Аннотация: Эпоха конца владычества авар и начала походов викингов...
Ладья, плывущая к Солнцу
Ты неси, ладья златозвонная,
По лесной реке меня, странника,
По озерам к тайному берегу,
Где сияет свет Правды Солнечной...
Часть 1. Золотая Ладья.
Глава 1. Чужак.
Миг помедлив, Рогдай ступил под темные своды Вышебора. Медноствольные сосны встретили его грудью, словно суровые стражи, оберегающие покой леса. В недоступной вышине качнулись колючие шапки ветвей, а шепот древесных великанов тихим посвистом овеял лицо. Рогдай почувствовал, как Вышебор внимательно к нему приглядывается. Умолк старый глухарь в кустах крушины, замерли белки в глубоких прогалах коры, юркнул в нору сурок. Лес смотрел на человека всей россыпью бесчисленных глаз.
Молодому охотнику было ведомо, что войти во владения Веленды можно только с чистыми помыслами и открытым сердцем, иначе бог природы сурово накажет за осквернение своих чертогов. Рогдай поклонился лесу до самой земли. Он пришел сюда за добычей и должен был соблюдать законы, установленные Хозяином Леса и отцом всех его обитателей. Тогда не случится беды и удача улыбнется ему - Веленда непременно пошлет зверя или птицу для рода.
Под ногами захрустела хвойная подстилка. Запах стал густой, ядреный. Рогдай уверенно ступал давно известными ему тропами, петлявшими среди широких стволов с твердыми, почти каменными корневищами, и кустами хохлатки и ясменника. Черная почва, пропитанная соками жизни, дарила ему свою силу, но лесные глаза все придирчивее следили за каждым его шагом. Охотник знал - это духи, которых следует почитать и иногда радовать щедрым подношением. Все они подчинялись Веленде и были его помощниками, наводя порядок на лесных просторах. От старожилов и жрецов Рогдай помнил их имена: Хозяин Ветров, Дядька Воды, Человек Травы, Древесные Старухи, Болотные Дети, Сын Дождя, Лиственная Красавица. Всех их охотник приветствовал в сердце своем, как старших братьев.
Мох начал хлюпать под ногами, земля задрожала - это кочки повылазили тут и там. Некоторые были малы и голы, другие - поросли можжевельником или иглицей. Между ними скапливалась влага и грязь от перегнивших корешков и шишек. Здесь, среди пахучих хвойных кустов и темных елей, Рогдай с братом Сябром ставили силки на рябчиков - целых пять в разных местах. Охотник облазил их все, но тщетно. За два последних дня ни одна птица не угодила в ловушку. Это немного огорчило Рогдая. С каким старанием они мастерили эти петли из конского волоса, укрепляя между стволами деревьев на плотных жердочках, очищенных от веток и скрученных в кольца!
Однако Рогдай не падал духом. Он спустился в узкий дол между пологих склонов, утыканных вездесущим можжевельником. Проверил другие силки. Увы, тут тоже не повезло. Подвесы лишь облепила мошкара и припорошили длинные опавшие иглы. Пришлось идти к берегам Кривого Ручья, где оставались еще две ловушки. Здесь все было покрыто поваленными соснами - не так давно бушевала буря, поломавшая немало исполинов, а некоторые даже выкорчевавшая с корнем. Лютовал Туру, страшный в своем гневе. Ох, и грозен же Бог-Громовник! Никогда не знаешь, когда и за что рассердится. Если мудрого Веленду еще можно задобрить, то Туру своенравен. Налетает всегда из ниоткуда, мечет громы и молнии, трясет землю. Самое крепкое древо может расколоть сверху донизу, может повалить дом, а порою забирает жизни людей, которые в чем-то перед ним провинились.
Толкуют, что соседи кривичи умеют ублажать Громовника и знают, как с ним договориться, однако секретов своих не выдают. Они называют огненосного бога Перуном. Заносчивые - сверх всякой меры. По их словам, Перун их родной отец, а они его дети. Этого Рогдай понять никогда не мог.
Еще кривичи задиристы и неугомонны. Зуберь и Гул из старших мужчин рода имели с ними дело в бою, еще когда был жив его, Рогдая, отец. Говорили, будто Туру и вправду наделяет их воинов огромной силой, совладать с которой невозможно. И мечом бьются лучше, и копьем, и дубиной.
Но он, Рогдай, иного мнения. Он не верит в сверхъестественную силу Перуновых Детей. Ведь все куда как проще. Кто его соплеменники? Почти каждый - охотник. Есть, конечно, и пахари в роду, есть кузнецы, есть рыбари. Но никогда меряне не держали в своих селах людей, главным занятием которых была война. Когда надвигалась беда - старейшины созывали ополчение. А вот так, чтобы постоянно иметь наготове ратную дружину, да еще и в походы ее водить - такого обычая у них не было.
Понятное дело: ежели человек весь день напролет учится бряцать оружием, да еще в бесконечных стычках, как на оселке, навыки свои точит - его осилить в честном бою трудно. Зато меряне могут потягаться с кривичами в меткости стрельбы из лука. Тут сельские парни маху не дают - бьют без промаха, с детства приучены ходить с луком на всякого зверя. Не только на оленя, кабана или лисицу, но и на выдру, куницу, соболя. Поражают даже самых мелких - затупленными стрелами, чтобы не попортить мех. Недаром на торжища ни одно племя не возит столько пушнины. В этом ни кривичи, ни словене с Ильменя мерянам не ровня. О том даже заморские гречины наслышаны. Потому и мех стараются больше у них брать, как и мед с воском, приготовлением которых племя тоже славится среди многих земель. Еще раз в год, на празднике светлого Рувита, на Медведь-Горе самые искусные стрелки устраивают состязания, а победителю достается золотая гривна. В прошлое лето Зар, сын Горита, всех одолел, расколов орех с тридцати шагов...
Мысли Рогдая нарушил треск бурелома. Ломился грузный лось. Охотник остановился. Нет, сохатый прошел мимо него, опустив голову. Даже не посмотрел на человека - степенный и важный. Значит, в округе нет волков. Эти рогатые силачи опасаются только их, стараясь спастись где-нибудь в ручье или реке, которых так много среди мерянских земель. В воде могут плыть много верст, не уставая.
Рогдай отпустил руку, потянувшуюся было за стрелой в колчан. Нужно было осмотреть оставшиеся силки в Вышеборе, поставленные на зайцев. К большому разочарованию молодого охотника, удача ему так и не улыбнулась. Вздохнув, он зашагал к ополью, что отделяла бор от Рощи Сладкой Росы. В ней у братьев стояли ловушки на тетеревов.
В роще было светлее. Дрожащие на ветру черенки осин встретили охотника совсем радостно. Кое-где в ветвях даже остались еще не осыпавшиеся пушистые серьги. Кроме лип, наряженных в желтый бисер цветков, деревья уже отцвели, однако листья их по-прежнему привлекали к себе пчел и жуков. Кроны ясеней, перистые и игривые, лучились солнечными бликами. Им предстояло набухнуть плодами-крылатками только осенью. Так же и могучие кряжистые дубы лишь к концу лета должны были порадовать кабанов и медведей своими желудями. Под ногами хрустели только мелкие ольховые шишки.
Рогдай не удержался и сорвал несколько ягод земляники, с удовольствием ощутив на языке их волнующую сладость. Мимо болотистой протоки, берег которой был сплошь исколот бобровыми норами, он спустился к тенистым ивнякам, под которыми прошлым летом Зоран, сын вождя Осмака, убил прыгнувшую ему на закорки большую рысь. Среди малых тропок под ивами у Рогдая и Сябра скрывались самые хитроумные птичьи ловушки. Это были не подвесы. Петли, подвязанные к перекладине, закрепленной между двух деревьев, ставились прямо на земле, слегка присыпанные валежником.
Охотник, чувствуя поднимающуюся в нем волну нетерпения, обошел сухие кусты кипрея. У одной из высоких старых ив со сквозным дуплом были поломаны нижние сучья, видно, прошел кабан, или медведь чесал спину об дерево. Еще через несколько шагов Рогдай перешагнул гнилую колоду. Он был на месте.
Ловушка сработала. В туго затянувшейся петле окочурился тетерев-косач. Голова скособочилась, зоб набух. Это явно был самец, которого любой промысловик отличал по чернявому окрасу с зеленоватым отливом. Просиявший Рогдай внимательно осмотрел птицу. Беловатый подхвосток подгрызли крысы, но до брюха, к счастью, добраться не успели.
Охотник разрезал ножом петлю и переложил тетерева в свою заплечную суму. Он поклонился роще, мысленно поблагодарил Веленду за помощь. Что ни говори, а Лесной Хозяин не оставляет род без пропитания. Жрецы говорят, что бог этот, которого кривичи именуют Велесом, темен и непонятен. Но для Рогдая он просто заботливый благодетель, без которого нельзя выжить в лесу.
Изучив другие силки, охотник даже рассмеялся от удовольствия: Веленда расщедрился еще на одну птицу. В петлю угодила самка - рыжебокая, с темно-красными бровями. Это тем сильнее порадовало Рогдая, что самки тетерева были крупнее, а мясо их отличалось большей мягкостью. Он уложил в суму и эту добычу. Все, теперь можно было возвращаться в селище.
Путь, однако, предстоял неблизкий. Починок Воронец мерянского рода Белого Горностая стоял в кольце болот, и пробраться к нему можно было единственной тропою - через гиблые трясины. Такое место было выбрано не случайно. Ни хищный зверь, ни враг не могли приблизиться к жилищам, так как тропа была хитра и ведома только самим селянам. Два поколения назад князь кривичей Дабор пытался навязать роду Белого Горностая свою волю и обязать платить ему дань - по две соболиной шкурки с дыма. Для острастки он послал свою дружину с воеводой Лучаном, который сжег старое селище мерян. Противостоять искусным в бранном деле ратникам, одетым в железо, меряне не могли. Тогда они ушли на десять верст вглубь лесов и болот, возведя починок на большом острове внутри топи. Обнесли крепким бревенчатым тыном, поставили избы. С тех пор кривичи с презрением прозывали их Заболотным Людом.
Травяные поймы с южной стороны были пригодны для выпаса скотины, мыски с северной - для пахоты. Селище было уязвимо только в зимнюю пору, когда болота сковывал лед и накрывал толстым пологом снег. На волокушах и лыжах подступиться к нему можно было с любого края. Поэтому всю зиму селяне несли службу за палисадом, а дозорные предупреждали о малейшей угрозе.
Однако болота вокруг Воронца не только защищали починок, но служили важным источником железной руды для рода, залежи которой с их поверхности собирали мастеровые для кузниц. Они плавили ее в печи, а иногда в больших горшках среди нескольких разожженных костров. Из железа ковали столь важные орудия труда, как сошники и серпы. В роду они считались поважнее мечей и пик. Если кривичи и ильменские словене клали в погребальные курганы оружие боя, то меряне - предметы пахоты, обмолота и жнивья. Труженики, призванные к продлению жизни общины, испокон веков ценились у них больше, нежели воины, находящиеся в услужении у смерти.
За березняками замаячили бурые кочки, покрытые морошкой, дебри осокаря, багульника и пушицы. Кое-где торчали одинокие ольховые деревца и ели. Но деревьев тут было мало, куда больше густых и колючих кустарников, через которые и пролегала заветная гать. Рогдай осторожно двинулся по светло-зеленому мху, ловко переступая опасные участки. Каждый мерянин столь хорошо знал этот путь, что мог одолеть его с закрытыми глазами - ступни ног сами определяли нужное направление. Они чувствовали, куда можно поставить всю стопу и перенести на нее вес тела, а где лучше идти легонько, касаясь почвы только подъемом или пяткой, чтобы не соскользнуть в мочажину - провал между кочками.
Рогдай замедлил шаг, следуя между камышами и чуть подрагивающей на ветру спутанной кущей. На болоте всегда много звуков: ноет выпь, чавкают лягвы, гудит мошкара. Однако и само болото не молчит. Оно то стонет, то шепчет, то заводит какую-то тягучую песнь. Булькает вода, поднимается ил со дна. В этом мире топей, как знал Рогдай, обретается тьма тьмущая всевозможных духов. Но все они с людьми Воронца живут в ладу. О том заботятся жрецы рода во главе с ветхим Турилой. Никогда не забывают задобрить водных сторожей. Потому бояться молодому охотнику здесь некого и нечего. Пускай чужие боятся. Уж их-то точно загубят, охомутают и утащат на самое темное дно, откуда не вырваться.
Едва подумал об этом, как уловил чей-то короткий хрип. Ухо охотника чуткое, человека распознает сразу. Не покрик птицы, не гул всплывающего ила, не бессвязное бормотание духов. Человеческий голос ни с чем спутать нельзя. Хрип повторился - совсем рядом, шагах в восьми справа от гати. Видно, кто-то увяз в трясине, которая не хочет выпускать добычу. Теперь стремится заглотить в свое ненасытное нутро целиком.
Рогдай прищурил глаза. Слишком много темного ворса, густых ветвей. Пока не разглядеть. Он обломил сук подлиннее, на который можно было опираться и прощупывать почву перед собой. С неохотой покинул тропу, двинувшись вершками гиблого кочкарника, гуляющего туда-сюда.
Рогдай размышлял. Вряд ли кто из сородичей столь нелепо сбился с пути - даже дети Воронца знают каждый изгиб тропы в родной починок. Получается, в топь угодил кто-то незнакомый. Случайно или с умыслом забрел в мерянский край. Уж не лазутчик ли князя кривичей Сбыслава? Нужно непременно вызнать.
За согнутой в дугу лиственницей охотник увидел его. Вцепился в куст болотной клюквы, по самую грудь в зеленой мшистой жиже. Уже и лицом посерел. Иной бы на его месте голосил во весь голос, на помощь звал, а этот только ловит ртом воздух. Упорный. Не мудрено, что провалился - железный шелом с наносником на голове, кольчужная рубаха, за спиной торчит круглый щит. Ратник в тяжелом снаряжении. Как его сюда занесло?
- Эй, недотепа! - окликнул воина Рогдай. - Ты кто будешь?
Человек посмотрел на охотника мутнеющим взглядом. Ясно, что не один час провел в трясине. Что-то пробормотал, но Рогдай его не понял. Плечи широкие, руки сильные. Только его крепкая хватка не позволяла болоту поглотить ратника и увлечь на глубину. Однако пальцы воина, как приметил Рогдай, уже одеревенели и сделались синими.
Молодой охотник колебался недолго. Кто бы ни был чужак, а его нужно спасти. Спасти, чтобы доставить в починок, где с ним будут толковать вождь и старейшины. Оставлять на погибель даже самого лютого врага, не выяснив его намерений, слишком опасно для рода. Для какой надобности шел к мерянам? Что затевают его соплеменники?
Рогдай начал осторожно подбираться к неудачнику. Это было непросто. Пузырилась и ныла трясина, хлипкая почва ходила под ногой. Пришлось зайти немного сбоку. Еще и ондатра, выскочившая из-за верескового бугра, застигла врасплох, заставив покачнуться. Однако охотник устоял, опершись о сук. Теперь он был в двух шагах от чужака. Дальше не продвинуться - засосет.
Глаза ратника смотрели странно. В них не было мольбы о помощи, не было даже тени страха. Только какое-то непонятное разочарование и усталость. Что-то подсказало Рогдаю, что это не кривич.
- Берись двумя руками! - велел охотник, опускаясь животом на длинную проплешину и протягивая незнакомцу конец сука.
Ратник не пошевелился. Он понял Рогдая, однако просто не мог разжать омертвевшие пальцы. Дело было худо. Пришлось идти на риск. Молодой охотник тихонько поднялся и переместился на другую, качающуюся кочку слева от чужака. Здесь он мог дотянуться до его рук. Извлек из сумы толстый пут конопляной веревки, размотал конец с петлей. Другим концом примотал пут к ближайшему дереву и, держась за веревку, стал шаг за шагом приближаться к воину.
Вскоре идти стало невозможно, пришлось лечь на брюхо. Шепча про себя обращение к Веленде, Рогдай подполз к воину и ухватил его за правую кисть. Ножом обрезал стебли под пальцами, за которые тот так судорожно держался, нацепил на запястье и стянул петлю. Потом обмотал веревку вокруг своего пояса в несколько охватов. Все, теперь, если веревка не выдержит, на дно уйдут оба.
- Ну, держись! - подбодрил Рогдай воина, обрезая стебли под его второй рукой.
Чужак бултыхнулся было в загудевшую топь, погрузившись в нее по шею, однако молодой охотник уже отползал назад, вытягивая его за собой. Ратник был тяжел. Рогдай даже закряхтел от натуги, словно тягал не человека, а медведя. Веревка не подвела - добрая, тугая. Вершок за вершком дело ладилось. Охотник волочил незнакомца обеими руками и телом, стараясь втащить на небольшой мысок меж двух ольховых деревцев. Еще несколько усилий - и громоздкая туша легла под их кривой тенью. Рогдай перевел дух, поворачиваясь на бок.
"Вот уж удача подвалила, - подумалось ему. - Пошел за птицей, а тут эдакую рыбину выудил. Если доставлю в починок, все парни обзавидуются, а вождь Осмак, чего доброго, и на награду расщедрится. Добыча-то нешуточная..."
Рогдай покосился на спасенного инородца. Лежал тихо, даже не стонал. Чудной. Но расслабляться было рано. Охотник привстал и протянул руку к опояске воина, чтобы забрать у него меч. Воин даже беспомощный может быть опасен. Однако чужак свободной рукой перехватил его кисть.
- Ты чего? - возмутился Рогдай. - Я тебя спас, непутевого, а ты меня хватать вздумал?
Ратник что-то сказал, но слова его были непонятны.
- Что буровишь? - Рогдай нахмурился.
Чужак отпустил его руку и перевернулся на спину.
- Меч и воин - одно, - сказал вдруг по-словенски, однако говор его оказался грубым, глухим и шероховатым. - Нас нельзя разлучить.
- Ишь ты, - усмехнулся охотник.
Он присел на корточки перед ратником, но веревку пока резать не спешил.
- Пойдешь со мной в селение? - спросил тоже по-словенски.
- Пойду, - отозвался чужак. - Ты спас меня от смерти в трясине. Я твой должник.
- Это понятно, - Рогдай снова усмехнулся. - Кому же охота помирать во цвете лет?
Однако воин покачал головой.
- Страшна не смерть, а позор. Я уже видел луга Нифльхеля, по которым гуляет ледяной ветер, я смотрел в глаза Черной Госпоже. Для воина нет худшей доли, чем закончить свой путь в ее мрачных чертогах. Это даже хуже соломенной смерти, которой умирают трусы.
Рогдай смотрел на чужака в недоумении. Его слова казались странными.
- Путь воина - служение Отцу Богов, - заметив это, пояснил ратник. - Погибнув в бою, мы попадаем в его небесную дружину. На земле нам достается великая слава, а за мостом Хеймдалля - уважение богов. Теперь у меня вновь есть надежда прославить свое имя. В моем роду неудачников не было.
- И как же звучит твое имя? - с легкой насмешкой полюбопытствовал Рогдай. Все-таки жителю леса непросто понимать кичливых воинов, избалованных походами по чужим землям. Не нужно ни пахать, ни охотиться, ни рыбачить. Что приглянулось глазу - бери силой.
- Энунд. Из дружины ярла Олава Медвежьей Лапы.
- Урманин? - припомнилось Рогдаю слово, которым называли воинов, приплывавших с запада по морю на больших лодьях со звериными мордами на носу. Их пока еще редко можно было встретить в словенских и мерянских землях, однако с каждым годом набеги этих свирепых и грозных ратников, не боящихся ни людей, ни богов, случались все чаще. Об отваге и лютости урман говорили с испугом. Пришлые не стремились селиться в тех краях, которые они опустошали. Предпочитали забирать добычу и уходить, не вступая доселе в большие битвы с дружинами более многочисленных варягов. Ходили слухи, что урман невозможно одолеть оружием и от них нельзя откупиться - обирают до последней нитки.
- Я свеон, - поправил мерянина Энунд. - Из фьорда Каменная Куропатка.
Рогдаю объяснение чужака не прибавило ясности.
- Что же ты позабыл у нас? - спросил он.
- Князь кривичей Сбыслав нанял нас на службу. Теперь наш стан стоит в четверти дня отсюда, у Сорочьего Дола. Мы назвали его Святилище Меча.
Подобная новость стала неожиданной для молодого охотника.
- Но у Сбыслава своя дружина есть, - возразил он урманину.
- Это не наше дело. Князь хорошо платит, а его люди привозят нам и еду, и мед. Мы довольны.
- Выходит, кривичи не пускают вас в свои села? - Рогдай уже смекнул, что соседский князь, видимо, призвал иноземцев, дабы укрепить свою власть над сородичами и взять в узду несговорчивых старейшин. Похоже, своих единоплеменников он опасался куда больше, чем чужеземных воинов.
- Если мы захотим, - спокойно ответил Энунд, - мы сами в них войдем. Но пока у нас все есть. Дружине нужен отдых. Только вернулись из похода на бьярмов, а до того - ходили на эстов. Вот залечим раны, залатаем и просмолим драконы - тогда и о новой войне можно будет подумать. А здесь нас воевать не заставляют. Едим и пьем целыми днями, а еще спим и играем в кости. Что еще нужно после ратных трудов?
Рогдай обдумывал слова чужака. Что-то его беспокоило.
- Зачем же ты забрел на наши болота? - он пристально посмотрел в глаза Энунда.
- Ярл послал поискать место, где есть хорошая руда, - урманин отвечал, не отводя взора. Было видно, что говорит искренне, без лукавства. - Наш кузнец Агнар Земляная Борода не может долго сидеть без дела. Если не кует мечи и секиры - впадает в неистовство и дает волю своим кулакам. Они у него с большой кубок каждый, а силища - что у медведя. Бьет, как молотом по наковальне. В юности ходил в походы с Ингимундом Счастливым, вот ярл и терпит его скверный нрав в счет старых заслуг. Да и умелец он знатный, клинки и топоры делает изрядные.
Энунд бросил беглый взгляд на свой меч, к которому так и не дозволил прикоснуться Рогдаю.
- Кто же вам про болота сказал? - продолжал расспрашивать охотник.
- Один старик из кривичей. Говорил, лучшая железная руда в округе. Из нее, мол, и меч, и топор, и кольчугу можно справить такие, что долго прослужат.
- То верно, - согласился Рогдай. - Стало быть, ваш вождь о каждом из своих людей печется?
В глазах Энунда отразилось удивление.
- Братство Опоясанных Мечом - одна семья, - проговорил он. - А ярл нам - что отец. Все мы связаны кровной клятвой перед лицом Одина. Друг за друга встанем щитом.
- Чудные вы люди, - не удержался Рогдай. - Одно слово, инородцы...
Он медленно встал на ноги. Силы возвращались в тело. Молодой охотник решительно перерезал веревку, которой был привязан к чужаку.
- Пошли, - сказал ему. - Расскажешь нашим старейшинам, зачем по болотам нашим блуждал и как в топь угодил. Порядок у нас такой. Чтобы в роду знали, что нам не грозит от вас опасность.
- Я обещал, - согласился Энунд, высвобождая запястье из петли. Он растер руки, потом с усилием поднялся. Его шатнуло в сторону.
- Видать, долго ты в трясине сидел, - Рогдай усмехнулся.
- С утра, - хмуро подтвердил урманин.
- Ну, коли с миром шел и дурного умысла до нас не имеешь, старики тебя крепким медком отпоят - всю слабость как рукой снимет, - пообещал молодой охотник. - Дед Воян такую медовую брагу делает - огнем по телу гуляет. Ведь пчелки наши нектар с крушины берут, с малины и с кипрея. Сделал пару глотков такого медку - на языке сладость, а в голове - радость.
- Веди, - промолвил Энунд. - Мне таить нечего. Про селение ваше узнал от тебя. Кругом одна топь. Как догадаться, что за ней живут люди?
- Добро, - последние сомнения покинули Рогдая. Он отважился повернуться к урманину спиной. - Ступай за мной. След в след ставь ногу.
Энунд послушался. Двигаться ему еще было непросто. После долго сидения в болоте начался озноб, тело била дрожь.
- Не отставай! - Рогдай обернулся с тревогой. - Лучше скорее дойти и обогреться. Не то болотная лихоманка тебя может скрутить. Придется неделю отлеживаться.
Свеон кивнул головой. Он старался держаться прямо и двигаться за своим провожатым. Болото продолжало хлюпать и негромко ныть, однако чужак шел уверенно, наступая только на те клочки почвы, на которых оставалась отметина от чобота Рогдая. Через версту за густым березником проступили остряки тына. Топь осталась позади.
Палисад, стоящий на невысокой осыпи и усиленный вбитыми в почву подпорами-укрепами, имел всего две рубленые башни "вежи" - как раз со стороны тропы. Дозоры находились еще в трех местах тына, но они помещались на полатях - смотровых площадках, поднятых над землей опорными деревянными рамами, вкопанными в высокую внутреннюю насыпь из почвы, глины и "хрящей" - мелких каменьев.
Конечно, Рогдай знал, что крепости кривичей и словен гораздо внушительнее и надежнее. Он пару раз видел городец князя Сбыслава у Лебяжьего Тока и все удивлялся мощи широких четырехгранных башен, называемых по-словенски "кострами". Они громоздились на осыпи высотой в две косых сажени, а между ними шел такой же грозный тын - "развал", нависающий наклонно над землей с просеками-варницами для лучников. Строить такие хитроумные городни меряне не умели. Да и ополчение, которое мог в случае нужды выставить Осмак для защиты Воронца, едва дотянуло бы до полусотни ратников.
Молодой охотник и плетущийся за ним свеон приблизились к вежам. "Воротники" еще издали признали Рогдая.
- Уходил один, а возвращаешься с гостем, - окликнул его Злыч, густобровый широкий увалень, которому уже перевалило за три десятка лет. - Что за дела, Рогдай?
- Да вот, подобрал бедолагу по дороге, - улыбнулся охотник. - Без меня бы окочурился. Хочу свести его к вождю.
- Что-то не похож он на бедолагу, - "воротники" Злыч и Пренег разглядывали Энунда с подозрением. - Ты бы поостерегся таких знакомцев сюда водить. Вон у него какой меч на боку. Да и сам в железо одет.
- Пускай вождь и старейшины решают, - Рогдай махнул рукой, вступая в незапертые ворота. - Им видней. Но уж если чужие возле починка объявились - как мимо пройдешь?
- Твоя правда, - неожиданно согласился Злыч. - Осмак должен его увидеть.
В починке стояло без малого три десятка домов, серпом размещавшиеся вокруг пустыря, бывшего местом и родовых сборов, и праздничных обрядов. Все - бревенчатые, с дощатыми крышами. Изнутри сплошным опольем шли дровяники и амбары, родовой скотный загон, кузня и прядильня, а также огороды за плетнями, на которых садили репу, морковь, горох и лен.
Рогдай прямиком направился в избу вождя, увлекая за собой Энунда. Дом Осмака был чуть больше других, с широкими дольниками кровли. Перед ним темнел сизый камень, похожий на лежащую на боку корову. Поклонившись жилищу, молодой охотник переступил порог, оказавшись в сенях, называемых в роду "всходом".
Оконца в домах селения были малыми, закрываемыми на ночь ставнями. В полумраке тонула широкая четырехстенная клеть, в которой угадывались контуры высоких поставцов, печи и стольца.
- Здрав будь, вождь! - возвысил голос Рогдай, но вдруг осекся. Осмак был не один. По птичьей фигуре на плече человека, сидевшего у печи на скамье, охотник узнал жреца Турилу. Несколько лет назад старый волхователь подобрал в дубраве ястреба, раненого стрелой кривича, и выходил его. С той поры представить Турилу без птицы на плече было невозможно - они накрепко привязались друг к другу.
- Не видишь? - строго отозвался Осмак, зыркнув из темноты ярко белыми глазами. - О делах толкуем. Позже приходи.
- Обожди, - возразил жрец. - Рогдай нам гостя привел.
Вождь чуть привстал с лавки, разглядывая замершего рядом с охотником Энунда.
- Кто это? - спросил с непониманием. В голосе его проглянуло напряжение.
- Человек с севера, - промолвил Турила раньше, чем успел ответить Рогдай. - Заморский воин.
- Верно, - подтвердил молодой охотник. - Утоп бы в болоте, если бы я не вытянул. Говорит, что искал рудные залежи, а про нас ничего не знает.
Свеон твердо стоял перед вождем и жрецом, глаза которых так и сверлили его.
- Правда ли, - Турила прищурился, - что вы совсем не боитесь смерти?
- Он не понимает тебя, жрец, - сказал Рогдай. - С ним нужно говорить по-словенски.
Когда охотник объяснил Энунду вопрос Турилы, тот равнодушно пожал плечами.
- Достойная смерть - стезя избранных, звезда, ведущая воина. Мы сражаемся и умираем на земле, чтобы заслужить право вступить в дружину Отца Богов на небе.
- Говорят, ваши огромные струги, на которых вы бороздите моря и реки, наделены душой, и вы поклоняетесь им, как кумирам, - продолжал жрец.
Энунд задумался, прежде чем ответить.
- Суда, которые мы называем драконами - часть нас. Они и правда живые, часть наших душ и сердец. Так же, как добрый меч и топор. Но славим мы лишь наших богов, которые направляют наш земной путь.
- Так это ваши боги привели вас в наш край? - сурово спросил Осмак.
- Все свершается по их воле, - молвил свеон. - В Гардарику ходили еще наши отцы.
Осмак запыхтел.
- Наслышан я о подвигах ваших отцов... - пробурчал он. - И о той крови, которой они залили Ильменские земли.
- Вождь, - решил вмешаться Рогдай. - Урмане теперь служат Сбыславу.
- Тем хуже, - Осмак помрачнел еще больше.
Воцарилось молчание.
- Как мне следует поступить? - вождь повернулся к Туриле.
- Пускай урманин пока останется в починке, - подсказал жрец. - Там будет видно. Если окажется, что он не лазутчик и его вожди ничего не замышляют против нас - мы его отпустим.
- Пусть так, - Осмак прикрыл глаза. Голос его сделался жестким. - Пока чужак будет в Воронце - ты за него отвечаешь, - кивнул он Рогдаю. - Посели его в своем доме.
- Хорошо, вождь, - подчинился охотник.
- Только сначала сведи к Вояну. Пусть поглядит, нет ли ущерба для его жизненной силы. Болото может поразить плоть, а может забрать душу. Но самое страшное - заменить душу человеческую на душу дивью. Тогда плоть станет жилищем беспризорных духов.
- Он крепкий парень, - заверил Рогдай. - Не видел прежде, чтобы после болотного плена кто-то стоял на ногах без посторонней помощи. А этот - хоть бы что. Только озноб колотит.
- Отпоите его травами и медом, - распорядился Осмак. - Если понадобится - протопите баню, чтобы прогнать всю хмарь. А я пока созову старейшин и пошлю людей вызнать, не затевают ли чего худого кривичи.
Вождь был умудрен жизнью и предусмотрителен. Рогдай сразу смекнул, что он просто хочет оставить в починке пленника на случай войны. Так всем было бы спокойнее. Похоже, об этом догадался и сам Энунд, но возражать не стал.
- Ступай, - заключил жрец. - К вечеру жди, зайду проведать.
Поклонившись Осмаку и Туриле, Рогдай вышел в сени. Энунд последовал за ним. Молодой охотник только усмехнулся про себя. Чудная штука жизнь! На заре он покинул дом и селение, чтобы раздобыть дичи в лесах. Теперь же судьба его оказалась тесно связана с судьбой воина из далеких заморских краев, а может быть и с судьбой всего рода.
Глава 2. Великий Совет.
Огромный сад, простершийся до самого подножия темных гор на востоке, окутывала синеватая дымка. Невидимые в рассветный час опоры несли на себе легкую деревянную галерею, и издали казалось, будто она парит в воздухе. Благоуханье цветов и ранних плодов обнимало со всех сторон, точно невидимое покрывало, и насыщало лучше всякой пищи.
Великий Кован неспешно ступал по ясеневым доскам висячей галереи. Она вела его в здание Совета, примостившегося под самым склоном тяжелой узловатой горы. Много раз проделывал он этот путь, но каждый раз ему казалось, что он идет здесь в последний раз.
Более двух веков тому назад первый Великий Кован, или Куян, как называли его берендесы, дальний предок нынешнего, начал возводить небывалые постройки. По крупицам собирал он у себя искусных мастеров: знатоков строительного и кузнечного дела из разных земель, дабы воздвигнуть не просто стену - могучее укрепление, за которым можно было сокрыть великую мудрость и создать город, о котором мечтали люди. Позже дело это было продолжено его преемниками, но тогда, в стародавнюю пору, первый Куян только прибыл сюда из великого града на проливах. Соскочив с крутобортой ладьи на берег этого прекрасного края, простертого между высоких гор и зеленых долин, он поведал ожидавшим его людям, как живут на юге. Вскоре он и сам загорелся благородной целью: создать великое княжество, в котором не будет нищеты и несправедливости, каждый из сородичей станет трудиться на общее благо, а мудрецы, вобравшие знания минувших поколений, будут помогать им в этом, мягко направляя каждый их шаг...
Однако все оказалось не так просто, ибо природа человеческая неисправима. Сначала пришлось вести борьбу с ближайшими соседями, позарившимися на владения слишком мирных поселенцев. Затем хитрые греки попытались вовлечь в войну со своими врагами, ибо знания и сила войска поселенцев к тому времени ощутимо возросли. Последним же ударом стало восстание тех, кого, как думали мудрые, они облагодетельствовали, одарив знаниями, умениями и навыками. Люди эти предпочли невежество просвещению, а мирный труд на своих пашнях - мечу, с помощью которого можно забирать чужое, не прилагая больших усилий...
Произошел раскол, и земли, над которыми властвовали люди Совета, ужались до размера немногих долин, хотя еще полвека назад владения эти были вчетверо больше. Только на лесной стороне по-прежнему продолжали внимать истинам мудрецов Совета и учиться у них ремеслам. На юге же кипели непрерывные схватки. И тогда земли, сохранившие верность Совету, было решено оградить непрерывной стеной, дабы за ее надежной защитой в спокойствии постигать смысл жизни и следовать пути предков, не страшась пасть жертвой жадности неугомонных соседей. Тогда и было завершено великое строительство, начатое Куяном.
За неодолимыми этими укреплениями собрали все богатства, накопленные прежними поколениями, книги мудрости и всех искусников, владеющих редкими умениями. Совет возглавили трое. Первым считался Великий Кован, который был первым мастером во всем: знатоком строительства, кузнечного дела, секрета изготовления непробиваемых доспехов и особых орудий труда, позволяющих даже на неплодородных горных склонах разбивать цветущие сады. Вторым - Великий Тудун, или Знающий на языке берендес, хранитель мудрости, веры и всевозможных познаний. В его ведении находились священные обряды, постижение воли Богов, посвящение в воины и введение во взрослую жизнь, врачевание подданных, украшение храмов - и все прекрасное, что только созидалось на этих землях. И третьим был Великий Гор, Всадник, первый воин и воевода, руководящий обороной всего края. Втроем они управляли владениями варнов уже много лет.
Но сейчас наступал конец миру и спокойствию, предотвратить который не могла даже неприступная стена. Берендесы, что некогда поддержали разбитых Унных и помогли им вернуться в родные земли, вновь заговорили о своей избранности, заявив, что не желают жить с бывшими побратимами бок о бок. Все чаще стали проникать за стену проповедники Западной Державы, да и греки не сидели на месте, через торговцев, священников, подарки и угрозы пытаясь нащупать слабые места варнов и нанести по ним смертоносный удар.
Долгое время удавалось удерживать целостность державы, но с каждым годом делать это становилось все труднее. Точно костью в горле стала она для всех соседей, ранее непримиримо враждовавших между собой - а теперь объединяющихся в союз против варнов...
Тудун и Гор уже ждали Кована в просторном зале без окон, освещаемом рассеянным тонким светом, как будто неуловимо проникающим сквозь стены. Это было удивительное творение Кована - медное зеркало, установленное на крыше. Оно собирало свет восходящего солнца и направляло его внутрь постройки через систему нескольких зеркал и узких проемов. Великий Гор, предводитель всадников, в неизменной кольчуге из тонких колец под алым плащом, чернобородый, широкоплечий стоял рядом с тощим, почти высохшим Тудуном. Глава жрецов и любимец богов был облачен в длинное светлое одеяние, складками ниспадающее до самого пола.
- Войны не избежать, - объявил Гор с нетерпением во взоре. - Склавины под главенством тех наших соплеменников, что отделились от нас и бежали на север, уже вступили в союз с франками. Болги, подзуживаемые греками, тоже готовы выступить против нас. Если они атакуют разом, у нас просто не хватит сил обороняться на всех направлениях. Предлагаю ударить первыми и разбить врага по частям. Наша латная конница сметет их войска одно за другим!
Тудун в задумчивости покачал головой.
- Насколько я знаю настроения наших сородичей, за тобой пойдет лишь ничтожная горстка всадников. Многие слишком привыкли к спокойной жизни, привыкли вкушать блага, ничем не рискуя. Они уже не согласны умирать за то, что имеют благодаря нашей заботе. Мы совершили ошибку очень давно - когда стали строить стену, отгораживаясь от мира. Да, угроза погибнуть в противостоянии с ним была велика. Однако если бы мы тогда не замкнулись в своих пределах и выстояли, сплотившись духом, все было бы сейчас по-другому. Сородичи, сохранившие нам преданность, были бы стойки перед соблазнами, крепки волей и не развращены сомнениями. А что мы видим сейчас? Почти все наши воины подкуплены греками. Почти все наши чиновники погрязли в пороках и воровстве. Крестьяне озлоблены, а торговцы первыми откроют ворота перед чужаками, ибо не выступят против тех, с кем связано их нынешнее богатство. Разве что твои мастера, Кован, поддержат нас; но их слишком мало, и они не приучены носить оружие, а умение махать топором или молотом - этого слишком мало для воина...
- Что же ты предлагаешь? - возмущенно спросил Гор. - Сразу сдаться?
- Силы неравны, - отвечал Тудун. - Мы в наших стенах можем долго сопротивляться, но что потом? Разоренная земля, погибшие люди, утраченные знания и вера? Я предлагаю уходить. Собрать тех, кто верен нам, кто верит в наших богов и в нашу мечту - и уводить их на северо-восток, туда, где за дальним краем стены мы сможем сохранить то, что копили наши предки долгих два века.
- Вы не уйдете далеко, - покачал головой Кован. - Так что Гору и его людям придется погибнуть, прикрывая ваш отход.
- Мы прорвемся, - пообещал Гор. - Мы задержим врага на кольцах наших стен, а потом пробьемся на север, к морю. Быть может, мы встретимся даже раньше, чем вы думаете!
Гор вышел твердой поступью. Тудун с сомнением посмотрел на Кована.
- Ты сказал - "вы не уйдете далеко". Ты не пойдешь с нами?
- Я слишком стар, - вздохнул Кован. - Я умру здесь. Не хочу видеть гибель всех своих трудов. Лучше я останусь с войском Гора и встречу смерть в бою. А умелых мастеров хватит и без меня.
- Значит, Великий Совет распадается... - с грустью произнес Тудун. - Но ты слишком рано хоронишь себя. Опыт любого человека неоценим, а уж тем более - такого, как ты. Великий Кован мог бы помочь нам возродиться на новом месте...
- Наши боги не оставят наш народ, - уверенно возразил Кован. - А мне уже давно пришло время покинуть свое место, уступив его преемнику. Увы, у меня нет сына, однако с вами пойдет мой воспитанник. Не сожалей обо мне, я сам выбрал свою участь. Всякая жизнь рано или поздно завершается, и я надеюсь, что успел передать все, что знал, своим ученикам...
- И все же, я просил бы тебя немного задержаться, - с надеждой посмотрел на него Тудун. - Пока я занимаюсь последними приготовлениями.
- У тебя сейчас будет много забот, - согласился Кован. - Тебе предстоит повести за собой тысячи соплеменников, и всем им надлежит отыскать пригодное для жизни место в лесах Данабора...
- Я отправил за Восточную Стену нескольких разведчиков, - отозвался Тудун, - Надеюсь, что они сумеют раздобыть мне сведения о том, чего стоит ждать на чужбине. Кое-что я знаю уже сейчас. В тех краях живут наши родичи, возможно, сохранившие веру в наших общих богов и обычаи наших предков. Есть там и селения родичей берендес, называющих себя Меренс, есть и общины родичей Унных. Вряд ли кто-то из них обрадуется такому нашествию бедных родственников, - Тудун грустно усмехнулся, - Однако мы может отплатить им за гостеприимство своими знаниями.
- Если только они захотят вас слушать... Но будем надеяться на Ладу и Свентовита, вверив им наши судьбы. Ступай, и да хранят тебя боги...
Кован остался один. Подойдя к нише в стене, он извлек оттуда хитро устроенное кресло, придуманное им самим: состоящее из деревянных дощечек, скрепленных деревянными шипами, оно могло складываться и раскладываться, когда это было необходимо. Многие считали Кована и его учеников колдунами, ибо им было доступно то, о чем не могли мечтать простые смертные. Однако дело тут было, скорее, в особой наблюдательности к явлениям окружающего мира и понимании их явных и скрытых свойств. Они могли заставить камни гореть или светиться, могли извлечь воду из воздуха или за ночь поднять огромную каменную колонну. Еще они умели избегать болезней и жили дольше других - но все это было только результатом способности созерцать природу вещей и ставить ее на службу человеку. Нередко, бродя по горам, Кован наблюдал и изучал каменные породы. Присматриваясь к погоде, он угадывал предпосылки ее изменений, постигал закономерности в поведении стихий. Наконец, прислушиваясь к токам человеческого тела, Кован заранее распознавал искажения и затемнения, указывающие на близость болезни, и предупреждал ее применением снадобий. В этом не было особой премудрости и магии. Просто в большинстве своем люди не уделяли внимания созерцанию окружающего мира и самих себя, вовлеченные в водоворот забот. Потому они полагали умения, выходящие за пределы привычного им, чудом. Однако никаких чудес тут не было. Был лишь кропотливый труд изучения многообразной Вселенной...
Разложив кресло, Кован опустился на него и прикрыл глаза.
Итак, два века великой мечты подходили к концу. Человеческая природа брала свое, и сломить ее оказались не в силах никакие жрецы. Люди всегда будут стремиться к счастью и избегать горя, а потому нелегко заставить их стойко переносить страдания. В редких случаях они могут смириться с последним, повинуясь общим интересам, но большинство неизменно станут искать легкой жизни.
Однако годы эти были потеряны не напрасно. Тудун успел осознать и донести до своих учеников главную мудрость: невозможно заставить человека изменить свое естество, но можно дать ему цель, к которой он будет идти в соответствии со своей природой.
Именно так поступают латинские проповедники. Они рассказывают людям о Царстве Божием, о том, как следует жить, чтобы попасть в него, повествуют о величии и могуществе Западной Державы, о богатстве церкви. И слушатели, внимающие их вдохновенным речам, начинают стремиться к этим будоражащим образам. У каждого из них находятся для этого свои причины, но все они двигаются в одном направлении.
Самое сложное - выбрать цель, дать внятное понимание добра и зла и объяснить, что следует делать - а чего избегать. Кован, чьи руки привыкли к молоту и клещам, быть может, сознавал это лучше, чем мудрый Тудун. Куешь ли ты латы, клинок или вышивальную иглу - каждый удар молотка должен соотноситься с общим замыслом. Только мастеру известен этот замысел - но каждое мелкое движение ведет в одну сторону...
Этим долгое время и занимались Тудун и его ученики. Каждому человеку в державе они стремились найти место, соответствующее его призванию и его природе, дабы самый неприметный селянин всей жизнью своей служил общей цели. Они ходили по градам, расспрашивая народ, и приглядывались к каждому жителю, определяя его стезю. А потом направляли людей по пути умельца, воителя, жреца; и часто случалось, что детей, выросших в семьях купцов или воинов, приучали к труду на земле или охотному промыслу.
Однако никто не защищен от ошибок или личных пристрастий. Не всегда решения Тудуна и учеников его, что принимали они, выбирая будущую судьбу человека, оказывались справедливыми. Число недовольных год от года множилось. Люди же, обретшие свое призвание благодаря мудрейшим, слишком мало делали для блага своей земли, предпочитая служить лишь собственной корысти. Исподволь, год за годом, внутреннее единство подрывалось, удержать распадающуюся державу становилось уже невозможно. Оставалось только надеяться, что кто-нибудь из потомков сбережет понимание того, что самому Ковану стало ясно лишь под конец жизненного пути... Великое Древо Жизни исходит из единого корня - но оно ветвится, срастается и расходится в разные стороны, образуя величественную крону. Люди, народы, земли, реки и леса - едины в своем начале, но бесконечны в своем многообразии. Каждая травинка и стебелек неповторимы - но вплетены в неделимое мировое начало, нерасторжимы в потоке вечности. Быть может, это единственное, истинно ценное, что успел постигнуть Кован за свою жизнь.
Немногим нравилось отречение от себя во имя общего дела. Те, кто не желал принимать долг служения - уходили дальше, на север. Началось это очень давно. Несчетные века минули с тех самых пор, как древние первопредки сколотов пришли на Великую Равнину. Потом пролетели столетия после распада единой державы Атая. Те, кого сколоты называли своими братьями, за золото южных держав вернули с лихвой унижения, испытанные в степях войсками Дария, Александра и Зопириона. Все начинается с утраты связи с Единым... Забыв о родстве, возжаждав блага лишь для себя - они обрекли сколотов на гибель.
Бывшие хозяева степей бежали в леса, на запад, север и восток, чтобы там, гостеприимно принятые местными племенами, прожить в забвении еще несколько веков до поры, пока сила ромеев не стронула все народы в обратный путь. В муках, в усобицах и предательствах была выкована новая держава - но тоже рухнула, выплеснув свои военные дружины в разные концы света. На севере и на западе воины-изгои нашли себе союзников. Там издавна правили темные боги. Отмщение, жажда золота, умение отвечать ударом на удар, а главное - стремление бить первыми, чтобы предвосхитить любую угрозу, - создали новый народ, совершенных воинов и убийц... Их только осталось направить к цели, убедив в богоизбранности своего пути. Это сделали те, кто хотел разрушить саму память о великой мечте...
"Самая страшная война - война между братьями", - тяжело подумал Кован и встал. Кресло вновь исчезло в нише. По витой лестнице, опоясывающей башню Совета, Кован начал спускаться во двор.
Всадники Гора, блистая грушевидными шлемами с бармицами и длинными пластинчатыми панцирями с набедренниками, уже выводили коней, готовые отправиться навстречу наступающим франкам.
- Где ты собираешься встретить врага? - спросил Кован.
- У Первой Стены, - отвечал Гор. - Мы измотаем его затяжной обороной, после чего отступим и атакуем, едва он зайдет в ворота.
- Тебе не хватит людей, - возразил Кован. - Возьми храмовую стражу. Двоерукие помогут тебе при защите стены. А храмам уже нечего опасаться.
- Но разве Тудун не уводит их с собой?
- Я постараюсь убедить его оставить их здесь. Если боги будут нам благоволить, все вы еще встретитесь там, на границе мира.
- Куда отправляется Тудун?
- На северо-восток. Он отойдет к Восточной Стене, которую мы построили в запальчивости, дабы защититься от наших одичавших сородичей, не зная, что вскоре будем просить у них убежища. Вдоль течения реки, по горной долине, путь его выведет к Данабору, к землям Радимичей. Там, течением Данабора, можно подняться вверх и достичь моря.
- Тогда не думаю, что мы встретимся, - покачал головой Гор. - Если мы сразимся с врагом у Первых Врат, нас разделят многие сотни верст.
- Тебе не следует покорно ждать гибели, - возразил Кован. - Мы не будем обороняться, мы атакуем, как ты и предлагал - и прорвемся! Преодолев неприятельские заслоны, перевалим через горы, чтобы спуститься в долину Лабы, а затем рекой доберемся до моря. Там, на побережье, вы и Тудун встретитесь, и народ наш воссоединится...
- Ты не идешь с Тудуном? - удивился Гор.
- У меня еще остались здесь незавершенные дела, - проговорил Кован.
- Что ж, на то твоя воля.
Гор начал выводить воинов за пределы двора. Кован провожал их задумчивым взглядом. Все они были крепкими, ловкими, выносливыми. Мелькали красные щиты с куполовидными умбонами, черные плюмажи на шлемах, длинные копья с втульчатыми наконечниками, перед которыми прежде дрожали недруги со всех четырех сторон света, сложносоставные луки и знамена. Увы, воинов этих, прозванных когда-то ромеями "великими телом и гордыми умом", было слишком мало.
Кован грустно покачал головой и повернулся назад к башне. Тудуна он застал за приготовлениями к походу на север.
- Ты берешь храмовую стражу с собой? - осведомился Кован.
- Да. Нам нужна защита, - отвечал тот.
- Оставь их в помощь Гору. Там, куда вы идете, защитой вам будут леса и горы; ему же придется бороться с людьми. Пусть Двоерукие защищают ваши спины.
- Хорошо, - Тудун согласился. - Я возьму с собой лишь два десятка. Они нужны, чтобы разведать дорогу. Но, кроме того, нам потребуется много повозок.
- Об этом не беспокойся, - заверил Кован. - Повозок у тебя будет достаточно и для людей, и для вывозимого добра.
Тудун благодарно наклонил голову, а Кован отправился отдавать необходимые распоряжения, находясь во власти своих нерадостных дум.
Он понимал, что совсем немногие из мирного населения согласятся последовать за Тудуном. Вера в крепость стен и боевые навыки воинов была еще велика. Пожалуй, только три предводителя Великого Совета отдавали себе отчет, что это давно уже не так. Могучие обоерукие воины, составлявшие основу пехоты, закованные в броню всадники, некогда громившие отряды ромеев и франков, искусные стрелки из дальнобойных луков остались, по большей части, лишь в преданиях. Всего лишь несколько отрядов подобных умельцев сохранил под своей рукой Гор, к которым теперь примкнет и горстка храмовых воинов, не забывших боевое наследие предков. Это все, что может противопоставить когда-то несокрушимая Держава многотысячным армиям соседей. Нужно найти иной способ заставить людей покинуть свои дома...
Кован окинул взглядом мастерские, дымившие у подножия гор. Он отчаянно пытался нащупать идею, которая могла бы спасти его людей. Если большинство сородичей откажутся бросить нажитое и бежать, без попытки противостоять врагу, надо повести их за собой, предложив новую цель, новый волнующий образ. Только образ этот должен быть зримым, отвечать их представлениям о добре и зле и при этом - увлекать к вершине, которую Кован и Тудун сами открыли для себя лишь недавно. Он должен манить к себе - и в то же время ускользать, звать за собой - и оставаться недоступным...
Кован вновь разыскал Тудуна, уже отдающего распоряжения своей гвардии - рослым бойцам в отполированных панцирях из фигурных пластин и длиннополых кольчугах..
- Мне нужно поговорить с тобой о Золотой Ладье, - негромко произнес Кован. - Надеюсь, ты еще не забыл предание, которое мы с тобой слышали в детстве?..
Глава 3. В Воронце.
Отец Энунда Раздвоенной Секиры по имени Торн Белый некогда был хевдингом Смоланда - самой южной области свеонских земель на границе с Гаутландом. Своей славой бесстрашного воителя он мог сравниться с великими хевдингами Сигурдом Одноглазым, Ингви Пятнистой Шкурой, Бьерном Острым Зубом и Харальдом Каменной Спиной. К владениям Торна примыкал мыс Драконий Гребень, на котором стояло святилище однорукого Тюра. Могучий хевдинг считал себя его хранителем и часто приходил к богу воинов, чтобы испросить совета в делах. Правил Торн столь мудро, что тинг для разбора тяжб бондов с его фьорда сзывался крайне редко. Но вот однажды каменная статуя Тюра покрылась черной кровью. В эти дни верховным конунгом Свеаланда стал Хальвдан Белая Кость.
Уже много лет минуло со дня смерти великого воина и правителя Ивара Широкие Объятия, сумевшего объединить весь Свитьод, Данланд, часть Саксоланда и оттеснившего последователей прежних владельцев этих краев - Юнглингов - к самым восточным берегам моря. После гибели грозного конунга в неудачном походе против вождя рузов Радбарда, в Скании вновь разразились большие распри, а владения Ивара рассыпались на множество разрозненных фьордов во главе со своими риг-ярлами и хевдингами. Большинство родов свеев после стычек и скитаний осели в Вермаланде у Олава Лесоруба, сына упсальского конунга Ингьяльда Коварного. Здесь были хорошие плодородные земли и пастбища. Олава признали верховным конунгом и принесли ему присягу. Успешно обживая еще недавно непроходимые леса и расчищая территории под посевы, Олав постепенно набирал силу. Он женился на дочери хевдинга из Солейяра Хальвдана Золотой Зуб по имени Сельвейг, от которой родились сыновья Хальвдан и Ингьяльд.
Однако вскоре удача отвернулась от конунга. В Месяц Жатвы Хлебов случился страшный неурожай, который поставил свеонов на грань выживания. Тут же было решено, что причиной несчастья стало пренебрежение конунгом своими обязанностями. Занятый вырубкой леса и постройкой новых селений, Олав редко приносил жертвы богам и не слушал наставлений готи. Собравшись на совет, свейские вожди отважились поднять оружие против своего конунга - главного виновника их бед. Они полагали, что раз повелитель не может обеспечить пищей всех своих подданных - он недостоин стоять во главе их и заслуживает смерти.
Дружина нагрянула к озеру Венир, разметав немногочисленных хирдманнов Олава Лесоруба, окружила его усадьбу и подожгла. Конунг сгорел в огне. Народу было объявлено, что такова жертва Одину, которая обеспечит благоденствие всех свеонов. После этого дружина прошла через лес Эйдаског к Солейяру. Там, в кругу родичей из семьи Сельвейг был найден сын Олава Хальвдан Белая Кость, которого единодушно провозгласили новым конунгом.
Придя к власти, Хальвдан проявил недюжинные способности к военному делу. За короткое время он подчинил себе весь Солейяр и Раумарики. Потом он породнился с Эстейном Суровым, конунгом Упланда, взяв в жены его дочь Асу. После брачных торжеств конунг посетил знаменитую Упсалу, Двор Богов.
Место это, с которым столь тесно был некогда связан прославленный род Юнглингов, являлось не только сердцем Свитьод, но и всей Скании. Для того чтобы почтить Асов, в древнейшее святилище съезжались и ярлы данов с юга, и хэрсиры с западного побережья. Там они приносили блоты Одину, Тору и Фрейру, чьи огромные каменные фигуры восседали на высоких тронах, а возле украшенного золотом храма помещалась тисовая роща вечнозеленых деревьев и священный Источник Вечности. Однажды Хальвдану во сне явился сам Отец Богов, повелев сложить воедино все рассеченные части коней, которых обычно приносили в жертву на большом каменном алтаре. После того, как конунг выполнил это желание, из многочисленных мертвых останков образовался один огромный восьминогий конь, который вдруг ожил и стал бить копытами, предлагая себя оседлать. Хальвдан Белая Кость сразу узнал Слейпнира и расценил послание богов, как наказ объединить всю Сканию.
Начались большие приготовления к войнам и походам. В эту пору конунгом овладела невероятная подозрительность. Он собирал вокруг себя хевдингов из Гаутов, Аттундаланда, Нерики, Судрманналанда и других фьордов, чтобы заручиться их поддержкой. Однако душу Хальвдана грызли сомнения в верности и надежности своих подданных. С людьми, не оправдавшими его доверия, он расправлялся сурово в назидание остальным.
Когда перед началом большого похода на Хейдмерк конунг задумал созвать совет с участием всех вождей в усадьбе У Камня, Торн Белый лежал, прикованный к постели. На охоте его ранил вепрь и хевдинг залечивал тяжелую рану.
Не дождавшись владетеля Смоланда, Хальвдан впал в неистовство, решив, что один из его сподвижников дерзнул ослушаться его воли. Не желая опускаться до разбирательств, он объявил Торна изменником и поставил его вне закона.
Энунд и сейчас хорошо помнил родовую усадьбу Гнездовье Каменной Ласточки. Огромный зал с земляным полом, устеленный медвежьими, оленьими и лосиными шкурами, щиты на закопченных стенах, покрытые рунами, самый большой из которых принадлежал его отцу. Там на красном фоне был выведен белый лев, сражающийся со змеем - символ рода. Помнил большой очаг в центре, обложенный камнями, в который неустанно подбрасывал дрова старый брити Хейдрек, мощные опорные столбы, испещренные тонкой резью и отверстие под крышей, затянутое бычьим пузырем. За перегородкой в конце зала - широкое ложе отца, спинка которого была выточена в форме двух свившихся в кольцо драконов. Там Торн Белый любил отдыхать.
В самом зале всегда было не протолкнуться. Здесь жили и спали на земляных скамьях, покрытых соломенными и перьевыми подстилками хирдманны отца со своими семействами. Мужчины вечно сидели за длинным столом. Когда не было войны или охоты, они проводили время за разговорами и медовухой, которую пили из турьих рогов. Женщины готовили им еду возле больших чанов, чесали и пряли шерсть, хозяйничали в кладовой. А детям оставалось только резвиться и играть.
Шестилетний Энунд обычно ползал на полу вместе с сыновьями хирдманнов и простых траллов. Торн рано овдовел, однако бдительное око рабыни-наложницы Гунлед неусыпно за ним наблюдало. Гунлед следила, чтобы сын хевдинга не подходил близко к жаркому очагу и не ссорился со сверстниками. Но юному Энунду и так было чем заняться.
Эрлинг Недотепа весьма ловко вырезал из липы фигурки разных зверей, которыми потешал детвору, обретающуюся под гостеприимным кровом Торна. Тут были и медведи, и туры, и лоси. Были и обитатели холодного моря - тюлени и киты, а также суда с парусами. Этими нехитрыми безделицами Энунд и его товарищи заигрывались сутками, раскладывая их на шкурах и устраивая игрушечные схватки.
Еще он хорошо помнил сухие, грубоватые голоса взрослых, плоские шутки и незамысловатые беседы. Но все это вмиг стихало, когда дед Греттир заводил сказы о богах и героях. Их слушали все, от мала до велика, несмотря на то, что часто Греттир повторял одно и то же или путал окончания преданий. Энунду больше всего нравились истории про злокозненные проделки Локи, особенно про волосы Сиф и похищение Идун, а также про подвиги Тора и про подземных гномов.
Как и положено, в усадьбе был свой скальд - чистоголосый мечтатель Риг Воробей с белыми волосами, завитыми в бесчисленные косички. Он выводил звучные драпы о великих конунгах и складывал очень ловкие висы обо всем, что еще видели его подслеповатые глаза. Самому поучаствовать в больших схватках ему почти не довелось, однако вдохновенно передать дух давних сражений удавалось столь безупречно, что поговаривали даже, будто его предка угостил медом поэзии сам гном Фьялар. Рига уважали во всем Смоланде, опасаясь силы его стиха. Ведь всех тех, кому по неосторожности случалось обидеть скальда, он беспощадно бичевал в уничижительных нидах.
Также Энунд помнил в кругу друзей отца бывалого воина Хомрада Однорукого, вся жизнь которого прошла в бесконечных походах, и корабельщика Свипдага Плосконогого. Первый восхвалял отчаянных рубак из дружины тегна Фроди, младшего брата хевдинга, ходившего в смелый до безумия набег на Рейдготаланд. В том походе пало много достойных хирдманнов, а сам Фроди сложил голову у брода Скьотансвад от вражеской стрелы, попавшей ему прямо в сердце. Второй - удивлял слушателей описанием гигантских китов, тюленей и белых медведей, которых он видел у северных островов.
Детство Энунда под кровлей усадьбы было безоблачным. Играя с друзьями и собаками Торна, ласково лизавшими его ладони, слушая поучения взрослых и лакомясь изысканно приготовленной треской и скиром, он ощущал себя частью этой огромной и дружной семьи, не подозревая, что однажды всему этому может прийти конец. Когда как-то поутру тяжелые дубовые двери зала с грохотом распахнулись и внутрь ворвались незнакомые люди в кольчугах с обнаженными мечами, он еще ничего не понял. И только когда голова Хейдрека, вставшего у них на пути, пружиня об пол и отплясывая, полетела к большому обеденному столу, а лосиную шкуру перечертила кровавая борозда, весь мир для шестилетнего мальчика перевернулся навеки. Эта сцена до сих пор стоит перед его глазами.
Хирдманны отца схватились за оружие, выкрикивая ругательства и опрокидывая скамьи. Однако незваные гости, грозно сверкая глазами, объявили, что Торн Белый - изменник, восставший против своего господина, и подлежит смертной каре. Дальше началась страшная резня. Силы были неравны - воинов Хальвдана оказалось слишком много. Они убивали всех - мужчин, женщин и детей, так что по полу зала побежали кровавые ручьи. Над головой Энунда уже занес топор длиннолицый воин, наносник шлема которого походил на раскинувшего крылья орла, как вдруг кто-то выкрикнул, что это сын хевдинга. Тогда мальчика сгребли тяжелые руки и куда-то уволокли. Последним, что он видел, были изрубленные тела родных, разметавшиеся посреди шкур, которые незнакомцы с презрением пинали ногами, поломанные лавки и разбросанная посуда.
Позже Энунд узнал, что своим спасением обязан сыну Хальвдана Эстейну Грому. Этому человеку еще предстояло прославиться своими великими походами. Должно быть, уже в то время сын конунга предвидел свое высокое будущее. Заступничество за юного Энунда он объяснил Хальвдану Белой Кости так: "В жилах этого парня течет кровь могучего вождя, род которого не следует прерывать. Скоро всем нам понадобятся такие герои".
Воинственный нрав Эстейна проявился быстро. Поставленный ярлом над Раумарики и Вестфольдом, он сильно тяготился опекой отца и грезил о походах за пределы Скании. Именно этот юноша собрал первый хирд Опоясанных Мечом Братьев или Волков Одина - особых воинов, связанных между собой кровной клятвой верности общему делу, своему предводителю и друг другу. Таких дружин в самой Скании прежде не знали, так как Братья могли быть выходцами из разных племен: свеев, данов, гутов, варингов. Всю добычу от походов они делили поровну, а в битвах стояли единой стеной.
Идею священного хирда Эстейн Гром позаимствовал у варингов, чьи могучие Братства раньше безраздельно господствовали на морях и побережьях. Самым сильным из них было Братство рузов, Воителей Свентовита, а после него - редариев Радогоста. Теперь подобное воинство появилось и у свеонов. Заручившись поддержкой своего тестя, конунга Эйрика, Эстейн Гром начал совершать успешные набеги на близлежащие земли - Тавастеланд и Вирланд, пока его грозный отец завоевывал Хадаланд и Тотн.
Эстейн прослыл первым сэконунгом, морским вождем, снаряжавшим боевые суда-драконы, пришедшие на смену грузным торговым кноррам. Все члены команды таких драконов являлись одновременно и воинами, и гребцами вне зависимости от их ранга. Даже после смерти Хальвдана Эстейн продолжал промышлять набегами, пренебрегая управлением страной.
Когда Энунду стукнуло шестнадцать, слухи о дерзких хозяевах морей из Свеаланда, превзошедших в своей славе воителей Гардара, уже гуляли по всей Скании. Под присмотром одного из брити конунга по имени Ботвид Криворотый подросток жил и воспитывался в Фьядрюндаланде, в местечке Лососья Заводь. Там, у опытных бойцов Грома он постигал ратную науку и радовал успехами скупых на похвалы наставников меча и топора. Благодаря опеке Эстейна сына Торна Белого приняли в братство Волков Одина и заставили принести клятву перед копьем Всеотца Гунгнир, хранившимся в Упсале.
Так судьба юноши сделала новый виток. Лишившись всего: отца, родовой усадьбы, фьорда и положения, он стал воином Одина, витязем удачи. Оставив позади все, что связывало его с прежней жизнью, он смело вступил в будущее, наполненное приключениями и подвигами.
Свеаланд между тем постигло внезапное потрясение. Эстейн Гром погиб во время набега на Варну. Произошло это так. Конунг уже несколько раз благополучно опустошил этот соседний край, которым управлял конунг Скьельд, забрав немалую добычу. Однако Скьельд считался могущественным чародеем, способным повелевать силами природы и применять сейд. Когда хирдманны Грома в очередной раз разграбили прибрежные селения, он появился в долине с огромной дружиной. Но Эстейн стоил своей славы - он был проворен, как ветер. Волки Одина, не вступая в бой, успели покинуть фьорд и отплыть от берега. Шли на двух драконах, увозя пленников, ткани и бочки с пивом - "Морском Коне" и "Льве Прибоя". Тогда Скьельд, провожая вражеские паруса, снял свой огромный плащ и подул в него, вызывая вихрь. Очевидцы рассказывали потом, что конунг стоял у руля "Морского Коня", когда тот огибал остров Ярлсей, и рея "Льва Прибоя" неожиданно зацепила его и сбросила в воду. Эстейн утонул, так как был облачен в тяжелую кольчугу-бирни. Конунга выловили и погребли в Борро, насыпав высокий курган у реки Вадлы.
Власть в стране получил сын Грома Хальвдан, прозванный в народе Хальвданом Щедрым на Золото и Скупым на Еду. В своей воинственности он превзошел отца, добираясь на своих драконах до Эстеланда, Семигалии, Бьярмаланда и Самланда - диких восточных земель, ранее подчинявшихся варингам и отпавших от них в пору борьбы Скьелдунгов с Юнглингами. Успешно противостоял сын Грома и судам самих вездесущих варингов, которые не обладали такой несокрушимой мощью. При нем в Сьвитьод было привезено столько золота, сколько свеоны никогда не видели прежде. Однако большинство бондов жили бедно и часто голодали, а пашни стояли заброшенными. Мужчин манили только морские походы, никто не желал тратить время и силы на обработку земли, так как это считалось занятием для рабов и покоренных народов. Даже дети с младых ногтей бредили набегами на дальние земли и битвами с неведомыми племенами.
Энунд помнил свой первый корабль, на который он нанялся в хирд тегна Ронгвальда Призрака. Это был не дракон, а змея - шнеккар, под названием "Птица Гнева" с пятнадцатью рядами весел. Покрытая позолотой голова устрашающего змея, венчающая штевень судна, переходила в обводы корпуса, резные бортовые доски которого имели вид чешуи, и заканчивалась таким же позолоченным извивом хвоста.
Помнил он и свой первый набег на мыс Периной Дом в Самланде, который оказался не самым удачным. Братья, запевая во всю глотку гимн Волков Одина, напали на одинокое селение, располагавшееся между двух холмов. Врываясь в плетневые хижины, они убивали всех, кто пытался сопротивляться, резали скот и сгоняли на пустырь обезумевших от страха людей, которых предстояло затем продать в рабство в южных фьордах. Хирдманны так увлеклись грабежом, что позабыли выставить дозор.
Враг напал внезапно из-за перевала отрядом, втрое превосходящим числом воинов Ронгвальда. Как выяснилось, в Самланде прознали о прибытии "Птицы Гнева" и устроили западню, попытавшись отрезать Братьев от корабля, оставшегося в бухте. Бой был лютый, землю покрыли обезображенные тела и обрубки. Тегн лишился левого глаза, выбитого копьем, кто-то из хирдманнов потерял руку, кто-то нос или ступню ноги. Из той ужасной рубки Волки Одина вышли победителями, сломив упорство неприятеля. Это был настоящий пир мечей и топоров во славу владык Асгарда. Озверевшие воители никого не оставили в живых, так как за победу им пришлось заплатить слишком высокую цену.
Энунд помнил пропахшее кровью и смертью поле, на котором медленно остывали тела его товарищей, пораженные вражеским оружием. С ним произошло тогда непонятное преображение. Он смотрел на мертвых воинов и видел, как из груди каждого из них в перегретое солнцем сизое небо начинают подниматься струйки тонкого дыма, белесые облачка. Эти облачка воспаряли ввысь, вытягивались клубящимися нитями, потом становились еще белее и на высоте соединялись в одно большое облако, которое потом растаяло в поднебесье, растопленное золотом солнечных лучей. Энунд понял, что Отец Богов забрал души павших в свою небесную рать.
По возвращении из набега на остров Больм близ Смоланда, который сделался временным становищем хирда Ронгвальда, тегн пригласил знаменитого резчика и знатока рун Гисля Выдру, чтобы изготовить большой гранитный камень, на котором увековечил героев, погибших в битве у мыса Перяной Дом. Обтесав камень, Гисль выбил резцом туловище змея, свитого петлей, и нанес на него имена павших Братьев. Так был положен новый обычай Опоясанных Мечом - устанавливать памятные рунические камни после каждого похода. Его быстро подхватили предводители других морских хирдов.
С той поры у Энунда было еще много походов - успешных и не очень. Меч его служил разным вождям, век которых, как правило, был недолог. Домом сына Торна Белого стала палуба корабля, семьей - товарищи по ратному ремеслу. Братья прозвали его Раздвоенной Секирой за умение быстро убивать врагов в бою.
К своим двадцати двум летам Энунд не нажил никакого богатства, позволившего заиметь хотя бы маленький клочок земли и осесть на одном месте, занимаясь рыбным промыслом или ремеслом. Но к этому его и не тянуло. Любимой песней, ласкающей его душу, стал плеск морского прибоя и скрип судовых мачт. Оказавшись в дружине одного из самых удачливых свеонских ярлов Олава Медвежья Лапа, Энунд просто следовал нити своей судьбы. Ему не на что было жаловаться - он уже вдоволь повидал разные страны и поучаствовал в сражениях, о которых теперь слагали предания и стихи мирные люди фьордов. Об одном мечтал молодой воин - узреть своими глазами дивный Миклегард - самый богатый город мира, о котором ему уже не раз приходилось слышать. Поговаривали, что дома там сложены из золота и драгоценных камней, а жители одеваются в изысканные шелка...
Энунд прервал цепочку своих воспоминаний и посмотрел на Рогдая и Сябра. Братья-меряне вот уже третий день подряд, затаив дыхание, слушали его рассказы, и глаза их светились словно янтарь. В повествованиях хирдманна из фьорда Каменная Куропатка их удивляло все - беспримерная отвага воинов севера, их дерзостный вызов судьбе, странствия среди бескрайних морей и неисчислимых земель, населенных необычными народами.
- Ты говоришь, что Волки Одина никогда не отступали в бою даже перед многократно превосходящим врагом, - Рогдай не отводил взгляда от обветренного лица Энунда. - Но как вы умудряетесь оставаться непобедимыми?
- Это зовется божественной неистовостью, - пояснил хирдманн, откинувшись на лавку в тесной мерянской избе. - Наш верховный бог - Повелитель Битв - вкладывает в наши тела свою силу, а в наши сердца - свой дух.
- И как это выглядит? - полюбопытствовал Сябр, чернявый беспокойный парень, двумя летами младше Рогдая. На шее он носил костяной оберег с трехглавым лосем.
- Как пламя, которое разгорается изнутри и неудержимо ищет выхода наружу, - ответил Энунд. - Когда сил, чтобы сдержать его больше не остается, мы испускаем боевой клич и кидаемся на врага. Но только врага перед собой мы не видим.
- Как это? - заморгал Рогдай.
- Не успеваем понять, кто стоит перед нами. Мы просто делаем то, что хотят наши руки, не замечая преград, а топор и меч сами находят дорогу, разделяя неприятельские тела на части. Как кусок дерева или ткань. Мы рассматриваем своих противников, а точнее - то, что от них остается, уже после боя, когда спокойствие возвращается к нам. Это и есть божественная неистовость или Медвежий Жар. Часто после битвы мы удивляемся, как много было врагов. Но мы никогда не помним, как и каким образом их убили.
- Я слышал, твои родичи одинаково ловко орудуют и мечом, и топором, - вставал Сябр.
- Меч оружие почетное, - заметил Энунд. - В наших фьордах далеко не каждый может позволить себе заполучить его. Люди у нас, как правило, небогатые, а услуги кузнеца стоят дорого. Еще и мало хорошей руды. Потому часто добычей, привезенной из походов, приходится расплачиваться с оружейниками. Ведь Медвежий Жар пожирает не только тела наших противников, его трудно выдержать даже железу. Вот мы и отдаем кузнецам свое золото или серебро, чтобы они ковали для нас надежные клинки, не рассыпающиеся после нескольких ударов. Порой жертвуем и своими траллами - так мы зовем невольников из других племен, - Энунд скользнул взглядом по затянутому слюдой маленькому оконцу. - Нашему ярлу Олаву очень повезло, что в дружине Братьев есть свой кузнец. Агнар перенял мастерство от Золоторукого Виги.
- Выходит, главное оружие ваших ратников - топор? - продолжал допытываться Рогдай.
- Пожалуй, - согласился Энунд. - Топор удобен в схватке. Им разрубишь любой щит и любой доспех, как бы крепки они не были. Еще он годится, чтобы прорубаться через лесные засеки, тесать бревна, чтобы построить ладью. Без топора нашему брату беда.
- И что же? - в глазах Рогдая появилось сомнение. - Неужто во всем белом свете не сыщешь ратников, что были бы так же отважны и неустрашимы, как вы? Неужто нет никого, кто умел бы делаться одержимым битвой, не чуя боли и страха?
Энунд слегка насупился.
- Есть только одно место, где воины могут потягаться с нами силой, - нехотя признал он.
- Что же это за место? - братья-меряне смотрели на хирдманна восторженными глазами.
- Город Архона в земле рузов. Там есть свое братство Волков Одина. Только Отца Богов они зовут Свентовитом. Его святилище похоже на нашу Упсалу, а их жрецы, как и наши готи, ведают прошлое и будущее, а также управляют природными стихиями. В Архону приходят люди с разных концов земли, чтобы услышать предсказания служителей, передающих волю Всеотца. Даны и гуты неустанно шлют туда дары.
- Ты бывал там? - полюбопытствовал Сябр.
- Да. Статуя Свентовита огромна и имеет четыре лика, чтобы надзирать за четырьмя сторонами света. Дружина его не уступит лучшим хирдам, которые я встречал в своей жизни, а может быть - превзойдет их все... В нее входят Триста Несгибаемых - воины-жрецы, которых, как утверждают, не берет никакое оружие, известное человеку. Они умеют соединить воедино магию и ратное мастерство...
Дверь избы тихонько скрипнула, и в дом ступил Турила. Энунд уже привык к визитам жреца мерян, который навещал его каждый день. На шее Турилы брякнула тяжелая гривна, изображающая оленя с человеческим лицом, звонко пропели бубенчики, нашитые на алый пояс, качнулся серповидный нож в кожаных ножнах.
- Ступай за мной, иноземец, - повелительно распорядился жрец. - У меня будет к тебе разговор.
Хирдманн вынужденно повиновался. Он уже знал, что Турила в Воронце не менее уважаемая фигура, чем сам вождь рода Белого Горностая.