Продолговатые пальцы пяльцами вязали кудри волос. Изгиб талии таял в розовом закате. Обнаженные ножницы принялись жевать пропитанную пылью и солью бумагу. "Мой Май, я уже десять дней в море...".
Письма пишут от скуки, а от скуки лучше всего спасают письма. Май сидел на полу, завернувшись в бархатное полотенце. Он рывками уничтожал обрывки своей памяти. Эти письма... "В Кейптауне светит солнце, а листва валится под ноги и деревья наги...". Прости, но уже весна.
Май не давал волю чувствам, все что он чувствовал, умещалось в мешочек алого драпа, вшитого в его грудь. Аромат пьяной вишни проникал в комнату. Он упивался этой весной. От этого сам не свой он предавал прошлое перешивке. Выкраивал из него новое, бесцветное полотенце, очередное в его коллекции. Оголенные плечи погружали в печаль его душу. "Жаль, что жизнь коротка, иначе, я показал бы тебе все то, что видел сам...". Там где ты - жизнь остановилась.
Май прижался к желтому медведю. Страх ему был неведом, но вдруг ему показалось, что он прокрался внутрь мешочка алого драпа. Он влез через щель в шраме, в том месте, где черные нитки, вотканные в грудь, расходились. Он давно заметил, что они разошлись. И всякий раз боялся, что внутрь него проникнет чувство. Это случилось сейчас. Он думал о доме, о набережной, бережно провожавшей вместе с ним Апреля в дорогу. Он был дорог Маю, но он забыл его. Забил окна ольховыми досками, за которыми долго плакал охрой. И вот теперь, он трепетно читал письма Апреля, не веря в себя и в других не веря, не веря сухим словам. Но одна фраза: "Жаль, что жизнь коротка, иначе, я показал бы тебе все то, что видел сам..." - вдела в оголенную его душу, нить красного шелка.
Май хотел быть с Апрелем. Если бы только он мог сказать, как ему одиноко одному подолгу вдыхать запах вишни. Он хотел бы быть с ним хотя бы минуту, перешептываясь в листве, но Апрель ушел.