Меня время от времени изводила тоска по уголовщине. Тюрьма,
только тюрьма, мрачно маячившая в перспективе своими сырыми
обшарпанными стенами и толстыми ржавыми решетками, удерживала
меня от очень решительных поступков. Я не могу себя убедить, что
"грабить награбленное" или давить моральных уродов -- это
аморально. Помогите, если сможете. По-моему, это выходит очень
даже морально, лишь бы не было попутных невинных жертв.
Последние пятнадцать лет я редко расставался с ножом. За
пятнадцать лет мне пришлось доставать его для боя только один
раз, но я все равно умею делать это очень быстро. И я не могу
понять, почему носить в кармане нож -- это очень плохо, а водить
по улице большую агрессивную собаку без намордника или носиться
в большой машине возле детской площадки -- это если и плохо, то
в гораздо меньшей степени.
* * *
Каждый психически нормальный человек совершает какие-то грехи
и благодаря им знакомится с муками совести или даже с тяжестью
наказания. Каждый в результате этого устанавливает для себя
некоторые правила поведения, обеспечивающие ему в дальнейшем не
слишком большие страдания по причине совести и наказаний. Кому
везет, тот платит на эти правила небольшую цену, а сами они
получаются эффективными. Скелетики у него в шкафу совсем
маленькие. Кому не везет, у того и цена получается значительная,
и правила оставляют желать лучшего. И скелетищи у него такие, что
трудно скрыть. Многому можно научиться на чужом опыте, но
собственные страдания производят более сильное впечатление.
Я вовсе не веду рассуждение к тому, что гора костей в моем
собственном шкафу ничего особо страшного не означает, а всего
лишь пытаюсь объяснить, что стать устойчиво хорошим человек
может только через некоторые плохие поступки (и поэтому надо хотя
бы иногда их прощать!), а если о ком-то не удается разузнать
ничего плохого, то либо он неопытен и неустойчив в своих
добродетелях, либо хорошо замаскировал свои грехи.
* * *
Когда я вижу всяких выродков в их каждодневной порочной
жизнедеятельности, мне очень хочется их убивать. А когда я читаю
про великих душегубов, вроде Георгия Жукова, мне думается, что
надо быть в убийствах посдержаннее. Это очень важный вопрос:
кого, за что и при каких условиях можно лишать жизни? И сможем
ли достигнуть благополучия я и человечество, если обходиться без
этого?
* * *
Я лелею в себе способность впадать в боевое бешенство. Слабо-
контролируемая ярость удваивает силы и позволяет не чувствовать
боли. Я воин, я атакующий зверь, я берсеркер. Порыв упоителен.
Всякий раз, когда кровь ударяет в голову, успеваешь подумать:
на каком рубеже остановиться? И зачем останавливаться? Не пора
ли, Господи, перейти, наконец, Рубикон? Сколько можно быть тихим
серым винтиком на легальном положении? Один точный удар ножа, и
ты свободен от всех обязательств. Начнется новая жизнь, в которой
ты будешь брать силой всё то, чего тебе сейчас, может быть, не
хватает. И твоя ненависть почти всегда будет получать наиполней-
ший выход. Вот только как долго это сможет продлиться?
* * *
Я иногда зачитываюсь уголовным кодексом и поэтому отчетливо
сознаю, насколько близко к тюремной параше я нахожусь. Пенитен-
циарная система только и ждет, когда у меня подвернется нога;
когда я сорвусь с предохранителя; когда дам выход переполняю-
щему меня чувству неприязни к деградировавшей человечи. Если ко
мне, наконец, привяжутся, то, скорее всего, за пропаганду чего-
нибудь слишком сложного для понимания недоумками или за убийство
на улице.
Дураки невыносимо стандартны. Это обусловливается отнюдь не
сходством их генотипа, а всего лишь их склонностью к подражанию:
во всякое дерьмо они влезают толпами. То они дружно обивают
пластиком свои лоджии (а если кто не сможет обить, чувствует себя
неполноценным); то через одного начинают носить прямоугольную
обувь; то присваивают каждый своему чаду одно и то же имя. Я
родился, когда в моде были Саши, Сережи, Володи, Андрюши,
Виталии, Димы, Олеги, Юры, Игори и Вити (в деревне -- Васи и
Коли), но прежде всего, конечно, Саши. Потом пришла пора Русланов
и Денисов. Потом Максимов, Артемов, Егоров, Кириллов, Антонов и
Никит. Среди женщин мои ровесницы -- сплошь Лены, Светы, Тани,
Иры и Люды. Следом за ними по возрасту идут Анжелы, Жанны, Юлии,
Ларисы и Марины. Потом Кристины. В группе детского сада, в
которой моя жена работала воспитательницей, из 16 мальчиков
шестеро носили имя Владислав. Их родили в год, когда в Москве
кто-то "пришил" популярного телевизионного деструктора Владислава
Листьева. В классе, в котором училась моя дочка, были четыре
Кати, три Оли, два Андрея, две Яны, две Маши, два Максима. В
классе сына -- целых шесть Ань (уж не знаю, в честь кого). Когда
мы переехали в другой район города, в новом классе дочери
оказалось три Насти, в новом классе сына -- четыре Саши и три
Димы. В детском саду, куда устроилась воспитательницей жена,
собралось целых пять воспитательниц Галин. Я бываю почти счаст-
лив, если в моем очередном коллективе, не оказывается, кроме
меня, ни одного Александра.
* * *
Меня всегда ставит в неловкое положение вопрос, холодно ли
на улице. Я могу сказать, холодно ли было мне, но ведь не этого
вы ждете. Я также могу иногда сказать, стало ли холоднее со
вчерашнего дня, но вам и это не нужно. Как же мне выяснить,
будет ли холодно вам? Я должен сравнить вашу одежду с моею,
вашу скорость передвижения с моею, вашу закаленность с моею.
Отвечать "не знаю" на ваш вопрос бывает невежливо, лгать я тоже
никак не могу, а учесть сразу кучу вышеуказанных факторов я не
в силах. Не могли бы вы не приставать ко мне с этим вашим
вопросом?
Есть люди, которые склонны во всем искать плохое, обо всем
говорить гадости. Какого человека при них ни назови, они поста-
раются припомнить о каком-то его недостатке или сомнительном
поступке. Какое мероприятие ни затевается, они обязательно раз-
глядят за ним чьи-то скрытые нехорошие цели. Такие вот противные
бывают люди. Я сам такой. Вернее, почти такой. А в оправдание
себе скажу вот что. Первое. Вы все настолько приучены обманывать-
ся и обманывать, что опасно принимать на веру какие бы то ни было
ваши утверждения. Если вы сами искренни, то, возможно, неискрен-
ними были те, кто ввели вас в ваше искреннее заблуждение. Второе.
У всего есть недостатки -- более или менее значительные. Это не
смертельно: с этим можно жить. Это даже не мешает стремлению к
каким-нибудь идеалам и получению всяких удовольствий. А те, кто
не признают всеобщности недостатков, -- дураки или обманщики, и
когда они сбивают с толку других, надо выводить их на чистую
разочаровали. В злопыхатели нередко переходят люди, оставшиеся
непонятыми в своих лучших намерениях. Четвертое. Лучше уж
Прежде чем осуждать кого-то за его злопыхательство, попробуйте
разобраться, нет ли вашей частичной вины в том, что у него
развилась эта особенность: может, вы его тоже в чем-то сильно
разочаровали. Злопыхателями нередко становятся люди, оставшиеся
непонятыми в своих лучших намерениях. Четвертое. Лучше уж
злопыхатели, чем глупые энтузиасты и предприимчивые лжецы.
Кстати, вы любите читать в ваших бульварных газетенках
повествования о недостатках, глупостях и гадостях ваших великих
людей. Отчего же при этом такая неприязнь к злопыхателям? Да от
того, что они умудряются разоблачить то, что вы хотели бы
сохранить себе в качестве "святого" для удовлетворения своей
потребности в обожании.
Кроме того, вы очень любите юмористов, высмеивающих ваше
общество. Смеяться приятно. Смех позволяет вам наслаждаться своим
якобы превосходством над кем-то воображаемым или реальным. А
злопыхательство горчит: злопыхатель дает вам понять, что в
существующей ситуации не до смеха.
Очень трудно засорить чепухой математику, значительно легче --
физику, совсем легко -- философию. В настоящее время философия
настолько изгажена псевдофилософским мусором, что можно без
большой натяжки считать, что ее нет совсем. Перекричать галдя-
щую толпу псевдофилософов почти невозможно. И это не кризис --
это катастрофа. Культура сложного мышления раздавлена потоком
бойкой халтуры и абсурдистской галиматьи. Все стремятся делать
ходовой товар и манипулировать -- никто не стремится раскапывать
истину.
* * *
Ну, выдвинуть лозунг возрождения философии? Только возрождать
по сути нечего. Много ли найдется философов, подход которых я
мог бы одобрить хотя бы процентов на 70? И про которых я мог бы
сказать: берите с этих людей пример почти во всем? С бродяги
Диогена, что ли? С праздного болтуна Сократа? С гомосексуалиста
Платона? С Сенеки -- воспитателя вздорного психопата и садиста
Нерона? Спинозе я не могу простить его "Этику, доказанную в
геометрическом порядке", Шопенгауэру -- его "Мир как волю и
представление". Бедняга Ницше -- тот и вовсе больной. Человека
ищу! Того, кто личным жизненным опытом смог доказать, что
правильно взирал на мир.
Может, Аристотель и Конрад Лоренц.
* * *
Чтобы открыть великие истины, надо быть умным. Чтобы стать
умным, надо много помучиться. Если ты помучился, поумнел и открыл
себе великие истины, ты станешь немного меньше мучиться. Если ты
успеешь издать книгу с изложением своих открытий до того, как
ослабнут (или прекратятся навсегда) твои мучения -- стимул твоего
творчества -- о твоих открытиях узнают другие. Но обратят на них
внимание только те, кто умные и мучаются. В общем, философия --
удел мучеников. Что касается твоих рецептов насчет того, как
мучиться поменьше, то их можно разделить на две группы: на личные
и социальные. Личные ты проверил на себе, так что их можно
считать более-менее действенными. В отношении же социальных надо
опасаться, что хотя ты и умный, это защищает тебя от ошибок толь-
ково всяких простых делах, а если ты берешься за сложные, то
ошибаешься в них не меньше, чем дурак в простых.
* * *
Уловлено из чужого спора: "Профессионал-философ с вами просто
не станет разговаривать ни здесь, ни где-либо еще. Вы совершенно
неподготовлены. Это как если бы я попытал разговаривать с
физиком-ядерщиком, прочитав Перельмана, и зная, что есть такой
автор, как Фейнман. Не позорьтесь." Было сказано как будто для
меня. Действительно, я не усвоил и четверти той массы заумных
фикций, которая считается приличествующей "профессионалу-филосо-
фу". Но я тоже вряд ли захотел бы с ним разговаривать -- из
чувства глубокого презрения, которое питаю к людям, которые этими
фикциями забивают голову себе и другим и смотрят свысока на тех,
кто к подобному роду занятий не склонны. А если бы я и захотел
поговорить, то о чем? Не о том же, что считаю своим долгом
отгонять их от всякого хорошего дела, пока они его не испортили!
Кстати, в каких своих понятиях они соотнесут меня со своей
философией? Может быть, я окажусь у них дилетантом, недоучкой,
претенциозным полудураком (на дурака не потяну, наверное), слегка
"припыленным", уродом с вывихнутыми мозгами. Или же они
снисходительно назовут меня слабеньким полуфилософом, много о
себе воображающим.
Чем "профессиональный философ" отличается от талмудиста? Оба
большие знатоки чего-то совершенно непосильного для средних
мозгов и имеющего отдаленное отношение к реальности. Оба
подавляют серую массу своей неимоверной образованностью. Оба
красиво говорят. Оба кормятся благодаря добропорядочной глупости
других людей. Оба исполнены чувства превосходства. Обоих я
как-нибудь выдержу, если они не будут путаться у меня под ногами.
А их презрение я легко переживу. Мало ли кто и за что меня
презирает! Сидящая на заборе ворона, может быть, презирает меня
за то, что я не умею летать и каркать. А для домовой мухи я и
вовсе законченное ничтожество, поскольку не способен питаться
дерьмом. И всё же почему меня так беспокоит отсутствие у меня
всяких знаний, обязательных для "профессиональных философов"?
Наверное, было бы очень эффектно, если бы эти знания у меня были
и я мог бы переспорить "профессиональных философов" на их
собственном вычурном языке по поводу их же вычурных фикций. Вот
только я вряд ли бы смог в этом случае затолкать в свою голову
какие-то другие, более полезные знания.
* * *
Историю философии надо исследовать в тесной связи с историей
социальных условий, в которых жили философы, а также с личностями
самих философов. Тогда будет более понятно, почему философы
тяготели к тем или иным представлениям и почему становилось
популярным то или иное течение мысли. Если у философии есть
какие-то функции, то надо и выяснять, каким образом та или иная
философская система эти функции выполняла. В противном случае
история философии оказывается пересказом странного вздора, слегка
упорядоченным по культурам и эпохам.
* * *
Наверное, почти во всякой философской системе можно выделить
основную часть -- выражающую подход ее автора и отличающуюся
некоторой новизной, а также дополнительную часть -- добавленную
до полноты, в соответствии с текущими представлениями о том,
какой должна быть философская система, и не обязательно отме-
ченную новизной и значимостью.
* * *
Разница между философом и преподавателем философии (которого
по невежеству нередко называют "профессиональным философом") --
как между художником и искусствоведом. Второй разбирается в
творчестве первого и может много и сложно говорить о нем и
отнести его к такому-то течению и такому-то жанру, и даже
отыскать у него кое-какие недостатки, но он не способен
нарисовать ни одной сносной картины.
* * *
Человек с философским складом ума может не быть знатоком
философии -- и наоборот. Человек с философским складом ума не
обязательно доходит до построения и тем более до развернутого
изложения системы своих взглядов. Но хотя бы зачатки этой системы
у него имеются. Можно ли назвать его философом -- всего лишь за
философский склад ума и за зачатки философской системы? Это
вопрос условности. Если исходить из обычного содержания понятия
"философ", то скорее можно, чем нельзя. А можно ли назвать
философом знатока философии, если у него не философский склад
ума? И зачем ему тогда философия? А если склад ума философский,
а образ жизни не философский? Наверное, можно и назвать, но не
хочется. Это околофилософ. Осталось уточнить, что такое философ-
ский склад ума и философский образ жизни. Первое состоит в склон-
ности обобщать, сторониться популярных мнений, искать неповерх-
ностное, сомневаться, стремиться к истине. Второе -- в избегании
приобретательской суеты, "массовой культуры", общения с
дураками и подлостей.
Формирование гениальной творческой личности определяется не
только органической предрасположенностью и не только влиянием
условий жизни, но также и сильным желанием стать такой личностью.
Человек может подавлять в себе творческие ростки, а может лелеять
их; может пренебрегать порывами вдохновения или расходовать их
на всякую чепуху, а может выжимать максимум из каждого порывчика,
направляя его исключительно на что-нибудь значительное.
Чтобы развить в себе способность к радикальному творчеству,
надо специально БЕРЕДИТЬ себя: не гасить, а распалять свои
эмоции, поощрять в себе дух противоречия, завидовать, ненавидеть,
иногда даже быть неосторожным и неблагоразумным. У О. Генри есть
кошмарный рассказ про какого-то взломщика сейфов, который
специально содрал себе на пальцах то ли кожу, то ли ногти, чтобы
приобрести повышенную чувствительность к вибрациям в механизме
сейфового замка. Талантливый человек, сосредоточившийся на
творчестве, вынужден уподобляться этому взломщику.
Способный человек работает ровно и хорошо, у гения же периоды
плодотворного творческого возбуждения и упоительного переживания
своего превосходства сменяются периодами глубокого спада и болез-
ненных сомнений в своих достоинствах.
То, что способные и знающие люди делают легко, мимоходом, от
менее способных и менее знающих требует огромных усилий; от
гениев это требует включения их гениальности. А если она не
включится, результат может оказаться довольно жалким.
За радость творчества приходится дорого расплачиваться.
Во-первых, неадекватностью поведения: когда погружаешься в
размышления, или только приближаешься к погружению (и вовсю
уже работает подсознание), или только что выбрался оттуда, ты
не совсем ориентируешься в среде, в своей ситуации и даже в
здравом смысле. Во-вторых, недосыпанием и бессонницами: как
ни стараешься вести здоровый образ жизни, но если пошли мысли,
рядом с ними всё прочее становится несущественным, и ты пере-
стаешь воспринимать время. В-третьих, жутким разладом с миром,
потому что начинаешь остро воспринимать всякие его недостатки.
В-четвертых, неудачами в обычных человеческих делах, на которые
не оказывается ни времени, ни сил. В-пятых, нервозностью,
которая есть следствие уже перечисленного.
Что касается самой радости творчества, то она, похоже, в зна-
чительной степени складывается из самолюбования и предвкушения
успеха в обществе, хотя это обычно четко не сознается. Конечно,
что-то приходится и на удовольствие от напряжения мозгов (они,
как и мышцы, ХОТЯТ напрягаться), и на удовлетворенность тем,
что ты очень полезен людям (может быть, да и то лишь в принципе).
Некоторые люди являются от природы в достаточной степени
гениальными, чтобы заниматься плодотворным творчеством; некоторым
приходится в той или иной степени усугублять и доводить до
кондиции обусловливающий это перекос психики. Эти вторые никогда
не состоятся как творческие гении, если они не возьмут установки
на гениализацию своей личности, не начнут поощрять в себе зачат-
ков гениального, не решат, что они уже гении, хотя (может быть,
пока еще) и не выдающиеся. Творческий человек, если он хочет
создать что-то значительное, должен считать себя если не гением,
то в крайнем случае полугением, кандидатом в законченные гении.
Будет ли он заявлять об этом окружающим -- всего лишь вопрос
тактики. Если заявит, не подкрепив своих слов явными творческими
успехами, то, во-первых, этим он поставит себя перед необходимос-
тью подтвердить заявление делом и получит таким образом дополни-
тельный стимул. Во-вторых, независимо от того, подкрепит или не
подкрепит он заявление творческими успехами, отношение окружающих
к нему существенно изменится (они отстранятся от него, он -- от
них), и у него появятся лучшие условия для творчества, поскольку
ему уже не надо будет подстраиваться и маскироваться. Кроме того,
увеличится его возможность наладить полезные контакты с себе
подобными.
Если гений (или полугений, стремящийся стать гением) молчит
о своей особенности, то делает он это не вследствие заниженных
представлений о своем потенциале, а единственно из желания
избежать проблем, порождаемых несходством с окружением. Если же
человек в самом деле считает, что надо пониже оценивать свои
способности, подчинять себя авторитетам и общественному мнению,
он вряд ли сотворит что-нибудь выдающееся, какие бы ни были его
задатки. А если и сотворит, то случайно.
Скромность творческого гения -- не в том, чтобы думать о себе
как о мелкой личности, а в том, чтобы скрывать от окружающих свою
высокую самооценку. Но если его настойчиво спрашивают "в лоб",
что он о себе думает, то как тут не ответить правдиво, "в лоб" --
так, чтоб челюсти отвисли от неожиданности?!
Нетворческий гений -- это рассеянный человек, склонный увлечен-
но заниматься всякими странными делами и пренебрежительно относя-
щийся к некоторым нормальным человеческим ценностям. Он может
хорошо справляться со своей специализированной работой, но в
целом он мало приспособлен к жизни.
* * *
Высококачественное полезное творчество не обязательно является
революционным, дающим радикально новые результаты: можно следо-
вать хорошим образцам, слегка подправляя и разнообразя их.
Революционное, радикально новое может случайно получиться и у
не гениального творческого работника -- к тому же, возможно, и не
ставившего революционных целей. А творчески работающий гений не
обязательно является продуктивным в части выдающихся результатов.
* * *
Ладится только у ремесленников, а талантливые
люди -- в вечном поиске.
Фильм "Самая обаятельная и привлекательная".
Конечно, бывает и так: есть признанная проблема (вроде доказа-
тельства "великой теоремы Ферма" или создания "вечного двигате-
ля"), и никто не может ее решить, а некоторые даже и не пробуют.
Однако все считают: тот, кто решит ее, -- великий человек. Но
чаще бывает иначе: проблемы никто в упор не видит, и считается,
что всё хорошо, а если не всё хорошо, то хорошо известны причины
этого, и они состоят в том, что какие-то люди слишком ленивы
(слишком небрежны, слишком эгоистичны и т. д.) и потому не хотят
или не способны действовать нужным образом. Ну, может быть, еще
нужен приход великого человека, но задание для этого человека уже
подготовлено. Когда же приходит, наконец, великий человек, он
вдруг заявляет, что есть огромная проблема, которой не видели,
или что огромная проблема есть совсем не там, где ее видели, и
предлагает непривычное и неубедительное решение этой проблемы.
И тут все начинают обращать внимание на то, что он какой-то
странный, себе на уме, излишне самоуверенный и к тому же пока еще
ничем не доказавший своих выдающихся способностей (не решивший ни
одной из широко признанных проблем). А вдобавок ко всему он еще и
ущербный в интеллектуальном отношении, поскольку не умеет делать
такие-то и такие-то вещи, которые элементарны для многих других.
Для обывателя гений -- это выдающийся обыватель: он умеет делать
всё, что делают обыватели, но только в превосходной степени.
Бывает, какой-нибудь узор на обоях вдруг сложится в лицо или
фигуру в моем восприятии, и я отчетливо вижу это изображение.
А на минуту отвлекшись, я уже не могу заставить себя видеть то
же самое на том же самом месте. Что-то похожее, наверное, случа-
ется и с откровениями: на короткое время разрозненные куски вдруг
сверкнут целостной картиной, а потом снова лишь нагромождение
кусков.
Чувство призванности -- это переживание своей особой роли,
очень важной для общества, но предполагающей необходимость дейст-
вовать обособленно. Оно может быть оправданием осторожности, но
не может быть оправданием трусости и подлости, потому что трус и
подлец если и привносят в общество что-то хорошее, то дискреди-
тируют это хорошее другими своими действиями.
Чувство призванности отнюдь не преследует меня все время, как
навязчивая идея, хотя причина его наверняка постоянно присутствует
где-то в подсознании. Это чувство охватывает меня лишь при неко-
торых условиях. К примеру, когда я сталкиваюсь с какой-нибудь
вашей очевиднейшей глупостью или с каким-нибудь ... (обычно
говорят "свинством", но я не хочу обижать свиней). Когда я не
контактирую с вами или когда сильно увлекаюсь каким-нибудь делом,
оно оставляет меня на целые дни или даже недели.
Я не верю, что меня направляет Бог или компашка каких-нибудь
Махатм. Конечно, как скептик, я должен допускать и такое, но оно
у меня что-то не очень допускается. Но мое чувство призванности
слабее от этого не становится: оно представляет собой вполне
определенную реальность, и мне надо как-то его объяснить. Оно
не совсем то же, что чувство превосходства (я знаю, что такое
чувство превосходства, поэтому говорю о различии этих чувств с
уверенностью). Может быть, оно есть редко пробуждающийся ин-
стинкт, или вариация инстинкта, или устойчивое наложение
нескольких инстинктов, или все-таки чувство превосходства, но
связанное с эмоционально окрашенными воспоминаниями.
Чувство призванности избавляет от необходимости искать
оправдание в ваших глазах. Поскольку я не хам, мне очень не
хочется, чтобы какие-то мои поступки оценивались окружающими
как недостойные. Но ввиду нетипичности моего мировоззрения
я раз за разом оказываюсь в положении, когда я хочу делать
что-то неподобающее с вашей точки зрения, и это вызывает во
мне борьбу чувств. Но если я особенный, высший, то мне не
пристало болезненно воспринимать ваши оценки моих действий
(не всяких, конечно, а только тех, которые обусловлены моим
духовным превосходством).
Каково место подлецов в обществе? Являются они маргиналами,
или тяготеют к социальной верхушке, или распределяются по всем
социальным слоям приблизительно равномерно? Встречаются они чаще
в некоторых нациях, или же все нации заражены ими в сходной
степени? Как изменяется их количество в разных социальных группах
с течением времени? Представляет собой подлость нормальное
человеческое качество, или же она есть что-то вроде уродства
или болезни? На указанные вопросы отвечает ФИЛОСОФИЯ ПОДЛОСТИ.
Она здесь понимается как философское изучение подлости, а не как
ее идеологическая основа.
* * *
Конечно, сначала надо определить, что есть подлость. Если
человек открыто заявляет о пренебрежении интересами общества
и ближних, то он не подлец, а эгоист. Если он призывает к добро-
детели, а сам тайком грешит, то он лицемер, но не обязательно
подлец. Если же он на словах защищает интересы общества и
ближних, а на деле намеренно предает их, то он, наверное, подлец
и есть. И если он нарушает явные или подразумеваемые обещания
(с выгодой для себя, а не для тех, кому обещал), или же
злоупотребляет доверием, то он тоже подлец. Несправедливо
оскорбляющий или мучающий того, кто не может себя защитить, --
подлец несомненно. Грабящий бедного -- подлец из подлецов (но с
кучей оговорок: если грабящий менее беден, чем ограбляемый; если
ограбляемый приобрел свое имущество честно; если это имущество
для него действительно полезно, причем в такой же или в большей
степени, чем для грабителя).
* * *
Синонимы слову "подлец": мерзавец, негодяй, сволочь. Синонимы
с более узким значением (то есть имеющие в виду какую-нибудь
конкретную подлость): предатель, изменник, клятвопреступник.
Слова с близким значением: дерьмо (к примеру, трус -- всегда
дерьмо, но не всегда подлец).
* * *
Качество, противоположное подлости, -- честность. Слово
"благородство" не подходит потому, что подразумевает принадлеж-
ность к "благородному" сословию, то есть старую чушь о концен-
трации добродетелей на верхних ступенях социальной лестницы.
Несомненно, одни люди от рождения более расположены к подлости,
другие -- менее, но если это и имеет отношение к сословной
принадлежности родителей, то скорее в том смысле, что чем выше
человек забрался, тем больше подлостей ему пришлось попутно
совершить.
Запросто можно быть вором и в то же время честным человеком:
"промышлять" только богатую сволочь, а в случае большой добычи
делиться с бедными, но хорошими людьми -- чтобы самому не стать
богатой сволочью. А вот, к примеру, быть политиком и в то же
время честным человеком, наверное, если и можно, то с очень
большим трудом и вряд ли сколько-нибудь долго.
* * *
ПОДЛОСТЬ И ВРАГИ. Человек, втершийся в доверие к врагу и потом
использовавший это доверие во вред ему, не всегда является подле-
цом. Значение имеет характер вражды и обстоятельства причинения
вреда врагу. Если кто-то ненавидит подлецов, вроде вас, и вы
сделаете ему исподтишка какую-нибудь гадость, вы только
подтвердите свою принадлежность к подлецам. Если вы причините
ущерб врагу в то время, когда он будет искренне пробовать
поступить хорошо, вы совершите подлый поступок.
* * *
"... В области хозяйственной жизни наиболее способные люди
не назначаются сверху, а сами должны пробить себе дорогу снизу.
Соревнование более способных с менее способными происходит
повсюду, начиная с маленького предприятия и кончая самым
грандиозным из них. Но это относится также и к области политики.
Наиболее выдающиеся люди и здесь не могут быть внезапно
'открыты'". (Адольф Гитлер, "Майн кампф", ч. II, гл. I.) Это
всказывание -- типичная либеральная чушь. Действительно,
способные люди с большей вероятностью пробьют себе дорогу снизу
в области хозяйственной жизни или политики, но с еще большей
вероятностью это сделают люди, не ограничивающие себя в исполь-
зуемых средствах, склонные игнорировать здравые интересы ближних
и общества в целом. Быть подлецом выгодно -- во многих
отношениях.
* * *
Тьма желающих заработать на чужих слабостях и глупостях. Слабое
и глупое поощряется, прославляется, внушается, лелеется. Если же
кто-то вопреки всему захочет стать сильным и умным, стараются
направить его благие устремления к дурным целям. И не бесплатно.
Никто не ищет истины -- все ищут эффектную видимость. Никто не
тянется к добродетелям -- всем нужен успех. С успехом у них,
конечно, почти всегда дела обстоят неважно, а если он им все-таки
улыбается, от этого бывает еще хуже.
* * *
Если человек искренне и горячо ругает подлецов или, скажем,
лжецов, трусов и т. п., вовсе не следует думать, что сам он чужд
этого. Он может быть как раз очень даже не чужд, но для себя у
него всегда находятся оправдания. Каждому представляется, что
подлости, которые он делает, не настолько гнусные, как те,
которые делает его сосед.
* * *
Люди делают подлости друг другу не на каждом шагу вовсе не
потому, что считают делание подлостй плохой разновидностью
поведения, а потому что боятся, ленятся, отдыхают, не могут
сообразить, какую бы еще подлость сделать, разрываются между
несколькими возможностями или очень заняты совершением
каких-нибудь других нехороших поступков (не вся мерзость
сводится к подлости).
* * *
Из немакиавеллистых общественных деятелей я знаю только
Сократа, Иисуса Христа и Жанну д'Арк. Остальные же как будто
убеждены в том, что быть честным -- хорошо, а нечестным -- еще
лучше. Что если ты хотя бы иногда не нарушишь обещания, не
предашь кого-нибудь хотя бы чуть-чуть, не пустишь пыли в глаза,
то не видать тебе теплого места под солнцем. Если будешь посту-
пать исключительно честно, то никто даже и не узнает, какой ты
герой.
Люди сбиваются в партии исключительно по признаку того, какую
систему подлости они предпочитают (или какую им пришлось предпо-
честь).
Хорошие люди -- это, наверное, те, кто делают подлости не при
всякой возможности, а через раз. А безупречные герои бывают,
по-видимому, только в кино, да и то не во всяком. И такое кино --
лживое, неправильное: сбивающее людей с толку.
* * *
Праведнику приходится тратить много сил на то, чтобы разбирать-
ся, какие поступки еще являются праведными. а какие уже нет.
Поэтому праведнику остается не очень много сил на сами праведные
поступки. Кроме того, он наверняка вообще избегает что-либо
делать, поскольку действием согрешишь скорее, чем бездействием.
В связи с этим уместно предположить, что человек, стесняющий себя
в средствах несколько меньше, чем это принято у праведников, хотя
и творит какое-то зло, но значительно перекрывает его хорошими
поступками, так что в итоге от него получается много больше
пользы, чем от праведника.
* * *
Почему честному человеку трудно жить? Потому что он...
ограничен в способах действия, игнорирует некоторые
возможности;
предсказуем для своих противников;
тратит время и силы на размышления о моральной стороне своих
действий;
иногда мучится совестью;
иногда рискует по велению совести, то есть без непосредст-
венной личной выгоды;
ограничен в "социальных связях", поскольку не может приятель-
ствовать с кем попало;
многим людям мешает, многих раздражает;
нередко становится жертвой людей, злоупотребляющих честностью
других;
как правило, находится в чуждом ему окружении, поэтому
воспринимает общество как деградировавшее и враждебное,
из-за чего нередко бывает удручен.
Выводы:
1. Выгоднее быть полуподлецом. В крайнем случае -- подлецом,
маскирующимся под полуподлеца.
2. Если ты честный человек, надо хотя бы выдавать себя за
полуподлеца. Или хотя бы скрывать свою особенность.
3. Когда есть выбор между более честным вариантом действия и
менее честным, надо выбирать менее честный вариант.
Честность не избавляет от мук совести. Наоборот. У подлеца
совесть отсутствует совершенно, а полуподлец всегда легко
находит себе оправдания. Совесть терроризирует только честного
человека. А поскольку как ни старайся, какие-то твои действия
всё равно будут довольно сомнительными, то у совести всегда
находятся поводы возбудиться.
Всякое общество характеризуется некоторой нормой подлости.
Подлецами в нем считаются те, у кого ее значительно больше этой
нормы. А те, у кого ее значительно меньше, считаются дураками
и неудачниками. Иногда они попадают в святые. но тогда оказывают-
ся обречены на нищету, безбрачие и общение с убогими.
Чем человек честнее, тем в целом труднее ему найти работу. Не-
которыми видами деятельности он не может позволить себе занимать-
ся, потому что считает их вредными для общества. Некоторые долж-
ности ему не подходят, потому что предполагают соучастие в пре-
ступлениях работодателя (или хотя бы необращение на них внима-
ния). Но чаще он просто не вписывается в коллектив.
Государство подличает против граждан -- иначе оно развалится
совсем. Граждане подличают пртив государства -- иначе они просто
не выживут. Некоторые полуподлецы на службе государства зарабаты-
вают тем, что борются с подлостью других полуполдецов, а также
законченных подлецов.
Жизненный путь честного человека обычно завершается алкоголиз-
мом, депрессией, тюремным заключением по ложному обвинению,
самоубийством, гибелью на дуэли или в уличной драке. Иногда к
честному человеку подсылают наемных убийц или сжигают его на
костре.
Чтобы хорошо жить, надо освоить норму подлости: подличать
нечасто и некрупно, но уместно; говорить при случае правильные
слова (но без апломба); быть сравнительно честным в отношениях
со "своими", а в отношениях с "чужими" дозволять себе любые
"военные хитрости". Это -- рецепт выживания и рецепт карьеры.
Ну, не весь рецепт, но один из важных его пунктов. Излишне
говорить, что я данному рецепту не следую: это видно по моим
результатам (правда, можно объяснить мою ситуацию и тем, что я
настолько малоспособный, что не в состоянии даже освоить норму
подлости). Собственно, я только сейчас начал все эти дела созна-
вать. Но еще ничего не решил.
Экранный герой, спасающий человечество, в реальной жизни обычно
оказывается всего лишь сволочью, транжирящей в год миллион дол-
ларов. Блестящий публицист, пафосно обличающий зло на страницах
популярной газеты, на самом деле автомобильщик, собачник и ку-
рильщик, бросающий окурки с балкона. Видный общественный деятель,
строитель либерального общества, на дух не переносящий большеви-
ков, -- в прошлом комсомольский активист, копавший под не вполне
правоверных или даже строчивший на них доносы в "органы".
Когда я задумываюсь о количестве окружающей меня лжи, никакого
особого потрясения я не испытываю -- но только потому что не могу
определиться с тем, какому чувству отдаться: то ли ненависти, то
ли ужасу. Лгут из корысти, из добрых побуждений, из желания
посмеяться (то есть кого-то унизить). Иногда лгут единственно по
привычке, а иногда вообще непонятно почему. Лгут в газетах, в
университетах, в парламентах, в церквях. Лгут страстно, нагло,
убедительно. Лгут напропалую или примешивают ложь к правде. Лгут
путем придумывания фактов или путем их тенденциозного подбора.
Ложь является частью приличий: говорят "здравствуй" тому, про
кого думают "чтоб ты сдох"; приветливо улыбаются тому, про кого
лепечут гадости за его спиной. Если кто-то разоблачает ложь, то
обычно лишь для того, чтобы подсунуть вместо нее другую ложь,
пусть даже и невольно. Если кто-то повторяет чужую ложь, веря,
что это правда, он тоже лжет. По крайней мере, повторяемая им
ложь правдой от этого не становится.
Правда -- вещь настолько тонкая и трудноуловимая, что даже при
развитых навыках ее добывания и сильном желании ее заполучить ты
вряд ли всякий раз будешь достигать успеха, и надо всего лишь
немного и ненадолго расслабиться, чтобы оказаться в большом от
нее удалении. И как же с учетом этого относиться к людям, которые
мало того, что не испытывают к ней уважения, но еще и намеренно
мутят воду?
* * *
Надо различать ложь прямую и косвенную, намеренную и ненамерен-
ную.
Виды косвенной лжи: ввод в заблуждение действиями, подталкива-
ние к ошибочным выводам, умолчание (сокрытие правды), неопровер-
жение чужих лживых или ошибочных утверждений, нарушение обещания.
Нарушение обещания можно оправдывать следующими способами:
1) все течет, все изменяется, и с того времени, как я дал обеща-
ние, я сильно изменился, то есть, можно сказать, что обещание
давал другой человек, а не я;
2) когда я давал обещание, я не знал таких-то обстоятельств,
поэтому мое решение дать обещание было ошибочным, и надо его
исправить;
3) мое обещание было результатом какого-то временного затмения
рассудка;
4) я давал обещание в предположении некоторых обстоятельств, но
эти обстоятельства не сложились, поэтому обещание стало для
меня абсурдным.
К любому случаю дачи обещания подойдет хотя бы одно из этих
оправданий, так что невыполнение обещания есть ложь ненамеренная,
не образующая греха. Если ты нарушаешь обещание, ты всего лишь
демонстрируешь свою неполноценность: неустойчивость во взглядах,
ненаблюдательность, непроницательность, слабую память, эпизоди-
ческую мутность в голове.
Вновь и вновь я возвращаюсь к "еврейскому вопросу". И на что
он мне сдался? Ведь ясно же, что если и откопаю я в этом вопросе
несколько важных истин, то неприятностей я добуду себе еще
больше. Но притягивает меня "еврейский вопрос", как веревка
притягивает самоубийцу. Я даже задумывался, не представляю ли я
собой реинкарнацию Адольфа Гитлера. У скептика, конечно, возможно
всякое, но все же реинкарнация -- это почти наверняка чушь. Ну,
может, Гитлер влияет на меня как-то с того света. Нашептывает
время от времени, говнюк: ну-ка присмотрись к евреям попристаль-
нее! И я присматриваюсь и присматриваюсь ...
* * *
С "еврейским вопросом" удивительным образом связаны почти все
ключевые темы современной политики и философии (по крайней мере,
мне так иногда представляется). Если его из каких-либо соображе-
ний игнорировать, любое масштабное исследование какого-либо
социального аспекта западной цивилизации рискует сильно разойтись
с истиной. "Еврейский вопрос" приобрел такое значение благодаря,
во-первых, христианству, во-вторых, широкому расселению евреев,
в третьих, еврейской склонностью к интеллектуальным занятиям,
в-четвертых, еврейской "проникающей способностью", в-пятых,
особенностям еврейской "жизненной позиции".
* * *
Если послушать (почитать) некоторых евреев, то можно подумать,
что они считают так: поскольку мы, евреи, -- жертвы "холокоста",
то теперь с нами все должны обходиться бережно и предупредитель-
но, как вообще с людьми, только что пережившими огромную потерю.
Всякая попытка критично затронуть "еврейский вопрос" или, хуже
того, высказать сомнения в отношении признанной версии "холокос-
та" есть высшая степень безнравственности.
* * *
Почитав юдофобской литературы, честный человек начинает думать,
что приобщился к великой тайне и теперь уже знает, какие скрытые
силы движут миром. Суть этой тайны: евреи -- дерьмовая нация, и
почти всё зло в мире -- от них. На самом же деле он приобщился
лишь к малой части великой тайны, а ее чуть более обширная часть
такова: все нации -- дерьмовые, только каждая по-своему, и почти
всё зло в мире -- то самое, которое нации делают одна другой и в
первую очередь сами себе. Поэтому корректнее говорить о специфике
еврейской дерьмовости, а не дерьмовости евреев вообще, -- чтобы
не уподобиться такому дерьму, как юдофобы. Впрочем, как условна
дерьмовость евреев, так условна и дерьмовость юдофобов:
последние -- зачастую доброжелательные люди и искатели правды,
всего лишь неудачливые в своих поисках. Ну, может, эта книжка
раскроет, наконец, глаза хотя бы некоторым из них.
Чужая дерьмовость всегда заметнее собственной. Это такая
иллюзия человеческого восприятия. Все о ней слышали, но мало кто
делает на нее скидку при обработке своих впечатлений. К тому же
требовать от другого, чтобы он исправился, -- это всегда легче,
чем что-то исправлять в себе самом. Это уже идет от лени -- не-
плохого в принципе качества, которое, однако, часто проявляется
неуместно.
* * *
Даже у очень добропорядочных и толковых евреев -- понимающих
сложность национального вопроса и старательно избегающих ситуа-
ций, способных разжечь дремлющую неприязнь, нередко просвечивают
две нехорошие черты. Во-первых, эти люди везде замечают и
невольно выделяют прежде всего евреев. Непропорционально много
еврев оказывается среди их друзей (ладно бы только среди
родственников!), среди читаемых и цитируемых ими авторов, среди
приводимых ими положительных примеров кого-нибудь. Если я стара-
юсь при еврее по возможности похвалить какого-нибудь еврея или
что-нибудь еврейское (не упоминая о еврейскости, конечно) --
потому что не хочу быть заподозренным в скрытой юдофобии или в
выпячивании "своих" -- то еврей в моем присутствии старается ТОЖЕ
похвалить какого-нибудь еврея или что-нибудь еврейское! Разуме-
ется, он говорит искреннее, чем я, -- но так ли уж это хорошо?
Во-вторых, даже более-менее здравомыслящие евреи тяготеют к аб-
сурду, искусственности, вторичности. К примеру, один мой знакомый
-- умный и снисходительный человек -- настоятельно рекомендовал
мне, тем не менее, книгу некого Гроссмана, имитирующую дневник
француза, бывшего секундантом Дантеса на дуэли с Пушкиным. Он
уверял меня, что эпоха и ход французской мысли реконструированы
в этой книге очень точно и занимательно. Я не смог объяснить ему,
что заведомо предпочту подлинные мемуары, пусть и корявые, любой
занимательной беллетристике, пусть и блестящей.
* * *
Можно выделить несколько разновидностей юдофоба. Во-первых,
это хозяйчик, приобретатель, которому чихать на общественные
интересы, но которому где-то пересек дорогу "еврейский капитал".
Во-вторых, это бездарь и неудачник, которому тоже чихать на
общественные интересы и которому представляется, что в евреях
он отыскал первопричину своих неприятностей. В-третьих, это
патриот, "фагоцит" (по А. Мелихову, см. "Исповедь еврея") --
человек с развитым инстинктом защиты общественных интересов,
увидевший в евреях угрозу этим интересам. Развитый инстинкт
защиты общественных интересов -- это, конечно, хорошо. Это мне
нравится. Но это не исключает в человеке большой глупости.
Патриот -- далеко не всегда умный человек, как и умный человек
-- далеко не всегда патриот (хотя последнее звучит странно и
требует долгих объяснений).
* * *
Не исключено, что вредные евреи (хотя бы некоторые из них)
защищают своей вредностью общество от каких-то еще более разру-
шительных вредностей. Кстати, я со своими мизантропическими
откровениями -- тот же вредный еврей: я неприятен, но вполне
может быть, что доставляемые мною неприятности избавят ваше
несчастное общество от куда более значительных неприятностей.
Только большинству из вас этого не понять, вот и бродят вокруг
злобные антисемиты и норовят расправиться со мной в порыве
праведного возмущения. Может быть, я представляюсь им "гадиной",
которую надо "раздавить". Что ж, они мне представляются и вовсе
дерьмом. А гадин я давить категорически не рекомендую: за убиение
беззащитных тварей -- будь то гадины, лягушки или, скажем,
какие-нибудь жучки -- я могу вам головы при случае посворачивать.
И пойдете вы тогда на удобрение.
* * *
Кто-нибудь из евреев может заявить, что не нуждается в таких
защитниках, как я. Бога ради, я не защищаю евреев: я защищаю
свою позицию в этническом вопросе и еще в вопросе о дегенерации
-- и делаю это ради истины и справедливости. Если в качестве
побочного продукта у меня получается защита кого-то или чего-то
еще, то я ничего не могу с этим поделать.
* * *
Человек менее самостоятельный и менее последовательный, чем я,
посчитал бы себя обязанным рассказать здесь тепло о каких-нибудь
своих еврейских друзьях. Для оправдания. Но я выше этого. Еврей-
ские друзья, конечно, были (а теперь, по большому счету, вообще
никаких). Может, я даже расскажу о них где-то. Но не здесь. Из
вредности.
Совесть! Священное понятие! Непреходящая ценность, огражденная
частоколом из Антонов Чеховых, Бруно Ясенских и т. п. от всяких
подозрительных или попросту грязных субъектов, вроде меня,
доктора Геббельса и пр. Чего только не наворочено вокруг совести:
тут вам и "диктатура совести", и "совесть нации", и "ум честь и
совесть нашей эпохи", и всякое такое прочее. Любопытно, однако,
кто принес больше вреда человечеству: геббельсы или неуемные
славословы совести, не способные разобраться в предмете своего
обожания и сбивающие с толку массу добропорядочных людей?
* * *
Совесть есть инстинкт -- и ничего более. Такой же инстинкт,
как ненависть, ревность, тщеславие, сострадание и т. п. Он не
является особенностью, отличающей людей от других животных.
Вообще, по-видимому, у человека нет ни одного инстинкта, который
не был бы также присущ и высшим стадным животным. И наоборот. Я
уверен что совесть есть и у коровы, и у собаки, и т. д. Она им
нужна как необходимое условие сохранения стада (стаи, косяка).
В самом деле, было бы странно, если бы стадо могло обходиться без
совести, а общество не могло. Я думаю, сильная собака не съедает
слабую, потому что стремится избежать мук совести.
Вообще, очень трудно отыскать в человеческой психике что-то
такое, что не было бы хотя бы в зачатке у других высших животных.
Некоторые считают, что способность смеяться присуща исключительно
человеку. Не смешите меня, не смешите! Может, растягивание губ и
издавание звуков "ха-ха" отмечаются исключительно у людей (как
исключительно у ворон и их близких родственников отмечается
издавание звуков "кар-кар"), но стоящее за этими проявлениями
чувство -- я мало в этом сомневаюсь -- отчетливо переживается
всеми высшими животными, по крайней мере, стадными.
Человек усваивает (реже -- вырабатывает сам) некоторые пред-
ставления, определяющие, когда и какой инстинкт ему лучше
проявлять. Но не всегда следует этим представлениям -- потому
что инстинкты не всегда оказываются управляемыми. Нравственность
-- совокупность представлений человека о том, как ему следует
вести себя (когда и какие инстинкты проявлять) по отношению к
другим людям, к обществу в целом. Эта совокупность представлений
может быть развитой или неразвитой, устойчивой или неустойчивой,
четкой или расплывчатой, "обязующей" или "рекомендующей", обеспе-
чивающей личную жизнеспособность или не обеспечивающей ее, пра-
вильной или неправильной. Вопрос правильности -- очень спорный.
По крайней мере, более спорный, чем вопрос развитости, вопрос
устойчивости, вопрос четкости и т. п. Кого называют безнравствен-
ным человеком -- не знаю. Думаю, не знают и те, кто этим словом
пользуются. Надо бы называть так человека с неразвитыми, неустой-
чивыми, нечеткими, "рекомендующими" нравственными представлени-
ями.
Один и тот же инстинкт, одной и той же степени развития, может
проявляться правильно или неправильно. Никаких "низменных"
инстинктов нет, но бывает, что инстинкты проявляются неправильно.
Наверное, не все инстинкты переживаются в виде эмоций, а только
те, которые предполагают сложное поведение. Скажем, отдергивание
руки от горячей кружки является инстинктивным, но никакого
особенного чувства с этим не связано (боль ОЩУЩАЕТСЯ, а не чувст-
вуется).
Большинство инстинктов, переживаемых в виде эмоций, связано с
существованием человека в обществе (животного -- в стаде, стае,
косяке). Но, к примеру, ненависть и страх могут проявляться не
только по отношению к себе подобным.
Развитая совесть еще не делает человека правильным. Если она
проявляется неуместно, она делает человека неправильным. Совесть,
как и любой инстинкт, может проявляться правильно или неправиль-
но. В принципе можно представить себе человека, у которого
совесть недоразвита или отсутствует совсем, но другие инстинкты
-- сострадание, любовь, ненависть, самопожертвование и т. п. --
дают о себе знать вполне уместно. Будучи бессовестным, этот чело-
век является в то же время скорее правильным, чем неправильным.
Вовсе не трудно припомнить людей с развитой совестью, которые
причинили много зла из-за того, что их совесть оказалась в комп-
лекте с неверными представлениями о хорошем и плохом. Это, к
примеру, Адольф Гитлер.
Также в принципе можно представить себе человека, у которого
совесть развитая и правильная, но некоторые другие инстинкты,
например, инстинкт агрессии или половое влечение, являются также
развитыми, но проявляются неправильно. Скорее всего, такой чело-
век рано или поздно наложит на себя руки. Но до этого он может
совершить много зла, несмотря на свою совесть.
* * *
Кстати, можно соотнести совесть и страх наказания. Есть осно-
вание толковать совесть как всего лишь разновидность страха
наказания: реакцию на возможность опосредствованного возмездия.
"Любовь и голод" отнюдь не правят миром, как это представля-
ется некоторым недожравшим и недотрахавшимся. Ничуть не меньшее,
а то и большее участие в управлении миром принимают жадность,
тщеславие, зависть, страх смерти, ненависть, и т. п. Какой-нибудь
старый пердун цепляется за важное кресло уж никак не сексуальным
влечением движимый и не боязнью недоедания в случае выхода на
пенсию. Когда мне было сравнительно немного лет, любовь и голод
действительно гнали меня вперед, но я не имел никакого отношения
к власти (разве что относился к ее носителям с презрением, а
где-то и с завистью), а кроме того, я еще хотел поменьше наргу-
жать себя глупой изнурительной работой (а значит, лень тоже
чуть-чуть двигает миром!) и испытывать побольше наслаждения от
творческих занятий. Будучи человеком очень снисходительным, я
склонен думать, что Фрейдом в его книготворчестве двигала не
подростковая гиперсексуальность и не возможность заработать на
пикантной теме с целью более полного удовлетворения голода, а
всего лишь чрезмерная увлеченность своей гипотезой. Ну, в
крайнем случае, может быть, желание прославиться.
Можно в угоду Фрейду считать что молодые и ненатрахивающиеся
получают такой сексуальный разгон, что всю оставшуюся жизнь
двигаются по инерции. Но ведь это не убедительно! Так же не
убедительно, что кто-то, пережив однажды в юности зрелище
пустого холодильника, потом всю жизнь мучается кошмаром и
беспокоится главным образом о том, чтобы оно не повторилось
наяву. И кто тогда правит Западом, если там давно уже не
голодают, и проституция работает вовсю?
Конечно, не поешь -- умрешь, не размножишься -- вымрешь. Но
люди умирают не только от голода, а размножаются не только
потому, что стремятся удовлетворять свой половой инстинкт (а
удовлетворяют его не только потому, что хотят размножаться). Все
человеческие инстинкты и все основные человеческие потребности
"правят миром" в той или иной степени. Если человек не будет
есть, он умрет через месяц. А если будет есть, но не сможет при
этом какать, то -- через дней пять. Когда ему резко "приспичи-
вает", он забывает и про голод, и про любовь. Но ведь это не дает
основания утверждать, что жопа правит миром!
Конечно, при хорошо налаженной жизни жопа не причиняет никаких
беспокойств, ни к чему не стимулирует и ни от чего не удерживает.
Но ведь и ситуация с половым влечением совершенно аналогичная!
А вот когда в функционировании жопы случается большой сбой
(к примеру, в виде геморроя), тогда возникает не менее сильный
стимул, чем при неудовлетворенности полового влечения. И так как
высоко сидящие начальники скорее склонны к большому геморрою,
чем к большому сексу (а довольно многие и вовсе страдают импотен-
цией), то выражение "жопа правит миром" гораздо больше похоже на
правду, чем "любовь и голод ...", хотя и с оговорками. И кстати,
поскольку большинство решений принимается в сидячем положении,
то есть твердое основание считать, что "мягкие ткани" если и не
участвуют в "управлении миром" непосредственно, то, по крайней
мере, имеют довольно тесное отношение к этому процессу.
И еще. Вот способ занять довольно большое и наверняка вечное
место в культуре: последовать примеру Фрейда, заявить о себе
посредством какой-нибудь въедливой правдоподобной чуши. Ведь
если не уничтожить подчистую все его книги и все упоминания о
нем, то время от времени кто-нибудь не столь проницательный, как
я, будет наталкиваться на них и громко кричать на все общество о
своей замечательной находке, после чего таким, как я, придется
(из зависти, а не вследствие любви или голода) гнать очередную
волну опровержений. Если же повсеместно вставить в школьные
учебники четкое объяснение, что жил-был некто Фрейд и однажды
сильно нашумел своей правдоподобной чепухой, то все сколько-
нибудь образованные люди будут знать о нем. Как ни крутись, от
Фрейда теперь не отделаться: из поколения в поколение надо будет
вести борьбу с фрейдовой мозговой заразой. Семь раз подумай,
интеллигент, прежде чем публиковать какие-нибудь свои липкие
идейки, имеющие шанс привлечь внимание дураков. Или журналяг
(газетюк, телевизяк), рыщущих в поисках сенсаций. Культура и без
твоих публикаций уже представляет собой большую кучу мусора.
Говорят (немногие знающие, конечно): дьявол -- в деталях.
Расшифровывается эта формула следующим образом: очень хорошее
может отличаться от очень плохого немногочисленными малозамет-
ными деталями и поэтому выглядеть плохим даже при довольно
тщательном рассмотрении. И наоборот.
Выводы:
1. То, что представляется конструктивным для системы при рас-
смотрении ее на небольшом промежутке времени, может оказаться
деструктивным на промежутке более широком. И наоборот.
2. То, что представляется конструктивным для системы, может
оказаться деструктивным для включающей ее в себя надсистемы.
И наоборот.
3. Субъект может выдавать себя за конструктивного, но втайне
руководствоваться деструктивными намерениями. И наоборот.
4. Субъект может считать себя конструктивным, но вследствие
ошибок действовать фактически деструктивно. И наоборот.
5. Субъект может выдавать себя за конструктивного, в тайне
руководствоваться деструктивными намерениями, но вследствие
ошибок действовать фактически конструктивно. И наоборот.
6. Бывает лучше не делать чего-то очень хорошего, отличающегося
от очень плохого немногочисленными малозаметными деталями,
которые могут остаться незамеченными или непонятыми, из-за
чего впечатление от деятельности может оказаться не таким,
как требуется.
7. Бывает лучше не делать чего-то очень хорошего, отличающегося
от очень плохого такими деталями, нежелательное изменение
которых легко может произойти случайно или вследствие
чьего-то некомпетентного либо злонамеренного вмешательства.
Мне заявляют: ты плохой. Отвечаю: вы бы повнимательнее всмот-
релись в детали. Не понимают. Что тут поделаешь? Каждому не
разжуешь.
Трудно назвать какой-нибудь фактор или какое-нибудь качество,
про которые можно было бы сказать, что чем больше их у такого-то
объекта или субъекта, тем лучше. Или чем меньше, тем лучше. Почти
всегда увеличение или уменьшение фактора, качества оказывается
полезным лишь до некоторого предела. Далее, одно и то же значение
фактора, качества оказывается в одних ситуациях полезным, в
других вредным. Даже болеть бывает иногда полезно. К примеру,
когда болезнь в легкой форме нужна для выработки иммунитета. Или
когда нужен предлог, чтобы уклониться от чего-то ненужного.
В некоторых случаях даже небольшое изменение фактора или
качества превращает их из очень полезных в очень вредные или
наоборот. К примеру, диаметр винта должен соответствовать
диаметру гайки, а небольшое изменение диаметра винта в любую
сторону делает винтовое соединение невозможным.
Выводы:
1. Обходись по возможности без оценок.
2. Если оценки нужны, не торопись их делать.
3. Не считай свои оценки бесспорными, не подлежащими изменению.
4. Избегай выполнения необратимых действий, вытекающих их твоих
оценок.