Антон Чехов как оппонент гнилой российской интеллигенции
Выдающийся русский писатель Антон Павлович Чехов (1860-1904)
был, конечно, очень порядочный человек и подвижник -- не чета
мне. И раба из себя выдавливал по капле всю жизнь. Но его пьесы
-- "Вишневый сад", "Дядя Ваня", "Три сестры" -- на мой взгляд,
занудливые и написанные непонятно зачем. Я ненавижу их со
школьной, как говорится, скамьи. И фельетоны его что-то совсем не
смешные.
По-моему, он был еще и тихий абсурдист. В качестве абсурдиста он
не прославился только потому, что своей абсурдности не выпячивал
(поскольку вряд ли воспринимал её в качестве таковой).
Можно сказать, он воплотил в себе дезориентированность российс-
кой интеллигенции (хотя сам же эту дезориентированность, так
сказать, обличал). Были у этой интеллигенции и способности кое-
какие, и порядочность, и готовность пострадать за что-то хорошее,
но упаси Боже выслушивать ее рассуждения на тему "что делать".
Впрочем, сегодня то же самое. Я только вот чего не понимаю:
почему Сталин любил читать Чехова?
* * *
Чтобы разобраться в причинах душевной привязанности Иосифа
Виссарионовича к Антону Павловичу и вообще в феномене российской
(= русской + русско-еврейской + ...) интеллигенции, взялся я чи-
тать книгу Г. Бердникова "Чехов" (из серии "Жизнь замечательных
людей"). Книга качественная, с всего несколькими цитатами из
Ленина и без единой ссылки на материалы съездов КПСС: кто хотел и
умел писать честно в советское время, те и писали и даже публико-
вались зачастую, а кто не хотел и/или не умел, те корчили из себя
правоверных ленинцев или побирались на почве антикоммунизма.
Кстати, антикоммунизм писателей советского времени -- это по
большей части 1) следствие неспособности уживаться, обусловлен-
ной, в свою очередь, частично глупостью, частично нервной слабос-
тью, 2) приём, позволявший иметь приличное оправдание своей не-
востребованности, 3) подчинение инстинкту стадности, 4) проявле-
ние интеллигентской мечты о капиталистической халяве, 5) резуль-
тат зауженности мышления, мешавшей подняться до понимания того,
что любое общество в значительной степени криво, только каждое
по-своему.
* * *
Чехов ненавидел деспотизм, а Сталин был вроде как деспот. Надо
думать, Сталин считал свою власть необходимой временной мерой. У
марксистов-ленинцев имелась на вооружении концепция диктатуры
пролетариата, устанавливаемой на период особо острой борьбы за
светлое будущее человечества, чтобы удобнее было преодолевать
сопротивление прежде господствовавших классов. Сталин вполне мог
рассматривать себя не как самостоятельного деспота, а как верши-
теля диктатуры пролетариата. Формальные основания для этого
имелись: партия всё-таки и опиралась на класс пролетариев, и
состояла в значительной степени из них.
* * *
Я полагаю, что Сталина в Чехове привлёк, среди прочего, мизан-
тропизм. Правда, Чехов -- мизантроп не мировоззренческий, а толь-
ко настроенческий, но Сталин ведь тоже был больше настроенческий
мизантроп, а в минуты благорасположения духа хотел обнять всё
человечество и вовлечь его в сферу влияния российской коммунисти-
ческой империи.
В пользу мизантропизма Чехова свидетельствует почти полное
отсутствие положительных героев в его произведениях. Кроме того,
сохранились кое-какие довольно мизантропические его высказывания.
Далее, молодого Чехова позиционируют как отчасти сатирика, а са-
тирик -- это как минимум настроенческий мизантроп, который маски-
руется под злобствующего человеколюба.
Разница между настроенческим и мировоззренческим мизантропизмом
состоит в следующем. При мировоззренческом мизантропизме индивид
уверен, что люди по большей части уродливы физически, психически,
интеллектуально и нравственно и не только не хотят исправляться,
но даже не сознают степени своей ущербности. При настроенческом
же мизантропизме индивид полагает, что обильное дурное в челове-
ках -- это по большей части всё-таки наносное, отделимое от пра-
вильной сути, вот только люди зачастую как-то не очень внимают
очистительским проповедям, что вносит неприятный нюанс в тёплое
чувство к ним.
* * *
Мизантропические эксцессы Чехова.
Об интеллигенции:
"...сволочной дух, который живёт в мелком, измошенничавшемся
душевно русском интеллигенте среднего пошиба..."
О родном Таганроге (гл. "Мысли о родине и народе"):
"Совсем Азия! Такая кругом Азия, что я просто глазам не верю.
60 000 жителей занимаются только тем, что едят, пьют, плодятся,
а других интересов -- никаких. Куда ни явишься, всюду куличи,
яйца, сантуринское, грудные ребята, но нигде ни газет, ни книг...
Местоположение города прекрасное во всех отношениях, климат ве-
ликолепный, плодов земных тьма, но жители инертны до чёртиков...
Все музыкальны, одарены фантазией и остроумием, нервны, чувстви-
тельны, но всё это пропадает даром... Нет ни патриотов, ни дель-
цов, ни поэтов, ни даже приличных булочников." (стр. 121)
О соседях по московской квартире, 1886 год:
"Надо спать. Над моей головой идёт пляс. Играет оркестр. Свадь-
ба. В бельэтаже живёт кухмистер, отдающий помещение под свадьбы и
поминки. В обед поминки, ночью свадьба... смерть и зачатие...
Кто-то, стуча ногами, как лошадь, пробежал сейчас как раз над
моей головой... Должно быть, шафер. Оркестр гремит..." (стр. 45)
Человек, не способный спать при шуме, как правило, становится
мизантропом, в лучшем случае абсурдистом-мазохистом-неврастени-
ком, разрывающимся между любовью к людям и желанием отпилить
соседу голову.
О читателях:
"Бывают минуты, -- пишет он 23 декабря 1888 года, -- когда я
положительно падаю духом. Для кого и для чего я пишу? Для публи-
ки? Но я её не вижу и в неё верю меньше, чем в домового: она
необразованна, дурно воспитана, а её лучшие элементы недобросо-
вестны и неискренни по отношению к нам." (стр. 2008)
О приятелях (1891 г., в письме сестре):
"Меня окружает атмосфера злого чувства, крайне неопределённого
и для меня непонятного. Меня кормят обедами, поют мне пошлые
дифирамбы и в то же время готовы меня съесть. За что? Чёрт их
знает. Если бы я застрелился, то доставил бы этим большое удо-
вольствие девяти десятым своих друзей и почитателей... Не люди,
а какая-то плесень."
О семействе художника, у которого Чехов приобрёл усадьбу в
Мелихове (1892 г.):
"Гадко, что вся эта голодная и грязная сволочь думает, что и
я так же дрожу над копейкой, как она, и что я тоже не прочь
надуть." (стр. 294)
О пациентах (1894 г.):
"Всё было хорошо, но одно только дурно: не хватает одиночества.
Уж очень надоели разговоры, надоели и больные, особенно бабы,
которые, когда лечатся, бывают необычайно глупы и упрямы." (стр.
317)
О жизни вообще:
"Насколько я понимаю порядок вещей, жизнь состоит только из
ужасов, дрязг и пошлостей, мешающихся и чередующихся..." (стр.
107)
В. Г. Короленко запустил легенду о Чехове-пессимисте, "которая
долго будет осложнять и затруднять правильное понимание чеховс-
кого творчества..." (стр. 97).
Заметим, что пессимист -- это не вполне дозревший мизантроп,
которому гуманистические предрассудки мешают называть вещи своими
именами. Короленко сумел-таки разглядеть в Чехове пессимиста, а
другим мешало сделать то же самое их желание видеть Чехова в
числе "предтеч" и "столпов" их бодрых мировоззрений.
* * *
Возможно, что, помимо мизантропизма Чехова, расположение Стали-
на к этому писателю было вызвано ещё и неприязнью Чехова к рос-
сийской интеллигенции.
* * *
Выстраивание социальных отношений по принципу всеобщей любви,
если местами и получается, то ведёт к тому, что люди начинают
страдать от неудовлетворённости своей потребности ненавидеть, но
быстро находят ей выход. Как правило, сторонники всеобщей любви
упражняют свою ненависть на её противниках. Если же они обращают
свою ненависть внутрь, на собственные якобы недостатки, то
превращаются в самоистязателей. Соль в том, что ненависть -- не
вредный рудимент в человеке, а эволюционно отшлифванное, неотъем-
лемо интегрированное в психику и жизненно необходимое качество, и
вопрос должен составиться лишь о её уместном применении.
* * *
Некоторые свидетельства абсурдизма Чехова из числа представлен-
ных в книге Бердникова:
"...он пишет 9 октября 1888 г.: 'Политического, религиозного и
философского мировоззрения у меня ещё нет; я меняю его ежемесяч-
но...'" (стр. 158)
Это говорит очень плодовитый и очень популярный писатель, а не
засевший в библиотеке студент. Способность менять взгляды и спо-
собность признаваться в этом -- конечно, сильные качества, но ещё
более сильным качеством является устойчивый порядок в голове
(если он правильный, конечно).
По поводу повести "Огни":
"Отводя критическое замечание Щеглова, Антон Павлович пишет ему
9 июня 1888 года: 'Не дело психолога понимать то, чего он не по-
нимает. Паче сего, не дело психолога делать вид, что он понимает
то, чего не понимает никто. Мы не будем шарлатанствовать и станем
заявлять прямо, что на этом свете ничего не разберёшь.'"
(стр. 163)
ТАКОЕ утверждает виднейший апологет порядочности в русской ли-
тературе! Нет, разумеется, это очень даже порядочно -- честно
признаваться, что ни в чём на этом свете толком не разобрался. Но
порядочно ли обрушивать своё "ничего не разберёшь" на публику? С
точки зрения абсурдиста -- да: ведь он действительно считает, что
"ничего не разберёшь", и стремится донести эту свою куцую правду
до остальных. Ну нет у него другой правды -- и всё тут. Но пред-
ставим, что рядом есть автор с более содержательной (как ему
кажется, а может, и в самом деле) правдой. Он тоже стремится
донести её до остальных. Но у него ничего не получается, потому
что более простой в идейном отношении и более изощрённый в стиле
абсурдист забивает СМИ и массовое сознание своим "ничего не
разберёшь".
* * *
Бердников о том, что великие люди выходят иногда не только из
школьных отличников:
"В гимназии Антоша никак не выделялся. В третьем классе был
оставлен на второй год из-за географии и арифметики, два года
просидел в пятом, так как не выдержал испытания по греческому
языку." (стр. 18)
* * *
Дурацкие газетные псевдонимы молодого Чехова: "Врач без пациен-
тов", "Вспыльчивый человек", "Г. Балдастов", "Брат моего брата",
"Человек без селезёнки", в лучшем случае "Антоша Чахонте". Под
такими псевдонимами можно писать только чепуху, чем он собственно
и занимался. Бердников говорит об этом так: "Острословие вместо
глубокого анализа и серьёзных выводов, зубоскальство и столь
важный 'выверт' на потеху публике..." (стр. 73)
* * *
Разносторонний Чехов:
"...Антон шёл на базар покупать на целый день харчи. Однажды он
купил живую утку и, пока шли домой, всю дорогу теребил её, чтобы
она как можно больше кричала.
- Пускай все знают, -- говорил он, -- что и мы тоже кушаем уток."
(стр. 34)
Справедливости ради надо сказать, что с возрастом отношение
Чехова к животным изменилось в лучшую сторону -- во всяком
случае, к не употребляемым в пищу.
"Сейчас мальчишки принесли двух дятлов и запросили двугривен-
ный; я дал пятак и выпустил птиц. Они [птицы?! -- А. Б.] разлако-
мились и принесли мне ещё пару. Я птиц взял и ДАЛ ПО ШЕЕ." (стр.
123)
Дал по шее не птицам, а детям. А мог ведь, как говорится, и
бритвой по горлу полоснуть...
"Буду изредка пописывать Суворину, а остальных, вероятно
ПОХЕРЮ." (стр.148)
Не херово сказано: разумеется, надо решительно херить любого,
кто начинает хернёй маяться. Кстати, знатоки утверждают, что
"херить" означало перечёркивать крест-накрест и что это слово
произошло от старинного названия буквы "Х" -- "хер".
"Выпил водочки, винца и... так, знаешь, весело было глядеть в
окно на темневшие деревья, на реку..." (стр. 69)
Надо думать, Чехов был иногда не дурак выпить. (Кстати, это
тоже дано не всем. Скажем, у меня бывает жестокий "отходняк"
даже после небольших доз спиртного, так что лично моё трезвен-
ничество -- не от большого ума и железной воли. Правда, знатоки
говорят, что тяжело только вначале и надо всего лишь больше
тренироваться.)
* * *
Чехов в свете учения Григория Климова:
"...Михаил Павлович, который в целом пишет о брате как о чело-
веке в эти годы ещё здоровом, свидетельствует и о другом (...)
'На моей обязанности лежало зажигать в спальне у Антона на ночь
лампадку, так как он часто просыпался и не любил темноты.'" (стр.
106)
* * *
Чехов и евреи. В первую очередь, это некто Н. А. Лейкин, много-
летний издатель и корреспондент Чехова. Во вторую очередь, сам
Маркс -- правда, не К., а Р.: многолетний держатель права на
издание произведений Чехова.
Далее, Исаак Элиевич Левитан, великий российский пейзажист,
который крестился, чтобы спокойно пользовать русских потаскух:
"Софья Петровна считалась ученицей Левитана и с конца восьмиде-
сятых годов выезжала с ним на летние этюды. Жена полицейского
врача, она не отличалась красотой и молодостью, но была женщиной
незаурядной, талантливой и яркой. Левитан был с ней неразлучен.
Впрочем, это не мешало другим романтическим историям, которые
возникали у Левитана нередко и протекали подчас весьма бурно.
Успехом у женщин Левитан пользовался большим и хорошо знал это."
(стр. 282)
Кроме того, был издатель газеты "Новости дня" А. Я. Липскеров:
"Умел оборачиваться и выжимать копейку. Михаил Павлович [брат
Чехова -- А. Б.], рассказывая о том, как ему приходилось выручать
в редакциях заработки Антона Павловича, особо выделяет порядки в
'Новостях дня'. 'Ах, что это были за дни тяжкого для меня испыта-
ния!... Бывало, придёшь в редакцию, ждёшь-ждёшь, когда принесут
выручку.
- Чего вы ждёте? -- спросит наконец издатель.
- Да вот получить три рубля.
- У меня их нет. Может быть, вы билет в театр хотите [еврейский?
-- А. Б.] или новые брюки? Тогда сходите к портному Аронтрихеру и
возьмите у него брюки за мой счёт.'" (стр. 63)
В целом можно сказать, что с евреями у Чехова отношения сложи-
лись неплохие.
* * *
Чехов и женщины. У Бердникова:
"Что мы знаем об интимной личной жизни писателя этого времени?
Чехов не любил откровенничать, не любил рассказывать о своих
'победах'." (стр. 275)
Сохранились письменные свидетельства от не удовлетворённых
Чеховым женщин, а письменных свидетельств от удовлетворённых не
сохранилось. Есть факт женитьбы изнурённого туберкулёзом Чехова
на актрисе О. Л. Книппер в 1901 г. -- за 3 года до смерти -- но
есть и факт многолетней тёплой дружбы с П. И. Чайковским:
"Восхищение талантом друг друга и обоюдная симпатия крепли у
Чехова и Чайковского из года в год." (стр. 150)
Между прочим, у Чайковского тоже была по крайней мере одна
зафиксированная попытка сойтись нормальным образом с женщиной:
"Чайковский был давним знакомым Бегичева, близко знал всю его
семью и однажды чуть не породнился с ним, сделав предложение его
дочери -- Марии Владимировне. Чайковский, однако, опоздал." (стр.
150)
Определённо утверждать можно только то, что Антон Павлович
примера с Левитана не брал и даже с женой жил по преимуществу
врозь (она в Москве, он в Ялте).
С другой стороны, он написал для "гаршинского сборника" рассказ
"Припадок" о переживаниях студента Васильева в публичном доме,
поэтому надо подозревать, что Чехов всё-таки был худо-бедно
знаком и с этой стороной жизни. Более того:
"В апреле 1883 года он пишет Александру Павловичу [старшему
брату -- А. Б.]: 'Я разрабатываю теперь и в будущем разрабатывать
буду один маленький вопрос: женский. Но, прежде всего, не смейся.
Я ставлю его на естественную почву и сооружаю "Историю полового
авторитета"'." (стр. 53)
Переписка Чехова с увивавшимися вокруг него женщинами неимовер-
но обильна. По сути простой и приятный феномен схождения мужчины
с женщиной у слабых в половом отношении личностей сопровождается
таким огромным количеством слов, что на собственно процесс уже
почти не остаётся сил, из-за чего в конце концов срывается раз-
множение. Эти люди почему-то боятся "животной" любви и предпочи-
тают ей любовь истеричную, обговариваемую во всяких моральных
частностях.
С женщинами у Чехова было настолько нескладно, что он о них
даже у Максима Горького был вынужден консультироваться. Корней
Чуковский в "Дневнике" зафиксировал откровения консультанта:
"Чехов... мои 'Воспоминания' о нём плохи. Надо бы написать
другие: он со мной всё время советовался, жениться ли ему на
Книппер <...>'" (18 апр. 1919 г.)
Кстати, о порядочности в отношениях с женщинами. Это даётся
очень даже легко, если тебя к ним не сильно тянет.
* * *
Дешёвые сентенции от Чехова:
"Нет или почти нет русского барина или университетского
человека, который не хвастается своим прошлым. Настоящее всегда
хуже прошлого. Почему? Потому что русская возбудимость имеет одно
специфическое свойство: её быстро сменяет утомляемость." (стр.
207)
Разумеется, немецкие, французские, татарские и пр. эквиваленты
русских бар и университетские люди о своём прошлом угрюмо молчат,
в лучшем случае отзываются вскользь и нехотя, а если всё-таки
хвастаются, то лишь для того, чтобы подлизаться к своим русским
собеседникам, иначе те воспримут их как слишком чопорных и оби-
дятся. С русской возбудимостью и вовсе печаль: не успеет русский
барин или, скажем, университетский человек влезть толком на даму,
как уже утомляется, но тут же начинает хвастаться, что всего
несколько минут назад он был просто молодцом.
* * *
Одна из причин ошибочности суждений интеллектуалов о народе,
обществе и т. п. состоит в том, что эти люди предполагают у массы
почти такие же психические потребности и психические возможности,
как у себя самих, только придавленные неблагоприятными условиями
жизни. Между тем, это не вполне соответствует действительности.
Народ "груб" не столько потому, что им помыкают и его не приобща-
ют должным образом к культуре, сколько потому что значительная
его часть ОРГАНИЧЕСКИ не расположена к восприятию сложной культу-
ры и к разумному пользованию свободой. Те в народе, кто органи-
чески расположены к сложной психической деятельности, так или
иначе выходят из народа в средний слой и выше. Улучшение общества
должно идти не по пути подтягивания "низов" до "верхов" в отноше-
нии культуры, а по пути насаждения в "низах" компактного и здоро-
вого "культурного минимума", в обеспечении способным представите-
лям "низов" возможности выбиться "наверх" и в устранении абсурд-
ных и унизительных форм доминирования "верхов" над "низами".
Отношения между "верхами" и "низами" должны носить больше
характер разделения труда, а не характер господства и подчинения.
Переход из "верхов" в "низы" должен рассматриваться не как личная
катастрофа, а как умеренная неприятность или переключение на
более лёгкую работу. Порочность общества -- не в разделении его
на "верхи" и "низы", а в паразитировании "верхов" на "низах", в
дурном выполнении "верхами" своих управленческих обязанностей, в
затруднительности перемещения "наверх" способных людей из
"низов", а также в том, что "верхи" привлекают не возможностью
общественно-полезной деятельности, а возможностью злоупотребле-
ний.
Если ближе к теме, то чеховское "выдавливание из себя по капле
раба" и в то время было, и является теперь для большинства народа
занятием непривлекательным не в силу культурных условий, в кото-
рых это большинство сформировалось и пребывает, а в силу генети-
ческих особенностей этого большинства. Разным людям подходит раз-
ная степень "внешнего" рабства, и при неподходящей степени они
чувствуют дискомфорт, в какую бы сторону ни было отклонение от
оптимума. Формирование людей, настроенных и способных пользовать-
ся свободой, -- это задача, по-видимому, евгеническая и на очень
много лет.
* * *
Особенность представления русской литературы XIX века в школь-
ном курсе и вообще состоит в том, что в первом ряду там сплошь
обличители, во втором -- тоже обличители, и они же -- в третьем.
Между тем, имелись очень неплохие писатели и иного профиля --
пусть не такие могучие, как Александр Дюма, Марк Твен, Артур
Конан-Дойль, но близкие к ним по качеству. Можно назвать, к
примеру, Евгения Карновича (1824-1885). Но русская литературная
критика и русские газеты выпячивали в основном Достоевских,
Толстых, Короленок, Чеховых, Горьких, так что русская литература
XIX века работала в основном на подрыв общественного строя.
Между тем, обличение социальных порядков без учёта сложностей
их исправления есть провоцирование честных и энергичных, но
неопытных и не очень умных людей на бесполезные эксцессы, которые
испортят и укоротят им жизнь.
Все великие русские писатели обличительного направления, вклю-
чая и непротивленца злу насилием Льва Толстого, -- это по большо-
му счёту революционные провокаторы, на которых лежит довольно
значительная доля ответственности за кровавые излишества русских
революций и того, что за этими революциями последовало.
По этому поводу есть у Игоря Талькова:
Господа-демократы минувшего века,
Нам бы очень хотелось вас всех воскресить,
Чтобы вы поглядели на наши успехи,
Ну а мы вас сумели отблагодарить.
Мы бы каждый, кто чем, выражал благодарность:
Молотилкой -- колхозник, рабочий -- ключом,
Враг народа -- киркою, протезом -- афганец,
Ну а я б кой-кому засветил кирпичом.
Аналогичный казус случился с христианством. Между проповедями
Иисуса Христа и кострами инквизиции никакой духовный переворот не
вклинивался, а было только копошение обыкновенных, НОРМАЛЬНЫХ,
старательных людишек, обеспечившее постепенный переход от одного
к другому. Переход настолько предопределённый, что никакие
подвижники вроде Франциска Ассизского не смогли ему помешать.
Можно, конечно, утверждать, что русскую литературу XIX века
подпортили еврейские дирижёры культурного процесса в России,
ставившие перед литературой исключительно подрывные задачи, но в
действительности эта литература сама по себе болела обличизмом,
хуже того, гордилась им, и авторы самоотверженно старались пре-
взойти один другого в описании ужасов российской жизни.
* * *
Я понимаю, почему в конце XIX века (да и позже, чего уж там)
были популярны Роберт Стивенсон, Райдер Хаггард, Герберт Уэллс
и т. п, из русских -- Евгений Карнович (ныне задвинутый чёрт
знает куда), Всеволод Гаршин (описатель русско-турецкой войны
1877 г.), даже громоздкий Лев Толстой (его "Севастопольские
рассказы" по-прежнему весьма читабельная вещь). И я НЕ ПОНИМАЮ,
с какого рожна вдруг стал популярным А. П. Чехов. Ни приключений,
ни ярких обличений ("Остров Сахалин" появился только в 1893 г.).
Ну хоть бы какая эротика, так ведь и той почти не было. Притом, что с
запада в то время просто ломила переводная литература высочайшего
класса: английская, американская, французская... Из-за таких вот
вещей, может, и сформировался миф о загадочной русской душе.
Кстати, Короленко, Вересаев, Пришвин, Сологуб, Бунин, Андреев,
даже Горький тоже ведь "раскрутились" с какой-то по сути ерундой,
и ныне практически похерены, будучи беллетристически на самом
деле почти никем в сравнении, скажем, с Алексеем Толстым и
Михаилом Булгаковым. Стилисты? Но стиль сам по себе ничто.
Природу красиво описывали? Но у Левитана и Айвазовского она всё
равно выходила лучше. Психологизм демонстрировали? Но сюжет много
важнее. Подпускали элемент социальной критики -- в условиях
гнёта цензуры и царского гнёта вообще? Да, может быть, это.
У Гиляровского воспоминания о Чехове мало что дают для крити-
ческого портретирования. Хиленький был Чехов, но хлебосольненький
и зарабатывал одно время значительно меньше Гиляя, плюс был для
него просто Антошей. Есть впечатление, что Гиляровский сам недо-
умевает, как же так: выдающимся газетчиком, бытописателем трущоб
и хитровок, автором холерных репортажей и просто видным, мощным и
спортивным мужчиной был он сам, а в светочи прорвался какой-то
узкогрудый кашлючий Чехов, причём с произведениями, в которых сам
Гиляровский изначально не находил ничего особенного? В России
вдруг случилось как бы зачарование Чеховым. К примеру, ещё при
жизни оного видные литературные люди говорили, что пьесы его рас-
тянутые, с мелкими разговорами и слабым сюжетом, но образованный
народ всё равно пёр в Художественный театр и там млел. Большого
подрывного интереса (евреемасонского какого-нибудь) я в этом не
вижу, так что приходится пока ограничиваться предположением, что
в первоначальном взлёте Чехова виноваты потребность в кумирах,
подражательность образованного плебса и случайности. Ну, а потом,
конечно, была весьма достойная и впечатляющая сахалинская эпопея,
но, возможно, Чехов как раз и решился на неё отчасти потому, что
чувствовал себя не вполне заслуживающим своей нарастающей попу-
лярности. Вообще говоря, у каждого писателя, претендующего в ну
очень большие, должен быть свой Сахалин. Или свой Севастополь
(как у Льва Толстого). Короче, какой-то подвиг, в связи с которым
потом можно кое-что настрочить. Лень, страшно, а НАДО. И лучше
вляпаться в это пораньше, а то с возрастом неизбежная мизантропи-
зация организма приводит к тому, что всё меньше хочется рисковать
собой ради посторонних ущербных человеков или делать какие-то
другие шибко котирующиеся у них глупости.
* * *
Эротическое У Антон Павлыча. Ну, лёгонькое такое (у некоторых
других было много наваристее). Можно указать по крайней мере две
специфические вещи: "Антрепренёр под диваном" и "Роман с контра-
басом". В обоих рассказиках для подростков фигурируют совсем
неодетые прекрасные женщины, которые, правда, ничего особенного
не вытворяют.
* * *
Душка Чехов -- мучитель уток, бивший по шее чужих детей за
неимением своих, мастер описаний природы и русской интеллигенции,
радетель счастья, выдавливатель из себя раба, способный, если
надо, похерить кого угодно. Врач, не справившийся с собственными
болезнями. Учитель жизни, не сумевший даже толком жениться. Вот
Максим Горький (1868-1936), к примеру, тоже был туберкулёзник, но
сумел дотянуть до 68 лет, хотя в молодости курил в огромном коли-
честве и один раз даже прострелил себе грудь из револьвера.
Весь солидный период своей жизни Чехов мешал людям спать ночным
кашлем. Скольких успел заразить туберкулёзом этот любитель лечить
крестьян и принимать у себя видных представителей русской интел-
лигенции -- вопрос сложный: ведь даже, к примеру, книгу брать из
его рук было опасно.
Огромная популярность Чехова к концу его жизни объясняется не
столько тем, что он стал писать понятнее и интереснее для широкой
публики, сколько тем, что количество перешло в качество: Чехова
перестали воспринимать критично и начали боготворить и использо-
вать в функции символа.
Несмотря на свой рационализм, никакой рациональности он в мас-
совое интеллигентское сознание не привнёс. Он был вполне вписан в
интеллигентскую среду и служил, можно сказать, отчасти концентра-
тором и ретранслятором интеллигентской мути своего времени, от-
части -- источником этой мути. Его ворчания по поводу интеллиген-
ции локализовались главным образом в личной переписке, а не в
бессмертных произведениях. У Бердникова: "Своё отрицательное
отношение к доктринёрам либерально-народнического толка, их по-
клонникам и поклонницам Чехов часто высказывал в своих письмах."
(стр. 119) Там же о Чехове: "Отдавая должное таланту Глеба
Успенского, он более чем холодно оценивает его творчество. 31
марта 1888 года Чехов пишет Плещееву: '"Живые цифры" -- вздор,
который трудно читать и понимать.' С бесконечным уважением
относясь к Щедрину, Чехов в то же время критически воспринимает
его творчество, которое кажется ему однообразным и утомительным."
(стр. 132) Так что Чехов был всё-таки лучшим вариантом
интеллигента: мутящим лишь ненамеренно и понимающим вредность
мути.
В защиту Чехова надо сказать, что ущербность своего социального
слоя -- интеллигенции -- он более-менее сознавал, хотя и не разо-
брался в природе данного феномена. Об одной из разновидностей
интеллигентской мрази он пишет, к примеру, следующее ("Именины"):
"Это полинявшая бездеятельная бездарность (...); в V классе
гимназии она поймала 5-6 чужих мыслей, застыла на них и будет
упрямо бормотать их до самой смерти. Это не шарлатан, а дурачок,
который верует в то, что бормочет, но мало или совсем не понимает
того, о чём бормочет. Он глуп, глух, бессердечен (...) Он скучен,
как яма, и вреден для тех, кто ему верит как суслик."
Он "неизменно говорит об идеалах, об эмансипации женщин, о
прогрессе, о тёмных силах, о науке, о литературе, декламирует с
чувством стихи, в которых встречаются часто слова: заря, закат,
факел, ропот, судит о газетах и журналах, издателях и редакторах,
одних хваля, других обвиняя в изменничестве, третьих называя
подлыми." (стр. 181)
* * *
О порядочности Чехова. Вполне щепетильный индивид в обществе
современного типа никогда не заработает много, никогда не станет
знаменитым, зато наверняка окажется в конфликте с государством,
родственниками, соседями и, если его не прибьют и не посадят,
умрёт много раньше положенного времени от нервного истощения и
всяких болезней. Поэтому попрекать Чехова, к примеру, его буль-
варным репортёрством или его сотрудничеством со слишком лояльным
царскому режиму издателем Сувориным, -- это дешёвая демагогия.
Вообще, невозможно указать профессию, которая хоть чем-то не
способствовала бы поддержанию уродливого социального порядка.
Чехов дотянул до 43-х лет и стал знаменитым, потому что умел до-
стигать компромиссов. Но определённой черты он в своих компромис-
сах не переходил, поэтому довольно-таки тянет на образец того,
что может себе позволить и чего не может себе позволить приличный
человек, трезво смотрящий на вещи.
* * *
По поводу гостеприимства Чехова можно сделать гнусное предполо-
жение, что он своими гостями просто подпитывался как энергетичес-
кий вампир. Мысли у человека, конечно, бывают разные, и не все из
них надо додумывать и тем более высказывать, но сображение прили-
чий не должно мешать докапыванию до истины, иначе в убытке будет
общественная безопасность.
Вряд ли кто-то станет отрицать, что Чехов пополнялся от своих
гостей идеями, сюжетами, настроениями, так почему не предполо-
жить, что он пополнялся от них ещё и энергией -- если подобное
вообще возможно? Считать, что это было нехорошо, нет оснований,
потому что у чеховских визитёров эта энергия ушла бы, как
водится, на всякую ерунду, а он хоть вещи какие-то написал.
В пользу высказанной гипотезы говорит, к примеру, следующий
отрывок из письма Чехова Суворину, 1889 год:
"Я положительно не могу жить без гостей. Когда я один, мне
почему-то становится страшно, точно я среди великого океана
солистом плыву на утлой ладье." (стр. 214)
* * *
Чехов отличался от многих русских писателей тем, что не любил
мелькать. По этому поводу он как-то написал следующее (1890 г.):
"Я всегда настойчиво уклонялся от участия в литературных вече-
рах, вечеринках, заседаниях и т. п., без приглашения не показы-
вался ни в одну редакцию, старался всегда, чтобы мои знакомые
больше видели во мне больше врача, чем писателя..." (стр. 236)
Это особенно замечательно, если сопоставить, к примеру, с
позёрством Максима Горького. Кстати, и откровения, вроде приве-
денного, были для Чехова нетипичными.
* * *
Подвиги Чехова:
1) поездка на Сахалин и написание книги о Сахалине;
2) действия во время голода 1889 и 1891 гг.
3) действия во время эпидемии холеры в 1992 г.
4) бесплатная врачебная помощь бедным;
5) строительство сельских школ на собственные средства.
Существенно положительное у Чехова -- принятие им дарвинизма:
"Чехов буквально влюблён в Дарвина, увлечён его методом, на
протяжении многих лет вновь и вновь обращается к его сочинениям.
В 1886 году он пишет: 'Читаю Дарвина. Какая роскошь! Я его ужасно
люблю'." (стр. 53)
Если принять в расчёт приверженность Чехова идеям Дарвина,
отстранённость от современных ему партий, довольно критическое
отношение к интеллигенции, отсутствие тяги к роскоши, неверие в
Бога и стремление к порядочности, вполне можно назвать его
стихийным модералистом.
* * *
Действительно забавное у Чехова:
"Посреди залы стоял Лютостанский и показывал нам фокусы: он
делал из хлеба и колбасы маленьких еврейчиков и глотал их."
Это из рассказа "Тайны ста сорока четырех катастроф, или Рус-
ский Рокамболь" (1882), впервые опубликованного только в 1923 г.
* * *
Чехов -- личность довольно загадочная, причём загадка её -- из
ключевых: постижение сложностей Чехова -- это постижение сложнос-
тей феномена интеллигенции и вообще приближение к пониманию того,
почему в обществе всё идёт так, как идёт, а не так, как хотелось
бы.
Наиболее сложное для объяснения в Чехове -- его неприязнь к
писателю Достоевскому (1921-1881). Единственно чувством к конку-
ренту, претендующему на ту же нишу в литературе, этого не объяс-
нить: в своей нише Чехов вполне терпел, к примеру, Гаршина и
Короленко, да и вообще был щепетильным и далеко не мелким челове-
ком. Разве что Достоевский претендовал не просто на ту же нишу,
но даже на тот уголок в нише, который Чехов хотел числить исклю-
чительно своим: к примеру, Достоевский тоже резко отрицательно
высказывался о благонамеренных потугах интеллигенции. Не исключе-
но, что одной из причин поездки Чехова на Сахалин было стремление
противопоставить что-то "Запискам из Мёртвого дома" (1862) Досто-
евского. Ещё одно предположение: Достоевскому потому и досталось
много от Чехова, что тот сдерживал себя в отношении Гаршина,
Короленко и др. То есть, свою потребность в переживании неприязни
к конкурентам Чехов удовлетворял на Достоевском.
* * *
Леонид Андреев о Чехове:
"По-моему, он был полон желания жизни, а не самой жизни. Оттого
он остался до конца таким нежным, благородным и умным -- настоя-
щие обладатели жизни, как все Законные мужья, плоски и грубы.
Жизнь никогда не отдавалась ему, и наибольшее его приближение:
ему не удавалось жениться на сестре любимой девушки. Ему надлежа-
ло жениться на Дузэ, а он повенчался с Книппер; его дача стояла
ровно в двух кварталах от того места, где ему хотелось, чтобы она
стояла: вероятно, каждый раз во время прогулки он смотрел на это
место и думал: вот если бы сюда перенести дачу. Ему даже из
деликатности было неловко жить, как другому неловко за табльдотом
взять второй кусок мяса или выйти без галстука; но, вернувшись в
свой номер, он писал великолепный голодный рассказ или письмо. Он
никогда не лез в наполненный трамвай; он из вежливости образован-
ного и понимающего человека не сопротивлялся смерти: раз бациллы,
то какое же право сопротивляться и даже дискредитировать науку
имею я, сам окончивший по медицине. На том свете он, вероятно, в
аду -- по какому-нибудь недоразумению; и притом не в страшном с
огнями, а в каком-нибудь очень неприютном, голом, пыльном и сухом
месте; но сам бог, раздающий праведникам жизнь, не так понимает
всю тонкость и красоту жизни, как этот скромный, пыльный, забытый
грешник." (из письма К. Чуковскому, приведено в очерке К.
Чуковского "Леонид Андреев")
Леонид Андреев уж точно знал, о чём говорил, потому что с
"первоисточником" общался неоднократно. Характеристика Чехова
получилась у него яркая, в литературном отношении очень мощная и,
кстати, довольно располагающая к тому, чтобы заинтересоваться
Леонидом Андреевым как писателем: если он сумел так эффектно
выразиться о Чехове, то, наверное, смог ещё о ком-нибудь или о
чём-нибудь.
* * *
Может быть, Чехов на самом деле и не любил злословить, но в
молодости он таки зарабатывал злословием на жизнь. Называлось
это писанием фельетонов. К примеру, в репортаже-фельетоне
"Сара Бернар" можно прочесть о Саре следующее -- в довольно
развязном стиле:
"Наружности ее описывать не станем (...) наружность парижско-
семитическая не поддается описанию."
"M-lle Сара Б. родилась в Гавре от отца еврея и матери голлан-
дки. В Гавре прожила она, к счастью, не долго. Судьба, в образе
ужасной бедности, загнала ее мать в Париж."
"Легкомысленные французы совершенно забыли про Сару, пока она
разъезжала на испанских почтовых в стране померанцев и гитар.
Когда она возвратилась в Париж, ей пришлось поцеловаться со всеми
театральными замками: двери театров для нее были заперты. Кое-как
добилась она местечка в театре Porte Saint-Martin, -- местечка
статистки на двадцатипятирублевое жалованье."
"Когда она возвратилася из Америки, ее не пригласили в Comedie
Francaise, а это... В настоящее время она путешествует...
Объезжает города и веси Европы и пожинает лавры, тщательно минуя
Берлин. Бедные немцы! Впрочем, нет худа без добра, лишняя сотня
тысяч рублей останется дома, в немецких карманах, а сотня тысяч
годится детишкам на молочишко... В Одессе Сару приняли несколько
эксцентрично: обрадовались, крикнули ура и бросили в карету
камушком... Неприлично, но зато оригинально... Камень коснулся
Сары, как окружность касательной... M-r Жаретту кусок каретного
стекла залез в глаз... Дебют в холодных русских степях, как
видите, никуда какой..."
Писать в такой же манере про самого Чехова что-то не хочется,
тем более что мне нет основания мстить ему за Сару Бернар: я в
её жизни не разбирался.
* * *
Интеллект -- это тощая нашлёпка над могучим подсознанием и вся-
кой соматикой. И будь ты хоть семи пядей во лбу, самостоятельно
ты со многими нюансами отношений в этой психоорганической конст-
рукции не разберёшься, потому что попросту не хватит времени.
Познавать самого себя -- и людей вообще -- намерение правильное,
но осуществлять его удаётся лишь в небольшой степени. Надо брать
для личного пользования что-то готовое -- из культуры -- но хоро-
шо, если оно там есть. А его там не очень-то и много, а во време-
на Чехова было ещё меньше. Поэтому попрекать Чехова несуразицами
-- занятие не серьёзное. Да, их было много и в его жизни, и в его
произведениях, но вряд ли несуразное составляло его суть.
По большому счёту Чехов как мыслитель ещё не прочитан. Кто-то
особо толковый должен пожертвовать частью себя, чтобы объяснить
людям феномен Чехова. Будет ли стоить овчинка выделки -- не из-
вестно. Никакой системы в воззрениях Чехова не было, а был только
набор мнений (если бы была и система, её бы уже обнаружили).
* * *
Блистательный Чехов:
"Всё знают и всё понимают только дураки да шарлатаны."
"Здоровы и нормальны только заурядные, стадные люди."
"Говорят, что в конце концов правда восторжествует, но это
неправда."
"Ехать с женой в Париж все равно, что ехать в Тулу со своим
самоваром."
"Дело не в пессимизме и не в оптимизме, а в том, что у девянос-
та девяти из ста нет ума."
"Умный любит учиться, а дурак учить."
"В каждом из нас слишком много винтов, колес и клапанов, чтобы
мы могли судить друг о друге по первому впечатлению или по двум-
трем внешним признакам."
"Национальной науки нет, как нет национальной таблицы умноже-
ния; что же национально, то уже не наука."
"Человек - это то, во что он верит."
"Разве льгота, данная Ивану, не служит в ущерб Петру?"
"Русский человек любит вспоминать, но не любит жить."
"Посмотришь на иное создание - миллион восторгов, а заглянешь в
душу - обыкновенный крокодил."
"Что непонятно, то и чудо."
"Кто не может взять лаской, тот не возьмёт и строгостью."
"Нет такого предмета, который не подошел бы еврею для фамилии."
"Каждая собaка должна лаять своим голосом."
"Доброму человеку бывает стыдно даже перед собакой."
"Писатель должен много писать, но не должен спешить."
"Если хочешь стать оптимистом и понять жизнь, то перестань
верить тому, что говорят и пишут, а наблюдай и вникай."
"Бывают люди, которые всегда говорят только умные и хорошие
слова, но чувствуешь, что они тупые люди."
"Стать писателем очень нетрудно. Нет того урода, который не
нашел бы себе пары, и нет той чепухи, которая не нашла бы себе
подходящего читателя."
"Если против какой-нибудь болезни предлагается очень много
средств, то это значит, что болезнь неизлечима."
"На земле нет ничего такого хорошего, что в своем первоисточни-
ке не имело бы гадости."
"Есть люди, об уме которых можно верно судить по их голосу и
смеху."
"Спасения надо искать только в себе самом."
"Он пьет, бывает грубоват, - но что за беда? Талантливый человек
в России не может быть чистеньким."