Наше Бюро Дальних Странствий усилиями директора непрерывно расширяет свою деятельность. Совсем недавно мы начали работать на иностранцев, отправляемых в путешествие профсоюзами и общественными организациями. В отличие от тех, кого обслуживает "Интурист", им приходится терпеть наши экскурсии под перевод. В Бюро создали группу экскурсоводов, к этой работе допущенных. К сожалению, включили туда и меня. Работа неприятная. Мало того, что приходится говорить медленно и каждую фразу обдумывать, еще и проблема с переводчиками. Гиды в этих группах, в основном, не очень хорошо владеют языком. Прежде они вели экскурсии сами, но после какой-то проверки выяснилось, что они к этому не готовы. Переводить чужие экскурсии им показалось обидным, и, к тому же, оказалось трудным. И они стараются работать так, как повествует популярный анекдот: идет экскурсия на китайскую группу. Экскурсовод разливается соловьем, а переводчик молчит и лишь время от времени говорит какое-то односложное слово, вроде "сяо". Когда экскурсовод закончил, переводчик произносит два односложных слова, что-то вроде "сяо мяо". Группа поаплодировала, поулыбалась и ушла. Тогда экскурсовод спрашивает:
- Ты так быстро все перевел. Что же ты им говорил?
- Сначала я говорит "треплется", а потом "перестал трепаться".
Мне дают наряды на немецкие группы, поскольку в институте моим иностранным языком был немецкий.
Конечно, мы пытаемся "держать ситуацию под контролем". Лично я всегда понимаю, если перевод приблизительный и неточный. Образно говоря, понимаю, когда гиды путают Февральскую революцию с Октябрьской, что, кстати, тоже иногда случается. От некоторых гидов я слышала, что именно со мной работать просто. И у меня с ними обычно хорошие отношения. Но бывает по всякому. Одна девица мои пожелания туристам приехать в наш город еще перевела как "туалет налево". Я тогда очень расстроилась, приехала в Бюро чуть ли не в слезах, и Исаак Аронович даже куда-то по этому поводу звонил. Но это было вначале. Теперь я бы не допустила такой ситуации, а если бы она все-таки произошла, скорее бы посмеялась, чем расстроилась.
Когда все это начиналось, я предложила, было, нашему старшему методисту Наталье Владимировне, в просторечии Наташе, подготовить саму экскурсию на языке. В моей голове даже сложилось вступление. Конечно, с ответами на вопросы и уточнениями без переводчика было бы не обойтись. Но Наташа на это резко ответила, что такая половинчатая экскурсия скомпрометирует Бюро. Она вообще бывает резковатой. Говорят, у нее какая-то серьезная болезнь и потому она такая нервная. Потом-то я даже обрадовалась, что все произошло именно так. По мере того, как Бюро расширяет свой репертуар, приходится все время подготавливать что-то новое. Да еще Наташа считает: ничто, хоть мало-мальски относится к нашей обширной тематике и промелькнувшее в печати, не должно пройти мимо коллектива. Поэтому Бюро выписывает массу газет и журналов, просматривать которые, разумеется - бесплатно, должны именно экскурсоводы. Так что все мы постоянно таскаем домой тяжелые связки печатной продукции. Если бы так происходило где-нибудь в Америке, можно было бы, наверное, сказать, что из трудящихся выжимают все соки.
На этот раз, когда я утром зашла в автобус к ожидавшей меня немецкой группе, неожиданно раздались аплодисменты. Такое случается. Иногда нам аплодируют, иногда дарят на память какие-нибудь пустяки и даже, как незнаменитым актрисам, цветы. Но это случается в конце, перед расставанием. Здесь же я даже не успела поздороваться.
- Что случилось? - спросила я у гида.
Оказалось, аплодировали не мне, а вручную связанному мною платью из рыночной неотбеленной белой шерсти. Вообще-то у платья есть некоторые мелкие недостатки. Но мне их простили, или даже не заметили, и мы начали работать, весьма друг другом довольные. Впервые мне встретился гид, не испытывавший при переводе никаких затруднений. Милая женщина Нина сказала, что обычно работает переводчиком в каких-то дипломатических сферах. Так что я говорила не задумываясь, полуавтоматически, а она в микрофон переводила с отставанием на одну-две секунды. Говорят - "не было бы счастья, да несчастье помогло". Тут все случилось как раз наоборот. Не переводила бы Нина так хорошо, не сказала бы я так много... Автобус уже припарковался в ряду других на огромной новой автостоянке у Пискаревского мемориального кладбища. Мы с Ниной уже сообщили, что это самая большая братская могила в мире, и что здесь лежит свыше полумиллиона человек. И тут в середине салона поднялся высокий упитанный мужчина.
- Все это не так, - сказал он по-русски. И, по-русски же, добавил, что очень уважает Гитлера, что тот очень много хорошего сделал для Германии, а войну вообще начал Советский Союз.
Мы с Ниной переглянулись и друг друга поняли. Нам захотелось до него достучаться, "достать" его. Мы продолжили уже законченный, было, рассказ, и я говорила, а она переводила, самые страшные подробности жизни блокадного города, которых я обычно не касаюсь. Немки в салоне плакали, и мне самой тоже хотелось плакать. Потому что одно дело полуавтоматически говорить сказанное много раз, и совсем другое - вспоминать и говорить впервые.
Упитанный оратор сидел с каменным лицом.
- Сейчас мы выйдем из автобуса и пройдем к вечному огню...
Пока мои туристы выходили из машины, на стоянку въехал еще один автобус. Из него, не дожидаясь, пока он займет свое место в ряду других, выскочила Лина Ковальская. Она бегом бросилась ко мне, громко говоря на ходу:
- Как ты можешь работать с этими сволочами, с немцами? Они же...
Откуда она поняла, что у меня немецкая группа? И почему в последнее время она так странно себя ведет? Что с ней происходит?
Я не повела группу к памятнику Матери родины. После минуты молчания у вечного огня я там же продекламировала обязательный отрывок из знаменито текста: "никто не забыт и ничто не забыто" - и дала туристам полчаса свободного времени. Ждать Лину и объясняться с ней не хотелось. Я вернулась.. в свой автобус.
У турбазы "Мир", поулыбавшись на прощание туристам и захлопнув дверцу за последним из них, я села в гидовское кресло-вертушку, на котором до тех пор сидела Нина.
- Поехали отсюда!
Шофер сказал:
- Видите "волгу"? Вот эту, только что подъехала. Знаете, что она шла за нами всю экскурсию?
- Слава Богу, хоть этого я не знала. Поехали.
Мы пообедали в большой диетической столовой на Первой линии и направились на Петроградскую сторону. День стоял отличный, во всю светило солнце. И работа нам предстояла отличная, легкая - "Разлив", да еще и на детскую группу.
Детей долго ждать не пришлось. Они почти сразу появились из глубины квартала. Шли организованно, парами, и держались за руки, хотя им было уже лет по десять. На всех пионерская форма - отглаженные белые рубашечки или блузочки, шелковые красные галстуки. К ленинским экскурсиям детей в школе обычно подготавливают. И даже первоклассники знают, что маму Володи Ульянова звали Марией Александровной. Что у него был любимый брат Саша, которого казнил царь. И еще брат Дима. Что у него были сестра Аня, и сестра Оля, с которой они любили вместе играть. А еще была младшая сестренка Маняша. А уж в четвертом классе они знают даже знаменитую фразу "мы пойдем другим путем".
Воспитательница сказала:
-У детей пониженный интеллект. Считайте, что они в первом классе или даже в старшей группе детсада... Нет, они нормальные, только плохо слышат.
- Они глухие?
- Некоторые глухие, некоторые тугоухие.
- Это от рожденья?
- Кто-то от рожденья. Но многие от укола. Неудачно сделанный младенцу укол... Так что много рассказывать не нужно. Пускай прокатятся, побывают на природе.
Она встала лицом к детям и начала сурдоперевод. Мы рассказали:
- В феврале 1917 года народ в России прогнал царя. Но власть захватила буржуазия, поэтому народ продолжал жить так же бедно, как и при царе. Рабочие Петрограда не могли больше этого терпеть, и 3 июля началась рабочая демонстрация. А буржуазное правительство послало солдат, которые эту демонстрацию расстреляли. Потом тех, кто ходил на демонстрацию, стали сажать в тюрьму. И членов большевистской партии тоже стали сажать в тюрьму. И хотели посадить в тюрьму Ленина. Но тогда рабочие решили Ленина спрятать, да так, чтобы никакие ищейки его не нашли. Рабочий большевик Емельянов сначала прятал Ленина у себя в поселке Разлив, в сарае около дома, а потом на поляне за озером, где косили сено, в шалаше. Сейчас мы поедем в поселок "Разлив" и увидим тот самый сарай, а потом и сенокосную поляну с шалашом.
И мы поехали. По новым мостам пересекли Малую и Большую Невки и, двигаясь вниз по Невке, вскоре достигли черты города. Там на высоком постаме стоит бронзовая фигурка девушки. В руках у нее букет цветов, и считается, что девушка приветствует въезжающих в город и из него выезжающий (шоферы называют эту скульптуру "девушкой с приветом"). Мы проехали мимо скульптуры и покатили по Приморскому шоссе. Недавно узкую полоску, разделяющую встречные полосы движения, засадили шиповником. Он бурно цвел, и радовал глаз. Потом мы свернули в благоустроенный деревянный поселок и благополучно прибыли на стоянку у музея "Сарай".
Как полагается, мы подошли к стеклянному футляру, охраняющему старую постройку от непогоды. С улицы сквозь футляр заглянули в окно маленькой кухни, куда Ленин спускался с сеновала на чердаке обедать. Затем обошли сарай и с уютного, затененного деревьями и чисто выметенного дворика посмотрели наверх, где за открытой дверью сеновала виднелись небольшой стол и два стула. Там Ленин работал. Подошли к небольшой протоке, выходящей на озеро, и, стоя возле лодки, вспомнили, как Ленина перевезли на этой лодке за озеро на сенокосный участок. Дети внимательно слушали, т.е. внимательно смотрели на руки и лицо воспитательницы. После этого мы на полчаса расстались. Дети потянулись к автостоянке, а я зашла в небольшой домик, где размещается экспозиция и дежурят сотрудники музея. Следовало зарегистрироваться в журнале посещений. Этому музею, как и другим филиалам Центрального музея Ленина, спускаются грандиозные планы посещаемости. Не знаю, ездят ли сотрудники музея пропагандировать его по заводам и учреждениям, но они зорко следят, чтобы ни одна группа туристов не прошла не отраженной в журнале.
Когда я, не спеша, подошла к автостоянке, половина моей группы находилась уже невдалеке от автобуса. Вторая половина еще не вернулась из туалета. Рядом с нашим автобусом стоял другой, наполовину заполненный туристами, на ветровом стекле которого красовалась табличка "Интурист". В нем на гидовском кресле-вертушке сидел мой шофер, а на первом сидении шофер интуристовский, с которым на прошлой неделе мы ездили в Таллинн. Наверное, они обсудили между собой нашу утреннюю экскурсию, потому что мой шофер сказал:
- Видите, и у них немцы.
В это время я краем глаза увидела, что возле "моих" детей стоит дородная дама с аккуратной прической. Еще я увидела, как дама опустила руку в большую сумку, затем взмахнула ею - и по траве далеко разлетелись конфеты в ярких фантиках. А мои дети, в своих аккуратных белых рубашечках и блузочках, с аккуратно повязанными красными галстуками - дети сломя голову бросились подбирать эти конфеты с земли. Женщина с аккуратной прической улыбалась.
- Что вы делаете? - закричала я и бросилась к месту происшествия.
Поняла ли дама, что именно я прокричала, или нет, но она воровато оглянулась, перестала улыбаться и очень резво для своей комплекции двинулась к интуристовскому автобусу. Я следом.
- Подождите! Хальт! - кричала я.
Но какое там! Она подбежала к открытой двери и влезла бы внутрь, если бы сделать это быстро ей не помешала комплекция, а я не схватила ее за рукав. Она остановилась на ступеньке и, поскольку спускаться с нее не собиралась, я вошла в автобус вместе с ней. И положила руку на спинку кресла, чтобы она не смогла пройти вглубь салона.
- Что вы делаете! Это же больные дети! Кранкен киндер! Кранкен киндер!!!
Ее полное, тщательно напудренное лицо оказалось менее, чем в полуметре, от моего. Большие голубые глаза со щедро накрашенными ресницами смотрели холодно, губы чуть скривились. Дама не хотела снисходить до разговора со мной. Ей было неинтересно, что я пытаюсь ей объяснить. Ей было неинтересно, что это за дети, которым она от своих щедрот бросила горсть конфет.
Я почувствовала, что задыхаюсь от возмущения.
-Ду бист...(ты)... Зи зинд айне (вы)...- почему-то захотелось сказать "Гитлер югенд". Или хотя бы думме ганс (дура). Я сказала: - Зи зинд айне бёзе фрау! (злая женщина).. . Зи хабен кайн герц (у вас нет сердца)... Зи хабен кайн киндер! (у вас нет детей)...
Полное лицо с накрашенными голубыми глазами начало краснеть. На нас смотрели все - и туристы-немцы, и два шофера, и гид. Со своим волнением и своей беспомощностью в немецком языке я, наверное, выглядела смешно. Я убрала руку со спинки кресла, давая ей пройти, повернулась к туристам и заговорила так, как приходится говорить на специально заказанных экскурсиях для иностранцев, изучающих русский язык - медленно, отчетливо выговаривая каждое слово, каждую букву.
- Эта взрослая женщина только что бросила горсть конфет детям, а потом смеялась и наблюдала, как дети подбирали конфеты с земли. Но это больные дети. Они не слышат. Им по десять лет, а по развитию им всего по шесть лет. Они не понимают, что случилось. Не понимают, что взрослая женщина почему-то захотела их обидеть и над ними посмеяться. Она показала свое презрение к детям. К больным детям. К русским детям. Зачем приезжать в страну, народ которой ты презираешь?
- Вы говорите неправду! - громко, с явным расчетом, чтобы ее услышали туристы во всем салоне, сказала красивая девушка гид. - Никто не виноват, что дети глухие.
- Посмотрим, что вы скажете, когда вашему ребенку сделают неудачный укол и он оглохнет, - ответила я и подумала, что красивая девушка похожа на красивую собачонку, которая стоит на задних лапках и выпрашивает лакомство. Ведь известно, что интуристовские группы, уезжая, делают гидам хорошие подарки.
Шофер, с которым мы так хорошо на прошлой неделе съездили в Таллинн, сказал мне, тоже достаточно громко:
- Вы не правы.
Я зло подумала, что шоферам, как говорят они сами, иностранцы обязательно дарят бутылки заграничного спиртного.
Когда я спускалась по ступенькам чужого автобуса, наш шофер, вышедший раньше, подал мне руку. До отправки оставалось еще десять минут. Чтобы успокоиться, я сделала небольшой крюк по близлежащим улочкам поселка. К моему возвращению интуристовский автобус уже ушел. В салоне нашего воспитательница что-то говорила детям на языке для глухих. Наверное, она пыталась объяснить шестилеткам, что такое достоинство.
Осмотр сенокосной поляны прошел без происшествий. Когда мы выехали на шоссе, шофер спросил:
- Все еще переживаете?
- Вы знаете, мне не столько обидно из-за этой немки, сколько из-за гида и вашего коллеги.
- Знаете что, - предложил он, - давайте, нарвем детям шиповника.
Он перестроился в крайний левый ряд и остановился. Мы вышли и стали срывать молодые светло-зеленые, немного колючие побеги с яркими розовыми цветками и почти малиновыми бутонами. Когда мы подъезжали к городу, дети нюхали цветы и казались довольными. Кажется, неприятный инцидент прошел для них незамеченным.