Пегжа Мария
Тридцать пять тысяч дней (полный текст)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В этот раз Агриппина не видела никаких снов. Она просто открыла глаза и сначала не поняла - что она делает в прихожей у Сони, на идеально чистом полу? Но тут же действительность обрушилась на нее всей своей беспощадностью. Еще совсем слабой рукой она осторожно ощупала свое тело. Зеркальце было на месте, и рядом с ним что-то чужое, инородное... Она медленно встала. Из-под испачканной кровью блузки посыпались пули, глухо ударяясь о деревянный пол. За окном светило апрельское солнце. Она посмотрела на часы - половина третьего, неизвестно какого числа. Затем она подошла к зеркалу. Из него испуганно и напряженно, не мигая, на нее смотрела живая Соня. 'Ну, здравствуй, Сонечка!' - сказала она своему отражению в зеркале.
  
  
  
  
  Все события и герои вымышлены, любое сходство с существующими людьми случайно.
  
  Оглавление
  
  1. Белая Роща
  2. Маруся
  3. Что-то не так
  4. Зеркальце
  5. Петя
  6. Девушка у колодца
  7. Начало новой светлой жизни
  8. Стрекоза
  9. Чёрная рука
  10. В ожидании Пети и Лизы
  11. Квартира в центре
  12. Ангелочек
  13. Милые соседи
  14. Превращение
  15. Звезда советского экрана
  16. Недоумение Глеба
  17. Барыня
  18. Кто такая Саша?
  19. Праздник первого урожая
  20. Стойкий оловянный солдатик
  21. Радости и печали
  22. Новый поворот судьбы
  23. Парижские тайны
  24. Другая Соня
  25. Мишель Дьюрас
  26. Беспокойство Насти
  27. Встреча
  28. Искушение
  29. Подарок на счастье
  30. Эпилог
  
  
  Глава 1. БЕЛАЯ РОЩА
  (Апрель 2012)
  
  
  - А мы не проедем наш поворот? - спросил меня сын, сбавляя скорость у очередной развилки среди полей.
  
  - Нет, наш следующий, ближе к лесу. Хозяйка сказала, что там будет указатель, - ответила я.
  
  Сын прибавил газу, и минуты через три мы увидели тот самый, синий указатель с надписью 'Белая Роща 2'. То, что открылось нашему взору, когда мы свернули в нужном направлении, было настолько неожиданно, что мы восхищённо ахнули.
  
  - Посмотри, красота какая! - сказал я сыну, показывая вокруг.
  
  Мы вышли из машины и огляделись. Прямо перед нами разбегались две дороги. Одна круто поднималась вверх, прячась в густом смешанном лесу. Другая, очевидно та, которая нам была нужна, стремительно мчалась вниз, в деревню, затейливо петляя среди холмов, уже покрытых сочной молодой зеленью. Зеркальная лента реки протянулась через весь посёлок, разделяя его на две равные части. А разбросанные вдоль берегов разноцветные сельские домики сверкали окнами и напоминали пасхальные яйца.
  
   - Да, очень красиво! - любуясь пейзажем, подтвердил сын. - И не такая уж она и маленькая, эта Белая Роща!
  
  Всё прошлое лето и осень я и мой сын Кирилл потратили на поиски тихого уютного местечка, с намерением купить себе безмятежный уголок отдыха и уединения. Проехав вдоль и поперек весь Калиновский район, мы уже безо всякой надежды на успех, откликнулись ещё на одно объявление, которое нам показалось интересным. И, созвонившись с хозяйкой дома и предварительно допросив её с пристрастием по всем интересующим нас пунктам, мы тут же отправились на смотрины.
  
  Сын осторожно вёл машину по узким улочкам, пока мы искали нужный адрес. Под колеса так и норовили попасться куры или утки. Лаяли собаки, мычала корова и, откуда-то издалека, доносился хор квакающих лягушек.
  
  - Симпатичная деревенька, - одобрительно произнес он, разглядывая свежевыкрашенные дома.
  
  - И самое главное, что жилая! Смотри, сколько техники стоит во дворах, и спутниковые антенны...
  
  - Да, это показатель... ещё бы увидеть нужный нам дом... давай спросим? - предложил он, притормаживая рядом с высокой молодой женщиной, которая шла по обочине.
  
  На ней было элегантное светлое пальто и такие же светлые сапожки, что меня удивило, так как совсем недавно растаявший снег ещё не дал земле как следует просохнуть и лично я не рискнула бы гулять по деревне в таком наряде, тем более в окружении разнообразной домашней птицы, которой здесь было великое множество.
  
  Взглянув на неё, очень ухоженную, хорошо одетую и явно не деревенскую, я немного засомневалась, сможет ли она нам помочь, но всё же опустила стекло и спросила:
  
  - Будьте добры, вы не подскажите, где сорок восьмой дом?
  
  Она обернулась и, лишь скользнув по мне взглядом, и совершенно не обратив никакого внимания ни на меня, ни на мои слова, изумлённо уставилась на Кирилла. Она словно оторопела, и смотрела на него так растерянно, будто не могла поверить своим глазам. Выражение её лица постепенно менялось. Сначала на нём было удивление, потом испуг, который сменился немым вопросом, затем, словно что-то вспоминая, и отыскав ответ на свой вопрос, её лицо сделалось совсем печальным, с оттенком безысходности и смирения. И за те секунды, в течение которых продолжалась это безмолвное общение, мне показалось, что она заново пережила всю свою жизнь.
  
  Наблюдая, как молча и напряжённо она вглядывается в лицо моего сына, я поняла, что бессмысленно расспрашивать её о чём-либо. Мы с Кириллом переглянусь, и по обоюдному согласию он нажал на газ и мы двинулись дальше.
  
  - Что это с ней? - спросил Кирилл.
  
  - Да Бог её знает! - ответила я. - Может быть, вы раньше встречались? В институте, или на прежней работе?
  
  - Определённо нет! - уверенно ответил он. - А ты обратила внимание на её глаза?
  
  - Да, цвет необычный - чистая бирюза... - задумчиво проговорила я, копаясь в своей памяти и пытаясь припомнить хоть одного знакомого с таким цветом глаз. - Нет, не помню... - синие, голубые, зелёные...
  
  - Ну вот, и я бы таких необыкновенных глаз никогда не забыл! Поэтому могу сказать точно: я её раньше не видел...
  
  
  
  В самом конце улицы у железных зелёных ворот стояла миниатюрная светловолосая женщина средних лет. Она приветливо улыбалась нам и махала рукой, показывая, куда можно поставить машину.
  
  - Ну, здравствуйте! - сказала она. - Нашли! Долго искали?
  
  - Заблудились маленько, - ответила я.
  
  - Ну, давайте знакомиться! Я - Люба, а вас как зовут?
  
  - А мы Юля и Кирилл. Скажите...
  
  - Осторожнее, под ноги смотрите, здесь Манины гуси по дороге ходят, не наступите ненароком куда-нить. Пойдёмте во двор - там чисто, я живности никакой не держу. Городские, сразу видно я это ещё по телефону поняла! Речь у вас больно правильная, москвичи? Что ж к нам-то? В Москве-то, поди, хорошо...
  
  - Нет, мы не москвичи, - сыну удалось вставить слово в этот бесконечный поток.
  
  - Ну, проходите, милости просим! - Люба открыла калитку.
  
  С виду дом был слегка запущенный, но довольно большой. Мы сразу обратили внимание на высокий фундамент и множество окон. Широкий двор, слева палисадник, огороженный аккуратным штакетником, к крыльцу ведет дорожка, выложенная из красного кирпича. Справа сараи, возле них собачья будка, из которой показалась рыжая недовольная морда.
  
  - А скажите, Люба... - начала было я.
  
  - Пёс, Шарик, старый совсем, вместе с домом продается, а куда его? Он тут привык, ему тринадцать лет уже, только лаять уже не хочет, ест да спит! Вы уж не выгоняйте его. А я в Киеве живу, с собой его взять не могу. У нас бабушка два года назад умерла, мы и надумали дом продавать. Я специально для этого приехала, месяц как объявление дала, трое уже приезжали посмотреть, все думают, и вы посмотрите, подумайте...
  
  Я перехватила взгляд сына, судя по всему говорить нам вовсе и необязательно, Люба всё скажет за нас, за двоих.
  
  - А магазин есть? Аптека? - спросила я
  
  - Ну а как же! Два магазина, там, наверху, - Люба махнула рукой в неопределённом направлении. - Там же у нас и почта, и поселковая администрация. Школа есть, детский сад, и аптека есть, не переживайте, и доктор, и ветеринар!
  
  Мы обошли вокруг дома. На заднём дворе сохранился остов почти рассыпавшейся печки с почерневшими кирпичами. Перехватив мой вопросительный взгляд, Люба охотно пояснила:
  
  - Говорят, давным-давно, ещё при господах, здесь кузнец жил, а вот это как раз и кузница его была, - она показала на руины. - Бабушка наша её под летнюю кухню приспособила, поросятам тут варила, да только время берет свое, вот уже и не осталось ничего...
  
  - При господах? - переспросил Кирилл. - Это что, ещё до революции?
  
  - Ага! - весело подтвердила Люба. - У нас тут знатное место! Белая Роща - бывшее имение Ворониных...
  
  - ...проходите, - Люба пропустила нас вперед, на веранду, залитую солнцем. - Вот, веранда большая, окна на поле смотрят, поле-то ваше будет! Тут земли сорок пять соток, что хотите, то и делайте. Хотите - картошку сажайте, хотите - капусту.
  
  В простенке между окнами стоял большой круглый стол, покрытый коричневой плюшевой скатертью с бахромой. Из другой мебели здесь были стулья дизайна пятидесятых годов, старый продавленный диван, тумбочки и шкаф, заваленный всевозможными баночками, пакетиками, коробочками, и ещё всякой всячиной, которая так необходима в деревенской жизни и которую в отличие от деревни, в городе попросту выбрасывают, именуя "хламом". Люба открыла дверь и с веранды мы шагнули в широкий коридор, переходящий в кухню. Затем она показала нам комнаты, обе большие, в каждой по четыре окна.
  
  - О! Так тут из любой комнаты можно по две сделать! - обрадовался Кирилл. Сначала он переживал, что будет тесновато. - Чур, моя вот эта, с видом на собачью будку и калитку!
  
  - Ну вот, видите, вам же нравится, берите! Хороший дом - посмотрите какие стены толстые, соседи хорошие, телефон есть, ванная! Только трубу прорвало на прошлой неделе, починить надо. А я вам ещё хорошо уступлю. Мне деньги срочно нужны, продаю практически за бесценок, некогда мне ждать выгодных предложений, время поджимает, дочка должна вот-вот родить, и я хочу поспеть к родам! А бросать дом без хозяев не годится, в нём жить надо, топить, и вообще... Да вы пройдите во двор, осмотритесь, поговорите...
  
  Действительно, мы так и поступили. Выйдя на крыльцо, сын ещё раз окинул территорию придирчивым взглядом и спросил:
  
  - Ну, что думаешь?
  
  - Честно? - спросила я. - Из всего того, что мы видели, и где побывали - это лучшее. Мне нравится. Только от остатков старой кузницы всё-таки избавиться надо...
  
  - Конечно! - согласился Кирилл. - А в остальном... трубу починим, и колодец недалеко - по крайней мере, питьевая вода есть в неограниченном количестве. Наконец-то можно будет не беспокоиться о том, что мы в очередной раз забыли её купить. Пошёл и набрал - хоть ночью!
  
  - Посажу цветы вокруг дома, сараи покрасим... - задумчиво размышляла я вслух, - ...дом обшить сайдингом можно... газ есть, свет есть... знаешь, надоело мне уже ездить по полям и долам!
  
  - И мне тоже. Ну что?.. Решаемся?
  
  
  
  Глава 2. МАРУСЯ
  (1893-1894)
  
  
  Маруся очень хотела детей, а её муж, Василий, хотел их ещё больше, и, конечно же, он мечтал о сыне! После свадьбы на самой красивой и желанной девушке в округе он долго не мог нарадоваться на жену и ходил гоголем, свысока поглядывая на незадачливых женихов, которые до него сватались к Марусе, но получили отказ. А он был самый настойчивый, сватов засылал три раза, и наконец, эта ясноглазая гордячка с чёрной длинной косой сдалась и выбрала его. А как же было его не выбрать - ведь Василий первый парень на деревне - кузнец, золотые руки! Веселый, работящий, здоровый, и в кулачном бою ему не было равных соперников, чему, впрочем, ни кто и не удивлялся, так как с самого детства Василий обучался кузнечному делу и теперь он с такой легкостью подкидывал тяжелый молот, будто играл с гусиным пёрышком.
  
  Василий спиртного не пил, табак не курил и жену не обижал. Наоборот, баловал её, и на каждый праздник у него был припасен для неё какой-нибудь подарок. То лента, то платок или сапожки новые.
  
  А однажды они с Марусей ездили в соседний уезд на цирковое представление, и там, у старой цыганки в руках, она увидела зеркальце невиданной красоты. Оно было малюсенькое, чуть меньше дюйма в диаметре, в резной затейливой оправе, украшенной разноцветными камушками. Заметив, как Марусе понравилось это зеркальце, он уговорил цыганку продать его и, не торгуясь, купил зеркальце своей любимой жене. И оно стало самой большой радостью Маруси, она тут же продела ленточку сквозь тонкую резьбу и повесила его на шею. Ни у кого во всей округе не было более дивного украшения. Пусть любуется на себя, и отражаются в зеркале её глаза, такого необыкновенного цвета! - Василий на всё был готов ради своей Маруси. Лишь бы только она была рядом, лишь бы у них поскорее родился сын.
  
  Однако проходил год, другой, а детей у них всё не было. Мужики в деревне стали посмеиваться над ним, дескать, все силы ушли на то, чтобы девку завоевать, а на сына сил не осталось. Женщины также не оставляли Марусю в покое. Отчаянно завидуя её красоте, диковинным бирюзовым глазам и удачному замужеству, они злорадно предрекали ей то, что скоро Василий её бросит. Сколько баб в деревне - любую выбирай! И любая ему десяток ребят нарожает...
  
  А однажды, старшая сестра Маруси, Прасковья, служившая в барском доме экономкой, прослышала о том что к барыне, Ворониной Ольге Николаевне, которая, будучи уже зрелой дамой, тоже была бездетной, был выписан доктор из-за границы. Поговаривали, будто этот доктор, хорошо известный в Европе, уже не раз помогал отчаявшимся парам в появлении потомства. И везет он с собой чудо-зелье, выпив которое, женщина вскоре становилась матерью. Прасковья велела Марусе приходить, когда доктор приедет, пасть барыне в ноги и просить её о милости, чтобы он и её осмотрел, и ей помог.
  
  Маруся была далеко неглупой девушкой и понимала, что правда в том и состоит, что как бы Василий не любил её, а свой статус, как мужика для него сохранить важнее всего, и желание оставить после себя потомство, рано или поздно возьмет верх, и он найдет себе другую жену. И Маруся с нетерпением, ещё большим, чем сама барыня, стала ждать приезда заморского доктора.
  
  В назначенный день, уже поздним вечером, прибежала по первому снегу Прасковья. Она, громко хлопнув дверью, ворвалась в избу и возбуждённо сказала:
  
  - Маруся! Вставай! Приехал нынче! Ох, притомилась, пока бежала! Собирайся быстрее!
  
  - Куда-куда? Чего бабы задумали? - сонно пробормотал Василий, глядя как его жена суетится, переплетая свою косу голубой лентой и надевая лучшее платье.
  
  - Куда надо, - зло ответила Прасковья. - По какой-то неведомой причине, она недолюбливала зятя, твердо уверенная в том, что он доведет Марусю до беды. - Доктор приехал, пусть Маруся ему покажется. Сейчас я её заберу, она у меня в комнате ночь переждет, а с утра и пойдет барыне кланяться.
  
  Василий уже слышал от Маруси о приезде какого-то лекаря 'из Парижу' и знал, что жена только и мечтает о том, как бы попасть к нему. Поэтому он возражать не стал. Только усомнился в том, что ей удастся с ним увидеться. Доктор-то этот к барыне выписан за большие деньги! А Маруся кто такая? Простая крестьянка.
  
  Тем временем женщины поспешно покинули теплую избу и быстрым шагом направились к барскому дому, стараясь выбирать такой путь, чтобы никого ненароком не встретить.
  
  
  
  Свернувшись калачиком на лавке, Маруся лежала без сна, нервно теребя свою косу и ожидая рассвета. Все её мысли были заняты встречей с заморским доктором. Почему-то он представлялся ей в образе старого колдуна - вот он, с длинными седыми волосами, в чёрной накидке с капюшоном, дрожащими руками с крючковатыми пальцами подносит к её лицу какую-то дымящуюся чашу... 'Нет, так не пойдет! - думала она. - Колдун-не колдун, неважно кто!' - Как она могла вообразить себе, что он вообще хотя бы взглянет на неё! Теперь, когда Маруся была всего в двух шагах от своего будущего счастья, она уже не так уверенно себя чувствовала. Она уже понимала, что ни за что на свете не сможет преодолеть свой страх перед заморским гостем, и не сможет о чём-либо попросить барыню.
  
  Прасковья давно уснула, строго-настрого наказав ей вести себя тихо. Не дай Бог, хозяева узнают, что чужой человек ночью в доме! И сокрушалась, что не спросила разрешения привести в гости сестру. Так и место потерять недолго! Но Марусю мало волновали страхи старшей сестры. Она знала, что барыня, не смотря на свое положение, обладала добрым нравом и, даже обнаружив её здесь, в дальней части дома, в комнате своей экономки, вряд ли выгонит Прасковью - такую аккуратную и трудолюбивую женщину, которая честно служила ей уже много лет.
  
  Марусе сильно захотелось пить. Столовая была в том же крыле, только дальше по коридору. В надежде найти там графин с водой, она босиком, неслышно, как можно тише выскользнула из комнаты, стараясь не разбудить сестру. Пробираясь наощупь по темному коридору и вздрагивая от каждого скрипа половиц, она добралась до лестницы, ведущей на второй этаж, справа от которой по её расчетам должна была находиться столовая.
  
  Она тихонько приоткрыла дверь и остановилась на пороге, стараясь побыстрее привыкнуть к темноте. В этот самый миг полная луна вышла из облаков, и её мягкий холодный свет просочился в окно. Маруся вздрогнула. Это была не столовая. Посреди комнаты стояла кровать, надежно укрытая пологом от посторонних глаз, в которой, несомненно, кто-то мирно спал. Кругом валялись нераспечатанные дорожные коробки, в кресле лежала скомканная одежда, а возле него высокие мужские сапоги. На прикроватном столике стояла початая пузатая бутылка с узким горлышком и пустой стакан. 'О, Боже!' - подумала Маруся. От страха у неё перехватило дыхание. Что будет, если её здесь поймают? Тогда уж точно сестре неприятностей не избежать! Она уже хотела выйти из комнаты, но вдруг её осенило, что это может быть спит он, тот самый важный гость, ради которого она и оказалась в этом доме. И в этот миг ей пришла в голову совершенно безумная мысль: 'А зачем мне ждать завтрашнего дня? Надеяться, бояться, а вдруг откажут?'
  
  Она внимательно, насколько это было возможно в полумраке, оглядела комнату. Взгляд её остановился на туалетном столике. Там, на столике, ей показалось, что она увидела какой-то предмет. Сдерживая дыхание, она на цыпочках, по мягкому ковру стала продвигаться в дальний угол, старательно обходя разбросанные вещи. Предмет оказался небольшим саквояжем из мягкой дорогой кожи, запертый на маленький замочек. Маруся ещё не успела ничего подумать, а её руки уже дергали замочек в надежде открыть саквояж. И он открылся.
  
  Тут же в нос Марусе ударил едкий запах аптеки. Теперь не оставалось никаких сомнений, что именно заморскому доктору и принадлежит этот саквояж! Она присела на банкетку и решительно стала копаться в его содержимом. Какие-то порошочки, пилюли, мази - она всё это отгребала в сторону. Вот какой-то флакон... тяжелый, холодный, наполненный тягучей жидкостью... Маруся посмотрела сквозь него на окно - прозрачная жидкость переливалась в лунном свете. 'Вот оно! - подумала Маруся. - Это судьба! Это мой последний и единственный шанс!'
  
  Она откупорила флакон и поднесла его к губам. Жидкость оказалась вязкой, чуть горьковатой на вкус. Сделав несколько глотков, она почувствовала как кровь, закипая где-то в животе, быстро растекается по всему телу. Руки, ноги, грудь, шея и особенно лицо стали горячими, ей показалось, что миллион иголок одновременно вонзились в её тело. В голове зашумело, и Маруся испугалась, что она сейчас, прямо здесь, в этой комнате, лишится чувств. Вдруг она увидела как её зеркальце, подаренное любимым мужем, отражается в большом хозяйском зеркале, образуя своеобразный, бесконечный и какой-то зловещий коридор. И в центре этого зеркального коридора был флакон с тягучей жидкостью, который она крепко сжимала в руке...
  
  Маруся не стала размышлять о том, оставить ли несчастной барыне немного зелья - она выпила все, без остатка!
  
  Немного погодя жар ушёл, голова также прояснилась, остался только горьковатый привкус на губах. Уже ничего не боясь, она встала, аккуратно закрыла флакончик и положила его на место - на самое дно саквояжа, и засыпала его сверху пакетиками с порошками. Она приладила на место маленький замочек и спокойно покинула комнату.
  
  Когда Маруся вернулась к Прасковье, сестра всё также крепко спала. Маруся быстро и бесшумно оделась, завернулась в теплый платок и тихо ушла. Скорым шагом, унося с собой свою тайну, она ещё до рассвета, без происшествий успела добраться до дома...
  
  
  
  В августе тысяча восемьсот девяносто четвертого года в имении Белая Роща, в семье крестьянина Василия Лаптева родилась дочь. Это был первый, долгожданный ребёнок в его семье, ставший и последним - жена Василия, красавица Маруся, два дня промучившись в родовой горячке, отдала Богу душу, едва девочка появилась на свет.
  
  
  
  Глава 3. ЧТО-ТО НЕ ТАК
  (Апрель 2012)
  
  
  На следующий день, управившись с неотложными делами в городе, мы снова поехали в Белую Рощу, что бы вручить хозяйке задаток.
  
  Люба вовсю хлопотала на кухне.
  
  - Давайте к столу! - пригласила она, включая газ. - Сейчас чаю попьем, раз уж мы так хорошо с вами сговорились, да и с дороги вы! Мойте руки, располагайтесь, можете считать, что вы уж дома у себя!
  
  Мы с удовольствием согласились на приглашение, так как можно было уже расслабиться и ни куда не спешить. Люба поставила на стол чайник, чашки, конфеты, мед, хлеб, а потом, лукаво посмотрела на нас и спросила:
  
  - А может быть вишневой наливочки?
  
  - Да что вы! - попыталась отказаться я, - нам же ехать ещё!
  
  - А куда ехать-то? Что, есть дела какие-то срочные? Завтра же выходной, оставайтесь! - С этими словами она проворно нырнула в комнату и вернулась с грудой подушек и одеял. - Я вам в той комнате постелю, а хотите - сын на веранде может лечь. Уже не холодно.
  
  Несмотря на бесперебойное щебетание и суету, Люба показалась мне совсем не такой, какой была накануне. Её явно что-то беспокоило. Видимо нечто такое, о чём нам знать вовсе не полагалось. Но, вспомнив, что она со дня на день ждет появления внука, я списала её тревожность на предстоящие роды дочери.
  
  Тем временем она уже доставала тарелки, вилки, рюмки, банки с маринованными грибами, огурцами, помидорами, домашний сыр, масло, на сковороде уже жарилась яичница на сале, откуда-то взялась тарелка с просто-таки гигантским пюре.
  
  Люба не переставая говорила:
  
  - В Калиновке, в райцентре, поезд московский останавливается, так что если в столицу соберетесь съездить, то проблем никаких. У нас тут в лесу грибов полно и земляники. Речка кишит рыбой, Виталик сети ставит, хоть и запрещено это, а потом соседей угощает. Но мы тут дружно живём, друг на друга не доносим. Только работы нет никакой. Все живут своим хозяйством. Колхоз большой раньше был, там все и работали, а сейчас молодые поразъехались, здесь лишь старики остались. Зимой половина домов пустует, а летом дачники приезжают, москвичей много.
  
  - Неужели и они здесь дачи покупают? - удивилась я. - До Москвы почти четыреста километров!
  
  - Да-да, так и есть, покупают! А вы что же, постоянно тут жить хотите, или только летом? Где же работать будете?
  
  - Пока поживём, а там видно будет, останемся на зиму, или нет. А работа моя всегда при мне! - весело сказал сын. - Был бы интернет! Хорошо, что у вас телефон есть!
  
  В этот самый момент телефон как раз и зазвонил. Люба быстро сняла трубку, послушала и, вопросительно взглянув на нас, сказала:
  
  - Это соседка, зайти хочет. Ну, вы же понимаете, ей интересно. Ой, ну вот и познакомитесь, всё равно придется!
  
  - Да, конечно, пусть заходит! - мы были совсем не против.
  
  Буквально минуты через две послышались голоса и дружный топот. 'Соседкой' оказалась группа из четырех человек. Они вошли и с порога беззастенчиво принялись нас разглядывать.
  
  - Да что вы стоите, глазами хлопаете, проходите, раз пришли! Знакомьтесь, это Юля, это сын её, Кирилл, они теперь здесь жить будут. А это Марина, - обращаясь уже к нам продолжала Люба. - Вон её дом, сразу за нами, крайний участок. Баба Маня - тоже соседка, только с другой стороны. Виталик - он у нас на все руки мастер, лучше него никого в деревне нет, всё может починить, а это жена его, Люся...
  
  Под нескончаемый Любин монолог, гости наконец-то расселись вокруг стола, предоставляя тем самым и нам возможность рассмотреть их получше. Марина, женщина лет сорока, крупная, с ярко-рыжими волосами и громким голосом. Бабка Маня - совсем старая, сгорбленная, передвигающаяся с помощью палки, но с живыми любопытными глазами, было видно, что всё ей в этой жизни интересно и до всего ей есть дело. Виталик - типичный деревенский мужик, непьющий, как сказала Люба, хотя его внешний вид недвусмысленно намекал на то, что он свое уже выпил. С виду самые обычные деревенские жители, с натруженными руками, обветренными лицами, все, кроме Люси - воздушной, белокожей, с оригинальным разноцветным маникюром. Как выяснилось позже, она здесь не живет, а к мужу приезжает на выходные, из города.
  
  После того, как утолив любопытство соседей, мы ответили на кучу всевозможных вопросов, которые со всех сторон посыпались на нас, я, улучив удобный момент, осторожно поинтересовалась:
  
  - А как у вас вообще тут обстановка? Ничего страшного не происходит? - я подразумевала наличие различных бытовых неприятностей среди местных жителей в виде междоусобных войн или воровства.
  
  - Страшного? - встрепенулась Люба, удивлённо и как-то быстро взглянув на меня. И в этот момент мне показалось, что я попала в самую точку, что-то было не так.
  
  - А что вы имеете в виду? - медленно произнес Виталик, покручивая вилку своими большими пальцами.
  
  Пришлось пояснить свои опасения, и когда он понял, что именно я хочу узнать, успокоил меня:
  
   - Не волнуйтесь! Те, кто пьют шибко - по домам сидят и ни к кому не лезут. И воровства никакого у нас нет, мы даже двери просто шваброй подпираем, когда уходим. Не о чем вам беспокоится, деревенька у нас тихая!
  
  - Как же, тихая! А Мишка? - тут же встряла баба Маня. - Мишка два дома спалил!
  
  - Да не спалил он ничего, а только попытался, - возразила ей Марина. - Тем более посадили его! Да и не без твоей помощи!..
  
  - А зачем же он это сделал, узнали? - спросила я.
  
  - Не узнали, но как я думаю, скорее всего, ему выпить хотелось, а там не налили, вот он и обозлился, - уверенно сказала Марина, поглядывая на бабу Маню. - А вы не переживайте, это его собутыльники были, и кто их знает, что они там не поделили! Да и не в Белой Роще это было, а там, дальше, на Хуторках...
  
  - А он и мой дом спалить хотел, так и говорил, 'сожгу'!- не унималась баба Маня. - Вот и я показания дала! А что, я молчать должна?
  
  - Да что ты, старая, придумала?! - воскликнул Виталик. - Твой дом! Ты ещё про чёрную руку расскажи!..
  
  - Ваш дом, зачем? Что за чёрная рука?! - выкрикнули мы в один голос с Кириллом, перебивая Виталика. И, взглянув на бабу Маню, я вдруг увидела в её глазах самый настоящий страх.
  
  И в тот же миг за столом повисла тишина, то есть если секунду назад все дружно говорили хором, то после слов Виталика все точно так же дружно замолчали. Люся с Мариной многозначительно переглянусь.
  
  - Да не слушайте вы их! Они как вместе сойдутся, так вечно друг друга всякими небылицами подзуживают, один рассказывает, другой на смех поднимает! - с возмущением проговорила Люба и замахнулась на Виталика кухонным полотенцем. - Ну вас, хватит, заладили про свое! Людей мне сейчас напугаете! - Это игра у них такая, всё время спорят о том, чего не было...
  
  - Выпей чего-нибудь лучше, да не трепись! - Люся под столом пихнула Виталика ногой.
  
  - Я просто хотел сказать, что должно быть какое-то научное объяснение... - озадаченно проговорил он, но, тем не менее, послушался.
  
  Он неторопливо налил себе чаю, развернул и положил в рот сразу две шоколадные конфеты и начал методично их жевать. Стало ясно, что больше он на эту тему разговаривать не будет, во всяком случае, сегодня.
  
  Марина тоже деликатно отмалчивалась, попивая вишневую наливочку и думая о чём-то своем. А Баба Маня хоть и молчала, но молчание ей дорого давалось. Она прямо-таки ерзала на стуле от нестерпимого желания поговорить об этом - животрепещущем, важном и, несомненно, интересном нам, городским. Но против коллектива она тоже не пошла, и, переводя разговор на другую тему, она стала нахваливать видавшую виды, давным-давно выцветшую клеенку, постеленную на обеденный стол много лет назад. Я тоже решила оставить все вопросы до следующего раза, так как, поразмыслив, поняла, что вести подобные беседы лучше всё же не с коллективом, а с каждым по отдельности...
  
  Когда гости разошлись, нетвердой походкой пробираясь по темной улице, Кирилл загнал машину во двор, хотя Виталик настаивал на том, что её можно оставить и за оградой, ничего с ней там не случится.
  
  - Как хорошо, что мы согласились остаться на ночь и не нужно никуда ехать! - облегчённо вздохнул сын, бросив на стол ключи.
  
  Я тем временем убирала посуду, раздумывая, как бы мне её помыть.
  
  - Да не беспокойтесь вы о ней, оставьте до завтра, - проговорила Люба. Ей было явно не до посуды. - Но если вам так хочется, и не лень, то берите фонарик и идите на колонку, а я уже никуда не пойду, я спать лягу, вы уж простите меня.
  
  Она строго-настрого наказала нам не выключать на ночь свет под козырьком у входной двери, пожелала спокойной ночи, затем ушла к себе в комнату, и через несколько минут оттуда донесся пронзительный храп.
  
  Наконец-то оставшись одни, мы сложили посуду в ведро, взяли фонарь и вышли на улицу. Воздух просто звенел от тишины. Ни звука, ни шороха... небо, усыпанное звёздами. Ни трамваев, дребезжащих под окнами, ни воя сирен, ни визга тормозов на перекрестке...
  
  - Мам, ты меня извини, но, по-моему, это святотатство - греметь сейчас посудой и мешать уставшим труженикам села, - сказал сын шепотом.
  
  - Полностью с тобой согласна! Отложим это до завтра. Раз Люба с такой легкостью отправилась спать, оставив немытые тарелки, значит так и надо.
  
  - Но мне показалось странным, что её не беспокоила посуда, а про свет несколько раз нам напомнила. Почему так необходимо оставлять его на ночь включённым?
  
  - Да мало ли почему, может быть она выйти ночью захочет, а там темно? - предположила я.
  
  Сын с сомнением посмотрел на меня:
  
  
  - А разве нельзя включить свет и выйти?
  
  - Да, ты прав. А посмотри-ка, да тут у всех свет горит! По крайней мере, на нашей улице... у Марины, у бабы Мани, и за речкой, вон там, видишь? Тоже огоньки. Наверное не спит никто, завтра выходной, люди сидят, телевизор смотрят...
  
  - Не верю! - прошептал Кирилл. - Слишком поздно, первый час ночи... Сдается мне, что все здесь смотрят один телевизор, точно такой же, какой смотрит сейчас наша Люба, и издают те же звуки. А стало быть, освещать двор им ни к чему! И потом, не забывай, что они, как правило, очень-очень экономные, каждую копейку считают, чего же за зря электричество жечь?
  
  - Да, как-то не вяжется одно с другим... говорят, тихая деревенька, а у самих чёрная рука какая-то... и что он имел в виду?
  
  - Знать бы! Разговор сразу замяли...
  
  - У нас раньше страшилка такая была, - вспомнила я свое пионерское детство, - в летнем лагере по ночам рассказывали что-то вроде: 'Девочка... девочка... выключи радио... к тебе ползет чёрная рука..." - после этого все визжали и прятались под одеяло.
  
  - Не думаешь ли ты, что у них тут ползает нечто подобное? - поежился Кирилл, озираясь по сторонам. - Мне на веранде вообще-то спать!
  
  - А ты не заметил, что Люба сегодня как-то нарочито много говорила, будто зубы нам заговаривала?
  
  - Да, было дело! Я только соберусь вопрос задать, как она тут же начинает тараторить. Вот чую, что-то они скрывают!.. Наверное, произошло что-то в деревне из ряда вон. И свет этот мне покоя не дает...
  
  - Слушай, сынок, мне не по себе, - сказала я, вспомнив испуганный взгляд бабы Мани. - Может быть уедем отсюда?
  
  - Ну уж нет! - твердо заявил Кирилл. - Мне здесь определённо нравится. У меня вообще такое чувство, будто я уже бывал тут раньше. Особенно та высокая изба на берегу мне кажется знакомой.
  
  - Дежавю? - удивилась я.
  
  - Да, похоже на то...
  
  - Ну что ж, - вздохнула я. - Обживёмся, и со временем всё узнаем, можно будет кого-нибудь расспросить на предмет местного фольклора, Бабу Маню или Виталика. А день сегодня был такой суматошный... давай спать, что ли?
  
  - Давай. Спокойной ночи! - и с этими словами мы разошлись, каждый на свое койко-место, куда заботливая Люба уже положила по комплекту свежего белья.
  
  Я уже засыпала, когда услышала где-то далеко едва различимый шум поезда, потом мне показалось, что во дворе зашуршала прошлогодняя сухая трава и ветка стукнула в окно. "Ветер", - подумала я, но, вспомнив о том, что сегодня как говорится "ни ветерка", я охотно сменила версию на кошку. Потом слегка брякнула цепь, видимо Шарик, почуяв кошку, вылез из будки, но почему-то не лаял, и даже не тявкал, а чуть-чуть поскуливал. И чего это он скулит, да ещё так осторожно, боится кошки? Странный пёс какой-то, наверное, потому что старый. Мне он не мешал, и я не заметила, как уснула.
  
  
  
  Пёс, почуяв неладное, высунул из будки морду, навострил уши и принюхался. Он ожидал увидеть соседского кота и уже собирался лениво тявкнуть на него - просто так, не со зла, а для порядка, но никаким котом тут не пахло. Он осторожно вылез и, как следует, принюхался снова. Это был чужой запах, даже не тот чужой, который он учуял от этих городских, с коими так любезничала хозяйка - от них пахло бензином - обычное дело, для тех, кто ездит на машине... Но сейчас пёс был в растерянности. Он не знал, ЧЕМ это пахнет, и КТО это может быть. Ему почему-то стало страшно и захотелось, чтобы хозяйка вышла и защитила его. Он поджал хвост, тихонько заскулил и, пятясь, заполз в будку. Там он забился в угол и в этом самом безопасном на свете месте решил дожидаться рассвета.
  
  Когда пёс исчез в будке, от дома отделилась тень. По очертаниям это, несомненно, был человек, но определить наверняка, мужчина это или женщина, в темноте было невозможно. Тень заглянула в одно из окон, немного постояла, будто пытаясь рассмотреть, что происходит внутри, потом резко повернулась и быстрыми шагами, настолько быстрыми, что почти побежала, унеслась прочь, через заросший палисадник. И ни одна травинка не зашуршала, ни одна ветка не хрустнула.
  
  
  Глава 4. ЗЕРКАЛЬЦЕ
  (1897-1913)
  
  
  Агриппина росла тихой, послушной девочкой, отцу не перечила. Хотя ему впрочем, со временем стало вовсе не до неё. Так и не оправившись от смерти жены, Василий совсем потерял интерес к жизни. Он безбожно запил, забросил свое кузнечное ремесло, и девочку с разрешения барыни забрала к себе её тетка, Прасковья. Но, не простив Василию смерти своей любимой сестры, и почему-то виня во всем только его одного, малышку она также полюбить не смогла. К тому же покойную Марусю Агриппина ни чем не напоминала. Прасковья как умела, ухаживала за девочкой, следила за тем, чтобы она была сыта и тепло одета, но не более того - она просто выполняла свой долг перед сестрой.
  
  Воронина Ольга Николаевна, обиженная на парижского шарлатана-доктора, который долго и безрезультатно потчевал её бесполезными порошками и пилюлями, с наступлением весны отправила его восвояси. А три года спустя скончался её безнадежно больной муж, Евгений Иванович и, оставшись одна, и так и не дождавшись собственного ребёнка, она вдруг неожиданно для себя самой привязалась к этой никому не нужной, но такой ласковой и смышлёной крестьянской девочке.
  
  Когда Агриппина немного подросла, Ольга Николаевна отдала ей в распоряжение просторную гостевую комнату с видом на речку и бесконечные заливные луга. Кое-что в интерьере пришлось переделать специально для девочки. Комната была заново оклеена светлыми обоями с нежным цветочным рисунком, темный плотный балдахин над кроватью, также как и тяжелые шторы, заменили на многослойную воздушную розовую вуаль. Заново, в тон обоям, были перетянуты кресла и банкетка. И туалетный столик, и стоящее на нём большое круглое зеркало на резных ножках, осталось девочке.
  
  Ольга Николаевна пригласила для Агриппины опытную гувернантку-француженку, мадам Лили. И мадам Лили, почти не говорящая по-русски, обучила её всему тому, чему обычно учат детей в господских семьях.
  
  Девочка была очень старательная и серьезная, не по годам. Она быстро выучилась читать и писать, и французский язык ей тоже давался без труда. Обнаружилось также, что у неё прекрасные музыкальные данные, и барыня с радостью и умилением наблюдала за занятиями Агриппины - как удивительно хорошо и прилежно играла девочка на старинном фортепьяно, оставшемся в наследство Ольге Николаевне от покойной бабушки!
  
  Но, при всем при этом, уже годам к десяти стало очевидным, что такой как её мама - белолицей красавицей с длинной чёрной косой, Агриппина никогда не будет. С годами она всё больше походила на отца, и родись она мальчиком, никому бы и в голову не пришло задумываться о её внешности - но Агриппина была девочкой. И те черты лица, которые она взяла от Василия, его белёсые неопределённого цвета волосы, и его же тяжелая походка иногда огорчали барыню. И когда Агриппина совсем не по-девичьи топала, поднимаясь по лестнице, Ольга Николаевна делала ей замечания:
  
  - Ну что же ты, Агриппинушка, топаешь как конь? Ты же девочка. Ступать надо легко!
  
   Долгие и изнурительные для Агриппины уроки танцев, тоже не принесли результата. Девочка просто разучивала бесконечные па, но по-настоящему грациозно двигаться так и не научилась. Не спасали положения ни нарядные платья, - на них барыня не жалела денег, ни тщательно уложенные волосы - как бы над ними не колдовали, они не могли скрыть ни слишком длинного носа, ни скошенного подбородка.
  
  Единственное, что унаследовала Агриппина от Маруси, это поразительные глаза - такого редкого и необычайно бирюзового цвета. Иногда она и сама удивлялась их красоте и яркости, подолгу разглядывая себя в маленькое зеркальце, которое с рождения носила на груди.
  
  Махнув рукой на внешность девочки, Прасковья с Ольгой Николаевной были рады и тому, что она хотя бы не болеет. За все годы, пока она росла, никто ни разу не мог припомнить случая, чтобы Агриппина на что-нибудь пожаловалась. В то время как другие дети часто не доживали и до трехлетнего возраста, она выделялась на общем фоне каким-то абсолютным, и как говорила тетка, лошадиным здоровьем. Она не боялась ни жары, ни холода. Выскакивая полуодетая на мороз, она не была подвержена ни простудам, ни инфекциям. Никто никогда не слышал, чтобы она чихала или жаловалась на больные зубы. А местный доктор, не раз осматривая её, говорил, что у девочки просто очень хорошая наследственность, но он и сам был озадачен, так как в его практике ещё не было случая, чтобы дети не болели вообще.
  
  Агриппина, слушая взрослые разговоры, сама ничего странного в этом не видела. Но, как-то раз, с ней произошёл случай, который заставил её задуматься о том, почему она не болеет.
  
  У Анисима, управляющего имением барыни, была маленькая дочь, Лиза. Играя как-то во дворе под присмотром Агриппины, малышка, не понимая своей шалости, больно ударила её деревянной лопаткой по руке. Удар был такой сильный, что ушибленное место сразу припухло, покраснело, и прямо на глазах стало темнеть, превращаясь в огромный синяк. Она сначала интенсивно потерла ушиб, но увидев, что это не помогает, побежала к Прасковье. Та, заохав, смочила ей руку какой-то настойкой и велела быстро приложить что-нибудь холодное. Ничего холодного под рукой не оказалось, и Агриппина, не раздумывая, сняла с себя матушкино зеркальце и приложила к ушибленному месту. Каково же было её удивление, когда она, почувствовав, что зеркальце стало теплым от соприкосновения с кожей, отняла его, и обнаружила совершенно неповреждённую, гладкую белую руку!
  
  Она задумалась. Видимо настойка так быстро подействовала... Но если эта настойка на самом деле такое чудо-средство, то люди вообще не страдали бы от ран... В чём же дело? В зеркальце? ... Она решила провести маленький эксперимент. Она взяла маникюрные ножнички и аккуратно кончиком проткнула себе палец. Пошла кровь. Агриппина поднесла палец к зеркалу и через мгновение ранка затянулась. Тогда она сделала себе на руке более глубокий порез и опять поднесла руку к зеркалу. И всё повторилось! Через несколько минут от пореза не осталось и следа!
  
  'Вот видимо в чём разгадка моего отменного здоровья! - подумала Агриппина. - Вот так зеркальце!.. Интересно, оно только на меня так действует или на любого?.. Надо срочно проверить!'
  
  Она побежала обратно во двор и взяла на руки маленькую Лизу. Пристально осмотрев её, она нашла у неё на ножках и ручках несколько царапин, разной степени давности. Она отнесла её к себе в комнату и посадила на кровать. Как ни крутила она Лизу, как не пыталась поднести зеркальце поближе к её ссадинам - ничего не происходило. Наоборот, Лиза начала хныкать, извиваться и отталкивать от себя девушку, не давая ей дотронуться до себя зеркальцем. Лишь после того, как Лиза, отчаявшись вырваться, заревела во весь голос, та отпустила её. 'Значит действует только на меня... но почему? - думала она, разглядывая матушкино наследство. - И спросить не у кого - про такое нельзя никому говорить, а то за ведьму посчитают!'
  
  Но крестьяне, завистливо наблюдая за Агриппиной, которой посчастливилось жить в барской усадьбе, уже давно замечали за ней некоторые странности. Бывало, когда барыня отправляла её в деревню с гостинцами для новорожденного или проведать больного, почему-то прятались и скулили деревенские собаки, не желая вступать с ней в контакт и не давая себя погладить...
  
  
  
  Шли годы, и девушки её возраста одна за другой выходили замуж. Но Агриппину ребята будто и не замечали, наоборот, скорее даже сторонились её. Ольга Николаевна готова была даже положить ей определённую сумму в качестве приданого, но и с приданым сватов никто не засылал.
  
  Подруг у неё также не было. Она догадывалась, что дело вовсе не в том, что она совсем некрасива, её и хорошенькой-то назвать было нельзя. Просто слишком уж ей на деревне завидовали, её вольной и безбедной жизни, не знающей тяжелого крестьянского труда. И в минуты уныния, часами просиживая в саду, уткнувшись невидящим взглядом в любимую книгу, она иногда хотела, чтобы ничего этого у неё не было - ни дорогих платьев, ни отдельной комнаты с пушистым ковром - она готова была с легкостью всё это отдать за простое женское счастье.
  
  Впрочем, нет, не всё. Единственное, с чем бы она никогда не рассталась, это с матушкиным зеркальцем, которое было для неё просто украшением, а гораздо более важной вещью. Она чувствовала некую неразрывную связь с ним, настолько сильную, будто матушкина душа жила в нём. И от этого Агриппине казалось, что оно и само становилось одушевлённым. А однажды она нечаянно сделала одно ужасающее для себя открытие - от матушкиного зеркальца буквально зависела её собственная жизнь!
  
  Как-то раз, Ольге Николаевне надо было съездить в город, чтобы нанести несколько деловых визитов для улаживания каких-то давних споров из-за земли. Кроме того, в эти дни в городе как раз проходила большая сельскохозяйственная ярмарка, и туда также необходимо было попасть. Заметив, что девушка в последнее время всё чаще грустит, она спросила:
  
  - Агриппинушка, хочешь поехать со мной?
  
  - На ярмарку? Конечно, хочу! - обрадовалась Агриппина.
  
  - И на ярмарку, и в театр сходим! Собирайся, милая!
  
  Путь предстоял не близкий и, предвкушая приятное времяпрепровождение, Агриппина, уютно устроившись в коляске, радостно смотрела по сторонам.
  
  По приезду, они остановились в хорошей гостинице, поужинали и легли спать. А утром вместе с завтраком им принесли два билета в театр, и Ольга Николаевна сказала:
  
  - Я займусь своими неотложными делами, а ты, Агриппинушка, что-то бледненькая сегодня, ты пойди, погуляй. Только не долго, не опоздать бы нам на представление.
  
  Девушка и в правду чувствовала легкое недомогание и выходить на улицу ей сегодня совсем не хотелось, но всё же она накинула пальто и, прихватив зонтик, прогулялась по осеннему городу, несмотря на моросящий колючий дождь. Она надеялась, что головокружение пройдёт, но оно не проходило, а только усиливалось. Даже аппетитная витрина любимой кондитерской не манила её сегодня, и она решила поскорее вернуться и прилечь.
  
  Во второй половине дня Ольга Николаевна вышла от поверенного вполне удовлетворённая благополучным исходом встречи. Моросящий дождь её не беспокоил и, взяв извозчика, она поехала в модную индийскую лавку, где торговали восточными украшениями и благовониями. Барыня постоянно думала о девушке и о причине её необъяснимой грусти в последние дни, поэтому в индийской лавке она купила ей в подарок дорогой веер из слоновой кости, покрытый розовым перламутром. 'Это порадует мою Агриппинушку! - думала она. - Спасибо тебе, Господи, что ты послал мне такую славную девочку! Век буду любить её, как родную!'
  
  Войдя в гостиничный номер, она увидела Агриппину и не на шутку перепугалась, так как никогда ещё девушка не сказывалась больной, и уж тем более днём в постели не валялась.
  
  - Что с тобой?! Тебе плохо? - обеспокоенно спросила барыня, поспешно стягивая перчатки.
  
  - Не знаю... со мной в первый раз такое... как будто голова не моя, и ноги ватные, даже стоять не могу... - слабым голосом ответила Агриппина.
  
  - Девочка моя, давай доктора вызовем?
  
  - Нет-нет, не беспокойтесь! Я немного полежу, а завтра мне наверняка станет лучше... Может быть, это меня вчера в дороге укачало?
  
  - Да как же это? С роду не укачивало! Сколько раз мы с тобой уже ездили! - возразила барыня. - Я вызову доктора!
  
  - Не надо, вы идите в театр, а я посплю... - её глаза закрывались.
  
  Но Ольга Николаевна ни в какой театр не пошла. Она осталась в гостинице и с тревогой наблюдала за спящей девушкой, готовая сразу же бежать за доктором, если ей вдруг станет хуже.
  
  На следующий день она еле как разбудила её. Агриппина без помощи барыни не смогла подняться с кровати, и казалось, что на лице её не осталось ни кровинки. Ольга Николаевна планировала провести в городе несколько дней, однако, перепугавшись за её здоровье, она приказала тут же закладывать лошадей. Она сама собрала и сложила вещи, сама одела её, и они тронулись в обратный путь. А что же случилось с ней, Агриппина понять не могла. Ничего конкретного не болело, просто не было никаких сил ни ходить, ни стоять, ни шевелиться, ни даже думать - голова была абсолютно пустая...
  
  Дорога домой прошла как в тумане. Когда коляска остановилась возле усадьбы, Анисим взял девушку на руки, уже почти безжизненную, не чувствующую ни рук, ни ног, и отнёс в её комнату. Тут же послали за доктором. Агриппина, без сил опустившись на банкетку, развязала ленты и бросила шляпку на туалетный столик. Она посмотрела на себя в большое круглое зеркало и не поверила своим глазам: за эти три дня она превратилась из пышущей здоровьем розовощекой девушки в бледную измождённую старушку, с запавшими потемневшими глазами.
  
  Она с тоской разглядывала свое отражение, не понимая, что же с ней случилось, и уверенная в том, что теперь она непременно умрет, как вдруг увидела на столике впопыхах забытое матушкино зеркальце, которое она нечаянно сняла, переодеваясь в дорожное платье. Она надела его, и повалившись в кровать, приготовилась к самому худшему - к смерти.
  
  Матушка умерла молодой, вот и она, в самом расцвете своей молодости отправится следом, так и не узнав любви... и похоронят её по старинному обычаю - в белом подвенечном платье... Но, буквально через несколько минут она с удивлением почувствовала, как её тело снова наполняется силой. Она поднесла свое зеркальце к лицу и увидела, что румянец снова стал к ней возвращаться, а глаза засияли прежней бирюзой. Агриппина горько усмехнулась - оказывается, этот кусочек стекла был властелином её жизни. А если она потеряет его?.. А если не дай Бог, разобьет? Что тогда случится с ней?..
  
  Прибывший доктор нашёл девушку в глубоком унынии.
  
  - Ну что, Агриппина Васильевна, вот ведь и к вам меня вызвали, однако. Впервые за девятнадцать лет! Ну не печальтесь, всё будет хорошо!
  
  Он долго её осматривал, задавал ей разные вопросы, но никаких видимых признаков возможного заболевания так и не нашёл.
  
  - Это меня в дороге укачало, доктор, - сказала она, заметив на его лице замешательство от того, что его вызвали к совершенно здоровой девушке.
  
  - Ну что ж, бывает, бывает... - озадаченно проговорил доктор прощаясь, и на всякий случай велел ей пока оставаться в постели и сутки ничего не есть, кроме крепкого бульона.
  
  После этого происшествия все домочадцы заметили, что Агриппина сильно изменилась. Она стала ещё более задумчивой и серьезной, на вопросы отвечала невпопад и совсем перестала играть на фортепьяно. Сначала то Прасковья, то Ольга Николаевна приставали к ней с расспросами, но она отмалчивалась, думая о чём-то своем. Потом, решив, что возможно она тайно и безнадежно влюблена, от неё деликатно отстали.
  
  А девушка, не на шутку испугавшись за свою жизнь, зеркальце больше никогда с себя не снимала, даже в бане.
  
  
  
  Глава 5. ПЕТЯ
  (1917)
  
  
  Как-то августовской ночью, накануне своего двадцать третьего дня рождения, Агриппина уловила сквозь сон скрип подъезжающей телеги и фырканье лошади. Телега остановилась, и в тишине раздались мужские голоса. Ей ничего не было известно о приезде возможных гостей, и она долго раздумывала, кто бы это мог быть. Один - густой бас, несомненно принадлежал Анисиму, другой - явно молодой голос, она определить не смогла, так как знала точно, что никогда его раньше не слышала.
  
  В эту ночь ей приснилась Ольга Николаевна, почему-то седая и совсем просто одетая. Она никак не могла перейти глубокую речку, которая вместо воды была наполнена кровью. Барыня стояла на противоположном берегу и с мольбой протягивала к ней руки. А посреди реки плавали фрагменты разрушенного деревянного моста с высокими перилами, который некогда соединял оба берега. Агриппина, не в силах помочь бедной барыне переправиться через речку, беспомощно сжимала в руке дорогое жемчужное ожерелье...
  
  За завтраком Прасковья сообщила:
  
  - Ночью приехал племянник Анисима, Петя. Говорит, что в городе совсем неспокойно стало.
  
  - Да уже поди с февраля страну трясет, откуда же спокойствию взяться! - невесело промолвила Ольга Николаевна. - А уж в деревнях что твориться, так и подумать страшно!.. Доктор сказывал, что какие-то продовольственные комитеты организовали, они хлеб у крестьян насильно отбирают, а те в свою очередь громят помещичьи усадьбы. В Золотарево крестьяне бунт подняли, так графу Полунину ой как не поздоровилось!.. Скоро и до нас доберутся.... Мне Андрюша из Москвы письмо прислал, пишет, что продуктов не хватает, деньги каждый день обесцениваются, полицию упразднили, теперь она милицией называется, и работать туда принимают даже бывших уголовников! Он советует на время смуты уехать куда-нибудь подальше, за границу. Всё равно, говорит, землю вот-вот отберут, так хоть жизнь свою спасти...
  
  - Ну, у нас пока, слава Богу, тихо, - перекрестилась Прасковья.
  
  - Не надолго это, Прасковья, чувствую, что Андрюша прав, беда нас всех ждет впереди!
  
  - Так может быть послушать Андрея Николаевича, и в самом деле ухать на время? - встревоженно спросила Агриппина. - Боязно мне, барыня.
  
  - Ох, кабы знать как лучше-то... - тяжело вздохнула Ольга Николаевна. - А что же Петя? Чем он в городе занимается? - спросила она Прасковью.
  
  - Петя? Он уже давно с большевиками, и сюда по каким-то партийным делам приехал. Он говорит, что ещё одна революция будет, и тогда несдобровать вам.
  
  - Он что, угрожает? - Ольга Николаевна испугано заморгала, глядя на неё.
  
  - Да Бог с вами, матушка! С чего бы вам Петя угрожать стал? Переживает он за семью Анисима, он же при вас до сих пор служит... Вот и его эта революция рикошетом больно задеть может. Петя его в город сманивает, обещает ему другую работу найти, только Анисим ни в какую! Пелагея-то у него совсем хворая, кто же за Лизой присмотрит? А мы тут как-никак всё же помогаем им...
  
  - Ты, Прасковья на обед их сегодня позови, Пелагея, бедняжка, наверное, не встанет, а Петя и Анисим пусть придут вместе с Лизонькой. Праздник сегодня у Агриппины, а о грустном завтра подумаем...
  
  Но Агриппина так сильно боялась революции и большевиков, что ей было не до праздничного обеда. И она твердо пообещала себе завтра же уговорить барыню прислушаться к советам старшего брата.
  
  После завтрака прискакала маленькая Лиза, прижимая к себе деревянный кораблик.
  
  - Агриппина, посмотри, что мне папа смастерил! Пойдем на речку, а? Мама разрешила.
  
  - Пойдем, дорогая, только не на мост, а на излучину, где помельче, - согласилась Агриппина, взяв девочку за руку.
  
  Лиза играла с корабликом, что-то напевая себе под нос. Она возила его туда-сюда вдоль берега, удерживая его за веревку, которую предусмотрительно привязал Анисим. Но залюбовавшись бабочкой, которая села на её сарафан, Лиза разжала пальчики, пытаясь её схватить, и веревка тут же погрузилась в воду.
  
  - Агриппина! - закричала она. - Смотри, кораблик уплывает!
  
  Девушка попыталась дотянуться до него, но кораблик уже отнесло течением, тогда, недолго думая, она разулась и шагнула в воду. Она едва успела поймать край веревки, которую быстрая река уносила за собой, и, крепко схватив Лизину игрушку, стала выжимать намокший подол нарядного платья.
  
  - Что же вы, барышня, такое красивое платье в речке стираете? - кто-то весело произнес за спиной у Агриппины, и она вздрогнула, узнав молодой голос ночного гостя.
  
  После того, что она услышала за завтраком, она не была уверенна в том, что захочет разговаривать с человеком, от которого веяло неотвратимой бедой для их семьи. Она выпрямилась, нехотя оглянулась и увидела, как сквозь густые камыши к ней пробирается симпатичный, молодой и совсем незнакомый ей человек. От волнения, молниеносно нахлынувшего на неё, она опустила руку и выжатый подол коснулся воды и снова намок.
  
  - Давайте я вам помогу, идите сюда! - он протянул ей руку. - Вы хозяйская дочка?
  
  - Я?.. Нет-нет, что вы, я не дочка, я... - невнятно пробормотала Агриппина, выбираясь с его помощью на берег.
  
  Почему-то её сердце гулко застучало в груди, и не хватало смелости поднять глаза.
  
  - Это моя Агриппина! Мы с ней кораблик ловили! - подбежав к ним, звонко выкрикнула Лиза.
  
  - Агриппина? А я Петя, - сказал он улыбаясь, и взял Лизу на руки. - Ну что, пойдемте сушиться?
  
  
  
  Весь вечер Агриппина самозабвенно играла на старинном фортепьяно, наполняя гостиную чарующими звуками. Ольга Николаевна слушала её затаив дыхание - так изумительно хорошо и чисто, наверное, она ещё не играла никогда. Прасковья, Анисим, Петя и даже непоседа Лиза тихонько сидели вокруг, не сводя глаз с её пальцев, которые порхали над чёрно-белыми клавишами. Но, исполняя по просьбе барыни пьесу за пьесой, она совершенно не думала в эти минуты о музыке. Моцарт, Шопен... - какая разница что играть? Она с замиранием сердца думала о другом.
  
  Петя... Петенька... какое чудное ласковое имя! Так и хочется произносить его без конца... Худощавый паренёк... сколько ему лет? На вид лет двадцать, но Прасковья говорила, что ему двадцать семь... Как он отличается от деревенских ребят! У него приятная грамотная речь, а какой воспитанный!.. За столом не горбился, не стучал ложкой о тарелку - аккуратно кушал... а как хорош собой!.. Это узкое интеллигентное лицо и лучистые добрые глаза - ну какой же он большевик? Нет, ни капельки не похож!.. Петя... её Петя... и она никому никогда его не отдаст!
  
  Потому что с первого же мгновения, как только Агриппина увидела его, она поняла, что любить его она будет всю жизнь...
  
  
  
  Поздней осенью наступление советской власти докатилось и до Калиновского уезда. Весть о погромах и насилии тут же разнеслась по всей округе. Петя и сам не мог понять, кто бесчинствует в деревнях, настоящие большевики, или прикрывающиеся их маской бандиты. И в тревоге за Анисима и его семью он, не смотря на неотложные дела, срочно выехал в Белую Рощу.
  
  Ольга Николаевна, заплаканная, то и дело хватаясь то за голову, то за сердце, в страшной спешке с помощью Прасковьи собирала вещи. Её старший брат, Андрей, так неожиданно приехавший за ней из Москвы, требовал, чтобы она брала с собой только самое необходимое.
  
  - Налегке, Оленька! Налегке! - в который раз повторял он, глядя как она мечется от шкафа к шкафу.
  
  Все отчаянно поторапливали Агриппину, но она наотрез отказалась уезжать. Как только Ольга Николаевна ни уговаривала, как ни просила, даже кричала на неё - девушка была неумолима. Не слушая ни доводов тетки, что так будет лучше и безопасней, ни причитаний барыни, ни пугающих рассказов Андрея Николаевича о том, как повсюду расправляются с бывшими господами, она, никого не слушая, отрешённо смотрела в окно. Ни в какой Париж, ни в какую Европу она не поедет! Пусть придет новая власть, пусть хоть сам чёрт пожалует - она останется, и точка! Если бы только все эти люди знали её тайну, они смогли бы понять, что никогда она не бросит своего Петеньку. Но об этом ни одной душе не было известно.
  
  - Агриппинушка, девочка, ну что с тобой?! Ты же сама говорила, что ехать надо! Собирайся! - дрожащим от слез голосом молила её Ольга Николаевна.
  
  - Давай, давай, детка, живее! Нет времени! Нельзя тебе оставаться, пропадешь! - строгим голосом произнес Андрей Николаевич, протягивая ей теплое пальто.
  
  Но Агриппина лишь отрицательно помотав головой, отмахнулась от него.
  
  - Ну что ж, воля твоя, девочка... храни тебя Господь! - беспрестанно плача, бормотала барыня, целуя Агриппину на прощание...
  
  
  
  После поспешного отъезда Ольги Николаевны, её брата и Прасковьи, которая будучи преданной барыне до конца, отправилась вместе с ней на чужбину, Агриппина осталась совсем одна в огромном, в беспорядке брошенном доме. Он теперь, с разрешения барыни, был предоставлен в её полное распоряжение. Она вольна была делать здесь всё что хочет и взять себе всё, что посчитает нужным. Все слуги - горничная, кухарка, садовник, конюх, также спешно разъехались, не желая встречаться с новой властью, от которой, они были уверены, им тоже не поздоровится. Из бывших служащих остался только управляющий Анисим Мельников со своей семьей.
  
  Когда Петя добрался до усадьбы, он застал Агриппину, одиноко сидящую на каменных ступеньках возле внезапно опустевшего дома. Петя прекрасно понимал, что ждет её впереди - ей ни за что не простят этой беззаботной жизни в господском доме, не смотря на крестьянское происхождение. И чем больше Петя думал об этом, тем больше у него сжималось сердце от страха за неё. Но чем он мог ей помочь?
  
  - Петя, наконец-то! - Агриппина кинулась ему навстречу. - Барыня уехала, и Прасковья! - она заплакала.
  
  Петя прижал её к себе и погладил по голове.
  
  - Не плачь, - ласково произнес он. - А ты чего же осталась? Надо было со всеми!
  
  - Нет, Петя, я здесь, только страшно мне, что же дальше будет?.. Неужели барыня насовсем?.. Она ведь почти ничего не взяла с собой... Неужели я больше не увижу её?
  
  - Да, жестокие времена настали... - произнес Петя, вспоминая о бесчинствах в Калиновке. - Но так надо, понимаешь? Скоро новая жизнь наступит, светлая и радостная!
  
  - А моя жизнь до этого дня такой и была! - возразила Агриппина, - Неужто ещё лучше может быть?
  
  - Будет, поверь! - горячо сказал он. - И насчет своей барыни не переживай, если хочешь, собери из дома наиболее ценное и сложи в сундук, а мы с тобой закопаем его в саду, подальше от чужих глаз. Только себе ничего не оставляй и оденься попроще, а то за версту видно, что ты господская дочка.
  
  Поразмыслив, Агриппина согласилась с ним, посчитав эту идею разумной. Она очень надеялась, что со временем Ольга Николаевна вернется назад, в Россию, не век же ей скитаться! И тогда она с радостью отдаст ей хотя бы часть уцелевшего добра.
  
  Нужно было поторапливаться, так как отряды советской власти через день-два могли нагрянуть и в Белую Рощу. И, надев теткин передник, Агриппина принялась за дело.
  
  Во всем доме царил страшный беспорядок. Всюду валялись чулки, шляпки, нижние юбки, книги, ноты, какие-то альбомы. Войдя в комнату Ольги Николаевны, Агриппина вскрикнула, наступив на что-то мягкое. Это оказалась меховая горжетка. Почему-то глядя на неё, она вдруг заплакала. Ей стало очень жаль добросердечную барыню, которая на долгие годы заменила ей мать. 'Как же она, миленькая, не замерзла бы в дороге!', - с этими горькими мыслями Агриппина методично стала открывать шкафчик за шкафчиком, ящичек за ящичком, проверяя, что может пригодится барыне потом, когда она вернется. И за этим занятием она обнаружила, что и в гостиной, и во всех других комнатах, разбежавшиеся слуги уже прихватили с собой большую часть ценных вещей.
  
  Она решила не слишком набивать тряпками сундук. Что с них толку, истлеют только! Сначала она поставила на дно новую немецкую швейную машинку, приобретенную совсем недавно и так и не успевшую показать себя в работе. Остатки столового серебра и хозяйские массивные часы в бронзовой оправе, она, завернув в скатерть, разместила рядом со швейной машинкой. Затем собрала оставшуюся посуду - замечательный китайский сервиз из тонкого фарфора, который так любила барыня. Она осторожно поместила его возле часов, подстелив для мягкости тонкое шерстяное одеяло и предварительно обернув каждую чашечку, каждую тарелочку тем, что попадалось под руку - вышитыми салфетками, полотенцами, платками. С такой же аккуратностью были уложены высокие хрустальные бокалы, 'венчальные', как именовала их барыня, при соприкосновении друг с другом они издавали тонкий мелодичный звон. Немного поколебавшись, Агриппина всё же сняла со стены портрет Ольги Николаевны, и также тщательно завернув его в шёлковую вязаную шаль, уложила поверх сервиза. Она собрала с комода одиноко стоящие там фотографии в рамочках, в нижнем ящике нашла старую пачку писем, перевязанную розовой атласной ленточкой, и всё это тоже бережно сложила. Она сходила в гостиную и внимательно оглядела полки с книгами. Если бы у неё была такая возможность, она бы забрала их все! Но все поместиться никак не могли и Агриппина, попеременно доставая то одну, то другую книгу, наконец-то выбрала три, свои самые любимые. Ей удалось их втиснуть между швейной машинкой и часами. Затем она оглядела брошенные вещи Прасковьи, её блузки, юбки, видавшую виды душегрейку, две пары старых сапожек, чёрные нитяные перчатки, - она связала всё это в узел - пригодится. После некоторых раздумий она всё же решила оставить себе хотя бы одно из своих любимых платьев, перламутровый розовый веер и кожаные, ещё ни разу не одеванные, высокие ботинки на шнурках, с небольшим каблучком.
  
  Сложив всё необходимое, из того, что она посчитала нужным, Агриппина в последний раз обошла дом и, убедившись, что взять больше нечего, вернулась в комнату Ольги Николаевны. В шкафу ещё оставалась большая круглая коробка из-под платья. Она открыла её и ахнула - там, в густой пене из кремовых кружев, лежал совсем новый пеньюар, сшитый из какой-то невиданной ею ранее невесомой прозрачной ткани. Она достала его из коробки и развернула. 'Какая красота!', - изумилась Агриппина, разглядывая бусинки, похожие на жемчуг, которые выполняли роль пуговок. Она аккуратно положила пеньюар и меховую горжетку в сундук поверх собранных вещей. И, немного поколебавшись, бросила туда и свой дневник, которому с некоторых пор доверяла самые сокровенные мысли. - Раз начинается новая жизнь, то и писать о ней она начнет с чистого листа, в новом блокноте.
  
  Осмотревшись напоследок, и не найдя больше ничего примечательного, она уже собралась уходить, как вдруг на кровати, среди скомканных подушек, она заметила голубую бархатную сумочку, вышитую бисером. Горько усмехнувшись, она вспомнила, как будучи ещё совсем маленькой, мечтала о том, что когда-нибудь Ольга Николаевна ей эту сумочку подарит. Она не раздумывая, сунула её в узел с теткиными вещами. 'Ну вот и подарила!' - подумала она. Такая милая вещица! Пусть останется ей на память о той счастливой и беззаботной жизни, которая теперь для неё закончилась.
  
  
  
  Ночью, вооружившись лопатами, они с Петей выкопали глубокую яму в молодых зарослях сирени, в ста метрах от главной усадьбы, поближе к дому Анисима. С большим трудом и предосторожностями перетащив тяжеленный сундук в сад, они опустили его в яму, засыпали землей, хорошенько утрамбовали почву и прикрыли её ветками.
  
  После того, как они разделались с сундуком, Петя озабоченно сказал:
  
  - Хотел Анисима в город увезти, но из-за состояния Пелагеи это невозможно, что же делать?
  
  - А что тут поделаешь, Петенька, раз она так больна...
  
  - Давай хоть тебя спасу, поедешь со мной? - решительно предложил он.
  
  Сердце Агриппины забилось от счастья, но она отказалась:
  
  - Я бы с радостью хоть на край света с тобой поехала. Но как же маленькая Лиза? И кто за Пелагеей ходить будет? Если бы все вместе.... Нет, у меня там, в городе, сердце за них изболится, - вздохнула она. - Ты уж лучше сам к нам почаще наведывайся...
  
  - Спасибо тебе, сестрёнка, добрая ты... - он привлек её к себе и заглянул ей в глаза. - Я обязательно вернусь за вами, слышишь?.. А сейчас, прости, но мне надо срочно возвращаться в город!
  
  
  
  Глава 6. ДЕВУШКА У КОЛОДЦА
  (Май 2012)
  
  
  Вся следующая неделя прошла в хлопотах, связанных с переездом, и наше городское жилье переживало серьезную и беспощадную ревизию. Были упакованы и рассортированы вещи по принципу понадобятся - не понадобятся в деревенской жизни, собраны книги, необходимая посуда и бытовая техника. Одновременно со сборами мы избавились от старой макулатуры, которая скопилась на антресолях и, совершив пару набегов на ближний супермаркет, мы закупили по максимуму всевозможные чистящие и моющие средства, а также крупу, сахар, соль, муку, конфеты, чай и молотый кофе.
  
  Всю утварь мы в несколько приемов перевезли на своей машине, возбуждая любопытство своих новых соседей обилием свертков и пакетов. Самые дотошные, всячески старались принять участие в разгрузке наших пожитков, однако я, посчитав данное действо весьма интимным и сугубо семейным делом, вежливо отказалась от посторонней помощи. Любезно здороваясь с соседями, мы въезжали во двор и сразу же запирали ворота изнутри. Затем, не спеша, защищённые от любопытных глаз зарослями палисадника, занимались разгрузкой и распаковкой.
  
  - Мне уже кажется, что вся деревня живет на нашей улице, - как-то сказал Кирилл, в очередной раз лавируя между людьми и стараясь проехать на переполненной коробками машине так, чтобы никого не задеть.
  
  - Так у них же нет других развлечений, а тут такое бесплатное кино! - весело отозвалась я.
  
  Только Марина никогда не попадалась нам на глаза. Занятая своим огромным хозяйством, мужем и детьми, она не тратила на нас свое драгоценное время.
  
  Оформив сделку, Люба поспешно собралась и, пожелав нам счастливой жизни на новом месте, уехала в Киев, боясь опоздать к появлению внука. А мы стали обживаться. Первым делом был подключен интернет, и Кирилл сразу же погрузился в работу над новым заказом - оформлением сайта для местной агрофирмы. Обычно, когда он уходил в работу, я часами, а иногда и сутками его не видела. Бывало, что мы, живя под одной крышей, за неделю могли всего лишь несколько раз встретиться на кухне за чашкой чая, всё остальное время он не вылезал из-за компьютера. И сейчас, предоставленная сама себе, я тоже с головой погрузилась в обустройство нашего быта.
  
  Сначала я взялась за косметический ремонт и внутреннее убранство дома. От хозяев нам досталась вся нехитрая мебель, часть из которой мы сожгли, посчитав её совсем уж не пригодной для использования. Так в жертвенный костер отправились старые диваны и кухонный стол. Оставшуюся мебель - огромный добротный комод, два стола, стулья и два массивных платяных шкафа, я с удовольствием взялась реанимировать с помощью наждачной бумаги, шпаклевки, краски и лака. Также был отскоблён и выдраен деревянный пол, побелены стены и потолки, а отмытые окна я украсила веселыми цветастыми занавесками. В тон занавескам я сшила прихватки, фартук и чехлы на те стулья, которые требовали совсем уж серьезной реставрации. Виталик заменил нам протекающую трубу, и уже не было надобности бегать на колонку, чтобы помыть посуду или постирать, теперь это всё было осуществимо и дома. То, что было сделано на скорую руку, приятно радовало глаз, а более серьезные работы, требующие вмешательства специалистов, такие как перепланировка, замена старых рассохшихся дверей на новые, и отделка наружных стен, были отложены до будущего года.
  
  Настало время подумать и об огороде. Я съездила в Калиновку за семенами, там же, на еженедельном воскресном рынке я купила готовую рассаду тех культур, которые надо было начинать выращивать ещё в марте. С утра до ночи я копала грядки, сажала, поливала, и всецело поглощённая работой, не заметила, как быстро прошло время со дня нашего переезда. Месяц пролетел как один день. Занимаясь огородом, я никуда не ходила и ни с кем не общалась. А поскольку наш дом был предпоследним на улице, мимо нас тоже никто не проходил. Иногда я видела только ту странную женщину с необычным цветом глаз, которая так растерянно смотрела на Кирилла. Но больше никаких странностей я за ней не замечала и мы с ней издали приветливо кивали друг другу.
  
  А поздно вечером, едва добравшись до подушки, я тут же проваливалась в сон, и уже не слышала ни далеких поездов, проезжающих через Калиновскую станцию, ни шума ветра, ни других подозрительных шорохов...
  
  
  
  Однажды, проснувшись раньше обычного, я обнаружила, что мы накануне не запаслись водой. Мне так сильно хотелось кофе, что я не стала ждать, пока проснется сын и, взяв ведро, сама отправилась на колодец.
  
  Издалека я увидела молодую стройную девушку, которая в этот ранний час, так же как и я, вышла за водой. Подойдя поближе, я поздоровалась.
  
  - И вам доброе утро! - улыбнулась она. - Это вы новые соседи моей тетки?
  
  Я ничего ей не ответила. Я понимала, что это невежливо, но я просто стояла и смотрела на неё и не могла отвести от неё глаз - более красивой девушки я в жизни не встречала! Эта девушка, с внешностью Белоснежки из голливудской сказки, полностью соответствовала моему понятию о женской красоте. У неё была великолепная фигура, тонкая талия, длинные ноги - всё безупречно. Блестящие чёрные волосы обрамляли лицо ангела - огромные синие глаза, точёный носик и ослепительную улыбку. И то, с какой грацией она тянула из колодца полное ведро воды, просто заворожило меня. Внешне она мне кого-то напоминала. То ли какую-то актрису, то ли певицу, сейчас я вспомнить не могла.
  
  'Вот какая невестка нужна мне!' - корыстно подумала я и тут же унеслась в своих мыслях далеко, на несколько лет вперед, где моя внучка, такая же красивая, как и её мама, идет с огромным букетом цветов в первый класс...
  
  - Да, мы недавно переехали, - очнувшись, сказала я. - А кто ваша тетка?
  
  - Марина.
  
  - Откуда же вы тут появились? Марина ничего про вас не говорила. Неужели вы здесь живете? - удивилась я.
  
  - Нет, я живу в городе, а к Марине обычно приезжаю на выходные, - ответила девушка. - По хозяйству помочь, а заодно в тишине отдохнуть и отоспаться.
  
  - А, так вы та самая Настя, без которой Марина, как без рук? - недоверчиво спросила я её. - Я представляла вас несколько иначе...
  
  - И как же? - удивилась Настя.
  
  - Ну, я думала вы такая же, как Марина - крепкая, большая и сильная, - улыбаясь, ответила я.
  
  - Марина папина сестра, он у меня такой же большой. А я в мамину родню, и очень рада этому! - рассмеялась девушка. - А вы только на лето или как?
  
  - Не знаю... Поживём пока, посмотрим.
  
  - Я бы тоже себе здесь дачу купила... - вздохнув сказала Настя, - ...только вот это происшествие опять!
  
  - Какое происшествие? - я насторожилась.
  
  - А вы разве ничего не знаете? - удивилась Настя.
  
  - Про поджоги? - спросила я.
  
  - Поджоги? Нет-нет! - возразила она. - Тут другое... Тут чёрт те что творится!.. Неужели вы ничего не слышали? Вы что, в магазин не ходите?
  
  - Нет, ещё не была, а причем тут магазин?
  
  - В магазине концентрируется вся деревенская информация. Если хотите что-то или про кого-то узнать - идите в магазин.
  
  - Спасибо. Буду знать. Но я ещё от дома дальше, чем на колодец за водой, не отходила. А за продуктами в воскресенье на рынок ездила. Да и за прошедший месяц почти не разговаривала ни с кем, всё некогда было... А вопросы у меня есть, только вот кому их задать? Когда к нам соседи знакомиться приходили, Виталик что-то про чёрную руку обмолвился, но никто ничего больше не сказал. Все, как сговорившись, сразу ушли от этой темы. А у Мани такие глаза были!.. Я видела, что ей страшно, и в то же время её прямо распирало поговорить об этом...
  
  - Во, народ! Заинтриговали и молчат.
  
  - А вы можете рассказать? Что тут за тайна? Чего все боятся, привидений?
  
  - Возможно... давайте вот что сделаем, - предложила моя новая знакомая, - я сейчас тороплюсь. Вчера вовремя не смогла уехать, так как Олег с моей машиной провозился до ночи. А сегодня понедельник и мне на работу к девяти надо успеть. А в субботу я снова приеду, тогда и поговорим. Я вам расскажу, что мне известно, может быть и Марина поможет. Договорились?
  
  - Договорились! - обрадовалась я. - А что случилось с машиной?
  
  - Да чего с ней только не случается! - в сердцах воскликнула Настя. - Это не машина, а наказание за грехи мои тяжкие! Всю кровь из меня уже выпила! Каждый раз даю себе слово, если ещё раз поломается, сдам на металлолом! Однако до сих пор езжу, - девушка сокрушённо покачала головой. - Хорошо, что Олег вчера вернулся пораньше - ведь посевная в самом разгаре! Он обычно в этот период чуть ли не сутками в поле. А то пришлось бы мне сегодня возвращаться домой на автобусе!
  
  Я одобрительно смотрела на Настю - самостоятельная, уверенная в себе, красивая девушка. Неужели нет у неё мужчины, который взял бы на себя хлопоты с её машиной, или незамедлительно, в случае надобности, тут же доставил бы её из пункта 'А' в пункт 'Б', избавляя её от поездок в душном переполненном автобусе?
  
  - Олег? ... А кто это? - осторожно спросила я.
  
  - Это муж Марины, а руки у него хоть и золотые, но в корейских машинах не разбирается, он же тракторист!
  
  - А вы замужем?
  
  - Нет ещё.
  
  - Хорошо! - вырвалось у меня против моей воли.
  
  - Ну, не знаю, хорошо ли... - с сомнением произнесла девушка. - Мне тридцать скоро, а замуж не берут, - она усмехнулась.
  
  - Как это не берут? - удивилась я. - У них что, глаз нет?
  
  - Мама говорит, что я шибко умная! Да я и сама понимаю, что у меня внешность обманчивая. Всем хочется тут же протянуть руку и взять себе милашку, а со мной оказывается ещё и разговаривать надо. Вот так с переменным успехом толпы поклонников то пополняются, то редеют... - вздохнула она. - Не судьба, наверное! Хотя моя мама тоже замуж поздно вышла, всё искала мужчину с интеллектом...
  
  - Так уж и не судьба! - возразила я. - Мало ли, что вас ждет завтра?
  
  За разговором мы незаметно дошли до нашей калитки.
  
  - Ой, мне пора! Опаздываю! Не успею, наверное кофе выпить... ну, до субботы! - И она, мило улыбнувшись, поспешно удалилась.
  
  
  
  Когда я вернулась, Кирилл уже проснулся. Он забрал у меня ведро и поставил варить кофе.
  
  - Мам! - позвал он меня минуту спустя.
  
  - Да, я слушаю...
  
  - Я видел, ты с кем-то сейчас разговаривала. Кто это?
  
  - Это моя будущая невестка.
  
  - Твоя кто? - не понял сын.
  
  - Не моя 'кто', а твоя! Жена твоя будущая, понятно?
  
  
  
  Глава 7. НАЧАЛО НОВОЙ СВЕТЛОЙ ЖИЗНИ
  (1917-1918)
  
  
  Поутру, едва рассвело, разнузданные отряды, держащие до этого в страхе Калиновку, добрались и до Белой Рощи. Такого ужаса не ожидал никто. Пьяные бандиты вваливались в избы, и выносили оттуда всё, без разбору, оставляя подчас голые стены. Отбиралось всё, что имело хоть какую-нибудь ценность, но прежде всего продукты, зерно и мука. Не гнушались также и нехитрыми пожитками крестьян, отбиралась одежда, подушки, одеяла, ложки, плошки. Но, особенно, тщательно обыскивая население, предлагалось добровольно сдать государству ценные вещи. Искали золотые и серебряные кресты, иконы, кольца и украшения. Кто сопротивлялся - тех расстреливали на месте, иногда целыми семьями.
  
  Тут же начались доносы. Пытаясь угодить новой власти, в надежде сохранить свое добро и свою жизнь, особо услужливые указывали на дома зажиточных крестьян, туда, где можно поживиться. Однако это не спасало их собственные семьи от грабежей и насилия. Кроме того, некоторое время спустя, все избы доносчиков были сожжены. Кем - не трудно было догадаться.
  
  После разгрома барской усадьбы, там не осталось ничего. Несколько часов оттуда вывозили мебель, ковры, люстры, всё, что только можно. Грузили на подводы узлы с барской одеждой, опустошили амбар. Вывезли всё - до последнего зернышка, до последней ниточки.
  
  Агриппину укрыл у себя старый Анисим.
  
  - Эге, девонька, так не пойдет! - проговорил он, озабоченно разглядывая её. - Погоди-ка...
  
  Он вышел из избы, и спустя минут пять, вернулся с какой-то тряпкой в руках.
  
  - Поди-ка сюда, девонька! - подозвал он её. - Пелагея старая и больная, а ты, хоть и страшненькая, прости меня, господи, но такая молодая и здоровая... - с этими словами он сдернул с неё клетчатую шаль и накинул ей на плечи совсем старую дырявую кофту. - Она дюже навозом пахнет, пусть! Это я специально. Ты, милая, не брезгуй, зато, даст Бог, себя убережешь...
  
  Ни жива, ни мертва, Агриппина съежилась на лавке, ожидая неизбежной беды. Добрые крестьяне на неё на первую указали - там, дескать, всего полно, на всю вашу революцию хватит. Господа, когда бежали, не всё с собой прихватили, а она знает, где хозяйское добро!
  
  Агриппина понимала, что расправа неизбежна, поэтому, когда в сенях громко хлопнула дверь и послышалась брань, она сама вышла к ним, чтобы не подставлять под удар Анисима и не напугать маленькую Лизу, которую она очень любила.
  
  Но, неожиданно, как для всех, так и для неё самой, их главный - самый горластый, небритый, давно не знавший бани малый, с наглыми водянистыми глазами, почему-то взглянув на неё, сказал только одно слово: 'уродина' - и был таков.
  
  Агриппину не тронули. Никто её не обыскивал, и почему-то новая власть не проявила к ней вообще никакого интереса. Никто не потребовал объяснений за проживание в барском доме. Таким же странным образом, как уже много позже сообразила она, не тронули и семью Анисима. Это была единственная изба во всей округе, где не взяли ничего.
  
  'Кто отвёл от меня беду? Наверное матушка моя покойная. Спасибо тебе, матушка, и царствие тебе небесное!' - с благодарностью думала Агриппина.
  
  Через несколько дней, когда погромы закончились, и бравые хлопцы укатили дальше, преследуемые жаждой новой крови на благо революции, Агриппина вынула из-за печки спрятанную голубую сумочку - ещё одна родная вещь, кроме платья, веера и ботинок, оставшаяся у неё от прошлой жизни. Она пожалела, что не убрала её в сундук, вместе с остальными вещами. Хранить такую красоту было опасно: вдруг кто увидит - тогда обязательно отберут! Никакой ценности она, конечно же, не представляла, хоть и переливалась снежинками из белого сверкающего бисера, но разве могли об этом знать те неотесанные мужики, так беспощадно грабившие крестьян, которые простой бисер могли запросто принять за драгоценные камни! Агриппине слишком дорога была эта сумочка и жаль было лишиться ещё и её. В чулане у Анисима ей на глаза попался ящик с елочными игрушками, там же, среди игрушек, лежала пустая жестяная коробка из-под печенья. Агриппина обрадовалась такой находке. Она положила свою сумочку в эту коробку и перепрятала её на чердаке.
  
  Свой тайный талисман - зеркальце, она тоже укрыла от посторонних глаз, ещё раньше одевшись в теткину блузку с высоким воротом. Сверху, для надежности, обмотав шею её же платком.
  
  
  
  Агриппина долго не находила в себе сил посетить усадьбу. И когда, наконец, она ступила на порог, она обнаружила там совершенно пустые комнаты, голые стены с корявыми неприличными надписями, и зачем-то выбитые окна. Только одна-единственная вещь осталась во всем доме. В бывшей гостиной у разбитого окна стояло старинное фортепьяно, без крышки и с размозжёнными клавишами...
  
  
  
  Жить стали вчетвером. У Мельниковых была большая изба, построенная двадцать лет назад по приказу барыни, специально для нового управляющего. Но добротный сруб из сибирского кедра, обладающего своими целебными свойствами, всё же не уберег от напасти жену Анисима - Пелагею. Она, в молодости статная и пышнотелая женщина, теперь, долгое время съедаемая какой-то неизвестной болезнью, тихо угасала и уже давно не поднималась с кровати. Она была благодарна Агриппине за то, что та взвалила на себя всю домашнюю работу, в том числе и заботу о Лизе, которая осталась единственным ребёнком в семье. Её старшие брат и сестра, умерли от кори задолго до появления Лизы на свет...
  
  Кое-как перезимовали. И мука, и пшено, запасённые на зиму, после опустошения барского амбара теперь им только снились. Лишь только домашние заготовки, которые сохранились в подполе у Анисима и чудным образом, оставшиеся в распоряжении семьи, помогли им избежать голодной смерти. Однако ряды банок с соленьями, вареньем и медом, которые казались когда-то Агриппине просто бесконечными, к весне заметно поредели. Лиза постоянно хныкала и просила чего-нибудь вкусненького. Самым трудным было объяснить ребёнку, почему папа больше не привозит ей с базара мармелад или красивый сладкий леденец на палочке, в виде петушка. Последнюю банку варенья открыли в июне, на Лизин день рождения - ей исполнялось семь лет. Агриппине в этом году должно было исполниться двадцать четыре.
  
  Несколько раз в деревню приезжал Петя. В новой кепке, кожаной куртке, с коричневым портфелем. Стараясь казаться взрослее и серьезнее, он постоянно хмурил брови. 'Худющий - в чём только душа держится!' - причитал Анисим. Но Петя, всё такой же веселый и слегка ошалелый от своей ответственной должности и власти, которую он теперь представлял, совершенно не беспокоился о том, что и он, бывало, обедал раз в два дня. Он продолжал верить в победу коммунизма, и научился подавлять в себе чувство голода, вытесняя его пламенными речами. Он не обладал особыми физическими данными, однако в отличие от многих его соратников по партии, умел писать разборчивым почерком, и ловко складывал в уме трехзначные цифры. Но самым выдающимся его умением было слово. И когда Петя говорил - так складно, так убедительно - его хотелось слушать и слушать, и тогда все кругом замолкали.
  
  Наведываясь к дяде, он с удовольствием проводил много времени с Агриппиной. Она ему очень нравилась, и в городе он скучал по ней. Он был бы счастлив, если бы в жизни она была его сестрой. Это была единственная из всех его знакомых девушка, с которой можно было поговорить обо всем на свете. Она часами слушала его, не перебивая, и если требовалось её мнение, она охотно его высказывала. Он восхищался её умом, и по достоинству оценил все её добродетели, её скромность и какую-то жертвенность. Ему не было никакого дела до её внешности - он совершенно не замечал некрасивых черт её лица и неуклюжей походки. Он видел только её глаза, такого чудного и яркого цвета, что глядя на них ему иногда хотелось зажмуриться.
  
  Как-то раз, когда Агриппина, встревоженная и несчастная от очередной предстоящей разлуки вышла его проводить, он обнял её и прошептал:
  
   - Не плачь, милая, ты жди, вот наступит новая жизнь, всё уладится, и мы обязательно поженимся! - И в эту минуту он сам искренне верил своим словам...
  
  
  
  Впереди Белую Рощу ожидала ещё одна трудная и на этот раз совсем голодная зима. Пашня стояла пустая. Крестьяне ничего не сеяли - не было семян. Амбары также пустовали. Там было подчищено всё, до последней крошки, до последнего зернышка.
  
  Измученные постоянным недоеданием Агриппина и Анисим, едва не шатались от голода. Пелагее становилось всё хуже, а Лиза отчаянно просила кушать. Приставая к отцу, она требовала то яичко, то пряник, и Агриппина не выдержала.
  
  Она развязала свой узелок. Какую пользу можно было извлечь из того, что у неё осталось? Теткины старые вещи - не то, перламутровый веер - кому он сейчас нужен? Она достала свои ботинки на шнурках и платье бледно-зелёного цвета, с рассыпавшимися по подолу маргаритками, выписанное барыней из города от лучшего портного, специально для неё, ко дню её двадцатилетия. Оно было легкое, воздушное, на шёлковом чехле, украшенное тончайшим кружевом.
  
  - Вот, Анисим, возьми! - решительно сказала она. - Свези и платье, и ботинки в Калиновку на базар! Наверное, за них можно хорошие деньги получить.
  
  - Дай тебе Бог здоровья, девонька! - вытирая слезы, только и вымолвил он.
  
  Вырученных денег хватило на два относительно сытых месяца. На них же похоронили и Пелагею. На поминках две деревенские бабы, до этого обходившие их дом стороной, теперь быстро и впрок, набивали себе животы незамысловатой едой. Косясь на Агриппину, они зло перешептывались, и она услышала, как одна из них сказала:
  
  - Эти барские прихвостни до сих пор живут, как сыр в масле катаются, вон на столе и угощение нашлось, а у меня голодные ребята по углам!
  
  Агриппина и так знала, что её не любят в деревне, но такой откровенной агрессии она не ожидала. Чувствуя обиду, она, поколебавшись, все же собрала им, что могла - немного хлеба, картошки, и этой - самой негодующей, матери многодетного семейства, дала даже кусочек сахара, припасённого для Лизы. Бабы ушли сытые, с гостинцами, ненавидящие Агриппину ещё больше...
  
  
  
  Петя любил свою работу и вдохновенно выступал перед многочисленной аудиторией, подолгу удерживая внимание слушателей. Проводя встречи с рабочими и крестьянами, он быстро и без особого труда привлекал в партию всё новых и новых членов. Его природное обаяние действовало безотказно. Люди верили ему и шли за ним. И новая власть не скупилась на привилегии для такого ценного сотрудника.
  
  Ему дали хорошую служебную квартиру в центре города, на Театральной площади. Против той темной каморки, в которой он многие годы ютился сначала со своей матерью, а потом и без неё, - это были просто хоромы. 'Жаль, мама не дожила!', - подумал Петя, когда ему вручали ключи. Он вспомнил, как она всегда мечтала, чтобы её сын имел хорошую должность и стал уважаемым человеком. И вот, её мечты сбывались!
  
  Квартира, принадлежавшая раньше известной актрисе губернского театра, состояла из пяти просторных комнат, отапливаемых печами-голландками. Так же имелась и большая зеркальная ванная. Убранство и мебель, по счастливой случайности сохранившиеся в годы полного хаоса, также доставались Пете вместе с новым жильем. Кровати, стулья, столы - в новой квартире было всё, что нужно для жизни. Кроме всего прочего, там было фортепьяно, и, памятуя о том, как прекрасно играла Агриппина, это и послужило окончательным решением перевезти сюда и её, и Анисима с маленькой Лизой - самых близких и единственных родных ему людей. Петя мечтал сделать их жизнь счастливой.
  
  Опоздав к похоронам Пелагеи, но, всё же приехав, он уже не слушал дядю и твердо решил забрать семью с собой. Он понимал, что Агриппина, оставаясь в деревне, где все на виду, всё же навлечет на себя неприятности, а вместе с ней могут пострадать и Анисим, и Лиза. И включив всё свое красноречие и приведя множество различных доводов в пользу переезда в город, он всё-таки добился их согласия.
  
  Агриппину особо уговаривать и не пришлось, она только рада была тому, что теперь она будет жить вместе с Петей и вскоре они смогут наконец-то пожениться. А он, уже осознав несостоятельность своих давних обещаний, понимал, что никогда этого не будет, так как в случае женитьбы на девушке с таким прошлым, на его собственной карьере, уверенно идущей в гору, можно будет поставить жирный крест, чего ему вовсе не хотелось. И не только из-за себя. Он думал обо всех своих близких - их благополучие напрямую зависело от его успешной работы.
  
  В день отъезда, когда были собраны и вынесены из избы во двор вещи, Анисим с помощью двух мужиков накрепко заколачивал досками окна и дверь, в тайной надежде ещё когда-нибудь сюда вернуться. Агриппина, в ожидании Петиного приезда, пошла в сад. Место, где они закопали сундук, уже густо поросло новыми побегами сирени, и невозможно было догадаться, что растет она на старинном китайском сервизе и хрустальных венчальных бокалах.
  
  
  
  Глава 8. СТРЕКОЗА
  (1918-1935)
  
  
  В стране уже вовсю бушевала гражданская война. Вскоре после переезда в город и Петя, и Анисим были призваны в Красную Армию, и вот уже целый год не было никаких вестей ни от одного, ни от другого. Как они там, живы ли, - неизвестно. Оставалось только надеяться и ждать.
  
  Агриппина вплотную занялась воспитанием Лизы, стараясь научить её всему тому, что дала ей в свое время мадам Лили. Но Лиза обучалась с трудом, грамоте выучилась кое-как, книги ни читать, ни слушать не хотела. И особым послушанием тоже не отличалась. После простой деревенской жизни, она полюбила город, его шумную толпу и трамваи. Она часто ускользала из дома без спроса, гуляла по набережной или не спеша прохаживалась по широким улицам, разглядывая бесчисленные витрины. А о том, что маленькой девочке одной гулять опасно, она и слушать не хотела. В другие дни она часами слушала патефон, обнаруженный в одной из комнат, и вертелась возле зеркала, воображая из себя великую актрису.
  
  Пытаясь хоть как-то свести концы с концами, Агриппина стала давать уроки музыки соседским ребятишкам за весьма скромное вознаграждение. Вскоре молва о талантливой и необычайно доброй учительнице распространилась далеко за пределами их дома, но денег всё равно не хватало и приходилось на всем экономить. И уже не раз она ходила на базар, выменивая последнюю, оставшуюся от тетки одежду на продукты и даже дрова. Из экономии дров они с Лизой теперь ютились в одной комнате.
  
  
  
  Страшные вести время от времени приходили из окрестных деревень - там царил голодомор. Поговаривали даже о людоедстве и, видимо в связи с этим, появились случаи пропажи детей. Лизе строго-настрого было велено не покидать квартиру без Агриппины и тем более не гулять одной по городу. Но девочка, хоть и напуганная этими разговорами, всё же убегала на улицу, уверенная, что ничего с ней не случится.
  
  Однажды, когда Агриппина в очередной раз отправилась добывать продукты, Лиза, устав сидеть одна в четырех стенах, и наблюдать из окна за бесконечно падающими снежинками, осмелилась выйти во двор. Вечерело, и начиналась легкая метель. Она не собиралась уходить далеко, просто она очень хотела кушать. От голода её детский животик сводило судорогой, и она решила подождать Агриппину на улице, возле парадной, потому что так ей казалось, время пройдёт быстрее.
  
  Сначала она просто лепила снежки, а потом увидела пушистого щенка дворника, выпущенного на вечернюю прогулку. Заигравшись с ним, она не заметила здоровую, розовощекую бабу, которая неслышно подошла к ней.
  
  - Девочка! - окликнула её баба и достала из сумки рогалик. - Хочешь?
  
  Рогалик, такой мягкий, со сладкой ягодной начинкой внутри, тут же исчез во рту девочки.
  
  - Хочешь ещё? У меня много. И леденцы, и пирожки с мясом!
  
  - Хочу! - обрадовалась Лиза, не веря своим ушам.
  
  - А хочешь покататься? - спросила баба, указывая ей на запряжённые сани, стоящие поодаль. - Там и покушаешь!
  
  Лиза, немного поколебавшись, согласилась пойти с этой замечательной женщиной. Девочка обрадовалась, что и для Агриппины она прихватит чего-нибудь вкусненького, и её не будут ругать, за то, что она без спроса вышла из дома.
  
  Баба взяла её за руку и быстро повела со двора. В тот же миг, Лиза увидела Агриппину, которая спешила домой с противоположной стороны. Она хотела закричать ей, чтобы та не беспокоилась, и что она сейчас тоже принесёт ей много вкусной еды, но баба закрыла ей рот рукой, не давая не то что закричать, невозможно было даже вздохнуть!
  
  - Давай быстрей! Чего возишься? Видишь, идет кто-то! - поторапливал бородатый мужик, сидевший в санях.
  
  Баба волоком потащила к нему вырывающуюся девочку и насмерть перепуганная Лиза, укусила её за руку.
  
  - Ах ты, зараза! - вскрикнула баба и отняла руку.
  
  - Агриппина! Помоги! - испуганно позвала она, но ветер уносил её слова в противоположную сторону.
  
  Мужик успел крепко схватить её за воротник и, трогая лошадь с места, затащил девочку в сани, и этот самый миг Лиза завизжала. Громко, пронзительно и так отчаянно, что Агриппина вздрогнула.
  
  Услышав детский крик и увидев удаляющиеся сани, Агриппина машинально посмотрела на темное окно комнаты, выходящее во двор. Сразу сообразив, что к чему, она истошно завопила и ринулась вслед. На крики выбежал и полуодетый дворник - высоченный могучий старик с колуном в руке.
  
  - Что случилось? Кто кричит? - обеспокоенно спросил он, в два прыжка догнав Агриппину.
  
  - Лизу увозят! Вон сани!
  
  - А ну стой! - угрожая топором рявкнул дворник.
  
  - Да брось ты её, видишь переполох какой! - велела баба.
  
  - Жалко, посмотри какая пухленькая! Отстань, - огрызнулся мужик.
  
  - Брось, говорю, догонят! У него топор!
  
  И девочку сбросили на снег. Лиза тут же вскочила и, не помня себя, кинулась прочь от этих страшных людей.
  
  - Прости меня! Я больше никогда-никогда так не буду... - всхлипывая, виновато произнесла она, крепко обнимая Агриппину.
  
  - Ну что с тобой делать? - безнадежно вздохнула Агриппина, поднимая дрожащую от страха девочку на руки. - Наказание какое-то, а не ребёнок! Пойдем домой! ... Хоть бы Анисим поскорей вернулся, да выпорол тебя как следует... - но они обе понимали, что это только слова отчаявшейся женщины - никогда Анисим не поднимет руку на свою единственную дочь.
  
  После этого случая Лиза притихла и на улицу больше одна не выходила. Было одно только место, куда она могла пойти, покинув квартиру, это в гости к соседской девочке Тане, с которой она подружилась.
  
  
  
   Как-то раз Лиза пожаловалась на недомогание и боль в горле.
  
  - Да ты вся горишь! - воскликнула Агриппина, пощупав ей лоб.
  
  В дверь позвонили. Открыв её, она увидела маму девочки, с которой дружила Лиза.
  
  - Моя Танечка заболела! Пожалуйста, вы не побудете с ней, пока я за доктором сбегаю? - с тревогой в голосе попросила женщина.
  
  - И моя тоже! Что же делать?.. Может быть дворника за доктором послать?
  
  Уставший доктор, в насквозь промокших ботинках, долго отогревал покрасневшие от холода руки возле остывающей печки. Осмотрев девочку, он нашёл у неё скарлатину.
  
  - Я оставлю вам порошки, - простуженным голосом обратился он к Агриппине. - Вот здесь я написал, как их принимать. А вот и рецепт. Когда порошки закончатся, в аптеке на углу купите ещё. Да не тяните! В городе эпидемия, повсюду лекарства разбирают, а здесь, в центральной аптеке они пока есть.
  
  - Неужто и лекарства могут закончиться? - испугалась Агриппина.
  
  - Всё может быть, матушка, - война! - безнадежно вздохнул доктор.
  
  Но денег на лекарства у Агриппины не было. И когда оставленные доктором порошки закончились, Агриппина не на шутку перепугалась. Болезнь Лизы протекала в очень тяжелой форме, жар не проходил, она совсем ничего не ела и лишь без конца просила пить. Но не воды. Она просила принести ей хоть пол стакана, хоть два глоточка яблочного компотика.
  
  Ох, ну где же взять этот яблочный компот? И лекарства! Нужны были лекарства... Агриппина с ужасом думала о том, что Лиза не поправится. И что она потом скажет Анисиму? Почему она не уберегла его единственную дочь?
  
  Ничего лишнего из вещей уже не оставалось, только чёрные нитяные перчатки, но что с них возьмешь? Да и кому они нужны в такую стужу? Были бы хоть шерстяные... Если бы она могла добраться до сундука!.. Что там есть?.. Швейная машинка, столовое серебро, китайские чашечки... - да, на какое-то время у них были бы и продукты, и лекарства, и дрова... Но за окном стоял морозный февраль, и Агриппина в отчаянии понимала, что ей в одиночку ни за что не выдолбить промерзшую землю! А просить о помощи и некого, и опасно... да и до Белой Рощи ей сейчас не доехать... на чём? И как оставить больную Лизу?
  
  Лихорадочно соображая, что ещё можно продать, она вспомнила про маленькую голубую сумочку, которая всё ещё лежала в жестяной коробке, так и не распечатанной после переезда в город. Агриппина сняла крышку - бисер красиво переливался в свете люстры и она, взяв сумочку в руки, впервые после отъезда барыни, открыла её.
  
  То, что Агриппина увидела внутри, лишило её дара речи - там лежали драгоценности Ольги Николаевны! Все или нет, она не знала, но в том, что это были её украшения, она не сомневалась.
  
  Трясущимися от волнения руками она высыпала содержимое на стол. Золотые цепочки, кольца, серьги, брошь, усыпанная камнями, медальон, маленький крестик, браслеты и дивной красоты жемчужное ожерелье - да, это всё Ольга Николаевна забыла взять с собой, в спешке покидая усадьбу! 'А что же осталось при ней? - встревоженно подумала Агриппина. - В дорогу барыня не надевала на себя никаких украшений! - это она помнила точно. - Так получается, что она отправилась в далекий путь, на чужбину, без ничего?!'
  
  Долго она просидела над этим сокровищем, обхватив голову руками и вспоминая, как они лежали всё это время совсем рядом. А барыня, которая умчалась из России без оглядки, где она теперь?.. Нищая и тоже наверняка голодная... И удалось ли ей до Парижа добраться? Вряд ли.... Но может быть у Андрея Николаевича что-нибудь было с собой? Может быть этого хватило и на него, и на свою рассеянную сестру, и на Прасковью...
  
  А им, оставшимся в разграбленной Белой Роще, где их семья чуть не умерла от голода, тоже было несладко... Ведь не будь Пети, они никогда не попали бы в город, а там, в деревне, уж точно бы не выжили!.. И вот, оказывается, проверь она содержимое сумочки сразу, может быть и Пелагея была бы до сих пор жива...
  
  'Ну что ж, простите меня, Ольга Николаевна!' - мысленно обратилась к ней Агриппина. - Я воспользуюсь вашим добром. Время сейчас такое, надо выживать, надо спасать Лизу. А если вы когда-нибудь вернетесь, вы поймете меня!'
  
  И она, отложив одно колечко, убрала остальные украшения на место и застегнула сумочку, успокоенная тем, что теперь уже что бы ни случилось, они не будут знать нужды. А о своей нечаянной находке она решила никому не говорить, даже Пете...
  
  
  
  Закончилась гражданская война. Возвращались домой уцелевшие мужики, искалеченные и душевно, и физически, так и не осознавшие до конца, против кого они воевали и зачем. Пришёл и старый израненный Анисим. Он надрывно кашлял, никуда не выходил из дома, и подолгу сидел у печки, завернувшись в теплый плед.
  
  Петя вернулся героем, но взгляд его стал жестче, и совсем исчезли лучистые искорки, которые Агриппина так любила. После небольшого отпуска он приступил к своей прежней идеологической работе, и дома его почти не видели.
  
  В документах Агриппины было записано, что она, урождённая Лаптева, дочь потомственного крестьянина Василия Лаптева. И, затерявшись в большом городе, среди тысяч таких же, как и она, покинувших деревню в поисках лучшей жизни, никто так и не узнал о её прошлом, и никто ни разу не усомнился в её истинно крестьянском происхождении. Самое удивительное было в том, что никому даже в голову не пришло спросить, откуда эта крестьянская девушка знает ноты.
  
  И Петина карьера была в безопасности, впрочем, это был уже не Петя, а Пётр Кириллович...
  
  
  
  - Агрипиночка, милая, помоги мне уговорить Петра Кирилловича посещать уроки танцев! - как-то попросила её Лиза.
  
  - Ах ты попрыгунья-стрекоза! Тебе бы на учебу поднажать вместо танцев! - сказала Агриппина, - стоя у плиты, она помешивала ложкой отвар, который должен был помочь Анисиму - он по-прежнему сильно кашлял.
  
  - Да ну её к чёрту эту учебу! Я всё равно актрисой собираюсь стать, буду как Вера Холодная, кутаться в меха и разбивать чужие сердца! - она рассмеялась.
  
  - Насмотрелась кино!.. На вот, отнеси-ка отцу, пусть выпьет! - она перелила отвар в глубокую чашку.
  
  - Да, я обожаю кино! Я слышала, что в театре старая балерина дает уроки. Учит, как правильно ходить, и всё такое... понимаешь, а мне так надо! - с этими словами она схватила чашку с отваром и унеслась в комнату.
  
  - Да не разлей! Ох, непоседа...
  
  - Ну что, могу я рассчитывать на твою поддержку? - спросила Лиза, вернувшись с пустой чашкой.
  
  'Вот чудачка!' - подумала Агриппина. Она придирчиво оглядела девушку. А что? Лиза хорошенькая, учиться правда не хочет, но может быть и получится из неё актриса? А если бы она и сама была помоложе и хоть чуточку покрасивее, может быть тоже мечтала бы о такой карьере. Ведь сколько раз, сидя с Лизой в кинотеатре, она примеряла на себя различные образы, уверенная в том, что смогла бы сыграть не хуже! И она согласилась помочь ей.
  
  Все были заняты своими делами. Петя партийной работой, Агриппина музыкой и заботами по дому, а Лиза танцами. И Анисим, так и не найдя себе применения в городе, затосковал, заскучал по своей деревне.
  
  - Петя, отвези меня обратно, домой хочу! - всё чаще просил он.
  
  - Дядя, ну зачем? Что ты будешь там делать один? - отговаривал его Петя, с сомнением глядя на больного старика.
  
  - Не могу я больше в городе, по земле соскучился. Отвези!
  
  Несколько дней спустя после этого разговора, Петя приехал на служебной машине. Он погрузил его вещи, самого Анисима, а также Лизу и Агриппину, и они отправились в путь.
  
  Дом, заколоченный досками, покинутый несколько лет назад, стоял заросший бурьяном под самую крышу, не тронутый, не разорённый. Этому все удивились и обрадовались.
  
   - Ну, слава Богу! Вот он родимый, стоит! И я тут возле своей Пелагеи останусь, - удовлетворённо произнес Анисим.
  
  Отодрав доски и проникнув в дом, девушки огляделись и принялись за дело. Чтобы проветрить избу, во всех комнатах открыли окна, создавая сквозняк. На дворе стоял май, и поток свежего воздуха ворвался в дом, принося с собой запах распустившейся листвы. Из углов была выметена паутина, вымыты полы, вычищены чашки, плошки, чугунки. Петя прочистил старый колодец, залатал крышу и пообещал Анисиму выписать дров и раздобыть кое-какие припасы впрок, чтобы дядя ни в коем случае не знал нужды.
  
  Закончив с обустройством старика, Агриппина с Петей пробрались на задний двор, туда, где они когда-то закопали заветный сундук.
  
  - Ну что, лежит ещё здесь барское добро? - весело спросил Петя.
  
  - Лежит, - вздохнула Агриппина.
  
  - Барыня твоя наверное не вернется, а мы достанем сундук, когда совсем спокойная жизнь наступит, - сказал Петя.
  
  - А когда она наступит? Дождаться бы... - опять вздохнула Агриппина.
  
  Она итак уже достаточно долго ждала лучших времён и новой светлой жизни, которую он пообещал ей несколько лет назад, обнимая её возле опустевшей усадьбы. И до сих пор надеялась, что Петя когда-нибудь женится на ней. Она его по-прежнему любила.
  
  Только о свадьбе Петя больше не заговаривал...
  
  
  
  В тридцатые годы страну захлестнула всеобщая индустриализация. Переполненные поезда уносились в разные стороны, доставляя комсомольцев на знаменитые ударные стройки. Лиза, давно забросив танцы, увлечённо читала газеты, где писали о таких же молодых, как она, но уже знаменитых на всю страну. Она больше не хотела становиться актрисой. Теперь она мечтала стать знаменитой ткачихой или летчицей, и вообще, совершить подвиг!
  
  Пётр Кириллович устроил её на работу, на швейную фабрику, но Лизе, с её непоседливым характером, было нелегко смириться с тем, что вместо ожидаемых ею почестей за проявленное мужество и героизм, она должна была с утра до ночи всего лишь строчить бесконечные рукавицы, предназначенные для передовиков далеких строек. И ей было обидно, что кто-то другой вместо Лизы совершал трудовые подвиги в этих самых рукавицах. А она так хотела привнести и свой вклад в общее дело! Но рукавицы - это было слишком банально, поэтому на работу она ходила, план выполняла, и даже её фотография в скором времени появилась на доске почета, но - она не любила свою работу и продолжала мечтать о чём-то другом, о великом!
  
  О том, что она дочка бывшего управляющего барского имения, на фабрике никто не знал, а она разумно умолчала. И принимая во внимание её трудовые успехи, Лизу приняли в комсомол. У неё появилось множество друзей. Шумной гурьбой они ходили в кино, и на всевозможные, ставшими очень популярными лекции. Или собирались у кого-нибудь на квартире, и танцевали под патефон...
  
  Однажды Агриппина заметила, что Лиза перестала есть.
  
  - Что же ты не кушаешь ничего? Так и ноги протянуть недолго! - в недоумении спросила она.
  
  - Не хочу, - ответила Лиза, отодвигая тарелку, и вдруг побледнев, побежала в ванную.
  
  - Скажи мне, Лиза... - медленно произнесла Агриппина, направляясь следом, - ...это то, о чём я думаю?
  
  Лиза ничего не ответила.
  
  - Ты беременна.... говорила я, что эти танцы под патефон не доведут до добра! Кто же постарался? Я хоть видела его?
  
  - Нет, не видела, и не увидишь! Надеюсь, что и я его больше никогда не увижу!
  
  - А что же ты отцу скажешь? И Петру Кирилловичу? ... Ох, гроза будет, Лиза, готовься!
  
  Но никакой грозы не последовало. Анисим, узнав об интересном положении дочери, спокойно произнес:
  
  - Ты, Лизонька не переживай, вырастим! Вон нас сколько!
  
  А Петя вообще не скрывал своей радости:
  
  - Ничего, Лизок! Родишь богатыря - нового строителя коммунизма!
  
  И на следующий же день он пришёл домой с новой ванночкой и трехколёсным велосипедом.
  
  - Не удержался... - смущённо улыбаясь пробормотал он.
  
  
  
  Пятнадцатого октября тысяча девятьсот тридцать четвертого года Лиза родила здоровую, крепкую девочку. Агриппина, с присущей ей добротой и ответственностью, тут же взяла на себя заботу о малышке, точно так же как и много лет назад о маленькой Лизе. Кто был отцом ребёнка, навсегда осталось тайной, и девочку записали на Анисима.
  
  Едва оправившись от родов, Лиза, с помощью Петра Кирилловича всё-таки выхлопотала себе комсомольскую путевку и укатила на Дальний Восток строить новый молодежный город. А Пётр Кириллович исправно оставлял Агриппине деньги на хозяйство и раз в месяц приносил продовольственный паек, но, как и прежде, он проводил всё свое время в частых командировках и редко появлялся дома. И Агриппина теперь подолгу оставалась одна, с крошечной Сашей на руках.
  
  Когда у Пети случался редкий выходной, они отправлялись в деревню, проведать старика. Давно уже был выдернут бурьян, и вокруг дома опять появилась ухоженная лужайка. Анисим, не смотря на опасения близких, действительно почувствовал себя на родной земле значительно лучше. Он окреп, почти перестал кашлять, правда, передвигался с трудом, волоча раненую ногу, но, всё равно, держался достаточно бодро. Он ловко навёл порядок в саду, убрал мусор, обрезал старые ветки, вишни ожили, и среди них Анисим повесил Лизину люльку и укладывал туда спать маленькую Сашу. Агриппина снова варила варенье, как когда-то давно, в те счастливые времена, вместе с Ольгой Николаевной и Прасковьей...
  
  Они с Петей накрывали стол на террасе, и здесь, в тени могучего каштана, чаевничали. Сверху, открывался чарующий вид на речку, через которую был перекинут деревянный горбатый мост с высокими перилами, соединяющий барскую усадьбу с деревней. Саму деревню отсюда летом не было видно - среди густой листвы пробивались только кончики крыш и поднимающийся в небо дымок. И в этой идиллии Агриппине не хватало только одного - своей собственной семьи и детей...
  
  
  
  Глава 9. ЧЁРНАЯ РУКА
  (Июнь 2012)
  
  
  В следующую субботу в ожидании Насти, я занялась декором старого сундука, который мы с Кириллом обнаружили в сарае под кучей пыльных мешков. Ему было лет шестьдесят, не меньше. Он был сколочен из толстых досок, обшарпанных от времени и изуродованных облезшей темно-зелёной эмалью. На внутреннюю поверхность крышки была наклеена афиша, датированная тысяча восемьсот девяносто третьим годом, извещающая о предстоящем выступлении передвижного цирка. А стенки сундука тоже были оклеены в несколько слоев, но уже советскими газетами. Я ещё не придумала, что конкретно будет храниться в нём, но уже довольно четко представляла себе, как именно он будет выглядеть после реставрации.
  
  Афишу я решила оставить, а вот газеты здесь были ни к чему. С большим трудом, с помощью ножа, тряпки и горячей мыльной воды, мне удалось их соскоблить. Затем, после просушки и проветривания на солнце, я зашкурила всю наружную поверхность, в том числе и металлические скобы, которые после такой обработки оказались неожиданно блестящими. Я принесла из сарая стопку старых журналов, давным-давно прочитанных и привезённых с собой специально для творческих изысканий, и выбрала страницы с основным преобладающим фоном в жёлто-оранжевых тонах. Из них я вырезала множество фрагментов, подходящих к задуманной мною теме. Все выбранные картинки я по принципу коллажа веером наклеивала на сундук, не оставляя ни одного сантиметра деревянной поверхности. Местами жёлто-оранжевое изобилие разбавлялось вкраплениями красного, зелёного и голубого, получалось очень даже неплохо. Предстояло покрыть сундук сверху двумя-тремя слоями лака и покрасить изнутри. Краска, цвета пожухлой зелени, осталась у меня от отделки фронтальных реек платяного шкафа, и её должно было хватить.
  
  Я как раз заканчивала наносить первый слой лака, когда услышала негромкий стук в дверь.
  
  - Войдите! - крикнула я.
  
  - Юля, можно? - открывая дверь, спросила Настя.
  
  - О, Боже! Что это? - воскликнула она с порога, уставившись на мой сундук.
  
  - Это? - да вот, люблю всякое старье облагораживать... как тебе? Ничего?
  
  - Ничего? Да это шедевр! Надо же, мне бы в голову не пришло! Куча макулатуры, клей и лак - а выглядит на миллион! Да тебе надо на этом зарабатывать!
  
  - Ты так думаешь?.. Вообще-то я это делаю только для себя, хобби у меня такое.
  
  - Да? Жалко... но всё равно, какая красота!.. Ох, какой комод! Как же ты его благородно состарила! Антиквариат получился... А шкафы тоже сама красила?
  
  - Конечно сама, да ты проходи, посмотри, как мы устроились.
  
  Настя прошла в мою комнату, обвела её одобрительным взглядом и сказала:
  
  - Да-а, такого эти стены ещё не видели. Мне очень нравится... А я пришла тебя в гости пригласить, давай часика через два?
  
  Сын, услышав голоса, вышел посмотреть, кто пришёл, и поздороваться. Он заглянул в комнату и слегка обалдел. Он явно не был готов увидеть такую девушку в этой богом забытой деревне. На ней была короткая пышная юбка в горошек и ярко-голубой вязаный топ, выгодно оттеняющий синеву её глаз. Волосы были заплетены в две легкомысленные косички. 'Ну до чего же хороша!' - подумала я.
  
  - Здравствуйте... - произнес он чуть ли не по слогам. - А я вот слышу, кто-то...
  
  - Познакомься, Настя, это Кирилл, мой сын, - представила я его.
  
  - Сын? Твой? Извините... - она почему-то разволновалась и скомкала в руках свою джинсовую панамку, которую всего минуту назад аккуратно держала за хлястик с пришитой красной пуговкой.
  
  - За что извинять-то? - удивилась я.
  
  - А я думала, что он школьник... - Настя растерянно смотрела то на меня, то на Кирилла.
  
  - Почему? - изумилась я.
  
  - Мне Марина сказала, что женщина с сыном по соседству, а я когда тебя увидела, то и подумала, что ты ровесница Марины, а значит сын подросток... А сколько ему лет? - спросила она почти шепотом.
  
  - Столько же, сколько и тебе, - тоже шепотом ответила я.
  
  Настя тут же приняла серьезный вид и сказала:
  
  - Тогда я приглашаю вас обоих.
  
  - Кирилл, ты пойдешь с нами к Марине? Нам обещают открыть какую-то страшную тайну, - спросила я его на всякий случай, так как он в усиленном режиме заканчивал проект.
  
  - Я? Конечно пойду! - Он смотрел на Настю с нескрываемым восхищением. - Заказчик торопит, но мне совсем немного осталось поковыряться, успею!
  
  - Хорошо, будем ждать, - скороговоркой пробормотала Настя и поспешно выскочила за дверь.
  
  Я догнала её у ворот.
  
  - Ты чего убежала? - спросила я.
  
  - Не знаю, как-то неловко стало... - смутилась Настя и погладила нашу собаку, которая в очередной раз, сумев выбраться из ошейника, сидела возле Насти и виляла хвостом.
  
  - И как же зовут это нелепое создание? - поинтересовалась она, переводя разговор на другую тему.
  
  - Шарик.
  
  - Ну какой же это Шарик? И не пушистый вовсе, а скорее облезлый! Это самый настоящий Пёс! - и она радостно чмокнула его в нос.
  
  
  
  Жилой дом Марины представлял собой вытянутое одноэтажное строение с металлочерепичной крышей и двумя входами. Один из них выходил на крытую террасу, обустроенную под летнюю кухню. Со всех сторон она была оплетена виноградом, который создавал ажурную тень, спасая от палящего солнца. Здесь разместилось всё необходимое, что может понадобиться хозяйке, чтобы каждый раз не бегать в дом то за продуктами, то за посудой. Тут стояли деревянные лавки с грудой подушек и покрывал, настолько широкие, что на них при желании можно было прилечь. Большой дубовый стол, старый буфет, маленький холодильник и газовая плита, где Марина и пекла пироги с капустой. Запах выпечки разлетался на всю округу, напоминая мне о том, что кроме двух утренних чашек кофе, я так и не поела, поглощённая отделкой сундука.
  
  Мы с Настей уютно расположились в этом тенистом уголке, в этой чудесной кухне-столовой, ставшей в одночасье предметом моей зависти. Вот где можно и обед варить, и заготовки на зиму делать, и гостей принимать! Марина поставила на стол плетеную корзинку, доверху наполненную свежей выпечкой, и кувшин, прикрытый чистой тряпочкой, в котором оказалась холодная простокваша.
  
  - Чаю не предлагаю, жара такая! Вот, простокваши покушайте. А что Кирилл не пришёл? Некогда? - она хитро подмигнула мне.
  
  - Сказал, что придет попозже. Он скоро освободится, и даже скорее, чем я думаю, - я показала глазами на Настю.
  
  - Вот и хорошо! Девка у нас какая ладная, скажи, соседка? - Марина села с нами в тенек. - И куда там, в городе ребята смотрят?
  
  
  - Ну, Марина, не надо! Опять заладила! - возмутилась Настя, разливая по кружкам простоквашу, - давайте лучше пирожки есть.
  
  Внизу шумела река, и был слышен плеск воды и детский визг. Где-то далеко жужжала бензокоса и кричали гуси. Видимо почуяв аромат горячего теста, откуда-то неслышно пришла сытая кошка, она немного посидела возле нас, жмурясь и изучая обстановку, затем незаметно исчезла. Через некоторое время она опять появилась на террасе, держа в зубах котенка. Она осторожно положила его под стол и удалилась снова. Таким образом, невесть откуда, она перетащила на террасу четверых котят, сгребла их в кучу, легла рядом с ними и смирно стала ждать угощения. Котята были уже не слепые, но совсем ещё крошечные и такие милые.
  
  - Какая прелесть! - не удержалась я. - Куда вы таких лапочек денете?
  
  - Прелесть, - заворчала Марина, - рожает и рожает! А мы раздаем по возможности. А топить рука не поднимается, возьми себе хоть одного котенка! Девочку бери, они лучше мышей ловят. Возьмешь?
  
  - Да, возьму, спасибо! - я оглядела выводок. - Вот этого, трехцветного и заберу.
  
  Мне не терпелось вернуться к нашему разговору с Настей, начатому ещё неделю назад возле колодца, и, употребив явно не на пользу своей фигуре несколько румяных пирожков, я произнесла:
  
  - Ну что, девушки, такая живописная деревенька у вас, как будто из рекламного ролика срисована, рассказывайте, куда же мы попали на самом деле?
  
  - Да уж, похоже, мы все тут попали, - озабоченно начала Настя свой рассказ. - Много лет назад, когда жива была наша бабушка, она говорила нам про странные вещи, которые происходили здесь в пятидесятых годах. Мы, совсем маленькие, готовы были слушать её часами, и воспринимали услышанное, как страшную сказку. Бабушка не совсем охотно посвящала нас в эти смутные дела, но мы очень уж любили всякие таинственные истории и постоянно просили её рассказать ещё. Так вот, ещё в пятидесятые годы кое-кто из местных жителей вдруг начинал видеть что-то похожее на привидение. И несколько местных старушек, заметь, все довольно преклонного возраста, рассказывали одну и ту же душещипательную историю, дескать, ночью их душила чёрная рука. А рассказывали друг другу об этом весьма неохотно, потому что боялись, как бы на смех не подняли, и чтобы в след не крутили пальцем у виска.
  
  - Ничего удивительного, - сказала я. - Это было советское время и люди разумно рассудив, помалкивали. Ведь за подобные разговоры недолго было и в психбольнице оказаться!
  
  - Вот-вот, - продолжала Настя. - А в девяносто седьмом году, это уже и Марина помнит, жертвой этого привидения стал дед Степан, он говорил, что его ночью тоже пытались задушить, но кто это был, он со страху не разглядел. Тот, кто был постарше, и помнил события пятидесятых, ему поверил. А молодые только посмеивались, так как были уверены, что он просто накануне перепил. Но он отчаянно доказывал всем, что с ним на самом деле это произошло.
  
  - То есть одно и то же событие с интервалом в сорок лет? - спросила я.
  
  - Да, слушай дальше. Самое интересное впереди, - продолжала Настя. - Вскоре дед Степан умер от инфаркта, и разговоры на эту тему сами собой сошли на нет. И вот, в этом году, ещё пятнадцать лет спустя, снова поползли те же слухи! Опять кого-то видят по ночам, какие-то тени в окна заглядывают. А месяц назад тетю Клаву с сердечным приступом увезли в больницу...
  
  - Ей как раз той ночью плохо стало, когда вы в первый раз к Любе приезжали, - подхватила Марина. - Да, ей очень повезло, что рано утром из города приехала дочка и нашла её! Клава была уже без сознания. Дочь успела вызвать Скорую, и её спасли. А когда врачи привели её в чувство, она только и вымолвила одну-единственную фразу: 'чёрная рука'. Сейчас Клава лежит в Калиновской районной больнице, и ей уже гораздо лучше, но если речь заходит о выписке, она наотрез отказывается возвращаться в свой дом. Требует, чтобы дочка забрала её к себе, в противном случае, говорит, что в больнице так и помрет, но домой ни за что не вернется!
  
  - А сколько ей лет? - спросила я.
  
  - Давно за семьдесят, - сказала Марина.
  
  - И что, эту чёрную руку видят одни старики? - засомневалась я. Может быть, ещё кто-нибудь видел?
  
  - В том-то и оно! - воскликнула Настя. - Я тоже об этом думала! Почему только старики? Ведь на самом деле, никто из детей, или из среднего поколения ничего не видел и не чувствовал. И Бабушка про то же говорила, и удивлялась этому. А про этих несчастных стариков все говорили, что у них старческий маразм.
  
  - Это похоже на какой-то массовый психоз вседеревенского масштаба, - заметила я. - А как насчет вашей бабушки, сама-то она видела руку?
  
  - Нет, бабушка ничего не видела, видимо, недостаточно стара была для этого, ей тогда и шестидесяти не было, только слышала от других.
  
  - А может быть, это банда чёрных риэлторов стариков выживает, вроде охоты за частной собственностью? - сделала я робкое предположение.
  
  - Мне тоже поначалу такая мысль в голову приходила, - поделилась Марина своей точкой зрения. - Только чёрным риэлторам здесь делать нечего. Старики-то наши не одинокие. У всех семьи большие, просто многие разъехались кто куда, да и домики давно записаны на детей и внуков. Да ладно бы ещё в девяностые или сейчас! А какие риэлторы могли быть в пятидесятые годы?.. Нет, не подходит, тут что-то другое...
  
  Скрипнула калитка и вошёл Кирилл. Он окинул оценивающим взглядом Настину машину, которая стояла под навесом, и тут же сделал заключение:
  
  - Колесо спущено. Насос есть?
  
  - Есть! - живо отозвалась Настя и, открыв багажник, достала обычный ножной насос с педалью, на которую надо с усилием нажимать, чтобы накачать колесо.
  
  - Это вам вместо тренажёрного зала? - весело поинтересовался Кирилл. - Ладно, сейчас я свой компрессор принесу...
  
  Через две минуты он вернулся с компрессором в руке.
  
  - Сейчас всё наладим! - он подмигнул Насте и принялся за дело.
  
  А я всё сидела и раздумывала о странной веренице событий.
  
  - Послушай, Марина! - обратилась я к ней. - А помнишь, в тот вечер, когда мы познакомились, Виталик бабу Маню резко оборвал, не дал ей что-то рассказать, а ей так хотелось!
  
  - Да, помню. Тогда как раз Клаву в больницу увезли, вот и поползли опять страшные слухи. Народ уже чего только не выдумал! А баба Маня как будто что-то знает, или догадывается. Ты не была ещё у неё? - спросила Марина.
  
  - Нет, не была. Я, как ремонтом и огородом увлеклась, так из дома почти не выходила. И Бабу Маню я видела всего раза три. Она приглашала меня зайти, но мне всё некогда было. Теперь видимо придется, может быть, она действительно что-то знает?
  
  - И меня возьми с собой, ладно? - попросила Настя. - Две пары ушей лучше, чем одна... - она задумалась, - ... и вот что ещё странно - собаки по ночам лаять перестали! Скулят только. Не у всех сразу, но время от времени, то в одном дворе, то в другом. Бабушка и про это упоминала в своих рассказах, говорила, что собаки по ночам скулили, и страшно было на улицу выходить.
  
  И тут я, вспомнив одно обстоятельство, покрылась мурашками, не смотря на жаркий июньский день.
  
  - Да! Точно! Я вспомнила! - я вскочила с лавки. - В ту нашу первую ночь, когда мы остались у Любы, я слышала как Шарик скулил, мне ещё это тогда странным показалось, собака ведь лаять должна. А Люба перед этим говорила, что пёс не лает, потому что старый.
  
  - Она могла и не знать, подумала, что старый, значит так и надо. Люба вообще ни во что не вникала. Мысли её были только в одном направлении - поскорее дом продать, да внука нянчить, - предположила Марина.
  
  - Ну как же, не знала! - горячо возразила я. - А как объяснить оставленный на ночь свет на улице? Она нам несколько раз напомнила, чтобы мы его не выключали. Мы с Кириллом, когда посуду мыть отправились, ещё удивились, что у всех свет горит! А вы говорите 'не знала'.
  
  - А, ну про Клаву-то конечно знала! Вся деревня об этом гудела. И свет на ночь все оставляли со страху. Кое-кто и до сих пор при свете спит, - сказала Марина.
  
  - А что же ты нам сразу не рассказала ничего? - укоризненно сказала я.
  
  - Понимаешь, Юля, я сама ничего не видела, а слухи, вещь ненадежная. И что я, в первый же день стала бы вам голову морочить? А так поживете, и сами решите, правда это или нет. Вдруг эта рука ещё кого-нибудь душить придет?
  
  - Марина! Да ты что? - Настя поежилась.
  
  - А что? - невозмутимо сказала Марина. - Собаки так и скулят второй месяц, - значит эта нечисть ещё здесь, в деревне, значит не все дела сделала, и новую жертву подыскивает.
  
  - А тебе самой-то не страшно? - поинтересовалась я.
  
  - Нет, я же ещё не старая! - засмеялась Марина.
  
  - Но кто же это может быть? Есть какие-нибудь предположения? Что вообще в деревне говорят? - спросила я Марину.
  
  - Да сейчас уже про это почти ничего не помнят, а лет пятьдесят назад говорили, что ведьма тут жила, Агриппиной звали, все на неё грешили...
  
  - Бабушка её помнила, но она говорила, что Агриппина была хорошая и добрая, и никакая не ведьма, - возразила Настя. - Только совсем некрасивая.
  
  - Да? - удивилась я. - А говорят, что ведьмы красивые...
  
  Это имя мне что-то напоминало, где-то я его уже слышала.
  
  - У неё только глаза были красивые, - добавила Настя.
  
  - Ага! Добрая, пока была жива. А как померла, так и стала злой, вот и ходит по ночам, людей пугает, - сделала циничное заключение Марина.
  
  - А где она жила? Здесь, в Белой Роще?
  
  - А, там, в барской усадьбе, - Настя махнула рукой в сторону речки. И потом, совсем упавшим голосом добавила:
  
  - А я так хотела здесь дачу купить...
  
  - Так покупай! Защитника мы тебе организуем, - улыбнувшись, сказала я ей.
  
  Защитник в это время подошёл к столу и сказал, обращаясь к Насте:
  
  - Принимайте работу! - с этими словами он схватил пирожок и тут же проглотил его. - Есть ещё какие-нибудь проблемы с этой калымагой?
  
  - Вообще-то есть... если вам не трудно, конечно...
  
  - Дайте мне ещё с десяток пирожков, и для меня ничего не будет трудного! - улыбнулся Кирилл. - Ну а если серьезно, что вас ещё беспокоит?
  
  - Да что-то там стучит сзади, когда в ямы попадаю.
  
  - Выяснить, что стучит, можно только опытным путем! Может быть, вы меня прокатите по окрестностям? - предложил Кирилл.
  
  - Сейчас? Ну что ж, давайте! - обрадовалась Настя. Она выгребла из корзинки оставшиеся пирожки, вручила их Кириллу, и через мгновение они укатили в неизвестном направлении.
  
  
  
  Глава 10. В ОЖИДАНИИ ПЕТИ И ЛИЗЫ
  (1941-1945)
  
  
  Город беспощадно бомбили. И каждый раз, спеша на работу в госпиталь, Агриппина с тревогой поглядывала на смертоносное небо. Принимая носилки с бесконечными ранеными, она со страхом всматривалась в их лица, опасаясь узнать среди них Петю, или Лизу, - оба ушли на фронт с первых же дней войны. 'Петенька! Лизонька! Только вернитесь! Я Вас умоляю! - твердила про себя Агриппина. - Я вас так люблю! Берегите себя, мои милые!'
  
  Анисим ни по возрасту, ни по состоянию здоровья уже совсем не годился ни для войны, ни для тыла. Но он был вполне в здравом уме и сам вёл свое хозяйство, без посторонней помощи. Поэтому Сашеньку Агриппина сразу же отвезла к нему в деревню, там, в семидесяти километрах от города, теперь было намного безопаснее.
  
  Саша, в отличие от Лизы была совсем не капризна и они с дедушкой очень хорошо поладили. Она росла веселой и шустрой девочкой, и забавно тараторила на французском какие-то несложные стишки, которым её научила Агриппина. Она во всем помогала деду: научилась топить печку, с удовольствием мыла пол и носила воду в маленьком ведерке. А по ночам, когда на непогоду Анисиму особенно сильно крутило раненную ногу, она тоже не спала. Она самоотверженно сидела возле дедушки, охраняя его беспокойный сон, и заботливо поправляла то и дело сползающее одеяло.
  
  Война снова принесла с собой разруху, голод и болезни, и Агриппине ничего не оставалось, как вновь обратиться к бархатной сумочке - у неё не было выбора.
  
  Она использовала каждую возможность, стараясь навестить своих родных, которые ждали её с нетерпением. Бывало, она всего на несколько минут приезжала с оказией из города. Она забегала в дом и бросала им мешки, набитые всякой снедью. Где она всё это брала - Анисим не спрашивал, проворно припрятывая эти дары от посторонних глаз и радуясь, что будет, чем накормить ребёнка. Но иногда, он, мучаясь от страшных предположений, думал, не украла ли она, не убила ли кого, добывая эти разносолы. Он и предположить не мог, что это найденные Агриппиной сокровища, о которых он ничего не знал, продлевают их жизни...
  
  Осенью Саша, оставленная на попечение деда, пошла в первый класс. Местная школа, временно располагалась в пустующей избе. Там, в большой отапливаемой комнате, стояли длинные столы и лавки, на которых сидели дети разного возраста, мешая друг другу и толкаясь. Через два года рядом с Сашей посадили двух девочек - Клаву и Маняшу, и все трое вскоре стали неразлучными подружками. Девочки обожали Сашу и старались подражать ей во всем, потому что Саша была особенной.
  
  Она как-то слишком прямо держала спину, слишком ровно ставила ножки при ходьбе, и ступала легко, будто порхала над землей - просто глаз невозможно было отвести! У Саши были волнистые темные волосы и огромные серые глаза, такие же, как и у Лизы. У неё всегда были аккуратные тетрадки, и как она красиво писала буквы!
  
  Не имея других игр и развлечений, Маняша и Клава стали играть 'в Сашу'. Они увлечённо ходили за ней по пятам, копируя её походку и каждый жест. И, как-то раз, Маня, сидя за столом перед чугунком с кашей, сказала нараспев:
  
  - Ну порежь колбаски чуток, и шоколадку к чаю возьми...
  
  - Ты чего это про какую-то колбаску плетешь? - насторожилась её мать. - Ты где такое слышала?
  
  - Это мы с Клавой 'в Сашу' играем!
  
  - А причем здесь Саша? - удивилась мать.
  
  - А мы у неё под окном часто сидим, и слушаем, как она говорит, а потом спорим, у кого лучше получается повторить. Правда же у меня лучше, чем у Клавы?
  
  - Правда-правда, - поспешно сказала мама и задумалась. - Откуда у них в доме колбаса и шоколад, когда тут на одной каше?.. Агриппина, небось, из города привозит... Да и дядя-то у них, вон какая шишка! И служебная машина, и говорят квартира шикарная, и Сашку одевают во всё новое, ни разу никаких обносков не видела на ней... А теперь ещё и шоколад Сашке, - с завистью думала она.
  
  И запретила Маняше дружить с этой нехорошей девочкой. А заодно, и бабушка Клавы, узнав, в чём дело, тоже самое запретила и ей.
  
  
  
  Однажды Агриппина сделала для себя ещё одно непростое открытие. Как-то в госпитале, пожилая медсестра, Анна Марковна, остановила её на лестнице и сказала:
  
  - Мне тут поручили перепроверить списки и уточнить личные данные сотрудников. Будем с днём рождения всех поздравлять! Ты, Лаптева, когда родилась?
  
  - В девяносто четвертом, - быстро ответила Агриппина.
  
  - Да ты что? Совсем от бомбежек рехнулась? - недоверчиво посмотрела на неё Анна Марковна. - Ты считать-то умеешь? Мне уже пятьдесят пять стукнуло, а по твоим словам, мы с тобой почти ровесницы выходим...
  
  Агриппина, не понимая, что она имеет в виду, оглядела Анну Марковну. Сухое, морщинистое лицо. Седая коса, стянутая на затылке в тугой узел.
  
  - Сколько тебе лет, деточка? Тридцать? Тридцать пять?
  
  - Я попозже, ладно? Некогда мне сейчас... - живо сообразила Агриппина и побежала искать большое зеркало, припоминая, когда она толком смотрелась на себя в последний раз, - наверное ещё до войны.
  
  Многие годы она, зная о своей непривлекательности, увлечённая бытом, воспитанием детей, и совершенно лишенная кокетства, она лишь мельком взглянув на себя в зеркало, только для того, чтобы убедиться, что её одежда в порядке, никогда не задумывалась о том, почему не седеют её волосы и почему её кожа такая же гладкая, как и тридцать лет назад. Наверное, живи она среди своих сверстниц, она заметила бы разницу. Но, в окружении только молодой Лизы, а потом и маленькой Саши, не имея примера для сравнения, она ничего не замечала. А те незнакомые женщины, чьих детей она учила музыке, никогда не интересовались её возрастом, а стало быть, ничему и не удивлялись.
  
  Один только раз, она вспомнила, как восхитилась Лиза, приехав со своей комсомольской стройки в отпуск после трехлетней разлуки:
  
  - Ну, ты совсем не изменилась! Смотрю на тебя и диву даюсь! Ты как молоденькая, кожа так и светится!
  
  Агриппина тогда не придала значения этим словам, списав их на буйную радость Лизы от встречи с ней и Сашенькой. Но, пробравшись в кабинет главного врача, где висело большое зеркало во весь рост, она с замирающим сердцем обнаружила: наряду с тем, что она так и оставалась абсолютно здоровой, она ещё и не старела!
  
  Она была и напугана, и обрадована одновременно. Напугана, потому что невозможно жить с лицом тридцатилетней женщины, в то время, когда тебе пятьдесят, и обрадована тем, что когда вернется с войны её Петя, он по достоинству оценит её молодость. 'Да, вот только как я ему это объясню?.. Да и заметит ли он?' - озадаченно вздохнула она.
  
  Анна Марковна, старательно слюнявя химический карандаш, начисто переписывала сверенные данные.
  
  - Ну что, - усмехнулась она, - вспомнила?
  
  - А я и не забывала! - сказала Агриппина. - Пишите: десятое августа девятьсот четвертого года.
  
  - Ну вот, теперь порядок! А то я гляжу, девка молодая ещё... Но всё равно дюже хорошо сохранилась!
  
  - А я всё детство молоком умывалась, - отшутилась Агриппина...
  
  
  
  Война подходила к концу. В ожидании Пети и Лизы, и предвкушая радость встречи с ними, Агриппина запаслась сахаром, мясными консервами, шоколадом и душистым мылом. Один из браслетов она выменяла на теплый шерстяной свитер для Пети и модную беличью шапочку для Лизы. Она ждала их с нетерпением, с надеждой, с единственным желанием окружить их заботой и любовью, и никуда больше от себя не отпускать. Она слушала сводки по радио и считала дни.
  
  Точно так же, как и она, в Белой Роще Анисим, приложив ухо к приемнику, ждал объявления о победе, боясь не дожить до этого дня. А подросшая Сашенька, изрисовав всю тетрадку по математике праздничным салютом, ждала свою маму.
  
  Но ни Петя, ни Лиза с войны не вернулись.
  
  
  
  Глава 11. КВАРТИРА В ЦЕНТРЕ
  (Июль 2012)
  
  
  После моего неожиданного бегства из города, мне по очереди названивали то родственники, то друзья, и допытывались, когда же я, наконец, приглашу их в гости.
  
  - Юля, у тебя совесть есть? - вопрошала моя подруга Катя. - Мы сто лет с тобой не виделись! Да чем ты таким занята, что совсем о нас позабыла? Небось, целый день на печи валяешься?
  
  - У меня нет печки! - засмеялась я. - А совесть есть, поэтому я никого и не приглашала до сих пор.
  
  - Не поняла...
  
  - Я не хотела кормить вас магазинными пестицидами, зато сейчас мой первый урожай созрел. Вот теперь и приезжайте, отметим это событие!
  
  - И картошка уже есть?
  
  - Да, - подтвердила я. - И картошка, и огурцы, и помидоры.
  
  - Картошечка, молодая, с укропчиком... умм... Славик! - крикнула она мужу. - Юля наконец-то сдалась, поедем? - Сейчас, подожди, - сказала она мне, о чём-то переговариваясь с мужем.
  
  - На этой неделе не получится, - вздохнула Катя. - У Славика аудиторы из Москвы, а на следующей неделе я не смогу - у меня как раз на выходные дежурства совпадают.
  
  - Ну, бери детей в охапку, и сама приезжай!
  
  - Не могу, Славик тоже горит желанием.
  
  - А он пусть приедет, когда ты на дежурстве будешь.
  
  - Да ты что? Он же с ночевкой хочет, так я и отпустила своего мужика к одинокой бабе!
  
  - Боишься? Правильно! - злорадно захихикала я, хотя мы обе прекрасно понимали, что волноваться Кате совершенно не о чем.
  
  Я дружила со Славиком с раннего детства, так как раньше мы жили в одном подъезде. Славик был классическим ботаником. Он носил очки, учился на отлично, очень много читал и увлекался астрономией. Любовь к цифрам и порядку привела его на финансовый факультет и вскоре из Славика получился дотошный и въедливый бухгалтер. На работе он усердно сводил дебет с кредитом, а в свободное время читал журналы 'Наука и жизнь'. Он никогда не ходил на свидания, никому не дарил цветов и по вечерам не подрывался, услышав телефонный звонок. И когда ему исполнилось тридцать пять, тетя Лина, его мама, готова была уже забить тревогу, боясь не дождаться внуков. Но, в один прекрасный день он привёл домой миловидную девушку Катю - студентку медицинского института.
  
  Активная Катя быстро сделала из него человека, чем навсегда завоевала сердце тети Лины. Она радикально изменила его гардероб - вместо мятого истрепанного пакета, в котором он имел обыкновение носить свои балансы, вручила ему презентабельный портфель, и, обнаружив первые симптомы начинающейся лысины на макушке, велела ему побриться наголо. Кроме всего прочего Катя рассмотрела в нём перспективного руководителя и заставила его разослать свои резюме в поисках новой работы. И когда он получил должность главного бухгалтера крупного банка, она родила ему очаровательных двойняшек. И Славик, превратившись с помощью жены из ботаника в солидного мужчину, снова погрузился в свои цифры и подсчеты.
  
  Мы с Катей договорились перенести праздник первого урожая на две недели вперед. Времени на подготовку у меня было предостаточно, но я всё же заранее осмотрела тот минимум посуды, который привезла с собой в деревню, и поняла, что тарелок и стаканов не хватит. Поэтому в ближайшую пятницу я отправилась в город за недостающими столовыми приборами.
  
  Наша квартира, с высоченными потолками и большими окнами, располагалась в трехэтажном доме ещё дореволюционной постройки. Бабушка приехала в этот город сразу же после окончания войны. Она, вдова офицера, с новорожденным сыном на руках сразу же нашла этот адрес и, предъявив в домоуправление нужные справки, получила две комнаты из бывших пяти, где до войны проживал её муж. Спустя некоторое время, эти две комнаты наглухо отделили от остальных капитальной стеной, оставив нам в придачу ванную и маленькую кухню. Со временем в доме появилось центральное отопление, однако старая печь-голландка продолжала исправно работать и иногда, в самые холодные зимы, мы её топили.
  
  В другой части квартиры, вход в которую был теперь из соседнего подъезда, сначала устроили какую-то контору, потом ателье по пошиву одежды, а теперь с переменным успехом там открывался то один, то другой магазин. В этой квартире моя бабушка вырастила моего отца, затем родилась и выросла я, и наконец, мой сын, тоже родился и вырос здесь.
  
  Я уже собрала часть посуды и приготовилась отнести первую партию в машину, когда позвонила Настя.
  
  - Юля! Здравствуй! Ты ещё в городе? - торопливо спросила она.
  
  - Да, я дома, а что такое?
  
  - Ой, как хорошо! Кирилл мне сказал, что ты должна быть ещё здесь... Понимаешь, у меня машина не заводится, а папа сегодня поздно придет, и на автобус я уже не успеваю. Ты не могла бы меня с собой захватить?
  
  - Ну, разумеется! Приезжай ко мне, - я назвала адрес, и стала объяснять, как лучше нас найти.
  
  - А, знаю! Это тот старый дом на Театральной площади, - перебила меня Настя. - Так я в двух шагах от тебя. Сейчас буду, можешь уже дверь открывать!
  
  Пока я разыскивала цветную нарядную скатерть, сосредоточенно копаясь в комоде, Настя молча бродила по квартире. Завершив свою экскурсию, она произнесла:
  
  - Ничего не понимаю! Такие большие комнаты и ванная, а кухонька совсем крошечная! Как же так?
  
  - Наверное, потому, что раньше кухня соединялась со столовой. Вот как раз за этой стеной она и была, - я показала туда, где висели кухонные шкафчики.
  
  - А, тогда понятно! - сказала Настя. - У меня папа в областном архиве работает, так он мне говорил, что в этом доме до революции вся городская элита жила. И статский советник, и актриса какая-то знаменитая, поэтому я, глядя на кухню и подумала, что тесновато им тут трапезничать было! А знаешь, я когда маленькая была, всегда мечтала здесь жить, в самом центре, возле театра!
  
  Под окнами проехал трамвай. Кухонный стол задрожал и стаканы с тарелками, приготовленные на вынос, дружно зазвенели.
  
  - Мечты сбываются! Можешь пожить недельку, - тут же предложила я. - На большее тебя всё равно не хватит. Трамваи ещё полбеды! За углом Скорая и пожарники, представляешь, что тут творится, когда они воя сиренами вылетают из гаража? А ещё каждое лето дорогу ремонтируют и, чтобы не тормозить движение и не создавать пробок, ремонтные работы проводят по ночам! И от звука отбойных молотков никакие пластиковые окна не спасают! Ну как, уговорила?
  
  - Нет уж, спасибо, - вежливо отказалась Настя.
  
  
  
  Глава 12. АНГЕЛОЧЕК
  (1945-1951)
  
  
  Девятого мая, после объявления победы советских войск над фашистской Германией, Анисим налил себе рюмку водки, смазал ломтик чёрного хлеба тертым хреном, выпил, закусил, прилёг отдохнуть, и не заметил, как задремал. Час спустя он тихо скончался в своей кровати.
  
  Получив эту печальную весть, Агриппина тут же отправилась в деревню за Сашей. Но Сашенька попросила не забирать её из местной школы.
  
   - Нянечка, не надо, я закончу учебный год, у меня табель с одними пятерками будет! Всего-то две недели осталось!
  
  - И правда, не увозите девочку, а я присмотрю за ней! - подхватила молодая фельдшерица Нина, которая с некоторых пор временно проживала у Анисима в избе. - А то и сами бы остались в деревне...
  
  Конечно, Агриппина могла задержаться на эти две недели, если бы здесь не было Нины. Но не выставишь же её на улицу! А переживать свое горе в присутствии чужого человека она не хотела.
  
  
  
  Лежа на диване и отвернувшись к стене в квартире на Театральной площади, Агриппина тихонько оплакивала своего Петю. Вот и прошла их молодость в ожидании лучшей и светлой жизни. И Лиза, такая задорная, дерзкая попрыгунья Лиза, ну как они могли, оба, в самом конце войны, почти достигнув Берлина, взять и не вернуться домой!
  
  Безрадостным виделось и её с Сашей будущее. После гибели Пети, выяснилось, что она, Агриппина, не являясь близким родственником Петра Кирилловича, больше не может проживать в его квартире, так как она служебная. Уже приходили из домоуправления и просили поскорей съехать - со дня на день там предстояла реконструкция и уплотнение. Что это означало, Агриппину не интересовало. Убитая горем, она даже не сообразила, что Сашенька ведь племянница Перта Кирилловича, а значит имеет право остаться здесь.
  
  Она задумалась о поисках крыши над головой. Да, если сразу после революции от прежних владельцев освободилось много комнат, квартир и особняков, то после этой разрушительной войны, квадратные метры стали на вес золота - бомбёжки сделали свое дело. В городе восстанавливали дома, и строили новые, но жилья всё равно не хватало.
  
  Агриппине так хотелось вернуться в деревню! Но и этого она себе позволить не могла. И зеркала, попадающиеся ей на глаза, постоянно напоминали ей об этом. Деревня - это вам не город, там никого не проведешь. Дотошные и зоркие бабы тут же заметят неладное. Она помнила, как на похоронах Анисима они приглядывались к ней, дивясь тому, что она в теплый солнечный день закуталась в платок. Чего доброго, ещё донесут, куда надо и как она тогда объяснит свой возраст? Нет, как бы ей не хотелось, сейчас ей в Белую Рощу возвращаться никак нельзя! Надо забирать Сашеньку и устраиваться здесь. 'Снимем комнату, осенью пойдет в школу, и заживём мы пуще прежнего, я всё сделаю для моей девочки!' - с этим решением она и уснула...
  
  
  
  После долгих и тщательных поисков Агриппина нашла для них с Сашей очень неплохой вариант. В двухкомнатной квартире проживала Зоя Никитична, одинокая тихая старушка, оставшаяся вдовой ещё со времён гражданской войны. Она любезно предоставила своим жиличкам большую угловую комнату с панорамным видом на набережную, и в своей чистенькой кухне выделила им небольшой шкафчик для посуды. Зоя Никитична была глуховата, почти не выходила из своей комнаты и не возражала против того, что бы к Агриппине приходили ученики - 'Мучить старое фортепьяно', как говорила Саша. А сей инструмент и ещё кое-что из обстановки появились у них с Сашенькой весьма хитрым способом. Когда домоуправ попросил срочно освободить служебную квартиру он, чтобы ускорить сей процесс, даже прислал им грузовик для перевозки личных вещей. Агриппина вспомнила тот день, когда впервые попав в апартаменты актрисы, все долго восхищались доставшейся им обстановкой. И она, прожив в этой квартире больше двадцати лет, решила забрать себе фортепьяно, настольную лампу и кресло-качалку. Она знала, что их никто никогда не хватится. А из личных вещей у неё была только её одежда, да фотоальбом, сохранивший навсегда живых и здоровых Анисима, Петю и Лизу.
  
  Агриппина действительно готова была для Сашеньки сделать всё. Она просто растворилась в ней. Она её обожала и баловала. Сашенька как две капли воды была похожа на мать, - те же темные, отливающие золотым каштаном волосы, те же светло серые глаза, тоненькая фигурка и летящая походка. И такая же бойкая, звонкая, только намного мягче и покладистее, чем Лиза. Учитывая Сашину отличную учебу, Агриппина записала её в лучшую школу в городе. Она купила ей лакированный ранец, новую форму, множество разноцветных ленточек для бантов. У Саши были и цветные карандаши, и альбомы для рисования, и только одно огорчало Агриппину, что Лиза не видит, как растет и радуется жизни её прелестный ребёнок.
  
  В выходные они ходили в кино или катались на катере, но особенно Сашенька полюбила театр, его зеркальное фойе, бархатные кресла, и этот ни с чем несравнимый запах, который встречается только в театре. Ей было не важно, что смотреть. Она любила абсолютно все постановки, и заворожённо следя за поднимающимися кулисами, она так бережно и так трогательно прижимала к себе программку, что Агриппине, глядя на неё, хотелось умереть от счастья. После спектакля они обязательно шли в буфет, и там, сидя за столиком, покрытым хрустящей накрахмаленной скатертью, ели необыкновенно вкусные пирожные.
  
  Когда они возвращались из театра, то непременно проходили мимо их старой квартиры. Как-то Агриппина заметила свет в знакомом окне и не задернутые шторы. Когда они поравнялись с домом, то увидели, как у раскрытого окна молодая женщина тихонько подбрасывала вверх годовалого малыша, который громко смеялся.
  
  - Няня, кто это живет теперь в нашей квартире? - спросила Сашенька.
  
  - Не знаю... - вздохнула Агриппина.
  
  Однажды в газете напечатали объявление о наборе девочек в хореографическую школу, при областном художественном театре.
  
  - Меня обязательно примут! Вот увидишь! - горячо убеждала Саша свою няню, кружась на цыпочках по комнате. - Я даже не сомневаюсь!
  
  Во время отборочного тура все невольно залюбовались девочкой. Сашенька, такая хрупкая, и такая неожиданно гибкая и прыгучая - она с легкостью покорила приемную комиссию. И конечно же её приняли!
  
  Агриппина продолжала давать частные уроки. О том, чтобы устроиться на службу, она и не помышляла. Этот путь, как и возвращение в деревню, стал для неё невозможным. Если бы она могла достать себе новые документы, но где их возьмешь? Слава Богу, заработанных денег им хватало, учеников у неё было много, в основном из зажиточных семей и заветную голубую сумочку она опять припрятала подальше...
  
  
  
  В тысяча девятьсот пятьдесят первом году Саша, получив аттестат зрелости и диплом об окончании хореографической студии, решила устроиться в балетную труппу областного театра. Она, как лучшая ученица студии, уже участвовала в некоторых постановках, и теперь директор готов был незамедлительно заключить с ней контракт.
  
  
  
  Морозным декабрьским утром Саша бежала на высоких каблучках через мощёную театральную площадь, боясь поскользнуться. Она торопилась на генеральную репетицию 'Золушки'. На конец декабря была назначена премьера, и она ждала её с нетерпением, дни напролет репетируя свою маленькую, пока ещё не главную, но всё же сольную партию. Саша была счастлива.
  
  Открыв тяжелую дверь, она увидела незнакомого светловолосого мужчину, в хорошо отутюженном костюме, который о чём-то негромко переговаривался с директором.
  
  - Кто это? - спросила Саша гардеробщицу тетю Дусю, поспешно расстегивая шубку.
  
  - Корреспондент какой-то важный из Москвы! Вишь как на весь театр теперь его одеколоном тянет, - сказала тетя Дуся. - Будет фотографировать вас всех для ихнего журнала.
  
  - Мельникова, опаздываешь! Быстро на сцену! - крикнул директор вслед Саше. - Смотри, оштрафую!
  
  Он повернулся к своему собеседнику и сказал, показывая на неё:
  
  - Вот девушка, о которой я тебе говорил, возьми её крупным планом на фоне труппы. Она пока не солистка, но внешность потрясающая! Пойдем, сейчас сам увидишь!
  
  Забежав в гримерку, Саша второпях небрежно подвязала волосы, и наскоро переодевшись в костюм серебристого облака, успела вместе со всеми построиться на сцене.
  
  - Ну что, готовы? - спросил директор.
  
  Услышав одобрительный гул, он многозначительно произнес:
  
  - Знакомьтесь, специальный корреспондент всем вам хорошо известного журнала 'Театральный вестник', товарищ Воробьев Глеб Сергеевич. Он приехал к нам из Москвы для того, чтобы написать о нашей балетной труппе, которой как вы знаете, в этом году исполнилось пятнадцать лет. Он сделает несколько снимков для январского номера журнала... Сейчас я прошу вас выполнять его указания, а после небольшого перерыва начнем генеральную репетицию... вопросы есть?
  
  - А нас всех напечатают в журнале? - спросил кто-то из кордебалета.
  
  - Не волнуйтесь, абсолютно всех! Я сделаю групповой снимок, - успокоил товарищ Воробьев.
  
  Он окинул взглядом толпу артистов и как-то сразу, из всех выделил Сашу. Он заметил бы её и сам, без подсказки директора. Он ещё не успел толком разглядеть её лица, но уже увидел, что она своей какой-то неземной грацией заметно отличается от других девушек. Он подошёл поближе, и долго меняя местами артистов и небольшие декорации, добившись наконец-то нужного результата, велел ей встать в центр созданной им композиции. Чтобы не обидеть других, он хитро пояснил это тем, что цвет Сашиной юбочки выгодно оттеняет костюмы солистов, стоящих позади неё.
  
  После генеральной репетиции он нашёл Сашу и попросил её ещё о паре снимков на фоне театра.
  
  - Да что же вы только меня одну и фотографируете? - смутилась она. - Я ведь не прима! И в театре работаю недавно...
  
  - Сашенька, дело не в этом. У вас такое лицо, вы себе даже не представляете! Вас ждет большое будущее, поверьте мне!..
  
  Вечером Глеб Сергеевич пошёл её провожать. Он пытался шутить и силился вспомнить хотя бы парочку интересных историй из своей спецкоровской практики. Он изо всех сил старался произвести на неё впечатление, но почему-то сегодня красноречие отказало ему.
  
  Он, весельчак и острослов, объехавший почти всю страну по заданию редакции, много повидавший и подчерпнувший из жизни, всегда знал, как завладеть вниманием женщины и как заставить её смеяться. В него влюблялись, его ревновали, ему писали письма из разных городов. Иногда он отвечал на эти письма. Бывало, путал имена и даже конверты. И летело письмо ничего не подозревающей Тане в Краснодар, вскрыв которое, она читала: 'Здравствуй, дорогая Вера! Как погода у вас в Томске, наверно похолодало...' И, будучи ни с кем не связанным какими-либо обязательствами, такие мелочи никогда его не беспокоили. Но познакомившись с Сашей, он растерялся. Такого с ним раньше никогда не случалось. И теперь, осторожно держа её под руку, и не давая ей оступиться на скользкой тропинке, он понимал, что пропал...
  
  
  
  В выходные, перед грядущей премьерой, Саша засобиралась в деревню. Её манила тишина и нетронутые городской сажей белоснежные сугробы.
  
  - Няня, поехали вместе! - просила она. - Неужели тебе не хочется в родные места? Ну почему ты никогда не соглашаешься поехать со мной? И Нина про тебя постоянно спрашивает.
  
  - Поезжай одна, милая, у меня уроки назначены, детки придут, - сказала Агриппина, скрывая истинную причину отказа.
  
  - Жаль! ... Ну что ж, оставайся, - вздохнула она. - Ох, и высплюсь же я наконец-то! - Саша прихорашивалась перед зеркалом.
  
  - Да куда же ты на таких каблучищах собралась! - воскликнула Агриппина, с сомнением поглядывая на Сашину обувь. - Дай ногам отдохнуть, неужели не устала? То пуанты, то каблуки... валенки бери, не на бал едешь! - она укоризненно покачала головой. - Под горку-то не взберешься!
  
  - Не волнуйся, Няня, я аккуратно, а валенки - это не актуально! - Саша звонко чмокнула её и упорхнула, а Агриппина долго ещё стояла у окна и смотрела ей вслед...
  
  Саша вышла из рейсового автобуса слегка озябшая, притоптывая, и потирая руку об руку, чтобы согреться. Наверное Няня была права, надо было валенки надеть! Она посмотрела на высокий берег, на свой дом, на дым, поднимающийся из трубы. 'Ну ничего, сейчас прибегу, прислонюсь к горячей печке, так хорошо будет! А завтра баню затопим...' - предвкушала она, ускоряя шаг.
  
  Подъем был крутой. Саша поднималась к дому по каменной лестнице, почти полностью скрытой под снегом и кое-как расчищенной. На верхней ступеньке образовалась наледь и она, не заметив её, уверенно поставила ножку, но гладкая подошва модных сапожек соскользнула и, потеряв равновесие, девушка кубарем полетела вниз.
  
  
  
  Глава 13. МИЛЫЕ СОСЕДИ
  (Июль 2012)
  
  
  Накануне приезда дорогих гостей я возвращалась из Калиновки нагруженная всевозможными покупками, но, подъезжая к дому, я наткнулась на непреодолимое препятствие - Настина машина беззастенчиво перегородила нашу улицу. Поскольку дальше проехать было невозможно, я заглушила мотор и вынув тяжелые пакеты, потащила их домой.
  
  Из-под Настиной машины торчали две пары неподвижных ног. Я подошла к ним и сказала:
  
  - Эй, молодежь! Долго там прохлаждаетесь?
  
  - Да уже больше часа, - чертыхаясь, ответил Кирилл. - Настя, подержи вот эту гайку ключом...
  
  - А что случилось на этот раз? - спросила я, нисколько не удивившись торчащим из под машины ногам, так как Настино средство передвижения с регулярным постоянством доводило до отчаяния не только её саму, но теперь уже и Кирилла.
  
  - Сцепление полетело, хорошо, что возле дома, а не на трассе, - подала голос Настя.
  
  - Понятно, - вздохнула я. - Ладно, ремонтируйтесь, а я пойду блинчики жарить!
  
  - Вообще-то мы уже заканчиваем... - не без иронии в голосе проговорил Кирилл. - Настюшка, а ты можешь вылезать, дальше я сам!
  
  Открыв калитку, я грозно вскрикнула:
  
  - А ну пошли вон! Ну что такое, опять огород топчут!
  
  Бросив пакеты на садовую скамейку, я побежала на веранду, схватила швабру и ринулась выгонять соседских кур, которые снова промышляли у меня во дворе.
  
  - Даша, ну что же вы за своими курами не смотрите? Сколько можно за ними бегать? - возмущённо сказала я, увидев за забором Манину внучку. - Где бабушка? Пусть идет и забирает свою живность! - негодовала я.
  
  - А ты не отдавай! - подхватила перепачканная солидолом Настя, вылезшая из-под машины. - Давай суп сварим! Вон та, пёстрая, смотри какая жирненькая!
  
  Даша прибежала сама, видимо опасаясь за судьбу упитанной, приглянувшейся нам курицы. Взмахнув хворостиной, она ловко выпроводила несушек на улицу, а мы пошли разбирать пакеты.
  
  - И ведь смотри, даже не извинилась! - недоумевала Настя, отмывая руки. - Что за воспитание!
  
  - Зато баба Маня всем хвастается, что её Светка интеллигентная и образованная - в мэрии работает.
  
  - Надеюсь, не она наш мэр? - весело спросила Настя.
  
  - Да ну тебя! Нет, конечно! Баба Маня говорит, что Дашка будет как мать - она тоже на управленца учится!
  
  - Как мать? - улыбнулась Настя, показывая в окно.
  
  Там, на крыльце у бабы Мани, неповоротливая из-за через чур лишнего веса Света, не причесанная как минимум со вчерашнего дня, в засаленном халате, застегнутом через одну пуговицу, кряхтя и охая, выжимала большое гобеленовое покрывало.
  
  - Дашка! Иди сюда, дрянь такая! Ты где опять шарахаешься, мать твою?.. - кричала интеллигентная Света дочери.
  
  - Да уж... - многозначительно произнесла Настя. - Смотрю я на неё и думаю: она не только поросёнка за обедом съедает... наверное ещё и барашка...
  
  - Ну, может быть Даша за фигурой смолоду следить будет?
  
  - И за речью... Слушай, а мы с тобой к Мане так и не сходили!
  
  - А я уже и не хочу! Я теперь если и пойду к ней, то лишь с одной целью - поругаться. Мне так надоели её куры, гуси и пчёлы, что я скоро выйду из себя! Устроили на моей земле пастбище!
  
  - А пчёлы так и летают с утра до ночи?
  
  - Летают! В поле выйти невозможно!
  
  - Странно... у Егорыча, того, что возле фельдшера живет, знаешь?..
  
  - Это который на лошади ездит?
  
  - Да, у него тоже пасека, но он говорил, что пчёлы активны где-то с десяти до четырех или до восьми, не помню. В любом случае утром и вечером спокойно можно в поле выходить, да и соседи на него никогда не жалуются...
  
  - Ну вот, а я ни в восемь утра не могу выйти, ни в девять вечера!
  
  Дверь открылась и зашёл довольный Кирилл.
  
  - Всё, готово! Будет жить! - пообещал он, радостно глядя на Настю - Правда не знаю, как долго.
  
  - Ну, спасибо! Какой же ты молодец! Пойду, машину отгоню, - вскочила Настя.
  
  - Сиди, я уже всё сделал! И твоя машина во дворе, и наша, - он усадил её на место. - Мам, а ты случайно коньяк не купила?
  
  Услышав его невозмутимый вопрос, я немного опешила.
  
  - Коньяк? - я изумлённо уставилась на него. - Зачем?
  
  - Как зачем? Я литр крови сдал, пока сцепление чинил, мне положена рюмка коньяка!
  
  - А мама не знала, что ты кровь сдаешь, пока она по Калиновке ездит! - весело парировала Настя, и достала из пакета коробку кефира. - Вот, пей!
  
  Их роман, так стремительно начавшийся пару месяцев назад, уже обещал закончиться свадьбой. Кирилл стал ездить среди недели в город, не дожидаясь выходных, по которым обычно приезжала Настя. Он познакомился с её родителями и, судя по тому, как часто звонил ему теперь Настин папа, я поняла, что он им понравился. Точно так же, как и мне с первого взгляда понравилась Настя.
  
  - Да что же у нас в деревне этим летом никто дом не продает? - вдруг произнесла она.
  
  - А ты что, уже не боишься привидений? - поинтересовалась я.
  
  - Так ничего же не происходит, - Настя пожала плечами. - Может быть, и правда нет никакой чёрной руки?
  
  
  
  Баба Маня, сменив уличные галоши на просторные войлочные бурки, прошаркала в захламлённую комнату и устало опустила свое грузное тело на железную довоенную кровать. Сетка под ней жалобно взвизгнула и провалилась вниз, почти до самого пола. За долгие годы она привыкла к этому звуку и, каждый раз, проваливаясь в глубины кровати, она крепко засыпала. Но в эту ночь ей не спалось - её мучила неуемная, беспощадная зависть. Зависть к своей новой соседке, к чужой жизни, которая мирно текла за забором.
  
  Юля на десять лет старше её Светки, а поставь их рядом, так подумаешь, что Светка ей по возрасту в матери годится! Сколько раз говорила ей, не жри на ночь, так нет! И слушать ничего не хотела... За сорок лет сто пятьдесят килограммов веса нажила! Подбородок шею закрыл, будто и не было её вовсе! И походка, такая же как и у неё, Мани, ходит, с боку на бок переваливается. Но Маня с детства таскала тяжести, а Светка? Только ела и спала... И на внучку была надежда, хоть её замуж удачно выдать... Баба Маня обречённо вздохнула. А какой сосед попался! Такой неиспорченный мальчик, вежливый, аккуратный, и деньги зарабатывает не выходя из дома! Вот бы Дашеньке такого жениха! Но он выбрал Настю, и что он в ней нашёл? Худая, смотреть не на что, и так на Сашу похожа!.. Ну конечно, таким красавицам как Саша, всегда везло! И всё им самое лучшее доставалось... Обидно, что Клаву прихватило, и не успела она поговорить с соседкой, а так бы жил сейчас Клавин племянник рядом, и не надо было бы ей, Мане, так стараться всё лето!
  
  Бабу Маню не мучили угрызения совести за то, что она делала. И сейчас, вполне удовлетворённая своими маленькими пакостями, она уже задумывала новые.
  
  Вдруг она услышала какой-то посторонний шорох. Ей показалось, что в коридоре кто-то задел холодильник, от чего он вздрогнул, и стал урчать ещё сильнее. Маня затаила дыхание и прислушалась, но кроме холодильника и тикающих в изголовье часов, никаких посторонних звуков больше не было слышно. Она поудобнее устроилась на подушке, подоткнув её под изгиб своей старческой шеи, и приготовилась погрузиться в спокойный, продолжительный сон.
  
  От дверного проема метнулась тень. Маня поначалу подумала, что ей привиделось, но тень поравнялась с её кроватью и протянула к ней свои руки, обтянутые чёрными перчатками. 'Сейчас? За что?' - подумала она в тот миг, когда её сердце, заполнив собой всё пространство грудной клетки, неистово забилось, готовое выскочить наружу. Баба Маня попыталась вздохнуть, чтобы выдавить из себя хотя бы стон, но не смогла - чёрная рука плотно зажала её беззубый рот.
  
  
  
  Глава 14. ПРЕВРАЩЕНИЕ
  (Декабрь 1951- Январь 1952)
  
  
  Вот уже третьи сутки, забыв о еде и питье, Агриппина дежурила возле Саши, не отходя от неё ни на шаг. Вместе с ней дежурила и Нина. Она мерила Саше температуру, щупала пульс и, меняя компресс, с опаской поглядывала на её голову. Огромный синяк, почти на весь лоб, постепенно сползал на правую часть лица. Других видимых повреждений Нина у Саши не обнаружила, но спросить, что ещё у неё болит, никакой возможности не было. Большую часть времени девушка была без сознания. Иногда она ненадолго приходила в себя, но никого не узнавала.
  
  Агриппина была вне себя от горя. Она, сжимая Сашину безжизненную руку, плакала и молила Бога только об одном - лишь бы Сашенька осталась жива! Её самое родное, единственное существо на всем белом свете. 'Ну почему я не могу хотя бы часть своего железного здоровья отдать ей?' - думала она. И внезапно она вспомнила, как пыталась с помощью своего зеркальца вылечить Лизины царапины и как Лиза вырывалась и кричала при этом.
  
  Она постаралась как можно подробнее припомнить все детали, и вдруг она подумала, что такая реакция могла быть вовсе и не на зеркальце вовсе, а явилась обычным детским протестом капризной Лизы. И чем дольше она размышляла об этом, тем сильнее росла её уверенность в том, что на этот раз всё получится. Надо попробовать, надо дать Сашеньке шанс, пока её организм борется за выживание, а хуже не будет. Хуже и так некуда! И когда Саша в очередной раз впала в забытье, Агриппина решительно сняла с себя зеркальце и одела на неё...
  
  
  
  Агриппине снилось, что она лежит на тележке, которая лязгая и стуча металлическими колесами, мчится по рельсам в сырое подземелье. Ей снилось, что она задыхается, что ей очень холодно и промерзла каждая клеточка её тела. Она попыталась закричать, но вместо этого получилось лишь глухое мычание. Леденящие душу звуки доносились до неё, как будто кто-то стонал или выл, и при этом откуда-то на неё падали камни. И грохот этих падающих камней был таким нестерпимым, что она собрала все свои силы, уже готовая на этот раз закричать во весь голос - и в тот же миг она проснулась.
  
  - Ну, слава тебе господи, милая, наконец-то! Я уж и не чаяла! Четыре дня в себя не приходила, - запричитала Нина, увидев, что она очнулась. - Сейчас, подожди, моя хорошая, я тебе молочка теплого принесу. - Вот, пока полюбуйся на себя! Маленько румянец появился, а то лежала как мертвая. Я как румянец увидела, так сразу поняла, что очнешься скоро, - тараторила она. Затем взяла настольное зеркало, протерла его фартуком и положила поверх одеяла. - И красота твоя не пострадала, смотри!
  
  За окном смеркалось, и лампочка, зажжённая под потолком, светила прямо в глаза. Агриппина поморгала, привыкая к яркому свету, пошевелила руками и ногами, у неё немного кружилась голова и она решила пока не вставать. Как она очутилась в кровати, и что с ней произошло - она не помнила. Сейчас она думала только об одном: где Сашенька, которая до недавнего времени была здесь, в этой комнате.
  
  - Саша!.. Нина!.. - позвала она. Но никто не отозвался. Нина, поставив греть молоко, ушла за водой.
  
  Агриппина, не понимая о какой её непострадавшей красоте идет речь, взяла зеркало и неохотно посмотрелась в него. Но взглянув на себя, она похолодела от ужаса. На неё ярко-бирюзовыми глазами смотрела Саша Мельникова...
  
  Сначала она не поверила своим глазам. Она отложила зеркало и с опаской оглядела себя. Сашины маленькие ладошки с холёными пальчиками... Теперь это ЕЁ ладошки. Она снова взяла зеркало. Родинка на мочке уха. Сашина родинка... Да, душа Агриппины жила теперь в Сашином юном теле.
  
  'Ну а со мной-то что случилось, где теперь я?! - перепугалась Агриппина. - А Саша?.. Я убила её?!.. Я хотела её спасти, но сама же и погубила свою девочку, которая была смыслом моей жизни!.. И как мне теперь с этим жить?.. Что делать?.. Совсем одна, без Сашеньки, никому больше не нужная, и зачем я только родилась на свет? - Слезы ручьем катились по её щекам. - Ох, Сашенька, прости меня...'
  
  Нина вошла с полными ведрами, запустив в избу клубы морозного воздуха, и нашла Сашу в слезах.
  
  - Поплачь, детка, дурные вести для тебя. Хоть ты ещё и слаба совсем, но рано или поздно сказать всё равно придется. Померла твоя няня! Поначалу всё сидела возле тебя, Бога молила о твоем выздоровлении, а потом что-то слабеть стала и в одночасье вдруг побелела вся, и упала. Видать сердце-то у неё больное было! А в гробу лежала как девушка молоденькая, и с виду здоровая такая. Я уверена была, что ей лет тридцать, а бабы сказали, что ей уже к шестидесяти, но разве бывает такое? - говорила она, наблюдая за реакцией девушки. - Даже крестились как-то боязливо, глядя на неё! Нынче и похоронили... А ведь няня твоя и в правду немолодая уже была, а я и не подозревала...
  
  Нина помолчала немного и уже без нотки соболезнования в голосе продолжила:
  
  - Много чего тут говорили. Вспомнили, как от неё собаки прятались, а кое-кто утверждал, что ведьма она, что мать её от колдуна заморского родила и потому сама своей жизнью поплатилась, а девчонка родилась страхолюдиной.
  
  - Господи, Нина, ну ты же образованная женщина, зачем верить таким глупостям? - не веря своим ушам и стараясь сохранять спокойствие, сказала Агриппина.
  
  - Нет, не глупости! Это ты молодая ещё, жизни не знаешь, всё бывает! - горячо возразила она. - Грех конечно о покойниках плохо говорить, но няня твоя на самом деле очень хитрая была, и к Петру Кирилловичу поближе держалась, втиралась в доверие, чтобы не пришлось отвечать за свои дела.
  
  - За какие такие дела? - ничего не понимая спросила Агриппина. - И причем тут Пётр Кириллович, с которым ты даже не знакома? - её покоробило то, что абсолютно чужая ей женщина с такой легкостью говорит о ней гадости. Да как она вообще смеет упоминать даже имя её любимого Пети!
  
  Нина не видела выражения её лица. Она стояла спиной, повернувшись к плите, боясь упустить молоко. Когда оно закипело, она сняла кастрюльку и продолжила:
  
  - Как это, за какие? Она же с господами под одной крышей жила, горя не знала, а как петух жаренный клюнул, так и нашла себе покровителя и при должности, и с портфелем. И в семью влезла, и добренькой прикинулась!
  
  - Ну почему прикинулась? Она нас всех любила, - Агриппина с удивлением и всё нарастающим возмущением слушала эти откровения о себе самой.
  
  - Да квартиру она у Петра Кирилловича оттяпать хотела! Хорошо, что ему хватило ума не жениться на ней, вот уж можно себе представить, какие дети родились бы у них, если бы на неё походили! Красоты ей Бог не дал, только цвет глаз необычный, видать специально её пометил!
  
  - И откуда тебе такие подробности известны?
  
  - Это Ильинична рассказывала... Не любила она твою Агриппину шибко. Всё сокрушалась, что ещё во время войны не донесла на неё куда надо... интересно, что она ей сделала?
  
  За всю свою жизнь Агриппина не могла припомнить случая, чтобы её кто-то раздражал или чтобы она испытывала злобу или даже ненависть к кому-то. Но сейчас она едва сдерживала себя, чтобы не обрушить весь свой гнев на эту глупую женщину, вся вина которой впрочем, состояла только в том, что она просто пересказывала чужие слова. А Ильинична - она её помнила - это Клавина бабушка, и та самая баба, которая ещё на поминках у Пелагеи злословила, сидя за столом. 'Неужели до сих пор жива? Ведь старая совсем, а ей так и не дает покоя наша семья!'
  
  'Ну что за люди!' - горько думала Агриппина. Она вспомнила, как Нина появилась в деревне. Это было весной сорок пятого. Робкая, неопытная, только-только из училища, с направлением из райцентра на работу в поселковую амбулаторию. В колхозе пообещали дать жилье, а пока Анисим разместил её у себя, не взяв с неё ни копейки за постой. Вот Нина говорит, что она на квартиру позарилась, 'оттяпать', слово-то какое нашла! А сама живет здесь столько лет, и не торопится уходить в давно построенный колхозом дом на две семьи. Что ж, не удивительно! Изба Анисима одна из лучших в деревне. Из толстенных бревен, в пятьдесят сантиметров в диаметре, высокая, светлая и теплая - не сравнить с щитовыми колхозными домиками, ещё двести лет простоит! И комнаты просторные, и баня есть. А место какое - с одной стороны березовая роща, с другой речка! А Нина? Ничего своего не нажила, пользуется всем, что есть, вон, даже передник Пелагеи на ней! И всего за несколько лет превратилась из милой девушки в сварливую бабу. Чем болтать языком, почем зря, лучше бы вовремя лед на ступеньках отбивала, и Сашенька жива была бы!
  
  Нина налила полную кружку горячего молока и подошла к ней.
  
  - Вот, выпей! Тебе силы нужны, - сказала она, протягивая ей кружку и в этот момент их взгляды встретились.
  
  Нина оторопела, увидев незабываемый цвет Агрипининых глаз. Её рука задрожала и медленно опустилась вниз, выливая молоко на дощатый пол.
  
  - Не может быть... - сдавленным голосом произнесла она, вглядываясь в Сашино лицо.
  
  - Может! - Агриппина решительно сбросила одеяло и встала с кровати. Встала легко, почти взлетела, чем ещё больше напугала Нину, которая ещё час назад наблюдала за обессиленной и неподвижной Сашей.
  
  Нина вскрикнула и схватилась за сердце.
  
  - Тихо! - зло сказала ей Агриппина. - Сейчас ты оденешься и немедленно покинешь этот дом. И ещё, - добавила она. - Забудь навек и обо мне, и об Агриппине! А если я узнаю, что ты судачишь о нас - запомни: из-под земли достану! Понятно?
  
  - П-понятно, - запинаясь, пробормотала Нина, и наспех собравшись, с перекошенным от страха лицом выскочила из избы.
  
  
  
  После того, что случилось, Агриппина поначалу боялась за свое душевное здоровье. Её мучило чувство вины перед Сашей, тревожные мысли не давали уснуть, иногда её охватывала необъяснимая паника, приступы которой затем сменялись глубокой апатией. И тогда невыносимая тоска сжимала её сердце. Она уже потеряла всех, кого любила и от мысли, что ей теперь долгие годы предстоит жить с этой болью, хотелось выть.
  
  В эти минуты она готова была снять с себя зеркальце и выкинуть его в студёную прорубь, покончив тем самым со своей бессмысленной жизнью. Но обдумывая такой крайний шаг как вариант, она окончательно запуталась. Сознание было её, а плоть Сашина, так кого же из них она убьет на этот раз? Когда Агриппина смотрелась в зеркало, она видела Сашеньку. И погубить её во второй раз она не могла. Саша была теперь всегда с ней, вернее, Агриппина стала Александрой Мельниковой...
  
  Вернувшись в город, она первым делом позвонила в театр, и сославшись на свое всё ещё плохое самочувствие, тем самым выгадала себе время, чтобы пока не встречаться с коллегами. Премьера прошла без неё, но это уже было неважно, из театра всё равно нужно было уходить, вот только куда? Чем она будет теперь заниматься, Агриппина не представляла. Давать уроки музыки она больше не хотела. Она вообще не хотела ничего от себя прежней!
  
  Ей было всего семнадцать. Она была молода, красива, у неё была легкая походка и одно, пожалуй, самое главное и весьма существенное преимущество перед другими девушками в этом возрасте - она была умна и обладала неоспоримой мудростью взрослой женщины.
  
  По ночам ей снились удивительные сны. Вот она, совсем маленькая, сидит за столом у дедушки в избе и прилежно делает уроки. Анисим ласково гладит её по голове... Она купает в речке мохнатого толстого щенка и просит дедушку оставить его себе... Вот какие-то девочки, кажется их зовут Клава и Маняша, хвастаются, что они заплетают такие же косички, как у Саши... А вот Агриппина склонилась над ней и тихонько поет и баюкает её... А однажды ей приснился мужчина - уже немолодой, но ещё очень привлекательный. Он поднес её руку к губам в попытке согреть своим дыханием её озябшие пальцы, и сквозь сон она слышала даже запах его одеколона и дорогих папирос...
  
  
  
  Только нечаянно став Сашей Мельниковой, она поняла, чем обделила её судьба. Поначалу это казалось ей странным и ненормальным - на неё постоянно, где бы она ни была, смотрели люди. Сперва она ежеминутно доставала свое маленькое зеркальце, пытаясь увидеть или пятно на носу, или случайно надетый наизнанку берет, но всё было в порядке. И лишь спустя некоторое время её осенило - на неё смотрят, потому что она хорошенькая! Агриппина такого внимания не знала. Но теперь мужчины провожали её одобрительным взглядом, а женщины часто завистливым. Агриппина втайне гордилась собой - это она наряжала свою Сашеньку как куклу, добывая для неё всё самое лучшее. И не просто лучшее - все туалеты Сашеньки были продуманы до мелочей, до малейшего бантика, до застёжечки.
  
  И отдельное спасибо она мысленно посылала Ольге Николаевне и мадам Лили за тонкий вкус, привитый ей с детства. Её самооценка резко взлетела вверх, и чем больше Агриппина вживалась в Сашин образ, тем больше ей это нравилось, и она решила принять обстоятельства такими, какие они есть и положиться на судьбу. Агриппина умерла. Теперь есть только Саша!
  
  
  
  
  
  Глава 15. ЗВЕЗДА СОВЕТСКОГО ЭКРАНА
  (1952-1960)
  
  
  Январский номер 'Театрального вестника' Саша получила в феврале. Статья об их балетной труппе, сопровождаемая мелкими фотографиями артистов, позирующих на фоне декораций к 'Золушке', была напечатана в самом начале журнала. Просмотрев статью и никого не узнав ни на одном из фото, она стала машинально листать журнал, и в самом центре, на развороте, увидела себя.
  
  Фотография получилась просто замечательная! Саша, с непокрытой головой, с летящими по ветру волосами, сдувала с ладошки пригоршню снега. Из под опущенных ресниц невозможно было наверняка разглядеть её глаза. Но по всему было очевидно, что они также прекрасны, как и сама девушка...
  
  
  
  За плечами у режиссера Антонова, молодого и, несомненно, талантливого, уже было три отснятых картины. Две из них про войну, и одна про ударную комсомольскую бригаду, самоотверженно и с энтузиазмом, выполняющую пятилетний план.
  
  Фильмы, хоть и получились хорошими, но удовлетворения от своей работы он не испытывал. Он хотел снять настоящее большое кино, желательно классику. Но на экранизацию классических произведений денег не выделяли, мотивируя это тем, что стране сейчас нужны герои, а томные барышни, страдающие от любви и безделья, никому не интересны. Тем не менее, разгадав его страсть к костюмированным пьесам, в Госкино Антонову предложили снять хорошую детскую сказку, например, 'О мертвой царевне' Пушкина. И намекнули на то, что если фильм понравится, то в дальнейшем всё может быть.
  
  Антонов ухватился за эту идею, и с головой ушёл в работу. Был написан сценарий, готовы макеты декораций, нарисованы эскизы костюмов и найдено замечательное место на берегу Волги для натурных съемок. Актеры, тщательно подобранные ассистентом, и утверждённые большим начальством, с нетерпением ждали заветного слова 'мотор!', но не было главной героини.
  
  Он просмотрел фотографии сотен девушек, он приглашал на кинопробы известных и неизвестных актрис и, гуляя по городу, пытливо вглядывался в лица женщин в надежде отыскать ту, которая была бы похожа на его царевну. Он совершенно четко себе представлял, как она должна выглядеть, но никак не мог её найти!
  
  Как-то, заглянув в гости к своему давнему приятелю, Воробьеву Глебу Сергеевичу, он пожаловался, что не может подобрать актрису на главную роль.
  
  - Ты не поверишь! - говорил он чуть не плача, разливая по рюмкам дорогой коньяк, - я в отчаянии, я уже готов махнуть на всё рукой и предложить роль первой встречной! И сроки поджимают, и сверху давят...
  
  - Ни за что не поверю! - рассмеялся Глеб Сергеевич. - Неужели перевелись красавицы в Москве?
  
  - Ох, не понимаешь ты меня, - тяжело вздохнул Антонов. - Дело не в красоте, дело в том, что я её вижу, понимаешь, вижу! Я знаю, как она выглядит, как она двигается, как говорит... Ну помоги, а?
  
  - Да я-то чем тебе помогу? - удивился Глеб Сергеевич.
  
  - Как чем? Ты ездишь по стране, по театрам, ты можешь помочь! - он потянулся за последним номером 'Театрального вестника'. - Ты же тоже вращаешься в актерской среде, вот и подскажи мне, где искать... - говорил Антонов, листая журнал.
  
  И в этот момент ему на глаза попалась Саша.
  
  - Так вот же она, моя царевна! Ну, Глеб, друг называется! Что же ты молчал?
  
  - Я знаю эту девушку, - сказал Глеб Сергеевич. - Но она не актриса, она балерина.
  
  - Балерина? - Антонов хлопнул себя голове. - Ну конечно! Балерина! Вот почему я так долго не мог найти нужный образ - не там искал!
  
  И он тут же велел Глебу Сергеевичу вызвать Сашу в Москву.
  
  
  
  Поздно вечером в доме на набережной зазвонил телефон. Зоя Никитична, так и не расслышав толком, кто звонит, позвала Сашу:
  
  - Иди, деточка, какой-то мужчина тебя спрашивает.
  
  - Сашенька, здравствуйте! - раздался в трубке приятный мужской голос. - Это Воробьев Глеб Сергеевич, помните? - он заметно волновался.
  
  Саша не помнила.
  
  - Ну, как вам сказать... - произнесла она, лихорадочно соображая, кто такой Глеб Сергеевич.
  
  Но он, не обратив внимания на её замешательство, быстро заговорил:
  
  - Ваша фотография сразила наповал моего друга. Режиссер Антонов, слышали о таком? Он сейчас на Мосфильме приступает к съемкам детской сказки, а вы, Сашенька, - настоящая принцесса, он так и сказал! Вам немедленно надо приехать в Москву на пробы. Слышите? Я же говорил, что у вас большое будущее!
  
  Когда он ей это говорил - Саша тоже не помнила. Однако это был шанс, это был тот самый выход, над которым она долго ломала голову - чем теперь заниматься. Надо соглашаться. Не каждый день звонят девушкам в провинцию и предлагают сниматься в кино.
  
  - Спасибо вам большое, Глеб Сергеевич! - радостно ответила она. - Что от меня требуется?
  
  - Для начала приезжайте, и чем быстрей - тем лучше! Я встречу вас!
  
  
  
  Глеб Сергеевич не спал всю ночь. В своей квартире на Кутузовском проспекте, он курил папиросы одну за другой и до обморока боялся встречи с Сашей. Он долго менял рубашки, и вытягивая из шифоньера километры галстуков, никак не мог выбрать нужное сочетание. Постоянно приглаживая пятерней волнистые непослушные волосы, он ругал себя последними словами, за то, что так и не зашёл в парикмахерскую на углу. Время от времени он подходил к холодильнику и, открыв его, жадно смотрел на бутылку коньяка, отчаянно борясь с желанием выпить для храбрости. Но прекрасно понимая, что это ему не поможет, опять возвращался к своему гардеробу. Уже под утро, измученный сомнениями, окончательно разуверившийся в себе, он повязал первый попавшийся галстук, взял приготовленный с вечера букет гвоздик и помчался ловить такси.
  
  
  Саша стояла на перроне Казанского вокзала и робко озиралась по сторонам. Загадочный Глеб Сергеевич должен был встретить её с поезда, и она напряжённо думала о том, как она узнает его в толпе, и как ей себя вести. Накануне она позвонила директору театра и осторожно выяснила, что Глеб Сергеевич и есть тот самый фотограф, который сделал такой чудесный снимок два месяца назад. Но что было дальше, за пределами этого снимка, она не знала, так как своей любимой няне она по какой-то причине ничего не рассказала. 'А причина, наверное, была', - подумала Саша.
  
  Кто-то взял её за плечи и развернул к себе. 'Так вот в чём дело! - догадалась Саша, глядя на светловолосого мужчину, который улыбался ей. - Я его видела во сне. Я даже помню этот одеколон!'
  
  Сидя в такси, он весело рассказывал, как режиссер разглядел в ней свою мертвую царевну и, обращаясь к Саше, пристально, может быть даже слишком, рассматривал её глаза. Она, предупреждая возможные вопросы, сказала ему:
  
  - Освещение другое, так бывает, - а про себя подумала: 'А я и есть мертвая царевна...'
  
  Встретив Сашу на вокзале, Глеб Сергеевич предложил ей остановиться у его родителей, но она отказалась. После своей внезапной реинкарнации она до конца ещё не знала, как это может проявиться в ней и чего ещё ожидать от себя самой. Поэтому она не готова была жить с чужими людьми, опасаясь ненужного внимания и неудобных вопросов.
  
  Воспользовавшись обширными связями Глеба Сергеевича, который с радостью предоставил себя в её полное распоряжение, она познакомилась со старым антикваром по фамилии Брандт и сумела выгодно продать одно из колец.
  
  Саша немного беспокоилась о недостающих украшениях, но постоянно вспоминая свою добрую рассеянную барыню, которая так нечаянно озолотила её, она давно уже не ждала её возвращения. Если они с Прасковьей и добрались до границы, то вернуться назад было просто невозможно. Как из-за политической ситуации в стране, так и из-за весьма преклонного возраста барыни. По Сашиным подсчетам Ольге Николаевне должно было быть не менее девяноста лет. И скорее всего её уже не было в живых.
  
  Саша сняла себе квартиру недалеко от Мосфильма. Когда прошёл первый шок, связанный с переездом, она обнаружила, что вполне комфортно чувствует себя в большом городе. Приглядевшись, во что одеты первые модницы столицы, она с удовлетворением отметила, что и её одежда ничуть не хуже. Она стала регулярно посещать салоны красоты, непременно делая укладку по последней моде. На Мосфильме ей посоветовали хорошую портниху, и Саша заказала себе ещё несколько туалетов для выхода в свет, а выходить ей теперь приходилось часто. У неё появились друзья и среди артистов, и из окружения Глеба Сергеевича - он с удовольствием представлял её своим коллегам-журналистам, знакомым писателям, музыкантам, художникам. В сопровождении Глеба Сергеевича она стала посещать всевозможные светские мероприятия - выставки, концерты, вечера встреч с ветеранами отечественной войны, и с передовиками производства.
  
  Выкроив несколько свободных дней, она съездила в родной город, чтобы взять в театре расчет. Директор долго сокрушался, что упустил такой бриллиант, на что Саша только смеялась, и подарила театру старое фортепьяно актрисы. Свои вещи - настольную лампу, кресло-качалку и альбом с дорогими ей фотографиями - она перевезла от Зои Никитичны в деревню, в свой дом. Там же, устроив в амбаре тайник, надежно схоронила жестяную коробку с украшениями и опять вернулась в Москву.
  
  
  
  Антонов не ошибся. Его царевна была самая настоящая. Она, одетая в тонкий белый сарафан неслышно скользила по съемочной площадке, чуть наклонив голову и опустив ресницы. А какое невероятное спокойствие и умиротворённость исходили от неё! Саша сама удивлялась, откуда в ней взялась эта неспешность, эта продуманная размеренность движений, и просто абсолютно невесомая походка. Она и раньше ходила красиво, но теперь она едва касалась пола. Иногда ей казалось, что если она ускорит шаг, то будет парить над землей. Поэтому старалась ступать осторожно, и никуда не спешила.
  
  После успеха 'Мертвой царевны', молодая актриса Александра Мельникова, открытие режиссера Антонова, теперь не имела ни минуты свободного времени. Предложения сыпались одно за другим. Она играла наивных гимназисток, иностранных шпионок, крепостных актрис - но ни разу ей не предложили роль комсомолки, или простой советской девушки. Видимо прошлое так крепко держалось в ней, что будь она постарше, непременно выдало бы её с головой. Но Саша была молода, и всем оставалось только удивляться, где и при каких обстоятельствах она получила такое утончённое 'несоветское' воспитание.
  
  Первым на это обратил внимание Глеб Сергеевич, когда пригласил её в ресторан. Узнав, что она вообще впервые в каком бы то ни было ресторане, он удивился как она безошибочно ориентируется в премудростях сложной сервировки, и даже не глядя выбирает нужные приборы к тому или иному блюду. Позже он удивился ещё раз - оказалось, что и дома, в одиночестве, Саша предпочитает обедать за тщательно сервированным столом.
  
  Также его поразил и Сашин широкий кругозор. Она уверенно, со знанием дела, рассуждала о событиях многолетней давности, давая им свою оценку, иногда не совпадающую с его собственной, но которая всё же заслуживала внимания. Это он списал на то, что, по-видимому, Саша очень начитанная. И только она знала, что не прочла ни одной советской книги.
  
  Той восторженной наивной девочки, с которой он познакомился в театре, Глеб Сергеевич в Саше больше не находил, но в глубине души был даже рад этому. И лишь одно не давало ему покоя - Сашины глаза. Он совершенно точно знал, что раньше они были светло серыми.
  
  
  
  Он совсем потерял голову от любви. Едва увидев Сашу в первый раз, ещё в декабре пятьдесят первого, он готов был жениться на ней в ту же секунду. Но тогда, боясь спугнуть столь юное создание, он ничем не выдал себя, решив подождать удобного случая, и хотя бы попытаться стать к ней ближе. Он сходил с ума от ревности, представляя, что она достанется кому-то другому. И теперь, когда они, став добрыми друзьями, проводили большую часть времени вместе, он всё ещё не мог решиться, чтобы сделать ей предложение. Он боялся отказа и думал, что не переживет этого. Вся причина его неуверенности заключалась в том, что он был старше её почти на двадцать лет. С сомнением поглядывая то на дату в паспорте, то на свое отражение в зеркале, он заранее предполагал, что она откажет ему.
  
  На Мосфильме ей не давали прохода. Толпы поклонников засыпали её цветами, из-за неё ссорились лучшие друзья, плакали девушки, чьи недавние женихи, позабыв свои обещания, влюблялись в Сашу. И это её отнюдь не радовало, а скорее раздражало. А один большой чиновник, давно и прочно женатый, так замучил её своими назойливыми ухаживаниями, что она совсем было пала духом. Он буквально преследовал её и даже недвусмысленно намекнул, что за свою несговорчивость Саша может поплатиться карьерой. Поэтому когда Глеб Сергеевич наконец-то набрался смелости и сделал ей предложение, она не раздумывая согласилась. Он был добрый, веселый, умный и боготворил Сашу, и самое главное, - он был сильный и надежный, и Саша доверяла ему.
  
  Вскоре они расписались. От шикарной свадьбы, которую хотел устроить Глеб Сергеевич, она отказалась, так же как и от белого платья, сославшись на то, что её и так слишком часто на съемках наряжают невестой.
  
  Да, если бы это был Петя! Для него она непременно надела бы подвенечное платье! Она всё ещё любила его, и каждый раз, засыпая, она тосковала о нём и проклинала войну, которая навсегда разлучила её с любимым человеком...
  
  
  
  Ещё не закончив работу над 'Мертвой царевной', Антонов уже твердо знал, что он будет снимать потом. Он задумал экранизацию 'Евгения Онегина' с Сашей в главной роли - лучшей Татьяны ему не найти. Он приложил поистине титанические усилия, обосновывая своевременность и необходимость выпуска данного произведения на большой экран. И наконец-то в Госкино дали добро.
  
  Цветной двухсерийный фильм с участием Александры Мельниковой вышел на экраны в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году и имел оглушительный успех. Татьяна Ларина в исполнении Саши была неотразима. Специально для этой роли Сашины волосы выкрасили в радикально чёрный цвет - это ещё больше подчеркнуло необычную бирюзу её глаз. Когда камера приближала Сашино лицо крупным планом, зрители смотрели на неё затаив дыхание. Её фотографии печатались во всех популярных журналах. А открытки с её изображением и надписью на обороте: 'Александра Мельникова - актриса советского кино', тут же раскупались.
  
  Экранизация 'Онегина' получила должную оценку не только со стороны зрителей и критиков. Решением Правительства и режиссер, и ведущие актеры были награждены грамотами 'За вклад в развитие советского искусства'. Но самым радостным для съемочной группы стало известие о том, что 'Онегина' пригласили на международный Парижский кинофестиваль, посвящённый классическим произведениям. И в состав делегации включили и режиссера Антонова, и Сашу.
  
  
  
  Глава 16. НЕДОУМЕНИЕ ГЛЕБА
  (июль 1960)
  
  
  Глеб Сергеевич вот уже третий час наблюдал за отчаянием двух женщин, которые тщетно пытались решить вечную как мир задачу - что надеть. Он выпил два литра чая, у него кончились папиросы, но он самоотверженно сидел и ждал, когда они придут, наконец, к какому-нибудь решению.
  
  - Нет, это совершенно никуда не годится! - сокрушалась портниха, Изольда Романовна. Она склонилась над образцами тканей, доставленных из центрального универмага. - Что, скажите мне, я должна из этого сшить, чтобы не стыдно было показаться в Париже?
  
  - Ну, неужели совсем ничего нельзя придумать? - спросила Саша. - Может быть, скомбинируем что-нибудь?
  
  - Скомбинируем! Да ты себе даже не представляешь, как там актрисы наряжаются!
  
  Да, в советской стране, где все женщины ходили в ситцевых платьях, сшитых по ГОСТу, крайне трудно было изобрести наряд, достойный предстоящему мероприятию, а главное - не из чего!
  
  - Знать бы ещё наверняка, что вообще сейчас носят за рубежом! - подал голос Глеб Сергеевич.
  
  Услышав это замечание, Изольда Романовна, немного поколебавшись, открыла тумбочку и достала красочный затертый журнал мод на иностранном языке.
  
  - Не выдадите меня? - спросила она. - Это мне недавно одна клиентка за большие деньги уступила. Она часто за границу с мужем ездит, он у неё ого как высоко сидит! - она показала указательным пальцем на потолок.
  
  Саша схватила журнал и, увидев знакомые буквы, даже не сообразив сразу, что она делает, прочитала название на обложке, и, открыв его, стала с увлечением разглядывать заграничных модниц и читать пояснения к моделям одежды. Глеб Сергеевич недоумённо уставился на неё.
  
  Портниха тем временем показывала ей фотографию, на которой, было именно то платье, которое по её мнению подошло бы Саше:
  
  - Посмотри, какой цвет - кремовый, нежный, декольте, юбка-солнце, явно из капрона, видишь, как форму держит? Ну, допустим, чехол у меня найдется подходящий, достать бы капрон... - задумчиво проговорила портниха. - Да что толку мечтать о несбыточном! Аксессуары тоже нужны, перчатки смотри какие - кружевные!
  
  При словах 'капрон' и 'кружево' Саша задумалась. Что-то было в этом знакомое, что-то напоминало, но она никак не могла ухватить нужную мысль.
  
  - Хоть из ночной рубашки шей, ну прямо беда! - продолжала сокрушаться Изольда Романовна.
  
  - Стойте! - воскликнула Саша. - Ночная рубашка, говорите? Капрон не обещаю, но подходящая ткань найдется. И кружево на перчатки... Дайте мне три дня!..
  
  - Откуда ты знаешь французский язык? - с беспокойством спросил Глеб Сергеевич, когда они вышли от портнихи.
  
  - Няня научила, - ответила Саша как можно беззаботнее. - Она многому меня научила.
  
  - Няня? Крестьянка?- удивился ещё больше Глеб Сергеевич. - Да ты тараторила так, как будто всю жизнь на нём говорила! Саша, что ты скрываешь от меня?
  
  - Ну, хорошо, - произнесла она. - Няня выросла в барском доме, у неё была гувернантка-француженка, мадам Лили. Поэтому и я немного понимаю по-французски. Хочешь, и тебя научу? - весело спросила она.
  
  - Ну, уж нет! - рассмеялся он, - Хватит в нашей семье и одного знатока!
  
  Но Сашин ответ его не удовлетворил.
  
  
  
  На рассвете они сошли с ночной электрички на Калиновской станции и пешком отправились в сторону Белой Рощи. Путь был неблизкий для пешего человека, но весьма в этот ранний час приятный. Июльское солнце ещё не успело раскалиться до своего максимума, пахло свежескошенной травой и росой.
  
  На полпути их обогнал грузовик. Шофер, молодой, чумазый парень, высунулся из кабины и прокричал:
  
  - Далеко ли путь держите?
  
  - В Белую Рощу, - сказала Саша, - Подвезете?
  
  - Залазьте! До поворота довезу, а мне дальше.
  
  - А вы, можно полюбопытствовать, в гости к кому? - спросил шофер, когда они устроились радом с ним.
  
  - Нет, здесь мой дом, - сказала Саша.
  
  - Что-то я вас тут не припомню... вроде всех знаю... - он поглядывал на неё с недоверчивым любопытством.
  
  Но Саша промолчала. Ей не хотелось рассказывать о себе и привлекать ненужное внимание. Тем более дело, по которому они с Глебом приехали сюда, не предполагало чужого вмешательства.
  
  Увидев добротную бревенчатую избу, отделанную искусной резьбой, Глеб Сергеевич присвистнул:
  
  - Вот это сруб! Бревна-то, какие мощные! Кто же строил его? - спросил он, присаживаясь на террасе, пока Саша возилась с замком.
  
  - Дедушка, - ответила Саша, чуть не сказав 'Сашин дедушка', но вовремя спохватилась. - Кедры для строительства специально из Сибири выписывали, здесь такие не растут... Заходи! Пить-есть не будем, сначала сделаем то, зачем приехали, а потом уже чаевничать, - с этими словами она отперла дверь.
  
  - Мы же приехали за твоим платьем, я так понял? Ну, так доставай его скорей, и на стол накрывай! А я в магазин пока схожу.
  
  - Вот именно, надо достать. И ты мне сейчас в этом поможешь, - сказала Саша, показывая Глебу Сергеевичу на сарай. - Бери топор, пилу, лопату, пойдем! - она увлекла его в сад, в густые заросли сирени. - Вот здесь. Копай! - велела она ему.
  
  Глеб Сергеевич подумал, что Саша шутит, когда она намекнула ему на то, что они будут выкапывать клад, но он понял, что ошибался. Копать пришлось.
  
  - Ты уверена, что это именно то место? - он с сомнением смотрел на деревья, которые росли здесь не один десяток лет. - Тебя, наверное, и на свете ещё не было, когда тут что-то прятали. И вообще, откуда ты это знаешь?.. И может быть копать всё-таки лучше ночью? - заговорщески подмигнул он. - Вдруг кто-нибудь придет?
  
  - Никто не придет, поверь мне. По крайней мере, до обеда время есть. А ночью тем более нельзя - слишком подозрительно.
  
  Выкопать сундук оказалось гораздо сложнее, чем его закопать. Спилив деревья, они попытались выкорчевать пни, чтобы добраться до него, но это им поначалу не удалось. И только позже они поняли, в чём дело. За сорок три года корни сирени накрепко оплели сундук, словно стражи храня чужую тайну.
  
  Кое-как, едва не надорвавшись, они вытащили его из ямы и заволокли в дом. Глеб Сергеевич, не сразу отдышавшись, сказал:
  
  - Да его как минимум человек пять тащили на себе, а мы с тобой вдвоём! Ну смотри, Александра, если он не набит золотом, никогда тебе этого не прощу! Чуть не помер, однако!
  
  Саша горько улыбнулась.
  
  - А что, если бы ты узнал, что над ним трудились не пять человек, а всего двое - молодая девушка и худощавый паренёк?
  
  - А вот это вряд ли... ну, доставай свое добро!
  
  Саша открыла крышку и в этот момент воспоминания нахлынули на неё. Брошенная в беспорядке усадьба, страх за Ольгу Николаевну, верный Петя, Анисим, который не побоялся приютить её, испуганная малышка Лиза... И как теперь было горько осознавать, что схоронили они с Петей в общем-то ненужные барыне вещи, не представляющие особой ценности, за исключением, пожалуй, фотографий. Самым ценным конечно же была голубая сумочка, которая стоила тысячи таких сундуков!
  
  - О, Господи, - вздохнула она и не смогла совладать с собой. Слезы брызнули из её глаз.
  
  Сверху лежала меховая горжетка и рядом новый кремовый пеньюар.
  
  - Вот это и есть мое будущее платье, - сказала Саша, показывая на него.
  
  Глеб Сергеевич присел рядом, обнял её и стал рассматривать содержимое сундука. Он оценил и китайский фарфор, и столовое серебро, и вышитые вензелями салфетки и скатерти. Саша бережно развернула потрет Ольги Николаевны. Он был написан в то время, когда Ольга Николаевна была ещё совсем юной девушкой. Она сидела на скамейке под цветущей вишней в пышном розовом платье, по плечам рассыпались белокурые локоны. Глеб Сергеевич невольно восхитился ей:
  
  - Ну ты подумай! Тургеневская Ася! - сказал он.
  
  Достав фотографию в малахитовой рамочке, он увидел ту же, но уже немолодую женщину в огромной широкополой шляпе с изящным зонтиком в руках. Рядом на стуле стояла девочка лет десяти, напряжённо вглядываясь в объектив.
  
  - Кто это? - спросил Глеб Сергеевич.
  
  - Это барыня, Ольга Николаевна, и моя няня, Агриппина, - и она рассказала ему историю своей семьи, умолчав лишь о своем самом главном и сокровенном секрете, о тайне своего зеркальца и найденных сокровищах барыни.
  
  Затем, одну за другой он вытащил книги на французском языке, изданные в Париже в середине девятнадцатого века. Это были 'Графиня де Монсоро', 'Собор Парижской Богоматери' и 'Красное и Чёрное'.
  
  - Ух ты, раритет какой! А какой переплет, а рисунки! - воскликнул он, разглядывая красочные иллюстрации. - И как хорошо сохранились, просто удивительно! - Сашенька, давай возьмем их с собой, можно?
  
  - Ну конечно можно! - она и сама собиралась их забрать, ей так хотелось перечитать любимые романы.
  
  - А кто же читал их на французском? Ольга Николаевна, наверное?
  
  - Наверное... И Агриппина тоже читала...
  
  Когда Глеб Сергеевич собрался идти в магазин, Саша убедительно попросила его ни с кем не разговаривать.
  
  - За нашей жизнью на деревне всегда зорко следили, - пояснила она. - Ещё живы те, кто не простил нам прошлого, вот и сочиняют что ни попадя.
  
  Когда он ушёл, Саша вернулась к сундуку. Она достала пачку писем и, развязав розовую ленточку, стала разглядывать конверты, почти все они были отправлены из Парижа и надписаны одной рукой - красивым аккуратным почерком с многочисленными завитушками. Обладательницей этих причудливых завитушек была весьма экстравагантная дама, Маргарита Игнатьевна, давно покойная кузина Ольги Николаевны.
  
  Однажды летом, когда Агриппина была совсем маленькой, она приезжала погостить в Белую Рощу. Саша хорошо помнила Маргариту Игнатьевну. Она слишком громко смеялась и никогда не расставалась с тонкой длинной сигарой, которую курила даже за обедом, а статус её спутника, ни слова не понимающего по-русски, и похожего на провинциального актера, так и остался для всех загадкой.
  
  Несколько писем, адресованных барыне, было из Москвы от старшего брата. Одно от поверенного. И ещё одно, тоже из Парижа от некоего Мишеля Дьюраса. 'Интересно, кто он? Что их связывало? Никогда о нём от барыни не слышала!' - подумала Саша.
  
  Сначала она хотела прочитать это письмо, но совесть не позволила ей сделать этого. А вдруг барыня ещё жива? Читать чужие письма нельзя. Может быть, она прочтет их позже, лет через десять-пятнадцать... а пока она снова аккуратно перевязала письма ленточкой и положила на место.
  
  Глеб Сергеевич вернулся под вечер, слегка выпивши, с полной сумкой еды, добытой впрочем, совсем не в деревенском магазине.
  
  - Извини, Сашенька, не ругайся, что я так задержался, - сказал он ей. - Я до магазина и не дошёл. Тут мужики узнали, что я муж Александры Мельниковой, так меня вообще отпускать не хотели. Расскажи, да расскажи! Ты же знаменитость... Вот посмотри, что я нам принес - чего только не дали! - говорил он, выкладывая на стол банку варенья, шмат сала, огурцы, помидоры и свежеиспечённый хлеб.
  
  Он не сказал ей, что мужики любят посплетничать не хуже баб. И от всего услышанного он немного опешил, особенно от рассказа мужа местной фельдшерицы. В своей журналистской работе он научился понимать людей и уж конечно отделять правду от вымысла. Он охотно допускал, что девяносто девять процентов информации, добытой им сегодня, это ложь. Но была одна случайно оброненная фраза, которой он поверил на все сто, хоть и не подал вида. Он не стал ничего говорить Саше, он решил сам понять, что к чему, просто надо немного подумать, может ли такое вообще быть. Агриппина с бирюзовыми глазами. Теперь Саша с бирюзовыми глазами...
  
  Саша поняла, что Глеб Сергеевич знает больше, чем пытается ей показать. Она не на шутку встревожилась. Что если она потеряет и его? Когда-нибудь это конечно неизбежно. Но сейчас, страшней одиночества для неё ничего не было. В одиночестве она ещё успеет пожить. Сколько лет отпустила ей судьба? Сто? Двести? Некому было задать этот вопрос, а значит, никто не даст ответа. Но за тот отрезок времени, который предназначен Глебу, она будет бороться и никому никогда не позволит вмешиваться в дела её семьи и ворошить прошлое!..
  
  
  
  Изольда Романовна долго восхищалась необыкновенно красивым пеньюаром и всё никак не решалась сделать выкройку.
  
  - Рука не поднимается резать такую красоту! - с сожалением повторяла она в который раз, поглядывая то на ножницы, то на Сашу.
  
  - Режьте, не бойтесь! В любом случае, это лучшее, из чего мы сейчас можем что-то изобразить, - подбодрила её Саша, и портниха взялась за дело.
  
  Да, Изольда Романовна была портниха от Бога! Примерку за примеркой она тщательно подгоняла выточки по точёной Сашиной фигурке, аккуратно закалывая булавочки там, где швы отклонялись от контура хотя бы на миллиметр. Безжалостно заставляя Сашу часами стоять неподвижно, она, не спеша, скрупулезно создавала свой шедевр.
  
  Платье получилось - просто чудо! Когда Саша принесла его домой и надела, чтобы показать Глебу Сергеевичу - он ахнул: 'Сашенька, ты самая красивая женщина в мире!'. От предстоящей, хоть и недолгой разлуки ему и так было грустно, но представив на миг, сколько мужчин будет смотреть на Сашу, когда его не будет рядом, ему вообще стало не по себе. Он не хотел её отпускать. Интуиция ему подсказывала, что лучше бы ей остаться в Москве, он словно предчувствовал беду, как будто Париж таил в себе угрозу их семейному счастью, и не мог сам себе объяснить, откуда у него это чувство.
  
  
  
  Глава 17. БАРЫНЯ
  (Сентябрь 1960)
  
  
  Самолет приземлился в Париже поздно вечером. Саша настолько переволновалась, что сидела ни жива, ни мертва. Во время полета режиссер Антонов почти насильно заставил её выпить немного шампанского, но волнение не проходило.
  
  В аэропорту было шумно и многолюдно. Кругом сновали хорошо одетые улыбчивые люди, они катили за собой разноцветные чемоданы на колесиках, что-то пили из одноразовых стаканчиков, непривычно громко разговаривали и ещё громче смеялись. В воздухе витал запах дорогого парфюма, кофе и свежих цветов.
  
  Советскую делегацию встретила толпа журналистов. Они наперебой задавали вопросы, отталкивая друг друга, протягивая микрофоны и тыча ими в лица растерявшихся от такого напора советских граждан. Вспышки фотоаппаратов ослепили Сашу. Антонов крепко держал её за руку, вежливо кивая журналистам и уверенно расчищая путь сквозь толпу. В Москве они получили четкие инструкции насчет того, как надо себя вести за границей. Ни с кем не разговаривать. На провокации не поддаваться. Все интервью должны быть строго санкционированы, в присутствии представителей Госкино и только с переводчиком из состава советской делегации.
  
  Услышав чистую французскую речь, Саша немного успокоилась. Она не подавала виду, что понимает, о чём спрашивают журналисты, однако жадно прислушивалась. Вопросы сыпались со всех сторон: 'Вы замужем? У вас есть дети? Вы коммунисты? Вы верите в Бога?' Один репортер, молодой, длинноволосый и особенно напористый, заметив по выражению Сашиного лица, что она вполне осмысленно реагирует на журналистские реплики, неотступно следовал за ней и всё твердил: 'Почему вы не отвечаете? Вы говорите по-французски?..'
  
  Наконец они добрались до автобуса. Руководитель делегации делал последние наставления:
  
  - Из гостиницы по одному не выходить, только с группой! Телефоном не пользоваться! Телевизор не включать! Громко не разговаривать! Спиртного не пить, кто бы не предлагал! Помните, вы советские люди, сейчас на вас смотрит вся капиталистическая Европа и ваша задача - не ударить в грязь лицом!
  
  Их разместили в уютной гостинице на Монмартре. Оказавшись в своем номере, Саша с удивлением обнаружила, что обстановка как две капли воды напоминает ей ту, что была в её комнате, любовно отделанной Ольгой Николаевной для той беззаботной счастливой девочки, для Агриппины. Та же кровать с балдахином, диван, кресло, туалетный столик, пуфик, светлый пушистый ковер, и даже обои в цветочек до боли напоминали ей детство.
  
  Всё было настолько реально, что казалось, сейчас откроется дверь, войдет шурша юбками Ольга Николаевна, слегка располневшая, но по-прежнему ухоженная и как всегда безупречно причесанная, она ласковым голосом скажет: 'Агриппинушка, душа моя, ты опять с книжкой? Пойдем чай пить, Прасковья самовар поставила'. И они выйдут во двор, где уже накрыт стол для завтрака, сядут в плетеные кресла, будут пить чай с вареньем и Прасковья принесет на расписном подносе целую гору ароматных плюшек. Маленькая Лиза будет путаться под ногами, норовя схватить плюшку грязными пальчиками, ни в какую не соглашаясь помыть руки и сесть за стол...
  
  'Господи! - думала Саша. - Как давно это было!.. Хоть бы на минуточку вернуться в прошлое, обнять Ольгу Николаевну и хоть ещё разок увидеть её доброе лицо...'
  
  Огромный концертный зал был переполнен. Овации не смолкали. 'Онегин' и за границей произвёл фурор. В том, что это непременно случится, режиссер Антонов даже не сомневался - он всегда был на все сто процентов уверен в себе и в своих силах. Сейчас, стоя на сцене и слушая, как ему аплодирует зал, он сиял от счастья. Он поискал глазами Сашу, оказалось, что она стоит немного позади него. Он решительно взял её за руку и вывел вперед - пусть знают наших!
  
  Со всех сторон раздались одобрительные возгласы. Саша стояла на сцене, смущённо улыбаясь, совершенно неотразимая в своем кремовом платье, она нервно сжимала в руках бархатную сумочку, расшитую бисером.
  
  - Какой успех, Сашенька! - шепнул ей на ухо Антонов. - У меня такие крылья выросли! Мы с тобой теперь и до Александра Дюма доберемся! Граф Монте-Кристо! Хочешь?
  
  Когда закончилась торжественная часть, большинство мужчин в ожидании фуршета вышли на улицу и дружно закурили. Саша тоже вышла вслед за Антоновым. Все скамейки были заняты, она присела на край фонтана и стала разглядывать гостей.
  
  Посмотреть было на что. Фестиваль собрал в Париже множество стран, откуда приехали люди самых разных национальностей. Здесь были темнокожие мужчины и женщины, с курчавыми шапками волос и белыми ладонями. И рослые скандинавские красавицы в сопровождении своих бородатых викингов - Саша никогда не видела таких ослепительно натуральных блондинок с прозрачно-голубыми как льдинки глазами. Но особенно ей понравилась девушка с внешностью Шахерезады. У неё был удивительно яркий макияж, привлекающий внимание к необыкновенно большим, чёрным бархатным глазам. Волосы были спрятаны под шёлковый зелёный платок. На ней был деловой костюм, туфли на высоких каблуках и тысяча тонких золотых браслетов на запястьях. Разговаривая, она для убедительности жестикулировала руками, и браслеты тихонько позвякивали.
  
  Саша и раньше видела иностранцев на Московском фестивале молодежи и студентов, но здесь публика была совершенно иного сорта. Люди были зрелые, состоявшиеся, от них веяло благополучием и сытостью. Мимо неё то и дело дефилировали дамы в сногсшибательных туалетах, увешанные драгоценностями, которые, однако, значительно уступали тем, что остались ей в наследство от несчастной барыни. Да, то жемчужное ожерелье прекрасно подошло бы к её платью, или серьги с изумрудами... Но Саша до сих пор не считала эти вещи своей собственностью и никогда их не надевала. А сейчас всех украшений на ней только и было, что матушкино зеркальце, спрятанное далеко под декольте, да обручальное кольцо.
  
  - А вон там, посмотрите, русская эмигрантка! - на французском обратился к Саше кто-то из-за спины.
  
  От неожиданности она вздрогнула и обернулась. Позади неё стоял тот самый молодой репортер, который не давал ей прохода в аэропорту. Окинув взглядом толпу, уже распавшуюся на множество групп по интересам, занятых живой беседой, она улыбнулась ему. Все вокруг знакомились, тут же давали интервью, смеялись, пожимали друг другу руки, фотографировались. Никого из своих Саша не видела, и она решила, что ничего страшного не будет, если она пообщается с этим молодым человеком. Так хотелось снова поговорить на когда-то родном для неё языке!
  
  - Русская эмигрантка? - переспросила она. - Где?
  
  - Вон туда смотрите! - он показал рукой чуть в сторону от парадной лестницы. Но Саша там никого, кроме оператора с телеоборудованием не увидела.
  
  - Нет, не вижу, - сказала она. - А кто она, откуда? Вы с ней знакомы? - спросила Саша.
  
  - О! Её тут все знают! Это своего рода наша достопримечательность! Она не пропускает ни одного события в Париже, связанного с русскими. Как только какая-нибудь делегация из Советского Союза приезжает, она тут как тут. Всех пристально рассматривает, будто ищет кого-то.
  
  - Ищет? А кого ищет, вы не пытались узнать? - Саша вопросительно посмотрела на словоохотливого француза.
  
  - Пытались, только это, увы, невозможно!
  
  - Почему?
  
  - Потому что она очень-очень старая дама и несколько лет уже не разговаривает, да и не ходит практически. Говорят, что ей удалось сбежать из России в семнадцатом году. Она приехала в Париж без копейки, и как ей только это удалось?
  
  - Без копейки? - переспросила Саша, вспомнив о барыне. Она живо представила себе Ольгу Николаевну, которая вдруг обнаружила, что драгоценностей при ней нет.
  
  - Именно, без ничего, - продолжал француз. - Сначала, чтобы выжить бралась за любую работу, и полы мыла, и стирала. А однажды, устроилась в один знатный дом присматривать за детьми и там хозяева разглядели её благородное происхождение, к тому же она прекрасно играла на рояле. В общем, всё неплохо сложилось, она учила детей музыке и русскому языку. Говорят, добрая была женщина, только плакала часто. Вроде во время революции дочку потеряла.
  
  - А сейчас она с кем живет? - спросила Саша, чувствуя нарастающее беспокойство.
  
  - В приюте Святой Анны, - ответил репортер. Родных у неё нет. А в городе её всегда сопровождает кто-нибудь из персонала.
  
  Саша тяжело вздохнула. 'Бедная женщина! - с жалостью подумала она. - Вот точно также и барыня вероятно мыкалась. Но она хоть не одна была, с братом, с Прасковьей. Им втроём наверное выжить было проще... Если выжили... Если доехали...'
  
  Она снова погрузилась в воспоминания. Как бы сложилась судьба Агриппины, если бы она уехала вместе со всеми? А что тогда случилось бы с Анисимом и Лизой? - Эти сомнения всю жизнь преследовали её. А Петя, который сам не зная того, что это он не отпустил её на чужбину, так и не сделал её счастливой. Так и не женился на ней... Поняла ли Ольга Николаевна, почему она осталась? Определённо нет. Никто не знал её тайну. Никто не догадывался, какие страсти кипят в душе у Агриппины. А если барыня не знала, почему она осталась, то, наверное, всю жизнь корила её за это. Простила она её или нет?..
  
  Сердце ныло от тоски. Она взглянула на молодого назойливого француза. Вот пристал, разбередил душу! Боясь разрыдаться прямо здесь, на виду у всех, она встала и направилась обратно к концертному залу с намерением зайти в дамскую комнату и там промокнуть глаза, на которые уже навернулись слезы. Но настойчивый репортер не отставал. То ли Саша ему так сильно понравилась, то ли профессиональный нюх на сенсацию не позволял ему отпустить её. Когда они подошли к зданию, он дотронулся до её плеча и кивнул вправо, туда, где стоял оператор.
  
  - Вот она! Не хотите с ней поговорить? Подойдите, ей будет приятно... А зовут её Ольга.
  
  - Что?! Ольга?! - вскрикнула Саша. - Не может быть! - это было сказано скорее себе самой, чем ему.
  
  В этот момент оператор откатил тяжелую камеру в сторону, и она увидела маленькую сухонькую старушку на инвалидной коляске. Позади неё стоял мужчина в униформе соцработника, он заботливо поправлял думочку под головой этой пожилой женщины. Несмотря на свою старость, она сидела очень прямо. Её лицо, покрытое сеткой глубоких морщин, обрамляли совсем белые, но всё ещё густые, тщательно уложенные легкими волнами волосы. Она внимательно смотрела на Сашу спокойными бледно-зелёными глазами.
  
  У Саши закружилась голова. Последнее, что она помнила в этот вечер, была одна-единственная фраза, которую она непрерывно, как заведённая повторяла про себя: 'Только бы не упасть в обморок. Только бы не упасть в обморок. Только бы не упасть в обморок...'
  
  Она не помнила, как кинулась к Ольге Николаевне, как откуда ни возьмись, сбежались журналисты и защелкали фотоаппаратами, как ожила телекамера оператора, как любопытные микрофоны окружили двух русских женщин, ловя каждый вздох, каждое слово...
  
  Долго Ольга Николаевна сидела в недоумении, пытаясь понять, кто эта совершенно незнакомая ей девушка с такими удивительными глазами?.. Кажется, у Агриппины были такие же... И почему она так горько плачет? Почему она целует ей руки и без конца повторяет: 'Барыня, милая! Простите меня, простите!..'
  
  
  
  Через несколько дней после возвращения в Москву Сашу вызвали в дирекцию Мосфильма. Кроме начальства в кабинете присутствовал суровый, по-военному стриженый мужчина в штатском. Он посмотрел на Сашу холодными колючими глазами и положил перед ней французскую газету 'Фигаро'. Там, на фотографии в пол листа во всей красе был запечатлён момент где заплаканная Саша, обхватив седую голову Ольги Николаевны, бережно прижимает её к груди.
  
  - Как вы можете это объяснить? - резко спросил он.
  
  - Никак, - безразлично промолвила Саша бесцветным голосом.
  
  - Что значит 'никак'? Это не ответ! - повышая голос сказал мужчина в штатском. - Откуда вы знаете эту женщину? Почему перед поездкой, на собеседовании вы ничего не рассказали о ней? Вы заранее спланировали встречу? Отвечайте!
  
  - Мне нечего вам сказать, - сказала Саша. - Я ничего не знала заранее и уж тем более ничего не планировала, - она усмехнулась. - А уж если бы знала...
  
  - Так вы не отказываетесь от того, что знакомы с этой женщиной?
  
  Саша задумалась. Ну что ему сказать? Правду невозможно, придумывать оправдания нет ни времени, ни желания, а отвечать надо незамедлительно. И она решила просто молчать. На неё кричали, её запугивали, ей грозили обвинением в шпионаже - Саша молчала.
  
  Когда ей наконец позволили уйти, она, видимо не совсем соображая, что делает, вдруг спросила:
  
  - Можно газету взять себе? - и ей разрешили.
  
  Когда Саша ушла, мужчина в штатском сказал:
  
  - Пусть забирает газету, может быть это пойдет ей на пользу! Посмотрит, расчувствуется, а потом и сама всё расскажет, со временем.
  
  Но она никому ничего рассказывать не собиралась. Это было только её дело, и только её тайна...
  
  
  
  Вернувшись из Парижа, Саша впала в глубокую депрессию. Она сутками лежала в кровати, не имея никаких сил заставить себя встать и приготовить обед. Да что обед! Она даже не могла заставить себя причесаться. Ей сейчас было абсолютно всё равно как она выглядит, какой её видит Глеб Сергеевич - это было неважно. Это было второстепенное.
  
  Главным для неё было другое. Она постоянно думала о том, что Ольга Николаевна жива! И нет больше Пети, ради которого можно пожертвовать барыней. Но как нет Пети, так и нет совершенно никакой возможности воссоединиться с Ольгой Николаевной. Кто же позволит Саше уехать в Париж? И кто позволит Ольге Николаевне вернуться в Россию?
  
  Глеб Сергеевич сначала не придал серьезного значения Сашиному унынию. Он подумал, что Франция настолько ослепила её своим великолепием, что вид хмурых москвичек в синих пальто с цигейковыми воротниками нагоняет на неё тоску. Но вскоре до него дошли слухи об инциденте возле концертного зала, а потом он заметил и газету 'Фигаро', которую Саша держала под подушкой. Он попытался достать газету, чтобы посмотреть, что там, но Саша как разъярённая львица охраняла её. Заметив, что она к тому же уже несколько дней ничего не ест, он не на шутку встревожился за Сашино здоровье.
  
  Он почти насильно выводил её на прогулку, сам её одевал, расчесывал её спутанные волосы, на что Саша никак не реагировала. Он изобретал для неё какие-то замысловатые блюда, в надежде накормить её, но едва притронувшись к еде, она тут же откладывала ложку. С 'Ленфильма' ей прислали новый сценарий, теперь уже по пьесе Чехова, и Глеб Сергеевич читал ей этот сценарий, ожидая от неё хоть каких-то эмоций, но Саша словно застыла. Время шло, а она всё не оттаивала.
  
  Две недели спустя позвонили с 'Ленфильма', долго извинялись, что вышла досадная ошибка, что сценарий отправили не той актрисе, дескать, девочка-ассистентка перепутала, но в другой раз, непременно пригласят Александру Мельникову. Но никаких предложений не поступало. Режиссер Антонов куда-то испарился из её жизни, будто и не было его вовсе. С 'Мосфильма' тоже не звонили. Распоряжением сверху Сашу, как неблагонадежную, снимать в кино запретили. Если в списках на утверждение ролей попадалась фамилия 'Мельникова', её сразу же зачёркивали красным карандашом. Больше ни одной роли, никогда! Ни в эпизоде, ни в массовке!
  
  Шедевр режиссера Антонова 'Онегин' был снят с большого экрана и рекомендован исключительно как учебное пособие для закрытого просмотра. Сашины портреты исчезли из фойе кинотеатров, также исчезли из киосков 'Союзпечати' открытки с её изображением. Телефон навсегда замолчал. Вскоре про Сашу все забыли...
  
  
  
  Глава 18. КТО ТАКАЯ САША?
  (1961-1972)
  
  
  Ещё несколько долгих месяцев Саша находилась в полной прострации. Однажды, вернувшись из редакции, Глеб Сергеевич глянул на неё и просто испугался. 'Кожа да кости! До чего довела себя! - печально подумал он. - Жену надо спасать. Срочно в Крым! На море!'
  
  Стоял разгар июля, самый отпускной сезон, но ему удалось достать билеты на поезд до Симферополя. Несмотря на свои обширные связи, срочно раздобыть путевку в какой-нибудь дом отдыха или в санаторий Глеб Сергеевич не смог. Тогда он сделал несколько звонков своим друзьям и наконец, ему дали адрес женщины в Ялте, которая могла предоставить им комнату.
  
  Женщина, чей адрес ему удалось раздобыть, оказалась красивой молодой девушкой, почти Сашиной ровесницей, но её красота сразу же улетучилась, лишь только она заговорила с ними. Её речь была резкой, отрывистой, она как будто не говорила, а приказывала. При этом, стараясь быть доброжелательной с гостями, она выдавила из себя подобие улыбки, но эта улыбка скорее была похожа на кривую усмешку.
  
  'Лучше бы ей совсем не улыбаться', - подумала Саша.
  
  Девушка Зина, так звали хозяйку дома, окинув гостей оценивающим взглядом, тут же в уме пересчитала суточную плату за койко-место, сделав поправку на их дорогие чемоданы и добротный костюм Глеба Сергеевича.
  
  Сашу она не узнала. Или не видела фильмов с её участием, или сама Саша выглядела совсем не так, как на экране. Сейчас её волосы были собраны в хвост, на лице ни грамма косметики, одета она была в короткий сарафан из синего штапеля в ромашку - всё это делало из неё совсем девчонку. И рядом с Глебом Сергеевичем она казалась скорее дочкой, чем женой.
  
  Зина проводила их в комнату. Под потолком тоскливо болталась лампочка, всюду пыль, обшарпанный, местами прожженный диван, грязные окна. Лишь одним неоспоримым достоинством отличалась эта комната - она имела отдельный выход во двор.
  
  Глеб Сергеевич был неприятно удивлён таким приемом. Знать бы заранее, что он здесь увидит, ни за что не привез бы сюда свою Сашу!
  
  Зина, перехватив его взгляд, опять криво улыбнулась.
  
  - Я работаю с утра до вечера, - сказала она таким тоном, будто это они виноваты в том, что она работает. - Прислугу не держу. Вы всё равно сейчас ничего другого не найдете, так что располагайтесь, милости просим, так сказать... Или сходите на пляж, а я так и быть, вымою пол, - жертвенно произнесла она.
  
  - Ну, хорошо, - строго произнес Глеб Сергеевич. - Я не буду торговаться, и заплачу вам всю сумму, которую вы назвали. Мы сейчас уйдём. А к вам у меня одна просьба: когда мы вернёмся - чтобы всё здесь блестело, и диван в том числе! Чёрт те что! Чемодан поставить негде, на вокзале чище!
  
  Выпроводив своих гостей гулять, Зина заставила себя взяться за уборку. Она слишком сильно любила деньги, но при этом была патологически ленива. Когда Зина видела, что постояльцы готовы ночевать где угодно, только не у неё, она, пересилив себя, наводила в доме шик и блеск. Но в основном, не избалованные комфортом советские граждане, от вечного, тотального недостатка гостиниц и домов отдыха на Черноморском побережье, были несказанно рады и такому пристанищу. Как правило, они сами хватались за тряпку, совершенно уверенные в том, что им крупно повезло.
  
  Зина была не только патологически ленива, к этому, как в магазине 'Купи два товара по цене одного', в нагрузку прилагалась ещё и её какая-то просто звериная злость на весь белый свет. Она злилась на мать, которая так рано умерла, заставив её тем самым самой себе готовить и стирать. Всю жизнь злилась на неё и за то, что её назвали Зиной - что за дурацкое имя! То ли дело 'Араксия' - так звали некрасивую соседскую девочку, вся некрасивость которой впрочем, заключалась только в том, что у неё были чёрные глаза и смуглая кожа. Она злилась на учителей, которые постоянно упрекали её за невыученные уроки. Даже не злилась - она их просто ненавидела!
  
  Кое-как дотянув до седьмого класса, будучи уже восемнадцатилетней девушкой, она не могла больше выдержать пытки учебниками, и с легкостью бросила школу. Но работать оказалось ещё сложнее, чем учиться. На работу не проспишь, не прогуляешь - выгонят. Как в школе на второй год не оставят. А зарабатывать надо, иначе не проживешь!
  
  Почуяв запах денег, коим веяло от этой супружеской пары, Зина поняла, что упускать таких выгодных клиентов нельзя. Если им тут понравится, они будут приезжать к ней каждый год, пополняя тем самым её сберкнижку на кругленькую сумму.
  
  - Знаешь, Глеб, я в шоке! - Саша засмеялась. - Просто парадокс! Глаза сверкают от жадности, но она как будто намеренно выгоняет гостей, будто деньги ей вовсе не нужны!
  
  - А ты обратила внимание на то, как кисло она сказала, что помоет пол?
  
  - Ну, ещё бы! Это было так явно! После этих слов, по её сценарию, мы должны были наперебой затараторить: 'Что вы, что вы! Мы сами всё помоем!', - она опять прыснула со смеху.
  
  Глеб Сергеевич, глядя, что Саша опять смеется, обрадовался так, что подхватил её на руки. Он переживал, что она ещё долго будет выходить из депрессии, но, похоже, что всё закончилось.
  
  Она и сама поняла, что вдруг будто очнулась. Она с восхищением смотрела на море, на белые корабли, на отдыхающих, и ей остро захотелось слиться с этой беззаботной толпой. И тут она осознала: какая же она бледная, худющая и жутко голодная.
  
  - Пойдем в кафе? - словно прочитав её мысли, предложил Глеб Сергеевич.
  
  - Пойдем! А тебя туда пустят со скелетом? - весело спросила Саша.
  
  - С таким пустят, ещё и завидовать будут! - ответил он. - Хочешь мороженного?
  
  - Очень хочу! Но сначала борща и жареной картошки!
  
  - Ну и замечательно! А потом проверим, как хозяйка помыла пол... - Глеб Сергеевич хитро улыбнулся. - А если нам не понравится, заставим перемыть!
  
  Но перемывать ничего не пришлось. Когда они вернулись, был уже поздний вечер. Стараясь не шуметь, они прошли к себе и включили свет. Комната светилась чистотой. Вместо облезлого дивана стояла новая тахта, на столе, покрытом чистой скатертью красовалась ваза с фруктами, а сквозь прозрачные окна, как на ладони сиял огнями порт...
  
  Они провели прекрасный отпуск. Загорели дочерна, вволю наплавались, и съели тонну шашлыка. Саша окрепла, заметно прибавила в весе и стала ещё красивее.
  
  
  
  Сашина кинокарьера, так стремительно взлетевшая вверх, оборвалась столь же внезапно. Будто комета - сверкнула и погасла. Глеб Сергеевич сначала обрадовался, что Саша осела дома - он всё ещё надеялся, что она родит ему ребёнка. Он и раньше намекал на детей, но Саша, ссылаясь на непрерывные съемки, только отшучивалась. Но после того, как она стала свободной от киноиндустрии, её решительный отказ совсем озадачил его. Многочисленные друзья тоже были в недоумении - почему такая красивая пара не имеет детей?
  
  Только Саша была непреклонна. 'Ни за что! Никогда в жизни! - думала она. - Родить ребёнка, растить его, любить, чтобы наблюдать, как он взрослеет, стареет и, что ещё страшнее, пережить его смерть? Врагу не пожелаешь такой участи!.. Но с другой стороны... если бы вместо Глеба сейчас был Петя...' Она по-прежнему помнила о нём и продолжала его любить - уже недосягаемого, уже давно мертвого...
  
  Ей было далеко за тридцать, когда она поняла, что возраст снова остановился. Она точно так же, как когда-то Агриппина, оставалась вечно молодой. 'Ну что ж! - успокаивала она себя. - Лет десять ещё в запасе есть, а потом опять придется отвечать на неудобные вопросы и избегать любопытных глаз'.
  
  Глеб Сергеевич, отчаявшись заполучить сына или дочь, снова стал уезжать в длительные командировки. И под стук колес ночного поезда всё думал и думал о Саше. Что он, собственно говоря, о ней знал? Почти ничего. За те годы, что они прожили вместе, он словно клещами, по крупинкам вытаскивал из неё информацию о её прошлом.
  
  'Итак, что мы имеем?' - размышлял он, устроившись на нижней полке поезда 'Москва-Иркутск'. Когда они познакомились, Саша была балериной, но с тех пор он ни разу не видел, чтобы она танцевала. Бывшая балерина? Нет, бывших балерин не бывает... Далее. Саша не играла на рояле. Он допускал, что она могла играть, но не так профессионально, как оказалось однажды на вечеринке у одного композитора, когда она вдруг села за инструмент и так виртуозно исполнила турецкий марш, что все рты пооткрывали. А когда она осталась не у дел, она не пошла преподавать хореографию, которой училась несколько лет. А что она стала делать? - давать частные уроки музыки. Для этого специально купили домой пианино. Он часто тайком наблюдал за ней и видел, что она не вдруг стала это делать, преподает не как новичок, а как педагог со стажем, будто снова вернулась к некогда прерванному любимому занятию. И пьесы-то какие выбирала! - только классика, только старое! И почему ни одного советского композитора? Как-то он спросил её об этом. 'Я их совсем не знаю', - просто ответила она...
  
  Раньше Саша не говорила по-французски. Может быть и знала несколько фраз, но не настолько, чтобы бегло читать незнакомый текст и свободно общаться с иностранцами. В 'инъязе' она не училась, ну а на провинциальную школу и думать было смешно, там так не научат... Да видел он её аттестат! Там четко и ясно написано: 'иностранный язык - немецкий', и рядом, на той же строчке, отметка 'хорошо'... Но на самом деле Саша вообще не знает немецкого языка! В этом он уже убедился, время от времени задавая ей несложные вопросы на немецком, а она в ответ только смущённо поглядывала на него... Что ещё не сходится? Ей уже тридцать восемь, но, чёрт возьми, на вид ей двадцать пять! Он, конечно, отдавал себе отчет, когда женился на ней, но теперь рядом с ним всё та же девочка, пройдёт ещё несколько лет, и вокруг будут думать, что он её дедушка. Ведь он-то, в отличие от Саши стареет!..
  
  Поведение - тоже не сходится. Откуда она знает светский этикет? Чему-то научить конечно можно, но не до такой степени! Для того, чтобы вести себя так, как Саша, надо вырасти в соответствующей обстановке, и с более чем подходящим окружением, но она - советская девушка из коммуналки...
  
  Происшествие в Париже... Это вообще никакому объяснению не подлежит! Ольга Николаевна покинула Россию в семнадцатом году. Саша родилась в тридцать четвертом, но повела себя так, как будто встретилась с очень близким ей, родным и хорошо знакомым человеком... А сундук? Откуда она знала, что он будет именно там, где они его и нашли? И откуда знала, какие конкретно вещи хранятся в нём, и что под чем лежит? Ведь когда они поехали в деревню, она ни на минуту не сомневалась, что достанет пеньюар, из которого наверняка получится платье... Знала, как будто сама положила! Сама положила?...
  
  Что-то ещё он упустил, какая-то деталь не давала ему покоя, что-то связанное с сундуком. 'Ну ладно', - он снова погрузился в размышления. Глаза - это главный и самый необъяснимый фактор. У Саши были серые глаза. А у кого были бирюзовые?.. Правильно, у Агриппины. Не зря он в тот раз прогулялся по деревне! У Агриппины были бирюзовые глаза. Агриппина прекрасно играла на фортепьяно. Агриппина никогда не танцевала. Агриппина выросла в господском доме как родная и считала барыню своей матерью. Агриппина с раннего детства говорила и читала на французском. Агриппина умерла внезапно, когда Саша ударилась головой... Агриппине было почти шестьдесят, но она не была старой, скорее наоборот, чем неслыханно испугала деревенских баб на своих похоронах...
  
  И тут он вспомнил: 'Зеркальце!' Там, в сундуке, на одной из старых фотографий барыня с маленькой девочкой - Агриппиной. На ней зеркальце, точь в точь как у Саши. Это то же самое зеркальце, несомненно. Саша с ним никогда не расстается. Оно на ней как приклеенное! Так кто же его жена? Саша или Агриппина?.. Если Агриппина, то где Саша?.. А что, если снять с неё это зеркальце, спрятать и посмотреть что будет? Но от этой мысли он сразу же отказался, почему-то вспомнив сказку о царевне-лягушке, где нетерпеливый Иван-Царевич сжег лягушачью шкурку: 'Да, сказка, как говорится, ложь, да в ней намек... Зеркальце трогать нельзя...'
  
  Он долго ворочался, стараясь уснуть, но то Саша, то Агриппина преследовали его. Тогда он взял пачку папирос и вышел в тамбур, чтобы там скоротать ночь и не мешать своим соседям по купе.
  
  
  
  Глава 19. ПРАЗДНИК ПЕРВОГО УРОЖАЯ
  (Август 2012)
  
  
  В назначенную субботу, во второй половине дня у наших ворот остановился синий джип, который, несомненно, принадлежал Славику, и я поспешила во двор, чтобы впустить дорогих гостей. Громко хлопнув дверями, из машины выкатились два десятилетних сорванца - Митя и Витя, и стремглав побежали к собачьей будке.
  
  Шарик, по имени Пёс, залился радостным лаем, видимо ожидая, что сейчас и ему разрешат побегать.
  
  - Куда помчались? А кто будет сумки выгружать? - попытался остановить их отец, но двойняшки, на ходу погладив собаку, уже скрылись в сарае с лопатами.
  
  - Ничего, пусть порезвятся! Крепче спать будут! - сказала Катя и, оглядев приусадебную территорию, вздохнула. - Да, умеют люди в жизни устраиваться!.. Матерь Божия, какой цветник! - она не отрывала глаз от ленточной клумбы, которая опоясывала дом. - А мы только и знаем, что пылью, да выхлопными газами дышать...
  
  - Так и купили бы себе дачку, как мы!
  
  - Ну, ты же понимаешь, что это невозможно! Куда я со своей сменной работой?
  
  - Ничего, - успокоила я её. - Зато вы по два раза в год на Мальдивы летаете!
  
  - Тоже верно! - живо согласилась Катя. - Ну, здравствуй, подруга!
  
  Из сарая, в котором укрылись двойняшки сначала послышалась возня, потом что-то загрохотало и раздались вопли. Мы с Катей кинулись туда.
  
  - Что там уже произошло? - спросил Славик, одной рукой поправляя очки, а другой, доставая из багажника какую-то штуковину.
  
  - Ничего! Пока только стремянка упала на старое корыто, - успокоила его Катя, доставая Митю, а может быть и Витю из-под стремянки, - я их постоянно путала.
  
  На поднявшийся во дворе переполох, из дома вышел Кирилл. Он тут же бегло оценил обстановку и медленно произнес:
  
  - Да-а, прощайте, индийские бананы!.. Пропал выходной...
  
  - Не пропал, а наоборот появился! - весело возразила Катя. - Хоть от компьютера отвлечешься, опять, небось, дни и ночи напролет?
  
  Штуковина, которую вытащил Славик, оказалась телескопом. Глядя на него Кирилл сразу заметно оживился:
  
  - О, отлично! Хорошо, что взяли с собой! Тут такие звёзды потрясающие!
  
  - Я недавно ещё и камеру приобрел! Напрямую подключается к телескопу. Сегодня можно будет поснимать, ты как?
  
  - Не вопрос! - обрадовался Кирилл.
  
  Стол накрыть решено было за домом, под яблоней. Яблоки уже налились, но ещё не падали, и не грозили со всего размаху шлепнуться в тазик с салатом.
  
  - Нет, ну какая же ты всё-таки! - не унималась Катя, разбирая сумки. - Такое райское местечко скрывала! Я теперь за это буду к тебе каждую неделю приезжать!
  
  - Да сколько угодно!.. А что здесь? - спросила я, показывая на невероятных размеров пластиковый контейнер.
  
  - Славик мясо замочил...
  
  - Мясо? - перебила я её. - Зачем?
  
  - Как зачем? Шашлык будем жарить, ты же говорила, что мангал у вас есть... Или нет? - она удивлённо посмотрела на меня.
  
  - Мангал есть, но я спросила, зачем так много?
  
  - А, вон что! Будто ты не знаешь, сколько они едят! - Катя кивнула в сторону своего семейства. - Я так считаю, лучше уж пусть останется, чем не хватит!
  
  Пока мы с ней обсуждали - порезать помидоры с огурцами на салат или оставить их целиком в большом глубоком тазу, гиперактивные Витя и Митя уже вскарабкались на сарай.
  
  - Осторожно! - крикнула я. - Там крыша на ладан дышит!
  
  - Славик, а ты взял удочки? - спросила Катя.
  
  - Взял, конечно.
  
  - Так сходите на рыбалку! А мы тут всё приготовим. Пусть напрыгаются как следует, хоть поедят потом спокойно, и нам мешать не будут, - сказала Катя, показывая на двойняшек.
  
  - Да, пожалуй, это будет правильно, - согласился Кирилл. - А мы со Славиком после рыбалки и займёмся шашлыком!.. Эй, сорванцы! Спускайтесь, пойдём на речку!
  
  Когда мужчины ушли, Катя спросила:
  
  - А что Кирилл, с той девушкой так и встречается?
  
  - С Настей? Да. И, судя по всему, скоро ей предложение сделает.
  
  - Ух ты, здорово! - обрадовалась Катя. - А жить где будут?
  
  - Так у нас же квартира в городе пустует!
  
  - А ты как же? Здесь насовсем останешься?
  
  - А ты бы разве не осталась?
  
  Катя с наслаждением вдохнула в себя воздух, пропитанный ароматом белых лилий, и произнесла:
  
  - Ты права. Здесь - с удовольствием!
  
  
  
  Вечером, заметив, что уставшие двойняшки сидя за столом, начали клевать носом, Катя сказала:
  
  - О-о! Батарейки сели! Ну что, будем укладываться?
  
  Мальчишки утвердительно кивнули.
  
  - Настя, пойдём, прогуляемся? - позвал её Кирилл, и, взявшись за руки, они удалились.
  
  - Как хорошо они смотрятся вместе! - одобрительно сказала Катя. - А ты знаешь, я поняла, на кого она похожа!
  
  - На кого? Я уже голову сломала.
  
  - На Александру Мельникову, помнишь 'Сказку о мертвой царевне'?
  
  - Действительно... ну конечно! Тот же тип лица, и особенно улыбка...
  
  - Дай Бог, чтобы у них всё сложилось! - сказала Катя.
  
  - Да, дай-то, Бог! - подтвердила я.
  
  Витю и Митю мы уложили на полу в комнате Кирилла на надувной матрас, который предусмотрительный Славик захватил с собой. А Катя со Славиком изъявили желание спать на веранде. Но я настойчиво предлагала им свою широкую кровать, вместо продавленного дивана, рассчитанного на полтора человека.
  
  - Да брось ты, Юлька, не беспокойся! - уговаривал меня Славик. - Я всё равно всю ночь спать не буду! Что же я, зря с собой телескоп взял?
  
  - Ну и как хотите! - отстала я.
  
  Мы с Катей помыли посуду и долго ещё втроём, вместе со Славиком, сидели на крыльце, потягивая Мартини. Потом он, сокрушаясь, что Кирилла до сих пор нет, стал настраивать свою аппаратуру. Наблюдая за его манипуляциями, мы с Катей поняли, что на сегодня собеседника в его лице мы потеряли, и, пожелав друг другу спокойной ночи, отправились спать.
  
  
  
  Меня разбудил страшный грохот и женский крик. Я открыла глаза и прислушалась... Вроде тихо... За окном была глубокая ночь, без малейшего намека на приближающийся рассвет. Я достала из-под подушки телефон и посмотрела который час. Почти три... Что же это было? Показалось?.. И вдруг в тишине раздались вопли двойняшек и новый грохот. Я вскочила с кровати и, как была, в пижаме, резко толкнув дверь, шагнула в темноту коридора, где лоб в лоб столкнулась с Кириллом, который тоже выбежал из комнаты. На этот раз вскрикнула уже я - от неожиданности и боли. Со стороны веранды слышалась какая-то возня и приглушённые голоса: сердитый Катин и извиняющийся Славика. Они о чём-то горячо спорили. Мы с Кириллом потерли ушибленные лбы и в один голос спросили друг у друга:
  
  - Что случилось?!
  
  - А у тебя-то что? - произнесла я, нащупывая выключатель н стене.
  
  - Я услышал крик и вскочил, да неудачно, забыл, что дети на полу спят! Споткнулся о матрас, да и упал прямо на них, а заодно ещё и стул свалил, на котором диски лежали, вот пацаны и завопили... А кто ещё кричал?
  
  - Сейчас выясним.
  
  Из-под двери, ведущей на веранду пробивалась тоненькая полоска света. Я постучала в дверь и приоткрыла её.
  
  - Можно?... Вы не спите?
  
  - Да какой уж тут сон! Заходи, только осторожно, - разрешила Катя.
  
  Я было переступила через порог, но в последний момент одернула ногу, так как по полу бежали ручьи. Затем я увидела, что у входа валяются два пустых ведра, и происхождение грохота в ночи стало понятным - это эмалированные ведра с колодезной водой упали с лавки на бетонный пол.
  
  Сонная растрепанная Катя сидела на диване и укоризненно смотрела на мужа, который несомненно и был виновником этого происшествия, взбудоражившего весь дом.
  
  - Вы чего тут буяните? - поинтересовалась я, в то время как Славик, щурясь от яркого света, протирал рукавом Катиной кофточки свои очки.
  
  - Я сама не знаю, что произошло, - ответила Катя, проворно накидывая халат поверх соблазнительной ночнушки, заметив, что Кирилл решительно ступил на мокрый пол с намерением поднять пустые ведра. - Он упал на меня, вот я и закричала.
  
  - Ну, раз никто не спит, пойдёмте чай пить, что ли? - предложила я. - Славик, ты чего такой потерянный? Подумаешь, воду разлил! Не переживай об этом!
  
  Мы прошли в кухню и сели за стол. Пока закипал чайник, я протерла стол, достала из холодильника недоеденный с вечера торт и открыла банку клубничного варенья. Славик как-то подозрительно долго молчал, словно размышляя, говорить нам что-то или нет. Наконец, он решился:
  
  - Знаете... только не смейтесь, ладно?.. Я такое видел...
  
  - НЛО? - насмешливо спросила Катя. - Тоже мне невидаль! Их сейчас только ленивый не видит! Это из-за пришельцев ты меня чуть не раздавил?
  
  - Что ты видел? Расскажи, - с каменным спокойствием произнесла я, незаметно переглянувшись с Кириллом.
  
  - Привидение... только не перебивайте, послушайте!.. Кирилл вернулся поздно, и к его возвращению я уже успел сделать несколько отличных снимков Луны, там действительно был какой-то неопознанный объект! Но, вскоре ракурс стал уже не тот и Кирилл пошёл спать, а я всё сидел и сидел... и вдруг, где-то на заднём дворе, у соседей, завыла собака. Я сначала не обратил на это внимания, но следом и Шарик ваш, по имени Пёс, тоже жалобно так заскулил... Тут мне уже не по себе стало, и я начал пристально всматриваться в темноту. Сначала ничего особенного не происходило, а когда и у Марины во дворе собака завыла, то я разглядел, наконец, что у неё под окном кто-то стоит... Это 'кто-то' или 'что-то' долго стояло там неподвижно, а потом...
  
  - Что потом? - нетерпеливо спросил Кирилл.
  
  - Потом оно как будто перелетело через ваш забор и стало приближаться к дому... Мне так жутко стало, показалось что оно надвигается прямо на меня... и руки у него какие-то неестественно длинные... - Славик снял очки и снова стал яростно протирать их, теперь уже кухонной тряпкой, - ...я выронил камеру, забежал в дом и быстро запер дверь, да в темноте зацепился за ведро, ну и смахнул нечаянно... оба. Вода мне прямо под ноги выплеснулась, я отпрянул, потерял равновесие и со всего маху шлепнулся на спящую Катю...
  
  Он оставил в покое мою тряпку и водрузил очки на место. После такой специальной обработки его очки выглядели просто великолепно: стекла покрылись мутными абстрактными разводами, а на дужке повисла длинная мокрая нитка.
  
  - Это всё? - сочувственно поинтересовалась я.
  
  - Да, всё, - ответил Славик и обвёл нас обречённым взглядом. Взглядом человека, которому конечно же никто не поверит.
  
  - Всем оставаться здесь, а я пойду, посмотрю... - с этими словами Кирилл, взял фонарик и храбро вышел во двор.
  
  Мы сидели в полной тишине, слушая его шаги за окном, и наблюдая за пляшущим лучиком фонарика, который скользил по палисаднику. Через некоторое время сын вернулся и объявил:
  
  - Всё чисто, никого не встретил. Можно спокойно пить чай.
  
  - Ох, Славик, - вздохнула Катя. - Уработался ты! Это от перенапряжения... А ночью спать надо, - я тебе как врач говорю! - убедительно добавила она.
  
  Однако лично меня бодрый голос Кирилла совсем не успокоил. И наверное пора уже было что-то делать с этим массовым психозом, имеющим место в нашей Белой Роще. И для выяснения истинной природы этих необъяснимых видений хорошо бы начать принимать какие-то меры, вот только какие?..
  
  
  
  Глава 20. СТОЙКИЙ ОЛОВЯННЫЙ СОЛДАТИК
  (1964-1980)
  
  
  В сентябре шестьдесят четвертого года они снова приехали в Ялту. Вспоминая свой тот самый первый совместный отпуск на море, когда их так нелюбезно встретила Зина, они не жаждали снова поселиться у неё, но после их отъезда, Зина написала им слезное письмо, в котором просила прощения, жаловалась на свою сиротскую судьбу и выражала надежду на дальнейшие взаимовыгодные отношения. Прочитав письмо, они великодушно простили её и теперь почти каждый год, если Глебу Сергеевичу позволяла работа, они гостили у Зины.
  
  Но истинная причина этого послания крылась в том, что Зина узнала в Саше ту самую актрису, по которой ещё недавно сходило с ума всё мужское население Советского Союза. Но узнала она её не сразу, а лишь тогда, когда Саша вновь ожила, когда снова загорелись бирюзой её глаза и невзрачный хвостик на затылке превратился в пышные локоны.
  
  Зина сразу же скумекала что к чему. Если Александра Мельникова будет останавливаться в её доме, то отбоя от отдыхающих не будет. Ялта - город небольшой, слухи разносятся со скоростью ветра. А если кто-то захочет сфотографироваться возле известного дома, чтобы потом хвастаться друзьям? О! Тогда она непременно будет брать за это деньги. Деньги - вот что её волновало больше всего на свете.
  
  Соседская девчонка Араксия, напротив, сразу узнавшая Сашу, тут же поделилась об этом с родителями. Они долго просили Зину дать им Сашин московский адрес с целью пригласить её на будущий год к себе. Ведь у них и условия лучше, и места больше, а о чистоте и уюте, царящих в их доме уж и говорить нечего! В отличие от Зины они и не думали брать с Саши какую-либо плату. От самой мысли, что к ним приедет погостить сама Александра Мельникова, они приходили в восторг. Мама Араксии даже предлагала Зине деньги, но та грубо оборвала её: 'Ага, щас! Разбежалась! Будете на моих гостях сливочки снимать?'. И прогнала её. Однако призадумалась.
  
  Она наняла себе в помощницы женщину и, отчаянно торгуясь за каждую копейку, сделала с её помощью ремонт. Эта же женщина должна была приходить к ней раз в неделю в течение курортного сезона, чтобы драить комнаты. Когда на следующий год приехали Глеб Сергеевич и Саша, их удивлению не было предела. Дом настолько преобразился, что от бывших неприятных воспоминаний не осталось и следа. Сама Зина при гостях научилась надевать на себя маску бедной овечки и быть максимально услужливой...
  
  В этот раз, открыв знакомую калитку, первое, что они услышали, был детский плач. Затем увидели Зину. Она так яростно трясла коляску, что казалось ещё миг - и ребёнок вывалится из неё. Саша тут же оказалась возле Зины и резко оттолкнула её.
  
  - Да что же ты делаешь? Ты же все внутренности из него вытрясешь! Разве можно так?
  
  - Ничего с ней не случится! - ответила Зина. - Орет днём и ночью. Убила бы!
  
  Глеб Сергеевич, поставив чемоданы, подошёл и склонился над коляской. Там лежала прехорошенькая пухленькая девочка месяцев пяти от роду. Он бережно взял её на руки, и девочка сразу же перестала плакать.
  
  - Крошечка какая, куколка! Не надо с ней так грубо обращаться. Вам, Зина следует держать себя в руках. Так ребёнка и погубить недолго! - наставительно сказал он.
  
  - Вам легко говорить, а я уже забыла, когда спала! - с претензией в голосе огрызнулась Зина.
  
  - Так может быть, она есть хочет? - спросила Саша. - У тебя молока хватает?
  
  - Не знаю, чего ей хватает, а чего нет! Всё бы отдала, только бы она не орала!
  
  Пока Глеб Сергеевич баюкал девочку, которая то и дело начинала подавать голос, Саша прошла в кухню и по хозяйски, не спрашивая Зину, распахнула буфет. Там были конфеты, мука, горсть макарон, полбулки хлеба, какие-то консервы и ещё кое-что из продуктов, абсолютно бесполезных для такой маленькой девочки. Тогда Саша побежала в магазин. Она купила манной крупы, молока и сварила ей для начала совсем жиденькую кашку, опасаясь, чтобы у неё не разболелся животик. И только после того, как девочку накормили, наступила долгожданная тишина.
  
  За забором, у соседки Араксии, тоже время от времени слышался детский плач, но там всё было по-другому. Никто не тряс коляску, никто не кричал на ребенка. Наоборот, все наперебой норовили взять маленького на руки, ласкали его, нежили, одним словом - любили.
  
  
  
  Соня помнила себя с двух лет. Самое первое воспоминание было связано с тем, как они вместе с матерью и Араксией гуляли по набережной. Соня была на руках у матери, а сын Араксии, Артур, в коляске. Он мирно спал и ещё не осознавал и не воспринимал окружающий его мир так, как уже понимала его Соня. Она помнила, что мать, устав держать её на руках, посадила её в коляску к Артуру, поверх тонкого байкового одеяла, розового, в крупный белый горох. Соня запротестовала, но вовсе не от того, что её сняли с рук. Ей казалось, что она своим весом раздавит ничего не подозревающего спящего малыша. Она заплакала. Мать резко толкнула коляску и она покатилась вниз, стремительно набирая скорость. Араксия закричала и побежала вдогонку. Она успела схватить коляску буквально перед невысоким бордюром, который отделял набережную от пляжа, не дав ей упасть с трехметровой высоты. С тех пор женщины не разговаривали. Зина отзывалась о соседке не иначе, как 'змея подколодная', не подозревая, что события такой давности прочно засели в Сонином детском мозгу как кадры киноплёнки и девочка прекрасно помнит причину конфликта.
  
  Мать вела её в школу, в первый класс. Соня, нарядная, с белым огромным бантом на нелепо подстриженных волосах - из экономии мать её стригла сама, в белых нейлоновых колготках-паутинках фирмы 'Дедерон' - ни у одной девочки не было таких! Это бабушка подарила ей к первому сентября. И вот, один Сонин невинный вопрос, какой, она уже не помнила, и гнев матери обрушился на неё. Она пришла на свою первую школьную линейку с чёрными от грязи коленками, с растрепанным повисшим бантом, а из крепко сжатого кулачка торчали остатки гладиолусов.
  
  Зачем Зина родила ребёнка, она и сама себе не могла объяснить. Наверное, просто потому, что так положено. Положено обязательно выйти замуж и родить детей.
  
  Она познакомилась с Виктором на танцах в доме отдыха. В тот вечер у неё было прекрасное настроение, и он не мог отвести глаз от веселой белокурой девушки, которая танцевала лучше всех. Они быстро поженились. Но после свадьбы выяснилось, что мягкий, немного робкий Витя, воспитанный интеллигентной мамой, никак не вписывается в привычный Зинаидин быт. Не прошло и двух месяцев, как она безжалостно переехала его своим танком и выставила за дверь.
  
  Когда родилась Соня, он хотел забрать девочку, но Зина, прекрасно понимая, что Соня будет жить с папой и бабушкой как у Христа за пазухой, девочку не отдала. Соня стала для неё предметом торга, своеобразной валютой. Она тут же подала на алименты, но видеться с дочерью Виктору не позволяла.
  
  Мама Виктора, Сонина бабушка, всю жизнь проработала операционной сестрой. От многочасового стояния изо дня в день, её ноги, теперь, когда она ушла на заслуженный отдых, болели нестерпимо. Она, в надежде увидеть внучку, почти каждый день подходила к дому Зины и подолгу ждала возле калитки, опираясь на трость и держа в руке пакетик с гостинцами для своей внученьки, но Зина и на порог её не пускала. На зло.
  
  Но когда она проявляла снисхождение, и короткие свидания всё же состоялись, тогда и отец, и бабушка заваливали и Соню, и Зину подарками, надеясь, что теперь отношения наладятся, и они будут видеться чаще, и каждый раз жестоко ошибались в своих надеждах.
  
  А подросшая Соня стала сама тайком бегать к бабушке. И ни бабушке, ни Сониному папе больше не приходилось унижаться перед Зиной. Когда они перестали искать свидания с Соней, Зина немного растерялась. Неужели они смирились, и она больше не имеет над ними власти? И кто теперь будет раз в месяц забивать до отказа её холодильник продуктами? Да как они посмели! Она сама пошла к Виктору и устроила ему скандал, грозя лишить его родительских прав. Но он почему-то не испугался, а просто закрыл перед её носом дверь.
  
  Страшная догадка осенила её. Несколько дней она шпионила за дочерью, издали провожая её из школы домой и в один прекрасный день увидела, как та, размахивая портфелем, вприпрыжку бежит к бабушке.
  
  Наказание было неизбежным. Соню так исполосовали ремнем, что живого места не осталось. Не считая постоянных пинков и подзатыльников, это был первый раз, когда мать по-настоящему избила её. Тогда Соне было семь лет, и ходила она в первый класс.
  
  После этого случая Зина не на шутку перепугалась. Нет, вовсе не за дочь. Она испугалась за себя, вдруг соседи узнают? Тогда точно бабка отберет у неё Соню, и не видать ни подарков, ни денег. И она твердо решила впредь держать себя в руках, как когда-то посоветовал ей Глеб Сергеевич. Но решить, это одно, а сделать - совсем другое. И держать себя в руках Зине было ой как сложно! А Соня никому не жаловалась, ей даже в голову не приходило, что можно кому-то рассказать о том, что происходит у них дома за закрытыми дверями. Она думала, что все так живут и в каждом доме бьют детей. Эти мысли ей с раннего детства внушала Зина, а ещё она пугала её тем, что говорила: 'Если будешь жаловаться на мать, тебя обязательно заберут в детский дом!' В детский дом Соня не хотела. Пока ещё не хотела...
  
  Когда Зина почувствовала полную безнаказанность за свое поведение с дочерью, она вообще перестала себя контролировать. Соня делала уроки, в то время как мать стояла у неё за спиной с ремнем в руке. Одна кривая палочка в прописях - и ремень со свистом опускался на Сонину спину. На стол ложились новые прописи, коих специально для такого случая мать накупила с десяток, и всё начиналось сначала. Данный способ выполнения домашнего задания принёс свои плоды: Соня научилась красиво и быстро писать. Бывало, в начале урока учительница открывала Сонину тетрадь, где аккуратные ровные буквы казались напечатанными и, подходя к каждой парте, показывала детям к чему надо стремиться. Под этими красивыми буквами непременно стояла большая жирная пятерка.
  
  Но почему-то Зину Сонины пятерки не радовали. Когда она смотрела в тетрадку, она морщилась так, как будто Соня принесла из школы не отличную отметку, а таракана. Это уже много позже Соня поняла, что мать всегда искала повод, чтобы поиздеваться над ней, а поводов этих, если покопаться, можно было найти великое множество.
  
  Сонина жизнь протекала в сплошном кошмаре. Она была настолько забита и запугана, что уже сама мечтала о детском доме. Её наказывали за всё. За то, что она разговаривает с соседкой, за то, что она НЕ разговаривает с соседкой. За то, что на школьном собрании похвалили другую девочку. За то, что она 'Прохоровская порода' и 'Прохоровская морда' - то есть похожа на папу и бабушку и просто за то, что она появилась на свет.
  
  Когда Соня была маленькой, она всё время пыталась выяснить, любит ли её мать. Их диалог не менялся годами:
  
  - Мам, ты меня любишь?
  
  - Люблю, - отвечала та.
  
  - Сильно любишь?
  
  - Сильно.
  
  - А как сильно?
  
  - Как клопа в углу, где увижу, там и придавлю! - после этого Зина начинала смеяться над своей удачной шуткой.
  
  Когда Соня стала старше, предмет материнской любви её уже не волновал, теперь её беспокоил другой вопрос:
  
  - Мам, а я красивая?
  
  - Красивая.
  
  - А какая красивая, как кто?
  
  - Как свинья в дождик! - Зине опять было весело...
  
  Едва Соня немного подросла, мать взвалила на неё всю работу по дому. Она ходила в магазин за продуктами, на рынок за картошкой, таская неимоверно тяжелые сумки. Летом её постоянно видели возле бочки с квасом, где ей наливали одну трехлитровую банку и одну пятилитровую - в жару мать очень хотела пить. Соня стирала, мыла, гладила, у неё не было ни минуты свободного времени. Она с завистью смотрела на соседских детей, которые весело прыгали на улице. Но ей самой пойти гулять можно было только тогда, когда дома были переделаны все дела. Но переделать всех дел она была не в состоянии.
  
  Мать изобретала для неё всё новые и новые задания. Если она видела, что дочь по её мнению бездельничала, она открывала шифоньер, вываливала с полок все вещи на пол, и заставляла её аккуратно складывать их на место.
  
  Но высшим пилотажем было другое. Если Соня просилась погулять, или сходить в кино, мать обещала, что конечно же, отпустит её после того, как она наведет порядок в серванте. Наводить порядок в серванте - означало разобрать два переполненных выдвижных ящика, в которых хранились нитки, иголки, пуговицы, таблетки, какие-то пузырьки, старые обгрызанные карандаши, кнопки, шпильки и ещё целая куча всякой мелочи, имеющейся в любом таком ящике, в любом доме.
  
  Мать доставала эти ящики и высоко подняв их, переворачивала, и содержимое сыпалось на ковер, разлетаясь по всей комнате. Сониной задачей было не просто всё собрать, а систематизировать - сложить нитки с нитками, иголки с иголками, и так далее. После этой иезуитской процедуры оставалось только отправиться в постель, так как обычно было уже за полночь. На следующий день, наведённый Соней образцовый порядок, бесследно испарялся. В ящиках вновь царил расчудесный, нарочитый бардак.
  
  Когда представление с ящиками надоело самой Зине - ей стало скучно - у неё появилась новая игра. Чуть только эта несносная девчонка произносила хоть слово, поперек матери, она хватала веревку и бежала в сарай - вешаться. Соня, рыдая спешила следом, громко крича: 'Мама, не надо! Я больше не буду!' Иногда эти вопли долетали до соседских домов, и тогда кто-нибудь тяжело вздохнув, говорил: 'Ну что ты будешь делать, опять Зинка разошлась!' И в такие моменты Артур крепко сжимал кулаки, мечтая поскорее вырасти и отомстить этой злой тетке за Соню.
  
  А Зина, промучив дочь час-другой, до предела нагнетая в ней чувство вины, дождавшись когда уже Соня от слез не могла говорить, и начинала судорожно икать, позволяла ей увести себя из сарая обратно в дом и с чувством выполненного долга ложилась спать, в то время как Соня порой до утра боролась со своей нервной икотой.
  
  Так продолжалось много лет.
  
  Однажды, когда Соне было уже шестнадцать, она нечаянно подслушала обрывок разговора двух женщин. Она стояла в очереди за молоком, а они, не видя её, за соседним прилавком взвешивали конфеты.
  
  - ... Родила себе рабыню, - говорила одна.
  
  - Ой, не говори! Так заездила девку, что смотреть больно! - поддержала её другая.
  
  - Мой Костик говорит, что из под школьной формы видно, что руки у неё все синие от рубцов, куда же учителя смотрят...
  
  Тем временем подошла её очередь и больше она ничего не услышала. 'Про кого это они?' - подумала Соня и невольно посмотрела на свои руки. Из-под длинных рукавов её вязаной кофты предательски виднелись следы материнского воспитания. Как она ни растягивала рукава, скрыть это безобразие не удавалось. Старый ремень давно истрепался и пришёл в негодность. Теперь её учили уму-разуму шлангом от стиральной машинки - это он так разукрашивал Сонино тело. А поскольку он был всегда 'в работе' и трогать его было нельзя, Соня уже не один год стирала вручную. Она пыталась протестовать, но силы были не равны. Мать была рослая, крепкая, какая-то не по-человечески сильная и вырваться из её железных рук было просто невозможно.
  
  Неужели это о ней? Неужели все знают? Соня давно понимала, что её мать, мягко говоря, 'не в себе', но как прекратить этот кошмар, этот домашний садизм - она не знала. Вся надежда была только на то, что закончив десятый класс, она уедет учиться в Киев или в Москву и никогда в жизни сюда не вернется. Оставалось потерпеть ещё чуть больше года.
  
  Но вскоре всё решилось само собой.
  
  По телевизору показывали первомайский концерт, а Соня зубрила английский - она готовилась к городской олимпиаде. Телевизор работал на всю громкость, и никакого спасения от него не было ни в одном из уголков дома. Вопли 'За мир! За труд! За май!' сводили её с ума и никак не давали сосредоточиться. Она ушла бы с радостью на улицу, но там бушевала гроза.
  
  - Мам, сделай, пожалуйста, потише, - попросила она. Но Зина не шелохнулась.
  
  - Мама, ну пожалуйста, мне заниматься надо! - настойчиво повторила она свою просьбу.
  
  Зина удивлённо посмотрела на дочь.
  
  - Ты вздумала на мать голос повысить? Давно не получала?
  
  Соня, сама не зная, как она решилась на такое, подошла к телевизору и круто повернула кнопку громкости влево. Мать опешила от такой наглости.
  
  - Ну, девочка, ты допрыгаешься! - зло прошипела она ей в лицо. - Проси прощения!
  
  - За что, мама?
  
  - Проси прощения, я сказала! На колени!
  
  Не увидев на лице дочери ни раскаяния, ни желания просить прощения, она привычно схватила веревку и помчалась в сарай. На этот раз Соня за ней не побежала. Она выключила телевизор, потушила свет, и ушла к себе в комнату. До поздней ночи она старательно заучивала неправильные глаголы. Когда строчки стали расплываться перед глазами, она, не раздеваясь, плюхнулась на кровать и крепко уснула. Про мать она и не вспомнила.
  
  А Зина, не дождавшись Соню, из сарая так и не вышла. Она навсегда осталась там. Всем на зло.
  
  
  
  На похоронах Соня не проронила ни слезинки. Окружающие подумали, что девочка просто в шоке от пережитого потрясения, а Соня, если и пребывала в легком шоке, то только от осознания того, что она наконец-то свободна.
  
  Едва дождавшись окончания похорон, она ринулась домой. Скорей! От нетерпения у неё дрожали руки. Первым делом она распахнула сервант, вынула ненавистные ящики, и совершенно не задумываясь над содержимым, торжественно отнесла их на городскую помойку. Затем она вытащила из шкафов все Зинины вещи, то, что она носила, то, что она любила и вообще всё то, что ещё совсем недавно принадлежало её матери. Она свалила их в кучу и стала маниакально, до сантиметра, осматривать всё вокруг, выискивая то, от чего надо срочно избавиться.
  
  В кучу полетела хрустальная пепельница, с сохранившимися окурками, испачканными помадой морковного цвета. 'Наконец-то! - облегчённо вздохнула Соня. - Больше никто не будет курить мне в лицо!' Полетели полотенца, постельное белье, зубная щетка, мочалка, новые туфли, шарфы, пояса, купальники, коробка с косметикой, бигуди... 'Сколько же здесь всего! За раз и не унести!' - думала она, швыряя туда же её фотографии и блокноты, исписанные мелким неразборчивым почерком.
  
  За этим занятием её и застала бабушка. Она видела, как нетерпеливо горели Сонины глаза, как она переминалась с ноги на ногу, явно торопясь домой. И подумав, что как бы Соня не натворила какой-нибудь беды, заспешила следом, поймав такси.
  
  - Господи, девочка! Что же ты делаешь? Грех это! И девяти дней ещё не прошло!.. - бабушка стояла, держась за сердце.
  
  - Грех? А я не могу больше! Не могу даже рядом находиться с этими вещами!
  
  Бабушка тяжело опустилась в кресло, вытянув больные ноги.
  
  - Ну хоть покрывало не выбрасывай, красивое! Оставь себе, - сказала она, показывая тростью на кусок стеганой атласной ткани.
  
  - Не нужно мне её покрывало, ничего не нужно! Заработаю, сама всё куплю, - Соня посмотрела на свою совсем старенькую бабушку. - А ты, бабуля, за меня не волнуйся, всё будет хорошо!
  
  - Может быть, у нас пока поживешь? - предложила бабушка.
  
  - Ну что ты! Сезон начинается, отдыхающие приедут, у нас же всё расписано на четыре месяца вперед! Как же я дом сейчас брошу?
  
  Когда бабушка ушла, Соня нашла старый потертый портфель, в котором мать хранила свои документы. Она высыпала содержимое на стол и обнаружила среди всевозможных квитанций и справок сберкнижку. На счету у матери была довольно внушительная сумма с тремя нулями. 'Хм... - удовлетворённо отметила Соня. - А вот это мне как раз и пригодится!'. Сбегав рысцой на помойку ещё несколько раз, она заполнила до отказа мусорный контейнер. Затем побежала к соседям.
  
  - Тетя Араксия... а дядя Вартан... дома?.. И Артур? - она запыхалась.
  
  - Не торопись, переведи дух, куда так спешишь? - мягко спросила Араксия. - Дома все, а что случилось?
  
  - Нужно сарай сломать... тот самый, где мать... - она запнулась.
  
  - Надо - так надо! - согласилась Араксия. - В выходные и сломаем.
  
  - Да вы что? И мне до выходных с этим жить?.. Умоляю! Сегодня!
  
  Из дома вышел отец Артура.
  
  - Дядя Вартан! - бросилась она к нему. - Пожалуйста!
  
  Соседи, видя её отчаяние, упрямиться не стали. Вартан позвал Артура, потом сходил в дом, кому-то позвонил, и уже через десять минут подъехал грузовик. Из него вышли два тяжеловеса и пожали Вартану и Артуру руки.
  
  - Ну? Кого тут спасать надо? Тебя что ли, мелкая? - с сильным акцентом сказал один из них.
  
  - Меня, - улыбнулась Соня.
  
  Пока четверо мужчин ломали сарай, а потом, подогнав поближе грузовик, закидывали в кузов доски, Соня усердно терла пол тряпкой, смоченной в 'Белизне'. Часом ранее той же 'Белизной' были протерты все шкафы, столы, стулья, подоконники. 'И чтобы ни одного следа, ни одного отпечатка пальцев!' - приговаривала она.
  
  Когда с уборкой было покончено, она тщательно и не спеша вымылась сама, бесконечно долго стоя под струями горячего душа. Она завернулась в мягкую махровую простыню, села у раскрытого настежь окна и, глядя на плывущие корабли, с наслаждением, не спеша выпила бокал белого вина. 'Ничего, сегодня можно', - разрешила она сама себе. Жизнь была прекрасна!
  
  
  
  Она выиграла олимпиаду по английскому языку и закончила девятый класс почти на отлично. Впереди Соню ожидало её первое в жизни счастливое лето.
  
  В конце июля снова приехали Саша и Глеб Сергеевич. Соня обрадовалась им как родным - это были самые лучшие её гости. Каждый год она с нетерпением ждала их приезда. Вместе с ними над Ялтой как будто загоралось ещё одно солнце. И мать их всегда боялась, и пока они гостили, Соню никогда не трогала.
  
  Когда она их увидела, то не смогла сдержать радости и повисла на шее у Глеба Сергеевича.
  
  - Ну ты и кобылка выросла! - добродушно сказал он, отметив, что Соня уже на полголовы выше Саши.
  
  - Сколько же в тебе росту, знаешь? - спросил он.
  
  - А как же! Метр семьдесят! - гордо ответила девушка.
  
  Она красовалась перед ними в короткой майке и в шортах. От рубцов и синяков на её теле не осталось и следа, и вид у неё был беззаботный и счастливый. Затравленной несчастной девочки больше не было. У Сони была твердая походка, она высоко вскидывала голову и уверенно смотрела людям в глаза. Саша так была рада за неё!
  
  Теперь они с Соней всюду появлялись вместе. Валялись на пляже, ходили в кино в близлежащий санаторий и однажды, когда Глеб Сергеевич в очередной раз хватил лишнего, даже сбежали от него на танцы. Вместе убирались, готовили и стирали. Саше было уже сорок шесть, а она до сих пор видела свое молодое отражение в зеркале. И уж точно её возраст никак не мешал их дружбе с Соней.
  
  Как-то вечером, дня через два после их приезда, пришёл Артур. Он вежливо поздоровался и, сверкнув чёрными, как у Араксии глазами, сказал:
  
  - Родители вас в гости зовут. Мама велела без вас не возвращаться.
  
  Гостеприимные соседи устроили в честь них настоящую вечеринку. Играла музыка, на террасе горели какие-то причудливые фонари, стол и так ломился от угощений, но Араксия то и дело бегала в дом, принося то одно, то другое. Вартан, повязав вокруг пояса полотенце, колдовал над шашлыком. Глеб Сергеевич взялся ему помогать.
  
  - Знаешь, дорогая, - обратилась Араксия к Саше, - а ведь мы столько лет знакомы, а сидим вот так, вместе, в первый раз!
  
  - Вот уж точно! - подтвердила Саша. - Этим летом вообще всё по-другому, как-то празднично.
  
  - Ты уж прости меня, но без Зинки и небо, и земля, будто чище стали. И девчонка расцвела, вот и кажется, что кругом праздник.
  
  Они посмотрели на Соню, которая заливалась от смеха в то время, как Артур что-то шептал ей на ухо.
  
  - Эй! Ты что там, неприличный анекдот девушке рассказываешь? - крикнул ему отец. - Нам тоже интересно!
  
  Молодежь не обращала на них внимания.
  
  - Соня очень хорошая девочка, - продолжила разговор Араксия. - Я думаю, что они с Артуриком через два года поженятся. Он с детства в неё влюблён, - при этом она одобрительно кивнула головой.
  
  - А Соня знает? - спросила Саша.
  
  - Что влюблён? Конечно, знает! Об этом вся Ялта знает.
  
  - Нет, я про замужество, - уточнила Саша.
  
  - А чего знать? Парень у меня хоть куда. Мы люди не бедные. Отец пообещал Артурику после окончания школы машину подарить, он же у нас единственный сын. И Сонечка одна. Вот я и мечтаю, как мы детей поженим, участки объединим, и будем жить-поживать... А уж я-то Сонечку не обижу! Она свой срок авансом отсидела. Всё сама буду делать, ей работать не дам. Пусть только моего сына любит, да детишек рожает...
  
  Её последние слова услышала Соня - она увидела, как Глеб Сергеевич несет к столу дымящийся шашлык и тоже подошла.
  
  - Кто здесь детей рожает? - весело спросила она.
  
  - Пока никто, - ответила Араксия, - А вот года через два ты будешь рожать! Пойдешь за моего Артура?
  
  - Да что вы, тетя Араксия! - изумилась Соня. - Я учиться хочу!
  
  - А кем ты хочешь стать? - спросил Глеб Сергеевич.
  
  - Переводчицей, - твердо ответила Соня. - Я давно решила. Я во всех олимпиадах по английскому участвую. Специально. Наша англичанка сказала, что это мне поможет при поступлении в институт.
  
  - А ты, Артур? - спросила Саша, - куда пойдешь?
  
  - В строительный. Настоящий мужик должен сначала построить дом, а потом привести туда жену, верно, папа? - но эти слова он произнес, глядя не на папу. Он смотрел Соне прямо в глаза.
  
  - Всё верно, сынок...
  
  
  
  Поздно вечером, укладываясь спать, Глеб Сергеевич вдруг произнес:
  
  - А ведь Соня может поступить в хороший московский институт. Только подготовиться надо как следует. Толкового бы репетитора ей, для верности.
  
  - Есть предложения? - серьезно спросила Саша.
  
  - Давай заберем девочку в Москву, а? Места всем хватит... Такая славная девчонка! Ты как?
  
  - Я? Конечно не против! - обрадовалась Саша. - Только бы Сонечка согласилась.
  
  
  
  Проводить Соню пришли все - Араксия, Вартан, Артур, бабушка и папа со своей новой женой, такой же тихой и покладистой, как и он сам. Соню все обнимали и целовали, бабушка плакала.
  
  - Ты, Сонечка не волнуйся ни о чём, - торопливо говорила Араксия. - За домом я присмотрю, а как сезон закончится, я тебе все денежки разом вышлю. Или Артурик на осенних каникулах в Москву приедет и сам привезет, можно? - это было адресовано Глебу Сергеевичу.
  
  - Ну конечно можно! И вы приезжайте в гости, будем рады!
  
  Артур долго не отпускал Сонину руку. Она уже сидела в такси, а он продолжал её держать.
  
  - Помни, Соня, ты моя девушка... Учись, сколько нужно, а я буду ждать тебя! - напоследок сказал он.
  
  
  
  Глава 21. РАДОСТИ И ПЕЧАЛИ
  (1980-1996)
  
  
   С приездом Сони в Москву, Глеб Сергеевич заметно приободрился, ведь у него появилось столько забот! Подобрать для Сони хорошую школу, найти репетитора, сводить её в цирк, в зоопарк, в планетарий. Он теперь не выпивал за обедом рюмочку-другую, как обычно, и больше не курил в кухне, он стал выходить на балкон - Соня не выносила табачного дыма. Для занятий он предоставил ей свой личный кабинет, заставленный по периметру стеллажами, полными книг и журналов, с массивным письменным столом и крутящимся кожаным стулом с высокой спинкой. Он уже года три, как не работал в редакции и гораздо больше времени проводил в мягком продавленном кресле у телевизора, чем в кабинете.
  
  Он принимал такое участие в жизни девочки, будто Соня была ему самая родная и самая любимая дочь. Саша понимала, какой прекрасный отец мог бы получиться из него, но теперь и вовсе поздно было думать об этом. Для Сони были созданы всевозможные комфортные условия. А она старательно училась и, используя каждую возможность, всячески пыталась опередить Сашу в бытовых заботах, то отбирая у неё грязную тарелку с намерением помыть, то вперед всех хватаясь за пылесос.
  
  - Соня, ну что ты делаешь? Ты же не служишь у нас, в конце-то концов! Немедленно положи тряпку!- иногда не выдерживала Саша. - Лучше французский алфавит повтори, сейчас проверять буду!
  
  - Саша, не злись, я сама не знаю, как это получается... видимо привычка. Как увижу что-то не на своем месте, или хоть малейший намек на пыль, мне срочно нужно привести всё в порядок! А твой французский я и в институте выучу, не волнуйся!
  
  - Ну и как же мы теперь будем жить? - смеясь, вопрошала Саша. - У нас никогда не было идеальной чистоты! Чисто - да, но не стерильно. Да у тебя жизни не хватит на то, чтобы вывести тут всех микробов!
  
  - Вот-вот, и я ей всегда говорю, - подхватывал Глеб Сергеевич, - мы никаких рабов не вызывали, так что, Софья, прекращай! Марш заниматься! - он давно уже смирился с тем, что Саша свободно говорит на французском, и сам посоветовал Соне выбрать его как второй язык.
  
  Но Соне было очень трудно перестроиться на новый лад. Как это так, выпить кофе и тут же не помыть за собой чашку? Как можно беззаботно разговаривать по телефону, когда чашка, вот она, стоит посреди стола, и мигает как тревожная сигнальная кнопка о своей немытости. Да мать убила бы её за это!
  
  На Соню такой сильный отпечаток наложила многолетняя материнская муштра, что ей ещё долгие годы приходилось учиться жить, как все нормальные люди. А пока, только переехав в Москву, первое, чему её научили - не вскакивать ежеминутно из-за стола во время еды для того, чтобы съев суп, тут же помыть, протереть и убрать тарелку; съев второе, опять помыть протереть и убрать тарелку; размешав ложечкой чай, и ложечку тоже помыть, протереть и убрать. И только после этого попить чайку. За идеально чистым, пустым столом.
  
  'С ума сойти можно!' - ужаснулась Саша, когда впервые это увидела.
  
  На ноябрьские праздники приехал Артур. Он привез два баула варений и солений, заготовленных Араксией, и вручил Соне пухлый конверт.
  
  - Вот, мама передала. За полтора месяца.
  
  - Так много?! - изумилась Соня, увидев толстую пачку денег.
  
  Оказалось, что Араксия, будучи весьма практичной женщиной, сдавала отдыхающим не одну комнату, а весь дом, включая и проходную веранду, предусмотрительно поставив туда пару раскладушек. Сумма была в два раза больше той, на которую рассчитывала Соня, и от мысли, что этот дом будет каждый год приносить ей солидный доход, она воодушевилась...
  
  
  
  Глеб Сергеевич заболел внезапно и безнадежно. Врачи говорили, что так бывает. Вроде бы ничего особенно не беспокоит, а вот как только боль дает о себе знать, то уже поздно... Саша неотрывно дежурила в палате, кормила его бульонами, которые варила и приносила Соня, читала ему газеты, а когда он засыпал под действием сильных обезболивающих, она тихо плакала.
  
  Ну вот, теперь и Глеб. Кто следующий? Соня? Соня ещё молодая - но Саша уже сейчас, заранее боялась остаться и без Сони. 'Ну и судьба у меня! - сокрушалась она, сидя возле похудевшего, измученного болезнью Глеба. - Судьба переживать своих близких... Но почему? Почему я просто не могу состариться и умереть как все?.. А Петя? Если бы вернулся с войны, то всё равно я бы его уже похоронила... Господи! Дай мне сил!..'
  
  А если бы вместо неё здесь была та, настоящая Саша, она любила бы Глеба иначе, всем сердцем. Ведь неспроста Агриппине снились Сашины сны, где она видела Глеба Сашиными восторженными глазами... Наверное Сашенька сразу, при первой же встрече, прониклась к нему ответным чувством... Да, она прожила бы вместе с ним долгую и счастливую жизнь. Она не принимала бы его любовь, а сама дарила бы её... и родила бы ему чудных ребятишек...
  
  А она, Агриппина, обокрала Глеба. Она обманула его, потому что так и не смогла, скорее даже и не попыталась изобразить любовь. Она просто была собой, безнадежно влюблённой совсем другого мужчину, который наравне с барыней занимал самое большое место в её сердце.
  
  Она вдруг вспомнила всех, кого любила, будто наяву увидела их: Ольга Николаевна, Прасковья, Анисим, Пелагея, Лиза, Петя, Саша... - какая большая и дружная семья у неё была!.. Она тяжело вздохнула...
  
  Глубоко погрузившись в свои горькие мысли, она и не заметила как Глеб Сергеевич, открыв глаза, наблюдает за ней.
  
  - Не плачь, Сашенька, - произнес он слабым голосом. - Все мы рождаемся, стареем и умираем, это неизбежно... Наверное, неизбежно, - помолчав, добавил он. - А ты не умрешь... Я не знаю, как ты это делаешь, но мне давно уже всё очевидно... - он говорил с большим трудом. - А сейчас... ты рассуждала вслух... ты не заметила? Ничего... ты упомянула какого-то Петю... Кто это?
  
  - Это Сашин дядя, - машинально ответила она, не обратив внимания на то, что сказала о себе в третьем лице.
  
  - Вот-вот, именно... Сашин... не твой! - он попытался приподняться, чтобы заглянуть ей в лицо. - Твои глаза... они всю жизнь не давали мне покоя...
  
  - Ради Бога, помолчи! Не надо волноваться! Не надо ничего говорить! - Саша склонила голову и уткнулась ему в плечо.
  
  - Я всегда любил тебя, с той самой минуты, как ты впорхнула в театр тем морозным утром... - он совсем уже обессиленными руками легонько прижал её к себе. - Я был с тобой счастлив, мне не на что пожаловаться, но я так и не узнал, с кем я прожил все эти годы... я тщетно пытался понять тебя... кто ты?.. - он стал задыхаться. - Ну, скажи, скажи мне, наконец, Сашенька, кто ты?.. Ты... ты... Агриппина? - он еле-еле, почти совсем неслышно прошептал эти слова и закрыл глаза.
  
  Что ж! он имел право знать правду. А она, Агриппина, не имела никакого права на его любовь, которая предназначалась той, настоящей Саше. И поэтому она решила покаяться.
  
  - Да... Я - Агриппина... Агриппина Васильевна Лаптева, тысяча восемьсот девяносто четвертого года рождения... и я украла Сашину жизнь... - ответила она бесцветным голосом.
  
  Но Глеб Сергеевич этого страшного признания уже не услышал...
  
  
  
  Соня окончила институт с дипломом лингвиста и не найдя подходящей работы в столице, устроилась администратором на пассажирский лайнер, выполняющий круизы по Чёрному морю. Она обладала прекрасными организаторскими способностями, умело руководила людьми, и всюду её сопровождал идеальный порядок. Она по-прежнему коротко стригла волосы. Её движения были решительными и может быть даже чуть-чуть резковатыми для девушки. Но такая была вся Соня - стремительная, деятельная, бескомпромиссная. На ней отлично сидел строгий деловой костюм, он прочно сливался с её характером, как единое целое. Она подолгу отсутствовала дома в разгар курортного сезона, и теперь Саша, взяв на себя роль гостеприимной хозяйки, распоряжалась в Сонином доме.
  
  Когда Соня поделилась с Сашей, какую сумму оставила ей мать, та предложила ей:
  - Давай, как следует отремонтируем дом! Можно пристроить ещё две комнаты с отдельными входами, от гостей отбоя не будет!
  
  Так они и поступили...
  
  
  
  В стране началась перестройка, всюду, как грибы вырастали кооперативы. Вартан, одним из первых в Ялте, вместе с сыном открыл строительный кооператив. Их дела стремительно пошли в гору, и деньги потекли рекой. В своем собственном доме они надстроили третий этаж с широкими балконами, и дом их теперь больше походил на самую настоящую гостиницу. Араксия уже не справлялась сама с наплывом отдыхающих и наняла себе помощницу. Шутка ли, бывало по десять - пятнадцать человек одновременно останавливались у неё! Но Араксия всё ещё надеялась, что Соня и Артур поженятся, и они наконец-то объединят свои участки, и тогда их совместный гостиничный бизнес будет процветать ещё больше.
  
  Артур превратился в солидного, уважаемого мужчину. Он был немногословен, предприимчив и богат, и терпеливо ждал, когда Соня примет его предложение. А Соня с ответом не торопилась. Ей нравилась независимая жизнь, и ещё не до конца оправившись от своего кошмарного детства, она очень боялась опять очутиться в неволе. У неё была интересная работа, свой дом на черноморском берегу и настоящая преданная подруга. Чего ещё желать?
  
  Зимой она много времени проводила в Москве, у Саши. Они гуляли по городу, ходили на концерты, посещали театральные премьеры и строили радужные планы на будущее. А когда им надоедала Москва, они уезжали в деревню. Топили баню, долго, до одури, парились и, намазавшись медом с ног до головы, выпивали по несколько кружек чая из сушёных трав.
  
  Как-то в один из приездов, Соня, прибежав из магазина, сказала:
  
  - Знаешь, что о тебе в деревне говорят?.. Говорят, что ты в Париже пластическую операцию сделала!
  
  - Ну и замечательно! - весело ответила Саша. - Пусть так и думают!
  
  - А может быть ты и в правду её сделала? - хитро спросила Соня. Она постоянно восхищалась Сашиной внешностью.
  
  - Ну что ты выдумала! Генетика у меня такая, у нас в роду все женщины молодыми казались, - ответила Саша, а про себя подумала: 'Ну вот, началось! Деревенские уже заметили... Что же делать?..'
  
  
  
  Девяностые грянули неожиданно и безжалостно. Одно за другим закрывались предприятия. С магазинных полок исчезали привычные товары и продукты. Затем возвращались снова, чуть ли не каждый день прибавляя в ценниках по нулю. Инфляция съела все сбережения советских людей, но Соню она не затронула. Все вырученные от курортников деньги она не хранила в банке, а вкладывала в благоустройство дома, который теперь превратился в уютный коттедж. Всё, что оставалось, она с удовольствием тратила на себя. Она не жалела денег на дорогую одежду и деликатесы, компенсируя тем самым свое спартанское, лишённое обычных человеческих радостей детство. Она съездила в тур по Европе и под впечатлением от увиденного, полностью посвятила себя поискам новой работы, желательно за границей. Ей так хотелось сменить обстановку и посмотреть мир...
  
  Как-то в Сашиной московской квартире раздался телефонный звонок.
  
  - Саша, привет! - сказала Соня, и вдруг совершенно ледяным голосом, чеканя каждое слово, стала отчитывать кого-то из персонала.
  
  - Помягче, Соня, помягче! - попросила Саша. - Ты так всех работников разгонишь!
  
  - Действительно, что это я? - Соня вздохнула. - Ох, Саша, что-то я устала. По полгода болтаюсь в море. Я ведь уже почти десять занимаюсь одним и тем же, никакого разнообразия, всё приелось! Вот уже и на подчиненных срываюсь... надоело! На землю хочу. И семью. Мне ведь тридцать два уже. Может быть всё-таки взять, да и выйти за Артура замуж? Как ты думаешь?
  
  - А ты его любишь?
  
  - Люблю, конечно! Я люблю и его, и тетю Араксию, и дядю Вартана, они же мне как семья... Но я не уверена в себе... А вдруг, мы поженимся, и в один прекрасный день я выйду из дома, а навстречу он - моя судьба! И что мне тогда делать? С Артуром так поступать нельзя. С ним можно только один раз и на всю жизнь... А ещё я совершенно не представляю себя в свадебном платье. Все эти бантики-цветочки не мое, а тетя Араксия непременно хочет нарядить меня как куклу 'Барби', так ещё и в платье с корсетом! А я этот корсет ассоциирую с бронежилетом, представляешь?..
  
  Саша на миг представила себе, как бы выглядела Соня в пышном платье, похожем на торт, украшенный розочками, и улыбнулась. Действительно, Соня и такое платье - несовместимы.
  
  - А ты, Саша, когда жила с Глебом Сергеевичем, ты не боялась, что встретишь другого мужчину? - продолжала Соня.
  
  - Нет, - сказала Саша. - Не боялась. Тот, один-единственный, ради которого я могла бы уйти от Глеба, давным-давно погиб... хотя... ты знаешь, мне Глеб Сергеевич был очень дорог, и вряд ли бы я им пожертвовала, даже если бы и встретила того, другого - живого и невредимого. А поняла я это много лет назад...
  
  - А что случилось много лет назад?
  
  - Однажды я уже принесла в жертву своему Пете одного действительно близкого и родного мне человека. А много лет назад я этого человека встретила и поняла, что жертва эта была напрасной и счастья мне не принесла... Петя всё равно на мне не женился.
  
  - Но почему? - искренне удивилась Соня. - Ты же такая красавица! Неужели на свете был мужчина, которому ты не нравилась?
  
  - Ох, Соня, я тогда не была красавицей, но дело даже не в этом! Он любил меня, но как члена своей семьи. Как друга, как сестру... видимо, как ты Артура.
  
  - Понимаю... - задумчиво проговорила Соня. - А он потом женился?
  
  - Не знаю, когда мы расставались, он был женат на своей работе. А что случилось за те четыре года, пока мы были в разлуке, мне неизвестно!
  
  Соня, услышав, что Сашин голос задрожал, поспешила успокоить её:
  
  - Саша, не расстраивайся! Давай я в следующий раз приеду, и ты мне всё расскажешь?
  
  - Давай, обещаю, что как-нибудь расскажу! Но для этого нам надо будет поехать в деревню и распотрошить старый сундук. С ним тебе всё будет гораздо понятнее... и литр валерьянки с собой прихвати.
  
  - Господи, а это зачем?
  
  - Затем, Соня. Потому что это такая печальная история... И нереальная...
  
  Саша со всей горечью осознала, какой же непосильный груз она носит на себе всю жизнь, все эти долгие годы. Она как шпион, всегда начеку, всегда строго контролирует свою речь, каждое слово, чтобы не дай Бог не сболтнуть лишнего! И у неё никогда не было возможности выговориться. И как она ещё не стала неврастеником! Она всё-всё расскажет Соне. Хотя бы вместе они придумают, что ей делать с её вечной молодостью, которая уже слишком сильно всем бросается в глаза, и особенно таможенникам при пересечении украинской границы...
  
  - Сонечка, ты приезжай поскорее! - попросила она.
  
  
  
  Через два месяца приехала Соня. Она ворвалась в Сашину квартиру с горящими глазами, мокрая от снега, задев нечаянно полку в прихожей, откуда посыпались расчески, флаконы и ключи.
  
  - Ох, извини! - возбуждённо сказала она.
  
  - Да что случилось? На тебе лица нет! - изумилась Саша.
  
  - Я нашла работу! - Соня довольно улыбнулась. - В Ницце открывается Российское представительство одной известной французской фирмы. Я буду возглавлять его! Ты представляешь, как мне повезло?
  
  - И это надолго? - спросила Саша.
  
  - До тех пор, пока российские туристы не перестанут туда ездить. То есть на неопределённо долгий срок! У меня будет служебная квартира, неприлично большой оклад и морепродукты круглый год! Слушай, а поехали вместе... насовсем? Я могу свой дом в Ялте продать, а ты свой домик в деревне. Мы сможем купить себе собственное жилье за границей!
  
  - Вместе?.. Во Францию?.. - Сашино сердце сильно забилось. Она вспомнила фестиваль, Ольгу Николаевну...
  
  Можно, наконец, поехать и разыскать её могилу. А что её держит в России? - Абсолютно ничего! Где похоронены Петя и Лиза, она не знает, а там хоть поближе будет к своей давно умершей барыне. А дом в Белой Роще пусть останется. Вдруг она соскучится по сугробам и метелям? Вдруг ей захочется на Новый Год нарядить елку, послушать, как трещат в печке березовые дрова...
  
  - Поехали! - решительно сказала она. - Только продам я вот эту московскую квартиру. И знаешь кому?
  
  - Кому? - удивилась Соня.
  
  - Араксии! Она давно уже намекает на то, что им в Ялте тесно стало. А в прошлом году, когда они у меня гостили, так она все комнаты по-хозяйски осмотрела, и так любовно стены поглаживала, будто уже прикидывала, какие обои сюда подойдут.
  
  - Ну и отлично! Когда приступим? Представительство открывается в мае. Контракт я уже подписала. А через неделю у меня двухмесячная стажировка в Париже.
  
  - Значит я звоню Араксии?
  
  - Звони! Только знаешь, одна просьба - про меня пока не говори. На стажировку уеду молча, по-английски. Артур совсем замучил. Если узнает где я, и в Париже меня найдет. Ну а потом видно будет...
  
  - А я итак не собиралась ничего рассказывать, - успокоила её Саша. - Как там говорят? - 'Если хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах'.
  
  
  
  Глава 22. НОВЫЙ ПОВОРОТ СУДЬБЫ
  (Апрель 1997)
  
  
  Араксия ходила по квартире в умопомрачительном шёлковом халате, расшитом красными блестящими маками. Она постоянно что-то мурлыкала себе под нос и пребывала в расчудесном настроении.
  
  Всё так хорошо складывалось! Сашина квартира теперь принадлежала ей. Вартан перевёл свой строительный бизнес в Москву, а она свою мини-гостиницу бросать и не собиралась. Можно было или самой возвращаться на лето в Ялту, или контролировать состояние дел из Москвы, наняв толкового управляющего. Артур - у него вообще всё отлично! Он выгодно вложил деньги в сеть крымских прибыльных ресторанов, а сейчас - предел её мечтаний - он собирается баллотировался на местных выборах в городскую администрацию!
  
  Все они ждали только Соню. Никакая другая невестка Араксии, не нужна. Только Соня - умная, серьезная, грамотная! Если Артурику доверят управление городом, она будет ему отличной помощницей!
  
  Саша складывала в сумку последние мелочи, оставшиеся в этой квартире. Она давно перевезла всё необходимое в деревню и, перед тем как ехать в Ялту, чтобы вместе с Соней заняться продажей дома, уже несколько дней гостила у Араксии - та попросила составить ей компанию в походе по магазинам.
  
  - Знаешь, дорогая, у тебя и вкус, и стиль, помоги мне с одеждой! А то я, как ни приду в магазин, руки сами тянуться то к блесткам, то к кружавчикам. А мне с Вартаном теперь и в люди выходить надо, и самой гостей принимать... А как столичные дамочки разодеты! Мне эту науку никогда не осилить.
  
  И Саша помогла. С её помощью они подобрали для Араксии вполне приличный гардероб на все случаи жизни. Несколько комплектов костюмов, блуз, юбок, брюк, пуловеров - всё это можно было комбинировать между собой, создавая различные варианты. Они купили вечерние платья, сумочки, подходящие туфли - хорошо, что Араксия не располнела с годами, иначе Сашина задача оказалась бы весьма трудной. Араксии было пятьдесят, но благодаря своей неудержимой энергии, она сохранила мальчишескую фигурку, и глядя в её живые блестящие глаза, невозможно было поверить, что ей больше сорока. Саша посоветовала ей сделать короткую стрижку. Почти такую же, как и у Сони. Она убедила её, что буйные, неуправляемые кудри уже не совсем подходят к её новому гламурному стилю.
  
  На днях должна была вернуться из Парижа Соня. Она уже подобрала для них какую-то совершенно необыкновенную квартиру в Ницце и часть стоимости оплатила, а оставшуюся сумму они собирались внести после продажи Сониного дома. О том, что это за квартира, Соня не рассказывала, она хотела сделать Саше сюрприз, и Саша, положившись на ответственную Соню, и предоставив ей полную свободу выбора, не докучала расспросами, а терпеливо ждала того момента, когда она переступит порог своего нового французского жилья.
  
  Денег им хватало с лихвой. Ещё во время своей звёздной карьеры, экономная Саша не транжирила свои огромные гонорары - она всё вкладывала в золото. Слишком хорошо она помнила и революцию, и голод, и войну. А поскольку золото не обесценивается, она была надежно защищена от любого непредвиденного кризиса, точно также, как и могла позволить себе любые непредвиденные расходы. Но на самый крайний случай у неё были драгоценности барыни, к которым она с пятидесятых годов больше не прикасалась - не было нужды.
  Она уже собиралась уходить, когда зазвонил телефон. Она машинально сняла трубку, как будто ещё оставалась хозяйкой этой квартиры.
  
  - Саша? Слава Богу, что я тебя застала! - взволнованным голосом проговорила Соня.
  
  - Сонечка, ты где? Откуда звонишь? - спросила Саша.
  
  - Я из дома. Позавчера прилетела. У меня для тебя новости... я влюбилась! - она засмеялась. - Ты представляешь, выхожу из Парижского офиса, а навстречу он, моя судьба! Как я и говорила! ... Саша, он такой... такой... у меня голова кругом идет!. - она ненадолго замолчала. - ... Я и не звонила два дня потому что боялась, что пока мы с тобой будем разговаривать, он мне не дозвонится... прости! Ты знаешь, я не могу... я умираю от счастья!
  
  - Ох, Соня, я так рада за тебя! А кто он? Где живет? Он русский? Сколько ему лет? - Саша забрасывала её вопросами, в то время как Араксия, жадно прислушиваясь, стояла не шелохнувшись в соседней комнате, стараясь не пропустить ни единого слова.
  
  - Нет, он француз. И живет, представь себе, в Ницце! Саша, это судьба! Я тут сижу как на иголках, мне надо срочно ехать к нему!.. Слушай, у меня тут уже покупатели есть, может быть, ты оформишь всё без меня? Пожалуйста! Я вообще-то взяла обратный билет на десятое мая, но его можно поменять. Я прямо сейчас рвану в Ниццу, заодно начну обустраивать наше жилье. Приедешь на всё готовое... Ты не обидишься?
  
  - Нет конечно! А когда ты хочешь поехать, меня-то хоть дождешься?
  
  - Обязательно дождусь! Поеду сразу, как только тебя встречу... Ты когда будешь?
  
  - Да хоть завтра! - произнося эти слова, она услышала, как Соня вдруг начала всхлипывать. - Сонечка, что с тобой? Не плачь, всё же замечательно!
  
  - Да я тут уже двое суток то плачу, то смеюсь, так хочу его поскорей увидеть... - её всхлипывания перешли в судорожную икоту.
  
  Саша заволновалась, она знала, что теперь Соня будет страдать от этой икоты несколько часов.
  
  - Сонечка, милая моя, успокойся, тебе радоваться надо! Жди меня, я скоро буду!
  
  Саша быстро собралась и, попрощавшись с Араксией, помчалась в город. Ей надо было ещё съездить в деревню, забрать из сундука дорогие её сердцу фотографии, которые она намеревалась взять с собой, но представив себе заплаканную, икающую Соню, сгорающую от нетерпения вернуться к своему любимому, она передумала. Ей не хотелось терять ни минуты. Она поехала на Арбат и купила для Сони её любимый торт 'Прага'. Затем схватила такси и помчалась прямо в аэропорт, чтобы улететь в Симферополь ближайшим рейсом. Так быстрее. О поезде не могло быть и речи.
  
  Едва Саша закрыла за собой дверь, Араксия кинулась к телефону. Надо срочно сказать Артурику, предупредить его! Как же так? Девушку из-под носа уводят! Она очень сильно любила своего сына и желала ему только добра...
  
  
  
  Поздно вечером Саша добралась до Ялты. В доме не светилось ни одного окна. Она открыла дверь своим ключом и, не зажигая света, прошла в комнату, в которой они раньше останавливались с Глебом. Отсюда хорошо была видна улица, и она решила подождать Соню здесь. Уставшая с дороги, она прилегла на тахту и задремала.
  
  Её разбудил звук подъехавшей машины и громкие голоса. Она посмотрела в окно. Соня, вырвавшись из объятий Артура, решительно направлялась к дому.
  
  - Соня, подожди! Я ещё не всё сказал! - резким голосом окликнул он её.
  
  - Артур, ты выпил, давай завтра? - она зашла домой и включила в прихожей свет.
  
  Артур, не отставая ни на шаг, вошёл следом за ней.
  
  - Нет, ты послушай, дорогая! Я что, по-твоему, зря всё это делал? Для кого я строил дом? Для кого зарабатывал деньги? Да ты знаешь, сколько у меня денег? Да я любого могу купить в этом городе! - он уже не говорил, а кричал.
  
  - Ты не понимаешь, Артур, я люблю другого. И твоей женой я не буду... - устало и уже почти безразлично отозвалась Соня. По её бесцветному голосу было заметно, что диалог продолжается уже не один час.
  
  - Не будешь моей женой? А кто, скажи мне, будет, а? Эти глупые однодневки, которых я таскаю в сауну? Да? Отвечай... - он перевёл дух. - Но ты же понимаешь, что они для меня ничего не значат, Соня! Скоро я стану хозяином этого города! И как ты думаешь, какая мне нужна жена? Ты же прекрасно знаешь, что все ждут, когда мы поженимся! А я тебе слово даю: ты для меня будешь единственной женщиной, я тебе обещаю!
  
  - Артур, мы не поженимся, - сказала Соня. - Я устала, я хочу спать. Тебе тоже не мешает проспаться. Давай завтра спокойно всё обсудим.
  
  - Почему не поженимся? Я не понимаю! Что у тебя с твоим французом было - мне плевать! Я прощаю тебя! Вот так! Это тебе мой свадебный подарок! И ничего не мешает нам завтра же пойти в ЗАГС!
  
  - Артур, это невозможно! Потому что завтра я улетаю во Францию! Насовсем! Понятно?! Там у меня хорошая работа и любимый человек. Хватит! Разговор окончен. Иди домой.
  
  - Во Францию, говоришь? Это твое последнее слово?
  
  - Да! - твердым голосом произнесла Соня, и вдруг закричала: 'Ты что?! С ума сошёл?! Убери немедленно!'
  
  Раздались выстрелы. Саша насчитала их ровно пять. И ей показалось, что промежутки между этими выстрелами тянулись целую вечность. Она услышала, как Соня упала. Артур выскочил из дома. Со стуком закрылась калитка, хлопнула дверь его машины. Через мгновение, взвизгнув покрышками, машина с ревом сорвалась с места. И наступила гробовая тишина...
  
  Ни жива, ни мертва, Саша вышла из комнаты. Она нашла истекающую кровью Соню на полу в прихожей. Саша кинулась к ней. Она взяла её за руку - пульс ещё прощупывался, но даже неспециалисту было бы очевидно: Соня умирает. Помочь ей уже ничем было нельзя. Ни одна Скорая не приедет так быстро, а если и приедет, то ничего уже не сделает!
  
  Решение пришло молниеносно. Саша уже не мучилась сомнениями, она знала наверняка, как ей следует поступить. 'Прости, Сонечка!' - она сняла с себя зеркальце и одела на Соню, надежно спрятав его под окровавленную блузку. Для верности она повернула его лицевой стороной вниз, крепко прижав к Сониной простреленной груди. Она поцеловала Соню на прощание, выключила свет, вышла и заперла дверь на ключ. Калитку она тоже заперла на замок.
  
  Курортный сезон ещё не начался, и ночной город был погружён в темноту. По пустым улицам она быстрым шагом направилась в сторону автовокзала в надежде поймать такси. 'Только бы успеть! - лихорадочно думала она. - Сколько времени у меня в запасе? Сутки? Двое?' Увидев несколько машин на стоянке автовокзала, она облегчённо вздохнула: 'Хорошо, что таксисты никогда не спят!'
  
  
  
   На весь путь из Ялты до Калиновки, ей понадобилось тридцать шесть часов. Ранним утром она сошла с поезда, совершенно обессиленная, уже теряющая свою жизненную энергию, и присела на скамейку возле нотариальной конторы. До её открытия оставалось ещё два часа. Ничего, она подождет. Надо всё оформить как положено, чтобы в дальнейшем не возникло никаких сложностей.
  
  Дождавшись нотариуса, она составила на Соню завещание. Нотариус никуда не спешил, и эта процедура заняла чуть больше часа. Затем она сходила на почту и дала Соне телеграмму о том, чтобы та приезжала, ввиду её, Сашиного, плохого самочувствия.
  
  Когда она вышла на дорогу в надежде поймать попутку до Белой Рощи, в голове уже шумело так, что окружающих звуков она почти не слышала, и ноги её не слушались. Она боялась, что сделает ещё несколько шагов и упадет. К счастью, её подобрала колхозная 'Нива' и, увидев, что Саша совсем плохо себя чувствует, водитель повез её прямо в поселковую амбулаторию, а ей туда и надо было. Нужно было обязательно, для большей убедительности, для большей правдоподобности своей внезапной смерти, показаться доктору.
  
  В течение трех последних лет в деревне работал молодой, толковый фельдшер Павел. Не смотря на свой возраст, он уже успел завоевать доверие и расположение односельчан тем, что никогда и никому не отказывал в помощи, независимо от времени суток и своего собственного самочувствия.
  
  Он увидел в окно Сашу, неуверенно выбирающуюся из 'Нивы', и выскочил на улицу, чтобы помочь ей.
  
  - Александра! Что случилось? Почему вы так плохо выглядите? - спросил он, помогая ей подняться по лестнице.
  
  - Что-то голова кружится, дорога дальняя была, всю ночь не спала, - ответила Саша, едва выговаривая слова.
  
  Павел осмотрел её и не нашёл ничего, что могло бы стать причиной для серьезного беспокойства. Единственное, на что он обратил внимание, это пониженное давление Саши.
  
  - Александра, вам надо срочно выпить чашечку кофе и желательно поспать. То, что вы устали с дороги и не спали всю ночь, вполне могло сказаться на вашем самочувствии. А других причин для волнения я не вижу. - Он произнес эти слова бодрым голосом, но вид бледной как мел Саши, всё же насторожил его. - А может быть, съездим в районную больницу?
  
  - Нет-нет, Павел, спасибо, это ни к чему, раз ничего серьезного... а низкое давление - не страшно. Со мной иногда случается такое...
  
  Кое-как открыв дверь своего дома, она с трудом добралась, наконец, до кровати. Последнее, о чём она подумала этим утром, было то, что она больше никогда не увидит в зеркале свою девочку, свою Сашу.
  
  
  
  В этот раз Агриппина не видела никаких снов. Она просто открыла глаза и сначала не поняла - что она делает в прихожей у Сони, на идеально чистом полу? Но тут же действительность обрушилась на неё всей своей беспощадностью.
  
  Ещё совсем слабой рукой она осторожно ощупала свое тело. Зеркальце было на месте, и рядом с ним что-то чужое, инородное... Она медленно встала. Из-под испачканной кровью блузки посыпались пули, глухо ударяясь о деревянный пол. За окном светило апрельское солнце. Она посмотрела на часы - половина третьего, неизвестно какого числа. Затем она подошла к зеркалу. Из него испуганно и напряжённо, не мигая, на неё смотрела живая Соня. 'Ну, здравствуй, Сонечка!' - сказала она своему отражению в зеркале.
  
  В калитку позвонили. От неожиданности она вздрогнула. 'Кто это? - тревожно подумала Агриппина. - А вдруг Артур?.. Открыть? - Звонок повторился. - Открою. Что он мне сделает средь бела дня, когда улица полна людей!' Она вышла было на веранду, но в последний момент спохватилась, что выглядит как живой труп с кроваво-красными пятами на груди и накинула на себя Сонино пальто. За калиткой стоял почтальон.
  
  - Прохорова Софья Викторовна? - спросил он.
  
  - Да, это я, - ответила Агриппина, не узнав свой низкий, чуть с хрипотцой голос.
  
  - Вам телеграмма, распишитесь.
  
  Она развернула телеграмму - ту самую, которую отправила себе из Калиновки: СОНЯ ЗПТ СРОЧНО ПРИЕЗЖАЙ ЗПТ ОЧЕНЬ ПЛОХО СЕБЯ ЧУВСТВУЮ ТЧК САША.
  
  Да, надо поторапливаться, снова возвращаться в Белую Рощу. Она положила телеграмму в карман и вернулась в дом. С чего начать? Перво-наперво смыть кровь. Она проворно разделась и осмотрела Сонины вещи. Юбка не пострадала, а вот красивая некогда блузка никуда не годилась. Даже если попробовать отстирать, всё равно носить её уже нельзя - пять аккуратных дырочек на шёлковой ткани ясно говорили о том, что эта вещь умерла вместе с Соней.
  
  Она приняла душ, высушила волосы и, в раздумье, что надеть, стала рассматривать непривычные для себя строгие Сонины вещи. Выбрав темно-синее трикотажное платье, она оделась и слегка подкрасила губы. Её руки то и дело вскидывались к голове, норовя поправить пышные Сашины локоны, которых у Сони не было. 'Надо следить за руками, - сказала себе Агриппина. - Этот жест привлекает внимание'. Затем она проверила Сонину сумку. Документы и деньги были на месте. Она сняла с вешалки пальто и вышла из дома.
  
  
  
  Вот уже вторые сутки Артур не выходил из своего ресторана. Сначала он пил с горя, ежеминутно вспоминая неподвижную окровавленную Соню на полу. Он собственноручно убил женщину, которую любил всю жизнь. Беспрерывно думая об этом, он сидел в одиночестве, в своем кабинете и, обхватив голову руками тихо выл. Девчонки-официантки то и дело заглядывали к нему, справляясь, не принести ли чего-нибудь из еды. Но он требовал только коньяк...
  
  Постепенно боль утраты ушла на второй план. Теперь он задумался о том, что делать с телом. Соню найдут. Непременно. Вот-вот должна появиться Саша - мама сказала, что она из деревни прямиком поедет к Соне. Значит, Сашу надо опередить, времени нет. А что, если она уже здесь и нашла Соню? Тогда надо что-то придумать, можно свалить всё на конкурентов, это будет выглядеть естественно. И, как человек, потерявший накануне выборов свою невесту, он, возможно, наберет большинство голосов. Народ жалостливый, на этом можно выиграть, только времени терять нельзя. Надо срочно ехать к Соне, независимо от того, там уже Саша или нет. Он должен, как ни в чём не бывало заявиться к ней с букетом цветов, и желательно при свидетелях... Он много выпил, значит за руль не сядет. Он позвонил своему другу Тиграну. Тигран его отвезет и будет свидетелем.
  
  Артур увидел Соню, когда она запирала калитку. Ничего не понимая, немного протрезвев от удивления, он, слегка пошатываясь, направился к ней, держа в руке букет алых роз. Она повернулась к нему и шагнула навстречу. Открыв рот, он сначала намеревался что-то сказать, но увидев, как к нему приближаются совсем не Сонины, бирюзовые глаза, он попятился и закричал от страха. Соня, живая и невредимая, шла прямо на него, от чего он испугался ещё больше и, продолжая пятиться, не заметил, как вышел на проезжую часть улицы. Он всё ещё кричал, то показывая на неё рукой, то зажмуриваясь и тряся головой, будучи совершенно уверенным в том, что Соня воскресла специально, чтобы наказать его! Ничего не соображая от ужаса, от мысли как она это сделала, он и не заметил, как дождавшись зелёного сигнала светофора, по дороге ринулись автомобили. Он сделал ещё один шаг назад, и его крик оборвался...
  
  А Соня, словно и не заметив Артура, продолжала свой путь. Ей было некогда. Она торопилась в деревню, хоронить Сашу.
  
  
  
  Глава 23. ПАРИЖСКИЕ ТАЙНЫ
  (Апрель 1997)
  
  
  Стас Донской, молодой прыткий журналист, вёл на одном из развлекательных телеканалов скандальную передачу 'Рентген'. Он так искусно поворачивал разговор в нужное ему русло, так ловко расставлял ловушки, что незаметно для себя приглашённые звёзды начинали вытаскивать на свет самые нелицеприятные моменты своей жизни, подчас такие, о чём и вспоминать им о себе не хотелось.
  
  Далеко не все соглашались на участие в этой программе. К нему приходили либо слишком уж уверенные в своей непогрешимости, что, впрочем, не мешало Стасу и их душу вывернуть наизнанку, или те, которым как раз на руку была такая скандальная реклама.
  
  Стас Донской, он же по паспорту Федор Дудкин, жутко страдал от комплекса неполноценности, и это придавало ему сил в словестных баталиях со звёздами. Пуще всего он старался, когда на передачу приходили действительно красивые мужчины и женщины, тогда его едкие вопросы становились особенно опасными. Он никого не любил. Он не любил мускулистых привлекательных мужчин, потому что знал, что сам он таким никогда не станет. Он не любил длинноногих красоток с высокой грудью, потому что они не обращали на него никакого внимания. Поэтому он безжалостно, на всю страну, с наслаждением вытряхивал их грязное белье.
  
  Неимоверно худой и низкорослый, начинающий лысеть в свои неполные тридцать лет, он совершенно не стеснялся эпатировать публику. Стараясь привлечь к себе как можно больше внимания, он напяливал на себя то тюбетейку, то будёновку. Или отращивал себе то бакенбарды, то козлиную бородку, крася её в невозможно рыжий цвет.
  
  - Нет, я этого не вынесу! Папа, ты посмотри на это чучело!- стонала его жена Лена, тыча пальцем в телевизор, где Стас в своих джинсах-лосинах носился по сцене.
  
  - Сама выбирала! Куда смотрела? - строго отвечал ей папа, но в глубине души он зятем был доволен.
  
  Да, выглядит как чучело, правильно Ленка говорит! В советское время за такое по головке бы не погладили. Но если этот клоунский наряд позволяет ему зарабатывать неплохие деньги и содержать Ленку с двумя детьми, то почему бы нет?
  
  Как-то в выходной, когда Стас, мучаясь от безделья, слонялся по квартире, тесть сказал ему:
  
  - Послушай, Федя, а ты знаешь Александру Мельникову?
  
  - Кого? - не понял Стас.
  
  - Актрису, Александру Мельникову, ну недавно по телевизору показывали кино 'Сказка о мертвой царевне', помнишь, вы с детьми смотрели?
  
  - А!.. Ну и что? - Стас не понял, к чему он клонит.
  
  - А то! Ты любишь покопаться в человеческих душах, вот я и подумал, что тебе это будет интересно... Присядь-ка, не мельтеши...
  
  Стас послушно расположился напротив тестя на недавно купленном мягком уголке, который дети уже успели испачкать шоколадными батончиками.
  
  - Так вот о чём я хотел тебе рассказать... Давным-давно, когда я ещё работал в органах, с этой актрисой произошла совершенно необъяснимая история. На фестивале в Париже она встретила русскую эмигрантку, очень пожилую даму, которая покинула Россию в семнадцатом году. Мельникова стала сама не своя. Она повела себя так, как будто встретила родную мать. С ней там случилась истерика, еле-еле успокоили. Наш человек, сопровождающий делегацию, наблюдал эту сцену во всех подробностях. Кругом было полно журналистов, и на следующий день рассказ о трогательной встрече советской актрисы с русской эмигранткой попал во все зарубежные газеты.
  
  - А эта Мельникова она что, так знаменита была?
  
  - Ещё бы! Звезда пятидесятых! Красавица, всё при ней, настоящий класс! Посмотри 'Онегина', сразу всё поймешь. Его-то на фестиваль и возили... Сейчас другое время и можно снова увидеть Мельникову на экране, а тогда, сразу после инцидента в Париже, все фильмы с её участием отправили на полку. Так вот, мне было поручено разобраться с этим делом, и знаешь что?
  
  - Что?
  
  - А то! Не могла она быть знакома с той женщиной, никак не могла, понимаешь?
  
  - Почему? - Стас всё никак не мог схватить суть.
  
  - Потому что, как я тебе сказал, та женщина, Воронина Ольга Николаевна, уехала из России в семнадцатом году, а Мельникова родилась в тридцать четвертом!.. - он многозначительно посмотрел на Стаса. - Ну, что скажешь?..
  
  - И как же она это объяснила? - уже заинтересованно, почуяв сенсацию, спросил Стас.
  
  - А никак! От неё я ничего не добился. Я скрупулезно навёл справки относительно её прошлого и выяснил, что она внучка Анисима Мельникова, управляющего имением той самой Ворониной. Дед Александры Мельниковой умер в сорок пятом году, мать погибла на фронте, а её воспитывала няня, некая Лаптева Агриппина Васильевна, уроженка той же деревни, откуда родом и Воронина, и Мельниковы. Няня умерла в пятьдесят первом.
  
  - А когда был тот самый фестиваль?
  
  - В тясяча девятьсот шестидесятом.
  
  - То есть получается, что почти полвека спустя кто-то узнал Воронину, никогда не видя её прежде?.. А может быть у Мельниковых сохранились старые фотографии этой самой Ворониной, вот она и расчувствовалась? - неуверенно предположил Стас.
  
  - Может быть и сохранились, - кивнул в ответ тесть, - допускаю. Но на фотографиях она всё равно на сорок три года моложе. И даже если так, даже если предположить, что Мельникова узнала её по фотографии, как объяснить то, что произошло? Ведь она не просто подошла и поздоровалась, она набросилась на неё и чуть не задушила в объятиях!
  
  - Да, очень странно... А может быть это совпадение, и Воронина тут не при чём? Мельникова просто могла обознаться, перепутать её с кем-то, - снова высказал свое предположение Стас.
  
  - Нет, не перепутала. Это совершенно точно. Она называла её барыней и Ольгой Николаевной. А они ну никак не могли быть знакомы! И раньше не встречались, и в переписке никогда не состояли. Я проверял... Ну, как тебе? Подойдет для передачи?
  
  - А ещё какая-нибудь информация есть?
  
  - Есть. Наш человек побеседовал с тем репортером, с которым Мельникова общалась возле концертного зала, и тот подробно поведал ему, о чём разговаривал с актрисой.
  
  Тесть пересказал Стасу всё, что ему было известно.
  
  - А почему эта Ольга Николаевна приехала в Париж без денег? Куда она их дела? - спросил он, выслушав рассказ.
  
  - Да денег тогда как таковых и не было, все везли с собой, кто что мог - ценности, золото, украшения...
  
  - Вот-вот, а почему у неё их не было? Может быть она их забыла в спешке, а Мельниковы нашли и воспользовались? Или с помощью управляющего закопала в надежде вернуться?
  
  - Я об этом даже не подумал...
  
  - Может быть они должны были охранять её добро, а сами потратили всё, вот она и просила прощения за свою семью. А если Воронина не пропускала ни одного мероприятия с русскими, значит ждала, что ей вернут ценности? И через кого-нибудь вполне могла передавать весточки Мельниковым!...
  
  - Да, Федя, я в тебе не ошибся, ты очень смышлёный малый!.. Драгоценности, говоришь?.. Возможно, вполне возможно... и не потратили они ничего, скромно жили, но куда же они их дели? - с этими словами в его глазах появился нехороший блеск. - Эх, жаль, что я тогда не прижал её как следует! Надо было не на 'Мосфильме' её допрашивать, а сразу к нам забирать!.. Драгоценности...
  
  Тут же мозг Стаса включился в работу в усиленном режиме. Ай да тесть! Тоже мне, разведчик! Упустил такую важную деталь! Столько лет не мог догадаться, что эта Мельникова возможно где-то хранит заветную шкатулочку. А раз жила скромно, значит и шкатулочка цела, и он её найдет! Сам! И никому ничего не скажет... И безразличным голосом Стас произнес:
  
  - История весьма занятная, найти бы эту Мельникову, интересно, жива она ещё? Если она тридцать четвертого года, значит сейчас ей шестьдесят два... Вы знаете что-нибудь о ней?
  
  - Нет. После того, как она пропала с экранов, о ней ничего не было слышно. А рассказал я тебе всё это для того, чтобы ты разыскал её. Пригласи её на передачу, вот тебе и тема для разговора есть. А бумажная копия материалов у меня сохранилась, тебе будет, что ей предъявить.
  
  - А где же мне её искать? Вы знаете?
  
  - В то время она проживала на Кутузовском проспекте вместе с мужем. Но если по какой-то причине она там уже не живет, можно наведаться туда, откуда родом все участники этой загадочной истории, в деревню Белая Роща. Может быть, найдутся люди, которые знали обе семьи, и с их помощью ты разгадаешь эту тайну... Столько лет прошло, а она не дает мне покоя!..
  
  
  
  Стас без труда разыскал нужный адрес и, обойдя припаркованную к дому Скорую, вошёл в подъезд. Он несколько раз надавил на большую коричневую кнопку, но она бездействовала, и лифт не приехал. Чертыхаясь, он поднялся по широкой лестнице на седьмой этаж. Отдышавшись перед нужной дверью и проигнорировав прикреплённую к ней траурную ленту, он уверенно нажал на звонок. Ему открыл угрюмый седой армянин с навсегда потухшими глазами.
  
  - Здравствуйте! Я журналист Стас Донской, передача 'Рентген'. Скажите, здесь живет Александра Мельникова? - бодро протараторил Стас.
  
  - А, так вы не по поводу Артура?.. Нет, молодой человек, она здесь не живет, извините... - с этими словами он попытался закрыть дверь.
  
  Но Стас, не привыкший отступать, не обратив внимания на понурый вид мужчины, снова спросил:
  
  - А вы знакомы с Александрой Мельниковой? Раньше она здесь жила!
  
  - Молодой человек, я лучше вас знаю, что раньше она жила здесь, но сейчас в этой квартире живём мы, и поверьте, нам сейчас не до вас, прощайте! - он снова попытался закрыть дверь, но наглый Стас, толкнув её, уже оказался в прихожей.
  
  - Не живет? А где живет? Где её найти?
  
  Он беззастенчиво прошёл в комнату. Там было несколько молчаливых людей. Одна женщина, отвернувшись к окну, тихо всхлипывала, время от времени повторяя: 'Горе-то какое!'. Затем он увидел и другую женщину, совершенно убитую горем. Её цветастый нарядный халат нелепо контрастировал с окружающей обстановкой. Она лежала на диване, и над ней склонился врач.
  
  Стас понял, что он застал этих людей в самый апогей их какого-то несчастья, но жгучее желание разгадать тайну советской актрисы, не давало ему уйти. Он стал расспрашивать присутствующих об Александре Мельниковой, но все молчали. Мужчины смотрели на него тяжелым взором, ожидая, что он, наконец, проявит совесть и уйдет прочь из этого дома, где безутешные родители оплакивают своего единственного сына.
  
  Но Стас намеков упорно не понимал. Он пришёл сюда за информацией, и уходить ни с чем он не собирался. Он повернулся к дивану и попытался задать интересующий его вопрос той женщине в нелепом халате, но она лишь посмотрела на него безучастным взглядом. И тогда не выдержал санитар, сопровождающий врача Скорой - молодой крепкий парнишка лет двадцати. Он схватил Стаса за лацкан отвратительно полосатого пиджака и потащил его вон из комнаты.
  
  - Ты что? Ты не понимаешь!.. Я журналист!.. - вырываясь, протестовал Стас. - Я должен узнать, где её найти! Отпусти!
  
  - Гнида ты, а не журналист, - произнес парнишка. И крепко стукнув его в челюсть, выкинул за дверь.
  
  
  
  Стас приехал в деревню в полдень. На улицах не было ни души, только одна совсем старая бабка с пустым ведром ковыляла в сторону колодца.
  
  - Здравствуйте, вы не подскажете, где дом Мельниковых? - спросил он.
  - А вон там, смотри! Видишь, высокая изба?
  
  Он было ринулся к дому, стоящему на другом берегу, за речкой, но бабка окликнула его:
  
  - Ты куда, милок? Нет там никого. Все ушли Сашу хоронить.
  
  - Какую Сашу? - не понял он.
  
  - Как какую? Мельникову! А ты не знаешь? Так бежишь в её дом, и не знаешь, что она померла?
  
  - Померла? Когда? - он с недоверием смотрел на бабку.
  
  - Если она так нужна тебе, ты иди, милок на кладбище, - она махнула рукой вдоль дороги, убегающей в лес. - Авось ещё не закопали...
  
  Саша лежала в гробу в том самом кремовом платье, которое ей сшила Изольда Романовна из пеньюара барыни. Даже мертвая она выглядела прекрасно, казалось, что она просто спит, как та царевна. Только гроб на этот раз не был хрустальным, и это была не сказка. Толпа односельчан обступила Сашу плотным кольцом, с недоумением разглядывая её молодое лицо и тихо перешептываясь.
  
  - Как бы не случилось чего сегодня, - тихо проговорила одна из женщин.
  
  - А что должно случиться? - спросила её другая, плотнее завязывая платок. Апрельское солнце ещё не прогрело воздух и холодный ветер насквозь продувал собравшихся на кладбище людей.
  
  - Да я вот вспомнила, как в пятьдесят первом году хоронили её няньку, Агриппину, она тоже вот такая же молодая была, в свои-то шестьдесят! А потом ночью двум женщинам плохо с сердцем стало. Вроде бы ничего удивительного, обеим за семьдесят, вполне может и сердце прихватить, но они кричали 'чёрная рука!' и звали на помощь.
  
  - Ох, ну и страсти! - испуганно сказала женщина в платке, и обе боязливо перекрестились.
  
  Когда гроб опустили в могилу, каждый бросил туда по горсти земли. Агриппина тоже бросила. Слез уже не было, только абсолютная пустота на душе, которая словно окаменела. Умерли все. Осталась одна Соня. Прохорова Софья Викторовна, ей тридцать три года и теперь это она...
  
  Стас услышал разговор двух женщин и подумал: 'А с этой семейкой действительно что-то не так!'
  
  Памятуя о своем неудачном визите на бывшую Сашину квартиру, он не стал на похоронах приставать к людям с расспросами. И позже, сидя на поминках, он также ничего не спрашивал, а только внимательно слушал, о чём говорят вокруг. Деревенские гордились своей знаменитой соседкой, которая хоть и редко, но всё же регулярно приезжала в родные места. Вот и умирать домой приехала. Поэтому Стас помалкивал, боясь схлопотать от деревенских мужиков.
  
  Сначала он предполагал расспросить Соню. Кто-то говорил, что она Саше какая-то дальняя родственница. Некоторые утверждали, что она и вовсе её дочь. Дочь или нет, наверняка ничего не знали, а наличие бирюзовых глаз, таких же, как и у Саши, допускало и такую возможность. Но понаблюдав за Соней, столкнувшись с её обжигающе холодным взглядом, Стас передумал. Соня ему не по зубам, по крайней мере, сегодня.
  
  На поминках, которые были устроены в клубе, рядом с ним за столом оказался подвижный болтливый старичок, дед Степан. Из его бессвязной болтовни - старичок уже изрядно выпил - Стас понял, что он много чего знает и про Агриппину, и про Сашу и про Анисима. Ныне покойная жена деда Степана до замужества квартировалась у Анисима в избе. А мать словоохотливого старичка помнила и барыню, Ольгу Николаевну.
  
  - А ты что, прямо из Москвы? - дружелюбно спросил дед Степан своего соседа. Его уже давно никто не слушал, и он подыскивал себе нового собеседника.
  
  - Да, из Москвы! - живо отозвался Стас.
  
  - А к нам чего? - подвигаясь поближе, полюбопытствовал дед.
  
  - Я журналист, хотел у Александры Мельниковой интервью взять. У нас с ней договорённость была встретиться здесь, в её родных местах... - на ходу сочинял Стас, - ...и вот надо же, я приехал, а она...
  
  Соня, услышав эту наглую ложь присмотрелась к журналисту, похожему на карикатуру и узнала в нём того самого Стаса Донского с его дурацкой передачей 'Рентген'. Да как он вообще мог подумать, что Саша не то что пойдет к нему на передачу, а вообще станет с ним разговаривать! 'Зачем же он заявился сюда? И уже что-то вынюхивает...' - забеспокоилась она, заметив, как первый сплетник в деревне обхаживает хитрого журналиста.
  
  - Да, не повезло тебе, парень! - участливо сказал дед Степан. - А ты если хочешь чего узнать, то Соню расспроси, только вид у неё больно строгий... Наверное её лучше сегодня не трогать... А может быть и я тебе пригожусь? Мне жена про Александру кое-что по большому секрету рассказала. И клялась, что всё чистая правда! А раз Саша умерла, так уже и секрета никакого нет... А ты когда назад собираешься?
  
  - Я планировал сегодня... - растерянно проговорил Стас. - Но теперь даже не знаю, что мне делать... Завтра попытаться поговорить с Соней?.. Эх, эта Мельникова так мне нужна была живая!
  
  - Вот-вот, завтра! А сегодня пойдём ко мне, потолкуем, заодно и переночуешь с комфортом. И про меня потом в передаче своей обмолвись обязательно, о том, что это я, дед Степан, тебе всё рассказал!
  
  - Спасибо большое! - обрадовался Стас и подумал, что сегодня поговорить, конечно, не удастся, старик еле языком ворочает, а вот завтра, когда он проспится...
  
  Поднявшись из-за стола, он стал пробираться к выходу, поддерживая совсем обмякшего от самогона старика. Уже находясь в дверях, он опять перехватил Сонин взгляд, и ему стало не по себе.
  
  
  
  Стас ночевал с комфортом, именно так, как и пообещал ему дед Степан. Он лежал на мягкой перине у раскрытого окна и с наслаждением вдыхал ночной деревенский воздух. Сам дед в соседней комнате, поначалу забывшись тяжелым алкогольным сном и храпя как тысяча тракторов, теперь спал тихо, мирно посапывая, иногда ворочаясь на скрипучей железной кровати.
  
  Но Стас уснуть не мог. Набитая драгоценностями шкатулка, выросшая в его воображении до размеров хорошего дорожного чемодана, не давала ему покоя. Он с нетерпением ждал утра и, предвкушая предстоящий разговор с дедом, оттачивал в уме вопросы, которые намеревался ему задать. И ещё он собирался наведаться к Соне и незаметно пошарить глазами по углам, а если удастся, то и вокруг дома походить, приглядеться...
  
  Вдруг, нарушив тишину ночи, выскочила из будки и залаяла собака. Затем, как-то жалобно заскулила и, позвякивая цепью, залезла обратно. Через некоторое время она начала выть. Собака выла негромко, будто сама для себя, будто не хотела никого будить. 'Чего это она?' - подумал Стас. Потом он услышал, как хлопнула входная дверь. - Старик проснулся? Но он же не мог совсем бесшумно встать с кровати? И зачем он крадется у себя дома?..' Занавеска, закрывающая дверной проем в соседнюю комнату, где спал дед Степан, колыхнулась. Стас с ужасом увидел, как в щель между дверным косяком и занавеской проскользнула чёрная по локоть рука, она одернула занавеску и через мгновение исчезла. Он оцепенел от страха. 'Что это? Мне это снится? Этого не может быть!', - лихорадочно думал он, вжавшись в мягкую перину. Через некоторое время он услышал душераздирающий крик: 'А-а-а! Помогите! Чёрная рука! А-а-а!..' Сердце Стаса готово было выпрыгнуть и бежать без оглядки, в то время как он сам не мог и пошевелиться.
  
  Дед Степан ещё раз вскрикнул и затих. Как Стас не напрягал слух, больше из соседней комнаты ничего не было слышно. Дверь опять хлопнула, и этот звук вогнал Стаса ещё глубже в недра перины. Собака завыла с новой силой... От страха он пролежал без движения несколько часов. Так и не найдя в себе мужества заглянуть в соседнюю комнату, лишь только начало светать, он проворно вылез в окно и бегом побежал в Калиновку, на станцию.
  
  
  
  
  Глава 24. ДРУГАЯ СОНЯ
  (1997-1998)
  
  
  Самолет авиакомпании 'Эйр Франс' мчал Соню во Францию, навстречу неизвестности. 'Авантюра, чистой воды авантюра! - с замиранием сердца думала она о том, как будет заниматься совершенно незнакомым ей делом. - Ну ничего! - тут же успокаивала она себя. - Не боги горшки обжигают. Справлюсь!' Однако вместе с неотступным беспокойством по поводу новой работы, она испытывала радость от того, что она хоть на время, но покинула Россию, где всё напоминало лишь о том, что она совсем одна на этом свете. Там её совсем ничего не держало. Был только старый сундук, фотографии, которые она так и не забрала, да надежно спрятанный в амбаре клад - при желании можно было всегда вернуться, чтобы достать драгоценности. Для большей уверенности, чтобы запомнить, где она их схоронила, она давно, будучи ещё Сашей, зашифровала это место. Она взяла фотографии с изображением своих близких и, разложив их по датам съемки, на обороте каждой, в левом нижнем углу написала по букве. Таким образом, собрав все фотографии вместе в нужном порядке и сложив все буквы, получалось: 'амбар, левый угол'. Теперь, вспоминая об этом, она усмехнулась и покачала головой. Разве может она что-то забыть? Нет, никак не может, даже если очень нужно - у неё была отличная память! Память была её вечным спутником, её личным врагом, не позволяющим ей оставить в покое далекое прошлое и начать уже, наконец, жить настоящим.
  
  
  
  В аэропорту Соню ожидал Пьер - один из совладельцев парижской фирмы 'Вип-вояж'. Он лично взял на себя контроль за работой нового филиала, небезосновательно надеясь на приток капитала из восточной Европы, особенно от новых русских. Соня прошла было мимо него, не обратив внимания на табличку со своим именем в его в руке, так как не ожидала, что её будут встречать, но он окликнул её и весело помахал ей рукой. Не обратив никакого внимания на то, что она его чуть не проигнорировала, Пьер широко улыбнулся, и сказал:
  
  - О! Дорогая моя! Не надо извиняться, с высоты твоего роста трудно сразу заметить такого маленького человечка как я!
  
  По манере его обращения к ней, Соня поняла, что они уже знакомы. Она украдкой рассмотрела его - Пьер, мужчина лет сорока-сорока пяти, был действительно небольшого роста, но не заметить его было трудно. Его пышная, какая-то совершенно воздушная шевелюра серебристого цвета, обрамляла голову как шар, и когда Пьер разговаривал, мелкие кудряшки начинали жить своей отдельной жизнью, по очереди подпрыгивая как пружинки и склоняясь то в одну сторону, то в другую. Его голова напоминала одуванчик, которому сделали химическую завивку, и Соне это показалось забавным. 'Как Пьер Ришар', - подумала она.
  
  - Ну извини, я так рада тебя видеть! - сказала Соня.
  
  - Конечно рада! Ведь я привез ключи от твоих апартаментов, как мы и договаривались! Агент просил передать, что ты можешь заселяться. А на днях он зайдет к тебе сам... Так, а сейчас мы поедем в гостиницу, пока ты себе хотя бы диван не купишь!
  
  Сначала Соня, ещё больше веселясь от такой мысли, подумала, не он ли её загадочный возлюблённый? Но в его поведении ничего не говорило об этом. Никакой страсти в отношении Сони он не выказывал. Тем более, если бы он был тем самым человеком, он не стал бы в аэропорту встречать любимую женщину с табличкой, где написано её имя, разве что из желания пошутить? На всякий случай она спросила:
  
  - А почему ты меня с табличкой ждал, боялся не узнать?
  
  - Соня, так положено! - важно ответил Пьер. - 'Вип-вояж' весьма солидная фирма, и я не девушку свою встречаю - директора! Вот, и машина по твоему статусу... - с этими словами он элегантно распахнул перед ней дверцу шикарного кабриолета. - Карета подана!
  
  Проезжая по улицам Ниццы, Соня подумала, что где-то здесь живет мужчина, который ещё не знает, что прежней Сони уже нет, и как-то придется ему это объяснить. Что именно она ему скажет, если он найдет её, она даже не представляла. И от того, что ей предстоит ранить своим неожиданным отказом незнакомого ей, но влюблённого в неё человека, на душе у неё лежал камень...
  
  Минут через двадцать машина остановилась возле роскошной гостиницы 'Негреско'. Как раз там и располагался средиземноморский офис компании 'Вип-вояж', в которой Соня теперь работала. В этой же гостинице был приготовлен и номер для Сони. Пьер открыл дверь и занес её чемоданы внутрь.
  
  - Ну, принимай владения! - сказал он, передавая ей ключи. - Посмотри, какой вид из окна - прямо на Залив ангелов!.. И какие только знаменитости не останавливались здесь! Эти стены помнят и Коко Шанель, и Марлен Дитрих, и Хемингуэя... Надеюсь, тебя такое соседство устраивает?
  
  - Спасибо тебе, Пьер! - поблагодарила Соня, забирая у него ключи от номера и от своей квартиры, которую она ещё не видела. - Апартаменты просто шикарные!
  
  - Ещё бы! Наша компания одна из старейших во Франции, и у наших работников всё только самое лучшее! Обживайся пока здесь, супермаркет в пяти минутах ходьбы, а если что-нибудь понадобится - звони в любое время!.. А когда же твоя подруга приедет? - вдруг спросил Пьер.
  
  - Ох, Пьер... - тяжело вздохнула Соня. - Не приедет она... Похоронила я подругу...
  
  - А что случилось? - от веселости Пьера не осталось и следа.
  
  - Саша погибла, - горько произнесла Соня, не вдаваясь в подробности. - И жить теперь в этом замечательном городе мне придется одной.
  
  - Вот как... - он помолчал, а потом добавил - Мне очень жаль, прими мои соболезнования... Но я всегда рядом, если что... Ты можешь на меня рассчитывать!
  
  - Да, конечно... спасибо...
  
  
  
  Когда Пьер ушёл, Соня не стала распаковывать вещи и отдыхать с дороги. Сгорая от нетерпения, она вызвала такси и, назвав таксисту адрес, поехала смотреть свою квартиру, не имея ни малейшего представления о том, как она выглядит и где находится. Соня почему-то была уверена в том, что это стандартная современная двушка в многоквартирном доме, но таксист, игнорируя жилые многоэтажки, повез её вдоль набережной в центр Старого города.
  
  Буквально через пять минут они повернули на узкую тихую улочку и она увидела красивое двухэтажное здание с высокой остроконечной крышей. Его стены были выкрашены в розовый цвет, а двери и ажурные ставни в голубой. Когда такси остановилось возле него, Сонино сердце радостно забилось: 'Неужели именно здесь она и будет жить?!' Она вышла из машины, подняла голову и посмотрела наверх. Под окнами на миниатюрных балкончиках пышно цвели петунии и фиалки. Каждая квартира имела свой отдельный вход с улицы, и возле дверей тоже стояли горшки с цветущими растениями. Казалось, что весь дом утопает в цветах.
  
  Соня нетерпеливо открыла дверь. Она сразу же шагнула в гостиную - большую и светлую, которую от кухни отделяла широкая каменная арка. Она осмотрелась... Винтовая лестница, камин, украшенный лепниной, и три двери, две из которых слева, возле кухни, а одна - в противоположной от входа стене. Сначала Соня открыла её. Там оказался выход во внутренний мощёный булыжниками дворик, увитый плющом. За другой дверью скрывался темный чулан, а открыв третью, она увидела глубокую овальную ванну на изогнутых металлических ножках.
  
  Затем по винтовой деревянной лестнице она поднялась на второй этаж. Там, по обе стороны от коридора с узким витражным окошком, располагались две небольшие спальни, одна из которых, с видом на залив и белые паруса, некогда предназначалась для Саши. А теперь и обе спальни, и миленький внутренний дворик, и чудесная ванная принадлежали только ей одной...
  
  Ей не хотелось отсюда уходить. Она ещё раз обошла свой дом. 'Ох, Сонечка! Какая же ты умница! - с благодарностью подумала она. - И не удивительно, что денег от московской сталинки на Кутузовском проспекте не хватило, чтобы сразу полностью заплатить за этот райский уголок...' Она вспомнила Петю. О такой светлой жизни он даже не мечтал, он и предположить не мог, что такая жизнь существует! Он строил коммунизм... зачем? Верил ли он сам в его победу?.. Если бы он был здесь, рядом, он бы и сам наверное усомнился в правильности своих убеждений... После того, как увидел бы своими глазами, как можно жить...
  
  До того как приступить к работе, оставалась ещё неделя. Имея такую замечательную квартиру, ей не хотелось долго жить в гостинице, пусть и в самой лучшей, и Соня, окончательно рассчитавшись за свое собственное жилье, всё свободное время потратила на походы по магазинам, выбирая мебель, посуду и постельное белье. Сначала она немного растерялась от изобилия разнообразных товаров и предметов быта - в глазах пестрило от ярких этикеток и очень трудно было остановить свой взгляд и сосредоточить внимание на чём-то одном. Больше часа она промучилась в отделе домашнего текстиля, разглядывая трехэтажные полки с подушками и одеялами. До этого она знала, что подушки бывают перьевые, а одеяла ватные, а тут... микрофибра, холофайбер, тенсель... - она и слов-то таких раньше не слышала...
  
  Для начала она купила только самое необходимое - широченную кровать с коваными спинками, кресло, маленький стеклянный столик, телевизор и шезлонг. Она решила немного осмотреться, и со временем, когда она научится выбирать одну вещь из тысячи подобных, не торопясь приобрести всё остальное.
  
  Мысленно она снова и снова возвращалась к Пете: 'Петенька, милый мой, видишь ли ты меня с небес? Посмотри, какое светлое будущее! А я живу здесь одна... без тебя...'
  
  
  
  Однажды, гуляя по торговому центру, она засмотрелась на респектабельную супружескую чету с тремя малышами. Отец семейства бодро толкал перед собой переполненную тележку, а прехорошенькие нарядные детки, два мальчика и девочка, привлекали к себе всеобщее внимание тем, что не кричали на весь магазин, а вежливо обращаясь к родителям, одновременно просили: 'Мамочка! Папочка! Ну, пожалуйста, пойдём туда!' И три маленьких пальчика показывали в разные стороны. Один указывал на отдел игрушек, другой на прилавок со сладостями, а третий и вовсе в сторону выхода.
  
  Когда Соня поравнялась с ними, их мама уже приняла какое-то соломоново решение и, сказав что-то мужу, увлекла эту ватагу совсем в другом направлении. А он, увидев Соню, вдруг изменился в лице. От его респектабельности не осталось и следа, она слетела с него, будто шляпа, подхваченная порывом ветра. Он как-то затравленно оглянулся по сторонам и нехотя, изменившейся деревянной походкой, подошёл к Соне, теперь уже не толкая вперед тележку, а держась за неё.
  
  - Софи! Только не надо сцен! - произнес он голосом трагика.
  
  - Сцен? - удивилась Соня незнакомцу.
  
  - Ох, ну ты же всё поняла! Послушай, мы взрослые люди! Париж, командировка, я мужчина, ты женщина...
  
  - Я знаю, что я женщина, - перебила его Соня, действительно начиная кое-что понимать. Она вспомнила окровавленную блузку в дырочках и Артура с шикарным букетом роз. А что стало с Вартаном и Араксией? Как они пережили это?.. Боже мой! Две загубленные души... и ради кого? - думая об этом, она нахмурилась, глядя куда-то вдаль, поверх его головы.
  
  - Софи! Ну не драматизируй!
  
  - А ведь твоя жена стоит у тебя за спиной и внимательно слушает нас, - вдруг улыбнувшись сказала Соня.
  
  - Где?! - он развернулся на сто восемьдесят градусов, успев во время разворота стать ниже ростом. И не найдя своей жены, он сказал Соне:
  
  - А ты, Софи, жестока! Я и не знал! - а затем, увидев, что она уходит, он поймал её за рукав и добавил:
  
  - Но хотя бы на твою порядочность я могу рассчитывать?
  
  - Пошёл вон! - ответила Соня, стряхивая его руку.
  
  Она уходила и думала: 'Как хорошо, что настоящая Сонечка так ничего и не узнала!'
  
  
  
  Приступив к своим обязанностям в качестве директора представительства, Соня и не заметила, как быстро она освоилась на новом месте. Её природная аккуратность, трудолюбие и невероятная способность всё схватывать на лету, помогали ей отлично справляться с работой и ничем не выдавали подмены одной Сони на другую. Никто ничего не заметил. Только Пьер обратил внимание на то, что Соня немного изменилась. Голос её стал тише, а глаза ярче. Она больше не делала резких движений, не вскакивала то и дело, с грохотом опрокидывая стул, чтобы взять то один документ, то другой. И одежда её теперь выглядела совсем иначе. Строгие костюмы сгладились романтическими блузками, и присущие Сониному стилю серо-синие тона постепенно сменились на элегантную пастель. На глазах Пьера Соня становилась всё более женщиной, и менее солдатом в юбке, чем показалось ему сначала.
  
  - Соня, ты с каждым днём всё лучше и лучше! - восхищался её превращением Пьер. - Франция определённо на тебя повлияла! Даже твой французский стал звучать по-другому.
  
  - По-другому? - спросила Соня. - И как же?
  
  - Ну, ты понимаешь, возможно, ты и раньше так говорила, просто я не замечал, но у тебя какое-то изысканное, старомодное изложение речи. Твоя речь настолько правильна, настолько я бы сказал, литературна, что тебя хочется слушать и слушать. Где ты училась?
  
  - В Москве, - улыбаясь, ответила Соня, с детства впитавшая в себя всю прелесть французского языка из произведений Дюма, Стендаля и Гюго.
  
  - Эх, знал бы, тоже поехал бы в Москву родной язык учить!..
  
  Со временем их отношения с Пьером переросли в настоящую дружбу. Он стал ей не только лучшим другом, но и незаменимым советчиком. Оказалось, что Пьер, наряду со своим задором и остроумием, был ещё и величайшим дипломатом. С его помощью Соне не раз удавалось находить выход из сложных ситуаций, которые то и дело подкидывали ей капризные, внезапно разбогатевшие соотечественники.
  
  Пьер был такой милый, такой обаятельный и, пользуясь своей привлекательностью, он не пропускал ни одной симпатичной женщины. Как-то договорившись поужинать вместе с Соней, он привёл в ресторан очаровательную Изабель, и Соня подумала, что это его девушка. Но потом он пришёл с Мари, потом с Жанной, потом сразу с двумя - Катажиной и Барбарой, и Соня так запуталась в его многочисленных подружках, что уже и не старалась запоминать имена. Тем более, что подавляющее большинство этих девушек приезжали в Ниццу лишь на непродолжительный отдых.
  
  Жизнь продолжалась. И постепенно Соня привыкла и к своей новой спортивной фигуре, к своему высокому росту и к неизвестно откуда взявшейся силе в руках. Она теперь ловко управлялась со своими тяжелыми чемоданами и иногда, не рассчитав прилагаемые усилия, так крепко закручивала кран в ванной, что потом сама же и не могла его открыть. Сонины сны тоже радикально отличались от Сашиных радужных снов. Чаще всего её преследовали кошмары, в которых фигурировал один и тот же персонаж - Зина.
  
  
  
  Свой первый отпуск Соня потратила на то, чтобы разыскать могилу Ольги Николаевны. Она отправилась в Париж, прямо в приют Святой Анны, где как она помнила, наконец-то нашла свое пристанище барыня. Директриса принесла из архива нужные справки и проводила Соню на местное приютское кладбище. Там, указав на искомую могилу, она деликатно удалилась.
  
  Соня достала носовой платок и присела на корточки возле белого каменного креста. Она протерла выбитую на нём короткую надпись на русском языке: 'Воронина Ольга Николаевна, урождённая Кречетова. 15.02.1861 - 27.09.1960'. Барыня умерла через два дня после той самой неожиданной встречи на фестивале. Соня обняла крест и заплакала. 'Ну, вот и всё!' - горько думала она. Нет больше Ольги Николаевны, никто не спросит с неё за драгоценности, большую часть которых она всё же сберегла, и можно уже достать старые письма и узнать, наконец, кто тот загадочный Мишель Дьюрас, письмо которого она так и не решилась прочесть...
  
  
  
  Глава 25. МИШЕЛЬ ДЬЮРАС
  (1998-2011)
  
  
  - Соня, возьми меня с собой в Россию! - взмолился Пьер, узнав, что предстоящий Новый Год она планирует встретить в своей родной деревне.
  
  - Серьезно? - удивилась Соня. - Ты хочешь поехать со мной?
  
  - Очень хочу! - воскликнул Пьер, и его волосы-пружинки закачались из стороны в сторону.
  
  - Ну что ж! Собирайся! Валенки, тулуп, рукавицы есть? - хитро спросила его Соня.
  
  - Будут! - горячо пообещал Пьер.
  
  
  
  Аккурат в новогоднюю ночь разыгралась нешуточная метель. Хлопья снега наглухо залепили все окна и было слышно как в печной трубе воет ветер.
  
  Соня и Пьер нарядили елку, зажгли свечи и, уютно устроившись в креслах возле горячей печки, пили ледяное шампанское. За отсутствием холодильника в Сониной избе, шампанское держали на улице, в сугробе.
  
  - Ты не поверишь, но история моей семьи тесно связана вот с этой деревней, - вдруг сказал Пьер.
  
  - Как это? - не поняла Соня.
  
  - Я тебе расскажу. Мой прадед по материнской линии был во Франции известным лекарем, да что во Франции, к нему бывало приезжали даже из самых отдалённых уголков Европы! А знаменит он был тем, что долго экспериментируя с травами, он нашёл средство, с помощью которого моментально заживали всевозможные раны, будь то ожоги или нарывы, в общем, абсолютно любые повреждения кожи. Он смачивал раствором повреждённый участок, и в скором времени всё заживало. А однажды, его жена, моя прабабушка, опрокинула чан с кипятком и ошпарила ногу. Прадедушка, не мешкая, тут же наложил ей на ногу компресс и для усиления эффекта несколько капель этой целебной настойки развёл в молоке и дал ей выпить. Через несколько дней от ожога не осталось и следа. Но самым странным и необъяснимым чудом было другое. Они почти двадцать лет прожили вместе, не имея детей, и вдруг прабабушка забеременела. Сначала прадедушка подумал, что это совпадение, но решил проверить свою догадку. Он нашёл бездетную пару и предложил женщине выпить его зелья, разведённого в молоке. Женщина выпила, и результат не заставил себя ждать. Таким образом, слава о его чудо-зелье разнеслась ещё дальше. Как-то его навестила одна весьма энергичная русская дама, проживающая в Париже. Она попросила его съездить к её бедной кузине в Россию. С большим трудом, но всё же уговорив прадедушку, она снабдила его деньгами на дорогу, и он отправился в путь. Добравшись до места, он был радушно принят хозяйкой. Его отвели в баню, накормили, напоили и уложили спать. А наутро он обнаружил, что драгоценный флакон пустой - в нём не осталось ни капли!
  
  - А куда же делось зелье? - спросила Соня.
  
  - Этого никто не узнал. Сначала прадедушка подумал, что жидкость пролилась в дороге, но это было маловероятным. Затем он предположил, что кто-нибудь из бездетных горничных мог проникнуть в его саквояж, пока он спал. Тем не менее, срочно надо было что-то придумать. Тетрадка с формулами у него была при себе, но времени для того, чтобы разыскать и собрать нужные травы, у него не было, к тому же на дворе стоял ноябрь. И он пошёл на обман. Смешав абсолютно безобидные настойки, кои были у него с собой, он предложил их хозяйке дома в качестве того самого чудо-средства. Разумеется, эффекта никакого не последовало. И он несколько месяцев вынужден был провести в деревне, ожидая, что чудо случится, так как уехать он не мог, не получив заслуженный гонорар. Глава семейства, жалея застрявшего в снегах России француза, щедро потчевал его водкой и, наконец, ему удалось уговорить жену отпустить этого горе-лекаря домой. На обратном пути его обобрали какие-то лихие мужики, и он посчитал это божьей карой за обман этих добросердечных, верящих ему людей. Он добрался до Парижа оборванным, голодным, но самое обидное - без своей тетради с формулами. После этого он тщетно пытался воссоздать нужную комбинацию, но ничего не получалось. Так он и умер, не сумев восстановить свое лекарство. А после, его сын - мой дедушка, продолжил начатое дело и кое-что ему удалось. А когда у него родились и выросли дети - моя мать и три моих дядюшки, то он вместе с сыновьями открыл фармакологическую лабораторию и там они, уже не дедовским способом, а используя сугубо научный подход, стали создавать различные лекарства. Вопросы деторождения они оставили в покое, решив, что это исключительно божий промысел. А вот в остальном им улыбнулась удача - они открыли и запатентовали серию средств, способствующих регенерации тканей. Эти средства - мази, капли, спреи, так и называются 'Дьюрас'.
  
  - Как? - переспросила удивлённая Соня.
  
  - Дьюрас. Я разве не сказал? - Мишель Дьюрас мой прадедушка.
  
  Соня попыталась сконцентрироваться и собрать воедино свои мысли. Неужели совпадение?
  
  - Так, а где это всё произошло? - деловито спросила она.
  
  - Да я же тебе говорю, здесь, в Белой Роще это случилось! Поэтому я и напросился с тобой, мне так хотелось пройтись по следам прадедушки!
  
  - А в каком году это было, ты знаешь?
  
  - Конечно, знаю! В тысяча восемьсот девяносто третьем.
  
  - Одну минуту... - произнесла Соня, затем медленно встала и молча вышла из комнаты. Она вернулась, держа в руке пачку старых писем. - Вот, смотри! Письмо из Парижа, адресованное Ворониной Ольге Николаевне от некоего Мишеля Дьюраса... - Она протянула ему чуть помятый голубой конверт с сохранившейся на нём маркой с изображением мельницы.
  
  - Не может быть! Откуда оно у тебя? - почти простонал Пьер.
  
  Соня в момент сообразила, что рассказав ему правду, она запутает его ещё больше, объясняя кто кому и кем приходится. Поэтому она просто сказала:
  
  - Видишь ли, по невероятному стечению обстоятельств, мой прадедушка служил у Ольги Николаевны управляющим. Когда Ольга Николаевна эмигрировала из России, он, в надежде, что она ещё вернется, сохранил кое-какие её личные вещи. Вот эти письма в том числе.
  
  - А ты читала их?
  
  - Нет ещё. Давай вместе!
  
  Они открыли конверт, и Пьер жадно стал читать письмо вслух. В нём Мишель Дьюрас любезно соглашался оказать Ольге Николаевне известную ей услугу и сообщал о примерной дате своего прибытия - где-то в десятых числах ноября тысяча восемьсот девяносто третьего года. Из писем кузины, Маргариты Игнатьевны, они в деталях узнали всю историю её знакомства с Мишелем Дьюрасом, и подробности её долгих переговоров с несговорчивым французом, не желающим ехать в Россию. Из этих же писем стало ясно, что сама чета Ворониных за границу к доктору отправиться никак не могла из-за плохого самочувствия Евгения Ивановича, мужа барыни.
  
  - Вот это да! Кто бы мог подумать! - долго не мог успокоиться Пьер. Он возбуждённо, маленькими шажками мерил комнату, топоча от одного окна к другому, и его шевелюра, не поспевая за ним, летела рядом. - А я вот о чём подумал... - вдруг проговорил он, - ...жаль, что сейчас уже ничего нельзя узнать, а ведь было бы интересно...
  
  - Что именно? - спросила Соня.
  
  - Ведь если, как предположил прадедушка, кто-то из горничных выкрал у него зелье, а скорее всего не выкрал, не унес с собой, переливать - это было бы слишком сложно, на это нужно время. Понимаешь, пустой флакон-то остался! Скорее всего, содержимое выпили там же, на месте. Так вот что я думаю, если бы прадедушка сразу рассказал правду барыне, если бы они дождались ребёнка, который должен был родиться на будущий год, то есть в августе тысяча восемьсот девяносто четвертого, они бы вычислили вора! - с этими словами он остановился и многозначительно посмотрел на Соню.
  
  Он всё ещё что-то говорил, но Соня уже была очень далеко в своих мыслях. Её осенило страшное предположение. А что, если это её матушка и была тем самым вором?
  
  Да, всё совпадает, и год, и месяц рождения Агриппины. Прасковья служила у барыни. Она вполне могла рассказать своей бездетной сестре о предстоящем визите доктора. Но, зная характер строгой Прасковьи, и её абсолютную честность, невозможно было и предположить, что она могла участвовать в похищении зелья! Скорее всего, она ничего об этом не знала. Вернее, она бы отправила свою сестру на поклон к барыне, но только не на воровство!
  
  А её сестра, Маруся, могла ли решиться на такое? Судя по всему могла. Отчаянный шаг женщины, которая боится из-за своей бездетности потерять любимого мужа... Соня как наяву представила себе спящего, ничего не подозревающего Мишеля Дьюраса и свою испуганную, но решительную матушку, крадущуюся по тихой ночной усадьбе. Могла ли она ночью попасть в дом? Могла, если предположить, что она в комнате Прасковьи дожидалась утра, а когда Прасковья уснула.... Выходит, что старшая сестра догадалась о том, что произошло. Не даром она не питала к Агриппине слишком уж нежных чувств, видимо понимая, что этот ребёнок родился не по праву, обманом, не оставив ни одного шанса бедной барыне.
  
  Зелье было предназначено Ольге Николаевне. Это у неё должен был родиться ребёнок. И по иронии судьбы именно Агриппина заменила ей так и не родившуюся дочь. Теперь, представив себе наполненный до краев животворным зельем флакон, Соня могла дать объяснение своему абсолютному здоровью и моментальному заживлению ранок и царапин. Но тогда причем тут зеркальце? Ведь именно без него она не может жить, так же как Кощей без иглы. Почему зеркальце хранит её жизнь и почему оно позволяет её душе переселяться в другие тела?.. Тут уж она была бессильна что-либо понять... А если матушка выпила такую чудовищную дозу зелья, в то время, как достаточно было нескольких капель, то это у неё должно было быть и здоровье, и вечная молодость, и вечная жизнь - однако она умерла...
  
  Где-то вдалеке она услышала голос Пьера:
  
  - Соня, что с тобой? Очнись, ты где? - он тряс её за плечо, озабоченно глядя в её отрешённое лицо.
  
  - Извини, я так живо представила себе эти события, что как будто побывала там... - задумчиво проговорила она, и вдруг ей показалось, что не как будто, а на самом деле она там была! Словно она не строила догадки, а вспоминала о том, как всё происходило той роковой ночью...
  
  - Ну, с возвращением? - он улыбнулся.
  
  - Да, с возвращением... - Соня всё ещё не могла отогнать от себя это реалистичное видение.
  
  Спать не хотелось. Откупорив вторую бутылку шампанского, они то и дело приступали к обсуждению такого неожиданного совпадения, как их знакомство во Франции и эта интригующая находка в России, объединяющая их семьи.
  
  - Соня, пожалуйста! Проси что хочешь, любые твои условия... - вдруг умоляюще произнес Пьер. - Отдай мне письмо Мишеля Дьюраса, это же мой прадедушка! И вон то, в котором кузина Маргарита упоминает о нём! Я бы показал эти письма дяде, вот он удивится!
  
  Ну как она могла ему отказать? А эти письма вместе с рассказом Пьера, хоть и объясняли тайну её рождения, но они при этом не проливали света на тайну её зеркальца.
  
  - Ну что ж! Бери, конечно, ты имеешь на это право, - великодушно согласилась Соня, и рассмеявшись, представила, какое было бы у Пьера лицо, если бы он узнал, что и она имеет самое прямое отношение к тем далеким событиям, что она почти очевидец...
  
  
  
  Эта совместная поездка в Россию сблизила Соню и Пьера ещё больше. И Соня была благодарна судьбе за то, что на её жизненном пути ей непременно встречаются люди верные, близкие ей по духу и умеющие по-настоящему дружить.
  
  С годами сказочная шевелюра Пьера поредела, вокруг его глаз короткими лучиками разбегались уже заметные морщины, но его жизнерадостность не иссякала. Как-то он пришёл к Соне с маленькой собачкой, такой же лохматой, как и сам Пьер. Соня сначала насторожилась, ожидая, что собачка начнет скулить в её присутствии, но чудное пушистое создание не выказывало никакого беспокойства.
  
  - Боже мой, кто это? - Соня протянула руку, чтобы погладить щенка.
  
  - Это моя Коко, - с нежностью сказал Пьер, бережно прижимая к себе собачку. - Посмотри, она похожа на меня, правда?
  
  - Да, есть немного, - улыбнулась Соня. - Где же ты взял её?
  
  - Как где? Купил! Коко скрасит мою надвигающуюся одинокую старость. Мы с ней будем гулять по набережной и по вечерам смотреть футбол.
  
  - А она любит футбол? - смеясь, спросила Соня.
  
  - А как же! Собака моя, я люблю футбол, значит и она полюбит!
  
  Соня осторожно взяла щенка на руки, всё ещё опасаясь, что собачка испугается её, но Коко деловито обнюхала Сонину руку и стала её облизывать.
  
  - Какая прелесть, а она сильно вырастет? - умиляясь этому теплому мягкому комочку, спросила Соня.
  
  - Повзрослеет, но не вырастет, порода такая. А зачем мне собака выше меня? Я маленький и Коко будет маленькая, - он был весьма доволен своей новой подружкой.
  
  - Пьер, а почему ты не женишься? - вдруг спросила она его. - Ну хотя бы на Николь? - время от времени Соня видела эту девушку в обществе Пьера.
  
  - Я бы женился, но только не на Николь, - печально сказал Пьер. - Да! Непременно женился бы! Но это трагедия всей моей жизни!
  
  - Трагедия? - обеспокоенно спросила Соня. - Не расскажешь?
  
  - А что тут рассказывать, - тяжело вздохнув, продолжал он. - Я бы с радостью, но моя избранница на три головы выше меня ростом!
  
  - Да? - удивилась Соня, но перехватив озорной взгляд Пьера, расхохоталась.
  
  - Да, дорогая. Это ты! И я не женюсь на тебе только потому, что как представлю, что мне придется взбираться во время венчания на скамеечку, чтобы поцеловать тебя, то вся охота тут же пропадает, - эта шутка ещё больше развеселила Соню.
  
  Пьер и сам вволю посмеялся. Но доля правды в его словах была. Соня ему сильно нравилась, и он бы с превеликой радостью ещё несколько лет назад позвал бы её под венец, но он прекрасно знал, что пройдёт месяц-другой, и у него опять появятся многочисленные Шарлотты и Барбары. А обманывать, тем боле делать несчастной ни Соню, ни какую-либо другую женщину в мире, он не хотел.
  
  - А ты, кстати, почему не выходишь замуж? - в свою очередь поинтересовался он.
  
  - Я... - Соня задумалась. - Я жду своего принца!
  
  А что ещё она могла ответить? Ей уже сорок семь, но годы по-прежнему её не берут и она всё та же тридцатилетняя Соня. Правда, из-за слишком серьезного выражения лица и высокого роста, она совсем не смотрится девочкой. Она самодостаточная респектабельная дама лет сорока на вид. Она не такая красавица, как Саша, но всё же хороша собой, у неё стабильный высокий доход и своя квартира в престижном районе Ниццы. И с точки зрения Пьера, да и всех остальных, несколько странно, что она живет одна. К ней не раз проявляли интерес представители противоположного пола, как из местного населения, так и отдыхающие. И попадались среди них вполне достойные кандидаты, отношения с которыми могли перерасти в сумасшедший роман. Но всё это было не то... Нет, она не давала себе обет безбрачия, просто она до сих пор любила своего Петю, а выходить замуж из-за обстоятельств, вроде тех, что сложились вокруг неё в пятидесятые годы, уже не было нужды. Теперь и время было другое, и постоять за себя она давно могла без посторонней помощи... А что касается Пети... она понимала, что это наваждение, это зацикленность, это ненормально, и всё ещё верила, что когда-нибудь это пройдёт, когда-нибудь крепкие цепи её памяти ослабнут, и она вырвется из плена воспоминаний, и может быть ещё встретит свою судьбу. Но до сих пор, как она не старалась отогнать от себя чувство, возникшее к Пете почти сто лет назад, ничего у неё не получалось. Она жила со своей любовью, не известно на что надеясь, вот уже более тысячи долгих месяцев, почти тридцать пять тысяч дней... Она просто смирилась с этим чувством как хронический больной с тупой однообразной болью, время от времени дающей о себе знать.
  
  
  
  
  Глава 26. БЕСПОКОЙСТВО НАСТИ
  (Сентябрь 2012)
  
  
  Настя в последнее время была какая-то через чур задумчивая. Сначала я подумала, что голова её занята трудным выбором свадебного платья. Кирилл недавно сделал ей предложение, и теперь она всюду носила с собой каталог, который вручила ей подруга - владелица роскошного свадебного салона. Та же подруга занималась и проведением свадеб, поэтому в каталоге были не только платья, но и букеты, торты, варианты праздничной сервировки, и много чего ещё. Свадьбу молодые решили сыграть весной - впереди была ещё уйма времени, и я немного удивилась, что Настя уже сейчас всецело погрузилась в планирование будущего торжества. Однако, приглядевшись к девушке, я поняла, что причина совсем не в этом, но приставать к ней с расспросами пока не стала.
  
  В пятницу вечером она приехала в Белую Рощу и, не застав Кирилла дома, очень удивилась.
  
  - А разве он тебе не позвонил? - спросила я.
  
  - Днём звонил, сказал, что у него какие-то переговоры важные.
  
  - Да, он на встречу с заказчиком уехал ещё с утра, сказал, что по телефону больше не может с ним общаться, проще самому приехать и наглядно ему всё растолковать.
  
  - Ну что ж, - приуныла Настя. - Я подожду его здесь?
  
  - Располагайся, есть хочешь? Я рассольник сварила.
  
  Настя вяло, как-то без аппетита поклевала рассольник, потом мы с ней взялись за выкройку меховой безрукавки, которую я вознамерилась сшить в преддверии холодов.
  
  Около одиннадцати ей позвонил Кирилл.
  
  - Что говорит? - поинтересовалась я, заметив, что Настя помрачнела ещё больше.
  
  - Говорит, что сегодня останется в городской квартире. С заказчиком всё решили, проект он одобрил, в понедельник перечислит деньги. А Кирилл устал сильно, выспится и завтра приедет.
  
  - Ну и хорошо, да не переживай! Куда он денется? - я прекрасно знала своего сына. Если он сказал, что будет спать, значит именно так и поступит, и беспокоится Насте не о чем.
  
  - Я за него не переживаю... слушай, Юля, можно я у тебя сегодня останусь? - вдруг попросила она.
  
  - Да я только рада буду! Правда у Кирилла в комнате как всегда творческий бардак... ложись со мной!
  
  Вскоре мы улеглись, немного поговорили, и под приглушённое звучание работающего телевизора Настя уснула. За окном залаяла Манина собака, видимо кто-то там ещё не спал. Она лаяла монотонно и раздражающе долго. Настя пошевелилась, провела рукой по моему лицу и сонно пробормотала:
  
  - Юля, не тявкай...
  
  - Извини, больше не буду! - твердо пообещала я. - Спи!..
  
  Рано утром приехал Кирилл.
  
  - Девчонки, просыпайтесь, мне тут скучно одному, - сказал он, заглядывая в мою комнату. - Я вам что-то вкусненькое привез!..
  
  
  
  Настино настроение, даже при встрече с Кириллом, со вчерашнего дня не улучшилось. И, заметив, что она положила себе в чай восемь ложек сахара, и к тому же вспомнив о том, что ночью она просила меня не тявкать, я не выдержала:
  
  - Может быть, ты всё-таки расскажешь, что тебя так беспокоит?
  
  - Да, пожалуй... Не по себе мне что-то... сначала я думала, что мне показалось, но вот уже несколько раз я ночью видела какую-то тень возле дома.
  
  - Что за тень? - насторожился Кирилл. - Выходит, Славику точно не померещилось...
  
  - Выходит, что так, - согласилась я.
  
  - Славику? - живо переспросила Настя. - Он тоже что-то видел? Почему же я об этом ничего не знаю?! - она нахмурилась и укоризненно посмотрела на нас.
  
  О том, что привиделось Славику той ночью, я впечатлительной Насте действительно так и не рассказала, не хотела её пугать. А Кирилл тоже умолчал, но, лишь по той простой причине, что согласившись с Катей, решил, что Славик на самом деле уработался... И я попыталась ей это объяснить:
  
  - Потому что он уставший был, работа у него ответственная, а накануне вечером ещё и выпил маленько...
  
  - Вот-вот! Теперь понимаете, почему никто никому не верит? Всегда есть подходящее объяснение! - воскликнула Настя. - А что он говорил?
  
  Мы пересказали ей то, что поведал нам Славик два месяца назад.
  
  - Всё сходится, это как раз той ночью и началось!.. Когда меня Кирилл до калитки проводил, уже совсем поздно было. Вы все тогда Мартини пили, а я только кофе, помните? Ну вот, и уснуть я долго не могла... Потом решила телевизор посмотреть, а пульт лежал возле телевизора на тумбочке - с дивана не дотянуться. Тогда я встала, чтобы его взять и тут увидела...
  
  - Что?! - нетерпеливо выкрикнули мы с Кириллом в один голос.
  
  - То же самое, что видел и ваш Славик, только я это наблюдала в непосредственной близости от себя, прямо за окном! Причем эта тень безошибочно находит меня в любом месте! Я уже под разными предлогами ночевала то в детской, то у Марины в комнате - хорошо, что Олег был на работе...
  
  - И?..
  
  - Она всюду следует за мной! - Настя вдруг расплакалась. - Мне так страшно! Ну почему это привидение ко мне-то прицепилось? Я же не старуха! Оно что, поменяло свой профиль и теперь охотится за молодыми?.. Или вообще всю деревню извести хочет?.. Я теперь уверена, что и у бабы Мани инсульт был не просто так...
  
  Услышав эти слова, я тоже призадумалась, но уже о кое-чём другом.
  
   После того как у бабы Мани случился инсульт, за хозяйством стали присматривать её старший сын и невестка, которые жили тут же, в Белой Роще. Почему-то у куриц напрочь пропал интерес к моему огороду, гуси паслись там, где надо, и пчёлы стали летать в твердо определённое для них время.
  
   Я решила поделиться своими наблюдениями:
  
  - Даже не знаю, что и думать! Вот смотрите, бабы Мани нет, и террор закончился! Неужели она и вправду специально это делала?
  
  - Видимо да, но зачем? - недоумённо посмотрел на меня Кирилл.
  
  - Не знаю, наверное, была причина... Кто их поймет, этих стариков!..
  
  - А ты успокойся, - он нежно обнял Настю. - Марине говорила?
  
  - Да! Но вы же знаете, как она ко всему этому относится - смеется только!
  
  - Так может быть и на самом деле нет ничего страшного? - предположил Кирилл. - Я, например, тоже ни в какие привидения не верю. Мама, помнишь, как Виталик тогда сказал? - 'Должно быть какое-то научное объяснение'.
  
  - Ну, так ищи это объяснение поскорей! А я сюда, наверное, больше не приеду... - Настя вздохнула, взяла свою чашку, сделала глоток сахара, слегка разбавленного чаем, и поморщилась. - Что это вы такое пьете с утра? Гадость какая...
  
  - Послушай, Настюша, - вытирая ей слезы, произнес Кирилл и забрал у неё чашку. - У тебя же отпуск скоро, давай на недельку в Испанию махнём, на Майорку! - с энтузиазмом предложил он.
  
  - В Испанию?.. Серьезно? - Она наконец-то улыбнулась и перестала всхлипывать. - Хорошо бы... Но я летать боюсь...
  
  - Ну и ладно! - с легкостью согласился Кирилл, увидев, что поездка к морю её заинтересовала. - К чёрту Испанию! Поехали в Сочи, или в Крым - на поезде!
  
  - Ты думаешь?.. Я в Крыму не была...
  
  - Конечно поезжайте! - поддержала я эту идею. - В Крыму сейчас хорошо - бархатный сезон и море ещё теплое!
  
  - А где мы остановимся? - спросила Настя.
  
  - Так пойдём и поищем! - он увлек её в свою комнату, и остальную часть дня они просидели у монитора, выбирая себе место для отдыха.
  
  Уже под вечер Настя радостно сообщила:
  
  - Нашли! В самой Ялте. Уютная мини-гостиница через дорогу от моря. 'Аракс' называется.
  
  
  
  Глава 27. ВСТРЕЧА
  (Апрель 2012)
  
  
  Агриппина сидела в плетеном кресле, наблюдая за надвигающимися грозовыми тучами. Резкий порыв ветра подхватил и запутал её длинные волосы, осыпая лепестками отцветающей вишни. Она стряхнула лепестки со своего нарядного платья, того самого, её любимого, бледно-зелёного цвета, с рассыпавшимися по подолу маргаритками.
  
  На втором этаже барской усадьбы распахнулось окно. Из него выглянула Ольга Николаевна и, кивнув головой в сторону сада, спросила:
  
  - Агриппинушка, не тот ли молодой человек идет, из-за которого ты в России осталась?
  
  Агриппина посмотрела в том направлении, куда указывала барыня, и обомлела - к ней приближался её Петя. Он улыбался и смотрел на неё так ласково, так нежно, с такой очевидной любовью, что сомнений не оставалось - он действительно любит её! Она побежала ему навстречу.
  
  - Ты такая красивая, - прошептал он, касаясь её волос.
  
  - Петя, неужели это ты? - спросила Агриппина, вглядываясь в его лицо. - Ты живой?
  
  - Я? Живой... - он немного удивился. - Разве ты не видишь? - он прижал её к себе. - Я так люблю тебя! Ты даже не представляешь себе, как сильно!
  
  - Меня? - спросила Агриппина, не веря своему неожиданному счастью. - А ты меня узнал? И помнишь мое имя?
  
  - А разве твое имя имеет значение? Важно лишь то, что я люблю тебя! - он обнял её ещё крепче. - Я пришёл, чтобы спросить тебя о тех венчальных бокалах, которые мы спрятали в сундуке, они ещё целы?
  
  - Ну конечно целы, Петенька! Что им сделается! Лежат себе на том же самом месте без малого девяносто пять лет, и ждут своего часа! - взволнованно проговорила Агриппина.
  
  - Когда-нибудь мы с тобой достанем их.
  
  - Но когда?
  
  Он промолчал и погладил её по щеке, затем, скользнув пальцами по шее, нащупал ленточку.
  
  - Что это? - спросил он.
  
  - Это матушкино зеркальце, - ответила ему Агриппина.
  
  - Но зачем ты носишь его? - удивился Петя. - Сними его, оно больше тебе не понадобится, ведь я с тобой! - С этими словами он развязал ленточку, и зеркальце оказалось у него в руках.
  
  - Нет-нет! Что ты! - запротестовала Агриппина. - Мне без него никак нельзя! - С этими словами она протянула руку, чтобы взять зеркальце, но Петя уже куда-то пропал, и она схватила пустоту.
  
  Она огляделась вокруг и увидела, как Петин неясный силуэт исчезает вдали, почти на горизонте, за огромным, ещё не скошенным лугом. И не было никакой возможности догнать его. Она перевела взгляд на окно, из которого всего минуту назад Ольга Николаевна окликнула её, но там уже никого и ничего не было. Среди руин усадьбы только одну уцелевшую фрамугу беспощадно трепал ветер...
  
  
  
  Соня проснулась среди ночи от холода и шума. Сначала, ещё не стряхнув с себя остатки сна, она продолжала звать Петю, но потом, убедившись в том, что её зеркальце на месте, и это был всего лишь сон, она успокоилась.
  
  Она зажгла ночник и поежилась. Над средиземноморьем разыгрался шторм, и в такт порывам ветра ставни глухо стучали о каменную стену. Камин давно погас, и холодный морской воздух, беспрепятственно поступая в незакрытое на ночь окно, постепенно выстудил протопленную с вечера комнату. Соня встала, закрыла ставни и опустила раму. Затем, завернувшись в плед, она спустилась вниз и поставила варить себе кофе.
  
  Сон не выходил из её головы, он настолько впечатлил её, что она ещё очень долго стояла босиком посреди кухни на холодном мраморном полу. Она сосредоточенно глядела в одну точку, в то время как кофе с шипением вытекал на плиту. Ей и раньше снились её родные, но сон такой яркости, такого насыщенного цвета и такой четкости она увидела впервые, она даже смогла рассмотреть почти незаметные шпильки в прическе барыни и вышитый на рукаве красной Петиной куртки логотип 'Найк'.
  
  Но почему он выглядел так современно, в то время, как и барыня, и Агриппина были одеты в платья столетней давности? И откуда он знает про венчальные бокалы? Он не видел, как она укладывала их в сундук. И самое странное - зачем он унес с собой зеркальце?.. И Ольга Николаевна так верно определила ту причину, по которой Агриппина не уехала с ней! Неужели и в правду догадалась?..
  
  Погрузившись в свои размышления и так и не выпив давно остывший кофе, Соня вдруг поняла, как ей нестерпимо остро, прямо сейчас хочется навестить могилу барыни. И хорошо бы в деревню съездить, давно она там не была! А снег на деревенском кладбище скорее всего растаял, ведь уже начало апреля. Да, в Россию! Но сначала к Ольге Николаевне. И первым же утренним поездом Соня уехала в Париж.
  
  
  
  Возле приюта Святой Анны толпились люди. Среди них Соня выделила одну нищенку, которая то и дело крестилась и кланялась всякому, кто подавал ей мелочь. Соня тоже подошла к ней и протянула несколько купюр. Та, не глядя на Соню, проворно спрятала деньги, а потом, подняла голову и, внимательно посмотрев ей в глаза, произнесла:
  
  - Это не ты!
  
  - Не я? - удивилась Соня, не понимая, что она имеет в виду.
  
  - Ты носишь чужое лицо. Когда-то давно получился пунктир в твоей жизненной линии. Тебе бы идти по прямой, как все, но что-то нарушило твой путь, и с тех пор ты не идешь, а перепрыгиваешь с одного отрезка жизни на другой. И жизнь эта тоже чужая, не твоя! Но скоро всё это закончится, и ты снова станешь собой.
  
  - Стану собой? Когда? - от слов нищенки у Сони мороз пошёл по коже.
  
  - Когда встретишься с прошлым!
  
  - С прошлым? - Соня попыталась расспросить её поподробнее, но женщина не вымолвила больше ни слова. Она, не обращая никакого внимания на Соню, продолжала принимать мелочь и креститься...
  
  
  
  День уже близился к закату, когда Соня переступила порог своего деревенского дома. Сначала она хотела тут же взяться за влажную уборку и протопить избу, но сообразив, что на одном печенье, оставшемся у неё с поезда, она до утра не протянет, а деревенский магазин уже наверняка закрыт, она решила сходить к Марине, которая жила за речкой, на противоположном берегу. У Марины было большое приусадебное хозяйство, и Соня часто покупала у неё то яйца, то молоко.
  Она шла по пустой улице и несчетное количество раз за последние несколько дней прокручивала в голове разговор с нищенкой. 'Что она имела в виду, когда говорила, что я встречусь с прошлым? - думала Соня. - Мою поездку в деревню? Возможно и так. Но деревня для меня не прошлое, здесь мой дом, здесь похоронены мои родные. Нет, тут что-то другое...'
  Погружённая в свои мысли она не и заметила, как с ней поравнялся автомобиль. Женщина опустила стекло и что-то спросила у неё, но Соня её не услышала. Она остановилась как вкопанная и, не веря своим глазам, не мигая смотрела на того, кто был за рулем. Там, в красной куртке с вышитым на рукаве логотипом 'Найк', сидел её Петя.
  Сначала её сердце замерло, затем, глухо и неровно стуча, поднялось вверх, куда-то к самому горлу, от чего ей стало совсем трудно дышать... 'Вот оно, прошлое!' - молниеносно пронеслось у неё в голове. А ещё через секунду её сердце рухнуло вниз, прямо на асфальт, и разбилось вдребезги...
  
  
  
  Соня провожала взглядом отъезжающий автомобиль и совершенно ничего не понимала: 'Этого не может быть! Никак не может быть! Но это есть... Как это объяснить?' Вероятно, она просто увидела молодого человека в красной куртке, и её подсознание спроецировало на него Петин образ. Другого разумного объяснения у неё не было.
  
  Нетвердой походкой, ничего не соображая, она пошла вслед за машиной, за рулем которой сидел её Петя. Куда он поехал? Там ещё четыре дома и тупик, улица заканчивается. Наверное к кому-то в гости... Взяв себя в руки она ускорила шаг. Марина жила на той же улице, в последнём доме. Повернув направо, она увидела уже пустую машину возле соседней с Мариной калитки и на всякий случай запомнила номер.
  
  - Соня, здравствуй! Давненько тебя не было! - приветливо поздоровалась Марина, распахнув дверь. - Опять на недельку?
  
  - Не знаю, как получится, - невнятно ответила Соня. От волнения голос её не слушался.
  
  Пока Марина наливала молоко, Соня набралась смелости и совсем по-деревенски полюбопытствовала:
  
  - А что это у соседей твоих гости на ночь глядя?
  
  - Это покупатели!.. Люба дом продает! - крикнула из чулана Марина.
  
  - И что, купят? - спросила Соня, и сердце её опять бешено заколотилось.
  
  - Не знаю, я их в первый раз вижу, - Марина поставила на стол бутылку молока. - А ты посиди у меня! Всё равно с дороги, отдохни! Давай чаю попьем и дождемся Любу - она обязательно придет рассказать, что и как.
  
  Соня охотно приняла приглашение, но от чая отказалась. Её руки так сильно дрожали, что она боялась не удержать чашку и расплескать чай.
  
  Окна Марининой кухни смотрели прямо на соседский двор. Тот самый двор, где когда-то стояла родительская изба, в которой родилась Агриппина. Избы давным-давно уже не было, только останки старой кузницы смутно напоминали о первых годах жизни, проведённых с безутешным отцом. Но наряду с этими воспоминаниями, она почему-то вдруг ясно представила Василия несколькими годами раньше - веселого, сильного и молодого. Он как раз именно таким и был, и откуда в ней эта уверенность?.. Словно когда-то она сама, своими глазами видела, как он увлечённо занимается кузнечным делом, как строит свой дом... А теперь на этой земле возможно поселится и её Петя...
  
  Соня, затаив дыхание, напряжённо ждала. Вот открылась дверь. Вышел Петя и женщина, с которой он приехал. Они о чём-то поговорили и вернулись в дом. Некоторое время спустя, они снова вышли, но теперь уже втроём. Соня пристально, как могла, через плотно тканый тюль, который пышными складками закрывал окно, разглядывала Петю. - Да, это он. Одно лицо. Тот же худощавый паренёк, которого она впервые увидела, выжимая намокшее платье. Такой же мягкий, добрый взгляд, та же улыбка. И эта характерная Пете привычка - поворачиваясь к собеседнику, он вскидывал голову и слегка прищуривал глаза, словно пряча их от солнца... Сейчас она не задумывалась над хитросплетениями судьбы, и над тем, откуда взялся этот молодой человек, точная копия её Пети. Её душа ликовала. Он жив! Он молод! И он, спустя девяносто лет, по праву будет принадлежать ей!
  
  Проводив своих гостей, в кухню вошла довольная Люба. Соня вся напряглась. Её в тысячу раз больше Любы беспокоил вопрос: купят или нет?
  
  - Ну что? - нетерпеливо спросила Марина.
  
  - Всё хорошо! Договорились! Хотела на радостях стол накрыть, да они спешили куда-то. Завтра приедут, вот и посидим.
  
  - А что за люди, кто, откуда? - не выдержала Соня, облегчённо вздохнув.
  
  - Из города. Мать с сыном. Там у них квартира в центре, а здесь что-то вроде дачи будет, всё лето в деревне жить собираются.
  
  У Сони ещё были вопросы, но она не решалась задать их. Вместо неё это сделала Марина:
  
  - А сын-то женат? Сколько лет ему?
  
  - Нет, не женат ещё. Двадцать восемь.
  
  - А зовут как?
  
  - Сына Кирилл, а мать Юля.
  
  Услышав всё, что она хотела, Соня попрощалась и ушла. 'Значит, его зовут Кирилл... - напряжённо размышляла Соня. - Но какой же он Кирилл? - Нет, это Петя! Её Петя! И он вернулся!'
  
  И она больше не Соня, Она снова Агриппина!
  
  
  
  
  
  Глава 28. ИСКУШЕНИЕ
  (Апрель - Сентябрь 2012)
  
  
  Погрузившись в свои мысли, она чуть было не прошла мимо двух Любиных соседок - Клавы и Мани, восседающих на лавке у покосившегося забора. 'А ведь это те самые Клава и Маня, которые во время войны вместе с Сашенькой в школе учились!' - отметила про себя Агриппина, здороваясь с двумя бабками, так и оставшимися на всю жизнь неразлучными подружками.
  
  - Доброго здоровьица, Софья Викторовна! С приездом! - дружно отозвались бабки. - Присядьте с нами.
  
  Агриппине было совсем не до них, она вообще не хотела разговаривать с кем бы то ни было, но Баба Маня настояла:
  
  - Да не гордись ты, посиди! - она подвинулась, уступая ей место.
  
  - Кто там к Любке приезжал? - спросила Клава.
  
  - Покупатели из города.
  
  - Какие такие покупатели? Она что, объявление дала?! - возмутилась Клава. - Ну, Любка, ну проныра! И что, будут брать?
  
  - Точно не знаю, но Люба сказала, что будут, вроде бы они обо всем договорились.
  
  - Окончательно? И задаток отдали? - терзала Клава её своими вопросами.
  
  - Вот это мне неизвестно, извините. Может быть, и отдали, раз Люба завтра их в гости ждет.
  
  - Нет, ну ты подумай, какая!.. Она же Коле, моему племяннику дом обещала продать! А я уж так понадеялась, что Коля рядом жить будет, так понадеялась, а она вон как!.. Ну ладно, я вот завтра этих Любкиных покупателей дождусь и такого им наплету, их из этой деревни ветром сдует! Только их и видели!
  
  Агриппина насторожилась. Чего это она?
  
  - Дура ты старая! - сказала ей баба Маня. - Люди-то тут причем? Коля твой с новогодних праздников не просыхает, что ж Любка будет до второго пришествия ждать, пока он деньги соберет? У неё дочь вот-вот родит. Так что пусть продает, и едет с богом.
  
  - А вот и нет! - не на шутку завелась Клава. - Раз не моему Коле, значит никому! А с этими городскими я завтра поговорю. Ни за что не купят, вот увидишь!
  
  - Да я не сомневаюсь в твоих способностях, а что скажешь-то им? Что такого можно сказать, чтобы людей отвадить? - хитро спросила баба Маня.
  
  - Ха! Неужто не найду? Вот завтра сделаю дело, сама увидишь! - уверила её Клава.
  
  - Ну и делай! Мне-то всё равно, я городских не люблю, лодыри они! - и забыв о Любе и её покупателях, о рядом сидящей Соне, бабки с удовольствием, не жалея крепких слов, стали обсуждать тех, кто уехал из деревни в город и стал 'лодырем'...
  
  Агриппина, воспользовавшись моментом, встала и заспешила домой. К её ещё не разрешимой загадке - откуда вдруг появился Петя, уже успела добавиться и проблема. Не успев обрести своего Петю вновь, она уже рисковала его потерять из-за тупой старческой прихоти. Господи, ну почему старые бабки такие проблемные?.. Хотя нет, встретился ей как-то в жизни и дед, который лез не в свое дело... Что ж, она знала, как оградить Петю от разговора с глупой Клавой. Она знала, как ей поступить!
  
  После визита к Клаве и промаявшись остаток ночи без сна, Агриппина впервые в жизни пожалела о том, что она не курит - хотя бы как-никак скоротала время.
  
  Весь следующий день, с самого раннего утра она просидела дома у окна. Её изба, возвышающаяся на крутом берегу, превратилась в наблюдательный пункт. Листва ещё не распустилась, и вся деревня отсюда была видна как на ладони. Она видела детей, беззаботно катающихся на велосипедах. Она видела, как петляя по узким деревенским улочкам едет Скорая. Потом та же Скорая с громким воем сирены умчалась прочь. Она видела, как на площади у магазина и возле центрального колодца толпится народ, что-то горячо обсуждая. Часы шли, а она всё сидела и ждала. Наконец, в деревню въехала знакомая машина и остановилась возле Любиной калитки. Из машины вышли Петя и его мама, и Сонино сердце радостно забилось: 'Приехали!'
  
  Глубокой ночью она прокралась к Любиному дому и, убедившись в том, что они остались ночевать, а значит вскоре и вовсе станут здесь хозяевами, Агриппина окончательно успокоилась. Она ещё не знала, какие именно шаги она предпримет для того, чтобы Петя принадлежал ей, и для начала она решила просто быть к нему поближе и задержаться в Белой Роще на некоторое время. А в дальнейшем она что-нибудь обязательно придумает...
  
  
  
  Пьер тоскливо наблюдал за тем, как Соня собирает вещи. Из России она вернулась совершенно другой. Вместо спокойной, рассудительной Сони по дому металась абсолютно незнакомая ему женщина. Её и без того яркие глаза теперь сверкали особенно сильно и наблюдая за тем, как Соня то и дело бегает на второй этаж, он отчётливо видел, что её ноги не касаются ступенек. Но списав увиденное на то, что за обедом он выпил слишком много 'Шардоне', он не стал заострять на этом внимания.
  
  - Эх, и почему я не женился на Николь... - в который раз вздыхал Пьер, прижимая к себе свою маленькую собачку. - Вот и ты меня покидаешь! Останусь я совсем один - старый, больной и никому не нужный...
  
  - Пьер, ну что ты! Какой же ты старый и больной? - она увидела, что в его глазах стоят слезы и обняла его. - Не печалься, я же не насовсем! Я всего лишь на лето. А у тебя есть Коко!
  
  - Нет, Соня! Я чувствую, что теряю тебя, - совсем упавшим голосом проговорил он. - Ты не вернешься!
  
  - Вернусь, обещаю!
  
  
  
  С наступлением мая Белая Роща превратилась в сплошной цветущий сад. Распустились яблони, вишни, черёмуха и сирень. Теперь, когда Агриппина выглядывала в окно, ей видны были только верхушки домов, утонувшие в густом бело-сиреневом озере.
  
  Она продолжала ходить к Марине за молоком, каждый раз надеясь на встречу с Петей, но проходя мимо его дома, она видела только Юлю, которая постоянно копошилась в огороде. Встречаясь взглядом с Петиной мамой, она ей приветливо кивала, но ближе не знакомилась. Агриппина мечтала с ней подружиться, но боялась выдать себя с головой. Ну как она спрячет свои чувства и сможет смотреть на её сына безразличным взглядом? Это было невозможно...
  
  Да, если бы она смогла каким-то образом попасть в эту семью, она жила бы только ради них! Она обрушила бы всю свою любовь и на Петю, и на его маму в благодарность за то, что она вырастила для неё такого замечательного сына. А уж любить своих близких Агриппина умела. Да, если бы случилось чудо...
  
  Но уже больше месяца прошло с того самого дня, как она снова обрела надежду на счастье, а вот как это счастье заполучить, она так и не придумала. И как она не старалась, ничего не приходило ей в голову. Но пока она рада была и тому, что её любимый всегда где-то рядом, и если даже она не видит его, то, по крайней мере, знает, что он есть на свете.
  
  Не имея возможности влиться в эту желанную семью, Агриппина издали наблюдала за их жизнью. Она видела, как Юля вскапывала грядки, пропалывала, поливала их, и отчаянно боролась с соседскими курами, которые упорно перелетали к ней через невысокий забор. Такая любовь несушек к Юлиному огороду слегка удивила Агриппину, и как-то раз она спросила у Марины:
  
  - А что это Юля, как не посмотрю, всё со шваброй за курами бегает?
  
  - Да беда с этими курами! Баба Маня совсем за ними не смотрит, вот они на чужой огород и повадились шастать. Да что куры! Вон, у неё за домом, в поле, ещё и гуси картошку пощипали, а их гонять она лишний раз не выходит, там же у Мани пасека рядом, пчёлы Юлю уже всю искусали.
  
  - А она ей говорила?
  
  - Кому, Мане? Конечно говорила, но что толку! Юля женщина воспитанная. По нашему, по-деревенски, ругаться не умеет.
  
  Агриппине очень не понравилось то, что она услышала, и её глаза недобро сверкнули. Она решила понаблюдать за Маней. На следующее утро, чуть свет она пробралась по заросшему высоченным бурьяном полю как можно ближе к Маниному дому и стала ждать.
  
  В половине седьмого открылась дверь. Маня, тяжело ступая и переваливаясь с боку набок, доковыляла до гусятника и выпустив стадо гусей, погнала их хворостиной прямо на Юлину картошку. Затем она открыла курятник и, зачерпнув горсть зерна, каким-то неуловимым, едва заметным движением метнула его за соседский забор. Куры дружно перелетели следом, и в поисках разлетевшихся зернышек стали рыть лапами аккуратные Юлины грядки. 'Что же ты творишь, старая! Совсем из ума выжила! - подумала Агриппина. - Ну что ж, Маня! Сегодня ночью жди меня в гости, будешь знать, как делать гадости хорошим людям!..'
  
  
  
  Агриппина увидела их внезапно, эту обнимающуюся на мосту парочку. Она застыла на месте, узнав в молодом человеке своего Петю. Но потом, переведя взгляд на девушку, она вообще потеряла дар речи. Эта девушка была похожа на Сашу. Чуть выше, но такая же хрупкая и грациозная, только вместо серых Сашиных глаз - синие. Густая челка падала ей на глаза. 'Убрать бы челку со лба, и будет вылитая Сашенька', - с грустью подумала Агриппина.
  
  Сначала, разглядывая девушку, она сильно удивилась такому сходству, но потом, поразмыслив и вспомнив Лизу, она предположила, что у таинственного Сашиного отца вполне могли быть и другие дети, которые через два поколения смогли воспроизвести почти точную копию своей знаменитой сестры...
  
  Она смотрела на них, на своего Петю и со всей безнадежностью понимала, что он страстно любит эту девушку. По тому, как он держал её за руку, и как смотрел на неё, было всё ясно без слов.
  
  И в этот момент волна ревности накрыла её с головой, да так, что в глазах потемнело. Раньше она и не знала, что это такое - ревновать. Это чувство было ей незнакомо. До этого она наблюдала его лишь со стороны. Она не раз видела, как другие женщины плачут от бессилия и совершают самые невообразимые, порой невозможно глупые поступки, но для неё это чувство было совершенно новым. И вот теперь, стоя на мосту, Агриппина тоже узнала эту боль. Она сжигала её изнутри, она пронзила её насквозь, и от мысли, что эта девушка, похожая на Сашу, собиралась украсть у неё Петю, Агриппина чуть не взвыла.
  
  Сделав над собой усилие, она всё же продолжила свой путь, и уже дома, в одиночестве дала волю слезам. 'Что же делать? Что делать? - лихорадочно думала она. - Лето закончится, и Петя вернется в город, а я так и останусь ни с чем... Что-то слишком много совпадений в последнее время. Нищенка со своим предсказанием, и тот вещий сон...' Она вдруг поняла, почему во сне Петя так и не назвал её по имени. Видимо начинающее формироваться в тот момент будущее, уже четко определило, что он будет любить не её, а совсем другую девушку...
  
  А вскоре от продавщицы в магазине она узнала, что эта девушка - племянница Марины и приезжает она в Белую Рощу по выходным. Сначала Агриппина хотела напугать её так же, как и остальных, и заставить её навсегда покинуть деревню. И дождавшись Настиного приезда, она ночами кружила вокруг дома, стоящего в самом конце улицы. Но она так и не решилась ничего предпринять, потому что уверенности в том, что тем самым она разлучит их с Петей, у неё не было. Даже если девушка перестанет бывать здесь, им всё равно ничего не помешает встречаться в другом месте.
  
  Надо было сделать так, чтобы она исчезла совсем, и чтобы Петя полюбил её, Агриппину. Но девушка так напоминает ей Сашеньку! Как можно желать её смерти? Противоречия раздирали душу на части, и она всё думала и думала...
  
  
  
  - Здравствуйте! - любезно поздоровалась с Соней девушка, так похожая на Сашу. Она сидела на террасе и листала каталог свадебных платьев.
  
  'Они собираются пожениться!' - совсем отчаялась Агриппина.
  
  Из дома вышла Марина.
  
  - Познакомься, это моя племянница, Настя, - сказала она кивнув на девушку. - Соня, а ты не слышала, в деревне кто-нибудь дом продает?
  
  - Нет, - покачала она головой, - не слышала. Ты хочешь ещё один дом купить?
  
  - Это я, - улыбнувшись, сказала Настя. - Я подыскиваю себе дачу.
  
  - А хочешь мой посмотреть? - вдруг предложила Агриппина. - Я решила насовсем во Францию перебраться, так что он мне уже ни к чему. Правда газа у меня нет, зато русская печка сохранилась!
  
  - Тот самый, где жила Александра Мельникова? - удивилась Настя. - А мне как раз все говорят, что я на неё похожа. Надо же, какое совпадение!.. Только я боюсь, что на ваш дом у меня денег не хватит, - со вздохом произнесла она.
  
  - Хватит, не бойся! - ответила Агриппина. - Лишь бы он тебе понравился.
  
  - Тогда мы с Кириллом вечером к вам зайдём, хорошо?
  
  - Конечно, приходите!..
  
  В голове у Агриппины в мгновение ока созрел коварный план, который сама того не ведая, подсказала ей эта милая девушка, её соперница...
  
  
  
  Одухотворённая и радостная она летела в Париж - теперь не надо было мучится вопросом 'Что делать?' - она уже знала что делать, и знала как! И времени у неё было предостаточно для того, чтобы не торопясь, основательно подготовиться к своей новой жизни. К совместной жизни с Петей.
  
  В Париже она намеревалась купить себе шикарное подвенечное платье в винтажном стиле. Она его уже выбрала: кружевное, с длинными рукавами и небольшим шлейфом, перехваченное в поясе широкой атласной лентой. Она вспомнила Глеба. Любила ли она его?.. Возможно... Но для него она наряжаться в белое платье не стала - Петя всё ещё не отпускал её. А теперь, наконец-то, она будет настоящей невестой! О Насте она не думала. Она думала только о себе и об их с Петей будущем. Она не волновалась о том, как объяснит ему, почему синие Настины глаза слегка поменяли свой цвет. Она лишь предвкушала тот день, когда она сильно удивит его. Ведь у неё есть квартира в Ницце и солидный счет во французском банке! У неё есть драгоценности барыни. Она больше не будет экономить, для чего? Она теперь с удовольствием будет тратить деньги на свою семью! И она обязательно родит Пете ребёнка, а может быть даже и троих! Она уже не боялась пережить своих детей, она была уверенна в том, что всё сложится как нельзя лучше. И она будет счастлива! А как же иначе?.. А о том, каким именно способом она собиралась обрести свое долгожданное счастье, Агриппина не беспокоилась.
  
  Сейчас она летела в Париж, потом её ждала Ницца, а затем ей предстояло снова вернуться в Россию и довести свой хитроумный план до конца...
  
  
  
  
  Глава 29. ПОДАРОК НА СЧАСТЬЕ
  (Октябрь - Декабрь 2012)
  
  
  На городской вокзал я приехала пораньше, боясь опоздать к прибытию поезда. До него оставалось ещё чуть больше часа, и в ожидании Кирилла и Насти, которые возвращались из Ялты, я решила побродить по магазинам. Октябрьский дождь лил, не переставая уже несколько дней подряд, и автомобили, с ревом мчащиеся по проспекту, то и дело попадали в ухабины, скрытые под водой, и с ног до головы обливали прохожих грязно-дождевой жижей. За шесть месяцев проживания вдали от цивилизации, я уже несколько отвыкла от таких сомнительных городских благ, как рев машин, копоть и повышенные децибелы. У нас в Калиновском районе тоже были и разбитые дороги, и ямы, и ухабы. Но, в отличие от города, деревенская жизнь текла размеренно, никто никуда не спешил, и каждую ямку все автомобилисты знали наперечет, и уж тем более никому бы и в голову не пришло пролететь на максимальной скорости мимо соседа и, не задумываясь, обрызгать его. И не смотря на вереницу странных событий, происходящих в Белой Роще, я за всё это время я ни разу не пожалела, что переехала в деревню...
  
  Я увидела их на перроне, отдохнувших и счастливых, и мое сердце радостно забилось. Ну, слава Богу! Испытание совместным отпуском они прошли, значит, всё будет хорошо. А ведь сколько влюбленных пар возвращались из романтических путешествий чужими людьми!
  
  На изящном Настином пальчике я заметила красивое колечко.
  
  - Это мне Кирилл преподнес в честь нашей первой поездки на море, - с гордостью сообщила Настя, показывая мне колечко.
  
  - Мама, мы так хорошо отдохнули! - сказал Кирилл. - Ты даже не представляешь, что с нами приключилось!
  
  - Приключилось? ... Что-то не так оказалось с этой гостиницей? Совсем нельзя верить интернету? - забросала я его вопросами.
  
  - Наоборот! - воскликнула Настя. - Мы сейчас расскажем - не поверишь!
  
  Мы пересекли привокзальную площадь и сели в машину, я завела мотор и произнесла:
  
  - Можете начинать рассказывать, дорога длинная! Что вас так впечатлило?
  
  - Ох, Юля, гостиница оказалась просто супер! Хозяйка - немного суетливая, но такая доброжелательная армянка Араксия! Какие номера! Белье, посуда - всё такое изысканное, по высшему классу! А еда - это вообще что-то особенное... Но, что самое удивительное - она не взяла с нас денег!
  
  - Как не взяла?.. Почему? - изумилась я. - Разве такое бывает?
  
  - А вот так и не взяла, - утвердительно кивнул сын. - Она сначала долго приглядывалась к Насте, а потом спросила, не сестра ли она Александры Мельниковой.
  
  - И дальше?..
  
  - Не сестра, ответили мы. А она даже как будто расстроилась, говорит, что Настя так сильно ей Сашу напоминает...
  
  - А она что, была с ней знакома? - спросила я.
  
  - Да, и не только с ней! Угадай, у кого Саша снимала комнату, когда приезжала в Ялту?
  
  - Ну а что тут гадать, наверное, у неё, у Араксии?
  
  - А вот и нет, - хитро глядя на меня ответил Кирилл. - У Софьи Викторовны! - Оказывается она до девяносто седьмого года жила в Ялте. Её бывший дом как раз граничит с гостиницей 'Аракс'!
  
  - Да? И почему она там сейчас не живет? - удивилась я.
  
  - Потому что кое-что произошло, - сказала Настя. - Араксия, глядя на меня всё время плакала, вспоминая прошлое, и рассказала, что Сонечка раньше там жила, и они с её сыном, Артуром, пожениться собирались. А потом Артурик погиб, а через два дня умерла Саша. После этого Сонечка быстро продала дом и бесследно исчезла. Больше она её никогда не видела...
  
  - Да, мам, ты знаешь, как она обрадовалась, что Софья Викторовна жива! - добавил сын. - Она думала, что её тоже больше нет.
  
  - Но почему?
  
  - Потому что это случилось в девяностые, и Араксия убеждена в том, что тут была замешана местная мафия, которая не дала её сыну победить на выборах, и смерть его выглядела как несчастный случай. А Сонечка, наверное, до сих пор боится возвращаться в родной город, так как она была свидетелем гибели Артура.
  
  - Поэтому, когда она увидела меня, то сразу духом воспряла, - сказала Настя. - Говорит, что Саша будто вернулась, а значит и Сонечка скоро появится, ведь они такими неразлучными подругами были, как сестры!
  
  - Надо же, как мир тесен! - в очередной раз убедилась я. - А это точно та самая Софья Викторовна?
  
  - Точно, - сказала Настя. - Ведь Саша та же, из нашей деревни... Только мы поспорили насчет глаз. Араксия утверждала, что глаза у Сонечки зелёные.
  
  - Разве? - спросила я, вспоминая нашу первую встречу на деревенской улице. - Но я точно помню - бирюзовые, я ещё тогда так поразилась, что никогда таких глаз не видела!
  
  - Конечно, бирюзовые! Я Араксии так и сказала, а она говорит, что это у Саши бирюзовые были, что я перепутала. Но как я могла перепутать? И Кирилл подтвердил.
  
  - Ну, а ещё что интересного? - спросила я.
  
  - Ой, много чего! - отозвался Кирилл. - Мы считай, две недели слушали то Араксию, то её мужа, Вартана. Зато теперь много чего знаем и об Александре Мельниковой и о Софье Викторовне. Очень они Сонечку любили, говорят, что Соня такой достойной и порядочной девушкой была, такой серьезной!
  
  - Ну, судя по её виду, она такой и осталась, - заметила я, вспоминая Соню. - Почему же она всё-таки не дала им о себе знать?
  
  - Да, вот это как раз и странно! Наверное, у неё есть какая-то веская причина, - предположила Настя. - Ты знаешь, Юля, они такие люди хорошие! Араксия говорит, что Саша много раз их в деревню звала, да съездить всё времени не хватало. И так она обрадовалась, что я Сашин дом собираюсь купить!.. В общем, мы их на новый год к нам пригласили, ничего?
  
  - И правильно сделали! - похвалила я, умолчав о том, что и я уже успела кое-кого пригласить...
  
  Приобретение домика в деревне вызвало бурный ажиотаж среди моих друзей и родственников. Все непременно хотели встретить новый год именно здесь, не переживая о том, что от налипания мокрого снега на провода мы можем в новогоднюю ночь остаться без света, или что ещё хуже - дорогу может замести так, что в случае надобности мы вовремя не попадем на станцию. Должны были приехать и Катя со Славиком, вместе с сыновьями, и моя двоюродная племянница из Волгограда, тоже с двумя мальчишками, только помладше чем сорванцы-двойняшки. И моя тетка из Подмосковья, что мне было совсем уж непонятно - чем Белая Роща лучше Подмосковья. И как мы все собирались разместиться, я даже не представляла. Скорее всего, после шумной новогодней ночи мы побросаем на пол все имеющиеся в доме одеяла и уляжемся на них вповалку, как китайцы...
  
  
  
  Агриппина почувствовала знакомую слабость в теле уже в аэропорту Ниццы, получая багаж. По пути домой она купила бутылку самого лучшего шампанского и теперь, стоя перед зеркалом, и чокаясь со своим отражением, она навсегда прощалась с Соней... Она хотела позвонить Пьеру, но передумала, испугавшись, что не сможет сдержать слез и тогда Пьер тут же примчится к ней, чтобы её утешить, а это было бы ещё хуже... Тогда пришлось бы ему объяснять, почему здесь висит свадебное платье, на три размера меньше обычных Сониных вещей, и почему она в одиночку пьет шампанское... Нет, Пьер больше никогда не увидит Соню, и ему придется это пережить. А потом он по-прежнему будет гулять по набережной со своей маленькой Коко и, встречая во время прогулки Настю, он никогда не узнает в ней Соню... 'Прости меня, Пьер! ... Все меня простите!' - мысленно повторяла Агриппина. Она становилась всё слабее и, почувствовав, что уже не может больше стоять, она бросила последний взгляд в зеркало, на Соню, и упала в кресло. 'Через месяц Новый Год и я буду встречать его вместе с Петей. А уже завтра, быть может, я проснусь в Петиных объятиях...' - счастливо вздохнула Агриппина, закрывая глаза...
  
  
  
  Утром тридцатого декабря приехала Настя. Всё заднее сидение её машины было битком забито переполненными пакетами с продуктами из городского супермаркета.
  
  - Ты куда столько набрала? - удивилась я.
  
  - Как куда? Десять дней отдыхать будем, надо же что-то кушать!
  
  - Ты сейчас к Марине?
  
  - Нет, я за Кириллом. Мы сразу поедем ко мне, нужно дом откопать, да дров принести. И вообще столько дел!
  
  Новый Год мы собирались встретить в узком семейном кругу, завтра должны были приехать Настины родители. Но вот после первого января, нас ожидало настоящее нашествие Мамая.
  
  Ты не считала, сколько народу всего будет? - спросила Настя.
  
  - Моих восемь, - ответила я.
  
  - И наших восемь - мама с папой, Араксия, Вартан, мой брат с женой, подруга с мужем... пока вроде все, - сказала Настя, и тут же успокоила меня: - Не волнуйся, если нагрянут одновременно, спальных мест всем хватит! Там столько кроватей!
  
  - И всё-таки в глубине души я надеюсь на то, что прибудут не все! - весело сказала я.
  
  - Может быть... а ты с нами сейчас не поедешь? - предложила Настя. - Тесто бы поставили...
  
  - Я бы с радостью, только попозже, я тут тоже уборку затеяла.
  
  - Ну ладно, заканчивай и приходи! Наконец-то дом посмотришь, а то так и не соберешься!
  
  Из сарая вышел Кирилл, держа в руке лом.
  
  - А лом тебе зачем? - спросила я его.
  
  - Да там наверняка ступеньки обледенели, подолбить надо. Мы-то по верху поедем, а ты через мост пойдешь...
  
  - А! ну поезжайте! Я вечерком зайду...
  
  Потратив большую половину дня на генеральную уборку, я наконец, повесила сушить последнюю тряпку и, оставшись вполне довольная результатами своего труда, поспешила к Насте.
  
  В жарко натопленной вычищенной избе молодежь наряжала елку.
  
  - Мам, смотри какие игрушки красивые! - сказал Кирилл.
  
  - Ой, ну надо же! - изумилась я, разглядывая старинные елочные игрушки, некоторым из них было не менее ста лет. - Где же вы их взяли?
  
  - Да здесь и взяли! Софья Викторовна мне дом со всем содержимым оставила. Ты посмотри, какой фарфор, какие скатерти! - радостно воскликнула Настя.
  
  - А за печкой такой смешной велосипед стоит - трехколёсный, настоящий, советский! - одобрительно произнес Кирилл.
  
  - Ничего себе! - сказала я оглядываясь. В углу на комоде я заметила антикварные часы. - Да ты у нас невеста с приданым! И тебе всем этим можно пользоваться?
  
  - Ну, я же говорю - теперь всё это мое! Я сама поверить не могу!.. Только в сундуке какие-то Сонины бумаги остались, она сказала, что потом как-нибудь приедет и заберет их.
  
  - А почему сразу не взяла?
  
  - Не знаю... - Настя пожала плечами. - Она вообще какая-то странная была, когда уезжала. Нервничала и торопилась очень.
  
  - А она тебе ещё не звонила?
  
  - Нет. Я ей несколько раз пыталась дозвониться, но абонент недоступен...
  
  - А где сундук? - спросила я, не найдя его здесь.
  
  - Вон там, в другой комнате, - Настя махнула рукой на закрытую дверь.
  
  Я пошла туда.
  
  - Мама, ну ты же не собираешься копаться в чужих вещах?! - укоризненно окликнул меня сын.
  
  - Нет, конечно! Я просто посмотрю. Помнишь, на нашем сундуке внутри наклеена афиша девятнадцатого века? А вдруг и на этом под крышкой тоже что-нибудь интересное есть?
  
  Я включила свет и, увидев сундук, ахнула - он был ещё раза в полтора больше нашего. Я открыла его, и взгляд мой упал прямо на фотографию, которая лежала сверху. От неожиданности я вскрикнула, и видимо слишком громко, так как тут же, в комнату прибежали Настя и Кирилл.
  
  - Что случилось? - спросили они в один голос.
  
  - Вот, смотрите! - показала я им фотографию. - Вы знаете, кто это?
  
  - Кто?!
  
  - Это мой дедушка! ... Но откуда он здесь?
  
  Единственная его фотография, сделанная на фронте, хранилась у нас дома - других не было. А эта была довоенная, и на ней он был на несколько лет моложе.
  
  - Дедушка? - удивился Кирилл. - Ну-ка, дай сюда! - Он взял фотографию и начал пристально её разглядывать. Точно дедушка! Смотри, и квартира наша, вон печку с изразцами видно!
  
  Настя взяла у него из рук фотографию.
  
  - А кресло-качалка случайно не эта? - она показала на ту, которая стояла у окна.
  
  Мы бросились разглядывать кресло-качалку и сравнивать её с той, на которой сидел дедушка.
  
  - Очень похоже... - сказал Кирилл. - А откуда она здесь, в этом доме? - он вопросительно посмотрел на Настю.
  
  - Ты меня спрашиваешь? - удивилась Настя.
  
  Я тем временем решительно достала остальные фотографии, и быстро их просмотрев, одну из них показала Насте.
  
  - Кирилл? - удивилась Настя ещё больше. - Но как...
  
  - Это не Кирилл, - сказала я, - это всё тот же мой дедушка, Пётр Кириллович, но только совсем молодой и без усов...
  
  - Одно лицо! Аж не по себе как-то... - тихо проговорила Настя, сравнивая фотографию с оригиналом.
  
  - Да, бабушка всегда говорила, что Кирюша вылитый Петенька, - сказала я и вдруг вспомнила нашу первую встречу с Соней. - Так вот почему она так смотрела на Кирилла, как будто увидела привидение! Выходит, что она его узнала? А почему же так ничего и не сказала?..
  
  - Но как же эти фотографии сюда попали? - вопрошал Кирилл. - Давайте Софье Викторовне позвоним!
  
  Мы тщетно пытались дозвониться до Сони. У нас ничего не вышло... Тогда мы разложили все фотографии на столе, чтобы рассмотреть и остальные. На обороте они были подписаны. Кто снимался, где снимали, и дата съемки. Подписаны они были одной рукой - крупным округлым почерком с уверенным наклоном влево.
  
  - Барыня Ольга Николаевна с Агриппиной, Анисим, Лиза, Петя, Ольга Николаевна... - бормотала Настя, перебирая снимки.
  
  - Как ты сказала? Анисим? - переспросила я. - Анисим и Агриппина... Да, так и есть! Когда я была маленькая, бабушка упоминала эти имена. Дедушка ей говорил, что в деревне у него живет дядя, а в городе Агриппина с какой-то Сашей. Он поэтому и велел бабушке, если что, ехать к нему на родину...
  
  - И что же бабушка? - спросила Настя.
  
  - А когда бабушка приехала, в квартире уже никого не было. И где искать эту Агриппину, она не знала, её фамилии дедушка не назвал, так же как и фамилию Анисима, который жил в какой-то деревне, а в какой - она тоже не знала.
  
  - А почему же не назвал?
  
  - Не знаю! ... Наверное, собирался, да не успел.
  
  - Так это что получается? Его дядя жил в этой деревне?.. - размышлял Кирилл. - И кто такая Саша?..
  
  - Осмелюсь предположить, что это та самая Александра Мельникова... - высказалась я.
  
  - Конечно та самая! У нас вся деревня знает, что Сашу вырастила няня, по имени Агриппина, - подтвердила Настя. - Тут на деревенском кладбище и могилы их рядом!
  
  - ...и если предположить, что Лиза дочь Анисима, Саша дочь Лизы, а сам Анисим дядя моего дедушки, значит Александра Мельникова нам родственница?..
  
  - Выходит так, - согласился сын. - Только доказательств маловато... Эх, жаль до Софьи Викторовны не дозвонились! А она что, нам тоже родственница?
  
  - Вряд ли... - с сомнением произнесла Настя. - У Саши не было детей.
  
  - Вы как хотите, но я намереваюсь эти доказательства поискать! - сказала я, решительно направляясь к сундуку. На этот раз Кирилл меня не останавливал.
  
  Среди бумаг мы нашли метрику Лизы, из которой стало очевидно, что она дочь Анисима, а значит дедушкина двоюродная сестра. Нашли свидетельство о рождении Саши. Там было написано: 'Александра Анисимовна Мельникова'.
  
  - Как же так? - удивилась Настя. - Не мог же старый Анисим быть её отцом?
  
  - Нет, конечно. Скорее всего, тот негодяй бросил Лизу, узнав, что она беременна, и она записала дочку на Анисима, - предположила я.
  
  Мы нашли свидетельства о смерти Анисима, Саши и Агриппины и ещё две похоронки - на дедушку и на Лизу. Они пришли почти одновременно, в апреле сорок пятого года. 'А бабушка моя так и не узнала о том, что у нас, оказывается, были родственники...' - с сожалением подумала я.
  
  Затем нам попалась парижская газета 'Фигаро' от двадцать шестого сентября шестидесятого года, где была изображена Саша с какой-то совсем пожилой женщиной. Но, поскольку по-французски никто из нас не читал, мы пока отложили её в сторону.
  
  - Настя, что там ещё? - спросила я, заметив как она, разглядывая бумаги, напряжённо о чём-то думает.
  
  - Очень странно... ничего не понимаю.... посмотрите вот сюда! - сначала она показала нам надпись на одной из фотографий. - Обратили внимание на почерк? Теперь смотрите, газета тридцатых годов, тем же самым почерком сделана заметка на полях: 'Здесь написано про Лизу' - видите?
  
  - Видим, ну и что? - не поняли мы с Кириллом.
  
  - Это почерк Агриппины! Тут есть её старый блокнот, ещё дореволюционный, что-то вроде дневника, правда тут половина на французском, но неважно. А вот сценарий 'Онегина'... - и она протянула нам сценарий, весь исписанный точно таким же почерком. - Как такое может быть? Ведь когда снимали 'Онегина', Агриппины уже не было в живых... Да и дата на нём стоит - пятьдесят восьмой год.
  
  - А может быть это Саша подписывала фотографии и делала пометки в газете? - неуверенно спросил Кирилл.
  
  - Да ты что? - возмутилась я. - Саше в тридцать седьмом году было три года! И даже если бы она написала это гораздо позже, она не стала бы писать 'про Лизу', она написала бы 'про маму'.
  
  - Сейчас проверим! Есть Сашина школьная тетрадка и как раз по русскому языку... 'Ученицы пятого класса Александры Мельниковой', - прочитала Настя надпись на обложке.
  
  Мы жадно набросились на тетрадь. Ничего общего с почерком на сценарии. Сашины буковки были аккуратные, небольшие, с немного остренькими верхушками.
  
  - Тут уж как хотите, - сказала я, - но почерк так разительно поменяться не мог! И вообще, этот наклон влево... знаете, вероятно, Агриппина была левшой.
  
  - Но как она могла исписать сценарий? - недоумевал Кирилл.
  
  - А ведь Соня тоже левша, - вдруг вспомнила Настя. - Я помню, как она договор подписывала!
  
  - А где договор? Ну-ка неси его сюда, на экспертизу! - велел ей Кирилл.
  
  Настя принесла договор и мы, открыв последнюю страницу, в гробовом молчании уставились на крупные округлые буквы, с характерным наклоном влево. Мы были так поражены, что долго ещё не могли вымолвить ни слова...
  
  - ...и что всё это значит? - первым нарушил молчание Кирилл.
  
  - Это значит, что договор две тысячи двенадцатого года подписан той же рукой, которая сочиняла вот этот дневник в тысяча девятьсот семнадцатом году... - проговорила Настя, глядя в одну точку. - Да! Араксия утверждала, что у Сони зелёные глаза, но мы же все видели - они не были зелёными! У Агриппины и у Саши были бирюзовые глаза, а потом такие же стали и у Сони? Такое вообще бывает на свете? ...
  
  И мы снова надолго замолчали. Стало как-то жутковато. Кирилл, со своим аналитическим складом ума, попытался объяснить эти странности, но его версии никуда не годились.
  
  - И ведь Соня во Франции живет... - сказала Настя ни с того ни с сего.
  
  - А причем тут Франция? - спросил Кирилл.
  
  - Да так, к слову. Дневник-то тоже на французском!.. И ещё я нашла одну весьма подозрительную вещь...
  
  - И ты намекаешь на то, что Агриппина до сих пор жива? - перебила я Настю. - Но ведь этого не может быть!
  
  И в этот момент пронзительно зазвонил Настин телефон, мы втроём аж подпрыгнули от неожиданности, одновременно хватаясь за сердце. Оказалось, что это звонит Настина мама.
  
  - Вот ещё одна загадка, - сказала Настя поговорив с мамой. - Мне какое-то письмо из Франции пришло, из Адвокатского бюро Дамьена Роше... Причем тут адвокат и что ему надо от меня?..
  
  - А мама не прочитала? - спросил Кирилл.
  
  - Нет, завтра с собой привезет... странно, меня абсолютно ничего не связывает с Францией...
  
  - А что ты нашла? - я вспомнила, что Настя что-то хотела сказать.
  
  - А! Вот это, - с этими словами она бросила на стол пару старых чёрных перчаток.
  
  - Господи, а это ещё что? - простонал Кирилл. - Я сегодня с вами с ума сойду!
  
  - Когда я их нашла, я им не придала никакого значения, подумала, что Софья Викторовна забыла. Но приглядевшись, я поняла, что она такие перчатки вообще не могла носить. Зачем этой элегантной холёной женщине такое старье? Это же просто тряпка, сами посмотрите. А лежали они на видном месте, на подоконнике у выхода, как будто их надевали, выходя из дома. И даже не как будто... они до сих пор её духами пахнут. Я хотела их выбросить, да забыла. А теперь мне кажется, что это и есть та самая 'Черная рука', которая промышляла в деревне...
  
  - Промышляла?.. А с какой целью? - резонно спросил Кирилл.
  
  - Этого я не знаю...
  
  - Ой, Настя, ну не пугай меня на ночь глядя, а то я у вас ночевать останусь! - сказала я.
  
  - Оставайся, конечно... только мне самой не по себе, - призналась Настя.
  
  Кирилл о чём-то задумался, а потом сказал:
  
  - Ну, вот что, девушки мои любимые! Уже поздно и у меня такое предложение: давайте завтра сядем и прочитаем тот дневник. Потом при дневном свете внимательно рассмотрим фотографии, и сравним почерки. А статью в газете переведём с помощью онлайн переводчика. Я думаю, что собрав всю информацию воедино, мы что-нибудь, да и поймем... Что скажете?
  
  - Да, давайте так и поступим! Продолжим завтра, на свежую голову, - согласилась я. - А сейчас отвезите меня домой.
  
  
  
  Когда Настя вставила ключ в замок зажигания, я залюбовалась необычным брелочком, который болтался на ключе. Это было маленькое круглое зеркальце в затейливой резной оправе, усыпанное по краям разноцветными камушками.
  
  - Ой, какое красивое! - восхищённо произнесла я. - Где ты его взяла?
  
  - Это мне Софья Викторовна подарила в последний день, когда уезжала. Правда она очень советовала носить его на шее, как украшение, можно сказать, настаивала на этом. Она уверяла меня, что это зеркальце обязательно принесёт мне удачу, здоровье и счастье.
  
  - А почему же ты его не носишь? - спросила я. - Не нравится?
  
  - Очень нравится! - ответила Настя. - Я его и одела в тот же день, а вечером мы с Мариной баню топили, я его там и сняла, а после бани конечно же забыла! Я переживала, что так я его наверняка когда-нибудь потеряю, а Кирилл сказал, что на ключике будет надежнее. Вот я и приспособила его под брелок. И ты знаешь, что самое невероятное?
  
  - Что?
  
  - Права была Софья Викторовна! - это зеркальце мне на самом деле удачу принесло! Я его как повесила на ключ, так все мои мучения с машиной закончились, ни разу меня не подвела! Уже почти месяц езжу без поломок. Она словно летает, ну как новая стала!
  
  
  
  
  ЭПИЛОГ
   (Май 2013)
  
  Тщетно мы пытались разгадать тайну старого сундука. Из прочитанного дневника мы узнали, что Агриппина страстно любила Петю - моего дедушку, и в отчаянии разрывалась между ним и барыней, которая намеревалась вскоре покинуть Россию. О том, что Петя отвечал Агриппине взаимностью, в дневнике написано не было. Также нам ничего не дала и переведённая с французского статья из газеты 'Фигаро'. Почему Саша Мельникова так разволновалась, встретив Ольгу Николаевну, и как она её вообще узнала - мы так и не поняли.
  
  Впрочем, неожиданно наши изыскания резко отошли на второй план. Они внезапно были прерваны невероятным известием: Настя стала владелицей роскошных апартаментов в Ницце, в придачу к которым прилагалась внушительная сумма в евро на счету в солидном французском банке. Эта новость так поразила нас, что ни о каком сундуке мы уже и не вспоминали, его напрочь вытеснила Соня. Мы без конца рассуждали о том, почему она всё свое имущество завещала Насте, и строили предположения, одно невероятнее другого... Как бы Настя не боялась самолетов, во Францию лететь всё же пришлось, и каково же было её удивление, когда ступив на порог своей новой квартиры на берегу Средиземного моря, она увидела изумительное свадебное платье, которое, несомненно, было куплено специально для неё! Так и не найдя никаких документально зафиксированных объяснений Сониному поступку, и внимательно выслушав доводы Араксии, мы сошлись в едином мнении о том, что вероятно она это сделала в память о Саше, с которой некогда была неразлучна, и на которую так сильно была похожа Настя...
  
  В апреле Настя с Кириллом сыграли свадьбу и на медовый месяц конечно же уехали в Ниццу. А я после зимней праздности снова с радостью погрузилась в полевые и теперь уже строительные работы. Я закупила необходимые стройматериалы, заказала межкомнатные двери и пластиковые окна и наняла рабочих, которые должны были обшить снаружи дом и вывезти, наконец, обгорелые кирпичи, оставшиеся от старой кузницы...
  
  Как-то утром пришла Марина.
  
  - Ты новость слышала? - заявила она с порога.
  
  - Какую ещё новость? - с беспокойством отозвалась я.
  
  От череды недавних событий и новостей мой мозг и так ещё не отдохнул и продолжал усиленно искать объяснения происшедшему, постепенно связывая всю цепочку находок воедино.
  
  - Ночью Баба Маня померла! - выпалила Марина.
  
  - Да что ты?.. Всё-таки?
  
  - Да-да, вот так! Сколько она пролежала парализованная, месяцев десять, вроде...
  
  - Жаль... - вздохнула я. - Хоть и вредная была бабка...
  
  Мы ещё немного посокрушались, и Марина, переводя разговор на другую тему, спросила:
  
  - Молодые звонили? Когда возвращаются?
  
  - Недели через две, не раньше. А куда им спешить? Пусть отдыхают!
  
  - Пусть, - согласилась она. - А по приезду Настя себе может быть и машину нормальную купит...
  
  - Конечно купит, только не Настя, а Кирилл!.. Ты ей пока ничего не говори, ладно? Он хочет ей ко дню рождения подарок сделать. После того случая два месяца работал как каторжный, сразу три заказа параллельно на себя взвалил, вот и заработал!
  
  - Ох, ну и хорошо! А этот металлолом теперь куда?
  
  - Как куда? Туда, где ему самое место: на металлолом!
  
  Первого января Настя потеряла ключ от своей машины. Где он выпал и как - она даже не предполагала и вспомнить не могла, тем более, что голова её была занята вовсе не средством передвижения, а нежданно-негаданно свалившимся на неё наследством. Настя не особенно расстроилась из-за потери ключа, так как запасной у неё имелся. Ей было жаль только зеркальца, которое пропало вместе с ним, и по этому поводу она очень переживала. Во-первых, это был подарок, а во-вторых, она искренне полагала, что это именно благодаря ему она на какое-то время забыла о своих мучениях с машиной. Мы же с Кириллом думали иначе. Раз всё исправно работает, значит так и будет, ведь не было никакого повода для беспокойства, так как уже все видимые поломки были надежно устранены. Однако когда спустя три дня Настя привезла из города запасной ключ и попыталась завести машину, у неё ничего не получилось. И как молодежь ни старалась, попеременно то садясь за руль, то проверяя свечи и уровень масла, то подзаряжая аккумулятор, - им так и не удалось реанимировать сей строптивый агрегат. Настин 'кореец' окончательно умер...
  
  
  
  У Мишки сегодня на редкость удачно начался день. Во-первых, ещё с вечера Зойка, его боевая подруга, припрятала початую бутылку самогона. Он хотел было проучить её как следует, но не успел - заснул прямо за столом. Зато с утра она ему эту бутылку отдала и вот эта утренняя первая рюмка в сто крат желанней и милее ему была вчерашней, вечерней, за которую он чуть не побил свою Зойку.
  
  Во-вторых, накануне померла бабка Маня, а с утра прибежала Светка, её дочь, и сунула ему пятисотенную, чтобы он к завтрашнему дню выкопал могилу. Вторая пятисотенная ждала его после похорон. Мишка не любил Бабу Маню - жадная была бабка, и не чуткая - никогда в долг не наливала, сразу деньги требовала. Как-то раз даже пригрозить ей пришлось, за что она его и сдала в милицию. Ну что ж, его давно отпустили, а она теперь где?..
  
  Мишка зашёл в поселковую администрацию за инструкциями, и там ему доходчиво и подробно объяснили где следует копать, в придачу ещё и на плане место указали. Он подхватил лопату и бодро зашагал в сторону кладбища.
  
  Поравнявшись с мостом, он заметил как что-то блеснуло в траве. Он подошёл поближе, наклонился и увидел крохотное причудливое зеркальце на цепочке, прикреплённой к автомобильному ключу. Вот и ещё одна удача этим утром - эту вещицу он непременно подарит своей Зойке.
  
  Недопитая бутылка лежала во внутреннем кармане пиджака, туда же на закуску он высыпал горсть барбарисок, прихваченных со стола бухгалтерши из администрации. День предстоял долгий и утомительный, а с барбарисками всё ж веселее... Он пребывал в расчудесном настроении и в такт своим шагам громко насвистывал 'Яблочко'.
  
  На кладбище он без труда нашёл нужное место в пяти шагах от обугленной молнией березы, которая служила своеобразным ориентиром, указывающим где проходит невидимая граница между старыми захоронениями и новыми. Сперва он засомневался, не слишком ли близко ему велели копать к столетним почерневшим крестам, но припомнив где именно председатель поставил точку на плане кладбища, он махнул рукой - какая ему разница, здесь, так здесь! Мишка достал бутылку, отхлебнул немного и уверенно воткнул лопату в сухую землю. Весна в этом году выдалась на редкость жаркая и засушливая - ни дождинки за два месяца. Земля пересохла, и когда Мишка откидывал её в сторону, поднимались густые клубы пыли.
  
  Он уже стоял по пояс в выкопанной яме, когда лопата вместе с землей поддела какую-то толстую веревку. Мишка попытался её отбросить, но не смог. Он потянул за неё - веревка не поддалась. Тогда он стал руками счищать с неё землю, чтобы узнать в чём дело, и приглядевшись, увидел, что это и не веревка вовсе, а женская коса - длинная, чёрная, переплетенная некогда яркой голубой лентой. От неожиданности он отпрянул и облокотился на край могилы. Под его тяжестью земля осыпалась и прямо к его ногам откинулась изящная девичья рука, не тронутая тлением, и показался край белого рукава, вышитого по манжету красным крестиком. Мишка нащупал в кармане брюк мятый носовой платок и резко вытащил его, чтобы вытереть взмокший лоб. Он и не заметил, как вслед за платком из кармана потянулось и выпало зеркальце, прямо на ладонь, чуть присыпанную землей.
  
  Через минуту, бросив лопату, Мишка уже бежал в деревню с пугающей новостью...
  
  
  
  На этот раз не понадобилось много времени, чтобы снова вернуть жизнь и душу истинной хозяйке зеркальца. Благодаря чудотворному зелью Мишеля Дьюраса, плоть не умерла совсем, она просто на время приостановила все процессы жизнедеятельности организма до тех пор, пока благоприятный случай снова не разогреет кровь. И как только жаркое полуденное солнце раскалило этот кусочек волшебного стекла, упавшего на ладонь, женская рука в белом рукаве осторожно пошевелила пальцами, а затем крепко сжала свое зеркальце - подарок любимого мужа.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"