцкий, - посмотрите, не переживайте. Хоть отношения и не простые. Непосредственно Четвертый Интернационал анархистскую авантюру не поддерживает. Почему понятно - это азы марксизма. Но мы работаем с рабочими, ведем агитацию, помогаем им на разных уровнях,. По правде говоря, действуют несколько наших партизанских отрядов, все-таки боевой опыт людям необходим. Но все-таки стараемся держаться подальше от анархистов, а они придерживаются той же политики, Махно меня помнит, - ностальгически прикрыл глаза Троцкий. - Вот с кем мы поддерживаем хорошие, товарищеские отношения, так это остатки ПОУМ. Они официально в Интернационал не входят, все носятся с этим своим дурацким Лондонским бюро. Но в целом, ребята хорошие. Их очень много в анархистских отрядах, они давно сотрудничают, с испанских времен, часто на личном уровне. С ними вас наши и сведут, а они уж там и на Махно посмотрите. Одно их моих писем выведет вас на марсельский ПСОП, а это тот же ПОУМ, только французский, по слухам они даже объединяться собираются, хотя Герен их и тянет к анархистам... А как, кстати, ваша невеста? - неожиданно сменил тему Троцкий, - не огорчится отъезду?

-Куда ж без этого, - развел руками юноша, - но я же не навсегда. Пару месяцев и обратно. Новых впечатлений наберусь, а больше мне ничего и не нужно.

- Эти ваши новые впечатления, не доведут вас до добра. Главное, берегите себя, - мягко улыбнулся Троцкий. - Будет очень жалко вас потерять.

..............................................

- Что ж ты, скотина, натворил? - гестаповец неодобрительно смотрел на пол. На полу лежало тело Волина, окровавленное, с неестественно вывернутыми, явно сломанными руками.

- Извиняюсь, херр гауптштурмфюрер, - виновато протянул Григорьев, споткнувшись на сложном слове, - кто ж знал, что он такой дохлый, окажется? Жиды то, покрепче обычно. Я как-то одного ювелира под Одессой допрашивал, так три дня жил.

- Ты не в Одессе, Никифор. А мы не казачья вольница. Он что-нибудь рассказал?

- Чуть-чуть рассказал, помер, жаль, быстро. Был у него выход на Махно. Через Псопа, какого-то контактировал, а больше ничего и не успел. Теперь Псопа этого разговорить надо.

- Через ПСОП, - поправил его гауптштурмфюрер. - А разговаривать с ним не надо. ПСОП - это большевики местные, антисталинские. Через них твоя группа и будет внедряться, используя якобы контакты с Волиным. Информации для этого у нас хватит, а выход на их местный комитет у нас тоже есть. Так что готовьтесь, граф. Ваш выход близится.

- Графья в Париже, - привычно и несмешно отшутился Григорьев.

Махно грелся у костра. В октябре в предгорьях Пиренеев еще тепло, но стоит чуть подняться в горы, как дыхание превращается в пар, а ранения, туберкулез и больше, чем полвека неспокойной жизни принимаются наперебой рассказывать о себе каждой клеточке усталого тела. Холодно во французских горах.

Рядом кряхтя, подсел еще один участник маленького отряда.

- Отоспался, Аршинов? - не отводя глаз от костра тихо спросил Махно.

- Отоспался, Нестор.

- Рассказывай, что привез.

- Газет тебе принес, - Аршинов сунул Махно сверток и сам протянул руки к огню. Батька перебрал несколько разноязыких изданий и улыбнулся: - "Правда", надо же! Двадцать лет про меня не писали!

-Чего ты раскричался, - добродушно пожурил Аршинов, - двадцать лет не писали и еще столько же не напишут. Но ты все равно посмотри. Под передовицей.

Махно пробежал глазами заметку и развеселился еще больше, не столько из-за содержания, сколько из-за текста на кириллице. От привычного с детства алфавита он уже отвык. - Ты гляди, а! Как это говориться... хорошая мина при плохой игре, да? - Он с выражением зачитал, - На юге Франции продолжается героическая борьба французских патриотов, под руководством Французской коммунистической партии. В движении Сопротивления также значительную роль играют члены рабочих организаций и левые социалисты... Слышь, Аршинов, ты как думаешь, мы для них рабочая организация или левые социалисты?

-Все одно прогресс, - благодушно проговорил Аршинов, - раньше если бы они нас социалистами и назвали, то только мелкобуржуазными.

- Да ладно мы, - Махно продолжал смеяться и Аршинов про себя отметил, что нужно чаще привозить ему советские газеты, - это ж они и про троцкистов тоже, получается! Вот Лева сейчас в своей Мексике раздувается небось!

- Про Леву я с тобой и хотел поговорить. В Марселе эмиссар его сейчас обретается. Вроде как к тебе приехал.

- Ишь ты, - удивился Махно, - и зачем я ему? У него тут без меня своих друзей хватает. Или он как совсем с голой жопой оказался, решил со всеми дружить?

- Может и так, - пожал плечами Аршинов, - В него ж стреляли недавно, художник какой-то, сталинист. Боится Лева один остаться.

- Так что он хочет, эмиссар этот?

- Не знаю, я ж до Марселя так и не добрался. Мне о нем другие люди рассказали... Да, Марсель... Плохие новости оттуда, Нестор. Волина убили.

- Да что ты..., - лицо Махно перекосило судорогой и снова стало спокойным. Аршинов знал цену этому спокойствию. Нужно теперь в те несколько дней, что он будет оставаться в лагере, присмотреть за командиром. И держать его подальше от спиртного.

- Кто убил, Петя, как?, - Махно зябко укутался в легкую кожаную куртку и подался к костру.

- Известно кто... Хотя неизвестно, на самом деле. Тело нашли за городом. Избит, руки переломаны. Полиция говорит - ограбление.

- Что слова полиции стоят, я с детства знаю, - голос Махно стал жестким, - У Мюзама тоже руки сломаны были. Значит так. Отдохнешь - поедешь в Марсель. Во-первых, - батька скинул куртку и сосредоточенно заходил по земле, - посмотришь, кто там от Троцкого приехал и зачем. Если дело того стоит - переправишь ко мне. Стоит или нет - сам разберешься. Во-вторых, - детально выясни, что там с Севой. Одно дело, если бы они его официально прихлопнули, тут все понятно было бы. А когда вот так, тишком, то большие последствия иметь может.

- Я не дурак, Нестор. Разбираются уже люди с Волиным.

- А ты сам, Петя, разберись! - злобно крикнул Махно, - Сам! Мало нас осталось, а больше мы ему ничего сделать не сможем. И вот еще... детям деньгами помоги, - Аршинов кивнул, а Махно вернулся к сосредоточенному тону, - Но это не самое главное. Самое главное - наладь в Марселе хорошую ячейку в порту, по испанскому образцу. К Новому году в Испании большие дела будут. Нужно, чтобы транспорты из Марселя плохо ходили. Чем хуже, тем лучше. У тебя с рабочими хорошо получается, а в Марселе наших мало, организация слабенькая. Наладь, Петя.

-А что в Испании?

-Ну ты языком не болтай-то. Это секрет. Городскую герилью Дуррути будет устраивать.

-Это еще что за зверь?, - удивился Аршинов.

-Это не зверь, - Махно почесал в затылке, - это я сам придумал... Просто по-испански звучит красиво. Как имя женское...

***************************************

Бои за городок шли второй месяц. Точнее это в газетах так писали "вчера, в ходе боев..." ну и так далее, как газетам положено, обыватели же никаких боев не видели. Да и писали-то про них, где придется, между фронтовой сводкой и криминальной хроникой. Понятно почему - фронта тут официально нет. Тыл здесь, да еще и глубокий, вдобавок. А на криминал, пусть даже и на организованные бандитские выходки, события тоже не тянут. Масштаб не тот. Вобщем, было совершенно не понятно, война за окном или мирное время.

С одной стороны, войны никакой и нет, раз никто не стреляет. Оккупантов тоже почти не видно, набегут и исчезнут. Да и какие это оккупанты - испанцы? Испокон веков город с ними контрабанду держал, по-испански каждый второй говорить умеет. Как родные, только форма чужая. Гарнизона своего испанцы в городке не держали. То ли размениваться не хотели на такую мелочь пузатую, то ли имели какой-то хитрый план. Впрочем, для проформы, один раз заглянули. Походили по улицам, девок пощупали и назначили мэра, лояльного новому режиму. Еще бы не лояльного - дочка в Барселоне замужем. После этого испанцы ушли.

Той же ночью пришли опять испанцы, только другие. Эти городок собственностью ничьей не объявляли. Даже наоборот, сказали, что если кто-то с этого дня где-то, пусть даже и в пьяном виде, про собственность заикнется, того там и повесят, потому как пулю жалко. Для начала повесили новоиспеченного мэра, объявили на послезавтра выборы в совет коммуны, желто-красный флаг над муниципалитетом сменили на красно-черный и были таковы. Нужно ли объяснять, что было дальше?

Вот так и чередовались дневные испанцы и ночные месяц за месяцем. Не подряд, конечно, чередовались, иной раз между визитами могло и четыре-пять дней пройти, но войны не было. Гибли только горожане - причем в зоне риска оказывались, как правило, назначаемые мэры и потенциальные кандидаты в члены совета коммуны. Друг с другом же испанцы почти никогда и не сталкивались. Вот и попробуй тут разбери, идут за город бои или нет.

Но однажды, солнечным осенним днем, все изменилось. То, что что-то не так стало ясно сразу - с чего бы это ночные испанцы посреди дня заявились? Маленький отряд занял все подходы к городку и выставил дозоры, после чего на маленькой часовенке зазвонил колокол. Колокол не звонил уже давно: кюре ночные испанцы отправили вслед за мэром еще в один из первых визитов, а на церкви написали краской "Ни бога, ни хозяина". Надпись, правда, закрасили дневные испанцы, но желающих демонстрировать свою религиозность в городке поубавилось.

Когда на площади собралось достаточно народа, на ступени церкви вышел пожилой мужчина в красно-черном шейном платке и заломанном берете с вышитыми буквами "CNT". Он откашлялся и заговорил, оказавшись самым, что ни на есть французом:

-Товарищи! Работники и работницы! Я такой же как вы. Простой рабочий, всю жизнь на заводе в Лионе отбатрачил. Только одним я от вас отличаюсь - знанием. Я знаю, в какую эпоху мы живем, поэтому я здесь. Вы не знаете - и сидите дома. Так что я расскажу - много времени это не займет. А эпоха - великая. Не было еще такой. Если проспим - то и не будет больше.

Говорил он, вопреки тому, что обещал - долго, но с площади никто не ушел, очень было интересно. Говорил просто и понятно, но про такие вещи, про которые горожанам и думать раньше не доводилось. Рассказывал про то, что государство - это не просто вещь ненужная, а даже и вредная, специально придуманная, чтобы над людьми измываться. С этим все согласились. Вреда большого от родной Франции или соседней Испании никто не видел, но вот пользы и подавно. Сплошные неудобства - то налоги новые введут, то жандармы нагрянут, контрабандистов ловить. Вы б лучше дали зажить по человечески - может и не было бы никакой контрабанды, а то, что еще молодежи делать? Тем более, что жизнь без государства оратор обещал вполне сносную и даже лучше.

- Ты когда виноград собираешь - у чиновника спрашиваешь, как это лучше сделать? Так зачем тебе у него спрашивать, когда ты жениться собрался или, наоборот помереть? Что, без бумажек этого не сделаешь? Сделаешь, конечно, только одного дармоеда содержать не придется. А полиция? Кто твой дом лучше тебя самого защитит? А сам не можешь - соседа попроси. Собрались улицей - выбрали себе полиц... милиционера то есть, такого, который лишнего не возьмет и которому доверяете, вот он пусть и охраняет, а вы его за это кормите. Плохо охраняет - не кормите, другого выбрали. Главное - вы его содержите, вот он вас и охраняет. А сейчас полицию кто содержит? Правильно - государство. Вот они его и сторожат. От вас сторожат.

Затронул оратор и тему денег и опять с ним все согласились, что без денег жизнь-то на самом деле справедливей будет. Про религию, правда, немного поспорили, но оратор не упорствовал, обещал тему обязательно раскрыть в другом выступлении. Вобщем, горожанам ночные испанцы пришлись по-нраву, а то раньше как-то толком поговорить не удавалось. Поэтому когда под конец выступления оратор достал документ Всеобщей Конфедерации Труда и зачитал постановление о всеобщей мобилизации рабочего населения Франции, никто не просто не возмутился, а наоборот, собравшихся охватил всеобщий восторг (хотя кто-то и промолчал). Оратор объяснил - всем под ружье становиться не нужно. Каждый труженик должен теперь понимать, что он часть одного большого коллектива и этому коллективу нужно помогать всеми силами (про взаимопомощь и самоорганизацию он говорил между деньгами и религией). Деньгами, едой, кому-то все-таки и в боевые отряды отправиться. Кто не хочет - тот предатель своего рабочего класса. Рабочему классу нужна свобода и либертарный коммунизм. Для этого нужно прогнать немецких и испанских фашистов и не поддаваться провокации голлистских буржуйчиков, которые корчат из себя патриотов. Они-то, может и патриоты Франции. Да только нам Франция кто? Франция нам угнетатель, такой же как и Германия. Предположение о том, что де Голль после победы встанет к станку, собрание встретило здоровым смехом.

К вечеру, вслед за ночными испанцами, ушли почти все парни от семнадцати до тридцати пяти, а остальные получили разнарядку на ресурсы. Разнарядку составили всем миром, с учетом пожеланий горожан. По специальной таблице деньги и продукты можно было заменять оружием и боеприпасами.

Всеобщая мобилизация ВКТ шагала по стране.

Южное небо давило низкими звездами и огромным месяцем. Анри кивнул подбородком в сторону двоих мужчин на другой стороне улицы. Мужчины были навеселе. Хотя в Марселе и действовал комендантский час, но для работников ночных предприятий предусматривались специальные пропуска. Порт относился к таким объектам, а портовые рабочие пользовались ночными пропусками, чтобы в свободную ночь прогуляться в подпольный кабачок. Полиция на это не обращала внимания - лишь бы пропуск был в порядке. Да и заглядывала полиция на приморские улочки нечасто. У Аршинова пропуск был в полном порядке - типографские рабочие всегда отличались высокой сознательностью. Печати же подделывать он умел еще в Российской империи.

- Двое? - тихо спросил он.

- Один скоро свернет. Он нам не нужен, не стоит размениваться.

И точно. На одном из перекрестков гуляки шумно распрощались, один исчез в темноте, а за вторым они продолжили наблюдение.

- Сейчас, - больше для себя шепнул Анри. Из узкого проулка мелькнула тень, словно ночь выпустила псевдоподию, и слизнула одинокого прохожего. Анри махнул рукой и они, придерживая высокие воротники плащей, ринулись вслед за ним.

В переулке все было кончено. Припозднившийся гуляка - крупный мужчина с моржовыми усами испуганно хлопал глазами и мычал через кляп. Он был накрепко привязан к балке, на которой трепыхались чьи-то простыни. Прислонившись к ней молодой человек раскуривал сигару.

-Это он один его так? - подивился Аршинов, - Он же раза в два меньше. Крепкие у вас кадры.

-Это не наши кадры, - ответил его спутник, вглядываясь в лицо связанного, - это по твою душу, потом с ним поговоришь. Я просто помочь попросил, - и шикнул на молодого человека, - Лопес, затушите немедленно!

Лопес пожал плечами и подчинился, а Анри выдернул кляп, предварительно предупредив: - Клемент, вякнешь, я вырву тебе глаз.

Здоровяк кивнул, а Анри перешел к вопросам: - Ты получал наши предупреждения?

- Получал, - флегматично ответил тот и Аршинов понял, что на самом деле этот Клемент или не боится или впал в безразличие.

- Ты игнорировал директивы ВКТ. Ты продолжал руководить бригадой докеров и выходить на работу. Ты брал сверхурочные. Такие люди называются штрейкбрехерами. Тебе есть, что сказать в свое оправдание?

- Есть. У меня двое голодных детей. Теперь убивай, Анри. Но тебе не жить.

- Мне в любом случае не жить, меня ищут коровы и гестапо. Детей у меня четверо. А вот убивать тебя много чести, - и Анри снова мастерски воткнул кляп бригадиру в рот. Протянул руку Аршинов: - Пьер...

Аршинов передал Анри молоток. И тут Клемент испугался и принялся извиваться. - Лопес, ногу, - спокойно скомандовал Анри, - Пьер, подержи вторую.

Аршинов всей своей массой навалился на левую ногу, прижал ее ступней. Напротив него Лопес крепко держал правую ногу бригадира одними руками и Аршинов снова удивился силе этого не очень габаритного с виду человека. Анри примерился молотком к колену Клемента и, прежде чем с хрустом вмять его коленную чашечку в землю, словно извинился: - Это не я, Клемент. Это история.

...Потом они долго и молча бежали по узким улочкам, перепрыгивали какие-то заборы, ползали в кустах и до конспиративной квартиры добрались только когда небо начало светлеть. Аршинов долго приходил в себя, сидя на полу маленькой кухоньки, пил воду: - Старый я уже для таких развлечений, - объяснял он Лопесу тихим шепотом, чтобы не разбудить детей хозяина, тоже портового рабочего. Лопес с интересом смотрел на него и не скрываясь курил. Анри спал, привалившись к стене.

Придя в себя Аршинов перешел к делу: - Это вы от Троцкого?

-Я, - флегматично кивнул тот, - а вы кто, Пьер?

-Моя фамилия Аршинов, если вам это что-то говорит.

-Говорит, - снова кивнул Лопес, - я читал вашу книгу в Испании.

-Я не знал, что мою книгу там издавали.

-Четыре года назад, - на спокойном лице Лопеса впервые за вечер появилась улыбка, - в Испании издавали все, где хоть один раз встречалось слово "анархия".

- Так что Троцкому нужно от нас? Раньше его контакты с анархистами не интересовали.

Лопес выпустил кольцо дыма: - Лев Давыдовыч умеет признавать ошибки и идти на компромиссы. А сейчас он хочет помочь. Очень серьезно помочь, благо у Четвертого интернационала есть такие возможности.

***************************

-Внедрился, значит..., - Берия задумчиво пробабарабанил пальцами по столу. Судоплатов молчал. Ждал, что еще скажет нарком, прежде чем продолжить. Но Берия ничего не говорил, задумчиво глядя в стену и постукивая пальцами.

-Вот еще, Лаврентий Палыч, - решился полковник. Нарком сцепил пальцы и кивнул, ожидая продолжения.

- Мы тут в отделе подумали и прикинули один вариант на перспективу. Если операция с Махно пройдет успешно, то нужно не бросать все на самотек, а перехватывать инициативу. Ликвидацией Махно мы анархизм в Европе не убьем. Если движение нельзя унчтожить...

- Значит, нужно его возглавить, - заинтересованно подхватил Берия. - Любопытно.

Судоплатов излагал детали своего плана, а нарком все больше загорался открывавшимися перспективами, посмеивался, поворачивал разговор в новое русло, дорисовывал плохо продуманные детали. Тем удивительнее было то, что в конце разговора Берия хлопнул ладонью по столу и отрезал: - Не санкционирую, Павел Анатольевич. Одни сплошные "если". Хозяин не поймет, зачем нам всю агентуру перенаправлять на авантюру с сомнительным успехом. План хоть и любопытный, но авантюра чистой воды.

-Есть у нас один козырь, товарищ нарком, - Судоплатов предвидел такой поворот событий, - есть одна персоналия, не хуже Махно. Только это наш Махно.

Он вытащил из портфеля заранее подготовленную папку с личным делом и протянул Берия. Тот глянул на фамилию и удивился: - Он жив еще? Как это?

-Да я и сам не ожидал. Думал Ежов его к общему знаменателю привел. Наверное, спасло то, что в политике никогда не светился.

-Ну так я про то и говорю. В политике не светился, зато в другом развернулся так, что даже на Кавказ слухи доходили... Я-то думал от цирроза помер уже.

-Лечат регулярно. В том числе и по нашему ведомству, он же почетный чекист.

Берия хмыкнул и перевернул несколько страниц: - Да уж, почетный чекист... Но это действительно козырь. Это бомба - если он снова в Европе объявится. Вот что, - он вернул папку Судоплатову, - это меняет дело. Даю тебе сутки. Посиди, отшлифуй все с учетом того, о чем мы говорили и с поправкой на этого почетного чекиста. А завтра вместе к Хозяину поедем. Сам ему расскажешь. Пора нам уже собственными партизанами обзаводиться...

Вроде только недавно выпал первый снег, но в Йене было уже холодно, как в каком-нибудь Стокгольме. Маленькая Ульрика хныкала что она замерзла, хочет домой, что папу ненавидит и что гулять по такому гололеду могут только черствые бездушные люди (и где она только таких слов набралась?). Вернер только вздыхал - гололед действительно хоть куда, а дворника на улице и не встретишь. Неужели все уже на фронте? В который раз задумаешься, стоило ли тогда отдавать голос этому краснобаю (да еще и жене пришлось соврать, будто проголосовал за социал-демократов), если вместо борьбы с безработицей Германия получила всеобщую трудовую повинность, вместо изобилия - продовольственные карточки, а что немцы получили вместо образования, директору музея не хотелось даже и думать. А теперь еще и дворники отстаивают интересы рейха не на улицах, а вообще непонятно где.

-Папаааа, - потянула его за руку Ульрика, - я замерзла! Пойдем домой!

-Сейчас погреемся, вот в том красивом доме, - попытался успокоить ее отец, но Ульрика раскричалась еще больше: - Не хочу в тот дом! Хочу домой!

Пришлось проявить твердость, а именно крепко сжать руку дочери и твердым шагом направиться в банк. Все-таки уже пора думать о рождественских подарках.

Прямо перед входом в маленькое отделение банка на Гритгассе какой-то идиот припарковал грузовик - огромный крытый "Мерседес". Водитель преспокойно курил в открытое окно машины и плевать хотел на неудобства посетителей. Вернер окинул его презрительным взглядом, но препятствие все равно пришлось обходить, что Ульрика не преминула отметить новыми криками. Наконец Вернер достиг заветной двери, пропустил дочь вперед и вошел в помещение банка.

Первым, что он увидел, был ствол пистолета, направленный ему прямо в лоб. Вторым - лежащих на полу людей, с заложенными за голову руками. Третьим - невысокого толстячка с модными усиками, который расхаживал прямо по конторской стойке. Больше ему рассмотреть ничего не дали - грабитель, который встречал посетителей, махнул пистолетом перед носом Вернера и скомандовал: - На пол!

Пришлось подчиниться. Ульрика присела было рядом с папой, но тут же снова вскочила и засмеялась. Вид распластанного на полу отца и еще десятка посетителей ее повеселил, хотя Вернеру было совсем не до смеха. - Немедленно ляг! - крикнул он дочери. На крик оглянулся тот, что расхаживал по стойке. Он остановил сообщника, рванувшегося к Ульрике: - Оставь девочку в покое!

После этих слов он поторопил кого-то, кого Вернер не видел, видимо другого сообщника, собиравшего деньги с касс, и спрыгнул на пол. - Привет, - добродушно сказал он девочке. - Оставьте мою дочь в покое! - рявкнул на него Вернер и сам испугался своей смелости, а Ульрика снова засмеялась. Грозный отец в смешной позе повеселил ее больше.

-Не трогаю я вашу дочь, - обиделся старший грабитель, - я просто хочу познакомиться, - и он протянул Ульрике руку, - Макс Гёльц, командир Красной армии Саксонии... и Тюрингии теперь.

- Ульрика Мария Майнхоф, - жеманно представилась Ульрика, и, подумав, неуверенно добавила, - девочка.

После чего перешла в наступление: - А вы террористы, да? Мне про вас папа рассказывал. Я когда вырасту тоже буду террористом.

Гёльц засмеялся: - Когда ты вырастешь в террористах уже не будет нужды. А если будет, то приходи. Сделаю для тебя специальную фракцию в своей армии.

-Фракция Красной армии Ульрики Майнхофф, - попробовала сочетание девочка, а Гёльц снова засмеялся. Из-за стойки вышли два человека с набитыми мешками.

- Пока, Ульрика, - попрощался Гёльц, - а вам, - обратился он к лежащим посетителям, - я еще приношу свои глубочайшие извинения. Не стоит расстраиваться, это не ваши деньги. Да здравствует Красная армия Саксонии и Тюрингии!

Глава вторая

Рамону не нравился этот странный русский, несмотря ни на его очевидный опыт партизанской деятельности, ни на хорошие рекомендации в Марсельском подпольном комитете ПСОП. Рамон не любил хамов. А товарищ Хмеленко был хамом высшей пробы. Он травил скабрезные анекдоты, с заметной радостью влезал в перепалки, грубил там где логично было бы обойтись без грубости. Таких людей Рамон насмотрелся в левом движении во множестве. И почти всегда такой тип поведения выбирала для себя недавно приобщившаяся к движению интеллигенция, которой хотелось больше походить на рабочий класс, как они его себе представляли. Настоящие же рабочие, напротив, пытались показаться более культурными, чем они есть на самом деле, что зачастую вызывало улыбку. Улыбку, но не омерзение, как Хмеленко.

Больше месяца Рамон блуждал с небольшим отрядом Хмеленко по Южной Франции. Логики такого перемещения Рамон не понимал. Задачей русского хама было соединение с отрядами ВКТ, но, несмотря на эпизодические контакты, таких попыток Хмеленко не предпринимал. На прямые вопросы русский привычно хамил или отвечал в том духе, что хочет хорошо натаскать ребят, прежде чем связываться с серьезными людьми. Свой резон в этом был - отряд почти целиком состоял из вчерашних студентов, которые не держали в руках ничего тяжелее бутылки, а верхом подпольной работы считали сбитую в толпе полицейскую фуражку. Сказать же прямо о своей миссии Рамон не мог - приходилось мотаться по горам и полям вместе с Хмеленко.

Впрочем, нельзя отрицать того, что Хмеленко был удачливым командиром. Волчьим чутьем он предугадывал засады, мог с большой вероятностью предсказать, сколько солдат или полицейских сейчас в казармах, чувствовал где лежит оружие, а где припасы. Благодаря этому потерь отряд пока не нес, хотя за плечами у вчерашних студентов были уже несколько удачных операций.

Сам Рамон старался не выкладываться в полную силу. По легенде его боевой опыт исчерпывался бестолковым сидением сиденьем в арагонских окопах, такой обычный солдат - середнячок. Аршинов четко проинструктировал его этот счет, да Рамон и сам понимал, что личный эмиссар Троцкого, это совсем другая степень внимания к своей персоне, нежели очередной латиноамериканский доброволец. Рамон жалел, что Аршинов не смог встретиться с Хмеленко - на момент, когда была назначена встреча, последний сильно заболел, а в дальнейшем Аршинов должен был уезжать. Аршинов Рамону понравился, его мнение о людях было выверенным и заслуживающим доверия, а с Хмеленко они примерно ровесники, да и соотечественники. Рамон не доверял Хмеленко, совершенно не доверял.

Той февральской ночью на окраине очередного безликого городка они налетели прямо на патруль "коров", совершенно неожиданно с оружием на перевес, без времени на то, чтобы хоть как-то подготовиться к атаке. В первый раз Хмеленко подвело его фантастическое чутье. Полицейские оказались не дураками и открыли огонь безо всяких формальностей. Бой завязался мгновенно, не успел еще осесть на землю первый подстреленный студент, а Рамон, спрятавшись в дверной проем какого-то магазинчика, уже принялся бить в темноту на подавление. После третьего выстрела ночь разорвала сирена.

- Отходим! - ревел на своем ломанном французском Хмеленко откуда-то спереди, из самого пекла. - Отходим, их здесь сейчас не меньше сотни будет! Рамон, Этьен прикрывают! Не забываем оружие и раненых!

Мимо Рамона протащили стонущего парня из их отряда и он тут же несколько раз выстрелил в темноту, туда, откуда должны двигаться преследователи. С противоположной стороны улицы его поддержал Этьен, один из немногих опытных парней в отряде - служил в армии. Темнота ответила десятикратным залпом. Кто-то засопел сзади, Рамон обернулся - Хмеленко.

- Ну-ка, дай-ка, - русский выстрелил куда-то и засмеялся в усы, - попал, ей-богу попал!, - но тут же прижался к стене, вражеская пуля выбила кусок штукатурки в двух сантиметрах от его виска. - Этьен, отходи! Отходи и отстреливайся как дьявол!

- А мы стоим на месте, - зашептал Хмеленко Рамону, - есть у меня задумка. Совсем плохо дело, пока до предгорий доберемся, они сюда весь департамент соберут. Надо заложника взять из полицейских, чтоб хоть какой-то козырь на руках иметь. Своих они берегут, да городок маленький, каждый другому сват или брат, просто так под пулями не бросят.

Рамон кивнул. Идея ему не очень нравилась, но он привык к тому, что Хмеленко, при всех своих недостатках, отдает себе отчет в том, что делает. К тому же Рамон был убежден в том, что приказы не обсуждаются.

Этьен стреляя так быстро, как успевал перезаряжать винтовку, уходил прочь. Через несколько минут установилась тишина - Этьен ушел вслед за отрядом, а полиция поняла, что темнота больше не отвечает ей огнем и затаилась.

- Сейчас они пойдут помалу, не будут подкрепления ждать, - снова зашептал Хмеленко, - знаю я этих лягушатников.

И действительно, вскоре возле их проема осторожно заскрипел снег. Кто-то приближался. Хмеленко вдавил Рамона в стену и сам прижался к ней едва ли не вплотную, а когда напротив их убежища показалась тень, вдруг взревел и огромной летучей мышью ринулся на полицейского. Затрещали выстрелы, но здоровому русскому потребовалось меньше двух секунд, чтобы разоружить полицейского, приставить его же пистолет к его горлу и выставить его перед собой живым щитом.

- Хэ-хэй!, - торжественно закричал Хмеленко в темноту. - Считаю до тридцати! За это время подгоните сюда грузовик, я знаю, что он у вас за углом! И давайте без глупостей, а то у вас станет на одного стража порядка меньше! А ну-ка, кричи, - и он встряхнул заложника.

Заложник оказался гордым и кричать не стал, но выстрелы прекратились. Раздалось неуверенное: - Сдавайтесь. Вы окружены...

- А я знаю, - спокойно сказал Хмеленко и принялся громко считать: - Раз, два...

Хоть и было темно, но Рамон заметил как побледнел пленный полицейский - немолодой мужчина в сержантском чине. Рамон и сам почувствовал волнение, хотелось закурить. Все-таки Хмеленко решился на чистую авантюру. Но не успел русский досчитать до десяти, как впереди зафыркал и заурчал мотор, а улицу осветили фары. Хмеленко заулыбался: - Самое главное в таком деле, - не таясь принялся рассказывать он, - не давать времени. Минутой больше и они гадость какую-нибудь придумают, или вообще решат, что черт с ним, с заложником.

Грузовик остановился и Хмеленко, продолжая прикрываться полицейским, пробрался к кабине и что-то закричал водителю. Рамон не слышал, что именно - слишком громко шумел мотор, но водитель - молодой парень выскочил и опрометью кинулся к своим.

- Давай за руль! - закричал Хмеленко, - не умею я эти драндулеты водить!

Заложника русский усадил между Рамоном и собой и тут же взял на мушку. - Своих бы ребят не проглядеть, - задумчиво покачал головой Хмеленко, - они-то не знают что мы на колесах теперь.

Выезжая из города, они проехали под фонарем, свет которого на секунду осветил кабину грузовика. И заложник неожиданно подал голос. Крайне неожиданно, потому что сделал это по-русски. - Господин Григорьев, это вы? - спросил он у Хмеленко.

*** Испанская декабрь хоть почти бесснежен, но зима есть зима. В казармах испанской фаланги в Барселоне было страшно холодно, не намного теплее, чем на улице. С тех пор как почти всех фалангистов отправили во Францию, дров на казарму выделяли по сокращенным нормативам, при том, что объемы помещений остались неизменными.

Особенно холодно было возле дверей, как раз там, где располагался пост дежурного. И без того еле чувствительное дыхание печки долетало сюда лишь еле понятным намеком, который согревать не согревал, а вот желание бросить ко всем дьяволам этот пост и протянуть руки к огню - пробуждал еще как. Время Роке Доменона подходило к концу, но это только усиливало его мучения. За бессонную ночь он уже отбил все зубы - постоянной чечеткой, которую они выплясывали друг на друге. Ладони, красные, как гусиные лапы, Роке грел подмышками, хоть это и было строго-настрого запрещено, а старый карабин придерживал локтем. Роке свою службу в фаланге представлял несколько иначе, хотя о том, что будет нелегко ему говорили абсолютно все. Но он думал, что нелегко - это когда ты под пулеметным огнем противника ползешь резать колючую проволоку или преследуешь бандитов в Пиренеях. А тут приходится мерзнуть в казарме как церковной мыши под рождество. И даже во Францию его не взяли, мол, кто-то же должен оставаться на страже родины, хотя он так и сказал, когда только пришел записываться, поступаю в испанскую фалангу, мол, чтобы бить коммунистов. Бить же пока не пришлось даже клопов - для них тут слишком холодно. Холод вымораживает последние остатки патриотизма и единственное, чего ждет Роке - это когда проснется репродуктор на стене. Когда только он заиграет гимн - это будет значит, что уже шесть утра и что его сменят в течении пяти минут. Нужно будет подобраться, вытащить руки из подмышек и мужественно эти пять минут достоять с видом образцового часового.

Ночь за окном немножко посерела, когда репродуктор наконец-то захрипел. Сперва запищали сигналы точного времени. Роке вытянулся по стойке смирно, даже щелкнул каблуками, и принялся ждать разводящего. А из репродуктора заиграла музыка.

О том, что это не гимн Роке понял, только когда песня дошла до припева: - A las baricadas, a las baricadas, - торжественно выдавало радио. Роке обалдело смотрел в раструб репродуктора, позабыв и о подобающей часовому выправке, и о предстоящей встрече с офицером и припоминая где он слышал эту песню. Он вспоминал пыльную дорогу родной Астурии, а по ней нестройно идут люди, вооруженные всем подряд - кто-то с винтовкой, а кто-то просто с вилами. Почти все они босы и поют они именно эту песню, которую сейчас вместо гимна и передают по радио. А над головами у них реет сшитый, скорее всего, из штор красно-черный флаг.

Что все это значит - решительно непонятно. Пока Роке сортировал замерзшие мысли и отделял дурацкую шутку от возвращения к власти красных - казарма просыпалась, не дожидаясь официальной побудки - офицер запаздывал. Юные фалангисты, не сговариваясь, тянулись к репродуктору и удивленно застывали перед этой забытой песней. "Словно змеи перед факиром", - подумал Роке и понял, что эта мысль не из самых удачных.

Однако дослушать песню мальчишкам не довелось. Дверь раскрылась так резко, как только может открываться дверь, выбитая ударом ноги - быстро и громко. От неожиданности Роке подпрыгнул и выронил карабин. К счастью тот не выстрелили - все-таки патронов молодежи не выдавали не просто так. А от одного врага можно и штыком отмахаться. Роке наклонился за оружием но поднять не смог. Карабин надежно и заботливо прижимала к полу чья-то нога, обутая в высокий ботинок. Роке проследовал взглядом по ноге до самого верха - где уже начиналась голова ее владельца, и встретился с суровым и небритым лицом, с которым лично встречаться ему не доводилось, но которое он, тем не менее, хорошо знал. Еще бы знать, когда фотография этого самого лица укоризненно смотрит с каждой второй афишки, объявляющей о награде за поимку особо опасного преступника.

- Оставь оружие в покое, сынок, и иди домой, - покачал головой Дуррути.

Из-за его спиной непрерывной гурьбой сыпали вооруженные люди, которые наскоро обыскивали фалангистов (а обыскивать тщательно смысла не было - все, кроме Роке были в нижнем белье) и бежали дальше - к выходу на плац, откуда слышались редкие выстрелы.

- Мальчишки, - Дуррути обратился уже ко всем, - мы не будем с вами воевать, вы слишком молоды, чтобы нести ответственность за преступления свиней, носивших эту форму до вас. Я информирую вас о том, что всякая государственная власть в Барселоне ликвидируется. Функции координации и управления берет на себя Временный революционный комитет. Правда, он пока не сформирован. Испанская фаланга ликвидируется. А вы идите по домам, хотя если кто-то хочет остаться верным Франко до конца, может пройти во двор, где специально для него мы сформируем расстрельную команду. - И Дуррути широким жестом показал удивленным мальчишкам на выход.

*** - Лукьянов, знаешь где у меня сидят твоя партия, вместе с твоим товарищем Сталиным? - с неподдельным любопытством поинтересовался Гёльц, свесившись с кровати.

Лукьянов покраснел как помидор, но отвечать не стал. Гёльц, тем не менее, пояснил, использовав богатый на идиомы русский язык, нецензурной версией которого владел в совершенстве. Лукьянов покраснел еще больше: - Вы, товарищ Гёльц, забываетесь.

- Это ты, Лукьянов, забываешься. А у меня с памятью все в порядке. Я вот помню, где мы находимся, а ты походу нет. И я тебе разъясню, что здесь я командир. А решения товарища Сталина и партии вашей замечательной ни на кого в этой стране впечатления не произведут. Можешь попробовать - вон за окном полицейский стоит. Иди ему пожалуйся, скажи - я, мол, Анатолий Лукьянов, советский военспец, возмущен, что коммунист Гёльц позволяет себе кощунственные выпады в адрес Коммунистическое партии и лично товарища Сталина. Сходи, попробуй. Он тебя выслушает очень внимательно, я тебя уверяю. Только ты не пойдешь ведь. Ты тут вообще без меня шагу не сделаешь, так что сиди, не умничай, и тем более указаний мне не давай, куда мне двигаться и что мне делать. Я свое дело знаю. Ты, Лукьянов, еще пионером не был, когда я Германии подол заворачивал.

Лукьянов вздохнул про себя. За две недели в обществе Гёльца он наслушался от него реплик по поводу СССР, ВКП(б) и товарища Сталина, не на один десяток лет без права переписки. И на пару сроков для него - Лукьянова лично, за недонесение. Да и доносить-то некуда, все-таки глубокое подполье. Подполье это Лукьянова начало уже порядком утомлять и вовсе не причине тяжелых условий, необходимости жесткой конспирации и нечеловеческого напряжения, совсем наоборот. Мерзавец Гёльц, после нескольких удачных акций, просто-напросто взял и свалил в Швейцарию по поддельным документам, где теперь кутит на ворованные деньги. Документы те, между прочим, Лукьянов ему и делал. И хорошо еще, что Гёльц самого Лукьянова где-нибудь на берегах Рейна не позабыл. Военспец хорошо понимал теперь, что от этого алкоголика всего можно ожидать.

Сам же Гёльц на голубом глазу утверждал, что ежедневные попойки в женевских кабаках - это часть премудрого плана. Что, мол, выжидает Гёльц какой-то важный контакт. Напоминания Лукьянова по поводу составленного в НКВД плана Гёльц встречал, в лучшем случае, как пять минут назад - матом. А один раз даже в драку полез. С тоски Лукьянову оставалось только пить.

В дверь постучали.

- Не заперто! - пьяной белугой проревел Гёльц. В номер вошел незнакомец - высокий лысый мужчина в дорогом пальто. Он строго и подозрительно осмотрел Лукьянова и тому стало стыдно за непотребный вид. - Узнаю соотечественника, - горько проговорил незнакомец и повернулся к Гёльцу. А тот будто протрезвел:

-Это вы, Аршинов?

Незнакомец кивнул.

- Получили таки мою весточку? Вот и славно. Присаживайтесь. Нам нужно многое обсудить, - и подмигнул военспецу, - Лукьянов, а сбегай-ка ты за водкой, мы с товарищем долго говорить будем.

*** Рамон молча крутил баранку, прятать эмоции он умел давно. Хмеленко-Григорьев не знал, что Рамон знает русский язык, иначе уже наметил бы его на роль следующей, после полицейского жертвы. В том, что полицейский скоро умрет, Рамон не сомневался - слишком хорошо он знал командира их отряда. Теперь просто необходимо выйти на экстренную связь с Центром - пусть поломают голову над такой иронией судьбы: в одной точке встретились два агента противоборствующих разведок с одним и тем же заданием. О том, что Хмеленко-Григорьев выполняет задание немцев, Рамон не сомневался.

Хотя большей части разговора Лопес не расслышал (русские предпочитали шептаться, да и шум мотора никто не отменял), но о биографии пленника получил самое общее представление. Полицейского звали Апполон Семенович Ржелевский. Был он урожденным одесситом, воевал с Григорьевым в составе Добровольческой армии и побывал у атамана в плену, где хорошо запомнил его лицо. Из плена Апполон Семенович бежал в родную Одессу. Когда из жемчужины Черного моря уходили французы, Апполон Семенович решил не искушать судьбу и посмотреть, чем закончится заваруха на одной шестой части суши откуда-нибудь со стороны. Например, в рядах французского Иностранного легиона. Так как Ржелевский попал во Францию до основного потока офицеров-эмигрантов из России, то места в легионе ему хватило. Там он выслужил себе два ранения, французское гражданство и возможность тихой полицейской работы неподалеку от средиземноморского побережья. Теперь об этой возможности он, кажется, жалел. Как и о том, что опрометчиво напомнил Григорьеву об их знакомстве.

- Тормозни, Рамон, - скомандовал Григорьев. Они уже достаточно далеко отъехали от городка и, по расчетам Рамона, давно обогнали членов отряда, отходящих пешком.

Остановив грузовик, испанец закурил и остался за рулем, когда русские вышли наружу. Принимать участие в расстреле ему не хотелось. Но выстрел так и не прозвучал, а Григорьев вернулся почти сразу.

-Отпустил я земляка, - ответил атаман на вопросительный взгляд водителя. Помолчал и продолжил: - Вот что Рамон. Тебе, я помню, Махно был нужен за каким-то чертом. Мне он тоже нужен, так что сейчас к нему и отправимся. Я-то планировал, чтоб наш отряд какую-никакую известность приобрел, ну чтобы с бухты-барахты мы не падали батьке на голову. А земляк мой тут новости последние рассказал, мы-то газет не читаем, а дела большие произошли. Нужно Махно срочно ловить, пока совсем не потерялся.- и Григорьев вкратце рассказал, что произошло в Испании меньше недели назад.

*** Генерал не любил людей, но был достаточно вежлив, чтобы этого не показывать. Генерал не был настолько тщеславным и самолюбивым как человеком, каким его пыталась изображать вражеская пропаганда, но иногда признавался сам себе, что людей настолько же собранных и талантливых как он сам, ему встречать пока не приходилось. Все окружающие его, хоть в чем-то да уступали генералу. А осознание собственного превосходства над окружающими не прибавляет к ним любви. Ненависти тоже. Только снисходительность. Генерал иногда позволял себе быть снисходительным.

Но не в этот раз.

Его разбудил ночной порученец, громкий, неуклюжий, истеричный. Порученца Генерал не винил. Понимал, что ему просто передалось настроение тех, кто его послал. Собравшись за пять минут (марроканские привычки не уйдут уже никогда) Генерал прошел в кабинет, где уже ждали командующие округами и родами войск. Генерал, с большой буквы и генералы с маленькой, именно так, подумал он, прежде чем ответить на приветствие.

Начальник штаба мгновенно развернул перед ним карту и Генерал вздрогнул. Про себя, разумеется, так, что никто не ничего не заподозрил. Эту карту он уже видел, вернее очень похожую на нее и полагал, что больше не увидит никогда. Снова красные пятна на карте страны. Его страны. - Рецидив болезни, - проговорил он вслух, глядя на эти пятна. Собравшиеся принужденно улыбнулись, но уголки его рта не шевельнулись. Он смотрел на эти два уродливых красных пятна на карте. Арагон и Страна басков. И это за одну ночь. Что будет с картой завтра сложно даже представить, уж он хорошо знал, как изменчива может быть карта Его страны.

Он дал себе еще полминуты, а потом начал распоряжаться.

Мобилизация и возвращение. Возвращение и мобилизация. А Франция подождет.

*** - Танки? И что мне с ними делать? Давай я как-нибудь без них...

- Нельзя быть таким консерватором. Новые времена, новая война, на тачанках уже никто не воюет. Да и опыта у людей такого нет.

Махно подозрительно смотрел на чудовищ. До этого он видел танки только как наблюдатель, на парадах или в хронике. Теперь предстояло попробовать себя командующим.

- Техника, конечно, дрянь, - пытался объяснить ему подошедший механик, приводил какие-то цифры, рассказывал про толщину брони, но Махно только сокрушенно качал головой. - Не мое это. Всю жизнь учился, дайте хоть в старости отдохнуть.

- В могиле отдохнешь, - отрезал Дуррути. - Без них мы оперативно с Северным фронтом не соединимся, а по оперативности ты мастер. У нас всего несколько дней, пока не пойдут эшелоны из Франции. Какой-то процент людей перейдет на нашу сторону - это точно, агитаторы вовсю стараются. Но кто-то и не перейдет. Их мы примем во фланг, и было бы хорошо, чтобы этот фланг был единым, от моря до моря. А то опять передавят как котят.

- Неповоротливые они, - снова засомневался Махно, - на лошади хоть от кого сбежать можно. А эти еле шевелятся. Вот если с воздуха на них зайдут?

- С авиацией пока неплохо, мы несколько аэродромов тепленькими захватили, а специалистов у нас из беженцев хватает. Прорыв прикрыть хватит ресурсов.

- То, что мы во фронт соединимся, я и не сомневаюсь. Самое сложное потом начнется... Все сомневаюсь...

- В собственном плане сомневаешься?

- Я ж старик, - рассмеялся Махно, - а старость она такая. Ладно, пусть твои ребята показывают, как с техникой управляться.

Чуть позже, в кафе они обсуждали другой вопрос, тоже требующий оперативности, но и, вместе с тем, конфиденциальности. От кафе, на самом деле осталось только название и столики - хозяин сбежал и никто не торопился нести кофе или вечернюю газету. Собеседники пробавлялись принесенным с собой лимонадом.

На этот раз в консерваторах оказался Дуррути.

- Это отвратительно, - горячился он, - это противоречит всему. Всему за что мы боремся!

- Да чему противоречит-то? Ты пойми, никто не разрабатывал теорию переходного периода. Мы ее знаем только на практике, нам и карты в руки. И после коммуны, и после Гуляй-Поля, всем уже понятно, что нужно уметь защищаться любой ценой. Я это еще тогда понял.

- Не помогла тебе контрразведка, а здесь и подавно не поможет. Другие у нас люди, они таких методов не поймут.

- Они другое поймут. А люди везде одинаковы.

- Ай, - раздраженно махнул рукой испанец, - поступай как знаешь. Только мой тебе совет - не сильно афишируй. Это ты сейчас герой. Но мнение может измениться.

- Пусть меня лучше назовут потом чудовищем. Лишь бы революция осталась. Так что контрразведка у меня будет.

*** Премьер, разумеется, не был марксистом, но марксистская логика ему нравилась. Благодаря ей многое можно было объяснить. И не только логику поведения кремлевского монстра. Как раз он часто выпадал из марксистской логики. Нет, марксизм действительно был мудрым и практичным учением. Однако, главное это делать собственные выводы, даже пользуясь чужим методом познания действительности. Именно этим и занимался премьер, покусывая давно потухшую сигару.

Он всегда видел главную угрозу в Советах, с самого момента их появления. Это было логично. В том числе и при взгляде сквозь призму марксизма. Социализм стремится к уничтожению частной собственности и тех, кого они называют эксплуататорами. Значит, социализм представляет собой угрозу лично для премьера, для его страны и для того, что ему дорогу. Это прописные истины. Но, последние годы, премьер в этом начал сомневаться. Немецкий безумец не стремился уничтожить частную собственность, не трогал промышленников и банкиров, не проводил экспроприаций и коллективизаций, а вот угрозу Британии за несколько лет пребывания у власти создал куда более ощутимую, чем Советы за два десятка лет своего существования. Это заставляло премьера сомневаться и даже подумывать о возможном союзе с Советами. Сейчас, глядя на Францию и Испанию, премьер понимал, что сомнения были напрасными. Социализм - это бешеная собака, которую проще пристрелить, потому что договориться с ней невозможно. А уж каких там эти социалисты сортов - пусть сами разбираются. Из социалистов премьер признавал только тех, которые не посягают на частную собственность. И не беда, что сейчас они бомбят Лондон, а их самолеты кружат над всем английским побережьем. Это решаемый вопрос. Особенно в свете одного единственного самолета. Того, который сегодня приземлился в поместье лорда Гамильтона.

Пилот самолета не хочет разговаривать с ним, с Черчиллем? Ну это не беда, захочет, тем более что выбора ему никто предоставлять не будет. Пусть радуется, что Премьер сам хочет разговаривать с ним. А ведь если бы не Франция, то и не захотел бы.

Премьер смотрел в огонь.

*** - Да, Лукьянов, вот такие пироги, - хмельной Гёльц посмеивался и хлопал себя по коленям. Аршинов оказался в плане выпивки слаб и заснул прямо в плюшевом кресле, а Лукьянов только хлопал глазами. - Не все тебе, Лукьянов, знать положено было.

- Я понимаю, товарищ Гёльц, - виновато отозвался тот.

- Ни черта ты не понимаешь, - Гёльц плеснул себе полстакана и собеседнику на четверть, - органы работают с товарищем Аршиновым уже почти десять лет. Очень товарищу Аршинову домой хочется. Тут же оказия подвернулась удачная и оказался товарищ Аршинов особой, приближенной к телу так сказать.

- И дальше как? - Лукьянов подождал пока Гёльц запрокинет голову, чтобы выпить, а сам, незаметно, вылил водку себе за воротник. Неприятно, но лучше так, чем опять напиваться в свинское состояние.

- Сейчас, Лукьянов, надо нам ВКТ ориентировать на Германию, нечего им по Франциям околачиваться. Аршинов за тем и нужен. Он человек влиятельный.

- А как с Махно?

- Как с Махно, это по-прежнему не твоего ума дела. И даже, - дернул подбородков в сторону Аршинова, - не его. А вот чьего, я и сам не знаю. Что знаю, так это то, что ситуация сейчас начнет меняться. И очень мы в Германии будем нужны, по-настоящему нужны, а не чтоб в казаков-разбойников играть. Засиделись мы тут, вдали от дела.

Гёльц, пошатываясь подошел к высокому окну, за которым медленно шевелилась тихая мещанская рутина. Ему сильно захотелось открыть окно и сделать что-нибудь, что привлечет внимание всех этих снулых сусликов, что угодно, хоть начать стрелять, хоть бросить цветочный горшок кому-нибудь на голову. Гёльц засмеялся.

*** На перевалах мело. В такую погоду и пропадают бесследно люди, а потом появляются легенды про духов гор, таких как Рюбецаль. Эрих хорошо помнил сказки про Рюбецаля, но, хотя этот метельный вечер и навевал мысли об этом неприятном создании, здесь в Пиренеях немецкий дух вряд ли встретиться. Скорее какая-нибудь испанская дрянь. Впрочем, самая неприятная дрянь, ради которой Эриха и загнали на этот перевал, скорее всего, будет из плоти и крови. Но вот испанская - это уж наверняка. Хорошо бы было чтобы сами испанцы свои перевалы и охраняли, но испанцы круглые сутки перли через них на Запад, не оставляя во Франции никого. Эрих не очень следил за политикой, но понимал, что дело у них, видимо дрянь и как бы и ему не пришлось повоевать за перевалом. Воевать ему не хотелось - навоевался уже.

Но сегодня было тихо, в такую погоду лезть через горы чистое самоубийство. Испанцы сидят в казармах и грустят об Испании или чем они там занимаются. Лишь Эриху приходится изображать пограничный столб на это проклятом перевале. И торчать ему еще не меньше часа. Вообще на перевал их отправили четверых: роттенфюрер Гассман и три стрелка, один из которых Эрих. Роттенфюрер руководил охраной перевала безвылазно сидя у железной печурки, а они втроем, по очереди и охраняли этот перевал, что всем надоело до чертиков. Когда Эрих записывался в СС, то и представить не мог ни того, что попадет в охрану дорог, ни того, насколько увлекательно эти дороги охрянять. Ему хотелось подвигов, но первая и, к счастью, последняя встреча с маки от жажды подвигов его избавила. Теперь хотелось только домой.

Эрих поежился - ветер вроде ослаб, но редкие порывы проникали, казалось даже в капилляры. По его расчетам время смены караула уже давно должно было пройти, но из снежной пурги привычный силуэт сослуживца все никак не хотел появляться. Все сильнее подкатывало желание бросить пост и пойти взбодрить этих бездельников, которые скорее всего так заигрались в префернас, что делают вид, будто забыли посмотреть на часы. Но делать этого нельзя, уж к чему трепетно относился Эрих, так это к дисциплине. Он иногда даже втихомолку гордился собой - настоящий немец, дисциплинированный и пунктуальный. К сожалению, толку от этого традиционно было немного, если не считать того, что все окружающие беззастенчиво пользовались такой особенностью его характера.

Еще через двадцать минут размышлений о долге и свинском отношении к долгу его товарищей, Эрих, наконец-то расслышал шаги со стороны домика охраны. Только теней почему-то было две, а не одна. Скорее всего приехала какая-то проверка и решили сменить караул по всей форме, с разводящим. И задержались тоже поэтому.

- Росинант, - закричал Эрих ковыляющем по сугробам теням. Пароли и отзывы придумывал роттенфюрер, были они один глупее другого и все так или иначе связаны с Испанией. А поскольку роттенфюрер про Испанию знал мало, разнообразием они тоже не отличались. Отзыва Эрих не услышал.

Но зато успел увидеть, как одна из теней вскидывает карабин к беру, а тот вспыхивает желтым и тут же что-то бьет Эриха точно под дых, с такой силой, что он летит на снег.

Эрих попытался подняться, но сперва ничего не получилось, а когда он смог опереться на руки - ему уже не дали. Удар приклада в затылок не убил солдата, а только лишил его сознания. Он умер несколько позже и смерть была легкой - холод легко убивает людей в обмороке.

- Отожрались, пригрелись немчуры, - пробурчал Григорьев, снимая с Эриха патронташ. Рамон потеплее укутался в шинель.

- Нам бы тоже не мешало погреться. Я не уверен, что мы сможем пройти перевал.

- Пройдем, - уверенно отрезал его спутник, - пройдем никуда не денемся. Знаю я такие вьюги, через пару часов спадать начнет. А пока наших жмуриков, - он качнул головой в стороны домика охраны, - не хватились, уйти нужно подальше. Еще с испанским постом разговаривать придется, если есть тот пост, конечно.

Рамон покачал головой.

Они пошли на перевал, две маленьких фигурки против вечных Пиренеев.

*** -Источник сообщает, что на этой неделе между Англией и Германией будет подписан сепаратный мир.

Фраза наркома словно обдала Судоплатова холодной водой. Последние недели он следил за ситуацией, вокруг перелета Гесса лишь постольку-постольку, слишком много работы было на других направлениях. Такой вариант он не исключал, но держал его где-то на запасных путях сознания, слишком уж фантастическим он казался. Вот мир перевернулся. Чтобы как-то упорядочить мысли, он спросил, хотя ответ знал и так:

- Насколько проверена эта информация, товарищ нарком.

- Оснований не доверять у нас нет. Источник... Очень надежный источник.

Нарком встал и подошел к окну. Он редка так делал, предпочитал разговаривать не вставая из-за стола: - И вряд ли мы успеем этому восприпятствовать. Что это может значить для вас, товарищ Судоплатов.

Мысленно Судоплатов пожал плечами - значит это могло все что угодно, вплоть до немедленного ареста. Хотя его вины тут никакой нет - не его направление, но за годы своей работы он привык к самым невероятным поворотам. А вслух сказал то, что думал.

- Начинаем играть в открытую. Полагаю, что немцы теперь сосредоточатся на подготовке агрессии против нас.

- И я так думаю, - согласился нарком. - Вопрос первый - когда. Вопрос второй - на сколько мы можем это оттянуть. Времени не хватает катастрофически...

По возникшей паузе Судоплатов понял, что от него ждут чего-то более внятного чем два предложения общего характера.

- Во-первых, - начал он, - пришла пора задействовать Коминтерн. Долго готовились к Мировой революции, кадров много воспитали, а они только подковерной грызней занимаются. Есть серьезный технический аспект - перебросить такое количество людей в Германию не просто. Хоть у нас с ними и появилась теперь общая граница. Тут же и во-вторых - помимо кадров Коминтерна потребуются и наши и армейские советники. Проблема та же.

- Минуточку, - перебил Берия, - Вы нам предлагает войну Германии объявить, что ли.

- Нет же! Может идея и слышком смелая, но я думаю, что в самый раз возродить Красную Баварию. А мы с ней установим дип.отношения.

- Это и есть война, - покачал головой нарком.

- А война у нас так и так. Но пусть она сперва с коммунистической Баварией справятся.

- Мысль, - согласился нарком, - тем более, что Коминтерн все равно куда-то девать надо было. - он еще немного помолчал и кивнул. - Ладно. Неделю тебе, по твоей части все вопросы проработать. Я пока с военными и с дипломатами посоветуюсь.

*** Завод не останавливался ни на секунду. "Все для фронта, все для победы" - такой транспарант на красно-черном полотнище висел в каждом цеху. Работы же было даже больше, чем можно было бы представить на круглосуточном заводе, который кормит фронт. Кроме смены у станков приходилось еще каждый день не меньше часа отдавать общему собранию. Сперва тяжело было к этому привыкнуть, как бы не надрывались активистки из "Мухэерес либрес", но поначалу никто не мог понять, почему бы не назначить начальников цехов и не распределить прочие административные должности. Но это от неопытности было, пока не догадались как сделать самоуправление лучше.

Поначалу собирались всем заводом, во дворе. Несколько человек что-то предлагали, а весь остальной коллектив голосовал. Толку от этого было мало - зато затянутся такая дискуссия могла на целый день, так и спорили до хрипоты сутками, вместо того, чтобы чинить танки и делать винтовки.

Потом те же активистки "Мухэрес либрес", которые уже побывали в окопах, внесли ясности. Для того чтобы демократия была прямой, настоящей анархистской демократией, не обязательно чтобы все принимали в ней участие напрямую (хотя это и был бы неплохой вариант, но только подходит он лишь, для мирного времени). Теперь каждый цех выбирал своего мастера, а мастер держал слово на собраниях, на которых и решались все общие для завода вопросы. Повестка раздавалась заранее, в перерыв, или же формировалась прямо у станков. Определялись за что стоит цех - эту идею мастер на собраниях и продвигал. В любой момент цех таким же собранием мог мастера снять, если он, например, начинает властью злоупотреблять. Но пока этого не требовалось.

Когда разобрались с самоуправлением, анархистки взялись за вопрос распределения. Это тоже было важно, поскольку деньги в Барселоне отменили в первый день восстания, но как жить без них, и, особенно, на что покупать еду - было совершенно непонятно. Сперва Совет коммуны решил, что деньги все-таки пока для внешних расчетов сохранят, особенно валюту. Ей и стали платить несознательным крестьянам, а некоторые сознательные охотно помогали городу едой самостоятельно. Завод установил простое правило - за одни сутки работы - суточный талон на питание и проезд на транспорте, за неделю - дополнительный талон на питание в выходные. Как заниматься распределением других товаров, кроме еды, пока не придумали, да еще и злые языки время от времени припоминали, что ФАИ, в свое время, обещала четырехчасовой рабочий день, при трехдневной рабочей неделе. Но говорить об это старались не очень много, потому что самые говорливые, почему-то принялись пропадать. За слухи о, якобы, возрожденной тайной полиции, вполне могли и расстрелять прямо на улице (уж с этим теперь проволочек никаких не было), но люди-то все равно пропадали.

Неспокойно было в Барселоне зимой сорок первого года.

*** Неспокойно было и в Бургосе. Генерал снова смотрел на карту, испещренную красными пятнами. Пятен, за последнюю неделю, заметно увеличилось. Чего им не хватает, удивлялся Генерал. Разведка постоянно доносила информацию, о том, что мятежники (вот ирония - совсем недавно мятежниками называли войска, верные Генералу) встречают массовую поддержку населения, что на их сторону переходят отдельные части, а тоже самое население, которое приветствовало Генерала, теперь с большой охотой записывается в эти их кооперативы, коммуны и народные милиции.

Вот неблагодарный народ, думалось Генералу. Стоило ли спасть Испанию, если сами они спасаться совершенно не желают?

В кабинет без стука вошел Рамон. Он имел на это право, все-таки родственники. Но министр иностранных дел пришел не к родственнику.

- Ну? - вместо приветствия спросил Генерал.

- Условия те же, - негромок ответил Серрано Суньер. Только теперь они требуют и ничего не предлагают взамен. Если мы примем их условия, то потеряем очень многое.

- Я знаю. Но если не примем, то можем потерять все.

- Все так плохо?

- Все хуже, чем я мог представить. Испанцы нас предали, Рамон.

- Будет лучше, если мы пригласим немцев?

- Во всяком случае не будет хуже. Даже без нескольких островов Испания останется Испанией. А не какой-то там коммуной имени какого-то дьявола. Когда у тебя следующая встреча?

- Послезавтра. Дикхоф уверил, что в этот же день они подпишут сепаратный мир с англичанами.

- Вот скоты. Снимают почти всю армию с фронта и еще выдвигают такие условия, как будто у них армии нет.

Рамон развел руками: - Ты сам говоришь, что у нас нет выбора.

Генерал еще раз посмотрел на карту. Выбора действительно нет. Хотя и не хочется звать немцев, зато они быстро справятся с этими красными пятнами. Этого у них не отнимешь.

*** Дуррути был в ярости, таким его видели редко, несмотря на всю его испанскую эмоциональность.

- Нестор! - с порога заревел он, - что делают твои головорезы, Нестор?!

Махно не любил делать вид, что чего-то не понял и задавать наводящие вопросы. Он тоже ценил разговоры в лоб.

- Борются за дело революции. Вот что. Чтобы вы ее во второй раз не профукали.

Дуррути замахнулся и тут же на руке у него повис кто-то из бойцов, а еще двое скрутили Махно. Его темперамент тоже хорошо изучили. С минуту два командира, крича и ругаясь, пытались вырваться и броситься друг на друга, но вскоре успокоились.

- Отпустите меня, - спокойно сказал Дуррути и его тут же отпустили, также как и Махно. Они стояли друг напротив друга и молчали.

- То, что делаешь - это контрреволюция, - сказал Дуррути.

- Контрреволюция - оставлять контру в живых, - ответил Махно.

Дуррути неприятно улыбнулся: - И ты видишь выход в тайной полиции? Нам не по пути. Я предъявляю тебе ультиматум. Или твои убийцы оставят Барселону в покое. Или же я объявлю о том, что мы больше не товарищи и действуй как знаешь.

- Решил в белых перчатках? - окрысился Махно. - Пробовали вы уже так. И тебе ли не знать, что ничего бы у нас и сейчас не вышло, если бы в дерьмо по самые уши не влезли. И теперь на попятную уже не получится.

В комнате стало просторно. Это присутствующие при споре бойцы разошлись - кто к Махно, кто к Дуррути.

- Так все разойдутся, - обратив на это внимание, сказал Махно, - и будут нас поодиночке. Зря ты это затеял, завязывай. Моя контрразведка - это мое дело. А кто из прав после победы решим.

Дуррути молча вышел.

*** Боденское озеро редко замерзает даже в суровые зимы. Но все-таки в январе по нему ходят лишь самые отчаянные рыболовы. А пять лодок в это время года почитай что целая флотилия. Заметить, правда было некому, ни одного огонька не видывало их присутствие на воде, да шли тихо, еле-еле взмахивая веслами.

Один плюс, правда, у этого времени года был - катера швейцарской пограничной стражи не очень-то рисковали плавать по ночам. Да и не тот это участок границы, где следовало бы проявлять излишнюю бдительность. Безопасность со стороны этого участка германской границы уже давно, хотя и не очень заметно, взяли на себя части регулярной армии. Пограничники напротив - старались мелькать как можно реже, чтобы ничем не раздражать могущественного соседа, а то кто знает, что ему взбредет в голову.

С противоположной стороны граница охранялась не в пример лучше. Это и тревожило пассажиров лодочной флотилии. Ни одного звука не доносилось из лодок, только еле слышный плеск воды под веслами. В нескольких десятках метрах от берега лодки застыли и над озером повисла совершеннейшая тишина. Пассажиры, кутаясь в куртки и одеяла, вглядывались в темную полосу немецкого берега. - Топплера не хватает, - прошептал один из тех, кто ждал в самой первой лодке. - И без Топплера справимся, - также шепотом ответил его собеседник. - Богема в серьезном деле ни к чему. Ответа не последовало, потому что на берегу три раза мигнул и погас мощный фонарь. На лодках стало шумно, старшим команд пришлось зашикать, чтобы успокоить разошедшихся пассажиров и лодки снова двинулись вперед. Несколько минут спустя они, одна за одной, ткнулись в берег, по которому уже бегал нервный Гёльц. - Быстрее-быстрее, - поторапливал он несколько десятков высадившихся на берегу людей, которые и без него знали, что им делать. Кто-то вытаскивал из лодок тяжелые ящики, кто волок освободившиеся уже плавсредства в подлесок и маскировал их ветками. Несколько минут на берегу царила несвойственная этому времени суток суета, которая оборвалась в одно мгновение. Перед Гёльцем стоял строй вооруженных мужчин. Командир прошелся вдоль строя, пристально посмотрел на озеро и скомандовал: - За мной. Скоро люди растворились в баварском лесу. Берег опять опустел. Глава третья. Они нашли небольшую пещерку, даже не пещерку, а грот или что-то подобное, Рамон не разбирался в таких тонкостях, как не разбирался и Григорьев. Хотя мело пуще прежнего, но температура была лишь чуть ниже нуля, как это всегда бывает во время вьюг. А в их убежище, где спутники смогли даже развести маленький костерок, царила настоящая благодать. Попутчики, пережидая бурю, развалились на немецких шинелях и трепались обо всем. Только одна тема никогда не возникала у них в разговорах - тема Махно, как будто между ними был какой-то уговор, хотя, конечно, никакого уговора не было. Рамону спрашивать не имело смысла - он и так понимал, зачем Махно разыскивает Григорьев. Хотя был о немцах лучшего мнения, зачем посылать к объекту одного из его главных врагов? Это как-то слабо способствует конспирации. Или германская разведка совсем как-то по-новому работает, или есть у миссии Григорьева еще какой-то подтекст. Спрашивать же об этом подтексте и подавно не стоило. Любопытно было и Григорьеву, Рамон это хорошо замечал и по периодическим намекам и по одному взгляду, который атаман, время от времени бросал на испанца. И то что Григорьев взял его с собой, а не бросил в том неизвестном французском городке тоже говорило о том, что атаман испытывает к личности Рамона большой интерес. - Когда переберемся через горы, надо будет переодеться, - заметил Григорьев, - в таком виде нас ни те, ни другие не поймут. Он был прав. Единственной подходящей зимней одеждой, которой им удалось разжиться перед восхождением на горы, было эсэсовское обмундирование. - Где-нибудь украдем. - Везде все по своему. Я вот в Испании не воровал никогда, особенностей местных не знаю. А тебе приходилось? - Нет, - покривил душой Рамон. Во время гражданской ему приходилось делать всякое. - Кстати я все спросить хотел. Мы же на твою родину идем. Ты не из этих мест случаем? - Нет, я из столицы. Кастилец. А здесь Каталония, совсем другая часть страны, другой народ. Разница как между Россией и Украиной. Григорьев замолчал. Он частенько задавал Рамону вопросы об Испании, о его биографии, а потом словно об этом забывал. То ли действительно с памятью было неважно, то ли хотел поймать на противоречиях. Рамон, в свою очередь, решил с русским не откровенничать. У него были совершенно четкие планы на его счет, как только они вернутся на родину. Минут двадцать они сидели молча, Меркадер уже решил поспать - его очередь дежурства наступала только через два часа, как Григорьев ткнул его в бок: - Слушай! Ненастье уже порядком улеглось, но внизу, на дороге, что-то громко шумело. Не сговариваясь спутники вылезли из пещеры и подползли к краю утеса, стараясь оставаться незамеченными. В пятнадцати метрах под ними, на занесенной снегом горной трассе, шевелились какие-то машины, Рамон точно не смог разобрать что это, но атаман ответил, не дожидаясь вопроса: - Пионирпанзеры. - Что? - Инженерные танки, завалы расчищают, снег могут убирать. - Откуда ты так хорошо знаешь немецкую военную технику? - Рамон не смог удержаться от шпильки. Григорьев смутился, но совсем на мгновение: - Я в Германии все-таки два десятка лет прожил. И на парады посмотреть любил - развлечение бесплатное. А парады там часто бывают. Хорош болтать, полезли обратно, пока они нас не срисовали. Костер хотели сперва затушить, но дым утягивало куда-то вглубь пещеры и вряд ли его могли заметить немцы. Ограничились тем, что получше замаскировали вход снегом и принялись шептаться. - Что ж там такое творится, что они в Испанию полезли! Мы же уже на ее территории. - Может быть просто военная помощь. Оружием помочь решили. - Оружие они и морем довезти могли. Это даже и спокойнее. Не просто так они тут дороги расчищают. - Информации нам не хватает, верно. И в ближайшее время идти не сможем, пока они там внизу. Идти нужно по дороге, а прыгать по предгорьям самоубийство. - Ну да, - кивнул Григорьев, - посидим тут пару дней, еда есть, топливо тоже - я на той стороне склона много хвороста видел. Но разузнать все равно нужно, что в мире происходит. Я так думаю - нужно языка взять. - Глупость, - отрезал Рамон, - И куда мы потом денемся? Мы точно под боком у немцев, а они, в случае пропажи своего, ближайшие горы точно перероют. Местности не знаем, куда уходить - непонятно. На самом деле самое простое, что мы можем сделать - это просто купить любую газету. Если немцы полезли в Испанию, в газетах точно напишут, при любой цензуре. И зачем им это надо тоже напишут. - И где газету тут покупать собрался? Тогда табаку мне заодно купи, если знаешь, где в Пиренеях лавки стоят. Нет, языка нам надо. Как-нибудь хитро... -Есть один способ, - Рамон почесал нос. *** Солдатик оглянулся. Никто на него не смотрел, а танки ревели далеко впереди, расчищая снежные наносы. Подумал немного, еще раз оглянулся, закинул карабин на плечо и ловко запрыгнул за здоровый отвал на обочине дороги. Вытащил из кармана газету и присел по своим делам. Григорьев чертыхнулся шепотом: - Сейчас бы его..., - но Рамон приложил палец к губам. Тише. Через пару минут солдат вернулся к своим прямым обязанностям. О том, что он покидал пост, вроде никто не догадался. Григорьев и Меркадер поползли по насту, прикрытые от взглядов с дороги снежными отвалами. - Твоя идея, ты и копайся, - шипел атаман. Меркадер молчал. Он был не брезглив. Они подползли поближе. Григорьев привстал на колено и взял оружие на изготовку, а испанец полез в несмываемый след немецкой армии, аккуратно отделяя стыдливо белеющие остатки газеты. Через минуту он вернулся, оттирая пальцы. - Французская, недельной давности. Объявления какие-то. Они поползли обратно, Григорьев не переставая хихикал в усы: - Офицера надо, офицеры люди культурные, вчерашних газет не держат. Когда добрались наверх Меркадер еще потер пальцы о скалу и сказал: - Попозже пойдем офицера караулить. - Я же пошутил, - скривился Григорьев. - Вариантов больше нет. Подходящего офицера они заметили быстро. Командир охранения периодически проверял посты, остальное время отсиживаясь в кабине грузовика, который стоял в самом начале зоны работ, на уже расчищенной дороге. Возле грузовика никого не было - видимо немцы не боялись удара в спину, или же, скорее всего, дальше по дороге было кому охранять. Спутники решили сосредоточиться на автомобиле, рассудив, что по необходимой им нужде офицер устроится в непосредственной близости от него. Они точно также затаились за отвалом. В этот раз ждать пришлось очень долго. Григорьев тихо разминал конечности и похлопывал себя по плечам, а Меркадер лишь засовывал руки поглубже в карманы. Сильно замерзнуть не давало то, что грузовик регулярно проезжал немного вперед, нагоняя продвигающуюся по перевалу технику. Когда офицер, наконец, знакомо заозирался, уже начинало смеркаться. Григорьев молча взял карабин на изготовку. Ни сил не делания шептаться уже рне было, да и так было понятно, что делать. Рамон аккуратно прополз эти метры. Вытащил замаранную газету, и тут дверь грузовика хлопнула. Он вжался лицом в снег, надеясь, что пронесет. Может все бы и обошлось, уже почти зашло солнце, тени скрывали то, что расположено всего в трех метрах, а офицер и вышел-то снова может быть просто на свежем воздухе покурить. Но долгое ожидание на холодном воздухе плохо влияет на нервы. Офицер хлопнул дверцей, развернулся и тут же Григорьев гвоздем вбил ему пулю между глаз. Реакция у Рамона была хорошая, долго думать не пришлось. Он тут же вскочил на ноги и ринулся к машине. Вся надежда была на то, что водитель тоже выскочит, посмотреть, что случилось с офицером. Однако водитель, видимо, и так все понял. Мотор грузовика взревел и Рамон перешел на гигантские прыжки, только бы успеть вскочить на подножку. Танкисты не могли расслышать единственный выстрел дурака - атамана, пока что единственным свидетелем их присутствия был только водитель и до него нужно было добраться любой ценой.