Цветок на горном склоне. Часть 2
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Часть 2. Мудрость гор.
"Странствуя, мудрецы доходят до предельной пустоты, позволяя своему разуму блуждать в великой пустоте; они выходят за границы всех условий и проникают туда, куда не ведут никакие врата".
Вэнь-цзы.
Глава 1. Долина реки сына Брахмы.
Неизбывно глубок корень явлений. Осыпаясь пылью гор, полей и песков, существование уходит в занебесное, еще не знающее смешения. Но потом, вращаясь между верхом и низом, между покрывающим и поддерживающим, вдруг снова проясняет свой исток, и тогда из плавильни мира исходят образы. Соприкасаются, текут, порождают круженье несметной тьмы вещей, которым только предстоит узнать себя. Так оживотворяется пустота. Небытие воскрешает соки жизни и отпускает Вселенную на простор четырех пределов. Теперь вещи, получив телесную форму, могут вплести в ткань мировых перемен свои отблески, отзвуки и значенья.
Таково откровение великой долины, дохнувшей на людей сокровенным. Одного беглого взгляда на нее казалось достаточно, чтобы понять: существование мира опирается на несозданное, истекает из невыраженного и влечется к неупорядоченному. Вечно смутное и незнакомое, не подвластное узнаванию. Вступая в эти врата, человек теряет себя, забывая привычные свойства. Но он обретает большее: родительский край вещей, в котором начинают свой путь стихии. Подобно саморожденному Брахме, прародителю сущего и всех его богов, долина лежала перед путниками безначальной и вневременной. Будучи живой плотью вечных перемен, она оставалась бестелесной по сути, рассеивая в прах все человеческие представления и ожидания.
Сказано, что создавая мир, всемогущий Брахма разграничил небо и землю, а промежуток между ними заполнил воздушным простором. Но здесь, в долине реки, которую одни называли Брахмапутрой, а другие Джамуной, это триединство центральных начал словно бы не имело между собой отчетливых граней. Белесый облачный нектар сходился с густым эфиром пространства и подпитывался снизу ароматным духом трав и чернозема. Изрезанные хребтами, плесами и затейливыми террасами берега реки были свидетельством размывания тверди земли неустанно струящим потоком прозрачнейших вод. Низвергаясь с дальних возвышенностей, они расслаивали ее породы, и получался удивительный рельеф искусной безыскусности, в котором природа не знает себе равных.
Истоки Брахмапутры затеряны где-то на холодных склонах гор Кайлах и Великих Гималаев. Многие сотни йоджан река эта, напитанная тающим снегом вершин, течет через зелень полей и каменистые уступы плоскогорий, повсюду превращая их в поперечные кряжи. За хребтами же Тангла она вдруг ускоряется, создавая множество порогов, быстрин и водопадов. Сама долина Сына Брахмы возникла некогда на месте ложбинных разъемов в земле, которые работа вод преобразовала в многоцветное длинное полотно, разделившее реку и горы. Травы покрывали ее береговые участки, возвышенности же утопали в буйстве листопадных лесов, смешавших тяжелые сейбы с ярко красными цветками и фикусы-душители, оплетенные щупальцами корней. В вечнозеленых приречных лесах можно было увидеть стройные бамбуки, магнолиевые деревья и терминалии. Места эти были особенно опасны, так как там водились медведи, тигры и носороги.
Путники, страдая от резких перепадов воздуха, слишком часто менявшегося с влажного на сухой, а также обильных дождей, старались держаться ближе к течению реки. Воины Видрасены, одетые лишь в легкие полотняные доспехи, несли охранение, а на стоянках окружали лагерь земляным валом. Делалось это из соображений защиты не только от неуловимых местных племен, но и от хищных зверей, издалека чувствовавших запах человеческого тела.
Царские посланники, не привыкшие к тяготам подобных путешествий, страдали и сетовали на судьбу. Так Ликофор, давно уже сменивший свой чопорный плащ-фарос, обвитый серебряными пальметками, на практичную шерстяную хламиду, которую носят фессалийцы, ворчал всю дорогу. На каждом привале он снимал сапоги и растирал ноги дорогим дамасским бальзамом. Всякая мелочь приводила его в отчаяние, от промозглого ветра до скромной пищи. Еще он вздыхал о бассейнах с благовониями и айлептериях с хорошими массажистами.
- Великое Небо! Гермес Килленский, Майи сын и покровитель дальних путей! Боги-охранители скитальцев! Что за злое наважденье взвалили вы на мои плечи! Почему заставляете дрожать на ветру и студить мои старые кости на краю Ойкумены? Пошлите здравия, всемогущие, и терпения выдержать муки плоти и сердца на этой Крыше Мира...
Каллимах тоже страдал. Он совершенно не переносил верховой езды. От тряски у него мгновенно начинались приступы тошноты и головокружение. Уже через день эпистрат пересел на верблюда, но состояние его от этого не улучшились. Однако же, страдал он безмолвно, не нарушая тишины гор стонами и мольбами. Только снял с головы свой золотой обруч-филлет и покрыл ее широкополой шляпой-петосом, крепившейся ремнем к подбородку. Еще он много пил рыбьего сока, ел пахту и мед.
-Вот мир, который неустанно испытывает нас в твердости нашего духа, - говорил Сангхабхадра Диоклу, - но сказано великими тхерами прошлого: ходите, стоите, сидите или лежите, сердце ваше не должно изменяться, какие бы тяготы не вносил в вашу жизнь ветер вечных перемен. Спокойствием исчерпаются тяготы судьбы и тогда станем мы осью Колеса Святого Закона.
Послушник молча соглашался, так как сил на то, чтобы говорить, а тем более, спрашивать, просто не оставалось. Немощь тела давала отклик душе, хотя юноша пытался сохранять стойкость и не отходил от учителя. А ведь все начиналось совсем иначе. Диокл помнил, как люди были охвачены радостным возбуждением, как не смолкали шутки и задорный смех.
Сангхабхадра ехал рядом с проводником, суетливым сером в двубортном синем халате с широкими рукавами, и расспрашивал его о предстоящем пути. Тот охотно отвечал, вполне сносно изъясняясь на языке кхаротшхи:
- Мы не пойдем путем, которым ходят медленные караваны. Товаров нет, а значит, будем налегке. Только подарки для Сына Неба. Но главный ваш дар - ваша земля. Попробуем добраться до Чан-аня более короткой дорогой, где меньше риска угодить в руки разбойников. Она ведет левым берегом Ганга до слияния с рекой Сына Брахмы. Долиной этой реки мы углубимся в Огненные горы, стоящие там от начала времен, и войдем в западные земли Великой Хань, населенные лишь редкими племенами. От них мы доберемся до русла множества рек и попадем в Ганьсу.
Прошло уже много дней, и уверенность посланников в успешном итоге путешествия, кажется, постепенно начинала слабеть. Только воины пока оставались невозмутимыми, потому как дальние походы были для них делом привычным. На перевалах они успевали спорить, ругаться, играть в кости. Вспоминали Геракла и Орфея, некогда прошедших по этим глухим дорогам и донесшим до Эллады крупицы мудрости с высокогорий Джамбу.
Местные жители попадались не часто. Иногда путники набредали на горные селения, где можно было найти свежее молоко и рыбу, но попадались и деревни в лесных чащах. Это были участки, вырубленные для общинных пущ топорами и выжженные огнивом, чтобы привольно вести хозяйство под защитой непролазных дебрей. Здесь посланники с охотой брали фрукты: груши, инжир, абрикосы и дыни, так как вкус вяленого мяса многим стоял уже поперек горла.
Видрасена скучал. Привыкший к хорошему фанагорийскому вину и танцовщицам-читрини, он быстро пресытился изучением горных впадин, перелесков и ледяных водоемов, не находя уже в них вдохновения. Порою он брал в руки треугольную цитру-псалтерий и наигрывал старые индийские мотивы, чтобы облегчить душу.
"Кто укрепил эту землю - колеблющуюся землю,
Кто смог успокоить горы - качающиеся горы?
Кто выше и дальше всех воздушный простор измерил,
Кто поддержал небосвод?.." - приглушенно напевал юноша, и голос его тонул в шуме ветра.
Но иногда вдруг он, чернея лицом от тяжких воспоминаний, переходил на греческий и уже раскатисто возглашал из Феогнида:
"Скиф! Пробудись, волоса остриги и покончи с пирами!
Пусть тебя болью пронзит гибель душистых полей!.."
По ночам становилось холодно и путникам приходилось надевать на себя все теплые вещи и накрываться шерстяными одеялами. Нытье шакалов и шорохи в высокой траве уже давно перестали тревожить внимание людей.
С наступлением утра белесая дымка окутывала дальний горизонт и манила в заоблачные дали, туда, где горы восходили к самому поднебесью. И путники вновь стреноживали лошадей, погоняли ленивых верблюдов и навьюченных поклажей мулов, чтобы продолжить свой путь.
Проводник осторожно намекнул, что здесь есть опасность повстречаться с кочевниками, которых серы называли "даюэчжи", или еще "существа с сердцем зверей", так как они питались только полусырым мясом и молоком. Грекам народ этот был известен мало, но те, кто жил в бактрийских землях, обозначали его как "азии" или "азиане", эллины Джамбу звали "ятии", а индийцы -"яду". Потому все дозоры были усилены.
Вечерами у костра Каллимах угрюмо рассматривал свои уже обветренные руки. Даже хризолит, вставленный в его перстень, совсем помутнел и утратил блеск.
-Что говорит проводник? Далеко ли до перевала? - спросил он Сангхабхадру.
-Три дня пути, - невозмутимо ответил наставник.
-Тяжела участь смертных, - снова засопел Ликофор, с кряхтеньем подсаживаясь к костру, - у меня уже мозоли на пальцах от поводьев, а кожа скоро начнет трескаться, как
перегретый рыбий пузырь. О мать - земля! Это горемычное странствие сведет меня в могилу раньше положенного срока...
-Не падай духом, царский посланник, - ободрил Видрасена, - мы проходим сейчас по местам, где многосильный Геркулес основал когда-то государства агенсонов и сибов.
-Что-то я не вижу здесь никого, имеющего хоть отдаленное родство с племенем гераклидов, - скривился Ликофор, - ни городов, ни крепостей. Только горы, леса и туземцы с лицами чернее ночи.
-Время меняет мир, - развел руками индиец, - если мы не будем успешны в нашем походе, то и на месте нашего царства могут оказаться травы степей или пески пустынь, по которым будут бродить лишь голодные звери и дикари, потерявшие человеческое подобие.
-Не гневи судьбу, несчастный! - вскочил Ликофор, - ты призовешь на нас погибель своими безумными речами и похоронишь цвет эллинов под мхом могильной плиты.
-Давно ли ты стал таким суеверным, Ликофор? - усмехнулся Каллимах, - юнец прав. Если наше дело окончиться неудачей, то, боюсь, даже богам будет не под силу возродить из праха твердь Джамбудвипу.
-Довольно спорить, - остановил всех Сангхабхадра, - что вы делаете? Тратите свои силы на никчемные слова и распыляете дух, который так пригодится всем нам в ближайшие дни. На пути к перевалу могут ждать любые неожиданности.
-Ты прав, Наставник, - подхватил Видрасена, - мои дозорные уже находили у воды свежие следы лошадиных копыт. В нашем отряде таких лошадей нет. Кто знает, может, мы не одни движемся этим путем...
После ужина путники разложили свои лежаки и устроились на отдых. Шестеро дозорных с копьями и еще четыре лучника разместились на углах насыпи, вглядываясь в чернеющее небо.
Диоклу долго не спалось. В нем не было страха или беспокойства. Горные хребты, обступавшие пространство несокрушимой стеной, высветляли теперь какие-то потаенные глубины его души. Они раскрывали неизреченное в нем. Возможно только сейчас, на этой вершине Ойкумены истинный человек в нем очнулся от долгого оцепенения. Только сейчас стал понятен ему смысл изречения древних, о том, что внутри этого мира таиться еще один мир. Диокл взирал в таинственную даль своего сердца, словно отраженную для него величием гор. Он смутно различал узлы событий, которые формировали плоть его будущего существования. Но сомнения рассеялись. Послушник был готов безропотно принять свою судьбу.
Новое утро встречало путников, и оно ничем не отличалось от предыдущих. Серый сумрак медленно отступал, нехотя открывая цветущую природу дальних подгорий. Вокруг простиралась зеленая полоса низкорослых деревьев и кустарников, прорезанная руслами небольших рек, сбегающих с дальних гор, звериными тропами и рукотворными просеками.
Лагерь неторопливо свернули, с трудом разминая затекшие руки и ноги, и снова двинулись в утомительный путь. Сегодня они должны были достичь горных отрогов, с которых начинался новый этап их странствия.
Путники уже начали обходить стороной изумрудные россыпи мангровых зарослей, густо протянувшихся почти через всю речную низину, как вдруг хруст ветвей в один миг прорвал эти зыбкие дебри и заглушил птичий гомон. За ним грянул столь раскатистый рык, что показалось, будто это небо раскололось на две половины. Люди отпрянули.
На лужайку выскочил огромный тигр и оскалил красную пасть. Солдаты сразу попятились назад, лихорадочно нащупывая пальцами рукояти мечей и древки копий. А тигр стоял, обводя людей тяжелым взглядом. Это был взрослый зверь с могучими плечами, волной перекатывавшимися под бело-рыжим мехом, и с широкой поясницей. Во всех движениях его проскальзывала непреклонная, уверенная сила.
Воины подняли над головой копья, нацелив их в шею хищника.
-Не сметь! - приказал Сангхабхадра.
Он отстранил крайних солдат и выступил навстречу тигру.
-Учитель! - предостерег его Видрасена.
Наставник даже не обернул головы на его зов. Он неподвижно стоял перед зверем, не сводя с него глаз. Зверь тоже смотрел на человека. Смотрел не отрываясь и в круглых зрачках его плясали красные огоньки. Тигр чуть перебирал лапами, и хвост его покачивался с какой-то неуловимой грацией.
Воины внимательно следили за происходящим. Они ждали. Терпеливо, словно охотники, ждали, когда зверь начнет осаживать спину и приседать перед прыжком. На этом движении они хотели сразить его брошенными копьями, не позволив распрямиться для страшной атаки.
Но тигр не прыгнул. Он еще немного постоял, искрясь в бликах розового солнца, а потом повернул прочь.
Диокл, замерший почти без дыхания, почувствовал, как по его спине стекают струйки холодного пота. Много раз потом он вспоминал эту сцену и думал о том, что же мог увидеть свирепый хищник в глазах его учителя. Взгляд Сангхабхадры не выражал благородного мужества, свойственного опытным воинам, и не светился дерзновенной отвагой героя. Скорее, он был непроницаем, как холодная скала, нерушим, как утесная твердь. Однако внутри этой тверди звучала песня жизни. Должно быть, это были глаза самой Вселенной: внимательные, но невозмутимые, безличные, но наполненные чутким могуществом мировых стихий.
-Почему тигр не тронул тебя, Учитель? - спрашивал позже и Видрасена, - может, он испугался?
-Нет, - Сангхабхадра только покачал головой, - возможно, он просто понял, что здесь ему ничто не противостоит.
-Он не увидел перед собой объекта, отличного от него самого! - внезапно догадался Диокл.
Наставник мягко улыбнулся и больше не сказал ни слова.
Глава 2. Горные тропы.
Ступенчатые вершины Гималаев, или гор Имаус, как называли их греки, словно повисли в облачной пене и туманах. Кое-где встречались продольные впадины, образуя продуваемые со всех сторон плато. Гряда Шивалик, "Принадлежащая Шиве", на которую взобрались путники, совершенно оглушенные ветром, была не богатой на растительность. Лишь в отрогах встречались редкие тераи - заболоченные леса, заполненные саловыми деревьями, столь ценимыми в строительстве, древовидными папоротниками и высокогорными мхами. В этих лесах водились волки и лисицы.
Чем выше поднимались царские посланники, тем труднее им становилось дышать и сохранять внимательность. Сер - проводник объяснял, что здесь может начаться "горная болезнь", во время которой люди часто теряют память и видят невероятные видения.
Второй проблемой стал усилившийся холод. Он пробирал насквозь через любую одежду и ломил кости. Видя, как страдают его солдаты, заливаясь хриплым кашлем, Видрасена разрешил сгрузить на мулов некоторые части металлического вооружения-шлемы и щиты, так как кожа примерзала к железу. Красные пятна - знаки обветривания, уже появились на лицах Ликофора и Каллимаха, несмотря на то, что они густо мазались смесями и маслами.
Сангхабхадра ехал на спокойном рослом жеребце-иноходце с низкой холкой и неподвижность его фигуры удивительно гармонировала с холодной уверенностью гор. Наставник расспрашивал проводника об обычаях и привычках жителей Махачины. Интересовали его и ятии.
Сер рассказал, что когда-то, очень давно, даюэчжу покинули предгорья Ганьсу, где проживали между Цилянем и Дуньхуаном, вытесненные более сильным племенем сюнну. Когда же ханьский император начал искать себе союзников против сюнну, он послал в Западный Край посла Чжан Цяня, чтобы договориться с даюэчжу о военной помощи. Много трудностей преодолел посланник в пути. Сюнну захватили его в плен, где Чжан Цянь пробыл десять лет. Бежав от них, он достиг наконец Даюани, Согдианы, и Дася, Бактрии, к тому времени захваченных юэчжу.
Однако договориться не удалось. В последующие годы делались новые попытки заключить союз, но отношения между кочевниками и ханьским двором были окончательно подорваны после убийства очередного посольства серов. И тогда могучая армия во главе с военачальником Ли Гуан-ли, братом императорской наложницы, двинулась через горы и пустыни, чтобы покорить и наказать Даюань. Поход окончился неудачей. Недостаток продовольствия, повальная смертность и постоянные налеты отрядов юэчжи ослабили ханьскую рать. Остатки ее, дошедшие до Согдианы, были разбиты у города, который серы называли Юйчэн.
Второй поход был более успешен. Ли Гуан-ли учел свои ошибки. И хотя юэчжи объединились с племенем Сай или саков, возглавляемым одним из предшественников нынешнего царя Мугуа, тридцатитысячное бронированное войско Махачины наголову разгромило кочевые армии в сече под Эрши. Согдиана была захвачена, но серы ушли из нее, заключив мир. В обмен на несколько тысяч отборных согдийских коней, не знающих себе равных и называвшихся "небесными скакунами", Ли Гуан-ли согласился вернуться в Махачину, очистив занятые земли.
Теперь, в правление Юань-ди, третьего преемника воинственного и многославного У-ди, отношения Хань с даюэчжи снова стали плохими. По слухам, неизвестные племена канчжу вытеснили их из большинства областей Согдианы и теперь разрозненные группы "людей с сердцем зверей" бродили по отрогам Гималайских Гор, нападая на купеческие караваны. Сила их была далеко не та, что прежде. Из опасных воителей они превратились в жадных разбойников, рассеянных на огромном пространстве степей и перевалов. Но недооценивать их было нельзя.
Таким был рассказ проводника. Когда разбили стоянку на полукруглом плато, хорошо обозреваемом со всех сторон, Видрасена с первым декасом всадников спустился к небольшой горной речке, чтобы напоить взмыленных лошадей. Диокл, который не имел навыков верховой езды и передвигался на верблюде, отправился с ними, чтобы просто размять ноги.
Водный поток был здесь очень бурным. Он гремел и искрился на солнце, огибая кривые пороги. Воины, зябко поеживаясь, сняли с лошадей потники и сбрую, позволив им подойти к воде и погрузить морды в хрустальные брызги. Сами они поднялись на пригорок, где присели кто на корточки, а кто на камни поверх свернутых потников и плащей. Над дальним склоном взмыл черный коршун.
-Вот земля тысячи таинств, как объясняли мне в детстве, - задумчиво вздохнул Диокл, обращаясь к индийцу, - здесь каждый шаг делает нас другими, уже никогда не возвращая назад... Только сейчас понимаешь, какие мы маленькие и тщедушные на фоне этой глыбы Мироздания. Словно муравьи в пустыне.
-Я слышал, даже Дионис, проходя через эти земли к Великому Океану, был поражен их гордым величием, - заметил Видрасена.
-Как же это удивительно! - Диокл привстал с камня, - еще совсем недавно наши деды верили, что здесь заканчивается обитаемый мир. Но сейчас все мы знаем, что карта Гекатея не верна и земля эта тянется на многие тысячи стадий к Желтой Реке. Поистине, Ойкумена не имеет пределов...
Видрасена, чтобы справиться с накатившим волнением, запустил руку под плащ, туда, где к его шерстяному хитону - экзомису был подвязан мешочек для маленькой тростниковой флейты. Звуки музыки рассеивали страхи перед туманным будущим, и Видрасена начал наигрывать какой-то пасторальный мотив. Флейта-авлос была его излюбленным музыкальным инструментом. Согласно преданию, первый авлос из костей оленя смастерила сама Афина Паллада, но потом, увидев в отражении ручья свои нелепо округленные щеки, выдувавшие воздух из отверстий, выбросила его в траву. Там его и нашел фригиец Марсий. Он вдохнул в авлос настоящее искусство, насытив мир чарующим звучанием полей и рек.
Диокл и солдаты, разместившиеся неподалеку, только сейчас почувствовали желанное отдохновение. Звуки флейты расплывались над отрогами гор, подобно дымящимся облакам, создавая уравновешенные гаммы. Однако очень скоро до слуха людей донеслись совсем другие звуки.
Видрасена перестал играть и поднял голову, прислушиваясь. Заметив волнение командира, его воины тоже насторожились, только кони, как ни в чем не бывало, фыркали, наслаждаясь студеной водой.
С дальнего берега в рокочущие струи с брызгами упал камень. Диокл поднял голову - там, на круче, возникли несколько серых неприметных фигур, стремительно спускающихся к реке.
- К бою! - скомандовал Видрасена.
- Кто это? - спросил Диокл, указывая рукой на приближающихся людей.
- Какая сейчас разница? - отозвался Видрасена, доставая лук. - Гораздо важнее, как далеко бьют их луки и сколько их человек.
Резким всвистом тонкая стрела, прилетевшая с другой стороны реки, рассекла воздух и впилась Видрасене в плечо. Юный воин мучительно простонал, роняя лук.
- Вот и ответ, - прошептал он Диоклу, который подхватил его и поспешил уложить на свернутый плащ под прикрытие камней.
Диокл присел рядом, оглядывая происходящее из-за валунов.
Нападающие - невысокие люди в кожаных и войлочных коротких куртках и широких штанах, заправленных прямо в сапоги, с длинными луками из рогов горного тура, - прыгая с камня на камень, добрались до воды и с визгом и криками устремились к лошадям. Несколько коней в испуге бросились прочь, другие заметались, поднимая тучи брызг, по берегу, спотыкаясь в ледяной воде.
В суете и неразберихе воины Видрасены сумели собраться и ответили выстрелами из луков и брошенными дротиками.
- Берегите стрелы! - крикнул Видрасена, со стоном приподнимаясь на здоровом локте.
Серые тени нападавших мелькали тут и там, производя впечатление огромного множества людей, хотя, присмотревшись, Диокл понял, что их совсем немного - не больше, чем пальцев на руке.
Однако в первый миг солдаты Видрасены, которые вдвое превосходили их числом, отпрянули и сочли за лучшее укрыться за камнями, бросив коней у воды. Потом, оценив обстановку и сообразив, что перед ними лишь жалкая горстка противников, резво начали сбегать с пригорка.
Между тем, нападавшие уже согнали криками оставшихся лошадей в один табун и, подгоняя его, увлекли вниз по руслу реки. Но там вырос неожиданный заслон - четверо воинов Видрасены берегом реки успели проскочить им наперерез и теперь преграждали обратный путь.
В глазах воинов кипела ярость; наконечники дротиков, уже занесенных для броска, отливали леденящей белизной. Предводитель нападавших, тощий изможденный человек с черной бородой вокруг круглого грязного лица и со слипшимися космами длинных волос, больше похожих на древесный мох, оглядывал смыкающих круг врагов. Он уже понял, что пощады не будет и в глазах его сквозила обреченность.
- Стойте! - неожиданно громким голосом прокричал воинам Диокл, поднимаясь во весь рост.
Греки на миг замедлили шаг, но продолжали приближаться к налетчикам.
Тогда Диокл вышел вперед, встав меж ними и незнакомцами.
- Подождите, - повторил он тише, обратив к воинам поднятую ладонь. Потом он повернулся к своим нежданным врагам.
- Что вам нужно? - спросил он по-гречески. Нападавшие молчали, переглядываясь
между собой.
- Чего вы хотите? - повторил Диокл на языке кхаротшхи, но также безуспешно. Люди лишь с напряжением прислушивались к звукам незнакомой им реки. Тогда послушник сделал знак, вытягивая в сторону незнакомцев раскрытую ладонь.
Предводитель наконец понял его. Он указал на лошадей.
-Кони? - переспросил Диокл, - сколько?
Юноша пошевелил пальцами, и предводитель в ответ растопырил пятерню на левой руке.
- Берите, - внезапно сказал Диокл, кивнув головой.- Берите и уходите. И пусть наши пути больше не пересекаются.
Среди воинов прошел тихий ропот, но тут поднялся Видрасена.
- Пускай будет, как он говорит, - сказал молодой индиец, подходя к реке и стараясь перекричать шум воды.
Все еще оглядываясь на греческих воинов, похитители - их было всего пятеро, несмело взяли за гривы лошадей и погнали вниз по течению реки.
- Возвращаемся, - скомандовал Видрасена. Сквозь пальцы руки, которой он зажимал рану, пробивалась кровь.
Он уже выдернул стрелу и, пошатываясь, первым стал подниматься на плато. Диокл подхватил его и, поддерживая за локоть, повел к лагерю.
Первым о происшествии узнал Ликофор. Он выскочил навстречу Диоклу, забыв о своей усталости.
- Желторотый юнец! Кто дал тебе право раздавать царское добро первым встречным? - посланник сверкал глазами и брызгал слюной.- Или горная дорога лишила тебя последней крупицы разума?
Диокл, который до сего момента не сомневался в правильности своего решения, вдруг опешил.
Ликофору вторил Каллимах.
- На свою беду мы взяли тебя в поход! И теперь ты обрек пятерых своих соотечественников на страдания изнурительного пешего пути через горы и пустыни.
Диокл поник, как согбенная ветром ива.
Прочие солдаты, узнав о происшествии на водопое, стали окружать спорщиков плотным кольцом. Губы их были сжаты, глаза блистали, словно начищенный металл. Они явно были на стороне Ликофора и Каллимаха.
Ликофор продолжал:
- Какие-то жалкие разбойники, почти уничтоженные нашими солдатами, получают наших коней, словно дар или подношение! Кто еще видел такое? Да теперь все окрестные варвары будет смеяться над нами и передавать другим весть о слабости и глупости эллинов. Посольство, которое не в силах отстоять собственное добро...
Диокл несколько раз открывал и закрывал рот, понимая, что вряд ли сумеет объяснить свои мотивы окружившим его людям.
К счастью, наконец появился Сангхабхадра в сопровождении Видрасены. Юный индиец, едва успев перевязать плечо, поспешил к Сангхабхадре.
- К чему теперь ваши упреки? - обратился наставник к Ликофору и Каллимаху. - Разве они помогут вам вернуть лошадей?
- По крайней мере, твоего ученика стоит наказать так, чтобы он больше не вздумал распоряжаться чужим имуществом!
Наставник повернулся к Диоклу.
-Что двигало твоими помыслами, когда ты по доброй воле отдал ятиям наших лошадей?
- Но Учитель! - произнес Диокл, воодушевленный тем, что рядом наконец есть человек, способный его понять. - Ты сам нас учил: разве существует разница между нами и ними? Она призрачна и условна. Разве помогая другим - я не помогаю себе?
- Мы и ятии - одно? - усмехнулся Ликофор. - Похоже, Сангхабхадра, твой ученик наконец добрался до предела безумия.
- Как бы там ни было, его поступок не так глуп, как вам кажется, - заметил наставник. - Мы добрались до высокогорья, где лошади смогут пройти дальше, только превратившись в горных коз. А потому нам придется обменять их на припасы в ближайшем селении, взяв с собой лишь самых низкорослых, способных везти поклажу, да еще несколько мулов и верблюдов, которых мы поведем в поводу. К тому же, ятии поклоняются Кибеле и умеют быть благодарными. Как знать, уж не получили ли мы новых союзников в нашем походе? Пусть пока и немногочисленных.
- Хотел бы я разделить твою уверенность, - невесело произнес Каллимах. - Да только как бы к нам не стали выстраиваться теперь очереди из разбойников, желающих поживиться от нашей доброты!
Однако, гнев собравшихся угас, и Сангхабхадра поспешил увести Диокла в свою палатку. Видрасена, убедившись, что порядок восстановлен, удалился к себе - делать перевязку. Он очень боялся воспаления раны.
- А теперь, когда мы одни, - произнес Сангхабхадра, - объясни мне, правда ли только желание помочь ближнему, которого ты воспринял как самого себя, двигало твоими помыслами?
- Я не знаю, учитель, - смутился Диокл, и уверенность его в собственной правоте, которая еще недавно была непоколебима, сразу ослабла. - Может быть, сострадание. А может, потребность совершить по-настоящему благодетельный поступок.
-В том-то и дело, - невесело усмехнулся Сангхабхадра, - что твой великодушный порыв, прорвавшийся из глубин твоей души, имел в себе еще тайный мотив. Это неосознанное стремление сравняться с благодающей милостью бодхисатв. Это смелая прихоть, которая могла обернуться проблемой для всего нашего отряда.
-Я не подумал об этом, - вымолвил Диокл,- мне казалось, что все последователи Святого Закона должны помогать ближним и, тем самым, способствовать успешности своего продвижения к освобождению. Разве не таков образ совершенного бодхисаттвы, вызволяющего смертных из невзгод? Разве это не тот идеал, который завещал нам Почитаемый Миром?
- Жизнь у каждого человека своя. Участь кочевых людей - захватывать чужих лошадей и добычу, - объяснил наставник. - В этом они естественны, как горный ветер или полуденный зной. Они движутся по пути, определенному для них закономерным развитием внешних обстоятельств. Они родились такими и должны выполнить свое предначертание. А вот обогащать их собственным имуществом в силу чувственных выплесков и, что еще хуже, стремления к накоплению благих заслуг перед Дхармой, как раз неестественно и нарушает мировой порядок. Это действие, обусловленное причиной, но не безличная искренность сердца, отражающего Путь.
Диокл понуро молчал.
- Скажи мне, какова твоя главная цель в жизни? - неожиданно спросил юношу Сангхабхадра.
-Я хочу снискать плоды пробуждения, - более решительно ответил Диокл,- достичь уровня архата, бодхисаттвы, будды...
Сангхабхадра не дал ему договорить:
-Все это не более чем слова. Образы, не имеющие содержания.
-Да как же это может быть? - чуть не вскричал послушник.
-Совершенный, пробужденный, освобожденный - односторонние категории, лишенные подлинного смысла. Они могут существовать и действовать только в отношении несовершенного, непробужденного и несвободного. Это ущербные идеалы, к которым не стоит стремиться. Как и к самому достижению буддовости.
Диокл в удивлении смотрел на учителя.
-В силу необратимого действия закона перемен, - продолжал Сангхабхадра, - даже человек, обретший аннутара самьяк самбодхи, всецелое окончательное просветление, не может его удержать. Даже Будда бессилен перед механизмом вечных перемен. А раз пробужденный не властен сохранить свое пробуждение, то оно есть рупа, такая же пустая форма, как и все остальные явления. Оно не остается неизменным. Вот потому устремления твои, бхикшу, похвальны, но бессмысленны.
-Что же мне делать? - с полным отчаянием в голосе спросил Диокл.
-Просто живи. Следуй первичному естеству вещей. Изменяйся сообразно природному порядку. Одним словом, двигайся по стопам Так Приходящего, но не прилагай к этому усилий. Тогда в следовании окажется не твой еще неуспокоенный ум, не твое стесненное аскезой тело, а глубинный поток твоего "Я", широкий, как простор Ойкумены. Это "Я", которое не имеет ничего общего ни с формой, ни с сознанием, ни с чувством, ни с духом, ни с чем-нибудь еще. И меньше всего, с самим твоим "Я". Это твоя сугубая истина, которая однажды найдет выход наружу и покажет тебе берега обетованной нирваны.
Сангхабхадра еще немного помолчал, но напоследок смягчился и тронул послушника за плечо:
- Прошу тебя, бхикшу, не причиняй больше метаниями своих чувств и ума проблем товарищам, с которыми, в силу общности судеб, ты делишь бремя этого далекого странствия. Возможно, в этот раз ты сумел уловить веления своего истинного бытия, но разум дан человеку, чтобы его применять, а не пренебрегать им.
Как и предсказывал Сангхабхадра, тропа пошла по обрывистому краю, где каждый неверный шаг грозил падением в пропасть. Они подходили к самой высокой точке своего пути, к перевалу, с которого начинался спуск в долину многих рек. Однако с каждым днем идти становилось все труднее, люди начали задыхаться - а вокруг тянулись все те же нескончаемые горы, незыблемые, величественные, спящие под своими снежными шапками.
На одном из привалов у водопада Видрасена завел разговор о неумолимости мировых перемен. Индиец хорошо понимал принцип анитьи - всеобщего непостоянства, но при этом находил его угнетающим и болезненно безнадежным.
-Все слишком быстро и часто меняется, Учитель, - сетовал он, хмуря лоб, - не кажется ли это тебе, Мудрейший, слишком унылым? Мы ничего не успеваем узнать до конца: ни самих себя, ни окружающие явления. Ведь и внутри, и снаружи вещей не стихает круговорот превращений, разбивающих любой образ. Думаю, это довольно горько. Не потому ли Благословенный учил, что все в мире есть дукха, страдание? Об этом много сказано в Самьюта Никаях.
-Да, юноша, непостоянство приносит страдания смертным, - согласился Сангхабхадра, - но только потому, что они не умеют правильно понимать его природу. Ответьте-ка мне, какова главная особенность непостоянства?
Вопрос был адресован обоим ученикам.
-Вечность, - словно по наитию сказал Диокл.
-Вечность, - повторил наставник задумчиво, - а вечность есть условие, скорее, утверждающее жизнь, чем отрицающее и принижающее ее. Изменчивость бытия суть его бесконечность, а значит - абсолютность, ибо только абсолют по-настоящему не ограничен ничем. Если все вещи неустанно изменяются, выходит, что они абсолютны, совершенны в своей бесконечной природе и не имеют преград. Точно также и человек совершенен и абсолютен в своих подлинных свойствах. Если он не связан иллюзией своей самости, не держится за временные образы и идеи - он воплощает собой великую бесконечную сущность, которая превосходит сами границы сущности. Он поистине бессмертен...
Глава 3. Золото муравьев.
Высокогорье вздымалось над горизонтом заснеженными зубчатыми гребнями, подобно пенистым волнам реки. Отроги были сплошь изъедены ветрами. Чем дальше в горы проникали путники, тем опаснее становились тропы. Во многих местах их покрывала сплошная ледяная корка и приходилось судорожно вцепляться пальцами ног в расщелы каменной земли.
Здесь царским посланцам встретилось несколько горных сел. Видрасена упорно твердил своим товарищам, что это сибы, хотя глядя на усеянные узорами татуировок лица и руки поселенцев, а также сшитые волчьи шкуры, составлявшие всю их одежду, греки верили в это с трудом. Некоторые горцы при приближении чужаков бежали, бросив свои хижины, и прятались в пещерах.
В одном селе путники застали Праздник Урожая. Их охотно угостили местным вином, похлебкой из дробленого риса с сахаром и кунжутными лепешками. Потом старейшины предложили эллинам состязание с лучшими силачами племени. В отряде Видрасены был борец Критобул из Бодхгайи, прославившийся некогда во всех агонах царя Гермея. Неодолимую мощь его хватки пришлось испытать на себе и горным великанам. Все они превосходили Критобула ростом и сложением, но оказались бессильны, словно дети, перед его великолепным мастерством захватов и бросков. Восхищенные старейшины подарили атлету двух мулов и мешок ячменной муки.
Путь неуклонно продолжался, хотя Ликофор стал совершенно несносен и стонал, что отряд уже вышел за рубежи небесных светил. Греки встречали людей, поклонявшихся богу-отцу Либеру, набредали на общины дикарей, почитавших человеко-зверей, покровителей рогатого скота, и приносивших им человеческие жертвы. Были и такие, кто верил в людей-грифонов и волшебных трехногих коней.
Обликом горцы тоже были различны. Были совсем белокожие в одеждах из крашеного полотна. Они вставляли в свои волосы цветы и разводили овец. Были и другие, смуглые и низкорослые. Их племенные захоронения представляли собой вереницу длинных камней, поставленных вертикально, и каменных колонн с алтарями.
Однажды встретили странный народ, охранявший особые "священные деревья" и весь состоящий из жрецов-прорицателей. Но еще больше удивило греков племя, в котором были только женщины-наездницы. Как понял из разговора с ними проводник, они следовали культу молодых богинь, живущих у горных источников и владевших стадами диковинных единорогов.
Наконец путники одолели длинную разрозненную гряду вершин, пробитую многочисленными провалами ущелий, бездонных, словно подземелья Аида. Греки называли эту область Страной Исседонов, а серы - "Золотой Землей".
"Золотая земля" встретила послов царя Гермея неприветливо. Хотя Ликофор полагал, что холоднее быть уже не может, однако здесь воздух дышал настоящим морозом. А главное, небо стало серым, с запада накатились свинцовые тучи, и прямо с небес повалил колючий снег.
Пока еще редкие его хлопья падали на открытые участки кожи и тут же превращались в хлипкие лужицы. Люди стали теснее жаться друг к другу. Чтобы хоть как-то развеселить и взбодрить своих спутников, Сангхабхадра завел разговор с Диоклом:
- Помнишь, Геродот описывал золотоносных муравьев, обитающих в горах Индии?
- Помню, - кивнул тот. - Но я живу в Индии с самого рождения, однако так и не смог их увидеть.
- Сегодня тебе представится такая возможность, - улыбнулся учитель. - Мы подъезжаем к их владениям.
- Зачем морочишь голову юноше? - со смехом спросил Каллимах. - Давно известно, что Геродот сам никогда тут не бывал и записал россказни купца, прибывшего из Индии и плохо владевшего греческим языком.
- Тем не менее, под каждой выдумкой лежит слой правды, - возразил Сангхабхадра серьезно. - Разве мы не преодолели только что край амазонок, где царствуют одни женщины? И разве прямо сейчас мы не следуем через землю, где воздух наполнен птичьими перьями?
- Снег! - догадался Диокл. - Геродот говорил о снеге?
- Вернее, говорил купец, плохо владевший греческим, - подтвердил Сангхабхадра, переглядываясь с Каллимахом. - Может статься, и муравьев размером с лисицу мы встретим где-нибудь поблизости. Сообщения о них есть у Неарха и Мегасфена. А эти люди знали о материке Джамбу не понаслышке. Также селевкидский путешественник Патрокл, побывав в Гималаях, составил отчет о народе дардийцев, которые стерегут особых золотоносных муравьев.
- Но если верить Геродоту, муравьи, добывающие золото, обитают на северо-западе, - не желал сдаваться Каллимах. - Мы давно миновали места, которые он описывал.
Сангхабхадра оставил последние слова эпистрата без ответа, загадочно улыбнувшись. Вместо этого из авангарда отряда прибежал проводник. Из его панических криков путники сумели разобрать только то, что нужно срочно искать укрытие и разбивать лагерь.
- Какое же укрытие ты собираешься здесь найти, пустоголовый дикарь? - проворчал Ликофор. - Мы на самом гребне перевала!
Напротив, через широкое ущелье, ввысь вздымалась огромная гора, вершина которой далеко уходила в серые шапки снежных облаков. Рядом оказалась небольшая извилина тропы, куда проводник и поспешил завести отряд.
Торопливо разбили лагерь и едва успели спрятаться в палатки, как снег повалил сплошной пеленой, и поднялся ветер.
Вскоре все разговоры в отряде затихли, так как началась настоящая снежная буря.
Люди натянули на себя все, что только было у них из одежды, закутались в одеяла, набились в палатки по пять - шесть человек, чтобы согреться, и завернувшись в оставшиеся палатки как в накидки - но ветер, ледяной смертоносный ветер, пронизывал их насквозь.
Лошади, укрытые выступом скалы, понуро жевали высохшую траву, разложенную перед ними, изредка оглашая ущелье ржанием - но их крик, подхваченный вьюгой, в один миг растворялся в необъятной вышине.
Даже привычные ко всему верблюды жались ближе к лошадям, и те, забыв о своей нелюбви к горбатым животным, позволяли им согревать себя лохматыми боками.
Диокл на миг приоткрыл занавес палатки - и не увидел ничего. Мир словно пропал, исчез за белыми летящими хлопьями.
- И огонь не разожжешь, - ворчал Ликофор. - Все промокло. Замерзнем тут, как собаки, и останемся в назидание путникам, идущим по этому пути, ледяными статуями.
- Многие наши люди ходят этими тропами по много раз в год, - не преминул заметить сидевший тут же, в палатке наставника, проводник. - Всякое случается, но ледяных статуй я пока не встречал.
- Значит, мы будем первыми, - отозвался Ликофор. - Как там, наставник Дхармы, говорится в вашем учении? Изменения постоянны по своей природе, но каждое из них отличается новизной?
- Важно принимать изменения, а не противиться им, тем более, что обратить их вспять человек бессилен - отвечал наставник с улыбкой. - Не волнуйся, Ликофор, если ты призовешь на помощь стойкость, которая присуща тебе по праву рождения, ты осознаешь, что даже эта, кажущаяся столь ужасной буря - всего лишь мелкое испытание на твоем долгом пути.
- Неужели ты подумал, что я мог испугаться? - встрепенулся Ликофор. - Клянусь Геей, породительницей земли, я готов хоть сейчас продолжать путь!
- Не стоит, - удержал его наставник. - Подумай хотя бы о лошадях. Вряд ли мы заставим их сейчас сдвинуться с места даже на два шага. Хотя, возможно, многим из людей не помешало бы укрепить свою волю в этом состязании с ветрами.
Каллимах и Видрасена укрылись в другой палатке - даже страшная стужа не заставила царского эпистрата, привычного к одиночеству, искать тепла в кругу товарищей по походу. До них было совершенно не докричаться. Ликофор несколько раз пытался это сделать, но голос его неизменно тонул в разгуле стихий.
Между палатками уже появились снежные холмы, а выходы оказались завалены.
Внезапно ветер стих. Звенящая тишина ударила по ушам.
- Неужели кончилось? - спросил Ликофор недоверчиво. - Ну-ка, Диокл, выгляни наружу и скажи нам, что там творится. У меня такое чувство, что мы - единственное, что уцелело от этого несчастного мира.
Диокл осторожно отодвинул отяжелевшую шерстяную занавесь - за ней оказался высокий горб снега. Руки сразу заныли, лишь только он принялся разгребать эту ледяную преграду. Снег нехотя поддался, осыпав юношу с головы до ног, но он выбрался наружу.
Здесь Диокл замер. В немом восторге оглядывал он бескрайние белые просторы, заметенные горной вьюгой. Где-то еще бушевала метель, улетавшая на восток по ущелью, а позади, сквозь ставший совсем прозрачным воздух, сияло алое закатное солнце, и лучи его играли на мраморной вершине горы, высящейся перед лагерем, и рассыпались брызгами радуги в снежных искрах.
- Ну, что там? - спросил Ликофор, недовольно выглядывая из палатки.
- Если тропу не занесло, мы можем ехать дальше, - проводник оказался проворнее и выскочил наружу раньше посланника.
Медленно из заметенных снегом палаток выползали воины. Появился Видрасена, его смуглое лицо приобрело синеватый оттенок. Закутанный в одеяла, он напоминал скорее кого-то из одичавших горцев, но только не благородного индийского воина. На бровях его, будто серебро, поблескивал иней.
-Каллимах - упрямец, - буркнул он, с трудом ворочая языком. - Нужно было бросить его замерзать одного, а самому найти приют в вашей кампании.
- Он жив? - обеспокоился Ликофор.
- Жив, хвала богам, - раздался невозмутимый голос, - даже если ты и мечтал избавиться от своего старого товарища.
Каллимах, так и не поменявший свой бордовый плащ - паллум на более теплую одежду, выглядел спокойным, как и всегда. Лицо его было розовым, но без признаков обморожения. Эпистрат разминал плечи.
Между тем остальные участники похода забавно перепрыгивали с ноги на ногу, чтобы быстрее согреться, растирали и охлопывали тело. Несколько воинов отправились проверить лошадей.
- Тут мы не сможем остаться на ночлег, - заметил проводник. - Надо спуститься ниже. Ночь в горах наступает внезапно.
Торопливо путники погрузили пожитки на вьючных животных и тронулись по тропе вниз. Первым шел проводник, ведущий в поводу своего верблюда. Рядом с ним ехал Видрасена - он так и не согласился расстаться со своим любимым скакуном, убеждая всех, что с седла может гораздо дальше обозревать окрестности и быстрее увидеть любую опасность, грозящую отряду. Что мог он увидеть с коня в этом царстве скал и мхов, Диокл не вполне понимал, но Видрасена признался ему однажды, что командиру важно всегда быть на виду у своих солдат, поддерживая их боевой дух и спокойствие. Потому он готов был рисковать, перемещаясь верхом там, где и не всякий пеший сумел бы пройти.
Затем двигались трое главных послов, Ликофор, Каллимах и Сангхабхадра. За учителем шел Диокл, придерживая узду верблюда, на которого были погружены одежда, утварь и одеяла. А дальше, по трое в ряд двигались пешком солдаты, кто с копьями в руках, кто - ведя вьючных животных. Щиты с умбонами, превратившимися в ледышки, болтались у них за спиной, издавая глухое постукивание.
Однако, едва настрадавшиеся от холода люди спустились по тропе вниз ущелья, их встретила самая главная неприятность.
-Похоже, мы сбились с правильной дороги, - в испуге сообщил проводник, не решаясь поднять глаза на путников.
-Что ты сказал, убогое существо? - так и вскипел Ликофор, перенесший снегопад тяжелее других.
-Нужно вернуться к прежней стоянке и от нее искать тропу к перевалу. Мы отклонились в сторону, - попытался объяснить сер.
-Клянусь этим проклятым снегом, я сделаю тебя еще безобразнее, чем ты есть сейчас! - потерял посланник всякое терпение. - Запомни, если ты немедленно не выведешь нас из этой ледяной пустыни, наши солдаты сдерут с тебя кожу живьем.
-Не горячись, - осадил Сангхабхадра.
Пока люди спорили и ругались между собой, так и не определившись в своих дальнейших действиях, Диокл приметил впереди, на подъеме, темный силуэт человеческой фигуры. Сначала он даже не поверил своим глазам и протер их, убирая скопившуюся на ресницах влагу. Но фигура не исчезла. Она медленно приближалась к отряду, остановившемуся посреди горной тропы.
Наконец и другие путники заметили ее. Недосказанные слова повисли у многих на устах и люди замерли в ожидании. Многие инстинктивно напряглись.
Но незнакомец, закутанный в черную накидку с капюшоном с головы до ног, шел совершенно спокойно. Даже перестроение авангарда воинов, выдвинувшихся ему навстречу шеренгой в шесть человек, ничуть его не смутило. Когда он оказался всего в нескольких шагах от Видрасены, удалось увидеть его опрятную окладистую бороду и чистый, словно снег, взгляд бездонных глаз.
-Ступайте за мной! - сказал незнакомец.
То, что он обратился к ним на правильном греческом языке, посланцы осознали не сразу. Было что-то гипнотическое, завораживающее и во взгляде, и в звуке голоса этого человека.
Воины опустили копья. Сангхабхадра кивнул остальным, и отряд, покачиваясь на неровной тропе, тихо двинулся следом за неведомым проводником.
Вскоре путники миновали горное плато, с которого открывался вид на далекие ледники, а потом несколько раз спускались и поднимались по едва различимой бугристой дороге, на отшибах которой скрючились редкие можжевеловые деревья.
Наконец человек привел отряд в поселок. Греки, осмотревшись, почувствовали легкое недоумение. Люди жили здесь не в домах, не в хижинах и не в палатках, а в многочисленных пещерах, выдолбленных в самой толще скал. На глаза попадались мужчины, женщины, дети. Они были мало похожи на те горные племена и народы, что уже встречались на пути посольства. Во взгляде их была глубина и невозмутимость, вызывавшие непривычное волнение.
-Оставьте здесь своих лошадей, верблюдов и мулов, - сказал незнакомец, - им дадут хорошего овса и напоят чистейшей родниковой водой.
Потом он подозвал к себе двух крепких юношей в войлочных шляпах и таких же широких черных плащах, как и у него. Судя по его жестам, он дал им какие-то распоряжения. Слов его грекам разобрать не удалось, но они увидели, с какой почтительностью отнеслись к их провожатому молодые жители поселка. В поклоне они приложили ладонь к сердцу и звучно назвали его "Отец".
-Трапеза для ваших воинов тоже готова, - сообщил незнакомец, оборачиваясь к путникам. Его взгляд, остановившийся на Видрасене, показал, что он безошибочно сумел определить командира боевого охранения отряда.
-Если вы чего-то опасаетесь, вы можете взять оружие с собой, - добавил человек.
Однако его чистосердечный голос, а главное, переполняющее всю его фигуру безличное спокойствие, развеяли сомнения почти у всех. Только Ликофор еще продолжал хмурить брови, но это был, скорее, результат привычки.
Каллимах собрался уже было последовать за солдатами, которые отвели в сторону лошадей и снимали с них мокрые потники, а с себя - отяжелевшие дорожные плащи, но незнакомец остановил его.
-Вас пятерых ждет угощение в моем жилище.
Он указал на Сангхабхадру, Диокла, Каллимаха, Ликофора и Видрасену.
Послушник нерешительно взглянул на учителя, но наставник только хладнокровно склонил голову, выражая свое согласие. Остальные не стали спорить. За своим неведомым провожатым они проследовали почти на самую окраину поселка, туда, где округлая высокогорная площадка заканчивалась крутым обрывом. Неподалеку располагался приземистый каменный кряж, запорошенный снегом. Незнакомец провел своих гостей в его узкий входной проем, от которого начиналась ступенчатая лестница вниз, также прорезанная в скале.
Вскоре посланники оказались в просторном и почти равностороннем помещении, освещенном настенными факелами и масляными лампионами. Потолок и стены были покрашены желтой темперой. Здесь стояло несколько лавок, накрытых шерстяными покрывалами, два бронзовых треножника и несколько высоких ваз, заполненных эфедровыми ритуальными палочками. Еще был длинный стол, вырезанный из гранита. Он был обильно заставлен яствами. Греки рассмотрели на больших блюдах рыбу и мясо, как видно, запеченных в глиняной печи и приправленных ароматными травами. Были здесь широкодонные кувшины, похлебка из желтой чечевицы и рисовые лепешки.
Незнакомец тем временем снял с себя плащ и путники с изумлением увидели надетый на нем белый диплодойон, спадающий ровными фалдами, ожерелье на шее из неизвестных грекам камней, а на ногах, поверх штанин, - застегнутые пряжками ножные браслеты - перисцелиды с гравировкой.
-Садитесь, - пригласил хозяин пещеры, - эта пища и это вино предназначены вам.
-Прежде, чем мы сядем за этот стол, мы хотели бы знать, кому обязаны за столь щедрое гостеприимство, - за всех высказал Сангхабхадра.
-Хорошо, - согласился незнакомец и впервые улыбнулся, - я отвечу вам. Тем более, что я жду вас уже два дня.
Путники переглянулись.
-Мы дарды, - тихо произнес хозяин пещеры и сделал паузу.
-Уж не те ли дарды, о которых говорили Неарх и Мегасфен? - не удержался от вопроса Ликофор. - Стражи золотого песка?
-Да, - невозмутимо подтвердил незнакомец. - И мы вынуждены постоянно менять места нашего проживания, чтобы избегать преследования дурных людей, обуреваемых жаждой наживы. А теперь еще царь Ийцев, или дяней, как называют их серы, устроил на нас большую охоту. Ему нужны наши золотоносные муравьи.
-Зачем? - спросил Сангхабхадра.
-Воители из страны Серики захватили его земли. Но он восстал и сбросил чужеземную власть. Теперь ему нужно золото, чтобы строить крепости и вооружать людей. Также он хочет нанять степняков в свое войско. Вот потому лазутчики ийцев рыщут и днем и ночью, стараясь выйти на наш след. Но наша община еще сильна, несмотря на тяжелые времена. Во многих уголках Великих Гор у нас построены тайные поселения, где мы находим себе убежище. Мы нигде не задерживаемся надолго.
-Мегасфен описывал дардийцев, как грубый горный народ, не имеющий сложившейся культуры и традиций, - не сумел удержаться от замечания Каллимах, - он называл их...
-Дикими варварами, - подсказал незнакомец, - именно это слово ты собирался сказать?
-Да. Но если слух мой мне не лжет, а рассудок не помутился после перенесенного снегопада, я слышу отчетливую эллинскую речь в твоих устах. Да и то, что видят мои глаза, мало похоже на условия быта невежественных горцев.
-Мегасфен был первым посвященным наставником для нас, и он создал уклад первой общины дардов, - внезапно ошеломил своих слушателей хозяин пещеры. - Но это была община особого типа. Вот потому он и говорил эллинам, что в высокогорьях Джамбу обитают лишь безграмотные дикари, по виду и привычкам мало отличные от горных козлов.
-Что же это за община и кому вы поклоняетесь? - спросил Сангхабхадра.
-Мы следуем Культу Кабиров, Великих Богов.
Увидев некоторое оживление в глазах греков, незнакомец добавил:
-Вы, конечно, знаете, что в самой Элладе этот культ либо давно выродился, либо находиться под запретом. Именно поэтому Мегасфен основал Священную Колонию на самом краю Ойкумены. Он обучил нас греческому языку, а также знаниям из разных закрытых разделов, развивающих тело и сознание.
-Я никогда не слыхал, чтобы Мегасфен принадлежал к каким-либо религиозным сектам, а тем более, возглавлял их, - покачал головой Ликофор.
-Мегасфен - Великий Кормчий Учения, - произнес незнакомец твердым голосом, - он пришел в Индию только для того, чтобы заложить основу первого идеального общества людей, прозревших свою богочеловеческую суть.
-Я слышал, что Культ Кабиров ведет свои историю с острова Лемнос, - припомнил Сангхабхадра, - а первым его пророком был Ликомид Мефап.
-Может и так, - равнодушно кивнул хозяин пещеры. - Но это важно для вас, жителей окрестных земель. Для каждого дарда Мегасфен - первый и единственный Пастырь Святого Учения.
-В чем же состоит ваш культ, если, конечно, ты можешь нам об этом поведать?- осторожно спросил Каллимах.
-Мы чтим Святую Троицу. Это Зевс Первоначальный, это Дионис, предводитель всех воспроизводящих сил природы и духовного экстаза, это Гермес, бог дальних путей и покровитель магии. Конечно, Зевс и Дионис были первыми. Но потом они взяли к себе Гермеса, убив и воскресив его, чтобы таким образом воссоздать первозданный порядок мира, подвергшийся искажению.
Ликофор хотел было что-то сказать, но промолчал.