Бурланков Николай Дмитриевич : другие произведения.

Росписи Смоленского похода

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Третья часть романа о Шеине. Заключительная. Собственно Смоленская война.

  Росписи Смоленского похода
  Роспись Первая. Уральская медь
  Роспись Вторая. Шаги войны
  Роспись Третья. Противостояние
  Роспись Четвертая. Поле битвы.
  Роспись пятая. Последний наказ Особого сыска.
  Примечания.
  
  Роспись Первая. Уральская медь
  Глава 1. Пушкарский приказ
   Каменные горы, или просто Камень, как называли их новгородские люди, первыми добравшиеся до горных отрогов и перевалившие через них на восток, местные жители звали Высокими - Урал в языке остяков и вогулов. Но высокими они были только на севере, ближе к югу становясь всего лишь крутыми вытянутыми хребтами, в виде уступов поднимающимися над окрестной равниной, а там, где начиналась граница великой степи - и вовсе превращались в гряду невысоких заросших редким лесом холмов.
   По извилистой дороге, петляющей меж хребтами вслед за руслом быстрой реки, ехали трое всадников. Старший из них еще не перевалил полувековой рубеж, хотя видно было по морщинам и седине, что уже близок к нему. Однако держался он прямо, был строен и крепок, и кроме морщин, ничего не выдавало его возраст. Двое спутников его выглядели почти вдвое моложе - никому из них не исполнилось и тридцати. Были они в самой силе, ехали не таясь, не опасаясь встреч ни с лихими людьми, ни с диким зверем.
   После падения Казани края эти - куда бежали те из казанцев, что не признали власть московского царя - стали местом яростной борьбы между беглецами с обеих сторон. Почти безраздельные властители края, богатые купцы Строгановы отовсюду принимали беглых, заселяли ими ранее пустовавшие земли, подчиняли небольшие племена местных - и все дальше выдавливали бывших владельцев, возводивших свой род еще к волжским булгарам. Именно Строгановы отправили Ермака в памятный поход, вылившийся в войну с Кучумом - владыкой Сибири, изгнавшим прежнего, законного правителя Едигера, и теперь тоже заявлявшим права на оставшиеся без властителей места. И хотя Сибирское ханство в итоге покорилось Московскому государю - и даже сохранило верность законной власти в Смуту - но между ним и Казанью - самым восточным владением государя - оставались почти безлюдные владения Строгановых.
   Однако в недавние смутные времена спасающийся от военных утеснений народ во множестве бежал на север и восток, и дошел и до этих краев, а следом - когда закончились неурядицы - потянулись и воеводы, и ратный люд. Появлялись первые острожки со стрельцами , начинали вводить оброки, межевать земли, татары же уходили все дальше на восток, переваливая хребты и оставляя меж собой и преследователями неширокие, но бурные речки.
   Главным владением Строгановых с давних пор был Соликамск, стоящий на левом берегу Камы, с острогом и обширным посадом - выжженным в смуту, но восстановленным с тех пор нынешними главами рода Строгановы. Путники миновали его несколько дней тому назад, и с тех пор все дальше углублялись в горы вдоль устья Яйвы - небольшого притока Камы . Тут редко попадалось жилье человека - разве что заимка охотника, ждущая своего хозяина к зиме, или землянка отшельника, решившего спасать свою душу в уединении от мира - зато во множестве водились звери и птицы. Правда, уже напуганные человеком, они не приближались к костру.
   Ехали они путем, который Семен Говоров посчитал самым коротким: от Москвы на Волгу за Угличем, затем по Сухоне до слияния с Вычегдой, по которой дошли до самых истоков; оттуда перевалили к истокам Камы, оставив по правую руку Северные Увалы. Ехали уже второй месяц, выйдя в начале весны. Семен рассчитал, что тут, к северу, распутица начнется позже, и они успеют миновать болота и реки до оттепели. Так и случилось - по зимнему пути они добрались до Камы, и как раз когда река начала вскрываться, двинулись водою, вниз по течению.
   В начале пути доставляла хлопот и мошкара, тучами вившаяся у воды, но за долгие версты по лесам люди уже перестали ее замечать, да и она как-то меньше стала лезть к пропахшим дымом путникам.
   - Скоро будет село, за которым рудник, о котором я говорил, - прервал долгое молчание Семен Говоров, когда они встали на краткий привал, чтобы дать отдых лошадям.
   - Так Писареву твоему точно верить можно? - спросил Иван Хилков на всякий случай.
   - Ты, конечно, в самую пору обеспокоился, - усмехнулся Матвей. - Раньше о том думать надо было, еще на Москве.
   - На Москве это еще далеко было, - возразил Иван. - Нам предстояло ехать и ехать, может, и не добрались бы. А теперь уж пора и думать, как нас встретят.
   - Можно, конечно, - заверил Семен. - Всякому человеку верить можно. Надо только знать, в чем именно.
   О своем знакомце Семен рассказывал перед их отъездом из Москвы. С Писаревым они встречались тогда под Тулой, в пору татарского нахождения, и Семен его звал в полк Шеина. Но в тот раз Писарев не явился, пропал. А потом, три года спустя, Семена с ним случайно встретился, когда искал охотников записываться в новые солдатские полки, и добрался до Вычегды. Оказалось, Строганов его сманил в эти края, посулил денег на подъем, и Писарев согласился. И вот рассказывал Писарев, что тут медь да железо чуть не под ногами валяется. Есть и заброшенные ходы, и рудники, и копани.
   - И что ж, он вот так все и откроет? - не поверил Иван. - А что Строганов на это скажет?
   - Так а что он против царской воли сделает? - с хитрым прищуром пожал плечами Семен.
   - А ты о Строгановых слышал? - нахмурился Иван. - Они царскими милостями обласканы, почитаются именитыми людьми, а ныне вовсе стали свояками царя.
   - Это как же? - удивился Матвей. Иван, знавший все дворцовые сплетни, охотно поделился:
   - Один из племянников нынешнего главы рода Строгановых взял в жены Анну Стрешневу, что Авдотье Лукьяновне родственницей приходится. Дальней, конечно - а все ж таки родней. А сам глава, Андрей Строганов - женат на дочери Мангазейского воеводы. Так и спрашивается, будут ли Строгановы бояться царя, коли до царя две тысячи верст, а они тут - в своей волости? Да ведь не просто так твой знакомец тут эти ходы нашел? Небось, с повеления Строганова. И ты еще говорил, что сюда не только Писарев бежал, а и рудознатцы тут объявились, и литейные мастера. Строганов, небось, сам думает тут руду плавить, так что наше явление вряд ли его обрадует.
   - Думаю, мы как-нибудь да поладим, - уверенно произнес Говоров.
   - Поладим, - произнес Матвей уверенно, прикрыв глаза и подставив лицо пряному сосновому духу, летевшему на них из леса.
   Сюда, совсем в другую сторону от Смоленска, Матвея занесли дела его нынешней службы в Пушкарском приказе.
   По возвращении из Франции Матвей сам перешел в Пушкарский приказ и занялся огненным нарядом.
   Изготовить пушку было делом нелегким. Малейший недогляд - и в стенке возникала скрытая раковина, из-за которой при выстреле пушку могло разнести в клочья, вместе с окружающими. Потому как правило отливал - ну или по крайней мере, наблюдал за отливкой - и потом стрелял из пушки один и тот же человек, дабы коли не доглядел - сам бы и ответ держал своею жизнью.
   Хорошие мастера, умеющие отливать пушки и стрелять из них, ценились на вес золота. До Смуты на Руси было немало таких - как, например, прославленный Андрей Чохов, чьи изделия покупали те же голландцы, да и многие другие в Европе - но в годы неурядиц почти все они или погибли, или разбежались, и теперь только-только начинало подрастать поколение, умеющее с пушками обращаться.
   Пушку мастера воспринимали как живую. У каждой был свой голос - и хорошие пушкари по звукам выстрелов могли угадать, из какой пушки стреляют, - им давали имена, о них заботились; потеря пушки воспринималась как потеря знамени полка, и, даже оставшись без прикрытия войсками, пушкари до конца защищали свои орудия и гибли возле них.
   Но и толку от пушек было немало. Крепость без пушек вовсе взять нечего было и думать. В полевом сражении именно они пробивали бреши в рядах копейщиков и останавливали напуск всадников в тяжелых доспехах.
   Поначалу Матвей вздрагивал при каждом выстреле. Самое страшное было, когда заряд уже заложен, запал поднесен - а выстрела нет. Надо было вытряхивать заряд, разбираться, в чем дело - а кто знает, быть может, там уже тлеет смертельная искра, ждущая своего часа? Да и удачные выстрелы порой разносили ствол, и от грохота то и дело закладывало уши.
   Но когда летели ядра и ложились точно в цель, как было рассчитано, Матвей испытывал ни с чем не сравнимый восторг.
   В общем, занявшись пушкарским делом, Матвей увлекся им, да и на него - способного по положению пушки правильно предсказать, куда попадет ее выстрел - пушкари смотрели с уважением.
   Александр Семенович Свирь, отец Марьи и сват Шеина, уехавший несколько лет назад из-под Смоленска, - дабы не сидеть без дела, был приставлен сватом своим к набору полков нового строя. Однако и совместные их усилия с Говоровым не привели к ожидаемым пополнениям. Тогда Александр предложил Шеину поговорить с Филаретом, чтобы набирали в полки не только дворян, а всяких охочих людей, и тут дело пошло. Что любопытно, когда желающие из казаков, из татар, из простых селян стали записываться в полк - за ними потянулись и дворяне, видимо, не желая упускать возможности, которые, как они думали до того, от них не убегут. Так в короткий срок удалось набрать еще три тысячи человек, и охочие люди все подходили - тем более что в начале этого года стали набирать и конные полки, а там и платили больше, и служба дворянам была привычнее.
   У Ивана и Марьи Шеиных родился первенец, которого они единодушно назвали Семеном. Александр был уверен, что Марья назвала сына в честь своего деда - его отца, - но Иван тайком признавался Матвею, что назвал сына так в честь Семена Говорова.
   Сам Говоров - живший бобылем - почти по отцовски привязался к Ивану Шеину и взял над ним покровительство. Иван тоже смотрел на много повидавшего и много знающего человека, как на своего наставника, а Семен занимался с Иваном и военным делом, обучая его бою на саблях, стрельбе, и лекарским - наставляя, как перевязывать раны, как врачевать болезни, которые все равно приходили то в ту, то в другую семью. Лечил он и захворавшего как-то сына Ивана и Марьи, и поставил его на ноги, когда Марья уж почти и не чаяла спасения. С тех пор его принимали в имении Шеиных как своего. Шеин-старший порой ревновал, что сын с его подчиненным общается более, чем с собственным отцом, но с другой стороны признавал, что толку от наставлений Семена куда больше, чем от его не всегда уместной опеки.
   Егор, сын Матвея, чувствуя себя уже взрослым человеком - ему тогда шел восьмой год - взял над сыном Ивана - внуком Шеина - опекунство, так что Темкины довольно часто ездили в имение Шеиных под Нижним. Егор все никак не мог дождаться, когда Семен пойдет и заговорит, и как только тот начал ходить - еще нетвердо, то и дело предпочитая ползать - сразу взялся играть с ним в войну. Наслышавшись от отца о пушкарском деле, попытался смастерить пушку из подручных предметов, но, к счастью, был пойман ранее того, как успел из нее выстрелить.
   Только-только начавший ходить Семен смотрел на старшего друга с детским восхищением и повсюду ходил за ним хвостиком, чем Егор, конечно, пользовался. Однако Семен-старший - Говоров - довольно быстро взял их в оборот и принялся воспитывать с самого детства в строгости - которой Егору, пожалуй, не хватало в его семье. Несмотря на некоторую даже сухость в обращении с обоими детьми, Говоров сразу завоевал уважение Егора и в глазах мальчика скоро стал выглядеть почти былинным богатырем. Тем более что, как ни странно, с ним он бывал откровенен и порой рассказывал ему какие-то байки из своей жизни - чего почти никогда не делал со взрослыми.
   Переложив дела набора полков на Александра - вернее, на двух Александров, Свиря и Лесли - Семен Говоров занялся воспитанием и обучением подрастающего поколения - не забывая и о службе Шеину.
   И так получилось, что в этот раз Матвей за собой перетащил Шеина.
   Воевода решил, что с иноземными делами все устроено. Все союзы обговорены, Александр Лесли в Немецкой земле набирал новые полки, и теперь предстояло заняться подготовкой и устроением войска. Поскольку для осады первой надобностью был именно огненный наряд, да и новые полки, набираемые по решению патриарха и воеводы, - не иноземцев, конечно, коих ведал Иноземный приказ, а нижние чины - почему-то отдали в ведение Пушкарского приказа, а не Стрелецкого - Шеин возглавил этот приказ.
   И первым делом озаботился и поиском пушкарей, и литьем пушек, и изготовлением пороха. Всего в Пушкарском приказе на Москве значился один-единственный мастер пушечного дела, который даже не был обременен заказами. Правда, под его присмотром работало еще пятеро литейщиков и обучалось почти полсотни учеников, но когда они выучатся, оставалось неведомо.
   С самими пушками дело обстояло немногим лучше. Для орудий требовалась медь - отливали и чугунные пушки, но они были более хрупкими, и куда сложнее было добиться от них ровности отливки, ибо нагревать чугун требовалось намного сильнее меди, а там любой недогляд вел к кривой отливке. А после пожара, уничтожившего половину Китай-города и часть приказных изб(*), когда из Пушкарского приказа спасали его запасники, Шеин внезапно обнаружил грамоту от пермских воевод, будто где-то на Урале встречали они заброшенные медные и железные рудники.
   Пушки отливали на Москве, в Пушкарской избе - существовавшей тут уже почти два столетия, - а медь и чугун для них везли с Тулы или с севера, от Вычегды и Усть-Юга. Но старый знакомец Матвея и Ивана Хилкова, Андей Виниус, наконец получил от царя позволение - и деньги - строить завод под Тулой, а заодно и право пользоваться всей рудой, что была в окрестностях. Виниус обещался наладить производство хороших чугунных пушек, используя последний опыт в их отливке у себя на родине, правда, за это выторговал право часть пушек не сдавать в казну, а отправлять своим сородичам - голландцам (по совершенно другим ценам).
   Судя по тому размаху, с которым Виниус принялся за строительство, всех известных запасов руды, что под Тулой, что под Великим Усть-Югом, что на Вычегде - могло не хватить, и царь решил озаботиться поиском новых источников железа. До сих пор недостачу сырьевого чугуна и железа покрывали за счет торговли со Швецией - которая, между прочим, во многом брала ее в Карелии, оттяпанной у России под шумок в смуту, - но везти сырье из Швеции было и долго, и дорого, да и как-то странно (тем более что многие вполне обоснованно возмущались тем, что шведы нам же продают то, что у нас и отняли). Да и доверять одному Виниусу все литье царь не собирался.
   Потому на совете в Пушкарском приказе - куда входили еще бояре Никита Мезецкий, Иван Арбузов и дьяки Никифор Шипулин да Иван Костюрин, - решили просить государя отправить людей на розыск руд на Урале. Кроме того, Шеин опять же из грамот вычитал, что немало народу в Смуту подалось на Урал, и среди них могли сыскаться и знатоки железного и медного дела - тем более Строгановы, владевшие теми землями и поначалу торговавшие в основном солью, начинали осваивать и железное дело, и могли сманить иных умельцев.
   Иван Хилков остался в Посольском приказе и теперь сам занимался встречами послов и разбором грамот иноземных правителей, а порой и ездил к послам для переговоров. Царь к нему по-прежнему благоволил, но благоволение его выражалось в том, что он довольно часто отправлял Ивана с самыми различными поручениями.
   Тем не менее, пользуясь расположением царя, Иван сумел вернуть из ссылки своего дядю и тоже приставил его к трудам Посольского приказа, чем создал немало трудностей писарям приказа Разрядного. Дело в том, что царь поначалу, не желая совсем возвращать свои милости тому, кто некогда вызвал его неудовольствие, приказал писать его в книгах без отчества - что считалось большим унижением, особенно для бояр. Но поскольку дядя был тоже Иваном, только Васильевичем, потом восстановить, какой из Иванов Хилковых имелся в виду, было бы невозможно, а, значит, нельзя было бы и высчитать, на какое место кого из них - а дальше и их потомков - можно назначить. Так что царю пришлось отменить свое решение и позволить писаться им полностью, с именем - отчеством. С тех пор дядя, бывший значительно старше - лет на пятнадцать - племянника, был у него как бы на побегушках, в то время как сам Иван Андреевич нес в основном дворцовую службу - в смысле, пропадал во дворце у царя.
   Как и предсказывал Шеин, у молодой царицы тут же оказалось огромное множество родичей - дяди, двоюродные братья и сестры, племянники, их жены и родители их жен - и все они и впрямь требовали себе или придворных чинов, или воеводства в каком-нибудь городе, или в крайнем случае земельных пожалований. И когда прошел слух, что на востоке нашлись новые руды, царь решил воспользоваться этим и отправить многочисленных новых родственников туда, дабы совместить приятное с полезным - и чтобы род Стрешневых не в обиде был, и чтобы пользу для государства приносили.
   Потому царь лично попросил Хилкова, чтобы тот выяснил - какие руды там нашли, как их разрабатывать, как местные к тому отнесутся, и обо всем бы доложил.
   Вот так и вышло, что Иван с Матвеем - попросившимся в этот поход, дабы самому проследить, что именно нашли - опять оказались вместе.
   Село, обещанное Семеном, было довольно странным - несколько домов, поставленных почти вплотную друг к другу и не высящееся на пригорке, на недоступном для вешнего паводка месте - а жавшихся в долине, отлого спускавшейся к берегу. Дома, правда - над одним из которых виднелся православный крест, говоривший, что тут живет священник, - были выстроены добротно, на каменном основании, а иные и вовсе почти целиком облицованы камнем, хотя внутри состоящие из привычных клетей.
   Семен уверенно подъехал к крайнему дому, ближнему к реке.
   - Открывай, Иван! - Говоров постучал в калитку.
   На стук появилась сгорбленная седая женщина в сером платке. Поначалу Матвею она показалась старухой, но когда она подошла, стало видно, что она куда моложе Семена, и сгорблена и поседела отнюдь не от старости.
   - Чего шумите? - произнесла она ворчливым недовольным голосом. - Болен он.
   - Болен? - Семен торопливо слез с коня. - А что с ним?
   - Тебе-то что? - нелюбезно отозвалась женщина.
   - Друг я ему. А ты ему кто будешь? Жена?
   - Жена у его изголовья сидит, - отвечала женщина все так же ворчливо. - А я знахарка местная, лечить его пытаюсь.
   - Так, может, и я помочь могу? Мне тоже людей врачевать доводилось, - предложил Семен свои услуги.
   Женщина оглядела его с ног до головы недовольным взглядом - и вдруг глаза ее торопливо заметались с лица гостя на его руки, на небо, на землю - и знахарка с немыслимой смесью страха, надежды, любви и ненависти тихо спросила:
   - Семен, ты?
   Говоров, подошедший к дому и как раз остановившийся в блеснувшей из сеней полоске света, обернулся к женщине и внимательно принялся ее рассматривать.
   - Аксинья? - предположил он неуверенно.
   - Да, я, - речь знахарки вдруг резко переменилась. Она тут же стала холодной, как-то даже распрямилась и помолодела. - Ступайте в дом.
   Привязав коней у стены, гости зашли внутрь.
   - Пойдем, - позвала Аксинья Семена за собой. - А вы тут подождите.
   Матвей с Иваном присели на лавку в сенях.
   - Я бы тебя встретил - и не узнал, - сказал Семен откровенно.
   - А ты вот почти не изменился, - неохотно признала Аксинья, пропуская Семена в горницу и закрывая за собой дверь.
   - Кажется, мы не вовремя, - заметил Матвей, переглядываясь с Иваном.
   - Кто ж знал, - вздохнул тот.
   - Тут нам явно ночевать не доведется, - предположил Матвей. - Я бы и коней расседлывать не стал. Надо другой ночлег искать.
   - Сперва Семена дождемся, - отозвался Иван.
   Тот вернулся не скоро. Вышли они опять вдвоем, первой Аксинья, за ней, чем-то расстроенный, Семен.
   - Ну, что там? Как хозяин? - спросил Иван.
   - Худо ему, - признал Говоров. - Но я так думаю, выкарабкается. Аксинья говорит, он на охоту ходил пару дней назад. Вернулся и слег. Знобит, лихорадит, жар. Я так думаю, простыл он на охоте, но Аксинья полагает, он там съел что-то не то. Ну, желудок мы ему промыли, а уж с простудой он сам справится.
   - Так от чего вы его лечить-то будете? - не понял Иван.
   - Он мужик сильный, - объяснила Аксинья. - По лесам не раз ходил. От того, что простыл - не слег бы. А тут, видать, ослаб, от того, что отравился чем-то - ну, его и лихоманка скрутила.
   - Так что отлежится и на ноги встанет. Но ему теперь покой нужен, - Говоров с извиняющимся видом посмотрел на спутников.
   - Стало быть, в лесу ночевать? - с показной бодростью поднялся Иван.
   - Коли не побрезгуете моим гостеприимством, можете у меня остановиться, - предложила знахарка. - У меня тесно, так что ляжете на полу.
   - Нам не привыкать, - согласился Матвей.
   - А ты? - с тревогой спросил Семен.
   - А я всю ночь травы собирать буду, - ответила она. - Да к больному наведываться, смотреть, как он. Так что меня не ждите. Ну, а уж с утра сами решайте, куда вам податься.
   Избушка знахарки располагалась на другом конце села, на самом подъеме - выходе из долины наверх, на заросшие лесом скалы. Как понял Матвей, именно узкий дол, закрытый со всех сторон каменными уступами, и служил селу вместо ограды, а густой лес по верху гребня скалы скрывал дым и звуки.
   Была изба знахарки в одну горницу и в одну клеть, весь верх - чердак, как тут говорили - завешан был сушеными травами, а у дальней стены полкомнаты занимала печь.
   - Печь топить не буду - не замерзнете, - все с тем же вызовом произнесла хозяйка. - Располагайтесь. Коли вечерять с дороги хотите - в печи каша должна остаться. А я пойду.
   - Погоди! - попытался остановить ее Семен. - Ты хоть расскажи, как здесь очутилась?
   - На что тебе? - она взглянула ему в глаза, и он, смутившись, выпустил ее руку.
   Путники остались в доме знахарки одни.
   - Так ты ее, стало быть, знаешь? - Иван посчитал себя хозяином и полез в печь за кашей.
   - Знал когда-то, - согласился Говоров без особого желания.
   - И она тебя, стало быть, знает? - уточнил Иван непонятно зачем. Семена это уточнение почему-то смутило. - И откуда?
   - То старый сказ, - неохотно начал Семен. - Да и говорить-то особо не о чем. Сам знаешь, время было тяжелое, судьбы людей ломались только так. Мы тогда еще молоды были. Она, как и я, тоже родом из-под Дорогобужа.
   - Как же она попала сюда? - удивился Матвей.
   - То и для меня загадка, - признался Семен.
   - Так что у вас было? - нетерпеливо перебил Иван.
   Семен, превозмогая боль воспоминаний, стал рассказывать.
   - Она была дочерью священника, первой красавицей на селе, и многие парни ее внимания добивались - и простые, и даже родовитые, из дворян, - а она всем отказывала. Попал и я в их число, и, обидевшись, уехал служить в Смоленск. А тут как раз началось лихое время, шайки разбойников во множестве озоровать начали. И я как на иголках сидел - все думалось мне, как она там. Упросил я Михаила Борисовича отправить меня в дозор с отрядом людей, осадить самые наглые шайки. Сам воевода в то время все взывал к совести Госевского, дабы тот своих людей укоротил, а тот отписывался, что, мол, не властен над ними. Ну, и приехал я в самую пору - как раз одна из таких шаек ворвалась в село, где она с родителями жила. Прогнали мы лихих людей, и тут уж я настоял, чтобы они в Смоленск перебрались. Думал, будет рядом - полюбит. А она и там нос воротила. Я в отчаянии что только ни делал, жизнь готов был положить. Но Бог меня хранил, только уж и не знаю, на добро или на беду... В последнем приступе, когда ворвались поляки в город, ранен я был, и долго не мог прийти в себя. А как стал на ноги - отправился ее искать, а только и следов не нашел. Говорили, она в полон попала, родители ее погибли, и я уж отчаялся ее найти, в душе ее похоронил. А она вот в этих краях нашлась. Наверное, с кем-нибудь из беглецов ушла, в новые края, новую жизнь начинать.
   Семен вздохнул.
   - Да как видно, везде люди одинаковые. Вот ведь, оказалось, она травница, как и я. Да и что уж теперь? Больше двадцати лет прошло...
   После ужина путники разлеглись на полу, как велела хозяйка. Иван тут же уснул. Матвей тоже задремал, но то и дело просыпался - и каждый раз видел Семена, сидящего на лавке у окна и думающего о чем-то своем.
   Хозяйка пришла под утро, с рассветом. Тихо скрипнула дверь, но Говоров уже был на ногах.
   - Проходи. Измаялась?
   - С чего вдруг забота такая? - усмехнулась та криво, хотя видно было, что ей забота приятна. - Двадцать лет не вспоминал, и вдруг вспомнил?
   - Пожалуй, пойдем мы, - поклонился Матвей.
   - Так ведь вы в наши края не спроста пожаловали, - заметила хозяйка. - Вряд ли Семен давнюю свою любовь вспомнил, да вас за собой потащил. Вы, я смотрю, гости знатные, у вас своя забота - что вам до старой женщины?
   - Ты почто себя старишь? - с какой-то обидой спросил Семен. - Какая ты старая?
   - Да сам на меня посмотри. Кому я такая сдалась?
   Говоров помолчал, собираясь с духом.
   - А что, Аксинья, может, нам забыть все, да и начать жизнь заново? - предложил он наконец.
   - Поздновато уж, - невесело усмехнулась хозяйка. - Да и нечего нам начинать. Все, что было - быльем поросло, - она посмотрела на Говорова со странной смесью злобы и нежности. - Мы свою жизнь прожили. Людей лечили - стало быть, и толк от нас был. Не вороши старого
   .
   Глава 2. Тропа через лес.
  
   Гости как раз выходили от знахарки, когда к ее дому подбежал молодой парень, лет шестнадцати.
   - Отец просил извинить, что так вышло, - произнес он.
   - Ты сын Писарева, что ли? - предположил Семен.
   - Игнат, да, - подтвердил тот. - Отец сам с вами пойти не сможет, а меня прислал. Я вам тоже рудник показать могу. Я тут все места знаю.
   - Стало быть, и вам руды понадобились, - сказала хозяйка с легким презрением.
   - Неужто еще кто-то их ищет? - удивился Иван довольно неискусно.
   - Так ведь приезжал тут человек от Строгановых, - поведала Аксинья. - Тоже про медь да железо расспрашивал. Но никуда не полез, назад повернул.
   Иван переглянулся с Семеном и Матвеем.
   - Ну, мы-то назад не повернем. Веди, Игнат.
   - Не ходили б вы туда тоже, - попыталась остановить их Аксинья. - Те места древние духи сторожат. Не дело тревожить их.
   - Мы с почтением, - отозвался Семен с улыбкой.
   - А что за духи? - насторожился Иван.
   Знахарка посмотрела на него, потом на Матвея, и Матвею стало не по себе от ее взгляда. Как будто и впрямь повеяло минувшими веками, и древние духи смотрели на него из ее глазниц.
   - Издавна тут люди жили, - начала она говорить. - Брали руду, ковали и доспехи, и мечи. И множество их ходов горы изрезало. А потом ополчились друг на друга, и перебили друг друга, и по сей день вокруг древних копей сыскать можно останки погибших. Уцелевшие ушли отсюда, и многие века никто не селился в этих краях. Все лесом поросло, и пришедшие сюда позже татары казанские даже не сыскали следов тех первых поселенцев.
   - А вы, стало быть, сыскали? - пытаясь прогнать страх ехидством, спросил Иван.
   - Я по лесу всю жизнь брожу, случайно нашла. Да глупая была, другу твоему сказала. По то, думаю, и болезнь на него навела.
   - Как будто тебе духи самолично сказали не тревожить их, - не поверил Иван. Аксинья ничего не ответила, опустив взгляд, но молчание ее было еще тревожнее любых слов.
   - Ну, мы не из пугливых, - прервал гнетущую тишину Семен. - Не вернемся до завтра - пошли человека к Микуле Никитичу Новокшенову, Пермскому воеводе, в Никольское, чтобы на Москву отписал.
   - Прямо так сразу и на Москву? - покачала головой Аксинья. - Ладно, пойдемте, и я с вами пойду. Авось, умилостивим духов предков наших.
   - Чего это наших? - удивился Иван.
   - Так ведь кровь - дело темное, - отвечала знахарка неторопливым голосом. - Отсюда разные люди вышли. Кто на восток ушел - с татарами слился. А кто на запад - так и до ваших предков добрался. Может, кто из вас кровь их в себе несет - так не разгневаются они на потомков своих.
   По густому лесу на конях было не проехать, и путники отправились пешком. Знахарка шла медленно, но уверенно, по одной ей заметной тропинке, едва примявшей древний мох и редкую траву. Порой попадались ягодные поляны, но путники, ступая след в след за своей провожатой, опасались отстать и даже не смотрели в сторону призывно краснеющей земляники. Правда, Игнат, самый молодой из них, постоянно отставал, чтобы сорвать самые вызывающе спелые ягоды - и бегом бросался догонять остальных, уже скрывающихся за поворотом тропы.
   Один раз остановились на привал в полдень, перекусить остатками дорожной снеди. Знахарка торопилась, норовя успеть до темна.
   - В темноте лучше вам не подходить к тем местам, - покачала она головой. - И местные говорят, что недобрым оттуда веет.
   - Ну, ты ж сама говорила, что, может, нас духи тамошние не тронут?
   Семен, ставший вдруг очень внимательным, тут же вступился за Аксинью.
   - Так лучше не проверять, тронут или нет. Как знать, что там выйдет?
   - Я так думаю, коли Аксинья боится, мы ее с Игнатом обратно отпустим, а сами останемся, - предложил Иван. Аксинья посмотрела ему в лицо с глубокой грустью.
   - Уж не мне тут чего и бояться. Я в этих лесах каждый куст знаю. А вот вы лезете в края неведомые.
   Дорога заметно шла в гору, поднималась, хотя лес, стоящий со всех сторон, не давал увидеть окрестности и оценить, как высоко они забрались. Порой попадались огромные камни, вылезшие на поверхность сквозь слой мха и травы, рассеченные трещинами, отбеленные дождем и снегом. И вдруг Семен, шедший сразу позади Аксиньи, остановился.
   Тропа делала новый изгиб, и прямо перед ними впереди возвышалась огромная отвесная скала. Ее можно было бы принять за природную, но она вся была сложена из камней и глыб, плотно пригнанных друг к другу. По всей ее высоте полз мох, камни были выщерблены и обломаны, но никакого сомнения в том, что стена рукотворна, быть не могло.
   - Татары? - предположил Иван с опаской, проверяя саблю и пистолеты за поясом.
   - Тут давным-давно никто не жил, - отозвалась Аксинья, не поворачивая головы. - Не бойтесь. Живых здесь нет, только мертвые.
   От этих ее слов у путников страх только прибавился. Сгрудившись на тропе теснее, они след в след двинулись дальше за своей провожатой.
   Огибая рукотворную скалу, тропа перевалила хребет и начала так же постепенно спускаться.
   Иван оглянулся назад.
   - Коли железо или медь по этой тропе тягать - так тьму народу надо.
   - Погоди еще тягать, мы пока не дошли, - одернула его Аксинья.
   Впереди внезапно раздалась лесная чаща, и в просвете заблестела бурлящая река.
   - Так это мы крюк дали! - удивился Иван.
   - Это не мы, это река крюк дает, - успокоила Аксинья. - Коли по реке, тут верст под сто будет. А напрямик мы за день дошли.
   - А с грузом можно и по реке сплавляться, - согласился Хилков. - Но где здесь рудник?
   Он ожидал увидеть выкопанные ходы, отвалы, ограду, лебедки и журавли, может быть - плотину, перегораживающую реку. Но все было пусто и заброшено.
   - Был когда-то, - мрачно произнесла Аксинья. - А нынче-то не стоит к нему приближаться. Но коли сумеете отыскать... Тут он, возле реки. Развалины да погосты.
   И ни слова не прибавив, вдруг развернулась и пошла обратно по тропе. Никто ее не удерживал.
   - Говорила, не надо нам сюда идти, а сама бросает, - покачал головой Иван.
   - Так ведь она нас довела, как обещала, - вступился Семен за знахарку. - А с нами к покойникам лезть она не обязана.
   Аксинья, однако, обернулась, видно, расслышав слова Семена. Остановилась, обернувшись.
   - И вновь вам скажу - не ходили бы вы туда. Скоро темнеть начнет, переждите в лесу. Поутру сыщете, коли уцелеете.
   Не прибавив более ни слова, направилась прочь.
   - Да и без нее сыщем, - нетерпеливо желая взять на себя обязанности проводника, заговорил Игнат. - Я помню, с батей сюда ходили. Тут должна быть тоже разрушенная стена, а за ней старый-старый рудник. Батя говорил, что медь оттуда приносил. И даже что-то плавил в нашей печи. И он там, на руднике, находил и медные клещи, и медные молоты, и другое разное - только диву давался, откуда оно тут взялось. И он меня один раз с собой взял, чтобы я посмотрел. Так что нам, я думаю, надо просто пройти чуть вверх по реке...
   - Стой! - удержал его Семен. - Аксинья сказала, лучше по свету туда идти - тогда и пойдем. А пока будем на ночлег устраиваться.
   Развели костер в углублении скалы. Река, огибая огромный скалистый хребет, бежала почти строго на юг в каменистом русле, и почти скрывшееся за скалой солнце издалека золотила верхушки деревьев на другом берегу.
   - Дичь-то возле рудника стрелять можно? - с вызовом спросил Игнат. Семен молча кивнул, и паренек скрылся в зарослях наверху. Сам Семен медленным шагом пошел вдоль журчащей воды, оставив друзей у костра.
   - Ночевать нынче все-таки в лесу, - усмехнулся Матвей.
   - Не привыкать, - отозвался Иван. - Меня больше волнует, как мы поймем, что нашли то, что нам надо?
   Семен вернулся к костру и бросил в него несколько найденных камней. От костра взметнулись зеленые искры.
   - Зеленое пламя, - негромко произнес Семен. - Верный признак меди.
   - Странно, - задумчиво протянул Иван. - Медь красная, а пламя зеленое.
   - Огонь с рудой странные вещи вытворяет, - согласился Семен. - Но мы, видно, уже недалеко от рудника. Медь тут по крайней мере есть.
   - А коли от Строганова приезжал человек в эти края - может, проще было и дождаться, пока он рудник сыщет, а не лезть неведомо куда? - предположил Матвей. - Остались бы в Соликамске, пусть бы рассылал рудознатцев.
   - Эти края другому Строганову принадлежат, а братья не всегда ладят, - возразил Семен.
   - Ну, до Никольского бы доехали, с этим бы договорились, - настаивал Матвей. - Чего нам самим лезть было? Ты ведь не просто так нас гнал?
   - Тут дело такое, - объяснил Иван с некоторым смущением. - Царь у нас хоть и не владеет несметными сокровищами, но все ж таки может себе позволить за товары, в казну поставляемые, платить немало. И за царские заказы бьются именитые гости и бояре чуть не насмерть. Не зря Виниуса чуть со свету не сжили. Да и сейчас я бы не хотел оказаться на его месте. Так вот, коли Строганов руды сыщет - будет царь у него покупать для своих пушек. А коли мы первыми найдем...
   - То будет царь ее покупать у Стрешнева, - усмехнулся Матвей.
   - Тоже может быть, - согласился Иван нехотя.
   Матвей дочитал-таки первую книгу Тацита и взялся за патриаршие летописи, обнаружив, что рассказы о прошлом удивительно меняют взгляд на настоящее. Словно бы мир раздвигается вокруг тебя, и живешь ты не отведенный тебе земной срок - а от самого начала времен...
   Но и задумываться он стал о жизни не только своей или даже их семьи. Стало его волновать то, как люди жили раньше - и то, как будут они жить потом. Как будет жить его сын, внуки... Да и мысли стали его одолевать странные, с которыми с Варварой и не поделишься. Иван, хоть и не всегда понимал друга, но по крайней мере старался понять. А оставшись в одиночестве в Посольском приказе, вдруг тоже начал читать старинные книги, а потому им обычно было, что обсудить.
   - Строгановы, между прочим, царя не только солью, но и деньгами снабжали, - заговорил Матвей. - Говорят, они и с Сибирским царством воевать начали, за что на них Иван Васильевич, любимый тобою, сильно разгневался. Ибо еще одной войны тогда нам было не потянуть.
   - Тоже мне, война, - хмыкнул Иван. - Тут и народу-то нет никого. Пятьсот казаков все царство к ногам московского царя положили.
   - Мне, конечно, мое дело нравится, - продолжал Матвей задумчиво. - Но только все одно это как-то не по-христиански - друг дружку убивать.
   - Что ж, лучше себя дать убить? - удивился Иван.
   - Да вот понимаешь... Я так думаю, по то и крепости сильные строят, и засечные линии тянут, и сборы проводят - чтобы напугать врага так, чтобы он и не смел нападать. Коли ты достаточно силен, никто и не будет тебе грозить.
   - Это ежели он знает, что ты силен. А что делать с теми, кто только разбоем и живет? Вот, скажем, те же крымчаки. Им год без набега как кость в горле.
   - Так и на них управа есть. Иван Великий, дед Ивана Грозного, правильно рассудил: лучше дружить с турками и крымчаками против литвы и ногаев, чем с цесарем австрийским против турок. А вот едва Василий Иванович, сын его, с цесарем дружбу завел - тут крымчаки на нас ходить и начали.
   - А ты думаешь, коли бы не завел - крымчаки бы не пришли? - удивился Иван. - Им все равно, кого грабить.
   - Ну, вот и ходили бы на поляков да литвинов, а не на нас.
   - Так ведь народ там тоже наш, православный. Может, и он когда к нам перейдет, дай-то Бог. Да и что ж это такое? Я понимаю, коли человек от голода идет разбойничать. Тут понять можно, хотя простить - вряд ли. Но коли он еще и гордится тем, что вместо того, чтобы трудиться в поте лица, берет то, что ему понравилось, а на тех, чьим трудом он кормится, смотрит с презрением - вот таким ни прощения, ни понимания не будет.
   Матвей грустно усмехнулся.
   - Да ведь ты почти повторяешь слова Виниуса. Он тоже всех военных людей полагал разбойниками.
   - Разбойник - он живет грабежом, - возразил Иван. - А воин - да, его крестьянин кормит, но воин его защищать должен!
   - От кого? Почему тогда воюют разные државы? Воины побили бы разбойников, да и жили бы в мире и согласии. А мы вот с Польшей воевать удумали - для чего, спрашивается?
   - А для того, - не сдавался Иван, - что поляки в нашу Смуту творили такое, что хуже разбойников было! Их кто звал? Никто не звал! Я так понимаю: Иван Великий усмирил татар - молодец. Так ведь ливонцы на нас нападать стали! Иван Грозный ливонцев усмирил - так ведь поляки со шведами на их сторону встали! И я так полагаю, что наш долг и крымчаков - хорошо бы и с турками - усмирить, а коли нынче поляков удастся образумить и укоротить, так и то хорошо.
   - Понятно. Мы только защищаемся, - кивнул Матвей. - Но коли, защищаясь, дойдем до вашего стольного града - не взыщите.
   - А гнездо разбойников всегда каленым железом выжигать надо! - решительно заявил Иван.
   -Думаю, там все сложнее, - подал голос Семен. - Коли бы крестьянин воина кормил, воин его защищал - тут бы войны и кончились. Но воина еще и торговец кормит. А придет какой торговец и скажет, что его у соседей обижают, товар отнимают, государя его оскорбляют - ну, государь и поднимется в его защиту.
   - Стало быть, торговля - причина всех войн? - предположил Матвей. - Глядя на Строгановых, я бы даже согласился.
   - Торговцы вроде бы тоже пользу приносят, - размышлял Семен. - Они товары везут туда, где они нужны, оттуда, где их много. Вон, хлеб с южных земель - в северные, а лес с севера - на юг. Все бы ничего, но они же и разбойников натравить могут - на своих соперников. Что мы с вами уже видали. Да и крестьяне не такие уж ангелы. Вы вот крымчаков за злодеев держите - а крестьяне ведь давно глаз на их земли положили, там урожай куда лучше. Стало быть, туда и продвигаются наши засечные линии.
   - Ну, и что делать? - спросил Матвей.
   - Я так думаю, - неторопливо начал рассуждать Иван, - что всякая земля должна быть надлежащим образом устроена. Есть в ней лица духовные, что заботятся о душе, о вечном, о том, о чем человеку, в поте лица хлеб свой добывающему, и подумать некогда. Есть люди военные, что на охране ее стоят, разбойников ловят да суд вершат. Есть селяне, что хлеб добывают, скотину разводят, кормят своих защитников и учителей. Есть мастера, что оружие куют, косы да серпы, дома строят. Ну, и торговцы есть, которые плоды трудов одних везут другим. И есть надо всеми царь, который и следит, дабы каждый своим делом занимался. Но коли где какая несправедливость начинается, а ее вовремя не устранить - все начинает разваливаться. И тогда воинский люд, оставшись без кормильцев, без управителей - и превращается в разбойников. Но стоит им дать достойное занятие - и они снова становятся достойными людьми. Да вон, когда Казань взяли, стали казанские царевичи нашему царю служить, с ливонцами воевать - пользу приносить. Думаю, и крымчаки бы могли.
   - Они и приносят - только не нам, - грустно усмехнулся Семен. - Турки их как свое оружие используют, на врагов своих натравляют. До самих турок не доберешься - они за морем, да и им на нас неудобно ходить - а крымчаки всегда рядом.
   Матвей покачал головой.
   - Что ни говорите, а все-таки правильно это было, когда бояре и стрельцы были военными людьми. Они ведь не только воевать умеют. Боярин - он и судья, и управитель, и строителем может быть. Стрельцы тоже различными ремеслами занимаются. То есть, каждый на защиту своей земли выступает, а коли нет угрозы - мирное дело ведет. А коли иного ремесла, кроме военного, не знаешь - то ежели и нет никакой угрозы, придется ее придумать, чтобы было, чем заняться, да доказать свою нужность.
   - Но кто-то ведь должен все время дозор нести, чтобы хотя бы успеть ополчение собрать, - возразил Иван. - Да и обучать пополнение кто-то должен. Стало быть, без тех, для кого война - вся жизнь, не обойтись. А не нападал бы никто на нас - разленились бы и разжирели, и повымерли бы от обжорства.
   - А, значит, и от войн никуда не деться, - подвел итог Семен. - Либо их вояки на нас первыми нападут, либо мы на них. И уж лучше мы на них. А то неохота опять из Москвы их выгонять.
   Матвей остался неубежденным, но придумать, как в самом деле избежать войн, он не мог.
   Однако долго им спорить не пришлось. Вернулся Игнат с добытым им глухарем, и после ужина легли спать, договорившись нести дозор у костра посменно.
   Стороживший последним Матвей, зябко ежась в предутреннем тумане, успел различить звуки голосов и бряцанье оружия, доносящиеся с реки. Разбудив спутников, затушил костер, и все вместе отступили под защиту выступа скалы.
   Игнат отчаянно крестился, глядя, как в полумраке за белесой мглой колеблются неясные тени. Донесся смутный говор голосов - далекий, точно из другого мира. Туман глушил звуки, и казалось, это бестелесные призраки приближаются к ним - призраки, выраставшие вдруг до немыслимых размеров, когда свет зари, пробиваясь сквозь туман, рисовал очертания гостей на белой завесе.
   Туман медленно рассеивался, открывая небольшой струг, причаливший к берегу выше по течению, и человек десять оружных людей, сошедших с него. Матвей оглянулся на спутников в раздумье - выдавать ли себя или переждать, наблюдая, что будут делать прибывшие. Поскольку на берегу стоял один из тех, кого они давеча сочли главными виновником всех войн, представитель одного из знатнейших торговых родов Руси, племянник нынешнего главы рода Строгановых - Иван Максимович, владелец этих краев.
  
  Глава 3. Заброшенный рудник
   За Матвея решил Иван.
   Выступив вперед - отчего десяток сопровождающих Строганова охранников насторожился и сгрудился вокруг своего главы, - он приветствовал прибывшего легким поклоном.
   - Что не спится тебе в такую рань, Иван Максимович?
   - Да и тебе, Иван Андреевич, смотрю, не спится, - хрипло отозвался тот.
   Был Строганов человеком лет сорока, дородным, с окладистой бородой и румяным лицом. Поверх дорогого кафтана позвякивала кольчуга.
   - Мы, грешным делом, подумали, не духи ли прежних владельцев этих краев пришли на место своей гибели - посмотреть, кто тревожит их прах, -- с некоторым ехидством в голосе ответил Иван. - Ты ведь еще в ночь должен был выплыть из имения своего, чтобы к рассвету сюда поспеть? Не боишься в ночи на камень налететь?
   - Мои люди тут каждый камень в реке знают, - отозвался Строганов. - А ты, коли знаешь, где духи свой клад скрывают - может, укажешь?
   - Я-то укажу, да только сам его и заберу, - дерзко заметил Иван, одновременно прикидывая, что им сулит в случае драки. Десятеро вояк вокруг Строганова выглядели грозно, все были с пищалями. Четверым было, конечно, не потянуть против них.
   - Не много ли хочешь, Иван Андреевич? В тот раз я у тебя в гостях был - я тебе кланялся, а тут уж мои земли, извини, что в них найду - все мое.
   - В тот раз не у меня ты был в гостях, а у государя, - возразил Иван. - Да и эта земля тебе государем дана, ты ею владеешь от его имени. Коли он пожелает на ней что взять - он и возьмет.
   - Ему я с радостью отдам все, что он пожелает, - заверил Строганов. - Да ты-то тут причем?
   - Так я вроде как по царскому приказу прибыл, - сказал Хилков. - Или ты думаешь, я с собой руду унесу?
   - Ага, стало быть, ты от лица царя готов обсудить, каков у нас уговор будет? - предположил Строганов, делая знак спутникам своим опустить пищали.
   - Можно и так, - сбавил спесь Иван.
   - Кажется мне, вы делите шкуру неубитого медведя, - вмешался Матвей. - Мы ведь еще ничего не нашли. Может, и нет здесь руды?
   - Есть, есть, - уверенно заявил Строганов. - Есть у меня огненных дел мастер - он и рудознатец, и литейщик, и пушкарь отменный был. Данила, Потапов сын. Так он проверял тут землю и говорил, что руда медная тут есть, а коли подальше забраться - то и железо сыщется.
   - А на что тебе пушкарь? - удивился Матвей.
   - Ты, видать, в деле военном не больно разбираешься, коли такие вопросы задаешь, - уколол Строганов. - Когда татары на приступ нашего Соликамска ходили, только пушками их и отогнали!
   - Так тебе, стало быть, руда для своих пушек нужна? - предположил Иван, чтобы замять неприятные для Матвея слова. Тот, впрочем, был не из обидчивых - и по крайней мере полагал, что понимает в военном деле не хуже купца, - так что только усмехнулся в ответ на его слова.
   - И для своих тоже, - уклончиво отвечал тот. - А коли дело пойдет - так чего бы не продавать?
   Иван понимающе кивнул.
   - Думаю, царь согласится, если ты будешь себе четверть оставлять, а три четверти сдавать в казну.
   - Иван Андреевич, это грабеж! - воскликнул Строганов, разом превращаясь в торговца. - Так приличные люди не поступают. Хоть с половины надо начинать!
   - А я не торгуюсь, - отрезал Иван. - Я тебе сказал условия от государя. Я догадываюсь, что ты ведь и царю начнешь рассказывать, как мало тут добываешь, и свою четверть легко превратишь в половину, а то и в три четверти. Но воровство большое проще и открыть, так что доведешь до половины - может, еще и скроешься, а будешь больше укрывать - не получится.
   - А кто меня к ответу призвать сможет? - нахмурился Строганов. - Я в своей земле хозяин...
   - Что-то, кажется мне, ты слишком часто напоминаешь, кто тут хозяин, - покачал головой Иван. - Хозяин в своей земле - царь, стало быть, слуги его и призовут к ответу.
   - Конечно, конечно, - кивнул Строганов, переходя от гнева к угодливости. - Утро раннее, время завтракать. Не присоединитесь к нашему столу? - он сделал знак людям, чтобы выносили со струга припасы.
   - У нас с собой, - отозвался Иван, опять слегка кивнув Строганову, чтобы дать тому понять, кто тут главный, и, круто развернувшись, направился к остаткам их костра.
   Игнат раздул угли и выложил на них остатки вчерашнего глухаря.
   - Мы ведь даже не знаем, где рудник, - напомнил Матвей. - О чем вы вообще спорите?
   - А вот мы за ними проследим и узнаем, коли он не брешет насчет своего рудознатца, - отозвался Иван. - Нам, считай, повезло - не самим по горам шастать, а сидеть и смотреть, как другие ищут.
   - Сам рудник нам без надобности, - неожиданно подал голос Семен. - Там уж давно выбрали всю руду, что лежала у поверхности. Там и вглубь зарываться стали. А жила идет где-то в горе, туда еще долбиться надо. Но возле реки может и выходить к поверхности, где вода скалу размыла. Так что мы как раз хорошо встали - рудник выше по реке, туда Строганов и пойдет. А мы пойдем ниже - я там вчера камень медный нашел.
   - Я не пойму, как вы делить добычу собрались, - опять заговорил Матвей. - Земля-то правда Строганова. Он все одно найдет - что там, что здесь. Мы уедем, он построит рудный завод, будет медь плавить - и все равно с ним договариваться!
   - Построить завод - дело долгое, - возразил Семен. - Коли быстрой выгоды не сулит, он и браться не будет, подождет, пока царские люди не придут и все за него не сделают. Ну, может, в долю войдет. А потом откупит на себя и будет уже прибыток получать. Так что договариваться надо - но потом. Когда царю доложим, что и как.
   Иван, считавшийся в их походе и вправду как представляющий царскую волю, некоторое время размышлял.
   - Пожалуй, ты прав, - согласился он наконец. - Показывай, где ты давеча камень свой нашел.
   Семен подвел их к странному обрыву - хоть и полуразрушенные, а ясно различались тут поднимающиеся от воды вытесанные в каменном основании ступени. Камень в них почти раскрошился, а все ж таки вряд ли такое чудо было создано водой, ветром и корнями деревьев Кажется, они поднимались по остаткам древнего хода к воде. Взобравшись на обрыв и пробираясь меж торчащих корней и выступающих валунов, они двинулись в лес.
   Камни тут казались древними, лежащими испокон веков. Обросшие мхом, оплетенные корнями и низкой травой, они сливались в единый узор земли. Потому Семен сразу увидел нарушенный покров, где камень был вынут из своего древнего ложа.
   - Вот тут.
   Он шагнул было вперед, но Матвей успел задержать его.
   - Осторожно - видишь, щель в скале?
   Иван мысленно провел взор до становища Строганова.
   - А ведь это, пожалуй, может быть другой вход в тот же рудник.
   Матвей бросил камешек в дыру и замер, считая удары сердца.
   - Глубина тут немалая, - сказал, когда донесся глухой звук падения. - Саженей десять будет, не меньше.
   - Там тогда воды должно быть полно, - заметил Семен. - Это ниже дна реки, получается.
   - Может, потому и ушли отсюда, что ходы затопило? - предположил Иван.
   - Плеска не было, - возразил Матвей.
   - Коли там пустота, так, стало быть, и отсюда уже всю руду выбрали, - сказал Говоров опечаленно.
   Игнат между тем, отставший поначалу, вернулся со связкой сухих палок, обернутых высохшим мхом. Запалив огонь, он бросил самодельный факел в дыру.
   Блеснувшее пламя осветило серые потрескавшиеся стены, каменные наплывы по бокам.
   - Спуститься все равно придется, - покачал Семен головой. - Игнат, сбегай до деревни за веревкой.
   Парень готов был уже бежать, но Иван остановил его:
   - Мы вчера несколько часов шли, даже он со всей резвостью быстрее чем за полдня не обернется. Поищем другой вход.
   Семен хотел вернуться к реке, предполагая, что поскольку руду должны были промывать, да и отправлять удобнее по воде - вход должен быть там. Но они не успели отойти на несколько шагов, как из расщелины донесся гулкий грохот, скала вздрогнула - и деревья, стоявшие десятки лет, вдруг заколебались и стали оседать.
   - Обвал! - догадался Семен. - Бежим!
   Игнат отскочил первым, за ним Семен и Иван, а Матвей чуть замешкался, глядя, как колеблется земля, как обнажаются древние кости скалы, как ходит ходуном недавно казавшаяся незыблемой твердь - и вдруг почуял, что теряет опору. Корни деревьев замелькали у него перед глазами, и он, взмахнув руками, полетел вниз.
   К счастью, лететь пришлось недолго - под ним оказался холм из обрушившихся камней и деревьев, выросший на дне глубокой пещеры. Пришел в себя Матвей уже внизу, съехав по склону холма.
   Наверху, в невыносимой дали, сияло небо. Склон, кажется, тоже просел - когда на краю разлома появилась голова Ивана, до нее было куда меньше десяти саженей.
   - Ты жив? - с тревогой крикнул Хилков.
   - Жив.
   - Ну, теперь точно бежать за веревкой, - вздохнул Иван.
   Матвей не отвечал. Он с удивлением смотрел на стену перед собой, внезапно оказавшуюся освещенной рассеянным светом сверху, из провала. Диковинные рисунки покрывали ее, странные, страшные, точно из далеких детских сказок или из ужасных снов вылезшие на поверхность. А рядом Матвею показался чертеж, ясно указывающий, где расположен вход на рудник, где идут жилы медные, где река и последнее - островерхие домики - видимо, указывали на поселение прежних владельцев рудника. Но все было замшелым, древним, точно созданным еще до сотворения мира.
   Чем-то удивительно родным и знакомым веяло от рисунков на стене. Матвей прикоснулся к уцелевшим камням - и ему показалось, что далекие предки одобрительно кивнули ему из тьмы веков.
   Обвал начисто отгородил главную часть рудника от выхода, зато открыл новый ход к реке.
   - Не беги, - наконец, произнес Матвей, изучая чертеж. - Спустите ветку - я сейчас вылезу.
   Взобравшись обратно на холм, воздвигшийся посреди пещеры, цепляясь за ветки и корни, Матвей оказался всего в двух саженях от поверхности.
   - Осторожно, - предупредил он. - Сами не рухните.
   Ему спустили два тонких ствола соседних деревцев. Он ухватился - и вскоре, при помощи Ивана и Семена, стоял наверху.
   - Идемте отсюда.
   Вдалеке от воды неслись разъяренные крики людей Строганова.
   - Придурки! - костерил их хозяин. - Кто удумал под землей стрелять?
   - Так там эти были, - оправдывались его люди.
   - Эти, - передразнил Строганов. - Вот теперь сами "этих" раскапывать будете!
   - Вы не нас хороните? - Иван решительно вышел к стоянке соперников.
   Строганов без особой любви глянул в их сторону.
   - Не до вас нынче, - отозвался он. - Мои остолопы увидели какие-то тени, решили, что это Полоз Великий, ну, и давай палить. А свод старый, не выдержал и рухнул. Даниле вон ногу придавило, боюсь, перелом - а кто кроме него руду сыщет?
   - Позволь, я взгляну? - попросил Семен, склоняясь к разбитой и окровавленной ноге Данилы.
   Данила, Потапов сын, был по виду куда старше Семена. Борода его - седая, полукруглая, местами клочковатая - скрывала всю нижнюю половину лица, а густые волосы, в которых седина перемежалась с черными прядями, падали на лоб, так что на лице ярко выделялись только глаза. И они с тревогой и надеждой смотрели на лекаря. Он даже не вздрогнул, и лишь слегка поморщился, когда Говоров ощупывал ему ногу.
   - Перелома нет, - уверенно заявил Семен. - Ушиб да пара ссадин. Через неделю сможет ходить.
   - Ты легко отделался, - рассмеялся Строганов. - Первым шел, мог бы и под завалом остаться. Чутье подсказало - успел назад податься, как эти палить начали. Как видно, пропал наш уговор.
   - А мы к тебе с доброй вестью, - улыбнулся Иван торжественно. - Там есть другой вход на рудник, авось, его не завалило. Коли найдешь длинную веревку - сажен десять - можешь попытаться оттуда зайти.
   - Покажете? - оживился купец.
   - Да и сами сыщете. По берегу шагов сто пройдете, там наверх лестница будет. По ней подыметесь - увидите следы вашего обвала. Ну, а не доходя до него, будет дыра - вот в нее можно попробовать залезть.
   - Ну-ка, Тимошка, сбегай, посмотри, - велел Строганов младшему из своего отряда.
   Тот убежал.
   - А вы, может, отобедать с нами желаете, коли от завтрака отказались? - гостеприимно предложил купец.
   Иван переглянулся со спутниками.
   - Можно и отобедать.
   Однако жадность в купце победила голод, и когда Тимошка вернулся с сообщением, что лаз уцелел, и он сам, и все его люди почти бегом помчались туда.
   Данила Потапов остался в лагере в одиночестве, в окружении спутников Хилкова.
   - Что же тебя к Строганову занесло? - спросил Матвей, пока Семен на всякий случай решил завязать ссадины на ноге пушкаря.
   - А куда мне деваться? - махнул Данила рукой. - Я ведь пушкарем был знатным, да на беду, не на той стороне оказался. И когда Ивана Исаича(*) царские люди схватили, я и подался в эти края. Тут меня Строганов приютил, дом построил, я ему пушкарем служил, да он меня все просил ему самому начать пушки отливать. А то, говорил, сидим на железе и меди, а своего оружейного дела нет. И начал я понемногу собирать рудные камни да плавить. Пушку, конечно, отлить - дело нелегкое, тут целый двор нужен, но топоры, ножи, ножницы делать начали. Я ему сырцовое железо да медь самородную сдавал, он своим кузнецам раздавал, тем и кормились. Но теперь, я так понимаю, мелких-то кузнецов всех сгонят, завод их разорит. Где им с царским заводом тягаться.
   - Ну, завод мелочей вроде ножниц делать не будет, так что и им работа найдется, - заверил Иван. - Да и все, что там делать будут - в Москву пойдет, так что и ты без дела сидеть не будешь.
   - Да вот и боюсь я, что царь какой-нибудь запрет введет, чтобы никто опричь заводских ни железа, ни меди добывать не смел, а что найдет - чтобы на завод сдавали. Тут уж точно все дела закроются.
   Иван промолчал, а Матвей подумал, что какая-то правда в словах Данилы явно есть.
   - Думаю, на заводе тоже мастера нужны будут, не пропадете, - сказал он вслух, чтобы как-то подбодрить пушкаря.
   Тот улыбнулся.
   - Ты, боярин, конечно, врешь - царь ведь своих мастеров пришлет, наши-то ему без надобности - но и за вранье спасибо.
   - Странные у тебя мысли, - удивился Иван. - Знаешь, что тебя обманывают - а благодаришь. Разве стоит вранье доброго слова?
   - Смотря какое. Вранье, чтобы спасти себя - да, только вранье. Вранье, чтобы спасти других - согласись, уже несколько иное. А тут он ведь не знает, как оно обернется. Так что может, и не соврал. А коли и соврал - так все одно приятнее.
   Люди Строганова возвращались.
   - Да, отец, теряешь хватку, - укорил купец Данилу. - Там, оказывается, куда ближе к земле залежи есть, и куда гуще, да и добраться проще! А ты нас куда потащил? Тут уж давно все выбрано. Так бы ведь и повернули назад ни с чем, спасибо добрым людям, что надоумили другой ход искать!
   Потапов сидел, понуря голову и глядя на свою перевязанную ногу. На нее уставился и Иван Максимович.
   - Ты ходить-то теперь сможешь?
   - Недельку, может, и полежать ему лучше, - отозвался Семен за Данилу.
   - Неделю, - присвистнул купец. - Тогда останешься у Писарева, до него тут ближе всего. Потом, как людей приведу - заберем тебя. А то таскаться с тобой у нас ни времени, ни сил нет.
   - Писарев сам разболелся, - сообщил Семен. - Его бы тоже не беспокоить.
   - А ты чего за них заступаться вздумал? - нахмурился Строганов. - Ты, что ли, их кормишь и поишь?
   - А ты, что ли? - брови Семена полезли вверх. - Я так думал, это они тебя поят и кормят.
   - Они работают, - отвечал купец. - А я им заместо отца родного, и забочусь, и наказываю, коли нерадивые работники попадаются. Коли Писарев вместо положенной работы валяется в постели - стало быть, кормов не получит. Да и этот, которого взял я ради рудной его смекалки, себя не оправдал.
   - Коли ты добиваешься, чтобы тебя почитали как отца и главу этих земель, - начал Семен, почувствовав, что невольно поставил под гнев хозяина и друга, и пушкаря, - так изволь соответствовать.
   - Ну, не тебе меня учить, чему я должен соответствовать!
   - Можешь не слушать, - пожал плечами Семен. - Но тогда не жди и послушания!
   Строганов задумался, и видно было, что слова Семена его зацепили.
   - Ну и что же, по-твоему, должен делать глава земли, чтобы его слушали?
   - Прежде всего, на нем забота о справедливости, - строго отвечал Семен.
   Строганов расхохотался:
   - Справедливость, говоришь? А что это? Сам-то ты знаешь, что означает это слово?
   - Ну, скажем, когда про хорошего человека гадости говорят - это всяко несправедливо, и терпеть такое не стоит.
   - И кто здесь хороший человек? - продолжая посмеиваться, спросил тот.
   - Ты про Писарева заявил, что он лентяй, в постели валяется - а он чуть жив. Тебя это не волнует?
   - Нет, не волнует, - пожал плечами Строганов. - Хороший работник сам о себе должен уметь заботиться. А коли я каждому бездельнику буду потакать - все работать разучатся, будут ждать, что и их пожалеют.
   Говоров нахмурился.
   - Ты полагаешь, так приятно лежать между жизнью и смертью?
   - Всяко приятнее, чем по лесу бродить, - отрезал купец.
   - А Данила тебе чем не угодил?
   - А за что я ему платить должен? Он теперь неделю хромать будет - стало быть, пользы от него никакой. Платят ведь не за красивые глаза, а за работу. Не можешь работать - не занимай место, уступи тому, кто может. Али ты тоже, как все - учить меня вздумал, потому как достатку моему позавидовал?
   Семен пожал плечами.
   - Умный богатому не завидует.
   - Потому и живет, гордясь своим умом, в своей жалкой лачуге, - отозвался Строганов.
   - Так ведь кому важен внешний блеск, того умным трудно назвать. Тому, кто живет во дворце, умный завидовать не будет - ибо у того не жизнь, а мучение. Да и умным не назовешь его тоже.
   - Ну, вот и потешайтесь над теми, кто глуп - да свое дело знает, работает в поте лица и своего не упустит. Может, я и глуп - только без меня кто вас кормить станет?
   - Да я так думаю, мы и сами с голоду не пропадем!
   - Может, и не пропадете - если найдется глупец, что вас на работу возьмет. А в чем ум-то ваш? Позубоскалить да поунижать тех, кто лучше вас умеет дело вести? Так на то много ума не надо! Ты сам возьми, сделай, продай, получи, дом построй - вот тогда и смейся над теми, кто так не смог. А ходить с голым пузом да посмеиваться над теми, кто работает - это как назвать?
   - Да разве ж я смеюсь над теми, кто работает? Не слишком ли громко ты свое занятие называешь? В чем твой труд? Недоимки выжимать из тех, кто правда работает?
   Строганов усмехнулся в ответ:
   - Вот и весь твой ум, вот и все, что ты понимаешь в делах торговых. Потому и быть тебе вечно босым. А того не понимаешь, что именно такой, как я - и создает то, что людям нужно. Вот пусть один будет добывать руду на руднике. Где он еду возьмет? Одежду? Соль? Порох? Дом себе он тоже сам строить будет? Ну, построит лачугу какую- нибудь - так ведь там семью не поселишь! А я у него возьму руду - дам ему и хлеба, и соли, и кафтан, и порох, и ружье, и сможет он и себя прокормить, и семью. Да еще ему и плотников пришлю, чтобы избу срубили. А другой из руды его железо выплавит, скует ножи, ножницы, серпы, да и ружье может сделать - но ведь сам он в рудник не полезет! Наконец, купят у меня это все селяне, будет у меня хлеб - так я и рудокопа, и кузнеца прокормить смогу. Вот и выходит, что тебе видно лишь, как я оброк со всех собираю - а я каждому из них и все для жизни даю, и товар делаю, ведь никто из них до конца его сделать не сможет! Между прочим, говорил я с голландскими купцами - так они точно так же поступают, скупают шерсть у селян, отдают ткачам, у тех забирают ткани, отдают портным - и развозят наряды по всему миру.
   - Ну, ты уж меня прости, - возразил Иван, вмешиваясь в спор, - я видел, как, скажем, голландский купец работает. Да, и плавает по морям, и с тем договорится, и с другим - в общем, труда много. Но там, может, и толк есть - хотя и без него, я думаю, могли бы договориться. А тебе царь отдал во владения огромные земли, ты с них стрижешь все, что на ней есть, продаешь царю втридорога, остатки еще тем же голландцам отдашь - вдесятеро против своих затрат - и говоришь, что тут много ума надо?
   - Ты меня что же, с царем поссорить хочешь? - нахмурился Строганов.
   - Напротив - хочу, чтобы ты царю свою добычу поставлял, а царь бы тебя наградил.
   Строганов задумчиво почесал бороду.
   - Тут ведь какое дело. В торговых делах вы, конечно, младенцы - ну на что мне ваши голландцы в нашей глуши? Отсюда испокон веков вся добыча - и лес, и железо, и медь, и камни самоцветные - вывозились на юг. По Каме до Волги, оттуда до Астрахани, а там по Хвалынскому морю - в Персию, или в Турцию, или в Бухару. А ежели мне царю половину добычи отдавать - так можно всей полуденной торговли лишиться. Нынче ведь как? Турки бьют персов, персы турок. А ружья и пушки можно и тем, и другим продавать - лишь бы подальше от нас друг друга губили.
   - Ружья другим продавать всегда опасно, - покачал головой Иван. - Как знать, не прилетит ли в тебя пуля из твоего же ружья?
   - Да и наши люди там тоже есть. Те из православных, что под властью турок оказались - все время к нам перейти хотят. Помнишь, мы там были лет семь назад, разбирали дело в Терском городке? - сказал Матвей.
   - Да, - согласился Иван. - Так что я бы на твоем месте все найденное железо и медь сдавал в казну, а уж царь решит, кому из соседей можно ружья и пушки продавать, кому нет.
   Строганов согласно закивал головой.
   - Конечно, то царю виднее и решать сподручнее. Сколько ты там мне предлагал? Четверть оставить? А теперь все забрать хочешь?
   - Я же не отдавать, а продавать тебе предлагаю, - возразил Иван.
   - Ну, да, ты предлагаешь. А потом царь решит забрать - и что я ему возражу?
   - С чего бы царь такое решил? - удивился Матвей. Строганов посмотрел на него.
   - Да уж мне ли не знать! Правители - они как дети: все время проверяют, что можно, что нельзя, что им позволят - а что нет. Что их подданные еще готовы сносить - а что уже не вынесут.
   - Так это и не правители, а дети и есть, - пожал плечами Матвей. - Коли человек может мыслить только о том, что лично ему надо, дальше своего носа не видит - какой же это правитель? Правитель - тот, кто умеет думать и об общем благе. Пусть даже и в ущерб своей выгоде. Он ведь со всех налог собирает - для чего? Чтобы самому хорошо жить? Нет, чтобы крепости строить, войско содержать, лихой люд ловить, заморских послов принимать, границу оберегать, ну, и внутри страны чтобы и суд был, и управа, и справедливость.
   - Но в рубище царь тоже не ходит.
   - Да и не понял бы никто, если бы глава большой державы в рубище ходил, - заметил Семен. - Сам знаешь, встречают все одно по одежке.
   - Зато провожают по уму, - закончил Строганов. - Так что такое это "общее благо", о котором правитель думать должен? Как он о нем подумает, коли жизни людей своих не знает? В книгах вычитает? Или по Руси пойдет странствовать?
   - А ты что предлагаешь - советчиков послушать? - спросил Иван. - Они насоветуют. Каждый на себя одеяло тянуть будет, оно и порвется. Мы такое уже проходили.
   - Значит, не тех советчиков слушал. Садитесь обедать, - и купец первым уселся к своему походному столу, наскоро сооруженному из двух чурбаков и положенной сверху доски.
  Глава 4. Бегство
   После обеда настроение у Строганова заметно улучшилось.
   - Я тебе по-честному предлагаю половину на половину, - вновь заговорил он с Иваном. - Каждый второй пуд меди в казну, каждая вторая пушка. Ну, а коли перед царем слово за меня замолвишь - могу от выручки с остального еще и пятую деньгу тебе отдавать. Лично.
   - Щедро, - крякнул Иван от неожиданности предложения.
   - Так что скажешь?
   - Ты пойми, - начал объяснять Иван, - я ведь не торговаться с тобой приехал. Коли ты будешь упрямиться, царь просто рудник целиком в казну заберет и отдаст сродичу своему, Стрешневу.
   - Да уж с ним я как-нибудь договорюсь, он ведь и мне не чужой, - усмехнулся купец. - Брат мой покойный на Стрешневой женат был. Ныне она, конечно, в монастырь ушла, но кровь-то не водица.
   - Ну, что ж, договаривайся, - Иван поднялся. - Благодарим за хлеб - за соль.
   - Вы нынче куда направляетесь? - Строганов тоже поднялся на ноги.
   - Обратно, на Москву, - уклончиво отвечал Иван.
   - Небось, через Писарева? Вот к нему Данилу и подбросите.
   - Да ведь обговорено уже! - не сдержался Семен. - Болеет он!
   - Что ж, что болеет? - пожал плечами купец. - Чай, не заразит. А Данила пока пусть ногу лечит, мне он тут через месяц-другой нужен будет. Не тащить же его через горы!
   - Вас десятеро, могли бы и потащить, - нахмурился Семен. - Не такая он обуза, коли нужен!
   - Я вам нынче дам провожатого, коли вам тяжело, - отвечал Строганов, - а мне через месяц нужен Данила живой и здоровый. Там знахарка рядом живет, пусть она его ногу посмотрит.
   Семен безнадежно махнул рукой.
   - Не быть тебе, Иван Максимович, главой своего рода.
   - Это почему? - ощетинился купец.
   - Да потому, что коли ваш род себя мнит главой этих земель - к вам люди и за справедливостью идут. А ты вот так со своими людьми обходишься.
   - А что я, по-твоему, несправедливого-то делаю? Не выгнал, земли не лишил, даже батогов не велел всыпать!
   - Ну, ты бы еще это велел! - воскликнул Семен. - Было бы за что! Тут-то ты просто - попользуешься мастером да и бросишь.
   - Да что ж плохого? - пожал плечами Строганов. - Каждый сам о себе думать должен, не я за всех. Дядя мой пока жив, слава Богу, а помрет - так я всяко главою и рода стану, и, стало быть, всего края.
   - Так глава - это не тот, кто самый старший, а кто голову на плечах имеет! Как раз тот, кто за всех и думает, а не только за себя.
   - Ну, ты и нахал, - подивился купец. - Сам о себе позаботиться не можешь, ждешь, что другие тебя выручать будут?
   - А коли человек в капкан медвежий попал - ты тоже мимо пройдешь, не поможешь? Мол, сам виноват, смотреть надо, куда идешь?
   - Хватит меня жизни учить, - недовольно скривился купец. - Ступайте уже.
   Данилу под мышки повели Игнат и провожатый, данный Строгановым - Роман. Матвей шел первым по тропе, за ним Иван, за ним Игнат, Данила и Роман, и замыкал их шествие Семен Говоров.
   - Бросил бы ты это дело, - заговорил Семен, когда отошли на приличное расстояние от рудника. - Поехали с нами. Вон, Матвей Васильевич не даст соврать - ныне-то повсюду пушкарей да литейщиков ищут. Воевать собираются.
   - Да, это так, - подтвердил Матвей, обернувшись и поджидая остальных.
   - Да и ты, Роман - почто этому мироеду служишь? - обратился Семен уже к человеку Строганова.
   Тот замялся.
   - Так ведь в других местах еще хуже, - отвечал наконец. - Иван Максимович хоть и строг, да зато волю дает. А кем я там, на Москве буду? Беглым холопом?
   - А ты из беглых? - обратился Иван.
   - Срок сыска уж вышел, - поспешно заверил Роман.
   - Да мне-то это без разницы, - отмахнулся Иван. - Тем пусть твой хозяин занимается. Просто любопытно стало. Бегут, стало быть, сюда люди - и много бегут.
   - А куда им еще деваться? - отозвался Семен.
   Иван похлопал по плечу идущего впереди Матвея. Они как раз обогнули стену сухой кладки.
   - Вот ты меня все попрекаешь, что я царя Ивана уважаю. А меня ведь и в самом деле удивляло, как же так - он ведь и впрямь и на кол сажал бояр, и казнил - больше казнил, чем его отец и дед, во много раз! И войну проиграл, и голод при нем был - а ему служили и за него умирали. Как же так? Виниус мне все говорит - "не зря вы все холопами своего царя считаетесь, рабство у вас в крови".
   - Это он царю простить не может, что тот его тогда чуть не казнил, - предположил Говоров.
   - Я бы за такое в морду дал, - заявил Матвей.
   - Я не дал, - признался Иван. - Я задумался. Что ж эти голландцы - и впрямь выдержавшие небывалую войну с врагом в десять раз сильнейшим! - нас попрекают, а мы вот терпим. А что мы терпим? Неужто, думаю, и вправду рабство у нас в крови? Мы смиряемся по заветам христовым настолько, что позволяем делать все, что угодно, любому дураку, пролезшему в начальство?
   - Да не все, что угодно, - спокойно возразил Говоров. - У нас как раз обычай, что коли начальство дурь несет, ему поперек любой сказать может. Даже царю Ивану перечили. Хотя да, потом перестали, когда он всех перечивших на кол посадил.
   - Так вот именно, - поддержал его Иван. - В том и дело, что царь для нас - не начальник.
   - То есть как?
   - Ну, вот икона Христа в церкви - это же не сам Христос? Ежели бы мы так полагали, чем бы мы от идолопоклонников отличались? Да, впрочем, я так думаю, что и предки наши не были так глупы, что верили, будто их истуканы и впрямь боги. Но это дела давние, а вот лучше такой пример я тебе приведу: вот знамя полка - что это такое? Просто тряпка на древке, к которому собирается полк. Это знак, место, куда идти, за кем идти. Если знамя в бою - значит, и воевода еще жив и руководит сражением. Если знамя упало - все, пора разбегаться. Так вот и для нас царь - это знак. Знак того, что в государстве все идет хорошо. По большому счету, царь вообще может не вмешиваться ни во что - мы сами все сделаем. Мы не дураки, кое-что понимаем в жизни, и уж доброе от худого отличим. А царь с окружением своим может играть в любые игры, хоть византийским кесарем себя считать, хоть крымским ханом, хоть австрийским императором - лишь бы своему окружению волю не давал. Царь есть - и мы знаем, куда стягиваться, коли беда нагрянет. Как к знамени своего полка. И неважно, красиво это знамя или нет, хорош этот царь или нет. А то ведь дважды уже бывало у нас, что не знали мы, кого спасать - и сами не спасались. Один раз давно уже - перед татарами как раз. Там ведь каждый князь посчитал себя вольным властителем - и никто ни за кого не встал, каждый спасался в одиночку - и попали мы под власть иноземцев. А второй раз вот недавно, в смуту. Тоже каждый за себя стоял - так ведь опять чуть не погибли. И только когда нового царя выбрали - смута кончилась, и то не сразу. Так что царь - это не тот, кто железной рукой всех вокруг себя объединяет и подчиняет - а тот, вокруг кого все объединяются.
   - Так и что ты теперь Виниусу ответишь?
   - А я так отвечу. В любом доме при пожаре кого прежде всего спасают? Стариков и детей. Стариков - потому что это прошлое рода. Детей - потому что они его будущее. Это те, без кого род не живет. Без крыши над головой, без одежды, даже без еды прожить можно, в пост вон истовые монахи месяцами на одной воде сидят. А вот без детей и родителей - нельзя. И не зря у нас на соборе выбрали царем - почти еще совсем мальчишку, - он ведь младше тебя был, когда мы с тобой познакомились. И уж не для того, чтобы он всем указывал, что кому делать, его царем сделали. А для того, чтобы у нас будущее появилось. И не человеку покоряемся мы - но нашему будущему. А он - не более чем знак его. Не важно, хороший царь или плохой, как не важно, хороша или плоха икона в церкви, красиво или убого знамя полка - на них равняются, их спасают, на них молятся, но не как на кусок тряпки, не как на размалеванную доску и не как на человека.
   - И что же, ты полагаешь, было при царе Иване?
   - Да то и было, прав Виниус, что есть у нас такие, которые хотят из царя сделать самодура, а потом тайком использовать его волю на свои нужды. Угождать царю во всем, не перечить, любую глупость, от него исходящую, выполнять - а между тем, делать это так, чтобы его волей самому править и самому творить то, что пожелаешь. Вот таким - кои вроде как от имени царя делают, да только свою волю утверждают - да, таким покоряться грех. Только и от царя отвадить всех неправедных советников не получится, всяк норовит его на свое благо обратить, от чужого отворотить, не понимая, что как раз всем миром о благе всего мира и заботятся, а не царь должен решать, кому что надлежит делать. Слава Богу, у нас царь еще все важные решения вместе с собором принимает, советуется. Но как знать, что ему дурные советчики насоветуют?..
   - Да, так и насоветовали, - согласился Говоров. - Трудно противостоять тому, кто из тебя икону делает. Пылинки сдувает, во всем с тобой согласен, любое слово твое законом почитает... А про тех, кто иное говорит - слух пускает, будто он заговоры строит и недоволен чем. И уж коли такие власть возьмут - вернее, окружат царя да будто от его имени говорить станут - тут жди беды. Но царь Иван сам покаялся в своих грехах да сам таких советчиков разогнал - на такое не каждый способен.
   - Так вот Виниус-то смотрит что на их правителя, что на нашего - как просто на главу общины, того, кого выбирают как управляющего, чтобы он всеми общими делами и руководил. А у нас такие дела принято всем миром решать, даже царя и не спрашивая.
   - Ты прав, наверное, - согласился Говоров. - Так и весь мир - он как община в старину. Все друг другу помогают, и царь в нем - он вот вроде иконы в церкви, или стяга, или, может, идола для предков наших - кои видели в нем знак будущего своего племени, своего мира, пока стоит он - значит, и мир стоит.
   - Так что же, царь, по-вашему, власти не имеет? Получается, царь - дитя, кое не управлять должно, а которого при беде первым спасают? - усмехнулся Матвей. - Мысль любопытная. Вроде как про князя Святослава такое рассказывали.
   - Но как быть, коли царь приказы все-таки отдает? - спросил Семен. - Не выполнять?
   - Так ведь он какие приказы отдает? - обернулся Иван. - Сделать, чтоб хорошо было, наказать нерадивых, ну, разве что назначить боярина воеводой... А вот как сделать это - на то у слуг его голова должна быть. И уж они решают, что именно делать надо.
   - Ну, а коли царь казнить кого приказывает?
   - Царь не приказывает казнить, он подписывает указ, а указ ему готовят дьяки Разбойного приказа, - возразил Иван. - Стало быть, опять царю тут только и всех дел что согласиться.
   - Да, - усмехнулся Матвей, останавливаясь. - А потом все одно про царя говорить станут, что это он человека на смерть отправил. И войну тоже он проиграл. В общем, получается, царь ничего не решает - а во всем виноват?
   - Так и я тебе про то! Ты вот на царя Ивана зуб держишь - уж не знаю, за что, может, он из родичей твоих кого казнил, - а ведь не сам он это сделал!
   - Да он и сам, говорят, любил такое проделывать, - отозвался Матвей. - Но ты, конечно, прав. Да и Строганов о том говорил. Коли царю его ближние позволяют - вот он и начинает творить всякое. Да ведь только не всякому царю такое в голову придет.
   Он осмотрел открывшуюся поляну.
   - Предлагаю привал.
   После привала пошли резвее. Семен сменил Игната, потом они еще пару раз поменялись, и еще засветло путники добрались до деревни.
   - Давайте к нам, - сказал Игнат.
   - Сбегай сперва, узнай, как там отец, - предложил Семен, опуская Данилу на землю.
   Игнат убежал.
   - Я, пожалуй, пойду, - засобирался Роман.
   - Ночь уж скоро, - предупредил Семен. - Засветло не дойдешь, а Аксинья не советовала по ночам тут ходить.
   - С божьей помощью, как-нибудь, - отозвался тот.
   - Ну, как знаешь.
   Не попрощавшись, Роман скрылся в лесу. Семен проводил его взглядом.
   - Вот ведь как Строганов людей своих застращал! Духов нечистых боится меньше, чем своего хозяина.
   Вернулся Игнат.
   - Отцу лучше, так что пожалуйте к нам в гости.
   Они с Семеном вдвоем подняли Данилу, хотя тот уже отбивался и говорил, что уж по деревне спустится и сам, и вскоре внесли его на двор дома Писарева.
   Тот в исподнем встретил их в дверях.
   - Заносите. Будет у меня приют для болящих.
   - Сам-то ты как? - обратился к нему Семен.
   - Твоими молитвами да аксиньиными заботами - уже лучше.
   Правда, опровергая свои слова, он тут же зашелся кашлем и поспешил уйти в дом.
   Внутри гостей встретила жена Писарева, крупная степенная женщина в домашнем наряде.
   - Вы уж простите, что давеча вас так встретили.
   - Это ты нас извини, что потревожили, - отозвался Семен.
   Вскоре гости сидели за столом вместе с хозяевами.
   - Аксинья говорила, ты ей помогал меня пользовать? - спросил Писарев.
   - Да моей заслуги тут особой нет, - усмехнулся Говоров.
   - Как же тебя лекарем стать угораздило? Ты ведь всегда военным человеком был.
   - Воин - оборотная сторона лекаря, - ответил Семен. - Ножом можно вскрыть нарыв - а можно убить. Правильно заваренный отвар исцелит - а измени в нем хоть один листок, может отравить. Как на войне, лекарь должен делать все четко и быстро, ибо иной раз жизнь зависит от того, как быстро он перетянет рану или удалит стрелу или пулю. Лекарь должен уметь быть и жестоким - ибо ради спасения жизни приходится иногда и руку, и ногу отрезать. Но и воин не должен быть просто убийцей - он должен защищать и спасать. И как воин, лекарь все время ходит на границе со смертью. Он видит ее каждый день, и каждый день должен идти туда, где грозит смерть. Только воин подталкивает других туда - а лекарь удерживает, вот и вся разница.
   Писарев подивился.
   - Где ты так говорить выучился?
   - Жизнь научила, - Семен поднялся из-за стола. - Благодарствую, но нам завтра в обратный путь - так что пора бы и на покой.
   Дом Писарева был не в пример больше аксиньиного, в несколько клетей, окруженный амбарами и омшанниками. Тут нашлось где положить троих гостей - всем жена Писарева постелила на лавках, и вскоре в доме воцарился покой.
   Но перед рассветом, когда узкая полоска зари только пробивалась сквозь лес, тишина была нарушена. Кто-то начал осторожно стучаться в дверь.
   - Кто там? - поднялась хозяйка. - Игнат, сходи, проверь.
   Из сеней появилась Аксинья. Она своим - то ли сердитым, то ли грустным взглядом обвела гостей Писарева.
   - Уходите, да поскорее. Строганов со своими людьми сюда идет.
   - Чего ему понадобилось? - удивился Иван, спешно надевая кафтан и цепляя саблю.
   - Вы.
   Иван переглянулся со спутниками.
   - Не иначе как Роман донес, что мы у него Данилу сманить пытались.
   - То я не ведаю, - отозвалась знахарка. - Но идите быстрее. Я вас через лес проведу.
   - Что ж он, в деревне нас брать собирается? - не поверил Матвей. Писарев усмехнулся.
   - А что ему? Соседи, может, за него и не встанут - но и против слова не скажут, ссориться с ним никто не будет. А с ним что случится - у него братья да дядья с племянниками есть, лучше все одно не станет. Найдется, кому его место заступить.
   - Я с ними, батюшка! - Игнат тоже начал одеваться.
   - Куда?! - попытался осадить его глава дома.
   - Так и тебе спокойнее будет! А я расскажу, как они добрались.
   Писарев махнул рукой.
   - Ступай. Только на рожон не лезь.
   Мать уже протягивала сложенный узелок со снедью.
   - Всем на дорогу.
   - Братцы, меня не бросайте! - подал голос Данила.
   - А тебе-то чего бояться? - удивился Семен.
   - Вы хозяина нашего не знаете, - отвечал мастер. - Он меня не отпустит, но коли решит, что я и впрямь собирался с вами уйти - так сгноит похуже, чем в застенках!
   - Так ведь ты ему нужен, что он тебе сделает?
   - Это я пока ему нужен. А как дело пойдет - он мне все припомнит. Уж коли он решил на вас руку поднять - значит, все, дело плохо.
   Иван беспомощно взглянул на Семена.
   - С хромым мы далеко не уйдем.
   - У меня лодка на реке есть, - сказал хозяин. - Плывите водой. Коней я вам потом пришлю.
   - Коней себе оставь, они казенные, - отмахнулся Иван. - Нам их самим в Никольском дали. А лодку Игнат потом пригонит.
   Негромко чертыхаясь и ежась в утренней свежести, беглецы вышли на берег реки. Все было скрыто сумраком, но Игнат и впотьмах нашел и вытащил из укрытия лодку, вполне способную взять шестерых.
   - Мы на тот берег переправимся, а там через лес срежем, - сказала знахарка, усаживаясь на нос лодки. Семен и Игнат сели на весла.
   Однако коварства Строганова они до конца не знали. Отправив пятерых своих людей к деревне, он с остальными переправился через реку и ждал их на другом берегу. Судя по всему, засада была продумана заранее - свой струг они бросили, помня, как сильно петляет река, и переправились на лодке, взятой у кого-то из местных.
   - Поворачивайте, ребята, - со злорадной усмешкой предложил купец. - Может, теперь посговорчивее будете?
   Матвей оценил положение. Река тут сужалась, и от обоих берегов было шагов двадцать, не более. Купец знал, где устроить засаду.
   - На правом берегу их пятеро, на левом шестеро, - негромко сказал Матвей. - Предлагаю высадиться на правом, и пока остальные переправляться будут - сбить их и уйти в лес.
   - Наверное, так и сделаем, - согласился Иван. - Только сначала поговорим.
   - Так чего тебе надо, Иван Максимович? - обратился он к купцу. Семен и Игнат подняли весла, и лодку теперь несло только течение.
   - Ты уж остановись, коли не хочешь, чтобы мои люди вашу посудину изрешетили, - предложил купец.
   - Хорошо, но мы лучше вот на том берегу пристанем, - Иван кивнул Матвею, и тот повернул кормовое весло влево, направляя лодку к правому берегу.
   Благодаря течению, их протащило чуть дальше, и теперь между преследователями на берегу и местом их высадки был уступ - небольшой, но перелезть его было сложно, а обходить далеко. Несколько мгновений они выиграли.
   - Говори, Иван Максимович! - крикнул Иван через реку, пока Игнат и Семен вытаскивали Данилу.
   - Сбежать не пытайся, там все равно мои люди тебя встретят. А уйдешь сейчас - в Никольском не уйдешь. Тут весь край мой.
   - Чего же ты добиваешься?
   - Да уже ничего, - покачал головой Строганов. - Теперь выбора у меня нет. Ранее я тебе предлагал договориться, ты отказался. Чтобы неповадно вам было людей моих сманивать, придется вас пристрелить. Ну, а остальные, коли сдадутся - выпорют, да и все. Кстати, вам тоже могу предложить - оставайтесь пока, поживите у меня. Пока я сам с царем не договорюсь. А уж тогда вы мне не опасны будете.
   - Так ведь воевода знает, куда мы отправились! Не вернемся - новых пришлет!
   - Воевода мне худого не сделает, - усмехнулся купец. - А вот сманивать моих людей, да отнимать у меня мои же доходы я не позволю.
   - Что ж ты - ради копейки своей души человеческие губить собрался? - спросил Иван на всякий случай, хотя ответа не ждал.
   Строганов, однако, ответил.
   - Дело не в копейке. Дело в том, Иван Андреевич, что поставил ты свою волю выше моей. А в моих краях такого делать нельзя. Ко мне любой воевода с поклоном приходит. А ты прибежал, нахамил, дружков своих подучил, все высмотрел, выспросил - и назад подался. А надо мне, чтобы ты на Москве про меня слухи нехорошие распускал? Ну, а дорога дальняя, уехала троица - и не вернулась; мало ли что по пути случиться могло?
   - Стало быть, ты нас в любом случае отпускать не собирался, даже если б сдались мы?
   - Вот ведь - догадливый ты. Думал я все по-тихому сделать, да знахарка ваша, видать, нас в лесу углядела. Так что ей тоже вряд ли поздоровится. Думал я, что не спроста она в наших краях объявилась, и, видать, прав был.
   Семен нагнулся к Аксинье.
   - С нами пойдешь.
   - Не уйдете вы так далеко. Нам-то что? Батоги, разве что. А вот вас пуля ждет.
   - Всем умирать когда-нибудь. А тебя я не оставлю.
   - Что ж, будь по-твоему, - согласилась знахарка.
   - Опять тебе из-за меня бежать приходится, - виновато произнес Семен. Аксинья махнула рукой:
   - На все воля божья.
   Преследователей на их берегу видно не было - наверное, не решившись впотьмах лезть на уступ, они пошли в обход. Можно было уходить, но Ивану пришла в голову другая мысль.
   - Они ведь оттуда нас не достанут?
   - Из-за реки-то? - уточнил Семен. - Вряд ли. Темно, да и далеко, чтобы прицельно бить. Разве что случайно.
   - А Роман, что нас провожал - он у тебя или у нас? - крикнул Иван купцу, пока Матвей, Семен и Игнат вставали по сторонам от тропы, ведущей из-за валуна к берегу. Там пока было тихо - как видно, отрог древней горы тянулся сквозь лес далеко вглубь.
   - А тебе зачем? Поквитаться хочешь? Так ведь у него тут своя корысть - ему тоже нет нужды, чтобы вы его хозяину донесли, где он прячется.
   - Я же ему обещал, что не скажу! - удивился Иван.
   - А с чего бы вдруг он тебе поверил? Ему, знаешь ли, многого в жизни испытать пришлось, коли был бы он такой доверчивый - не выжил бы!
   - И ты еще их учишь тому же? Наобещаешь, а потом обманешь7
   - А чего ты хочешь от людей? Чтобы они вдруг загорелись любовью друг к другу? Да он тебе сейчас на словах все, что хочешь, пообещает - а завтра нож в спину вонзит. Люди - они такие.
   - Может быть, - согласился Иван. - А, может, и нет. Я тебя понимаю - осторожность полезное дело. Но нельзя же никому не доверять?
   - Я доверяю - тем, кого знаю, и кому никакой корысти нет мне вредить. И напротив - тем, кто коли мне навредит, сам себе хуже сделает. Вот таким я доверяю. Я бы вот и тебе поверил, согласись ты со мной выручку делить. А так - извини. Бредни про всеобщую любовь - оставь священникам.
   Они перекрикивались через реку, при этом Иван напряженно вслушивался в тишину, царящую на их берегу - и всматривался в темноту на другом.
   - Ты никогда не видел дитя с матерью? Разве мать не любит свое дитя - бескорыстно и без мысли о будущих невзгодах? Разве дитя так же не доверяет своей матери?
   - Матери тоже разные бывают. Иная бросила дитя под забор и пошла дальше гулять. И кто у такой вырастет?
   - И что - все такие? Я ведь о том и говорю - люди разные, и считать всех изначально уродами - нельзя.
   - Так ведь и у хороших матерей вырастают дети не похожие друг на друга. Бывает, двое сыновей - молодцы любо-дорого поглядеть, а третий - как сорная трава. И ни мать, ни отец с ним ничего поделать не могут. Он и в церкви может бывать, и свечки ставить - а никто его подличать да воровать не отучит. Будешь ты ему говорить, что нельзя так, будет он тебе в глаза клясться и божиться, что не будет - а потом пойдет и сделает, как привык.
   - Идут, - тихо сказал Матвей. Он стоял прямо против смыкающихся верхушками сосен, меж которых выводила на берег тропа. Его тоже заметили - темное пятно на рассветном небе.
   Двое идущих первыми пальнули прямо в него, но тут же были свалены ударами Семена и Игната. Матвей ждал выстрела, чуть отступил вправо - и вдвоем с Иваном они бросились в темноту. Встретив еще двоих, Иван и Матвей оглушили их рукоятями пистолетов. Последний из нападавших дал деру.
   - А теперь в лодку - и уходим правым берегом, - распорядился Иван.
   В один миг они снова были на воде.
   - Так что передать воеводе? - ехидно спросил Иван.
   - В лодку, живо! - не отвечая, крикнул Строганов, и его люди полезли в воду.
   - Догонят, - покачал головой Семен. Он сидел лицом к преследователям, старательно сгибая и разгибая спину - и видел, как сокращается расстояние, несмотря на все их усилия.
   - Ну-ка, пусти, - Матвей подвинул Игната и сам взялся за весло. Они ускорились, но ненамного.
   Рассветало. От воды шел белесый туман, и была надежда затеряться в нем, но преследователи нагоняли их быстрее.
   - Теперь к левому берегу и в лес, - Иван, принявший у Матвея кормовое весло, сам повернул лодку.
   - Ладно, ребята, оставьте меня, - сдался Данила. - Все одно мне пропадать - чего и вам со мной?
   - Ну, уж нет, теперь поздно, - с каким-то злорадством сказал Иван. - Теперь только все вместе уходить будем. Не разгадал я вашего хозяина сразу, думал - он просто купец. Ан нет, он еще и разбойник.
   - Вот он и говорил тебе, что не стоит никому доверять, - напомнил Матвей.
   - И тут он прав, - Иван ткнул лодку носом в берег, и они опять гурьбой вывалили на землю.
   - Там есть заимка отцовская, - напомнил Игнат. - Может, в ней удастся спрятаться?
   - Ну, спрятаться вряд ли, а вот отбиться, может, и сможем. Веди.
   Заимка была обращена окошком на юг, примыкая северной стороной к высокому валуну, служившему задней стеной..
   - Игнат, Аксинья и Данила - вы в доме, - распорядился Иван. - А мы на камень. А то обойдут.
   - Туда с чердака вылезти сподручнее, - предложил Игнат. - Отец там мороженую дичину зимой держит, от зверей подальше.
   Один за другим они втроем протиснулись через чердачное окно на мшистую поверхность валуна и, разложив пистолеты и сабли, стали ждать.
   Строганов, уверенный, что им не уйти, не торопился, и когда его люди появились меж деревьев, их опять был десяток - оглушенных привели в чувство, и отряд с правого берега присоединился к преследователям.
   Разгорался день.
   - Стрелять только в упор, - напомнил Иван. - Шестерых уложим, с остальными можно и на саблях переведаться.
   - Слышь, Иван Андреевич! - вдруг донесся голос Строганова. - А кто там с тобой шустрый такой? На боярина не похож, а ведет себя зазнайски.
   - Семен Говоров, дворянин, - вместо Ивана ответил сам Семен. - А на что тебе?
   - Ты, Семен Говоров, видать, Писареву друг? Так ведь коли вы не выйдете, я тогда и с ним посчитаться могу.
   - С тебя станется, - согласился Говоров без тени насмешки.
   - Веришь, стало быть? Так выходи!
   - Ты давеча вещал, что нельзя людям доверять, - отозвался Семен. - С чего теперь тебе верить, что коли выйду - ты его не тронешь?
   - Да вот я вам один раз поверил, уши развесил, слушая Хилкова - а он видишь, какую подлость со мной учинил! И ведь почти убедил, зараза - а сам же и предал.
   - Не тебе о предательстве говорить. Не привык ты людям доверять - все только на подлость свою надеешься!
   Резко ударил выстрел, и пуля выбила кусок камня недалеко от головы Семена.
   - Что, правда глаза колет? - спросил Семен и выстрелом сбил ветку перед пробирающимся в сторону дома человеком Строганова.
   - Выходи, трус! - презрительно выкрикнул Строганов.
   - Уж кто бы говорил, - спокойно отозвался Семен, забивая пулю в дуло пистолета. - Сам-то ты без охраны своей и шагу не ступишь!
   - Ах, ты ж сволочь!.. - взорвался купец. - Взять их!
   С двух сторон весь десяток разом кинулся на приступ.
   - Ну, что я говорил? - все так же спокойно произнес Говоров, быстро поднялся и выстрелил в нападавших. Первый упал, остальные смешались.
   - Докажи, коли не трус! - предложил Говоров, вновь спрятавшись за валуном. - Выходи один на один перед своими людьми. Или забыл уже, как саблю держать?
   - Много чести холопу, - скривился тот.
   - Да и ты не из боярского рода, - усмехнулся Семен. - Боишься, стало быть?
   - Тебя? Да будь ты проклят! Ну, выходи сам!
   - Не ходи! - попытался удержать его Иван. Семен отстранил его:
   - Не волнуйтесь. В любом случае, от вас он отстанет.
   Обнажив саблю, он лихо спрыгнул с саженной высоты в мох внизу.
   - Пусть люди твои поглядят, на что ты способен.
   Строганов явно по молодости обучался сабельному бою, и был довольно прытким, однако за годы торговой жизни обрюзг и былую лихость утратил. Он выставил клинок перед собой, присел и явно побаивался приближающегося высокого Семена.
   - Ну, что ж ты, только языком махать умеешь, не саблей? - подначивал его противник. - Да за людьми своими прятаться можешь? Вы гляньте, кому вы служите! И этого человека вы почитали, как отца родного?
   Купец бросился в бой очертя голову, размахивая саблей влево и вправо.
   Говоров легко увернулся от его атаки. Иван и Матвей, лежа на вершине валуна, зорко следили за прочими зрителями - не замышляет ли кто из них подлости. Однако те, кажется, и впрямь хотели узнать, чего их хозяин стоит в бою, и, многие даже склонялись на сторону Говорова.
   - Ты хотел, чтобы тебя слушали, как уважали в старину старейшину, главу рода, - продолжал поучать Семен. - А чтобы стать старейшиной, нужно не просто быть старым. Нужно прожить жизнью общины, участвовать во всех ее делах, защищать ее своею жизнью - и тогда, коли доживешь до седых волос, не отступив и не испугавшись, и докажешь не только свои умения и знания - но и то, что над тобою простерта рука Провидения - тогда тебя признают старейшиной над собой, и ты будешь решать дела общины, ибо понимаешь их. А тот, кто просто метит на место царя, полагая, что ему ничего делать не надо будет, а его все на руках будут носить - тот глубоко ошибается. Только за тем и пойдут, кто сам готов погибнуть, а не других погубить.
   С каждым словом он делал выпад, заставляя противника отступить. Строганов уже понял, что не на того напал, и лихорадочно искал за поясом пистолет, чтобы покончить с наглецом безо всяких правил, но Семен заметил его движение. Ударив по клинку, он выбил его из рук. Строганов отступил, зацепился за ветку - и упал на спину. В ужасе глядя на приближающегося врага, он попытался отползти - а Семен подошел и безжалостно ударил лежащего купца рукоятью сабли по голове.
   - Забирайте своего отца родного, - указал на рухнувшего без чувств Строганова Семен. - И проваливайте побыстрее. И не дай Бог я узнаю, что с Писаревым что случилось!
   Потеряв вожака, люди Строганова утратили и боевой пыл. Роман - другой слишком сильно желающий смерти гостям - тоже был ранен (именно он бросился вперед по приказу хозяина и попал под пулю Семена), и лежал, постанывая. Семен мельком глянул и на него.
   - Коли быстро довезете, выживет.
   Более им никто не мешал.
   На лодке они дошли до Камы, где простились с Игнатом. Иван наказывал тому, ежели Строганов надумает мстить Писареву, немедленно скакать к ним на Москву.
   - А то и все перебирайтесь.
   - Да нет, он мужик не злопамятный. Хотя своего не упустит, - признал Игнат.
   Далее водой на ладье доплыли до Казани, и оттуда верхом на казенных лошадях - ради Аксиньи Семен нашел даже небольшую коляску - через Нижний вернулись в Москву.
  
  Глава 5. На Москве
   После завтрака и до полудня у царя собиралась Ближняя Дума - виднейшие из бояр, главы приказов, смотрящие за городом, и несколько дьяков, для записи решений. Собирались почти каждый день, кроме воскресных и постных. Быть на таком собрании не являлось обязательным, ни в каких разрядах не записывалось участие в нем, но каждый боярин полагал для себя непременным - если только не был болен или в походе - присутствовать у царя, дабы кто другой не "подсидел" - то есть, не сел на место, обычно занимаемое представителем другого боярского рода. Решения такого ближнего круга тоже не были ни наказами, ни предписаниями - после того как бояре с царем обсуждали какой-либо важный вопрос, по которому требовалось принятие наказа, его выносили на Земской собор. Однако именно тут, в Ближней Думе, и подготавливались все вопросы, которые будут обсуждаться остальными.
   Земские соборы при Михаиле Федоровиче собирались каждый год, а то и по нескольку раз, так что посланные на него представители городов порой не успевали разъехаться по домам - как уже надо было вновь собираться. Главной палатой Земского собора считалась Патриаршья палата - собрание виднейших иерархов церкви во главе с патриархом. Затем шла Боярская дума - там собирались не только те, кто входил в Ближнюю думу, но и вообще представители всех старших боярских родов. Ну, и были выходцы почти из всех сословий: и дворяне первой и второй статьи, и гости, и купцы, и жильцы, и стрельцы, и посадские - из разных городов. Правда, кроме дворян - которые и так в основном обитали в столице - прочий люд предпочитал не задерживаться надолго на соборах, поскольку у каждого было какое-либо дело, а потому соборы - называемые также иногда Советами - часто проходили в урезанном составе. Тогда все его участники сходились в Грановитой палате или в иной, где было достаточно места, священники и бояре сидели, прочие стояли, им оглашали вопросы, вынесенные царем на обсуждение, и в своих кругах они принимали решение, уже становившееся обязательным для всех.
   Пока Филарет был в силе, именно он был движущей силой всех соборов, по его слову собирались люди из разных городов и принимали решения о войнах, о мире, о введении новых сборов денег или, напротив, о послаблении - леготе, или льготе, как говорили - в тех или иных землях. Когда патриарх стал много болеть, все чаще для принятия решений царь собирал только боярскую думу, а то и вовсе одну Ближнюю думу.
   Михаил Борисович Шеин, ближний боярин царя и патриарха, как раз собирался к царю - кроме него, в Ближней думе заседали обычно, разумеется, Дмитрий Мамстрюкович Черкасский, Иван Борисович Черкасский, Федор Иванович Шереметев, Данила Иванович Мезецкой и Владимир Тимофеевич Долгорукий. Когда-то входил еще и отец Ивана Хилкова, Андрей Васильевич, и Пожарский, и Лыков - но Андрей Васильевич ныне был уже стар и во всем полагался на сына, Пожарский с радостью передал дела Разбойного приказа князю Юрию Еншеевичу Сулешеву - не допущенному в число близких царю людей - и молодому любимчику царя, Борису Репнину - тоже сидевшему теперь в Ближней думе, но среди младших чинов - и уехал в свое имение, Лыков же посещал не каждое собрание, не только по старости, но и поскольку "подсидеть" его было некому.
   Из окольничих тут были Артемий Измайлов и быстро растущий в придворных чинах Лукоян Стрешнев - отец царицы. Борис Репнин был стольником, и кроме него, стольников в Ближнюю думу больше и не приглашали.
   Путники застали Михаила Борисовича в воротах его дома. Последний перегон они почти не спали, торопясь добраться до Москвы - благо, стояло лето и ночи были светлыми и недолгими.
   Полуразвалившаяся коляска с выдохшимися лошадьми замерла перед удивленным воеводой. Семен помог выбраться из коляски Аксинье, за ней, хромая, выбрался Данила.
   - Вы, я смотрю, уехали втроем, вернулись впятером. Кого привезли? - спросил Шеин с любопытством.
   - Мастер пушечный, Данила Потапов, - представил Матвей пушкаря. Боярин с одобрением кивнул.
   - Ну, а баба с вами откуда?
   Семен хотел было объяснить, но Аксинья его упредила:
   - Жена я его.
   Семен, кажется, был удивлен больше всех. Аксинья на него посмотрела с легким презрением:
   - Али забыл уже? В последнюю ночь, когда поутру ляхи на приступ пошли - батюшка мой нас благословил? В церкви мы не венчаны, это правда, но отец мой священником был, так что муж и жена мы по закону.
   - Ну, вот, - обрадовано улыбнулся Шеин. - А я уж думал, Семену век бобылем доживать - а оказывается, у тебя и жена есть. Может, и дети сыщутся?
   Аксинья вдруг переменилась в лице, и боярин понял, что спросил лишнего. Дабы замять оплошность, он позвал гостей устраиваться в доме.
   - Утречать вам соберут. А мне к царю пора.
   - Зачем собираетесь? - спросил Иван.
   - Посла турецкого принимать надо, думать будем, что ему сказать.
   - Так это ж нынче не твоя забота!
   Шеин прищурился с ехидной улыбкой:
   - Так ведь ты шляешься невесть где, приходится за тебя твою работу делать.
   - Я с тобой пойду, - решительно заявил Иван. - Надо мне царю доложить о нашем деле.
   - А как же завтрак?
   - Потом перекушу.
   - Ну, что ж, пойдем, - Шеин кликнул конюха, чтобы оседлал второго коня.
   По дороге Шеин поделился с Иваном, в чем, собственно, нынешняя беда. Стоило Шеину уйти из Посольского приказа, решив, что с прочими делами справится Иван Борисович Черкасский и сам - как тут же все пошло наперекосяк.
   Прежде всего, Лесли вернулся и сообщил, что большую - и лучшую - часть набранных им наемников оставил себе шведский король Густав Адольф. Конечно, на десять тысяч, о которых шла речь поначалу, никто взаправду не рассчитывал, однако в итоге не пришло и половины - набрали чуть больше трех тысяч.
   Во-вторых, сам Густав Адольф вступил-таки в войну, и разбил цезарскую армию на Брейтельском поле(*), однако затем повернул не на восток, к Польше, как было обговорено поначалу - а на запад, глубже забираясь в немецкую землю. Приехавший от него посланник заверял, что это нужно для пользы общего дела, что теперь непременно поляки вступят в войну, дабы поддержать своих единоверцев в Империи, однако верилось в это с трудом.
   И наконец, турецкий султан заявил, что несмотря на все договора, не может открыть своих границ против шаха Аббаса, а потому в войну против Польши не вступит. От него тоже как раз прибыл посланник, и в числе его сопровождающих лиц оказался далеко не турок, а, видимо, церковник из поляков. Да и сам посол был похож не на турка, а, скорее, на грека. Хотя в его свите были и люди в турецких нарядах.
   - И вот не нравится мне этот посол турецкий, что-то он темнит. Сперва долго ехать не хотел, говорит - казаки на Дону озоруют, требовал, чтобы мы ему сопровождение прислали. Теперь уезжать не хочет. А вы как съездили?
   Иван честно поведал Шеину об их приключениях. Михаил Борисович усмехнулся.
   - Ты про Ивана Максимовича не думай. Он мстить не будет. Он человек простой, и угадать его мысли просто. Коли он какую свою корысть видит - носом землю рыть будет, чтобы ее не упустить. Но коли уж ушло из рук - так носить в душе злобу на виновников он не станет, а потребуется ради дела - так он к тебе первым на поклон прибежит. Семен вот ему больше досадил - опозорил, можно сказать, в глазах его слуг. Но тут тоже скорее не Семену опасаться надо, а самим слугам - их он и сгноить, и разогнать может, чтобы дурных слухов о нем не распускали. Но ты прав - лучше царю поскорее доложить, чтобы Строганов не подсуетился и от себя людей не прислал. Первое впечатление потом трудно изгладить - коли ты первым расскажешь, как дело было, царь тебе скорее поверит, а коли он успеет - так это уже тебе придется доказывать, что ты прав.
   Выступая перед царем и боярами, Иван не стал рассказывать о негостеприимном Строганове, сообщив только о том, что руда находится на его земле.
   - Ну, со Строгановыми Лукоян Степанович договорится, я думаю? - усмехнулся царь. Тесть его поспешно поклонился.
   - А вот насчет того, что далеко оттуда тащить пушки - ты прав. Да и завод скоро не построить. Как полагаешь, Федор Иванович? - обратился он к Шереметеву.
   - Да уж год нужен, не меньше. Винниус вон уже, несколько лет все не соберется построить! - отозвался тот.
   - Так, может, сменяться: отдать Виниусу тот рудник, а тебе землю под Тулой?
   Шереметев радостно уже открыл было рот, но тут подал голос Иван Борисович Черкасский:
   - Да Винниуса наши тамошние воротилы живьем съедят! Куда ему против Строгановых?
   Бояре рассмеялись.
   - Ну, стало быть, только Лукояну Степановичу туда ехать? Кто еще с их родичами договориться сможет?
   Царь слушал Ивана с большим вниманием, но с еще большим вниманием его слушал Лукоян Стрешнев. И когда Иван закончил говорить и царь его отпустил, не поленился и почти бегом перехватил Хилкова у дверей.
   - Так, значит, можно там сыскать и серебро, и медь, и железо?
   - Да, богатый край, - подтвердил Иван. - Знающие люди говорят.
   - Но сам-то ты видел?
   - Да вот, сам я только горсть руды привез, но там этих залежей - видимо-невидимо.
   - И что за знающие люди говорят? - продолжал расспрашивать Стрешнев.
   - Да вот привезли мы из тех краев знахарку - травницу, она тебе больше расскажет, - брякнул Иван, чтобы отвязаться. Очень хотелось наконец позавтракать.
   Стрешнев, однако, вцепился еще сильнее.
   - Знахарку? И где ее сыскать?
   - У Шеина на дворе, - ответил Иван.
   Лукоян приблизил лицо к лицу Хилкова:
   - Ты с царем дружен, да и я ему не чужой человек - стало быть, вместе нам теперь держаться надо, верно?
   Иван молча кивнул, не найдя, что сказать, и, наконец, простился с царским тестем. Тот, однако, едва отойдя, вновь вернулся к Ивану и, понизив голос, произнес:
   - Поверь, и тебе от меня польза немалая может быть.
   Поклонившись, Иван поспешил прочь, про себя завидуя Матвею. Тот был далек от придворной жизни.
   И как раз, закончив завтракать, Матвей собирался вести Данилу в Пушечную избу - знакомить с будущей работой. Наслушавшись о предстоящих делах, Данила уже и не вспоминал о Строганове, с надеждой думая о новой службе.
   Утречали, однако, в полном молчании - Аксинья и Семен сидели на противоположных концах стола, не глядя друг на друга, Данила быстро работал ложкой, прихлебывая уху, а Матвей размышлял.
   Семен не выдержал первым.
   - Аксинья, неужели?..
   - Да, - медленно проговорила она, подняв глаза. - Было у нас дитя. Да едва народившись, померло, - голос ее дрогнул.
   - Так ведь я же ничего не знал! Я сам в беспамятстве три месяца лежал! - словно оправдываясь, начал говорить Семен, вскочив с места. - Я тебя искал потом. А ты ведь аж на Урал от меня сбежала! Ну как я мог догадаться?
   Матвей готов был провалиться сквозь землю, но на посторонних ни тот, ни другая не обращали внимания, и ему оставалось только думать, как бы теперь незаметно выбраться из-за стола.
   - Да что уж теперь, - выговорила Аксинья, и вдруг показалась Матвею ужасно старой. Словно пришлось ей пережить века, и родилась она давным-давно, и видела жизни бессчетных поколений людей, прошедших перед ней. Словно она сама была из тех, кто строил заброшенный ныне рудник, и чьи души коснулись его тогда, в провале.
   Он, наконец, решил встать.
   - Простите, люди добрые, мы пойдем. Пошли, Данило!
   Тот, поглощенный завтраком, с трудом заставил себя оторваться от еды, благо, стол у Михаила Борисовича был обильным.
   - И мне пора, - поднялся Семен с полном расстройстве.
   - Опять на войну торопитесь? - спросила их Аксинья с тем самым легким презрением, которое уже слышал от нее Матвей.
   - Смоленск освобождать собираемся, - честно признался Матвей. - Там ведь и твоя родная земля!
   Аксинья пристально посмотрела Матвею в глаза:
   - Не надо вам туда ходить. Погибнете все.
   - Ну, значит, судьба такая, - пожал плечами Матвей. В тот миг ему очень хотелось быть достойным своих предков. Но спутники его, чувствуя себя виноватыми набедокурившими детьми, по одному выскользнули из горницы, и он последовал за ними, оставив знахарку в одиночестве.
   - Ты нам, выходит, не все тогда рассказал? - обернулся Матвей к Семену. Тот махнул рукой.
   - Матвей Васильевич, не начинай! Самому тошно. Тут разговоры не помогут, авось, как-нибудь разберусь...
   Оказавшись на улице, Семен направился в одну сторону, Матвей с Данилой - в другую.
   Данила еще прихрамывал, но уже спокойно ходил пешком. В начале Матвей повел его в приказ - дабы поставили его на довольствие и положили содержание. Подьячие приказа были, пожалуй, самыми незаменимыми в нем людьми - работая в приказе подолгу, они знали - хотя бы на словах - все тонкости дела, а без их записей не проходило никакое событие. Если бояре часто меняли место службы - по своему ли желанию, или по велению царя, - если дьяки частенько отлучались по своим - или по государевым, опять же - надобностям, то подьячие почти всегда были в приказе, готовые записывать, что им скажут.
   Тут он и встретил Шеина, с которым давно не терпелось ему поговорить. Шеин как раз возвращался от царя.
   - Так, стало быть, Данила Потапов сын - пушечных дел мастер? - Михаил Борисович внимательно разглядывал невысокого Данилу.
   - И пушкарь, и литейщик, и рудознатец, - подтвердил тот.
   - Рудознатцы-то нам на Москве ни к чему, а вот пушкарей и литейщиков не хватает. Сможешь учить молодых подмастерьев, что к тебе приставлю?
   - Так, с Божьей помощью, - пожал плечами Данила.
   - Вот и славно.
   - Михайло Борисович! - окликнул боярина вдруг голос Мамстрюковича.
   Шеин обернулся. К Пушкарской избе подходили в сопровождении нескольких слуг Мамстрюкович - и тот латинский монах из турецкого посольства, что так удивил Шеина.
   Отец Томас, прибывший вместе с турецким послом, был человеком замкнутым, не разговорчивым, высоким и жилистым. Он вовсе не носил монашеское облачение, хотя представился представителем братства Иисуса - того же самого, к которому принадлежал отец Иннокентий, - и его монашеский сан выдавала только печать в виде креста на указательном пальце, да постоянно сложенные как бы для молитвы на груди руки.
   Шеин широким шагом направился к ним навстречу.
   - Вот, Михайло Борисович, познакомься. Отец Томас меня о тебе спрашивает. Дело у него до тебя.
   Воевода нахмурился.
   - Что ж ты, Дмитрий Мамстрюкович, опять с латинянами дружбу водишь? Не доведут они тебя до добра!
   - Уж не тебе бы это говорить, Михайло Борисович, - покачал головой Мамстрюкович. - Сам набрал иноземцев, а что они не нашей веры - ты и не озаботился. Где им по своему обычаю молиться? Приходится мне за тебя твоим же делом заниматься!
   - Так ведь сказано - "где трое соберутся во имя Мое, там и я с ними буду". Зачем им какой-то еще храм? Да и потом, почти все они - добропорядочные лютеране, в крайнем случае - кальвинисты, - блеснул Шеин знанием различных иноземных вер, - а ты с чистыми латинянами знаешься. А из них у нас соседи только поляки!
   - Вот и выходит, Михайло Борисович, что ты не знаешь, что у тебя под носом делается. Лесли, главный твой полковник, почти всю свою родню притащил - а у них в стране все еще на латинский обычай молятся. Да кроме него - там и французы, и из немцев латиняне есть.
   - Кто хочет, тот может и православие принять, и никто ему тут чинить препятствий не будет, - продолжал настаивать Шеин. - Не к добру тут латинских монахов видеть. Не связывался бы ты с ними!
   - Ну, ты уж мне не указывай, не дорос еще до моих чинов! - буркнул Мамстрюкович.
   - Да Бог с тобой, Дмитрий Мамстрюкович, я не указываю, а только прошу, - поклонился Шеин.
   - Ты напрасно подозреваешь почтенного Дмитрия Мамстрюковича в тайных заговорах, - вступил в разговор отец Томас. - Как заповедано, "воздайте кесарю кесарево, а божье Богу", а потому мы в меру сил наших воздерживаемся от вмешательств в государственные дела. Ныне я не более чем посланник моего ордена в мусульманских землях, поскольку и там немало христиан, и тут, я полагаю, мы могли бы найти союзника в лице вашего царя, который называет себя повелителем всех православных, однако до сих пор не озаботился судьбой православных в турецких землях.
   - У царя нашего было немало иных забот, - сквозь зубы отозвался Михаил Борисович.
   - Тем не менее, Михайло Борисович, - продолжал отец Томас. - В самом деле, Димитрий Мамстрюкович передал мне настоятельную просьбу ваших служивых людей, дабы был у них храм и священник, чтобы могли они молиться по своему обычаю. Я бы, если позволишь, зашел к тебе вечером, и мы обсудим этот вопрос.
   - Ответь мне, почто вы бояр со своим делом обхаживаете? Духовными делами у нас патриарх занимается - к нему бы и шли.
   - Патриах - человек немолодой, - отвечал монах. - Его тревожить по пустякам не стоит. Да и долго бы нам пришлось дожидаться его милости. Кто я такой? Смиренный служитель моего ордена. Вот если бы ты за нас похлопотал у патриарха - наверное, дело бы пошло быстрее.
   - А я, ты полагаешь, патриарха омолодить могу? - грустно усмехнулся Шеин.
   - Ты его знаешь лучше, чем я, - пожал плечами гость. - Знаешь, как к нему подступиться. Мне же передали просьбу вашего полковника, Феллима Росфорна, который прибыл к вам от австрийцев на службу - он бы очень не хотел изменять привычной ему церкви.
   - Что ж, добро пожаловать, - с неохотой процедил Шеин.
   Отец Томас пришел на закате, как раз к ужину.
   Сидевшая в сенях знахарка поднялась навстречу монаху и вдруг глубоко ему поклонилась, а тот широко перекрестил ее на свой обычай - слева направо.
   - Ты латинянка, что ли? - с некой досадой спросил Шеин.
   - Нет, - вместо нее ответил отец Томас. - Но двадцать лет назад - Аксинья, верно? - обратился он к знахарке, и та молча кивнула, - двадцать лет назад она была в плену у наших жолнеров, и я, тогда молодой монах, пытающийся выполнять заветы Господа нашего, выкупил ее, как и нескольких других полонянников, и отправил в Москву. Так что благодарность с ее стороны спустя столько лет вполне заслужена.
   Шеин нагнул голову, размышляя.
   - Ну, проходи, - пригласил, наконец, он гостя.
   В горнице стоял уже накрытый стол, и Шеин усадил отца Томаса на почетное место. Вокруг стола уже привычно собрались Матвей, Семен, пришел Данила, и в незаметном углу пристроилась Аксинья, подальше от Семена.
   - Скажи, а в чем разница между вашей и нашей верой? - обратился воевода к гостю, - Ты говоришь, что Росфорну нужна его церковь - но разве в разного Христа мы верим?
   - Бог един, - согласился отец Томас. - Но земных государей много.
   - Вот в том и дело, - усмехнулся воевода. - А потому и не будем мы строить чужих храмов в нашей земле. Все наши воины должны единую веру иметь. Один Бог на небе - один властитель у тебя на земле. А кто иной веры держится - пусть выбирает меж верностью своей вере и службой земному государю.
   - Странный ты выбор сделал, - покачал головой отец Томас с явным осуждением. - Ведь сколько раз мы уже говорили, нельзя путать службу земному государю и царю небесному!
   - Так коли царь небесный един, ему как ни молись - все верно будет. А земных государей много, и служа одному - не можешь другому служить. Не в том ли и кроется причина твоего желания построить у нас свои храмы, что все-таки ставите вы государя земного выше небесного?
   - Именно потому, что есть власть выше царей земных, войны у нас заканчиваются миром, - наставительно произнес монах. - Ибо все в единого Бога верят, и как повоюют - потом сядут и договорятся. И пусть служа одному, не можешь служить другому - но и никто не запрещает, замирившись, на службу новому хозяину идти. Ибо все дети Божьи.
   - Странная у них какая-то война получается, - покачал головой Шеин. - Как детская игра - вот повоевали, а вот выясняют, у кого синяков больше. Игра, конечно, жестокая, и убивают в ней совсем не понарошку, но если сразу можно договориться - чего воевать тогда? Или "паны дерутся - у холопов чубы трещат"? А паны потом сядут за столом, выпьют винца, обо всем договорятся, а нет - так снова "постоим за правое дело"?
   - Разве вы воюете иначе? - удивился отец Томас.
   - Так ведь мы тогда и воюем, когда договориться не можем. И поляки нам никогда друзьями не были, и за одним столом мы не сидели. Говорить - говорили, хитрить - хитрили; и по мне так всякий "договор с врагом" - либо измена, либо военная хитрость, так что полагаться на него не стоит. А у них странно это - все родичи, вместе встречаются, а потом могут вдруг начать воевать. Вон даже голландцы - с испанцами, кажется, крови столько между ними, что никогда не помирятся. Ан нет - вон уже и торгуют спокойно, и замыслы против Франции строят вместе...
   - Так что же - не мириться теперь, пока вовсе не истребишь врага? - поднял брови монах.
   - Мириться, конечно! Я о другом - напротив, уж коли помирились - воевать после этого глупо. А вы - легко!
   - Так зачем же тогда вы с нами воевать собираетесь? - монах наклонился к Шеину и понизил голос. Матвей вздрогнул, переводя взгляд с одного на другого. Однако хозяин и бровью не повел.
   - Так и вы с нами воевать собираетесь, - отвечал тот. - Или нет?
   - Всякая война и всякое убийство противно Господу, - отец Томас возвел глаза к небу. - И всякий мир, напротив, должен быть приятен любому, полагающему себя христианином. Ты ведь добрый христианин?
   Матвей вдруг понял, что, стоит хоть в чем-то согласиться с монахом - и возражать ему дальше будет уже невозможно. Шеина, однако, трудно было поймать.
   - Сдается мне, я лучший христианин, чем ты, - ворчливо отозвался воевода. - Ибо разделяю кесарево и божье. Но чего ж вы воюете, коли есть над вами единый Царь Небесный? Почто тех, кто по-иному Ему молится - принуждаете поменять обряд? Или вы сами о себе возомнили, что только вы знаете, как правильно служить Богу?
   - Но ведь и ты, я полагаю, считаешь, что лучше своих подчиненных в военном деле разбираешься, - возразил отец Томас.
   - Одно дело война, - произнес Шеин убежденно. - Другое - вера. Разве Бог не может с каждым говорить в душе его?
   - Бог говорит с каждым, - лукаво усмехнулся монах. - Не каждый его слышит.
   Он поднялся из-за стола.
   - Я рад был повидаться и побеседовать с тобой, но позволь мне откланяться.
   Они поклонились друг другу, и отец Томас ушел.
   - Чего он добивался? - спросил Матвей удивленно. Шеин ответил не сразу.
   - Полагаю, выяснял, нельзя ли и меня купить, как Мамстрюковича. Но, видать, понял, что не на того напал. Однако это значит, что теперь надо ухо держать востро.
  
   Роспись Вторая. Шаги войны
  
  Глава 1. Сборы
   Посещение отца Томаса произвело тяжкое впечатление на всех, кто его слышал. Казалось, он говорил от лица некой силы, в самом деле пытающейся присвоить себе право судить от имени Господа. Шеин позвал Матвея наведаться в их старую обитель - Посольский приказ - чтобы поговорить с Черкасским о турецком посланнике, но там Ивана Борисовича еще не было, он заседал у царя.
   - Странно, - покачал головой Шеин. - Сегодня же постный день. Что ж, пойдем к царю.
   У царя собрались далеко не все, кто входил в Ближнюю Думу. Тут были только оба Черкасских, Стрешнев и Репнин. Царь, однако, милостиво приветствовал поклонившегося Шеина.
   - Входи, входи, Михайло Борисович, - позвал он. - Скоро мы и до твоего вопроса дойдем.
   Немного удивленный, Шеин оставил Матвея у дверей, сам прошел на свое место на лавке недалеко от царя.
   - Дмитрий Мамстрюкович рассказывает, что, мол, больно много худого стали болтать в народе, - поделился царь. - Недоволен народ.
   - А когда он был доволен? - заметил Иван Черкасский. - Ему всегда чего-то не хватает. То подати большие, то земли мало, то зима холодная, то лето жаркое.
   - Ну, зима и лето все ж таки не в царской власти, а вот подати и земля - вполне в нашей, - возразил Михаил. - Чем же он недоволен на этот раз?
   - Да я так думаю - просто с жиру бесится, - заявил Мамстрюкович. - Мы ведь его после лихих времен на десять лет от налогов освобождали, и недоимок не требовали. А тут начали потихоньку обратно вводить - вот он и яриться начал. А войско-то на что содержать? Та же Береговая служба нам в немалую копейку обходится! И не понимают, что это татары нас не трогали, пока взять было нечего, а теперь будут каждый год, как раньше, приходить. И возьмут все, коли им неохота поделиться частью!
   - Я так понимаю, народ десятой деньгой возмущается, что на новые полки собирают? - предположил Шеин.
   - Так ведь десятой деньгой с прибытка, не более! - вставил Мамстрюкович.
   - Ну, коли ты раньше ничего не платил, а теперь с тебя требуют что-то - мне кажется, всякий роптать начнет. Не обращай внимания, государь. Повозмущаются и поймут, что не страшно это.
   - Они ведь не просто возмущаются - они еще против царя говорить удумали! - вставил Иван Черкасский.
   - Я так полагаю, - предложил Мамстрюкович, - любого, кто дурно о царе отзовется, надо считать вором и изменником и казнить смертию.
   - Ну, тогда тебе всех пьяниц вешать придется, - усмехнулся Шеин. - Они по пьяни знаешь сколько всего наболтают!
   - А коли по пьяни болтают - стало быть, в голове такие мысли имеют! - настаивал тот.
   - В голову каждому не залезешь, - возразил царь. - Пусть болтают, пока просто болтают. Коли на площадь выйдут, да имя мое позорить станут - тут дело другое, тут бунтом пахнет. А в кабаках да по углам что бы ни говорили - меня не убудет.
   - Так ведь царь - не просто человек, - продолжал Мамстрюкович. - Он помазанник Божий! Стало быть, кто на него худое говорит - на волю Божью хулу возводит!
   - Вот пусть духовник его с этим и разбирается, - отмахнулся Михаил. - Коли народ спьяну про царя дурное говорит, а на трезвую голову не решается - стало быть, одним страхом царская власть держится. Одного накажешь, другого - замолчат, да ведь лучше думать о тебе не станут! Тут скорее слушать надо, а не наказывать...
   - Как пожелаешь, - Мамстрюкович убрал свою грамоту подмышку.
   - Я желаю, чтобы разъясняли народу, на что и почему эти деньги идут. Но и нам надо показать, что не просто так стали подати повышать.
   - Как же мы это покажем? - удивился Иван Черкасский.
   - Что важнее всего в государстве? - наставительно спросил царь. - Как учил меня батюшка, прежде всего надлежит заботиться о духовном. Защита веры - первейшая забота царя. Всяк язык в государстве его должен Господа славить. Вот и надлежит нам явить такую заботу, дабы ни у кого сомнения не возникло, что не просто так мы войско содержим да подати собираем. Что там у тебя дальше? - обратился он к Мамстрюковичу, нетерпеливо переминающемуся с ноги на ногу.
   - А дальше как раз вопросы духовные, - с некоторым злорадством ответил Мамстрюкович. - В Польше утесняют православных. Доносят, что из Смоленска изгнаны все люди православной веры, церкви отданы латинянам, а под Гнездовым шляхтичи разграбили православный монастырь, ограбив монахов и выгнав их из обители.
   Бояре возмущенно зашумели. Не то чтобы все они горели желанием защитить несчастных монахов, но показать свою горячую веру царю были обязаны. Царь, однако, не обратил внимания на их возмущение.
   - Был бы мой батюшка здоров да в прежней силе - он бы такие вещи не спустил и сразу пресек, - произнес он с грустью.
   - Боюсь, не просто так это случилось, - подал голос Шеин. - Видели вы отца Томаса, что с турецким послом приехал? Он ведь из поляков родом. Сдается мне, поляки турок обхаживают, чтобы от союза с нами удержать. А Смоленск для них теперь - оплот против нас. Думаю, мечтают латиняне наверстать то, что в смуту не получилось - опираясь на Смоленск, начать в наших землях латинство насаждать. Отец Томас уже приходил ко мне с просьбой их храмы строить. Ну, а в Смоленске-то уж давно только латинские храмы стоят, даже церкви наши под их обряд переделаны.
   - Так, небось, в Смоленске и народу теперь не осталось? - предположил Михаил.
   - Народ вернется, коли будет им защита и опора, - заверил Шеин. - Другое дело, что тут нам самим надо решить, за что мы войну начинаем. Веру нашу защищаем или богатый город хотим вернуть.
   Царь усмехнулся.
   - Что ж тут непонятного? Люд православный нуждается в защите. Царь православный нуждается в торговом городе. Почему нельзя получить и то, и другое? Я так полагаю, пришло твое время - пора начинать возвращать отнятое ляхами и идти на Смоленск.
   Бояре на миг замерли, осознавая сказанное царем. Воцарилось недолгое молчание.
   - Не время сейчас, - попытался возразить, наконец, Шеин.
   - Самое время, - настойчиво произнес царь. - Жигимонт помер, Владислава еще не утвердили королем, пока паны съедутся на сейм, пока решат воевать, пока соберут денег, пока найдут воев - вы уже возьмете Смоленск!
   - В Смоленске и сейчас полк неплохой, - покачал головой воевода. - С налету мы его не возьмем. А пока осаждать будем - паны вполне успеют все решить.
   - Так упреди врага!
   - Но они вроде и повода в последнее время никакого не давали, чтобы мир разорвать.
   - Было бы желание, а повод найдется, - заверил царь. - Вон хоть разорение православного монастыря - чем не повод? Это не твое дело. Твое дело воевать. Кто тут воевода, в конце концов? Чем ты десять лет занимался? Каждый год говорил, как нам нужен Смоленск, и вот, когда время пришло - начинаешь тянуть?
   - Да потому что война не делается так, на авось! - вспылил Шеин. - А вдруг успеем, а вдруг проскочим! А вдруг нет? Нужно же все предусмотреть. И коли паны соберут войска, и коли Владислав в силу войдет быстрее, и коли осада затянется. А нам еще обозы собрать нужно!
   - Вот и собирай! Ты знаешь, сколько казны съедают твои полки иноземного строя? - спросил царь со скрытым гневом. - Да только за прошлый год на них потрачено больше ста тысяч!
   Матвей вздрогнул. За такие деньги Феофан, помнится, был готов сдать город без выстрела. Впрочем, может, и не был готов, только подтрунивал. Да и в любом случае, о сдаче города речь можно было вести только если под ним стояли бы эти самые полки. А, значит, не вместо них - а еще сверх того требовалось бы собрать столько же.
   - С чего бы? - удивился Шеин.
   - Сам посчитай. Всем нижним чинам обещано по три рубля в месяц. Стало быть, тридцать шесть рублей в год. В полку восемь рот, в одной роте сто двадцать пищальников и восемьдесят копейщиков. Стало быть, на один полк круглым счетом больше пятидесяти тысяч рублей.
   - Точнее, шестьдесят одна тысяча, - поправил Мамстрюкович. - Полковникам по пятидесяти рублей в месяц положено, стало быть, шестьсот в год.
   - А у тебя шесть таких полков, - продолжал царь.
   - Да ведь они только набраны! Должно быть в роте по двести человек - так в иных и ста пятидесяти не наберется; да и в каком из них восемь рот полным числом насчитать можно? - возразил воевода.
   - Вот за прошлый год было два почти полных полка - потому сто тысяч пока и считаю. А за этот год втрое больше выйдет. И тут уж десятой деньгой не отделаемся. В общем, либо идете на Смоленск - либо распускаем твои полки, - закончил царь.
   Шеин молча поклонился, больше чтобы скрыть выражение своего лица, чем из почтения.
   Однако, когда царь отпустил его, он не сдержался.
   - Это ж надо - начинать войну, а то войско слишком много денег требует! - с горькой усмешкой произнес Шеин. - Правильно - положить половину, ей и платить не придется. А что? - он повернулся к Матвею за поддержкой.
   Тот все еще был ошеломлен числом рублей, отпущенных на содержание войска, и не сразу нашел, что ответить.
   - Царь ведь и сам понимает, что так войну не начинают, - произнес наконец. - Надо совет собрать, обсудить, надо порох заготовить, ядра, пушки, снедь закупить, коней подковать. А пока это сделаем - лето кончится, осень начнется. А осенью у нас какая война? Даже из своих имений бояре лишний раз выглянуть боятся в Москву, где уж тут пушки тащить...
   - Все ты верно говоришь, но коли царю вожжа под хвост попала - или же кто из советников насоветовал - то его такие мелочи не удержат. Собор соберут, он решит, что захочет царь, а остальное мы потом разгребать будем... Любопытно, а сказать про царя "вожжа под хвост попала" - как это Мамстрюкович рассудит, хула на царя или нет? - усмехнулся воевода. - Но ты прав, война завтра не начнется. Это еще как собор решит.
   Всю ночь Шеин что-то писал, чертил, а утром позвал Матвея к царю вновь.
   - Ты у нас главный знаток пушкарского дела, расскажешь царю, как и что. Раз уж войны не избежать - надо хотя бы постараться убедить царя действовать так, как я полагал раньше.
   Он вздохнул.
   - Жаль, патриарх ныне редко гостей принимает. С ним бы это обсудить. И недовольство это в добавок... В самом деле, коли войну не начнем - народ будет возмущаться, почто деньгу собираем, а ничего не делаем.
   - Да я как-то не слышал бурного недовольства, - заметил Матвей.
   - Так это еще только начали собирать, - усмехнулся Шеин. - А как война начнется, каждый год брать будут, и не по десятой - по пятой деньге, а потом не от прибытка - а от достатка; Минин вон вовсе третью деньгу от достатка каждого брал...
   - Ну, там совсем другое дело было, - возразил Матвей.
   - Да вот я и боюсь того, что коли начнем не ко времени - как бы нам не привести поляков к стенам стольного града вновь... Ну, раз уж царь требует - попробуем и мы потребовать, дабы он все по уму сделал.
   Царь с охотой принял боярина с его помощником. Он сидел в той самой памятной Матвею малой палате, где сам Матвей некогда просидел до ночи с дочерьми Шеина.
   Воевода откашлялся, приступая.
   - Итак, государь, позволь, я тебе изложу свое видение, как надлежит нам действовать против поляков, дабы получить обратно Смоленск и иные земли, занятые ими в Смуту. Как оборонять крепости, про то в свое время я составлял наказ, еще сидя в Смоленске, и многое из тех своих соображений тогда применил в деле. Однако как можем мы видеть, никто не обороняет крепость, стягивая в нее все силы. Так можно продержаться долго, но рано или поздно любая твердыня падет. Как Иван Шуйский защищал Псков в пору Баториева нахождения, или позднее воеводы твои защищали его же от шведов - крепкая рать садится в осаду, но основные силы находятся за стенами крепости, тревожа осаждающих, мешая осадным работам и охраняя обозы, идущие в крепость. Думаю, так же поступят поляки и в этот раз. Потому, кроме главной рати, что будет вести осаду - нам нужна вторая, которая могла бы это войско польское отразить. Она должна быть подвижной, быстрой, легкой, но и немалой. Мои полки нового строя на то не годятся, тут нужна конница.
   - Хорошо, я понимаю, - кивнул царь. - Все?
   - Прости, государь, но это только начало. Осада - дело небыстрое. Осажденным туго приходится, но и тем, кто чинит им осаду, тоже нелегко. Надобно им постоянно подвозить ядра, порох - все это тратится очень быстро. Но главное - как бы ни старались мы взять Смоленск, а враг может проведать о наших приготовлениях и тоже подготовиться, значит, кроме рати у города, нас может ждать и коронное войско, собранное королем. Потому и нам надлежит иметь не две, а три рати: одна под городом, одна за городом - сторожевая - и одна запасная, что подошла бы в случае прихода короля.
   - Ну, а ты какой ратью думаешь началовать? - усмехнулся царь.
   Шеин поклонился.
   - Меня любое место устроит. Готов хоть в передовом полку идти.
   - Хотя, небось, метишь на руководство всеми ратями?
   - Коли повелишь, - поклонился воевода вновь.
   - На этом все?
   - И вновь нет, государь. Конечно, враг понимает, что Смоленск - главная наша цель. Но надлежит угрожать ему в разных местах, дабы не мог он собрать силы в одном месте, и чтобы в случае неудачи на одном направлении - могли мы развить наш успех на другом. Потому, кроме главных двух ратей, идущих от Вязьмы на Смоленск, надлежит еще направить отряды к северу - от Ржева на Белую - и к югу - от Калуги на Рославль и Северский Новгород. И тут уже врагу придется распылять силы.
   - Ты как будто собираешься всю Литву вместе с Польшей завоевать, - покачал головой Михаил.
   - В военном деле, увы, всегда так - хочешь получить хоть что-то, будь готов к войне до конца. И врагу не надо знать, где у нас будет главный удар, где - заманивающие.
   - Сколько же тебе народу на это надо?
   - Ну, в главной рати, что пойдет на Смоленск, тысяч пятнадцать быть должно, вместе со всем осадным припасом. Еще десять тысяч надо для обороны от польского войска. Тысяч десять должно быть в запасной рати, что должна придти на помощь, если появится король, и тысяч по пять - в полках Правой и Левой руки, что пойдут от Ржева и Калуги.
   - А ты сам помнишь смету ратных людей, что в прошлом году мне подавал? - со смесью угрозы и насмешки спросил царь. - Там всего по нашей земле менее семи десятков тысяч ратников наберется - считая и дворян, и стрельцов, и казаков! И ты больше половины их хочешь увести на Польшу? А татары придут - кто их встречать будет?
   - Татары подчиняются турецкому султану, а с ним у нас договор, - с гордостью за проделанную работу отозвался Шеин.
   - Ну, а шведы с севера нагрянут?
   - И с ними у нас не просто договор, а союз, и мы ждем, когда они, отбившись от имперцев, сами ударят полякам в тыл, - с еще большей гордостью заметил воевода.
   - Ну, а из своих кто бунт учинит? Слышал ведь, что давеча Дмитрий Мамстрюкович рассказывал? Недоволен народ!
   - Да народ, может, и недоволен - но кому ж бунтовать? - пожал плечами Шеин. - Неужто не навоевались еще? Вон, и молодые еще Смуту хорошо помнят, чтобы новую учинять!
   Михаил не сдавался. Он точно вел игру в шахматы, ища лазейки в строе противника.
   - Хорошо, вот ты рассказал, как полякам туго придется. А что бы ты сам сделал на их месте?
   - Я-то? - Шеин был удивлен таким вопросом.
   - Да. Вот, ты говоришь, и оттуда им враг грозит, и отсюда. Что им делать? Сдаваться? Или попытаться так врагу насолить, чтобы охота нападать пропала? Стало быть, сами поляки могут собрать силы, какие найдут - и к нам набег учинить.
   Шеин склонил голову, признавая правоту царя и где-то даже радуясь столь разумному его замечанию.
   - Потому людей с пограничья забирать нельзя, а из дальних волостей мы быстро не соберем. Так что вот тебе мое слово - из западных городов можешь забрать половину городовых дворян - стрельцов не трогай, на случай осады. Еще дам тебе половину московских стрельцов. Ну, и всех своих ратников бери. Вот тебе двадцать с лишком тысяч будет. Потом еще тысяч десять подтянутся. Ну, а коли шведы и турки нам друзья, так и поляков многих ожидать не приходится. Крутись с тем, что есть.
   Шеин сперва хотел что-то возразить, но передумал и молча поклонился.
   - Теперь надлежит решить, кого из воевод во главе какой рати поставить, - продолжал царь. - Так, чтобы никто не заупрямился и урону своей чести не увидел. Тебя бы я поставил главным - но кого тогда в передовую рать отправить? Потому думаю, что ты все-таки поведешь смоленскую рать, а главным мы поставим Дмитрия Мамстрюковича - другого воеводы, которого бы все признали за главного, я не вижу.
   Шеин побледнел на мгновение и торопливо заговорил:
   - Прости, государь, может, несправедлив я, но только никогда я за Дмитрием Мамстрюковичем военных дарований не замечал. Коли хочешь все завалить - ставь его; но по мне так тогда лучше сразу все наши полки распустить.
   - Кого же ты сам бы предложил?
   - Ну, из воевод, кто более других прославился ратными подвигами - я бы назвал Лыкова и Пожарского. Им тоже вряд ли кто осмелится не подчиниться.
   - Лыкову уж сто лет в обед! - не удержался царь. - Он того и гляди рассыплется. Да и одного воеводу никогда в полк не ставят, чтобы, случись что - было, кому его заменить. А обоих их поставить - сам знаешь, как они друг друга не любят. Сделаем вот что: Лыкова я приставлю к Черкасскому, чтобы от первого военный толк был, а от второго - соблюдение чинов. Ну, а вы с Пожарским тогда ведите полки на Смоленск.
   Шеин поклонился.
   - Или даже вот что, - продолжал рассуждать царь. - На Смоленск мы пошлем Лыкова с Черкасским, а вы с Пожарским будете главными воеводами. А чтобы ни Лыков, ни Черкасский в том себе урона не увидели, будете им наказы рассылать от моего имени.
   - То великая честь для меня, - искренне прижал сердце к груди Шеин.
   - Кого еще в полковые воеводы себе попросишь?
   - В моей рати я бы хотел видеть еще Измайлова Артемия Васильевича, о коем знаю только хорошее. И Волынского Федора Васильевича, тоже немало себя проявившего.
   - Волынский ныне в Холмогорах, успеет ли вернуться? - покачал головой царь.
   Шеин улыбнулся.
   - Ты ему отпиши, государь, что поход на Смоленск готовится - и увидишь, как он примчится.
   - Ладно. Я так понимаю, Измайлова в передовой полк, Волынского в сторожевой? Ну, а для крыльев, Правой и Левой руки, которым удары наносить из Калуги и Ржева?
   - Кроме Измайлова, есть у тебя еще два окольничих, в равных чинах и с равными заслугами - Прозоровский Семен Васильевич, дядя помощника моего, - Шеин кивнул на Матвея, - и Нагой Богдан Михайлович.
   - Нагого вернуть хочешь? - нахмурился царь. - Он ведь в Смуту...
   - Он тогда еще молод был, впрочем, как все мы, - ответил Шеин. - А сам знаешь, кто старое помянет...
   - Да вот только и забывать не стоит, - задумчиво ответил царь.
   - Но тут нужно не только об обидах, но и о делах помнить, а все они себя хорошо показали потом - и в войне с ляхами, и в пору осады Пскова свеями.
   - Ладно, я подумаю. Ступай, а племянник князя Прозоровского пусть задержится.
   Матвей с удивлением остался, а покровитель его, уходя, напутственно похлопал его по плечу. Правда, показалось Матвею, что было в том и какое-то не то ободрение, не то сочувствие, точно догадывался Шеин, о чем царь говорить с ним хочет.
   Царь заговорил не сразу. Постоял, разглядывая Матвея, который на всякий случай стоял с опущенной головой.
   - Боярин Михаил Борисович Шеин о тебе хорошего мнения, - начал царь. Матвей молча поклонился, не зная, радоваться такому началу или печалиться.
   - И верный слуга мой, Иван Андреевич Хилков, о тебе хорошо говорил, - продолжал Михаил. Матвей стоял, не шелохнувшись.
   - И тебе Шеин немало доверяет.
   Матвей наконец поднял взгляд и встретился глазами с царем.
   - Стало быть, ты будешь знать обо всех его делах, - продолжал тот, глядя прямо на Матвея. - Нужно мне, чтобы ты сам докладывал, что видел своими глазами. Чтобы я не только из писем Шеина знал, но и от верных людей, что под Смоленском происходит. А то сам знаешь - любой воевода опишет вражеское войско втрое большим, чем оно на самом деле, и трудности свои вдесятеро превознесет.
   Матвей простодушно распрямился:
   - Вот уж в чем - в чем, а в этом Михаил Борисович не замечен. Всегда, сколько я его знаю, старался он говорить, как есть.
   Царь дернул рукой:
   - Ты у Михаила Борисовича в большой чести, так что он тебе доверяет - а мне надо, чтобы ты мне сообщал все, что там происходит. Разве царь не имеет права такого потребовать?
   Матвей прикрыл на миг глаза. Отказать царю - значило, быть может, навеки лишиться его милостей. Но из глубины души вставало иное - честь рода своего, кою нельзя было запятнать подобным, - а главное, память о тех, далеких, неведомых предках, которые точно в ожидании взирали на своего потомка, ожидая, что он выберет.
   - Все тебе любой писарь сообщит - почто же боярина обязывать наушничать? - мучительно вымолвил Матвей.
   - Ну, что же, как знаешь, - словно в задумчивости произнес Михаил. - Думал я тебя старшим над огненным нарядом поставил, но коли ты такой несообразительный - побудешь в помощниках. Не дорос еще до старшего. Походишь под Загряжским.
   - Как прикажешь, государь, - склонил голову Матвей, чтобы не показать на лице обиды.
   Вернувшись, Матвей рассказал Шеину о царском предложении. Воевода долго молчал, размышляя.
   - Может, и надо было тебе согласиться? С тобой-то мы бы всяко договорились, что царю написать. А теперь приставят ко мне какого-нибудь Головина, который и на меня, и на тебя царю доносить будет... А впрочем, Головина ко мне всяко приставили бы - вряд ли царь так бы уж тебе доверял. А тут хоть у тебя совесть чиста будет. Но милости царской тебе теперь не ждать.
   - Поглядим. Все ж таки ценят за службу, а не за доносы. Кто-то и дело делать должен, - заметил Матвей.
   - Это смотря кто и смотря где, - покачал головой Шеин. - Но коли соглашаться... Сам подумай - а что в доносе дурного?
   - То, что нет доверия человеку. Уж коли назначаешь воеводу - так, стало быть, доверяешь, не будешь каждый шаг за ним проверять! Коли доверяешь человеку - полагаешь, что не будет он во вред тебе ничего совершать!
   - Да, но ведь можно и без умысла, по недомыслию чего не так сотворить, - спокойно возразил воевода. - Коли есть догляд со стороны - могут вовремя подправить и помочь. Скажем, из гордыни, или боясь честь рода уронить - скажу я царю, что сил мне довольно, разобью я ляхов. А иной кто со стороны посмотрит и отпишет государю, что - нет, не хватит сил, врагов много, не справиться. Тут ведь важно дело сделать, а не гордыню свою тешить.
   - Так зачем надо ставить того, кто не о деле думает? - удивился Матвей.
   - Люди меняются, - задумчиво отвечал Шеин. - Никогда сам от себя не знаешь, что в следующий миг учинишь. Но главное, - продолжал он с лукавой улыбкой, - государь не знает, что ты учинить можешь. Ведь может быть, он в глаза тебе одни приказы отдал - а про себя иное в виду имел? В том и дело, что я-то буду действовать в соответствии с тем, что сам понимаю. А быть может, на деле государь совсем других целей добивается, чего прямо не скажет... И вот чтобы так, тайно направлять дела всех на свои цели, тут доносчики необходимы.
   Зашел Иван Хилков, радостно поглядывая на гостей Шеина.
   - Ну, что, Михайло Борисович, говорят, можно тебя поздравить? Поход на Смоленск решен?
   - Как видно решен, да поздравлять не с чем, - возразил хозяин. - Как всегда, решить - решили, а что нужно для этого - не подумали. Вы ведь только с Урала вернулись - нам бы хоть пушек литье наладить, а это год по меньшей мере. А царь-то требует вот прямо сейчас, пока лето, выступать. А еще войска не собраны.
   - Да ведь у тебя твои войска всегда под рукой, - возразил Иван.
   - Одной пехотой тут не обойдешься. Да и не знаю я еще, как эти полки иноземного строя себя в бою покажут. Не доводилось мне их видеть в деле. В общем, как-то все второпях выходит...
   - Справимся! - заверил Иван.
   - Не справиться нам нельзя, - согласился воевода. - Долго нас Господь оберегал от тревог и забот, давая возможность после Смуты вернуть себе силы. Верно, и теперь он от нас ждет того, что не посрамим былой славы? Ведь не на чужое заримся - свое возвращать хотим...
   - Тогда странно, что так торопятся, - согласился Иван.
   - Да, кажется мне, будто кто царя подгоняет, а он подгоняет нас...
   Шеин ушел, размышляя, и оставил друзей одних.
   - Так ты с нами собираешься? - уточнил Матвей обрадовано.
   - Да уж лучше на войне, чем дома с женой ругаться, - вырвалось у Ивана.
   Матвей с удивлением на него посмотрел. Тот пояснил.
   - Уходишь - жена тебя провожает, ждет, слезы льет. Говорит, конечно, что замучила меня царская служба и дома хозяйство без меня валится - но стоит мне хоть месяц дома посидеть, и начинает она меня донимать своими придирками, что и не приближает и не возвышает меня царь, и сидим мы давно в своем имении безвылазно, и хозяйство я вести не умею. А уйдешь - и все меняется. С добычей вернешься - подарков привезешь; раненым придешь - встретят, как спасителя и защитника. С детьми переведаешься, порассказываешь - и лучше уж обратно в поход, чем слушать ее упреки. А что я сделаю? Не всем в больших чинах быть. Так ведь и я не совсем пустое место. Но пока я далеко, честь, славу да богатство добываю - я хорош; а коли рядом - сразу плох становлюсь.
   - Так ведь многие знатоки советуют, как бабу усмирять, - с легкой издевкой напомнил Матвей. - Мол, помнить кнут да батоги должна, дабы не выходить из себя и мужу плешь не проедать.
   Иван посмотрел на Матвея с тоской.
   - Ты знаешь, я о том тоже много раз думал. Но я тут немало чего почитал, и обнаружил, что завезли к нам эти мысли не так давно, меньше ста лет назад, наши почтенные старцы иосифляне, и не откуда-нибудь, а из западных земель. Там у них женщин ни во что не ставят, во всех грехах обвиняют, говорят, даже кто-то писал труд, доказывая, что у женщин души нет, душа ее - муж, и она даже имени своего без позволения мужа сказать не смеет. Вот и у нас нашлись охотники - а и то, приятно, коли ты вообще ничего не должен, всевластный хозяин, как сказал - так и будет! А до того у нас к жене и матери относились всегда с почтением.
   - И все ее выходки терпели?
   - Да я так думаю, когда любовь есть, многое перетерпеть можно.
   Матвей, которому тяготы друга были не вполне понятны (Варвара, конечно, порой чудила - но он как-то ее понимал), кивнул, соглашаясь.
   - Ты, как видно, набрался мудрости за свою жизнь?
   - Старею, - совершенно без тени улыбки согласился Иван. - Меня к себе царь вызывает - надеюсь, тоже в какой-нибудь полк пристроит воеводой. Или хотя бы сотным головой.
   Однако у царя на Ивана были другие виды.
   - Когда татары на нас приходят, - говорил Михаил, - никому ничего объяснять не приходится. И бояре, и дворяне, и простой люд - все согласно идут и служат, и воюют, и головы кладут. Но сейчас дело другое - сами мы идем войной, и идем на врага, что не так давно под воротами Москвы стоял. Многие недовольны, многие сомневаются, и почти все боятся. А тут еще и турки со свеями завиляли, уходя от недавнего союза. Донские казаки вдруг бунтовать начали, говоря, что им давно никакого припасу не посылали. И что самое странное, все это началось как-то сразу, и именно тогда, как к нам посол от турок прибыл.
   - Ты его подозреваешь?
   - Его-то вряд ли, но есть при нем некий монах. Отец Томас утверждает, что он всего лишь скромный служитель Господа, - с лукавой усмешкой заговорил Михаил. - Однако он все-таки поляк. Конечно, шила в мешке не утаишь, и не укроются от поляков наши приготовления, но лучше пусть он будет подальше и от нас, и от Смоленска, когда начнется война. Я тебя прошу проводить турецкое посольство до наших границ, а заодно проследить, дабы никаких козней он по дороге не строил.
   Иван хотел что-то спросить, царь удержал его:
   - На обратном пути будет к тебе еще одно поручение. В Царицыне возьми людей из стрельцов, встреться со старшинами казацкими, заверь от моего имени, что всякое снабжение им будет доставлено. Пусть пришлют людей под Смоленск, тут все корма и оружие будет им казенное. В том тебе дадут грамоту; да ты и сам ее себе дать можешь в своем приказе.
   Иван поклонился с грустью. Хотя его мечты о военном походе разлетелись, но все ж таки будет ему чем похвалиться перед женой после возвращения.
   Но самое удивительное - стоило Ивану уехать, как появилась его жена, молодая маленькая боярыня, еще сохранившая девичью стройность, не раздобревшая от семейной жизни, бойкая и вертлявая. Матвей видел ее несколько раз, когда приезжал в гости к Ивану; пару раз и она оказывалась на Москве. У Хилковых в Москве был свой дом, но в этот раз Алена заявилась прямо к Шеину.
   - Ивана царь послал к казакам, - сообщил Матвей, встретив гостью.
   - Да я знаю, - отозвалась она не особо вежливо. Заметив в горнице Аксинью, устремилась к ней как к последней надежде:
   - Аксинья, голубушка! Помоги, ради Бога! Ты ведь травница, можешь Ивана обратно приворожить? Ведь не иначе как увела его у меня полюбовница - дома он и носа не кажет, все отговаривается службой, чуть появится - и сбежать норовит!
   Матвей усмехнулся про себя - вот оно, оказывается, как с другой стороны выглядит... Иван-то говорил, что жена его поедом ест. Может, и ест, коли так ревнует...
   Не желая мешать женскому разговору, вышел и торопливо прикрыл дверь, успев заметить, как Аксинья с охотой принялась о чем-то с Аленой беседовать.
   Матвей поражался, откуда женщины всегда все знают - что правильно, что нет, что хорошо, а что дурно, что можно делать в одном случае, что в другом, как и где положено встать, кому и как кланяться, что куда прилично одеть... Сам он по большей части находил верные ответы путем тыканья во все двери, что обычно заканчивалось нагоняем или ссорой. А Аксинья тут сразу вдруг все поняла, Алене что-то советовала, та с ней соглашалась...
   Алена ушла от знахарки нескоро, то ли успокоенная, то ли задумав что-то. Не торопясь, села в возок, на котором приехала, и, остановившись, вдруг обратилась к вышедшему ее провожать Шеину:
   - Михайло Борисович, отправь кого-нибудь из людей своих меня проводить! А то сам знаешь, неспокойно нынче в городе.
   - Я провожу, - неожиданно вызвался Семен Говоров.
   Аксинья ничего не сказала, только головой покачала и ушла в дом.
  
  Глава 2. Начало
  
   Шеин был прав - Михаил не отличался решительностью своего отца и предпочитал все делать не торопясь, долго совещался, хотя порой и пытался показать крутость нрава - но получалось у него это не очень выразительно. Однако в этот раз смерть Сигизмунда явно посчитали за знак свыше, а потому на редкость быстро собрали Собор.
   Пришел даже патриарх Филарет, поддерживаемый под руки двумя архимандритами. Он занял свое место во главе Патриашей палаты.
   Михаил Борисович попытался еще на Соборе убедить царя и бояр в необходимости подождать хотя бы до зимы, когда установится путь.
   - Даже коли мы сейчас решим начать - нужно время для сбора денег на войну, - говорил он. - Да, у нас есть наготове полки Нового строя - но неизвестно, как они себя покажут. Хотя люд там по большей части военный, проверенный - но есть и новики, а как себя поведет необстрелянный новичок? Один испугавшийся сможет в бегство весь полк обратить!
   - Учи, - назидательно произнес царь. - На что тебе время дано было? Да, деньги будем собирать - а пока можешь в долг брать. Потом отдадим.
   - Наука войны - это тоже наука, - продолжал Шеин. - Тут ведь как: даже если ты предусмотрел все, любые мелочи, любые возможности - все равно может что-то пойти не так, как ты думал, и все твои расчеты развалятся, и даже когда ты как будто совершенно готов - приходится рассчитывать на удачу, молиться и надеяться на авось. Но ежели ты не дай Бог что-то не предусмотрел - то все развалится просто еще быстрее. Даже действуя по науке - можно промахнуться. А уж не принимая ее в расчет, победить почти невозможно. Ну, разве что Божьим чудом - но я сомневаюсь в такой нашей праведности, чтобы Он стал за нас заступаться...
   - Подойди, - слабым голосом позвал патриарх.
   Шеин подошел, склонившись перед Филаретом.
   Тот заговорил негромко, так, что слышать его могли только двое его спутников и сам воевода.
   - Не знаю, сколько мне еще жить осталось, - начала патриарх. - Не оставляй Смоленск в руках латинян. Не в обрядах дело, сам понимаешь. Видел ты, как стремятся люди их власть свою утверждать. Где мытьем, где катаньем - и не перед чем не остановятся. Враг там опасный, не одни ляхи тебе противостоять будут. Монахи латинские Жигимонта, короля польского, совсем окрутили, он без них шагу ступить не смел. Как там Владислав себя поведет, неведомо - но вряд ли они свое упустят. А не попытаемся мы нынче - укрепятся они там, и выбить их уже никто не сможет. Будут они оттуда нам грозить да своих проповедников запускать. Те ведь не лгут - они почти правду говорят. А полуправда порой опаснее лжи - ибо захочет человек проверить ее, да и увидит, что есть правда в этих словах, а лжи и не заметит. Не хочу на них напраслину возводить, да только враги они нам, как ни крути. Будет у них возможность нас подмять - подомнут и не поморщатся. Дальше их от нашей земли гнать надо, и чем скорее - тем лучше. Так что ступай с Богом. Сколько будет моих сил, я тебе помогу, но хочу увидеть город твой под властью сына моего.
   Шеин опустил голову.
   - Как скажешь, отче.
   После того как и сам Шеин признал правоту Филарета, собор на редкость единодушно и быстро постановил мир разорвать и войну объявить.
   Однако затем начались главные заботы и нежданные препятствия.
   Как и договаривался Шеин с царем, главными воеводами в рать, идущую на Смоленск, царь назначил Дмитрия Мамстрюковича Черкасского и Бориса Михайловича Лыкова. И уже на следующий день дьяк из разрядного приказа доложил:
   - Лыков с Черкасским местническим судом судиться собираются.
   - Ну, Бог им в помощь, - усмехнулся воевода. - Так я и думал, что этим обернется.
   - Да ведь я велел им без мест быть! - вскричал царь, входя во гнев. - Оба в поруб захотели?
   - Местничество в книгах отменить не сложно - его не отменишь в головах, - возразил Шеин. - Все равно люди будут считаться местами. Да и есть в том немало справедливости - чтобы тот, кто имеет больше заслуг, и ставился на более видные места. А коли твоя неудача не только по тебе бьет, но по всему роду твоему - так и стараться будешь лучше, раз не только для себя, но и для потомков своих? Да, есть в этом и гнильца - очень уж много времени на выяснение, кто кого выше по месту, уходит. И конечно, в бою такое не годится - так в бою и поздно выяснять, это раньше надо думать, когда ставили кого куда.
   - Ну, тогда пусть они выясняют свои отношения, - сдерживая гнев, произнес царь, - а ты ступай в поход. Вы с Пожарским вдвоем справитесь; ну, а наказы свои, я думаю, ты и сам наизусть знаешь, мне тебе их пересылать без надобности. Пошли своего помощника, - царь кивнул Матвею; прямо к нему обращаться после прошлого их разговора царь не желал, - пусть передаст Дмитрию Михайловичу мое повеление.
   Пожарский был в городе, в своем доме, и, кажется, посещение Матвея не застало его врасплох. Однако в доме все слуги, перешептываясь, говорили о нездоровье хозяина, хотя Матвея пропустили.
   Князь лежал на обширном ложе, на покрывале поверх толстых перин, в одежде, только без сапог, но кроме бледности, никаких следов болезни в лице его Матвей не заметил. Выслушал он гостя лежа.
   - Передай царю благодарность от меня за честь, но и несогласие мое тоже передай.
   - Чего ж ты не согласен?
   - Стар я уже, - Дмитрий Михайлович с неохотой приподнялся на ложе.
   - Да какое стар? - удивился Матвей. - Ты в одних летах с Михаилом Борисовичем!
   - Ну, так и он не молод, годы берут свое.
   - Не думаю, что дело в старости, - покачал головой Матвей.
   - Ты прав, - усмехнулся Пожарский. - Ну посуди сам, мы с Шеиным в равных годах, в равных чинах. И что будет в походе? Он предложит - я не соглашусь, я предложу - он возражать начнет. Нет уж, это его поход, пусть он и руководит. А я свое отвоевал...
   Матвей, однако, передал царю, что Пожарский не может по болезни.
   - Что ж с ними со всеми стряслось? - поразился Михаил. - Шереметев уехал - сын у него при смерти лежит. Пожарский сам заболел. На кого державу можно оставить?
   После долгих обсуждений в помощники Шеину выбрали Артемия Измайлова. Волынский еще не прибыл, а начинать сборы надо было срочно, если хотели выступить до осени.
   Но и после определения главных воевод - все помощники, воеводы сторожевых, передовых полков, полков правой и левой руки, сторожеставцы, станоставцы, начальники над огненным нарядом, над обозом - почему-то изо всех сил стали браниться между собой, не желая служить вместе.
   Впрочем, немалую лепту вносил в общее смятение и сам царь. Не дождавшись покорности от Матвея, царь попытался назначить своим наушником Василия Волынского, младшего брата Федора Васильевича, но тот отвечал так же, как и Матвей, а то и, видать, еще резче, ибо был изгнан царем из воевод. Загряжский, которым царь стращал Матвея, что отдаст тому начало над пушками, разругался с Измайловым и был отправлен царем в тюрьму. В итоге на огненный наряд поставили Арбузова с Матвеем, при дьяке Костюрине.
   Однако такие склоки при начавшихся сборах выглядели совсем странно. Как будто кто-то постоянно противился всем начинаниям Шеина, несмотря на поддержку царя, патриарха и ближайшего их окружения.
   Обычно сборы проводили зимой, когда, после окончания всех хозяйственных работ, ратные люди начинали маяться от безделья. И, собирая многочисленную рать, Великие князья, а позднее цари, всегда хранили в тайне: просто ли на смотр и перепись по разрядам собирают оружных людей, или отправятся они в военный поход? Благодаря этому часто удавалось застать противника врасплох. Да и пути зимние были куда более проходимы для пушек и обозов, нежели весной или осенью. Но полки нового строя набирались уже несколько лет, для поляков вряд ли было тайной, что Москва готовится разорвать перемирие, и таиться смысла не было. Более того - сейчас можно было рассчитывать только на быстроту, пока поляки не успели подготовиться к войне, занятые утверждением короля и его коронацией.
   Собрать хотели более двадцати тысяч человек - из которых должно было быть семь тысяч конницы, около пяти тысяч стрельцов и все полки нового строя. Но три полка - два пеших и один конный, рейтарский - еще только начали набирать, там кроме полковников и ротных голов, и не было никого; дворян почти всех пришлось отправить в полки правой и левой руки - на север и на юг, поскольку там надлежало действовать быстро, не долгой осадой, а стремительным наскоком; Шеин почти не давал им огненного наряда - этот весь шел с главной ратью, - но рассчитывал на быстроту.
   Стрельцов тоже царь выделил из московских вместо обещанных десяти всего два приказа - одну тысячу, - вдруг испугавшись, что в городе может начаться бунт, после того недовольства податями, о котором они говорили. Шеин с основанием полагал, что не сам царь испугался, а кто-то его старательно напугал, но спорить не стал, поскольку посчитал, что и без того сил должно хватить. Главной ударной силой должны были стать полки нового строя и огненный наряд. Людей в полках было уже почти десять тысяч, и около тысячи составляла обслуга огненного наряда.
   Несмотря на то, что в полках нового, иноземного строя почти все начальные люди были из иноземцев, в обучении нижних чинов Лесли - считавшийся главным полковником - несколько отступил от немецкого обычая, приспособив его к местным навыкам. Поскольку многие ратники, записавшиеся в полки, служили ранее стрельцами или казаками, просто стоять за копейщиками и стрелять им было непривычно. Потому Лесли сохранил у пищальников и бердыши, и сабли, дабы они могли и сами за себя постоять в ближнем бою.
   Кроме того, и пальба велась более по стрелецкому обычаю, когда стреляют сразу два ряда, причем два первых ждут приближения и бьют почти в упор.
   Стрелецкое войско состояло из "сотен". В сотне, кроме десятков, было еще деление на "ряды". Как правило, одна сотня вставала в пять рядов, по двадцать человек в каждом. За один ряд отвечал свой "рядник". Ряд должен был стрелять как единое целое, потом согласованно опускаться на колено или уходить в тыл для перезарядки, а при приближении неприятеля - убирать ружья и вытаскивать бердыши и копья для рукопашного боя.
   Пять сотен составляли "приказ" под началом "головы".
   Приказ был полноценным соединением, способным и вести разведку, и сидеть в осаде, и вести обстрел и даже встречать противника в поле, как более старые полки. Правда, обычно бой все-таки вели в укреплении - в острожках или в "гуляй-городе", и только если враг врывался в укрепление, стрельцам приходилось пускать в бой бердыши. Такого старались не допускать, а потому вести наступление стрельцам почти не доводилось - и заманивание под удар пушек и пищалей, и потом преследование врага вела конница.
   В полках нового строя деление на сотни несколько поменяли, вместо них сделали роты, но "ряды" и "рядников" оставили - только вместо пяти рядов стало шесть, способные - два первых ряда с колена, два оперев пищали на бердыши и два остальных стоя во весь рост - бить разом, что давало огромную огневую мощь. И уходить в тыл им нужды теперь не было, поскольку их прикрывали копейщики. Под их прикрытием стрельцы могли спокойно перезаряжать ружья и бить снова почти в упор. Правда, теперь их называли не стрельцами и копейщиками, а солдатами, как и сами полки иногда именовали солдатскими.
   В каждом полку был полковник, его заместитель - поручик, или подполковник, - восемь ротных, один окольничий - отвечающий за устройство лагеря (Лесли их называл "каптенармусами", а солдаты - "станоставцами"), один сторожеставец - тот, кто отвечал за охрану лагеря, дозоры, разведку (этих теперь звали майорами - старшими); - один полковой писарь и один судья, решавший споры между солдатами. Кроме того, каждый полк имел собственный обоз и казну, за которые отвечал обозный - "вагмайстер". Солдат очень веселили иноземные названия старых чинов, и они, разумеется, переделывали их как могли (так, обозников часто звали "вагонными" или "вах-мистрами", переделывая непонятное "вагмайстер" на более привычный лад).
   Лесли удивительно быстро нашел общий язык со своими подчиненными. Не только потому, что хорошо говорил по-русски. Его как-то очень легко приняли за своего, охотно шли за ним - может быть, дело было в том, что Лесли не сторонился солдат, а почти всегда был с ними, учил, наставлял, сам мог показать, в чем дело, что не так, знал любой вид оружия, лихо бился на саблях, стрелял из пистолета и пищали - в общем, был мастером своего дела.
   Впрочем, в отношениях солдат с Лесли был и оттенок покровительства - все-таки, тот был "иноземцем", всех обычаев не знал, но и не считал зазорным учиться, и подчиненные его охотно ему объясняли, как что принято у нас и как лучше сделать, чтобы не выглядеть дикарем в глазах других.
   Если сборы стрельцов происходили время от времени, то в полках нового строя порядок был с самого начала заведен строгий. Хотя жили солдаты на всем готовом, кормили их, выдавали оружие, кафтаны парадные и боевые, шеломы, сабли - но и спрашивали строго. Занимались и копейным боем, и сабельным, но более всего учились стрельбе. Все двенадцать изб, что поставляли "огненное зелье" - как величали порох в бумагах Пушкарского приказа (и как потом стрельцы меж собой стали звать водку) - работали в полную силу.
   Итого в главных силах двигалось около пятнадцати тысяч - примерно десять тысяч пехоты, четыре тысячи конницы и обслуга и охрана пушек. Еще по три тысячи выделялись для крыльев, долженствующих наносить удары с севера и с юга.
   В светлый день царь провожал свое воинство и воеводу на Смоленск. Михаил Борисович, помолодевший лет на десять, лихо взбежал по ступеням церкви и низко царю поклонился.
   - Ступай, и возвращайся с победой! Бог да хранит тебя! - напутствовал его царь, подняв и поцеловав в лоб.
   Шеин вновь поклонился.
   - Сослужу службу, государь, не хуже, чем в прошлый раз под Смоленском! - пообещал он и, развернувшись, вскочил верхом.
   Развернув знамена, бодрым шагом двинулись из Москвы полки нового строя. Все были одеты в новые кафтаны, знамена отливали алым, били барабаны, новые сапоги лихо вздымали дорожную пыль.
   Первым шел полк Лесли. Он был самым полным по числу из всех, туда набрали восемь рот по двести человек.
   За полком следовал его обоз - множество телег с едой, порохом, пулями, ехали кузнецы и оружейники, лекари и подлекари.
   В таком же порядке шли еще пять полков под началом Тобиаса Унзена, Феллима Росфорна, Индрика Фандама, Якова-Карла Вильсона и Томаса Сандерссона. Все иноземцы были набраны Лесли, и половина их доводилась ему какой-нибудь родней. Так, Унзен был его тестем - кстати, жену свою Лесли тоже перевез в Москву и явно рассчитывал осесть тут надолго.
   В конце шли два приказа стрельцов по пятьсот человек - их возглавляли приказные головы Никифор Нерыбин и Андрей Несвицкий, - и тянулся многочисленный огненный наряд. Немногочисленная конница - числом не более пяти сотен - двигалась впереди, в хвосте и несколькими дозорами по сторонам дороги, то отставая - то вырываясь вперед. Впрочем, до Вязьмы нападений не ожидалось, но порядок требовалось соблюдать.
   Конница была под началом Федора Волынского. Ему подчинялась и сотня Ивана Шеина, покинувшего свою жену и примчавшегося в войско по первому зову. Александр Свирь, тесть его, долго и пространно расписывал свои владения под Смоленском, сколького он лишился, покинув отчие земли, намекал, что это все могло бы принадлежать и Ивану и его детям - и не столько ради себя, сколько ради того, чтобы угодить тестю, сын Шеина отправился на службу. Сам Александр не поехал - слишком уж двусмысленно было бы его участие. Не хотел он ни выступать против родного города, ни мешать осаде его.
   В сотню Ивана Шеина временно вошел и Семен Говоров. Полк его, начавший создаваться первым, до сих пор не был набран. Лесли привез из-за границы иноземного полковника, Вильяма Китта, тоже своего родича, Семен с радостью передал тому обязанности заботиться о наборе солдат и умчался в составе дворянской сотни с особой радостью.
   В рядах дворянских сотен служил и Игнат Писарев. Отец прислал его вскоре после возвращения гостей из поездки по Уралу, рассудив, что уж на Москве Строганов его не достанет. Сам Игнат рассчитывал добыть на войне и славу, и, быть может, что-то более вещественное.
   Матвей выехал последним, занимаясь проверкой укладки пушек. Большинство их везли на телегах, лишь немногие были поставлены сразу на колеса - пушечные колеса слишком быстро ломались и истирались, не выдерживая тяжести пушек и отдачи от выстрелов, потому их старались беречь. А в этот раз тяжелых пушек было очень много. Была одна, отлитая прямо перед выступлением. Над ее отделкой работал и Данила Потапов, и привезенный Лесли из Швеции мастер Юлис Коет - не желая прямо ввязываться в войну с Польшей, шведский король тем не менее помогал своему союзнику хотя бы для вида. Правда, Данила на Юлиса жаловался, что тот больше мешается, чем помогает. Данила за образец взял пушку - уже вышедшую из строя, но все еще хранившуюся в запасе - "Единорог", - помнившую еще Колыванский поход полувековой давности(*). Та могла метать ядра в семьдесят гривенок - полтора с лишним пуда - а в этот раз отлили пушку еще больше, посылавшую ядра в сто фунтов - два с половиной пуда. Заряжать ее надо было долго, в день она могла сделать не более тридцати выстрелов, да и для доставки ее требовалось несколько подвод, ибо весила она сотню пудов только ствол, без опоры. Под нее, конечно, никаких колес было не напастись. Погрузка ее заняла целый день, и Матвей, убедившись, что наряд погружен и двинулся, верхом отправился догонять ушедшее войско, чтобы узнать у Шеина первые распоряжения.
   Он догнал воеводу одновременно с Шеином-младшим.
   - Мы пока будем пыль месить, к Смоленску все польское войско подойдет, - заявил Иван Шеин.
   - Ну, стало быть, побьем их, - отозвался воевода с деланным спокойствием.
   - У них войско обученное, еще с поры Псковского нахождения выстроенное! Они Москву брали, Смоленск брали, они турок били!
   - Ты, никак, испугался? - воевода подтрунивал над сыном, хотя в глубине души явно гордился, что тот начинает разбираться в воинском деле. Он ехал, склонив голову на грудь, покачиваясь в седле, и внимательно прислушивался к словам сына. А тот нетерпеливо рвал уздечку своего скакуна.
   - Не просто их в поле одолеть! Ежели промедлим - кто знает, как обернется там дело? - горячо говорил Иван. Шеин лукаво на него посмотрел:
   - Нынче-то что ты так горишь? Жена твоя дома, под Нижним, далеко отсюда. Или тестю обещался имение вернуть?
   - Неужто ты думаешь, отец, что только за свое гореть можно? Ведь сколько ты сил на Смоленск потратил, сколько об этом говорено - ты полагаешь, никому, кроме тебя, и дела нет?
   Шеин улыбнулся по-доброму.
   - Что же ты предлагаешь?
   - Говорю тебе, отец - мы с тремя сотнями ворвемся в город, и он будет наш! Пока твои силы подтянутся - поляки уж сто раз укрепиться успеют! А еще и король подойдет.
   Шеин молча размышлял.
   - Вот что, - сказал, наконец. - Тебе я больше сотни не доверю. Пойдешь под началом Волынского, Федора Васильевича. Готов чужие приказы выполнять?
   - Готов! - с вызовом тряхнул головой Иван Шеин.
   - Что ж, тогда попытайтесь. По крайней мере, узнайте, сколько сил в городе и где сам Госевский.
   Иван поклонился, и Шеин широко его перекрестил.
   Матвей, терпеливо дожидавшийся конца разговора, поклонился воеводе.
   - Наряд погружен, выступил, но идти ему долго.
   - Ну, стало быть, ты там пока не надобен, там и Арбузов справится. Не желаешь с сыном моим до Смоленска прокатиться?
   - Почему же нет? - пожал плечами Матвей, чувствуя, как замирает сердце в предвкушении.
   - Вот и славно. Поехали, доедем до Волынского.
   Волынский, возглавлявший временно небольшие конные силы - большинство дворянских сотен должны были собираться в Можайске - ехал в хвосте построения, приглядывая за обозом.
   - А как мыслишь, Федор Васильевич, - обратился к нему Шеин, - где лучше - в Вязьме или в Дорогобуже?
   Тот усмехнулся:
   - В Дорогобуже еще бывать не доводилось.
   - Вот и доведется.
   - Стало быть, выдвигаемся?
   - Пока только ты. Бери все свои силы, идите к Дорогобужу. Город окружаешь осадою. Возьмешь до нашего прихода, не возьмешь - останешься там и будешь ждать нас. А Сухотина и сына моего отправляй на Смоленск. Пусть проверят крепость обороны польской.
   - Сколько ж им войска дать?
   - Отправляй всех, кто у тебя нынче есть.
   - У меня нынче пять сотен всего, - заметил Волынский.
   - Вот и довольно. Пусть несутся вперед, как могут. Остальные следом пойдут, чтобы, коли удача улыбнется - поддержать ваш натиск.
   - Ну, а вас сторожить кто будет?
   - В Можайске должны нас новые сотни поджидать, там как раз Сухотин их собирает. Там половину оставь нам для обороны, а прочих веди на Дорогобуж. Но сыну моему накажи на рожон не лезть. Если видят, что не смогут одолеть с налету - пусть отступают, понапрасну головы не кладут.
   - А сам что не накажешь?
   - Говорил уже. Да он тебя скорее послушает.
   Разумеется, Волынский не отправил Ивана Шеина с Сухотиным, а отправился с ним сам, оставив Сухотина руководить осадой Дорогобужа. Осада - ведомая конным войском - сводилась к перестрелкам и посылкам "подметных писем", в которых московские воеводы призывали не лить христианскую кровь понапрасну и обещали всяческую помощь и защиту, если жители сдадутся, при том угрожая гибелью в случае сопротивления.
   Но пять сотен уже неслись к Смоленску, пока еще стоял сухой теплый сентябрь, по твердой, избитой за лето дороге, перехватывая обозы, упреждая гонцов, и чуть больше чем за неделю оказались возле города. В сотне Ивана, разумеется, отправился и Семен Говоров, по негласной просьбе Шеина-старшего присматривая за его сыном.
   Однако как ни быстро они неслись - слухи летели быстрее. Еще с правого берега они заметили, что все ворота в городе закрыты. Возле реки догорал сожженный посад. Усадьба Свиря тоже была разрушена и сожжена, лишь несколько обгорелых бревен напоминали о ее существовании.
   - Не успели, - мрачно произнес Матвей.
   - Батюшка наказал на рожон не лезть, - строго одернул Волынский Ивана Шеина, уже готового начать брать ворота приступом. - Ступайте на левый берег, обойдите город со всех сторон, может быть, где какая лазейка осталась. А мы пройдем правым берегом. Встретимся напротив устья Ясенной.
   Осмотр ничего не дал - ни единой щели, ни единого подхода к стене не оказалось. Весь посад был разобран по бревнышку и сожжен, и только мост уцелел из всех строений, что видел Матвей в прошлое свое посещение Смоленска, мост - да церковь на другом берегу Днепра.
   - Ну, что ж, возвращаемся, - принял решение Волынский.
   - Путь в город ищете? - от опушки леса окликнул их ехидный голос.
   Матвей оглянулся - положив руки на пистолеты за поясом, под развесистым дубом стоял Сидорка Рябой. Стоял один, в старом своем польском кафтане - может, конечно, уже десять раз смененным, но все того же покроя, - в висловерхой шапке с околышем и широких портках. Он, конечно, слегка постарел - хотя, скорее, посуровел - но в глазах плясали все те же бесенята.
   Матвей, Иван и Семен направились к нему.
   - Я думал, ты давно в Сибири, - заметил Матвей. - Чует мое сердце, понравилось тебе тут, ты и не захочешь променять вольную жизнь на труды в восточных лесах?
   - Да я уж много раз собирался, - отозвался Рябой. - Но ведь одним-то туда идти - еще одну шайку привести. Нужно семьи вести, людей работных. Да мы уж толковали с тобой об этом. И вот думаю я, что сперва послужу московскому царю - а там и о покое подумаю.
   - И давно тут прослышали про наш поход? - под навес деревьев въехал Волынский.
   - Да вот третьего дня вдруг все засуетились. Воеводы-то в городе нет, - доверительно сообщил Сидорка. - Он подался на коронацию Владислава. А заместо себя оставил нашего старого знакомого, Друцкого. Ну, и сам бы он на такое не осмелился - выжечь посад, разогнать народ - но приехал, видать, кто-то поважнее, так что людей без домов оставили. И это в осень-то, в верную смерть! Слава Богу, мы поблизости были - кого смогли, приютили. Но теперь и окромя меня тут немало озлобленного народу бродит. Они, коли войско московское придет, всем, чем могут, готовы помочь - кто крова лишился.
   - Ты их знаешь? Сможешь найти? - спросил Матвей.
   - Понадобится - сыщем.
   - Тогда я так думаю, - рассудил Волынский. - Вы, коли уж все едино по лесам прячетесь, наблюдайте дорогу от Вильны. Мы встанем на дороге на Мстиславль. А Иван со своей сотней пусть к отцу возвращается, доведет ему, что и как.
   - Я, с дозволения вашего, тоже тут задержусь, - попросил Семен Говоров.
   - Как знаешь, - Волынский махнул нагайкой, и часть его отряда двинулась на юг, к переправе, часть поскакала с Иваном и Матвеем на восток, а Семен спешился и следом за Сидоркой ступил под покров леса.
  
  Глава 3. Поход
  
   В начале все развивалось по замыслам воеводы. В то, что можно взять Смоленск с налету, он не верил, а потому развернул действия по всем направлениям, о которых говорил с царем.
   Пока стояла сухая осень, войска выдвинулись на запад - большой полк к Вязьме, правой руки из Ржева на Белую, левой руки - на Серпейск из Калуги. К концу октября Семен Прозоровский взял Белую, Богдан Нагой - Серпейск, а передовой полк Федора Сухотина - Дорогобуж.
   Но дальше началось то, на чем всегда заканчивались походы на Руси - дожди и распутица.
   Всадники, хоть и мрачные и озлобленные, пробирались по грязным дорогам, утопая чуть ли не по стремена. Привычные к непогоде стрельцы и младшие чины солдатских полков тоже не жаловались - где-то мостили гати, через самые непролазные места, где-то двигались в обход. А вот иноземцы все как один заскучали, стали настаивать, что в такую погоду воевать невозможно и предложили остаться до зимы. Даже неутомимый Лесли, глядя на то, во что превратился его некогда нарядный кафтан, то и дело приходил к Шеину и рассказывал о том, что дальше идти нельзя и надо переждать непогоду.
   Однако хуже всего обстояло дело с пушками. Недавно отлитые орудия - мощные, тяжелые - застревали в грязи, валились на бок, и пушкари всей толпой бросались их поднимать. Лошади выбивались из сил, люди с трудом вытягивали из грязи орудия, и даже Матвей, при всей своей воспитанности и богобоязненности, то и дело срывался на крик и начинал ругаться на коней, на погонщиков и на дороги.
   Глядя на это, Шеин махнул рукой и приказал пушкарям остаться в Вязьме, пока не установится путь. Однако одну конницу отправлять на осаду Смоленска не имело смысла - по слухам, у Госевского под рукой было до одиннадцати тысяч человек, и немногочисленные всадники не смогли бы не то что наладить полное окружение крепости, но даже отбиться от нападения. Потому, невзирая на стоны воевод-иноземцев, он отдал приказ всем остальным полкам двигаться дальше.
   Высланный вперед Волынский посылал разъезды на все ведущие к Смоленску дороги, но станом нигде не становился - как раз опасаясь удара Госевского. Впрочем, одиннадцать тысяч пока существовали лишь в малых отрядах по всем городам Литвы, и их еще предстояло собрать в одно место, чтобы они угрожали московскому войску. Один из таких мелких отрядов - занимавшийся, как это называлось у поляков, "ревизией", а по сути - грабежом окрестных сел - был перехвачен отрядом Волынского и разбит. Обоз с собранным добром, правда, отнюдь не вернули ограбленным, а оставили себе.
   С севера лесные тропы так же были под надзором отрядов, набранных из местных жителей стараниями Семена - его отряд так Семеновым и называли, а кроме него, были еще и отряды Ивана Балашова, Осипа Бакшеева - и людей Сидорки Рябого. Были они немногочисленны и плохо вооружены, зато прекрасно знали все лесные тропы, могли биться из засад и не питали любви к тем, кто их выгнал из домов и лишил крова и земли.
   Семен с Сидором и Петром Веревкиным забрались в дозоре довольно далеко на север. Смоленск находился на пересечении многих путей, и частенько путники, выехавшие из русских земель - Пскова, Руссы - оказывались под Смоленском, на польских землях, пробираясь в южные московские владения. И в этот раз они нашли безнадежно застрявший в грязи крытый возок с несколькими слугами и служанками вокруг.
   В дверях стояла молодая боярыня и громко прикрикивала на суетившихся слуг, пытающихся вытащить возок из лужи.
   - Что ж тебя занесло в такую даль? - Семен поспешил к боярышне, помогая ей выбраться из возка. Он сразу признал Алену, жену Ивана Хилкова, которую провожал когда-то в ее имение из Москвы.
   - На богомолье мы ездили, под Псков. Да задержались и не успели до распутицы, а теперь вот, не можем вернуться, - бойко отвечала она, заглядываясь на Семена.
   - Вы так никогда не доедете, - сообщил Сидор, осмотрев возок. - Одно колесо совсем полетело.
   - Что же делать? - беспомощно обвела взглядом собравшихся вокруг мужиков Хилкова. - Неужели не найдется средь вас умельца, способного починить колесо?
   - Умельцы-то найдутся, коли заплатишь, - Веревкин, бывший кузнец, вышел вперед. - Да только дня на два придется подзадержаться.
   - Мы уж и так задержались.
   - Тогда езжай верхом. А спутники твои потом возок привезут. Только оплату пожалуй вперед, - с поклоном попросил кузнец.
   - Верхом? - с испугом спросила Алена.
   - Не бойся, - Семен выпряг коней из возка, подвел двух коней под седлами из их отряда и легко подсадил боярыню на холку одного из них. - Держись крепче.
   - Как довезешь - возвращайся! - напутствовал их Сидор.
   Семен забрался верхом сам, повел коня Алены в поводу и вскоре исчез из виду.
  
   Убедившись, что "Единорог" по осенней грязи не пройдет, Матвей оставил его и основную часть тяжелых пушек в Вязьме, отправив с войском только легкие полевые орудия.
   Данила, Потапов сын, довольно быстро влился в состав пушкарей и стал среди них уважаемым человеком. Если Матвей для них был все равно начальством, которого, конечно, признавали, но не очень откровенничали - то Данила стал и помощником, и наставником молодых. Он знал очень много баек, рассказывал о прошлых временах, умел отличать пушки по звуку выстрела - "по голосу" , - любил давать им имена и обращался ласково, подчас даже нежно, вытаскивая многопудовую медную трубу из грязи. Вскоре он средь пушкарей стал считаться первым, и прочие из уважения называли по отчеству. Правда, называли не "Потаповичем", а "Потапычем", как величают медведя в сказках - назвать полным отчеством означало бы приравнять его к боярскому чину.
   Матвей оставил на него пригляд за огненным нарядом, сам же отправился к воеводе.
   Войско под Смоленск выступило немалое, и осада должна была продлиться долго, а потому сразу вести все припасы - они бы просто сгнили или бы их растащили. Потому решили высылать их частями, и собирать частями. А Матвею надо было еще и договориться с пороховыми избами, и с литейщиками ядер, чтобы необходимый огненный припас под Смоленск поставлялся без задержки. Тех запасов, что везли они сейчас, хватило бы, по расчетам Матвея, не более чем на месяц осады. Можно было надеяться, что за это время стены Смоленска рухнут, но коли и вправду Федор Конь строил их на века - рассчитывать на быструю победу над его творением не стоило. Потому, ожидая, пока установится путь, Матвей решил съездить в Москву, дабы проследить за поставкой припасов.
   Шеина он нашел ругающимся с посыльным от царя, Нащокиным - окольничим.
   - Ты должен быть под Смоленском уже! - настаивал прибывший.
   - Кормить я войско чем буду? - отвечал Шеин. - У нас припасов на месяц, не боле.
   - Ты странный человек, - усмехнулся Нащокин. - Мне ли тебя учить, что когда у человека в руках оружие, он не может остаться голодным!
   - То есть, обирать своих людей, что ли? - Шеин удивленно поднял левую бровь.
   - А что? - удивился Нащокин. - Вон, немцы уже пятнадцатый год так воюют.
   - Это ты хорошо привел пример, - усмехнулся Шеин. - Вот и погляди, чего они так навоевали. Я уж молчу о том, как это по-христиански, но даже чисто по уму - коли ты дальше тут владеть землей собираешься, то с кого будешь оброк брать, коли все заберут твои войска? Вон, немцы уже и не знают, как своих ратных людей прокормить, поскольку кто ни пройдет - выгребет все подчистую.
   - Так и поляки так же выгребают.
   - А тогда с какого рожна люди наши, коих мы как будто защищать идем - нас поддерживать будут? Нет, меня ты на такое не уговоришь. Хлеб и мясо мы будем покупать, за все платить честно, а кто будет пытаться силой брать, как добычу - с тем разговор короткий. В первый раз плетьми, во второй - повесить без разговоров, ибо раз не понимает - стало быть, учить бесполезно. А пока не получу или снеди, или денег - дальше не двинусь.
   Нащокин приготовился было уйти, но вернулся с порога.
   - Ты хоть понимаешь, чего ты требуешь? Это ведь новый налог надо будет вводить! И так люди недовольны, не многие понимают, чего ради ты на Смоленск пошел - а там и до бунта недалеко!
   - Людям и разъяснить можно, - отозвался Шеин. - Для них тоже стараемся. Смоленск - он в самом сердце наших земель, как клинок воткнут. Из Пскова, из Новгорода на юг через него дороги идут. От него до Москвы - ближе, чем от Нижнего Новгорода. Пока он в руках ляхов - вечная угроза будет. Вот это к Смуте скорее приведет!
   Шеин взглянул на Матвея.
   - Тебе чего?
   - Да вот, на Москву бы съездить надо, за огненным припасом проследить.
   - Вот заодно тогда и казну привезешь, проследишь. Так ведь, Григорий Борисович? - взглянул он на Нащокина.
   Тот покачал головой.
   - Ты сам себе могилу выроешь, Михайло Борисович.
   И перевел взгляд на Матвея.
   - Поехали, что ли.
   Поначалу Нащокин молчал, приглядываясь к Матвею. Матвей тоже поглядывал на него, и тот решился заговорить.
   - И на что сейчас Михаилу Борисовичу казна сдалась? Что толку в деньгах на войне? Кто на них что купить сможет, коли тебя пристрелят?
   - Так ведь война не вечна, - отозвался Матвей.
   - Да вообще деньги - это царское дело. Царю налоги считать удобнее в рублях и копейках, а не в вязанках хвороста или головах сыра. Человеку-то для жизни не деньги нужны, а кров над головой, еда на столе, кафтан на теле, да жена под боком. А деньги царь сам и выпускает, коли надо еще что посчитать.
   - А потом сам собирает? - удивился Матвей.
   - Странно тебе это кажется? - усмехнулся Нащокин. - Ну так сам подумай, как людьми управлять проще - силком их куда-то таща, или просто пообещав им за то денег? А уж на деньги он сам придумает, что ему надо - дом или коня доброго. Желания-то каждого не угадаешь. Потому и царь может - где от налогов освободить или даже денег дать - туда народ потянется. А где, напротив, налогом прижать, или плату ввести - и люди от того воздерживаться будут. Ибо куда проще почувствовать, как у тебя рубли изымают, чем понимать, какие тут государственные нужды затронуты. Деньги-то считать любой умеет, кто хоть год в церковную школу ходил!
   - Но как-то это не по-божески, - покачал головой Матвей. - Что ж люди, неразумные твари какие?
   - Где ж неразумные? Неразумную тварь только кнутом и учат! А вира за злодейство испокон веков существовала. Она ведь не столько для того, чтобы возместить - где уж тут возместишь, коли руку другому отрубил или глаз выбил? А чтобы удержать иного любителя железом помахать. Ну, а кто не понимает - тех да, кнутом учить приходится. А кто и этого не понимает - таким и голову снимают, ибо зачем ему голова, коли он думать ею не может?
   На Москве Нащокин отправился к царю передавать требования Шеина, а Матвей зашел в Пушкарский приказ, распорядился готовить порох по пороховым избам и собирать обоз, после чего добрался, наконец, до дому.
   У ворот дома Шеина Матвей с удивлением увидел Варвару. Та кинулась к нему навстречу:
   - Ты Егора не видел?
   - Нет, - Матвей вдруг ощутил поднимающийся в душе ужас. Варвара поспешила объяснить:
   - Он, представляешь, из дома сбежал, к тебе в полк проситься! - на глаза ей навернулись слезы.
   - Один?
   - В том и беда! Они с Семеном убежали! Марья к нам в гости с ним приехала, мы сидим и вдруг смотрим - нет их!
   - Семеном? - удивился Матвей.
   - Шеиным Семеном, сыном Ивана. Митька рассказывал, что видел, как Егор его за руку гулять повел. И все - более их никто не видел, - Варвара опять была готова разрыдаться.
   - Найдется он, - уверенно заявила Аксинья, появившаяся рядом.
   - Ты знаешь, что ли? - с надеждой спросил Матвей.
   - А вы по пути по стогам поглядите.
   Матвей потащил Варвару за руку:
   - Поехали!
   Усевшись в возок, Варя наконец залилась слезами, закрыв лицо руками.
   - Господи! Да что же это такое?
   - Не бойся, - уверенно произнес Матвей. - Говоров им науку походную рассказывал. Сообразят, как быть.
   Он хотел добавить "не маленькие", но Егору едва исполнилось десять лет, а Семену-младшему - четыре.
   Ехали они медленно, по дороге проверяя все стога, что попадались по обочинам. Но пока все было тщетно, да и странно было бы предположить, что беглецы бы потерялись, подойдя так близко к Москве.
   Варвара начинала опять строить предположения одно страшнее другого. И волки, и разбойники, и ямы с ловушками представлялись ее воображению. Матвей хотел бы ей возразить, но и в его голове рождались образы не менее страшные.
   Варвара была готова ехать и всю ночь, но Матвей ее удержал, предложив переночевать, чтобы в темноте не разминуться. Но едва нашли ночлег - с севера, навстречу им, появилась вереница людей с огнями. То Митька, отцовский доезжачий, с холопами тоже прочесывал путь.
   - Не нашли? - обратился к ним Матвей. Митька покачал головой.
   - Стога по дороге не проверяли?
   - Не подумали, - опустил тот голову.
   Точно какое-то предчувствие толкало Матвея. Он выбежал на околицу деревни.
   Там простирались покосы, пустые ныне. Сено было убрано в стога, часть уже перевезена на сеновалы, но часть укрыта и утоптана, чтобы стоять до середины зимы.
   - Посмотрите, - Матвей отправил людей к прочим стогам, сам двинувшись к ближайшему от дороги.
   В стоге было почти неприметное углубление, за которым оказалась настоящая нора. И заглянув туда, Матвей с умилением обнаружил, что оба мальчика мирно спят.
   С утра ему предстоял с Егором тяжкий разговор.
   - Вот потому, что ты сбежал без спросу - возвращаешься домой и сидишь дома! - наставительно говорил Матвей. - Нет смелости отпроситься - куда тебе воевать? Еще и Сеньку сманил.
   Егор стоял потупясь и шмыгая носом. Семен, радостный, что их нашли, льнул к Варваре.
   - Езжайте домой, - Матвей простился с ними тут же, на пороге крестьянского дома. - Мне на Москву надо.
   - Да, а мне еще Марью утешать вернувшимся сыном. Она и вовсе себе места не находит, - спохватилась Варвара.
   Когда Матвей возвращался, к крыльцу дома Шеина подкатила коляска Алены. Жена Ивана выскочила, пылая праведным гневом, и бросилась к знахарке.
   С порога швырнула ей под ноги склянку со снадобьем.
   - Не работает твой приворот!
   - А ты как проверила-то? - спокойно спросила Аксинья.
   - Да уж проверила! Он за мной и раз пошел, и другой - а потом развернулся и ушел, как ни в чем не бывало!
   - Ты про Семена, что ли? - все так же спокойно, но уже с тревогой в голосе, произнесла знахарка. - Да он всегда такой был. Нерешительный. Ходит-ходит, а решиться ни на что не может. А снадобье мое верное. Только оно ведь на нужного человека сварено. Муж твой вернется - ты не сомневайся, - и она подняла склянку и подала Алене.
   Не поблагодарив и не попрощавшись, та вышла в дверь, но склянку забрала.
   "А может, и прав Иван", - подумалось Матвею.
   Аксинья взглянула на стоящего в дверях молодого боярина.
   - Ты ведь к войску едешь?
   - Завтра поутру.
   - Так возьми и меня с собой.
   Матвей был удивлен.
   - Сама же нас отговаривала - а теперь с нами собираешься?
   - На все воля Божия, - привычно повторила знахарка. - А там я, глядишь, вам еще и пригожусь. Лекари на войне всегда нужны.
   Матвей заподозрил, что дело было совсем в другом, но говорить не стал. И с утра, посадив знахарку на телегу, едущую в составе обоза с припасами и казной к войску, двинулся в обратный путь.
   По ночам дороги уже подмерзали, правда, если выпадал снег, еще слабый и тонкий, то к вечеру опять все превращалось в непролазную грязь. Потому добирались долго.
   Догнав войско в Дорогобуже, Матвей доложил воеводе о состоянии огненного наряда и о наказе царя. Шеин выслушивал, качая головой.
   - Стало быть, опять новую деньгу собирать будут? Ну, кое-кто на том наживется, это точно. Царь все говорил, что полки мои много казны съедают. И отправлял меня в поход, торопил, чтобы ели поменьше. Так что теперь оказывается - что ее и нет уже? Он ведь обещал, что все будет, как только мы начнем! Говорил, как принесут ему ключи от первого вражеского города - так и казну пришлет. А, выходит, изначально рассчитывал на поборы...
   - А что ты хочешь, Михайло Борисович? Война всегда расходы.
   Шеин неожиданно горячо вскинул голову:
   - Война для военного человека есть главное дело. Мало кому удалось пережить две войны. А многие и до конца одной не доживают. Так что к войне надлежит готовиться всю свою жизнь - и на войне сделать все, чему смогли за свою жизнь научиться. Второго случая может не представиться. И коли мы вот так, не готовыми, начнем - то, может, и жизнь свою зря прожили...
  
  Глава 4. В море
   Медленно тянулся водный путь. По левую руку до самого окоема расстилалась степь, с правой стороны обзор закрывал обрывистый берег, местами поросший лесом.
   Через Дон проход оказался закрытым - до самого Азова бродили отряды казаков, бунтуя и вылавливая царских людей. Иван получил наказ приводить встречных к присяге царю, но пока встречи могли закончиться плохо и для него, и для посла, потому подобных встреч в пути они старались избегать.
   Вместо Азова свернули на Волгу, к Царицыну и оттуда к Астрахани.
   Море возле Астрахани испокон веков вело себя странно, то подступая к самым ее стенам - то отходя на многие версты. Когда-то в этих краях была воздвигнута еще хазарская столица, но море, поднявшись, затопило ее, и пришлось переносить город севернее. Потом море опять отступило - но в ту пору жили тут уже не хазары, а татары, которым было важнее не море, а степь, и город остался, став одним из средоточий торговли. Разросся - и вдруг получил новый подарок, опять волны Хвалынского моря начали подбираться к его порогу.
   Потом снова море стало отступать, и вскоре после этого Хаджи-Тархан - как его называли татары - был взят царскими войсками Ивана Грозного и сделался опорой власти Москвы в этих столь далеких от столицы краях. На него зарились и турки, и ногаи, и крепость в городе была воздвигнута для обороны весьма сильная, каменная, и постоянно держали внутри крепкий полк.
   Он был и точкой опоры для бывших владений князей Черкасских, до которых можно было добраться или берегом Каспия - где, правда, было больше пустынных краев, которые заливались водой всякий раз, как море решало изменить свой уровень, и где встречались лишь редкие племена калмыков и ногаев - или морем, до Дербента, а оттуда через горы.
   Поскольку море в Астрахани было ненадежным, а строительного леса не было вовсе, корабли делали выше по Волге - в Царицине, в Симбирске, а то и в Казани. Но в последнее время все чаще до Астрахани сплавляли плотами лес, начиная строить суда и в устье Волги. Видов кораблей, что каждый год появлялись в Астрахани, было множество - струги, ладьи, насады, - но главными были, конечно, бусы: крупные, с огромной вместимостью, устойчивые и имевшие для защиты от разбойников несколько пушек.
   Корабельные пищали отличались и от ручных, и от крепостных, и от полевых. Тяжелее ручных, они ставились на колодки, но были лишены колес. После выстрела они из-за отдачи отползали от борта - и тут их заряжали вновь, после чего усилиями двух человек подтягивали на место.
   Посольство село на такой бус еще в Царицине, благо, на него вполне можно было поместить и коней. Турецкий посол настоял, чтобы его провожали до самых владений его государя, потому решили плыть морем до Низовой крепости, откуда до границы с турками было уже рукой подать. Когда-то и Дербент, и Шемаха, и Низабад - Низовая, как ее называли на Руси - принадлежали султану, но не так давно кызыл-баши отобрали их у турок, и теперь Ивану предстояло провожать посольство дальше, в обход персидского берега, конным путем по Тереку.
   В этих краях случались и морозы, и вьюги - но были они менее суровыми, чем их северные собратья. В низовьях Волга раньше совсем не замерзала; в последнее время порой вставал лед - но ненадолго. Однако до зимы было пока далеко, и посланник надеялся добраться еще по теплой погоде.
   Вместе с Иваном ехал провожатым другой молодой боярин - Федор Волконский, прозванный Шириха. Кроме того, с турецким послом шел и наш - Яков Оксентьевич Дашков, с дьяком Сомовым.
   - Плохо, что в Азов не попали, - сокрушался Дашков. - Теперь тащись в обход.
   - А наш посол, кажется, не больно от этого грустит, - показал Иван на грека, бурно обсуждавшего что-то с отцом Томасом.
   Заметив, что на них смотрят, посланники турок перестали совещаться и как ни в чем не бывало начали прогуливаться по палубе. Потом отец Томас решительно направился к их русским сопровождающим.
   - Посол недоволен, что мы идем так близко к берегу, - заметил он. - Говорят, тут берега во власти разбойников, от которых можно ожидать нападения.
   - У нас есть чем их встретить, - отозвался Иван. Он считался главою буса, поскольку отвечал за весь корабельный прибор - кормщика, носовщика, махальщика, плотника, парусовщика, вожа - долженствующего проводить корабль в опасных местах, - стрельцов и пушкарей. В морском деле главою был кормщик, в военном - десятник, а Иван, как царский служилый человек, началовал над ними обоими.
   - Но не стоит подвергать опасности столь важных особ, - нахмурился отец Томас. - Прикажи править в море.
   Иван с неохотой отдал приказ кормщику, и тот начал разворачивать бус. Впрочем, с тех пор, как Иван плавал с Матвеем и Винниусом в Голландию, он вдруг ощутил к морю необыкновенную тягу, и возможность самому распоряжаться на корабле была приятна.
   Вскоре берег скрылся из виду, вокруг простиралась только морская гладь.
   - Ты ведь, Иван, близок к вашему царю? - доверительно заговорил отец Томас, взойдя на кормовую надстройку, где стояли десятник с кормщиком и куда поднялся Иван, чтобы распорядиться о смене направления.
   - Государь наш выше любого смертного, - отозвался Иван уклончиво, не желая делиться с монахом своими тайнами. - Где нам до него!
   - Но так или иначе, ты у него бываешь и можешь передавать некоторые мысли и настроения, что бродят в его народе?
   - Что с того? - насторожился Иван.
   - Только то, что, я думаю, надлежит довести до него и причины нынешнего нестроения у казаков. То, из-за чего мы не смогли идти обычным путем, а принуждены делать крюк.
   - И в чем же причина?
   - Среди них ходят слухи, что царь желает их удержать от набегов на турецкие и персидские берега и заставить идти на запад, вдаль от их земель. Казаки недовольны!
   - Чем же им быть недовольными, коли за то они получают и добычу, и оплату, и припасы? - удивился Иван.
   - Тем, что коли уведут лучших воинов из их земель на западную войну, их семьи окажутся открытыми для набегов татар. И сами они уже не смогут быть заслоном для южных московских земель.
   - И все? - Ивану показалась странной и названная причина - да и сам разговор, заведенный в таком ключе.
   - Да. Только и всего. Но ваш государь совершенно прав, что не желает потворствовать казакам в их грабеже турецких земель, стараясь привлечь их к службе государству.
   Отец Томас повернулся к Ивану лицом к лицу.
   - Я также слышал, что ты близок и Михаилу Шеину. Я имел разговор с воеводой Шеиным не так давно, и слышал от него странные мысли. Якобы, война случается лишь насмерть, там, где невозможно примирение.
   - Что же тут странного? Я с ним вполне согласен, - пожал плечами Иван, отводя взор к окоему.
   - Но даже твой любимый царь Иван - воевал с татарами казанскими, астраханскими, крымскими, но не уничтожил их, а подчинил, и теперь многие из татар служат вашему государю.
   - Сдается мне, ты как-то не так понял воеводу, - возразил Иван, удивленный, что спутник его так много о нем уже знает. - Он вряд ли говорил, что врага надо уничтожать. Он говорил, что воевать стоит лишь с тем, кто тебя уничтожить хочет. А коли можно договориться - так надо договариваться, вот только потом воевать незачем.
   - Все меняется, - взмахнул рукой отец Томас, выражая преклонение перед божественной мудростью. - Вчера договорились - а сегодня кому-то договор не понравился, он счел, что его соблюдение договора унижает - и разорвал его. Стало быть, опять воевать!
   - Смотря о чем договариваться, - отозвался Иван. - Коли сговаривались о цене на товар, так воевать из-за такого вроде как глупо?
   - Поверь, порою для войн бывают и более глупые причины, - заметил монах. - Война - следствие желания воинов повоевать, а не следствие сложных замыслов. Коли есть желание - то начаться война может по любому пустяку.
   - Мне кажется, это опять же только для тех, кто живет грабежом. Просто желание подраться - его в кулачных боях стенка на стенку можно выплеснуть. Не война, а набеги так начинаются. Воину-защитнику в войне радости мало.
   - Но всегда кто-то защищается, кто-то нападает, - возразил отец Томас. - Напали на вас, вы отбились, помирились, а тем снова захотелось - и так раз за разом. Сколько же можно? И вы собираете поход и идете на них сами - и все повторяется снова, только наоборот. Итак, что же делать с побежденными? Уничтожать, чтобы впредь неповадно было? Или давать им земли у себя, отнимая у своих?
   - А своим можно дать земли у них, и так из двух вражеских народов станет один, - сказал Иван. - Сто раз уж такое бывало. Селятся рядом, женятся на дочерях соседей, живут в одних городах...
   - Только молятся разным богам, - строго одернул его монах.
   - Бог един, - возразил Иван, - как его ни называй!
   - М-да... - покачал головой отец Томас. - Если бы было так - не было бы разных вер. А коли разные веры в державе - не сможет она быть прочной! Всегда будут на соседа как на чужака смотреть, и не будет того, о чем ты говоришь - все одно разные народы останутся, и чуть что - схватятся за ножи и опять воевать станут.
   - Что же предлагаешь ты?
   - То и предлагаю: чтобы никакому народу не было утеснения и унижения от другого, над земными правителями должна стоять церковь, единая для всех народов.
   - А зачем вообще нужны правители? - спросил Иван. - Ведь правители должны распоряжаться ратным людом в случае войны, да судить споры меж своими, когда живут мирно. Разве нет? Иных-то задач у правителей быть не может. А потому земные правители должны править равно всеми подчиненными им народами. Не делая никому утеснения.
   - И как же ты думаешь этого добиться, если всегда своим будет поощрение, а чужим утеснение? А попробует царь поступить наоборот - свои же против него заговоры начнут строить, упрекать, что забыл он своих слуг верных.
   - Почему же сразу утеснять? Раньше, скажем, казанцы служили только своему царству. Теперь они служат царству русскому - но и казанскому тоже! Не утеснение тут - напротив, возвышение! А и русские воеводы - раньше охраняли только русские земли, теперь же остроги охраняют и казанские рубежи, и сибирские, и астраханские. И служат там и русские люди, и татары, и остяки - и никому не делают предпочтения.
   - Долго такое не продлится, - сказал монах. - Всегда люди своих вытаскивают, чужих оттесняют. Вопрос лишь в том, кто для них свой, а кто чужой. А это верою и определяется.
   - А по мне так все - дети Божьи, как бы Бога ни называли. И коли он зла на своих соседей не умышляет - так чего бы ему и не признавать власть нашего государя?
   - Это коли ваш государь на него сам зла не умышляет. Ты ведь ездил на Урал - помнишь, как встретил вас Строганов? Все потому, что вы на власть его покусились. Ты хочешь, чтобы такие самовластные правители смиряли свою волю перед высшим государем?
   - Так причем тут вера? - тряхнул головой Иван, про себя вновь удивляясь осведомленности отца Томаса. - Строганов ведь тоже православный, и так же почитает патриарха и церковь. Ну, и есть она над ним - а что, как-то помешала ему на православных же умышлять? Нет, тут уж от человека зависит. И коли он на общее дело трудиться не хочет - стало быть, надлежит его утеснить, дабы сам он других утеснять не мог. Ну, а что не надолго - так ведь ничего вечного в этом мире нет...
   - Общее дело-то кем выбиралось? Кто решает, что есть хорошо, а что дурно? Только церковь и может определить это, ибо она и ведает, что есть вечное, а что - преходящее. А коли все верят в разное - так и не признает тот, другой, что поступал дурно - ибо для вас дурно, а для него в порядке вещей.
   - Вот с такими воевать и приходится, - упрямо повторил Иван.
   - Так что же делать, если либо вы - либо они? Кто-то кого-то должен истребить? Да и даже просто потерпишь ли ты ущемление своих вольностей и владений от какого-то пришлого, коего вы не так давно разгромили? Поступишься ли своей гордостью? Если ты служишь своей земле - значит, всякое ей утеснение воспримешь враждебно. Но если ты служишь Господу - для тебя земля твоя есть лишь временное пристанище твоей души, и там врагов иметь невозможно.
   - Великое творение божие состоит из множества земель и народов, - возразил Иван. - И убери любую из них - творение потускнеет. Люди рождаются и умирают - но они рождаются в своей земле, служат своей земле и умирают ради своей земли. А вот какая земля - твоя - тут уж зависит от собственного разума. Для меня и Москва, и Урал - моя земля. А кто-то дальше своей деревни не видит... Объясни мне лучше, почему ты настоял плыть дальше от берега? Неужели только казаков испугался?
   - Не только, - нахмурился монах. - Тут, на берегу, слишком много действует соглядатаев персидского шаха.
   - Насколько я понимаю, ты ведь из поляков? Так почему же ты действуешь заодно с турками, издавна с поляками воевавшими, а не с кызыл-башами?
   - Потому что пока турки воюют с кызыл-башами, мы можем жить спокойно, - отозвался отец Томас с легкой улыбкой на губах. - Тут как раз ты можешь видеть пример того, о чем мы только что говорили. Каждый из них - турки, или кызыл-баши - мечтают возвыситься сами, принизив соседа. Если они замирятся - не поздоровится нам, ибо турки будут возвышаться за счет нас. Как жить так, чтобы никто никого не утеснял? Одна надежда - коли примут подданные турецкого султана истинную веру, то не станут воевать с единоверцами.
   - Но пока среди подданных султана больше православных, чем латинян, - заметил Иван.
   - Ну, меж нами разница не столь велика, - несколько легкомысленно сказал монах. - И греки, и валахи - не раз уже проходили через унию с нами, правда, потом опять отказывались объединяться. Так что все возможно. И потом, я рассчитываю и на другие народы, ибо христиан среди подданных турок не многим меньше, чем магометан.
   - И потому сейчас вы сеете рознь меж магометанами, дабы они не объединились против вас, - кивнул Иван. - То есть, для вашего блага они должны воевать за то, кому будет принадлежать горный хребет, к которому мы плывем. Неужто он так важен и тем, и другим?
   - Великий Кавказский хребет отделяет Азию от Европы, - с удовольствием начал объяснять отец Томас. - И с древности он не только служил для обороны от набегов северных дикарей - но и соединял меж собой море Хвалынское, выхода из которого нынче нет - и море Гостеприимное, через которое шла когда-то вся торговля хлебом между греческими Климатами и их столицей. Когда Царьград пал, Климаты оказались во власти турок, и хотя торговля хлебом почти прекратилась - значения своего Гостеприимное море не утратило.
   - Да, ведь через него теперь торговали персы и фряги, - согласился Иван с усмешкою. Отец Томас на него с неудовольствием посмотрел.
   - Не только, но отчасти ты прав. А потому за Кавказ шла война с древнейших времен - меж ромеями и персами, а когда рухнула держава ромеев - меж турками и персами. Может быть, сама эта область не так богата и многолюдна, но дороги, идущие через нее - с севера на юг и с востока на запад - позволяют держать в руках все окрестные народы и всю торговлю между ними.
   - Голова! - окликнул Ивана носовщик, следивший за движением корабля. - Навстречь нам судно идет!
   Иван, позабыв о монахе, кинулся на нос. Из дымки моря к ним быстро приближалась низкая гребная галера - видно было, как ходят вверх-вниз ряды ее весел.
   - Это могут быть только кызыл-баши, - подошел к ним отец Томас. - Помните - ваш долг сберечь послов любой ценой!
   - Пусть подойдут ближе, - решил Иван. - Может быть, разойдемся мирно? Ты говорил - побережье сейчас в их руках, нам с ними, стало быть, ссориться не с руки, чтобы вас спокойно пропустили?
   Монах помолчал, вглядываясь, потом повернулся к Ивану:
   - Прикажи готовиться к бою.
   - Выводи стрельцов! - без охоты приказал Иван десятному.
   На палубе засуетились, заряжая пищали, стрельцы. Двое пушкарей оттащили от борта одну из пушек и заталкивали в нее ядро.
   - А вон и вторая, - прошептал отец Томас.
   Иван вгляделся - чуть поодаль, наперерез их движению, шла вторая галера. Кажется, их зажимали.
   - Вторую пушку к бою, - распорядился Иван.
   Все гости высыпали на палубу.
   - Нам не устоять, - простонал Дашков.
   - Вниз, вниз! Не толпитесь, - сгонял Иван послов с палубы. - Коли дойдет до ближнего боя - держите пистолеты и сабли наготове. А пока - сидеть по чердакам!
   С галеры, шедшей на перехват, дали первый выстрел. Судя по всему, он был холостым - кроме облачка дыма и гула взрыва, ничто не потревожило морскую гладь.
   - Приказывают остановиться, - сообщил махальщик.
   - Не останавливаться! - умоляюще прошептал монах. - Развернитесь, идем обратно к берегу!
   - Не выйдет, - покачал головой Иван. - Ветер в море с берега. Они на веслах идут, а мы круто к ветру держать не сможем, не уйдем от них.
   Прогремел второй выстрел, на сей раз ядро пронеслось над бусом, подняв брызги за его кормой.
   - Не отвечать! - удержал Иван готовившихся стрелять пушкарей. - Сойдемся ближе.
   Галеры заходили с двух сторон, беря бус в клещи. Иван укрыл стрельцов за бортами, по десятку с каждой стороны, и стал ждать.
   - Слава Господу! - вырвалось у монаха.
   Чуть позже и другие заметили - галеры начали стремительно разворачиваться и уходить, а со стороны берега, от юга - появились черные точки, быстро приближающиеся.
   - Кто там? Казаки? - насторожился Иван.
   - Нет, - торжествующе отвечал отец Томас. - Турецкие галеры. Турки отобрали у кызыл-башей Низабад, и теперь это турецкая крепость. Двигайтесь на юг!
   Корабли кызыл-башей, торопливо разворачиваясь, стремительно уходили обратно в море.
   Подоспевшие турецкие суда, отогнав персов, расположились вокруг буса почетной стражей и словно подталкивали его к берегу.
   - Никогда бы не подумал, что буду радоваться туркам, - на палубе вновь появился Дашков. А Иван про себя отметил, что наконец-то понял, почему турки решительно отказались воевать с Польшей, разорвав союз с Москвой. Видимо, все их силы брошены были сюда - на Кавказ, за который, как рассказывал отец Томас, шла вековечная вражда между соседями.
   Высадив послов с их лошадьми и поклажами в Низабаде, Иван повел бус обратно к Астрахани. Теперь ему надлежало найти казаков и замириться с ними.
  
  Глава 5. Болезнь патриарха
  
   Холмистое поле, скрытое туманом, простиралось до самого окоема. Слева туман прорезался заревом - горел Лютцен. Вокруг бушевало море железа и огня. Непрестанно гремели пушки, трещали мушкеты. Где-то вдалеке то появлялись - то исчезали всадники, схлестывались - и разлетались.
   Степан Горихвостов с тоской пытался понять, где в этом аду разыскать короля, да и надо ли его сейчас разыскивать? Он искал его так долго - разве дело не может подождать еще один день?
   В качестве дьяка Степан был приставлен к боярину Борису Ивановичу Пушкину, отправленному послом к Густаву Адольфу. В Стокгольме они его не нашли, только узнали, что король выступил в поход где-то в Неметчине. Пришлось отправиться следом за победоносной шведской армией. Пушкин, правда, не поехал, решил дождаться вестей в Стокгольме, а Степан поспешил в путь, ибо дело не терпело отлагательства.
   Надо было вновь попытаться убедить короля повернуть на восток. Даже угроза вторжения шведов заставила бы панов двинуть войско не к Смоленску, а к западным границам. За это время на восточных рубежах все было бы уже решено.
   Но судя по всему, королю было сейчас не до далеких проблем русских и поляков. Он лично повел тяжелую конницу в прорыв на сдвинувшиеся имперские войска Валленштайна. Там, впереди, в разрывах тумана видно было, как сшиблись всадники и пехотинцы, и грохот сшибки долетел до Степана.
   Часовой, остановивший Степана у границ лагеря, отправил его самого искать короля, махнув рукой в сторону Лютцена. Степан потрусил верхом, прислушиваясь к грохоту битвы.
   Внезапно небольшой отряд всадников остановился прямо рядом с ним. Его окружили шведские всадники, и высокий человек в блестящих доспехах обратился к нему по-немецки:
   - Wer bist du(*)?
   Степан спешился, поклонился всаднику, в котором угадал начальника.
   - Я посланник Русского государя, искал встречи с королем Густавом Адольфом.
   - Ты встретишься с ним, - всадник махнул рукой, и возле Степана на землю положили бездыханное тело. - Вот король.
   Степан молча стоял и смотрел на того, перед кем еще утром дрожала вся Империя. А теперь он лежал неподвижно и безмолвно.
   - Я герцог Веймарский, - милостиво представился старший из всадников. - И теперь я командую армией шведов. Прошу тебя побыть с королем, пока мы не раздавим Валленштайна - я не хочу, чтобы кто-нибудь знал о смерти короля. В лагерь его везти нельзя.
   Герцог глазами указал на Степана двум из сопровождавших его всадников, и те, спешившись, подошли к Степану и встали по сторонам, дабы ему не вздумалось убежать. Сам герцог развернулся и поскакал с остальными обратно, туда, где кипело сражение.
   - Как это случилось? - обратился к своим сторожам Степан. Один из них, седоватый, с иссеченным шрамами лицом, промолчал, но второй, помоложе, охотно ответил.
   - Король был впереди, в гуще битвы. Никто не заметил, откуда прилетела пуля. Но только ранен король оказался в спину, хотя мчался лицом на врага.
   - Не болтай! - одернул его спутник.
   - Не волнуйтесь, - заверил Степан. - Я никому не скажу.
   - Его предупреждали с утра, - продолжал младший. - Все было против него. У Валленштайна и сил было больше, и город был в его руках. И погода - сам видишь, не для битвы.
   Как раз в это время туман сменился хлопьями снега, и мороз начал пробирать до костей.
   - Но дозорные донесли, что половину войска Валленштайн отправил на Галле, и король решил разбить врага по частям.
   - Ты-то откуда знаешь? - опять вмешался старший.
   - Что же мне, вечно в рядовых ходить, как ты? - отозвался рассказчик. - Наш капитан Бьорнссон - тоже не из знатных, а уже среди приближенных короля. Надеюсь, и меня ждет судьба полководца. А как им станешь, если не будешь разбираться в маневрах? Так вот, узнав, что Паппенгейм ушел на Галле, король решил атаковать.
   - А вот теперь он и сам ушел, - старший из сторожей с грустью посмотрел на остановившееся лицо короля. Тот лежал на сером плаще, расстеленном на голой земле, и снег, падая, не таял на его лице.
   - Нехорошо, - старший нагнулся отряхнуть снег с лица короля. В это время выстрелы и конское ржание донеслись совсем рядом с ними.
   - Черт меня побери, кажется, нашим зашли в тыл! - вскричал второй.
   - Они идут мимо, на лагерь, - равнодушно отозвался первый, распрямившись и всматриваясь в несущиеся мимо тени.
   Пальба раздавалась уже около шведского лагеря. Видимо, это вернулся ушедший Паппенгейм, и соотношение сил вновь стало не в пользу шведов.
   - Плохо дело, - старший махнул рукой и опустился на голую землю.
   Но все оказалось не так плохо. Налет на лагерь был отбит. Герцог Веймарский ударил на Паппенгейма с тыла, и войска того откатились. Преследуя его, шведы ворвались в укрепления Валленштайна, и вскоре имперские войска стали отходить повсюду.
   Начинало смеркаться. Герцог вернулся за телом короля.
   - Ты свободен, - сообщил он Степану. - Возвращайся и сообщи, что видел. Но вряд ли наш король теперь сможет помочь твоему государю.
   Обратно Степан добирался привычными путями - он немало дорог исходил в Европе по заданиям Шеина. Где верхом, где пешком - он прошел владения Польши, Литвы и вскоре подходил к Смоленску. Сдался передовым дозорам русского войска и уже под охраной был отправлен в Москву.
   Тут, однако, тоже было неспокойно и безрадостно. Внезапно заболел патриарх. Он и раньше чувствовал недомогание, но винил в том старость - теперь же вовсе перестал вставать. Однако, услышав о прибытии посланника к шведам, потребовал его к себе.
   Филарет принял Степана в изложне, лежа под одеялами.
   - Царю ты уже доложил? - спросил патриарх тихим, но все еще властным голосом.
   - Я в приказе нашем отписку оставил, должны были доложить, - поклонился Степан.
   - Так что Густав Адольф?
   - Убит, - опять склонился Степан. Подумал и добавил. - Выстрелом в спину.
   При этом известии Филарет попытался приподняться.
   - В спину? Своими?
   - Того не знаю. Но тело его видел своими глазами.
   Филарет упал на подушки, воздев глаза к небу.
   - Тяжела кара господня. А что у вас в приказе о французах говорят?
   - Говорят, будто там случился мятеж, будто бы дядя короля хотел захватить престол. Но мятежников схватили.
   - Однако королю Франции, конечно, тоже будет не до нас... - пробормотал патриарх. - Прошу тебя, ступай к Шеину, расскажи все ему. Пусть и он подумает, случайно ли это.
   Поклонившись, Степан вышел.
   Он думал немедленно ехать к Шеину в Дорогобуж - проезжая мимо в прошлый раз, он так торопился сообщить царю, что даже не задержался и не встретился со своим бывшим покровителем, - однако царь сам вызвал его к себе, должно быть, узнав, что он был у патриарха.
   Вместе с царем стояли Мамстрюкович и Нащокин.
   - Читал я твою записку, - начал царь, разглядывая склонившегося в поклоне дьяка. - Сам ничего добавить не хочешь?
   - Ничего, государь, - отвечал Степан. - Ничего не утаил, и теперь мне прибавить нечего.
   - Но ты ведь ехал через польские земли? Как там нынче? Напуганы, растеряны? Ссорятся меж собой или думают, как окоротить власть Владислава?
   - Напротив, государь, - покачал головой Степан. - Везде разговоры о походе на Смоленск. Все паны как один поддержали Владислава и готовы собирать войска в ответ.
   Михаил с тревогой посмотрел на Дмитрия Мамстрюковича.
   - А вот этого мы не учли. Что скажешь?
   - Да что сказать? Они, может, и готовы - да сколько они их собирать будут? Сперва надо найти деньги, потом найти желающих - и того, и другого ныне в Польше не осталось, а в Неметчине и подавно. В конце концов, у Шеина лучшие полки - даже если круль польский и явится, разве не отобьется Михаил Борисович?
   - Тем не менее, - в некоторой задумчивости произнес царь. - Пятинную деньгу, что мы велели собирать, отправим в помощь Шеину. И пусть ратники из северных и южных волостей тоже сходятся на Москву.
   Мамстрюкович поклонился.
   - А ты, Степан, - отпуская посланника, махнул рукой царь, - помоги Дмитрию Мамстрюковичу, записывай приходящие войска и сбор денег.
   Когда они вышли от царя, Мамстрюкович взглянул на дьяка.
   - И правильно. А то ведь, небось, к благодетелю своему помчался бы, повестить?
   Степан промолчал, скрыв выражение своего лица в поклоне.
   - Хорошо, что ты не из болтливых. Я так думаю, тебе новый хозяин скоро понадобится. Так что будешь при мне - не пропадешь.
   На этот раз Степан не смог скрыть своего удивления. Мамстрюкович усмехнулся.
   - Так ведь Михаил Борисович Шеин у власти только милостью патриарха держался. А батюшка наш Филарет совсем плох стал, дай Бог ему, конечно, еще долгих лет жизни, но сдается мне, что уж не встанет он. А не станет патриарха - так и Шеину потесниться придется. Много нынче у царя новых родичей.
   Как раз один из новых родичей, некогда простой дворянин, а теперь тесть царя, Лукоян Стрешнев, замер в поклоне неподалеку от Мамстрюковича.
   - Завтра поутру начнем деньгу собирать на Казенном дворе, - объявил тот Степану, отпуская его. Сам же подошел к Стрешневу и, доверительно приобняв его, почти неслышно прошептал:
   - Разные, говоришь, яды бывают?
   Степан не помнил, как добрался до дома. Собственно, дома в Москве у него не было, родом он был из Новгорода, и он, приезжая, останавливался у двоюродного брата - Григория Горихвостова, давно уже выбившегося в московские дворяне и тоже служившего в Посольском приказе. Ночь Степан писал записку для Шеина - обо всем, что услышал - а утром попросил младшего подьячего из их приказа отвезти ее воеводе.
   Однако тот явно не торопился, и записку Шеин получил уже под Смоленском.
  
  Роспись Третья. Противостояние
  
  Глава 1. Острожки
   Горстка всадников столпилась на правом берегу Днепра, замерзшего, остановленного в своем беге до весны. За Днепром высилась крепость - белокаменная, надежная, равной которой, по признанию многих, не было в мире.
   Когда-то стены города лучились от света в солнечный день. Но теперь странной была их белизна, словно погребальный саван. И словно черные вороны над белеющими костями, появлялись в бойницах ратники, несущие стражу.
   Кое-где белый покров осыпался, обнажив красную основу. У подножия стен и башен, укрывая остатки посада, крупно громоздились сугробы.
   - Снег и кровь, - пробормотал Шеин.
   Шеин в сопровождении сына, Артемия Измайлова, Матвея, Александра Лесли и нескольких всадников остановился на Жаворонковой горе - отсюда хорошо был виден Смоленск за Днепром. Мощные стены окружали холм на противоположном берегу, опускались к реке, охраняя подход к воде, шли угловатой линией вдоль реки, перерезанной устоями моста.
   Вокруг стен не видно было ни одного целого строения. Посад сожжен, мосты подняты, ворота заперты.
   С болью и укрывшимся глубоко в душе страхом рассматривал воевода город, в котором когда-то он так долго и безнадежно отбивался от врага.
   - Вот ведь, - покачал головой Шеин. - Я в свое время всех жителей в крепость собирал - а они прочь гонят.
   - Так ведь для наших жителей крепость при тебе была защитой, - заметил Измайлов. - А для ляхов жители - обуза. Они оставят только тех, кто может сражаться.
   - А я каждого гнал в строй... - пробормотал Михайло Борисович, то ли с осуждением - то ли с раскаянием.
   Они сильно задержались по дороге сюда, из-за того, что многие, лишенные дома в Смоленске, пробирались во владения московского государя, и, встретив единоверцев, бросались к ним в надежде на помощь. Шеин распорядился выдавать всем хоть какие-то пожитки и средства, из-за чего привезенная Матвеем казна опять истощилась. Измайлов недовольно качал головой, но помощь выделял. О том писалось на Москву, но ответа от царя пока не было.
   Сын воеводы между тем рассматривал остатки родового имения его жены. Поляки сожгли усадьбу Свиря, то ли в наказание за его бегство, то ли просто стараясь лишить врагов опоры на этом берегу.
   - Думаешь, как новые хоромы ставить будешь? - обернулся к нему отец, скрывая свою боль.
   - Думаю, что здесь надо мосты через реку налаживать, - отозвался Иван. - Лед вряд ли выдержит вес обозов и пушек.
   - Что слышно от Волынского? - спросил Шеин Измайлова.
   - Он доносит, что с запада идет Радзивилл, коронный гетман, и с ним до восьми тысяч войска.
   - Тогда надо нам встать ближе к западному краю города, - заметил Лесли. - Чтобы пресечь все попытки сообщения поляков с крепостью.
   Шеин покачал головой.
   - Нам и еду, и порох из Москвы подвозят, - объяснил он. - Мы-то полякам снабжение перекроем - так и они нам точно так же могут. А мы голодать куда раньше начнем - у нас народу больше. Встанем с этой стороны, а там пусть Волынский подходы стережет, и поставим один из твоих полков.
   - Предлагаю Росфорна, - отозвался шотландец. Шеин вновь покачал головой, уже с неодобрением.
   - Я бы его не ставил в переднюю линию.
   - Не доверяешь? - пылко возмутился Лесли.
   - Я всем своим людям доверяю - но по-разному. Ты с собой все свое семейство перетащил - и тестя, и племянника, и двоюродного брата - им и тебе я не доверять не могу. А Росфорн - латинской веры, из имперских бывших людей.
   - Он знатный воевода и прекрасный солдат! - вступился за него Лесли.
   - Не спорю, - согласился Шеин. - Но кто его знает, как он себя поведет, приди к нему послы от поляков и предложи хотя бы закрыть глаза, как они будут припасы в крепость провозить? Что для него окажется важнее - нынешняя служба, которая может и поменяться завтра - или вера его? Нет, Росфорн пусть стоит в запасе, а туда двинем Фандама - у голландцев больше оснований не любить латинян.
   Лесли нагнул голову, вроде бы соглашаясь - но в то же время показывая всем видом, что уступает лишь в силу необходимости, а отнюдь не убежденный. Вероятно, за эту его несговорчивость солдаты и полюбили его на удивление сразу - что-то было в этом шотландце по духу близкое их душе, это самое упрямство, доходящее до поступков себе во вред - и в то же время не свойственная другим его сородичам широта души. Он легко мог из своих средств покрыть долг какого-нибудь солдата, заступиться за набедокурившего хоть перед разбойным приказом, и хотя гонял их и драл три шкуры - но и выучка у его полка была отменной.
   Впрочем, тут он не мог не признать правоту старшего воеводы, поскольку Росфорн в самом деле был на особом счету. Поначалу Лесли нашел в немецких землях полковника Фукса, и уже договорились, что тот приедет - как внезапно Фукс отказался, и ему пришлось срочно искать замену. Тут и подвернулся бывший имперский служащий Вильгельм Розворн, как писали его в немецких грамотах, или Феллим Росфорн, как его имя произносилось на слух и записывали русские подьячие. Росфорн был грамотным служакой, дело свое знал, во всем у него был порядок, и в основном иноземные солдаты, набранные Лесли, вошли именно в его полк. Но потому у Шеина было больше причин не доверять ему - он оказывался как бы начальником небольшого войска внутри его рати, из людей, не подчиненных Шеину, а связанных с ним только через Иноземный приказ.
   Любопытно, что даже в грамотах, отправляемых в полк Росфорна или из него, сам полк именовался Фуксовым. Когда-то, когда Лесли только начинал его набирать, это было заведено - и прибывший новый полковник отказался что-либо менять. С одной стороны, это выглядело скромностью - с другой, казалось странным. Однако, как бы там ни было, Росфорн со своими солдатами - в основном, немцами - тоже нашел общий язык, и полк был в образцовом порядке.
   На дороге появилась голова войска. Возле Жаворонковой горы стали наводить мосты, а напротив нее, на левом берегу, воевода собирался устроить главный стан.
   - Ну, вот, - Шеин указал на стены города Матвею, - вот твоя цель. Реки замерзли, путь устоялся - пора везти пушки.
   Матвей кивнул и умчался назад, в Вязьму, где его дожидался огненный наряд.
   Людей в городе почти не осталось, кроме воинов городового полка. Все простые люди были изгнаны, дома, ближние к стенам, сломаны - новые хозяева города хорошо учли опыт своего московского сидения(*). Для охраны города оставалось полторы тысячи немецких наемников, около трехсот казаков, четыре с лишним сотни шляхтичей из местного ополчения и около двух тысяч обслуги - шляхетских холопов и пушкарей.
   Русские острожки - или, как их называли иноземные полковники на голландский лад, редуты - окружили Смоленск широким полукругом на расстоянии полуверсты от стен. Сам город, примыкавший к левому, южному берегу Днепра, протянулся на три версты вдоль реки, и на две - в сторону степи, поднимаясь по отлогому холму. Окружить все это пространство плотно - нечего было и думать, потому Шеин озаботился тем, что сосредоточил силы напротив ворот - которых у Смоленска было около десятка(*).
   Тяжелее всего следить было с северной стороны, где стены города и Фроловские ворота (напротив Покровской горы) вплотную подходили к воде и соединялись с другим берегом мостом. По сути, охранять надо было церковь напротив ворот, отделенную от города рекой - ту самую церковь, в которой венчались Иван и Марья Шеины, - потому как ближе к стенам было не подойти - в каждой бойнице виднелся мушкетер. Но стоя за рекой, те, кто сторожил эти ворота, сами оказывались отрезанными от остальных сил русских войск и легко могли быть уничтожены внезапным ударом войск гетмана - раньше, чем им успели бы прийти на помощь. Держать же там силы, сравнимые с силами гетмана, означало оставить дыры на южной стороне. Потому Шеин ограничился тем, что поставил там конные разъезды, и сосредоточил сильный полк у своих мостов, близ лагеря - чтобы, в случае появления гетмана, выдвинуться к Покровской горе.
   Так же Шеин поступил и на западе, где у Копытинских ворот было укрепление, созданное самой природой - тут речка Чуриловка обтекала высокий холм перед впадением в Днепр. На том холме были выставлены отдельные заставы для предупреждения нападения, и крупный полк стоял ближе к основным силам, напротив Сигизмундовой башни. Но поставить с запада крупный отряд Шеин не осмелился, ибо оттуда до главного стана тоже было более пяти верст, и оставленных там могли разбить до подхода подмоги.
   Основные силы под началом Александра Лесли - два пехотных полка и почти весь огненный наряд, - Шеин поставил напротив Никольских ворот, там, где начинался спуск к реке. В этом месте, как он помнил, стена была самой слабой, и он надеялся разбить ее пушками и через пролом ворваться в город.
   Сколько раз Шеин начинал сокрушаться, как просчитался с потребным числом конницы для осады.
   - Думал я, коннице делать нечего, только коней пасти. На стены конь не полезет, а кормить его надо много. А вот теперь понимаю, что не о том думал. Когда сам я в осаде сидел - ляхам никто не мешал. Послал один раз Шуйский на помощь нам брата своего, разбили его - и все, больше никакой угрозы им не было. А вот коли есть, кому угрожать - так и совсем по-другому все. Только всадник и может быстро ответить на такую угрозу, коли твоим обозам, стану или тылам угрожают. Да и сам можешь и врагу пути перекрыть, и вглубь его земель разведкой сходить. Будь у меня хотя бы тысяч десять конницы - можно было бы и с запада путь полякам отрезать, и нашу дорогу охранить. А теперь остается сторожить наши подвозы и окружать крепость, как можем.
   Он слал в Москву письма с просьбой прислать конницу. Пожарский от лица царя отвечал, что отдал повеление Прозоровскому и Нагому, оставив стрельцов в занятых крепостях, со всей конницей идти на помощь Шеину. Когда они подойдут, конницы в главном войске должно было прибавиться тысячи на три - половина состава полков правой и левой руки уходили на отдых и на Береговую службу.
   Кроме того, сообщали, что начали набор еще одного полка нового строя - конного. Вернее, начали его собирать давно, но теперь он почти готов выступить и к лету должен прибыть. Пока же у Шеина было шесть пеших полков нового строя, две тысячи всадников из дворянских сотен, несколько сотен казаков и два "приказа" стрельцов числом около тысячи.
   Итак, один полк стоял у мостов за рекой, один был в запасе в главной ставке, два - напротив Малаховских ворот под началом Лесли, один был выдвинут к укреплению Сигизмунда, встав возле ручья Чуриловки, один под началом Якова-Карла Вильсона стоял с юга, соединяя расположения дальнего полка - голландца Индрика Фандама - и полки Росфорна и Лесли - и по сути, на этом силы кончились. Дворянская конница и стрельцы образовывали редкую цепь дозоров и посыльных, соединяющих эти несколько острожков в единую цепь.
   Чтобы закрыть все входы и выходы, острожки соединили единым валом. Засыпанный снегом и политый водой, застыв на морозе, он образовал неприступную преграду меж городом и внешним миром. Правда, с наступлением весны эта преграда могла исчезнуть.
   С южной стороны все укрепления русских войск защищались долиной реки Ясенной, широким полукругом протянувшейся с востока на запад и впадающей в Днепр с юга далеко к западу от Смоленска.
   Ни Госевского, ни Феофана в городе не было. Феофан легко вошел в доверие новому воеводе, помог с восстановлением старых укреплений, даже делал какие-то расчеты для него - и Госевский взял его с собой на коронацию нового короля. А по возвращении они обнаружили, что крепость окружена.
   Во главе защиты встал старый знакомый Семена - Самуил Друцкий-Соколинский. Кроме Друцкого, защитой города распоряжались полковник Якуб Воеводский и помощник Малшер Гжевский. Припасов и корма для коней в городе было вдоволь, но на почти две сотни пушек и две тысячи мушкетов маловато было пороху.
   Госевский стал лагерем в Красном, в сорока верстах юго-западнее Смоленска, и начал стягивать туда войска. Несколько раз он пытался прорваться в крепость, но отряды Шеина его отбивали. Однако и с ним Шеин ничего поделать не мог - имея легкую конницу в своем распоряжении, Госевский легко уходил от преследования немногочисленными конными дворянами Шеина.
   В конце января в Красном появился гетман Радзивилл, и Госевский - хоть и без особой радости - уступил начальство над всеми собранными войсками ему. Сам же уехал в Вильно, и Феофан был отправлен Госевским к гетману с сообщением, что скоро воевода прибудет с пополнением.
   Феофан ехал, не таясь, по литовской земле, и был очень удивлен, когда на дороге сильно западнее Красного вдруг попался в руки людей Сидора Рябого.
   Оказавшись в лагере разбойников, он охотно рассказал все это, и много чего еще - и где Госевский, и сколько людей в городе, и у воеводы, и где их искать, и куда он ехал - благо, память у него по-прежнему была превосходная, и считать он умел.
   - Ну, и что с ним теперь делать? - вздохнул Говоров.
   - По справедливости его, конечно, надо повесить, - произнес Сидорка.
   - А по разумению, пусть посидит, - возразил Семен. - Пленные всегда пригодятся на размен, если что.
   - Если его потом свои не повесят за то, что он их нам сдал, - рассмеялся Рябой. Феофан вздрогнул.
   В отряде как-то безмолвно приняли верховенство Семена Говорова, и даже другие называли их отряд - Семеновым. Вернее, главою - кто принимает решения, думает об их выполнении - оставался, конечно, Сидор, но Говоров стал именно сердцем отряда. К нему шли за советом, шли с болячками и болезнями, с горестями и печалями, а он мало говорил - но обычно спокойно выслушивал и отвечал одним - двумя словами, после чего спрашивающий вдруг сам бил себя по лбу ладонью с криком: "А ведь правда! Как я сам не догадался?"
   Семен прожил с отрядом всю зиму. Его полк еще только набирался в Москве, и он рассчитывал присоединиться к нему, когда тот подойдет к Смоленску. Однако сейчас, перехватив письмо гетману и самого Феофана, он засобирался к Шеину - сведения надо было доложить воеводе.
   - Ты бы не торопился, - посоветовал Сидор. - Слова этого доносчика еще бы проверить надо.
   - Проверим, - согласился Семен. - Однако сперва надо доложить. Воевода их и сам проверить сможет.
   - И этого прихвати, - указал Рябой на пленного Феофана. - Пусть его воевода расспросит.
   Феофан вел себя смирно и не порывался бежать или наброситься на своего сторожа, когда Семен вез его на привязи в лагерь Шеина. На подъезде их остановил дозор, Семена расспросили и отправили в главную ставку, в трех верстах за Смоленском к востоку.
   Шеин обрадовался появлению Семена, даже не взглянув поначалу на пленного.
   - Ты ведь числишься в новом полку у Китта? - уточнил он.
   - Да, но полка еще нет, - заметил Семен. - Начал я его первым собирать, да так до сих пор он в недостачах.
   - Уже почти есть, - успокоил Шеин. - К лету должен подойти. А до тех пор - прошу тебя, побудь и дальше у этого своего знакомого. От него, я вижу, много полезного можно узнать. А сейчас давай сюда свою добычу.
   В палатке Шеина Феофан почувствовал себя куда более подавленно, чем в стане Сидора, и на расспросы отвечал неохотно. Однако подтвердил, что к Госевскому на помощь пришел Радзивилл и туда стягиваются войска из Литвы, а вскоре должны подойти и силы польского короля.
   - Значит, там Радзивилл теперь распоряжается, - нахмурился Шеин. - Госевского я давно знаю, и что он предпримет - могу угадать. А вот с Радзивиллом тяжелее. Этот старый лис не зря коронный гетман.
   - Вот письмо, что Феофан вез, - протянул Семен грамоту, отнятую у пленного.
   Шеин развернул ее. Там был самый обычный рассказ Госевского о том, что ополчение шляхтичей собрано и готово идти на помощь Смоленску.
   - А на словах что велел передать тебе Госевский? - предчувствуя, что самое важное вряд ли доверил бы воевода бумаге, спросил Шеин.
   - Да Бог с тобой, боярин, - пожал плечами Феофан. - Я ж не лях, не литвин, они мне своих мыслей не доверяют.
   - А если тебя повесить? - как бы невзначай бросил Шеин.
   - За что, батюшка? - Феофан бухнулся на колени. - Вот крест - все рассказал, что знал!
   Дверь шатра отдернулась, и внутрь ступила знахарка Аксинья. Семен вздрогнул и подался было к ней, но та, не глядя на него, подошла к Феофану.
   - Дай-ко я с ним поговорю, - травница взяла пленного за подбородок, глядя тому в глаза.
   Феофан испуганно отполз на коленях.
   - Убери ведьму свою!
   - Кого ты ведьмой назвал! - вскричал Семен, замахиваясь для удара.
   - Погоди, - удержала его руку Аксинья, и он сразу сник. - Он прав, чего ж правды стыдиться? Ведьма я - а потому, коли не скажешь, горько пожалеешь!
   - Он велел передать, - цедил по слову Феофан, - что везет казну для Смоленского полка, и надо эту казну в город доставить. Потому как немцы наемные заявили, что коли не будет им жалования до лета, они город сдадут.
   - Вот за то спасибо, Аксинья, - похвалил Шеин. - Теперь кое-что ясно стало. Стража!
   Вошел Артемий Измайлов.
   - Артемий Васильевич, отряди двух ратников, пусть отведут гостя к прочим пленным. А потом с первым обозом отправим в Дорогобуж.
   Феофана увели, а окольничего Михаил Борисович попросил задержаться, как и Семена.
   - Пленный сказал, что коли не заплатят поляки наемникам, те могут город и сдать. Стало быть, нам продержаться до лета, да обоз в город не пропустить.
   - Это коли он правду сказал, - возразил Измайлов.
   - Думаю, правду, ибо наемники на то способны, - заметил Шеин. - Но мы проверим. Ясно теперь, что нам с Радзивиллом делать. До сих пор и он, и Госевский от нас уходили, а далеко мы их преследовать не могли. Теперь же нам не надо будет за ними гоняться - сами придут.
   - Что ты предлагаешь?
   - Открыть ему дорогу в город с запада. Пусть подходит.
   - Не понимаю. Может, еще и мост им через Ясенную положить?
   Шеин усмехнулся.
   - Ну, сам посуди, Артемий Васильевич. Людей у нас больше, чем у них. Если мы там крепкий заслон выставим - они просто побоятся сунуться. А постоянно жить под угрозой удара в спину нельзя. Если же мы им путь откроем - они попробуют пробиться, ибо надо им деньги в город передать. Обоз с деньгами быстро не пойдет, как всадники. Стало быть, будут за него биться. А мы поставим наших всадников у реки, а пехоту - с юга, у Копытинских ворот. И тут уж деваться ляхам будет некуда. Либо обоз бросать - либо самим гибнуть. Тебя, Семен, я попрошу вернуться к Сидорке, укажите нашим дозорным - с тобой я еще Оничкова с его сотней пошлю - где им лучше стать, чтобы гетмана не упустить.
   Воевода был прав - через три дня, после заката, дозорные Оничкова засекли осторожно ползущий в сторону города обоз. С ним шло человек четыреста охраны. Шеин был озадачен, почему такая слабая охрана, но вскоре недоразумение разъяснилось: это был только передовой полк, еще столько же двигались позади обоза, а дальше шли основные силы гетмана, растянувшись длинной колонной.
   Медленно приближались они к застывшим в ожидании русским войскам. Наконец, рассудив, что враг уже не уйдет, Прозоровский, руководивший конницей, пошел на удар, рассчитывая отрезать передовой полк от обоза.
   Но Радзивилл и в самом деле не зря был гетманом. Казалось, он этого и ждал от противника.
   Обоз остановился и начал отходить от крепости, под защиту основных сил, а между ним и несущимися всадниками Прозоровского вклинились гусары Госевского.
   - Вперед! - Лесли бросил на обоз пешие полки.
   Однако гусары Яржица, шедшие в передовом отряде, повернули к нему навстречу - и тут же отступили под защиту пушек крепости.
   Обоз ушел за Ясенную. Шляхта и дворяне некоторое время перестреливались через реку, но со своими тремя тысячами преследовать вдвое больший отряд Прозоровский не осмелился, а пехота подходила слишком медленно.
   Радзивилл отступил. Часть передового отряда была рассеяна, и около сотни из него попали в плен - но почти три сотни сумели проникнуть в город через распахнувшиеся ворота.
   - Ничего, - утешал и себя, и воевод Шеин. - Деваться им все равно некуда. Значит, еще раз попытаются пробиться. Плохо только, что конницы у нас маловато. Пехота сильна, да бегает медленно, за гусарами не угонится. А что на три сотни защитников у Смоленска стало больше - так и ртов, стало быть, прибавилось, и жалования они тоже не получают. Значит, быстрее сдадутся.
   Он усилил дозоры на западной стороне города, чтобы не пропустить следующей попытки Радзивилла, а пленных велел отправить в Москву.
   При отправке и выяснилось, что хотя прибавилась сотня захваченных в последнем бою - из прежних пленных досчитались не всех.
   Феофан сбежал.
   Допросы сторожей ничего не дали - никто не отлучался; да и самое странное было то, что сбежал он один.
   - Ну, пусть бежит, - махнул рукой Шеин. - Далеко не убежит.
   Однако Феофан ухитрился не попасть в руки людей Сидорки, и от дозоров Оничкова он тоже ушел. Шеину было не до того, чтобы искать одного сбежавшего - именно в это время вновь донесли, что Радзивилл двигается к стенам крепости.
   Была Пасха. Во всех острожках и станах служили службы, и никто не ожидал, что поляки приурочат к празднику вторую свою попытку. Однако, тут же понеслись гонцы, солдаты выходили строиться, всадники седлали лошадей.
   Радзивилл, казалось, в этот раз бежать не собирался. В его войске собрались уже не только всадники, но и пехота, окружившая обоз.
   Вновь Прозоровский во главе своего полка ринулся на гусар Радзивилла, но его встретила пальбой немецкая пехота, лихо отступившая за обоз.
   С юга подошли солдаты Лесли. Завязалась перестрелка. В поднявшейся неразберихе русские полки захватили обоз, войска Радзивилла отступили, строясь в отдалении.
   - А ну, не трогать! - Прозоровский отгонял самых прытких любителей добычи от обоза, но те и не сопротивлялись.
   - Ты посмотри, что в обозе, - дернул Прозоровского Нагой.
   На телегах в мешках лежали камни, а иные просто были набиты снегом или землей. В некоторых попадалась сухая трава - как видно, собранная минувшей ночью.
   - Что же это значит? - в изумлении оглядывался Прозоровский.
   Выстрел со стен крепости дал ответ.
   Под развернутыми знаменами, опрокинув легкий заслон Ляпунова на северном берегу Днепра, в город через Фроловские ворота по мосту входил польский отряд. Там шли вьючные лошади с корзинами - куда, как видно, и переложили содержимое телег, - шла пехота, ехали гусары и казаки.
   Перехватить их уже не было никакой возможности. Прозоровский бросил хоругвь к мосту через Днепр, и из главного лагеря попытались обстрелять мост - но отряд, в котором зрители насчитали более шестисот человек, уже вошел в город, внес с собой и порох, и золото, и заряды, и ворота за ним захлопнулись.
  
  Глава 2. Первый приступ
   Доставка огненного наряда даже по устоявшемуся зимнему пути оказалось делом нелегким. Местами пришлось расширять дорогу, потому что из-за тяжести орудий их везли на нескольких подводах. Местами потребовалось дорогу утаптывать и уплотнять, чтобы тяжелые пушки не проваливались. Постоянно ломались подводы, выбивались из сил лошади и люди. Вместо лошадей стали использовать волов - но те шли медленно, и продвижение опять остановилось.
   Полтораста верст от Вязьмы до Смоленска огненный наряд добирался почти два месяца, правда, первые пушки подошли уже в конце января, но тяжелые орудия, по одному, подтягиваться стали только к марту.
   Матвей без конца носился из лагеря к обозу и обратно, выяснял, разбирал ссоры (их обоз наглухо перекрыл движение другим повозкам и коляскам, и встречные купцы и бояре, едущие на ярмарки или в свои имения, то и дело начинали ругаться, что не могут проехать), искал людей на подмогу, проверял дороги. Первые, самые легкие орудия, отправились под началом Ивана Арбузова вперед, и те уже с января стали бить по стенам города. Для тяжелых орудий нужно было заранее подготовить место их расположения, озаботиться охраной и защитой от выстрелов со стен, путями подвоза пороха и ядер. Потому в главном стане Матвей появился только к концу зимы.
   Шеин отвел ему участок вала возле лагеря Лесли и поручил тут установить самые крупные пушки. Отсюда удобно было обстреливать понижающуюся в сторону воды линию стен.
   - Надеюсь, за месяц мы управимся, - предположил воевода. - Только бы пороху хватило.
   Чтобы правильно расположить пушки, требовалось оценить высоту стены. Приближаться к ней, разумеется, было невозможно, следовало сделать это с какого-то расстояния - которое тоже надлежало узнать, не подходя близко.
   Все это, однако, по словам де Карта, можно было сделать. Для начала требовался какой-нибудь простой угломер. У Матвея это был крест из двух дощечек, у которых один из углов был скреплен дополнительной дощечкой, чтобы придать жесткость, и посередине эта дощечка имела углубление, через которое проходил медный стержень. С этим устройством, по мысли де Карта, надо было выбрать на стене какой-нибудь запоминающийся знак. Матвей нашел белый зубец с выщерблиной.
   Теперь следовало установить точно напротив него палку-примету. Двигаясь вдоль стены вправо, надо было держать угломер направленный одним концом на эту палку, другим - точно на стену. Когда медный стержень, проходящий посередине, укажет на выбранный знак на стене, расстояние от палки до стены, как утверждал де Карт, будет точно равно расстоянию от тебя до твоей палки. "Ну, как - точно, - извиняясь, добавлял де Карт. - Все зависит от того, как точно ты сможешь направить свой угломер, провести прямую линию и выдерживать все направления. Так что для большей точности лучше повторить измерение в другую сторону".
   Матвей ушел уже довольно далеко, уже стена повернула к Днепру и начала понижаться по склону - в случае, если стена уходила, следовало самому продолжать идти прямо, не поворачивая за ней, - а знак никак не попадал на линию угломера. Наконец, все совпало, и Матвей с удивлением понял, что прошел более шестисот шагов. Он вернулся, перемерил в другую сторону - опять ушел почти на полверсты. Под ногами попадались коряги, холмики, бугорки, однако он старался держать направление.
   Вернувшись, он занялся определением высоты стены. Теперь следовало, держа в виду установленную палку, уходить от нее назад, пока палка полностью не сравняется со стеной по высоте. В этом случае высота стены будет во столько же раз больше высоты палки, во сколько расстояние от тебя до палки будет меньше расстояния от палки до стены. Или от тебя до стены? Тогда следовало еще к расстоянию до стены прибавить расстояние до палки...
   Матвей погрузился в вычисления, когда к нему подошел воевода, обходящий расположение войск.
   - Чем занимаешься? - неожиданно спросил тот. Матвей как раз дошел до того, что у него выходила высота стены тридцать аршин, и он пытался понять, не ошибся ли где - уж больно высокими получались стены.
   - Вычисляю высоту стен.
   - Так это я тебе и так могу сказать. Возле Никольских ворот высота тридцать аршин, а Оленьей башни - все сорок пять. Я тут каждый камень помню. Как я вижу, кроме вон того укрепления, - он указал на бастион Сизигзмунда, высившийся к юго-западу от города, - ляхи почти в точности восстановили все, что построил Федор Конь. Видать, трудно тут придумать что-то лучше...
   - Да, тридцать аршин, - подтвердил Матвей с некоторой досадой. Впрочем, он тут же порадовался, что, оказывается, способ де Карта работает с такой точностью.
   Распорядившись через дьяка Костюрина о том, чтобы равняли площадки для орудий и насыпали защитные валы, Матвей отправился следить за разгрузкой "Единорога", уже нанесшего немало увечий перевозившим его - кто-то потянул спину, пытаясь поднять неподъемную тяжесть, кто-то ногу не убрал вовремя, кому-то придавило руку...
   - Мой друг! - окликнул его Лесли. - Мы тут создаем - как бы это сказать по-вашему? - братство старых служак, куда войдут все полковники, их помощники и ротные головы, начальники дворянских и стрелецких сотен. Присоединяйся и ты! Как я понимаю, наш воевода не рассчитывает взять крепость быстро, так что надо позаботиться, чтобы не скучать в дни долгой осады.
   - В прошлый раз поляки брали Смоленск полтора года, а там было полно людей не ратных, женщин, стариков и детей, и помощи Шеин ни от кого не получал, - отозвался Матвей. - Сейчас ратников в городе больше, чем было у него, лишние рты поляки выгнали, и осажденным помогает Радзивилл. Так что да, быстрее мы вряд ли управимся...
   - Однако сейчас в городе нет самого Шеина! - Лесли ободряюще похлопал Матвея по плечу. - Так приходи, будет выпивка и закуска!
   С криками и руганью "Единорог" водрузили на вал острожка.
   - Да, знатную крепость Федор Конь полякам построил, - оценивающе оглядев стены Смоленска, присвистнул Потапыч.
   - Он же не полякам, а нам строил, - возразил Васька, его помощник.
   - Кто ж тогда знал, что так получится? Строил нам, а построил полякам. Ну, Матвей Васильевич, распорядись - будем проверять, как отсюда огонь вести.
   - С Богом, - кивнул Матвей и обернулся к заряжающим. - Давай ядро!
   Ядра для "Единорога" тоже были немаленькими, его катили двое, закладывали четверо. Порох Потапыч насыпал сам, тут требовались особая точность и чутье. Сыпали его черпаком, на глаз, чуть больше - чуть меньше - и ядро уйдет не туда.
   - Поберегись! - выкрикнул Потапыч, прикладывая огонь к запальному отверстию.
   Глубоким медным гулом налилась пушка, и с воем и грохотом выбросила тяжелое ядро. Удар пришелся меж двух зубцов, выбив из обоих несколько кирпичей. Под белой основой вновь заалела кирпичная кладка, словно глубокая рана на теле крепости.
   На стене засуетились. Послышались польские ругательства, и с башни долетел ответный выстрел, взрывший землю с наружной стороны вала.
   - Не достанут, - Потапыч удовлетворенно похлопал пушку по раскаленному медному жерлу. - Отдыхай пока. И мы пойдем.
   Выставив охрану - теперь расположение огненного наряда становилось для поляков важной целью, - Матвей решил отыскать Лесли с его "служивым братством".
   Они расположились в брошенной избе в деревне рядом с главным станом. Разговоры, как ни странно, шли в основном по-русски - этот язык знали все, а несмотря на схожесть, скажем, голландского и немецкого непривычное звучание многих слов понимание затрудняло. Шотландцы спокойно говорили на любом языке, имевшем хождение в Европе, но тоже предпочитали язык нынешних хозяев - дабы поупражняться в нем и из уважения к русским воинам.
   Полковники, получившие жалование за несколько месяцев, могли позволить себе и выпивку, и закуску. Шеин строго-настрого приказал все покупать, а не изымать "на нужды войск", и пригрозил, что с нарушителями будет расправляться строго. Многие - особенно из иностранцев, повоевавших уже в имперских или протестантских войсках - не одобряли такого, привыкнув, что "война должна кормить себя сама", однако, ворча, все-таки раскошеливались. Лесли быстро образовал складчину, и на общие деньги на столах появились и вино, и пиво, и пироги, и жаркое, и даже сохранившаяся до весны зелень - яблоки и лук.
   - Что ж, господа, так воевать можно, - говорил Вильсон, с удовольствием закусывая вино луком. - Я был в войске Максимилиана Баварского, так там платили куда меньше, а гоняли куда больше.
   - Я так понимаю, русские вообще спешить не любят, - отозвался Сандерссон.
   - В этот раз поспешили, - с неодобрением заметил Матвей. - Надо было бы еще хотя бы с полгода подготовиться - набрать конный полк, да другие полки добрать.
   - Ну, вечно ждать не получится - враг ведь тоже силы собирает. Думаю, ваш царь все правильно сделал, - подал голос Тобиас Унзен, пожилой мужчина - тесть Лесли.
   - К сожалению, ваше правительство не озаботилось таким важным делом, как обеспечение воевод женщинами, - дожевывая лук, произнес Вильсон. - Во всех европейских войсках всегда с обозом следуют для развлечения солдат женщины нужных правил приличия.
   Собравшиеся разразились буйным смехом. Матвей покраснел.
   - Наше правительство думало, что это задача жен - скрашивать отдых своим мужьям, - произнес он. - А на войне надо думать о другом.
   - И правда, - поддержал его Лесли. - Вот отправитесь в отпуск - там гуляйте, сколько вздумается. А на войне женщина только расслабляет мужчину. И держите себя в руках - местные не потерпят насилия над их женами.
   - Нам уже сообщили, - со вздохом отозвался молодой помощник Унзена, поручик Лермонт. - Это будет приравниваться к грабежу и поступать будут соответственно.
   - Пока платят, можно потерпеть, - рассудительно высказался Вильсон. - Так что с одной стороны, я не против, если осада затянется. Другое дело, будут ли платить и дальше? Я как-то служил у поляков, так они поначалу обещают золотые горы, и даже дают подъемные - а коли дело затягивается, перестают платить вообще, и только угрозами и бунтами удается из них выколотить причитающееся тебе жалование.
   Вильсон, судя по отношению к нему товарищей, был из них самым опытным, прошедшим больше всего боев и походов. К его мнению прислушивались.
   Матвей, который содержал себя сам, за счет своего имения, был далек от подобных разговоров. Его удивляло, что никто не обсуждает собственно военную часть осады - верно ли выбрано место для вала, как готовиться к приступу, как охранять подходы к воротам, где брать лестницы или откуда вести подкоп. Все разговоры крутились вокруг денег и женщин. Не выдержав, он заговорил с Лесли.
   - Как ты думаешь, удачное ли место для расположения пушек мы выбрали?
   Полковник поманил Матвея на улицу.
   - Друг мой, - наставительно заговорил он. - В подобных собраниях не обсуждают дела. И не потому, что не любят - а потому, что всегда может найтись кто-то, кому эти разговоры слышать не стоит. Вокруг воевод всегда крутятся вражеские лазутчики. Так что лучше говорить об этом вот так, с глазу на глаз, или когда за стеной стоит надежная стража, не подпускающая чужих - а не в крестьянском доме.
   - Ты полагаешь, тут могут быть изменники? - удивился Матвей.
   - Я полагаю, что все возможно, - ответил Лесли. - Так что не упрекай моих сотоварищей в наплевательском отношении к делу. Когда их призовет воевода, ты увидишь, на что они способны.
   Лесли вернулся в дом, а Матвей в задумчивости остался стоять на улице. Все складывалось как-то странно. Неужели кто-то из этих, имевших не последние чины, людей - еще и служит неприятелю? Однако кто-то ведь явно помог бежать Феофану - Шеин уже поделился с ним этим происшествием, - и предупредил поляков о засаде на западном крае города?
   Размышляя так, Матвей направился к пушечному острогу, который он меж пушкарей, в память о прошлом своем приключении, называл "Кошкой" - надеясь, что это название дойдет и до противника.
   Смеркалось, и на рыхлый снег ложились длинные синие сумерки. Подошел Матвей в самое время - чтобы различить быстро движущиеся по опадающим весенним сугробам черные тени.
   - К оружию! - выкрикнул Матвей, ощутив, как его голос сорвался на визг. Поперхнувшись, он бросился к часовому, схватил у него рог и затрубил изо всех сил.
   Отбросив скрытность, идущие к пушкам выпрямились в полный рост, засветили факелы. В их красноватом свете заблестело оружие. Видимо, поляки засекли выстрел "Единорога" и, ощутив его последствия, решили попытаться уничтожить его, отправив людей на вылазку.
   Ближе всего к врагу оказался редкий заслон стрельцов, он и принял на себя первый удар.
   От главной ставки уже неслись к острожку немногочисленные конные ратники. Теперь отправившиеся на вылазку не могли просто так отступить - их бы отрезали и перебили. Они вступили в схватку. Зазвенела сталь. Избегая стрельбы, опасаясь попасть в своих - было слишком темно, - воины сошлись в рукопашную.
   Кто-то из стрельцов с легкостью крутил вокруг себя тяжелый бердыш, не подпуская ляхов к пушкам.
   Бердыш был страшным оружием. Он мог и рубить, как сабля или топор - для чего имел закругленное широкое лезвие, - и колоть, как пика. Древко заканчивалось где-то на уровне груди, чтобы в развилку между лезвием и обухом вставить пищаль и использовать как подставку(*), но лезвие топора тянулось вверх, заостряясь наподобие наконечника копья, так что, выставив бердыш перед собой, стрелец мог остановить даже всадника.
   Сейчас, орудуя бердышами как дубинами, стрельцы отогнали подступавших к пушкам ляхов и водворили порядок в острожке. Отступающих польских ратников преследовали всадники. Но в темноте они не осмелились подходить близко к стенам, опасаясь засады, и беглецам удалось отступить почти без потерь.
   Матвей не успел даже обнажить саблю - все случилось очень быстро. Он отдышался, вернул рог охраннику и направился к Шеину - доложить о вылазке.
   Воевода распорядился усилить дозоры, вызвал сотню всадников у Прозоровского для несения постоянной службы вдоль всей цепи валов, от Днепра до Ясенной, и велел Матвею ложиться спать.
   С утра пушкари начали постоянный обстрел крепости. "Единорог" мог делать не более тридцати выстрелов в день, иначе ствол его разогревался так, что грозил треснуть, да и закатывать тяжелые ядра требовалось долго. Но из более мелких пушек палили почти не переставая.
   Не сумев уничтожить огненный наряд русского войск в ходе вылазки, поляки перетащили на участок стены напротив "Единорога" свои дальнобойные пушки. Началась перестрелка.
   Ядра взметали снег, выбивали осколки льда под ногами, иногда падали совсем рядом с пушкарями, но те словно не замечали выстрелов, сосредоточенно заряжая свои орудия, наводя, стреляя в ответ. Вдалеке взметалась белая пыль и каменная крошка, жаля осажденных.
   Основной удар Матвей сосредоточил на башне над Никольскими воротами. Сюда летели ядра почти непрерывно. Матвей отправился выяснить, на сколько еще хватит их запасов пороха, а по возвращении обнаружил, что поляки начали отвечать гораздо точнее - трое пушкарей были ранены, в основном - осколками или выбитыми камнями, но один получил смертельное ранение и истекал кровью. Над ним стояла Аксинья.
   - Можешь помочь? - спросил Матвей с надеждой. Знахарка покачала головой.
   Метко пущенное со стен ядро разнесло соседнюю пушку в куски. Уцелевшие пушкари, с трудом приходя в себя, поднимались на ноги. Двое уже не встали. К ним подошли лекарь полка Росфорна, Анц Слуц, и Аксинья. По знаку Слуца раненых подняли, унесли прочь.
   - Да вы ж!.. - Васька, выйдя из себя, обрушил вместе с несущимися к крепости ядрами потоки отборной брани, заглушаемой, впрочем, звуками выстрелов.
   - Чего зря ругаться? - остановил его излияния Потапыч. - Встал к пушке, засыпал заряд, вложил ядро, - говоря это, Потапыч неторопливо проделывал соответствующие действия, - навел поточнее, запал поднес, - их орудие рявкнуло бешеным грохотом, отдернулось назад, едва не сбив ругающегося Василия, и не менее точным выстрелом сбило польское орудие вместе с частью стены, - и никаких слов не надо.
   Пораженные точным огнем, поляки затаились, предоставив русским почти беспрепятственно разносить башню над воротами.
   Матвей управился раньше, чем рассчитывал Шеин. За две недели непрерывной пальбы, когда на крепость обрушивалось по нескольку сот снарядов в день, башня над Никольскими воротами зашаталась и под радостные крики пушкарей повалилась, подняв столбы пыли из битого кирпича и снежные вихри.
   Шеин приказал готовиться к приступу.
   С утра против пролома стали выходить и строиться для удара полки Лесли и Росфорна. Сами полковники были тут же - порывистый Лесли и сухопарый чопорный Росфорн, и солдаты в каждом полку походили на своих предводителей: нетерпеливо рвущиеся в бой стрельцы и копейщики Лесли и застывшие почти без движения воины Росфорна.
   - Вперед! - обнажил клинок шотландский полковник.
   И в это время с запада примчался гонец.
   Шеин поднял руку, удерживая наступление. Лесли в досаде воткнул саблю в снег, не в силах сдержать порыва. По знаку воеводы в ставке засуетились, несколько верховых понеслись обратно к западной оконечности города, а Лесли получил наконец приказ наступать.
   Под барабанный бой стрелковые и копейные колонны двинулись к пролому. Однако раньше, чем они сблизились на пищальный выстрел, издалека раздался гром пушек, крики и ржание лошадей. Там, казалось, тоже шла битва.
   С яростным криком "Ура!" пехота бросилась на приступ в пролом(*).
   И почти в упор их встретили залпами ружей и пушек собравшиеся за проломом поляки. Наступающие все же добежали до стены - и тут остановились: за проломом высилась новая стена, вернее, завал, из битых камней, остатков бревен с окрестных домов, перекрывающая проход. Вбежавшие в пролом тут же были обстреляны с трех сторон. Подхватывая раненых, полк Лесли откатился назад.
   А вдалеке разгоралось сражение. Странным образом подгадавший к выступлению полка Лесли свое появление, Радзивилл пытался прорваться через оборону Прозоровского. Однако вскоре битва затихла и там - Радзивилл тоже отступил назад в Красное.
   Вечером Шеин собрал совет.
   - Мы были у самого стана Радзивилла, - докладывал Волынский. - Но его охраняла немецкая пехота, и мы не стали его брать.
   - Это правильно, - согласился Шеин. - Вашей задачей было заставить Радзивилла отойти, и он отошел. Однако как он подгадал свой приход к нашему приступу?
   Шеин тяжело оглядел собравшихся воевод.
   - До Красного сорок верст. Лишь вчера мы приняли решение идти на приступ, а уже сегодня он подошел. Значит, должен был выступить еще вечером. Случайность? Или кто-то успел ему донести?
   - Мы усилим охрану, - отозвался Фандам, возглавлявший полк, стоявший на западном конце укреплений.
   - И конная сторожа будет охранять непрестанно, - добавил Прозоровский.
   - А пушкам надо перенести огонь южнее, - обратился Шеин к Матвею. - Земляной вал пушками разносить долго, но он сам скоро расползется, как пойдут теплые дни. Тогда мы сможем ворваться сразу с двух сторон. А пока всем отдыхать. Федор Васильевич, и ты, Матвей Васильевич - останьтесь.
  
  Глава 3. Вылазка.
  
   Шеин осмотрел оставшихся соратников, подошел к ним ближе, понизил голос.
   - Не нравится мне это совпадение, - покачал он головой. - Однако и подозревать некого. Вам я верю всецело - потому хотел обсудить, что дальше делать, без лишних ушей и, главное, без иноземцев.
   - Почто же было их набирать, коли ты теперь им не доверяешь? - удивился Волынский.
   - Тут не знаешь, что хуже - без их опыта воевать или с их непостоянством, - отозвался Шеин. - Но как бы то ни было, они свое дело знают, а коли кто из их людей ляхам доброхотит - дозорные его перехватят. Кстати, надо бы и Семену с Сидором то же задание передать, - заметил воевода, обращаясь к Матвею.
   - Это ты лучше своего сына проси, - усмехнулся Волынский. - Он с ними давние друзья.
   - Я тоже могу сыскать, - возразил Матвей.
   - Не надо, - махнул рукой Шеин. - Федор Васильевич прав - через Ивана я скорее до них достучусь. А тебе будет иное задание. Найди верного человека, который бы в подкопах и подземной войне был бы сведущ.
   - Кроме Данилы Потапова, у меня на примете и нет никого, - отозвался Матвей.
   - Вот ему и поручи. Пусть берет в помощь людей, кого захочет, и начинают подкоп. Пушками бейте по Антифоновской башне, а подкоп пусть идет к Малаховским. Как будет готов - начнем новый приступ.
   - А мне что делать? - спросил Волынский.
   - Тебя я попрошу усилить полк Прозоровского. Ему и так людей не хватает, он постоянно в боях с Радзивиллом.
   - Почему к Прозоровскому? - нахмурился Волынский.
   - Ты, Федор Васильевич, никак о местах с ним спорить удумал? Царь же повелел без мест быть! - покачал головой воевода
   - Да причем тут места! - махнул рукой тот. - Просто и родом, и возрастом я постарше буду, так оно как-то бы и правильнее мне начало над полком дать, а не Прозоровскому. Глядишь, и толку будет больше.
   - Возможно, ты и прав, - согласился Шеин. - Только Прозоровский сейчас там главный воевода, а решать, кто кому подчиняться должен, некогда. Не хочешь быть в его стане - ставь свой рядом. Будет у меня тебе задание особое. Может, оно и к лучшему, что ты отдельно будешь.
   - Что хочешь поручить? - оживился Волынский.
   - Мстиславль, - коротко ответил Шеин. - До него полсотни верст, за три дня должны управиться. Возьмешь всех своих и скачите туда. Но не ранее, чем мы будем готовы с подкопом и башней.
   - Я понял, - кивнул Волынский. - Надо, чтобы Радзивилл занят был другим, а не Смоленском?
   - Именно так, - подтвердил воевода. - По моему знаку разом начнем. В трех местах им вряд ли удастся нас удержать.
   С утра Матвей начал переносить пушки на новое место, согласно приказу воеводы. "Единорог" переносить не было нужды - он и со старого своего ложа мог достать до любой башни в пределах видимости, - а вот другие, помельче, требовалось поставить напротив новой цели.
   Вскоре снова загрохотали орудия и завыли ядра, выбивая каменную пыль из стен. А по ночам Потапыч с троими помощниками посменно заглублялся под землю, понемногу приближаясь к основанию стен.
   Не прошло и трех дней, как у Шеина появился Семен и сообщил, что ляхи опять идут к Смоленску.
   - Странно, - удивился Матвей. - На что они рассчитывают в этот раз?
   - Думаю, это просто попытка выманить Прозоровского, - заметил Семен. - Немного их идет, тысячи две, не более. Хотят, полагаю, подставиться под удар, а как будут за ними гнаться - навести погоню под удар главных сил.
   - В общем, решили поступить, как и мы, - усмехнулся Шеин. - Что ж, поглядим, кто кого перехитрит.
   - Мы так и не сможем ничего поделать, пока Радзивилл будет нам в спину дышать, - покачал головой Измайлов. - Надо с ним что-то решать.
   - Что же я с ним сделаю? - пожал плечами Шеин. - У него, коли верить Никифору, одной кованой рати под три тысячи. Дворяне наши в сшибке против них не выстоят, а пехота за ними не угонится. Будем ждать, когда он со всей своей силой сам на наши пушки заявится.
   - Я думаю, - горячо заговорил Семен, - что можно попытаться город изнутри взять.
   - Каким образом? - обернулся к нему воевода.
   - Наверняка Радзивилл опять попытается подмогу в город перекинуть. Ляхи тоже несут потери, им нужны люди, нужны припасы. Что, если им позволить - но с этой подмогой провести и наших людей? Я город знаю, как свои пять пальцев, могу прикинуться польским жолнером.
   - Ты полагаешь, они своих людей не знают?
   - Помнишь, как они в первый раз шли? - горячо стал доказывать Семен выгоду своего замысла. - Впотьмах, наугад. Ежели начальника отряда в город не допустить, а пропустить по нескольку человек от разных их полков - где там им всем друг друга в лицо знать? Они же наемники, сегодня одному служат - завтра другому. Вот и прикинусь одним из них.
   - И себя погубишь, и дела не сделаешь, - строго оборвал его Шеин. - Даже не думай такого учинить. Ну, даже если проникнешь в город - что дальше?
   - Откроем ворота в уговоренный час.
   - Кто ж вас к воротам пустит? Много людей мы в город не проведем. Будет вас человек десять - вас перебьют еще на подходе.
   - Ежели внезапно напасть - не сообразят, как вы уже в воротах окажетесь!
   - Тогда это надо делать ночью, - ухватился за мысль Семена Измайлов.
   - А ночью друг друга перебить недолго, - тоже отверг Шеин. - Никогда ночные приступы добром не заканчивались, хотя умников таких находилось много. Нет, попробуем сейчас показать Радзивиллу, кто тут хозяин, а в ворота не лезть. Артемий Васильевич, скажи Прозоровскому - пусть двинется к югу, в обход. Ежели удастся - сможем его взять в клещи. И Фандаму передай - пусть встречает гостей в лоб.
   Индрик Фандам - ван Дамм, как он писался у себя на родине, - занимал острожек, соседний с Прозоровским. Дядя Матвея оборонялся на самом западе, его стан огражден был рекой Ясенной и ручьем Чуриловкой, вздыбленными холмами и представлял собой природную крепость. Здесь Шеин приказал поставить главные силы для встречи Радзивилла.
   Прозоровский, оставив в своем стане легкую охрану, сам выступил к югу, рассчитывая охватить приближающихся ляхов с боку. Матвей расположил в его острожке и у Фандама несколько пушек и поехал проводить Семена.
   Глава огненного наряда Арбузов, после неудачного первого приступа, когда припасов извели больше, чем рассчитывали, отъехал на Москву - как до того ездил Матвей - подгонять обозы с порохом и ядрами. Обозы тянулись медленно, их приходилось неусыпно охранять от налетов польской конницы и казаков, за ними требовался пригляд начальственных людей, и пушки под Смоленском часто молчали, сберегая заряды. Происходящее порой напоминало игру по строгим правилам: то стреляли осаждающие - осажденные молчали, порой по нескольку дней, потом замолкали осадные орудия - и начинали стрелять пушки крепости, целя по укреплениям.
   Матвей остался в огненном наряде за старшего, и Семен обратился к нему с весьма неожиданной просьбой.
   - Ты ведь теперь за весь наряд отвечаешь?
   - Да, пока Арбузов не вернулся, - кивнул Матвей.
   - Так вот нам бы с Сидором пушек легких добыть. Тогда мы бы ляхов к нам в тыл не пропускали, да и сами на их подвозах сильнее действовали.
   - Как же я тебе дам пушек? Это ж не иголка, вещь казенная, ее в рукаве не пронесешь!
   - Так ведь мы же на время просим, - начал пояснять Семен. - Мы тебе все вернем в целости и сохранности.
   - Так, Семен, - Матвей решительно задержал друга за плечо. - Я понимаю, что вы что-то затеяли. В город тебя воевода не пускает - так ты мыслишь в стан к ляхам наведаться?
   - Ты как узнал? - понизил голос Семен.
   Матвей, не ожидавший, что его случайная догадка окажется столь точна, сделал вид понимающего человека.
   - Чего же еще вы могли удумать? Воевода печалится, что поделать ничего с ляхами не может, у них одно уязвимое место - стан их. Вы туда подходы можете знать - стало быть, можете пробраться, когда Радзивилл выйдет. Ну, а коли он оставит охрану - пушками разбить ворота и ворваться внутрь. Правильно я рассуждаю?
   - Да, верно, - с некоторой досадой кивнул Семен.
   - Ну, пушек я вам не дам, а вот сам с ними пойти могу, - заговорщицки понизил голос Матвей. - Ждите.
   Тайком увести даже пару пушек было бы странно, потому Матвей отправился к воеводе.
   - А Сидор с ними обращаться умеет? - спросил Шеин, даже не удивившись просьбе Матвея.
   - Я с ними сам поеду - тут пока от меня толку мало, все пушкари свое дело и без меня знают. Если надо - научу, не справятся - привезу пушки назад.
   - Конечно, перехватывать подкрепления Радзивиллу на дальних подступах - мысль хорошая, - стал размышлять Шеин, - но они с пушками так быстро и не уйдут!
   - Почему? Я дам им самые легкие, в них четверку лошадей впрягаешь - и они помчатся не хуже коляски.
   - Хорошо, но только две, не больше. Доедешь с ними, объяснишь, что и как, посмотришь, как они справляются - и назад. Поверю Семену на слово. Но чтобы вас по дороге не ограбили ляхи - возьми сотню Ивана для сопровождения. Оттуда ее сразу обратно отправишь!
   Матвей обрадовано кинулся готовить пушки к отправке.
   Вскоре, в сопровождении двоих пушкарей, Семена, Матвея и конной роты Ивана Шеина орудия переправились по наплавному мосту на северный берег Днепра. Пушки лихо подпрыгивали на ухабах, гремя стволами и грозя поломать оси колес, Семен одобрительно на них поглядывал.
   Вокруг вовсю бушевала весна, птицы пели в лесу, покрытом зеленой дымкой молодой листвы, и вдалеке от грохота войны дышалось особенно легко и свободно. Матвей наслаждался редкой тишиной леса, скача позади отряда.
   Но вскоре всадники остановились.
   Матвей, спешившись, повел коня в поводу, обходя затор по лесу.
   В голове обоза Иван Шеин и Семен бурно обсуждали что-то с вышедшим к ним Сидором Рябым. Увидев Матвея, тот радостно бросился ему навстречу.
   - Надо быстро что-то решать. Ляхи вышли из лагеря, он почти пустой. Если сейчас напасть - можно немало шороху навести!
   - А если засада? - с сомнением предположил Матвей.
   - Я эти края лучше них знаю, - отозвался Семен. - Засаду раньше учую. Да и все местные скорее на нашей стороне будут, предупредят.
   - Тогда надо не мешкать, поворачивать на юг, переправляться и идти к Красному! - горячо убеждал Сидор.
   - Сколько у вас людей? - продолжая быть единственным здравомыслящим, спросил Матвей.
   - Сотни две соберем, еще сотня Ивана, да твои пушки - возьмем в один миг!
   - Иван, отдели десяток вперед, с конями побыстрее - пусть проверят дорогу до Красного, - принял решение Матвей. - А мы следом подтянемся. Что ж, Сидор, собирай своих людей.
   Чтобы не попасться по дороге войску Радзивилла, они сделали крюк, переправившись значительно ниже по течению, возле деревни Гусино. Отсюда помчались прямо на юг. Пути оставалось не более двух часов.
   Тут их встретили дозорные Ивана, сообщив, что лагерь поляков пуст - осталась полурота немецких наемников и несколько всадников для связи. Матвей собрал совет.
   - Надо окружить, чтобы они вести Радзивиллу послать не могли, пушки поставить против ворот и вышибить их к чертям, - предложил Сидор.
   Матвей кивнул.
   - Только окружить мы их не сможем - лагерь слишком большой, тысяч на десять людей и коней, - поправил он.
   - Там на самом деле три стана, - вмешался Иван, выслушавший дозорных. - Один для немцев, один для гусар и один для польских жолнеров.
   - Надо еще понять, чего мы хотим добиться, - добавил Матвей. - Просто разнести тут все - так окружать и не надо. Ближний стан расстреляем из пушек, остальные - отправим всадников пожечь и побить. Но может быть, надо занять их и не пустить поляков? Тогда наши смогли бы подойти и ударить им в тыл, если мы продержимся.
   - Тогда надо дать знать нашим, что мы в лагере, - предложил Семен.
   - Как возьмем - так и дадим, - кивнул Матвей. - Иван, выбери кого из своих побыстрее. Два стана надо разнести, третий удерживать.
   Польский лагерь был устроен по всем правилам военной науки - три укрепления наподобие острожков, обнесенные земляным валом и частоколом, соединенные ходами - тоже за деревянным забором - внутри шатры для людей, стоянки для коней, склады для снеди и зарядов. Всего в них и впрямь было можно держать до десяти тысяч войска - причем, конного. Стоял лагерь на расстоянии выстрела от опушки леса.
   Сотне Ивана Матвей поручил держать под присмотром дорогу на восток - заодно тем и удержать его от участия в бою, чтобы не подставлять понапрасну сына воеводы, - и стал деловито выставлять пушки прямо на опушке леса.
   Их заметили. Из лагеря вылетело двое всадников, помчались на восток, но Матвей заметил, как их окружили люди Ивана Шеина, повалили и скрутили.
   Теперь дело было за ним.
   - Огонь! - негромко сказал Матвей, когда пушки были заряжены и наведены.
   Два ядра гаркнули огнем, и ближайшие ворота вынесло начисто.
   Позади виднелись растерянные лица немецких наемников, пытающихся создать за воротами заслон. Еще один выстрел - и их разметало.
   - Вперед! - теперь дело было за Сидором.
   Его люди бросились на приступ.
   Впрочем, охранники, кажется, и не пытались сопротивляться. Привыкнув за полгода к тому, что опасаться набегов русских им не приходится, они сидели в лагере больше для виду, нежели для защиты. Их почти всех повязали и заперли в пустующем бревенчатом складе, кроме двоих, которым не повезло в самом начале - они были убиты выстрелами пушек.
   - Ну, вот, теперь, главное, чтобы нашего гонца не повязали, как мы их, - заметил Сидор, входя в шатер предводителя.
   Навстречу им поднялся седоусый пожилой поляк.
   - Кажется, пан Госевский? - Матвей вспомнил воеводу, приезжавшего лет пять назад в Москву с жалобой на них. - Не ожидал тебя тут встретить.
   - Я тоже... Не ожидал, - Госевский не сделал даже попытки взяться за саблю, оценив подавляющий перевес врагов.
   - А кто это? - спросил Сидор.
   - А это сам воевода Смоленска, пан Александр Госевский, - объявил Семен.
   - Вот это добыча! - обрадовался Сидор. - Надо его быстрее к нам переправить!
   - Саблю, пан Госевский! - потребовал Матвей.
   Воевода протянул ему саблю рукоятью вперед без возражений.
   - И кто же меня повезет к вам? - с усмешкой спросил он. - Не передеретесь из-за ценной добычи?
   - Не волнуйся, - заверил Сидор, - доставим в целости и сохранности. Пошли.
   - Не думаю, что за меня вы что-нибудь получите, - покачал головой Госевский. - Судя по всему, я более не представляю ценности для своих - так что и ваши не сильно обрадуются.
   - Это мы разберемся потом, - Сидор с пистолетом в руке выразительно указал его стволом на выход.
   Госевский медленно вышел наружу.
   - Ну, что же, кто будет меня сопровождать?
   - Иван, готовься - лично повезешь его отцу, - решил Матвей. Шеин-младший хотел сперва возразить, но потом подумал и кивнул. - Возьми людей побольше, с полсотни. Надо доставить воеводу с почестями.
   - Да, соберите людей побольше, - кивнул Госевский.
   Его спокойствие угнетало победителей.
   - Надо нам всем уходить, и побыстрее, - предположил Матвей. - Сжигайте тут все!
   - Поздно, - Госевский все так же спокойно подошел к ограде лагеря. - Вон они. Феофан не подвел!
   С юга к лагерю, развернув знамена, подходили отряды казаков.
  
  Глава 4. Отшельник.
  
   Матвей прикинул на глаз - новых противников шло под тысячу, если не больше.
   - Все сюда, в лагерь! Быстрее! - Матвей бросился к своим пушкам, устанавливая их на валах. В ворота стремительно вбегали и въезжали люди Сидора из других острожков - все заметили опасность и спешили к своему главе.
   - Расставляй людей по стенам! К воротам телеги из обоза, - распоряжался Матвей, ощутив прилив сил, когда опасность стала явной.
   - А коли не уйдут - мы им тебя по частям отдадим, - пообещал Сидор Госевскому. Тот равнодушно пожал плечами.
   - Меня вы можете хоть четвертовать - им-то что с того? Они меня не любят не меньше вашего. Но и вам не поздоровится.
   Наткнувшись на горящий частокол в крайнем укреплении, казаки в смятении отступили, остановившись на расстоянии. К главному лагерю подъехало трое старшин.
   - Кто тут главный?
   Матвей переглянулся с товарищами.
   - Ну, я. Хотите поговорить - заходите, поговорим.
   Казаки начали в смятении переговариваться между собой.
   - У нас тут уже находится один ваш воевода, и пока жив. Госевский, покажись своим, - пригласил Матвей пана на частокол.
   Увидев воеводу, казаки издали громкие крики. Один помчался назад, к стоящим в отдалении хоругвям, двое спешились и направились к воротам.
   - Мы прибыли к Госевскому, и будем говорить с ним! - прокричал один из подошедших. - Вы кто такие? С вами у нас нет никаких дел!
   - Сперва скажите, кто вы такие? - крикнул в ответ Семен. - Мы будем говорить с вашими старшинами, и только.
   - Есаул Самойлов, при атамане Андрие Диденко, - отозвался старший из казаков - коренастый мужик в польском кафтане, с длинными усами, тронутыми сединой.
   - Пусть атаман сам придет, - потребовал Матвей.
   Между тем, к переговорщикам уже присоединился новый казак - дородный, в ярком вышитом наряде, более похожем на турецкий, совсем седой, с лицом, иссеченном шрамами. Глаза, с хитрым прищуром, быстро оглядели лагерь, прикидывая, как будут его брать.
   - Заходи, - пригласил Матвей, приказав отодвинуть телегу от ворот.
   - Не ходи, батьку! - попытался удержать атамана Самойлов, но тот лишь махнул рукой и несколько тяжеловатой походкой двинулся к воротам.
   Спешившиеся казаки, чуть помедлив, последовали за ним.
   - Заходите, мы зла никому чинить не собираемся, - пригласил Матвей их в шатер. - Сидор, нам есть чем угостить атамана? Не все твои люди забрали?
   - Сыщем, - усмехнулся Сидор, распорядился о чем-то и уселся рядом.
   На лавках друг против друга сидели трое казаков, рядом с ними усадили и Госевского. Напротив расположились Матвей, Сидор, Семен и Иван Шеин. У выхода из шатра стояли люди Рябого.
   - Так о чем нам с вами говорить? - спросил атаман. - Вы с нами или нет? Пан Госевский, вижу, с вами, мы шли к нему на подмогу - а вы кто такие?
   - А мы посланники православного царя русского, - ответил Матвей. - И что вы, православный народ, делаете на службе у латинского круля - мне непонятно.
   - А, москали, - презрительно скривился Самойлов. Атаман глянул на него строго и вновь повернулся к Матвею.
   - Каждый волен выбирать себе земного хозяина, сохраняя верность отцу небесному, - возразил атаман. Госевский удивленно вскинул брови.
   Матвей, тоже не ожидавший столь выразительной речи от старого вояки, крякнул.
   - Однако царь - не обычный земной хозяин. Он - глава и защитник всех православных в этом мире, как Христос - глава христиан в жизни будущей. Тому, кто верит во Христа, воевать против царя нашего - все равно что идти против своей совести! - возразил Матвей.
   - Так что ж он нас не защитил, когда... - начал было Самойлов, но атаман вновь его осадил взглядом.
   - Так, - кратко согласился он. - Я тебя выслушал. Теперь же послушай меня. Мы пришли сюда по зову пана Госевского. Ему мы подчинимся. А кто ты такой - мы не знаем. Кто тебе давал право от имени царя говорить?
   - Боярский сын Матвей Васильевич Темкин, - представился Матвей. - Помощник воеводы Михаила Борисовича Шеина, пришедшего под Смоленск возвращать православные земли под руку законного царя. Что тут делает Госевский - вот это мне непонятно.
   Брови Госевского взлетели еще выше, но он по-прежнему хранил молчание.
   - И права распоряжаться на русской земле ему никто не давал. Они обманом взяли наш город в Смуту, и вернуть его - наше законное право.
   - Поздно о правах говорить, когда свое слово уже сказали пушки, - наконец, подал голос воевода. - Теперь кто сильнее - тот и прав!
   - Так! - вновь подтвердил атаман. - Ты надеялся, что мы услышим призыв вашего царя к православному люду, бросим свои семьи, забудем свои присяги и пойдем за тобой? Ты напрасно на это надеялся.
   - Тогда можете уходить, а воевода Госевский останется с нами, - Матвей поднялся из-за стола, и одновременно с ним встали казаки. - Он наш пленник.
   - От потери одного человека земля не оскудеет, - заметил Госевский. - Если вы рассчитываете, что, оставив меня в заложниках, спасете себя от гибели - напрасно. Я вам больше скажу - Радзивилл только рад будет, коли меня убьют. Давно меж нами раздоры. Для общего дела мы объединились - но как вы уйдете, если судит Господь сохранить мне жизнь, мы еще немало крови друг другу попортим.
   - Но мы все-таки оставим тебя здесь, - подтвердил Сидор.
   Атаман и двое его спутников вышли из шатра и медленно направились к лошадям.
   - Не спускайте глаз с казаков, - распорядился Матвей. - А ты, пан, подумай - коли ты так не любишь Радзивилла, может быть, стоит объединиться с нами?
   Госевский помолчал.
   - Я был еще молод, когда впервые встретился с вашим нынешним воеводой Шеиным, - начал он. - И нам, молодым шляхтичам, тогда казалось, что скоро мы добудем себе славу и богатство, а ваши земли покорятся нашему королю. Это было бы разумно и справедливо. Какие возможности открывались перед вашими купцами! А сколь сильна стала бы наша объединенная рать! Немцы, турки, татары - все бы дрожали перед нами. Но вы выбрали иной путь - не подчинились, устроили раздрай, чуть не погубили свое царство и досаждали нам. Зачем? Зачем было изгонять нас, чтобы посадить себе на шею того, кого ты зовешь теперь "главою всех православных"? Вы перед ним пресмыкаетесь, как перед божеством - вместо того чтобы войти в братство вольных шляхтичей и жить своей волей! А теперь ты призываешь меня объединиться с вами - ради чего? О чем с вами можно говорить, если вы не понимаете даже собственной выгоды - что уж вы можете судить о чужой!
   - Мне думается, что это ты не вполне понимаешь ни своей, ни нашей выгоды, - отозвался Матвей. - Да и не о выгоде речь идет. Прикажи казакам, мы вместе ударим с тыла на Радзивилла, он будет разбит, Смоленск падет - и ты можешь быть там воеводой от имени нашего царя точно так же, как был от вашего короля.
   - Наш король - одно слово что король, - усмехнулся Госевский. - Я был воеводой Смоленска - но я был всевластным правителем. Да, мне надо договариваться с Радзивиллом - но это договор двух свободных людей. Нам не надо смиряться и лебезить перед начальством, ибо мы сами - начальство. Мы могли бы, получив ваши земли, править почти всем миром! Железо вашего Урала, пушнина вашей Сибири, ремесло наших городов и выучка нашей конницы - вот что заставило бы дрожать перед нами всех! Поверь, Радзивилл мне враг - но враг достойный и равный. А к вам я могу относиться как к собакам или рабочему скоту, не лучше. Ты полагаешь, казаки, которым ты предлагал подчиниться Москве, так горят желанием защищать свою веру? Да они мечтают, чтобы мы их приняли равными, как таких же шляхтичей. И ради этого они забудут и веру, и родных, и землю свою. Но вот если они забудут, то и нам они станут не нужны - потому они все время напоминают нам о своих правах и своей вере. Мол, если будем их притеснять - так они тут же вспомнят о защите всех православных. А примем их на равных - забудут. Почему вам, а не нам достались богатства вашей земли? Что вы будете с ними делать? Складывать в сундуки и чахнуть над ними? Если бы они достались нам... Тогда наша торговля сделала бы нас величайшими в мире! Сейчас мы кормим пол-Европы хлебом, и это дает нам возможность держать любое войско и строить города и крепости. Если к этому добавить ваши богатства, нам бы не было равных. Но увы... Они достанутся рабам...
   - Когда-то я уже слышал это, - кусая губы, ответил Матвей. - Но в том и беда твоя - ты полагаешь себя свободным, но невозможно быть свободным, делая рабами других. А мы смиряем себя для служения своей земле - а не жажде наживы. Один мой друг сказал мне, что единственная причина всех войн - это жадность, а главная движущая сила войн - это торговцы, мечтающие о доступе к чужим богатствам. Теперь я вижу, что это так. Ты мнишь себя вольным шляхтичем - но в душе ты уже стал торговцем, променявшим служение своей земле - на жажду обладать богатствами этого мира. Кто же из нас больший раб?
   Госевский порывисто вскинул взгляд на Матвея, запахиваясь в накидку.
   - От холопа царского слышать обвинения в рабстве? Это уже чересчур. Можете запереть меня с нашими людьми, но оскорблений я не потерплю!
   - А тебе, стало быть, других оскорблять можно? - удивился Сидор. На него Госевский даже не снизошел взглянуть.
   - Погубит тебя такое к людям отношение, - произнес Семен негромко, но Госевский его услышал.
   - Может, и погубит. Все мы смертны. Но лучше умереть, понимая, за что умираешь.
   - Я не о теле, - покачал головой Семен. - Я о душе.
   Госевский вздрогнул
   - Отведите его к немцам, - приказал Матвей. - Подождем до ночи.
   Когда Госевского увели, Матвей, наконец, вздохнул свободно.
   - Он на многое открыл мне глаза, - произнес он, обращаясь то ли к окружающим - то ли к самому себе. - Они нас и за людей-то не считают. Какие уж тут переговоры? Им нужны богатства нашей земли, а не люди. Уж коли они и казаков своих только терпят, не желая пускать в свой круг - чего ждать нам?
   - Боярин, казаки готовятся идти на приступ! - вбежал один из дозорных Ивана.
   - Все к валу! - распорядился Матвей, выбегая первым из шатра.
   Однако казаки, строясь для боя, в то же время не спешили подойти к частоколу. То и дело всадники выскакивали из их рядов и уносились на восток, потом возвращались, и тревога все шире распространялась по их отряду.
   - Наши идут, - догадался Семен.
   - Пушки на вал! - приказал Матвей, первым бросаясь к ближайшему орудию.
   Тут местами рядом с частоколом были созданы площадки - как раз для того, чтобы размещать там пушки. В частоколе рядом с площадками были проделаны бойницы. К одной из них Матвей и велел подвести орудие и направить его на казаков.
   - Пли!
   Два выстрела взрыли землю перед копытами коней первого ряда противника - но разрядили ожидание, заставив казаков броситься врассыпную.
   - Выводите пленных! - распоряжался Матвей. - Уходим!
   - Пленных придется бросить, и пушки тоже, - нахмурился Семен. - Все не уйдем.
   - Ну уж нет, - упрямо покачал головой Матвей.
   Наконец, вдалеке показались первые ряды подходящего русского воинства.
   Впереди ехал Богдан Нагой - второй воевода из стана Прозоровского, прославившийся своим походом по южным землям. От Путивля он повернул на север, присоединившись к Прозоровскому в начале весны.
   - А я смотрю, вы тут знатную добычу взяли, - он подъехал к воротам, развернув свои силы против казаков. Впрочем, их было все еще много меньше, даже с поддержкой людей Сидора и Ивана их число не дотягивало и до тысячи. - Радзивилл увяз в битве с Прозоровским, и твой дядя отправил меня спасать вас, хотя я был нужен в другом месте. Так что берите, что можете - и уходим. Говорят, Радзивилл уже отступает, и скоро будет здесь. Мы обогнали его на пару часов, не более.
   Нагой оглядел выведенных пленных. Заметив Госевского, приказал посадить его на коня.
   - А остальные пусть идут, куда хотят. Всем мы коней не найдем. Поджигайте лагерь!
   - Уйдем кружным путем, - предложил Матвей. - На север, через лес. Там не найдут.
   - Хорошо, ведите.
   Оценив численность подошедшего противника, казаки стали возвращаться. На миг меж ними и русскими встала огненная стена горящего частокола, а когда она опала, казаки с боевым кличем бросились в бой.
   - Придется драться. К бою! - Нагой помчался вдоль рядов своих воинов.
   Не сходясь вплотную с врагом, казаки вдруг развернулись, пальнули из пищалей и пистолетов, кто-то выпустил стрелы - и все разом помчались назад. Дворяне Нагого отвечали им подобным же образом, отстреливаясь, но в погоню не бросаясь. Над всем полем гремели выстрелы, ясный день затягивался дымом.
   - Теперь надо бежать, - покачал головой воевода. - Пока не зажали в клещи.
   Казаки вновь ударили, несколько пуль пронеслось над головами, одна зацепила воеводу. Богдан покачнулся, зажал плечо рукой. К нему бросились его люди, он отстранил их.
   - По коням! Уходим!
   Отстреливаясь и огрызаясь, то и дело выбрасывая из рядов людей на сшибку, его войско медленно втягивалось в лес, направляясь к Днепру.
   - Увозите Госевского, мы вас прикроем, - приказал Нагой Матвею.
   - Я останусь с тобой! - вызвался Иван Шеин. Богдан, морщась от боли, посмотрел на него.
   - Будь по-твоему. Давай на левое крыло!
   - Тогда и пушки мои могут пригодиться? - предложил Матвей.
   Нагой оглядел два орудия со впряженными в них лошадьми.
   - Уходи. Они нам только мешаться будут. Казаки лавой бросаются, их из пушек не возьмешь. А потерять пушки досадно будет.
   Матвей с тревогой оглянулся на уходящую сотню Ивана, занимающую оборону по краю леса, и последним ушел из отступающих.
   Люди Сидора не горели желанием биться в открытом бою, а потому приняли предложение Нагого с радостью. Они уже скрылись далеко впереди, вместе с лязгающими пушками. Рядом с Госевским остались только Матвей и Семен.
   Возле берега Днепра возникла заминка - убегавшие забрали все лодки и плоты с собой, для переправки пушек и коней, и теперь надо было перебираться вплавь.
   - Можете убить меня здесь, я в воду не полезу, - заявил Госевский с презрением. Он сидел на коне со связанными руками, поводья его коня были привязаны к луке седла Матвея.
   Семен отъехал в лес - и вдруг вскрикнул с радостью и удивлением.
   - Аксинья?
   Знахарка, пробиравшаяся по лесу, остановилась и посмотрела на Семена.
   - Ты как здесь? - Семен уже подъехал к ней.
   Та посмотрела на него, на Матвея с пленником и устало качнула головой
   - Пойдем. Покажу, что я тут делаю.
   Семен оглянулся на Матвея. Тот хлестнул коня Госевского:
   - Поехали!
   Пан хранил молчание.
   Ехать пришлось недолго. В стороне от дороги, там, где лес начал слегка редеть, у корней деревьев избушка отшельника.
   - Заходите, - пригласила Аксинья, распахивая дверь.
   Внутри их встретил молодой парень в монашеской одежде, а в глубине горенки виднелся полулежащий на лавке глубокий старик, кажется, разбитый немощью.
   Входящие - кроме пана - перекрестились на иконы.
   - Пойди, погуляй, - велела Аксинья послушнику, и тот вышел.
   - Вот, батюшка, Семен Говоров, сам пришел, - указала на Семена знахарка.
   При этих словах старик приподнялся, хотя видно было, как ему это тяжело давалось.
   - Семен? Жив, значит? - в глазах старика блеснул огонь, тут же погасший.
   - Осип Андреевич? - с недоверчивостью произнес Семен.
   - Монах Амвросий, - поправил старик. - Матушка Аксиньи-то не пережила того дня, а меня Бог уберег. Я тогда и постригся в монахи. Дочь моя пропала, жить было незачем, - говорил он с трудом, медленно припоминая события давних лет. - Так что не кори себя, что меня не сыскал - прежний я и впрямь умер. А тут как наш монастырь ляхи разорили - пришлось в лесу жить, с молодым послушником, Григорием - сам-то я и встать не могу.
   Семен обернулся к Аксинье.
   - Так вот ты почему сюда рвалась?
   Та молча наклонила голову.
   - Но как ты узнала? Я ведь искал вас, искал потом не раз. Кем только ни прикидывался, чтобы хоть что-то выведать...
   - Русь велика, - отозвался старик. - Где уж тут человека сыскать?
   Он поднял глаза на Госевского, неподвижно стоявшего напротив хозяина.
   - А ты, пан, не переживай. Все в воле божьей.
   - Я в том не сомневаюсь, - кивнул Госевский. - Как и в том, что Бог - на нашей стороне.
   - Иногда Господь испытует славой и властью, - заметил отшельник. - Не всякий, победивший в бою, угоден ему и следует его воле.
   - Проигравший уже ничьей воле следовать не может, кроме воли победителя, - возразил пан. - А то и жизни лишается. Так что если мы победим, это и будет означать, что Бог на нашей стороне. Но ты не волнуйся - хотя король и издал запрет схизматикам исповедовать свою веру в Смоленском воеводстве, тебя мы не тронем.
   - Все равно, - забеспокоился Семен. - Аксинья, давай увезем твоего отца к нам!
   - Оставьте меня, - властным жестом остановил их отшельник. - Уж коли помирать время пришло - тут и умру. Ступай, Аксинья. И вы ступайте!
   Поклонившись, гости вышли и сели на коней, когда прибежал Григорий.
   - Аксинья! Ляхи идут!
   По лесу слышались выстрелы и ржание лошадей. Должно быть, Богдан, отстреливаясь, отступал к переправе.
   В лесу, однако, казаки утратили свое главное преимущество - возможность быстро налетать и отскакивать - и тут шла просто перестрелка из-за деревьев, в которой у всадников Нагого были все преимущества, поскольку пистолетов и коротких пищалей у них было больше, как и зарядов.
   - Их перебьют у реки! - спохватился Матвей.
   - Богдан тоже не лыком шит, - отозвался Семен. - Найдет, где их встретить. Казаки не сунутся к реке, чтобы не угодить в засаду.
   Он повернулся к Знахарке.
   - Бегите! - потребовала Аксинья. - Меня не тронут, а вам не поздоровится.
   - Садись ко мне на седло, живо! - крикнул Семен.
   - Езжай, я тебе говорю! - внезапно лицо ее стало грозным.
   - Без тебя я никуда не поеду, - заявил он.
   - А я без отца. Всех нас повезешь?
   - Ну, так и я останусь. Матвей, вези Госевского!
   - Езжай, старый черт! - выругалась Аксинья, хлестнув коня Семена веткой.
   Тот взвился на дыбы, прыгнул в сторону и ринулся под ближайшие ветки.
   Аксинья скрылась в доме, а на поляну уже стали выезжать казаки.
   Матвей попытался увести Госевского - но тот рванул повод с седла Матвея на себя, вдруг освободил руки и помчался навстречу казакам.
   Из-под веток прозвучал одинокий пистолетный выстрел. Пан пригнулся, но не замедлил скачки.
   - Бежим! - крикнул Семен, и Матвей помчался следом за ним.
  
  Глава 5. Второй приступ
  
   Шеин, как ни странно, на сей раз не ярился на Матвея за своевольство.
   - Урон вы Радзивиллу нанесли знатный, - он даже снизошел до похвальбы. Возможно, радовался, что Иван остался невредимым. - Тот вынужден был отступить, и, говорят, оставил свой лагерь в Красном и отступил к Баеву.
   - Госевского мы упустили, - сокрушался Матвей.
   - Ну, зато его сабля теперь у меня висит, как добыча. Говорят, у него моя висела, пока я в плену был, - признался воевода. - Вы лишили их всех припасов, потрепали его тыл, и, я думаю, теперь набеги от него надолго прекратятся. Но подкоп надо продолжать - бить все равно будем в двух местах сразу.
   Потапыч днем отсыпался, работая по ночам - благо, под землей все равно было темно. Понемногу путь приближался к основанию крепости.
   - Вот, строил Федор Конь на совесть, а мы рушим, - покачал он головой, вылезая с Матвеем, пришедшим его проведать, на поверхность.
   Лаз был нешироким, только чтобы протолкнуть бочонок с порохом, и люди там двигались на четвереньках.
   - Бояться рушить старое не стоит, - отозвался Матвей. - Бояться надо разучиться создавать такое вновь. Что ж? Все ветшает. И люди умирают. Но вместо них подрастают их дети, - он блаженно закрыл глаза, вспомнив Егора. Почему-то и впрямь уже не так страшно казалось умереть сейчас. Даже от случайной пули или ядра. Правда, летящих в него ядер Матвей все еще побаивался - особенно когда видел, что они творили с людьми. Вот самого его совесть за собственные выстрелы не мучила - ядра из его пушек били где-то далеко, и он не мог видеть тех, кого они поражали.
   - И старое разрушается - но пока есть те, кто способны создать вещи, подобные этим, народ живет, - закончил он.
   - Эй, кто тут бродит? - завидев тень неподалеку, окликнул Потапыч.
   - Свои, - отозвался женский голос. - Травница я, травы ищу.
   - Аксинья, ты? Поздно уж, иди спать, - с добротой наставил Потапыч.
   - В полночь у трав самая сила. Да и не спится мне, - охотно отозвалась Аксинья.
   - Ну, осторожней тут, - напутствовал ее Матвей.
   Аксинья скрылась в темноте. Она тогда вернулась в лагерь на другой день после их вылазки, но про то, что с ней было, не рассказывала, а ни Семен, ни Матвей не считали вправе расспрашивать.
   - Пора и нам спать, - зевнул Матвей.
   - Ты ступай, а я днем отосплюсь. Ночью самая работа, - и Потапыч, засветив фонарь, нырнул обратно в лаз.
   Лаз продвигался все дальше, и все сильнее разрушалась башня над Антифоновскими воротами, угрожая вот-вот обрушиться. Действительно, от Радзивилла ничего не было слышно, и Госевский куда-то исчез. По слухам, Радзивилл сказался больным. Госевский же, видимо, отступил вместе с казаками, спасшими его, на соединение с королем, уйдя вглубь польских земель. В Баеве, отстоящем от Смоленска почти вдвое дальше Красного, остатки войск Радзивилла возглавил полковник Якуб Мадаленский, войск у него насчитывалось едва три тысячи, и никаких действий он не предпринимал.
   Зато к осаждающим подошли давно обещанные подкрепления - еще два солдатских полка: давно набиравшийся полк Вильяма Китта (где числился и Семен Говоров), и новонабранный полк Юрия Матейссона (голландца, принявшего православное крещение). Последний из них Шеин разместил на северном берегу Днепра, полностью замкнув окружение Смоленска. Тут тоже был воздвигнут острожек, опирающийся на холм с церковью Петра и Павла, на расстоянии пушечного выстрела от стен Смоленска. Острожек перекрыл подход к мостам возле Днепровской башни.
   Полк Китта Шеин придал Прозоровскому, укрепив подходы к городу и с этой стороны.
   Шеин надеялся, что, оставшись без связи с внешним миром, Друцкой сам сдаст крепость, но перестрелки продолжались, и время от времени осажденные устраивали вылазки - не приносившие большого урона, но показывающие, что поляки держатся.
   Наступало лето. Пришли жаркие, душные дни и короткие ночи. Солдаты, что не стояли в дозоре, развлекались ловлей рыбы в Днепре и речках, в него впадающих. Дворяне порой выезжали на охоту в соседний лес. Шеин непрестанно требовал строить новые укрепления, чтобы ни одна мышь не проскочила ни в город, ни из него. Особенно сильную оборону возвели они на севере, в лагере Матейссона.
   Матвей каждый день проверял, как пушкари чистят пушки. Блеск орудий нужен был не ради красоты - малейшее пятно ржавчины или окисла могло привести к разрыву ствола при выстреле, ибо там стенки становились слабее. Орудия начищали и снаружи, и изнутри, изнутри еще тщательнее - там даже оставшийся нагар мог привести к закупорке ядра в стволе и в итоге тоже к разрыву пушки. Но слава Богу, за полгода осады ни одну пушку не разнесло изнутри - хотя некоторые были уничтожены ядрами из крепости.
   Неожиданно слег Богдан Нагой после ранения. Всего в том набеге на лагерь Радзивилла его ратники потеряли немногих - и всех, раненых и убитых, смогли довезти до лагеря - однако сам воевода, считавший свою рану пустяковой, вдруг захворал.
   Шеин отправил к нему Аксинью. Знахарка вернулась мрачная.
   - Не жилец он, - сообщила она.
   - Да рана-то - почти просто царапина! - поразился Шеин.
   - Сам знаешь, стоит царапине загноиться - так и не будет спасения. Я попробую что-то сделать, да уж как Бог даст...
   Воевода помолчал.
   - Ему пока не говори, - попросил негромко.
   - На все воля Божия, - повторила знахарка и ушла в лагерь Прозоровского.
   Воеводы теперь редко собирались в избе на посиделки, вдруг навали
   Подкоп был почти готов, и башня доживала последние дни. Матвей рассчитывал, что она вот-вот рухнет, однако, выстроенная основательно, башня упорно держалась, кренясь то в одну - то в другую сторону.
   Потапыч, торопясь закончить подкоп, теперь работал и днем, и ночью, благо, почва пошла мягкой, и нужно было только вытаскивать корзины с землей. Ее выносили за валом, к реке.
   Наконец, под радостные крики пушкарей и солдат, вся верхняя часть Антифоновской башни осела - и рухнула обломками кирпича и камня. Наутро Шеин объявил подготовку к приступу - однако потом вызвал к себе лично Лесли и Росфорна и сказал, что на самом деле в бой они пойдут только через три дня. А между тем отправил Волынского, как и собирался, на Мстиславль.
   - Тебе город брать не надо, - объяснял воевода. - Только попугаете, пожжете, до чего дотянетесь - и возвращайся. В общем, нужно побольше шуму, чтобы ляхи туда начали свои силы стягивать, подальше от Смоленска.
   - Я понял, Михайло Борисович, - кивнул Волынский.
   Конное войско ушло под бодрые звуки труб и барабанов. Но вернулись они намного раньше, чем ожидал воевода. К вечеру второго дня на юго-западной дороге появились отряды Волынского - потрепанные и унылые. На носилках несли раненых. Шеин мрачно осмотрел вернувшееся воинство.
   - Нас ждали! - гневно говорил Волынский, докладывая Шеину о своем походе. - Едва мы подошли к городу - на нас набросились и из ворот - и сзади, с дороги! Я едва вывел своих через лес, и потерял человек двадцать сторожевого полка, оставшегося охранять наш отход! А сколько раненых? Точно тебе говорю - кто-то их предупредил.
   - Кто на вас напал?
   - Если б мы знали... Но я думаю - Госевский. Там были не те, с кем мы уже столько раз встречались на поле боя - свежие бойцы.
   - Ладно, - взгляд воеводы стал еще более мрачным. - Пойдешь со своими - кто остался - в Дорогобуж за пополнениями. Сменишь там Сухотина, его пришлешь к нам. Хотя и у него сил почти нет...
   После ухода Волынского Шеин крепко задумался, уронив голову на кулаки, лежащие на столе. Взгляд его недвижно вперился в пламя свечи, одиноко горевшей в подсвечнике.
   - Сам видишь, Матвей, прав Федор Васильевич - кто-то поляков предупреждает. В тот раз - когда мы думали их выманить и путь отрезать - они отступили, точно знали о засаде. Когда на приступ пошли - они уже ждали нас. И вот - третий раз. Случайностью это уже не объяснить.
   - Я понял, - кивнул Матвей.
   - Но пока погоди начинать свои расспросы, - удержал его Шеин. - Поглядим, как в этот раз дело пойдет.
   В ожидании приступа воеводы опять собрались на пирушку - как шутил Вильсон, "может, последнюю в жизни". Первыми должны были идти полки Лесли и Росфорна, за ними врывались остальные. Теперь до битвы оставался один день, таиться было поздно, и полковники спокойно обсуждали и свою прошлую жизнь, и что им предстояло сделать завтра.
   Тут появился и Юрий Матейссон, высокий голландец, одетый, однако, в кафтан русского образца.
   Он поклонился Матвею.
   - Твой знакомый де Карт передает тебе привет, - произнес он. - Надеется, ты сумел использовать ваше знакомство во благо.
   - О, бесспорно, - в ответ поклонился Матвей. - Я рад, что мне удалось познакомиться с ним. А где он сейчас?
   - Осел в наших краях, как и собирался, - отвечал Матейссон. - А наши друзья, я так понимаю, вспоминают минувший приступ?
   - Вы думаете, нас не ждет такая же ловушка, как в прошлый раз? - предположил Росфорн, чопорный сухой австриец невысокого роста. - Зачем Шеин дал полякам три дня? Чтобы лучше подготовиться к отражению наших рот?
   - Пусть готовятся, - многозначительно усмехнулся Лесли. - Все равно они будут ждать нас не там.
   - Что ты хочешь сказать? - удивился австриец.
   - Что я хотел, то и сказал, - отозвался Лесли, взяв в руки кружку с пивом. - Пойдем, Матвей.
   Отряды, предназначенные, чтобы ворваться в пролом, стояли чуть в стороне от рухнувшей башни - так, чтобы отсюда быстро можно было добраться и до бывших ворот, и до того места, где думал взорвать подкоп Потапыч. Их поставили в отдалении, чтобы не задеть взрывом. Выстрелов со стен уже не опасались - пушки на этом участке стены были выбиты точным огнем пушкарей осаждающих, пищальники тоже не появлялись, видимо, укрепляясь на втором валу.
   Обломанными зубами высились развалины двух башен. Шеин уже видел, что позади проломов была возведена земляная стена, однако расчет его был вовсе не на эти две дыры. Он смотрел на тот участок стены, где сейчас должен был закладывать заряд Потапыч, и вот-вот должен был появиться на поверхности.
   Но взрыв ударил раньше, и не там, где его ждали, черным дождем закрыв пространство между стеной и валом осаждающих.
   - Что это? - воевода пошатнулся.
   Взлетела земля, вздыбилась, уходя из-под ног - и второй взрыв, сильнее первого, вдруг накрыл готовые к бою войска. В воздух полетели тела, куски тел, громкий крик накрыл равнину.
   - Там же Потапыч! - Матвей в ужасе бросился к провалу.
   Окровавленные уцелевшие роты оттягивались прочь от места гибелей товарищей. Матвей бежал навстречу им. Но там уже ничего не было - только огромная яма, сделавшая ров возле крепости поистине необъятным.
   Это называлось "контрминой". Как видно, поляки узнали, где идет подкоп осаждающих, и вышли навстречу, и успели взорвать его прежде, чем Потапыч закончил свою работу. Взрыв похоронил всех, кто был в тот миг в проходе.
   Лесли, как мог, восстановил порядок в своем полку, выдвинул новые роты. Со слабым криком "ура" они двинулись к старому пролому, возле башни. Там их встретили огнем со всех сторон - и с земляного вала, и с обломков стены. Наступление захлебнулось, наступавшие откатились назад.
   - Ну, все, - Лесли, разъяренный, с обнаженным палашом бросился на Росфорна. - Не ты ли это учинил?
   - Держи себя в руках, полковник, - не притрагиваясь к оружию, отозвался австриец. - В чем ты меня обвиняешь?
   Тяжело дыша, Лесли опустил клинок. Обернулся к Матвею.
   - Пойдем.
   Приступ опять закончился, не начавшись. И в этот раз даже не было Радзивилла, дышавшего в спину.
   Но Матвей не думал об этом. Он стоял над воронкой, ставшей могилой пушкаря, и молча, бездумно смотрел на оскалившуюся землю.
   - Пойдем, - вновь позвал Лесли. - Это война, юноша. Если переживать по поводу любой смерти - ты умрешь от тоски.
   - Я хочу понять, как они вели свой подкоп, - выдавил Матвей. - Судя по всему, они прошли под стеной, подо рвом, и ниже нашего хода - заложив порох чуть дальше, чтобы не повредить основание стены.
   - Да, им повезло, - согласился Лесли.
   - Или им помогли.
   - Да, но это не Росфорн, - признал полковник. - Я наблюдал за ним все эти дни, понимая, что не зря Шеин поставил нас обоих в первый ряд. Поначалу мне подумалось, что он как-то сумел... Но сейчас понимаю, что это не он.
   - Это уже не важно, - прошептал Матвей и, последний раз обернувшись на то место, что стало вечным упокоением пушкаря, добавил:
   - Покойся с миром.
  
  Роспись Четвертая. Поле битвы.
  
  Глава 1. На Москве.
   Иван вернулся на Москву с Дона в начале лета, в сопровождении пяти сотен казаков. Больше собрать он не смог - казаки говорили о готовящемся татарском набеге. Иван сперва не верил, но на Москве слухи ему подтвердили.
   Казачьи сотни сразу отправлены были под Смоленск, Ивана же царь задержал у себя, расспрашивая о дороге.
   У царя сидели почти все те же, что были тут, когда Иван рассказывал о своем походе на Урал - оба Черкасских, Долгоруков, Мезецкой, Репнин, Стрешневы, пара дьяков. Не было Шереметева, уехавшего по случаю смерти своего сына в имение, и не было Измайлова, что сейчас служил помощником Шеина.
   Когда Иван вошел, царь на него едва взглянул, продолжая о чем-то спорить с Мамстрюковичем.
   - Вы говорили, шляхта долго препираться будет, прежде чем вокруг Владислава объединиться - а она уже его признала, и записывается в его войско. Вы говорили, все православные во владениях Владислава на нас поднимутся - а они сидят, заныкавшись, и ждут, чем у нас с поляками дело кончится. Теперь вы говорите, что Владислав не найдет денег, чтобы войско содержать - с чего бы мне верить?
   - Ну, поляки всегда много обещают, но мало платят, - высказал Иван Черкасский - глава Посольского приказа - в поддержку родича. - Даже коли соберут войско - долго его содержать не смогут.
   - А если смогут? Если опять вы ошибетесь?
   - На этот случай надо готовить пополнение Шеину, - отозвался Черкасский.
   - Дмитрий Мамстрюкович, собирай Земской совет, - обратился царь к главе Боярской Думы. - Пусть решают, где нам деньги брать на новое пополнение.
   Мамстрюкович поклонился царю и, поманив одного из дьяков, ушел. Царь повернулся к Ивану и знаком велел ему говорить.
   Иван кратко рассказал, как проводил послов, и перешел к делам с казаками.
   - Под Астраханью пришлось задержаться. Турки сцепились с кизыл-башами за Низовую пристань. Казаки боятся, что и те, и другие будут на их земли набеги совершать. Видать, потому и татары теперь, оставшись без присмотра, грабят, кого хотят. От Царицына свернул к Дону. Казаки стражу крепко несут, то и дело меня останавливали да расспрашивали.
   - И что ты им говорил?
   - Что царь русский всем им обещает защиту и справедливый суд. Но они беспокоились о вольностях своих.
   - Какие же вольности они боятся утратить?
   - Они свою волю оружием завоевывали. Право жить так, как они полагают нужным. Люди готовы биться за свою свободу.
   - Свободу? - резко прервал Ивана царь. - А что есть свобода?
   - Я тебе, государь, перескажу, что они мне на это сказали. Свобода для них - когда на все есть их воля. Когда сами они вольны решать, что делать и как жить. Свобода - когда власть своя. Которую сам выбираешь - и подчиняешься ей. Так они выбирают своих атаманов, кои в походе вольны их казнить смертью - но затем, по возвращении, они живут среди них, и коли не по нраву придется решение атамана - могут и изгнать его.
   - Что же, хотят они, чтобы атаманы и впредь ими управляли, а мы бы их кормили и защищали? - нахмурился Михаил. - Или все-таки готовы их атаманы поступиться частью своих вольностей, чтобы за них царь решал?
   - Они и сами готовы служить, государь, но хотят служить под началом своего головы. В том они и видят свободу свою - чтобы решать, кто будет ими управлять в бою и в мирное время.
   - Так и будет атаман им угождать, и не о высшем думать - а о том, чтобы по сердцу прийтись людям. Я скажу тебе, как учат в церкви, что есть воля. Ибо свобода - это не когда на тебе нет запретов. А когда сам ты видишь цель и можешь к ней идти, преодолевая препятствия и запреты. Но к какой цели ты стремишься? Разве моя цель - не благополучие всей державы нашей? Всяк в нашем краю трудится ко славе Господа, на украшение и процветание державы - и потому всяк верит своему государю, что направляет их в этих трудах. И каждый может посоветовать царю, что еще надлежит сотворить для украшения и процветания державы, и царь выслушает. Или не слушал я тебя, Шеина, отца своего, и даже советников из самых простых людей? Но потом решение на мне. Я выслушал - но что надлежит делать, решаю я. И я пред Господом в ответе. Коли они с тем согласны - то не будет им утеснения. Если же они хотят по своей воле грабить и воевать, с кем пожелают - то придется их волю урезать.
   Иван склонил голову, признавая правоту Михаила.
   - Я так им и ответил, что коли желают они процветания не только себе, но всей державе нашей - царь им всегда опорой и помощником будет. Но они опасаются соседей своих, татар и турок, что постоянно совершают набеги на их края, и натравливают иные народы. Их они боятся больше, чем твоего гнева. И потому многие со мной поехать не пожелали.
   Михаил, выслушав его, продолжал:
   - Царь - глава всех православных. И все истинно верующие, где бы они ни жили, должны верить, что есть у них заступник. Иначе зачем бы Бог попустил существовать многим государям, как не для того, чтобы всякий человек рассчитывал на защиту, если начинают его притеснять? Бывает, государь творит несправедливость, - произнес Михаил настойчиво, взмахом руки утишая возмущенные возражения бояр. - Бывает. Послушал дурного совета, не устоял перед соблазном - что ж, государь тоже человек, даже не святой. И решил утеснить кого-то в своем государстве. Кто восстановит справедливость, как не другой государь, вступающийся за порушенную правду? Да, порой государь просто придирается, ибо желает подчинить соседнее царство, и выпячивает грехи его государя, умаляя заслуги - что ж, тогда только война. Она и покажет, верят ли подданные своему правителю, готовы ли умирать за него - или и впрямь столь он несправедлив и жесток, что никто не поднимется в защиту его. Потому и должен царь править справедливо, дабы не давать повода никакому иноземцу упрекнуть его, да еще и разыскивать недовольных, ища в них опору будущему завоеванию.
   А нынче - вон, сколько народу по своей воле помогать нашему походу взялось! Разве не говорит это о нашей силе и нашей правоте?
   - Да, и мы верим, что победим, - склонил голову Иван. - Но еще обеспокоены казаки грозящим им набеге татар.
   - Неужто татары на них собираются нападать? - Михаил тут же вышел из образа проповедника и заговорил обычным голосом. - Шеин же обещал, что с турками договорился, а татары без их позволения вряд ли осмелятся?
   - Татары сами себе хозяева, - возразил стоявший тут же Черкасский, глава Посольского приказа. - Ходят, когда хотят и куда хотят.
   - А вам что доносят? Коли казаки забеспокоились - может, и нам стоит волноваться? Все силы на западе, южные рубежи оголены.
   - Многих на нас не отправят, даже коли осмелятся, - заверил Черкасский.
   - Так они на Москву не пойдут, они по богатым южным землям пройдутся! Сколько мы сил потратили, чтобы туда людей вернуть? Заманивали, от податей освобождали, ссыльных селили, долги прощали. Все ведь пусто лежало после Смуты! Вот только недавно на ноги подниматься стали. Пять лет назад, хорошо, почти без боя обошлось, там главные их силы на Польшу ушли. Мы думали, и нынче так будет - а они, видать, узнали, что мы с Польшей воюем, и сочли нас вовсе беззащитными?
   - Отдай приказ, государь - будем готовиться, коли повелишь, - порывисто поклонился Репнин.
   - Повелю ли я? Конечно, повелю! А не повелел бы - сдались татарам, как полвека назад? Уж могли бы и сами тут сообразить. Береговая служба сама по себе трудится, без царского указа.
   - Кого во главе ополчения поставить? - с готовностью спросил Черкасский.
   - Хорошо, что не отпустил я Пожарского под Смоленск. Есть, кому от татар защитить столицу. Иван, позови Дмитрия Михайловича. Пусть готовит оборону. На Москве собираем пополнение для Шеина, да четыре тысячи стрельцов есть, да еще три новых полка иноземного образца собираем - будет, чем отбиться.
   Подъезжая к своему дому после посещения Пожарского, Иван с тоской и надеждой увидел спускающуюся к нему навстречу с крыльца жену.
   Когда друзья и знакомые Ивана рассказывали ему, какие дуры у них жены, он начинал им завидовать. Алена дурой не была. Она была умна, язвительна, образована - что довольно редко встречалось, - и одним словом могла обидеть так, что хотелось ее убить. Но даже руку поднять на нее Иван и подумать не мог, потому что тут же она начинала смотреть на него испуганными большими глазами маленького ребенка, и тогда начиналось хотеться убить себя.
   "Господи, что же делать, если та, без которой не можешь жить, и та, с которой жить невозможно - это один человек?" - вздохнул Иван про себя, слезая с коня.
   Алена сдержанно поклонилась ему, ловко увильнула от его попытки поцелуя, и, как положено верной и любящей жене, повела мужа за накрытый стол.
   - Я думал, ты в своем имении, - заметил Иван, уплетая уху.
   - Да вот прослышала я, что ты возвращаешься, и поспешила тебя встретить. Ведь почитай полгода не виделись. Али ты не рад?
   Иван предпочел промолчать, углубившись в миску.
   Хотя на самом деле он был рад, и он правда соскучился, и надеялся, что и она приехала, потому что скучала. Однако едва он доел, как тут же выяснилось, что отнюдь не только тоска по мужу заставила ее приехать в Москву.
   - У многих знатных бояр жены служат царице. Почему бы и мне не быть к ней вхожей? Ты царю верно служишь, хоть он и не ценит тебя, я бы тоже могла царице послужить. Все не одной в имении скучать.
   - Разве тебе там приходится скучать? - удивился Иван. - Мне казалось, у тебя там дел полно.
   - С делами и Яшка справляется, - упомянула она управляющего, - Мне в его дела лучше не лезть. Или ты меня стесняешься?
   - Нет, конечно! - поспешно заверил Иван.
   - Так вот и поговорил бы с царем.
   - Поговорю, - обреченно кивнул Иван.
   - Мы бы тогда могли вовсе не разлучаться. А то ты все при дворе - а я там одна. И не знаю - с кем ты тут, кто тебя утешает...
   - Да ты что! Ни на кого, кроме тебя, я и не смотрю никогда, - заверил Иван, правда, не вполне искренне.
   - Ну, вот, а буду я при царице - каждый день сможешь меня видеть. И не надо будет тебе ни на кого смотреть, - завершила она свою речь достаточно резко и встала из-за стола.
   Иван, рассчитывавший на иное продолжение ужина, опять выругался про себя, но вслух сказал:
   - Ты будешь при дворе, но сейчас тебе надо уехать.
   - Почему? - удивилась Алена.
   - Татары идут на Москву.
   - Но ведь...
   - И побыстрее, - велел Иван.
   Отправив жену, он зашел в Посольский приказ.
   Тут его с нетерпением ожидал Степан Горихвостов, с которым они пять лет назад ездили во Францию.
   Степан не числился в Посольском приказе, в отличие от своего брата, но выполнял как правило поручения его главы. С тех пор как Шеин ушел из Посольского приказа в Пушкарский, Степан продолжал негласно на воеводу работать.
   - Ты к Михаилу Борисовичу не поедешь? - с некой опаской спросил Степан.
   - Под Смоленск? - поднял брови Иван. - Собирался, коли у царя не будет мне иных поручений.
   - Я не ведаю, получил ли Михаил Борисович мою записку, а сам я нынче под надзором Мамстрюковича, так что поехать не могу. И довериться никому не могу. Ты ведь из друзей воеводы, так что тебе расскажу, что сам слышал за это время.
   Иван поманил Степана наружу - в Посольской избе сидело слишком много дьяков.
   - Рассказывай, - он вывел гостя на Москву-реку.
   - Скажу только, что среди наших немало доброхотов полякам. Не полякам даже, а их монашескому братству, что все пытались у нас свои соборы строить.
   - Это от которых отец Томас приезжал? - предположил Иван, догадываясь об ответе.
   Такое предположение сразу многое объясняло. Равно как и внезапную смену турецких замыслов, обратившихся с запада на восток. И в таком случае, надеяться, что у поляков вдруг кончатся деньги, не стоило - им всегда их дадут столько, сколько надо, пока они будут делать то, что требуется...
   - И еще одно, - замялся Степан. - Батюшка Филарет очень болен. Он, конечно, стар, и жену два года как схоронил, но все ж таки человек крепкий здоровьем. И слышал я, - Степан приблизил губы к уху Ивана, - как шептались, будто травят его зельем.
   Он отстранился, поправляя шапку.
   - А про Густава, короля шведского, я и сам видел, что его в спину убили.
   Иван кивнул ему рассеянно.
   - Хорошо, ступай.
   Степан замялся.
   - Вот еще что. Я ведь у Мамстрюковича нынче обитаю. Но боюсь, что не простит он меня, что его супротивнику тайком служу. Коли случится со мной что - позаботься о сыне моем. Он мал еще, его брат мой, Григорий, пока к себе взял, но коли со мной что случится - может и Григорию не поздоровиться.
   - Позаботимся, - пообещал Иван. Он вдруг ощутил страстное желание отправиться домой, к жене - однако она уже, должно быть, уехала, и он, пересилив себя, решил сперва добраться до Филарета.
   Патриарх болел и уже не вставал, угасая с каждым днем. Толпы просителей, что раньше осаждали его покои, теперь перебрались в царские палаты, и только немногие верные слуги пытались облегчить последние дни Филарета.
   Он приказал было послать за Иваном, но потом, когда Иван уже спешил к нему, его встретил другой слуга, передавший, что патриарху вновь стало худо и принять гостя он не сможет.
   - Тогда и ты передай патриарху, чтобы проверяли тщательнее, какую еду и питье ему подают, - попросил Иван. Слуга кивнул и ушел, а Иван отправился домой.
   Жена, однако, никуда не уехала, и хотя Иван был тому рад, внешне постарался показаться грозным.
   - Ты почему не уехала, как я велел?
   - Ах, милый, как же я могла бросить тебя одного в такой опасности? - отозвалась она с явным лукавством. - Уедем вместе?
   Иван хотел было возразить, что у него еще полно дел - и вдруг понял, что не может ей противиться. В конце концов, он полгода не был дома, и имеет право отдохнуть хотя бы две недели.
   Вернулся он, однако, лишь через три недели, и был удивлен сам, что выдержал так долго. Все равно, несмотря на то, что он видел, как Алена старается держать себя в руках, они поругались. Долго крепившись, жена призналась все-таки, что взяла у знахарки приворотное зелье, и желала опробовать его действие на муже своем. Иван пришел в ярость, потом долго уверял, что всегда любил только ее одну, но ссоры множились, и он наконец ускакал, отговорившись службой.
   На Москве все гудело в ожидании прихода татар. Во главе собранных войск встал князь Пожарский. Потом, если удастся от татар отбиться, они должны были двинуться на помощь Шеину.
   Москва напоминала город в осаде. Везде ходила вооруженная стража, то и дело проезжали гонцы и отряды вершников. Посад поделили на участки между воеводами, каждый из которых должен был наладить оборону. Позвали и Лыкова, и Борятинского, и Бутурлина, и среди сотенных голов Иван узнал даже тестя Матвея, Плещеева, тоже получившего под начало один из острожков за пределами города.
   Пожарский выдвинул большой полк далеко к югу, за Яузу, с тем, чтобы если татары придут на Москву, попытаться зажать их с двух сторон, как некогда удалось сделать Воротынскому в битве при Молодях. Однако дни проходили в ожидании, а татары не появлялись.
   Наконец, уже в августе внезапно прибыл посол от татар, и в его свите Иван с удивлением заметил отца Томаса. Тот на сей раз был совсем в ином наряде, более напоминающем турецкий или татарский, или даже скорее казацкий - широкие шаровары, длинный кафтан, сходный с халатом, на голове нечто среднее между феской и кабардинкой.
   - Наш господин сожалеет о случившемся, - сообщил посол, и отец Томас выступил переводчиком. - Мы не собирались нападать на ваши земли. Но прошел слух, что казаки грабят Крым, и людей было не удержать.
   - Удивительно, но среди казаков прошел точно такой же слух - будто крымчаки грабят их земли, - заметил царь, обращаясь к Пожарскому.
   Посла принимали в походной заимке, за пределами города. Никто не собирался допускать незваных гостей внутрь.
   - Стало быть, вы признаете, что то была ошибка? - спросил Пожарский посла.
   - Несомненно. И великий повелитель Крыма, и покровитель его и всех правоверных, живущий за морем - чтут договора и соблюдают данное слово.
   - Тогда, может, вернете отнятое и всех полоняников?
   - Но люди были в гневе, - возразил посол. - Они посчитали, что это вы первыми нарушили наш договор. Они должны получить возмещение за свои труды!
   - Вы желаете стребовать с нас дань за то, что сами испугались призрака? - удивился царь. Отец Томас покачал головой:
   - Я бы не советовал говорить с послом такими словами.
   - Переведи ему, как сочтешь нужным, - махнул рукой царь. - Коли не хотят возвращать добром - князь Дмитрий Михайлович им объяснит, в чем они ошибаются. У него под рукой десять тысяч воинов, с юга путь к отступлению отрежут воины Засечной линии - и вряд ли татары уйдут в целости.
   Отец Томас заговорил с послом по-турецки. Тот кивал головой, недовольно поглядывал на Пожарского, но, видимо, в итоге согласился.
   - Посол Великого хана, мурза Ахмет-ага, готов передать полоняников твоему представителю, если тот соблаговолит проследовать за ним до Дедилова, где стоит их рать.
   Царь подозвал Пожарского.
   - Возьми свой полк и езжай с послом. Верни, что они забрали.
   Князь поклонился и вышел вслед за Ахмет-агой. Отец Томас, однако, остался.
   Заметив среди людей, сопровождающих царя, Ивана Хилкова, он ему помахал рукой, как старому знакомому.
   - Я вижу, ты благополучно вернулся!
   - А я вижу, ты успел побывать еще во многих местах, - отозвался Иван.
   - Да, и, к сожалению, не знаю, как идут дела у меня на родине. Что, ваши войска уже взяли Смоленск?
   Иван внимательно посмотрел на него, ища подвоха. Но отец Томас, кажется, спрашивал вполне искренне.
   - Думаю, это вопрос одного-двух дней, - отозвался Иван. - Все уже решено. Город в плотной осаде, у осажденных нет ни пороха, ни еды, и не сегодня - завтра к царю приедет гонец с известием, что город пал.
   - Все во власти божией, - отозвался монах, возводя глаза к небу. - Как там сказано? "Низведу возгордившихся и возведу смиренных"...
   Заметив, что Иван разговаривает с монахом, царь поманил обоих к себе.
   - Насколько я помню, меньше года назад ты был у нас совсем в ином наряде, - усмехнулся царь.
   Отец Томас поклонился.
   - Всякий народ имеет свой обычай, наилучшим образом приспособленный для жизни в его краях. Потому, пробираясь через земли, населенные какими-либо народами, стоит воспользоваться их обычаями.
   - Объясни мне, монах, почему ваш король, вместо того чтобы примирять своих подданных - как делали предшественники его отца - продолжает гибельное для государства дело, притесняя одних в угоду другим? Разве вы не понимаете, что такое положение рано или поздно заканчивается бунтом? Невозможно вечно сгибать ветку! А если она распрямится - то ударит в лицо сгибавшего!
   Монах вновь поклонился.
   - Ветка, согнувшись, может и не распрямиться - если сломается. Можно примирять разные стороны - но тогда получается, что никто не получает желаемого, все чем-то поступаются. А стычки и недовольства рано или поздно приведут к бунту. Но можно зажать одну из сторон, и когда та не сможет терпеть - вызвать ее на бунт, выявить зачинщиков, наказать их - и тем избавиться от постоянных склок и угроз смуты. Я полагаю, у короля достаточно мудрости, чтобы понимать это.
   - А если недостаточно - вы ему в том поможете?
   - Нельзя вечно держать равновесие, - отозвался отец Томас. - И тебе, государь, стоит прислушаться к этому совету.
   - Пока, слава Богу, у нас вся земля озабочена одним, и никто не собирается ссориться с соседом. Кстати, благодаря вам.
   - Неужели? - удивился монах не вполне искренне.
   - Да, именно вы сумели объединить нас, дабы защитить веру отцов наших от притеснений вашего короля.
   - Ну, что же, я рад, что сумел услужить тебе, - отец Томас склонился в столь глубоком поклоне, что явно не собирался распрямляться более, пока царь не отпустит его.
   Михаил не стал его задерживать.
   - Ступай. Я полагаю, ты нужен послу хана?
   - О, нет, и я просил бы у государя позволение вернуться на родину, - отозвался монах, извернувшись, но не распрямляя спины.
   - Вряд ли у тебя это получится, - возразил царь. - Все дороги перекрыты нашими войсками.
   - Но ты мог бы снабдить меня грамотой, позволяющей проехать.
   - Я думаю, тебе лучше задержаться у нас и дождаться конца войны, - беспечно сказал Михаил.
   - Как пожелаешь, - склонил голову монах, но Ивану показалось, что в глазах того сверкнуло злорадство.
   - Государь, - склонившись к руке Михаила, негромко проговорил Иван, - не стоит оставлять его без присмотра.
   - Конечно, не стоит, - согласился царь. - У вас в Посольском приказе ведь есть подходящие люди? Приставь кого-нибудь, пусть следит за нашим гостем и тебе доносит.
   Иван вспомнил о Степане Горихвостове. Тот, правда, говорил, что теперь служит Мамстрюковичу, но ради такого дела тот должен был его отпустить.
   Степан жил у брата. Григорий пока отсутствовал, и Степан чувствовал себя полным хозяином в доме.
   Сын его, мальчуган лет пяти, носился по пустому дому.
   - А у Григория самого детей нет, что ли? - спросил Иван.
   - Ни жены, ни детей, - признал Степан. - Родители наши не успели его оженить, а после их смерти он и вовсе женщин чурается.
   - Может, он не так уж не прав, - с грустью, понятной только ему одному, чуть слышно вздохнул Хилков.
   - Значит, надо приглядывать за монахом? - повторил Степан. - Ну, такое мне не впервой. Но вот что я тебе уже сейчас могу сказать - я видел его пару раз у Мамстрюковича.
   - Ты, главное, в глаза как-нибудь нашего главу Думы Мамстрюковичем не назови, - упрекнул Иван дьяка. - Но за сведения такие благодарю. Поглядим, что он еще выкинет. Чует мое сердце - не спроста он остался.
   - Так, может, взять его в Разбойный приказ? - предложил Степан.
   - Поглядим. Может, и придется, - Иван отправился к царю с докладом.
   По счастью, Мамстрюковича при царе не было, и Иван смог доложить все.
   Царь, однако, отнесся к его словам совсем не так, как он ожидал.
   - Что ж вы все на Дмитрия Мамстрюковича наговариваете? - нахмурился он. - Неужто боярину, богатейшему в нашей державе, в самых высоких чинах - что-то может еще потребоваться от врагов наших?
   - Как знать, - пожал плечами Иван. - Быть может, монах знает о нем нечто, из-за чего тот может лишиться всех этих благ?
   - А ты сам соображаешь, что говоришь? - вскричал Михаил. - Ты наговариваешь на правую мою руку, который сейчас, когда батюшка при смерти лежит, почти заменил мне отца! И есть ли у тебя хоть какие-то доказательства твоих слов? Или ты готов вот так просто обвинить человека?
   Иван хотел ответить, что надо понаблюдать, и все может статься, но вдруг понял, что так обвинение станет еще глубже. Он побледнел.
   - Как пожелаешь, государь, - выговорил он. - Коли не желаешь более видеть меня рядом с собой - так отправь на войну. Давно хотел попроситься у тебя на службу под Смоленск. Вижу, там от меня больше пользы будет, а в Посольском приказе и без меня управятся.
   - Да, ты прав, - кивнул Михаил. - Твой дядя вполне тебя может заменить в Посольском приказе. Так что поедешь воеводой в... Ну, скажем, в Брянск. Или в Путивль. Там и докажешь свою преданность.
   Иван поклонился, с трудом сдерживая гнев и обиду.
   Он выехал в тот же день, благо, погода стояла теплая. И даже поначалу держался дороги на Брянск. Но чем дальше он отъезжал от Москвы, тем сильнее клокотала в душе ярость.
   - В конце концов, - прошептал он сквозь зубы, - умереть со славою можно везде. А спешить в ссылку смысла нет. Все мы под Богом ходим - может, я заболел или еще где задержался?
   Так в первый раз Иван ослушался приказа царя и повернул коня в сторону Смоленска.
  
  Глава 2. Битва на реке Ясенной
  
   Пушки продолжали грохотать, но уже вяло и словно бы нехотя. Да и припасы с обеих сторон подходили к концу. В боях наступило затишье.
   Когда Матвей поутру зашел к воеводе, тот стоял посреди своей избы с двумя письмами в руках. В углу сидел селянин в холщевой одежде, легкой по случаю летнего времени.
   - Вот смотри, какие послания я получил в один день, - протянул Шеин Матвею оба письма. - Вот тут, - он потряс левой рукой, - говорится, что Госевский собрал войско и скоро будет у нас. А вот тут, - он помахал письмом в правой руке, - из Москвы сообщают, что на русские земли идут татары.
   - Кажется, нас зажимают, - пробормотал Матвей. После гибели Потапыча он не находил себе места.
   - Да, спокойная жизнь у нас явно заканчивается, - задумчиво произнес Шеин.
   В сруб к воеводе ворвался Прозоровский.
   - Михайло Борисович! Помогай - я сам их не удержу.
   - Что стряслось?
   - Ратные люди мои на сход собрались, говорят, не будем больше под стенами сидеть, надо свою землю спасать. Требуют вести их против татар.
   - И что ты им сказал?
   - Сказал, что не мне это решать.
   - Стало быть, мне? Любопытно, откуда они про это прознали... Ну, что ж, пойдем, поговорим.
   Стан Прозоровского шумел и гудел. Больше трех тысяч ратников собрались вокруг острожка, обсуждая и грозясь.
   Воеводу, едущего верхом в сопровождении нескольких спутников, увидели издалека, расступились, пропуская к острожку. Шеин спешился, взошел на холм.
   - Слышал, вы домой собрались? - спросил как мог небрежнее.
   - Татары идут, от них борониться надо! - выкрикнул один из дворян, высокий широкоплечий детина.
   - Это кто таков? - воевода нагнулся к Прозоровскому.
   - Анисим Чертопруд, один из главных буянов.
   - Ты, Анисим, сам, что ли, не знаешь, как крымчаки действуют? Налетят, пожгут-пограбят и убегут. Пока вы тут соберетесь их искать - их уж и след простыл.
   - Так нельзя же тут сидеть сложа руки!
   Толпа отозвалась одобрительным гулом.
   - Они не на нас - они на Рязань идут, - возразил Шеин. - Там свои войска, Береговая служба стоит - не бойтесь, далеко не пройдут.
   - Но пока мы здесь стоим - мы там без дома останемся! - в отчаянии выкрикнул Игнат Писарев откуда-то из ближних рядов.
   - Ты-то что беспокоишься? - удивился воевода. - Тебя вовсе ждут домой на Урале.
   - Так ведь не за себя. Который месяц мы на войне. Как там родные наши - никто не знает. Каждый день в бою. А наши ребята, из конных рот - так вовсе отдыха не знают! Мы и в дозоре, и в стороже, и в запасе, и в охране обозов, и удар на нас первый всегда приходится, а потом мы же и гонимся за врагом, коли удача на нашей стороне, а нет - прикрываем отход.
   Шеин задумался. Матвей нагнулся к его уху:
   - Помнишь, у нас турецкий посол был?
   - Ну? - оживился воевода.
   - При нем монах ошивался, отец Томас? Я думаю, не спроста он к туркам поехал...
   - Думаешь, татары не сами пришли, а по польскому приглашению? Это может быть, - кивнул Шеин и вновь обратился к собравшимся.
   - Братья мои! Я ведаю, как вам тяжко. Все устали от войны и от осады. Но тем, что сейчас мы все бросим и уйдем - мы никому не поможем. Дело надо до конца довести. Как вы думаете, почему вдруг пришли враги веры христовой на землю нашу? Разве увели бы мы защитников со своей земли, если б не обещали нам их хозяева, что не будет урону нам?
   - Да разве можно верить нехристям! - возмутился Анисим.
   - Кое в чем и можно, - отозвался Шеин. - Да только дело в том, что не сами они нынче пришли - напустили их нынешние враги наши, ляхи. А стало быть, чтобы справиться с татарами - надо нам крепче с ляхами воевать!
   Хотя, если вдуматься, смысл речи Шеина получался совсем обратный - не надо было с ляхами воевать, чтобы татары не пришли, - однако она произвела впечатление. Народ задумался. Шеин стал развивать успех:
   - На помощь нам идет рейтарский полк, собранный в Москве. Я понимаю, как вам отдыха хочется, сейчас отдыхать не время. Как он придет, те из вас, чьи поместья в южных землях, которым грозит татарский набег, смогут уехать, тогда и езжайте с Богом! А до той поры потерпите - некому, кроме вас, дозоры нести и дороги охранять!
   - Когда придет он?
   - Через неделю! - пообещал воевода, хотя вовсе не был в том уверен.
   Гудящее собрание разошлось, однако с утра выяснилось, что очень многие все-таки сбежали, не дожидаясь разрешения. Во главе беглецов оказался тот самый Анисим Чертопруд.
   - Не выдержали? Ну, Бог им судья, - Шеин приказал написать отписку в Москву о сбежавших, чтобы там сами решали, что с ними делать. - И все-таки - как они узнали о татарах? Мне весть только давеча принесли, и гонец ни с кем, кроме меня, не разговаривал.
   - Говорят, Аксинья им наворожила, что дома их сгорят, коли тут останутся, - отозвался Матвей.
   - А сама она где?
   - Так вот пропала - третий день уже не появляется.
   - Ну, наворожила - мало ли что болтает! А про татар-то как проведали?
   - А вот тут, я думаю, наш доброхот и действует, - объяснил Матвей. - Я сказал тебе, что ляхи с турками и татарами договорились, должно быть, они и нам слух пустили. Так что наши могли это знать еще до того как ты гонца принял.
   Шеин молча смотрел в узкое оконце, прорубленное в срубе.
   - Да, Госевский мог такое подослать. И как раз, наши взбунтуются - а он ударит. Но тогда надо ждать его удара в любой день!
   Шеин стремительно вышел наружу.
   - Артемий! Прикажи поднимать людей!
   Воевода оказался прав - к нему уже мчались дозорные, сообщившие, что по северному берегу идут отряды Госевского.
   Матвей со своими двумя легкими пушками был придан Прозоровскому, и все, кто еще оставался в строю, выдвинулись наперерез.
   К счастью, решение приняли быстро, и две польские хоругви были зажаты в самом узком месте, меж берегом Днепра и речкой Купринкой. Сюда успели подвести и пеший полк Китта, и всех всадников. После короткого боя большая часть поляков бежала, остальные сдались, вместе с воеводой сторожевого полка Пулавским.
   От него удалось узнать, что к Госевскому подошло две тысячи панцирной рати. Он вновь разбил ставку в Красном, и сюда стягивались и стягивались новые войска, сейчас уже у него собралось до семи тысяч рати - три тысячи из старых, уцелевших от прежних боев, две тысячи панцирников Александра Песочинского, две тысячи казаков. Вскоре обещал вернуться и выздоровевший Радзивилл.
   - Надо бить их, пока они не собрались вместе, - покачал головой Прозоровский.
   - Мы их опять не догоним. Надо выманить его, как выманивали раньше. И тут дать бой на том месте, что нам нужно, - заметил Шеин.
   Однако Госевский и сам не горел желанием объединяться с Радзивиллом. Как можно было понять из слов, сказанных им за время недолгого плена Матвею, отношения меж воеводами были натянутыми и могли порваться в любой миг. Если бы Радзивилл привел свои войска, вся слава победы досталась бы ему, а Госевский мечтал стать единоличным спасителем Смоленска. А потому, после первого неудачного прорыва Пулавского, последовали новые и новые стычки. Госевский проверял крепость обороны Шеина, выискивая слабые места.
   Так продолжалось до конца июля.
   Все чаще измученные непрестанными боями дворяне Прозоровского убегали тайком. По счастью, наконец, прибыл полк рейтаров под командой Шарля Дебера, числом до двух тысяч.
   Встречать пополнение высыпали солдаты из всех острожков. Их приветствовали почти как спасителей. Шеин торжественно вышел навстречу Деберу, тот поклонился воеводе и отдал приказ размещаться на постой. Шеин хотел их передать под начало Прозоровского, поискал его возле себя - и с удивлением обнаружил его стоящим с непокрытой головой.
   - Что случилось? - спросил воевода.
   Прозоровский взглянул на Шеина мрачным взглядом.
   - Богдан умер.
   Воевода не дрогнул.
   - Принимай пополнение, - сказал вслух. - Размещай в своем стане. А тех, кто жаждет вернуться - собери, пусть отправляются. Пусть идут не как беглецы, а как честно исполнившие свой долг - со знаменами и песнями. Может, в самом деле им важнее быть сейчас там...
   После приветственных криков по прибытии рейтар - так же торжественно провожали и уходящих дворян. С ними Шеин отправлял всех пленных и тело Нагого. Многие смотрели на возвращающихся с завистью.
   - Вам-то что горевать? - обратился к ним Шеин. - Они свое отвоевали, долг выполнили. Они чуть ли не каждый день в боях были. А ваше дело еще предстоит. Еще вернетесь так же, с песнями.
   Отправив уходящих, Шеин наконец смог собрать воевод для поминок Нагого.
   В избе Шеина сидели полковники - теперь их стало девять, - их помощники, а также воеводы - Измайлов, Прозоровский, Нерыбин, Несвицкий, Матвей как временный глава огненного наряда.
   Больше молчали. Это была первая смерть среди таких высоких голов. Правда, иноземные полковники Нагого почти не знали, но Прозоровский, Матвей, Шеин - успели познакомиться с ним достаточно хорошо.
   Как стемнело, полковники разошлись, Шеин с Прозоровским и Измайловым и Матвеем остались одни.
   - Да, спать пора, - поднялся Семен Прозоровский. - Кто знает, что завтра нам предстоит.
   - Ступай, - отпустил его Шеин. - Ты его почти не знал, а я с ним еще в Смуту знаком был.
   - Да и я его узнал неплохо, - возразил Прозоровский. - Достойный был воевода.
   Разошлись все, но Матвей видел, что у Шеина свеча горела всю ночь, и утро он встретил, так и не сомкнув глаз.
   Но долго горевать ему не довелось - в лагерь влетел гонец от Прозоровского.
   - Ляхи идут! - выкрикнул он.
   Все засуетились.
   Впереди пронесся уже верхом Иван Шеин, за ним строилась его сотня. Выбегали прочие сотники, поднимая людей. Все пришло в движение.
   Семен уже стоял в строю, с бердышом и ружьем на плечах, саблей на поясе, пороховницей и сумкой для пуль на перевязях. Это был первый бой его как простого пищальника. Он не стал выпрашивать себе ни ротного, ни рядника, ни десятника - начальственные люди должны быть всегда со своими подчиненными, а Семен только недавно явился в полк. Впрочем, многих он знал - кого-то еще сам приглашал, с кем-то встречался раньше.
   Куда сильнее предстоящего боя Семена тревожила мысль, куда пропала Аксинья. Хотя он и понимал, что двадцать лет она без него жила - да и он без нее тоже, - и вряд ли ей так нужна его опека, но тревога не унималась. Конечно, вряд ли кто-то осмелился бы тронуть знахарку, а диких зверей охотящиеся дворяне распугали на много верст в округе, да и сама Аксинья знала и людей, и зверей, и вряд ли что-то ей угрожало - но без нее Семену было неспокойно. Он не знал, как он теперь будет жить - с нею или без нее.
   Однако окрики начальников вывели его из раздумий.
   Шли без спешки, сосредоточенно - но страха ни у кого в глазах не было.
   Трещал барабан, призывая строиться.
   Шеин срочно собрал полковников на совет. Совет был недолгим, ибо времени на подготовку не оставалось. Решено было встречать врага полком Китта, остальные подтянуть в запас, но держать охрану против города на случай вылазки.
   Торопливо выстраивались полки. Развертывались знамена, выкрикивали команды ротные.
   Засуетились и в городе - там заметили приготовления к бою.
   - Фандаму быть готовым против ворот, - распоряжался Шеин, приехавший осмотреть место битвы. - Матейссону стоять, где стоит. Китт, выдели две роты на левый край!
   Вскоре показались ляхи. Меж противниками лежала река Ясенная, местами с топкими, местами с обрывистыми берегами, и встретиться можно было только в узкой полосе вблизи переправы. Тут весь участок перекрыл полк Китта, а на крыльях у него встали всадники Прозоровского. Сюда же Матвей подтянул свои легкие пушки.
   - Пушки пока спрятать, - приказал Шеин.
   По сторонам от выхода с переправы тянулись редкие холмы, в которых можно было укрыть засаду. Выставив шесть рот в открытую, между стенами города и рекой, Китт отвел две роты - в том числе и ту, куда входил Семен - в скрытый отряд, отведенный в холмы.
   Бой завязали конные сотни на переправе. Ляхи врубились в ряды русских, легко опрокидывая их в грязь и топь. Ржание лошадей, крики людей, звуки выстрелов стояли над рекой. Русские всадники подались, стали отступать под защиту пехоты.
   Поляки, получив в свое распоряжение участок правого берега реки, собрались здесь и бросились в бой на ощетинившихся копьями солдат Китта, стоящих меж ними и воротами. Со стороны пехоты не доносилось ни единого выстрела. Все ждали.
   Вот уже до всадников осталось меньше пары десятков шагов. Копейщики уперлись древками в землю, готовясь к удару. На них неслись конные копейщики, покрытые броней - тяжелая гусария Польши, сильнейшие всадники Европы, громившие турок, немцев и шведов.
   Но удара не последовало.
   - Огонь! - донеслось с правого и левого крыла.
   Обнажились пушки и скрытые роты. Как заведенный, Семен стрелял - заряжал - наводил - и вновь стрелял. И словно умноженный сотни раз один человек, то же повторяли все слева и справа от него, спереди и сзади.
   С трех сторон обрушился смертоносный вал на летящую конницу - и первые ряды рухнули замертво. Новые и новые всадники, не в силах сдержать порыва, неслись вперед - и падали на тела погибших до них.
   Наконец, Госевский смог остановить наступление и приказал отступать - но тут с тыла врубились вновь собравшиеся всадники Прозоровского. Однако сил сопротивляться у ляхов уже не было. Они стремительно начали отступать.
   Прозоровский выделил для преследования их две сотни - в том числе, сотню Ивана Шеина, - приказав в бой не вступать, гнать издалека. Семен, когда его рота получила позволение разойтись, подхватил под уздцы коня, оставшегося без хозяина, и, предоставив своим товарищам убирать убитых и раненых, поскакал вдогонку за Иваном.
   Поляки уходили стремительно. Должно быть, это была последняя попытка Госевского. Потеряв немало лучших своих людей, он теперь отступал, кусая губы от бессилия и гнева.
   Рассыпавшись редким строем, преследователи мчались за отступающими, изредка обмениваясь выстрелами.
   - Добить бы его! - обернулся к Семену Иван на скаку.
   Они ушли уже довольно далеко от своих, и Семен вдруг дернул поводья иванова коня.
   - Ты чего?
   - Смотри! - указал Семен вдаль.
   А вдалеке, там, где когда-то был лагерь поляков возле Красного, куда они совершили свой памятный набег - теперь густо высились польские знамена. И впереди гордо развевался королевский штандарт.
   - Король идет, - пробормотал Семен.
   Время было безнадежно упущено.
   Оставалось только предупредить своих.
  
  Глава 3. Городецкая башня.
  
   По возвращении из дозора - а они с Иваном мчались назад всю ночь - Семен поспешил в избу Шеина. У воеводы в углу горницы опять сидел невзрачный мужичок в холщовой одежде, с любопытством взглянувший на вошедшего.
   - Чует мое сердце, ты пришел сообщить о прибытии королевского войска? - поднял взгляд на Семена хозяин избы.
   - Да, - удивился Семен. - Откуда ты знаешь?
   - Вот почтенный селянин Иван Максимов, его послал наш знакомый Госевский в Смоленск с письмами о приходе короля. Но Иван - истинный православный, и счел, что письма эти должен получить глава православного воинства, а не латиняне, сидящие в православном граде. Благодарю тебя, друг мой, ты верно поступил, - Шеин вытащил из-за пазухи один из золотых рублей, присланных ему царем за прошлый бой с Радзивиллом, и протянул селянину.
   Поклонившись, Максимов ушел.
   - Король уже подошел к Красному, - понизив зачем-то голос и подойдя к Шеину вплотную, сообщил Семен.
   - Стало быть, это почти сорок верст от нас. Дня два у нас есть - большое войско идет медленнее крупного отряда. Да и не пойдет король на нас сразу - сперва дождется Радзивилла и казаков. Коронный гетман должен привести тысяч шесть, и казаки обещали еще четыре тысячи - вот тогда он на нас ударит. А пока нас больше, он постарается держаться в отдалении. Сейчас у него всего чуть больше десяти тысяч, ну, может, двенадцать - вместе с теми, с которыми отступил Госевский - если вы, конечно, их всех не перерубили.
   - Увы, нет, - досадливо согласился Семен. - А теперь считай. У короля восемнадцать тысяч коронного войска. Стало быть, против наших пятнадцати, да если еще из города выйдут сидельцы - нам не выстоять.
   - Погоди сеять страх, - остановил его Шеин. - Что уж мы, ляхов побить не сможем?
   - Дело не в том, побьем или нет - а в том, что мы город тогда точно не возьмем. У короля сил поболе, чем в любом нашем острожке. Тут придется снимать осаду и биться в поле, а там уж как Бог даст.
   - Значит, будем биться, - убежденно сказал Шеин. - Нам главное не допустить короля к городу. Город на нашем берегу, надо запереть короля на севере, тут на Матейссона у меня большая надежда. Установим пушки против всех переправ, пехоту запрем в острожках, будем конницей наводить врага под удар пушек и стрельцов.
   - Верю, что есть у тебя росписи на случай боя с королем, но всего ты не предусмотришь, - продолжал высказывать свою мысль Семен. - И даже коли победим - все придется начинать с начала.
   - Что же ты предлагаешь?
   - Со стороны Днепра стена почти совсем разбита. Я возьму письмо, что принес селянин, переплыву реку, как бы я от короля, и передам письмо, забравшись по разбитой стене. А потом ночью открою ворота.
   - Мы уже обсуждали это, - напомнил Шеин. - Ворота тебе открыть никто не даст одному, там стража человек десять.
   - Это уж ты мне позволь решать, - возразил Семен. - Мне главное попасть внутрь, а там я найду способ.
   - Ты только мне этот способ расскажи, чтобы я знал, к чему людей готовить, - попросил воевода.
   Семен наклонился к Шеину:
   - Еще в нашу пору, как ты помнишь, мы хранили порох в Городецкой башне. Думаю, поляки сохранили этот обычай, там самые толстые стены. Но взрыва нескольких бочонков с порохом они не выдержат. Стена рассядется, и Матейссон войдет в город. Я вполне могу подобраться к башне...
   - И сам взорвешься, - закончил за него воевода. - Нет, Семен, не стоит идти на верную смерть. Да и как тут доносят перебежчики от них, у них и пороха-то совсем не осталось, взрывать нечего. Не сегодня-завтра крепость падет.
   - Если им не скажут о подходе короля. Ты уверен, что Госевский не послал других гонцов, которые были более верными господину?
   Шеин задумался. Семен, видя, что воевода заколебался, стал развивать успех:
   - Со стороны реки поляки приступа не ожидают. Завтра после полуночи начните обстрел с южной стороны, как всегда. Ляхи соберутся туда, откроют пороховой погреб, чтобы носить его к пушкам и пищалям. Дальше достаточно насыпать пороху на порог, поджечь его - и пока он будет гореть, я успею уйти. А как башня рванет, это будет знак к началу приступа. Сообщи Матейссону, а я пойду собираться.
   Шеин молчал. Наконец, нехотя и ворчливо произнес:
   - Только не губи себя понапрасну.
  
   Пока Семен убеждал Шеина, Матвей, освобожденный от обязанностей по присмотру за пушками вернувшимся Арбузовым, занялся давней просьбой воеводы - найти того, кто передает полякам сведения из их лагеря. Раз подозрения на Росфорна, по заверению Лесли, были напрасными - следовало поискать среди других.
   Матвей попытался рассуждать беспристрастно. Для этого нужно было понять, кто мог знать то - о чем потом узнавали поляки. Получалось, что кроме как на самого себя, подумать было не на кого.
   Или все-таки...
   Кому еще воевода мог так же доверять? Никто из иноземных полковников не был посвящен в замысел налета Волынского на Мстиславль. Кто-то из своих? Измайлов? Прозоровский? Сухотин? Сухотин появился уже после ухода Волынского. Прозоровский уже почти полгода бьется в одиночку с Госевским. Измайлов? Но емуо совершенно непонятно, зачем. Впрочем, частенько лазутчиков находят не потому, что они хотят получить что-то больше, служа новому хозяину - а потому, что этому новому хозяину известно о них нечто, чего не надо знать старому...
   Но тогда им может быть кто угодно, кому воевода доверяет всецело. А кроме себя, Матвей знал только одного человека, кому Шеин так доверял.
  
   Когда Семен объявился в стане Рябого, ему обрадовались, как давнему другу.
   - Помощь ваша нужна, - произнес Семен без долгих приветствий.
   - Кто бы сомневался, - усмехнулся Рябой. - А я-то надеялся, пришел навестить старого друга. Мы ведь и так тебе немало помогали?
   - Не мне - всем нам, - возразил Говоров. - А теперь мне надо пробраться в город.
   - Убиться захотел?
   - На войне каждый день убить могут, - спокойно ответил Семен. - Тут хоть не напрасно убьют.
   - Ну, допустим, в город ты проберешься - а дальше-то что делать будешь?
   - Я там все знаю, - заверил Говоров.
   - Только и тебя там знают, - напомнил Сидор.
   - Ты про Друцкого? Пять лет прошло - думаешь, он все там и помнит?
   - Что он там - то я знаю, - возразил Сидор. - А вот помнит ли - как знать? Я бы ему на глаза не попадался.
   - Поглядим, - рассудительно отвечал Говоров. - Мне нужна одежда какого-нибудь ляха, но не из богатых - гайдука или жолнера. И лодка - подплыть поближе. И человека в сопровождение, чтобы убедился он, что мне удалось попасть внутрь.
   - С тобой я сам пойду, - решительно поднялся Сидор. - А мы тут отловили немало и казаков, и жолнеров - так что выбор у тебя будет. Да я думаю, и твоя бы сошла?
   Семен покачал головой:
   - Мне надо, чтобы они поверили, будто я от короля.
   - Тогда тебе надо еще и знать кого-нибудь в королевском войске. От кого ты послан, какого полка? Сам ведь понимаешь - допрашивать будут!
   Семен вытащил письмо из-за пазухи.
   - С этим вряд ли.
   Рябой оглядел печать Госевского.
   - Ну, может, оно тебе послужит охранной грамотой. С Богом!
   Чтобы придать себе вид, более похожий на поляков, Говоров сбрил бороду, а белеющую кожу подбородка замазал грязью, как и все лицо. Волосы обстриг в кружок, и теперь вполне походил на какого-нибудь степенного казака.
   Как стемнело, Рябой отправился с Семеном к реке, и на лодке подвез его ближе к городу. Отсюда оставалось проплыть несколько десятков саженей.
   Сбросив сапоги, Семен нырнул. Лодка, уносимая течением, тут же скрылась в тени берега. Со стены заметили всплеск, дозорный, нависнув из бойницы, принялся всматриваться в темноту.
   Семен появился на поверхности неподалеку от берега. Размашисто проплыв оставшиеся сажени, он тяжело выбрался из воды и начал пробираться к разрушенному участку стены...
  
   ... Однако, возникнув на миг, подлая мысль о том, что это Семен, была Матвеем отброшена. Хотя разум подбрасывал немало свидетельств в ее пользу. Например, зачем он вызвался пробраться к полякам? Не для того ли, чтобы передать письмо? Правда, смысла в том было уже немного - три дня прошло, все изменилось - но вдруг там было что-то, что мы пропустили? А лекари - самые удобные люди, чтобы делать их лазутчиками. Им доверяют самые сокровенные тайны, пускают в самые укромные уголки, они могут ходить, где угодно, а главное - служить и своим, и врагам, просто спасая жизни, ибо таков их обет.
   Правда, мог быть и любой другой лекарь, тем более, иноземных врачей было полно в войсках. Однако им Шеин не доверял и не допускал ни на совещания, ни в палатки своих воевод. А вот о походе Волынского Семен знал. Да и почти обо всех других замыслах он знал. Кроме подкопа...
   И Матвей вдруг ясно понял, кто еще мог им быть. Кому уже сам Семен доверял безраздельно и с кем мог делиться и своими сведениями, и своими соображениями, и кто мог ходить повсюду - и на кого никогда бы не пало подозрение...
   Значит, он сам привез ту, что всеми силами вела их к погибели.
   Аксинья знала о подкопе - они с Потапычем встретили ее накануне взрыва.
   Она ходила где угодно, она пускала слухи, рассказывала о проклятьях, она была у постели умирающего Нагого - и как знать, сам ли он умер?
   Матвей вскочил на ноги.
   Да, и тогда она солгала, будто вся ее семья погибла. Отец уцелел. Она сказала Семену, что у нее от Семена было дитя, но не выжило. Однако послушник Григорий возле ее отца - возрастом как раз лет двадцать? Может, и тут она обманула?
   Матвей усмехнулся про себя. По крайней мере, у Семена останется сын - хоть тут есть что-то хорошее. Однако Аксинью пускали повсюду, ничуть не боясь и не смущаясь. И случайно ли казаки нашли Госевского возле избушки ее отца?
   Матвей застонал, припоминая, как много ей доверяли. Да, она могла навредить изнутри. Случайно ли она пропала в последние дни, или тоже знала о подходе польского войска? Надо было проверить, быть может, она опять у своего отца - но сейчас там все было занято польскими разъездами...
   Но оставался вопрос - зачем? Зачем она это делала? Так ненавидела Семена? Или Шеина? Или вообще была родом из польской земли?
   Он мог сколько угодно ломать голову - но ответов ему никто бы не дал, кроме Аксиньи, пропавшей неизвестно где.
   Когда состязаются два равных по силе бойца, любая ничтожная мелочь - камешек, попавший в сапог, ветер, дунувший с пылью в глаза, или ветка, об которую споткнулся один из них - может решить дело в пользу его противника. И вот сейчас там, где столкнулись два столь мощных войска, обычная травница из обоза смогла пустить прахом все их усилия.
   Впрочем, грешно было бы ее обвинять. Видно, перекупили ее чем-то ляхи. Но сами мы не раз пользовались их перебежчиками - стало быть, должны были предусмотреть и от них такой же удар. Обиднее всего было, что таким переветником оказался человек, которому ты сам доверял, которого сам привез, который когда-то тебе помог, а, видно, помог лишь для того, чтобы пробраться в доверие...
   И внезапное осознание себя полным дураком сперва показалось очень горьким и обидным - а потом принесло странное облегчение, словно пришло прозрение, которого так долго ждал, и все вдруг стало на свои места - и сам ты занял причитающееся тебе законное дурацкое место...
  
   По обрушившейся стене Семен довольно легко поднялся наверх и сдался первому же часовому.
   Его обыскали, нашли письмо и повели к Друцкому-Соколинскому, ныне занимающему должность воеводы Смоленска.
   Тот небрежно глянул на гостя, с которого стекала вода, и погрузился в чтение.
   - Тебе Госевский сам эти письма вручил?
   - Да, - кивнул Семен.
   - Значит, он недалеко?
   - Как и король. Для их войска - два дня пути осталось.
   - И много их?
   - Я всего не знаю, - Семен подумал, что это может быть ловушкой - вряд ли простому казаку доверили бы столь важные сведения. - Но на глаз - тысяч под двадцать будет.
   - Значит, не сегодня-завтра король будет здесь, - Друцкой торжествующе ударил кулаком по ладони. - И мы сомнем московитов.
   Он перевел взгляд на гонца.
   - Ступай на кухню, обсохни и поешь. Ты молодец, догадался, как проникнуть к нам со стороны, где московиты не держат охраны.
   Видимо, он не признал давнего знакомца. Не опасаясь более ничего, Семен радостно спустился в кухню, где блаженно вытянул к огню озябшие босые ноги.
   Судя по наваленной ему в миску каше, в еде осажденные затруднений не испытывали. Может, она была не столь разнообразной, но до голода было еще далеко. Осадой город было не взять. Незаметно было ни страха, ни уныния. Точно каждый день им приносили вести, что помощь близка, и точно они знали, что русским войскам город не взять.
   Впрочем, наемники, вероятно, зная, что и среди осаждающих полно иностранцев, полагали, что если город падет - они просто поменяют хозяина. Но спокойствие шляхтичей, жолнеров, казаков, слуг - казалось странным.
   С юга, гулко и отдаленно, загрохотали пушки, разбивая стену.
   - Опять началось, - сидевшие в кухне охранники потянулись к выходу, оставив Семена в одиночестве.
   Дождавшись, пока они уйдут, Семен взял факел и двинулся в сторону Городецкой башни.
   Город почти вымер. Редкие слуги и холопы шляхтичей появлялись на некогда многолюдных улицах. Жолнеры и немецкие наемники предпочитали двигаться по широким стенам, сделанным так, что даже по склону от Оленьих ворот до воды можно было протащить орудия. Только всадники со свистом пересекали крепость из конца в конец, от ворот к воротам, торопясь подать помощь или спеша на вылазку.
   Семен помнил эти улицы. Сейчас он двигался почти по наитию, память сама подсказывала, куда повернуть. Городецкая башня выходила к Днепру, совсем неподалеку от того места, где он забрался на стену. Сейчас узкая дверь в башню была открыта, и под окрики старших обслуга таскала бочонки с порохом к югу, где начинался пушкарский поединок.
   - Последние запасы, - заметил старший, выругавшись. - Этот закончится - и только в сабли на москалей ходить.
   Семен замер за углом ближайшего дома. Была надежда, что сейчас носильщики с порохом на плечах уйдут, тогда останется сбить замок и бросить факел внутрь. Или можно войти, насыпать порох на ступени и поджечь его уже от двери, тогда есть надежда спастись самому, если быстро бежать. Зато потом в стене образуется такая дыра, что в нее пройдет целый полк в боевом построении.
   И тут ему повезло еще больше. Поляки не стали запирать подвал, видимо, рассчитывая вернуться сюда снова, и, груженые бочонками, двинулись через город на юг.
   - Осторожнее! - покрикивал голова.
   Именно он должен был запереть замок. Семен подождал. Голова, как видно, размышлял, запирать или нет, и лень пересилила. Он даже не подошел к двери, та осталась приоткрытой.
   - Радко, останься, - приказал голова часовому, и отправился следом за носильщиками.
   Часовой был вооружен пикой и пищалью с жагрой - запалом. Возложив пищаль на плечо, он принялся ходить взад-вперед. Семен дождался, пока он повернется к нему спиной и крадучись направился ко входу в башню.
   Часовой, однако, отошел на несколько шагов и повернулся.
   Семен мог бы броситься в башню и попытаться запереть ее изнутри, но тяжелая дверь предательски заскрипела.
   Часовой замер, не понимая, кто перед ним и что ему делать. Вспомнив о своих обязанностях, он снял с плеча пищаль и начал наводить на Семена, но тот в три прыжка достиг его и с размаху уложил без чувств ударом в висок.
   Теперь можно было спокойно возвращаться ко входу в башню. Семен спустился в подвал. Он и впрямь был почти пуст, но возле выхода еще оставалось с десяток бочонков - ничто для войска в несколько тысяч человек, но для подрыва вполне достаточно. Семен обвел взглядом сводчатый потолок склада, оставил факел в подставке на лестнице и открыл ближайший бочонок.
   Зернистый черный порох узким ручейком сыпался из его пригоршней. Он рассыпал его по ступеням, на всякий случай отошел еще на три шага и вернулся за факелом.
   Выйдя, он оставил дверь приоткрытой и отошел к началу черного ручейка.
   - Куда торопишься? - остановил его насмешливый окрик.
   Семен обернулся.
   В окружении нескольких жолнеров в начале улицы стоял Друцкий-Соколинский, а рядом с ним Семен с поздним изумлением увидел Аксинью.
   - А я все думал - откуда мне твое лицо знакомо? - подходя, все так же насмешливо продолжал помощник. - Стало быть, все-таки холоп ты и есть. Спасибо, женщина, что сказала.
   Семен замер на миг. Бежать было некуда, но за стеной ждали его знака. Ему оставалось только уронить факел, и он в последней безнадежной попытке развернулся с огнем в руке.
   Он ждал, что сейчас его схватят, но ничего не произошло, только вдруг страшная боль разорвалась в груди, и он, споткнувшись, повалился перед воротами на землю, уронив факел в шаге от пороха, и запоздало услышал выстрел.
   Друцкий опустил дымящийся пистолет.
   - Считай, что легко отделался, - произнес он, глядя на умирающего.
   Еще Семен успел заметить, как Аксинья направилась к нему, но для чего - он уже не видел. А она постояла над бездыханным телом, глядя на остановившееся лицо и думая о чем-то далеком, а потом торопливо ушла, кутаясь в платок.
   Собравшиеся на той стороне Днепра на Покровской горе напрасно ожидали знака к началу сражения. Перестрелка затихла.
  
  Глава 4. Коронное войско.
  
   То, что войска стояли, готовые к бою, спасло их от гибели, ибо на северном берегу, разом отрезав острожек Матейссона от основных сил, появилось войско короля.
   Первыми вылетели казаки. Послышались приказы, стрельцы развернулись и открыли огонь по приближающимся всадникам. Те отступили, смешав ряды подходящей пехоты.
   Началось правильное окружение, только теперь окружали острожек Матейссона.
   В стане русских трубили рога, призывая полки в строй.
   - Не спешите, молодые люди, - остановил рвавшихся в битву Матвея и Ивана Шеина Лесли. - Поверьте старому вояке. Спешка - не то, с чем надлежит вступать в бой. Смерть от вас не уйдет. Вы уже давно на войне, и пули свистели над вашими головами - но все это были цветочки. Сейчас вас ждет нечто похуже, тут будет бойня. Так что не торопитесь. Война всегда - грязь и кровь.
   - Грязи и крови полно и в обычной жизни, - возразил Иван Шеин. - Пусть о них вспоминают трусы. В памяти остаются доблесть и отвага, которые только на войне сияют истинным светом!
   Лесли грустно улыбнулся.
   - Берегите себя, - напутствовал он их. - Тут против вас не Госевский и не Радзивилл - тут идет сам король со всеми лучшими воинами польского королевства и наемниками из Империи. Удачи, и до встречи после сражения!
   Речка Ясенная, прикрывавшая подходы к русским острожкам, теперь стала помехой - лишь в узких местах можно было ее перейти, чтобы выйти навстречу полякам.
   И поляки воспользовались этим обстоятельством - задержав войска на немногих пологих подступах к воде, сами всей силой обрушились на другом берегу Днепра на одинокий острожек.
   Раз за разом накатывались нападающие на укрепления Матейссона - и отступали.
   - Матейссона надо отводить, - приказал Шеин.
   - Да как же так! - воскликнул Лесли. - Тогда они беспрепятственно войдут в город с севера! Это означает - все наши труды по окружению пойдут насмарку.
   - Матейссона надо отводить! - повторил воевода уже более грозно. - Сейчас уже не об осаде думать надо. Надеялся я выманить гетмана на наши главные силы - да не думал, что все коронное войско придет. Разобьем его - дальше можно снова осадой заниматься.
   - Сейчас не отведем, - возразил Прозоровский. - Пока они сидят в укреплении, их взять трудно, а стоит их оттуда вывести - перебьют всех.
   - Надо им самим в тыл выйти, - предложил Лесли.
   - Как мы выйдем, коли они все выходы стерегут? А на переправах через Днепр нас самих перестреляют.
   - Есть мысль, - поддержал полковника Шеин. - Матвей, разверни пушки на переправы через Ясенную. Попробуем их пушечным огнем отогнать.
   Матвей кивнул и кинулся к своим боевым порядкам, разворачивая легкие пушки в сторону, противоположную крепости, и подтаскивая их к западной части.
   Выстроенные в ряд несколько десятков орудий рявкнули единым духом, внеся сумятицу в ряды наступавших. Всадники на том берегу речки смутились и кинулись прочь.
   - Семен Васильевич, твое время, - приказал Шеин Прозоровскому.
   Тот вывел конницу, отбрасывая врага дальше от острожков.
   Поляки обратились вспять, опасаясь за свои тылы, и освободили путь отряду Матейссона.
   - Александр, теперь твой черед, - отпустил Шеин Лесли.
   Два полка иноземного строя перешли Днепр по наплавному мосту и заняли подступы к острожку Матейссона с восточной стороны. Под их прикрытием полк последнего начал отступление.
   Поляки не сразу сообразили, что происходит. Когда их войско вернулось, острожек был пуст, последние солдаты переходили на южный берег.
   Говорят, король был в ярости, хотя Радзивилл, Песочинский, Госевский и другие воеводы преподносили это как огромный успех - по сути, у них оказался доступ в город по подъемному мосту. Подъемным он был условно - там была съемная средняя часть, которую сейчас отогнали к южному берегу. Шеин не стал его уничтожать, рассчитывая воспользоваться для наступления с этой стороны, но сейчас поляки могли перебросить в город какое угодно войско и внезапно устроить вылазку из всех ворот, остановить которую было бы непросто. Теперь надо было уничтожить этот мост, но после отступления Матейссона сделать это стало непросто.
   Смеркалось. Враги перестали видеть друг друга и разошлись по лагерям. Поляки воздвигли малый лагерь на северном берегу, где разместили пушки и пехоту, и конница несла дозор в окрестностях его.
   Вблизи Смоленска перейти Днепр можно было в трех местах (на одном из них и высилась башня с мостом), два оказались в руках поляков. Шеин попытался в ночи подослать стрельцов поджечь мост, но там стояла крепкая стража, их заметили и обстреляли. Одного ранили, второй вытащил его к своим.
   С утра в лагерь Шеина явился гонец от короля, предлагая обмен пленными и телами убитых. Воевода согласился. Временно установилось перемирие.
   Вместе с прочими русским выдали и тело Семена. Так в русском лагере узнали, что с ним стало.
   Воевода, его сын, Матвей за грустными поминками решали, что делать с останками Семена. Иван считал, что надо отправить их домой, похоронить на родовом кладбище Шеина. Воевода считал, что Семен родом из-под Смоленска, значит, и лежать должен в смоленской земле. Во время печальных их разговоров в избу вошел Иван Хилков.
   - Ты как считаешь? - обратился к нему воевода, когда тот помянул Семена вместе со всеми.
   - Отправить никого уже не удастся, - мрачно сказал Хилков. - Поляки перекрыли дорогу на Дорогобуж. Пробиться можно только с боем. Я с трудом прорвался, казаки гнались за мной почти до берега.
   Воевода вскинул глаза на гостя, но ничего не сказал.
   Долго поляки соблюдать мир не собирались, и когда к ним подошло подкрепление от казаков, поспешили возобновить бой.
   На сей раз удар их обрушился на стан Прозоровского. Однако, хорошо укрепленный, тот был сам почти неприступной крепостью. Впустив внутрь полк Китта, Прозоровский занял круговую оборону, отбиваясь от наседающих немецких наемников, а сзади на них обрушился полк Фандама и пушки Матвея.
   Поляки вновь отступили, хотя перестрелка продолжалась до темноты.
   Однако, казалось, обе стороны только выжидали первого света, чтобы продолжить битву. Всю ночь Шеин советовался с младшими воеводами о предстоящей битве. Было решено вновь нанести удар по тылам, попытавшись отрезать поляков от переправ через Днепр, и удар в лоб, чтобы отбить укрепление Матейссона и оттеснить поляков с северного берега.
   Поляки, видимо, рассудили примерно так же. Мост через Днепр был опущен, в крепость и из крепости сновали отряды людей. С первыми лучами солнца легкие отряды казаков налетели на стан Прозоровского. Их оттеснила пехота Китта и подоспевший полк Фандама. В это время прочие силы начали наступление на северном берегу.
   Управлять такой разрозненной битвой было трудно, те, кто бился на правом берегу Днепра, вряд ли могли ожидать быстрой помощи от тех, кто бился на левой. Однако тут и сказалась выучка солдатских полков. Каждый из них занял свое место, не дожидаясь и не оглядываясь на других.
   На северном берегу действовал Лесли, на южном - Прозоровский. Шеин, стоя возле мостов со сторожевыми частями, готов был подать помощь тому или другому.
   Поляки сильны были конницей - панцирные гусары, обращавшие в бегство и турок, и русских дворян, и венгерскую конницу, да и немцы их побаивались, - наносили стремительные удары, сходясь в рукопашную. У короля были и пушки, и пехота, но все-таки главную надежду он возлагал на своих гусар и поддерживавших их казаков.
   Лесли, напротив, имел многочисленную пехоту и вынужден был отбиваться от налетов вражеской конницы, стоя в обороне. Копейщики щетинились остриями пик, под их прикрытием непрерывно палили стрельцы. Казалось, наступило равновесие, ни та, ни другая сторона не могла одолеть, стремительные налеты конницы разбивались о ряды копий, но угнаться за отступающими всадниками пехота тоже не могла.
   Иван Арбузов, распоряжавшийся огненным нарядом, приказал открыть огонь по коннице. В поле это было не слишком опасно для противника, попасть в несущегося на полном скаку всадника было почти невозможно. Однако плотные ряды гусар расстроились, а потом, по приказу короля, бросились на пушкарей.
   Возле пушек завязалась жестокая схватка. Лесли выдвинул полк Росфорна для прикрытия, его смяли. В бой пошел Матейссон, вместе поляки были отброшены от пушек, но в бою погиб Иван Арбузов, и начальство над орудиями перешло теперь к Матвею.
   Отказавшись от мысли бить по коннице, Матвей приказал стрелять по бывшему острожку Матейссона, теперь занятому поляками. Щепки деревянного частокола, осколки ядер летели вокруг и поражали всех, засевших внутри или стоявших поблизости. Поляки вынуждены были броситься вперед, чтобы попытаться выйти из-под огня, и натиск их возглавил сам король.
   И вот тогда солдатские полки показали все, на что были способны. Барабанный бой перекрыл ружейную трескотню и даже пушечные выстрелы. Первый ряд делал залп - и оставался на месте перезаряжать пищали. Вперед выходил второй ряд, стрелял - и тоже останавливался. За ними третий, четвертый - и когда все сделали по выстрелу, вновь выходил вперед первый, уже с перезаряженным оружием, и так, шаг за шагом, они продвигались вперед, неумолимо тесня польские отряды.
   Король бросил навстречу им свою пехоту - в основном из немецких наемников. Завязалась отчаянная перестрелка. Первый ряд русских полков теперь отступал - так же, как до того наступал: первый ряд делал залп - отходил под прикрытие остальных, потом второй, третий. Копейщики немцев, почти выкошенные непрерывной пальбой, подошла уже на расстояние броска, оставалось одно усилие - но тут из-под обрыва реки вышел второй солдатский полк.
   Сначала стреляли первые роты, но постепенно выходили новые и новые отряды, стрельба усилилась, и уже с двух сторон враг почти выкашивался перекрестным огнем.
   Пехота поляков откатилась. Вперед вынеслись конные хоругви - и по ним почти в упор ударили полевые пушки, сметая наступающих. Вновь солдатские полки двинулись вперед - неумолимо, тесня противника к реке.
   На мосту образовалась страшная давка. Короля понесло в общем потоке, королевская хоругвь зашаталась, и в это время Матвей отдал приказ бить по мосту.
   Первые ядра упали в реку, а потом один из снарядов сбил ограждения моста. Не удержавшись, те, кто был ближе - рухнули в воду. Как знать, быть может, тут и закончилось бы правление Владислава, едва начавшись - но на спасение короля гетман Песочинский бросил свой полк, почти закрывая телами своих воинов короля от пушечных выстрелов.
   Русская пехота шла вперед, прикрываемая с боков редким строем копейщиков. Панцирные гусары бросались на них - и падали под пушечными и ружейными выстрелами. Полк Песочинского был почти уничтожен, остатки его устремились назад, к лагерю, выводя из боя короля. Отступление могло бы превратиться в бегство, но пехота не успевала за отходящими польскими всадниками, а потому, останавливаясь, огрызалась - как раньше отступали полки Лесли. Поле оставалось за русской армией. Покровская гора, церковь, рвы, подступы к ним - все было занято полками Лесли.
   - Сейчас нам хотя бы пять тысяч всадников, - досадовал Шеин. - Но ничего. Завтра мы запрем поляков в их стане, тут уж нашим солдатам есть, где развернуться. Они себя еще покажут.
   Вернув полк Матейссона на его старое место у Покровской горы и оставив отряд сторожить оба моста - возле города и возле лагеря, - Шеин приказал остальным отходить в главную ставку. С юга в это время возвращались отряды Прозоровского.
   Им тоже улыбнулась удача. Они отразили поляков, заставив их отступать, переправляясь вброд через Днепр на северный берег. Но когда конные сотни Прозоровского устремились в погоню и почти отрезали отступающих поляков от лагеря, немецкие пищальники, охранявшие его, открыли огонь и многих побили. Прозоровский привез погибших на носилках. Одни из носилок молча опустили перед воеводой.
   Князь Прозоровский сошел с коня и сам отдернул плащ с лица погибшего. Шеин посмотрел на лежащего перед ним Ивана, молча опустил голову. Двинулся дальше в свою палатку - и вдруг пошатнулся и, не удержавшись, рухнул наземь, у ног погибшего сына.
   По рядам пронесся крик:
   - Воеводе худо!
   Шеина подхватили, унесли в избу.
   Напуганные солдаты и стрельцы разошлись, обсуждая минувшую битву и случившееся с воеводой.
   Шеин так и не приходил в себя на следующий день, а события требовали его вмешательства. Прозоровский и Лесли, как старшие из оставшихся на ногах воевод, собрались в шатре Шеина. Тот что-то бормотал, шевелил правой рукой, а левая повисла почти безжизненно.
   - Артемий Васильевич, - обратился Прозоровский к помощнику Шеина, - тебе, видно, надо брать на себя дела войска?
   - Лучше ты, Семен Васильевич, - понурил голову Измайлов. - Ты в военном деле более всех смыслишь.
   - А что наш огненный наряд скажет? - обратился Прозоровский к своему племяннику.
   Матвей, сидевший перед ложем Шеина, подошел к воеводам.
   - Скажу, что нам надо отводить людей, как воевода наказал давеча. Всех собирать в главном стане, и пробиваться назад. Не будет нам теперь удачи.
   - Ну, юноша, как-то странно от тебя слышать такие унылые речи, - усмехнулся Лесли. - Я не для того собрал сюда половину своей родни и сам покинул службу у шведского короля, чтобы вот так позорно отступить.
   - Надо отправить гонца к государю, - предложил Измайлов. - Пока еще дорога свободна.
   - И что мы ему скажем? - спросил Лесли. - Царь-батюшка, не смогли мы, можно, мы уйдем? По словам дозорных, у короля сейчас сил немногим больше, чем у нас. Мы еще можем его разбить по частям. Тогда и нам больше славы будет, и никого упрекать ни в чем не придется.
   - В конце концов, не может такое дело рушиться из-за одного человека! - горестно воскликнул Прозоровский. - В самом деле - что мы скажем детям, внукам? Вот, воеводе плохо стало, и мы убежали? Ты прав, Александр, надо биться. Будем действовать по тем замыслам, что давеча Михаил Борисович высказывал. Запереть поляков в их лагере, обложить - и держать в осаде. А к царю отписать надо - пусть посылает подмогу. Тысяч десять стрельцов, а пуще дворян с жильцами, нам бы не повредили.
   - Ляхи идут! - вбежал дозорный.
   Ждать, пока их запрут в лагере, поляки не собирались.
   На сей раз Владислав двинулся всеми силами по северному берегу, решив вернуть Покровскую гору. Оставив с юга возле переправ отряд Госевского, чтобы отбить в случае чего людей Прозоровского, и шесть хоругвей - охранять свой лагерь - он всех остальных людей направил на Матейссона.
   - К бою! - откликнулся Лесли, ринувшись наружу.
   Воеводы торопливо разошлись по своим полкам.
   - Останься при воеводе, - попросил Матвей Ивана Хилкова. - Вдруг в себя придет.
   - Вы там биться будете, а я при умирающем сидеть? То дело знахарки. Аксинья где?
   - Аксинья, видимо, человек Госевского, - опустил голову Матвей.
   - Не может быть! - вскричал Иван. - Ты это верно знаешь?
   - Судя по всему, да. Ну, или я - человек Госевского. Поляки откуда-то узнали такое, что знали только я и она.
   - И где она?
   - Пропала.
   Иван мучительно оперся о косяк двери. Хотелось колотиться об него головой.
   - Алена... - прошептал он.
   - Что с тобой?
   - Да жена моя вдруг начала рваться на службу царице, - объяснил Иван. - Я никак не мог понять, с чего бы - жила в нашем имении, горя не знала, и вдруг захотелось. Думал, блажь взыграла. А она ведь с Аксиньей перед тем общалась. Не иначе как знахарка присоветовала.
   - Неужто у них других людей нет?
   - Как говорила Марфа Борисовна, "ночная кукушка всегда дневную перекует", - напомнил Иван. - Смотря для чего им нужен человек. На женщину внимания меньше обращают, зато они и к еде, и к постели доступ имеют.
   Он задрожал, вспомнив, как выпытал у жены, что она подливала ему любовное зелье. А если бы заверили ее, что оно любовное, а на деле было отравою? А если бы не только ему?
   - Так ты думаешь, и твою жену тоже используют? - прервал его воспоминания Матвей.
   - Думаю, что нет - но хотели. Не зря все мне поминают, что я к царю близок. Но, видно, не настолько, как другие, - Иван, вздохнув, опустился на порог и махнул рукой. - Ступай. У тебя нынче забот много.
   Матвей решил подстраховаться и отдал приказ свободным пушкарям заняться оттаскиванием "Единорога" в главный лагерь. До разгрома поляков нечего было и думать о возобновлении обстрела крепости, а вот захватить мощную пушку неприятель мог. В полевом сражении от него толку было мало, а вот легкие пушки все были на колесах, поделены на два отряда и выделены один для поддержки Лесли, другой Прозоровского.
   Оба воеводы успешно теснили поляков, отбив их натиск на Матейссона. Но что-то в этом успехе смущало Матвея. И он понял, что, когда яростные крики и стрельба вдруг поднялись у Смоленских ворот, и множество польских людей вдруг выскочило из ворот Смоленска, разом открывшихся, ломая опустевшие острожки на этом берегу.
   Матвей велел навести оставшиеся пушки на наступающих, но те уже заняли укрепления, укрывшие их от огня. Видимо, за ночь поляки провели в город подкрепления, и сейчас, воспользовавшись тем, что все силы русских брошены против коронного войска, осажденные устремились на вылазку.
   Бой закипел возле тащивших "Единорога" пушкарей. Последние остатки войск пытались удержать натиск, но вскоре первые нападающие появились возле ворот главной ставки.
   Во главе нападающих шел старый знакомый Матвея, Друцкий-Соколинский. Схватки начались на валу, возле частокола. Из ворот вывели пушки, ударившие по лагерю прямой наводкой, разворачивая укрепления.
   На том берегу заметили опасность, направили помощь - но она была слишком далеко, и быстро перейти по двум мостам у Жаворонковой горы не могла. Сражались уже внутри лагеря.
   Матвей успел заметить, что "Единорог" затащили в ворота - и с обнаженным клинком устремился на нападающих.
   Тут уже бились на пороге становых изб. Иван, отмахиваясь от подступающих ляхов, пытался не допустить их к воеводе. Один убитый лежал на крыльце, Матвей, устремившись на выручку, на миг отбросил нападавших - и с ужасом увидел вокруг десятка два врагов, ощетинившихся копьями.
   Внезапно стена врагов разлетелась, и отчаявшихся русичей схватили за шивороты чьи-то руки.
   - Живы? - перед глазами Матвея появилось лицо Шеина. - Давайте отсюда, - он отшвырнул Матвея и Хилкова себе за спину, вытащил саблю и повернулся к подступающим ляхам.
   Матвей никогда не думал, что Шеин может быть таким прытким. Собственно, боярин и не прыгал и не дергался, лишь чуть поворачиваясь или отклоняясь - и смертоносные клинки и пули проходили мимо. Сам же он бил саблей почти неотразимо, и вскоре десяток ляхов попятился от одинокого бойца.
   Матвей с Иваном переглянулись и вместе бросились на подступающих ляхов.
   Втроем они отбросили первый натиск, и по счастью уже из разных концов лагеря подбегали уцелевшие ратники, под начало воеводы. Между тем, с другого берега стали возвращаться, наконец, ушедшие полки.
   Но в этот раз войско Москвы потерпело почти полный разгром. Семен Прозоровский, возвращаясь по дальнему броду, угодил в засаду - слишком торопился, и не заметил отряда пищальников. Лесли отправил два полка через мост на южный берег - но в этот раз поляки сами использовались придумку Матвея, обстреляв мосты и едва не разнеся их.
   Разбитое воинство уныло возвращалось в главную ставку. Одна была радость - воевода снова был на ногах, и деятельно пытался вернуть утраченное.
  
  Глава 5. Дорогобуж.
  
   Поляки явились на следующий день, предлагая перемирие, чтобы захоронить павших и забрать раненых. Шеин согласился.
   Лагерь свой поляки перенесли на место бывшей стоянки Прозоровского - там было укрепленное место. Смоленск был полностью освобожден, и защитники его радостно приветствовали своих освободителей. По всему полю меж станом русских, запертых внутри ограды, и крепостными стенами носились всадники - казаки, гусары, рейтары - паля в воздух от радости победы.
   Частокол, поваленный в минувшем бою, восстановили, валы укрепили, выставили пушки, так что взять теперь главную ставку русских было непросто. В тот раз поляки воспользовались внезапностью, когда все силы были брошены против короля, теперь же подобраться к лагерю незамеченными они бы уже не смогли.
   По итогам сражения были утрачены все укрепления, кроме главной ставки, зато Шеин смог собрать здесь все свое воинство. Оно поредело, и после прихода к врагу новых подкреплений было вдвое меньше - по слухам, у поляков было до двадцати пяти тысяч, тогда как у русских осталось около двенадцати тысяч, и очень мало конницы.
   Теперь уже оставалось только одно - собрать все силы и прорываться. Но по чуть живому мосту примчался гонец из Москвы, доставив письмо от государя.
   Михаил писал:
   "А поскольку денег жолнерам король не платит, то войско его противустать долго не сможет. Держитесь, вскоре разбежится ваш враг. Мы же собираем помощь, и вскоре новая рать придет под Смоленск".
   - А нам и не остается ничего другого, - произнес Измайлов безнадежно. - Мы по мосту сейчас не выйдем.
   - Можно этим берегом пробиваться на Вязьму, - возразил Прозоровский. Шеин покачал головой.
   - Туда дорога почти непроходима, все ездили северным берегом. Тут нам пришлось бы с пушками и обозом пробираться по оврагам, через речки и леса. Конница бы могла там уйти, а вот пехота и огненный наряд - нет. Так что остается только защищаться.
   Однако, видимо, дожидаясь, пока защитники лагеря начнут голодать, поляки долго ничего не предпринимали. И сами не уходили, несмотря на заявления царя, что денег у тех нет и войско вот-вот начнет разбегаться. Видимо, средства где-то нашлись. А вот обещанная помощь не появлялась. Дорога на Дорогобуж была перекрыта, и ни осажденные не получали вестей из Москвы, ни в столицу не доходили сведения о том, что творится в главной ставке под Смоленском.
   К счастью, в главной ставке Шеин собрал достаточно припасов, и даже все сведенные вместе полки голода пока не испытывали. Порой начиналась перестрелка между выезжающими к ограде лагеря гусарами и засевшими внутри стрельцами, но она обычно заканчивалась ничем - своим Шеин приказал беречь заряды, а за частоколом достать их полякам не удавалось.
   Но приближалась зима, а значит, скоро станет лед на реке, и можно будет переходить реку где угодно. Тогда появлялась надежда вырваться из окружения. Должно быть, это поняли и поляки, и прислали посольство для переговоров. Возглавлял его сам Госевский, все еще считавшийся воеводой Смоленска.
   Воевода въехал в главную ставку в сопровождении нескольких шляхтичей, смотрел вокруг грозно, но снисходительно.
   - Хотели вы меня сюда как пленника привезти, - произнес он, спешиваясь и направляясь к стоящим на крыльце Матвею и воеводе. - Но Бог распорядился иначе. Теперь я прихожу сюда как победитель - но победитель милосердный. Я привез вам весть о мире, - он протянул Шеину грамоту. - Тебе пишет коронный гетман Радзивилл. Я уполномочен королем вести с вами переговоры, и надеюсь, что привезу ему мирный договор.
   Шеин молча кивнул головой, приглашая его внутрь. Взяв грамоту от коронного гетмана, развернул и стал читать.
   - Я думаю, ты и сам понимаешь, что теперь вы полностью в нашей власти, - между тем говорил Госевский. - Дорога на Москву перекрыта, помощи вам ждать неоткуда. Сил у нас вдвое больше, и даже прорваться вы вряд ли сможете, тем более что конницы у вас почти нет - мы настигнем вас и уничтожим в открытом поле. Скоро у вас закончится еда и порох, и сопротивляться вам придется голыми руками. Я не думаю, что с вашей стороны было бы разумно продолжать войну.
   - Неразумно, - согласился Шеин. - Так, может, тогда освободите Смоленск, и разойдемся мирно?
   Госевский, кажется, оторопел от такой наглости.
   - Ты, кажется, не понимаешь всей глубины той ямы, в которую свалился, - наконец, произнес он. - Если вы будете сидеть дальше - вы скоро начнете жрать друг друга!
   - Мне кажется, это вы некогда занимались подобным, сидя в Москве, - напомнил Шеин. - Ну, а мы, коли не останется еды и пороха, пойдем на вас и с голыми руками. Зачем вам Смоленск? Вы разогнали оттуда жителей, оставив голые стены. Вы не хозяева на этой земле. Мы пришли забрать свое - а вам тут что надо?
   - Не наглей, Михайло Борисович, - окоротил его гость. - Я понимаю, что тебе неприятно признавать поражение - однако ты проиграл.
   - Поглядим, - отозвался воевода упрямо. - Зима на пороге. Не только нам голодать - но и вам. У нас войско меньше - запасов больше. А вы чем своих жолнеров кормить будете? Или тоже друг дружку есть начнете? Благо, вам не привыкать!
   - Я с тобой хотел по-хорошему поговорить! - вскричал Госевский. - Но, вижу, по-человечески ты не понимаешь. Ждешь, что наши люди начнут разбегаться? Напрасно. У короля казна полна, у нас есть союзники по всей Европе, и коли надо будет - мы соберем вдвое, втрое сильнейшее войско, которое ваш жалкий частокол разберет по бревнышку! Так что не впадай в грех гордыни и выслушай наши условия.
   - Коли можете разобрать - так зачем вам разговаривать? - пожал плечами Шеин. - Разбирайте. Мы подождем.
   - Король наш в великой милости своей хочет не пролития крови невинных людей, коих ты удерживаешь здесь силой и обманом, но мира и спокойствия, - возразил Госевский. - Возможно, он удовольствуется наказанием одного тебя, как главного виновника нарушения мира.
   - И что же король от меня хочет? - усмехнулся воевода.
   - Поначалу он был в ярости, требовал, чтобы тебя взяли и повесили, - сообщил Госевский с некоторым злорадством. - Но я, памятуя о нашем давнем знакомстве, уговорил его проявить милосердие. Он согласился, что не стоит начинать правление с расправы над поверженным врагом.
   - Какие же он предлагает условия?
   Госевский помедлил.
   - Сдаешь лагерь, знамена, оружия, пушки, преклоняешь колени пред Владиславом и называешь польского короля своим государем.
   - Что? - Шеин на миг замер, оглядев собравшихся в шатре - и своих, и поляков - невидящим взором.
   - А как ты хотел? Ты проиграл - теперь условия ставим мы. Либо ты поклонишься королю Польши - либо будешь подыхать здесь, как загнанный зверь! Будь благодарен, что король снизошел и до такой милости.
   Шеин скривился, точно от боли.
   - Что ж, есть еще один выход. Матвей! У твоих пушек еще остался порох?
   - Да, - поднялся Матвей.
   - Что ты хочешь? Обстрелять послов? - Госевский дернулся было наперерез воеводе, но тот в сопровождении уже направлялся к пороховому складу.
   Возле склада валялись не нужные осадные орудия. Воеводу никто не посмел остановить. Матвей кликнул пушкарей, чтобы открыть склад. Шеин вырвал дымящийся запал у одного из них, распахнул дверь в подвал.
   - Ты сошел с ума! Ты разнесешь нас всех! - вскричал вышедший следом за воеводой Госевский.
   - Вот и славно! - Шеин поднес запал к ближайшей бочке. - Я скорее взорву и себя, и лагерь со своими людьми, чем соглашусь на такое! Мертвые срама не имут; а потом пусть приходят, собирают мои клочки!
   Матвей попятился при угрозе воеводы. Подошедшие ляхи тоже замерли, не решаясь ступить ни шагу. Взрыв уничтожил бы всех.
   Шеин молча приблизил запал.
   - Стой! - не выдержал Госевский первым. - Ты-то сам на что рассчитывал? Говори!
   Смертоносный огонь чуть отодвинулся.
   - Хорошо. Вот мои условия. Вы отпускаете нас с оружием и знаменами, и мы начинаем переговоры о мире.
   - Стоит вас отпустить - вы продолжите войну!
   - Моего слова вам будет недостаточно?
   - Твое слово вряд ли перевесит слово твоего царя, а он нам известен своей непоследовательностью.
   Шеин вновь поднес запал, и Госевский побледнел.
   - Ты хочешь убить послов?
   - Я хочу умереть сам.
   - Я передам твое желание королю, - выдавил Госевский.
   - Уходите, - мрачно произнес Шеин, не убирая запала. - Матвей! Наведи пушку на их стан.
   Ни слова не говоря, Матвей с пушкарями начал заряжать "Единорога". Госевский, оглядываясь, вышел к сопровождающим, они сели на коней и под молчаливым присмотром русского воинства помчались обратно. Над станом воцарилось молчание.
   Между тем рать, собранная на помощь Шеину и сперва задержавшаяся для защиты от татар, теперь выдвинулась к Можайску - и тут остановилась. До Пожарского дошли сведения, что поляки перекрыли дорогу от Дорогобужа к Смоленску, и он с Дмитрием Мамстрюковичем обсуждал, что надлежит делать дальше.
   Степан Горихвостов, за что-то приближенный Мамстрюковичем - может быть, чтобы он был на виду и не мог помочь Шеину, а может быть, ценя его знакомства в приказах и даже в других странах, - тоже присутствовал на совете в качестве дьяка.
   - Тут наше стояние радости никому не принесет, - рассудительно заметил Пожарский. - Как станет зимний путь, надо двигаться к Дорогобужу. У нас три полка иноземного строя, просто так стоять - дорого обойдется.
   - Война всегда дело дорогое, - возразил Мамстрюкович.
   - Когда не ты за нее платишь, можно и потерпеть, - согласился воевода. - Но тут стояние к добру не приведет. А выдвинуться вперед, когда дорога перекрыта, мы тоже не можем.
   - Не надо торопиться, - выразительно произнес Мамстрюкович, глядя на Пожарского. А потом оглянулся на Степана:
   - И царю о том торопиться повещать тоже не надо.
   - Почему же? - возразил Пожарский. - Надо царю все обстоятельно описать. Коли мы отсюда уйдем, поляки могут мимо нас на Москву пройти. Вот ежели бы мы с войском Шеина объединились - тогда можно было бы и бой полякам дать. Но коли мы пойдем вперед, а Шеина за то время разобьют, к чему дело идет - то выйдет, что ляхи нас разгромят по частям. Так что отпиши царю, что мы остаемся тут, прикрывать дорогу на Москву. А Шеин может попробовать пробиться к нам.
   Мамстрюкович рассмеялся чуть ли не в голос.
   - Правда, царь только что отписал Шеину, чтобы тот держался до последнего, потому что вот-вот у ляхов казна закончится и придется им войско распускать, так что пробиваться он к нам не будет. Но откуда нам это знать, верно?
  
   К началу зимы в стан осажденных пробрался Степан Горихвостов. Он сообщил, что Пожарский и Мамстрюкович во главе десятитысячного войска выдвинулись к Можайску, но там остановились. А еще он принес весть, что патриарх Филарет скончался, и сторонников Шеина на Москве нынче не осталось.
   - Мы каждый день теряем людей, - напомнил Томас Сандерссон. - Кто-то не выдерживает тягот осады и заболевает, а кто-то ночью убегает к полякам. В моем полку скоро не останется и половины людей.
   - Надо прорываться, - вновь горячо заявил Лесли.
   - Все не уйдут, - мрачно повторил свои соображения Шеин. - Но мы можем остаться и прикрывать их отход. Матвей! Пушки придется бросить.
   - Нельзя их оставлять, - возразил Лесли, и Матвей с ним согласился. - Разобьем их, или расплавим, или закопаем - но отдавать их врагу - нельзя.
   - Хорошо. Думаю, что уходить надо остаткам рейтарского полка и всем, у кого еще сохранились кони, - предложил Шеин. - Вы пробьетесь к нашим, расскажете им, как тут у нас дела. И может быть, приведете помощь. Пехота же прикроет отход.
   По зимнему застывшему полю вышли ратники из ограды на последнюю битву. Матвей расставил оставшиеся пушки на берегу, чтобы обстреливать противника через реку, а частью - на валу, чтобы отбивать нападающих со стороны Смоленска.
   Среди поляков заметили приготовления. Крупные силы двинулись через мост из Смоленска на другой берег. Первыми появились тяжелые всадники, за ними подтягивалась пехота.
   - Вперед! - торопил Лесли переправляющихся по мосту.
   - Вы, друзья, уходите, как сможете, - напутствовал Матвея и Ивана воевода. - В Дорогобуже сидит Волынский, вы его хорошо знаете - может быть, он помощь приведет. А коли и у него сил нет - скачите дальше, на Москву. Вам поверят.
   - Иван пусть уходит, - возразил Матвей. - А я своих пушкарей не брошу.
   Иван хотел возразить, но подумал, что лучше привести помощь, чем устраивать состязания в благородстве. С ним Шеин отправлял обратно и Степана Горихвостова.
   Меж двух наплавных мостов, вмерзших в лед, колыхалась полынья. Солдаты, переправляющиеся на другой берег, с опаской жались к мосткам.
   - Быстрее, быстрее! - требовал Лесли. - Чего встали?
   За мостом образовался затор. Перебравшиеся первыми солдаты Сандерссона - среди которых тоже было немало иноземцев - встали и не решались идти вперед. А между тем поляки уже подошли к Жаворонковой горе.
   - Если они там поставят пушки - нам не сдобровать! Вперед! - крикнул Лесли и первым, выхватив саблю, помчался по склону холма.
   Ни один из солдат Сандерссона за ним не двинулся.
   - Мои люди не желают гробить себя в напрасной битве, - отозвался полковник, когда Лесли в гневе к нему подскочил.
   А сверху уже засвистели пули. Переправившиеся стали жаться обратно к мосту.
   - Уходите! - прокричал Шеин всадникам через реку. Те ринулись в отрыв.
   С берега постреливали немногие пушки. Матвей притащил их почти к самой воде, в надежде достать занявших холм на другом берегу, но поляков это почти не беспокоило.
   В погоню за уходящими король отправил почти всю свою конницу. Была надежда, что если сейчас сумеют переправиться остальные - удача вновь улыбнется русскому воинству, и поляки будут разбиты - силы почти сравнялись.
   Однако на лед ступать солдаты боялись, а по мосткам переправлялись лишь редкие ручейки. Правый берег был потерян.
   Шеин приказал отходить и отводить войска. Под прикрытием пушечного огня полки втягивались обратно в лагерь.
   А прорвавшиеся всадники мчались к Дорогобужу. Многие кони пали, не выдержав скачки. Их хозяева бежали в лес. Впрочем, отставали и преследователи. Наперерез беглецам попытался броситься польский заслон на дороге, но рейтары Дебера с ходу разрядили пистолеты и короткие ружья почти в упор по сторожам, прочие разбежались.
   К исходу второго дня бешеного намета уцелевшие беглецы появились у ворот Дорогобужа. Всего спаслось около тысячи всадников. Их успели опросить и впустили в город раньше, чем появились польские хоругви.
   Запылал посад. Волынский действовал быстро. Имея только пару сотен бойцов - остальных он отправил в тыл, на отдых - он тем не менее сумел отразить попытавшихся ворваться с ходу поляков. Заодно и все прибывшие были поставлены на стены.
   Иван и Степан с ружьями в руках палили вниз, по изгаляющимся снизу польским всадникам. Тех было много - несколько тысяч. Однако, решив, что взять острог они не смогут, преследователи развернулись и скрылись в заснеженном лесу.
   - Отправляйтесь в Москву, - выслушав Ивана, посоветовал Волынский. - Вам я тут не помогу ничем. Сам видишь, еле хватает людей отбиваться.
   Казалось, те, кто не сумел уйти, теперь обречены. На Жаворонковой горе поставили несколько пушек, которые могли добить и через реку. Правда, ядра не долетали до ограды, но теперь подойти к берегу реки было невозможно.
   - Ты! - Лесли был в ярости, подбежал к Сандерссону. - Тебя что - поляки подкупили?
   Тот посмотрел на Лесли с гневом.
   - Я не привык, чтобы меня обвиняли в измене. Немедленно извинись, или...
   - Или будем драться? Отлично, я готов. Матвей, будь свидетелем.
   Матвей, вспомнив, как уже участвовал в подобном действии, вышел вперед.
   - На палашах, на саблях? - спросил со знанием дела.
   - На пистолетах, - Сандерссон снял с рук руковицы. - Михайло Борисович, - обратился он к воеводе, - будь свидетелем за меня.
   - Прекратите! - потребовал воевода. - Нашли время.
   - Почему же нет? - глядя на своего противника, произнес Сандерссон. - Чем сидеть и голодать в осаде - не лучше ли поубивать друг друга? Больше чести, меньше страданий.
   - Вы у меня оба сейчас в порубе поголодаете! - Шеин сделал знак стрельцам, и те выдвинулись вперед, окружая спорщиков.
   - Нет уж, так дело оставить невозможно. Бери пистолет, трус! - выкрикнул Лесли Сандерссону.
   Тот выдернул длинноствольный пистолет из-за пояса, но Лесли был быстрее. Грохнул выстрел, седоусый полковник рухнул на снег, удивительно быстро покрывшийся кровью.
   Лесли спокойно убрал дымящийся пистолет, глядя, как к телу подбежали слуги убитого.
   - Черт! Надо было на ком-то выместить мою злобу. Возможно, он и не виноват. Но из его полка несколько человек убежало к полякам.
   - Скоро побегут и другие, - пророчески заметил Шеин. - В поруб его!
   Лесли дал себя увести, гордо поглядывая на стоящих вокруг солдат.
   Однако воевода все же приказал проверить вещи Сандерссона, и среди них сыскалась записка на немецком языке, где полковнику предлагались немалые деньги, если он покинет русский стан и перейдет к полякам. Проверить, согласился ли Сандерссон на это предложение, было теперь невозможно - но в предположении Лесли была часть правды.
   Шеин велел выпустить полковника, хотя и сделал внушение насчет самоуправства.
   Взвившаяся поземка заметала кровавые следы битвы.
  
  Роспись пятая. Последний наказ Особого сыска.
  
  Глава 1. На Москве.
   Начиналась весна. Повсюду еще лежал снег - но под пока неярким солнцем блестел он уже как-то по-особенному, по-весеннему. И реки еще были скованы льдом - но уже почернел лед, истончал под напором сбегающих под покровом снега ручьев, и начинал потрескивать, готовясь к ледоходу. И воробьи, выбравшись на солнце, чирикали совсем по-весеннему, и радость светилась в душе у немногих путников, спешащих успеть засветло достичь города.
   Однако нерадостным было возвращение тех восьми тысяч, что доблестно выстояли всю зиму в осаде, а теперь - с оружием, но без знамен - медленно возвращались в Москву.
   Закончился порох, еду они растягивали из последних сил, но более двух тысяч слегло от болезней и холода, их пришлось оставить на милость победителя. Король все же заставил Шеина встать перед собой на колени. Впрочем, у старого воеводы уже не было сил противиться. Он опустился на колени - но не перед польским королем, а перед судьбой.
   Когда они шли меж рядами немецких наемников, а вокруг с улюлюканьем носились казаки, Матвей испытал странное чувство, которое, видимо, и называлось позором. Хотя все затмевала немыслимая усталость.
   Шеин держался до последнего, все-таки надеясь, что польское войско начнет таять. Однако по словам Ивана, у поляков на сей раз были весьма богатые покровители. И к концу зимы силы, окружившие русский лагерь, втрое превосходили тех, кто мог в нем стоять на ногах.
   Матвей своими руками уничтожил "Единорога". Раскалял его на огне, потом окатывал ледяной водой, чтобы добиться трещин от резких перепадов температур. Потом долго бил молотом - остальные пушкари даже боялись подойти, полагая его действия сродни кощунству. Прочное литье Потапыча поддавалось с трудом. Однако Матвей разбил ствол, и осколки оставил там, как память о погибшем пушкаре.
   Надо заметить, что условия сдачи были довольно милостивыми. Им оставили оружие и даже несколько пушек. Правда, тащить пушки было некому и не на чем - всех коней и волов съели за зиму. Как видно, отчаянная оборона Дорогобужа, Путивля и Белой вынудили поляков умерить свой пыл.
   Прочие орудия Матвей сдал полякам под запись, и те с гордостью отметили в добыче полторы сотни пушек.
   Пошатываясь, проходили мимо поляков ряды недавно грозных бойцов, чуть было не одержавших победу - но упустивших ее. Теперь, после почти полугода осады они не выглядели грозными. Шли, пошатываясь, доходили до Днепра, перебирались на другую сторону - и уходили, не глядя по сторонам, по дороге на восток.
   Впрочем, ушли не все - иноземцы из полка Росфорна почти в полном составе решили остаться у поляков.
   А вот казаки, дворяне, лишившиеся коней, пушкари без пушек, копейщики и пищальники - отправлялись в путь на Москву.
   Сейчас они брели почти без воли и без желания, мечтая только добраться поскорее домой.
   Их встречал царь на том же самом месте, откуда некогда провожал свое воинство в поход.
   Шеин подъехал к ступеням, спешился и опустился на колено перед государем.
   Лицо Михаила исказилось.
   - Ну, и где же твоя служба? - прерывающимся голосом выдавил царь.
   - Государь,.. - начал было Шеин.
   - Мне не нужны твои оправдания! - вскричал Михаил. - Кто ответит за те сотни тысяч, что были потрачены впустую? За тех людей, что остались там? За все те надежды, что рухнули в одночасье?
   - Государь, если ты полагаешь, что нуждаешься в деньгах - можешь забрать мои поместья, - произнес Шеин, встав на ноги, но понуро опустив голову.
   - Что ж, превосходная мысль! - произнес царь, то и дело срываясь на крик. - Но вряд ли они окупят все то, что было потрачено. Распускай свое воинство. Солдаты и воеводы могут идти на все четыре стороны - более нам они не нужны.
   - Государь, они исполняли свой долг! - напомнил Шеин. - Не их вина, что так все обернулось.
   - Не их? А чья?
   - Моя, государь, - опустил голову воевода.
   Михаил посмотрел на склоненную перед ним седеющую голову, и на лице его отразились и жалость, и обида, но пересилило все высокомерие.
   - Стало быть, ты за всех и ответишь. Взять его! - обернулся он к страже.
   Шеин вырвался из рук подошедших к нему стражников.
   - Не то ты творишь, государь! Я виноват - но я верно служил тебе. Господь промыслил, что не суждена нам победа в этот раз - наказывай, но не позорь!
   - Не сейчас тебе указывать мне, то ли я творю, - отозвался царь. - Увести!
   И, развернувшись, пошел в терем.
   Шеин опустил руки и дал себя увести без сопротивления. Словно бы что-то в нем разом надломилось.
   - Куда его повели? - зашептались воины.
   - В тюрьму - куда, - с видом знатоков отвечали им другие.
   Все семейство Шеина, и ближайшие друзья - собрались в его московском доме. Сюда приехала и вдова Ивана - Марья, и ее отец, и Варвара с Егоркой. Средняя дочь воеводы, Марья, уже успела выйти замуж, ее не было в городе, все остальные домочадцы собрались встречать возвращающихся ратников - но пришел один Матвей.
   Марья уже знала о судьбе Ивана, и, верно, выплакала все еще за зиму. Варвара радостно бросилась на шею мужу, а Марфа Борисовна со старшей и младшей дочерьми с удивлением смотрели на него.
   - Царь велел задержать Михаила Борисовича, - ответил Матвей на взгляд жены воеводы.
   - Стало быть, надо идти к царю, - произнесла Марфа Борисовна и повернулась, чтобы уйти.
   - Я пойду, - заверил Матвей, освобождаясь от объятий жены.
   В ту ночь он спал как убитый, а с утра нашел Измайлова - первого помощника воеводы, - и Ивана. Хилков пришел грустный.
   - Царь очень зол на Шеина, - признался он. - Кажется, царь и вправду рассчитывал, что воевода ему принесет Смоленск на блюдечке. А раз не удалось - хочет заставить воеводу за все заплатить.
   - Ну, доходы Шеина с доходами от Смоленска не сравнятся, - грустно усмехнулся Измайлов.
   - Дело не в деньгах, - возразил Иван. - Просто кто-то ведь должен быть виноват! А раз виноват - ответит.
   - По большому счету, тогда на мне главная вина, - тихо произнес Матвей - сил у него все еще было немного. - Ведь это огненному наряду была задача - разбить стены и впустить наши войска в город.
   - В утешение тебе скажу, что, значит, Федор Конь умнее тебя, - заметил Иван. - Его творение твоим пушкам не по зубам.
   - Да и мне, правду сказать, жаль было его рушить, - признался Матвей. - И воевода, я видел, тоже страдал, когда стены рушились. Мы все пытались взять его как-то по-хитрому, не разрушая. Впрочем, и на то, что мы сотворили, ушло пороху немеряно - все войско могло им ружья заряжать еще полгода.
   - Это все не оправдания для царя, - прервал их воспоминания Измайлов. - Думаю, надо позвать еще Прозоровского и всем вместе писать челобитную царю, чтобы отпустил воеводу.
   - Напрасный труд, - опустил голову Иван. - Вы думаете, почему вам пришлось сидеть под Смоленском? Я говорил тут и с царем, и с боярами, и с думными людьми - как будто уже списали вас. Ведь под Можайском стояла запасная рать, во главе с Пожарским и Черкасским, собрали еще несколько полков иноземного строя - и никто на помощь не двинулся. А между тем, переговоры с королем с самой зимы шли!
   - С зимы? - Матвей вздрогнул. То есть, когда они голодали и мерзли, думая, где бы урвать хоть горсть муки - король уже вовсю переговаривался с царем... - И о чем договорились?
   - Я знаю по слухам, - признался Иван. - Степан Горихвостов - помнишь его? Он был нам проводником в нашем путешествии во Францию. Так вот, его брат был в посольстве к полякам, и хотя в основном о посольских делах молчал, но кое-что со Степаном обсуждал.
   - Что ж, послы в обход Посольского приказа посылались? - удивился Измайлов.
   - Так я больше не в приказе, - опустил голову Иван. - Меня вообще тут быть не должно. Но благодаренье ляхам, как раз сейчас вопрос решается, кому отойдет Путивль, и неизвестно, оставят ли его нам. А так был бы я там вторым воеводой.
   - Стало быть, наше сидение под Смоленском было как засадный полк для посольства? - предположил Измайлов. - Вроде как поторговаться можно, а не сторгуются - нас поддержат да выпустят?
   - Выходит, что так, - кивнул Иван. - Коли согласится король на наши условия - вас сдадут. Не согласится - придет вам выручка из Москвы.
   Матвей молчал, бессмысленно глядя в стену. Это казалось каким-то немыслимым предательством. Их держали как сторожевого пса на цепи, которого могли спустить - а могли уморить... И, видимо, решили уморить.
   - О чем столковались? - хрипло выдавил он.
   - Вот тут подробностей не знаю, - признался Иван. - Сейчас к ним сам Шереметев поехал, как вернется - видимо, узнаем.
   - Все равно сидеть нельзя, - повторил Измайлов решительно. - Они там нашими головами торгуют - есть у нас священное право себя защищать. Не должны мы покорно сидеть и ждать приговора. Надо идти к царю.
   - Приговор уже вынесен, раз вас отпустили, - Иван отвернулся, боясь взглянуть в глаза. - Вот только не знаю, какой. О чем-то они сторговались, как видно, осталось договором скрепить.
   - Неужто Смоленск отдадут? - попытался усмехнуться Матвей.
   - Пойдемте, - позвал их Измайлов. - Пробьемся к царю, у него спросим. В конце концов, царь сам должен понимать, что торговать кровью слуг своих верных - это царской славе урон большой. Может, лучше бой принять и погибнуть, чем на таких условиях мир заключать?
   Матвею мысль показалась верной, а вот Иван пошел без особой охоты.
   Некогда Измайлов входил в Ближнюю думу, однако сейчас двери перед ним оказались закрыты. И Иван вдруг перестал пользоваться расположением царя. Потому, вместо того чтобы сразу пустить их - царь беседовал с прочей Ближней думой, - рынды продержали их в Большой палате больше часа.
   Наконец, их впустили.
   - Ну, с чем пожаловали? - оглядел челобитчиков царь.
   - Прости, государь, - поклонился Измайлов, - но не понимаем мы, за что ты велел в тюрьму посадить верного слугу своего, Михаила Борисовича Шеина.
   - Михаил Борисович Шеин, - раздельно произнес вместо царя думный дьяк, - взят за приставы за измену государю.
   - Что? - Измайлов распрямился и не сдержал гневного восклицания. - За измену? Кто ж выдумал такое? Воевода, который сына потерял в бою, который полгода сидел в осаде, удерживая войско польское, что могло бы без того на Москву пойти - изменник?
   - Мы изучили все обстоятельства дела, - заговорил царь, - и иных объяснений его действиям нет. Он слишком медлил перед началом войны, когда война была уже объявлена. Он тратил казну, выделяемую ему, на непонятные затеи. Он не окружил Смоленск, а оставил врагу лазейку, через которую тот сообщался с городом. Он вместо того чтобы бить и бить Госевского - позволил тому сидеть в сорока верстах от себя, постоянно нанося урон, тревожа обозы и убивая наших людей. Наконец, он преклонил колени перед королем - признал, что исполнял его приказы.
   Измайлов задохнулся от гнева и промолчал.
   - Растрата казны, странные игры с местными, сидение без дела больше года, наконец - где обещанный Смоленск? - завершил царь. - Он сам мне обещал принести от него ключи. Но если предположить, что втайне он доброхотил полякам - все встает на свои места. Он для вида обещал - сам же тайком предупреждал их о своих намерениях. И они успевали ему помешать. Он тянул время, тратил деньги, губил людей, жил в свое удовольствие - вместо того чтобы вести осаду. А война - это не игрища!
   - Но для чего бы ему это могло понадобиться? - спросил Измайлов.
   - Кто знает? - пожал плечами царь. - Ведь он шесть лет был у них в плену? Мало ли на что они могли его склонить? Ведь там и его семья была - могли принудить, например, тайком принять латинскую веру, или вовсе принести присягу их королю.
   - Даже если он принес присягу - он присягал Сигизмунду, а сейчас королем Владислав, - напомнил Матвей. - Все же, что ты говоришь - верно, но что, если это делал не сам Михаил Борисович, а кто-то из близких ему людей?
   - Кто же? Ты? Или Артемий Васильевич? - царь перевел взгляд на Измайлова.
   - Я могу тебе его предъявить, но для того мне нужно время, - Матвей подумал, как будет искать Аксинью, однако твердо решил ее найти и привезти государю.
   - Главное, сам не скройся, - усмехнулся царь. - А до той поры Шеин посидит в порубе.
   - Да что же вы творите? - не выдержал Измайлов. - Ведь он выполнял ваши приказы! Он держался, сколько мог, потому что ему велели держаться! Он держал оборону, когда уже не на что было надеяться! Чего еще можно требовать от человека?
   - Чего он хочет? - непонимающе посмотрел царь на Измайлова.
   - Сдается мне, он тоже из сообщников Шеина, - отозвался Мамстрюкович.
   - Тогда отправьте его к его хозяину. Вместе будут отвечать, - указал на Измайлова царь.
   К Измайлову шагнули рынды. Тот оглядел вокруг, снял с себя перевязь с саблей, гневно протянул ближайшему из рынд, и гордо пошел впереди них.
   - Я счастлив, что наказан буду вместе с Михаилом Борисовичем! - бросил он на прощанье.
   - А вот как их наказать, нам предстоит решить, - царь отвернулся от Ивана и Матвея, точно забыв о них. - Соберите суд. Дождемся Шереметева, а до той поры надо решить, кто будет судить Шеина.
   - А если мы докажем, что в измене он неповинен? - осмелился напомнить о себе Иван.
   - Представьте свои доказательства суду, он их рассмотрит, - царь знаком руки показал, что они могут идти.
   Они вышли на весеннее солнце. Приятно было постоять в его лучах, но на душе у обоих было хмуро.
   - Что будем делать? - беспомощно спросил Иван. Когда-то, в бытность их помощниками Шеина в приказе Особого сыска, именно Иван предлагал, что делать. Но в последнее время привычка быть близким к царю его сделала беспокойным, он все время боялся сделать что-то не так - и незаметно главным стал Матвей.
   - Надо найти Аксинью, - отозвался тот. - Только она может рассказать, кто на самом деле полякам наши замыслы выдавал.
   - Может, ее и в живых нет, - опечалился Иван. - Да и где ее сыщешь?
   - Ну, Семен ее на Урале отыскал, - напомнил Матвей. - Смоленск все-таки ближе. У нее там отец, и есть у меня подозрение, что тот парень, которого мы видели - ее сын.
   - Она же говорила, он умер! - возразил Иван.
   - Она много чего говорила, - заметил Матвей. - Я бы не стал теперь верить ее словам.
   - А, вот вы где! - неожиданно окликнул их Лесли. - Я бы не хотел уезжать, не простившись с вами - в конце концов, это вы меня затянули на службу вашему государю!
   Иван и Матвей переглянулись пристыжено.
   - Пойдемте ко мне, - пригласил Лесли. - Мне скоро уезжать, надо привести в порядок кое-какие дела, так что не взыщите. Тут неподалеку.
   Их встретила жена Лесли - еще молодая приятная женщина. Он что-то сказал ей по-шотландски, и провел друзей в верхнюю светелку.
   Скоро жена принесла кружки, пиво, квашеную капусту и вяленое мясо на закуску.
   - Вот этого мне, боюсь, будет не хватать, - Лесли кивнул на капусту. - Пиво у вас варить не умеют, а капусту солят знатно.
   - Ты слышал, что Шеина обвиняют в измене? - спросил Матвей.
   - Слышал, - кивнул полковник. - Это, конечно, брехня - но такое обвинение не спроста появилось. Кому-то надо, чтобы он был изменником.
   - Кому и зачем? - удивился Матвей.
   Лесли подошел к окну с кружкой в руке.
   - К сожалению, все не очень высокие начальники озабочены тем, чтобы не обидеть свое начальство, а не тем, чтобы хорошо жилось подчиненным. Вы, бояре, разбалованы тем, что кормитесь со своих крестьян, и, значит, зависите от них даже, может быть, больше, чем от государя - а вот людям служивым, которые получают все от милостей государя, вызвать неудовольствие государя смерти подобно. И всякий служака прежде всего думает о том, как прикрыться от возможных ошибок - лучше всего, чтобы спихнуть их на другого.
   - Но царю-то не надо ни на кого спихивать свои ошибки! - вскричал Матвей. - Он кого может бояться?
   - Он - никого, но ведь он не всегда сам принимает решение. Бояре ему подсказывают - кто из лучших побуждений, а кто и ради своей корысти. Пока своя корысть не противоречит государевой - в том худа нет, а вот как быть, если надо поступиться своим - в угоду государевому? И если кто-то обманом и лестью вынудил государя принять решение в его пользу, то коли теперь это всплывет - ему несдобровать. А потому его задача - найти другого виновного и утопить его, чтобы самому не подставиться.
   - И ты полагаешь, что сейчас стремятся утопить Михаила Борисовича, чтобы не всплыли их собственные грехи?
   - Скорее всего. Теперь он будет виноват во всем - и что медлил, и что поспешил, и что обнадежил, и что просил подмоги, и что сдался, и что людей спас - и что погубил...
   Простившись с Лесли и пожелав ему удачи, друзья расстались. Иван направился домой, а Матвей собрался искать Аксинью.
   Неожиданно у себя Иван застал отца, уже несколько лет не покидавшего своего имения.
   - Что тебя в дорогу понесло? - спросил Иван без особой любезности, предчувствуя недоброе.
   - Ты, сын мой. Слышал я, что не на ту сторону ты решил встать, и уж пришлось мне приехать, чтобы удержать тебя от неверных поступков.
   - О чем ты говоришь? - удивился Иван.
   Андрей Васильевич помолчал.
   - Ты много лет занимался делами нашего рода, много сделал к умножению славы его - и тут вдруг решил всего лишиться? Ты против царя решил пойти?
   - Кто тебе чушь такую сказал? - удивление Ивана все росло.
   - Да ведь ты изменника защищаешь, Мишку Шеина!
   - Кому Мишка - а кому Михаил Борисович, - твердо поправил Иван. - Кто тебе наплел, что он изменник?
   - Царь так решил, - отвечал Андрей Васильевич. - А значит, так оно и есть. Ваш любимый Шеин мог славно погибнуть под Смоленском, и сраму бы не имел. Он выбрал уцелеть - а почему его отпустили? Уж не потому ли, что еще когда он в первый раз в польском плену был - он присягу им целовал? Разве он хотел занять Смоленск? Хотел бы - десять раз занял! Прав государь - не место таким средь бояр. Промышлял он не добро, и больше доброхотил полякам, чем своим, а, значит, изменник и есть.
   - Ты там не был, отец, - хмуро возразил Иван. - Иначе не говорил бы.
   - Мне достаточно, что так говорит государь.
   - А государь кто - не человек, что ли? Какую бы дурь он ни ляпнул - смолчать надо и бежать выполнять? - вдруг вырвались у Ивана слова, которые некогда ему говорил Матвей. - Что же, коли он к погибели свое царство ведет - не удерживать его следует, а подгонять? Кто ж тогда изменник получится?
   Андрей Васильевич побледнел.
   - Да ты понимаешь, что говоришь? Как может царь вести свое царство к погибели? Всякая власть - от Бога!
   - Да, - кивнул Иван. - Потому что власть - это то, что стоит на пути зла, и наказует зло, а не творит все, что пожелает. А коли она творит несправедливость - значит, она не от Бога. А коли она не от Бога - так это не власть, а самодурство. И подчиняться ей нельзя.
   - Замолчи! - гневно вскричал отец. - Не тебе судить о вещах превыше твоего разумения. Или уже и воров и разбойников наказывать нельзя? Или ты лучше царя знаешь, кто вор, кто нет, кто достоин наказания, а кто - прощения?
   - Почто же тогда он советы собирает, соборы? - насмешливо спросил Иван. - Коли он все верно знает - так пусть один все и решает. Ан нет - зачем-то у людей спрашивает. Видать, не все ему открыто? Так тогда и возразить не грех - коли видишь, что он неправду творит.
   - Вот что, сын, - решительно оборвал его отец. - Ты поедешь в свое имение и будешь там сидеть, пока не кончится суд. А уж я прослежу, чтобы все по справедливости было.
   - Прости меня, батюшка, но кажется мне, что по-разному мы справедливость понимаем, - покорно склонив голову, тем не менее нашел силы возразить Иван.
   - А про то не тебе судить. Езжай, жена тебя заждалась.
   - Ну, тогда я быстро вернусь! - горько рассмеялся Иван. Отец изменился в лица.
   - Вон!.. Ступай, я сказал! Сиди дома и не высовывайся!
   - Я на царской службе, батюшка, - вздрогнув от приступа отцовского гнева, все-таки не уступил Иван. - Только царь меня отправить может, ты, батюшка, уже власти не имеешь.
   - Ну, так я с царем поговорю, он тебе прикажет, - Андрей Васильевич пошатнулся, ухватившись за косяк, но тут же выпрямился. - А пока сиди дома.
   - И на то твоей воли больше нет.
   - Зато у меня есть воля тебя наследства лишить, - произнес отец мрачно. - Братьев у тебя достаточно, чтобы обрадоваться новому дележу.
   - Вот как? - Иван замер. - То есть, чтобы меня спасти, ты меня угробить готов?
   - Ступай в имение, к жене, - жестко произнес отец. - Хорошо, она меня повестила, что ты не с теми связался. А то бы сам к изменнику попал.
   - Так это Алена тебе рассказала? - уточнил Иван. - Ну, ты делай, что хочешь, а у меня свои дела.
   И, повернувшись, не зная, куда теперь идти, вышел.
  
  Глава 2. Суд да дело.
  
   Только Аксинья могла бы опровергнуть обвинения, выдвинутые против Шеина. Однако знахарка пропала еще до их бегства из лагеря. Все, что он о ней знал - что отец ее скрывался в лесу под Смоленском. Но там сейчас везде стояли польские войска.
   Матвей решил пробираться своим старым путем, через истоки трех рек. Но в этот раз харчевня, что встретила их с Александром пустой и заброшенной, была ярко освещена и вокруг толпился народ.
   Матвея узнали и провели к Сидору.
   - Да, оттуда надо уходить, - кивнул Сидор. - И так зря мы под Смоленском столько времени торчали. Ни к чему хорошему это не привело. Там полно ляхов - так что и тебе соваться не советую.
   - Стало быть, ты в Сибирь направляешься?
   - Идем, но медленно, - усмехнулся хозяин. - Народу много, стараемся идти без дорог, чтобы не остановили. Такую толпу в город не проведешь, а заметят - еще и стрельцов вышлют. Нам того не надо. Так что пробираемся потихоньку, но сколько еще идти будем - не знаю. Главное, Москву обойти.
   - Идите с севера, там моя усадьба, - предложил Матвей.
   - Так я все-таки думаю, что ты с нами пойдешь, - напомнил Сидор.
   - Вы медленно идете, так что нагоню, если что, - отвертелся Матвей.
   - А сейчас-то куда спешишь?
   - Шеина взяли за приставы, обвиняют в измене.
   - Его? В измене? - поразился Сидор. - Это кому ж такое в голову пришло?
   - Думаю, тем, кто сам в ней повинен, - ответил Матвей. - Но им, я знаю, служила знахарка, Аксинья.
   - Аксинья? - еще больше удивился Сидор. - Ну, я скажу своим, коли ее увидят - тебе повестят.
   - Благодарствую, но я думаю и сам ее сыскать, а для того надо мне к Смоленску попасть.
   - Ладно, тебя проводят, но только не взыщи - на дороги мы выходить не будем. И как окажемся вблизи Москвы - тебе тоже повестим.
   Пробираться пришлось долго. Поляки стояли под Белой, безуспешно ее осаждая, и разъезды их появлялись везде в окрестностях. Матвей проехал по лесам дальше Смоленска, миновал старое становище отряда Сидорки и Говорова, и двинулся на юг - тем путем, что они когда-то мчались на польский лагерь.
   Он не ошибся - Аксинья была там, где они ее видели в прошлый раз. Подъезжая к избушке отшельника, он заметил ее, бродящей в лесу - опять искала какие-то травы. Недалеко от жилища он различил холмик земли среди тающего снега - свежую могилу.
   - Аксинья! - окликнул он знахарку.
   Та вздрогнула, остановилась, точно раздумывая, не броситься ли бежать - и наконец повернулась к нему.
   - Чего тебе еще от меня надо? Отца я потеряла, помер он, теперь совсем одна мыкаюсь по свету.
   - Что же ты к друзьям не пришла? Мы ведь себя друзьями твоими считали!
   Аксинья вздрогнула.
   - Так почто ты-то ко мне нынче пришел?
   Матвей спешился, бросил поводья коня на свисающую ветку дерева.
   - Узнать хочу, за что ты Шеина так ненавидишь.
   Знахарка взглянула на него, точно пытаясь понять, что ему известно.
   - Что ж тебе сказывать? - она гордо выпрямилась. - Хочешь знать, как по приказу Шеина порушили наш двор, а нас загнали в осаду? Ему, видишь, гордость не позволяла сдаться - а что простому люду до его гордости?
   - Так ведь он спасти вас пытался! - выкрикнул Матвей.
   Лицо Аксиньи стало злым.
   - Ну и как - спас? Мать моя в осаде померла, отец пережил - только чтобы увидеть, как ляхи меня на поругание возьмут?
   - Так что ж ты Шеина-то ненавидишь? Тебе бы на поляков зубы точить, а ты...
   - Ляхи тоже разные. Монах, отец Томас, меня от позора спас.
   - А как тебя на Урал занесло?
   - А то не твое дело, боярин! - порывисто окрысилась Аксинья.
   - Да нет уж, мое, - Матвей встал и навис над ней. - Много из-за тебя крови пролилось и еще прольется, теперь уж поздно утаивать.
   - Не тебе меня судить, - вскинула на него глаза Аксинья. - Не испытывал ты того, что мне довелось.
   - Так расскажи, что на твою долю выпало. О том и прошу.
   Аксинья прикрыла глаза, точно вспоминая - но показалось Матвею, что хотела она скрыть свой взгляд от его настойчивых глаз.
   - А куда нам было деваться? Мы с польским войском до Москвы дошли, да ведь повсюду война полыхала. Москва выгорела, много народу полегло. Думали мы, нас за ляшских прихвостней считать будут - косо на нас смотрели. Вот кто-то и предложил - айда, на Урал махнем. С ним я на Урал и попала.
   - А где знахарствовать научилась? - продолжал настаивать Матвей.
   - Какая тебе в том забота? - удивилась Аксинья.
   - Размышлять пытаюсь. Ты ведь сказала Семену, что у вас сын родился, да умер вскоре. Значит, он уж на Урале родиться должен был? Как же ты туда, тяжелая, добралась? И как уехала оттуда, бросив могилку сына.
   - Не говорила я тебе, что сын! - вскинулась знахарка.
   - Нетрудно догадаться, - отозвался Матвей. - Где он сейчас?
   - В город пошел, за мукой, - нехотя ответила Аксинья. - Может, в избу пройдем?
   - Что ж, пойдем, - согласился молодой боярин.
   Тут царили сырость и сумрак. Видно, после смерти хозяина никто порядок не наводил.
   Матвей уселся на лавку у окна, не сводя глаз с Аксиньи. Та, чтобы избавиться от его взгляда, занялась уборкой.
   - Думаю я, что иначе дело было, - произнес Матвей. - Монах тебя не просто спас - а еще и у себя оставил. У него и родила. Сына он в монастырь отдал, вместе с отцом твоим - под присмотр. А ты у него на привязи оказалась.
   - Что ж на привязи-то? - неожиданно усмехнулась Аксинья. - Он добро мне сделал, о самых близких моих позаботился. Знахарствовать меня научил. Взамен попросил ему добро сделать - что ж тут такого?
   - Значит, Григорий - твой сын, а Семену ты так ничего и не сказала? - с упреком произнес Матвей.
   - А нечего ему знать. Он нас бросил, и потом не соизволил найти. Хотел бы - сыскал. Ну, значит, и мы ему ничего не должны.
   - Что же такого у тебя попросил монах?
   - Бродить по Руси, лечить людей - да слушать, где что любопытное услышу. И доводить нужным людям, которых он мне укажет. Вот, попросил и за Строгановыми присмотреть - вдруг там что ценное сыщется, так чтобы ему первому донесли. Вишь, сам приехал, не поленился, - покачала она головой, вспоминая. - Строгановы власть большую забрали, владения чуть ли не больше, чем у царя - не могли они мимо таких пройти, вот мне и пришлось туда собираться, благо, я уж недалеко была, в Усть-Юге.
   - Как же ты с нами тогда пошла, коли велено тебе было следить за Строгановым?
   - Случаем вышло. Думала я там, что уж покончила со старой своей жизнью. А как увидела Семена - так все в душе всколыхнулось. Я-то полагала, помер он - а он появился живехонек. Не только на воеводе грех оказался. Поехала я за вами, в надежде хоть в лицо ему напоследок посмотреть, напомнить о погубленных им душах. Мы ведь ему верили, что он город отстоять может. А Семен и тут меня бросил. Позвал с собой - а сам опять сбежал. Что ж мне печалиться о нем?
   - Но ведь из-за тебя сотни наших погибло!
   - На войне люди всегда гибнут, - жестко ответила она. - Мои вон вовсе ни за что - ни про что полегли. И мать, и братьев двое. И отец нынче пред Богом предстал. Один Гриня остался... Коли был бы ваш воевода умным - так сообразил бы, что среди своих вражеские доброхоты имеются.
   - Он сообразил... Да на тебя никто и подумать не мог.
   - На то и был расчет. Когда мне подсказали с войском отправиться.
   - Кто подсказал?
   - О том я тебе не скажу. Сыщешь сам - твоя воля, а нет - мне моя голова еще дорога.
   - Так ведь не сносить тебе головы теперь, - горько усмехнулся Матвей. - Сама посуди - они-то ведь знают, где тебя сыскать. Неужто ты думаешь, что они оставят в живых того, кто на них показать может?
   - А что я им сделать могу? Неужто слово мое на знатного боярина может поклеп возвести? Кто меня послушает?
   - Поклеп кого угодно погубить может. Одного ты уже погубила. А может, и не только поклеп?
   - Ты к чему речь клонишь?
   - Тебя твои учителя, небось, и яды делать научили, не только лекарства?
   - Сам знаешь, всякое лекарство может быть ядом, а яд - лекарством, коли не в пору и не в нужной мере подать, - отозвалась знахарка отрешенно.
   - Так на тебе может и смерть быть, а не только поклеп, - произнес Матвей.
   Знахарка равнодушно пожала плечами.
   - Спрашивай с учителей, а не с ученицы.
   - Спрашивают с исполнителя. А ты и учителя выдать можешь. И коли то вправду боярин знатный, - Матвей задумался. Никто, кроме Мамстрюковича, на ум не приходил. - Коли знатный, так он такую, как ты, и за человека держать не будет. Отдаст приказ удавить - и удавят его холопы. На всякий случай.
   Аксинья вдруг задрожала всем телом. Видно было, что расправы со стороны своих покровителей она не ожидала.
   - Так что ж мне делать? - спросила жалобно и растерянно.
   - Поедем со мной. Скажешь, как и что, перед царским судом - тут уж тебя убивать никто не станет. Поздно будет, коли слова твои не только в твоей голове, но и в записях царских дьяков появятся.
   Аксинья решительно помотала головой.
   - Нет уж. Никуда я с тобой не поеду. Там меня точно изведут, ежели узнают или с тобой вместе увидят. Коли ты добрый человек, так дай нам полтину, и с сыном мы подальше уберемся из этих краев. А коли злой - зови своих людей, пусть силой волокут, ни на кого я ничего говорить не буду.
   Матвею вдруг стало отчаянно жаль эту несчастную женщину. Он помнил, что не в последнюю очередь по ее вине погибли и Иван Шеин, и Семен Говоров, и множество других ратников. Но в этой ее мести было что-то такое глупое и понятное, что он не смог ни остановить ее, ни переубедить.
   - Возьми, - он выложил перед ней полтину. - И ступай куда хочешь. Только хоть намекни, кого искать мне.
   Она забрала серебро, спрятала под платок и спокойно посмотрела на него:
   - Ищи среди родичей царицы.
   Матвей даже не приподнялся, когда она выскочила из избы. Он сидел на лавке, потрясенный этой вестью. Верно, и Стрешнев еще тогда пытался поклеп возвести на дочь Шеина. Но за ним в тот раз стоял Шереметев. А Шереметев дружен с Мамстрюковичем. Видать, не один Лукоян Стрешнев подучал Аксинью.
   Он все еще мучительно размышлял, что ему делать. Просто так обвинить столь знатных людей, что они доброхотили полякам - кто ему поверит? Да и они вряд ли так уж для врагов старались - просто хотели досадить Шеину. Потому и медлил Мамстрюкович, когда мог спасти Шеина из осады. Не так хотелось угодить полякам - как сделать, чтобы слава победы Шеину не досталась. А расплатились за их медлительность сотни ратников, что остались убитыми и ранеными в Смоленской земле.
   Матвей не мог даже представить, что так можно - чтобы в глазах царя очернить воеводу, погубить множество невинных людей. Но он сам только что объяснял Аксинье, что те и за людей-то их могли не считать...
   Женский крик вывел его из оцепенения. Он выскочил, на ходу обнажая саблю - но не успел.
   Аксинья лежала в луже крови, и вдалеке виден был убегающий человек.
   Она уже не дышала.
   На дороге появился Григорий с мешком муки. Он посмотрел на Матвея, стоящего над телом Аксиньи - бросил мешок и кинулся со всех ног прочь.
   Надо было возвращаться.
  
   После бегства Степана из Можайска к Шеину и потом не менее неожиданного его возвращения Мамстрюкович стал относиться к нему с подозрением; впрочем, он и раньше не баловал его доверием, используя как переводчика - когда надо было написать грамоту по-голландски или по-польски. Однако Степан тем самым узнавал многое о переписке боярина, и хотя помалкивал - но на ус мотал.
   Когда Шеин томился в порубе уже неделю, приехал с переговоров Шереметев. Степану Мамстрюкович поручил перевести на польский грамоту для Шереметева, сам же горячо принял гостя. Вскоре появился у боярина и Лукоян Стрешнев, царский тесть.
   Посидев за столом, бояре вскоре поднялись в светелку, и Степан не слышал, о чем они говорят. Отложив перо, он пробрался по лестнице следом за ними, и приник к двери.
   - Король отпустил Шеина, чтобы показать благородство и милосердие, - негромко сообщил Шереметев. - Однако он просил меня передать, что готов отказаться от притязаний на московский престол, если мы сами накажем воеводу.
   - Чего же он хочет? - усмехнулся Стрешнев. - Голову Шеина?
   Шереметев помолчал, глядя на него, и спокойно выговорил:
   - Да.
   Боярин встал и направился к двери. Степан поспешил отойти, укрывшись под лестницей.
   Дождавшись, пока Шереметев выйдет, Степан вернулся.
   Дверь осталась приоткрытой. Мамстрюкович со Стрешневым о чем-то переругивались, понизив голос.
   - ... А коли мы не сделаем - так король тогда и про нас может рассказать, - донеслось до Степана.
   - А чем он докажет? Разве не ясно станет царю, что враг хочет оклеветать его слуг верных? Знахарка, я надеюсь, уже не заговорит, а более о наших делах никто не знал.
   - Тебе, Лукоян Степаныч, конечно, бояться нечего - он родичей своей жены не тронет. А вот на меня Шереметев давно косо посматривает. Царь ведь и наветам на Шеина не поверит, тоже решит, что поляки своего врага утопить хотят.
   - Да брось, Дмитрий Мамстрюкович! Мы всегда можем дело подать так, что не от них навет исходит.
   - Правильно, - кивнул Мамстрюкович. - Были странные дела, а кто за ними стоит? Не тот ли, что был в руках у поляков - а они его отпустили? Ясно, что измену замыслил. Верно?
   Теперь к выходу направился Стрешнев, и Степан, тяжело дыша, со всех ног бросился на улицу.
   Ему срочно надо было найти Ивана Хилкова.
   Иван старался не появляться дома. Он не мог видеть ни отца, ни жену - Алена тоже вскоре приехала, хотя и была на сносях, - и в основном сидел в доме Шеина, утешая, как мог, его родных. Царь о нем, казалось, забыл, и он не знал, радоваться этому или печалиться - учитывая что отец его, напротив, вдруг стал царю очень близок, тот вдруг вспомнил о своем старом слуге, награждая его чинами, доверяя ему почетные должности - так, отец ввел в чин окольничего Василия Стрешнева, брата Лукояна. После чего оба они - и Стрешнев, и отец - вместе с Андреем Шуйским - этот, правда, как Лыков, был уже вовсе стар и позван был больше для придания веса суду - оказались в числе судей Шеина.
   Однако в эти дни, когда множество народу то уезжало на переговоры, то возвращалось с них - Иван с удивлением заметил отца Томаса, давнего своего знакомого. Теперь он явился как представитель польской стороны, и о чем-то беседовал с самим государем. Хотя опять же не он был главным послом.
   Отец сдержал свое слово и почти добился отстранения Ивана от любых дел. Черкасские, Стрешневы, даже Пожарский - вежливо здоровались с Иваном, отвечая на его поклоны - и проходили мимо. Иван с ужасом осознал, каково это - когда тебя держат за пустое место.
   Он вышел на улицу, когда уже совсем стемнело - подышать воздухом перед сном. Спалось ему плохо в последнее время.
   - Иван Андреевич! - обрадовано кинулся к нему Степан. - Я тебя везде ищу. Зашел к тебе - жена сказала, ты в приказе. В приказе говорят - ты у них давно не появляешься. Насилу сыскал.
   - Странно, - удивился Иван. - Жена моя знает, что я у Шеиных.
   - Да, бабы на сносях всегда странные, - отмахнулся Степан. - Пополнения скоро ждете?
   - К маю, - с некоторой теплотой в голосе согласился Иван. - Так почто ты меня искал?
   - Шереметев вернулся, и первым делом явился к Мамстрюковичу. И они обсуждали, - Степан понизил голос, - что поляки требуют голову Шеина.
   - На что она им? - усмехнулся Иван недоверчиво. - Хотели бы снять - не отпустили бы.
   - Он многим полякам поперек горла, а пуще всего - я тут грамоту одну переписывал, так, оказывается, и нашим многим. Они с поляками дружить хотят - а Михаил Борисович, видишь ли, с ними воюет. Но главное - оказалось, что они во время войны полякам же доброхотили, так что теперь хотят на Михаила Борисовича свои грехи повесить.
   - Кто они?
   - А сам как думаешь?
   - Неужто Мамстрюкович? - понизил голос Иван.
   Степан кивнул в темноте.
   - Он же с ними давно дела имеет. Но и не он один...
   Степан не успел закончить. Из темноты вдруг выступили три тени с обнаженными клинками в руках.
   Иван успел порадоваться, что вышел при сабле, и рванул клинок. Один бросился на него, а двое - на Степана.
   Зазвенела сталь. Напавший на Ивана был изворотливый, но не сильный, и после нескольких ударов бросился бежать. Однако свое дело они сделали - когда Иван опомнился и кинулся к Степану, тот уже умирал.
   - Алена... - прошептал Иван в отчаянье. Кажется, и на этот раз его выдала родная жена.
   - О сыне позаботься, - пробормотал Степан.
   Последняя нить оборвалась.
  
  Глава 3. Приговор.
  
   Суд над боярином, да еще столь знатным, было событием неслыханным. Особенно удивительным было обвинение, которое ему предъявляли.
   В столицу собирались все знатнейшие рода, которые даже и не появлялись давно при дворе. Приехали Шуйские, Плещеевы, Шереметевы, Долгорукие, Пожарские, Волконские, Мстиславские...
   Собирались и церковные власти - приехало трое архимандритов из дальних монастырей.
   Прибыли и трое Строгановых - два брата и уже знакомый Матвею и Ивану их племянник Иван Максимович.
   - Судилище хотят устроить, - наблюдая придворную суету, заметил Иван. - А знаешь, за что?
   - Догадываюсь, - отозвался Матвей. Он недавно вернулся - и застал подготовку к суду в самом разгаре. - Михаил Борисович ведь часто поступал по -своему, как считал нужным. И с чинами не считался. Полагал, что раз он мыслит о благе своей земли - так и все так же мыслят, и его должны понять, а коли он не прав - возразить. А мыслили так не все. Возразить не могли, чтобы своего не упустить и замыслов не выдать, но и согласиться тоже.
   - Да, почти так, - согласился Иван. - Но не совсем. Хотя он многим поперек горла стал - но тут у многих еще и корысть своя имеется. Помнишь, нам как-то один охотник сказал, что жадность - главная причина всех убийств?
   - И какая же корысть им Шеина в измене обвинить? - удивился Матвей.
   - Такая, что ежели не его - так их обвинить могут.
   Матвей в изумлении повернулся к другу.
   - Да, - ответил тот на невысказанный вопрос. - Война с поляками - вроде было благое дело. Там и православный народ притесняют, и Смоленск нам как кость в горле... Ты вот за сколько оттуда добрался?
   - Я кружным путем ехал, так что недели две.
   - А напрямую - конный отряд чуть больше чем за неделю может домчаться. И никак мы его не задержим. А через Смоленск еще и дорога из Пскова на юг идет, и снова либо в обход нам идти, либо через польские владения. Да, впрочем, что я тебе это объясняю - ты не хуже меня все это знаешь. Но дело в том, что не все с тем были согласны. У многих с поляками свои дела, и они прямо о них сказать не могли - а то их бы и заподозрили в измене, - а вот тайно вредить, чтобы гнев поляков не вызвать, вполне были способны. Помнишь, ты удивлялся, что все как через силу делается? Вроде, все решили, обговорили - а никто ничего не делает, все как в стену упирается... И когда я приехал в Можайск - тут же стояла крупная рать Пожарского с Мамстрюковичем! Они меня заверили, что не могут уйти, все потому же, о чем я сказал - вдруг поляки на Москву пройдут. Но если бы они тогда двинулись к Смоленску - Шеин из лагеря, они снаружи- короля можно было разбить! Но они остались сторожить дорогу.
   - Ну, на войне от разных неприятностей надо беречься, - возразил Матвей. - Отойди они от Москвы - поляки бы и кружным путем могли подобраться.
   - Все может быть, - согласился Иван. - Да только Степан мне прямо сказал, что Мамстрюкович и Стрешнев хотят головой Шеина себе спокойствие купить.
   - Стрешнев! - стукнул себя по лбу Матвей. - Ну, конечно. Он ведь с Шеиным сосед. Так все имение, которое отберут у Шеина - ему отойдет!
   - Да ты не понял ли? Они ведь Шеина казнить хотят! Им надо, чтобы он замолчал и им не мешал уже никогда!
   - Я понял все, - остановил его Матвей. - Идем к Мамстрюковичу.
   - Ты что - хочешь, чтобы и нас посадили?
   - Не посадит, - заверил Матвей.
   После гибели Степана Иван много раз пытался добиться следствия - подавал челобитные в Разбойный приказ, ходил и к Пожарскому, и к Репнину, и к Сулешеву, и к царю пробивался - но царь его видеть не желал, Пожарский заявил, что более разбоями не занимается, а нынешние главы Разбойного приказа выслушали, но делать ничего не стали.
   Впрочем, Иван не сомневался, что за убийством стоит Мамстрюкович. Потому шел к нему с некоторым страхом.
   - Вы так и будете вдвоем везде ходить, добиваясь, чтобы вас обоих отправили к вашему покровителю? - усмехнулся Мамстрюкович.
   - Тут ведь какое дело, - осторожно начал Иван. - Может, конечно, и нас отправят - а может, и тебя. Ведь не зря Михаил Борисович тебе говорил, что не стоит тебе с латинянами знаться? А есть слух, будто латиняне эти и помогали ляхам супротив нашего войска.
   - Да брешут, - отмахнулся Мамстрюкович. Матвей внимательно смотрел на его лицо - тот даже не вздрогнул. - Сам Михаил Борисович маху дал, так чего теперь искать виноватых среди других? Ему было велено выступать в августе - а он тянул, говорил, мол, пока денег не пришлют, не пойду, не могу я у людей еду забирать. Ему было велено обложить всю крепость, чтобы и мышь не проскочила - а он до лета не мог это сделать. Ему царь прямо повелел идти и разбить Госевского с Радзивиллом - а он что? Ну и наконец, как честный человек, а он своей честью вечно гордился - мог бы и погибнуть в бою. А он сдался, как последний трус. Так что ж вы теперь его выгораживаете?
   - Ну, положим, Госевского-то он разбил, хоть и не наголову, - возразил Иван. - Да ведь военное дело переменчиво, тут нельзя приказать "пойти и разбить". Даже царь не может врагу указать, чтобы тот дал себя побить. А вот тебе, сколь я помню, велено было идти на выручку Михаилу Борисовичу, а ты у Можайска два месяца проторчал.
   - И снова ты что-то путаешь, Иван Андреевич, - покачал головой тот. - Во-первых, это Пожарский решил, я с ним только согласился. Во-вторых, правильно он решил - коли бы мы пошли к Смоленску, враг бы Можайск взял и до Москвы дошел. У польского короля тогда уже втрое против нашего сил было! Мы бы ни Шеину не помогли, ни Москву бы не защитили.
   - Видишь, - заметил Иван, - у тебя тоже все время кто-то виноват. А Михаила Борисовича ты за чужие вины казнить хочешь?
   - Причем тут я? - возмутился Мамстрюкович. - Царь решил, и бояре приговорили. Я человек маленький, мое дело - дьякам сказать, чтобы решенное верно в книги записали, а указывать, что решать - где уж мне?
   - Да в том и дело, Дмитрий Мамстрюкович, что нынче ты стал человеком маленьким, - продолжал Иван. - Давеча вот Василия Стрешнева мой отец окольничим сделал. Потом Шеина лишат его имений - Лукояну Стрешневу передадут. Потом Стрешневы и железом с медью уральскими торговать будут. А тебя везде оттеснят, а ты им веришь, как себе.
   - Чего ж не верить хорошему человеку? - усмехнулся Мамстрюкович. - Али ты полагаешь, что царь себе жену из рода худого взял?
   - Что ты, Дмитрий Мамстрюкович! - отмахнулся Иван. - Конечно, и царица, и родичи ее - выше всяких похвал, и их царь продвигает и поднимает вполне заслуженно. Вот только тебя забывает. Раньше-то вы против Шеина готовы были объединиться. А не станет его - съедят тебя Стрешневы.
   - Пусть попробуют, - проворчал Черкасский. - Так чего вы от меня хотите?
   - Я бы попросил у тебя справедливого расследования, - ответил Иван. - Но боюсь, это невозможно, так что мы просим только двух вещей. Говорить с царем и говорить с Шеиным.
   Мамстрюкович поглядел на одного, на другого.
   - Только я должен знать, о чем вы с царем говорить будете.
   - Я расскажу ему о польском лазутчике, который выдавал наши замыслы врагу, - произнес Матвей. - Тогда обвинение в измене с Шеина снимут. Да, он лишится поместий, может, отправится в ссылку - но смертью его не казнят.
   - А он согласится? Может быть, лучше ему умереть, чем испытать горечь ссылки после той власти, что делил он с патриархом? - неожиданно горячо спросил Мамстрюкович.
   - Ну, не знаю, - покачал головой Иван. - Одно дело - гибель в бою, другое - на плахе.
   Черкасский еще размышлял какое-то время, наконец, тряхнул головой.
   - Ладно. Идем к царю.
   По дороге Матвей размышлял, как следует ему рассказать об Аксинье - так, чтобы царь поверил, а не решил, что он пытается свалить вину на человека, который уже возразить не может. Путь ему представлялся только один.
   Царь как раз закончил прием глав знатнейших родов, собравшихся при дворе. Возле него остались ближайшие бояре, и он ждал Мамстрюковича. Увидев его в сопровождении Ивана и Матвея, царь не сдержал удивления.
   - Я не велел их пускать, и уж никак не ждал, что их ты приведешь, - покачал он головой.
   - Прости, государь, - вместо Мамстрюковича склонился Матвей. - Просто ты хочешь в измене обвинить вернейшего твоего слугу, Михаила Борисовича Шеина. И верно все говоришь - как будто он полякам помогал. Но коли бы сам он помогал - зачем бы он вернулся сюда, на позор и может быть казнь? Не проще ли ему было, как Росфорну, остаться у поляков?
   - Тут его семья, его имение. Что бы он получил взамен у поляков? - пожал плечами царь. - Это все, что ты хотел сказать?
   - Нет, государь. Просто я знаю, кто полякам помогал на самом деле.
   Стрешнев, стоявший за плечом государя, подался вперед.
   - И это моя вина. Я сам привел в наш стан знахарку Аксинью, и только недавно узнал, что ее подослал отец Томас, монах из латинского братства Иисуса.
   - Что ж вы все других-то очернить хотите? - спросил царь с презрением. - Стало быть, это ты виноват, и тебя следует казнить?
   - Коли сочтешь, что виноват - казни, - Матвей распрямился. - Да только не ведал я и не думал, что может быть она с поляками связана.
   - Где же она сама? - удивился царь.
   - Убили ее, - признался Матвей.
   - Кто? Уж не ты ли и убил?
   - У меня на глазах убили, но не я, - твердо отвечал он. - Не знаю, кто. Может, поляки. Может, люди отца Томаса. Могу лишь догадки строить. Но она как знахарка вхожа была в любой шатер, в любую избу, часто бывала и на советах - перевязывала раны. Она же и Богдана Нагого лечила, и, видать, залечила.
   - Ну, а коли не она сама это придумала - ты обвиняешь отца Томаса? - нахмурился государь.
   - Она мне рассказала перед гибелью, что это он ее просил помогать.
   - Стало быть, надо отца Томаса посадить? - уточнил царь.
   - Не надо трогать отца Томаса! - поспешно подал голос Шереметев. - Он помощник посла, мы снова разрушим тот хрупкий мир, что нам удалось добиться!
   - Я выслушал вас, - кивнул царь челобитчикам. - Я подумаю. А еще теперь надо подумать, что делать с вами. Уж больно много на вас жалуются в последнее время. Правда, за Ивана его отец просил. А вот Матвей Темкин меня давно удивляет. Шеин ему доверял, как самому себе - я думаю, будет странно, если мы накажем главу, и оставим руку?
   - Казни, коли желаешь, - как мог равнодушнее пожал плечами Матвей, хоть и почувствовал, как душа уходит в пятки.
   - Я не желаю казнить, но вы часто вынуждаете! - вскричал царь. - Ты думаешь, ты один за Шеина просишь? Уже от многих я получил челобитные. И от полковников, служивших с ним, и от младших воевод. И от его родных, и от тех, кто был им спасен или награжден. Но все это прямое непослушание царю! Только одна воля может быть в государстве! И вы хотите, чтобы я это средоточие неповиновения отправил куда-нибудь, где он и дальше будет мутить народ?
   - По большому счету, - поддержал царя Иван Черкасский, - все недовольные собрались вокруг одного человека - Михаила Шеина. Он ведь раньше привык все с патриархом решать, не спрашивая думы боярской и уж тем более Земского совета. Теперь ему, конечно, неприятно, как его унизили поляки. И он явно будет, памятуя о своих былых заслугах, мутить народ и собирать недовольных.
   - Старые заслуги не искупают новых грехов, - назидательно произнес Морозов. - Да и так ли уж велики его заслуги? В чем они? Что год отбивался от законных властей, и даже когда его всем миром уговаривали не губить людей, он в гордыне своей не смирился и погубил множество и ратного, и мирного люда во вверенной ему крепости? А потом его же государю пришлось его выкупать из полона?
   - А потом, когда вернулся - возомнил себя выше всех, - поддержал Шереметев. - Вдвоем с патриархом решали все дела, кои всегда решались сообща! Один этот найм полков новых - казне обошелся в пятьсот тысяч. И что это дало? Угрохать такие деньги в никуда!
   - И вот еще о чем подумай, - заговорил и Мамстрюкович. - Ведь это Шеин служил в Посольском приказе и добивался союза и с Францией, и со Швецией, и с Турцией. А стоило выступить ему в поход - все его союзы развалились.
   - Но шведского короля убили!
   - А батюшка твой внезапно заболел, - кивнул Мамстрюкович. - Как-то уж больно разом случилось все... И патриарх, и шведский король.
   Михаил помолчал, обдумывая услышанное.
   - Так что же, и отец из-за него погиб?
   - Выходит, что так, - поклонился Мамстрюкович. - Это все кто-то, доброхотивший полякам. Если бы Шеин не впутал всех - все бы живы остались.
   Царь, кажется, уже забыл, как два года назад сам уговаривал Шеина отправиться в поход.
   - Даже если он неповинен в измене - он виновен в грехах не менее тяжких. Он обманул нас, говоря, что готов к войне. Он вел ее бездарно. Он погубил людей, растратил казну, потерял пушки и знамена.
   Царь повернулся к друзьям.
   - Вы можете остаться и выслушать приговор. Потом, если хотите, можете с Шеиным встретиться. Я не буду наказывать вас, ибо за верность не наказывают.
   Чтение приговора назначено было на время после обеда.
   В большой палате собрались вновь все многочисленные гости.
   Под охраной привели Шеина и Измайлова. Воевода шел тяжело, широким шагом. Истрепавшаяся его одежда, которую он не сменил со времен возвращения из-под Смоленска, местами зияла дырами. Измайлов казался сломленным.
   Вошел царь, дал знак начинать.
   Вперед вышел Морозов, развернул длинный список грехов обвиняемых.
   - Царь повелел, и бояре приговорили, - начал он, как положено. - Рассмотрели мы как следует вину их, и вот в чем она состоит:
   Царь велел выступать воеводе Шеину Михаилу Борисовичу еще в августе, но выступил он лишь в конце сентября, промешкав и упустив сухую погоду, отчего застрял в Вязьме и дал время врагам подготовиться.
   - Враг уже был готов! - прервал его Шеин. - Мы отправили под Смоленск нашу конницу - они нашли посады сожженными, ворота запертыми, людей изгнанными!
   Морозов не обратил внимания на восклицание воеводы, лишь помолчал, чтобы продолжить читать.
   - Придя под Смоленск, не выставил должной охраны, отчего постоянно подвергался нападению литовских людей, и многих наших людей потерял.
   Воевода молчал. Тут возразить было нечего, кроме того, что нуждался он в коннице, но это и впрямь был его личный просчет - доверившись пехотным полкам, он не озаботился конными.
   - И о числе литовских людей, что приходили под Смоленск, доносил не верно!
   - А ты там был, сам их считал? - усмехнулся воевода.
   - Уверял, что противостоит ему большое войско, требовал подкреплений, огненного наряда, пороха и денег.
   - А стрелять мы из пальца, видно, должны были, - заметил воевода в сторону.
   - Казну же расходовал не по делу. Велел раздать ее жителям, а тех солдат и стрельцов, что брали по скудости своей припасы у жителей без оплаты - велел бить кнутом.
   - Это вина? - вновь вскочил воевода. - Да если бы мы к своим людям как к врагу относились - чем бы мы от врага отличались?
   И снова тишина в ответ, и только продолжилось однообразное чтение.
   - А приступы ко стенам были не ночью, а средь бела дня, когда видно было врагу, и тем обрек многих своих людей на гибель.
   - Удивляюсь я тебе, Владимир Иванович, - усмехнулся Шеин. - Ты хоть раз на приступ ночью ходил? Сколько в ночном бою людей погибнет - тебе и не представить.
   - И сам своей волей погубил своих людей, взорвав их перед стенами, - продолжил тот вместо ответа.
   Шеин повернулся к царю.
   - А это уже вовсе неправда. Взорвался подкоп, да - но не мы его взорвали! Поляки подвели свой противуход, там погиб и наш взрывник, Данила Потапов! Да, там много наших погибло, и моя вина в том есть - но не надо меня обвинять, будто я их погубил своей волей!
   Царь ни словом не выдал, что услышал воеводу, лишь сделал знак Морозову читать дальше.
   - А затем меж собой рыбные промыслы Смоленские поделили.
   Шеин мучительно протер глаза, точно не в силах разглядеть говорившего.
   - Что мы поделили?
   Ответа не последовало.
   Шеин обернулся к Измайлову.
   - Помнишь, Артемий Васильевич, мы рыбу в сетях на Днепре нашли и меж нашими ратниками поделили? Так это, оказывается, мы промыслы рыбные под Смоленском с тобой делили, - воевода скрестил руки на груди и горделиво повернулся к Морозову. - Любопытно тебя послушать, боярин. Столь много о себе узнаю.
   Морозову, казалось, было глубоко все равно, что говорит и думает о нем воевода. Он продолжал.
   - И нарушил приказ царский, ибо велено было дать бой Госевскому и бить его нещадно, дабы не было от него помощи людям в городе, он же медлил и упустил Госевского, попустив тому помощь посылать.
   Шеин хотел что-то сказать - но промолчал, уронив голову на руки(*)
   - И хотя велено ему было держаться и королю не уступать, но уступил весь наряд огненный, и стан свой, и знамена, и припасы.
   Матвей напряженно вслушивался в обвинения, но измены там не услышал. Он уже начал радоваться, когда наконец прозвучали слова самого приговора.
   - А потому, видя тяжесть вины и множество погибелей душ христианских по небрежению, корысти и злому умыслу, царь решил и бояре приговорили - казнить боярина Михаила Борисовича Шеина и окольничего Артемия Васильевича Измайлова, помощника его - смертию через отсечение головы.
   Измайлов вздрогнул и съежился. Шеин, напротив, поднялся на ноги.
   - Уж не возомнили ли вы себя равными Господу Богу? Или вы способны сказать, чем закончится бой? Я старался беречь людей, не ввязываясь в ненужные сражения. Я пытался их накормить, и не поссорить их с теми людьми, которые, надеялся, станут нашими. И все это вы ставите мне в вину? Неужели неудача в бою заслуживает казни? Но ладно я - причем тут Артемий Васильевич? Его-то за что казнить? Вижу я, что иного вы добиваетесь. Многим из вас я был поперек горла. Так имейте мужество признаться, за что именно вы хотите меня казнить! А не прячьтесь за рыбные возы, растрату казны или желание царя!
   Царь поднялся на ноги.
   - А еще вина на тебе, что ты волю свою ставишь выше воли царя. И сейчас я вновь это услышал. У тебя будет время покаяться. А пока отведите их в поруб и наденьте цепи. Пусть дожидаются казни.
  
  Глава 4. Последняя ночь.
  
   Царь позволил Ивану и Матвею свидеться с воеводой, хотя полагалось это только родичам.
   Шеин держался на удивление бодро. Сидел он один, в подвале, освещаемом одиноким окошком под самой крышей.
   - Слава Богу, что скоро это закончится, - произнес воевода, глядя поверх голов друзей. - Я снова увижусь с сыном.
   - Но ты нужен нам всем! - возразил Иван. - Правду сказал Черкасский - ты один царю возражать смел, и царь тебя слушал!
   - А вот уехал на год - и царь стал слушать других, - отозвался Шеин. - Простому человеку все-таки легче. Сами подумайте, каково это - на смерть людей отправлять. Приговоры подписывать или указы о начале войны отдавать. Отправил ты войско в поход, а его побили - и полегло двадцать тысяч ни за что. Как потом с этим жить? Как людям в глаза смотреть? Я вот думаю, что на месте царя я бы долго не протянул. Совесть замучает. А коли царь правит более трех десятков лет, можно смело утверждать, что совести у него нет. Да и мой срок вышел. Прав царь - многих я погубил...
   - Если бы мы победили, никто бы и не вспомнил об этих ошибках.
   - Может быть. Но с этими ошибками мы и не могли победить. Впрочем, это только задним умом понимаешь.
   - Но ты не знаешь всего! - торопливо заговорил Матвей. - Они ведь на тебя свою вину сваливают! Многие среди бояр походу мешали - а теперь во всем тебя обвиняют.
   - И, говорят, король польский твоей головы требовал - так они еще и от поляков откупаются. Твоей головой царь купить Дорогобуж хочет.
   Шеин поднял на них взор, и в нем была невыразимая печаль.
   - Разве моя голова вернет моего сына? Разве других погибших этим воскресить? Но это правильно, что я умираю. Мне теперь жить незачем.
   - Но у тебя остались дочери, остался внук! - напомнил Иван. Шеин остановил его.
   - Не в том дело. Я в самом деле не слушал людей возле себя. Я слушал себя - думал, что это голос совести, глас Божий в душе моей. Но может быть, это был бес гордыни?
   - Люди любят тебя. Царь мне сказал, что многие за тебя просили - и простой люд, и воеводы!
   - Я знаю. И вы за меня просили. И даже я знаю, что благодаря вам, в измене меня теперь не обвиняют. Но смерти я все равно не избегу. Как никто не избежит.
   - Так что нам теперь делать? - с тоской спросил Иван.
   - Ничего. Забыть. Благодарю вас за службу, а теперь ступайте. Ступайте! - повторил воевода грозно, как будто посылая их в битву.
   Поклонившись узнику, они вышли на свежий воздух.
   - Нет, еще ничего не кончено, - пробормотал Матвей. - Если есть люди, готовые биться за него - значит, надо биться!
   - Одумайся, - Иван положил руку ему на плечо. - Ты уже никого не спасешь, а себя погубишь. Тебя за такое загребут в Разбойный приказ, и вряд ли выпустят. Вон, Измайлов попытался заступиться - теперь будет рядом с Шеиным.
   - Да разве в том дело? - посмотрел на него Матвей с укоризной. - Жить-то дальше как? Ведь не о тряпке какой речь идет. Он ведь нам почти как отец был!
   - Вот мой отец мне и объяснил, какие отцы бывают, - горько заметил Иван.
   - Я тебя с собой не зову, - Матвей сжал плечо друга. - Я понимаю, ты и так уж на себя и гнев государя навлек, и с отцом поругался. А меня мой отец не понял бы. Так что прощай. Десять дней у нас еще есть, попробую успеть.
   Иван хотел было броситься за ним... Но вспомнил, что Алене скоро рожать, ему надо отвезти ее в имение, найти хорошую повитуху, да и отец, вероятно, не захочет здесь более оставаться - свое дело он сделал, приговор подписал. И Иван упустил миг, а когда оглянулся - Матвея уже не было.
   Приближался день казни. И накануне в подвал к узнику спустился монах
   Шеин сел, подобрав цепь, и в удивлении посмотрел на отца Томаса.
   - Чего тебе надо? Теперь я уж тебе ничем помочь не могу.
   - Да и я тебе вряд ли помогу, - признал посетитель. - Завтра жизнь твоя завершится, и завершится позорно, ты будешь казнен, как вор и изменник, растративший царскую казну и изменивший своему долгу.
   - И ты пришел поиздеваться над поверженным врагом? - Шеин выпрямился у стены, гордо глядя в глаза монаху.
   - Такие мысли чужды служителям веры, - однако глаза того сверкнули гневом в ответ, опровергая его слова. - Я пришел предложить тебе уговор. Тебя я не спасу, царю челобитные и жена твоя подавала, и сват твой, и друзья твои - но измена прощения не заслуживает.
   - Еще раз произнесешь слово "измена" - и я забуду о цепях на моих руках, - мрачно пообещал воевода. - Я не изменял никому!
   - Я-то это знаю, - усмехнулся монах - Нашлись другие, кто был готов тебя утопить, лишь бы самому вылезти. И ты их знаешь. Но слишком близки они к государю, чтобы на них обратился его гнев. А ты сам виноват. Мог погибнуть в бою, как полагается проигравшему воеводе по вашим обычаям. А ты предпочел склониться перед победителем.
   Руки Шеина непроизвольно сжались в кулаки.
   - У нас не осталось ни пороху, ни ядер, ни снарядов, - ответил он сквозь зубы. - Можно было повести людей в бой с голыми руками, чтобы нас расстреляли. Но кто бы их повел? Иноземцы умирать за нас не хотели.
   - Всегда у вас иноземцы виноваты! - воскликнул монах с притворным возмущением. - Нет бы на себя оборотиться! Для чего вы полезли на Смоленск? Разве там оставались ваши люди? Что город - стены? Нет, это те, кто живет в нем! Так кого вы хотели защитить? Жадность ваша двигала вами, а Бог за жадность наказует!
   - Не утомляй меня бессмысленными речами, - выдохнул Шеин, опускаясь на охапку сена у стены. - Говори, за чем пришел.
   - Семью твою лишают всех имений под Тверью и под Нижним и ссылают в Саратов. И жену, и невестку с внуком. Дочери остаются при мужьях, но мужей их вряд ли ожидает в будущем легкая дорога. А знаешь, кому отходит твое имение?
   - Стрешневым? - предположил воевода.
   Монах посмотрел на него с уважением.
   - Ты угадал. Впрочем, тут угадать было несложно. Да, они теперь у царя в чести и лезут везде, где только можно. Так вот, я мог бы похлопотать за твоего внука, чтобы его не ссылали, а оставили ему и матери его какое-то владение из бывших твоих имений.
   - И что я за это должен сделать? - усмехнулся Михаил.
   - Ты уже ничего сделаешь ни нам, ни против нас... Но я думаю, ты плохо представляешь себе настоящее положение дел.
   - Пока я знаю, что вы нам враги и помогаете нашим врагам, - пожал плечами Шеин.
   - В мире не все так просто. Ты думаешь, мы какие-то злодеи, пытающиеся всех силой принудить к послушанию? Но зачем нам это надо? Ты был рядом со своим государем - ты знаешь, сколь тяжкое это занятие, править людьми. А уж управлять ими совершенно, подчиняя себе их помыслы и желания, на что способен только Бог и отчасти дьявол - это не только тяжело, но и совершенно не нужно. К чему следить за каждым вашим шагом, пытаясь заставить вас сделать нужное нам - если можно просто отступить в тень, глядя, как вы делаете то, что, полагаете, нужно вам. Неужели мы должны указывать крестьянину, как пахать землю, учить купца торговать, а воина - воевать?
   - Тогда к чему вы стремитесь?
   Отец Томас прошелся по подвалу перед воеводой.
   - Как ты знаешь, человек состоит из души и тела. Ангелы, как и бесы - существа чисто духовные, телесного они лишены. Тело же само по себе не имеет ни стремлений, ни желаний - это все проявления души человеческой. Тело скорее удерживает человека. Однако оно есть орудие, данное душе в этом мире, дабы она смогла пройти положенное и развить в себе то, что должна развить. И о теле нельзя забывать. Даже счастье человеческое состоит из духовной и телесной составляющей: достаток - для тела, и уважение - для души. И даже грехи содержат как телесную часть - чревоугодие, пьянство, да и прелюбодеяние - так и чисто духовную - алчность, гордыню, гнев. Ленность же лежит между ними и связывает их, ибо есть и духовная лень, и телесная.
   Шеин кивнул, чтобы показать, что понял слова собеседника. Тот продолжал.
   - Но последние пятьсот лет люди стали забывать о своем теле, стремясь к духовности. И тело им отплатило. Начались болезни и голод. И тогда случилось еще более страшное - люди стали поклоняться телу как божеству. Его желания - коих на деле нет, это душа так отзывается на ощущения, получаемые от тела - стали считаться чуть ли не желаниями Бога, на него стали молиться, ему стали угождать. Уважение теперь продается и покупается, превращаясь в достаток - и утрачиваясь. Судить ты сам можешь по наемникам. Именно купцы теперь стали главными людьми - те, что торгует. Алчность, желание обладать всем - превратилось чуть ли не в добродетель. И вот тогда, чтобы противостоять этому, пришли мы - с соизволения нашего духовного отца. Мы начали разъяснять людям, где правда, а где ложь, ибо многие попались на удочку призрачного богатства, готовые ради наживы убивать и предавать. Конечно, и раньше были такие - но раньше все понимали, что это дурно, это скрывалось, с этим боролись. Сейчас же этим кичатся и в открытую полагают, что обмануть ради наживы - это благо. И можно сказать, что в мире сейчас схлестнулись эти две силы - сила духа, кою представляем мы, и поклонники тела, из числа наших врагов. Вы стояли в стороне от этой борьбы, подвигаясь на пути духа - но не забывая и о телесном. Однако теперь вы вмешались, и открыто поддержали наших врагов. Пришлось вмешиваться и нам, и мы убрали тебя. Впрочем, наши противники не были против, ибо ты мешал и им. Крупные купцы, как Строгановы, имеют большой вес в вашем обществе, монахи же и священники, что обязаны заботиться о духовном - все больше отходят в тень. Вы были третьей силой - но теперь придется поделить и вас. Пока вы не вмешивались, и мы вас не трогали.
   - Если не вспоминать, что вы привели Димитрия в Москву! - напомнил Шеин.
   - Ах, Димитрий был бы не худшим для вас правителем. Шуйский, что пришел ему на смену - оказался куда хуже.
   - Но он был наш, мы сами его выбрали. А принудить быть счастливым, я думаю, ты и сам понимаешь, что невозможно!
   - Иногда речь идет не о счастье, а о простом выживании. Как у вас говорят, "не до жиру, быть бы живу". Так что поверь мне - ты был обречен с самого начала. Как думаешь, почему вдруг турки отвернулись от союза с вами, а тот из православных князей, что был подданным турок и попытался соблюсти договор с вами, напав на земли Польши - был казнен?
   - Его казнили? - вздрогнул Шеин.
   - Да, Абазий казнен по приказу султана. А рассказывал ли тебе твой человек, которого ты послал к шведскому королю, как погиб Густав Адольф?
   - Он погиб в бою, от вражеской пули!
   - Да, от пули, но только пуля прилетела со спины. О том знали близкие короля, но предпочли не говорить, дабы не возбуждать подозрений. Впрочем, успехи шведов на том закончились, так что сейчас можно и рассказать. И Франция отказалась от помощи вам, потому что у нее внезапно нашлись срочные дела внутри страны. Дядя короля вдруг затеял заговор против короны и первого министра. Ну, и среди ваших бояр найти людей, недовольных властью патриарха и его благоволением к тебе, тоже найти было не сложно. А уж остальное они сделали сами. Да, среди твоего окружения были те, кто помогал ляхам.
   - Кто? - у Шеина лихорадочно промелькнули в голове все, с кем он делился своими мыслями, но всех их он слишком хорошо знал, чтобы даже заподозрить в коварстве.
   - Не пытайся угадать. Какая разница, кто оказался орудием в руках провидения? Твой человек, посланный в Смоленск, чтобы взорвать порох - был тоже выдан и убит, и разве в том не усматривается рука Божия? Может быть, твой друг Матвей тебе расскажет, кто это сделал - он довольно умен, и сумел найти нашего человека сам. Но тот уже ничего не сможет сказать. Так что и я тебе это говорю спокойно - ты более не опасен. Но я хочу, чтобы и ты, и другие ваши люди знали, что с нами ссориться нельзя. Вы изгнали нас в пору вашей междоусобицы, вы хотели изгнать нас и из Смоленска, но с нами лучше дружить, чем воевать. Польский король понял это - и ему везде сопутствует слава и удача. Ваш царь теперь, надеюсь, тоже теперь поймет - по крайней мере, когда не стало его отца, столь сильно нас ненавидевшего.
   - Так и Филарета вы отравили? - Шеин попытался выдернуть цепи из стены.
   - Мы никогда никого не убиваем, - наставительно произнес монах. - Но всегда и везде можно найти людей, готовых ради своей корысти пойти на любые злодеяния, достаточно лишь немного их подтолкнуть и пообещать помощь и поддержку. Так что все сделали вы сами. Мы надеемся, что твоя вдова и сноха, дабы обеспечить достойную жизнь твоему внуку, тоже согласятся с нами дружить - потом, конечно, когда царь забудет свою злость, что ты у него вызвал, и его начнет мучить раскаяние, не слишком ли он жесток по отношению к верным своим слугам.
   - Мне кажется, - тихо, но с плохо скрываемым гневом, произнес Шеин, - что вы слишком много о себе возомнили. Помни, монах - Бог всегда просчитает на шаг дальше, чем самый умный человек. Не играйте с Богом. Потому что вы вознамерились подменить собой Бога - но больше похожи на черта.
   - Ни в коем случае, - со строгим видом ответил монах. - На Бога мы не замахиваемся. Да и зачем? Пока все готовы платить матери нашей Церкви, а церковь полагает, что нуждается в нас - мы будем стоять в тени и собирать дань, о которой вы даже не догадываетесь. Разве это угроза Богу или должность черта? Бог предоставил нам такую возможность в великой милости своей; грех было бы не воспользоваться.
   - Бог вам это дал? - удивился воевода. - Или вы сами обратили данную им милость во зло другим, но во благо себе?
   - Во зло? - удивился монах. - Мы даем вам возможность жить так, как вы сами считаете нужным, а берем у вас самую малость. А разве мало мы помогаем? Всего лишь мы следим, чтобы вы не решили избавиться от нас - такие мысли следует пресекать. Вот за то, что ваш патриарх изгнал нас из вашей страны, пострадал и он, и ты. Нам не надо никого наказывать - вы сами делаете это за нас. Пока есть разные веры, и разные государи - мы можем помогать одним, принижать других, сталкивать их, убивать или возвышать, устраивать войны и выступать миротворцами. Если же люди поверят, что им нечего делить - управлять ими станет труднее. Польский король любит воевать и любит воинскую славу. А ты воевал не ради славы, тобой управлять труднее, ты не понимаешь, когда тебе делают выгодные предложения - потому тебя придется убрать.
   - Мне кажется, монах, - с плохо скрываемым гневом произнес воевода, - что ты забыл, зачем существует церковь, зачем существуют монахи и священники. Они должны мирить, а не ссорить, миловать, а не казнить! Спасать, а не устраивать войны.
   - Что мы должны, мы знаем лучше тебя, - заверил его отец Томас. - И мы найдем людей, на которых мы сможем положиться.
   Шеин сделал безнадежную попытку порвать цепи.
   - Господи! На кого же остается наш царь?
   - На людей опытных и знающих, в чем благо государя и государства, - лицемерно заверил монах. - Но ты не ответил на мое предложение.
   - От вас мне ничего не надо, - сумел выговорить Шеин. - Вы пытаетесь управлять другими, разделяя их - но бойтесь, что люди об этом узнают! Ибо тогда они объединятся - но уже против вас. А внук мой, надеюсь, и так не пропадет - да зато вырастет достойным человеком, не обязанным вам ничем.
   - Ну, что ж, - отец Томас направился к двери, - не могу сказать, что мы сильно расстроимся от такого решения. Но попытаться мы были должны - этого требовал долг христианина. Ведь каждый служитель Господа обязан нести утешение страждущим. Думаю, я доставил тебе это утешение - ведь теперь ты знаешь, кто во всем виноват, а ты был обречен с самого начала и не мог победить в этом состязании. Раз ты сразу это не понял - что ж, за то теперь заплатишь головой своей. Но я думаю, умирать тебе теперь будет легче.
   Поклонившись заключенному, отец Томас постучал в дверь. На миг та открылась, блеснул свет факела - и Шеин остался один.
  
   Две яркие звезды смотрели в окошко под самой крышей - словно глаза давно почивших предков взирали на приговоренного. Теплый свет разлился в душе его. Многие века смотрели звезды на землю под ними, где люди рождались и умирали, грешили и творили.
   " Уже скоро", - подумалось внезапно. Было страшно. Он пытался представить, каково это - когда лезвие топора перерубает твою шею, но не смог. Однако Семен готов был взорвать себя, лишь бы спасти их всех. А что чувствует воин, когда ядро отрывает ему ногу? Когда в бою сабля обрушивается на твою голову? Да, там бой, там кровь и жажда крови, там и мыслишь по-иному, и чувствуешь иное. А взойти на плаху... "Господи, дай мне силы перенести и страх, и позор. И дай силы не устрашиться, и не показать страха моего. Спаси детей моих, внуков моих. Ведаю, что грешен пред Тобой. Прости за все, что сотворил дурного".
   И показалось ему, что звезды, смотревшие в его оконце, вдруг затрепетали и подмигнули ему. Он подмигнул им в ответ. "Скоро я узнаю ответы на все вопросы" , - и боярин улыбнулся.
   Звезды скрылись за навесом крыши. Небо светлело. Подходила к концу его последняя ночь. Двадцать лет назад точно так же он стоял и ждал, когда оставалось у него две сотни способных драться, против двадцати тысяч у врага, когда полгорода лежало в руинах, когда не было ни пуль, ни пороха - а они собирались сражаться и умирать. И теперь он мог лишь отчаянно завидовать тем - кто тогда не сдался, взорвав себя и врагов, ворвавшихся в город. А он уцелел. Выжил, и привык к жизни мягкой и спокойной. Его приблизил государь, ему все удавалось... И когда надо было умереть - хотя бы одному, пусть все отвернулись - он вновь понадеялся на милосердие. Но милосердие - только у Бога. Люди боятся прощать чужие грехи. Значит, сегодня - сегодня пришла пора сделать то, что не удалось двадцать лет назад. Сегодня он умрет, и присоединится к тем погибшим защитникам города, и сможет сказать, что сделал все. "Господи! Пусть же и я умру так же достойно, как умирали они тогда", помолился он.
   Светало.
  Глава 5. Последняя попытка.
  
   Изгнанный польским наступлением со своих привычных мест, отряд Сидора теперь перебрался ближе к Москве. Сидор уже подумывал наконец выполнить свое давнее решение и двинуться на восток, в Сибирь, хотя сам понимал, что Матвей прав и выйдет из него разве что еще один разбойничий атаман. Но хоть в казаки можно было податься, а там, вдалеке от царских людей, жизнь можно было начать заново - так, как виделось ему когда-то. Однако он чувствовал, что стареет, силы уже не те. Когда он узнал о гибели Семена, волна горечи накатила на него. Многие, привязавшиеся к Семену, требовали отомстить за него, но кому мстить, было неясно - где сыскать того, кто убил на войне? - и, ограничившись набегом на ближайший польский острожек, он двинулся со своими людьми на восток.
   Матвей не знал, где точно сыщет его, но едва он вступил в лес, где обитали люди Сидора, те сами его нашли. Матвея узнали, приветствовали и повели в убежище атамана.
   Тут было полно народу, всюду горели огни, остатки снега были сметены со двора в высокие горки. Сидор вышел встречать старого друга сам.
   - Не знаю, как и просить тебя, - Матвей вдруг осознал всю немыслимость того, что собирался сделать. - Царь приговорил Шеина к смерти. Ты последняя надежда - моя и его.
   - Царь приговорил Шеина? - Сидор был потрясен.
   - Он тоже человек, - извиняюще произнес Матвей. - И тоже может ошибаться.
   - Может, - согласился Сидор. - Только права не имеет. Не должен царь ошибаться - слишком много от него зависит! И ты хочешь и дальше служить ему?
   - Не знаю, - Матвей опустил голову.
   - А от меня чего ты хочешь?
   - Я подумал... Мы сможем отбить его, по дороге к месту казни.
   Сидор заметался по землянке.
   - Нет, бежать отсюда надо. В Сибирские леса, прочь от Москвы! Давно уходить следовало. Зачем тянул?
   Он замер перед Матвеем.
   - Когда казнь?
   - У нас еще три дня.
   Сидор собрал своих людей.
   - В общем, так, братья. Никого понуждать идти с собой не могу, ибо дело это мое и воеводы. Но царь, поверив дурным наветам, или испугавшись, или еще почему - к смерти приговорил воеводу Михаила Шеина. Мы ему служили под Смоленском, мы его знаем - и я знаю, что невиновен он, в чем бы его не обвиняли. Матвей предлагает нам спасти воеводу. Пойдем мы с ним или нет?
   Повисло долгое молчание.
   - Чего ж не пойти? - подал голос Игнат. - Все одно погибать, рано или поздно. Так лучше уж за правду, чем за кусок хлеба.
   - А ты за всех не говори! - возразил ему кто-то.
   - Я же сказал - понуждать никого не буду. Кто не хочет идти - пусть остается. Останусь жив - за вами вернусь, нет - сами промыслите как-нибудь.
   - Да что ж, - тот же голос словно бы извинялся, и из рядов вышел невысокий - с Сидора ростом - мужик. - Вместе пришли, вместе и уйдем.
   Казнь должна была состояться на Красной площади, в самом сердце города, где для этого сооружена была плаха. В город отряд Сидорки пробирался по одному, по двое, собраться все должны были недалеко от площади.
   - Лучше было замешаться в толпу и отбить его, когда к плахе поведут, - заметил Сидор.
   - Там стрельцов будет много, - возразил Матвей. - Попробуем напасть по дороге, когда поведут из Сыскного приказа на площадь. За мной!
   Они собрались неподалеку от выхода из Кремника, смотревшего на избу Сыскного приказа. Там уже виднелась толпа народу.
   - Вперед! - произнес Матвей - и перед ними, как из-под земли, вырос ряд стрельцов.
   Люди Сидорки дернулись было в боковой проулок, но и оттуда вышло десятка два стрельцов и принялись деловито заряжать ружья.
   Перед строем стрельцов выехал Пожарский.
   - Куда ты лезешь, Матвей Васильевич? Уходи и оставь этих людей. С разбойниками у нас разговор короткий, не мешай себя с ними!
   Матвей растерялся.
   - О чем ты говоришь, Дмитрий Михайлович? Или ты сам не знаешь, что воеводу оклеветали?
   - Что с того? Не он первый, не он последний. А я свой долг выполню.
   - Да в чем твой долг? Кого ты здесь охраняешь? Коли бы знали они, что поступают по правде - разве поставили бы тебя тут?
   - Я с тобой спорить не собираюсь. Поворачивай своих людей и уходи. Не то будем стрелять.
   - Вот как? Что же, исполняй свой долг. А я буду исполнять свой. За мной!
   И Матвей бросился на стрельцов, еще не зная, что уже опоздал.
   Грохнул залп. Первые ряды скосило подчистую. Ни один выстрел не ушел впустую. Несколько человек корчилось на земле, остальные отступили за выступы домов.
   Сидор лежал лицом вниз, двух шагов не добежав до ближайших стрельцов.
   - Прочь! - Матвей поднял саблю. Он не был даже задет - то ли стрельцы не решились стрелять в него, то ли Пожарский решил его пощадить.
   - Ты напрасно рвешься на смерть, - Пожарский сжалился над молодым боярином. - Михаил Борисович казнен сегодня утром по приговору царя и бояр. Так что тебе здесь больше делать нечего.
   Матвей почувствовал, как у него подкосились ноги. Он опустился на землю рядом с Сидором.
   - И тебе, Матвей Васильевич, я бы в Москве задерживаться не советовал, - произнес Пожарский. - Ходят слухи, что ты про близких к царю людей нехорошее говорил, так они такого и не простить могут. Пошли, ребята, - Пожарский неожиданно убрал саблю в ножны, и стрельцы молча развернулись и двинулись вслед за ним.
   Оба проулка стремительно опустели. Матвей нагнулся к своему спутнику.
   Сидор был еще жив.
   - Прости, Сидорка, - прошептал Матвей.
   - И ты прости, боярин, не успели мы, - выговорил тот. - Не судьба мне до Сибири добраться. Может, ты?..
   Он замолчал, уставившись в небо остановившимся взором.
   Матвей сидел в оцепенении. Уцелевшие люди Сидора, убедившись, что опасности нет, стали собираться вокруг Матвея.
   Нет, неправда, будто, горюя об ушедших, мы жалеем себя. Тут действительно жалость - но куда более глубокая и великая. Нам жаль не себя. Нам отчаянно жаль всего, что было связано с ним. Уход человека - это уход целого мира, от которого остаются теперь лишь бледные воспоминания. И каждое место, где когда-то видел его, каждая вещь, которой он касался - вызывают мучительные воспоминания.
   Много позже, оглядываясь назад, когда уже начался Раскол, по стране прокатилась волна восстаний, а потом и вовсе началась кровавая война, сравнимая со Смутой - Матвею начинало казаться, что именно тогда, после казни боярина Михаила Шеина все и началось. И дело было даже не в смерти одного человека - хотя и на нем многое держалось, но уж тогда больше было беды от смерти Филарета. А в том, что именно тогда встал вопрос - а можно ли поступиться правдой в угоду собственной корысти. Всегда находились слабые духом, что не решались восставать, хотя и была очевидна несправедливость - но находились всегда и те, кто выступали против. А тут - каждый пусть немного, но сподличал, ибо видел свою корысть в том, чтобы свалить все грехи на одного боярина, которого и сделали ответственным за все неудачи. Никто не возразил, не выступил - ни Пожарский, ни Лыков, ни Шереметев, ни множество других, приближенных и обласканных царем. И с того самого мига, как покатилась голова одного из лучших сынов своего времени, испуг овладел всеми, и все, что решали в узком кругу ближние государя - обретало силу закона, ибо никто уже не осмеливался возразить.
   Потом и церковь утратила свое значение предстателя за слабых и бедных, подчинившись государевому решению. Нарушен был давний закон "кесарю кесарево, божье Богу", и в угоду присоединению новых земель - надругались над древним православием, утвердившимся уже более трех сотен лет, со времен Сергия Радонежского. И тоже перед каждым стоял выбор - покориться ли царской воле - или сохранить свою? Но там выбор был гибельнее - тех, кто не подчинялся, ждали костер и дыба. И потому и бежали в леса - те, кто полагали волю божью все-таки выше царской.
   Пожарский сдержал слово и не рассказал об участии Матвея в беспорядках, однако царь уже и сам вошел во вкус наказания. Поскольку после смерти Арбузова весь огненный наряд оказался под его началом, Матвей был обвинен в небрежении обязанностями, в том, что бросил пушки на произвол судьбы и отдал неприятелю, и приговорен к ссылке в Сибирь, а имения его отходили казне. Так же был наказан и Семен Прозоровский. Лесли отделался высылкой из страны.
   Матвей узнал о приговоре, когда провожал семью Шеина в ссылку. Он вернулся домой, но было поздно - отец его умер от переживаний, мать постриглась в монахини. Более его ничего не удерживало. Матвей забрал Варвару и Егорку и в сопровождении уцелевших людей Сидора отправился на восток, решив попытаться создать то, о чем Сидор мечтал. Иван отправил с ними и сына Степана Горихвостова, Онуфрия, оставшегося без родителей. Варвара взяла его и растила вместе с Егором, как своего сына, но прозвание он позднее получил по отцу.
   В Тобольске воеводой как раз был дальний родич Матвея, но он решил не щеголять своим родством, представившись боярским сыном Матвеем Глебовым, и был отправлен в дальние острожки. Так он все-таки оказался в Сибири, но не под присмотром, а как вольный человек.
   Вести до Сибири шли долго и доходили порой искаженными, но кое-что о тех, кто остался за тысячи верст от него, Матвей смог узнать.
   Дмитрий Мамстрюкович Черкасский действительно проглядел в Стрешневых опасных соперников. Занятый борьбой с Шеиным, он не заметил, как многочисленный род царских свояков вдруг занял почти все места - и воеводские, и наместнические, и придворные. Спустя три года Мамстрюкович оказался отстраненным от дел, лишился всех чинов и хотя прожил долго - умер спустя много лет в своем поместье, почти забытый.
   Иначе сложилась судьба Шереметева - после смерти Шеина он снова стал первым человеком при дворе, добился заключения мира с поляками, причем, на условиях, от которых царь пришел в восторг: Владислав не только признавал Михаила законным царем и отказывался от прав на московский престол - о которых часто вспоминал в последнее время, - но и оставил за ним часть завоеванных русскими войсками земель, в частности, Серпейск, и кроме того, иезуиты так и не получили чаемого влияния в Московских землях - их требование свободно строить костелы было из договора исключено. Царь приписывал заслугу такой победы одному Шереметеву, но Матвею почему-то казалось, что не были бы поляки и их покровители так сговорчивы, не будь до того битвы под Смоленском.
   Шереметев отошел от дел по старости и умер в своем имении в почтенном возрасте.
   Незадолго до него скончался и Дмитрий Михайлович Пожарский, тоже отошедший от дел в последние годы. Однако хоть и жаловался он на здоровье еще перед Смоленским походом, это не помешало ему прожить еще десять лет в добром здравии.
   Иван Андреевич Хилков поднимался по местничеству очень удачно, и уже вскоре его имя мелькает в Разрядных книгах как наместника Пскова. Впрочем, надо отдать ему должное: именно Иван сохранил многие подробности того дела, легшие затем в основу "изборника князя Хилкова", так что о событиях той поры мы можем теперь судить не только по царскому приговору - но и хотя бы немного представлять, как там на самом деле было. Однако с Матвеем они более не пересекались, и судьбы Матвеевой он не знал.
   Вдову Шеина, Марфу Борисовну, младшую дочь Полину, еще не вышедшую замуж, Марью, жену Ивана, с сыном Семеном - ссылали на поселение под Симбирск, на Волгу. Там они и прожили до смерти царя Михаила. Новый царь, Алексей Михайлович, вернул многих изгнанников, и Семен Иванович появляется при дворе нового царя. Он участвовал и в новой польской войне, и в войнах с турками, а сын его Алексей стал первым русским генералиссимусом - за взятие Азова.
   Война с поляками, которую часто называют войной за Украину - по сути-то начиналась тоже как война за Смоленск, потому что, согласившись на предложение казаков принять их в подданство, первым делом Алексей Михайлович отправил Ивана Шереметева - сына давнего супротивника Шеина - на Смоленск. С ним в войске шел и Александр Лесли. Изгнанный после казни Шеина из России, он при Алексее Михайловиче вновь вернулся в Москву, вновь стал полковником "полка иноземного строя", и после взятия Смоленска осел в нем, дав начало смоленской ветке рода Лесли.
   Оказалось, что и в Сибири жить так, как мечталось Сидорке Рябому, не получается - сразу нашлось очень много желающих подчинить общину своей воле. И свои - тот же известный воевода Иван Хабаров попытался дань наложить, - и иноземцы, как выходцы из государства Цинь. Потому и Матвей, и Егор приняли участие в первой войне с Цинской державой, где Матвей - уже в почтенном возрасте - стал советником у Онуфрия, сына Степана Горихвостова. Тот, когда вырос, сделался атаманом казаков, и с малыми силами они отбили натиск маньчжуров(*). Не последнюю роль в победе сыграли три пушки (против пятнадцати манчжурских), которыми распоряжался Матвей.
   Потом начался Великий Раскол, и в Сибирь бежало множество общин, сохранявших верность старому обряду, так что в итоге община Матвея влилась в их сообщество. Можно было бы сказать, как это часто говорят в конце, что "это уже совсем другая история" - но нет, история это все та же, наша, родная, что уходит в необъятную глубь веков, из которой вырастает настоящее и на острие которой покоится и вся нынешняя наша жизнь.
  
  Примечания.
  В 1629 году
  Ивана Болотникова
   "Разбил цезарскую армию на Брейтельском поле" - победа Густава Адольфа над войсками императора (под командованием Валленштайна) при Брейтельфельде (фельд - поле)
  Поход в 1577 году на Таллин (Ревель), который в России называли Колыванью.
  "Кто ты?" (нем.)
  В 1611 году, когда поляки заняли Москву, там вспыхнуло восстание, и поляки, чтобы его подавить и выгнать восставших, выжгли посад. В итоге они лишились значительных запасов. Потом, когда их в Москве осадило ополчение Минина и Пожарского, поляки дошли до людоедства.
   В смоленской стене было девять ворот: Копытинские, Молоховские (Малаховские), Никольские, Авраамиевские (Абрамовские), Крылошевские, Днепровские (Фроловские), Лазаревские, Пятницкие и Пятницкие Водные ворота.
  В последнее время почему-то появляются работы, опровергающие использование бердыша стрельцами как подставки при стрельбе. Между тем, еще в 18 веке бомбардиры именно так использовали алебарды - это сохранилось на гравюрах того времени. Надо полагать, что эта традиция уцелела с предшествующих времен - по крайней мере, никаких оснований отвергать это свидетельство нет; то, что стрельцы вели стрельбу сразу в несколько рядов - тоже известный факт, никаких специальных подставок, как у мушкетеров под мушкет, им не выдавали, а держать пищаль в полусогнутом состоянии довольно трудно. Так что версия об использовании бердыша в этом качестве выглядит наиболее достоверной.
  Крик "Ура" вызывает много споров в последнее время, однако судя по всему - поскольку Петр его уже запрещал, заменяя "Виватом" - крик этот явно был в войсках в 17 веке. И скорее всего - хотя ему приписывают татарское происхождение - восходит он к временам достаточно древним, смыкаясь со скифскими криками "хурра" еще до нашей эры.
  Почему-то наши исследователи доверяют в этих вопросах польским источникам. К сожалению, точной росписи сил Шеина не сохранилось, но у Москоржевского в "Дневнике московской войны" есть перечисление всех знамен, взятых у Шеина. Там 70 знамен "полков нового строя", 9 стрелецких, 16 рейтарских, 17 дворянских, 6 казацких - итого 118. Москоржевский называет 121 знамя, но разницу легко восстановить - 70 знамен "нового строя" приходятся на 9 пехотных полков, и в полку Фукса взято только 6 знамен, а стрельцы обычно собирались в "приказы" по 500 человек. При этом упоминается, что несколько знамен были взяты раньше - так что вполне может быть, что 121 знамя - это всего взятые за время войны.
  
  Структуры - которым обычно принадлежали знамена - известны: это рота из 200 человек в полку нового строя, сотня у стрельцов, дворян и казаков, как и у рейтар. Соответственно, максимальная численность легко восстанавливается - 14400 солдат пехотных полков, два приказа стрельцов (около 1000), менее 2 тыс. дворян, 1600 рейтар (как и в пехотном полку), шестьсот казаков. Никаких следов десяти тысяч татар, якобы присланных Шеину (по польским данным), не обнаруживается. А максимальное число (к которому надо добавить около тысячи обслуги "огненного наряда") окажется менее 20 тыс (нужно еще учитывать, что очень редко в сотне или в роте было точно уставное число человек - всегда были больные, "нетчики" и т.д.).
  
   Но мало того - три полка нового строя (два пехотных - Матейссона и Китта - и рейтарский д'Эберта) были присланы уже позднее, летом. У Прозоровского же с 4800 человек в марте - о чем сохранились уже отписки Шеина - численность уменьшилась до 1800 в августе (что весьма точно совпадает с числом взятых знамен дворянских сотен). Соответственно, скорее всего, эти новые полки, как и донские и яицкие казаки, тоже пришедшие позднее - были направлены всего лишь чтобы восполнить потери в численности (по крайней мере, в коннице). Тогда, если выкинуть из рассмотрения два пехотных полка , и учесть, что Прозоровский подошел лишь в Марте - численность войск, доступная Шеину до того, упадет вообще до менее чем 15 тыс. человек. При этом - опять же по данным польской стороны - в плен им сдалось около 8 тыс. воинов (у Москоржевского - 5 тыс.) "на ногах" и около 4 тыс. больных и раненых. При этом, все боевые потери оценивают сравнительно невысоко, так что 12 тыс. уцелевших - это опять же близко к оценке в 15 тыс. (и хотя для "доблестных шляхтичей", конечно, приятнее было бы разгромить вдвое большего врага и перебить половину его состава, более достоверными представляется именно такие цифры)
  
  С другой стороны, поляки очень дотошно перечисляют сидевших в городе, в том числе, 483 шляхтича из ополчения но забывают, во-первых, о том, что шляхтичи редко приходили в одиночестве, обычно от двух до десятка сопровождающих их "боевых слуг" у них было, кроме того, в городе было более полутораста пушек, которым тоже нужна была обслуга, а она в перечне отсутствует. Потому еще 2-3 тыс. военных людей там должно было быть, а потому сведения, которые приходили к Шеину, что там не 2144 человека, как считают исследователи, а 5-6 тыс. очевидно, более точны.
  
  И у Госевского точно перечисляется, что у него 300 гусар, 200 рейтар - и опять же забывают о "шляхетском сопровождении". Учесть его, конечно, трудно точно, но ясно, что вряд ли у него было 4200 человек, если он легко отправил в Смоленск около тысячи пополнения, а потом угрожал Прозоровскому и атаковал наши силы под Мстиславлем. А потому сведения дозорных, что у него было до 11 тыс., вполне представляются справедливыми.
  А тогда получается, что Шеин, отправленный осаждать Смоленск - едва имел равное число со своим противником! И в этом случае опять же "нерешительность" Шеина становится совершенно понятной и оправданной - это не нерешительность, а осторожность, которая в условиях использования еще неопробованных полков нового строя вполне объяснима. Кроме того, малое число конницы реально сковывало его активные действия, ибо он просто физически не мог поймать Госевского, у которого пехота хоть и была, но в значительно меньших количествах, чем конница, и он мог позволить себе дальние рейды.
  
  Впрочем, точно так же не верится и в численность 10-12 тыс. запорожских казаков, якобы пришедших к полякам. Полагаю, что пленные вполне точно назвали число войска польского короля - 18 тыс. - что было логично, если поляки знали численность русского войска (которое мы в максимуме оценили в 20 тыс. и которое после понесенных потерь вряд ли превышало 15 тыс. к сентябрю). Тогда скорее всего можно использовать расчет, приводимый Граммоном для казаков и татар в более поздней войне - "по лошадям". Тогда число казаков следует делить на 2,5 - то есть, к полякам подошло около 4 тыс. казаков. Что вполне похоже на правду - с одной стороны, это достаточно крупный отряд, сравнимый с 18 тыс., то есть, это была существенная помощь; с другой - это не "огромные толпы", которых опять никто не видел и которые составляют чуть ли не половину всей армии.
  Тогда, имея 22 тыс., поляки уже получили полуторное превосходство над Шеиным и, разумеется, тут уже победить можно было только "Божьей милостью", которая не случилась.
  
   Кумарская битва с манчжурами в 1655 году
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"