Лариса Одинцова попала на ?Лилию? еще на этапе ее эскизного проектирования, еще студенткой. Тогда шарага, как между собой сотрудники называли свой НИИ п/я NN, интенсивно развивалась, и на пятом курсе, при распределении выпускников,с их потока в нее направили сразу шесть человек. Всех их взяли на преддипломную практику и оформили как и.о. инженера. Лариса оказалась в совсекретном Тринадцатом отделе, железную дверь которого постоянно стерегла охранница с кобурою на боку. При входе и при выходе ей следовало предъявлять пропуск со специальным штампиком, даже если сотрудник выходил на пять минут в незасекреченный туалет. Отдел вел несколько тем и, в частности, ?Лилию?. Еще раньше на этот заказ определили Катюшу. Та окончила институт пять лет назад, и была девушкой серьезной и положительной.
Лариса писала диплом, черпая идеи из ?Лилии?, получала, помимо стипендии, ?инженерскую тыщу? и чувствовала в желудке перманентную сытость, от чего давно отвыкла. Ее родители погибли в войну. Она жила одна в разграбленной за время ее эвакуации комнате, и практически только на стипендию.
Приглашенный со стороны рецензент,не знакомый с заложенными в ?Лилию? идеями, дал блестящий отзыв, и закрытая защита дипломного проекта прошла на ?отлично?. После этого буквы ?и.о.? из ее трудовой книжки исчезли, ?инженерская тыща? выросла с девятисот рублей до тысячи ста, и Лариса стала сотрудницей Тринадцатого отдела официально.
Пока в высоких инстанциях рассматривали и утверждали эскизный проект, на ?Лилии? образовалась пауза, и Ларису, всего через полгода после вступления в должность, отправили в очередной отпуск.
В день ее возвращения из отпуска, не успела она переступить порог лаборатории, ее подозвала Татьяна Владиславовна Вишневская, сорокалетняя дама, которую за глаза в отделе называли не иначе, как Танькой Вишневской.
-- Ларочка, -- сказала та ласково, при этом ехидно сощурив выпуклые белесые глаза, -- в отдел пришла такая девушка! Зоя. Вот уж она-то не задержится, уж она-то сразу выскочит замуж!
Это был ее, Танькин, стиль говорить гадости.
Старший инженер Вишневская сидела, по ее собственным словам, ?не отрывая зада?, за большим столом и с помощью двух девушек-техников считала фильтры. Отдел воспринимал ее с юмором и с интересом наблюдал за развитием ее романа с Марком Петровичем, инженером, который недавно был переведен в отдел из лаборатории питания. До войны, в бытность молодым специалистом, Марк Петрович именовался Моней-Пупсиком. Упитанный, круглолицый, навид добродушный, он постоянно острил и был ловеласом. Весь Тринадцатый отдел знал, что в лаборатории питания страдает покинутая им Фаина.
Марка Петровича сделали руководителем небольшой группы, в которую вошла молодежь: жена летчика Ида Смоленская, жена моряка Тамара Семенова и техник Генка Чижиков. Временно, до возобновления работ на ?Лилии?, туда же определили и Ларису. Тогда-то и случилась с ней та страшная и невероятная история, о которой она никому и никогда не обмолвилась ни словом, но о которой не могла забыть до конца жизни. История о том, как она, в то время самая молодая и самая хорошенькая сотрудница отдела, на какое-то время превратилась в мальчика для битья. Или в зверя, за которым, лая, свистя и улюлюкая, неслась гончая стая из сотрудников совсекретного отдела. При этом главным загонщиком и стал как раз ее шеф Марк Петрович.
С Идой и Тамаройу нее намечалась дружба, особенно с Идой. Нооднажды Марк Петрович сделал Иде замечание: она невнимательно работает и много болтает. Неожиданно для Ларисы потенциальная подруга ответила:
-- Не больше, чем Лариса.
После этого Ида попросилась в бригаду к Таньке Вишневской и начала считать фильтры.
Как-то раз, болтая в обеденный перерыв, Лариса рассказала Иде о своей ссоре с молодым человеком, в которого была влюблена. И вдруг оказалось, что Ида посвятила во все детали этой истории Вишневскую, та нашла нужным довести новость до сведения всего отдела, а отдел, как это ни странно, новостью очень заинтересовался и детально ее обсудил.
Однако Марк Петрович был вначале к ней благосклонен.
Как-то Танька Вишневская, оторвав нос от арифмометра, сказала ласковым голосом:
-- Ларочка, мы тут говорили о ваших туфлях. Вы хорошенькая девушка, и вам просто необходимы хорошие туфли. А вы об этом совсем не думаете и каждый день обедаете в столовой.
Танька была права, Лариса легкомысленно каждый день обедала в столовой. Но ее ?инженерная тыща? ставила ее перед дилеммой: или каждый день обедать, или покупать наряды. Она поймала заинтересованный взгляд и ехидную улыбку Полины Булкиной и промолчала. Техник Полина Булкина вообще питала к Ларисе стойкую неприязнь. Но тогда за свою подопечную заступился Марк Петрович.
-- А мне, -- сказал он тогда, -- нравятся и туфли, и ножки, на которые туфли надеты.
О ?ножках? он делал заявления и раньше, дразнил возлюбленную. Теперь и та сделала заявление:
-- Ох, ох, ох! Я от этого рожу!
Эту тонкую шутку она придумала не сама, это было из репертуара Марка Петровича.
Но в один прекрасный день с благосклонностью шефа было покончено. За пару дней до того он вошел в лабораторию, держа в руках журнал на английском языке. К одной из статей была приложена ламповая схема.
-- Лара, -- сказал шеф, -- соберите, запустите и снимите кривую.
На первый взгляд задание показалось несложным. Но добросовестно собранная схема работать не захотела. На просьбу помочь шеф ответил сакраментальной фразой:
-- Вы инженер -- вот и работайте.
Но поскольку схема упорно не запускалась, он бодро пообещал:
-- Ну, что ж, придется вам помочь.
Тут его куда-то вызвали по телефону.
-- Подождите, я сейчас приду.
Он пришел через час, злой и возбужденный. Лариса оказалась первой, на кого он смог выплеснуть скопившееся напряжение.
-- А вы по-прежнему ничего не делаете!
-- Но вы же сказали...
-- Что я вам сказал?! Что я вам сказал?! -- и он заорал. Заорал истошно: -- Государство потратило на вас такие деньги, а у вас на уме одни мальчишки!
Все притихли и слушали, боясь упустить что-нибудь из этого неожиданного спектакля. Она густо покраснела, на глаза навернулись слезы. На нее никто и никогда так не кричал. Наверное, эта ее растерянность и пробудила в нем спавшие садистские наклонности. Он больше никогда не разговаривал с нею нормально. Он или орал или презрительно говорил гадости. И его почему-то никто не остановил. Совсекретный Тринадцатый отдел почему-то принял это как развлечение. А она сама почему-то терпела и молчала.
Злополучная схема заработала, когда она догадалась сменить новую, но оказавшуюся бракованной, лампу. Она снимала с этой схемы какие-то кривые, но теперь и кривые, и сама схема были ей глубоко противны. Утром идти на работу не хотелось.
Незнакомые люди не всегда принимали Ларису приветливо. И в институте, и даже еще в школе, случалось, что при первом знакомстве девочки чувствовали к ней неприязнь, говорили что-то злое и обидное, поступали несправедливо. Потом это прекращалось. Иногда девочки даже и объясняли: они вначале думали, что ?она не такая?. Но в Тринадцатом отделе работали взрослые.
На верстаке, рядом с рабочим местом Ларисы, смонтировала свое рабочее место Тамара Семенова и тоже снимала какие-то кривые с какой-то схемы из какого-то журнала. Для чего они обе это делали, Марк Петрович им не объяснил. Потом, задним числом, она думала, что он и сам этого толком не знал. Что он блефовал, пускал пыль в глаза начальству. Однако, по контрасту с Ларисой, с Тамарой шеф обращался демонстративно любезно. А Тамара, снова кудивлению Ларисы, ему подыгрывала. Как-то Марк Петровичпопробовал заорать на Генку. Но тот, еще до техникума демобилизовавшийся в звании старшины, вскочил с места и заорал в ответ еще громче. Инцидент был исчерпан. При этом Генка, между делом, лягнулЛарису:
-- Я вам не Ларочка!
Впрочем, больше Генка ее не задевал. Благовоспитанная же Тамара постепенно входила во вкус. Да и кое-кто еще не устоял перед соблазном ударить безнаказанно. Иногда это принимало совсем уж нелепые формы. Диспетчер отдела Дарья Гавриловна, сорокалетняя, некрасивая, несчастная, потерявшая в войну мужа и не имевшая никакой надежды найти другого, -- эта Дарья Гавриловна однажды, раздавая карандаши и прочую канцелярщину, стрельнула глазами в Вишневскую, в Тамару, в Полину Булкину и громко, на всю лабораторию, сказала:
-- А для вас нет! -- и убрала коробку с карандашами в свой стол.
И снова Ларисапромолчала. Промолчала, покраснела и отошла. Она не знала, как этот выпад парировать.
Однажды, когда ейпришлось уйти с обеда, Тамара перетащила четыре из двенадцати аккумуляторов, питавших ее рабочее место, к себе. Тяжелые и громоздкие ящики давали всего по два вольта напряжения, и их включали по несколько штук последовательно. Аккумуляторы всегда были в дефиците, и, организовывая новое рабочее место, приходилось ходить по всему институту и клянчить их по одному.
Утром, увидев разорение, Лариса снова растерялась:
-- Ты что, Тамара?
Тамара не ответила, а Марк Петрович опять заорал. На Ларису. А Тамара с тонкой улыбкой смотрела ей в глаза, и на хорошеньком хитром личике было написано: ?Да. Я взяла твои аккумуляторы и включила в свою схему. И ты ничего со мной не сделаешь!?
А Лешка! Тридцатилетний инженер, за глаза для всех только Лешка, пришибленный двумя детьми и отсутствием высшего образования, Лешка, с которым у нее не было ни служебных, ни внеслужебных контактов, получив нахлобучку от своего начальства, отыгрался на ней:
-- Еще вы тут с глубокомысленным видом!
Никому в отделе он не посмел бы сказать что-либо подобное. А ей было можно.
Внесла свою скромную лепту и бывшая однокурсница, отличницаНина Казакова. Она работала в другом корпусе, но в обеденный перерыв подошла к Ларисе возле проходной и, улыбаясь, доброжелательно произнесла:
-- Ты, Лара, не огорчайся. Не всем же быть инженерами. Ты вот хорошо танцуешь.
Оказалось, что чуть ли не перед всеми сотрудниками отдела она была в чем-то виновата, и чуть ли не все сотрудники самоутверждались, унижая ее.
Особенно старалась Полина Булкина. В отличии от орущего Марка Петровича, она не расставалась с ласковой улыбкой. Скажет тихим голосом какую-нибудь мелкую гадость, ну, вроде: ?А почему ты все-таки не послушаешь нашего совета и не купишь новые туфли?? -- и уставится в глаза, как господин Рагунат из модного фильма ?Бродяга?. Лариса краснеет и молчит. Обеим ясно, что дело не в туфлях, а в органической неприязни. Но Полина мило спрашивает: ?Почему??, а на ее грубом лице насмешка. А в пристальном взгляде что-то вроде интереса экспериментатора.
Лариса ожидала удара в любое время и с любой стороны.
Вот Марк Петрович, как партийный деятель, проводит в отделе ?добровольную? подписку на заем. Установка: каждый подписывается на свой оклад. Оклад Ларисы тысяча сто рублей. Но Марк Петрович говорит:
-- А вам, Ларетта, как комсомолке, нужно подписаться на тысячу двести.
-- Хорошо, -- не смеет та спорить ни с названной цифрой, ни с ?Лареттой?.
Но другие спорят, и двести рублей остаются нераспределенными.
-- Вы, Лара, как комсомолка ...
Все молчат, видимо, находя это справедливым, и она подписывается на тысячу четыреста.
Ей было мучительно стыдно за происходящее, как будто она делала что-то постыдное, и онаизо всех сил пыталась делать вид, что ничего особенного с ней не происходит. Так поступают некоторые женщины, когда их бьют мужья. Горький сказал: если человеку все время твердить, что он свинья, то человек захрюкает. Горький был прав, с нею произошло что-то подобное. Она стала ощущать себя человеком неполноценным. Хуже других. У нее все валилось из рук. Однажды она нечаянно, прямо на глазах у шефа, разорвала лист бумаги с только что снятой кривой. Он орал дурным голосом, а оторавшись, сказал:
-- Нет, Ларетта, я от вас все-таки рожу!
Даже в бассейне, на прикидках по секундомеру, она не только ?не прибавляла?, но, наоборот, показывала все более неудачные результаты. Плавчихой она была неважной. Как-то летом, пару лет назад, она пришла с хорошим знакомым на тренировку его секции в открытом бассейне. Ей тоже позволили войти в воду, и тут выяснилось, что у нее хорошая плавучесть. Тогда тренер Игорь пригласил ее приходить, научил прыгать с тумбочки и плавать кролем. А уж с осени главный тренер Евгения Петровна дала ей пропуск в зимний бассейн. Ларисе нравилось и плавать, и заниматься гимнастикой ?на суше?. Конечно, ждать от нее рекордов было поздно. Да и ей самой прикидки на время и соревнования были ни к чему. Но если на весь город всего два бассейна, то кто же разрешить посещать их просто так? Впрочем, она понемногу ?прибавляла?. Теперь бассейн стал ее отдушиной, но вот и в бассейне все покатилось вниз.
* * *
Как-то в воскресенье она поехала к тете, жившей на окраине города, в Озерках. Встала на лыжи, которые держала там, и пошла вдоль железной дороги. Ослепительно-великолепно сияло солнце. Ослепительно-великолепно сверкал чистый белый снег. Рядом, обгоняя ее, прошел бесконечный товарный состав. Нет, бросаться под него ей не хотелось. Слишком страшно громыхали и били по рельсам его колеса. Но в эту минуту она поняла, что не хочет жить. Завтра новый день, и все снова. Если бы она могла рассказать обо всем тете! ?Поделиться?. Но этого она не могла. Она съела вкусный домашний обед и отправилась восвояси. А утром, как всегда, поплелась к проходной. Как всегда, но что-то в это утро было и не как всегда.
В то утро интеллектуалы обсуждали важную для Тринадцатого отдела проблему: почему это модная ария Каварадосси сильно напоминает не столь модный монолог Баттерфляй.
-- Из чего следует, -- подвел черту под дискуссией Марк Петрович, -- что один из авторов немного позаимствовал у другого. Не будем говорить -- украл. Скажем мягко -- стырил.
-- Конечно, -- вмешалась в разговор Лариса, мнением которой никто не интересовался. -- Конечно, или Пучинни стырил у Пучинни, или, наоборот, Пучинни у Пучинни.
-- Ох, я от этого рожу! -- привычно сообщил Марк Петрович и спохватился: -- А вы, Ларетта, работайте. Работайте!
Она сидела на корточках и соединяла в цепь аккумуляторы, прибывшие из подзарядки и стоявшие под верстаком. От волнения она коснулась концом провода не той клеммы, и контакт мощно заискрил.
-- Лара, когда вы, наконец, перестанете портить аккумуляторы? -- загремело над ней.
Она встала, выпрямилась и, стараясь держаться спокойно, громко сказала:
-- Успокойтесь и не кричите. Щелочные аккумуляторы не боятся короткого замыкания.
Если правда, что русские долго запрягают, но зато потом быстро едут, она, наконец, поехала, набирая скорость.
-- И больше я вообще с вами работать не буду, Марк Петрович.
Он снова загремел:
-- Перестаньте говорить глупости и начинайте работать!
-- Нет, работать с вами я никогда больше не буду. Я вас не уважаю. Если когда-нибудь вы будете на моих глазах тонуть, я не протяну вам руки.
Эти наивные слова о протянутой руке она раньше произносила про себя. И вот сказала вслух. Нужно было сказать что-то другое, более умное и веское. Но она сказала именно это, по возможности твердым голосом и достаточно громко, чтобы слышала вся, притихшая в сладострастном ожидании, гончая стая. Затем она прошла в соседнее помещение к начальнику лаборатории:
-- Сергей Иванович, я больше никогда не буду работать с Марком Петровичем!
И она твердо знала, что не будет. Какие бы меры воздействия не применило начальство. Что-то в ней дошло до крайнего предела. Зашкалило. Заблокировалось.
Но начальство не применило к Ларисе никаких карательных санкций. Вскоре просочились слухи, что Марк Петрович получил по партийной линии то ли ?на вид?, то ли даже выговор ?за неправильную работу с молодыми специалистами?. Уведомить об этом беспартийную Ларису не сочли нужным. Она перешла в непосредственное подчинение начальника лаборатории. И тут же подала заявление с просьбой уволить ее по собственному желанию. Но тогда не был еще отменен закон, по которому человек не имел права уволиться по собственному желанию, если его желание не совпадало с желанием руководства. Аона, одна из немногих, хорошо знала схему ?Лилии?.
Как раз в это время был окончательно утвержден эскизный проект. Начались работы по техническому проектированию, не за горами была и опытная серия. В отдел приняли еще несколько молодых специалистов, инженеров и техников, и Ларисе поручили проводить с ними занятия по изучению сложной схемы. Гончая стая распалась как бы сама собой. На Ларисе перестали срывать огорчения от собственных неудач. Никто больше не самоутверждался, унижая ее. Даже хамоватый Лешка, пропустив ее однажды перед собой в дверь, сказал:
-- Здравствуйте, Ларочка, -- и улыбнулся, продемонстрировав отсутствие двух передних зубов.
-- Ларочка, как поживает ваш красивый морячок? Вы давно ничего не рассказывали.
Преодолевая воспитанное в ней с детства уважение к старшим, она ответила:
-- Вам, Татьяна Владиславовна, нельзя ничего рассказывать, потому что вы сплетница.
И та на эту дерзость ничего не ответила, во всяком случае, в глаза.
Не угомонилась лишь Полина Булкина. Ее стойкую неприязнь подстегнуло распоряжение начальника лаборатории, по которому и она должна была посещать проводимые Ларисой занятия. Такое она перенести не смогла и, подобно Иде, попросилась в тихую гавань, считать фильтры в бригаду Вишневской. Из этого безопасного укрытия она время от времени бросала выразительные взгляды и делала мелкие выпады.
-- Лариса, -- спрашивает она, -- а когда же ты, наконец, выйдешь замуж?
-- Ровно через пять лет после тебя.
Учитывая, что Полина старше Ларисы на пять лет, ответ был логичным. Кто-то удовлетворился бы этим ответом, но только не Полина Булкина.
-- Нет, правда, когда? Вроде, хорошенькая девушка... -- твердит она свое и, улыбаясь, смотрит взглядом господина Рагуната.
Под этим ее взглядом молодая и хорошенькая Лариса начинала казаться себе уродливым перестарком. И долго еще бесцеремонная неприязнь Полины вызывала в ней чувство, похожее на страх. Но что такое одна Полина Булкина по сравнению со всем Тринадцатым отделом!
Постепенно напряжение и постоянное ожидание удара ушли. Но ее долго еще мучило недоумение: почему нормальные образованные люди так легко сбились в гончую стаю? Почему никто из тех, кто сам участия в гоне не принимал, не вмешался и не прекратил его? Ведь достаточно было кому-нибудь, хотя бы Катюше, один раз громко и внятно сказать: ?Марк Петрович, прекратите!? Не нужно было чем-то жертвовать или рисковать. Нужно было только один раз сказать.
Все, сделанное бригадой для Марка Петровича, никому не потребовалось. Спустя месяц-другой его перевели из совсекретного Тринадцатого отдела в открытую лабораторию. То ли из-за отсутствия у него талантов, то ли по каким-то другим соображениям. Встречаясь с ним случайно, Лариса делала вид, что его не видит. Вопрос же, подавать или не подавать ему руку помощи, перед ней никогда не вставал.
* * *
Между тем, после смерти товарища Сталина в жизни отдела появились некоторые новшества. Начальство не только перестало требовать, чтобы сотрудники, нужно это или не нужно для дела, обязательно задерживались после работы на два-три часа, но, наоборот, стало требовать, чтобы все покидали лабораторию со звонком. По рукам ходило стихотворение со странным содержанием: советские девушки должны красиво одеваться. Не ударно работать, не совершать трудовые подвиги, как полагается сознательным советским девушкам, но красиво одеваться! Появились квартальные премии.
В шараге имелся актовый зал, переделанный когда-то из большого цеха. По праздникам там проходили вечера отдыха с концертом и танцами. Концерты, случалось, давали известные артисты, и однажды свою знаменитую ?Карусель? исполнил сам Юрий Шахнов. За танцами же, сидя вдоль стен, наблюдали, как за вторым концертом, охранницы с револьверами, уборщицы и еще какие-то печальные немолодые женщины.
В том же зале проходили и комсомольские собрания. Вскоре после истории с Марком Петровичем Ларису избрали в комитет комсомола. Не потому, что она проявила себя активной общественницей. Просто на отчетно-перевыборном собрании, в соответствии с известным принципом: ?Выдвини чью-нибудь кандидатуру прежде, чем кто-нибудь выдвинет твою?, кто-то выкрикнул ее фамилию, а собрание дружно проголосовало.
В день, когда собрание утверждало добровольцев для покорения целины, состоялось первое близкое личное знакомство Ларисы с рабочим классом. В туалете, возле умывальника, ее толкнула известная не только всему опытному заводу, но и всему институту Лёлька, монтажница из большого цеха. В ответ на ?нельзя ли поосторожнее?? Лелька произнесла небольшой монолог матом. Если бы Лариса промолчала, все бы и обошлось. Но что-то потянуло ее за язык, и она сообщила, что девушке ругаться матом нехорошо. Что тут началось! Что комсомолка Лёлька кричала члену комитета, начиная с классической ?вшивой интеллигенции?! Как визжала и кривлялась! Но все же не ударила. И задницу свою, в знак презрения, продемонстрировала не в натуральном виде, а в трусиках. И другие монтажницы, и девушки ИТР наблюдали за этой сценой молча. А когда победительница Лёлька гордо удалилась, умная Ида Смоленская спросила:
--
-- Ну и что, довольна?
-- В восторге, -- ответила Лариса и, делая хорошую мину при плохой игре, спросила: -- А как ты думаешь, Камен была такой же, как эта Лёлька?
С укрощением ?вшивой интеллигенции? на опытном заводе вообще был полный порядок. Незадолго до того станочники из большого механического цеха избили мастера. Этого красивого молодого парня распределили в шарагу после окончания им института в Харькове. Мастер закрыл наряды, но рабочий класс посчитал, что неправильно, и потребовал все переписать и заплатить больше. А мастер не согласился. Вот его вечером и подкараулили в темном переулке. После этого молодому специалисту разрешили уволиться.
Утром следующего за Лёлькиным демаршем дня Ларису, недалеко от проходной, догнала одна из монтажниц, присутствовавшая при скандале, - невысокая, хрупкая и хорошенькая Рита.
--Лара, -- сказала она, -- ты не думай, мы все не такие, как Лёлька. Только с ней никто не связывается. С ней же не справляются ни мастер, ни начальник цеха. Так что ты не расстраивайся.
Рита была как раз в числе тех, кого утвердили ехать на целину.
-- А ты разве не боишься трудностей? - спросила Лариса.
-- Да я не очень-то хочу ехать, -- призналась девушка,-- да настаивают.
-- По-моему, не тебе бы нужно ехать, а как раз Лёльке.
За этим разговором они и подошли к проходной.
* * *
Работа над техническим проектом ?Лилии? шла ударными темпами. Для нее была выделена отдельная большая комната, дверь в которую находилась рядом с основной дверью в отдел. На ночь она запечатывалась, но охранница документов ни у кого не проверяла. А народу входило и выходило множество. Приносились блоки с опытного завода, приходили и уходили механики и монтажники. Не вылезали инженеры-разработчики во главе с добродушным толстым Глебушкиным. В лаборатории постоянно толклись военпреды, как в сухопутной, так и в морской форме. Работа часто шла допоздна, но никого это не огорчало, это было действительно нужно для дела. В обеденный перерыв огромной оравой ходили на ближайшую фабрику-кухню, а иногда после работы молодые военпреды приглашали девушек в кино. Жизнь была насыщенной и интересной.
И в это-то благополучное время у Ларисы снова случилась неприятность.
В одном из блоков что-то не заладилось, Глебушкин о чем-то заспорил с военпредом и распорядился:
-- Лара, принесите из Первого-го отдела мою тетрадь.
-- Не могу, Максим Фролович, -- ответила она. -- Вы же знаете, что брать чужие документы нельзя.
Возбужденный незаконченным спором, Глебушкин вскочил, затопал ногами, а из его рта полетели брызги слюны. Скромный, интеллигентный начальник лаборатории Сергей Иванович мягко сказал:
-- Лара, я вас прошу: принесите его тетрадь.
Этого нельзя было делать, но она сделала. А Первый отдел, который не должен был выдавать ей чужой секретный документ, его выдал. Вечером она отпросилась у Сергея Ивановича на тренировку в бассейн. Шла подготовка к соревнованиям Центрального Совета общества, и предстояла очередная прикидка на время. А утром ее встретила неприятность. Уходя вечером, она даже не вспомнила о взятой тетради, поскольку с ней не работала. Глебушкин тоже не вспомнил о тетради, которую не брал. Лабораторию закрыли и опечатали, а ночью Первый отдел ее вскрыл и тетрадку изъял. Лариса была уверена, что Глебушкин тут же пойдет и все объяснит. Может быть, в другое время он и пошел бы, и объяснил. Но приближалась защита его кандидатской диссертации, и поэтому он не стал испытывать судьбу, никуда не пошел и ничего никому объяснять не стал. И Сергей Иванович никому и ничего объяснять не стал. Он чувствовал себя в лаборатории неуверенно, поскольку, как все знали, под него копали Коган с Колбаскиным. Не самой же Ларисе было идти и все объяснять! Ей объявили выговор и лишили квартальной премии. Она снова на какое-то время почувствовала себя изгоем и дома, когда никто не видел, плакала. Она снова подала заявление об уходе, но ее снова не отпустили. Сергей Иванович сказал ей наедине:
-- Лара, вы так уж сильно не огорчайтесь. Я вам обещаю, что следующая премия у вас будет повышенной.
И настоял на том, чтобы ее отпустили съездить на ЦС.
Она уезжала с неважным настроением и с неважным самочувствием. И в первый же день сошла с дистанции. Дистанция была не ее -- 400 метров вольным стилем. Конечно, как все, она плавала и кролем и даже иногда выступала на стометровке. Но на 400 метров даже никогда и не прикидывалась. Ее дистанцией было 100 метров на спине. А тут вышла какая-то неувязка, и оба тренера, посоветовавшись, поставили ее. От нее требовалось только одно, доплыть до финиша.
-- Не торопись, -- сказала Евгения Петровна. -- Плыви медленно. Можешь придти последней, но доплыви
Она не доплыла. С трудом пройдя восемь отрезков по двадцать пять метров и сделав очередной поворот, она почувствовала, что больше не может. Все же проплыла еще отрезок, до мелкого конца бассейна, и ей стало ясно, что сейчас у нее разорвется сердце, и она умрет. Дотронувшись до стенки, она не сделала поворота, а встала на ноги. И тут же услышала, как радостно закричала ?ура!? девушка из команды-соперницы. Ей стало нестерпимо стыдно и даже показалось, что сейчас она могла бы уже плыть и плыть дальше. Но плыть дальше было нельзя, нужно было плыть к трапу и подниматься наверх.
Никто не сказал ей ни слова упрека, но от этого не становилось легче. А в маленьком доме отдыха, где жила команда, о ее позоре каким-то образом знали все отдыхающие. Но из них тоже никто ничего ей не сказал. Никто, кроме одного очень милого древнего старичка.
-- Скажите, Ларочка, неужели это правда? -- говорил старичок, кокетливо улыбаясь. -- Никогда не поверю! Этого не может быть, чтобы Ларочка сошла с дистанции! Чтобы Ларочка подвела команду! Не может быть!
Милая древняя старушка, его жена, пыталась остановить мужа. Но тот не унимался и, видя, что Ларису это задевает, дразнился и дразнился, как расшалившийся ребенок. Она ушла ?спать?. Лежала на кровати в пустой комнате, слушала доносившиеся издали звуки музыки и думала, что ей не следует больше ходить в бассейн.
Следующим утром она почти выиграла стометровку на спине. Она шла первой, но за три-четыре метра до финишной стенки ее обошла Наташка Никитина из Пскова. Наташка обошла ее перед самым финишем и на прошлом ЦС, когда они обе претендовали на третье место. У Наташки и тогда оказалось больше воли.
-- Ларка, почему ты опять уступила Никитиной, вы же одинаково ходите? -- спросила ее Кира Творогова, когда они, отплававшись, принимали душ. -- Могла бы и о команде подумать! И вчера из-за тебя два очка потеряли!
Сама Кира только что заняла второе место на стометровке вольным. Вот она-то как раз и вырвала это второе место у москвички перед самым финишем. Кира была младше ее на пять лет, хотя внешне они и казались однолетками. У Киры было больше воли и в плавании было будущее.
Вечером, в доме отдыха, древний старичок говорил ей комплименты, похожие на дразнилки.
В последний день она плыла 200 метров на спине. И снова был момент, когда ей показалось, что больше она не может. Снова был соблазн, коснувшись стенки, встать на ноги. Однако стыд за сделанное однажды не позволил сделать это еще раз. Она развернулась, из последних сил оттолкнулась от стенки бассейна и пошла дальше. ?А потом пришло второе дыханье?-- четкая, красивая фраза из романа Голсуорси вспомнилась, когда она, коснувшись финишной стенки, пыталась выдохнуть в воду. Фраза звучала, как насмешка, потому что второе дыхание к ней не пришло. Когда она, на трясущихся ногах, кое-как вышла из воды и добралась до скамейки, сердце билось громко и больно, голова кружилась, и ей казалось, что ее тошнит. Подошла Евгения Петровна.
-- Молодец, Лара, -- сказала она и погладила Ларису по голове.
На обратном пути, в вагоне поезда, она сказала:
-- Ты молодец. Я же видела вчера, как ты себя преодолела. Надо было так же и на стометровке. Вот увидишь, в следующий раз все получится.
Лариса подумала: ?Если этот следующий раз будет?.
Когда она вернулась в Ленинград, история с несданной рабочей тетрадкой как бы забылась. Глебушкин подчеркнуто называл ее Ларочкой и особенно любезно ей улыбался. Видеть его, тем не менее, было неприятно. И снова неуверенность в себе уходила медленно.
* * *
Затем настало время, когда опытный завод начал выпускать опытную серию ?Лилии?, а девичья бригада из шести человек во главе с Катюшей - ее отлаживать и сдавать заказчику. Для них выделили специальную комнату возле большого монтажного цеха. К этому времени над ?Лилией? хорошо поработали конструкторы. Каждый блок сложной схемы они разместили в отдельной тяжелой, окрашенной казенной шаровой краской, плате. А все платы установили на мощной, выше человеческого роста, и тоже окрашенной шаровой краской, стойке. Эти огромные стойки, набитые электронными лампами, трансформаторами, конденсаторами и прочими умными деталями, принимали уже знакомые военпреды. Они по-прежнему немного ухаживали за девушками, и жизнь по-прежнему была насыщенной и интересной, хотя теперь, в последние дни месяца, квартала или года, приходилось не только задерживаться вечером, но и работать до утра следующего дня. Однажды нагрянуло военпредовское начальство и, вникнув в работу бригады, заметило:
-- Какие-то девчонки выпускают такую аппаратуру!
Аппаратуру бригада и в самом деле выпускала серьезную, требовавшую кропотливой и сложной настройки. Выполненные по одним чертежам и схемам, стойки были индивидуальны. Каждая, как живое существо, имела свой характер и прежде, чем выдать нужные параметры, капризничала по-своему. И для девушек стойка номер один была совсем не то же самое, что номер пять, а номер пять совсем не то, что номер восемь. Когда очередную стойку упаковывали и увозили, им становилось немного грустно.
Однажды Лариса, подобно молодому мастеру из механического цеха, тоже пострадала из-за нарядов и расценок. Правда, ее не избили, до этого не дошло. Когда в одной из плат обнаружился монтажный брак, исправить его прислали автора брака, тоже весьма известную в шараге личность, называемую за глаза Колькой Лысым. Брак оказался серьезным, требовалось частично расшивать кабель, работы чуть ли не на пол дня. Естественно, работы бесплатной. А этот здоровенный, почти сорокалетний, мужик славился своей прижимистостью. Катюши в тот день не было, а потому вызвала Кольку и разговаривала с ним Лариса.
-- Николай Викторович, -- сказала она, указывая на отметки в схеме, -- нужно исправить здесь, здесь и вот здесь.
-- А наряд? - спросил Колька
-- Какой наряд?
-- На работу, какой еще! Не понимаете, что ли? Что я, бесплатно буду вам полдня ишачить?
-- Вы же знаете, что наряд давно закрыт, -- ответила она, волнуясь и предчувствуя недоброе. -- Наряд закрыт, а сейчас нужно исправить брак.
-- Вот ты сама и исправляй свой брак! - грубо и не совсем логично ответил Колька. -- Начальница нашлась! Раскомандовалась!
Он все отлично понимал, но долго еще не мог успокоиться и, раскладывая на верстаке инструменты и включая паяльник, ворчал что-то злое, обидное для Ларисы и к делу не относящееся. Никто из присутствовавших девушек в разговор не вмешался, все они притихли и внимательно слушали. Даже Зоя, с которой она в последнее время подружилась. Лариса еще раз показала отметки на монтажной схеме и отошла.
При их комнате имелась крошечная кладовка, закрывавшаяся на железную дверь. Она заперлась изнутри, села на ящик с деталями и заплакала. Не столько даже из-за Кольки, сколько из-за девочек, отдавших ее Кольке на съедение. Когда глаза полностью высохли, она покинула свое убежище. А затем, принципиально, сама прозвонила вместе с Колькой весь перемонтированный кабель.
-- Ну что, -- спросил он, рассовывая по карманам инструмент, -- пойдете жаловаться начальству?
Ей показалось, что он и сам уже не рад своей грубости. Она промолчала. В ее душе умирал в агонии самоотверженный и романтический рабочий класс, в уважении к которому ее много лет воспитывали школа и институт.
* * *
Когда на опытный завод пришла первая рекламация, ехать в командировку могли только Катюша или Лариса, поскольку пока что остальные девушки отлаживали отдельные платы и только они двое всю стойку целиком. Солиднее было бы, если бы на первый вызов поехала сама Катюша, но она заболела, и отправили Ларису. Поездка была недальней, поломка несложной. Лариса вернулась с чувством выполненного долга и предъявила начальству акт, где указывалась причина отказа аппаратуры: каким-то образом проскочивший мимо проверки плохо пропаянный контакт в шестой плате. Виноватыми получались монтажникиз большого цеха и не заметившие ?соплю? настройщицы. Ознакомившись с актом, Глебушкин пришел в восторг. Едва не падая от смеха с высокого монтажного табурета, он объяснял присутствующим, что, если бы существовал совсекретный журнал ?Крокодил?, то именно в него и следовало бы поместить акт, в котором шарага добровольно признает свою ошибку
По второй рекламации в командировку снова поехала Лариса. Как-то в коридоре ее остановил начальник ОТК опытного завода, растущий молодой специалист, которого институтская молодежь за глаза, а то и в глаза, называла Вовунчиком. Он на это обижался, поскольку это ставило под сомнение его авторитет, и даже однажды пожаловался главному инженеру. Теперь Вовунчик важно сообщил: рекламация на ?Лилию? пришла из Владивостока и ?есть мнение? отправить туда в командировку ?специалиста типа Одинцовой?.
-- Смотри, без жениха не возвращайся! - распорядился молодой руководитель.
-- Прихвати оттуда Прекрасного Принца, -- посоветовали подруги, настроенные более поэтично.
В дорогу она надела новое пальто, фасон которого в городе почти что официально именовался ?атомной бомбой? -- пальто, обладательницей которого она сделалась благодаря одной из первых квартальных премий. Шилась эта повально модная модель ?без плечиков? и зауживалась книзу. Предыдущую повально модную модель -- ?с волнующим задом? -- во всем отделе смогла позволить себе только Танька Вишневская, поскольку имела состоятельного мужа где-то там, вне шараги. Ей в отделе понемногу завидовали. О таких, как у нее, пальто, и о низких кожаных сапожках на меху, именуемых румынками, остальные сотрудницы могли только мечтать.
Воинская часть, приютившая стойку N4, находилась не в самом городе, а на близлежащем острове, и появление Ларисы с ?атомной бомбой? произвело впечатление. Когда они проходили по территории, нечастые прохожие держали на них равнение.
Стойка номер четыре капризничала недолго, и уже к концу рабочего дня в субботу оставалось только составить и подписать акт. Это мероприятие отложили до понедельника, а в воскресенье ей любезно предложили познакомиться с городом Владивостоком. Сопровождать ее отрядили молодого красивого лейтенанта Володю. По тропинке, идущей по льду, они бодро добрались до города, где прежде всего посетили баню. Как поняла Лариса, показать приезжим баню в этой воинской части было традицией. Второй традицией было знакомство с Центральным универмагом. Эта достопримечательность не запомнилась. Зато на всю жизнь запомнился расположенный поблизости туалет. Он произвел ошеломляющее впечатление. Ей казалось, что ни в одном городе такой кричащей антисанитарии принципиально существовать уже не может. Но здесь она существовала.
Затем лейтенант Володя, уже по собственной инициативе, пригласил ее пообедать. В набитом военными небольшом, темном и прокуренном зале онзаказал к обеду бутылку коньяка и лихо с ней расправился. Видего после этого подвига особого беспокойства не вызывал. Однако при посадке в такси все же произошел небольшой инцидент, поскольку на их машину претендовали еще два молодых моряка. Конфликт питался соображениями престижа. Конкуренты были младшими командирами, а спутник Ларисы офицером. Кончилось тем, что загрузились в машину вчетвером. Шоферу, который относился к происходящему с философским хладнокровием, то лейтенант Володя, то попутчики давали указание остановиться. Машина останавливалась, кто-то куда-то уходил, остальные ждали. В конце концов всего на какие-то полчаса позже, чем дошли бы пешком, путешественники оказались у начала тропинки, по которой надлежало двигаться по льду своим ходом. Но если утром идти к городу было легко и приятно, и была отлично видна тропинка, теперь, в темноте, они заблудились и только под утро добрались до места. Как потом выяснилось, им здорово повезло: блуждая по льду, они не попали в полыньи, проделанные для ходивших по заливу катеров.
Немного отдохнув, Лариса пришла в аппаратную, где и застала красивого лейтенанта Володю печальным и удрученным. Оказалось, что вчера он нечаянно растратил деньги, приготовленные для покупки новых ботинок. Слушая его грустную повесть, Лариса чувствовала себя неловко. Конечно, она не пила злополучный коньяк, но все-таки обедала, и следовало отдать за обед деньги. Но сколько? Она достала из сумочки двести рублей. Это было больше половины уплаченного накануне по счету, и больше того, что у нее оставалось после покупки обратного билета.
-- Возьмите, -- сказала она неуверенно. - Вчера я не успела вам отдать.
Она боялась, что этими словами ставит его в неловкое положение, может быть, даже обижает. Увы, она заблуждалась. Красивый лейтенант Володя не стал торговаться, взял деньги и деловито спрятал в карман кителя. Сделав вид, что другого она и не ожидала, Лариса подумала, что личный состав части укомплектован отнюдь не только Прекрасными Принцами. Затем она отправилась к начальству составлять акт. Наученная горьким опытом предыдущей командировки, она теперь стояла насмерть, защищая каждую фразу и каждую формулировку. Симпатичный собеседник с милой улыбкой назвал ее самой злой из женщин, после чего и подписал документ, не совсем объективный в мелочах.
На следующий день она уехала. От славного города Владивостока, который Ленин назвал ?самым нашенским?, в памяти остались огромный, залитый огнями, холм, видимый из окон вагона, прокуренный полутемный зал ресторана и фантастически загаженный туалет на главной улице возле главного универмага.
Симпатичный капитан третьего ранга, тот, что сначала встретил ее у вагона московского поезда, а потом назвал самой злой из женщин, не только организовал ей обратный билет, но и посадил в поезд. Вместе с ней он прошел по вагону, где ехали, в основном, отпускники-офицеры, ввел в купе и обратился с улыбкой к белобрысому, длинному и чуть нескладному старшему лейтенанту:
-- Поручаю вам Ларису Александровну. Смотрите, чтобы ее никто не обидел!
Поезд тронулся, и началась сказка. Волшебная сказка о любви с первого взгляда. О любви Прекрасного Принца и Юной Принцессы. Где-то она читала: трансатлантическая пароходная компания наняла на время рейса актера и актрису, поручив им изображать влюбленных молодоженов. И весь долгий рейс всем пассажирам лайнера было светло и уютно, на всем судне царила атмосфера доброты, поэтичности и влюбленности. Что-то похожее происходило и в вагоне транссибирского поезда. Ей казалось, что флюидами доброты, поэтичности и влюбленности был наполнен сам воздух вагона. Пожилая женщина, нездоровая, с завязанной щекой, сказала с верхней полки:
-- Как хорошо быть такой! Все ухаживают...
Женщина сказала это по-доброму. А Лариса не очень-то привыкла к добрым словам, сказанным женщинами. Она купалась в этом воздухе, напоенном влюбленностью и добротой. И в самом деле ощущала себя Юной Принцессой. Ей было девятнадцать лет. И не было в ее жизни ни ошибок, ни обид, ни разочарований. Не было всего того, чего лучше бы никогда не было.
В Москве они в первый раз поцеловались. А потом разъехались: она в Ленинград, а он в Тбилиси, с тем, однако, чтобы быть в Ленинграде на обратном пути.
* * *
Начальство приняло отчет о командировке благосклонно. Она начала, было, рассказывать о своих одиссеях девочкам и осеклась. На хорошеньком молодом личике одной из них она заметила вдруг напряженный взгляд, поджатые губы, увидела что-то застывшее и недоброе. Она смешалась:
-- А вообще-то все это не интересно.
Потом, наедине, сказала Зое:
--Ты же знаешь, я в эту командировку не просилась.
--Не бери в голову, -- ответила та рассудительно. -- Это мелочь. Забудется.
Пока Лариса пребывала в командировке, жизнь Тринадцатого отдела шла своим чередом. К угасшему, было, роману Таньки Вишневской и Марка Петровича в последнее время пришло второе дыхание, и диспетчер Дарья Гавриловна дала им ключ от своей комнаты, чтобы они могли приятно провести в ней часть рабочего дня. Но Дарья Гавриловна жила в коммунальной квартире и недавно крупно поссорилась с соседкой. Поэтому соседка сделала вид, что Таньку не знает, и вызвала милицию. Дарье Гавриловне пришлось на два часа оформить отпуск за свой счет и поехать выручать влюбленных. Персональным делом не пахло, все улыбались. Танька тоже улыбалась и считала свои фильтры. Ларисе же она сказала, снова не без некоторого ехидства:
--Ларочка, а все-таки в вашей подруге Зое есть изюминка. Как вы не боитесь с ней дружить?
В Ленинграде Ларису ожидал и приятный сюрприз: кто-то ей подсказал, что при столь дальних командировках полагаются совсем другие, повышенные, суточные. Разница получалась огромной, порядка пятисот рублей.
-- Нет, -- охладил ее радость главный бухгалтер. -- Ничего вам больше не полагается.
-- Но ведь...
-- Я сказал: не полагается, значит, не полагается, -- отрезал немолодой суровый мужчина. - Разговор окончен.
Года три назад разговор, и правда, был бы окончен. Может быть, она и поплакала бы немного дома, но о повышенных суточных, конечно, забыла бы. Но теперь она направилась за разъяснением к юрисконсульту.
-- Юрисконсульт говорит, что эти деньги мне все-таки полагаются, -- доложила она суровому главбуху.
-- А я говорю, нет!
При этом он улыбался. И было непонятно, зачем же взрослому человеку потребовалось это представление: экономил ли он государственную копейку или самоутверждался? А, может, кокетничал? Так или иначе, а на заявлении в бухгалтерию пришлось ставить визы юрисконсульта и директора. В секретариате она оказалась свидетельницей потрясшей ее сцены.
Рядом с новым, моложавым и энергичным, директором стоял слесарь из сборочного цеха, известный всему институту и всему опытному заводу умелец и коммунист дядя Яша. Дядя Яша качал права по поводу расценок, увлекся и выпалил:
-- Остается только забастовка!
Впервые в жизни Лариса не со сцены и не с экрана услышала слова, которые просто не могли быть произнесены в реальной жизни, в Советском Союзе, в них шараге.
Однако никто не закричал, никто не назвал дядю Яшу врагом народа Новый директор только и сказал:
-- Ты, дядя Яша, не волнуйся, я разберусь сам. Иди, работай.
После этой сцены дядя Яша как работал, так и продолжал работать. Он никуда не делся, ночью страшная машина ?черный ворон? его не забрала.
* * *
Прекрасный Принц приехал возбужденным и уже на перроне спросил:
-- Ты слышала, на партсобраниях читают секретное письмо ЦК? Оказывается, товарищ Сталин.... Не веришь? Честное слово!
Конечно, она слышала. Слухи просачивались, и все знали, какое, совершенно невероятное, письмо читают на партсобраниях. Но она ни с кем этого не обсуждала. С детства она крепко-накрепко усвоила: никогда и ни с кем. Ни слова. Ни о Великой Октябрьской революции. Ни о товарище Сталине. Ни о пытках в величественном Большом Доме за Невой. И теперь в ее голове промелькнула противная непрошеная мысль: служба Прекрасного Принца связана не с техникой.
-- Нет, пока ничего не слышала, -- ответила она и переменила тему разговора.
Те несколько дней, что Принц провел в Ленинграде, были милыми и приятными. Они посмотрели балет, побывали в Эрмитаже, в Русском музее и где-то еще. Она познакомила его с подругами, представила тете. Да, все было мило и приятно, но все потускнело. И сама сказка, и Прекрасный Принц, и Юная Принцесса. Потускнел сияющий розово-перламутровый воздушный замок. Покосились и начали осыпаться его башенки. Но так не хотелось, чтобы замок обрушился! И она изо всех сил помогала ему выстоять. Ставила подпорки и подклеивала облупившуюся позолоту. И замок, немного не такой сияющий, немного не такой розово-перламутровый -- замок все же выстоял.
В тихий, слегка морозный вечер она провожала своего Прекрасного Принца на поезд. Они стояли последние минуты у вагона. Рядом с ними молодой флотский лейтенант курил, комкал и ломал папиросы, а потом снова закуривал. Ларисе очень хотелось, чтобы пришла та, которую он так нетерпеливо ждал и высматривал в конце перрона. Но она не пришла. Моряк скомкал последний окурок, бросил его под вагон и решительно вошел в тамбур. Было обидно за него и чуть совестно за свое благополучие.
-- Обещай, что будешь меня ждать, -- говорил Принц, целуя ее глаза.
Поезд медленно тронулся. Над головой проводницы из под черной фуражки ей улыбалось лицо Принца, над плечом проводницы махала его рука в черной перчатке. Они попрощались на год, до следующего мая, до следующий отпусков. Они договорились: через год он приедет сразу в Ленинград, и уже вместе они поедут в Тбилиси. А затем, если не поменяется место его службы, во Владивосток. И ее нисколько не пугал этот план, как будто она никогда не бывала во Владивостоке, как будто никогда не бывала в военных городках и никогда не видела, как живут в городках офицерские жены.
Потом пошли письма. Масса писем и фотографий. Принц в парадной тужурке. Принц в повседневном кителе. Принц на правом фланге баскетбольной команды. Она тоже сфотографировалась в ателье на Невском. На черно-белой открытке она себе нравилась. На цветной же, в голубом крепдешиновом платье и с крепдешиновым же розовым цветком на груди, она выглядела глуповато. Но девочки уверили: здесь-то она особенно неотразима. И к Тихому океану полетели авиапочтой оба фотошедевра.
Однако случалось, что какое-то письмо, прилетевшее из-за тридевяти земель, казалось ей совершенно чужим и ненужным. Неинтересным. Случалось и еще хуже. Она садилась за стол, брала в руки ?вечное перо?, пододвигала маленький, с виньетками лист дамской почтовой бумаги и, глядя на его белизну, не знала, чем лист заполнить. Нужные слова не приходили, а приходил вопрос: а зачем все это? Что я знаю о Прекрасном Принце? Кто он, Прекрасный Принц? Но потом трезвую женщину в ней снова сменяла Юная Принцесса. Сомнения уходили, и по-прежнему с Балтики на Тихий океан и с Тихого океана на Балтику над многими тысячами километров летели авиапочтой ?люблю? и ?целую?, слова, которыми она никогда прежде не разбрасывалась.
Все письма и фотографии Принца она складывала в белую картонную коробку с золотым тиснением, которую перевязывала красной бархатной ленточкой. Довольно часто она развязывала бархотку, доставала из коробки, читала и перечитывала ничем не примечательные послания. И красивая коробка из-под дамской почтовой бумаги, и красная бархотка попались под руку случайно. Но, видно, нет в жизни ничего случайного -- и коробка с претензиями на роскошь, и бархатная ленточка сделались символом этой, как оказалось потом, пошловатой и глуповатой любовной истории. Истории, которую она зачем-то упорно пыталась возвести в ранг волшебной сказки.
?Лилию? опытный завод выпускал еще около года. За это время пришли еще две рекламации, и в командировки съездили Катюша и Зоя. Однако романтических последствий эти командировки не имели. Весной шарагу покинула последняя стойка. Девичью бригаду расформировали и всем выдали премию. Больше всех, целых полторы тысячи рублей, получила Катюша. Лариса тысячу, а остальные, по нисходящей, до трехсот. Премию следовало отметить. Лариса предложила: собрать по пять рублей с сотни. Девушки купили самые дорогие билеты в любимом кинотеатре ?Великан? и подошли к двери буфета в тот самый момент, когда она открылась. В этом буфете они не раз после получки лакомились свежайшими эклерами и слоеными трубочками. Теперь они заказали еще шоколадных конфет и по капле портвейна. Больше они о ?Лилии? никогда не слышали.
* * *
Между тем наступил май, а вместе с ним и долгожданный отпуск.
На третий день отпуска она ждала телеграмму из Москвы с номерами поезда и вагона. Все нужные приготовления были уже сделаны, сделаны генеральная уборка и маникюр. Выискивались и ликвидировались мелкие недоделки.
Услышав звонок у входной двери, Лариса, опередив соседей, первой вышла в прихожую. Она расписалась за телеграмму и в своей комнате прочла: ?отпуск откладывается?. Ей показалось, что ее ударили. Неожиданно. В спину. Она сразу поняла: это конец. Конец сказке, конец перламутровому замку, всему конец. И еще она поняла: она всегда знала, что будет именно так. Знала, когда неделю назад оформляла отпуск. Знала, когда в комиссионном магазине покупала розовый цветок для цветной фотографии. Знала год назад, когда у московского поезда переживала за ломавшего папиросы молодого лейтенанта. В глубине души она всегда знала: так будет.
Она перечитывала скупой текст, в котором не было ничего: ни надолго ли откладывается отпуск, ни что ей теперь делать, ни ?подробно письмом?. Не было привычных ?люблю? и ?целую?. Она держала телеграмму в руках, бессмысленно снова и снова водила глазами по скупым казенным строчкам и чувствовала себя придавленной обидою и разочарованием. Потом соседка позвала ее к телефону. Зоя рассказала: они с девочками из общежития молодых специалистов только что вернулись с дневного концерта Марка Бернеса. Было отлично. Весь зал вместе с Бернесом пел: ?Я люблю тебя, жизнь!?, и они тоже пели со всеми вместе.
-- А у тебя какие новости?
-- Да, у меня тоже новости. Что ты делаешь? Можно, я сейчас приду?
-- Вот, такие у меня новости,-- сказала она подруге.
Зоя замялась:
-- Не знаю, говорить ли тебе. Мы встретили его на концерте. Он был с девушкой. Он увидел нас и смутился. Но не поздоровался.
-- Может, это был не он?
-- Это был он.
Конечно, это был он, у Зои была идеальная память на лица, ошибки быть не могло
И снова стало очень больно. Зачем же так? Зачем же обманывать?
--Что будешь делать с отпуском? -- спросила подруга
-- Куда-нибудь поеду. Узнаю завтра в месткоме, нет ли какой-нибудь горящей путевки.
Вернувшись, домой, она достала белую коробку с золотым тиснением и развязала красную бархотку. На стол посыпались конверты и фотографии. Из одного конверта она зачем-то достала плотно исписанный с обеих сторон двойной тетрадочный лист. Бросилось в глаза: ?До отпуска еще два месяца, а я уже считаю дни?. Дальше она читать не стала. Снова сложила все в коробку, завязала красный бархатный бантик и спрятала коробку в самый дальний угол самого нижнего ящика письменного стола. Потом забралась с ногами на диван и заплакала. Растерянная Юная Принцесса горько оплакивала свое разочарование. Оплакивала потерю Прекрасного Принца, который оказался вовсе не Прекрасным Принцем, а кем-то совсем другим, способным на ложь и предательство. Юная Принцесса проплакала весь вечер и почти всю ночь. Под утро она умерла, а инженер Лариса Одинцова, наконец, заснула.
Утром ей повезло, в месткоме нашлась горящая туристическая путевка в Сочи.
Выйдя из проходной, она столкнулась с девушкой, которую знала в лицо и с которой иногда здоровалась.
-- Лара, ты помнишь Риту, мою сестру? -- спросила девушка, повернув к ней заплаканное лицо.