Смирнов Дмитрий, Бурланков Николай : другие произведения.

Цветок на горном склоне. Часть 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Роман о событиях 1-го века до н.э. в Индии, Китае и прилегающих странах. Становление буддизма, нашествие кочевников, встречи цивилизаций...


   Цветок на горном склоне
   Высоко в царство орлов
   Один я забрался
   И увидел прекрасный цветок
   На горном склоне
   Часть 1. Ветер степей.
   Глава 1. Послушник.
   В безвременье храмового полумрака голос Наставника негромко, но уверенно вещал:
   - "И после того, как Я уйду, на протяжении пятисот лет появится большое число живых существ, которые будут действовать согласно моему Учению и обретут освобождение". Так наставлял Благословенный, - говоривший сделал короткую паузу и нараспев прочел гатху:
   - "Учение Владыки подобно светильнику, сделанному из драгоценных камней.
   Оно является сокровищницей добродетелей, что ведут к великому блаженству Спасения".
   -Учитель! - сложив руки на груди, обратился к говорившему один из сидящих на полу монахов,- позволь мне задать вопрос. Вот ты поведал нам, что окончательное освобождение находится за пределами мира, в котором действуют вещи, свободно от волнений жизни и не имеет ни начала, ни конца...
   -Все так, бхикшу, все так,- взглядом ободрил наставник на миг притихшего ученика, - что тебя беспокоит?
   -Тогда почему, Мудрейший, живые существа времени Конца Закона блаженству освобождения предпочитают страдания собственной судьбы и скорее готовы умереть в помраченности своей сущностью, чем принять прибежище в великой нирване?
   -Благие сыновья мои, - наставник вышел на свет потрескивающего бронзового светильника,- помните ли вы, что говорил Бхагаван своему любимому ученику Ананде? "Очень трудно поверить в чрезвычайно глубокую силу Дхармы. Образ "Я" глубоко укоренен в человеке и скрыто пребывает в его сознании, блуждая среди чувств и восприятий".
   Наставник выждал немного и, заметив, что слова его пробудили вспышку внимания даже у монахов в последнем ряду, которые еще недавно боролись с собственной дремой, продолжил:
   - Человек смертный почитает себя завершенным в своих природных свойствах. Тогда как воистину он есть лишь преходящее, отблеск и отзвук мира, который вид имеет целостный, а на самом деле - пустотность, собирательность временных дхарм. И нет у той собирательности ни имени, ни постоянной формы, ни постоянного ума, полагает ли она себя при этом царем материка Джамбудвипу или последним бродягой.
   - Уж не об этом ли говорил почтенный Нагасена с махараджей Милиндой? - оживился вдруг другой ученик с бегающими блестящими глазами, забыв о всяких приличиях.
   -Да, - терпеливо согласился учитель, - а помнишь ли ты, как протекала та знаменитая беседа?
   Ученик молчал, не зная, нужно ли ему показать свои знания, или уместнее проявить смиренную скромность. Но наставник не собирался дожидаться ответа:
   -Царь тогда спросил досточтимого, какого его имя. "Нагасена,- сказал аскет,- так меня называют. Но это название, знак, обиходное слово. Здесь не представлена личность". И царь Милинда пожелал узнать, что есть Нагасена, если в нем не представлена личность. Есть ли он волосы, ногти, кожа, мышцы, сердце, мозг или что-то другое. Царь перечислял все известные ему части человеческого существа, но святой подвижник неизменно отвечал ему, что все это не Нагасена.
   Тогда царь, зайдя с другого края, возжелал узнать, не есть ли Нагасена ощущения, распознавание, сознание или же их слагаемое. И снова ответ был отрицательным. "Тогда не есть ли Нагасена что-либо помимо ощущений, распознавания и сознания?" -допытывался владыка Джамбу. И вновь почтенный отвечал, что все это не имеет к Нагасене никакого отношения.
   И взмолился Милинда: "Я спрашиваю, спрашиваю, а Нагасены не вижу. Выходит, он звук один? Где же здесь Нагасена?"
   Тут благочестивый снизошел к царю, чтобы объяснить ему принцип бессущностности вещей на доступном примере. И выбрал он для этой цели царскую колесницу. Теперь Нагасена спрашивал, а царь отвечал. И вышло так, что ни ось, ни колеса, ни кузов, ни ярмо, ни вожжи не есть колесница.
   - Но, учитель! - сам холодея от своей дерзости, обратился к наставнику все тот же молодой ученик, который начал спрашивать первым. - Разве не называем мы обычно колесницей все ее части, соединенные вместе? Конечно, каждая часть по отдельности не является колесницей, но она есть их совокупность.
   - Так ли это? - наставник осмотрел сидящих учеников. Все молчали, потупя взоры.
   - Я вижу, твои познания в эллинской философии не дают тебе покоя, - снисходительно улыбнулся наставник. - Но скажи мне, как ты думаешь, неужели столь уважаемый тобой Аристотель определил бы колесницу просто как сумму оси, колес, кузова и прочих ее частей?
   - Я думаю, нет, - отвечал ученик неуверенно. - Скорее всего, он бы определил колесницу как объект, предназначенный для езды.
   - А скажи мне, бхикшу, если ты подведешь к колеснице человека, никогда ее прежде не видавшего - будет ли она для него колесницей, или станет чем-то иным? Быть может, он вообразит ее огромным горшком на колесах, или запасом дров? Разве ребенок, карабкающийся на передок возницы, знает, что перед ним колесница - но разве она изменяется от его незнания?
   Ученик молчал.
   Потом, ободренный взором наставника, он заговорил.
   - Мне кажется, я понимаю, что имел в виду Нагасена. Лишь мы превращаем сочетание разрозненных частей в единый объект, соответствующий нашему представлению. Только в нашем разуме это сочетание становится колесницей -средством передвижения человека. А далекий дикарь, никогда не видевший колесницы, увидит в ней лишь нагромождение кусков древесины.
   - Верно, - кивнул наставник. - И он будет не так уж неправ. Возможно, он найдет нашему сооружению иное предназначение; но главное - то, что мы, наш разум, создает из груды дерева некий образ, вне нашего представления не существующий. Вот это следует уразуметь: только наше представление соединяет те или иные куски реальности в некое обособленное единство. И потому даже все части, соединенные вместе, не есть колесница сама по себе, и не есть колесница что-либо помимо вышеперечисленного. Вот и выходит, что прав Нагасена и что царская колесница - один только звук, название, даваемое нашим воображением. Как и сам царь, как и мудрец, как и любая другая вещь.
   В зале снова наступила тишина. Это наставник обводил взглядом монахов, чтобы узнать, какое действие возымели его слова.
   Потом он продолжил:
   -Вот потому, благие дети мои, осознайте, что пуста личность человека. А все то, что вы считаете своим - суть лишь наносное, произвольное, привнесенное воображением или помыслами, и все это исчезает, как тень под лучами яркого солнца. Смотришь: вроде еще было миг тому назад - и уже нет, пропало, растворилось, стало другим. Потому и говорю вам: не цените бренность плоти своей. Не держитесь за нее, как держатся глупцы за золотой слиток или драгоценные каменья. Все, что кажется вам великим и значимым - все пустота.
   - Но из чего тогда происходят наши помыслы и поступки, Мудрейший? - спросил первый ученик. - Ведь у них должны быть причина и цель?
   - А ты помнишь, бхикшу, что было дальше в той беседе? - поинтересовался наставник. - Почтенный Нагасена указал владыке Джамбу на его отражение в кувшине и на его тень на стене, поведав, что и то, и другое существует только благодаря ему. Вот и я говорю вам сегодня, что все, составляющее вашу жизнь, исходит из сочетания причин и условий. Ваши помыслы и поступки подобны в ней отбрасываемой тени или отражению в воде. Но и помыслы, и поступки влекут за собой новые причины и условия. Значит, будет и новая жизнь, а за ней еще и еще, если только мы не прервем эту цепь бесконечных порождений и не вырвемся из плена сансары.
   -А что будет, если мы сможем победить сансару?- снова спросил ученик.
   -В благословенном царстве вечного духа мы обретем желанный покой и безмятежность. Об этом возвестил нам Превосходнейший в Мире. Ради того, чтобы указать подлинный Путь, он снизошел к людям и наставлял их в мудрости - праджне своей сиятельной добротой.
   Проповедь в храме закончилась, и наставник взмахнул рукой, показывая монахам, что они могут расходиться.
   Выйдя из сумрачного зала центральных храмовых покоев на свет открытого, мощеного камнем двора, большинство монахов поспешили к фонтану, чтобы напиться и умыть лицо. После проповеди наставника их ожидало еще чтение сутр, а потом - длительное сидячее созерцание. Молодой монах, который спрашивал сегодня учителя об освобождении, присел на большой плоский камень в тени баньяна и стал разглядывать скаты крыш рассеянным взглядом. С этого места хорошо было видно главную башню монастыря, украшенную фигурной резьбой у самого свода, а также знаменитую спиральную башню Нарканды с окнами в виде подков. Вход в нее, словно немые стражи, стерегли фигуры двух архатов в длинных гиматиях.
   Юноша повернул голову влево и отыскал глазами островки городского пейзажа, окруженные густой зеленью сросшихся друг с другом деревьев. Местами мелькали кусочки строений из щебня, песчаника, камня. А над ними возносилась ввысь, даже отсюда казавшаяся невероятно огромной, белоснежная ступа Благословенного. Она была не только главной достопримечательностью, но, пожалуй, символом города Индрапрастхи. Говорили, что на ее освящение прибыли когда-то тридцать тысяч греков из Александрии Кавказской вместе с легендарным греческим монахом-подвижником Махадхармакшитой. Теперь в ступе хранили реликвии веры, спасенные меридархом провинции Феодором во время смуты. За этот подвиг имя его даже было высечено у одной из створок на языке кхаротшхи.
   И все же сейчас, в главной буддийской обители Индрапрастхи - монастыре Нарканда, из нескольких сотен греков - послушников, проходивших здесь обучение, осталось не больше шестнадцати. Одним из них был он, Диокл, сын Эпигона. Его предки были малоземельными крестьянами из самой бедной области Македонии - Пеонии, пока один из них, Гистией, не ушел с Александром Великим в восточный поход. За свои ратные подвиги при Арбеле он попал в полк аргироаспидов, Серебряных Щитов. Однако в дальнейшем тяготы войны в Согдиане принесли Гистиею куда больше ран и увечий, чем славы и богатства. Тогда вместе с еще несколькими ветеранами он осел в Бактре и открыл гончарную мастерскую, решив посвятить себя ремесленному делу.
   Сын и внук Гистиея служили уже первым бактрийским царям из новой, эллинской династии- сначала Диодоту, потом Евтидему. А их потомок Орсил, прадед Диокла, оказался в Индии в составе войска царя Деметрия Аникета.
   Это было тягостное время. Только что пала держава Маурьев, и эллины, оставшиеся в ее городах, воззвали к своим собратьям о помощи. Будучи в большинстве своем последователями буддийского Закона, они претерпели море бед и лишений от новой власти. Ведь новоявленный махараджа Пушьямитра Шунга, создавший свою династию на обломках прежней, слыл убежденным индуистом. Он разрушил все буддийские храмы в Бодхгае, Наланде и Сарнатхе, сравнял с землей несколько тысяч ступ, возведенных Ашокой, а за голову каждого буддийского монаха платил по тридцать золотых монет. Вот тогда Деметрий Бактрийский, тяготея душой своей к учению Бхагавана, собрал конницу, собрал фаланги и вспомогательные части лучников, пришел в земли Шунги и сокрушил его армию. Он взял города Панчалу, Паталипутру, Юга Пурану и много других. Так воздвигнуто было греческое царство в Индии, зачат новый справедливый порядок на землях от Инда до Ганга. Царь Деметрий, на щите которого было теперь больше индийских побед, чем у великого базилевса, наладил управление своей страной. Он строил города, в числе которых был великолепный Сиркап, он составлял праведные законы. Учение Благословенного сделалось главной религией его царства. Теперь и эллины, и инды, и бактры совместными трудами возводили цитадель новой жизни, создавали новую реальность, где каждая традиция друг друга питала и поддерживала, выливаясь в невиданные доселе формы выражения.
   При Менандре Сотере, или Милинде, как его называли на индийский манер, буддийское царство простиралось уже от Бактрийского нагорья до Холмов Нагов и Аракана. В своих духовных свершениях царь достиг архатства, и после кончины мощи его были выставлены для поклонения в нескольких ступах.
   Диокл еще в детстве получил хорошее греческое образование. Отец его считал, что всякий эллин, желающий чего-то добиться в этой жизни, должен владеть мудростью, доставшейся от великих предков.
   Старый слепой беотиец Главк, в школу к которому на окраине Индрапрастхи подростка водил отец, сумел привить ему любовь к Аристотелю. Диокл на удивление быстро усвоил идеи Стагирита о том, что все частицы сущего взаимно обусловлены и предполагают наличие единого двигателя, первой отправной причины. Эта причина толковалась как первосубстанция, начало всех начал.
   Однако под влиянием идей и концепций старых философов Диокл внезапно испытал сильный внутренний толчок. С раннего детства его преследовали отрывистые и несвязные образы: видения далеких стран, людей и событий. Он не мог объяснить себе природу их происхождения и долго страдал от наплыва будоражащих внутренних откровений. Обучение усилило это движение. Теперь Диокл ясно сознавал, что внутри него неуемно звучит какой-то древний, заповедный зов. Будто за миром видимых форм существовала иная реальность -сокровенное пространство неба, солнца, земли, воздуха и человека, отличное от того, которое он знал.
   Старый Эпигон упорно читал юноше нравоучения, побуждая задуматься о будущем. Он мечтал, что сын, оставив совсем не почетную и не приносящую большого дохода работу в семейной скобяной лавке, чего-то добьется в жизни -станет писцом, экономом или даже управляющим в хозяйстве аристократов. Но как мог Диокл думать о будущем, если не мог разобраться в своем прошлом, неотступно терзающем его душу? За покровом его каждодневной жизни дремали отголоски великой борьбы, в которой естество его бесконечно проходило через различные циклы возникновения и исчезновения вещей.
   Но и философия мало что ему проясняла, хотя именно с ее помощью юноша надеялся разобраться в истоках столь странного явления, а также понять сам смысл существования человека в мире. Даже великомудрый Аристотель не давал по-настоящему удовлетворительных ответов на самые главные вопросы. Почему несовершенна наша душа? В чем причина ошибок человека и как научиться не ошибаться? Если верить Аристотелю, сам перводвигатель, начало мира, ошибаться не может - так почему же человек, который исходит из этого начала и связан с ним всю свою жизнь, не обладает абсолютным знанием о вещах? Почему он постоянно мечется в сомнениях? Неужели никак нельзя сделать так, чтобы поступки его были столь же безупречными, совершенными и не противоречивыми? Человеку всегда чего-то не хватает. Он всегда в поиске и всегда лишен правильного понимания причин событий. Или он просто не там ищет ответы?
   Однажды в лавку на углу Масличной Улицы, где Диокл торговал железными замками, засовами и задвижками, заглянул буддийский монах, чтобы заказать щеколду для амбара в монастыре. Только лишь раз заглянув в простодушные глаза юноши, он заговорил с ним о перерождении души. Слова этого человека необычайно потрясли Диокла, и за той непреодолимой стеной загадок и сомнений, что была полем его восприятия мира, впервые забрезжил свет понимания.
   Юноше уже приходилось прежде встречаться с идеями буддизма. Впервые он столкнулся с ними, копаясь в отцовской библиотеке, когда на глаза ему попался один из свитков Онесикрита, философа-киника, сопровождавшего великого базилевса в его походах. Онесикрит сложил свое учение из тех осколочных представлений о Дхарме, которые удалось почерпнуть из общения с индийскими мудрецами. Он поучал о том, что все происходящее в жизни человека совершенно нейтрально. Оно не является хорошим и не является дурным, поскольку отношение к любым вещам есть иллюзия человеческого сознания. Освобождение от иллюзий и есть решение главной проблемы ума. Оно позволяет познать мудрость первосубстанции мира в его основе. Только в этом случае ум способен правильно видеть настоящее и оберегать человека от ошибок.
   Потом Диокл встречал нескольких бхикшу на улицах города и говорил с ними. Но впечатление, которое оказали на него идеи освобождения и площадные проповеди о Повороте Колеса Дхармы, не были достаточно сильными, чтобы открыть перед юношей целостный Путь. Они лишь отложились до срока в его памяти, не вызвав коренных перемен.
   Нынешняя же встреча стала решающей в судьбе Диокла. После нескольких бесед с монахом, оказавшимся йоной -главой монашеского собрания Наркадны, он пламенно захотел стать священнослужителем и связать свою дальнейшую жизнь с учением Гаутамы.
   Речи Сангхабхадры, как звали настоятеля, открыли юноше глаза на самого себя. Он понял, что суть освобождения есть не преодоление мира и его условий, но преодоление самого себя -того противоречивого и неуверенного существа, которое плутает в паутине заблуждений, не в силах рассмотреть находящуюся в нем самом истину мира.
   Настал день, когда Диокл, вопреки всем увещеваниям и мольбам отца принял обет послушания. Он уже знал, что обрести всецелую -ниродха - истину освобождения, можно лишь войдя во внутренние покои Так Приходящего, то есть вступив в монашескую общину. И Диокл, вместе с еще пятнадцатью эллинами, поселившимися в храме Нарканда до него, сделался учеником просвещенного учителя Сангхабхадры.
   Он был здесь уже почти год, и за это время его понимание собственной жизни сильно изменилось. Юноша научился чувствовать тонкую пульсацию мира и слышать свое сердце. Образы, манившие и пугавшие его, словно бы растворились, слились с ним - и жизнь вокруг заиграла новыми красками. Однажды молодой послушник обратился к наставнику с вопросом, который давно его волновал:
   -Учитель! С самого детства мне очень часто сниться один и тот же сон: я смотрюсь в зеркало, но вижу там совсем другое, незнакомое мне лицо. Что это значит?
   -Видишь ли, бхикшу, -неторопливо, но уверенно заговорил Сангхабхадра, -когда-то Яджнядатта, житель страны Шравасти, посмотрел в зеркало и увидел там чужое лицо. Страх его потерять собственный облик оказался так велик, что Яджнядатта лишился рассудка. Ты понимаешь, о чем я говорю?
   -Нет, Учитель, -признался Диокл.
   -У человека нет постоянного обличья, нет неизменной формы. Яджнядатта увидел лик своей первоприроды, но оказался к этому не готов. Поскольку человек не имеет постоянного обличья, он есть вместилище бесконечных образов, проносящихся по вселенной в потоке реки времен. Он изменялся и будет изменяться, пока не достигнет абсолютного, всеобъемлющего освобождения. И он помнит все свои изменения, ибо сам есть целая вселенная вещей и явлений, сохраняющая их в своих кладовых. Такова Алая -виджняна- хранилищница человеческого сознания. В ней содержиться память о минувшем и указание на грядущее.
   -Как же мне найти доступ в хранилищницу моего сознания? -спросил Диокл.
   Сангхабхадра улыбнулся:
   -Ты помнишь Шурангама-сутру? Там говориться об огромном роскошном дворце, в который так мечтал попасть Ананда. Этот дворец был вселенной его сознания, но у Ананды не было ключей. И тогда Благословенный сжалился над ним и вручил ему эти ключи. Первый ключ, это шаматха -успокоение. Второй, випашьяна -созерцание. Вот потому, бхикшу, мы так много времени посвящаем практикам самосовершенствования. Только с их помощью ты узнаешь простор своего неоглядного существа: увидишь те формы, которые принимала твоя душа в долгом цикле перерождений и достигнешь подлинно бесформенной формы, которая однажды превзойдет сами законы Мироздания. Это будет познание твоего изначального лика, равновременного возникновению Вселенной...
   Диокл расправил плечи и поднялся с камня. Сделав несколько шагов по двору, он чуть не натолкнулся на Феогона и сразу же улыбнулся. Феогон был самым молодым послушником в монастыре. Проворный и жизнерадостный подросток с наивными глазами. Больше всего он любил кормить птиц, которые слетались издалека, едва завидев его во дворе. У Феогона всегда был на поясе мешочек с зерном. Еще он выращивал цветы в саду монастыря, хотя их и так было там много.
   Приметив Диокла, подросток тоже улыбнулся:
   - День сегодня будет жарким,- он указал на небо.
   Диокл проследил за движением его руки и увидел, как еще совсем недавно белесые облака оплавились золотом назревшего солнца. Остатки теней на каменных плитах двора медленно исчезали.
   "Вот так и мы исчезнем без следа, растворившись в туманном изначалии мира, из которого исходят все вещи," - подумал Диокл, то ли с грустью, то ли с надеждой. Но разве же можно считать себя смертным, если ты и есть это вечно живое изначалие сущего, которое бесконечно порождает из себя образы все новых и новых явлений?
  
   Глава 2. Предзнаменование.
   Стоял пятый день месяца феритий. Сухой зной еще витал в воздухе городских кварталов, но кое-где уже появилось первое робкое поветрие, возвестившее о близости дождей.
   С раннего утра все обитатели Нарканды были вовлечены в торжества по случаю вступления Татхагаты в Махапаринирвану. Согласно уставу буддийских монастырей, центральных культовых событий в жизни общины было всего три, по числу основных этапов земного пути Сидхардха Гаутамы: рождение, обретение Бодхи и уход в нирвану. Каждое из них было приурочено к определенному календарному дню и предполагало обширный комплекс ритуалов.
   Диокл с большинством монахов и послушников Нарканды находился во внутреннем дворе храма, где в это время уже начались песнопения и чтения сутр. Сегодня ему, как и посвященным бхикшу, разрешили надеть парадную хлопковую кашаю вместо обычной холщевой. В центре двора стояли старшие монахи и смотрители залов. Они расположились у большого храмового пруда перед мраморной статуей Благословенного. Согласно традиции, двое монахов поливали изваяние водой с благовониями и лепестками цветов. Эта вода потом по специальным стокам попадала в пруд. Во дворе были и музыканты: три трубача, медные трубы которых сегодня были начищены до блеска, и один барабанщик. Чтец нараспев декламировал Акшаямати Нирдеша сутру, медленно разворачивая полоски с текстом. Обычно сутры для церемоний писались не на свитках, а именно на особых полосках, которые после прочтения сматывали и убирали в кожаный футляр.
   Диокл внимательно наблюдал за происходящим, потому что монастырские праздники были для него пока в диковинку. Стоя в последней линии с такими же, как он новообращенными, юноша жадно ловил глазами и ушами каждую деталь торжественного действа. Он видел, как из боковой галереи храма вышла нарядная процессия с дарами. Эти бхикшу, прежде чем приблизиться к статуе, несколько раз обошли вокруг нее по круглой мощеной дорожке, которая называлась прадакшинапатра. Только после этого они с поклоном возложили дары к ногам изваяния. Первый чтец закончил читать и отступил в сторону. Его тут же заменил другой, возгласивший еще более напевным голосом "Воззвание к Колоколу":
   "Пусть звук колокола выйдет за пределы нашей земли
   И будет услышан даже теми, кто живет во тьме, за Железными Горами.
   Пусть их слух станет тоньше, и пусть существа достигнут
   Совершенного слияния всех чувств..."
   В этот момент кто-то тихонько тронул Диокла за плечо. Он повернулся и увидел маленького тщедушного служку, который состоял при Зале -Хранилищнице Трипитаки.
   -Тебя зовет Наставник,- шепнул он юноше на ухо,- идем со мной.
   Послушник повиновался, хотя ему очень хотелось досмотреть церемонию до конца. Служка привел Диокла в Главный Зал и юноша прищурился. После яркого дневного света густой сумрак помещения словно сдавил его глаза. Масляные светильники в углах больше коптили, чем освещали. Но уже через несколько мгновений послушник приноровился и смог ориентироваться в пространстве.
   Главным зал считался потому, что в нем, как в большинстве монастырей вихара, помещалась отдельная миниатюрная ступа, выложенная красным песчаником. Она так и называлась "внутренней ступой" и была открыта для посещения лишь избранным монахам.
   Диокл окинул взглядом деревянные сводчатые перекрытия под потолком зала. Они все были усыпаны мелким орнаментом, изображавшим якшей, слонов и лошадей. Само помещение рядами колонн делилось на три продольных нефа - один пошире, другие поуже. Юноша знал, что все эти деревянные колонны с пилястрами, а также несущие столбы ежедневно обрабатывались специальными составами, для того, чтобы в них не заводились древоеды и муравьи.
   Наконец послушник увидел наставника. Тот ходил вдоль рядов бронзовых подставок с курильницами и зажигал в них сандаловые благовония.
   -Ты хотел меня видеть, Учитель?- спросил юноша, потупляя в пол глаза.
   -Да,- не оборачивая головы, проговорил Сангхабхадра,- пойдешь в город с поручением.
   Диокл молча ждал, сложив руки перед грудью.
   -Стхиромати приболел,- пояснил наставник,- а он должен был сегодня доставить свитки в Городское Управление. Наместник, по-видимому, уже сердится на нас.
   -Я все понял, - с готовностью отозвался Диокл.
   -Зайдешь в Писчую Комнату и заберешь то, что приготовлено для наместника Стангария, - учитель наконец посмотрел на своего ученика.
   Юноша склонил голову.
   -И не задерживайся в городе,- напутствовал Сангхабхадра.
   Диокл снова поклонился и покинул зал.
   Всем обитателям Нарканды было хорошо известно, что в храме находился отдельный павильон, называвшийся Писчей Комнатой. Там трудились лучшие переписчики текстов в городе. Все они были монахами и работали по преимуществу с сутрами и шастрами Трехканония, а иногда с книгами по истории, астрологии и медицине. Однако в последнее время городская канцелярия перестала справляться со своими обязанностями и обращалась с заказами в монастырь. Большинство писцов-мирян были взяты в действующие войска по причине усложнившейся внешней обстановки. Теперь сам наместник Индрапрастхи через своих чиновников иногда привлекал храмовых писчиков к составлению копий эдиктов и декретов.
   Прежде чем идти в город, Диокл заглянул к себе в келью, чтобы переодеться. Сняв парадное облачение, он надел дорожную кашаю. Потом, сделав несколько глотков воды из кувшина, стоявшего у изголовья его скамьи, юноша поспешил выполнить распоряжение учителя. Писцы передали ему пять свитков, для большего удобства перевязав их широкой тесьмой. Забрав их, Диокл покинул Нарканду через Задние Ворота.
   День разгорался. Над головой оглушительно кричали птицы, по обочинам дорог стрекотали цикады. Город Индрапрастха был обширным прямоугольником, вытянутым с востока на запад, хотя вырос он из обычной "пуры" -городского центра малого типа. "Пуры" некогда пришли на смену разбросанным и рыхлым городам эпохи Хараппов. Они были четко спланированы, компактны и обносились мощными крепостными стенами. Цитадель Индрапрастхи имела множество малых сторожевых башен и четыре больших, надвратных, которые назывались "гопурам" или Коровьи Ворота. Как и положено, у внутренних ворот разбивались все городские базары и рынки. Там бесперебойно кипела торговля.
   Планировка города соответствовала нормативному документу "Шильпа-шастры", который определял не только схему расположения строений, но и их пропорции. Главные административные здания находились в центре. Второй линией шли дома вайшиев, купцов. Третьей - ремесленные кварталы. Здесь были отдельные улицы гончаров, ткачей, сапожников и ювелиров. Беднота обитала на самых окраинах.
   Дома греческого и индийского типа нередко соседствовали друг с другом и даже могли иметь общий двор. Эллины позаимствовали у своих соседей особенность делать водопровод на втором этаже, чтобы в условиях жаркого климата иметь постоянный доступ к воде. В остальном же индийские дома отличали маленькие оконца, более похожие на дыры, и толстые стены, греческие - окна с большим проемом.
   Диокл шел, разглядывая людей по сторонам. Он понимал, что такое поведение не красит будущего монаха, но ничего не мог с собой поделать. Иногда к нему подкатывало чувство, что он уже совсем отвык от шума улиц, беспорядочной людской речи и цокота лошадиных копыт, проносящих вдоль мостовых двухколесные повозки - тонги и греческие квадриги. Юноша видел нагие, совсем черные спины шудров, метельщиков улиц, которые словно никогда и не распрямлялись. Видел уличных музыкантов с флейтами и бубнами, похожих то ли на бактров, то ли на согдийцев. Видел усталых землекопов, возвращавшихся с работ под надзором своего старосты - пузатого бородача в грязной экзомиде, повесившего на шею хлыст с длинной рукоятью. В душе послушника невольно шевельнулась жалость: все эти люди, занятые своей повседневной суетой, томящиеся сердцем и страдающие от усталости, голода, жажды, все время чего-то добивающиеся, о чем-то сожалеющие - все они даже не задумываются о том, что их беды, в действительности, существуют только в их представлении. И все же, никто из них никогда не стремится обратить свой взор к горизонту истинной свободы, в которой нет границ между вещами и людьми...
   Обойдя скотный двор и житницы с зерном, Диокл свернул к городской площади, но здесь вынужден был остановиться. Густой людской поток, женские причитания и надрывные стоны превратились в сплошную стену хаоса, которая вдруг выросла перед юношей, заставив его растеряться и совершенно позабыть о том, куда он идет. Послушник попытался протиснуться сквозь толпу, чтобы понять, что происходит. Между тем несколько гоплитов в пыльных походных плащах уже оттесняли в сторону народ, угрожая копьями и длинными фракийскими мечами-махайрами.
   Вдруг все стало ясно. Это везли раненных. Некоторые из них были беспорядочно погружены на телеги, кого-то с ворчанием и руганью солдаты тащили на носилках.
   Умиротворение и душевный покой, заполнявшие сердце юноши еще мгновение назад, исчезли как дым. Диокл остолбенел. Он никогда не видел столько изувеченных людей. Тела многих из них были иссечены глубокими разрезами, которые не могли скрыть кое-как намотанные поверх тряпицы и лоскуты, густо пропитавшиеся кровью.
   -Что это? - юноша повернулся к ближайшему от него наблюдателю. Это был плешивый сухопарый грек в желтом гиматии с замасленными складками, бормотавший что-то нечленораздельное себе под нос.
   Тот косо глянул на послушника и покачал головой:
   -Варвары. Северная застава пала. Они прорвали заслоны Милона и теперь грабят наши селения.
   В голосе говорившего вдруг пробудилась необузданная злость:
   -Пусть Зевс-Громовержец испепелит всех этих проклятых скифов! Если царь не остановит их на подступах к Гандхаре, всем нам придется худо. Эти звери не пощадят ни женщин, ни детей.
   Диокл ощутил сильное волнение. Потом он увидел подводы, на которых везли самых тяжелых: рычащих от боли людей с обрубками рук или ног. Тошнота подкатила к горлу. Юноша отвернулся и стал боком пробираться через ряды наблюдающих, торопясь попасть в чиновничий корпус.
   Ему уже доводилось слышать о том, что происходило на северной и западной границах. Эти вести приносили с собой прихожане, посещавшие Нарканду, а иногда и сами монахи узнавали какие-то новости, выбираясь по делам в город. Несмотря на разные дурные известия и слухи, до последнего времени паники в городе не было. Однако теперь, похоже, все могло перемениться.
   Несколько племен саков тиграхауда- народов скифского корня в Забульской долине - объединились под верховенством царя Меуса. Они быстро стали грозной силой, и их удар скоро довелось испытать на себе дальним рубежам царства Гермея. В прошлом году варвары взяли Таксилу и подступали к Гандхаре. Потом как будто был мир и Меус получил щедрые подарки. Но беспокойство по-прежнему витало в воздухе, страна застыла в напряженном ожидании. На границу постоянно отправлялись новые отряды, так что мужское население в городах сильно поубавилось. С той поры было уже много стычек, а вот теперь, похоже, скифы начали наступать, невзирая ни на какие соглашения.
   Вербовщики повсюду искали новобранцев, способных служить под знаменами базилевса. Диокл даже слышал, что они не гнушались ловить неосторожных монахов и опаивать в харчевнях еще зеленую молодежь, заставляя ставить подписи в списках набора. Угроза нашествия скифов была слишком велика: эти проворные конные лучники, которых эллины со времен Геродота называли "гиппотоксоты," казалось, были рождены вместе со своими скакунами, не ведали страха в бою и разили без промаха страшными стрелами с трехгранными наконечниками, оставлявшими на теле рваные раны.
   Диокл, как и все греческие юноши, достигшие совершеннолетия, успел пройти годичное обучение в военном лагере. Там он принес присягу царю Гермею. Диокла учили действовать длинным копьем - сариссой в сомкнутом строю, обращаться с косым мечом - кописом в условиях ближнего боя, совершать большие переходы в тяжелых доспехах, а также копать рвы и возводить укрепления. Через год он вернулся к обычной жизни, тогда как большинство его ровесников пополнили пограничные отряды. Теперь этим отрядам платилось хорошее жалованье.
   И все же, Диокл имел о войне очень смутное и отстраненное представление. Конечно, он много слышал в семье рассказов о подвигах и мужестве своих предков, но воспринимал их как должное, как что-то, само собой разумеющееся. Военное дело никогда не прельщало его, но он гордился своим родом. Сегодня же что-то в нем сразу и сильно переменилось. Увиденное на площади нарушило какое-то теплое благополучие в его душе, сделало уязвимым его внутренний дом. А ведь он был не только отпрыском военной семьи, но и послушником Будды, пусть еще не принявшим полных обетов, не получившим духовного имени и не введенным в монашеское призвание. Он был частью сангхи - общины приверженцев Срединному Пути; тех, для кого события бренного мира должны восприниматься, как пустые и бессодержательные, не относящиеся к собственной природе человека.
   Выходит, он проявил свою слабость? Выходит, дух его все еще не знает покоя и незыблемой вселенской гармонии, о которой так много говорят священные тексты? А это значит, что он не достоин воплощать собой чистоту Благословенного Закона...
   Юноша столь сильно погрузился в смятение и внутреннюю борьбу, что не заметил, как вошел в административный квартал. Он понял это, только когда вокруг него в большом количестве выросли высокие каменные столбы. Это были мемориальные "стамбхи", сохранившиеся от эпохи Маурьев. Когда-то на них наносили восхвалительные надписи богам и распоряжения правителей. За галереей столбов Диокл узнал здание Городского Управления, где восседал наместник Индрапрастхи. Здание стояло на высоком стилобате и традиционно было поделено на три крыла, густо обнесенные колоннами коринфского стиля. Все колонны, при ближайшем рассмотрении, оказались обвиты золотыми виноградными лозами и серебряными фигурками птиц.
   У входа в центральное помещение Диокл увидел двух рослых воинов в блестящих доспехах. Их шлемы с вытянутым наголовьем и широкими нащечниками были украшены гребнями из конского волоса. Тела - стянуты фигурными бронзовыми панцирями-тораксами, а круглые щиты-асписы висели на предплечьях. В руках воины держали чуть более короткие, чем у фалангитов, копья с двусторонними наконечниками.
   -Куда идешь? - резко окликнул юношу один из стражей, выставляя копье поперек прохода. Его маленькие глазки на круглом щербатом лице сразу оживились.
   -Мне нужно видеть наместника Стангария по делам писчего производства,- мягко ответил послушник.
   -Откуда мне знать, что тебе нужно на самом деле?- грозно надвинулся на юношу воин, сомкнув брови и чуть наклоняясь ему навстречу, - ты хоть знаешь, что происходит сейчас в Матхуре? Может быть, ты спрятал кинжал в своей монашеской одежде или свитках, а теперь пришел отправить нашего благодетеля в хозяйство Харона?
   Диокл испуганно попятился.
   - Некоторые "добропорядочные" эллины в северных городах уже присягнули Меусу, - с кривой усмешкой добавил страж.
   -Из какого ты храма? - с совершенно невозмутимым видом спросил Диокла второй воин.
   -Из Нарканды,- ответил Диокл.
   -Наместник благоволит к вашему настоятелю. Если ты пришел от него, мы не станем чинить тебе препятствий.
   -У меня есть сопроводительное послание учителя Сангхабхадры, скрепленное его личной печатью,- уже осмелел юноша,- я могу представить его...
   -Пусть идет,- вдруг согласился первый страж, утратив всякий интерес к дальнейшей беседе, - по-видимому, он слишком глуп и неопытен, чтобы выполнять тайные поручения врагов трона. А взять с него все равно нечего.
   Так как говорить с ним больше никто не хотел, Диокл получил возможность пройти в помещение. Он сделал это без промедления, опасаясь, что настроение воинов снова может измениться.
   Внутри центрального здания Городской Управы оказалось почти так же светло, как и на улице. Множество светильников в высоких подставках на полу и факелов на стенах озарили юноше широкий коридор, устланный коврами с вышитым орнаментом. За коридором пол стал мозаичным и Диокл узнал в разноцветных рисунках сюжеты Троянской войны и подвигов Геракла. Это был основной зал с колоннадой, лепными украшениями на потолке и глубокими нишами в стенах.
   Диокл на всякий случай снял свои сандалии, и, отодвинув их с прохода, дальше пошел босиком. Мимо него прошмыгнул человек в белоснежном хитоне с пурпурной окантовкой, держа в обеих руках продолговатый кувшин. Юноша окликнул его, но человек даже не обернулся.
   Догадавшись, что это виночерпий, послушник пошел за ним и вскоре увидел наместника. Тот возлежал за длинным столом, на котором среди беспорядочно разбросанных папирусов и принадлежностей для письма стояло массивное блюдо с дымящейся жареной куропаткой. На столе выделялось несколько фигурных кубков и одна широкая чаша. Чуть позади ложа наместника Диокл увидел изваяния Артемиды и Гелиоса, ярко выделявшиеся на фоне темной задрапированной портьеры.
   -Ты шраман из храма Наланда?- приподнялся на локте Стангарий, вперив в юношу тяжелый взгляд немигающих глаз. Волосы наместника уже начали седеть на висках, а лоб пересекали глубокие морщины. Наброшенная поверх его туники хламида с золотым подбоем была скреплена на правом плече изящной застежкой-фибулой. На обеих руках поблескивали перстни с драгоценными камнями.
   -Не совсем, господин,- тихо ответил Диокл,встав в отдалении и не решаясь приблизиться к столу,- я пока только прохожу послушание...
   -Какая разница,- отмахнулся от него Стангарий,- оставь свитки и ступай.
   За спиной юноши уже вырос слуга, протягивая руку.
   -Слушаюсь, господин, - повиновался Диокл, передавая свою ношу. Он уже повернулся, чтобы уйти, но ноги его вдруг сами остановились и юноша замер.
   -Что тебе?- наместник явно демонстрировал свое недовольство.
   -Если позволишь, господин,- Диокл развернулся к Стангарию лицом, не поднимая однако глаз. Он понимал, что делает что-то непозволительное.
   -Говори, раз начал.
   -Если господин дозволит, я хотел бы спросить...
   -Спросить о чем?- в голосе наместника уже звучали опасные нотки.
   -Что будет с нами, с нашим царством?- вдруг очень быстро выпалил Диокл, сам удивляясь собственной дерзости.
   Вопреки ожиданию, ни гнева, ни наказания не последовало. Стангарий одним глотком осушил чашу, и лицо его стало безжизненным.
   -Судьба наша повисла на тонкой нити. Ее легко перерубить одним взмахом меча, -наместник встал со своего ложа и подошел к статуям богов.
   -Уже два дня жрецы находят дурные знаки. А вчера...-Стангарий глубоко вдохнул,- вчера в столице все увидели знамение близкой беды. Владыка был в театре на представлении "Евридики". Когда он вышел для чествования народом и на его голову собирались возложить золотой венец, этот венец внезапно развалился на две половины...
   Наместник притих, но потом вдруг бросил на послушника почти свирепый взгляд.
   -Возвращайся в свой храм! - прокричал он.
   Диокл быстро поклонился и поспешил уйти. До монастыря он добирался скорее бегом, чем шагом. Расталкивая торговцев питьевой водой, сладостями и рыбой, едва не попав под колеса большой телеги, запряженной волами, и выслушав себе в след целую порцию отборных ругательств.
   За воротами Нарканды юноша отдышался и замедлил шаг. Торжества уже закончились, и в храме было совсем тихо. Диокл знал, что ему крайне важно сейчас видеть наставника. Поэтому он прямиком прошел к келье Сангхабхадры и попросил разрешения его принять.
   Наставник сидел на плетеной циновке, не подавая никаких признаков жизни. Он был так же недвижим, как любая из каменных статуй монастыря. В келье веяло какой-то бездонной тишиной.
   -Учитель!- воззвал Диокл почти с мольбой в голосе.
   Санхабхадра открыл глаза, но ничего не сказал.
   -Учитель!- повторил послушник, - мое сердце утратило покой...
   Юноша хотел сказать что-то еще, однако наставник его оборвал.
   -Что ты видишь?- откуда-то издалека прозвучал его голос.
   -Что?- не понял Диокл.
   -Прямо сейчас что ты видишь в самом себе? - с нажимом спросил Сангхабхадра.
   -Во мне хаос, Учитель. Мне казалось, я обрел понимание истины и вступил в след Татхагаты, но одного только колебания этого мира оказалось достаточно, чтобы повергнуть меня в пыль сомнений. Я потерялся в многоголосице своих чувств. Что нас ждет? Какова судьба мира и человека?
   Наставник указал ученику на стопку скрученных циновок в углу. Диокл понял этот немой призыв. Он взял одну из циновок, разложил ее и сел напротив учителя.
   -Смотри!- велел ему Сангхабхадра.
   -Но я ничего не вижу...- совсем растерялся юноша.
   -Смотри!- настойчиво повторил учитель. - Я помогу тебе.
   Диокл сел в правильную позу. Он выпрямил спину и сосредоточил внизу живота свое дыхание. Внимание его постепенно собиралось внутри тела. Если вначале он еще ощущал присутствие в помещении наставника и его незримое воздействие, то вскоре забыл и про келью, и про наставника, и про самого себя. Он стал совершенно прозрачен. Мягкие потоки энергии струились через все пространство, то сходясь в одну большую реку, то разделяясь многочисленными ручьями. Стало невозможно понять: он ли был этим пространством, или пространство было им.
   Непрерывное движение разрасталось, хотя уже давно пропала всякая возможность отследить его исток и направление. Волны причудливо перемешивались друг с другом, слипаясь и отталкиваясь неисчислимое количество раз. В какой-то момент Диокл начал разбирать их очертания и оттенки, угадывать фигуры и объемы. Он пригляделся еще сильнее: это было похоже на размытые картинки. Непроясненность их исходила из постоянного движения и изменения. Но юноше все же показалось, что он видит людей, лошадей, огромные желтые пески, цветущие зеленые горы со струящимися с них водопадами. Слышит многоголосицу речей, лязг и звон железа, свист ветра...
   Внезапно сильный внутренний толчок заставил Диокла раскрыть глаза. Он медленно приходил в себя, а наставник смотрел на него с заботливой, почти отеческой улыбкой.
   -Учитель!- взволнованно выдавил юноша, - там...
   -Расскажи мне, что ты видел,- очень мягко успокоил послушника Сангхабхадра.
   -Я видел странных людей в непривычной одежде. Их облик был не такой, как у нас. Они говорили на незнакомом языке... Я видел горы и города, которых нет в нашей земле.
   -Это образы будущих событий,- объяснил наставник, - всех нас ожидают большие изменения, и избежать их не дано ни людям, ни асурам, ни небожителям. Эти изменения исходят из самого сердца мирового порядка, и они коснутся каждого, поскольку все мы - часть единого мира, его плоть, кровь и дыхание.
   Сангхабхадра умолк и ободряюще улыбнулся:
   - Ступай к себе. Тебе нужно восстановить силы и привести свой ум в равновесие. У тебя был сегодня непростой день.
   Диокл с благодарностью поклонился. Он свернул циновку и простился с учителем. Но только выйдя в коридор, он понял, что почти не владеет своим телом. Руки и ноги сильно отяжелели, а спина болезненно ныла. С огромным трудом юноша добрел до своей кельи. Упав на скамью, он тут же заснул.
  
   Глава 3. Северная застава.
   Здесь, где седая от палящего солнца степь внезапно вздыбливалась утесами гор, Скирт всегда ощущал непонятную тревогу и волнение. Казалось, что-то безвозвратное скрывается там, за горами, и что-то непостижимое таится в необъятной степи, в ее горячем ветре, несущем вырванные стебли ковыля.
   Сойдя с коня, Скирт повел его в поводу. Крупный гнедой конь с черной гривой потряхивал головой, тяжело фыркая после долгой скачки.
   Теперь он не знал, когда сможет вот так еще, беспечно и нетревожимо, идти босиком по горячей земле. Вчера Скирт прошел посвящение. Детство закончилось. Теперь на нем, как на взрослом, лежала ответственность за жизнь всего племени. Уже сегодня он должен был вместе еще с пятерыми своими соплеменниками отправляться на торг у горной заставы.
   Над головой трепетал на дереве листок, тревожно и сиротливо. Скирт усмехнулся, подмигнув дереву, как старому знакомому. Тут, в небольшой роще, где неторопливо журчала небольшая речка, каждый стебель травы, каждая ложбина были ему родными...
   Скирт нагнулся к белесой траве, сорвал пучок, поднес к лицу, впитывая в себя запахи степи. Где-то позади него медленно ползла телега с товаром, который собиралось представить на торг его племя. Там были самые разные изделия из кожи - седла, ножны, чехлы, одежда, одеяла, - там были и редкие медные изделия, какими могли похвастаться немногие в степи.
   Поправив лук в чехле у седла, Скирт легко вскочил на спину коню и помчался искать телегу.
   Его встретили молчаливым приветствием. Варох, Ман, Колочай и Раснабаг ехали на конях рядом с телегой, а на вожжах сидел пожилой Заранта. Варох проходил посвящение вместе со Скиртом, они были одного с ним возраста, остальные - чуть постарше, но тоже еще молодые, разве что Раснабаг уже преодолел второй десяток.
   - А что, Скирт? - попытался растормошить молчаливого спутника Колочай. - Ты ведь, небось, жалеешь, что не ходил с нами в набег в прошлом году? А то бы, чем ехать на торг за телегой, прошел бы горными тропами с отрядом и взял сам, что приглянулось!
   - Молодые вы еще да глупые, - покачал головой Заранта. - Не спешите кликать на себя смертную участь, она от вас не уйдет. Не много ума надо, чтобы убить врага. Сделать врага другом - вот на это ум нужен.
   Телега медленно поскрипывала по утоптанной дороге. Вскоре они въехали в горы.
   Тут дорога была перекрыта большими деревянными воротами, сейчас открытыми и подпертыми валунами, а в воротах суетилась стража в льняных рубахах с наплечниками и кожаными пластинами, осматривая все провозимые товары. Много нынче народу собиралось на торг.
   Наскоро осмотрев приезжих скитов, угрюмый воин со шрамом на переносице махнул рукой, разрешая проезд.
   Сразу за воротами горы расступались, открывая вид на долину, в которой размещался городок. Влезая уступами на скалы, он окружал центральную площадь, расположенную на дне долины и служившую торгом. Здесь же, тремя ярусами поднимаясь над землей, располагался дом начальника заставы с несколькими складскими пристроями.
   По дальнему краю долины, рассекая массив гор сверху донизу, бурлила узкая и холодная река, снабжавшая город водой. Сбегая с гор, она долго еще мчалась в бурунах и водоворотах, но понемногу успокаивалась, утишая свой бег и достигая дома наместника спокойным равнинным потоком.
   Скирт бывал тут раньше, еще в детстве, и вид взбирающегося по скалам к небу города не произвел на него того впечатления, которое он помнил по первому своему путешествию. Сейчас его больше волновал рынок.
   Заняв место среди других своих сородичей, Заранта отпустил молодых пройтись по торгу, присмотреть что-нибудь, что они повезут обратно в кочевье. Рядом с ним остался один Раснабаг, для помощи и присмотра, остальные разбрелись в разные стороны.
   Влюбленный пламенной страстью в соседскую дочь, Варох тайком от приятелей пошел подыскать какой-нибудь подарок возлюбленной. Ман и Колочай двинулись в ряды сладостей, а наслышанный об удивительных изделиях местных оружейников Скирт, стал разыскивать оружейную лавку.
   Оружие продавали в отдельных парусиновых палатках, находящихся под усиленной охраной. И внутри, и снаружи такой лавки неусыпно сторожил воин с копьем, пристально следивший за всеми входящими.
   Стараясь не обращать внимания на охранников, Скирт вошел в палатку - и растерялся от обилия смертоносных изделий, смотревших на него со всех сторон. На правой стене развешены были мечи -лучшие произведения местных мастеров, славящихся во всем мире. Подойдя к ним, Скирт выбрал клинок по руке и под одобрительным взглядом хозяина стал примериваться к нему.
   Поднеся клинок к самым глазам, Скирт внимательно изучал узоры на его поверхности. Клинок был легким и острым, и, наверное, несколько телег, вроде той, что они привезли, надо было отдать, чтобы стать его обладателем. Он имел двойную закалку и был отполирован, как зеркало, а резная рукоять заканчивалась головой ястреба с большими глазами.
   Вздохнув, Скирт положил меч и вышел из палатки оружейника.
   - Эй, ты! - услышал он позади себя. Оглянулся и понял, что звали не его - Варох оказался в окружении троих местных, затравленно озираясь в поисках поддержки.
   Скирт поспешил к нему на помощь.
   - Ты, варвар! - кричал купец, возглавлявший троицу, брызгая слюной в лицо Вароху. - Ты знаешь, к чему прикасаешься? Да всей твоей степи не хватит, чтобы расплатиться за этот платок, к которому ты протягиваешь руки!
   - Да я и не думал его брать, - протянул Варох купцу шелковый узорчатый платок.
   - Что ты несешь? - брезгливо взял купец платок из его рук. - Я тебя за руку поймал, когда ты его украсть собирался!
   - Не ври! - не стерпел Варох. - Никогда я ничего не крал! А что, у тебя товар и посмотреть нельзя? Может, хлам это все, а не товар?
   - Вы слышали? - запричитал купец, взывая к соотечественникам. - Этот грязный скиф еще осмеливается возводить напраслину на мои товары! Да я вожу лучшие шелка и сукно со всего света! Да твоя никчемная жизнь не стоит и десятой части того платка, что ты держишь в руках!
   - Вот как? - неожиданно послышался спокойный уверенный голос рядом с купцом. - А твоя жизнь, купец, стоит платка?
   Это, оставив товар на Раснабага, к спорящим подошел Заранта.
   - Убивают! - завопил купец, отступив за спины двоих слуг.
   Толпа собиралась с обеих сторон - много скифов прибыло нынче на торг, но куда больше было соплеменников купца, живших здесь. Крики становились все громче, когда, расталкивая готовых сцепиться спорщиков, к лавке приблизился глава заставы, седовласый Милон, в сопровождении нескольких стражников с окованными медью щитами.
   - В чем дело? - спросил он, безошибочно выделив взглядом зачинщиков.
   - Вот он, украл у меня шелковый чинский платок, - заявил купец, не моргнув глазом. - Требую наказания вору! И оплаты убытков мне.
   - Да чего ты врешь?! - взорвался Варох. - Какой платок я украл? Где? Покажи! Какие убытки тебе оплачивать надо?
   - Тебя поймали, когда ты его за пазуху прятал! Не поймали бы - ушел бы с платком, и поминай как звали.
   - Тебе платок вернули? - спросил наместник.
   - Да кто ж его теперь купит, когда об него этот грязный варвар свою чумазую рожу вытер! - горестно возопил купец.
   - Ты, купец, орать-то прекрати! - вышел из себя даже Заранта. - На свою рожу посмотри.
   - С кем ты прибыл сюда? - спросил Милон у Вароха.
   - Со мной, - отозвался Заранта, выступая вперед.
   - Чем торгуете?
   - Да вот, - Заранта указал на свою телегу неподалеку. - Кожа, ремни, чехлы, плащи, одеяла. Желаешь чего приобрести?
   - До выяснения всех обстоятельств - телегу ко мне на двор, - распорядился Милон. - Этих двоих, - он указал на Заранту и Вароха, - тоже. И почтенного Фалеса тоже проводите ко мне в дом, пусть оценит убытки.
   Фалес, видимо, было имя купца, учинившего ссору. Скирт помрачнел. Наместник был явно на стороне купца, и справедливости тут ждать не приходилось. В самом деле, что ему какие-то "грязные скифы"! А купец, небось, каждый месяц с дарами является...
   - Да что ж ты делаешь? - вскричал Заранта. - Братья, соплеменники! Что ж они тут творят? Что ж мы, не люди?
   - Люди, - отозвался Милон спокойно. - Не считал бы за людей, отдал бы приказ покрошить в мелкую мясную нарезку, и разбираться не стал. А сейчас - все ко мне на двор. Там разберемся.
   Заранта уныло побрел вслед за телегой, которую теперь вели двое людей наместника. В самое торговое время их уводили с торга, и теперь было неизвестно, когда удастся продать привезенное. Да и останется ли оно вообще, или все заберет наместник как выкуп за Вароха?
   Раснабаг, Колочай и Ман подошли к Скирту.
   - Что ж нам теперь делать? - спросил Ман у оставшегося теперь старшим Раснабага.
   Тот поглядел на солнце.
   - Предлагаю пообедать. Кто его знает, как там обернется. А силы нам, чую, еще пригодятся.
   Перекусив здесь же, на рынке лепешками и фруктами, они вернулись к дому наместника. Вскоре из ворот выскочил Заранта, огляделся - и опрометью побежал к ним.
   - Скачите к Моге, - пробормотал он. - В нехорошую историю мы с вами попали. Скажите, если хочет спасти Вароха, пусть берет побольше молодцов и мчится на заставу.
   Раснабаг кинулся к лошадям, Скирт задержался.
   - Что хоть случилось-то?
   - До обеда наместник с нами и говорить не стал. Пообедал он вместе с купцом и еще каким-то гостем, видать, из столицы или из большого города. А после обеда вдруг пришел и вынес свой приговор - Вароха как вора приговорить к отрубанию руки.
   - Что? - проревел Колочай.
   - Не рычи, - осадил его Заранта. - Не нравится мне все это. Но что бы там ни было, а спасти Вароха теперь можно, только поторопившись. Казнить будут завтра на рассвете.
   Как четыре серых вихря, неслись они обратно по горной дороге. Гулко стучало эхо копыт, утихнув лишь тогда, когда остались позади склоны гор и распростерлась вокруг степь. Но не сбавляя хода, торопясь они достигнуть стана князя Моги.
   Прямо посреди степи, где она слегка потемнела возле излучины реки, возникла небольшая рощица. Около рощи расположился огромный стан, множество войлочных шатров и штандартов с головами зверей, сотни лошадей - река словно обмелела от их обилия. В самой середине возвышался золоченый шатер - там обитал вождь племени Арсов, чью власть недавно признали все сакские племена до Яксарта, - в том числе и племя Скирта, - великий аргар Мога, или, как называли его греки, Меус.
   Некогда Мога успел повоевать под началом эллинов, прославился в ряде схваток и на юге, и на западе, и на востоке. О нем ходили слухи как о великом полководце, не знающем себе равных.
   По краю стана стояли повозки, оберегающие покой обитателей лагеря наподобие стены города. До парней донеслись голоса, ржание лошадей, шум, скрипы - все звуки, обычные для большого поселения. В воздухе витал запах мяса, которое жарили в больших котлах, и теплого кобыльего молока. Навстречу Скирту и его спутникам выехали двое дозорных в легком вооружении - кожаные безрукавки, кожаные башлыки, обшитые медными бляхами, короткие копья, которыми можно было драться руками или метать во врага, небольшие круглые щиты с умбоном в виде рыбы, луки-друны и стрелы в раздвоенном колчане-горите у седла.
   - Кто здесь? - крикнул один из них довольно недружелюбно.
   - Мы должны увидеть Могу! - выкрикнул Раснабаг, натягивая поводья коня. - Нашему брату грозит позорная казнь у яванов!
   Дозорный оглядел гостей с ног до головы и головой указал им на вход - небольшой разрыв в стене телег, за которым виднелись ряды шатров.
   Возле шатра предводителя их снова остановили и расспросили. Наконец, спешившись, они вошли в шатер, отодвинув полог из барсовых шкур, и опустились на землю, приветствуя великого князя Могу.
   Тот - коренастый золотогривый человек лет сорока, с ровной короткой бородкой, окаймлявшей загорелое лицо, в длинной шелковой накидке, отороченной бисером, надетой поверх кафтана-чапака - как раз поднимал чашу за здоровье гостей. В шатре его сидело еще человек десять - все патаки, вожди соседних племен и ближайшие соратники, - они дружно ответили на приветствие. Заметив вошедших, Мога поднял в их честь чашу, наполненную бузатом.
   - Что принесло вас ко мне?
   - Беда, государь! - поднялся Раснабаг. - Одного из наших братьев схватили и приговорили к отрубанию руки наши соседи, яваны!
   - Быть может, он провинился по законам яванов? - нахмурился один из вождей, в котором Скирт узнал предводителя их племени, почтенного Фарну.
   - Нет, Фарна! - горячо возразил Раснабаг. - Мы прибыли на торг, и Заранта отпустил нас побродить по рынку и посмотреть товар. А юного Вароха, когда он разглядывал шелка, схватили и обвинили в краже, хотя он ничего не взял!
   - А даже если бы и взял? - Мога уже поднялся, сбросил накидку и знаком велел одному из ратников принести доспехи и меч. - Варох - мой человек, и только я могу его судить. Если яваны чем-то недовольны - они должны предъявить свои требования мне, а не вершить суд сами.
   - Это похоже на укус шакала, не смеющего бросить вызов тигру открыто, но желающего разозлить врага! - воскликнул другой вождь, сидевший слева от хозяина.
   - Ну, пусть яваны считают, что меня они разозлили. А теперь они узнают, каково это - испытать гнев князя Скитов! Друзья мои, - обратился он к вождям. - Здесь у меня всего два десятка всадников в тяжелых доспехах, и около сотни стрелков. Прошу вас, каждый - отправляйтесь в свое племя, и приведите к воротам хотя бы с десяток своих удальцов. Когда должна состояться казнь? - спросил он Раснабага.
   - Завтра на рассвете.
   - Тогда Брата и Дарана могут не торопиться, они все равно не успеют, - заметил вождь. - Останетесь здесь до нашего возвращения. У вас оружие есть? - этот вопрос был обращен уже к парням. Те согласно закивали. - Пойдете пока со мной, если к утру Фарна приведет ваш отряд, присоединитесь к нему. Встречаемся перед входом в ущелье, - и предводитель вышел первым из шатра.
   По стану заметались его посланники, передавая приказ. Очень быстро бала -дружина скитов, стала собираться на равнине возле лагеря. Тут, как и говорил Мога, было менее полутора сотен воинов, из которых всего два десятка могли похвастаться чешуйчатой броней - медными пластинами, нашитыми на кожаную основу. Мога указал присоединившимся к нему парням занять место в строю, и отряд по закатной степи тронулся в путь к горам.
   Рухнула на землю душная ночь. Медленно ползла луна, отмеряя время до рассвета. На вершинах гор кое-где торчали низкорослые деревья, вперемешку с часовыми, охраняющими покой города. Их очертания, в высоких шлемах, с длинными копьями и большими круглыми щитами, хорошо различались в свете луны. Внезапно несколько теней упало, и на их месте возникли другие силуэты, пригнувшиеся, с ножами в руках.
   Через мгновение раздались крики и у ворот, потом все смолкло.
   - Не будем ждать рассвета, - сообщил Мога и негромко скомандовал:
   - Вперед!
   Отряд ступил в ворота заставы. По городу уже побежал огонек тревоги - кто-то избегнул клинков скитов или успел крикнуть об опасности. Навстречу всадникам выбегали воины заставы, в полном вооружении, и строились на центральной площади, где еще недавно проходил торг.
   Но Мога не дал им построиться. Засвистели стрелы, первые воины упали, потом еще и еще, а потом отряд тяжелых всадников пошел на таранный удар, разметая уцелевших защитников.
   - Он должен быть в доме наместника! - крикнул Скирт.
   Тут, возле реки, собрались уцелевшие защитники заставы под предводительством Милона, сражавшегося в глухом высоком шлеме с узкими прорезями. Здесь схватка стала более ожесточенной. Уже забрезжил серый сумрак рассвета, когда последние воины бежали, покинув своего предводителя, а тот, раненый, силился подняться с колена и взглянуть в лицо победителю.
   - Освободите пленников, томящихся у него в подвале! - приказал Мога.
   Несколько воинов помчались в дом к Милону. Наместник наконец встал, закрывая рукой правый глаз. Меж пальцев текла кровь. Шлем его был разрублен пополам.
   - Варвары мы, говоришь? - Мога наклонился к окровавленному Милону. - Дикари? Что ж, может, и дикари. Мы не понимаем, как можно по гнилому навету отрубить человеку руку. Мы воюем с врагами - но мы не станем тех, с кем торгуем или к кому пришли в гости, травить собаками или гнать с дороги, стыдясь такого соседства. Кто-то спросил меня, почему, чтобы спасти одного нашего брата, мы перебили множество ваших людей, - Мога возвысил голос. - Я отвечу. Потому что один наш брат был осужден вами самым нечестивым образом. Тайно. Как будто можно не считаться с его жизнью. Или с моей. Или с жизнью моих братьев. Те, кого убили мы - это были воины. Они знали, на что шли. Они погибли в честном бою. И наши павшие - они пали, сражаясь за брата своего. За его право самому решать, что ему делать со своими руками. Чтобы вы, возомнившие, что можете судить всех, осознали, что закон небесный выше вашего земного закона!
   Обведя взором стоящих вокруг дружинников, Мога вновь посмотрел на пленника.
   - Что же ты теперь молчишь? Ты предал закон гостеприимства и доверился дурным словам - и теперь знаешь, что любая кара для тебя заслужена. Но в чем виноваты люди, которые доверились тебе? Они поставили тебя над собою - а ты пренебрег своим долгом. Простить ли тебя теперь?
   Милон поднял заплывший глаз к нависшему над ним князю и молча покачал головой.
   Взмахнув мечом, Мога обрушил его на голову Милона и торжествующе вскинул окровавленный клинок, вспыхнувший в лучах восходящего солнца. Воины отозвались радостным ревом. Тело наместника постояло один миг - и упало под копыта коня князя.
   - Берите, ребята! Тут все ваше! - объявил Мога, обводя клинком дома, стоящие на склонах. - Где начальник кривой, там и стадо паршивое! Будет нам добыча!
   Вмиг с радостным ревом десятки всадников разлетелись по узким, взбирающимся на склоны улочкам, грабить все, что попадалось им под руки. Послышались крики женщин, где-то занялся пожар. Возле Моги остались лишь несколько воинов, среди них Скирт и только что присоединившийся к ним Варох. Тот был бледен, но спокоен.
   - Но разве мы не восстановили справедливость, освободив Вароха? - спросил Скирт, глядя, как растекаются ручейки всадников по склонам гор.
   - Нет, друг мой, - отозвался Мога. - Увы, без наказания справедливость существовать не может. Они должны запомнить, что нас нельзя безнаказанно трогать, иначе это будет повторяться снова и снова. А я не могу каждый день срываться с места и бросаться туда, где обидели еще одного моего подданного. Я согласен с тобой - сами эти люди, что сейчас лишаются своих домов, имущества и жен, вроде бы ни в чем не виноваты перед нами - но подумай сам, кого поддержали бы они вчера, доведись вам начать драку? Разве выступили бы они с призывом к справедливому суду - или просто предложили бы поубивать "этих грязных скифов" и бросить их тела на корм бродячим собакам? Боюсь, что они выбрали бы второе, пусть и не сказали бы это вслух. Ну, что же, мои люди научат их уважению к "грязному скифу". А уж зачинщика этого дела, купца Фалеса, я бы повесил лично, если бы знал, где его дом.
   Взгляд его упал на Вароха.
   - А ты что стоишь? Ты же мечтал о подарках невесте - вот тебе и возможность их добыть! Или ты еще не пришел в себя от страха перед казнью? Не годится воину так долго переживать о минувшей опасности!
   Он подтолкнул Вароха. Тот обернулся.
   - Благодарю, князь, но я мечтал о другом подарке для своей невесты, - поклонился он князю.
   Мога слегка нахмурился, но промолчал. Взгляд его скользнул по оврагам сельской окраины и простерся еще дальше -туда, где горизонт начинал клубиться, словно дым или туман, теряя всю свою осязаемость и понятность. Степи. Они ведают то, что неизвестно людям, но подвластно богам. Их загадочные просторы необоримы в своем движении. Невозможно навязать свою волю пространству, которое неуловимо, словно вольный ветер. Это сила и власть разбега, который соединяет в себе черную кровь матери-земли и сияющий дух далекого поднебесья...
   Глава 4. Назначение.
   Как охватить пределы всех четырех сторон света и постичь совокупный образ Мироздания, таящий совершенство в вечной незавершенности? Здесь, в самом центре сада Блаженного Мира пределы эти сходились в единый трепетный организм, насыщенный неисчерпаемым буйством красок и оттенков. Цветами причудливых деревьев, кустарников и трав выкладывалась мозаика непреходящей жизни.
   Сад Блаженного Мира - уголок благоухания совершенством на земле. У него есть свои слова, которые он говорит людям. У него есть свои песни. Душа его древняя, как сам мир, так как она родилась вместе с небом и землей, а плоть -бессменная юность.
   Сейчас в краю людей не много услышишь искренних слов, чистых, как родниковая вода, не сыщешь там и изысканных напевов, согревающих сердце. Зато здесь все это дарует человеку безупречная природа, не способная лгать. Голоса шафранов, пальм и бамбуков принесли сюда согласие смешанных лесов Пенждаба. Манговые, тиковые и сандаловые деревья вскормлены песнями редколесий Ганга. Каштаны и терминалии хранят прохладу наветренных склонов Арахозии. А цветы? Какой глаз не восхититься той тонкой и воздушной красе, что связала в надежном союзе бигнолии и жасмины, олеандры и панданусы, анемоны и камелии?
   Сад Блаженного Мира считался монастырским, но он был гораздо древнее монастыря Нарканда. Рассказывали, будто сам Мадхъянтика, ученик вседостойного Ананды, посадил здесь первое шафрановое дерево и первый баньян. Потом, задолго до того, как указом Ашоки начали строить обитель, много отшельников приходило сюда, чтобы проникнуться силой древнего места. И днем, и ночью они сидели здесь в неподвижности, взирая в исток мира. Должно быть, каждый из приходящих в душе своей чаял сравняться с благородным Мадхъянтикой, чья духовная мощь отводила дожди и превращала стрелы врагов в чудеснейшие цветы.
   В это волшебное место и привел монахов Сангхабхадра, чтобы дать им сегодня наглядный урок.
   -Со времен Почитаемого Миром дерево было символом духовного роста человека, - говорил наставник, прохаживаясь между сидящими на земле учениками, - в своем внутреннем естестве оно уже носит все шесть парамит, к реализации которых вы, бхикшу, только еще устремляете свое сердце. Совершенство жертвования есть готовность бестрепетно принять свое рождение в мире, как волю небес. Совершенство действования - естественный рост и развитие, не нарушающие природного порядка. Совершенство усилия - необходимость правильных действий, которых требуют обстоятельства. Вы спросите меня, какие же усилия совершает дерево? Но разве, когда ураган треплет и крушит его ветви, угрожая стволу - основе, дерево не совершает усилие, внутренне сплотив свой дух для противостояния опасности? Или разве не совершает оно добродетельного усилия, защищая своей раскидистой кроной цветы и другие растения от жестокого летнего солнца? Совершенство созерцания есть всеприсутствие в мире, в котором ничего не упущено.Совершенство мудрости - бескорыстный Путь под небесами, объединяющий с истиной мира в одну неделимую целостность.
   -Значит, деревья тоже проходят свою практику сосредоточения?- простодушно спросил Феогон, не обращая внимания на улыбки товарищей.
   -Да,- серьезно сказал Сангхабхадра,- только их сосредоточение непроизвольное, оно идет от самой природы. Ведь деревьям не мешают ни мысли, ни страхи, ни сомнения. Учитесь покою и внимательности у них. Только невежде невдомек, что сущность дерева исконно обладает тридцатью двумя признаками Татхагаты.
   -Мудрейший!- обратился к наставнику Диокл, - значит ли это, что мы сможет вступить в обладание истиной, если станем столь же внимательны в своем созерцании жизни и столь же невозмутимы в перенесении ее испытаний?
   -Истинно так, бхикшу. Созерцайте жизнь. Сказано в писаниях: "Кто мудр, должен быть усерден в различении истинного среди всего того, что его окружает". Конечно, элементы феноменального мира непостоянны и мимолетны, но за ними таится остов совершенной природы. Все дхарани, парамиты и бодхи, истекающие из Вместилища Царя Дхармы, узнаваемы в признаках конечных вещей. Постигая их, вы собираете дары Татхагаты, что рассыпаны для вас между небом и землей.
   Сангхабхадра остановился и возвысил голос:
   -Благие дети мои! Если живые существа времени Конца Закона желают обрести совершенство на Пути, им надлежит пробудить наивнимательнейший ум. Но ум этот да не будет привержен вещам. Когда обретается вами свойство великого Непоколебимого Ума, все слабости тут же оказываются отсечены алмазным мечом праджни.
   Диокл нахмурился и вперил взгляд в землю. Вряд ли он мог назвать свой ум, задуваемый в последнее время всеми ветрами сомнений, непоколебимым.
   Сангхабхадра, между тем, подвел итог урока:
   -Если вы возвысите в себе великий Непоколебимый Ум, он станет всеосвещающим сиянием бодхи, той путеводной звездой, к которой будут тянуться все странники этого бренного мира. Он станет древом, в тени которого все живые существа смогут найти пристанище и защиту от своих лишений.
   Наставник умолк. У некоторых учеников, судя по их лицам, были какие-то вопросы, но Сангхабхадра всем своим видом показал, что занятия закончены и все могут расходиться. Только когда Диокл медленно отряхнулся, поднимаясь с травы, он боковым зрением заметил дальний конец садовой дорожки и человека на ней. Ему сразу стала ясна причина, по которой учитель поспешил закончить занятия.
   Незнакомец неподвижно стоял в ожидании, закутанный в черную дорожную хламиду. Широкие складки так основательно закрывали его лицо и одежду под плащом, что стало ясно: человек не хотел привлекать к себе лишнего внимания. Он был явно чужим в этом городе.
   Между тем, ученики расходились, позволяя себе улыбки и короткие реплики на отвлеченные темы. Близилось время обеденной трапезы и все они направились теперь в монастырскую столовую.
   Диокл не пошел за ними. Он еще надеялся поговорить с учителем наедине и рассказать о тревожных предчувствиях, с каждым днем все сильнее вторгавшихся в его жизнь. Юноша инстинктивно ощущал близость больших перемен. Вот и сейчас, один лишь взгляд на гостя монастыря уже взбудоражил все его существо, вызвав глухое беспокойство. Как будто неподвижная земля под ногами внезапно заходила от тяжелого дыхания, расшатывающего самые недра и готового всколыхнуть тайный огонь.
   Послушник осторожно приблизился к учителю. Не решаясь задать вопрос, он встал в отдалении, полагаясь на то, что Сангхабхадра заговорит с ним первым. Украдкой юноша разглядывал незнакомца: в каждом движении его сквозила утонченность и даже некоторая изнеженность, голубые глаза пронзительно мерцали. Незнакомец явно был недоволен возникшей задержкой.
   -Ступай, бхикшу, -не глядя на ученика, сказал Сангхабхадра. -Я выслушаю тебя позже.
   В этот момент гость открыл лицо. Послушнику оно показалось необъяснимо знакомым, хотя он понимал, что никогда прежде не встречал этого человека. Поклонившись, Диокл смиренно направился прочь по дорожке, однако шел так только до поворота, за которым густые кусты скрыли его от глаз наставника.
   Потом, оглядевшись по сторонам, Диокл быстро шмыгнул в кусты и затаился. С ужасом понимая, что совершает в высшей степени безобразный поступок, юноша начал неслышно пробираться назад, к площадке "хармика", на которой все еще оставался наставник.
   Стараясь ненароком не сломать ветвей и не выдать себя, послушник расположился в некотором отдалении, но так, чтобы он мог если уж не видеть, то, по крайней мере, хорошо слышать происходящее. Незнакомец приблизился к площадке, и стало ясно, что он смотрит на Сангхабхадру, а тот - на гостя.
   -Ну здравствуй, милостью неба шрамана и наставник всех ушедших от мира, -первым начал разговор незнакомец, - я вижу, судьба оказалась благосклонной к тебе.
   -Прими и ты мое приветствие, достойный Каллимах, эпистрат царского двора,- проговорил Сангхабхадра.
   -Нет-нет,- горько усмехнулся гость,- все это в прошлом. Я почти так же давно перестал заведовать делами казны, как ты - служить секретарем у почившего нашего государя Филоксена.
   Диокл, чуть дыша, только теперь осознал, что его учитель, похоже, не всегда был монахом.
   -Кто же ты теперь?- спросил Сангхабхадра. - И как прикажешь к тебе обращаться?
   -Всего лишь жалкий посланник, гонец, для мелких поручений царя Гермея.
   -Что же ввергло тебя в столь жестокую немилость? Надеюсь, в твоем нынешнем положении нет моей вины?
   Человек покачал головой:
   -Моя судьба всецело ниспослана мне богами. Если что и повлияло на нее, так только мое вечное недомыслие и неумение искать себе друзей при дворе. Сейчас вокруг царя много новых людей и голос мой не слышен среди них. А к твоим делам я никогда не имел пристрастия. Об этом знал Филоксен и об этом ведает Гермей. Да и сколько лет прошло с тех самых пор, как ты принял постриг? Прежних людей уже давно нет, а мир изменился. Одно могу сказать тебе точно - своего ты добиться.
   -Я выступал против культа царской власти, - заметил Сангхабхадра, - против тех безумных движений обожествления царской особы, которые перечеркнули все старания Деметрия и Менандра создать благородный образ "Махараджи Дхармы". С чего все началось? Министры, стратеги и гегемоны двора отравили весь ум Филоксена своей безобразной лестью. Конечно, они кивали на западный край, где извечно была известна распущенность нравов. Сначала движение атталидов в Пергаме, потом антиохиды в Селевкии. И вот итог - бактрийского Эвкратида объявили Богом! И ты хотел, чтобы я спокойно смотрел на крушение идеалов просвещенного монарха под самым своим носом? Потому я и не принял Союз Филоксидов, в который вошла почти вся знать. Я не мог его принять.
   -Ты не мог, - гость развел руками, - а они смогли. Вся Верховная коллегия, все чиновники и полемархи выступили против тебя перед владыкой. Вот только судьба всегда благоволила к тебе. Ты всего лишь потерял свою должность при дворе, тогда как любой другой расплатился бы иной монетой.
   -Прошлого уже нет, - оборвал эту тему Сангхабхадра, - и нет никакого смысла смотреть назад. По меньшей мере, мои старания не сгинули в Лету, и молодой царь Гермей правит в согласии с волей неба.
   -Царь Гермей сидит на шатающемся троне, - возразил гость, понизив голос до шепота,- не сегодня-завтра все может измениться и для него, и для нас.
   -Зачем ты приехал? - неожиданно спросил наставник, пристально вглядываясь в лицо собеседника.
   -Государь зовет тебя в столицу. Принять должность йоны Монашеского Собрания в Паттале, а по негласному помышлению - советника трона.
   -Стало быть, дела владыки изрядно плохи, раз либо сам он вспомнил обо мне, либо последовал чьему-то наущению, - Сангхабхадра впервые выглядел удивленным.
   -Чрезвычайно плохи, - тут же откликнулся гость, - грядет большая война, и итог ее ведом только богам. Это война с варварами, которые способны смести наше царство с лица земли. Как сметен был сугудами парапамисадский царь Гелиокл пятьдесят лет назад. Только враг сейчас сильнее и коварнее , а мы стали слабее и разобщеннее. Наши граждане уже не стремятся защищать свою землю, возложив эту обязанность на царя и его меридархов. И никто из них не хочет отдавать жизнь за родных богов. Враги же наши умело используют наши ошибки, и число их умножилось. Это саки-кочевники, что пришли с Бактрийских равнин. Теперь они объединились, и во главе их человек решительный и суровый. Меус его имя. Ты, должно быть, уже слышал о нем, хоть и живешь в стороне от мирских забот. Он немало послужил нашей армии прежде, а потому знает все ее слабости изнутри.
   -Да, Каллимах, - подтвердил Сангхабхадра, - я далек от мира заговоров, интриг и войн. Но мне кое-что о нем ведомо, потому как нет под солнцем двух разных миров, отделенных друг от друга желаниями людей или богов. Меус теперь главный вождь племен от Окса до Яксарта, и он объявил себя прямым преемником Таргитая, сына Зевса. В нашем городе об этом знают все: от уличных торговцев до бесправных рабов каменоломен. Такой человек доставит вам много забот.
   -Нам? - переспросил гость. - Означают ли слова твои то, что ты отвергаешь царский приказ?
   -Каллимах, - Сангхабхадра покачал головой, - я уже слишком стар, чтобы бороться с царскими прихотями. Я прибуду в столицу, раз того требует воля Гермея и положение государства. Но я не собираюсь ходить у него в услужении, как ходил у его отца, безропотно склоняясь под ветром монаршьего произволения. Я свободный человек, и я монах. Мое дело - следовать Пути Будды и вести по нему других. Если в этом качестве повелитель сочтет меня угодным трону, я подскажу ему, как спасти страну от бед. Еще Благословенный завещал нам, как высшее благо, сострадать всем живым существам и спасать их от их собственной неразумности. Как могу пойти против святого Закона? Как могу пренебречь рукой, протянутой ко мне за помощью? Даже если это и рука властителя Джамбу.
   -Вот и хорошо, - с облегчением вздохнул гость, - значит, я справился со своей миссией.
   -Не хочешь ли ты отобедать в нашей трапезной? - смягчив тон, спросил наставник.
   -О нет, избавь меня от лишней заботы. Пусть боги воздадут тебе за нее по достоинству, а меня уже ждет угощение в доме вашего наместника. Тем более, что к нему у меня тоже есть дело.
   -Тогда не задерживаю тебя, Каллимах. Ступай и пусть сопутствует тебе удача, -Сангхабхадра чуть наклонил голову.
   Ответив ему таким же легким кивком, Каллимах первым покинул площадку, зашагав к монастырским воротам.
   Диокл смотрел вслед гостю учителя со смесью тревоги и непонимания. У него вдруг возникло странное чувство, что этот голубоглазый человек был, скорее, выходцем из его собственного затуманенного прошлого -посланцем великих перемен. Будто он явился из небытия только для того, чтобы связать сумрак давно ушедшего с ярким солнцем грядущего.
   -Выходи! -вдруг повелительно объявил наставник с такой суровой интонацией в голосе, что Диокл вздрогнул и весь съежился.
   Он выбрался из кустов и с понурой головой приблизился к учителю. Юноша был уже готов к любому, самому строгому наказанию. Гораздо сильнее его волновал сейчас вопрос его дальнейшей судьбы.
  
   Глава 5. В столице.
   Великий город Паттала в нижнем течении Инда был некогда завоеван войсками Александра Великого и стал последней точкой в его продвижении на восток. Властителем Ойкумены были перестроены старые городские стены и заложена большая гавань с верфями, чтобы корабли из дельты реки могли выходить прямо в море.
   Снаружи город густо оплетала сеть поселений деревенского типа, жители которых сажали на общинных полях пшеницу, рис и ячмень, а также разводили буйволов, коз, коров и овец. За крепостными стенами начиналась артерия широких, но разветвленных улиц, ближе к центру вымощенных каменными плитами. Если дома со стороны городских ворот были еще одноэтажными, сделанными из обожженной глины и крытыми соломой, то по мере углубления в кварталы взгляду открывалось все больше каменных и кирпичных строений двух и трех этажей с широкими плоскими крышами. Обычно вечером, с наступлением первой прохлады, жители поднимались на них целыми семьями, чтобы вдохнуть перед сном чистого и свежего воздуха. Большинство таких домов стояли на искусственном возвышении, имели внутренний двор и дренажную систему. На своих огородах горожане высаживали кунжут и фасоль. Также вдоль всех главных улиц Патталы были прорыты сточные канавы и установлены общественные колодцы.
   В торговых кварталах первые этажи домов служили лавками, а подвалы, - кладовыми. В ремесленных -выполняли роль мастерских: гончарных, ткацких, сапоженных, ювелирных и оружейных. Гончары лепили и обжигали керамическую посуду, украшая ее орнаментом зеленых, красных и желтых красок. Ткачи кроили женскую и мужскую одежду из шелка и хлопка. Сапожники плели сандалии для горожан и высокие, шнурованные башмаки с открытыми пальцами для солдат. Ювелиры кропотливо работали с золотом, драгоценными и полудрагоценными камнями. Оружейники делали из бронзы и меди доспехи, щиты, мечи и наконечники для копий. В тех же ремесленных районах были открыты харчевни и постоялые дворы.
   Центр города занимал акрополь, построенный еще Деметрием Бактрийским. Сюда простые жители уже не допускались. Снаружи от него тянулась линия складов и зернохранилищ, сразу за стенами - площадки, густо заложенные глиняными и каменными снарядами для метательных орудий.
   В акрополе находился царский дворец, все административные здания, главные храмы, театр и гимнасии. Здесь, в этом внутреннем городе улицы так и сверкали чистотой, так как к каждой из них была приставлена своя команда для общественных работ во главе с начальником и надсмотрщиком. За садами, окружавшими дома греческой знати, особо следили обученные садовники. Большие сады помещались и на территории гимнасиев, обрамляя квадратные перистильные дворы для упражнений с бассейном и умывальными комнатами.
   Дворцовый комплекс Патталы сам по себе был уникальным явлением. Открывался он двухъярусной колоннадой, на углах украшенной фигурами антов. Фризы ее, с рельефными изображениями широкогривых львов, переходили в коринфские пилястры. За внешней колоннадой был парк с несколькими павильонами и портиками в ионическом стиле. Далее шли центральные здания с большой анфиладой. Они включали огромный тронный зал, царские покои и ванную комнату, а также помещения для слуг.
   Диокл жил в столице уже девять дней. Он приехал сюда вместе с наставником и заступил послушником в главный буддийский монастырь Патталы - Вирупакша.
   "У каждого человека есть выбор, - сказал ему тогда Сангхабхадра, к удивлению юноши, освободив его от вполне заслуженного наказания. - И он делает его сам, невзирая на те противоречия, которыми обступает его жизнь. Я сделал свой выбор уже очень давно. Поэтому я научился понимать корни событий. И именно поэтому я говорю тебе сегодня: твоя судьба еще не разрешена. Тебе нужно ехать со мной, чтобы предназначение твое в этом мире смогло раскрыться до конца.
   Юноша много думал над словами учителя. Он провел бессонную ночь и на утро уже твердо ответил себе на самый главный вопрос. Он должен следовать за человеком, который стал единственной путеводной нитью его существования. Оборвать эту нить казалось теперь равнозначным гибели-гибели всего сугубо человеческого в нем, всего исконно духовного в утробе его естества. Без наставника Диокл был подобен слепцу в неуемно шатающемся мире. Его знаний, дабы без поводыря достигнуть светоча истинносущего, было явно недостаточно.
   Когда-то Сангхабхадра читал молодым послушникам сутру "О пастьбе буйвола", глубоко запавшую в память Диокла. В ней говорилось о том, что хороший пастух, коим является каждый последователь Учения, должен владеть основными навыками, способными привести к освобождению. Он должен знать все большие и малые тропы в лесах, горах и степях. Должен знать нрав и повадки буйвола, которого сопровождает в силу закономерного порядка вещей. Должен уметь находить полноводные ручьи для водопоя, где буйвол смог бы утолить свою жажду, и знать места, где растут пригодные для прокорма животного травы и коренья. Еще он должен уметь оберегать буйвола от хищных зверей, болезней и других тягот непостоянного мира. Под буйволом в сутре понималась исходная первоприрода человека, которую подвижник обязан своим правильным уходом избавить от помрачения иллюзиями сансарического существования.
   Однако Диокл пока не обладал подобными навыками. Он очень смутно сознавал, в каком направлении нужно двигаться, для того, чтобы снискать плоды Татхагаты. Потому все определилось теперь самым естественным образом. Просвещенный учитель Сангхабхадра встал опорой трона единодержавного махараджи Гермея. Послушник Дхармы Диокл последовал за своим наставником, чтобы в тени его благодати постигать истину Святого Закона.
   Так Диокл оказался в Вирупакше. Новый храм не слишком сильно отличался от прежнего, разве что размеры его были внушительнее и служило в нем без малого четыре сотни монахов и послушников. В остальном все было привычно: те же обязанности, занятия, тот же распорядок дня. Иногда - короткие вылазки в город.
   К городу Диокл привыкал постепенно. Здесь жило гораздо больше народностей и потому на улицах царило полное смешение диалектов. Большинство зданий отличалось от тех, к которым он с детства привык в Индрапрастхе, да и многие порядки были другими. Так, к примеру, в черте города не было центров керамического и кожевенного производства - они выносились за пределы крепостных стен, чтобы не загрязнять атмосферу Патталы. То же самое касалось и скотных дворов. Палестры были открыты лишь для эллинов по происхождению и в них не могли заниматься дети неполноправных граждан. Городской совет -Пританея, не являлся выборным, как в Индрапрастхе. Его состав целиком назначался правителем.
   Еще Диокл никогда раньше не видел театра, не слышал выступлений ораторов на агоре. Богатство одеяний знати поражало и слепило глаза. На улицах можно было видеть роскошные квадриги с экипажами, запряженные жеребцами особой белоснежной масти. Юноша уже знал, что это легендарные сузианские кони, которые считались потомками "небесных лошадей" и стоили фантастических денег. Также некоторые чиновники в Паттале усвоили обычай перемещаться по городу на нарядных носилках со свитой слуг и опахальщиками.
   Город Паттала вел активную морскую и сухопутную торговлю со многими странами. Успешно продавая зерно, масло, хлопок, а также ювелирные товары, он получал целебные мази из Сирии, вавилонскую вышивку, пергамент из римской провинции Азия, а также железное оружие из Парфии и стеклянные изделия из Египта. Послы разных государств - от Понта до Чины, привозили ко двору Гермея богатые дары, которые пополняли закрома царской сокровищницы.
   Каждый раз возвращаясь после походов в город, Диокл с наслаждением погружался в глубокий покой храма и отдыхал душой от суеты большого мира. Отдыхал от красок и звуков, от того обилия совсем не нужных ему знаний, которые налипали на него, как песок на выброшенную из моря ракушку. В Вирупакше он усердно практиковал все упражнения по созерцанию, которые показывал ему учитель, вникал в смысл проповедей, читал и обсуждал канонические тексты. Он по-настоящему устремлял свое сердце к поиску истины.
   Однако беспокойство не оставляло юношу. Несколько раз монастырь посещал Каллимах для уединенных бесед с Сангхабхадрой и случайные встречи с ним всегда были подобны лучам фонаря, высветляющим ветхое дно колодца души. Однажды Диоклу даже приснился сон, после которого он проснулся в ледяном поту. Он увидел себя в гигантском коконе из паутины. Эта паутина была прочной, как железо, и стягивала руки и ноги юноши, точно оковы. Диокл боролся до последнего, пытаясь выбраться из страшного плена, но все было тщетно. Это была борьба с всевластной стихией, заведомо обреченная на неудачу.
   Столица также не позволяла беззаботно углубиться в самосовершенствование и взращивать в сердце невозмутимость. И без того сумбурная обстановка города теперь оказалась дополнена волнениями и страхами горожан. Предвестие перемен витало в воздухе, легко преодолевая высокие храмовые стены. Даже по обыкновению невозмутимый Сангхабхадра выглядел нахмуренным, возвращаясь после своих визитов во дворец.
   Ухудшение пограничной ситуации и сплетни про "кровожадных варваров", которыми теперь уже родители пугали непослушных детей, совсем расшатали жизнь древнего города. Народ перестал верить обещаниям властей и, похоже, тайком начал вооружаться. В оружейных лавках копья, мечи и даже большие ножи для разделки мяса стремительно раскупались. Люди делали продовольственные запасы на чердаках и в подвалах домов. Иногда появлялось такое чувство, будто город давно взят в осаду неприятелем. Даже количество уличных воров уменьшилось, а случаи ночных разбоев стали большой редкостью, так что в судопроизводстве количество уголовных дел сильно пошло на убыль. Затаенное ожидание, вроде бы, передалось даже уличным собакам. Все к чему-то готовились.
   Царь, конечно, не мог не знать о том, что происходит в Паттале. За елейным тоном ежедневных докладов сановников стало невозможно уже утаить правду. Город ждал войны. Очевидность и масштаб проблемы побудили Гермея, как прозорливого правителя, искать противоядие социальной нестабильности в Паттале. Нужно было каким-то эффективным способом поднять дух горожан и всколыхнуть в них уверенность в собственной силе.
   Наступили Великие Дионисии -пятидневный праздник, который так обожали все эллины. Обычно он состоял из ряженых шествий с песнями, танцами и театральными представлениями. Но на сей раз Гермей решил изменить облик этого популярного торжества. Вместо актеров и певцов он вызвал в Патталу свои элитные боевые корпуса, устроив грандиозный военный парад тридцатитысячной армии.
   Диоклу посчастливилось увидеть это редкое зрелище. В этот день наставник разрешил выйти в город всем обитателям Вирупакши, кроме смотрителей залов и старших монахов. Теперь, смешавшись с орущей от восторга толпой крестьян, торговцев, домовладельцев, периэков и рабов, монахи наблюдали, как маршируют по улицам столицы стройные колонны безупречно экипированных воинов.
   Первыми шли пельтасты - средняя пехота, в полотняных котфибах, подпоясанных широкими кожаными поясами. Пучки разноцветных перьев украшали их круглые шлемы, в руках были фракийские щиты - пельты в форме полумесяца, короткие копья и мечи -махайры. Эти воины могли искусно действовать как в сомкнутом, так и в рассыпном строю. При построении армии они вставали у правого края фаланги, а во время сражения связывали действия конницы и тяжелой пехоты.
   За пельтастами показались метатели копий в коротких стеганых туниках. Плетеные щиты, крепленные шейными и поясными ремнями, были у них переброшены за спину. Дальше шли вспомогательные части: индов, согдов, бактрийцев. Вооружены они были своим национальным оружием: копьями с широким наконечником, секирами и кривыми мечами. Некоторые шли налегке, другие тащили громоздкие продолговатые щиты. Все эти отряды, как правило, ставились в бою с левого крыла фаланги.
   Пришел черед полков тяжелой пехоты - сариссофоров. Корпуса Халкаспидов - Медных Щитов, и Левкаспидов - Белых Щитов, вышагивали слаженно и четко, лязгая своей амуницией. Облаченные в рельефные или чешуйчатые тораксы, они производили сильное впечатление. На головах у них были вытянутые шлемы с козырьками и нащечниками, на ногах -бронзовые кнемиды. Шли сариссофоры, разбившись на спейры по триста человек в каждой. Над ними шумел целый лес длинных копий, на поясах блистали лавролистные мечи и кинжалы. Немного сбоку от каждой спейры двигались спейрарх, трубач - сальпинктес, знаменосец - сигнальщик и адъютант - гиперет в длинном пунцовом плаще и с высоким гребнем на шлеме.
   Царская Гвардия - Агема, ослепила зрителей своими золочеными доспехами с обилием украшений. На их круглых щитах легко узнавались фигуры и лица богов: Зевса, Афины и Аполлона. Лохаргос Агемы - отмеченный шрамом на щеке Дамагор, был ветераном баталий еще прежнего царя Филоксена. Он шел, прихрамывая на одну ногу, но зорко и величественно поглядывая поверх голов восхищенных горожан. Ножны его ксифоса были усеяны драгоценными каменьями, а тяжелый шлем нес в стороне помощник-тетрарх.
   Наконец показалась конница. Легендарные гетайры Филиппа и Александра давно ушли в прошлое. Вместо них греко-индийские цари держали тяжелую конницу - катафрактов и среднюю - димахов. Эти всадники, в основном, аристократического происхождения, носили бронзовые доспехи и бронзовые же шлемы с широкими полями. Вместо щитов у них были наручи, чтобы удобно было действовать обеими руками длинным копьем. Разбитые на илы по пятьдесят человек в каждой, они могли столь же слажено, как и фаланга, вести бой в сомкнутом строю, но могли сражаться также малыми группами или поодиночке. Надменная гордость и уверенность на лицах этих всадников, ловко гарцующих на увешанных тяжелой сбруей лошадях, похоже, рассеяли последние сомнения зрителей. Кажется, даже скептики теперь поверили, что армия повелителя Джамбудвипы - великая сила, которой нет равных на земле. Женщины и дети возбужденно кричали, переходя на визг. Трубачи и флейтисты выдавали оглушительные гимноподобные трели. А когда вслед за кавалерией на улицы Патталы вывели боевых слонов - экстаз жителей стал полным.
   Эти ревущие исполины сотрясли мостовые, оказавшиеся слишком хрупкими для такой невиданной мощи. За головой каждого гиганта сидел индиец- погонщик в переднике-дхоти, направлявший все движения животного. На спинах слонов помещались высокие башни, увешанные щитами. Там сидели лучники и метатели дротиков, которые, оценив всю полноту чувств зрителей, начали перебрасываться с ними шутливыми репликами.
   Затея царя Гермея удалась. Все страхи жителей Патталы уже растаяли как ночной сумрак под воздействием утреннего солнца. После окончания парада начались народные гуляния и игры, а чуть позже, некоторые горожане стали потихоньку расходиться, чтобы принять участие в застольях. Диокл все еще был здесь, среди этих полубезумных людей и он совсем не понимал, что происходит. Неужели же он один еще не утратил ощущение реальности происходящего? Неужели никто во всей огромной, многотысячной столице так и не осознал, что движение перемен, отметившее их судьбы своей неумолимой дланью невозможно обратить вспять? Что всего того, что было прежде, не будет больше уже никогда?
   Контуры переливающейся железом армии превращались для него в зубчатые песчаные буруны, которые ползли вперед по воле ветра, но тут же рассыпались в бесцветную пыль...
   Глава 6. На пороге храма
   "Снова Арий зовет нас в поход:
   В беге травы смеется ветер.
   Под пологом бескрайнего неба
   Черные башлыки катятся, словно буран.
   Сколько прыти в ногах ретивых коней!
   Дрожит земля под копытами.
   Жадный рой смертоносных стрел
   Не удержат ни стены, ни латы..."
   Так пел старый Заранта, и голос его терялся в треске факелов и разрозненных людских криках. К утру число воинов в войске Моги удвоилось, но люди все продолжали подходить. Многие из опоздавших к битве ворчали, что их не дождались и не дали им блеснуть доблестью и силой; иные были недовольны тем, что не успели к разделу добычи; третьи же молча присоединились к грабящим город в надежде еще чем-то поживиться.
   Вскоре, однако, Мога отправил своих ратников вытаскивать зарвавшихся грабителей из домов и прекращать грабежи. А вскоре на пустыре, возле дома наместника, запели рога, призывая всех уцелевших жителей заставы собраться на площади.
   Как ни странно, собралась довольно внушительная толпа. Люди с растрепанными волосами и темными от страха лицами с волнением ждали решения своей участи.
   Мога выехал перед ними и замер вместе с конем, как изваяние, сжимая в руке алый бунчук племени арсов. Довольно долго они смотрели друг на друга, завоеватель - и жители разоренного им селения.
   - Я знаю, вы вряд ли питаете ко мне теплые чувства, - начал князь. Он свободно говорил на местном диалекте, представлявшем собой язык эллинов с сильной примесью согдийских и сакских наречий. - Но и мои люди не горят к вам любовью. Почему же черная тень пролегла между нашими народами? Почему эту спокойную землю обагрила сегодня свежая кровь?
   Вопрос повис в совершенной тишине.
   - Я заступился за своего человека, - продолжал князь. - А ваш защитник, который должен был заступиться за вас - где он сейчас? Смог ли он вас защитить? Нет. Он первым нарушил законы справедливости, он совершил неправедный суд - и ответил за это перед лицом небес. Вы же -его невольные соучастники! Вам было ведомо о неправоте его приговора, но вы предпочли смолчать и тем навлекли невзгоды на свои головы и свои жилища. Вы пострадали из-за Милона, ибо великий Таргитай, предок нашего рода, завещал нам слово мудрости: "Тот, кто не почитает людей, тот обманывает богов". Но ваш наместник мертв, и какой с него теперь спрос? А вам нужно жить дальше. Скиты не сеют вражды на просторах земли. Тех, кто приветлив с ними, они нарекают братьями и делят с ними свое имущество. С врагами же говорят их мечи и стрелы. Вы вправе уйти отсюда и искать счастья в другом краю, если не приемлете сердцем владычество скита. Но вы можете остаться и принести клятву верности мне. А тогда - запомните! - где бы и когда бы ни стряслась с вами беда, достаточно только послать весть- я и воины мои всегда явятся вам на помощь. Я не бросаю своих людей. И сегодняшний день тому свидетель.
   Народ стоял в некотором оцепенении. Из рядов не доносилось ни звука.
   - Ступайте и подумайте над моими словами. Сегодня все вы еще полны страха и ненависти. Кто-то лишился дома, кто-то - нажитого добра, кто-то - мужа, жены или детей. Я не могу вернуть вам утраченное, но я могу помочь вам пережить выпавшее несчастье. Если вы решите принять мою власть, мои люди помогут восстановить ваш дом, если он сгорел. Если ваша жена или дети попали в неволю, я выкуплю их и верну вам. Если же вы хотите уйти -никто не станет чинить вам вреда и преграды. Я даю вам два дня на размышление. Ступайте.
   Люди, однако, не сразу стали расходиться. Прямо тут же на площади возникали споры, а многие подходили к Моге - говоря, что согласны признать его своим повелителем.
   Мога довольно улыбался, отдавал распоряжения. Благо, в его руки попала казна наместника, и с ее помощью он мог хотя бы частично усмирить недовольных. Однако, когда жители заставы разошлись, он вернулся к своим сопровождающим, и на лице его вновь была озабоченность.
   - А теперь нам надо подумать, как выпутаться из той сети, в которую мы угодили, - произнес он со скорбью.
   - О чем ты говоришь? - удивился Фарна.
   - О том, что в столице нам вряд ли простят разорение заставы. Я, конечно, стою на страже жизни и свободы своих людей, но всему есть предел. Если сейчас я ввяжусь в большую войну, вряд ли мне удастся сохранить наши жизни!
   - Ты хочешь сказать, что нам надо бросить этих людей и уходить в степи? - спросил Фарна.
   - Нет, друг Фарна. Я обещал им, что буду защищать их - и убежать теперь еще хуже, чем просто погибнуть, как это сделал Милон. Не думаю, что кто-то из вас пойдет за таким вождем, который не способен сдержать данного слова - или хотя бы попытаться сдержать!
   - Что же нам тогда делать?
   Мога размышлял.
   - Надо попытаться договориться. Пока еще не вся казна наместника разошлась по рукам, соберите то, что осталось. Отправим ее в столицу. Также надо позаботиться о погребении погибших - как наших соплеменников, так и йонаков. В столице надо рассказать и об этом. Поведать Гермею о том, как погибший Милон нарушил закон, не оставив нам выбора. Попасть к царю будет нелегко, но есть у меня в столице старый знакомый, с которым мы делили груз многих походов, ели из одного котла и накрывались порою одним плащом. Его имя Афинион. Он должен нам помочь.
   Мога оглядел стоящих вокруг него вождей племен, на поясных бляхах которых переливались звонким светом фигуры волков, орлов и тигров. Те смотрели на него в ожидании.
   - Как же так? - произнес один. - Года не прошло, как мы били их войска, а теперь ты дрожишь перед ними?
   - Я понимаю твой гнев, Таргитай, но ты забываешь несколько вещей. Прежде всего, война тогда была вызвана самими эллинами. Их наемники вторглись в наши кочевья, угнали табуны лошадей, ибо сочли это более выгодным, чем платить за них. Что же, мы научили их честной торговле. Потом, тот наш набег был хорошо подготовлен: мы не ответили собранным на скорую руку ударом, а сначала стянули силы, потом потребовали возместить нам ущерб, а уже после отказа эллинов- взяли один из их городов, чтобы впредь не повадно было. Однако память греков слишком коротка, и урок они запомнили ненадолго. Сегодня нам пришлось спешить, чтобы предупредить большее зло, но к войне мы не готовы. Так что надо договариваться.
   Мога положил руку на плечо вождя племени Скирта.
   - Вот что, Фарна. Твои люди затеяли эту ссору, им и придется ее разрешить. Но ехать должен ты, послать их одних - значит заведомо обречь переговоры на провал.
   - Как ты сложно и мудро разговариваешь! - подобострастно воскликнул один из вождей. - Видна эллинская школа!
   - Не хотел бы этим гордиться, - пробормотал Мога. - Если ты чего не понял, так и скажи прямо, без льстивых ужимок. Объясняю - чтобы моих посланников принял царь, посланник должен быть по меньшей мере вождем племени. А по-хорошему, должен ехать я сам. Но мне, увы, нельзя. Ибо если я появлюсь в столице, меня просто схватят, и на этом мое посольство закончится. Так что, Фарна, возьми вот этих двоих, - Мога указал на стоящих возле него Вароха и Скирта, - возьми еще двоих для охраны, и отправляйтесь. Перед отъездом подойди ко мне, я объясню тебе подробно, с кем и о чем говорить.
   Фарна выехал в путь после полудня, в сопровождении Раснабага, Колочая, Вароха и Скирта. На этот раз они ехали вооруженными до зубов, с копьями в руках, со щитами за спинами, в остроконечных кожаных шапках и широких нагрудниках, а у Фарны на поясе поблескивал дорогой меч.
   Все, что надлежало им взять с собой, они сложили в кожаные мешки и приторочили к седлам, так что скакали быстро, не обремененные повозкой. Всадники обогнали на узкой горной дороге уныло бредущих прочь от города переселенцев -тех, что решили уйти, не желая подчиняться новому правителю. Впрочем, Скирт про себя с удивлением отметил, что таких было не очень много. На площади Могу слушало куда больше народа.
   Дороги в этой стране, в которую так далеко Скирт никогда не забирался, вели то по долинам, то по перевалам горных хребтов. По ним из года в год проходило множество караванов, соединяющих далекую Чину на Востоке и не менее далекую страну Рум на Западе.
   Варох ехал, то и дело оглядываясь назад.
   - Не страдай, - хлопнул его по плечу Раснабаг. - Ничего с твоей невестой не случится в твое отсутствие.
   - Надеюсь, ей скажут, где я, - пробормотал Варох. - Иначе что она может подумать? Я уехал на день, а меня уже нет несколько дней.
   - Подумает, что нашел у яванов красотку получше! - расхохотался Колочай. Варох сердито замолчал, поехав вперед.
   Посланцы Моги торопились, почти не останавливаясь. Ночевали в горах, подальше от селений, обходя стороной укрепленные города, где при въезде надо было называть себя. Порой приходилось вести коней по неприметным горным тропам в обход ворот, преграждавших единственный проход в ущелье.
   Люди здесь селились вольготно, и склоны гор утопали в зелени садов. Порой на вершинах гор высились дозорные башни, но можно было ехать целый день - и не заметить признаков военной власти.
   Однако чем дальше забирались они вглубь страны, тем чаще появлялись укрепленные города, тем тяжелее приходилось им уклоняться от встречи с охраной. Они разбивали палатку где-нибудь в горном лесу, стараясь не охотиться, а перебиваться сушеным мясом, взятым из дома, чтобы не разводить костер.
   Если бы не так они торопились! Тогда можно было бы побродить по склонам, вдоль бурных ручьев, сбегающих со скалистых уступов. Можно было бы забраться в пещеры, манящие своими черными зевами с обрывов над тропой. Горы, с детства возвышавшиеся для Скирта на самом окоеме, казались чем-то далеким и невозможным - но внезапно словно вобрали его в себя, пустив внутрь своих тайн...
   Наконец, каменные вершины остались позади, и посланники спустились на огромную зеленую равнину, изрезанную полноводными реками. Однако равнина эта была слишком непохожа на их родную степь. И воздух тут был другой - душный и влажный, непривычный для жителей сухих степей.
   На четвертый день пути по равнине - и на десятый день после их отбытия из лагеря - перед ними открылась столица.
   Блестящий розовым в лучах заходящего солнца, белый город, по белизне сравнимый со снегом в горах, вдруг открылся на зеленой равнине. Белые уступы домов от синей ленты реки ярусами поднимались по холму к центральной крепости, зубчатые стены которой тоже были сложены из белого камня. На миг посланники замерли, пораженные чарующим зрелищем.
   Вдалеке, за пределами последних кровель города, виднелись темные полосы леса. Вблизи же -вокруг столицы и возле реки, бесконечные поля были покрыты колышущимися стеблями риса.
   Ближе к городу на реке был устроен причал с верфями и доками, где то и дело сновали низкие гребные суда, порой разгоняемые крупным пузатым парусным кораблем.
   По мере того как путники приближались к столице, очарование от белоснежного города медленно таяло. Дома оказались белоснежными лишь на верхних ярусах, иногда только крыши или внешние стены были облицованы мрамором или покрыты известью. Нижние этажи оказались вполне обычными, глиняными или кирпичными, а иногда и вовсе не крашеными.
   Копыта лошадей зацокали по каменным мостовым. Скирт поразился, на миг сдержав ход своего коня. Когда они сошли с гор, то сняли подковы с коней, чтобы копыта их могли отдохнуть; а здесь он забеспокоился, не собьет ли конь ноги на твердом покрытии.
   Впрочем, ехать им предстояло недолго. Фарна, некогда посещавший столицу вместе с Могой, быстро нашел шумный постоялый двор, где они останавливались когда-то.
   Хозяин двора -низкорослый человек с мясистым лицом и рыхлыми волосами, скрепленными лентой, посмотрел на них с нескрываемым подозрением.
   - В чем дело? - уловив его долгий изучающий взгляд, спросил Фарна. - Или ты не помнишь меня? Я останавливался у тебя лет семь назад.
   - Стал бы я запоминать всех своих постояльцев! - проворчал тот. - Но к несчастью, тебя я запомнил. Ты - скиф!
   - Да. Ну и что?
   - Я не могу поселить здесь тебя и твоих людей. Ищите ночлег в другом месте.
   Фарна нагнулся было к хозяину, чтобы выплеснуть на нем свой гнев, но внезапно сдержал себя. Позвав спутников, он вышел обратно на улицу.
   - Ясно, что тут нас ничего хорошего не ожидает. Выход один - как можно скорее разыскать жилище бывшего соратника нашего князя, и попытаться устроиться у него. Зовут его Афинион, это один из военачальников нынешнего царя. Он должен нас приютить, в память о прежней дружбе с Могой! А, возможно, и помочь попасть во дворец. Значит, так. Сейчас расходимся по городу. Ищем дом Афиниона. Старайтесь на улицах, если с вами заговаривают, не отвечать, чтобы не нарваться на ссору. Не нравится мне, как нас встречают.
   - Что же, молчать, если спрашивают? - набычился Колочай.
   - Только если с вами заговорит стража или кто-нибудь из знати, тогда, конечно, не молчите. От всякого сброда лучше уезжайте, и чем быстрее, тем лучше. Да, в крепость могут не пустить просто так, потребуют плату за въезд. Если спросят, дайте стражникам по десяти оболов, - Фарна отсчитал каждому по несколько медных монет. - Ворота в конце этой улицы видите? Вон, там, в квадратной башне? Встречаемся на закате возле них, внутри. Раснабаг, ты отправляйся к реке, попытайся разузнать там. Колочай, ты пойдешь в другую сторону. Вы двое, не теряйте друг друга, поезжайте в крепость, пока не стемнело. Следите за мешками, здесь полно воришек. А я поброжу тут, поспрашиваю.
   Посланники разъехались в разные стороны.
   Скирт и Варох молча ехали в сторону крепости. У ворот им наперерез двинулись двое угрюмых стражников с круглыми щитами, но Варох достал из дорожной котомки, привязанной к поясу, два тетраобола, которыми предусмотрительно снабдил его Фарна, и протянул им. Воины, с невозмутимым видом спрятав монеты, отошли в сторону, так и не произнеся ни звука.
   Они ступили на мостовую внутренней крепости.
   В крепости повсюду высились дворцы и храмы. Вокруг иных дворцов простирались настоящие леса - окруженные невысокими белыми оградами, тут росли плодовые деревья, дающие не только пищу, но и столь ценимую в жару тень.
   - Ну, и где нам тут искать дом Афиниона? - обреченно оглядел Варох высящиеся вокруг дома, каждый из которых вполне мог сойти за царский дворец. - Что, в каждом будем спрашивать?
   - Давай лучше доедем до середины, а оттуда разойдемся в разные стороны, - предложил Скирт.
   Варох кивнул.
   Всадники пересекли крепость поперек, осматривая дома. Людей на улицах здесь было немного, куда меньше, чем за стенами крепости. Улицы были шире, а в центре крепости и вовсе находилась большая площадь, замыкающаяся огромным царским дворцом.
   На миг юноши замерли, пораженные его величием. Потом Скирт первым одернул друга, напоминая, что им надо вернуться до заката.
   - Тут живет царь, а не его военачальник.
   - Военачальник может жить поблизости, - возразил Варох. - Я постучусь в соседний дом.
   - Хорошо, - одобрил Скирт. - А я посмотрю, что там дальше.
   Он проехал мимо широкой лестницы, ведущей ко входу во дворец, миновал высокие мраморные уступы и свернул за угол.
   На него внезапно взглянул огромный глаз с вершины треугольного фронтона дома. Пораженный, Скирт слез с коня и подошел к приоткрытым воротам.
   Странным было это место. Всю жизнь Скирт чувствовал себя уютно лишь вдалеке от больших городов, в степи, там, где вокруг расстилался простор, а ветер шумел в ушах. Здесь же были высокие стены и полумрак, и в полумраке различалось множество людей - но ощущение было такое, словно тут нет никого, и стены не давили своей высотой.
   Скирт вошел внутрь. К нему подошел молодой худощавый ученик в длинной накидке, цвет которой было не разобрать в полумраке.
   - Ты кого-то ищешь? - негромко спросил тот по-гречески. Скирт на мгновение замялся, вспоминая слова этого сложного для него языка.
   - Мне нужен дом военачальника Афиниона, - ответил он наконец.
   - Я могу проводить тебя, если ты хочешь, - предложил юноша, выводя Скирта на свет.
   Невольно Скирт зажмурился, оказавшись после полумрака под открытым небом. Он влез в седло.
   Парень молча дожидался рядом. Потом кивком пригласил следовать за собой.
   - Вот его дом, - указал он рукой на раскинувшиеся возле крепостной стены с южной стороны каменные строения, окруженные высокой оградой. - Удачи тебе.
   - Спасибо, - отозвался Скирт. - А скажи еще, как называется то место, куда я заходил? Ну, то, где ты сидел?
   - Это дом Блаженного, обитель Будды, - ответил Диокл и слегка поклонился чужеземцу, отправляясь в обратный путь.
  
   Глава 7. Западня.
   Все послы собрались возле дверей дома Афиниона еще до заката. Солнце бросало последние лучи на золотую верхушку царского дворца, и она освещала город, как далекий маяк.
   Афинион, ровесник Моги, выглядел при этом значительно старше его, благодаря лицу, изрезанному шрамами и морщинами. Он был примерно одного роста с царем скитов, но при этом стройнее и изящнее, легче в кости. Одет он был в просторную одежду из сукна яблоневого цвета, с двумя золотыми застежками на плечах в форме речных ракушек. На шее его блистало массивное ожерелье с медальоном, на руках - тяжелые перстни.
   Афинион принял посланников своего давнего знакомца в трапезной роскошного дома. Все стены здесь были покрыты пестрой росписью с изображениями разнообразных крылатых существ. Росписи окаймлялись широкими полосами орнаментов в виде морских волн. И только на дальней стене главного зала, возле которой стояли треножники, топорщились складки шерстяных тканей. Пол сплошь был выложен квадратными плитами с рисунками осьминогов и рыб.
   Мебели вокруг было много. Скиты разглядывали причудливой формы сидения с высокими спинками и подлокотниками из слоновой кости, бронзовые столы с ножками в виде лап неизвестных им зверей, длинные скамьи, накрытые шелковыми тканями с вышивкой и подушками в углах. Вазы с вином и маслом стояли повсюду - на полу, на столах, на резных ларях. Некоторые из них были керамическими, другие - серебряными с выпуклым рисунком. Всюду пахло индийским бальзамом.
   - Вы решились приехать в опасное время, - заговорил Афинион, качая головой. - Сейчас людей вашего рода и племени не любят в наших городах.
   - Хотелось бы понять, почему! - подал голос Раснабаг. Фарна недовольно на него взглянул.
   - Уладить все недоразумения между нашими народами нас и прислали, - произнес он, кладя к ногам Афиниона один из привезенных мешков. Хозяин дома лениво прикоснулся к нему пальцами ног.
   - Боюсь, чтобы уладить эти недоразумения, вам надо раздать такие мешки всем нашим горожанам. Они полны гнева и ненависти за разорения наших пограничных селений. Вспоминают прошлый ваш набег, окончившийся взятием Таксилы.
   - Но ведь они сами были виноваты! - воскликнул Фарна.
   - Кто об этом знает? Виноваты были одни, а пострадали другие. Да и считают ли виноватые себя в чем-то виновными - тоже еще неизвестно.
   - Ну, правильно, - горестно вздохнул Колочай. - Мы же дикари, варвары! С нами можно делать все, что угодно! Украсть у нас - это благое дело! А уж если захваченное у нас передать какому-нибудь храму - так это вовсе святое деяние!
   - Как ни прискорбно это сознавать, но ты, увы, прав, - согласился Афинион. - Но людей не переделать! Или скажешь, вы относитесь к эллинам без презрения и без чувства собственного превосходства? Как же, мы не умеем скакать на лошадях, как вы, наши лучники уступают вам в мастерстве, мы живем в тесных городах - разве есть за что нас уважать? Да, и еще мы склонны к обману, как все эллины, не так ли?
   Колочай угрюмо нагнул голову, не зная, что возразить.
   - Но в этот раз, должен вам сказать, случилось иное, - продолжал Афинион. - Прошлогоднее унижение царь перенес с немалым трудом, и с тех пор искал любого предлога, чтобы отплатить за неудачу под Таксилой. И тут вы сами даете ему в руки такую возможность!
   - Царь хотел ссоры с нами? - не поверил своим ушам Фарна.
   - Да, клянусь Артемидой Ортинийской! Я сам слышал, как он рассылал в приграничные города людей с наказом к фрурархам, командирам гарнизонов- искать любые поводы для ссоры с вашими людьми, - заявил Афинион. - Нужна была любая зацепка, чтобы вызвать ваш гнев, а потом на вас же и обрушить негодование его подданных.
   - Но зачем?
   - Положение нашего царя весьма шаткое, - Афинион с наслаждением отхлебнул из чаши с вином. - Чтобы упрочить его, короткая победоносная война с небольшим, но надоедливым соседом вполне подходит. Так что ждите - скоро к вам придут железные фаланги Гермея и его боевые слоны!
   - Но ведь мы не могли оставить нашего брата... - начал Фарна.
   Афинион согласно кивнул головой.
   - Разумеется, не могли. На это и был расчет. А теперь уже вы - виновные в разорении наших поселений и в убийстве наших жителей, что бы там мой старый друг ни говорил. Теперь уже вами пугают жителей столицы, теперь вы - ужасные северные варвары, грозящие гибелью нашим городам. И, согласитесь, отчасти это правда, разве же нет?
   - Мы защищались! - гордо выкрикнул Раснабаг, выступая вперед.
   - И ради защиты разорили селение на заставе? - усмехнулся Афинион, играя браслетами на руках. - Да, друзья мои, вам подставили чан, наполненный дерьмом, и вы с головой в него окунулись! - он с сочувствием оглядел смущенных скитов, стоящих перед ним.
   - Что же нам делать? - прошептал Фарна пораженно.
   - Мой совет - возвращаться и готовиться к войне. Пусть Мога собирает всех своих людей, если не хочет сам оказаться в положении несчастного Милона.
   - Но я не могу вернуться, не поговорив с царем, - опустил голову Фарна.
   - Вряд ли он пожелает с вами сейчас разговаривать. Да если и станет - это уже бесполезно. Боюсь, он потребует ваших голов на золотом блюде.
   - Тем не менее, я не верю, чтобы правитель хотел войны, - упрямо произнес Фарна. Афинион поднялся с кресла, удивленный его настойчивостью.
   - Что же, хорошо, - произнес он медленно, и в его неторопливости было что-то зловещее. - Апполон свидетель, я устрою вам встречу с царем. Но не взыщите, если последствия ее окажутся не такими, как вы ожидали. Я вас предупредил.
   Несколько дней скиты прожили во дворце Афиниона, то ли как гости, то ли как почетные пленники. Афинион не советовал им выходить на улицу, да они и сами к этому не слишком стремились. Однако держал их военачальник со всеми мыслимыми удобствами. Предоставил им свою баню - термы, как их тут называли, - впрочем, скиты не пришли в восторг от нее (холодно, против скитской-то бани, с паром и горячими камнями!), кормил мясом, фаршированным яблоками и оливками, рыбой и фруктами, поил за своим столом отборными винами из длиннодонных сосудов.
   - Разнежимся мы тут, - мечтательно произнес Раснабаг. - И драться не захочется. А неплохо они живут, эти яваны! Правда, еда у них пряная, а вино кислое.
   -Ты слишком привередлив для человека, вскормленного степным просом и сухой бараниной, -рассмеялся Колочай.
   Скирт почему-то сразу вспомнил родное кочевье за Яксартом, где его отцы и деды веками перегоняли коней и волов: летом -на север, в лесостепи, осенью -на юг, в предгорные долины с густой травой. Вспомнил, как сообща вялили мясо и делали сыр из кобыльего молока, а единственными соседями были быстрые барсы, могучие туры и свирепые тигры. Да, яваны и скиты жили очень по-разному...
   - Ты лучше посмотри, много ли людей живет так, как Афинион, - хмуро буркнул Фарна. - Вон, в какой тесноте селятся остальные. В своей степи мы сами себе хозяева. Там мы свободны, как молодой месяц, взбирающийся по небосклону. Душистые травы лугов -наше одеяло, звездное небо -наш полог. Куропатки поют нам такие нежные песни, с которыми не сравняться глупые трели яванских кифаредов. Шепот барханов убаюкивает наш покой. И нам ничего не нужно, кроме доброго коня и тугого лука...
   Когда Афинион вернулся, он сообщил, что царь Гермей готов принять посланников скитов и их дары.
   - Мешок, который вы принесли мне, тоже заберите, - произнес он. - Я помогаю не ради даров, а только в память о старой доброй дружбе с вашим вождем Могой.
   Сняв дорожные куртки из сыромятной кожи, гости переоделись в распашные кафтаны из крашеной шерсти и подпоясались кушаками, предварительно умастив тело толченой кедровой мазью, смешанной с ладаном. Каждый из послов надел свое родовое ожерелье, чтобы предстать перед владыкой яванов во всем блеске. Фарна -с фигурным изображением асука, горного козла, Колочай -архара, Раснабаг -грифона, Варох -кабана, Скирт -бегущего оленя. Потом они наконец взгромоздились на коней и впервые за несколько дней съехали со двора Афиниона.
   Проехать им предстояло всего несколько сотен шагов, но сан посла обязывал прибыть верхом; да и на конях они чувствовали себя гораздо увереннее.
   Однако перед ступенями дворца им пришлось спешиться. Оставив коней, они поднялись ко входу.
   Здесь, у внешней колоннады, путь им преградила стража в искрящихся гравированных доспехах с цветными перьями на шлемах.
   - Нас ждет царь! - произнес Фарна по-гречески, потрясая грамотой.
   Стражники расхохотались.
   - Это вас-то царь ждет? Ты слышал, Профит? -один из воинов даже схватился за живот. -Молите богов, несчастные, чтобы к вам вернулся разум.
   Однако другой, увидев в руке Фарны грамоту, запечатанную двумя восковыми печатями, лениво взял ее двумя пальцами.
   - Оставайтесь здесь, - велел он, бегло глянув на пергамент. - Я схожу и узнаю, в чем дело, если только, клянусь Плутоном, это не чья-то глупая шутка.
   Посланники отступили от колоннады.
   Стражник не возвращался.
   Посвистывая, Колочай устроился на ступенях. Раснабаг вернулся к коням, отвел их в тень. Варох, отправившийся ему помогать, на ходу нашел какую-то травинку, задумчиво жевал ее. Только Фарна и Скирт остались стоять перед входом, ожидая возвращения стражника. Скирту почему-то навязчиво лез в голову старый Заранта, который перед отъездом с заставы гадал на ивовых прутьях об успехе поездки, но так ничего внятного ему не сказал.
   Наконец воин появился.
   - Владыка Гермей, да святится его державное имя, не может сейчас вас принять, - надменно провозгласил он.
   - Но он должен нас принять! - вскричал Фарна.
   - Мне велено передать вам, чтобы после окончания обеденной трапезы вы вновь подошли сюда и оказали почести нашему богоданному повелителю, - продолжал стражник с совершенно безликим выражением в голосе.
   Фарна почесал затылок.
   - И долго ваш царь собирается обедать?
   Усмехнувшись, стражник ничего не сказал, и повернулся к скитам спиной.
   - Что же, думаю, вряд ли нас примут раньше полудня, - подытожил Фарна. - Пойдемте, что ли, тоже пообедаем, - они медленно спустились с базальтовых ступеней и, взяв коней под уздцы, так же медленно побрели в сторону дома Афиниона, мимо мраморных статуй, колонн и монументов с непонятными надписями.
   - Смотрите! - раздался неприятный голос с окраины площади. -Апасаки! Те самые бродячие псы , что убили славного Милона!
   Еще недавно безлюдная площадь вдруг стала быстро заполняться народом. Откуда-то появлялись группы горожан в зеленых и серых плащах, с нехорошим любопытством разглядывавших пятерых скитов.
   Те медленно, не сводя глаз с собирающейся толпы, пододвинулись ближе друг к другу.
   - Не нравится мне все это, - настороженно произнес Раснабаг.
   - Спокойно, - Фарна взял его за руку. - Не отпускайте лошадей.
   Когда они, все пятеро, двинулись навстречу скопившимся людям, сверкающим глазами исподлобья, те на миг попятились в страхе. В это время и позади скитов тоже оказалась толпа.
   - Что же вы смотрите? Бейте их! - закричал кто-то. - Эти нечистые твари вне законов человеческого рода! Шакалы степей осквернили наш воздух и нашу землю!
   Из дальних рядов собравшихся в скитов полетели камни, пока еще первые, неуверенные, призванные больше обозлить, чем покалечить.
   - Нас убьют здесь, если мы будем просто стоять! - крикнул Колочай.
   - А куда нам идти? - спросил Раснабаг.
   Фарна размышлял.
   - Попробуем прорваться к Афиниону, - предложил он. - Там толпа пореже.
   Оружие они, собираясь во дворец, оставили у своего нынешнего гостеприимца, разве что короткий меч на поясе Фарны мог служить им защитой. Должно быть, еще и поэтому собравшаяся толпа осмелела - раньше, когда скиты ездили вооруженными, приближаться к ним никто не осмеливался.
   Закинув ногу на седло, Раснабаг начал влезать на лошадь, но свистнувший камень ударил его по руке. Застонав, он выпустил седло и сполз на землю.
   - Все равно надо сесть верхом, - приказал Фарна. - Иначе они нас растопчут.
   Прикрываясь крупами лошадей, скиты почти вползли на спины своих скакунов - и тут же на них обрушился настоящий град камней.
   Загораживая головы руками, они поскакали наугад, вперед. Несколько камней попало по лошадям. От боли те взбесились и понесли.
   - Стойте! - крикнул Фарна, но удержать скакунов Раснабага и Колочая было уже невозможно.
   Они вдвоем врезались в толпу. Люди бросились врассыпную от копыт коней, но в ответ со всех сторон полетели камни. Конь Раснабага взвился на дыбы. Хозяин прижался к его шее, пытаясь удержаться в седле - и тогда, получив удар камня то ли в голову, то ли в грудь, конь опрокинулся и придавил всадника.
   Тут же к нему бросились люди - добить.
   - Пошли прочь! - прорычал Колочай, справившись, наконец, с конем и пытаясь пробиться к упавшему другу.
   - Быстрее к ним, пока нас не отрезали! - скомандовал Фарна оставшимся возле него Вароху и Скирту, глядя, как их неумолимо окружает толпа с камнями и палками в руках.
   Они сумели-таки собраться вместе, окружив придавленного конем Раснабага.
   - Прочь! - Фарна вытащил меч и пытался отогнать горожан, размахивая им. Но те и не думали приближаться. Отойдя подальше, они вновь обрушили камни на скитов.
   - Проучите этих вонючих свиней! -кричал какой-то белозубый мальчишка. -Они звери и дети зверей!
   Упал Колочай, получив удар камнем прямо в голову.
   Фарна спрыгнул с коня и попытался поднять Раснабага и Колочая к себе на седло. Скирт соскочил помогать. Вдвоем они подняли бездыханные тела товарищей, водрузили на коней поперек седла.
   - За мной! - вдруг крикнул Скирт. - Я знаю, где можно укрыться!
   Словно бы из далекого тумана выплыло воспоминание о том, как изгои и даже преступники находили укрытие в стенах храмов. И он повел спутников к тому странному дому, куда его случайно занесло в день их прибытия. Скирт не сомневался, что это был храм.
   На миг толпа раздалась перед скачущими конями, однако отовсюду продолжали лететь камни.
   - Уйдут! - кричал какой-то мужик, темный, черноволосый, со всклоченной бородой и цепью на шее. - Отправьте в Тартар всех этих грязных скотов! Накормите падальщиков их гнилыми кишками!
   Фарна покачнулся, но не выпустил поводья, продолжая скакать.
   Вдруг из толпы наперерез им бросился человек с копьем. Древко копья ударило поперек груди Фарны, вынося его из седла.
   Вождь захрипел, повалившись на землю.
   - Уходите! - крикнул он Вароху и Скирту.
   Вокруг него в один миг собралась кричащая и орущая ватага, в руках появились палки и ножи. Кто-то уже поймал коня Фарны, сбросил с него тело Раснабага, надеясь втихомолку поживиться скакуном.
   - Ах ты, стервятник! - выкрикнул Варох, направив коня на вора.
   Оказавшись на свободе, конь бешено заржал, помчался куда-то прочь. Множество рук протянулись ловить его, а другие, оказавшиеся рядом с Варохом, схватили юношу - и сдернули с седла.
   - Прочь! Прочь! - Скирт хлестнул коня Колочая, чтобы тот мчался дальше, а сам поспешил в гущу схватки.
   Там еще ворочался Фарна, расшвыривая нападающих мечом. К нему не решались подойти, но голова у него была рассечена камнем, он терял капли крови с каждым мгновением.
   - Уходи, парень! - выкрикнул Фарна едва ворочающимся языком. - Расскажи Моге все!
   - Я один не уйду! - запальчиво выкрикнул Скирт.
   Проревев, как бык, Фарна расшвырял нескольких человек, отделяющих его от Скирта, и оказался рядом.
   - Иди, я сказал!
   Хлестнув коня Скирта, он повернулся к вновь сдвинувшим ряды нападающим.
   Варох уже не двигался, но его продолжали бить и пинать, лежащего на земле. Фарна, отступая, старался не поворачиваться спиной к толпе - но его кто-то обошел сзади, и удар палки по голове опрокинул его в пыль.
   - Вон, последний остался! Ловите его!
   У Скирта родилось жгучее желание добраться до этого крикуна и хотя бы с ним посчитаться за все, но тот прятался в самой гуще толпы. Стиснув зубы, Скирт помчался вдогонку за конем Колочая. Того уже не было видно - а потом Скирт вдруг заметил его, пойманного, храпящего, рвущегося из узды - но уже смирившегося.
   Несколько шагов отделяло Скирта от входа в храм Будды. Он спрыгнул с коня - и в этот миг камень ударил его в спину.
   В глазах потемнело. Падать было нельзя, и Скирт заставил себя пройти несколько шагов до дверей. В этот миг второй камень ударил его в голову, в затылок. Скирт сумел открыть дверь - и провалился в бесформенную темноту.
  
   Глава 8. Исцеление.
   Стоя в прохладном сумраке Главного Зала перед алтарем, Диокл был как никогда прежде рассеян и смущен. Беспорядочные мысли кружились в его голове, нарушая ритм дыхания. Он даже чувствовал какую-то особенную слабость в теле. Юноша не без труда смог сосредоточиться и осознать, где он сейчас. Его окружали два ряда колонн с капителями в форме коленопреклоненных слонов, установленные на квадратном цоколе. Через решетчатые фильтры окон проступал мерклый свет, выхватывая из темноты контуры арок в проемах стен.
   Диокл был в зале один. Наставника вызвали во дворец, монахи и послушники отправились в купальню. А ему нужно было просто понять себя. Юноша возвел глаза к алтарю, словно задавая немой вопрос и выспрашивая совета. Перед ним на широкой резной подставке, густо пропахшей благовониями, стояли восемь драгоценностей веры. Зонт, защищающий от дурных помыслов. Сдвоенные рыбы, представляющие образ противоречивого естества человека и его духовного освобождения. Ваза с "напитком бессмертия" - хранилище благих помыслов. Лотос - залог спасения и символ непорочности духа. Морская раковина-знак "произнесенного слова блаженства",опора мудрости. Узел- отражение бесконечного цикла земных перевоплощений. Колесо Учения с восемью спицами - напоминание о восьмиступенчатом пути к нирване. Ваджра - громовержащий скипетр и олицетворение алмазного ума Татхагаты, подобно молнии разрушающего все твердыни неведения.
   Послушник, отягченный своими сомнениями, даже не знал, пришел ли он сюда, чтобы искупить какую-то свою вину или, напротив, укрепиться в правильности содеянного. Он не нарушил святых заповедей, не пренебрег служением Троице: Будде, Дхарме и Сангхе. Не усомнился в истинности великого пути освобождения. И все же он был смятен.
   Диокл ясно помнил тот день, когда послеобеденная служба в Молельном Зале была грубо и бесцеремонно нарушена грохотом и ревом оголтелой толпы людей, ворвавшейся с улицы.
   - Кто вы такие! - грозно вопросил Сангхабхадра осквернителей обители, поднимаясь со своего места. В руках некоторых были палки, на одеждах виднелись подтеки еще не высохшей крови.
   Незваные гости явно смутились.
   - Мы ищем врага государя нашего Гермея!- произнес один из них, пятясь к выходу, -мы видели, что он забежал в этот храм.
   - Никто не смеет врываться сюда с оружием или гневными помыслами! - Сангхабхадра наступал на них, оттесняя обратно к выходу. - Ступайте, и войдите, как положено, по одному, молча и с благоговением.
   Ворча, но не смея ослушаться, люди вышли. Однако обратно никто из них так и не возвратился.
   Сангхабхадра возобновил прерванную речь о "Достижении наивысшего плода". Казалось, что это происшествие нисколько не повлияло на него. Но Диокл внутренне весь встрепенулся. Незаметно скользнув за спины товарищей, он прокрался к боковому выходу из зала и прошмыгнул в коридор. Наставник, как будто, не заметил его исчезновения, или, быть может, просто не захотел его заметить.
   Диокл спешил. Он внимательно осмотрел несколько галерей, заглянул во все ниши с реликвариями, побывал даже на складе масел и благовоний. Ничего необычного он не обнаружил. Юноша хотел уже подниматься на второй этаж, как вдруг несколько капель крови на каменных плитах пола остановили его. С замиранием сердца Диокл последовал направлению, которое подсказал ему этот страшный указатель. Он очутился в южном портике монастыря, совершенно темном месте с пропилеями в виде пилонов и единственной оконной щелью под потолком в форме ласточкиного хвоста.
   Здесь он нашел то, что искал. За гранитными столбами в самом углу неподвижно лежало бесчувственное тело человека. Видимо, он забился сюда из последних сил. Диокл осторожно перевернул его на спину, пригляделся и вздрогнул. Это был тот самый скиф, который спрашивал его о доме Афиниона несколько дней назад.
   "Вот, оказывается, как выглядят кровавые дикари, разорившие Таксилу..."-почему-то вдруг подумал юноша.
   Человек был чуть жив, почти не дышал, и в самом деле был "кровавым" - весь окровавленный, из раны на голове сочилась кровь, заливая лицо. Диокл бездействовал недолго. Он самым внимательным образом осмотрел раны скифа.
   "Однако же у него крепкий череп, - мысленно отметил послушник - Камень рассек кожу, но не нарушил кость. А вот ребро сломано. Ему нужен полный покой, чтобы ребро не повредило легкие." И осторожно приподняв тело раненного под локти, Диокл потащил его во внутренний двор. Он уже знал, что делать дальше. Нужно было только незамеченным добраться до старого подвала, где раньше было хранилище садового инструмента. Год назад потолок там совсем протек после сильных дождей, а известковая облицовка стен расслоилась и потрескалась. Теперь этим помещением никто не пользовался. Юноша понимал, что это единственное место в монастыре, где можно было попытаться спрятать человека.
   В подвале, веющем плесенью и сырью, Диокл разместил раненного скифа. Он наносил туда старой одежды и соорудил какое-то подобие лежака. Потом принес со двора чан с колодезной водой, обработал и перевязал тряпицами раны. Так начался в монастыре этап его новой "тайной жизни".
   Когда юноша освобождался от занятий и храмовых обязанностей, он украдкой пробирался в подвал. Диокл понимал, что долго так продолжаться не может и рано или поздно секрет его будет раскрыт. Но сейчас он не думал ни о последствиях, ни о самих мотивах, побуждавших его помогать человеку варварского происхождения и, возможно, своему будущему врагу. Как и большинство послушников и монахов крупных буддийских монастырей, Диокл обладал общими познаниями в индийской и греческой медицине, почерпнутыми как из дополнительных занятий, так и из текстов медицинских трактатов, которые в Нарканде его заставляли переписывать для лучшего запоминания.
   Юноша отыскал в городе лавку ризотонов - сборщиков целебных растений, и купил у них чилибухи, рацвольвии и других трав. По нескольку раз в день он делал раненному болеутоляющие и кровоостанавливающие присыпки, после чего накладывал свежие повязки. Скиф все время стонал, но сознание его почти не прояснялось. Он ничего не узнавал. Диокл варил ему отвары для восстановления сил, а в углу подвала поставил маленький треножник, чтобы окуривать больного испарениями измельченного кипариса. Юноша знал, что с помощью внешнего и внутреннего траволечения, перевязок и окуривания можно сравнительно быстро восстановить баланс "четырех соков организма": сухого и влажного, теплого и холодного. Но главное, видя, как настойчиво борется спасенный за свою жизнь и сколь крепок его дух, Диокл поневоле начинал верить в знаменитый постулат Гиппократа, что к выздоровлению приводит целебная сила самой природы человека. И вот наступил день, когда взгляд скифа впервые стал осмысленным.
   Увидев Диокла, раненый в первый миг попытался вскочить, но со стоном повалился обратно на лежанку.
   - Ты еще слаб, - проговорил Диокл успокаивающе. - Тебе нужен покой.
   - Кто ты? - с трудом выговорил молодой скиф.
   - Диокл, послушник буддийского монастыря, -ответил Диокл. - А как твое имя?
   - Скирт.
   Скирт огляделся по сторонам. Он не помнил, как попал сюда, не знал, что случилось с ним и где его спутники. Последнее, что кружилось в его памяти - двери храма и удар по голове, сваливший его с ног.
   Голова еще гудела, болела грудь, сдавливая дыхание, но Скирт удержался от стонов - не годилось выказывать свою слабость при посторонних.
   - Как я сюда попал? - спросил он наконец, с трудом выговаривая греческие слова.
   - Ты пришел в храм, истекающий кровью. Я нашел тебя на полу, без сознания.
   - Значит, это ты меня спас? Благодарю, - Скирт приложил руку к груди, не обращая внимания на боль. - Скиты не забывают такого.
   - Не благодари, - нахмурился Диокл. Пока Скирт был в беспамятстве, юноша испытывал лишь жалость к нему. Но сейчас, когда тот очнулся, вдруг вновь всплыло все то, что слышал Диокл о суровых кочевниках степей, с которыми народ его вступил в непримиримое противоборство. Поднявшись, Диокл вышел, оставив Скирта одного, и поспешил в святилище.
   И вот теперь он стоял, не зная, о чем просить - или в чем каяться...
   К счастью, его раздумья были прерваны Сангхабхадрой, внезапно возвратившимся из дворца.
   Да, именно с ним хотел поговорить Диокл. Сам он уже не мог справиться с сомнениями, обступившими его со всех сторон.
   - Говори, - произнес Сангхабхадра, встав рядом с учеником у алтаря. - Говори, что тебя тревожит.
   - Учитель, - склонил голову Диокл. - Ты всегда учил нас, что нельзя вмешиваться в чужую судьбу. Но я нарушил это правило.
   - Видишь ли, - голос Сангхабхадры внезапно потеплел. Диокл никогда не видел учителя столь доброжелательным, обычно тот держал учеников в строгости, не допуская излишних чувственных излияний. - Нельзя вмешаться в чужую судьбу, если русло ее предначертано. Но если ты сумел в нее вмешаться, изменив это русло, или дана тебе такая возможность - значит, случившееся принадлежит твоей собственной судьбе. Иные монахи, стремясь к совершенному невмешательству и безликому покою, не станут спасать тонущего в реке, ибо сочтут, что участь его предопределена судьбой. Но только они забывают, что сами они не просто так оказались на этом месте: небо испытывает их, давая возможность проявить милосердие. Спасенный оказывается во власти спасителя, и судьбы их отныне связываются неразделимой нитью до скончания времен. Тут каждый из нас сам делает свой выбор: готов ли он принять на себя ответственность за чужую судьбу и ее обстоятельства, или предпочтет пройти стороной, не изменяя следствия чужого кармического пути. Ты сделал свой выбор. Возможно, это изменит твою судьбу - такую, как ты ее представлял себе раньше. Но не такую, какой она уготована тебе правдой неба.
   - Что же случится со мной теперь? - в страхе спросил Диокл. Сангхабхадра спокойно улыбнулся.
   - Кто знает? Сохраняй спокойствие в душе своей, и ты сможешь выстоять в любых испытаниях и невзгодах. Но я чувствую, что тебя тревожит еще что-то.
   - Да! Я не знаю, что делать дальше... Помнишь, тот день, когда на площади расправились со скифами?
   - Один из которых нашел убежище в нашем храме? - уточнил учитель.
   - Значит, ты все знаешь? - Диокл был и удивлен, и огорчен.
   - Будем считать, что не знаю. Это было твое решение. Почему сейчас оно тебе кажется неверным?
   - Учитель! - почти вскричал Диокл. - Но ведь это же один из тех дикарей, что разграбили Таксилу в прошлом году, а теперь уничтожили северную заставу!
   - Ты считаешь, лучше было оставить юношу умирать? - ответил Сангхабхадра вопросом на невысказанный вопрос ученика. - Он пришел в наш храм, потому как искал спасения здесь. И он получит то, что искал. Ибо там, откуда все мы пришли и куда мы все однажды возвратимся, между нами нет никакой разницы. Нет разницы между царем и простолюдином. Нет ее между варваром и эллином. Все это только временное скопление дхарм, соединившихся при должном стечении обстоятельств. Кто знает, в кого ты воплотишься в следующей своей жизни? Быть может, внук этого варвара окажется новым тобой?
   -Значит, я правильно поступил, что спас этого человека? - с внутренним напряжением спросил Диокл.
   -Ты совершил только то, что должен был совершить, - молвил Сангхабхадра, - а оценивать правильность или ошибочность действий - привилегия тех, кто находится вне Пути. Если ты посмотришь на вещи их глазами, то ответишь себе, что спас ты врага своего человеческого рода и племени в час кровной распри. Посмотришь глазами монаха, свободного от клети мира с его образами, представлениями и именами - все обернется иначе. И увидишь ты, что не варвара избавил ты от чаши безвременной смерти, а себя самого.
   -Да как же это может быть? -растерялся Диокл.
   -Верь мне, юноша. Эллины, шака, инды и серы - как части одного большого потока, реки жизни, которая несет через мир свои волны, не постоянные в очертаниях и оттенках. Все волны разные, но каждая обладает природой воды и не мыслима без других волн. Если ты познаешь эту первичную однородность вещей, в которой ничто ни от чего не отделено, а призвано существовать с опорой на другое, ты перестанешь выделять себя из них посредством знаков и названий. Перестанешь держаться за имя, происхождение, облик. Вот тогда ты вступишь на порог таинства древнего, как сама Вселенная. Ты узнаешь, что мир - это твое тело. Травы лугов - твои волосы. Черноземы и пески земли - твоя кожа. Светила - твои глаза, без которых ты вечно пребывал бы во тьме.
   -Мудрейший, - удивился Диокл, - ты говоришь мне сейчас то, что никогда еще не говорил другим ученикам. Почему?
   -Через тебя пролегает теперь существование многих людей, многих процессов и многих судеб. Помнишь, перед отъездом из Индрапрастхи я сказал тебе о своем выборе? Свой выбор ты сделал, когда спас этого человека и подарил ему вторую жизнь. Теперь судьба твоя наконец прояснилась. Кто знает? Быть может, это первый шаг к избавлению людей от страданий, который тебе предпослано пройти, как их спасителю.
   -Если я понимаю правильно, Учитель, это только начало моего жизненного предназначения?
   -Да. Дальнейшее ты узнаешь уже очень скоро,- и наставник поднял руку, показывая, что сказанного им достаточно.
   С того дня Скирт быстро пошел на поправку. Уже через день он попытался встать, а через три дня начал ходить по каморке. Ему не терпелось выйти на волю, хотя бы для того, чтобы посчитаться со своими обидчиками.
   Понемногу он вспоминал все подробности гибели посольства. Как его товарищи один за другим падали под ноги беснующейся толпе. Как разбегались обезумевшие кони, а люди били и пинали даже безжизненные тела... Кулаки Скирта непроизвольно сжимались, но острая боль в груди напоминала, что сил у него еще мало - и он послушно выполнял требования своего спасителя принять очередной настой или сменить повязку.
   Но через неделю он решил, что достаточно ему лечиться, и попросил Диокла добыть ему коня.
   - Я поеду к своим, - произнес он. - Если я уцелел один, никто не поведает моим братьям, что произошло на самом деле.
   - Ты поедешь к своим соплеменникам и будешь сражаться? - нахмурился Диокл. - Я слышал, на севере идет большая война. Не волнуйся - кому нужно, тот уже рассказал о гибели твоих товарищей. Такие вести разносятся очень быстро.
   - Ты осуждаешь нас? - вспыхнул Скирт. - Считаешь, мы должны были забыть о тех, кого убили ваши люди?
   - Я стараюсь не осуждать никого, хотя это не всегда у меня получается, - искренне признался Диокл. - Но ты рассуди здраво сам - те, кто виновен в гибели твоих соплеменников, живут здесь, в столице. А ваши воины разоряют города далеко на севере страны. Разве есть тут какая-то связь?
   - Конечно, есть! - горячо произнес Скирт. - Ваш царь допустил преступление на пороге своего дворца. И ваши люди при этом признают его власть! Значит, они тоже соучастники, где бы они ни находились!
   Диокл не нашел, что ответить. И как обычно в раздумьях, ноги принесли его к Сангхабхадре, прогуливающемуся по внутреннему саду.
   - Тебя по-прежнему волнует спасенный тобою варвар? - сразу уловил его сомнение Сангхабхадра.
   - Да, Мудрейший, - признался Диокл. - Он полностью поправился, и теперь желает вернуться к людям своего рода и племени.
   - В чем же твоя проблема?
   - Но ведь отпустить его - значит освободить врага наших сограждан!
   - Что ж, зови стражу, - серьезно кивнул Сангхабхадра. - Раз ты считаешь его врагом, ты можешь отдать его воинам. Сейчас ты - хозяин его судьбы, и тебе решать, что с ним будет дальше.
   - Ну, нет! - внезапно Диокл осознал всю дикость своих сомнений. - Зачем тогда было спасать его, чтобы отдать стражникам?
   - Значит, ты сделал выбор в тот момент, когда не оставил его умирать на наших ступенях, - продолжал Сангхабхадра. - И теперь твои поступки по отношению к нему предопределены.
   - Хорошо, завтра я выведу его из города, и пусть идет на все четыре стороны! - с облегчением выдохнул Диокл.
   - Нет, бхикшу. Ты спас этого человека, и теперь твоя обязанность позаботиться о нем до конца. Раз он хочет вернуться в свои степи - теперь на тебе забота о его коне, одежде и дорожных средствах.
   Вздохнув, Диокл отправился размышлять, где добыть коня.
   Но, как видно, судьба и впрямь дала ему в руки нити от судьбы варвара. На рынке Диокл увидел коня, которого хозяин продавал всего за пять оболов. Спросив, почему конь так дешево стоит, Диокл узнал, что это - один из тех диких скакунов, что попали в руки людей, напавших на скифов на площади.
   - Никто не хочет садиться на такого коня, - покачал головой хозяин, - для пахоты он тоже не годен. Еще день-другой, и мне пришлось бы забить его на мясо и продать согдам как солонину.
   Не долго думая, Диокл поспешно отсчитал деньги и отвел скакуна Скирту. Скирт пришел в восторг - ибо только чудом можно было объяснить то, что конь оказался его собственным, по кличке "Ветер", тем самым гнедым скакуном, на котором он приехал в злополучную столицу яванов!
   "Ветер" тоже узнал хозяина, радостно фыркнул.
   - Из оружия могу дать только этот нож, - предложил Диокл столовый нож с костяной рукоятью. Скирт кивнул в знак благодарности.
   - Не волнуйся, брат. Если у меня будет нож, я добуду себе и еду, и оружие.
   - Как же ты добудешь оружие? - насторожился Диокл.
   - Каждый скит с детства учится навыкам изготовления лука, - с гордостью объяснил Скирт. - Мы делаем его из рогов животных, из дерева, из жил быков или баранов. Если мне удастся поймать хотя бы одно животное из диких стад, что я видел, то я смогу себе сделать все. Я добуду и еду, и оружие, и даже одежду или жилище, которые можно сделать из кожи.
   Диокл облегченно вздохнул.
   - Что же, удачи тебе.
   И замер - к ним приближался Сангхабхадра.
   Скирт повесил голову - вид у наставника был грозным.
   - Как советник властителя этой страны, я должен был бы выдать тебя полицейскому гегемону, - громозвучным голосом произнес Сангхабхадра. - Твои соплеменники, узнав о гибели вашего посольства у стен царского дворца, переполнились гневом и жаждой расплаты. Они вторглись вглубь нашей страны, сея смерть и разорение на своем пути. Сейчас войско их штурмует Гандхару. Так что отпускать тебя, усиливая врага - означает предать мой народ. Как человек чести и древнего рода, я должен был бы взять с тебя обещание никогда не поднимать оружия против подданных махараджи Гермея, и лишь после этого отпустить на волю всех ветров. Но не мне решать твою судьбу. Диокл спас тебя и выходил, когда дух твой блуждал между жизнью и смертью. Теперь ваши судьбы связаны между собой прочнее, чем узы единоутробного братства. Так что ступай, если он позволит тебе, туда, куда решишь ты сам, и пусть твое сердце будет тебе судьей.
   Скирт поклонился советнику и пошел седлать коня. Про себя он дал клятву никогда не причинять вреда этим людям, даже если их сведет судьба на поле боя. Однако не вернуться в войско Моги было выше его сил.
   Вечером, когда стих шум на улицах, Диокл вывел Скирта из крепости.
   - Прощай, брат, - поклонился Скирт. - Я у тебя в вечном долгу.
   Диокл ничего не ответил, только так же молча поклонился.
   Вскочив в седло, Скирт поскакал на север. Где-то там, в десяти днях пути, находилась Гандхара, осажденная большим войском скитов.
  
   Глава 9. Гандхара.
  
   Осада города затянулась. Гандхара была могучей цитаделью с высокими стенами и двадцатью сторожевыми башнями, овладеть которыми оказалось совсем непросто. Никомед, наместник города, в военном деле слыл человеком бывалым. А потому он очень дальновидно поместил стрелков из лука и пращников на самых важных участках. Все попытки даже приладить штурмовые лестницы к стенам были обречены. Люди Моги несли большие потери. Пару раз глашатай от имени царя и повелителя всех скитов предлагал эллинам повести с ним переговоры о сдаче города и обещал мир и согласие, но ответом были лишь насмешки.
   Мога отвел войско в лагерь, предусмотрительно окружив его повозками, и два дня не возобновлял атак. Тогда ночью конные и пешие солдаты Никомеда сделали вылазку. Заслоны разворотили крючьями, а потом подпалили факелами. Несколько скитов пали в беспорядочном бою.
   Убитые были и у греков. Наутро с них сняли доспехи и сгрузили в обоз. Но князь решил впредь не подвергать своих дружинников такой опасности. Он велел копать перед лагерем широкую колею, чтобы через нее не могла пройти конница врага.
   Скирта, содержащегося в палатке вместе с пленными греками, вытолкали на земляные работы. Всем пленным выдали лопаты и вели копать ров перед лагерем.
   Скирт ловил на себе презрительные взгляды охранников и ехидные - товарищей по несчастью.
   Закусив губу, юноша молча вгрызался заступом в сухую землю, пытаясь не думать о земной несправедливости. Неужели никто не поверит ему? Зачем же тогда он спешил сюда, не жалея сил, не думая о своих ранах и об опасности? Надо было сразу вернуться в степь, в свое племя. И тогда не пришлось бы никому ничего объяснять.
   Самым обидным казалось ему - он лишь сильнее закусывал губу, чтобы боль отвлекала от поднимающейся волной обиды - что он даже не стал делать себе лук, торопясь предупредить Могу об опасности, он неистово гнал взмыленного коня, почти без отдыха и передышки. И что теперь? Как ему отплатили за это рвение его же соплеменники?
   К концу первого дня пути от столицы, когда солнце медленно пряталось за острые пики гор, Скирт обогнал войско, марширующее в одном с ним направлении. От него поднималась пыль, заметная издалека: тут шли пешие воины с пиками и щитами, всадники в ярких накидках, видны были огромные серые тени слонов. Рассмотрев это движущееся воинство, Скирт свернул на окольную тропу и помчался стремглав, пока облако пыли не осталось далеко позади.
   Но когда он прибыл в стан Моги, сначала его приняли с удивлением, а потом с подозрением. Вести об идущих яванах решили проверить. А дальше - даже и непонятно, кто пустил этот слух, - стали шептаться, что он уцелел не случайно. Кто-то говорил, что он струсил, бросил своих спутников, спасая свою жизнь. А кто-то и того хуже - будто бы сам он выдал своих друзей яванам, а теперь послан, чтобы убить Могу...
   Скирт бросился с кулаками на того, кто болтал про него такое, потом потребовал справедливости по древнему закону - дружинник, бездоказательно обвиненный в измене, имел право вызвать своего обидчика на смертный поединок. Но юношу просто взяли под стражу, разоружили и отправили к пленным.
   И теперь Скирт копал землю, вытирая соленый пот, и пытался не думать. Совсем. Так было легче.
   А Мога между тем продолжал подготовку к штурму. Ров был почти готов. Вернулись и люди, которых он посылал в соседнюю Виталу - маленький городок, покорившийся скитам без единого удара меча. Они привезли двух напуганных инженеров из числа греков, готовых помогать вождю скитов.
   Еще несколько дней назад Мога, объезжая округу со своей личной дружиной, заприметил на отшибе маленький лесок. Там, с южной стороны от города, наросты холмов спускались в низину, обросшую зеленью саловых деревьев. Тогда у князя и возникла одна затея. Он отрядил воинов и пленных выбирать самые крепкие и молодые стволы, рубить их и свозить в лагерь.
   Как только материала скопилось много, князь поставил три десятка смышленых людей, которые под командой инженеров начали собирать что-то подобное самбуке - огромной осадной башне. Он знал про это чудо штурмовой техники от греков, у которых когда-то служил. Самбуки применялись для осады городов и с суши, и с моря. Деметрий Аникет строил большую самбуку под Паталипурой.
   Уже через день эту громаду, под одобрительные возгласы дружинников, выкатили из лагеря. Как положено, сделали четыре яруса, разделив их прочными перекрытиями. На первом подвесили таран, на второй и третий подняли на тросах метательные машины. Для верхней площадки соорудили широкие перекидные мостки.
   -Яваны пока не считают нас равными своей славе, - с усмешкой сказал князь на Совете, призвав всех хазуров-тысячных, и сатаров-сотников, - но клянусь богиней матерью Апи, мы поможем им прозреть. Сегодня многие из них своими руками проложат дорогу к подземным источникам.
   Солнце пылало в белосветном небе, раскаляя своим жаром землю и камни. По знаку вождей дружинники начали выходить из шатров, застегивая фалары -чешуйчатые сакские доспехи. Перед палаткой Моги был насыпал высокий холм из сухого хвороста -знак Ария, и скиты кланялись ему, проходя мимо, а жрецы благословляли их на битву:
   -Пусть насытятся кровью хамаров ваши мечи и стрелы. Пусть содрогнется земля от славного клича - урана и ветер соляных степей разметает в пыль камни яванских стен.
   Новое наступление началось слаженно. Памятуя уроки, усвоенные в бытность свою наемником, Мога приказал людям Дараны возвести перед Западной Стеной насыпь ей вровень. Там поставили стрелков, чтобы прикрыть головной удар отрядов со штурмовыми лестницами. По делу, на насыпь нужно было поставить хотя бы пару баллист, но их не было. Мога же не хотел терять еще день, пока соберут нужные машины. К Никомеду могли подойти подкрепления.
   Перед штурмовыми отрядами дружинники Браты несли передвижной частокол - брусья, с вделанными в него заостренными клиньями. Это была древняя придумка саков. Немало греческих стрел увязло в этой стене. Всеми силами солдаты Никомеда пытались отбросить врага от стен, но успеха в этом не добились. Бесперебойный град точных стрел с насыпи вынудил большинство защитников убрать головы за каменные выступы. Иным повезло еще меньше - каждая вторая стрела нашла свою цель.
   Со скрипом и страшным грохотом подкатили самбуку. Установленные на ней метательные машины были приведены в действие и осыпали крепостные высоты целым градом снарядов.
   Скирт наблюдал все это с окраины лагеря. Охранники позволили пленным выйти из палатки, но руки предварительно стянули сзади ремнями. И вот теперь, стоя связанным, точно пойманный вор, Скирт мог лишь мечтать оказаться там, в самой гуще сражения.
   Заслышав крики раненных и почувствовав замешательство в рядах греков, дружинники пошли на приступ, с азартным ревом взбираясь на стены по длинным лестницам, тогда как таран самбуки методично сотрясал ту часть каменной кладки, где было больше всего выбоин и мелких расщелин. Накал боя возрастал. Тела павших так беспорядочно летели со стен, цепляясь за лестницы и часто проламывая их своим весом, что было непросто понять, кто это, эллины или скиты.
   Князь объезжал внешнюю линию цитадели, не упуская ничего из виду. Несколько стрел просвистели совсем близко от него, но он даже не повернул головы. Мога уже видел, что перелом боя близок. Видел, что защитники города наконец дрогнули. А вскоре ликование, прокатившееся по рядам дружинников, возвестило о том, что пробили стену.
   И действительно, в Западной Стене появился косой пролом. Это была удача. Множество воинов, отбросив копья и вытащив мечи, устремились в эту зияющую брешь с истошными криками.
   Но тут случилось непредвиденное. Никомед, который, как безумец, метался среди своих солдат, потеряв где-то шлем, велел подтащить к пробоине несколько метательных машин и запалить. Гигантский столб шипящего пламени взметнулся ввысь, преградив путь наступающим.
   Огненная стена остановила скитов. Среди всего замешательства, которое воцарилось у пролома, не сразу заметили, что греческие стрелки со стены попали в самбуку зажигательными стрелами. С верхней площадки повалил густой дым и несколько человек, спасаясь от огня, прыгнули вниз.
   Мога видел все. Он отчаянно пытался остановить смятение своих воинов. Соскочив с коня, князь ободрял дружинников, окликая каждого по имени. Но вокруг были только растерянные лица и бегающие глаза.
   Внезапно Западные Ворота распахнулись, вытолкнув из себя стену щитов, ощетинившуюся двумя рядами копий.
   - Да поможет нам Афина Алкидема! - крикнул кто-то из строя.
   Это было уже слишком. Вылазка греков застала скитов врасплох, и они совсем пали духом. Мога велел трубить отступление.
   Скирт уныло побрел обратно в палатку, подгоняемый насмешками и злорадством пленников.
   Вечером князь собрал военный совет. На нем преобладало уныние. Никто из вождей даже не решался поднять глаз на князя.
   -Сколько мы потеряли? - спросил Мога Дарану.
   -Человек триста убитыми, - мрачно ответил тот,- еще у нас с полсотни увечных. Андану стрелой выбило глаз.
   -Мы так долго не протянем, князь, - осторожно выступил Брата,- мои люди больше не хотят воевать.
   -Твои люди ждали легкой победы,- Мога вскинул на говорившего гневный взгляд,- привыкли грабить села да жечь заставы. А тут большой город. Возьмем его - и вся область нам покориться. Вот тогда, глядишь, и царь Гермей начнет суетиться, чтобы пойти с нами на мировую.
   -Как же мы его возьмем, Мога?- недоумевал Дарана. - Сам говоришь, дело это для нас новое, непривычное. Наши воины таких крепостей отродясь не видели. Да и откуда им взяться, в степи-то? Вот и гляди: башню потеряли, лестницы поломали, людей сгубили. Все труды пошли прахом.
   -Буду думать,- сказал Мога,- боги за нас в этой войне и они нам помогут.
   -Разве ты не знаешь, князь, что говорят яваны? - внезапно вступил в разговор Палак, один из младших вождей, - не ведомо тебе, с чего это они так возликовали? В городе прошел слух, будто бы наместнику их, Никомеду, видение было. Будто сама Афина Алкидема явилась к нему во сне и передала свой плащ. Теперь, вроде как, яваны под защитой ее одеяния. Вот и не вышло у нас ничего.
   - В чем не было удачи сегодня - сладится завтра,- сердито одернул говорившего Мога, - и не подобает вам, детям степи и потомкам великого Таргитая слушать тот вздор, что приносят наши враги. Эллины народ коварный и двумысленный, я знаю их куда лучше, чем вы. Им веры нет!
   -Дерзну возразить, великий князь,- вновь возвысил голос Брата,- вот ты говоришь, не сегодня, так завтра возьмем город. Разве ты забыл весть, что принес нам Скирт? Войско полемарха Леонта уже в пути. У него одной обученной пехоты не меньше десяти тысяч копий. А конница? А слоны? Что будешь делать, когда они придут сюда? Думаешь выстоять и против них? Мы пока не можем сладить с одним Никомедом. Если соединяться - прямая дорога всем нам в объятия отцов и дедов.
   - Надо уходить в степи!- послышался чей-то голос.
   -Верно говоришь! - подхватили сразу несколько человек, а громче всех Брата, - наше место у родных очагов. Сколько мы не видели своих жен и детей? Сколько наших братьев вымостили своими костями дороги этой проклятой страны? На потеху врагам.
   -Предназначение воина - война! - грозно напомнил сидящим князь. - Превыше наших жизней, превыше спокойствия нашего - справедливость, завещанная богами! А вы верещите сейчас, как напуганные перепелки, из хвоста которых выдергали все перья. Прежде, чем мы уйдем, мы должны сполна расплатиться за убийство наших людей! Так, чтобы никто и никогда не посмел даже подумать устроить подобную ловушку нашим братьям! А потому - мы будем сражаться до победы или умрем. В этом наш долг перед всеми язатами родных степей, святая доля эоров -свободных мужей скитов.
   Смятение сразу улеглось. Мога продолжал:
   - Или вы забыли, что наши предки завещали нам поклоняться мечу, как символу духа скитов? А вы хотите провести свою жизнь у бабьего подола и нянчить детей в сытости и довольстве? Что вы будете говорить потом своим детям? Вот ты, Брата, что ты расскажешь своему сыну, когда он вырастет и возьмет в руки отцовский меч? Как ты удирал от эллинов под Гандхарой, где тебе всыпали крепких тумаков? Как несся, сломя голову, через всю степь, погоняемый страхом перед фалангами и слонами царя Гермея? Царя, который ставит вас ниже рабов и вьючного скота?
   Скиты пристыжено поникли.
   -Мы пришли сюда не затем, чтобы отступать перед первыми же трудностями,- продолжал князь, - и не за легкой добычей. Мы пришли сюда восстанавливать справедливость. И многие эллины уже поверили нам и приняли нашу власть добровольно. А вы зовете меня все бросить и спасать свою жизнь!
   -Мы будем воевать!- сказал за всех Таргитай,- ты можешь быть уверен в нас, как в самом себе.
   -Вот эти речи мне больше по душе, - смягчился Мога, - и я рад их слышать от человека, носящего имя нашего славного предка! Наполним же наши кубки и воздадим хвалу Вайе и Хорсу, вверяя им наши судьбы. Пусть завтра враги пожалеют о том, что слишком рано радуются они победе.
   Слегка приободренные, но с понурыми головами, вожди расходились из шатра князя. Тут еще оставался Таргитай, когда двое дружинников привели к князю человека. По облику и одежде это был грек, совсем старик, сутулый и костлявый.
   -Вот! - объявил один из скитов. - Он хотел говорить с самым главным царем. Мы захватили его у Северной Башни. Его и еще трех человек. Хотели пробраться в селение за хлебом и мукой. Но мимо наших дозоров не прошмыгнет и мышь.
   -Где другие? - спросил князь.
   -Пытались сопротивляться, пришлось убить. А этот кричит, что у него к тебе важное дело. Говорит, мол, буду держать речь только перед верховным царем саков.
   -Что молчишь? - обратился Мога к старику по-гречески. -Если прямо сейчас не найдешь, чем заслужить мое внимание, твоя оставшаяся жизнь будет не длиннее одного вздоха.
   -Пусть благородный аргар умерит свой гнев, - совсем не растерявшись, ответил старик, без усилий переходя на сакский диалект, - потому как ему послали меня сами боги. Наместник сегодня, после того как вы отошли от наших стен, опрашивал людей на площади: кто хочет идти в села за припасами. Теперь хлебом и кашей кормят только солдат, а простые горожане голодают и скоро уже начнут варить свои сандалии. Наместник сразу сказал, что те, что пойдут, вряд ли вернуться. Надумали трое. Юнцы, горячие головы. Сейчас, должно быть, эринии лакомятся их внутренностями. А я как услышал, так и вызвался с ними.
   - Какой же твой интерес? - Мога внимательно рассматривал лицо грека, - Учти, если я пойму, что ты или твой наместник замыслили каверзу против меня, конец твой будет печальным.
   -Благородный аргар! Мне ли, никчемному человечишке, измышлять против тебя недоброе? А пришел я потому, что наместник наш Никомед - мой кровный обидчик. Его хочу извести и уповаю всеми чаяниями души на тебя. Давно ждал я такого случая.
   -Не слушай его, князь,- посоветовал один из дружинников. - Давай лучше привяжем его к лошадиному хвосту и протащим по всему лагерю - тогда он сразу выложит нам все, что у него на уме!
   -Подожди,- остановил Мога, еще пристальнее вглядываясь в глаза грека. Но старик был спокоен. - Речи твои, как будто, простые и ровные. Кто ты?
   - Я Никий, человек сословия даже не среднего, но низкого. Последнейший из смертных. Всю жизнь как цирюльник прослужил гражданам родного города. Видят боги и Зевс - Вседержитель, служил исправно. Ни единого дурного слова, ни единой мысли не позволяя себе против властителя нашего, против сподвижников его и людей чиновного звания. Но как-то раз на рынке увидел наш наместник дочь мою Ликию и воспылал к ней страстью. Не спросив меня, ее прямого родителя, взял силой, сделав своею наложницей. Через год она умерла.
   Старик прикрыл глаза рукой, однако продолжил:
   -С того самого дня мое сердце померкло. Невзлюбил я власть, что позволяет себе такое беззаконие. Невзлюбил государя, что держит при себе таких подручных. И судьбу свою невзлюбил. Ну да что мне моя судьба? Она не стоит и медного обола. Можешь забрать мою жизнь, царь, и ты не прогневишь богов. Но можешь и использовать ее с выгодой для себя, если не пропала у тебя еще охота взять город.
   -Он обманывает тебя, князь!- забеспокоились дружинники. - Слова его лукавые и сладкие, растекаются по телу, как вино. Берегись ловушки яванов.
   -Я сам разберусь в этом деле,- осадил своих людей Мога. - А вы почему еще здесь? Благодарю за службу, ступайте обратно в дозор. Чтобы никто не смел даже носа высунуть из города.
   Воины молча повиновались.
   -Так чем же ты можешь помочь мне?- обернулся князь к старику, и на губах его заиграла недоверчивая улыбка.
   -Я знаю место, где проще всего проникнуть в город,- отвечал грек, не отводя взгляда,- И пусть изжарит меня Аид, если я не научу тебя, как это сделать.
   -Продолжай, - потребовал князь.
   -С южной стороны от нашего города, там, где протянулись холмы, есть маленькая роща. Деревья там чахлые, кривые, потому что почва мертвая и гнилая.
   -Знаю, - сказал Мога,- там деревья почти подходят к стене.
   - Истину говоришь, царь,- подхватил старик, - как я сказал, земля там рыхлая, оседает легко. Для подкопа место подходящее. Твои люди легко справятся с работой, а деревья их укроют.
   -Подкоп?- удивился князь.
   Грек блеснул глазами:
   -На другой стороне кумирня Асклепия. Как раз у стены. Там есть хранилище утвари, под которым я подломил доски и забросал пока ветошью. Если твои воины сделают подкоп под стену, они смогут попасть прямо в кумирню. А там поступай как хочешь. Но медлить нельзя, иначе солдаты или жрецы обнаружат, что пол поврежден. Надо идти сегодня же ночью.
   Мога зашагал по палатке, погрузившись в раздумья.
   -Что решишь, царь? - с надеждой спросил старик.
   -Что я решу, про то тебе знать не обязательно. А что касается тебя, ты останешься в моем лагере, и к тебе будет приставлена стража.
   -На все воля богов, - развел руками грек.
   Мога размышлял недолго. Собирать совет он не стал, боясь случайной огласки. Опасность была очень велика, но и времени совсем не оставалось. По всем расчетам получалось, что Леонт уже близко. Теперь нужно было только довериться судьбе и либо победить, либо умереть, но с мечом в руках, как подобает мужчине.
   Мога вызвал к себе Дарану, Агдака и ... Скирта.
   - Вставай, - пнул Скирта в бок охранник палатки пленных. - Тебя вызывает князь.
   - А нас? - спросил один из соседей юноши.
   - А вам спать!
   Удивленный Скирт вышел из палатки. Тут его ожидал дружинник из охраны князя.
   - Ступай! - велел он, подталкивая Скирта вперед.
   Спотыкаясь, Скирт подошел к шатру. Здесь, кроме Моги, были уже трое вождей.
   - ... Люди устали, Мога! - умоляюще произнес Дарана. - Они только что вышли из боя, а ты собираешься снова гнать их на крепостные стены?
   - Ты полагаешь, наши враги не устали? - спросил Мога. - Сейчас нас может спасти только одно - внезапность. Да, враг не ждет, что мы сумеем собрать силы - но именно в этом и будет наше спасение... А, вот и ты! - повернулся Мога к вошедшему Скирту. - Я слышал, тебе хорошо удается копать землю. Не желаешь ли еще поработать?
   - Как тебе будет угодно, - сквозь зубы ответил Скирт.
   - Ты злишься на меня? - поднял бровь Мога. - Удивительно. Мне казалось, я поступил с тобой справедливо. Когда мне советовали казнить тебя, как предателя, я всего лишь отправил тебя рыть землю вместе с другими.
   - А с чего ты взял, что те, кто втоптал перед тобой в грязь мое имя, говорили правду? - спросил Скирт запальчиво.
   - Видишь ли, очень все это странно - посольство погибло, мы оплакиваем наших товарищей... И вдруг появляешься ты, живой и невредимый. Спустя столько времени...
   - Конечно, - скривился Скирт в грустной улыбке. - Зачем еще я могу появиться в твоем войске? А мысль, что и меня жжет горечь от гибели моих братьев, и я пришел сражаться с теми, кто в ней повинен - эта мысль тебе не могла придти в голову?
   - Более того, скажу, что она мне приходила, - охладил его пыл Мога. - Но посуди сам. Есть люди, которые говорят, что тебе верить нельзя. И есть ты, который заверяет, что предан мне до глубины души. Я не могу сделать выбор, пока не увижу твоих дел. Вот за тем я тебя и позвал. Я предоставлю тебе возможность оправдаться передо мной и очиститься от всех подозрений.
   Таргитай, Дарана и Агдак с любопытством воззрились на князя, но тот ничего не стал объяснять.
   - Дарана, ты слышал мой ответ. Ты и Агдак - ступайте и поднимайте всех, чтобы они тихо, с оружием, выступали из лагеря. Но выступать надо в направлении, противоположном крепости. Пусти слух, что мы уходим и снимаемся с лагеря.
   Дарана помедлил, видимо, пытаясь осмыслить приказ, потом решительно кивнул и вышел.
   - Теперь вы, - князь обернулся к Скирту и Таргитаю. - Для вас у меня будет особое поручение, - и он поманил пальцем спрятавшегося в углу незаметного старичка.
   Глава 10. Прорыв.
  
   Ночная прохлада уже остудила утомленную землю и траву, впитавшую в себя кровь павших. Десять человек с лопатами на плечах быстро шли в темноте. Их вел маленький сухонький старичок, безошибочно выбиравший направление даже впотьмах. Со стен крепости их вряд ли могли увидеть, но Мога приказал соблюдать осторожность.
   Несколько поодаль держался второй отряд, тоже из десяти человек. Сейчас они сторожили лошадей, а позднее, когда первый десяток выдохнется, должны были сменить его и продолжать вгрызаться в землю.
   Еще дальше, на расстоянии, недосягаемом для стрел защитников города, находились шесть десятков всадников. Они обеспечивали охрану землекопам, а заодно караулили осажденных, отвлекая их внимание дальними разъездами в поле. После завершения работы они должны были присоединиться к первым двум десяткам.
   Наконец, на границе лагеря собиралось подкрепление передовому отряду - вторая сотня людей, которой было поручено соединиться с головной частью, как только соберутся все воины.
   Начальником над всем отрядом Мога поставил Таргитая, молодого вождя племени Сокола. Скирт же возглавлял первый отряд землекопов, с которым шел и сам Никий.
   Они остановились перед пологим холмом, над которым вздымалась ввысь, закрывая ночное небо, крепостная стена. Редкие деревья подбирались тут к самому основанию крепости, некогда оставленные как запас дров на крайний случай - да так и не вырубленные Никомедом.
   - Тут, - страшным шепотом произнес Никий, указывая на склон. - Копайте.
   - Какова ширина стены? - так же тихо спросил Скирт, беря в руки заступ.
   Никий, боясь подать лишний звук, показал на пальцах - "десять".
   - Десять шагов? - одним дыханием переспросил Скирт.
   Старик молча кивнул.
   Скирт прикидывал уклон холма, высоту стены. Если она десять шагов шириной, и почти в четыре роста высотой, то и в землю она должна уходить на четверть своей высоты, чтобы не сползти по холму. Все это Скирту наскоро объяснил греческий инженер, вызванный Могой к себе в шатер. Там же он остался и дожидаться возвращения землекопов. Мога пообещал инженеру, если его советы окажутся не к месту, на рассвете расправиться с ним.
   Значит, копать надлежало ниже, углубляясь в подошву холма.
   Скирт с двумя дружинниками начали рыть пещеру в холме, еще двое -оттаскивали землю, разбрасывая ее в роще. Сверху, со стены, пока не доносилось ни единого звука.
   Внезапно издалека послышалось протяжное лошадиное ржание и быстрый топот копыт, затихающий вдалеке. Со стены докатились голоса, и землекопы поспешно отступили в рощу - как раз над ними проходил дозор.
   Ничего не заметив, дозорные двинулись дальше.
   Скиты замерли, стараясь не дышать.
   Вновь промчался всадник где-то вдалеке, и голоса со стены возвестили им, что дозор удалился на соседнюю башню.
   Пещера понемногу углублялась. Скирта и четверых его помощников сменили пятеро других землекопов. Копать становилось труднее, делали широкий вход, но постепенно проход сужался, и там мог работать только один. Первый вгрызался в грунт, двое других расширяли за ним проход, еще двое оттаскивали из него землю и камни .
   - Быстрее, - торопил Никий. - Скоро начнется рассвет.
   Десяток Скирта, вымотанный до последнего издыхания, сменился вторым отрядом.
   Скирт, однако, остался на ногах -следить, как движется работа. Вскоре и холм, и толща крепостной стены оказались над головами землекопов, а ход стал заворачиваться кверху. Выносить землю приходилось все дальше, работа замедлилась - но наконец на копавшего впереди скита рухнул тонкий верхний слой земли, и тот, отплевываясь, вылез куда-то вверх, в темноту.
   Разгребли небольшой завал, образовавшийся за ним, и Скирт пополз следом.
   Они оказались в небольшом помещении, где в углу поблескивала медная посуда, а на полках расположились глиняные горшки и миски.
   - Ступай наружу, - прошептал Скирт. - Скажи Таргитаю, ход готов.
   Землекоп кивнул и исчез в черной дыре лаза.
   Скирт вытащил длинный нож, подаренный ему Диоклом, и осторожно двинулся к двери.
   Все было тихо. Вдруг Скирту подумалось, что он совершенно не расспросил Никия, куда же идти дальше, от храма Асклепия, на заднем дворе которого они должны были очутиться. Но Никий сам уже появился из лаза. Скирт помог ему. Тот с кряхтением распрямился.
   - Твои воины могут собраться здесь, в главном зале храма, - указал Никий на дверь. - Ночью тут никого не должно быть.
   Подойдя к двери, Скирт обнаружил, что она закрыта снаружи. Однако между дверью и косяком оставалась щель, и, просунув в нее нож, Скирт сумел отодвинуть наружную щеколду. Когда из лаза показалась голова Таргитая, Скирт уже распахнул дверь.
   Таргитай и Скирт почти наощупь двинулись следом за Никием, уверенно показывающим им дорогу. Они миновали внутренний двор - где тоже можно было спрятать с десяток солдат - и вошли в главное здание храма.
   Полутьма тут разгонялась одиноким светильником на треноге.
   В храме никого не было.
   По одному стали появляться воины скитов.
   Таргитай собирал их возле внешних дверей храма. Все они должны были держать наготове луки и мечи.
   - Скирт! - прошептал вождь. - Возьми свой десяток и останься на заднем дворе.
   - А где Никий? - спросил Скирт.
   Старика не было видно. Вдруг позади них вспыхнул яркий свет, видимый издалека. Кто-то зажег светильник на верхнем ярусе храма.
   - Ловушка! - догадался Таргитай. - Скирт, найди Никия. А вы, братья мои - за мной! Отступать поздно, впереди нас ждет слава или смерть!
   И он распахнул двери.
   Следом за вождем скиты выбежали на небольшую площадь. Более сотни их уже собралось здесь - когда на них обрушился град стрел. Стрелы летели из окон домов, с переулков, из-за углов и колонн...
   Скирт бросился обратно к подземному ходу - но лишь успел заметить темную фигуру, юркнувшую туда, а затем землю сотряс удар. Рухнувшая сверху плита обрушила лаз, оставив проникших в город в западне.
   На площади разгорался бой. Таргитай сумел отвести людей в храм, и они заняли оборону, уложив раненых на пол в зале. Окруженные со всех сторон, скиты не собирались сдаваться. Пока у них были стрелы, была и надежда на победу -как лучники скиты не знали себе равных. Участившиеся крики с противоположной стороны оповестили о том, что потери несет и противник, как вдруг от городских ворот полыхнуло пламя и раздался победный степной клич: "Арна!"
   - Слава Папаю! - Таргитай выхватил короткий меч. - Мога не оставил нас. На вылазку, дети Ария! Клянусь, яваны дорого заплатят за эту ловушку!
   Упустив Никия, Скирт вернулся в отряд Таргитая. Подхватил лук у одного из раненых дружинников, лежащих на полу, взял меч и присоединился к вылазке.
   Отвлеченные штурмом ворот, греки не сразу заметили начавшуюся атаку из храма. В один миг Таргитай миновал обстреливаемую площадь и ворвался в полутемную улочку, которая, по его мнению, вела по направлению к воротам.
   Отряд почти в сотню человек, проникший в город, мог представлять из себя мощную силу, если бы его воины знали, куда им следует идти.
   В миг затишья Таргитай собрал вокруг себя ближайших дружинников и объявил:
   - Пробивайтесь к воротам! Те из вас, кто уцелеет, должны открыть их и впустить наших братьев! Вперед! Наш удел -доблесть!
   Сверху свистнула стрела и впилась в шею Таргитаю. Вождь захрипел и упал.
   Но Скирт успел заметить неприятельского лучника. Вскинув лук, он выстрелил в темноту окна наугад, и ответом ему был сдавленный крик.
   - Вперед! За мной! - крикнул он, повинуясь наитию, и воины устремились за ним, в темноте даже не заметив, что поменялся вождь.
   У ворот шла схватка. Скиты смогли забраться на стену, и теперь сражались с защищающими ворота воинами.
   - К стенам! Ближе к стенам! - успел крикнуть Скирт, когда на небольшую площадь перед главной башней с воротами осыпался град стрел.
   На стене показалась фигура Моги в алом плаще. В зареве факелов он выглядел как свой далекий предок Арий, почитаемый ныне покровителем войны. Литой шлем с нащечниками, наборный панцирь из металлических пластин с фигурными оплечьями, меч в украшенных изумрудом ножнах на правом боку и топор-сарагис на левом. И неотвратимый, точно молния, взгляд из-под тяжелых бровей.
   Спрыгнув с площадки, Мога бросился к воротам.
   Наперерез ему устремились более десятка воинов в касках с высокими гребнями, с латунными щитами и копьями наперевес. Князь обернулся, но устоять одному ему было невозможно.
   - Вперед!
   Не зная, следует ли кто-то за ним, Скирт помчался через площадь на помощь князю.
   Сзади звонко цокали стрелы, потом град прекратился - Скирт налетел сзади на воинов, угрожавших Моге, а скоро подоспели и другие скиты.
   В ближней схватке копья воинов стали только помехой. В один миг трое из них свалились под ударами дружинников. А Мога тем временем бросился в башню, скрывавшую ворота.
   Скирт поспешил за ним.
   - К вороту! - мельком глянув на него, приказал князь.
   Вдвоем они навалились на поворотный механизм, открывающий тяжелые створки ворот. Медленно подалась старая бронзовая цепь, потом словно из глубины земли раздался боевой клич - и через распахнувшиеся ворота дружины степных воителей устремилось внутрь, растекаясь по городу широким неудержимым потоком.
   - Сейчас главное - не дать старой крысе вырваться из своей норы! - коротко сказал Мога Скирту, выбегая из башни. -Пора встретиться с Никомедом.
   Теперь вокруг князя находились его телохранители, числом более двух десятков - рослые воины, лучшие представители своих родов. Из сотни скитов, прорвавшихся в город с Таргитаем, уцелело всего лишь несколько человек - но именно они сыграли главную роль, отвлекая на себя силы защитников Гандхары.
   Дворец наместника находился в центре цитадели. Он представлял из себя вторую крепость с бойницами, окруженную высокой - в два человеческих роста - стеной. Однако Мога велел поднять себя на двух копьях, каждое из которых держали за концы по двое воинов, и, ухватившись за зубец стены, перевалился на двор.
   Скирт без раздумий последовал за ним, раньше, чем воины успели опустить копья, и вскоре встал рядом с князем.
   - Думаю, ты заслужил мое прощение, - с одобрением сообщил князь. - Вон там, в глубине сада - дом наместника. Помни, мы должны его захватить живым!
   Скирт кивнул. Вдвоем они бросились к дому, пока сзади через стену перебирались остальные воины князя и открывали двери в тяжелой ограде.
   Дом давно не спал. Наместник сам руководил обороной, рассылая приказы и получая донесения со всех концов города. Однако ему еще не сообщили, что ворота открыты.
   Скирт и Мога свалили нескольких воинов, попавшихся им по дороге, и ворвались в беломраморный зал, где стоял Никомед -в полном вооружении, с обнаженным мечом. На голове его высился громоздкий бронзовый шлем с нащечниками и навершием в виде сфинкса. Под чешуйчатым панцирем проглядывала туника с листьями пальметты.
   - Приведите ко мне Ликию! И злополучного отца ее, когда найдете!
   - Вот как? - усмехнулся Мога. - Я должен был догадаться.
   И он выступил на свет факелов, развешанных на стенах.
   - Я все-таки вошел в твою крепость, Никомед! - объявил он громко.
   Наместник обернулся.
   -Это ты, Мога? - удивился он. - Великий предводитель сакукской орды? Я думал, ты, по обыкновению, прячешься за спинами своих телохранителей.
   - Тебя обманули, - серьезно ответил князь. - У меня нет такой привычки. Клади меч и покорись своей судьбе -мои люди взяли твой город!
   - Зевс-вершитель еще не отвернулся от меня, - Никомед спокойно извлек из ножен широкий клинок, засиявший, как золото, но вдруг расхохотался. - Да вас тут только двое! Эй, стража!
   Из боковой двери в зал вошли двое воинов, тащивших за собой упирающуюся девушку. Скирт вздрогнул. Девушка была еще совсем юной. Длинные черные волосы, растрепанные, лежали на плечах. Округлое лицо было прекрасным, и прекрасными были заплаканные миндалевидные глаза.
   - Никомед! - с плачем девушка упала на пол, пытаясь подобраться к ногам наместника. - Никомед, я же люблю тебя!
   - Убейте ее! - распорядился Никомед с презрительной гримасой на лице. - Напрасно я доверился тебе и твоему отцу! Нечестивцы! Вы напоите своей кровью всех подземных богов!
   - А по-моему, затея была неплохой, - Мога вышел вперед, разминая плечи. Никомед был опасным противником. - Я потерял своего лучшего военачальника и почти сотню воинов. Но ты не учел одного : силы нашего духа! Даже загнанные в угол, мы продолжаем сражаться, потому как боимся не смерти, а бесславного конца.
   - Это не сила духа, а упрямство бешеного зверя, который даже в силках или яме пытается загрызть своего охотника, -проворчал наместник, оборачиваясь к своим воинам, -Кончайте с ней быстрее, а потом убейте этих двоих!
   Никомед отступал, стараясь, чтобы между ним и Могой оказалось длинное малахитовое возвышение, служившее обеденным столом.
   Один из воинов вытащил меч, чтобы зарубить Ликию, пока второй держал ее за волосы, но на миг замешкался. Это погубило его - Скирт опередил его и ударил мечом в бок. Воин повалился навзничь.
   Второй, все еще держа волосы девушки одной рукой, попытался вытащить меч другой, но это оказалось нелегко, и Скирт настиг его ударом через голову девушки. Воин упал, не выпуская длинные пряди волос из рук.
   - Вставай, - Скирт протянул руку, не смея отвести взора от прекрасного лица девушки.
   В темно-синих глазах ее читался испуг, но она схватила протянутую руку и поспешно встала на ноги, оправляя платье.
   Между тем, поединок Моги и Никомеда продолжался.
   - Ты располнел, сидя в крепости, - издевался над противником Мога. - Давно пора растрясти твой жир!
   Скирт бросился было на помощь князю, но тот удержал его взмахом руки.
   - А ты, я смотрю, осторожничаешь, - не спустил князю Никомед. - Раньше тебе не нужны были помощники. Годы берут свое?
   Вместо ответа Мога шагнул почти вплотную к противнику и, пропустив его меч мимо себя, вдруг схватил его руку за запястье и резко бросил его через бедро. Со стоном Никомед упал на пол, выпустив клинок.
   Наконец и телохранители Моги добрались до зала, радостными криками приветствуя своего живого вождя.
   - Забирайте его! - распорядился Мога, указывая на лежащего Никомеда. - Утром он предстанет перед ликом богов.
   -"Сладости жизни вкусив, тихо он сходит в Аид..." -с неожиданной отрешенностью пробормотал наместник, едва ворочая языком.
   Убрав меч в ножны, Мога подошел к Ликии.
   - Так вот из-за кого мы чуть не угодили в ловушку? Что же, наместник не потерял любви к прекрасному: не часто на небе светят такие звезды. Объясни же мне, одинокая роза на вершине гор, почему твой отец сказал нам, что ты умерла?
   - Что с ним? - тревожно спросила Ликия, прижимая руки к груди. - Он жив?
   - Жив, но это ненадолго, - заверил ее Мога. - Люди, обманувшие меня, долго не живут.
   - Ради богов! Ради матери мира! Ради ваших матерей! - Ликия упала на колени перед князем. - Пощадите его! Он ни в чем не виноват! Это Никомед заставил его, угрожая убить меня, если тот откажется!
   Мога улыбнулся.
   - То есть, доля правды в словах Никия все же была, и он мог лишиться тебя по первому слову Никомеда? Что ж, я готов поверить тебе. Однако тебя спас этот отважный юноша, и по закону ты являешься теперь его полноправной добычей. Так что у него спрашивай о своей дальнейшей судьбе. Как и о судьбе твоего отца - отдаю его запутанную душу в руки Скирта.
   Мога отправился собирать свое растекшееся по городу войско. Здесь допускать грабежей он явно не хотел, несмотря на столь долгое сопротивление - Гандхару он собирался превратить в основу своей власти в греческих землях.
   - А ты? - Ликия, проследив за уходящим князем и дождавшись, когда даже тень его скроется в дверях, повернулась к своему спасителю со слезами на глазах. - Ты тоже считаешь, что мой отец заслуживает смерти?
   - Он знал, на что шел, - с трудом выговорил Скирт. - Из-за него погибли многие наши братья, попавшие в засаду.
   - Но ведь город ваш! И именно благодаря моему отцу! Если бы он не провел ваш отряд через подземный лаз, вы бы не открыли ворота... А война без смертей не бывает. Твои друзья могли погибнуть и в тех бессмысленных штурмах, которые затевал ваш князь.
   - И твой отец мог точно так же погибнуть от стрел нашего дозора, - возразил Скирт. - Но вот если бы ты...
   - Что? - спросила она со страхом и надеждой.
   Скирт почувствовал, как краска прилила к его лицу. Девушка перед ним была прекрасна, и он ощущал жгучее желание - однако он ощущал и еще нечто большее. Он мог ее заставить, как победитель свою пленницу. Но он хотел... Он хотел, чтобы и она этого хотела.
   - Ты сказала, что любишь Никомеда, - припомнил он ее крик. - Так заставлял ли он тебя или твоего отца?
   Ликия внезапно плотно сжала губы.
   - Это останется между мной и им, - отозвалась она. - Вы все равно убьете его. Какая тебе разница, что между нами было?
   - Я хочу, чтобы ты любила меня, - ответил Скирт. - Я возьму тебя к нам, в степи, и ты станешь моей женой. Но я хочу, чтобы ты сделала это не из страха.
   - Не слишком ли много ты хочешь? - дерзко ответила Ликия. - Ты спас мне жизнь, это правда - но этого мало, чтобы вдруг воспылать к тебе любовью.
   - Твой отец будет жить, - пообещал Скирт.
   - Благодарю тебя, - Ликия внезапно стрельнула глазками. - Позволь мне подумать.
   Это она сделала зря. Скирт не мог больше удерживать свою страсть. Он притянул девушку к себе и впился в ее губы страстным поцелуем...
   Утро оказалось хмурым и безрадостным. Скиты собирали погибших товарищей. Из четырех с лишним тысяч, пришедших под стены Гандхары, более пятисот навсегда остались в ее каменистой земле. Многие были ранены. Четверо вождей из двадцати погибли в попытках овладеть эллинской твердыней.
   Однако Гандхара была взята, а жителям города, собравшимся на центральной площади и у главной базилики, была объявлена воля их нового властелина. Мога обещал горожанам права свободной торговли без пошлин, снижение податей и возможность покинуть город по первому желанию.
   Скиты так и не вступили в город всем своим войском, оставив лишь гарнизонный отряд в цитадели-пургосе. Основные части дружинников вернулись в свой лагерь, чтобы отпраздновать победу.
   К полудню Мога назначил главное действо. За все долгие мытарства под стенами, за всех погибших воинов должен был кто-то ответить, чтобы не подвергать разорению городские кварталы Гандхары. Дружинники уже знали, что главной жертвой на предстоящих торжествах будет наместник Никомед.
   - Ты хочешь смотреть на это? - спросила Ликия, когда Скирт уже собрался уходить от нее.
   - Там будут все наши, - отозвался он.
   - Тогда возьми меня. Я тоже хочу это видеть.
   Поле от ворот крепости до лагеря скитов было обильно запружено народом. В самом центре, на полпути от города до защитного вала, оставалось свободное пространство, где торчал длинный воткнутый в землю меч.
   Рядом с ним стоял Мога в малиновом чекмене с золотыми пуговицами в виде львиных голов и широких, расшитых узорами штанах. Вскоре двое плечистых дружинников привели понурого наместника.
   - Пойдем, - потянула Ликия Скирта. - Лучше смотреть со стены.
   Вдвоем они поднялись на башню над воротами. Но Скирт чаще смотрел на Ликию, чем на происходившее в поле. Она же не отрываясь следила глазами за действом.
   - Братья мои! Ради наших погибших товарищей, которые уже никогда не вернуться к своим теплым шатрам и черноглазым детям, не будут водить по степным плоскогорьям табуны молодых сауранов и не увидят дыма душистых костров! Во имя славных предков наших! Я отправляю этого человека к великому повелителю доблести, к хранителю меча, славному Арию! Кровь его да освятит наше оружие!
   Одним ударом в грудь Мога сразил Никомеда наповал. Ликия слабо вскрикнула и закрыла лицо руками.
   А Мога отсек кисть руки у поверженного врага и положил ее на рукоять воткнутого меча, окропив лезвие кровью.
   - Да помогут нам наши боги!
   Ликия отвернулась, заглянув вдаль, в сторону, противоположную той, где свершилось жертвоприношение.
   - Что там? - потянула она за рукав Скирта.
   А там, далеко, пока еще на самом окоеме, поднималась пыль. Облако ее колыхалось в мрачном воздухе, постепенно нарастая густеющим маревом. Странное чувство возникло у Скирта - ему показалось, что он уже видел это облако прежде -на дороге от Патталы к Гандхаре.
   К крепости с востока подходили войска Леонта.
   Они опоздали всего на один день.
  
   Глава 11. Дети степи.
   Сколь бы ни была плодородна почва, она нуждается в заботе людских рук. Так и благомыслие человека, презревшего ради истины пыль мира, поддержки и опоры ищет у самого изначалия вселенной: у неба и звезд, у гор и земли. Тянется к свету из тьмы сомнений своих и воспаряет в безоблачные выси, чтобы соединиться там с полуденным солнцем.
   После всех томлений духа, перенесенных его учеником, Сангхабхадра счел за лучшее увлечь Диокла усердным трудом на лоне природы. Он привел послушника на монастырский огород, велев готовить грядки под фасоль и чечевицу. Наставник сам подал юноше пример старания, взяв в руки лопату с длинным черенком и водрузив ее в мякоть душистого чернозема. Ветра почти не было. Мухи своим неуемным жужжанием навевали какой-то знакомый мотив.
   После того, как пот, ручьями бегущий по телу и брызжущий с рук на межу тонкими струйками, стал невыносим, а плечи отяжелели, Сангхабхадра позвал ученика отдохнуть под сливовым деревом. Там он поставил кувшин с водой и миску с несколькими ячменными лепешками. Запах гибискуса ударил в ноздри. Сделав несколько глубоких глотков и отломив край лепешки, наставник устремил взгляд к горизонту.
   Но Диокл, несмотря на усталость и легкую дрожь в коленях, уже не мог больше сохранять молчание.
   -Учитель! -позвал он, вытирая глаза - Могу ли я задать вопрос?
   -Похоже, ты слишком мало работал, если в голове твоей остались еще какие-то вопросы.
   -Нет, Мудрейший, это важно для меня. Во мне бродят навязчивые мысли, которые я пока бессилен победить. Не лучше ли будет, если я, с твоей помощью, найду им разрешение?
   -Что ты хочешь знать?- Сангхабхадра посмотрел на ученика таким взглядом, что Диокл сразу понял: ему и без его слов известна тема предстоящего разговора.
   -Этот народ... -все же начал послушник неуверенно, -люди, что пришли с севера из бескрайних степей...
   -Скифы,- просто и безлико уточнил наставник.
   -Да, скифы. Они действительно так сильны, бесстрашны и неуязвимы?
   Наставник, пристально всматривавшийся вдаль, вдруг поднялся на ноги.
   - Похоже, это хотелось бы узнать не только тебе. Ступай, впусти нашего гостя.
   Диокл только сейчас заметил, что возле ограды снаружи стоит молодой человек в лиловом диплаксе - удвоенном дорожном плаще. В руке гость держал золоченый высокий шлем с подбоем коричневого сукна. Поспешно поднявшись, Диокл направился к калитке.
   Открыв дверцу, он впустил гостя, пристально его разглядывая. А навстречу ему уже шел сам Сангхабхадра.
   - Приветствую тебя, Видрасена! В здравии ли твои родители?
   - Благодарю, - нагнул голову юноша. В его лице причудливым образом смешались черты индов и эллинов - смуглая кожа, блестящие темные глаза, но при этом тонкие линии и гладкие черные волосы. - И с тобой да пребудет благодать Татхагаты!
   - Видрасена, это мой ученик Диокл, - представил его наставник. - Ты давно сошел с пути Учения на мирскую тропу, он же еще надеется пройти по нему до конца. Присаживайся и раздели с нами скромную трапезу!
   - Я плотно позавтракал перед дорогой, и зашел только попрощаться, - отклонил это приглашение Видрасена. - Меня ждет мой первый боевой поход. Приказом таксиарха мне поручили целую конную илу, - с гордостью сообщил он.
   - Тебе нужно поторопиться, чтобы догнать ушедшее войско. Твои воины не очень-то быстры на подъем.
   - Это недавно набранное пополнение, - объяснил Видрасена. - Большинство из них, как и я, пока не участвовали в боях - молодежь из богатых семей. Им отправили вызов на сборы в последний момент.
   - Присядь с нами, - предложил Сангхабхадра. - Ты должен знать, что представляют из себя люди, с которыми тебе предстоит встретиться на поле боя. Мой юный ученик тоже горит желанием узнать об этом степном народе, так что рассказ мой будет полезен вам обоим.
   Видрасена, сняв с себя диплакс и сложив его пополам, примостился рядом с Диоклом.
   - Итак, ты спрашивал меня, так ли скифы бесстрашны и непобедимы, как о них говорят? - обратился наставник к послушнику.
   - Да, Мудрейший, - склонил голову тот.
   -У этих людей древние корни, - задумчиво проговорил Сангхабхадра, - а еще у них есть глубокая внутренняя основа, которая позволяет им выдерживать любые испытания. Это делает их трудными противниками. И тебе, Видрасена, предстоит понять то, что никак не желает признать наш властитель Гермей. Он хочет видеть перед собой лишь орду неорганизованных варваров. Поэтому он проиграет.
   Слушатели в изумлении затаили дыхание.
   -Но сила, которая противостоит ему сейчас, гораздо сложнее,- продолжал наставник,- Это сила, влекущая за собой неистощимые природные стихии Мироздания. Она как большая река, которую нельзя обратить вспять. Ее можно лишь перенаправить в другое русло.
   -Чем же так сильны эти кочевники?- спросил Видрасена. Диокл пока мало что понял из слов учителя. - Говорят, что у себя на родине они вершат дикие обряды с человеческими жертвоприношениями?
   -У скифов есть обряды и есть культы, которые сильно отличаются от наших. Все они призваны показать особое, избранное назначение этого народа.
   -Именно из-за этого они убивают людей? -спросил Диокл.
   -Не все так просто, юноша. В дни весеннего равноденствия скифы проводят ритуалы, способные вызвать содрогание и ужас у любого из жителей наших краев. Порой они действительно кладут на алтарь своих богов человеческие жизни. Но смысл этого действа коренится в самой природе скифского народа, и он проливает свет на их земное предназначение.
   Диокл не отводил глаз от учителя.
   -Для скифа приход весны знаменует восстановление сил Мироздания, растраченных в борьбе с хаосом, - голос Сангхабхадры стал громче. - Каждый из этих людей считает, что порожден небом лишь для того, чтобы служить делу обновления мира, уравновешивания его энергичных сил. Потому все их главные обряды поделены на три этапа и показывают процессы раскрытия мирового первопорядка. Это смерть мира, влекущая также смерть верховного бога, это воскрешение мира и бога, и это восстановление единого мирового древа: оси всей небесной, земной и человеческой жизни.
   -Мудрейший,- растерялся Диокл,- трудно представить, что столь грубые на вид и язык люди наделены каким-то особенным пониманием мира и своего места в нем. Удивительно также и то, что ты так много знаешь об этом варварском племени.
   Видрасена сверкнул своими черными глазами, показывая излишне любопытному ученику, что не стоит перебивать учителя.
   -По поводу знаний, бхикшу, мы с тобой уже говорили, - напомнил Сангхабхадра,- все знания человека имеют единый исток. И он всегда открыт тому, кто по-настоящему умеет видеть. Недаром серы, живущие за Великими Горами, говорят, будто не покидая дверей своего дома, мы способны узнать обо всем, происходящем на небе и на земле.
   -Как же выглядят обряды этих кочевников, и что на них происходит? - допытывался Диокл.
   -Если скифы проводят обряд, все их варны, или племена, собираются у главных святилищ. Присутствовать должны все: мужчины, женщины, дети. Если не будет хотя бы одного, по их поверьям, искажается равноденствие мира, а благость земли несет ущерб. Их верховный вождь обязан находиться в центре каждого действа. Роль его велика, так как вождь скифов призван принимать на себя весь фарн с четырех сторон света. Так они называют прану, энергию. Принимая ее на себя и через себя же пропуская, вождь, словно бы земля - основа, распределяет ее на всех своих подданных. Никто не должен остаться обделенным.
   -Я слышал, скифы очень любят золото и часто добывают его, не задумываясь о средствах? - небрежно бросил Видрасена.
   -Нам, эллинам, кажется, что народ этот обуреваем жаждой золота. За это каждый, кто хоть немного воспитан культурой Эллады, клеймит скифов презрением и поносит последними словами, уподобляя всем неблагородным животным. Только забывает при этом, что и среди его соплеменников трудно сыскать того, кто был бы равнодушен к желтому металлу и не стремился бы к его обретению. Таковы не только греки, но инды, парфяне, сирийцы. Однако скиф ценит золото по-другому. Для него это единственный дар земли, который неуничтожим и не разрушаем. Поэтому у скифов золото - символ бессмертия.
   -Бессмертия?- переспросил Диокл.
   -Да,- продолжал наставник, - вожди всех скифских варн одаривают своего царя утварью или оружием из золота, чтобы к нему возвратилось великое сияние энергии их народа. Эти обряды уходят в седую древность и достались кочевникам от первых их предков. Ни один из скифов не стремится к приобретению наживы. Сам дух стяжательства им чужд. Так кто же тогда варвар? В отличие от эллина или инда не для себя живет скиф и не себе он служит. Посвятив свое земное воплощение племени и вождю, он полагает, что следует таинственному порядку, устанавливающему равновесие на земле. И я скажу даже больше. Каждый скиф - жрец уже по самой своей природе. Жизнью своей он проясняет культ.
   -Но для чего нужны человеческие жертвы? - вернул Диокл учителя к теме, которая, похоже, волновала его сильнее всего.
   -Скифы приносят в жертву пленников, захваченных во время войны, - поведал Сангхабхадра, - и для них каждая война есть война Священная. Бывает однако и так, что на жертвенный алтарь восходят их соплеменники. Они делают это добровольно, имеют к этому свое предопределение и выбраны посвящающими жрецами. Ну а по части пленных у них так: из каждой сотни на заклание Арию отдают одного.
   -Одного из сотни?- удивился Диокл.
   - Бывает и меньше. Но это всегда самые отважные, самые стойкие воины, от рук которых пало больше всего противников.
   - Однако, все-таки не зря говорят об их кровожадности, - уточнил Видрасена.
   - Они совершенно не так относятся к своей жизни - и разумеется, к жизни других, - как мы или другие народы, считающие себя просвещенными, - возразил Наставник. - Жизнь в этом мире для них есть лишь краткий миг, подготовка к миру будущему. Они полагают, что совершают благо, лишая жизни пленника. Скифы считают, что лучшие воины в избытке несут магическую силу и собою способны воскресить увядший мир. Согласно порядку, головы их окропляют священным вином, после чего закалывают перед большим сосудом. Так это происходит. Вместе с чашей, из коей окроплялись жертвователи жизней, высшие жрецы возносят обращение к богам. Они молят бога-отца Папая и богиню-мать Апи породить для них Ария, чтобы, таким путем, возвернуть на землю утраченную благодать.
   -Какой необычный обряд, - удивился Видрасена,- никогда не слышал ни о чем подобном.
   -Важно и то, что жертву закалывают на лестнице, которая служит дорогой восхождения к большому железному мечу - главному оружию рода. Меч для скифа и есть ствол мирового Древа в символе, та ось Мира, которую надлежит неустанно питать. Кровь жертв, собранная в чашу, изливается на меч и насыщает его. Только для скифа это уже не кровь, не вязкая и темная жидкость человеческого тела, но соки самой земли. Эти соки скрепляют союз бога- отца и богини- матери, неба и земли, позволяя произвести совершенного человека без хаоса в сердце и двумыслия в уме. Жрецов, освящающих ритуал, тоже трое и они также свидетельствуют от лица неба, земли и человека.
   -Кто же заложил в них эти знания, Мудрейший? - горячо спросил Диокл. - Откуда пришел этот народ, судьба которого оказалась теперь столь тесно сплетена с нашей? Что с ним будет потом?
   -Ты задаешь слишком много вопросов, юноша, - усмехнулся Сангхабхадра, - если я отвечу тебе на них сейчас, то лишь затемню искомый смысл сведениями, к принятию которых ты еще не готов. Полагаю, очень скоро ты сам сможешь во всем разобраться. Ты сам сможешь понять, каким замысловатым образом твое человеческое воплощение соединилось с путем потомков древнего Ария. Для этого нужно лишь внимательно вглядеться в свойства вселенских изменений и найти их начальный порог, на котором зарождается движение вещей.
   -Если бы это было так же просто, как ты говоришь,- вздохнул Диокл, - я только еще начинаю познавать изменения мира. Но я слаб в отыскании их причин. Но скажи, следуют ли им скифы?
   -Да, бхикшу, -подтвердил наставник, - только скифы не просто следуют изменениям, но сами способствуют оформлению их как вечно новых событий.
   -Как это, Учитель?
   -Видишь ли, каждый скиф подспудно полагает себя проводником вселенских перемен, так как война для него - стезя постоянного преобразования вещей. Он считает это преобразование необходимым, и он способствует ему своими действиями. Как я уже сказал ранее, война для скифа- священное таинство. Даже оружие в племени делает не обычный кузнец, как у нас, а посвященный в особое знание кузнец - маг. Создавая оружие будущей битвы, он неразлучно соединяет в нем четыре стихии: Землю, из которой происходят все металлы; Огонь, оживотворяющий металл; Воздух, охлаждающий душу металла, и Воду, которая должна эту душу закалить. Вот потому, если мы способны угадывать ритм мировых перемен и способны говорить о нем, то скифы служат переменам, реализуя их в войне.
   -Теперь я начинаю понимать всю серьезность нашего положения, - нахмурился Видрасена.
   Наставник же оставался как будто невозмутим.
   - Смерть каждого воина,- говорил он,- и своего, и чужого, всегда есть для скифа необходимое обновление реальности. Он чувствует, что без такого обновления не могут сполна проявить себя новые энергии мира, не могут раскрыться затаенные явления и вещи. Это знание присутствовало у этого народа изначально. С ним они пришли в мир, а это значит, что на то должны существовать свои причины, должно присутствовать некое произволение высших сил Вселенной. Если мы вспомним тех многочисленных эллинов, что сейчас в разных северных городах переходят на службу к Меусу, то кое-что прояснится для нас еще больше. Все эти люди, наши сограждане, и сами не понимают своих побудительных мотивов. Они просто чувствуют движение огромной грозной стихии, осознают ее природный характер и ее размах. Завороженные магией этого явления, они не умом, но сердцем желают находиться внутри этого потока, желают принять участие в этом грандиозном движении.
   -Я помню, Учитель, как еще в детстве отец, чтобы развлечь меня, рассказывал о необузданных плясках степных варваров и их безумном веселье, - Диокл слегка улыбнулся.
   -Он не обманул тебя, - согласился Сангхабхадра,- только он не знал, что в жизни скифа очень мало действий, не связанных с его природной основой. Так и здесь. Их пляски также призваны взращивать Мировое Древо и насыщать простор жизни благодатью. Когда скифы сходятся в своих хороводах - круговых танцах вокруг костра, в которых обязаны участвовать все общинники -их племенной дух объединяется и энергия приходит к единству. Ты ведь читал в наших канонах: движение праны имеет круговой, а не линейный характер. На этом построены многие практики дхьяны и лучшие техники работы с оружием у воинов. Закручивание потоков есть умножение благой силы и вхождение в унисон с вселенским движением.
   -А как же веселье, Учитель?
   -Здесь тоже все просто. Своим весельем скиф питает дух природы, который с его помощью возрождается и обогащает простор жизни.
   - Теперь я кое-что понимаю, - прошептал Видрасена, поднимаясь с земли. - Понимаю, с кем мне предстоит столкнуться, и сколь сложно будет одолеть такого врага. Однако, мне пора. До встречи, почтенный наставник! - и он легко зашагал по тропе к калитке. Сангхабхадра молча смотрел ему вслед. Диокл также молчал, осмысливая услышанное.
   Когда гость скрылся за оградой, учитель повернулся к своему ученику.
   -Благодарю тебя, Мудрейший, за то, что просветил меня, -Диокл сложил руки перед грудью, - однако боюсь, что этих знаний слишком много для меня.
   - Я оставлю тебя одного, - сказал Сангхабхадра, - чтобы ты смог спокойно все обдумать и уравновесить свой ум.
   - Милость твоя безгранична. Могу ли я задать последний вопрос?
   Наставник движением головы ободрил Диокла.
   - Наш властитель Гермей,- тихо проговорил юноша,- знает ли он? Говорил ли ты ему то, что поведал сегодня нам?
   - Ты очень благоразумно не задал этот вопрос при нашем госте, - вздохнул Сангхабхадра. - Царь Гермей слишком похож на своего отца: он знает то, что хочет знать. В этом удел большинства смертных, являющихся вечными рабами своих представлений о жизни. Но в этом и свойство судьбы Гермея, которая должна разрешиться естественным образом. Иллюзии падут, когда наступит миг откровения. Не мне здесь влиять на ход мировых процессов, хоть я и пытался убрать пелену с царственных очей. Моя задача -содействовать движению основных событий так, чтобы они находили свое положенное русло. А еще - следить за тем, чтобы отмеренное небом не оказалось сгубленным нелепыми случайностями.
   Сделав глоток из кувшина, наставник поднялся на ноги. Вскоре Диокл остался один. Он еще долго сидел неподвижно, вглядываясь в пейзажи облачных высей, похожие то на гребни причудливых гор, то на головы и гривы лошадей, уносящихся куда-то вдаль. Он думал о детях степи...
  
   Глава 12. Договор.
  
   Несмотря на весть о подходе врага, пронесшуюся по рядам зрителей и достигшую ушей князя, Мога не прервал исполнение обряда и довел его до конца. Лишь затем он велел собраться в доме наместника всем вождям и сам прошел туда, совершив омовение.
   Родное племя Скирта сейчас представлял Бледа, сын погибшего Фарны, однако большим влиянием пользовался и старый Заранта. Несмотря на то, что Заранта был старше отца Скирта, он еще принимал участие в походах, и юный Бледа прислушивался к его советам.
   Скирт, без особого позволения поселившийся у Ликии в комнате с балконом на верхней террасе дворца, тоже невольно оказался в числе участников совета. Тут собрались двадцать вождей-патак или их дети и наследники, недавно выбранные вождями в племенах вместо погибших, а также несколько рядовых дружинников.
   Вожди были встревожены. Все видели подходящее войско, многие слышали, сколько воинов в нем, и кое-кто знал, что со слонами в поле конница скитов ничего поделать не сможет.
   - Вы верно догадались, - кивнул Мога, - я собрал вас, дабы оповестить о подходе войска Леонта. Мы давно ждали его, и нам повезло, что он пришел на день позднее. Однако обратно он так легко не уйдет.
   - Что же нам делать? - пронесся по рядам вождей тревожный вопрос. - Запереться в городе, где население смотрит на нас как овцы на волков, или уходить в степи?
   -Мы здесь чужие, -подал голос Брата. -Это в степи каждое деревце, каждая кочка, кустик или камень помогают нам избежать жала смерти. Земля сама нас сберегает. А в этом каменном мешке мы похожи на мышей, спутавших нору с мышеловкой.
   - Дивлюсь я на вас, - покачал головой Мога. - Едва выпадает нам трудность, как вы уже поднимаете вой, точно женщины. Придется умереть - так умрем в бою. Но пока еще рано спешить в объятия предков. Леонт шел на подмогу Гандхаре. Гандхара пала. Теперь ему предстоит осаждать ее, а мы знаем, что дело это трудное. А главное, мы сами знаем все ее слабые места. Потому - желания осаждать крепость у Леонта нет. Так почему бы не договориться с ним, если уж не удалось договориться с царем? Может быть, его полководец окажется сговорчивее?
   - И что ты предлагаешь? - спросил Брата.
   - Я отправляюсь к нему, - сообщил Мога. - Со мной никого не зову. Разве что нескольких добровольцев. Вам надлежит оставаться здесь и готовиться к обороне. Вместо меня остается Дарана, он же возглавит войско, если я не вернусь. Кто из младших вождей или воинов готов поехать со мной?
   - Я! - шагнул вперед Скирт.
   Мога одобрительно улыбнулся.
   - Что же, один спутник у меня есть. Ступай, готовь оружие и коня! Кто еще?
   Скирт вернулся в комнату Ликии за щитом и копьем. Девушка ждала его. Увидев, как он вооружается, она бросилась к нему.
   - Куда ты идешь?
   - Я отправляюсь с Могой в лагерь яванов, - ответил Скирт, поправляя меч на поясе. - Скоро вернусь.
   - Не ходи с ним! - воскликнула Ликия. - Он приведет тебя к погибели!
   - Все мы когда-нибудь умрем, - улыбнулся Скирт. - Я, по крайней мере, уже не зря пожил на свете - мне подарила любовь прекраснейшая девушка, которую я сумел спасти от смерти.
   Ликия, однако, не улыбнулась в ответ.
   - Разве ты не видишь, как Мога жесток? Он играет судьбами других людей. Придет время, и он так же отправит тебя на смерть, как отправил сегодня Никомеда.
   - Да, - кивнул Скирт. - Он не щадит своих людей - но он не щадит и себя. Сейчас он первым едет навстречу опасности, и не годится мне прятаться, когда вождь доверился мне!
   Ликия опустила голову.
   - По крайней мере, береги себя.
   С Могой отправилось еще восемь всадников, двое младших вождей - в том числе Бледа, оставивший Заранту вместо себя, и Агдак, ближайший соратник князя.
   Уже зная от разведчиков, что город пал, Леонт остановил войско у входа долину, приказав разбивать лагерь и обносить его рвом. Он явно не ожидал, что так быстро появятся посланники от скитов.
   Еще более был он удивлен, когда увидел, что во главе посланников прибыл сам Мога.
   Опасаясь ловушки, Леонт вышел навстречу скитам в сопровождении двух десятков пельтастов в полном вооружении.
   Встреча произошла за границей лагеря эллинов.
   Мога остановился и сошел с коня.
   -Приветствую тебя, досточтимый Леонт, всесильный полководец махараджи Джамбу,- произнес он, двигаясь навстречу и чуть склоняя голову, - пусть ниспошлют тебе боги долгую жизнь.
   Леонт нехотя ответил на приветствие шевелением головы, хоть ноздри его раздувались от плохо скрываемого недовольства.
   -Милость богов пребывает с тобой, царь Меус, - глухо произнес он,- это они даровали тебе сказочную удачу и благословили твою власть над городом Гандхара.
   Мога поклонился. Люди его уже стояли полукругом позади своего князя. Двое остались сзади - держать коней наготове.
   -Ты верно говоришь. Боги одарили меня властью. И немалая удача сопутствовала нам. И, надеюсь, не оставит нас в будущем.
   - Это будет зависеть от вас, - произнес Леонт. - Если вы добровольно очистите захваченные вами города и селения и уйдете в свои старые кочевья - тогда удача вас не оставит. И еще не забудьте вернуть всех плененных вами эллинов. Прежде всего это касается наместника Гандхары Никомеда.
   - Боюсь, Никомед уже не сможет встретиться с тобой, так как сейчас представляет свои дела на суд богов, - ответил Мога с издевкой.
   - Никомед убит? - опешил Леонт.
   - Мною, - уточнил Мога. - Ну, а что до удачи, сопутствующей нам, то, полагаю, милость богов не была бы с нами, если бы мы совершали неугодные им дела. И уйти сейчас значило бы нарушить их волю. А потому я предлагаю договориться на некоторых условиях.
   Гнев, сдерживаемый Леонтом, наконец прорвался наружу.
   - Условиях?! Ты оскорбляешь мой слух безумнейшими речами. Это ты потребовал переговоров, значит, ты боишься мощи наших мечей! О каких условиях здесь можно говорить? Или ты решил выторговать мое милосердие?
   - Да, - согласился Мога. - Я потребовал переговоров. Мои люди измучены, оружие затупилось, запасы истощены. Однако это не означает, что мы напуганы. Прежде всего, позволь тебе показать, что наши намерения более чем серьезны.
   Леонт с удивлением воззрился на князя.
   - У нас в руках находится около тысячи ваших воинов, попавших в плен при захвате города. Я думаю, было бы жаль отправить их к их прадедам - а нам придется это сделать, ибо держать их в плену рядом с таким сильным врагом - безумие. Далее, жители города вынесли тяжелую осаду, многие потеряли своих близких. Лишиться своих домов будет для них последним ударом - однако если вы пойдете на приступ, в городе внезапно может начаться пожар.
   - Мога, ты ли это? - Леонт уже не сдерживал своего изумления. - С тобой ли мы вместе ходили в дебри Инда и сражались на стенах Паталипутры? Ты никогда не отличался особой кровожадностью и властолюбием!
   - Я вовсе не кровожаден, - возразил Мога. - Но твой повелитель не оставляет мне выбора.
   - Выбор есть всегда, - заметил Леонт. - Если вы так боитесь сражения с нами, что мешает вам уйти обратно в ваши степи, где мы можем долго и безнадежно гоняться за вашими повозками? Там вы вернетесь к своим привычным занятиям: будете доить кобылиц и прясть шерсть.
   - Вот как ты себе представляешь нашу жизнь, - с неожиданной грустью произнес Мога. - Да, судьба порой забрасывает нас далеко от родных мест. Сам я родился очень далеко отсюда. Там, где засушливая и пустынная степь сменяется безбрежным северным лесом. Но так сложилось, что люди, поверившие мне и пошедшие за мной, своей родиной теперь считают эти южные края. Родина - это не просто место, где ты родился. Это то, где жили твои предки. Где духи их охраняют каждый твой шаг. Где тебе знаком каждый уголок, каждый перелесок, каждый холм. Где самый маленький клочок земли любит тебя, и где ты надеешься на помощь самой земли. Так что мы не уйдем... Лучше погибнуть, чем превратиться в безродных скитальцев.
   - Мне кажется, ты преувеличиваешь, - усмехнулся Леонт. - Вряд ли кто-то из твоих людей родился и вырос в Гандхаре.
   - Я говорил тебе не о Гандхаре, а о том, чтобы пустить вас в наши степи. Теперь о городе. Зачем он вам?
   - Зачем?! - гневно переспросил Леонт. - И ты задаешь подобный вопрос мне, стратегу миродержца Гермея, защитника всех эллинов Восточного Края? Город принадлежит ему по праву наследования. В нем живут наши граждане и дети наших граждан. В нем стоят наши храмы и гробницы наших отцов. А ты спрашиваешь, зачем нам наш город?
   - Ваш город? - переспросил Мога с презрением. - Ваши граждане? Я помню отца нынешнего царя, под началом которого мы воевали. Он был человеком, равным нам по духу - и превосходящим по рождению. Не зря он прославил свое имя, не зря его приравняли к богам. Он готов был умереть за любого своего подданного, и он заслужил это право - быть правителем. Но чем прославился ваш Гермей? Кого он приблизил к себе? Кто заправляет в вашем государстве? Торговцы, всегда ставившие наживу выше существования страны? Зачем Гермею нужна Гандхара? Разве не для того только, чтобы бесконечно выжимать из нее налоги в свою казну?
   - Без казны он бы не смог содержать войско, защищающее его людей, - улыбнулся Леонт. - Мне кажется, ты клевещешь на базилевса.
   Мога посмотрел на полководца изучающе.
   - Быть может, мои рассуждения покажутся тебе, образованному эллину, наивными и не заслуживающими внимания, но все же я должен высказать тебе свои представления о природе власти, чтобы ты знал, сможем ли мы договориться.
   - Я готов тебя выслушать, - терпеливо согласился Леонт.
   Мога помедлил, собираясь с мыслями.
   - В незапамятные времена с небес на землю упали первые предметы ремесла и войны. В ту далекую пору, когда боги считали людей достойными их речей и жрецы общались с богами, не истолковывая их волю по сложным знамениям, вся власть жрецов носила естественный характер. Они просто передавали повеления небесных миродержцев без искажений и лишнего мудрствования -словами, понятными каждому. И жизнь любого человека состояла в том, чтобы выполнять завещанное ему богами, ведь человек и существует на свете для этого. Жрецам верили, ибо они говорили правду. Так всякая власть держится на доверии тех, кто эту власть признает, к тому, кто этой властью владеет.
   Леонт вынужден был нагнуть голову в знак согласия.
   - Однако годы шли, люди утратили доверие богов - и жрецы утратили доверие людей. Тогда пришла власть силы. Те, кто был сильнее, кто был лучше вооружен, смогли принуждать тех, кто был слабее, чтобы те выполняли их желания: кормили их и поили. Но хотя власть силы была очевиднее власти жрецов, она тоже держалась на доверии - подчиненные верили, что властители их, не задумываясь, обрушат наказание на непокорных. Впрочем, иногда это требовало подтверждения - и властители проводили показательные казни, чтобы упрочить свою власть. Но власть силы сменяется другой силой, и если приходили завоеватели, которые были сильнее, они утверждали свою власть, и люди покорялись новым властителям.
   - К чему об этом говорить? Все это есть и сейчас, - вставил Леонт. Мога вскинул руку:
   - Я еще не закончил. Людей становилось все больше, они уже не только воевали или работали, но и стали обменивать дары земли одной страны на изделия другой. И для удобства они придумали то, на что можно обменять и дары земли, и изделия ремесленников - они придумали золото, - в руке Моги появилась золотая монета с изображением царя Гермея, отпечатанная не так давно на царском дворе. - И тогда многие люди поверили, что есть еще одна власть - власть золота. Люди стали копить золото, чтобы с его помощью заставить других работать на них. Однако они забыли одну важную вещь.
   - Какую же?
   - Всякая власть подразумевает не только то, что слуга работает на своего хозяина, но и то, что хозяин несет ответ за своих людей. И если вождь приводил свой народ к гибели, к голоду - он приносил себя в жертву и сам отправлялся разбираться с богами, искупая свою вину перед ними. Воины, установившие власть силы, выходили биться с врагами - и гибли, если не могли защитить своих подданных. Как же отвечает за тех, кто признал его власть, золото? Разве оно может согреть тех, кто ему подчинился? Или накормить? Или защитить? Нет. Оно всего лишь блестящий желтый металл, из которого получаются красивые украшения, - Мога прикоснулся рукой к золотому ожерелью, лежащему на его груди. - А истинное богатство всегда было в людях, которые тебе верят и которые готовы выполнить то, что ты им скажешь. И вот теперь те, кто накопил много золота, стремятся превратить свое богатство в подлинное, стремятся сами стать господами. Подчиняя сначала блеском золота вас, бывших людей духа, воинов и властителей. Потом подчинив и самого царя. Но поверь - нас этим не прельстишь. Мы знаем, на что нужно золото. Оно не заменит нам степей, табунов коней, горячего воздуха земли.
   - Видишь ли, - отвечал Леонт. - Ты смотришь на любое царство как на построенное из кирпичиков здание, где каждый кирпичик остается неизменным. Да, люди рождаются скифами или эллинами, в подданстве того или другого царя. Но в своей жизни они способны многое поменять. Они могут уехать в другую страну. Могут изучить другой язык, принять чужие обычаи. Родившийся крестьянином может пойти служить в войско, а после и вовсе стать царем. Вон идет человек - еще утром он полагал, что знает, к чему стремится в этой жизни, но встретил вдруг бродячего проповедника и понял, что вся его жизнь была ошибочной, бросил все и ушел вслед за новым учителем. Возьми даже войско - будет ли оно сражаться до последнего человека и даже победит в безнадежном положении или вдруг решит, что проиграло, и побежит? Реальная война, реальное поле битвы - всегда в душе каждого человека. Если человек понимает, что проиграл - он проиграл. Иные же и умирают непобежденными. А иные понимают, что сопротивляться бесполезно, даже когда сил к сопротивлению много. Вот именно здесь, в душе человека, золото и имеет реальную власть. Как говаривал отец нашего великого базилевса Александра, осел, груженный золотом, возьмет любую крепость. Да, оно не имеет подлинной власти само по себе - но оно может склонить человека в пользу того или иного решения.
   - А кому нужно купленное доверие? - пожал плечами Мога. - Тот, кто продался один раз, продастся и второй - тому, кто больше заплатит. Мы не любим предателей. Особенно предающих ради денег.
   - Если все признают, что на золото они могут обменять и оружие, и преданность, и даже жизнь другого человека - на этом как раз и держится доверие к золоту.
   - Ах, Леонт, если люди утрачивают доверие друг к другу - они пытаются обрести спокойствие в доверии ко всевозможным вещам, но без веры брату своему они просто не выживут, - покачал головой Мога. - Вера людей своим царям и вождям - в том, что те всегда защитят их, а если понадобиться - и умрут за них. Я, как могу, поддерживаю эту веру всей своей жизнью. Так что сейчас, приняв под свою руку Гандхару и объявив об этом ее жителям, я скорее погибну, чем уступлю.
   - Что же ты хотел предложить мне?
   - Я предлагаю тебе вспомнить, кто ты! Не человек, который торгует своей кровью, продавая ее тому, кто больше заплатит! Ты - аристократ древнего рода. Который защищает своих людей. Если начнется битва, вы не спасете Гандхару, хотя и получите ее развалины. Да, наверное, у вас достаточно сил, чтобы уничтожить нас. А может быть - нет. Войско твое ненадежно. Оно куплено на деньги. Мое же готово умереть за меня и за свое право самим распоряжаться своей жизнью. Так что я предлагаю тебе не испытывать судьбу, а разойтись полюбовно.
   - И как ты себе представляешь мое возвращение? - рассмеялся Леонт. - Прости, владыка, я встретил старого боевого соратника и мы решили обойтись без боя?
   - Я не предлагал тебе возвращаться, - возразил Мога. - У тебя тут десять тысяч бойцов, готовых сражаться за того, кто им платит. Мы взяли Гандхару и у меня есть, чем им заплатить. Мы пойдем на Патталу и выгоним Гермея, так что тебе не придется ничего ему объяснять.
   - То есть, ты, только что долго рассуждавший о долге и чести, предлагаешь мне предать своего повелителя?
   - Мне кажется, он первым предал своих людей, - покачал головой Мога. - Разве не он вынудил нас начать войну с вами? Я слышал, что именно по его приказу моих соплеменников хватали, бросали в темницы и убивали; я слышал, с его подачи были перебиты посланцы, которых я отправил к нему в напрасной попытке договориться! А раз царь пренебрегает нормами справедливого правления, заложенного небесами, раз он прикрывает свою казну телами своих подданных, вместо того, чтобы заботиться о них - есть ли смысл сохранять ему верность?
   - Я должен подумать, - ответил Леонт. - Завтра я сообщу тебе свое решение.
   - Хорошо, - кивнул Мога. - Мы подождем.
   Резким движением головы он позвал за собой спутников и сел в седло.
   Вернувшись в лагерь, он не стал дожидаться ответа Леонта. По приказу князя, около двух тысяч воинов заняло оборону в крепости, рассредоточившись на основных стенах и башнях. Остальная же часть скитских дружин осталась в лагере, разделенная с войском Леонта рвами и насыпями. Она получила приказ всячески тревожить тылы греков, если они начнут штурм, но избегать крупного сражения.
   Между тем, Мога собственнолично выступил перед гражданами Гандхары.
   - Друзья мои! - обратился он к ним. - Я знаю, что вы вынесли тяжелое бремя осады. Но не наша в том вина. Ваш наместник, пренебрегший всеми мыслимыми законами, вынудил вас терпеть эти невзгоды. Клянусь богами, впредь этого не повторится. Там, за стенами, стоит войско вашего прежнего повелителя. Того самого Гермея, задавившего вас непомерными налогами и считавшего вас за своих рабов. Я готов защищать ваш город, но могу и отдать его, если вы того пожелаете. Я не хочу вновь подвергать вас тяготам осадного времени. Только помните - оставшись под моей рукой, вы будете освобождены от налогов на три года, от несения военной повинности и от пожертвований храмам. Что же до защиты - вы сами знаете, на что способны мои воины. Скиты - народ непритязательный, не любит купаться в роскоши и набивать себе брюхо. А потому мы удовольствуемся десятой частью дохода с городского оборота торговли, ремесел и сельского урожая. Выбор теперь за вами!
   Мога постоял, внимательно наблюдая за реакцией людей.
   - Каждый, кто пожелает, может сам покинуть город, - добавил он.
   Люди молчали. Видно было, что вновь подвергаться осаде они не хотели. Но и покидать родные дома было им в тягость.
   - И что же, мы сможем вернуться к своей обычной жизни? - спросил кто-то из толпы.
   - Как только войско Леонта уйдет - а оно уйдет рано или поздно, - заверил Мога. - И я думаю, что скорее рано.
   Однако ответ пришел еще раньше, чем ожидал князь.
   На следующий день за Воротами Геракла запели трубы, возвещая о прибытии посольства от полемарха. На сей раз во главе посольства стоял сам Леонт.
   Мога уже ждал Леонта в бывшем доме наместника. Основное здание здесь было перестроенным булевтерием, центральным городским советом, к которому были подведены две дополнительных крытых галереи и большая простада с дорийскими колоннами. Князь сидел на террасе открытого перистилиума и мраморные статуи полуобнаженных Менад за его спиной смешивались с тонкими стволами кипарисов. Казалось бы, здесь все осталось, как прежде. Продольный бассейн, заполненный ароматическими маслами, высокий бортик которого был весь испещрен фигурами сатиров и масками медуз. Те же длинные ложа - клинэ, та же керамическая и серебряная утварь, те же резные курильницы -трилигатерии.
   Вот только курильницы уже не дымились шафраном и сандалом. Высокий клисмос наместника с серповидными ножками и балдахином, украшенным золоченой бахромой, был пуст. По мозаичным дорожкам уже не бегали мускулистые рабы нубийцы, стремясь ублажить все прихоти хозяина.
   Мога сидел на простом деревянном табурете - дифросе, и рядом с ним не было никого, лишь возле дверей на расстоянии десятка шагов застыли двое охранников. Полемарх сделал знак своему охранению также остаться позади, сам снял шлем, отстегнул меч и кинжал и оставил их в атриуме.
   Он медленными шагами приблизился к князю. Совсем недолго они молчали, после чего Мога первым оказал знаки внимания гостю, встав и сделав шаг в его сторону.
   - Приветствую полемарха Леонта! Садись, добрый друг.
   Мога хлопнул в ладоши.
   - Вина для меня и моего старого друга! Давай выпьем вина, вспомним прежние походы и прежних героев, потому как нет для меня гостя, желанней, чем ты. И пусть низвергнет меня матерь богов в пучину вечного горя, если язык мой солжет тебе.
   Прошло совсем немного времени и крепкое прамнейское вино из старых пифосов развязало язык обоим. Всякое недоверие между собеседниками вдруг растворилось, как утренний туман.
   Однако разговор их остался тайной. Мога знаком отослал охранников прочь, и Леонт последовал его примеру. Два военачальника остались с глазу на глаз.
   Спустя некоторое время полемарх покинул дворец наместника и, собрав вокруг себя своих спутников, возвратился в лагерь.
   Мога поспешил к ожидающим его вождям племен.
   - Ну, что же, друзья мои... - медленно выговорил он. - Надеюсь, что если Леонт выполнит то, что обещал -нам больше не придется сидеть в осаде. Впрочем... Все может измениться.
  
   Глава 13. Красные холмы.
  
   Дозорные притащили ко дворцу наместника растрепанного старика, который прятался в одной из окрестных деревень. Едва взглянув на него, Мога приказал отвести его к Скирту.
   - Право моего нового телохранителя - распоряжаться жизнью этого человека.
   Скирт, уже объявленный новым телохранителем Моги - его личная охрана многих потеряла в минувших боях, и князь теперь искал хороших воинов повсюду, - жил во дворце на вполне законных основаниях. При виде Никия, жалкого и побитого, упавшего к его ногам, он на миг ощутил безудержный прилив гнева к человеку, заманившему его в ловушку- но гнев тут же отступил при виде обреченного старика, проклинавшего свою жизнь и судьбу.
   - Ради твоей дочери, - объявил Скирт, - я прощаю тебя.
   - Я так думал, - раздался голос Моги. - Как учил меня мой отец, и как сам я стараюсь учить своих детей - к несчастью, они еще слишком малы, чтобы следовать за мной в походах, - лучше перестараться с милосердием, чем с наказанием. Если вина очевидна - там и сомнений не возникает. Но если сомнение появилось - лучше простить виноватого, чем наказать невиновного.
   - Я клянусь, что не по своей воле... - начал было Никий, не зная, перед кем ему оправдываться, перед князем или перед его воином.
   - Можешь не стараться, - махнул рукой Мога. - Нам все известно. Я оценил красоту замысла. Хотелось бы только знать, кому он пришел в голову.
   Никий с испугом переводил взгляд с одного на другого, ожидая самого худшего, когда легкой поступью в комнату вошла Ликия, благоухая ароматами масел и благовоний. Для своего появления перед князем она принарядилась, как могла. На ней был яркий льняной хитон с отворотом - диплойдий, - скрепленный пряжками-фибулами на обоих плечах. Стан девушки облегал расшитый цветками нарциссов широкий пояс, а на ногах поблескивали позолоченные ремешки сандалий, оплетавшие тонкие изящные щиколотки. Длинные черные волосы удерживал серебряный обруч.
   - Это все придумала я, - произнесла она с вызовом. - Люди устали от войны, и мы не знали, как еще избавиться от ваших орд. Даже неудачный штурм не заставил вас уйти. И тогда, не зная, где войско, идущее нам на помощь, и сможем ли мы продержаться до его прихода, я предложила Никомеду свой план.
   - Я догадываюсь, в чем состоял твой замысел, - кивнул Мога. - Мои люди устали, разочарованы. Мы колеблемся, продолжать ли осаду или уйти. Вряд ли я соберу хотя бы несколько сотен людей, готовых сражаться. И вот появляется Никий, и предлагает мне войти в город. Разумеется, я ухвачусь за эту мысль, как за последнюю надежду. Может быть, даже сам поведу своих людей. Ну, а уж когда мы попадем в засаду, оставшиеся разбегутся без оглядки, как стая волков, потерявших своего вожака. Разумный план. Как же он поместился в твоей юной головке, лилия с долины Гинда?
   - Нужда многому учит, - смело ответила Ликия. - Однако Никомед не доверял ни мне, ни моему отцу. И он сказал, что если Никий не приведет врагов в город, то убьет меня. И его, когда найдет.
   - Но теперь все позади, чем бы там он вам ни грозил, - заметил Скирт. - Вы можете вернуться в свой дом. Никий, я хочу взять твою дочь в жены и увезти в свое племя.
   Никий, только что поднявшийся было с колен, вновь бухнулся на пол:
   - Умоляю тебя, господин, не разлучай меня с дочерью! Я только что обрел ее после года разлуки!
   - Хорошо, - удивленно согласился Скирт. - Я могу взять и тебя.
   - О, нет, господин! Я думаю, теперь вашему царю потребуются люди, которые бы охраняли города, ему подвластные! Ты можешь остаться здесь, и вы будете вместе, если дочь моя не возражает.
   - Дочь твоя не возражает, - ответил за Ликию Мога. - А если бы возражала, мне пришлось бы ее уговорить. Я подумаю над твоим предложением. Но пока Скирт нужен мне в числе моих воинов. Да и тебе, юноша, я бы советовал повременить со свадьбой. Война еще не окончена.
   Их беседа была прервана шумом и быстрыми шагами - к Моге примчался гонец от Леонта с просьбой о помощи.
   Первый слух о том, что между их предводителем и вождем варваров заключен какой-то договор, принесли в лагерь торговцы из города, лохматые бактры в стеганных плащах. Они явились, груженые бурдюками и холщевыми котомками, предлагая солдатам сухие фрукты, вино, мазь от мозолей и настойки с тмином для снятия усталости. Волна разговоров очень быстро охватила лагерь. Люди, что целый день маялись между палаток, играя в кости и начищая песком мечи, вдруг разом загудели, задышали и стали перешептываться, озираясь по сторонам. Кто-то выбегал за лагерный вал и смотрел на город, словно пытаясь перелететь взглядом за башни и стены Гандхары. Иные, махнув рукой, собрали лежаки из мешков и заснули на них, дожидаясь приказа.
   С самого начала, когда Мога с несколькими сопровождающими только появился в лагере эллинов, по лагерю стали ходить самые разные слухи и догадки. Основная часть лохаргов полностью подчинялась Леонту и готова была принять любое его решение. Некоторые - из высших военачальников - предлагали даже поспешить с договором со скифами, полагая, что варваров вполне можно использовать в своих целях. Однако была довольно значительная часть тех, кто полагал бесчестным отступать без сражения, или еще того хуже - подчиниться варварам, имея под рукой столь сильное войско.
   Именно в это время к лагерю подъехал небольшой конный отряд, возглавляемый молодым индийцем по имени Видрасена. Он через стратокериков спросил Леонта, сообщая, что прибыл в его подчинение. Узнав же, что полководец находится в городе, захваченном скифами, Видрасена сначала обеспокоился. Потом, когда стало ясно, что ведутся переговоры, да еще витают слухи о заключении союза против царя Гермея, Видрасена закричал, что это измена, что он ни мгновения не останется в лагере предателей, продавших государя, и призвал следовать за собой всех эллинов, не запятнавших своей гражданской чести.
   Собрав свою илу, он без промедления отъехал прочь. Ему никто не помешал.
   В пехоте Леонта были два старых тетрарха: Горгид и Менедем. Они, как видно, что-то для себя надумав, призвали сначала спейрархов из Медных Щитов, а потом и лохаргов пельтастов. Говорили, спорили. Потом, без знамен и значков отрядов, собрали тысячи полторы гоплитов, да еще из пельтастов три полных лоха. Будто для специального дозора вывели их из лагерных ворот, не вступая в пререкания со сторожевыми у вала. Но когда Горгид велел обозной прислуге вывезти на мулах еще и три телеги, груженные припасами, водой и связками ясеневых копий, началась большая сутолока и раздоры. Прибежал гиперарх Антифан и закричал, что без его воли лагерь никто не покинет. Тогда кто-то из пельстастов замахнулся на него дротиком и беспорядок усилился.
   Тут рожки известили, что Леонт с охраной вышел из крепости. Антифана это заставило вернуться за лагерный вал, чтоб навести порядок среди разгалдевшихся солдат, а Горгида с Менедемом - спешно увести своих людей.
   Отступив на три стадии, они построили новый лагерь, вне досягаемости для стрел и верховых из основного войска. Лагерь был возведен на холме и практически неприступен при грамотной обороне. Скоро туда прибыл и отряд Видрасены.
   Здесь Видрасена, Горгид и Менедем объявили, что Леонт изменил своему долгу, а потому не может оставаться военачальником. И многие в войске Леонта призадумались всерьез. Во всяком случае, идти и проливать кровь своих недавних товарищей никто не желал.
   Решив не испытывать судьбу, Леонт предпочел воззвать к обещавшему свою помощь царю скифов. Мога и вправду вскоре появился возле лагеря эллинов, но с собой привел не целое воинство скифских стрелков, на которых так рассчитывал Леонт, а всего лишь два десятка дружинников из личной охраны, одетых в бронзовые чешуйчатые доспехи.
   - Я вижу, в твоем войске остались еще честные люди, - произнес Мога двусмысленно, намекая то ли на тех, кто остался с Леонтом - то ли на тех, кто ушел из лагеря и сохранил верность Гермею.
   - О чем ты говоришь? - в раздражении спросил Леонт. - Мне нужны твои воины, чтобы расправиться с бунтовщиками, а ты являешься с двумя десятками телохранителей?
   - Разве те, кто остался верен тебе, не способны покарать жалкую горстку недовольных? - пожал плечами Мога. - Что же ты за полководец, если не можешь навести порядок в собственном войске?
   Леонт посмотрел на Могу оценивающе.
   - Я все-таки рассчитывал, что моим людям не придется сражаться между собой, и обязанность наказать бунтовщиков ты возьмешь на себя.
   - Но они бунтовали не против меня, а против тебя, - ответил Мога. - Веди своих людей. Или попытайся договориться.
   - Зачем же ты вообще приехал?
   - Ты просил меня о помощи. Я готов тебе ее оказать. Советом, или делом. Но рисковать своими молодцами для наказания непокорных не готов.
   - Каков же будет твой совет?
   - Я не люблю давать советы, - признался Мога. -Советчиков потом обвиняют во всех неудачах. Но тебе я скажу. Только для начала ответь мне: кто из вас мятежник?
   Леонт воззрился на Могу с непониманием.
   - Ладно, - усмехнулся Мога. - Я тебе объясню. Скажи мне: ты изменил своей присяге и покинул своего повелителя Гермея - или Гермей изменил своему долгу правителя и бросил свой народ? Помнишь ли ты, о чем мы говорили? Не только долг подданных повиноваться своему правителю, но и долг правителя вести этих подданных по правильному пути. Если же правитель забывает своих богов и сам стремится стать богом - разве должны его подданные служить ему?
   Леонт кивнул.
   - Допустим, я скажу им это. Что, если они будут упорствовать?
   - Припугни непокорных. Скажи, что прилюдно казнишь их собратьев по оружию - из числа тех, кто остался, как там у вас принято, каждого десятого из взбунтовавшегося подразделения? - если они не подчинятся и продолжат повиноваться богохульнику.
   - А если они не подчинятся?
   - Казни, - лениво ответил Мога.
   Стиснув кулаки, Леонт помчался на другой конец лагеря. Мога с охранниками медленно объехали большой лагерь кругом, не желая подвергать себя лишней опасности при встрече с солдатами недавнего противника.
   Между тем, полемарх собрал часть солдат на поле перед холмом, где заняли позицию бунтовщики, и сам вышел перед рядами, так, чтобы его слышали обе стороны.
   - Солдаты! Братья мои!
   Глашатаи передавали его слова громкими криками, так что и на холме, среди укрепившихся там сторонников Гермея, прекрасно их слышали.
   - Мы прошли с вами немало боевых дорог! Боги всегда были на нашей стороне. Но сегодня они отвернулись от нас!
   По рядам прошел испуганный шепот. На холме мятежников воцарилась полная тишина.
   - Наш царь Гермей давно уже впадал в безумство, пытаясь сравняться с богами и заставляя воздавать себе почести, как Олимпийцу. Но не почести делают человека богом! Дух его не выдержал такого испытания властью. Он стал преследовать лучших граждан, он тянул жилы из своей земли, доказывая всем божественность своей природы и бросая жизни своих подданных в пасть своему честолюбию! Его гордыня и жадность перешли все границы. И вот сегодня, когда к нам на помощь пришли свободные и бесстрашные дети степей, царь хочет, чтобы вы убивали друг друга. Он желает, чтобы вы сражались не за свободу, не за жизнь, не за веру своих отцов, не за свои дома и семьи - но за право базилевса называться великим и божественным! Мы, аристократы нашей страны, несем на себе бремя заботы о ней, и раз царь наш не может более называться царем, ибо не заботится об управлении страной - значит, мы должны сами взять власть в свои руки! Кто любит землю свою, кто готов биться за ее счастье - ступайте за мной!
   Леонт умел вести за собой людей. Вся его речь, при некоторой сбивчивости, несла невероятное воодушевление, так, что даже на холме замерли и задумались; окружавшие Леонта солдаты подхватили окончание его речи согласным гулом.
   - Это ложь! - внезапно донеслось издалека. Сложив руки рупором, кричал Видрасена. - Долг всякого солдата - выполнять присягу. Царь может ошибаться - но вина в его ошибках - на людях, не удержавших его от них! Это они, полемархи и архонты, тайно наживали свое добро и множили привилегии. Пользуясь ошибками царя, они строили свои козни, а теперь, когда он стал им не нужен, готовы бросить его перед лицом врага!
   Ожесточение нарастало, слова перешли в крики и ругань, наконец, ч холма полетели стрелы в Леонта, а из рядов верных ему солдат - в укрепившихся на холме.
   Видя, что дальнейшие переговоры будут бесплодны, Леонт рассредоточил свои порядки и начал окружать холм.
   По обычаю, бой начался перестрелкой лучников, и успех здесь был целиком на стороне защитников лагеря. Горгид и Менедем столь умело разместили своих людей, что почти не несли потерь. Копьеносцы их укрылись за щитами и несколькими деревянными навесами, которые успели поставить за валом, а стрелки растянулись вдоль укреплений, и попасть в них было не легко. Зато лучники и пращники полемарха, наступавшие более скученно, оказались прекрасной мишенью.
   Когда тяжелый дождь стрел накрыл равнину, ругань, крики и проклятия разнеслись по ней многократным эхом. Стрелы легко пробивали полотняные панцири, вонзались в руки, в бедра, в щеки и щиколотки. Когда с полсотни человек свалились на землю раненными и убитыми, Леонт уже понял свою оплошность.
   Он отозвал легкую пехоту и выстроил три спейры фалангитов широкой бронированной стеной, закрытой щитами спереди, с боков и сверху. За их спинами пошли псилы и пельтасты, волоча многочисленные мешки, бревна и седла, снятые с лошадей. Полемарх задумал выровнять подходы к высотам. Подогнали повозки и телеги, сгрудив их мостом на подступе к валу, несмотря на то, что камни и стрелы, поранив лошадей, привели их в бешенство и те, брыкаясь, потоптали несколько человек.
   Когда угол холма наконец сравняли, на приступ пошли пельтасты, гремя щитами. Навстречу им полетели дротики, заостренные колья, железные шары. Уже на валу, солдаты Леонта наткнулись на выставленные поверх щитов копья пехотинцев Горгида и Менедема, а также на заостренные крючья обозников.
   Бой разгорался. Пельтасты пытались рубить копья или протискиваться между ними, а самые смелые даже норовили взобраться на щиты с разбега. Но это была лишь бесплодная возня. Люди падали, соскальзывая с выпуклых щитов. Копья пробивали многих насквозь, а насыпь покрыли лужи крови и куски плоти. Кислый кровавый запах завис в жарком воздухе и множество мух кружились над головами, уже не боясь шума и движения людей. Когда натиск пельтастов совсем ослаб и они, израненные, с землей, набившейся во рты и глаза, без приказа начали отступать, Леонт велел трубачу дать сигнал гоплитам.
   Тяжелая пехота приблизилась к валу, покрытому безобразными телами и брошенным оружием. Теперь им предстояло сойтись с ветеранами Медных Щитов. Гоплиты уже сомкнули было строй, но внезапно остановились.
   -Куда идете?- крикнул им кто-то с той стороны, - на своих отцов копья подняли, юнцы! Не убоялись гнева богов? Пусть отвратят они от вас свой лик и сгниете вы в подземельях Аида раньше своего срока!
   Многие из наступавших оторопели.
   -Архидам! -позвал кто-то со стороны вала,- это я, Фидон. Ты забыл, как мы делили с тобой последнюю лепешку в бактрийском походе? Как я укрывал тебя, истерзанного лихорадкой, своим плащом?
   -Гиппий!- раздался другой голос,- знаешь ли ты уже добрую весть? Твоя сестра носит под сердцем моего ребенка!
   Первый порыв, погнавший людей Леонта в бой по его слову, уже угас, и встреча лицом к лицу с бывшими товарищами посеяли в них сомнение...
   Мога во главе своих телохранителей наблюдал за разворачивающимся сражением со стороны лагеря эллинов, заняв небольшую возвышенность чуть в стороне.
   - Как думаете, друзья мои, - обратился он к молодым воинам в своем охранении, - кто же из них в самом деле изменник, и кому он изменил?
   - Мне кажется, виноват во всем Леонт, - отвечал Скирт. - И вольным скитам не к лицу договариваться с врагом!
   Мога посмотрел на него.
   - Зато вам - да и мне! - это хороший урок. Посмотрите теперь на этих благородных хозяев страны, кичащихся своим происхождением. Они называют нас дикарями - а готовы грызть и терзать друг друга, словно дикие звери. Как же можно все повернуть: Леонт изменил своему законному повелителю - а получается, это тот его бросил. И всех своих подданных вместе с ним. Но воины Леонта посмели отречься от своего полководца - а потому виновны не меньше, а больше Леонта.
   - То есть, ты на его стороне? - удивился Скирт.
   - Я посмотрю, чем закончится бой, - ответил Мога. - Если полемарх сумеет навести порядок - да, я на его стороне. Но пока я вижу, что его противники обороняются очень умело. И я бы хотел, чтобы они были за нас...
   Начальники, между тем, уговорами, угрозами и ругательствами заставили гоплитов Леонта вступить в бой. У тех же немногих, кто наотрез отказался идти на приступ, забрали оружие и увели в лагерь полемарха под охраной. Антифан, суетясь между рядами, погонял солдат, словно стадо баранов. Обнажив меч, он пинал их по ногам и колол в икры, осыпая при этом отчаянной бранью. Развернули знамена. Затрещали копья, сталкиваясь навстречу друг другу. Застучали щиты и доспехи.
   Подозвав Мегакла, филарха конницы, Леонт велел вывести всадников и живой стеной людей и лошадей пресечь атакующим все пути к отступлению. В этот момент все трубы, флейты и барабаны разом загудели.
   Однако опора под ногами наступавших была неровная и шаткая, заставляя скользить и спотыкаться. Защитники же насыпи стояли прочно, как каменные столбы. Потеснить их хотя бы на один локоть не удавалось. К тому же общий боевой порядок гоплитов Леонта был разомкнутым и неравномерным, наклоны холмов не позволяли им держать единый строй. А ряды их противников укрепили всадники Видрасены, спешившись и заняв позиции рядом с пехотинцами.
   Со стороны оборонявшихся продолжали сыпаться стрелы. Лучники пускали их теперь поверх голов своих копьеносцев и тем множили ущерб противника. Очень скоро и защитники, и наступавшие вконец обессилили. Они цеплялись за распростертые вдоль насыпи тела и падали на взмокшую от пота и крови землю. Здесь их топтали те, кто был поглощен яростью боя. Лица людей от грязи, боли и усталости сделались совсем черными. От громкого крика и шума оружия многие были оглушены, а из рваных ран сочилась кровь.
   -Что встали, презренные рабы, гнилое племя?! - орал Антифан,- позор вашему роду! Да я скорее поведу в бой войско овец и быков, чем вас!
   В отчаянии гиперарх даже сорвал с себя плащ и швырнул о землю.
   -Воины! - через мгновение уже молил он надтреснутым голосом, - клеймо бесчестья ляжет на вас, если вы не сокрушите этих мятежников...
   Но все было тщетно. Леонт понял, что перевес в живой силе ничего не дает ему в этом бою. Позиция защитников лагеря была слишком хороша. Когда наступление его фалангитов окончательно увязло, он дал знак к отходу. Изможденные солдаты радостно воспряли. Лица и руки многих из них были иссечены. Страшные в своем облике, в душном мертвящем смраде, исходящем от их тел, они были похожи на призраков. Беспорядочной массой они откатывались в лагерь, шатаясь от усталости и сверкая безумными глазами. Позвали лекарей. Тех, кто не мог сам идти, несли на руках товарищи. Со стороны полемарха выставили штандарт, означавший запрос о выдаче павших.
   Скирт глянул на князя. На лице его играла не то улыбка, не то усмешка.
   -Что теперь? - спросил Скирт.
   -Скоро узнаем, - непривычно тихим голосом ответил Мога. - Увидим , что за союзника мы приобрели и чего он стоит.
   -Братья - сограждане! -раздался зычный голос глашатая Леонта. Он стоял у подножия холма, где о недавнем сражении говорило лишь поломанное оружие и обрывки одежд. Даже кровь необыкновенно быстро впиталась в разгоряченную почву. - Довольно вершить раздор и умножать скорбь наших семей! Земля пресытилась прахом. Великий полемарх Леонт, сын Гистида, дарует вам прощение и право самим избрать свою судьбу. Вы вольны покинуть свой лагерь и идти куда вам вздумается. Никто не станет вас преследовать и чинить расправу. Вы можете также вернуться под знамена вашего полемарха, и он не только явит вам свою милость, но, сверх того, выдаст каждому по двадцать драхм в знак возмещения ратных тягот. Слово полемарха закон!
   Глубокое затишье установилось за валом. Создалось такое впечатление, что там не осталось ни одного живого человека. И только после долгого ожидания на холме показались солдаты Горгида и Менедема. Они держали копья высоко поднятыми, показывая, что более не хотят сражаться. Только отряд Видрасены остался на холме, но и в нем люди колебались.
   Навстречу идущим уже выступили вестники Леонта в белых туниках. Чтобы развеять всякие сомнения, они несли в руках миртовые ветви - знак примирения.
   - Ступайте в лагерь, - говорили они, - полемарх желает устроить пир, дабы этим добрым жестом скрепить согласие равных с равными. Там все вы сможете перевязать свои раны, омыть уставшие тела и умастить их маслами. А потом будете пить и есть вдоволь.
   Горгид и Менедем, выступившие за линию вала позднее остальных, переглянулись. В душе их еще велась внутренняя борьба.
   -В конце концов, у нас нет причин не верить Леонту, - как бы оправдываясь, прошептал Горгид.
   Даже издали было видно, что по всему лагерю полемарха уже бегали повара и слуги, на разведенных кострах жарили мясо, готовили приправы. Раскатали бочки с вяленой рыбой, выставили амфоры и гидрии с вином.
   Оценив размах приготовлений, мятежники вздохнули свободнее. Они потихоньку начали спускаться с холма. У палаток лагеря Леонта их ждал действительно теплый прием. Люди, что еще совсем недавно в неистовстве крушили плоть друг друга, теперь обнимались и обменивались шутками.
   На холме остался только Видрасена со своими людьми.
   Полемарх лично вышел приветствовать подходивших воинов. Вместо боевого облачения на нем был теперь голубой хитон, расшитый серебряными листьями аканта, на шее - тяжелая золотая цепь, на руках -высокие обручи.
   -Своей доблестью сегодня вы посрамили всех древних героев, - сказал он, приблизившись к Горгиду и Менедему, - вы доказали, что в ваших жилах течет неразбавленная кровь гераклидов.
   -Довольно похвал, Леонт, - остановил его Менедем,- братская распря не делает чести всем нам. Но раз она совершилась, в том мыслю скрытый промысел Зевса-Мирты. Будем же считать, что пролитая сегодня кровь сполна искупила нашу вину перед богами и друг перед другом. Надеюсь, у нас с тобой не осталось не решенных противоречий?
   -О чем ты говоришь? - развел руками полемарх. - Все вы свободные люди и над вами уже не довлеет моя воля. Если решили уйти - ступайте. Вы вправе продолжать служить своему базилевсу. Но не лучше ли будет сначала подготовиться к дальней дороге и отдохнуть за чаркой вина?
   Горгид и Менедем вновь переглянулись.
   -Пусть искренность моя развеет всю вашу тревогу, - Леонт приложил руку к груди, -в лагере моем вы найдете все, что вам нужно. Ступайте в мою палатку, где уже ждет вас лучшее вино и чистые одежды. Пока мы будем возносить хвалу богам, за то, что остались живы, люди ваши восстановят свои силы и соберут обозы. Я дам им и хлеба, и вина, и лекарств.
   - А ты, Леонт? Идешь с нами? - спросил Менедем.
   -Ступайте, я скоро к вам присоединюсь. Только отдам распоряжения обозным.
   Леонт махнул рукой и повернулся, подзывая одного из своих слуг, неподвижно дожидавшегося в стороне.
   Горгид и Менедем шли через лагерь, оглядывая уже перемешавшуюся массу людей, говор которых становился все громче и беззаботнее. Солдаты сидели вперемешку со спейрархами, фуражирами и носильщиками, оживленно обсуждая тех, кто отличился в сегодняшнем бою. Некоторые успели уже смыть с себя грязь и кровь, переодеться в полотняные туники. Кто-то оставался в панцирях, помятых и расцарапанных, но уже без шлемов, копий и мечей. Даже большинство конников Видрасены примкнули к пирующим, несмотря на предостережения своего командира. Их лошадям уже насыпали отборного овса.
   Теперь вся тяжесть противостояния осталась позади. Одни показывали недавним врагам свои раны, другие обменивались шейными амулетами. Вино уже изрядно разогрело и расслабило людей. А когда было объявлено, что из города скоро будут доставлены рабыни-наложницы для плотских утех, бурное ликование волной прокатилось по всему лагерю.
   Перед палаткой Леонта было укреплено личное знамя полемарха в форме полумесяца. Вместо стражи перед входом стояли высокие бронзовые курильницы. На какое-то мгновение Менедем замешкался, но Горгид хлопнул его по плечу и увлек в палатку полководца. Голод и усталость, должно быть, начинали подтачивать его силы, навевая мысли о изысканных яствах и добром вине. Тетрархи вошли в палатку.
   Улыбаясь, Леонт помахал рукой Моге и его спутникам.
   Князь тряхнул поводьями и поскакал к лагерю. Телохранители его едва поспевали за князем.
   - Ну, что скажешь? - с самодовольной улыбкой спросил Леонт. Правда, улыбка его была немного странной.
   - Не считая двух сотен раненых и убитых - ты молодец, - похвалил Мога. - Я даже пришлю тебе обещанных тобою рабынь из города, чтобы ты до конца выглядел в глазах своих подчиненных заботливым начальником.
   - Прошу тебя в мою палатку, - произнес Леонт. - Отметим успешное окончание дела. В прошлый раз ты меня угощал, теперь я окажу тебе гостеприимство.
   Мога вошел первым в палатку полемарха, Скирт и еще двое телохранителей поспешили за князем. Однако от вида того, что представилось ему в палатке, Мога невольно отпрянул назад.
   Прикрыв князя плечом, Скирт осмотрелся. Нетрудно было догадаться, что тут произошло.
  
   Менедем и Горгид оказались в палатке незадолго до скитов. Внутри военачальников встретила глухая темнота. Освещения не было. Менедем подал голос, зовя прислугу, но ответа не получил. Тогда Горгид, оказавшийся ближе к выходу, потянулся рукой, чтобы поднять полог палатки и впустить в нее дневной свет. Свист стали перехватил его движение. Отсеченная кисть упала на пол. Тетрарх вскрикнул одновременно и от боли, и от неожиданности, и от страшного осознания открывшейся обреченности. Добраться до оружия он уже не смог: два или три клинка из темноты пронзили его туловище.
   Менедем заметался по палатке, отпрыгнув на шаг и тяжело дыша. Он успел выхватить меч и бешено рубил воздух кривыми зигзагами. Внезапно кто-то схватил его за ноги и потянул. Не удержав равновесия, Менедем повалился навзничь. Здесь его сразу же пригвоздили к полу, а потом, видно для надежности, отделили голову от тела.
  
   Теперь оба обезглавленных трупа лежали на земляном полу перед князем скитов.
   А в палатке уже появился Леонт с невозмутимой улыбкой.
   - Вы ведь присоединитесь к моей трапезе? - спросил он.
   Мога посмотрел на него.
   - Я полагаю, это еще не конец представления? - кивнул он на безглавые тела руководителей мятежа. - Я хотел бы досмотреть его до конца.
   Тем временем, веселье в лагере нарастало. Солдаты пели песни под аккомпанемент лир и кифар походных музыкантов, лакомились жареной бараниной, сладостями и фруктами, которые в широких порфировых чашах принесли рабы. Гулянье нарушили глашатаи. Они объявили, что те из солдат, кто твердо надумал покинуть войско Леонта и вернуться в столицу, должны без промедления подойти к казначею и в качестве подарка от полемарха получить начисленное каждому дорожное жалованье.
   Впрочем, таковых набралась не более семисот. Все это были старые, бывалые воины, успевшие послужить царю Филоксену. Эти люди не привыкли менять своих решений. Нет, они не осуждали молодых, тех, кто сейчас уже собрался вернуться под стяг Леонта, не спорили с ними и не пытались убеждать. Все понимали: свершившееся примирение смыло горечь взаимных обид и претензий.
   Оставив своих сотрапезников, они пошли за вестовыми, пообещав вернуться как можно скорее. Кто-то не допил вино из кубка, кто-то не досказал начатую историю. Их, безоружных и беспечных, отвели сначала на южную оконечность лагеря, туда, где открывался вид на стены и сады Гандхары.
   Здесь их окружили плотным кольцом воины из вспомогательного бактрийского отряда. Не успев даже ничего сказать или крикнуть, ветераны замерли в оцепенении перед направленными на них со всех сторон копьями.
   -Ведите их в загон! - повелительно крикнул Антифан издалека.
   Тыча растерянных людей в спины оружием, бактры начали куда-то погонять их,
   перебрасываясь отрывочными фразами и насмешками. Солдаты, уже совсем протрезвев и переменившись в лице, загудели. Вряд ли остался среди них хоть один, кто не понял бы, что все они стали жертвой коварства. Человека три попытались пробиться через заслоны своих конвойных, но их тут же насадили на копья и высоко подняли над рядами, чтобы показать остальным.
   Вскоре мятежных ветеранов затолкали в пространство большого прямоугольника, окруженного толстой бревенчатой стеной в два человеческих роста высотой. Входом сюда служили широкие дощатые ворота, запиравшиеся на засов. Бактры копьями и криком оттеснили от них солдат как можно дальше. Через несколько мгновений, которые показались бесконечными тем, кто уже прозрел свою безнадежную участь, громоподобный рев и грохот низвергнулся откуда-то сверху, взметая пыль. Показалось, что это небо упало на землю. В загон вкатились черные утесы слонов.
   Люди беспорядочно заметались, разбегаясь в разные стороны. У нескольких из них были поясные ножи, но это оружие совсем не прибавляло им бодрости. Животные, между тем, направляемые острыми баграми погонщиков, хлынули вперед подобно неумолимой горной лавине. Они топтали ветеранов, прорывали их клыками с железными наконечниками, поднимали хоботами в воздух и швыряли о землю. Хаос и безумие заполнили площадку, на которой вскоре почти не осталось места, не запачканного темной кровью, оторванными частями тел и сгустками внутренностей. Некоторые из последних сил отчаяния пытались взобраться на стены загона, но срывались и находили смерть под ногами скрежещущих громом колоссов. Иные же сами кидались на слонов, норовя пробраться им под брюхо и нанести хотя бы несколько ран, рассечь сухожилия. Смельчаки, хватаясь за хобот и шатко балансируя в воздухе, силились влезть на головы исполинских башен, чтобы попасть им ножом в глаза или дотянуться до погонщиков-индусов.
   Очень скоро все было кончено. Человек пятнадцать из семисот, что еще подавали на земле какие-то признаки жизни, были добиты мечами бактров.
   - Да, Леонт прав, - прошептал Мога. Скирт в удивлении посмотрел на своего вождя - никогда он не видел его таким подавленным. - Люди меняются.
   Скирт перевел взгляд на устроенное полемархом побоище. Видимо, Леонт в самом деле был прав. Юноша почувствовал, что у него нет сил даже на то, чтобы испытать гнев.
   - Думаю, теперь мы увидели все, - произнес Мога. - Пора возвращаться.
   Глава 14. В тупике.
  
   После того, как слуги окурили царя благовониями, а рапсоды закончили гимн - стиракту в восславление его имени, Сангхабхадра получил разрешение приблизиться к Гермею на два шага.
   -Я прибыл на зов твой, наш лучезарный Повелитель! - сказал он, склоняясь. - Да пребудет с тобой беспорочное здравье!
   Диокл, стоя у самого входа в освещенную залу, немедленно последовал примеру учителя и поклонился. Гермей поднял глаза на наставника, и в этот миг его диадема из белого золота сверкнула так ярко, что смогла бы, пожалуй, затмить собой солнце. Однако, когда царь заговорил, в голосе его проступила бездонная горечь:
   -Пусть глаза мои никогда не увидят света! Лучший мой город, великая крепость на Восточной дороге - пал. Армия презрела законы верности. Славные воины моего отца преданы лютой смерти, а тела их брошены на поругание, подобно смердящим останкам бродячих собак! О, наставник и жрец, я, милостью Зевса - Всепородителя, владетель материка Джамбудвипу, оплакиваю перед тобой участь моей страны!
   -Проясни свой лик, Повелитель, - мягко, но уверенно заговорил Сангхабхадра, - род твой славен деяньями доблести и чести, а ты - наследник божественной славы непобедимого Александра. Не пристало державному владыке и воздаятелю судеб людских впадать в смятение духа.
   -Но не ты ли, достойный, учил меня, что законам судьбы подвластен и раб, и правитель скипетроносный? -возразил Гермей. -Нет среди смертных того, кто сумел бы избегнуть оков провиденья.
   -Да, Светлоокий, - согласился наставник, -и предводитель мужей, и последний средь сирых, согбенный бесславьем. Все они зависят от неба, но только каждый из них держит нити судьбы в собственных руках.
   -Что это значит? -Гермей внимательно смотрел на Сангхабхадру.
   -Произволение неба не бывает слепым. Мы, своими усилиями, так же способны влиять на его порядок, как и он на нас. Здесь важна чистота помыслов. Она устанавливает согласование с высшим законом.
   -Выходит, от наших стараний зависит, получим ли в удел многосчастливый венец или низвергнуты будем в прах Зевсом -Недросотрясателем?- усмехнулся царь. - А как же ничтожный Леонт, чтоб пожрал стоголовый Тифон его потроха? Из чего происходит исток деяний преступных, обращающих царства - в руины, людей - в рабов, славу -в бесчестье? Ведь даже я понимаю, что нет в том случайности.
   -Ты прав, Владыка, - признал Сангхабхадра, - все разрушительные деяния ложатся на подготовленную почву. Они следуют циклу перемен, затерянных в архе - основе Мироздания. Но писания толкуют нам об этом так: "Если мы осознаем внутренние узлы и скрытые возможности, мы можем их преобразовать". Ничто не в силах помешать тебе, Лучезарный, самому вершить свою судьбу и достичь всеблагой доли. Но только действовать ты должен в союзе с небесным соизволеньем и соответствуя движенью исконных токов Ойкумены.
   -Возлагаю надежду, досточтимый тхера, что ты научишь меня этому, - сказал царь.
   Сангхабхадра опустил глаза и голос его стал немного отстраненным, но мелодичным:
   -Мы можем роптать на выпавшую нам участь и проклинать, подобно Эдипу, небесный промысел. Или можем, как Сизиф, принять ее доблестно, смирившись с тем, что полагаем для себя неизбежным. Но есть третий путь. Обстоятельства, отмеренные человеку и ставшие пространством его судьбы, мы можем изменить, расширив внутреннее пространство самого человека.
   -Продолжай, - кивнул Гермей.
   -Когда мы слепо цепляемся за имя, имущество, положение - мы узники своей судьбы и мы не вольны избегнуть ее предопределения. Но если мы готовы пожертвовать всем этим, как ветхими личинами, мы становимся сильнее судьбы. Всякое предопределение привязано к конкретному человеку и образу, в котором он видит себя. Разрушив образ, мы расширяемся, мы вливаемся в океан существования, в котором судьба бессильна нас найти и отличить от других вещей. Мы становимся уже не куском мировой плоти, замкнутым в стенах своего выражения, а процессом, струящим течением без начала и конца, которое само формирует судьбы вещей.
   -Ты толкуешь о том, как обмануть судьбу? - улыбнулся Гермей.
   -Нет, Владыка. Не обмануть, но превзойти ее оковы. Посмотри сейчас на самого себя, но так, будто смотришь со стороны наблюдателя. Ты увидишь человека, особу древнего рода и махараджу Джамбу, над которым довлеет предопределение его судьбы. Ты увидишь, что это предопределение связано с ним нераздельно и без него существовать не может. Но если этот человек вдруг изменит свой душевный облик, отбросив всякие внешние атрибуты конкретной и постоянной персоны, то он остановит действие судьбы, сделав ее направленность беспредметной.
   -Уж не зовешь ли ты меня отречься от трона? - царь пристально посмотрел на наставника, - стать саньясином, презревшим свет?
   -Я рекомендую, Государь, отречься от своей привязанности к трону и своему венценосному положению. А это не одно и то же, - спокойно ответил Сангхабхадра. - Если перестанешь держаться за бразды правления из последних сил, страшась выпустить их из рук, правление твое пребудет совершенным. Ты начнешь править не от лица человека, а от лица высших сил, сообразующих в себе естественные законы мира. Тогда ни внешний, ни внутренний враг не осилит тебя, ибо придется ему бороться не с человеком, пусть и благословенного царского рода, а с самим порядком жизни, взращенным причастностью к вселенской основе.
   -Ты говоришь очень мудреные речи, Учитель Народа, - усмехнулся Гермей, - мне следовало много раньше призвать тебя ко двору и вот тогда твои уроки, быть может, уберегли бы меня от беды. Но мне уже поздно учиться. Со дня на день недруги подойдут к столице. Мне донесли, что они стягивают большие силы. Вот потому-то, достопочтимый тхера, я желал бы услышать от тебя советы практичные и быстро выполнимые, такие, что сберегли бы наше царство на последнем пороге погибели. Наш таксиарх Афинион уже нашел свое средство. Он согнал самых крепких рабов со всех эргастулов города и учит их по своей системе военному делу, готовя новое войско для брани с врагом. Что предложишь мне ты?
   -Что ж, - признал Сангхабхадра, - и это дельная мысль. Слыхал я, как рабы Аристоника Пергамского в Западном Краю разбили под Левками неодолимых римлян. По меньшей мере, Многославный, даже если Афинион и не повергнет Меуса с Леонтом, то обескровит их и затянет войну. Но тем не менее, я опасаюсь, что этого недостаточно, чтобы царство твое обрело успокоение. А потому я дерзну дать совет, что еще следовало бы тебе сделать за это время.
   -Говори, - ободрил Гермей. Взгляд его неподвижно остановился на лице наставника.
   -Пошли послов в Восточные Земли, к властителю страны Махачина.
   -Зачем? - изумился Гермей. - Я слышал, серы коварны и высокомерны.
   - Не стоит верить всему, что слышишь, - покачал головой Сангхабхадра. - Да, серы вступали во временные союзы с северными кочевниками, ибо нуждались в их прекрасных конях. Но они также с упорством и настойчивостью искали себе друзей на Центральной Равнине, чтобы создать противовес степнякам. Когда-то посланцы Махачины прибыли к нашему двору, чтобы заручиться поддержкой просвещенных эллинских государей. Однако твой благословенный родитель, царь Филоксен, не пожелал достигнуть с ними согласия. Он страшился за земли наши и наших жителей.
   - Почему же я должен идти против решения своего родителя? Не означает ли это попасть из одной беды - в беду гораздо худшую?
   - Твои враги одерживают победы, ибо следуют тому самому порядку мироустройства, которому ты, Повелитель, пытаешься идти наперекор. А потому сейчас, именно то время, когда стоило бы такой союз заключить. Самая большая беда движется на нас со стороны Гандхары.
   -Серы? - вслух размышлял Гермей. - Я совсем ничего не знаю об этом народе, кроме того, что они делают лучшие ткани во всей Ойкумене. Еще говорят, что людей в их краю в десятки раз больше, чем несметных парфян, а воины их одеваются в железную броню и не имеют себе равных на полях сражений. Мне кажется, угроза, исходящая от них слишком велика для нас.
   -Угроза несопоставима с той, что ныне довлеет над нами, - возразил наставник невозмутимо. - Серы глубоко привержены своим традициям и образу жизни. Они очень неохотно покидают свои земли и не склонны к идее господства над дальними народами. Союз с тобой им будет удобен, чтобы сохранять порядок в долине Кофэн. Тем самым они оградят запад своих владений и торговые пути от постоянного разбоя бродячих кочевников. Скифы же принесут сюда свои обычаи, свое представление о миропорядке, которое слишком сильно отличается от привычного эллинам. Серы - это далекий мир, чуждый нам- но не стремящийся нас покорить. Скифы же одной своей жаждой к вольной жизни увлекут наших жителей, и государство распадется. Даже если люди наши уцелеют
   - то, что возникнет на месте твоего царства, уже нельзя будет считать наследием древних гераклидов.
   Гермей посмотрел на Сангхабхадру в недоумении.
   - Все, что ты ценишь сейчас, будет разрушено, - продолжал тот. - Не потому, что скифы столь кровожадны - но сама их природа такова, что они неизбежно ввергнут в смятение наши умы и сердца. Ты знаешь, как поступил Леонт - можешь ли ты поручиться, что он единственный, кто желает союза с варварами? Однако слово за тобой, Владыка. Если ты хочешь знать мое мнение: я не вижу другого пути сохранить наше царство. Наши внутренние источники исчерпаны, и мы не сможем скоро их восполнить.
   -В последнем ты прав, -нахмурился царь, -не проходит и дня, чтобы мне не слали грамоты со всех областей. Везде одно и то же. Убытки и растраты казенных денег, произвол и мздоимство меридархов провинций, мятежи в городских гарнизонах, кражи на складах... Налоги, собираемые чиновниками, уменьшились на две трети. Это потому, что народ попал в кабалу ростовщиков. Население в городах продолжает убывать, идет отток его в Бактриану и Парапамисы. Последние два засушливых года сгубили почти весь урожай, так что зернохранилища наши скудны, а многие пекарни закрыты. Уменьшились запасы мяса, потому, что мор и болезни, занесенные с севера, косят наш скот. Наши солдаты обленились и стали ненадежны, потому, что не ходят в походы, а маневры для них стали непозволительной роскошью. Ведь еще мой отец отказался от ведения войн за пределами царства, так как расходы на поход всегда превышали взятую добычу. Даже наши строители строят никудышные дороги и дома, потому, что разворовывают отпущенные им материалы: гранит, базальт и мрамор. Но стоит только назначить следственную комиссию и наказать виновных, как начинается массовый разброд и беспорядки! Словом, ты прав, наставник. Мы исчерпали все свои ресурсы и не можем их восполнить, не внеся больших изменений в существующий порядок жизни.
   -Потому я и рекомендовал бы тебе, Державный Владетель, обратиться к ресурсам внешним, - вернулся к начатой теме Сангхабхадра, - что мы теряем при этом? Даже если страна наша попадет в зависимость к серам, это будет куда лучше, чем предать ее на поругание варварам. Вспомни, Государь, как некогда эллинский правитель Парфии Андрагор, на которого наступали парны, также, как Меус на нас, отверг союз Селевкидов и помощь бактрийских царей. Итог известен: государство его пало под ударами Аршака. Все города, все храмы эллинов были разрушены и забыты. Не повтори подобной ошибки, Многославный Повелитель.
   Гермей размышлял, отмеривая шаги по ковровой дорожке перед балюстрадой. Барельефы на фризах за его спиной, освещенные канделябрами и факелами, вымоченными в конопляном масле, изображали сцены сражений Афины и Зевса с крылатым гигантом Алкионеем. Между рядами колонн стояли высокие резные лари с фигурками Немезиды и трехликой Гекаты, а серебряные подставки дымились ароматами киннамона и агары. Царь двигался шумно, тяжело ставя ступни, а алая мантия его, шелестела, волочась за ним по полу и искрясь бликами нашитых на нее золотых пластин в форме звезд и светил. Словно в унисон этим бликам вспыхивали каменья на высоких сандалиях и державном скипетре, который он сжимал в левой руке, на застежках хитона и огромном перстне с именной печатью. Наконец Гермей остановился и посмотрел на Сангхабхадру немигающими глазами.
   -Учитель Народа, я приму твое предложение, если уверюсь сполна в том, что Афинион не сможет отбросить варваров от Патталы.
   -Как бы не было слишком поздно, Владыка, - покачал головой наставник.
   -А пока, - продолжил Гермей, словно не слыша его, - я поручаю тебе начать подготовку посольства. У тебя есть полномочия для выбора достойнейших кандидатов. Имеешь ли ты соображения на этот счет?
   -Да, Светлоокий. По моему разумению, посольство должен возглавить благородный Ликофор. Он верно служил твоему отцу и нам не сыскать лучшего ритора, чем он. Еще, полагаю включить в него Каллимаха, славного многими умениями. Он хороший дипломат, и он бывший эпистрат казны, а значит, поможет согласовать вопросы разного свойства, от переговоров до финансовых издержек.
   -Согласен, - коротко одобрил Гермей, - кто еще?
   -Еще я взял бы на себя смелость поручительствовать за двух моих лучших учеников. Одного ты видишь сейчас перед собой. Это послушник храма, обученный разным наукам. Он будет писцом, составляющим отчеты для тебя и документируя беседы с сановными людьми.
   Сангхабхадра указал на Диокла, по-прежнему неподвижно стоявшего у самого дверного проема. Юноша склонился перед царем.
   -Пусть будет так, - равнодушно согласился Гермей, - здесь я полагаюсь на твой выбор. Кто второй?
   -С твоего соизволения, мой второй ученик - Видрасена, - после небольшой заминки сказал наставник, - тебе он уже известен. Это ученик, живущий в миру. Я хотел бы поручить ему наше военное охранение.
   -Не тот ли это Видрасена, что принес нам весть об измене Леонта и один из немногих выжил после бойни под Гандхарой? - удивился царь.
   - Да, это он. По лицу твоему, Благомудрый Государь, угадываю многие сомнения в твоей душе. Но за этого человека, равно как и за первого, я готов поручиться своей головой, потому как не сыскать нам теперь в нашем краю, раздираемом братским раздором и низким предательством, людей надежнее и вернее тебе, чем эти двое. Без ропота отдадут они свою жизнь, но сполна исполнят предписанное.
   -Я соглашусь с тобой лишь на одном условии, тхера, - голосом, не терпящим возражений, произнес Гермей, - Ты отправляешься вместе с ними. И ты же становишься с этого дня гарантом успеха вашей миссии.
   -Не смею ослушаться твоей воли, - поклонился Сангхабхадра.
   -С главным казначеем уладишь вопросы дорожных расходов и подготовки подарков. С Афинионом - боевого сопровождения. Пусть все будет организовано наилучшим образом. Ну а я пока буду ждать вестей. Меус и Леонт на расстоянии трех дневных переходов от нас. Через сутки наше войско выступит им навстречу, чтобы преградить путь на столицу. Это все.
   И Гермей дал знак, что аудиенция закончена. Сангхабхадра и Диокл поклонились.
   Выйдя из дворца, учитель и ученик задержались на ступенях.
   - Мне нужно вернуться в храм, - сказал Сангхабхадра, - а ты отыщи Видрасену и поставь его в известность о будущей поездке.
   - Где я найду его? - спросил Диокл.
   - За агорой, возле солдатских казарм. Там на старой площади Афинион тренирует добровольцев. Если ты не имеешь ко мне больше вопросов, то ступай.
   -Я полагаюсь во всем на твою мудрость, Учитель. Задавать вопросы, проявляя нетерпение или беспокойство, значило бы оскорбить тебя недоверием, - произнес юноша, - к тому же, как мне кажется, я уже начинаю видеть горизонт своего предназначения.
   -Что ж, тогда встретимся снова в храме, - и наставник, не говоря более ни слова, спустился вниз по мраморным ступеням.
   Диокл же отправился за Видрасеной. Он быстрым шагом достиг агоры, прошел дощатые строения казарм и наконец увидел старую площадь. Здесь теперь помещался тренировочный лагерь таксиарха. Это было большое прямоугольное пространство в две стадии длиной, ограниченное с трех сторон сплошным портиком в дорическом стиле. С четвертой находилась двухнефная стоя с аркой вместо центрального прохода. Каменные плиты теперь были густо засыпаны песком, чтобы смягчить падения занимающихся военной подготовкой людей. По всему периметру колоннады растянулись деревянные столбы и манекены для отработки ударов мечом, а также войлочные мишени для бросания в цель копий и дротиков. В середине площади проходили учебные поединки с деревянным оружием, а также борьба, в которой отрабатывались техники панкратиона.
   Диокл остановился. Густота дыхания множества людей, запах пота и низкие горловые выкрики заволокли пространство. Изредка его прорезали команды инструкторов и свист хлыстов, которыми они били по земле, чтобы привлечь к себе внимание. Здесь было не меньше трех сотен человек, обнаженных по пояс и натертых маслом. Среди них сновали пять инструкторов в котфибах, а также сам Афинион, от цепкого взгляда которого не ускользала ни одна мелочь. Он был одет в изумрудного цвета тунику с белым кантом. Вместо панциря грудь его облегал легкий нагрудник, предплечья закрывали железные наручи, голени - кожаные кнемиды. Афинион перемещался между рядами занимающихся с живостью и проворством, что казалось совсем удивительным для его лет. Возраст таксиарха приближался к полувеку, и о его ратном прошлом свидетельствовал богатый орнамент шрамов, избороздивших открытые участки белой и сухой кожи.
   Афинион исправно служил царю Филоксену в прошлом и служил теперь его сыну Гермею, сохранив свою положение и влияние при дворе. Звание таксиарха было вторым по важности после полемарха, верховного стратега армии, но предусматривало гораздо большее число обязанностей и возможностей. Таксиарх обладал не только военными, но также финансовыми, административными и судебными полномочиями. Царь Гермей особенно ценил в Афинионе его изворотливый ум и смелые затеи, а также полную свободу от любых предрассудков. Теперь его мысль о создании нового войска из числа бесправных граждан столицы и ее округов увлекла повелителя. Был издан специальный указ, и вербовщики целыми сутками сгоняли новобранцев в казармы. Тех, кто зачислялся в действующую армию на постоянной основе, государство выкупало у хозяев.
   Афинион самолично осматривал каждого. Проверял целы ли зубы, крепки ли сухожилия и мышцы, нет ли физических изъянов. Его опытный взгляд в долю мгновения определял возможности и способности человека, координированность или расхлябанность его тела. Таксиарх сразу понимал, кого можно обучить военному делу, а на кого не стоит даже тратить усилий и времени. Отбирались только самые лучшие.
   Даже теперь, обходя каждого из тренирующихся, Афинион не ограничивался распоряжениями и советами. Он брал в руки деревянный меч -копис и сам показывал ключевые удары и защиты, зазывал рабов атаковать его по всем линиям, а еще демонстрировал им в совершенстве отточенные броски, захваты и удушения.
   -Давайте, бездельники, бездомные псы! Что вы застыли, как навозные мухи? Держи плечо выше! Уводи бедро назад! - орал таксиарх, надвигаясь на рабов.
   Вызвав вперед самого рослого, мускулистого согда в холщевой набедренной повязке, он жестом пригласил его к поединку.
   -Ну покажи мне, что ты можешь, бестолковое чучело! - рявкнул Афинион, вызывающе расставляя в стороны руки.
   У раба был щит и меч, таксиарх действовал только мечом. Согд, похоже, плохо понимал греческую речь, но презрительные интонации в голосе командира и насмешливые улыбки не нуждались в переводе. Они раззадорили чувства раба, и тот с рыком кинулся в атаку. Ему казалось, что он первым же своим ударом сметет этого немолодого тщедушного человека, который едва доставал ему до груди. Согд двигался, как его учили, короткими наскоками, нанося рубящие и колющие удары мечом под разными углами. Иногда он делал широкие развороты через спину, пытаясь зацепить противника краем щита. Афинион уходил от этих выпадов без особых усилий. В какой-то момент он просто сделал шаг в сторону и, оттолкнувшись от земли ногами, на скачке нанес удар в открывшуюся шею раба. Тот упал на колени, оглушенный и растерянный.
   -Поднимайся, ничтожество! Отрыжка шакала! - ругался Афинион.
   Встряхнувшись и придя в себя, согд в новом порыве ярости бросился вперед, еще сильнее наседая на противника. Он сумел оттеснить таксиарха к колоннаде, но вдруг Афинион прокатился по земле, сделав кувырок наискосок от раба, и оказался за его спиной. Тот обернулся лишь для того, чтобы получить тяжелый удар плашмя по голове и потерять сознание. Таксиарх тронул неподвижное тело пальцами ноги и, велев привести оглушенного в чувство, направился к другой группе тренирующихся.
   Диокл подошел ближе. Разгоряченные люди не обращали на него никакого внимания. Не найдя глазами Видрасену, юноша окликнул Афиниона, силясь перекричать шум и рев бойцов:
   -По повелению владыки мне нужно видеть Видрасену!
   -Зайди в казармы, - походя бросил таксиарх послушнику, не считая должным продолжать с ним разговор.
   Диокл осторожно, чтобы его не зацепили, покинул площадь, держась колоннады. Он прошел к длинным дощатым строениям казарм, с внутренней стороны от которых тянулись колодцы и открытые плавильные печи, пристрои конюшен и приземистые склады под сенью каштанов. У всех входов в казармы на крючьях висели обитые медью круглые щиты. Внутри шума и гомона было не многим меньше, чем на тренировочных площадках. В полумраке юноша прошел по сквозным коридорам, опрашивая всех попадавшихся ему навстречу начальников. И только в казарменном лазарете послушнику наконец повезло: он увидел индийца, сидящим на узкой скамье рядом с клепсидрой -большими водяными часами.
   -Приветствую тебя, отблеск мудрости наставника Вирупакши, - шутливо встретил Диокла Видрасена. Он узнал юношу с первого же взгляда.
   Послушник вместо ответного приветствия соединил ладони перед грудью, чем вызвал новую улыбку индийца.
   -Ты пришел проведать меня по своему позыву или имеешь особое поручение?- вопросил Видрасена.
   Чувствуя его веселый настрой и то, как командир илы выделил слово "особое", Диокл нахмурился.
   - Прости меня, друг, - спохватился Видрасена, приподнявшись было с лавки, но тут же вернувшись на нее с болезненной гримасой.
   -Прости меня, - повторил он, -у меня выдался нелегкий день, и вдобавок ко всему, я растянул связку на ноге. Око богов! Ниспошли мне услады для бренного тела и вечного мира моей душе. Наш доблестный таксиарх вытянул из нас все жилы. Он гоняет нас день и ночь как диких быков в загоне, стараясь как следует приручить и объездить. И ведь, небо тому свидетель, не жалеет ни рабов, ни свободных граждан, ни их прямых командиров.
   Индиец вытянул руку и указал на многочисленных людей с повязками, которыми был заполнен лазарет. Большинство имели на лицах и плечах глубокие ссадины и кровоподтеки:
   -Посмотри на них! Каждый из этих несчастных выдержал сегодня по десять тренировочных боев на тупом оружии и по одному отборочному бою, выявляющему лучшего из лучших. Это не считая занятий по тактике и строевому шагу. Видят боги, наш вседостойный Афинион делает себе железное войско.
   Диокл приблизился к Видрасене и сел на лавку напротив него.
   -Разговор у меня к тебе будет серьезным, и я хочу, чтобы ты по достоинству воспринял каждое слово, которое я тебе скажу, - начал юноша торжественно, - потому как от исхода возложенной на нас задачи может зависеть судьба нашего царства...
   Глава 15. Поход на Патталу.
   Вернувшись в город, Скирт не находил себе места. Даже ласки Ликии оставили его равнодушными. В поисках успокоения он отправился в лагерь скитов и там разыскал старого Заранту.
   Ему он рассказал обо всем, что видел в лагере эллинов. После рассказа на душе немного полегчало, но неприятное чувство осталось.
   Заранта утешающее похлопал его по плечу.
   - Чего ты хочешь от них? Они давно утратили связь с миром. Они не чувствуют дыхания земли; они не видят рассвета, они просыпаются, чтобы вновь заняться давно надоевшими делами. Кто из них помнит, зачем он пришел в этот мир и что ждет его после смерти? Предания об иных мирах стали для них детскими сказками. Они сражаются за место под солнцем и все равно умирают в мучениях. Не печаль себя мыслями об их судьбе.
   - Но разве они не такие же люди, как мы? - удивился Скирт. - Разве они не так же испытывают страдания, радуются и мечтают о счастье? Разве их кровь другого цвета?
   - Все так, - согласился Заранта. - Но пути у нас разные. Сам человек, своими речами и поступками, выбирает путь, по которому следует. А наши пути разошлись очень давно. Они поставили себя выше мира, окружающего их, и решили, что смогут его переделать. И смогли сделать многое - они строят небывалые по красоте и размаху дворцы, они изменяют русла рек, - но взамен большинство жителей их страны не живут своей жизнью, а лишь служат прихотям своего господина. Рождение и смерть, старение и обновление - законы этого мира; но те немногие, которые считают себя управителями земного порядка, захотели пойти против этих законов. Они тщатся обрести бессмертие в своих творениях, созидая дворцы и статуи, издавая свои установления и пытаясь увековечить себя в памяти людской - и все равно уступают натиску времени, обращающему всю их тленную суету в пыль. Они страшатся смерти, и этот страх побуждает их вести жизнь, которая хуже смерти. До последнего цепляются они за жизнь - и тем мучительнее для них становится смерть, о великом смысле которой они давно позабыли, ища наград только в этом мире. Ибо награда этого мира - ничто, а смерть - лишь переход к миру иному...
   - Я и сам так думал всегда. Но то, что я видел, заставило меня обеспокоиться не самой смертью - но именно переходом к ней. Он бывает слишком безобразным и бесславным для человека.
   - Своими искаженными желаниями человек нередко порождает безобразное и бесславное. На это не следует смотреть, - покачал головой Заранта. - Если смерть пришла не за тобой - значит, страдания предназначены не тебе. Воин в сражении может продолжать биться, даже не заметив, что потерял руку или ногу. И лишь потом придет боль, хотя - быть может, уже и не придет никогда. Но только слабые духом придумывают страдания для других - тот, кто силен сам, знает, что страданий хватает в жизни и без него.
   - За что же посылают нам страдания боги? - спросил Скирт в отчаянии.
   - За то, что они дали нам искушение -соблазн отойти от их высокого закона. Тот, кто нарушает божественное установление - неминуемо несет наказание. Однако тот, кто не боится смерти, тот, кто истинно силен духом и готов отдать свою жизнь ради других - способен изменить то, что другим неподвластно -обстоятельства земных судеб.
   - Ушедший за грань никогда не возвращался обратно, - сказал Скирт упавшим голосом.
   - Как знать? - отозвался Заранта. - Я расскажу тебе одно древнее предание, а ты уж сам решай, как его воспринять.
   Заранта задумчиво поглядел вдаль, точно пытался заглянуть в давно прошедшие века...
   - События эти случились во времена славного и мудрого Колокшая, а может быть, раньше, а может быть, позже. Как и сейчас, умирали люди, и страдали люди, и рождались на страдание. И не знали люди, отчего они обречены на вечный круговорот мучений.
   Тогда объявились среди племен те, кого никто прежде не знал. Они были высоки и мудры, и неторопливо следовали среди океана войн и страданий, не неся никакого ущерба. Все силы природы были им подручны, все циклы событий и перемен двигались с ними в унисон. Те, кто их видел, называли их богами, но сами они говорили, что только служат богам. Они объясняли, что люди неверно толкуют волю небес, и в большинстве страданий повинны сами - ибо ценят то, что не заслуживает цены, и пренебрегают тем, что ведет их к спасению. Что для тех, кто никогда не отступает от Правды Неба, но служит ей -и смерть не смерть, но лишь краткий миг перехода в Высшему миру...
   И тогда воссияла звезда на небе, и на свет этой звезды ушли посланцы богов, сказав, что возвещает она о появлении мудрого сугды -наставника и утешителя людей, вышедшего из рода саков. И еще сказали они, что слова его теперь успокоят многих, однако же пройдет время и люди, исказив суть высшего откровения, вновь ввергнут себя в бездну страдания. Так будет продолжаться долгие сотни лет, а когда мир окончательно увязнет в беспросветном горе и окажется на краю гибели, вновь воссияет звезда, и люди увидят посланцев Богов, идущих навстречу новому спасителю...
   Заранта замолчал.
   Скирт тоже стоял молча, пытаясь осмыслить услышанное. Слова Заранты были слабым утешением - перед лицом того, что видел он сегодня.
   А потом он услышал, как старый Заранта запел древнюю песню, и негромко подхватил знакомый мотив :
  
   ...Где поющие реки журчат под обрывистым брегом,
   Где степная трава золотится под искрами Солнца,
   Где летящий ковыль заплетается в бороду Ветра...
  
   Разговор с Зарантой не прибавил юноше радости. Скирт пребывал в смятенном состоянии духа до самого утра, пока приказ Моги о подготовке к походу не вывел его из оцепенения. Всем своим дружинникам князь объявил о выступлении на Патталу - столицу царя Гермея.
   Подготовка скитов к походу заключалась в проверке четырех вещей: коня, оружия, воды и вяленого мяса. Скирт сходил к своему коню, осмотрел его копыта и зубы, добавил зерна в его сено. Долго и остервенело точил свой меч, потом наконечник копья, потом все двадцать стрел из колчана. Наконец, влил колодезной воды в бурдюк у седла и к вечеру вернулся к Ликии.
   - Завтра мы выступаем, - объявил он. - Жди меня, после победы я вернусь к тебе.
   - Ты так уверен в вашей победе? - произнесла она с сомнением. - Рассказывают ужасные вещи о вашем новом союзнике. Можно ли ему доверять, можно ли победить вместе с ним?
   - Не волнуйся, - Скирт взял ее за руки. - Наш князь умен и проницателен. Вряд ли он попадется в ловушку, расставленную для него. А если князь уцелеет - и мы рядом с ним не пропадем.
   - Береги себя, - в который раз попросила Ликия, и он в который раз заверил ее в благополучном завершении начатого дела.
   На Патталу выступали около восьми тысяч пехотинцев Леонта, и около пяти тысяч конницы - смешанной, большую часть которой составляли скитские расмы, пополненные греческими илами. В легкой коннице состояли также согдаки и инды. Кроме того, в войске насчитывалось более сотни боевых слонов.
   В Гандхаре оставался гарнизон из двух сотен скитов, а также раненные в последнем бою греки -после выздоровления они должны были пополнить состав гарнизона.
   Перед походом скиты пели песни и смеялись. Всеобщее оживление вызвал у них Танус -старый кожедел из племени Фарны, весь белый как лунь, с беззубым ртом и трясущимися руками. Он тоже шел в поход.
   -Куда собрался, дед? -кричали молодые, -твои дряхлые кости рассыплются по дороге. Тебе пора готовить пожитки в угодья Таргитая, а не идти на войну.
   -Зря смеетесь, неразумные, -отвечал Танус. -Вот завоюем столицу яванов, возьму себе молодую жену и заведу хозяйство.
   Дружинники снова расхохотались. И только Скирт был совсем не весел.
   Перед выступлением Мога оглядел своих телохранителей, выстроившихся в два ряда по бокам своего предводителя. Облаченные в медные доспехи, поблескивающие чешуей, с длинными копьями, устремленными в небо, с широкими щитами в форме полумесяца, и в высоких остроконечных шлемах, они смотрелись грозной силой. Мога проехал между ними, разглядывая каждого.
   - Скирт, почему на тебе опять лица нет? Или ты еще не пришел в себя от увиденного зрелища? Не годится воину так долго переживать по поводу убитых -их души уже нашли покой в небесных рощах.
   - Нет, князь, - ответил Скирт, слегка тряхнув шлемом и понизив голос. - Я волнуюсь о другом.
   - Что же тебя тревожит? - Мога подъехал к нему вплотную, чтобы их разговор не нарушил бодрости духа других. - Я бы не хотел, чтобы ты отправлялся в столь важный для нас поход в подавленном состоянии. Плохо же ты будешь меня охранять, если с головой уйдешь в свои мысли! Или Ликия ночью оказалась не так хороша, как ты ожидал?
   - Нет, мой князь, - повторил Скирт. - Меня беспокоят наши союзники. Ты сам говорил, что заботишься о справедливости. Однако мы вступили в союз с людьми, которые легко нарушают данное слово! Быть может, мы сами нарушили этим древний закон? Будет ли нам удача от такого союза?
   - Невиданное дело - телохранитель учит князя, с кем ему заключать союз, а с кем нет! - воскликнул Мога со смехом. - Я бы сказал тебе, что это не твоего ума дело. Но тем не менее, ты прав. Мы не должны доверять им полностью и забывать об осторожности. Теперь же - помни об этом, и постарайся исполнить свой долг, а не мучиться неизвестностью!
   Войско выступило в походном порядке. Впереди, рассыпавшись широкой сетью небольших дозоров - по пять всадников - шла конница скитов. За ней, во главе основной колонны, двигалась конница союзников. Потом, печатая тяжелый шаг, выступили гоплиты и пельтасты.
   Длинная колонна прерывалась серыми громадами слонов, покачивающих тяжелыми башнями. Сразу за слонами полз обоз, запряженный верблюдами и мулами; часть походного снаряжения везли и на слонах.
   Позади обоза следовала остальная часть пехоты, и замыкали колонну снова скиты, неся тыловое охранение. Таким образом друг, не внушавший князю особого доверия, оказался в плотном кольце сакских дружинников.
   Для того, чтобы рассеять возможную тревогу и сомнения союзников, Мога с десятком телохранителей ехал рядом с Леонтом, которого тоже сопровождали конные эфебы. На всякий случай Мога отправил во главу колонны Дарану, а Леонт поставил Антифанта в центр идущего войска. Получалось, что в случае угрозы для обоих военачальников, их помощники могли организовать сопротивление, оставаясь недосягаемыми для опасности.
   Итак, союзной армии предстояло совершить трудный переход по равнине, вдоль берега набирающего силы полноводного Инда. В устье этой великой реки находилась Паттала - столица царя Гермея. Дорога была трудной и пересекалась нагорьями и перелесками. Разведчики внимательно следили за тем, чтобы не натолкнуться на засады царских войск.
   Скирт ехал молча всю дорогу. Небо над головой было глубоким, оно приковывало взгляд. А вокруг простирались раздольные луга, на которых щипали сочную траву отары тонкорунных овец. Они напоминали ему выселок в степном краю, где среди десятка войлочных шатров прошло его детство.
   Синие горы на горизонте нарастали, запах баньянов щекотал ноздри. А войско все шло через долины и перевалы, вздымая дымчатую пыль и издавая раскаты железного грома. На отшибах лужаек все чаще стали мелькать глиняные мазанки, отрезки вспаханной плугом земли и днища рыбацких лодок, прикрытых ветвями. Изредка попадались люди -все больше женщины и дети, с настороженными глазами и губами, словно шевелящимися в беззвучной молитве.
   Ночь охватила равнину сотнями костров, затеплившихся повсюду. Скиты несли дозор на значительном удалении от основных сил, всматриваясь в темноту с высоты седла. Все шло спокойно на протяжении семи дней.
   На восьмой дозорные обнаружили впереди, ниже по течению реки, небольшой отряд, похожий на передовую заставу.
   Дальняя разведка донесла, что на расстоянии дня пути от головы колонны Леонта движется большое войско, по прикидкам дозорных - тысяч пятнадцать-двадцать воинов: и конные, и пешие, и слоны.
   - Видимо, против нас выступили все силы Гермея, - покачал головой Леонт. - Я рассчитывал, что хотя бы часть их уйдет на восток... Хотел бы я знать, кто их ведет? Наверняка, во главе конницы стоит Полидевк, слонами и легкой пехотой заправляет Каллий, а фалангитами командует сам Афинион. Но отступать теперь поздно. Надо принять бой.
   - Принимать бой без надежды на победу не всегда разумно, - заметил Мога. - Как ты полагаешь, есть у нас возможность победить?
   - Все зависит от нашего умения воевать и от готовности твоих людей умереть за своего царя, - не преминул Леонт напомнить давнюю угрозу Моги.
   Он подошел к песчаному берегу реки, огляделся вокруг. В темно-синие воды торопливо плюхнулось несколько тяжелых туш крокодилов. Леонт, не обращая на них внимания, присел на корточки, подобрал небольшую палку, и принялся чертить на песке.
   - Мы сейчас здесь - на большой равнине между горной грядой и Индом. Тут все преимущество у наших противников. Их больше, они могут развернуть фалангу почти поперек всей равнины, и, укрепив фланги слонами и конницей, просто раздавить нас, подобно стаду буйволов, не заметивших неосторожных зайцев. Но не все так плохо, - он начертил на песке извилистую линию, изображающую Инд. - Вот здесь мы. А вот тут, - полководец ногой сдвинул небольшую песчаную горку сбоку от линии, - проходят горы. И если мы продвинемся вперед, то здесь горы отступают, равнина становится шире, и враг уже не сможет загородить ее всю. Тут можно попытаться маневрировать, как это делает умелый кормчий среди опасных рифов.
   - Но царские полководцы не пустят нас вперед, - возразил Мога.
   - Всех - нет. Но твои всадники могут попробовать пройти по горным склонам в тыл порядкам Гермея. Тогда, опасаясь обхода, они сами вернутся назад. Отойдут от гор и прижмутся к реке.
   - Это разумно, - согласился Мога. - Однако дальше нам все равно не избежать большого сражения на равнине. А из двух фаланг в поле побеждает та, которая больше! К тому же, у Гермея много слонов, от вида которых наши степные скакуны теряют волю,
   превращаясь в испуганных серн.
   - Вражеских слонов мы должны остановить фалангитами -звери не пойдут на стену острых пик. Это будет куда лучше, чем бросать на них наших слонов - такой удар лоб в лоб редко заканчивался удачей, а я не чувствую себя Птолемеем Филопатором, способным с кучкой слонов одолеть целый слоновий корпус Антиоха Великого. Мы прибережем наших зверей для конницы Гермея. Будет это так: когда твои воины увлекут царских всадников ложным отступлением, мои слоны ударом наискосок, - Леонт резко отчеркнул линию на песке, - отрежут катафрактов от пехоты, и нам останется только довершить их полный разгром.
   - Ты не сказал, как нам одолеть фалангу Гермея, -напомнил Мога с сомнением в голосе.
   - Тут и должна сыграть твоя конница, - произнес Леонт, не растерявшись. - Твои тяжелые всадники должны сдержать катафрактов Полидевка, а стрелки, не приближаясь к фаланге на расстояние броска, беспрерывно засыпать ее стрелами. Фаланге придется пойти вперед и схватиться с вами врукопашную -именно этого вы и не должны ей позволить. Отступайте всякий раз, как только громоздкие фалангиты будут накатываться на вас. Уклоняйтесь, подобно быстрокрылым соколам, избегающим лап свирепого льва. Тогда все получиться. Но при этом не забывайте бить врагу во фланги, как только они будут открываться, и заливать железным дождем цепких сакских стрел. Когда строй фаланги нарушиться - я двину своих пельтастов и пеших лучников. Наша тяжелая конница довершит разгром Гермея.
   - То есть, десять тысяч фалангитов ты предлагаешь разгромить неполными четырьмя тысячами моих всадников? - уточнил Мога с усмешкой . - Я рад, что ты так высоко ценишь моих молодцов.
   - У нас нет других возможностей сдержать фалангу, - жестко повторил Леонт. - Вы будете отвлекать ее, пока мы не добьемся успеха на других участках. После этого - вместе ударим на фалангу со всех сторон. Силы не равны с самого начала, и потому каждому из нас придется сражаться за троих. Но клянусь, что если мы победим, я поставлю на поле у города стелу в честь Дивнокрылой Никэ и Кайроса -бога счастливого случая.
   Собравшись в единый кулак, скиты ночью выдвинулись в сторону гор. Первые отроги хребтов отделены здесь были волнистой равниной, сплошь испещренной холмами. Укрытые их хребтами и склонами, дружины неуловимо стелились по земле, словно тихий ветерок, постепенно облегая левое крыло неприятельских позиций. Леонт же вел свое греческое войско, скорее, как большой таранный корабль -в лоб врагу, ориентируясь на свет путеводной звезды -белоснежные проблески далекой Патталы.
   Однако первое столкновение стало неожиданностью для обеих сторон. С раннего утра фуражиры скитов выдвинулись в сторону поросшего высокой травой косогора и начали подниматься на него, прикрываемые конным отрядом Агдака. Здесь, в белесых отсветах солнца, они вдруг ясно различили зардевшиеся железным румянцем каски и щиты. Передовые протрубили тревогу, и скиты начали судорожно хвататься за свои копья и луки. Стало понятно, что они наткнулись на эфедрию, разведывательный отряд царских войск.
   Завидев врага, греки сразу растеклись в длинную, немного округлую полосу, и люди Агдака уже более отчетливо разглядели и плащи, и большую букву Альфа на их щитах, и даже чешуйки на панцирях. Однако вместо того чтобы отступить, Агдак махнул рукой своим конным стрелкам, приглашая засыпать стрелами нежданного неприятеля. Через мгновение шорох множества ног и топот копыт был заглушен раскатистым свистом, заполонившим все небо. Когда он рухнул вниз, подобно ледяному осеннему граду, крики оповестили скитов о первой смертоносной жатве. Несколько человек на той стороне упало, показались прорехи в рядах.
   Дружинники наперебой молили теперь своего командира воспользоваться замешательством греков и вести их в бой. Они кричали ему, что нужно сбросить врага с косогора, а потом догнать в низине и порубить мечами. Пока Агдак колебался, греки уже сами пошли вперед. Видно, они просто побоялись отступить и позволить коннице степняков настигнуть себя на широком пространстве. В несколько коротких переходов греки сократили расстояние и вдруг перешли на бег, еще выше подняв щиты. Видя стремительно надвигающуюся на них железную стену, даже лошади тревожно заржали и стали брыкаться. Агдак поспешил перестроить всадников клином и уверенно повел их навстречу врагу.
   Дружинники затрубили в рога и подняли воинственный клич. Ответом им был раскатистый рев греков: "Эйа!", разнесшийся над землей протяжным эхом. Через миг стали видны их искаженные яростью лица. Теперь убийственный град обрушился на людей Агдака: это греки почти одновременно метнули свои копья. Первые всадники скитов кувыркнулись в седлах, пробитые насквозь, и лошади понесли их прочь, цепляя за траву. Несколько же лошадей свалились сами, создав помеху движению. Ослепительно вспыхнули белые полосы: греки все разом вытащили мечи.
   -Вперед! - скомандовал Агдак.
   Конники, отпустив поводья и прижавшись к лошадиным гривам, во весь опор понеслись навстречу врагу. Две волны гулко ударились друг о друга. Однако напор скитов оказался сильнее и порядок эллинов заколебался. Пока командир греков, слишком поздно оценивший всю тяжесть конной атаки, пытался наспех углубить строй, превращая его в синтагму, четырехугольник, скиты уже прорубили весь центр рядов. И хотя многие из них поломали копья о твердь неприятельских щитов, смятение греков стало необратимым. Всадники сбивали их с ног и рубили с плеча мечами. Объезжали рассеявшихся на мелкие группы людей со спины и с боков, всаживая в шеи кривые кинжалы, и ударяли копытами поднимаемых на дыбы лошадей. Иные же, не имея другого оружия, сжимали пучки стрел из горитов в ладонях и резали ими лица врагов.
   Когда торжество скитов сделалось всеобщим, низкие переливы флейт заставили победителей повернуть головы. На косогор медленно поднимались кардаки, инды -дротикометатели, а в небольшом отдалении от них нарастала густая масса всадников -димахов в черных хламидах. Скиты как-то разом оторопели и отпрянули, утратив весь свой боевой задор. Развернув лошадей, исходящих кровавым потом, они начали беспорядочно отступать, пока не столкнулись с союзной пехотой. На косогор с другой стороны взбирались псилы и пельтасты Леонта.
   Не разбираясь, что случилось, подмога и с той, и с другой стороны устремилась на помощь своим, и бой возобновился с новой силой. Всадники скитов, лишь теперь ощутившие тяжесть и ломоту в натруженных плечах, проехали сквозь строй своих пехотинцев, которые расступились, пропуская их, и снова сомкнули ряды. Вперед, дико вращая глазами, выбежали псилы в хитонах с медными бляхами и круглых бронзовых шлемах. Они угрожающе размахивали дротиками и короткими копьями, покрывая индов грязной бранью. Пращники же, неторопливо вложив в ременные сумки камни и железные шары, двинулись на врага осторожным шагом, оценивая разделяющее их расстояние.
   Наконец с обеих сторон повалил уже даже не град, но сплошной ливень смерти, в котором почти не было просветов. Казалось, косогор слишком мал, чтобы вместить в себя всю его тяжесть и неотвратимость. Убитые и раненные падали в беспорядке, как сломанные бурей деревья. Кому-то копье пригвоздило стопу к земле, кому-то пущенный из пращи камень вынес глаз, сломал ключицу. Раненные, но не поверженные стрелами, сами вырывали их из тела, с презрением бросая прочь. И все взывали к мести богов.
   За псилами уже поспевали пельтасты Леонта. Широкой лавиной прошлись они по поляне, ловко орудуя копьями и махайрами. Кардаки дрогнули и побежали. Завладев оставленными позициями, пельтасты теперь добивали тех, кто еще оставался в измятой траве. Они приближались к ползающим на четвереньках индам, волочащим за собой кровавый след, и с одного удара сносили им головы, которые словно тряпичные мячики еще долго прыгали по косогору.
   Неожиданно налетевший ветер вздыбил траву. Он стал предвестием конной атаки димахов. Эти проворные и уверенные в себе кавалеристы, одинаково умело действовавшие с коня длинными копьями и косыми мечами -кописами, смяли пельтастов и псилов в один миг. Многие пехотинцы Леонта, только лишь завидев несущихся на них всадников в железных тораксах, сами падали ничком на землю, закрывая головы руками. Самые ловкие потом переворачивались на спину и снизу пытались распороть брюхо оказавшихся над ними лошадей. Но это мало кому удавалось.
   Другие кидались на всадников, норовя стащить их с седла, вцеплялись в длинные хламиды руками - но димахи на полном скаку просто отрубали им руки. С развевавшимися по ветру разноцветными гребнями на шлемах, в блеске фигурных доспехов, всадники Гермея смотрелись величественно, как боги. И они были такими же неумолимыми.
   Сломив последнее сопротивление пехотинцев Леонта, димахи выровняли свой порядок по фронту. Они потеряли едва ли с десяток человек, но многие их лошади были покалечены мечами псилов.
   Однако перевести дух победители не смогли: на них уже летела во весь опор конница скитов. Отдохнувшие и набравшиеся как сил, так и гнева, конники бескрайних степей оглашали небеса криками и свистом. Занялся самый разгул боя, в котором пики и мечи стонали, гнулись и разлетались в куски от могучих ударов. Опьяненные боем люди Агдака перепрыгивали со своих коней на вражеские и даже вцеплялись зубами в шеи димахов, когда не могли сломить их силой оружия; сталкивали на землю и отчаянно молотили сверху локтями. Кровь била фонтанами из ран людей и коней.
   Растеряв уже щиты и шлемы, кавалеристы Гермея, равно как и скиты, выглядели теперь изможденными и грязными. Они едва держались в седле, скрипя зубами от боли и усталости. Руки с трудом сжимали оружие.
   В этот момент рожки и трубы почти одновременно с обеих сторон заиграли отход. Скиты и греки Леонта возвращались в свой лагерь. Воины Гермея отступали к городу. Далеко позади них, за широкой излучиной великой реки, вставали белые стены Патталы.
  
   Глава 16. Битва.
   Безбрежное море синевы над городом нехотя расступалось перед бегом облаков. Из этого сонного зева тишины уже родились звуки. Сначала это были звуки ветров, порывистых и своевольных, долго странствовавших по всем далям мира, но все же вернувшимся сегодня сюда, чтобы остудить полуденный зной земли. Потом появились другие звуки, еще разрозненнее, еще неспокойнее. Это был клекот орлов, гордых птиц, не ведающих преград. Явившись следом за облаками, они кружили в поднебесье, широко расправив крылья. С доступной только им высоты взирали они на густые столбы пыли, что ползли по равнине, отмечая движение людских потоков.
   С южной стороны стен, под которыми тянулись дощатые навесы амбаров и арсеналов, а воздух так и набухал от запахов раскидистых кипарисов, каштанов и полисандаловых деревьев, открывался прекрасный обзор. Вся равнина лежала как на ладони до серебристой кромки Инда. Были видны ее наклоны и разрезы, возвышенности и низины, желтые пятна выцветшей травы и пробелы робких троп.
   Подобно многим, Диокл пришел сюда, чтобы стать очевидцем грандиозного события. Это было противостояние культур, эпох, людей. Далекие степи севера выплеснули из себя безудержный поток воителей по крови, которые теперь, в союзе с врагами трона, дерзнули бросить вызов власти, освященной богами.
   Еще на рассвете жрецы принесли в жертву ягненка, чтобы гадатели смогли узнать по его печени участь, уготованную столице. И хотя всеми глашатаями города во всеуслышание было объявлено, что предсказание сулит удачу Паттале, царю Гермею и его несокрушимому воинству, верили в это не все. На площадях и рынках, в банях и гимнасиях ходили разговоры о том, что знаки судьбы неоднозначны. Будто бы у жертвенной печени слишком большой и удлиненный отросток. Потом, видно не без ведома людей, причастных ко двору, стали распространяться другие слухи. Шептали, что статуя Апполона Благодающего на акрополе заговорила человеческим голосом, а на отпечатке копыта царственного скакуна проступило слово "Никэ".
   Так уж вышло, что противоречия разъединили граждан. Одни всецело уверились в победе властителя и скорой расправе над мятежниками и варварами, другие припадали к алтарям в храмах, снедаемые гнетущим страхом. Предвидя большие перемены, люди собирали пожитки, прятали в огородах то, что нельзя было унести с собой, и готовились заколачивать свои дома. Кредиторы наседали на должников, требуя возврата займов. Беспечные щеголи из богатых семейств с легкого плеча спускали в кости целые состояния, раздаривали рабов и фамильную утварь. Другие вдруг предались буйству разврата, утратив всякий стыд и меру. За каких-то два дня винные хранилища так оскудели, что достать даже старое вино в городе стало трудно - ведь многие теперь не слезали с пиршественного ложа ни днем, ни ночью. Торговцы же перестали принимать деньги и брали за товары золотыми слитками, украшениями, зерном и одеждой.
   Шептались, что воинственные скифы поклялись - в отместку за убийство своих сородичей - вырезать всю столицу до единого человека. Говорили, что скифов пришли неисчислимые толпы - и, глядя на клубящиеся вдали столбы пыли, люди верили этому охотно.
   Зная из донесений сикофантов все, что происходило в Паттале по мере приближения к ней вражеского войска, царь запретил покидать город. Стража у всех ворот были удвоена. Но чтобы хоть как-то поднять настроение подавленных тревогой граждан, был оглашен декрет, освобождающий жителей столицы от уплаты податей сроком на два года.
   Это помогло мало. Как не помогли пышные торжества в честь Немезиды, воздаятельницы за вероломство, и театральные представления, для организации которых были привлечены десятки хорегов.
   Настроения накалялись. Когда стало известно, что передовые части Меуса и Леонта дошли до деревень на подступах к Паттале, горожане уже не слезали с крепостных стен, до боли в глазах вглядываясь в туманный горизонт.
   И вот настал этот день. Увенчанные венцами жрецы в длинных гиматиях-паллумах и окаймленных меандром плащах-фаросах совершили возлияния богам из золотых кубков, оросив землю вином, смешанным с жертвенной кровью. Потом они воззвали к Арею у центральных ворот:
   - О Арес, златошлемный! Щитоносный оплот городов, возвеличивший доблесть людскую. Преклони к нам свой слух, о воитель, ниспосылающий вечную юность! Отведи от чела невзгоды и страхи и позволь, предводитель сынов благородных, нам немилость судьбы укротить!
   А плиты и камни мостовых, известковые испарения которых растворились в аромате фимиамов, уже дрожали от тяжести войска, идущего на великую битву. Частыми шагами, чуть сгибая спины под весом своей аммуниции и сверкающих, точно большие зеркала, щитов -гоплонов, шла тяжелая пехота. Воины отдохнули перед боем, чисто побрились и натерли тела масляными смесями, чтобы покровы кожи сделались тверже и плотнее. Ярким блеском сияли их начищенные доспехи и смазанное льняным маслом оружие.
   На спейрархах и тетрархах возвышались шлемы с позолотой, как на параде, а стеганые юбки под кирасами были украшены алой бахромой. Многие из военачальников прицепили к поясу именные мечи на плетеной перевязи, которые были пожалованы им в награду за прежние заслуги.
   Замыкали каждую хилиархию гоплитов симейофоры с высокими штандартами из бронзы, вестники - стратокерики в линотораксах, облегченных доспехах, и музыканты оркестра с флейтами, трубами и цимбалами. Над дружно шагающим воинством протяжно разносился боевой гимн-пеан.
   Кавалерия выглядела еще более нарядно. Именитые всадники - катафракты заменили железные удила на золотые, а вместо кожаных попон накрыли лошадей леопардовыми шкурами. Блистали в отблесках солнца их гравированные пластинчатые панцири с латными воротниками. За каждым всадником ехал слуга, ведя в поводу запасного коня, и оруженосец, державший тяжелое копье хозяина и его островерхий шлем - пилос. Сами всадники надели на головы знаменитые македонские шапки - каусии, украшенные орнаментом из серебряных нитей. Начищены были даже наголовники и нагрудники лошадей, так, что в них отражались стены домов. На шеи своих любимых скакунов катафракты водрузили освященные в храме Апполона медальоны.
   Гремели слоны, протяжно трубя и задирая головы. Башни на их спинах обслуга завесила шелком. К каждой был прикреплен двухцветный сигнальный флаг. Помимо стрелков в льняных накидках, с составными луками двух локтей в длину, и дротикометателей с оружием, сделанным из кидила, в каждой башне сидел барабанщик, чтобы подавать знаки пехоте. Через шею погонщиков-индусов были переброшены ремни сумок с молоточками и долотом для умерщвления животных в случае их тяжелого ранения или утраты над ними контроля.
   Сам владыка Джамбу Гермей восседал под балахоном на огромном белоснежном слоне, которого звали "Дитя Гнева", в гиалотораксе с драгоценными каменьями и закрытом шлеме с красно-белым султаном. Тело царского слона было почти целиком оковано доспехами из железных пластин с позолотой, на которых выделялись диковинные птицы и цветки лотоса. "Дитя Гнева" был обучен особым образом: своим хоботом он умел метать короткие копья - ксистоны. Также золотые наконечники его клыков были обработаны сильнодействующим ядом.
   Изменения в руководстве армией произошли за два дня до битвы. Вышло так, что таксиарх Афинион, поставленный от имени царя верховным главнокомандующим, занемог сразу после того, как искупался в источнике Персефоны. Жар и слабость внезапно разбили все его тело. Событие это, на первый взгляд рядовое, было воспринято теперь как дурной знак и едва не вызвало разлада в войске и беспорядков в городе. Дабы погасить все волнения, царь Гермей вынужден был пойти на крайние меры, а именно, возглавить войско самолично. Собрав горожан на агоре, он обратился к ним с вдохновенной речью:
   -Сограждане! В столь грозный для богоданного нашего Отечества час я, эгидодержавный владыка Гермей, сын Филоксена, простираю свой меч над вашими главами для ограды обильного нашего края. Пусть свидетельствуют мне в этом Зевес-Дальновержец и Геракл Львинодушный. Чтобы вспять обратились волны бед, я поведу всех ратных мужей к блистательной славе и послужу орудием небесного произволения.
   Тем самым повелитель восстановил порядок в столице. Но порядок в самом войске был далеким от желаемого. За несколько последних дней численность его немало убавилась. Кто-то, противясь душой разладу промеж эллинов и не желая поднимать руку на недавних своих товарищей, тихо дезертировал, пользуясь удобным случаем. Иные страшились славы Леонта и его безмерной суровости. Но были и такие, кто просто хотел побыть в стороне до разрешения событий, а потом присягнуть носителю победного венца. Словом, воинство государя не превышало теперь и пятнадцати тысяч человек. Еще пять хилиархий, по тысяче бойцов в каждой, составили обученные рабы Афиниона. Все они получили Медные Щиты. Сам таксиарх, уже поднявшийся после недуга, возглавил тылы выступающего на битву войска. Его резерв стал могучей заградой столице и мог придти на помощь основным силам в случае их неудачи.
   - Нет, бхикшу, - покачал головой наставник, когда Диокл, поддавшись общему настроению, пришел просить позволения покинуть храм. - Не стоит смотреть на то, как люди будут убивать друг друга. Если, конечно, ты видишь в этом только противоборство враждебных друг другу сил.
   - Но ведь судьба нашего города зависит от того, что произойдет сегодня на равнине! - воскликнул Диокл, забыв о всяких приличиях.
   -Сохраняй спокойствие, - охладил его пыл Сангхабхадра, - мудрый человек остается невозмутимым, даже если земля разверзается под его ногами, а небо над головой раскалывается на куски.
   Послушник виновато опустил глаза.
   - Ты все еще привязан к иллюзии своей сущности, ты неугомонно цепляешься за видимые формы жизни, - продолжал наставник. - Мы говорили с тобой о скифах. Даже они умеют принимать все, что посылает им судьба, без ропота и сомнений, ибо с рождения наделены способностью не отделять себя от мира, а следовать ему, подобно тому, как все частное следует за общим. Веление вождя для них - веление их богов, которые есть не более чем олицетворение стихий, слагающих наш мир. Тебя же заботит, уцелеет ли то, к чему ты привык, или жизнь наша изменится. Но разве есть ты? Разве есть я? Разве все эти обряды, здания, люди - не есть лишь разные проявления единого мира, который пребывал и пребывает незыблемым вовеки?
   Сангхабхадра встал рядом с Диоклом и прикрыл глаза.
   - Небо и земля застыли в томительном ожидании, - произнес он негромко. - Скоро форма и вещество начнут разделяться, преобразуя порядок вещей. Но пока дыхание Вселенной спит. Оно дожидается первых, еще неявных импульсов стихий, чтобы указать им новое направление. Вот так все тайные образы мира сошлись сегодня воедино, дабы судьбы вещей узнали себя через проявление человеческого начала. Только так можно увидеть в грядущем сражении то, чем оно является на самом деле. Прислушайся к себе - и хотя битва будет вдалеке, ты почувствуешь и поймешь, как за движением отблесков вещного мира пробуждается скрытый порядок, формируя условия новой реальности. Теперь ступай. Ты можешь сам увидеть это.
   Войско покинуло Центральные Ворота, и горожане всех возрастов и сословий в считанные мгновения заполнили стены. Воцарилась теснота и давка, но Диокл не обращал на это внимания. Взгляд его устремлялся к горизонту, ставшему совсем размытым и бесцветным, к дороге, по которой медленно и тяжело ползли, отливая металлом, колонны увешанных оружием солдат. Музыка оркестра не смолкала, но она становилась совсем пустой и бездушной, утратив весь боевой дух и запал.
   Свод небес потяжелел. В колеблющихся бликах юноша видел, как люди строятся на равнине, слышал отдельные выкрики и команды. Сердце же сжималось в гнетущем предчувствии.
   Диокл с волнением рассматривал пестрые фигуры рассредоточившихся войск. Одни были четкие и равносторонние, другие бугристые и даже угловатые, третьи -прерывистые и косые. Цвета их тоже колебались: красные и черные, желтые и белые. Но больше преобладали какие-то серые, почти земляного оттенка. Орлы теперь кружили над равниной совсем низко, и их становилось все больше, а вдалеке, над самой гладью Инда, выступил молочный пар...
   После первой схватки Леонт и Мога тоже стали готовиться к битве. Им удалось заставить врага отступить ближе к городу, открыв путь на широкую равнину. Однако союзники решили не отдаляться от горных отрогов, которые надежно защищали их спину от возможного обхода войск Гермея.
   До вечера в стане скитов продолжалась работа, подобная той, что совершалась дружинниками под Гандхарой. Своим тайным замыслом Мога поделился всего лишь с несколькими близкими вождями, упросив их молчать о нем и перед своими воинами, и перед солдатами полемарха.
   В стане скитов было тихо. Только часовые изредка перекликались, тогда как все остальные дружинники молча готовились к битве. Доставали чистые рубахи, одевали их под кожаные и медные панцири. Совершали молитвы. Мога отсылал раненых, уставших и просто старых воинов обратно, в Гандхару, ставшую теперь его верным оплотом.
   С отрядом, уходившим в Гандхару, отправлялся и старый Заранта. Он хотел остаться в войске, но Мога лично уговорил его ехать.
   - Твой молодой вождь рвется в бой. Если племя твое лишится и нового вождя, и тебя - кто возглавит его, кто поведет? Нет, помощи в бою от тебя немного, а твоя голова и твой совет еще не раз нам всем пригодятся.
   Заранта зашел проститься со Скиртом. Узнав, что тот едет в Гандхару, юноша засуетился.
   - Прошу тебя, навести Ликию, - попросил он. - Наверное, она переселилась в дом своего отца, но ты найдешь ее, она должна тебя знать. Скажи ей, когда мы победим, я заберу ее в столицу, - произнес Скирт с гордостью. Он не сомневался в победе.
   Ночью перед боем, на самом рассвете, Мога совершал старинный обряд возле меча. Рядом с ним никого не было, но никто из скитов не спал. Каждый из них и мыслью, и слухом тянулись к своему вождю, угадывая каждое его движение - хотя все стояли далеко от холма, на котором совершалось священнодействие.
   Мога привел на вершину холма белого жеребца -одного из лучших в табуне, ни разу не ходившего под седлом - его берегли для этого важного момента. Здесь князь стреножил коня, встал в центре поляны - и замер. Потом скиты услышали медленную поступь князя - это он отправлялся в неведомый путь в царство предков, по тропе, доступной лишь истинному вождю. Шаги затихли, и неторопливо возникли вновь - князь возвращался. Шаги ускорились, потом превратились в поступь танца, древнего танца Воина, готовящегося к битве. Ритм шагов отстукивал все чаще и сильнее, и вдруг - резкий посвист металла прорезал воздух. Длинным и плавным движением Мога выхватил меч из земли и одним ударом снес коню голову.
   Жеребец беззвучно повалился на траву, залитую его теплой кровью. Мога поднял меч - и первый луч солнца заблестел на клинке.
   Потом тихой, но наполненной силой песней все воины скитов приветствовали его восход: "На синих берегах Яксарта, средь курганов, душистый клевер пьет росу рассвета..." Предки приняли жертву вождя и наделили его знанием о грядущей победе -облака причудливо заклубились, словно дым от степных костров.
   Закончив песню, Мога вдруг словно пробудился - лицо его ожило, взгляд обхватил всю поляну, и он стремительно сбежал с холма к своим дружинникам.
   В лагере Леонта было тихо. Там тоже готовились к жертвоприношению перед боем. Для этого греки возили с собой особых жрецов, не подпускавших к тайнам гадания простых смертных.
   Светало. Леонт встретился с Могой перед боем, чтобы в последний раз обсудить план действий. На обоих блистали торжественные облачения - Леонт в белом плаще, с белым гребнем на позолоченном шлеме, в белой тунике, и Мога, сверкающий бронзовым островерхим шлемом на голове и бронзовым круглым щитом в левой руке.
   - Жертвы принесены, - сообщил князь торжественно. - Воля богов явлена. Пора действовать и нам.
   Скирту досталось почетное место - по правую руку от князя. С этой стороны, не защищенной щитом Моги, князь был наиболее уязвим, а потому сохранность его жизни в бою во многом ложилась на плечи телохранителя. Однако место это было не только самым опасным, но и самым удобным, чтобы обозревать все поле сражения - Мога всегда выбирал для себя участки, с которых мог отслеживать происходящее даже в самых дальних уголках.
   Войско Леонта и Моги было выстроено четырьмя большими квадратами. Первыми на правом крыле стояли халкастиды - половина всех фалангитов Леонта, прикрытые сбоку холмами, отрогами гор и редкой россыпью легких пехотинцев.
   Рядом с ними выстроились скиты. Первую линию заняли тяжелые всадники с копьями и щитами. Мога растянул их линию насколько мог длиннее, чтобы перекрыть весь фронт фаланги Гермея, вставшей густым лесом прямо напротив него, в сердце построения греков. На скитах были кожаные панцири, обшитые металлическими накладками с изображениями оленей, на руках - бронзовые наручи, а плечи закрывали высокие наплечники в форме грифонов. Некоторые имели железные греческие шлемы иллирийского типа с расписными гребнями, другие - бронзовые, в виде бараньих голов с большими рогами. Головы коней защищали узорчатые нащечники и налобники, тела -нагрудники и чепраки, усеянные литыми пластинами. Многие дружинники, как и сам князь, надели сегодня золотые ожерелья из львиных голов, а лошадей украсили удилами из листового серебра.
   За тяжелыми кавалеристами-копьеносцами поместились конные стрелки с луками в форме греческой буквы сигма, с костяными накладками на передних сторонах рогов лука. Многие из них также были в броне, с портупейными поясами и в чешуйчатых поножах-крагах. Их горячие кони с трудом стояли на месте, перебирая ногами.
   И третью линию составляли непонятные сооружения, водруженные на телеги, возле которых суетились спешенные скиты и рабы из Гандхары.
   Мога обозревал свое войско с холма, в окружении телохранителей и нескольких вождей. Лица вождей скрыты были аттическими шлемами с нащечниками и назатыльниками, тела прикрывали греческие тораксы и стеганые подолы - птериги, надетые поверх широких штанов. В нужный момент князь должен был подать сигнал к движению всей массе своих людей.
   Еще левее скитов расположилась конница греков - в основном, легкие конники бактров и индов в куртках с узорами в виде улиток и в шапках с круглыми навершиями. В промежутке встали немногочисленные дротикометатели, а прямо позади них, возле самых холмов, Леонт поставил своих слонов. Серые громады стояли спокойно, лишь изредка то один, то другой издавал трубные звуки, задрав хобот к небу.
   С другой стороны от скитов : позади их правого крыла и в промежутке между ними и первой фалангой, Леонт расположил уступом вторую часть своей тяжелой пехоты. Таким образом, союзникам удалось сохранить длину своей линии такой же, как у противника, а крылья их войска упирались в холмы и горы.
   Гермей, рассчитывая на мощь своей тяжелой пехоты и справедливо полагая наиболее опасными противниками скитов, поставил фалангу в центре, надеясь смести кочевников страшным лобовым ударом, оттеснив их к горам. Слоны должны были поддержать его атаку с левого крыла - как раз против фалангитов Леонта, - а кавалерия - разметать бактров и индов. Полидевк, филарх конницы, тоже выстроил первым рядом своих катафрактов, поставив за ними более легкую конницу.
   Повсюду, в промежутках между полками, расположились пешие стрелки, метатели копий, пращники. Позади войска Гермея блестела синяя лента Инда. Ниже по его течению, ближе к городу, за левым крылом войска, виднелись ряды резерва - корпуса, созданного и возглавленного Афинионом.
   Каждый отряд Гермея был крупнее отряда союзников, противостоящего ему, однако Леонт, занявший место рядом с Могой, знал, что успех битвы решает не численность, а умелое и согласованное маневрирование всех воинских частей.
   Мога в окружении телохранителей въехал на холм позади своего войска. Лица всех дружинников обернулись к нему.
   Князь молчал, гарцуя верхом на статном гнедом жеребце.
   Наступила полная тишина. Замерли и греки в обоих станах. Слоны, почуяв грядущую битву, замерли каменными изваяниями. Кони нетерпеливо переступали на месте, потряхивая гривами. Поднимающееся солнце освещало щиты войска Леонта.
   Наконец Мога выхватил длинный широкий меч и вскинул его над головой, приветствуя воинов. И воины ответили ему длинным отчаянным ревом, в который слился воинственный клич скитов.
   А когда князь наклонил меч, устремив его острие в сторону Инда, все вожди поняли его молчаливый приказ.
   Протяжно и призывно запели рожки. Вскинулись бунчуки с соколиными крыльями и конскими хвостами. Медленно, шагом, кони ступили навстречу фаланге.
   Диокл видел лишь, как большой квадрат, в котором смутно различались люди и кони, вдруг шевельнулся и тронулся вперед. Он замер на стене - и вдруг почувствовал, как поток, который был уже знаком ему, подхватил его и неудержимо повлек - туда, к полю боя. Он видел равнину, сплошь усеянную телами воинов, лежащими в беспорядке там, где застигла их гибель. Видел, что зеленая трава стала красной, а воды Инда помутнели... Потом видение вдруг исчезло и юноша открыл глаза.
   Всюду задвигались люди. От Леонта помчались вестовые во все его полки. Конница бактров на левом крыле союзников тоже пошла вперед неторопливой поступью, сближаясь с кавалеристами Гермея.
   В этот самый миг ветер вновь прокатился по всей равнине, над самой землей, точно прижимаясь к ней. Он гулко ударялся в людские потоки и скрипел, отскакивая от высоких щитов, он волновал людей и животных, дразнил и щипал ноздри. Потом повисла безликая тишина, сокрывшая даже дыхание. Соленый запах железа пополз между рядами, и у воинов пересохло во рту, а языки прилипли к гортани.
   Наконец со стороны царского войска был исторгнут раскатистый глас:
   -Во славу Громозвучного Кронида! За владыку нашего Гермея Перворожденного!
   Отвесная и неприступная, точно горная гряда, глыба щитов фаланги расступилась, и вперед выбежали промахи - застрельщики сражения - в черных туниках. Они пытались как можно ближе подскочить к всадникам скитов и подальше забросить в их ряды камень или дротик, крикнув вослед что-нибудь унизительное.
   Лошади дружинников, находившиеся в первой линии, заметались, едва сдерживаемые поводьями. Нескольким камни попали в ноги, и они начали спотыкаться, приседая в клубящуюся пыль. Два или три скакуна понесли, опрокинув всадников.
   Но скиты сохранили порядок рядов. С их стороны полетели стрелы, и с десяток промахов остались лежать на земле. Остальные стремглав заскочили в проемы фаланги, створки которой с лязгом и скрежетом захлопнулись. Теперь эта громада, словно щетинистая рептилия, шевельнулась - и двинулась вперед в колыхании гребней и отсветах блях и щитов.
   Одновременно с ней кавалерия в алых хламидах на правом крыле потекла железным ручьем, оглашая небеса ритмичными возгласами. Царь велел ей рассеять легкую конницу Леонта и зайти скитам во фланг.
   Это пенные волны океана мчались навстречу незыблемым скалам берега. Но другой водный поток, медленный и плотный, прорезав скалы, преградил дорогу волнам - и они затихли и обратились вспять.
   Едва всадники Гермея, ведомые доблестным Полидевком, вырвались вперед, готовые схватиться с бактрами и индами Леонта - как узкая линия тяжелых конников скитов, прикрывавшая свое войско, стала стремительно собираться на своем левом крыле, подобно тому, как длинная река наполняет озеро. И вот уже единая масса конников устремилась вбок несущимся на всем скаку катафрактам Полидевка.
   Бактры и инды с громкими криками обратились в бегство, увеличивая расстояние между собой и катафрактами. Пришлось воинам Полидевка разворачивать свой порядок навстречу новой угрозе. Это было непросто, так как копья второго ряда катафрактов лежали на плечах передних всадников, но кавалеристы выполнили маневр. Крайние из них уже схватились с конницей скитов, когда с другой стороны на них покатились слоны Леонта.
   Скалы, дотоле неподвижные, подмытые вечным движением вод, рухнули в море - и остановили его бег. И море вздыбилось фонтаном, достигнув брызгами облаков - и рухнуло обратно, и откатилось, обнажив песчаные отмели и новые острова...
   Между тем, в центре строя скиты продолжали медленное сближение с фалангой. Не доходя до нее на расстояние выстрела псилов, скитские лучники, пользуясь своим преимуществом в дальности стрельбы, начали засыпать фалангу точными стрелами.
   "Капли дождя упадут в песок, и пустыня покроется зеленью, и из праха произрастут цветы на склонах холмов. Зазеленеют поля, орошенные живительной влагой, и новая кровь вольет свои силы в живущих здесь испокон веков".
   Снова побежали огоньки команд, и фаланга, содрогнувшись, точно вздохнуло огромное многоглавое создание, подползла еще на несколько шагов. Не сокращая дистанции, скиты так же медленно начали отступать, натягивая поводья коней, оборачиваясь и стреляя назад с седла.
   Псилы, осознав бесполезность состязания с лучшими стрелками степей, отошли, дабы не мешать фаланге, и стрелы ударили по плотным рядам тяжело идущих воинов. Многие выстрелы пропадали впустую, иные звонко ударялись о щиты и шлемы - но были и те, что впивались в шеи, в лица и в ноги воинов, так что стройные ряды пехотинцев Гермея то и дело нарушались падающими и приседающими на землю людьми.
   Однако, понемногу набирая ход, блестящие медью шеренги приближались к дружинникам, и вскоре оказались на расстоянии броска.
   В далекой поднебесной вышине тоже что-то происходило. Диокл открыл глаза, но его не оставлял живительный поток силы, струящийся через все тело от макушки до пят. Вдалеке продолжали сталкиваться дымные тучи, но пространство мира словно замерло в нерешительности. Солнце, поднимаясь все выше и выше, раскаляло землю, и марево плясало на окоеме, превращая сражение в подобие сверкающего мириадом бликов магического танца.
   В этот момент снова запел рожок, и кочевники бросились отступать, прекратив свою стрельбу. Лишь изредка то один, то другой из них оборачивался, чтобы послать стрелу в подкатывающую твердыню фаланги.
   Однако за отступающими скитами внезапно выросла целая стена телег, ловко обойденная всадниками, а на них взгляду царских солдат открылись метательные орудия. Миг - и в подползающее железное чудовище полетели камни, бревна, а главное - горшки, разлетающиеся посреди строя шипящими огненными брызгами.
   Выстроившись позади ряда телег, скиты вновь натянули свои луки и встретили гоплитов ураганом стрел. Фаланга, натолкнувшись на телеги, почти сразу потеряла сомкнутый строй, рассыпалась мелкими ручьями, пытаясь обтекать неожиданные препятствия.
   По знаку Моги одна за другой телеги заполыхали. Стрелявшие с них дружинники теперь стремительно откатывались назад, отбиваясь от первых рядов гоплитов копьями и мечами.
   Не в силах сдержать собственного напора, фаланга продолжала идти вперед, уже почти скрытая в дыму пожаров. Кто-то из задних рядов пытался рубить телеги ксифосами, отбросив копья; кто-то падал, задыхаясь, но основная масса еще продолжала напирать. Телеги наконец сдвинулись, подчиняясь напору, валуны, которые их подпирали, оказались отброшенными, и, разомкнутая, потерявшая всякий порядок фаланга вышла к подножию холма, на который отступили лучники скитов.
   - Вперед! - крикнул Мога, устремляясь навстречу фаланге во главе своего отряда.
   В это же время с правого края на гоплитов Гермея ударила вторая, самая подвижная фаланга Леонта.
   Это был миг равновесия. На всем протяжении огромной равнины развернулось сражение. Спасая свою главную силу, увязшую в рукопашной схватке с врагом, Гермей бросил в бой слонов, но они сразу же наткнулась на халкастидов Леонта. Ревущие гиганты оказались беспомощны против сомкнутого строя копий, преградившего им путь, подобно большому колючему ежу. В несколько рядов, от ног и до башен наверху, острия копий встретили напиравших на них животных.
   Погонщики отчаянно кололи слонов баграми, побуждая идти вперед. Животные ревели так, что у людей трещали доспехи. На какой-то миг фаланга полемарха поколебалась, продавленная натиском. Слоны ломали пики, выставленные упершимися в землю фалангитами, хотя глубоко пробиться сквозь них не могли. Потом строй снова заколебался, выравниваясь, и уже черные исполины, исколотые и окровавленные, начали пятиться назад.
   В самый разгар боя воздух изменился. Он вдруг как-то загустел, и повеяло безжалостным зноем. Солнце растопило небосвод, словно огромную плавильную печь. Сражавшиеся с обеих сторон люди оробели и замедлились. А жгучий пот лил с них ручьями, разъедая и склеивая глаза, нарушая движения. Противники пытались держать порядок и выполнять приказы командиров, хотя земля начинала уходить у них из под ног, а в головах стоял гул.
   Противостояние людей и слонов не прекращалось. Скоро во многих местах образовались целые рытвины, и туда заструила кровь. Видя, что корпус его увяз в обороне неприятельской пехоты, Каллий флагом подал знак для всех экипажей башен. С них плотным потоком повалили зазубренные стрелы и железные дроты. Они накрыли солдат Леонта, вынуждая выше поднимать щиты.
   Ослаблением атаки воспользовались погонщики, с новой силой направив животных в гущу строя. Первые ряды пехотинцев были растоптаны, словно спелый виноград, превратившись в грязную жижу. Самые опытные слоны, еще не поддавшиеся страху, хватали хоботами неосторожных гоплитов и передавали воинам в башни, откуда уже безжизненные тела сбрасывались вниз. Погонщики издавали низкие горловые крики и неутомимо подстегивали уколами багров эти разбушевавшиеся живые скалы.
   Из недр земли, из колебания основ поднимались новые горы, изливая потоки огненной лавы гнева на все живое. Стихии пришли в движение, и движение это сметало все, что вставало у него на пути.
   Фаланга Леонта заколебалась. В рядах появились прорехи. Тогда Леонт, стремясь не допустить отступления своей пехоты, передал приказ халкастидам применить кописы - серповидные мечи, придуманные для рубки слоновьих хоботов и сухожилий. Отбросив измочаленные копья, гоплиты вытащили кописы и стали наносить ими удары по тем местам, до которых могли дотянуться.
   Поднялся невообразимый рев. Животные на глазах свирепели от боли, становясь неуправляемыми, а Каллий, похоже, уже оценил все непостоянство и переменчивость военного счастья.
   Когда раненные слоны с поврежденными сухожилиями начали падать на колени, вызывая толчки и гром земли, а другие, с кровящими обрубками вместо хоботов повернули назад, началась паника в рядах царского войска. Однако немало гоплитов Леонта пало, растерзанных животными. Сам Антифан, руководивший фалангой, едва избежал смерти. Один из поверженных слонов, рухнувший подобно горному обвалу, раздавил оруженосца гиперарха, а самому Антифану раздробил в кости ногу.
   Зной, льющийся с вышины, опалял доспехи и тела. Дыхание сражающихся стало прерывистым, шаг неуверенным. Стрелы летели все реже, и сражающиеся сомкнулись щитом к щиту.
   Расколотая фаланга Гермея, подобно большому кораблю, налетевшему на подводные рифы, еще пыталась сдерживать стремительный напор конников Моги с одного бока и проворных гоплитов Леонта с другой - но это многоголовое чудище со всей неумолимой ясностью уже понимало, что обречено. Длинные сариссы стали бесполезны. Фалангиты, стоявшие на краях, не могли перестроиться во фронт, хотя их протостаты, командиры рядов, отчаянно пытались заставить подчиненных проделать это. Не могли они и защититься от всадников скитов, которые влетали в образовавшиеся прорехи и рубили с плеча. Щиты - асписы, надетые на локти, не закрывали сарисофоров в ближнем бою. Потому разгоряченные солдаты Леонта легко поражали их косыми кописами в головы, шеи и ноги. Кавалеристы же, орудовавшие сверху длинными мечами, рассекали гоплитов пополам, от ключиц до пояса.
   Здесь началась настоящая бойня, и многие люди Гермея, утратив надежду на победу, но желая сохранить свою жизнь, высоко поднимали копья в знак сдачи. Скиты на скаку бросали на них арканы и волочили за собой.
   Конники Полидевка могли бы придти на помощь своей пехоте и изменить ход сражения, если бы не оказались отрезанными от нее рядами слонов Леонта. Это живое заграждение стало тем неодолимым препятствием, с которым катафракты справиться не могли, хотя лошади их были обучены не бояться слоновьего запаха. Они лишь беспомощно кружились на месте, отступая от ревущих слонов, сносящих всадников и топчущих коней. А в это время с обоих боков их настигали стрелы бактров и дроты индов.
   Зной отступал. Огненный вихрь утих, солнце закрыли тучи. Вдалеке, у окоема, глухо гремел гром и сверкали кривые, точно мечи - кописы, огненные молнии. Неистовство стихий, разбуженное неистовством людей, готовилось вырваться - и смыть с поверхности земли и тех, кто бежал, и тех, кто еще сражался.
   Мога, разбрасывая противников, прорубился к Леонту, двигавшемуся с правого крыла. Скирт, всю битву сражавшийся по правую руку от князя, только сейчас, наконец, опустил окровавленный меч и ощутил боль от колотых ран в ноге и в боку.
   Схватив Леонта за руку, Мога указал ему на колышущиеся вдалеке, почти скрытые сумраком копья корпуса Афиниона.
   - Если Гермей сейчас догадается ввести в бой резерв, нам нечего будет противопоставить ему! - прокричал он.
   И в этот миг радостные крики с противоположного стана возвестили, что резерв начал движение.
   Сверху рухнула, придавив сражающихся своей мощью, стена дождя. Шел ливень, тот самый, неодолимый тропический ливень. Начиналась пора дождей...
  
  
   Глава 17. Бегство.
   Скрип телег, неуклюже ковыляющих промеж товарных рядов, покрытых камышовыми навесами, удивительно легко срастался с разноголосицей торговцев и менял, звоном утвари и окриками агораномов, представителей полиции, гонявших нищих и попрошаек. Кто-то голосил из-за недовеса масла, кому-то дали гнутый обол и назревала обычная свара, но все же сильнее других цепляли слух речи завсегдатаев рынка, как всегда, собравшихся сегодня у стои Менандра, чтобы обсудить последние новости.
   -А все потому, что царь прогневил богов! - возмущался сутулый человек в оранжевом хитоне, перехваченном на плече медной застежкой, - мыслимое ли это дело, месяц не приносить жертвы Апполону, защитнику справедливости!
   -Правда ли говорят, что город был рассыпан в прах, жители истреблены, а Инд, заполненный кровью до краев, вышел из берегов? - спросил какой-то юноша в подбитом белой каймой индийском изаре.
   -Вздор и пустые россказни, - возразил кто-то из толпы.
   -А я слышал, что люди бежали в храмы и припадали к статуям богов, но их оттаскивали и убивали, - уверенно вступился первый говоривший, -тем, кто цеплялся за ноги статуй, отрезали руки. Говорят, детей убивали на глазах у матерей, а жен на глазах супругов. И до сих пор над Патталой висит смрад гниющих тел.
   - Много чего говорят, - проворчал третий. - И ясно, кто говорит.
   - Кто же, по-твоему, говорит такое? - ухватил его за плечо индиец.
   - Тот, кто допустил, что Паттала досталась варварам. Царь наш и говорит. И люди его, что с ним пришли. И теперь нас пытаются напугать - скорбите, несчастные, столицу утопили в крови! Скоро разделите ее судьбу, если не дадите отпор Меусу.
   - Откуда ты знаешь, что было, а чего не было? - спросил второй. - Почему обвиняешь владыку во лжи перед лицом свидетелей?
   - Я никого не обвиняю, - поспешно вывернул плечо из руки индийца говоривший. - Но и всякой праздной болтовне верить не собираюсь. А царь сам подрывает устои своей власти.
   - Что ты сказал, злополучное отродье? Не иначе, как глаза твои устали видеть солнечный свет! - вскинулся кто-то из торговцев, проходивший мимо спорщиков с плетеными корзинами в руках.
   -Да кто ж еще не слышал, как собирают по городу всю железную и медную посуду, сундуки, засовы от дверей, браслеты, топорища и даже кандалы преступников, чтобы перековать их в копья и доспехи, - вдруг поддержал смутьяна седовласый человек в потрепанном и выцветшем гиматии. В осанке его угадывалась военная выправка. -Лишившись войска, базилевс уже гонит под свое знамя всех, кто может поднять меч: и ветхих старцев, и неокрепших юнцов. А женщинам он хочет обрезать волосы и сделать из них тетивы для луков и гастрафетов!
   -Да известно ли тебе, смердящий ты червь, что возводишь ты хулу на богоданного нашего повелителя? - взвизгнул торговец, - что своей навозной грязью ты пятнаешь
   державное имя? Стоит мне только кликнуть сейчас солдат, как тебя упрячут в подземелье и будут лить на тебя кипящее масло! А потом отрежут твой мерзкий язык и скормят собакам!
   -Успокойся! - одернул кто-то торговца, - гнев говорит твоими устами. Именно от него исходят все наши беды.
   Торговец только махнул рукой и пошел своей дорогой.
   Диокл, отвлекшийся от изучения лотков с тканями, чтобы узнать, о чем говорят в городе, покачал головой. Он сам уже не понимал, где истина, а где ложь, где кончается жестокая правда Патталы и начинаются досужие наветы и сплетни. Все произошло слишком уж быстро...
   ...Ночь скрыла позор царя Гермея, с немногими слугами и сотней воинов стремительно удалявшегося от столицы своего царства на Восток, в те края, где еще хранили ему верность.
   Каллий и Полидевк остались лежать на поле битвы, вместе с большинством своих воинов и животных. Что случилось с Афинионом, толком никто не знал. Получив приказ вступить в битву, он повел свои войска - но не вперед, а назад, как сам потом говорил - дабы наладить оборону города согласно распоряжению царя. Здесь его и нашел Гермей, но разговора меж ними никто не слышал.
   А едва стемнело, в город вступили скифы. Шумел ливень, улицы давно опустели и никто не видел, как вошел враг. Куда подевалась стража, почему ворота оказались открытыми - все эти вопросы Гермей задавал много позже тем, кто последовал за ним. И царь бежал, сопровождаемый ближайшими людьми.
   Тут был Каллимах, эпистрат царя, был Сангхабхадра со своими спутниками и учениками, были Дамагор, командир личной охраны царя, и Ликофор, царский советник, а также немногие другие чиновники. Но большинство бывших подданных предпочло довериться милости победителя.
   - Что же, я надеюсь, эта милость будет соответствовать их заслугам, - мстительно усмехнулся Гермей.
   Лицо его, властолюбивое, надменное, только сильнее ожесточилось от перенесенного унижения. Сейчас, в ночи, он мечтал лишь о том, как вернется - и отплатит сполна своим победителям. А потом перед ним начинали вставать картины, одна страшнее другой - как город, его слава, его опора, оскверняется дикими варварами - и тогда он с криком требовал возвращения. Дамагору с трудом удавалось удерживать базилевса и заставлять продолжать путь.
   В темноте переправились через Инд, вышедший из берегов после ливня, на переправе потеряли царские носилки и двух лошадей. Гермею пришлось пересесть верхом. И они вновь мчались в ночь, на восток, туда, где еще была надежда на возрождение.
  
   ...Пока воины победителей, убивая сопротивляющихся и загоняя сдающихся в подвалы и эргастулы, растекались по городу, Мога и Леонт в сопровождении своей личной охраны вступили в царский дворец.
   В главном зале, возле трона, их встретил Афинион.
   - Приветствую славного Мёгуса, великого князя Саколитов, - с удовольствием выговорил он трудное для эллинского языка полное название степного народа и их предводителя, склонившись в насмешливом поклоне. - Враг разбит, и ты по праву можешь занять трон поверженного во прах.
   - Здравствуй, старый друг, - кивнул Мога в ответ. - Я рад, что ты в добром здравии. А то до нас достигли слухи, будто ты болен. Я рад, что слухи оказались ложными.
   - О, источник Персефоны так коварен, - рассмеялся Афинион. - Да, поговаривали, что меня поразила легкая хворь, из-за которой я остался в городе. В итоге мне не пришлось делить горечь поражения с благородным Гермеем. Но теперь я полностью здоров, и рад приветствовать тебя в этом дворце.
   - Дворец великолепен, - согласился Мога, озираясь по сторонам. - Однако, чем расточать мне любезности, ответь мне, почему ты выпустил Гермея живым из города?
   - Я поступил правильно, - лицо Афиниона вмиг стало серьезным, и он выпрямился с видом собственного превосходства. - Если бы Гермей погиб - он стал бы великим знаменем борьбы с тобой, объединяющим всех недовольных. Да, он отказался принимать божественные почести, но он происходит из славного рода, и много бы нашлось почитателей у мертвого героя. Но теперь он бежал, поджав хвост, и лишился всего, что имел. В восточных землях еще не знают о его поражении, и он может там укрыться - но эти земли были завоеваны при его отце, мною и вами! - напомнил Афинион. - Мы привели их под власть Филоксена менее двух десятков лет назад, и там Гермей не найдет сторонников, готовых сражаться за него. Зато взамен, - Афинион протянул Моге связку ключей, - нам досталась вся царская сокровищница. Разве это плохой обмен?
   Мога продолжал хмуриться.
   - Теперь нам надо решить, что делать дальше, - продолжал Афинион. - Я предлагаю честно разделить завоеванное. Ты, Мога, получишь все земли к востоку и северу от Таксилы и Гандхары. Ты ведь там собирался основать свое царство? Так бери и правь, как сочтешь нужным. Леонт, как самый доблестный воин, может взять Матхуру и территории к востоку от Инда. Ну, а мне достанутся прибрежные земли и Паттала - поверьте, никто из вас не сможет тут удержаться.
   - То есть, мне ты отдал самые бедные и самые опасные области? - возвысил голос Леонт. - Чтобы я охранял твои границы от Гермея?
   - Тебе достается наследие древних Маурьев, так стоит ли роптать? - возразил Афинион.
   - Вы хотите ощипать фазана, который еще кружит в небе, - остановил их Мога. - Рано делить добычу: Гермей не успокоится, пока не победит - либо не умрет. Я не знаю, как он поступит, но пока он жив - война не окончена.
   - Остановись и приди в себя после битвы! - отозвался Афинион. - Зачем тебе искать беглеца, который и так утратил право на власть?
   - Я хотел бы тебе верить, - кивнул Мога. - Мы обязаны тебе нашей победой. Но ключи от сокровищницы пока полежат у меня...
   ...Утром Мога совершал обход захваченного города. Улицы его были пустынны - жители предпочитали отсидеться в домах, в надежде, что там их не тронут. После первого приступа, окончившегося рядом пожаров в разных местах, Мога и Леонт отозвали своих воинов, дабы не разрушать прекрасный город, где каждый из них надеялся воцариться надолго.
   В сопровождении нескольких телохранителей князь остановился возле храма, высившегося неподалеку от дворца. За белой изгородью виднелись остроконечные портики, изящная колоннада ограждала внутренний двор, а к главному входу в храм вело несколько памятных Скирту ступеней.
   - Этот храм нельзя трогать! - неверно истолковав внимание Моги к обители, поспешил сказать Скирт. - В нем я нашел когда-то спасение от разъяренной толпы.
   Мога обернулся к своему охраннику.
   - Я и не собирался причинять ему вред. Конечно же, мы не будем разрушать храмы и грабить дома. Знаешь ли ты, чем ты отличаешься от людей, населяющих этот город?
   - Конечно, - отозвался Скирт. - Они - яваны, я - скит.
   - Это только названия. Но у вас разная суть. Кто из них посмел бы указать своему правителю, что надо делать, а что - нет? Ты служишь мне, но у тебя в душе - как и у каждого из вас! - есть понимание того, что хорошо, а что - дурно, и управлять вами трудно - ибо я должен всегда следовать хорошему и избегать дурного, чтобы не лишиться вашей поддержки. Но тем больший почет тому, кто найдет способ управлять вами. А кто живет здесь? - он обвел рукой окрестные дома с легким презрением. - Люди, мнящие себя свободными, но боящиеся молвить слово поперек своему повелителю. Люди, которые даже не осмелились взять оружие, чтобы отстаивать свое добро. Рабы, которых привел Афинион, и то куда более свободны и сильны духом! А эти - готовы принять любого предводителя, лишь бы он не трогал их и разрешал молиться в их храмах. Им все равно кому платить подати - нам, эллинам, серам, парнам -только бы их защищали и позволяли беззаботно жить в своих домах. Если они пойдут в войско - то не иначе, как по принуждению, или за немалую плату. Никто из них так и не поддержал своего царя. Так зачем же мне разрушать их храмы? Пусть молятся своим богам...
  
   ...Это был гигантский город в месте слияния двух великих рек: Ганга и Сона. Греки, жившие здесь, называли его Палиботра, а серы, водившие сюда свои караваны - Па-лин-фу. Впрочем, эллинское влияние в Паталипутре всегда было слабым, и опорой царской власти служила лишь узкая прослойка йонаков: аристократы, торговцы и воины. Это было подобно бочке, брошенной в полноводный Ганг, потому как коренное население города давно перевалило за четыреста тысяч жителей. Местные инды называли греков "юнанами", но со времен Деметрия Аникета и Менандра Сотера относились к ним с боязливой почтительностью.
   Город распростерся в долине вытянутым четырехугольником. Согласно древней легенде, его сотворил силами магии царь Патрака в честь рождения своего сына. Потому название его звучало, как "сын цветка патали". Долгие годы Паталипутра являлась столицей и подлинной жемчужиной Империи Маурьев, а потом и Шунга. Старый Город, называемый Камхрар, был заложен Ашокой и сохранился почти без изменений. Им же были воздвигнуты многочисленные буддийские храмы, ступы, легендарный бездонный колодец Агам Гуан и дворцовый комплекс. К последнему помимо административных зданий и храмов примыкала царская библиотека, хранившая в своих залах всю мудрость Трехканония.
   Вскоре после того, как Почитаемый Миром вступил в махапаринирвану, царь Ашока провел в Паталипутре первый всебуддийский собор. Даже рельефы и барельефы каменных фронтонов дворца изображали здесь не сюжеты греческих мифов, но сцены из разных периодов жизни Бхагавана. Необычной особенностью строений являлось также обилие арочных конструкций и внешние лоджии. Говорили, что часть построек была просто вырезана из остатков многочисленных скал, до сих пор напоминавших о себе в разных районах города осколочными обломками и валунами.
   Дома в центральной части Паталипутры были каменные и известняковые, с широкими террасами, за ними-деревянные с купольными тростниковыми крышами, а уже на окраинах, где селилась беднота и рабы-дасы, шли травяные хижины и плетеные из ивняка лачуги. Могучая цитадель обносила город стенами пугающей высоты с пятьюстами сторожевыми башнями и шестьюдесятью четырьмя воротами. Глядя на эту несокрушимую мощь, было трудно поверить, что подобную твердыню способен одолеть смертный. И тем не менее, стены эти запомнили и Деметрия, и Менандра. Эти грозные завоеватели пришли сюда в лучах своей незыблемой славы. Они смогли покорить город силой оружия, но Паталипутра победила их своей мудростью. Два великих полководца сменили в ее стенах суровый облик воителей на ипостась благодетельных государей. Оба нашли свое призвание в буддийском подвижничестве. Деметрий получил имя Дхармамита, Друг Дхармы, Менандр обрел плод архатства.
   Должно быть, именно эти чудеса внутреннего преображения послужили тайным мотивом Сангхабхадры, рекомендовавшего царю отступать в Паталипутру. Надеялся ли наставник на обращение к истине сердца нынешнего правителя Джамбу? Вероятно, еще да. Но он не хотел воздействовать на Гермея средствами убеждения. Сангхабхадра рассчитывал, что все сделает сам город, его магия, его энергия, его душа. Неискоренимая сила таилась в глубине этих улиц и площадей. Это была сила земли и сила неба. Будда Шакьямуни, посетивший когда-то Паталипутру и прозревший ее великое будущее, принес сюда третью силу - силу величия человеческого духа.
   Наставник и Диокл жили теперь в большом монастыре за библиотекой. Монашеские кельи были расположены здесь по периметру квадратного двора и поднимались на два этажа вверх. В центре двора вместо обычного фонтана помещалась огромная яна, колесница, высеченная из гранита. Это был символ Пути и Спасения. Монастырь включал также два чаитья - культовых зала с алтарями и помостами для проповедей.
   Диокл постепенно привыкал к новому климату, к необычному покрою городских одежд, к другой архитектуре и другим порядкам. Привыкнуть ему пришлось и к другому монастырскому рациону. Вместо супа с рисом и чечевицей, а также выпечки из пшеничной муки с сухофруктами и медом, в столовой общины подавали молочный рис с земляным горохом, который назывался читта, и сатту - молочные запеченные бобы. Гораздо больше времени по монастырскому расписанию отводилось на созерцание и изучение канонов. Иногда отправляли работать в библиотеку.
   Сангхабхадра почти не читал проповедей, предоставив это младшим наставникам и смотрителям залов. Целыми днями он неподвижно возвышался на циновке в своей келье, словно железная скала, а изо рта его не вырывалось даже дыхания. Но вот однажды учитель собрал всех монахов и послушников в Главный Зал, чтобы ознакомить их с одним из важнейших текстов учения Благословенного: Сутрой о Восьми Реализациях.
   "Искренне, день и ночь ученику Будды следует повторять и медитировать на восьми реализациях, открытых махасаттвами, великими существами, - начал он вдохновенно, обводя учеников глазами, потому как тексты большинства сутр и шастр знал наизусть. - Первая реализация - осознание того, что мир непостоянен. Все политические устройства подвержены падению, все вещи, состоящие из четырех элементов - пусты и содержат семена страдания. Человеческие существа состоят из пяти скандх и не обладают самостоятельной самостью. Они всегда в процессе изменения - постоянно рождаются и постоянно умирают. Не имея самости, они лишены независимости. Ум - источник всякого замешательства. Тело - лес беспорядочных действий. Если мы созерцаем эти факты, мы можем постепенно освободиться от сансары, цикла рождения и смерти.
   Вторая реализация - осознание того, что большее желание приносит большее страдание. Все трудности будничной жизни возникают из алчности и желания. Те, чьи запросы и желания невелики, способны узнать покой и освободить ум от запутанности и заблуждений.
   Третья реализация - человеческий ум всегда в поиске предметов обладания. Он никогда не ощущает удовлетворения. Это служит источником его ошибок. Бодхисаттвы же живут простой жизнью в безмятежности, чтобы воплотить в себе Путь.
   Четвертая реализация - осознание того, насколько лень является препятствием в практике. По этой причине мы должны усердно практиковать, чтобы разрушить четыре вида помраченностей, освободить себя из темницы страстей и трех миров.
   Пятая реализация - осознание того, что невежество является причиной бесконечного цикла рождения и смерти. Поэтому бодхисаттвы развивают свое понимание, чтобы обучать живых существ и привести их в сферу вечного блаженства.
   Шестая реализация - осознание тщетности ненависти и гнева. Практикуя деяние, бодхисаттвы считают каждого - друзей и врагов - равными. Они не порицают свершенные преступления, точно так же, как не питают ненависти к тому, кто причиняет им вред в данный момент.
   Седьмая реализация - знание того, что пять категорий желаний ведут к трудностям. Несмотря на то, что все мы живем в мире, нам не следует быть захваченными мирскими вопросами. Монах живет просто, чтобы практиковать Путь. Его обеты держат его свободным от привязанностей к вещам, и к каждому человеку он относиться одинаково.
   Восьмая реализация - осознание того, что огонь рождения и смерти бушует, причиняя бесконечные страдания повсеместно. Нам следует принять Великий Обет -помочь каждому, страдать с каждым и вести всех существ в сферу вечного блаженства..."
   Когда слова наставника затихли под сводами зала и ученикам было позволено разойтись, Сангхабхадра сделал знак Диоклу, приглашая его зайти к нему в келью.
   -Мы отправляемся в дальнюю дорогу, - поведал юноше учитель, когда они оказались одни, - и предстоит нам многотрудный путь, наполненный тяготами лишений и капризами судьбы. По-прежнему ли готов ты, бхикшу, следовать за мной?
   -Да, Учитель! - пламенно воскликнул Диокл, - я буду сопровождать тебя подобно твоей тени, не причиняя неудобств. Но я буду также сберегать твой покой от любых бед, не жалея своей ничтожной жизни.
   -Хорошо, - кивнул Сангхабхадра, - значит, быть посему. Осознаешь ли ты, куда мы едем?
   -Пока нет, Учитель. Но если ты снизойдешь до того, чтобы просветить меня, я приму твои слова своим сердцем.
   Наставник посмотрел на ученика удивительным взором, словно бы сквозь его тело мог различить далекие земли.
   -Тогда я расскажу тебе о Дремлющем Драконе, - произнес он неторопливо. - Это великая страна на самом краю Ойкумены, куда никогда еще не ступала нога эллина. Поговаривают, что многие инды отправлялись в этот загадочный мир, но ни один из них не вернулся обратно.
   Диокл внутренне напрягся и на какой-то крошечный миг уверенность его поколебалась.
   -Люди той земли, - продолжал наставник, - живут в согласии с природным порядком и называют себя последователями законов Неба. Их верховный царь - источник всеобщей благодати, которая из сердца его державы расходится по всем окраинам, чтобы питать их духовной мощью. Говорят, что земля там желта с момента порождения мира, и люди желты лицом и телом, как сыпучий песок пустыни. Но они сильны духом и владеют знанием о Пути. Первоправитель их известен как Желтый Государь, который объединил бессчетные, словно звезды в ночном небе, племена по обе стороны Желтой Реки. Будто бы в войске его, наравне с людьми, служили и тигры, и медведи, и леопарды. Желтый Предок установил эру благодатного правления для серов. Следом за ним шли два совершенномудрых правителя и еще пять, умевших читать знаки судеб. Сейчас страна эта достигла вершины расцвета и далеко отодвинула свои рубежи.
   Диокл слушал, словно завороженный.
   -Посмотри, юноша, на мир, в котором мы с тобой живем, и на народы, которые нас окружают, - продолжал Сангхабхадра. - Сила эллинов исчерпана. Они уже потеряли связь с путеводной нитью архе - основы. Инды разрозненны в силу своих кастовых отличий и непостоянны в своих настроениях и целях. Кочевники степей несут в себе мощь стихий, но стихии эти разрушительны и бесконтрольны для человека. А теперь взгляни на серов, бхикшу. В них затаилась какая-то великая и пока не познанная сила, превосходящая все те, что существовали под этим солнцем. Она похожа на дремлющего дракона. Стоит ему шевельнуть хвостом - и весь мир замрет в немом восхищении и страхе. Дух этих людей пребывает в вечной неразделенности с соками земли и нектаром небес. Я уже вижу, что будущее Ойкумены принадлежит этому народу.
   Наставник помолчал и устремил на послушника сверкающие глаза.
   -Вот потому, - сказал он, - мы отправляемся в этот нелегкий путь. Мы должны напитать свежей кровью благостных перемен иссохшее русло нашей обветшалой отчизны. Нам выпал великий жребий. Именно мы призваны обновить облик нашего мира и вдохнуть в него новую жизнь. А это значит, что неоглядные просторы таинственной Махачины уже ждут нас...
   Диокл был так поглощен даже не словами, но самой интонацией голоса учителя, что не задал ни одного вопроса. Видя его оцепеневшее лицо, Сангхабхадра, против обыкновения улыбнулся и тронул послушника за плечо.
   - Пришло время собираться в дорогу. Наши посланники подготовили документы, скрепив их царской печатью, казначеи - подарки, а Видрасена уже отобрал самых крепких и благонадежных воинов для нашего сопровождения. Отправляйся в город и прикупи на рынке теплых плащей и хороших сапог. Дорога наша лежит через степи и пустыни.
   Диокл поклонился и покинул келью наставника.
  
   Безликое и затуманенное лицо смотрело на них с высоты царского трона. Диокл был не в силах поверить, что перед ним теперь тот самый человек, блеск державного величия которого ослепил его в Паттале и вызвал немое восхищение. Глаза Гермея стали маленькими, словно темные щели, и сияние их погасло, подобно догоревшим углям очага. Лоб повелителя прорезали две широкие морщины, а щеки совсем впали. Даже на подбородке, некогда ухоженном и опрятном, топорщилась щетина, делавшая и без того темное лицо Гермея еще сумрачнее. Вместо мантии с золотыми звездами на царе была надета шелковая накидка индийского покроя, крашеная кермесом в красный цвет. На ногах вместо золоченых сандалий с каменьями - высокие индийские сапоги из беленой кожи. Ни диадемы, ни ожерелья, ни браслетов. Из всех украшений только именной перстень с печатью как-то робко еще поблескивал на руке властителя Джамбу.
   Сам Тронный зал дворца в Паталипутре тоже сильно отличался от дворца, который Диокл видел в столице. В этой части страны дворцовые сооружения возводили скорее по типу больших храмов, с атрибутами культового, но не державного декора и убранства. Так, вместо мозаики и лепнины, изображавших деяния богов и героев, покрытые изразцами стены были заполнены рисунками ваджр - буддийских алмазных скипетров, и резных колес - чакр. Чакра воплощала собой знак солнца, символ вечно возвращающегося и обновляющегося цикла перемен. Были здесь также фигурки белых слонов и разноцветные лотосы, раскрывавшие свои бутоны посреди пламени. Зал казался очень просторным, так как колонн в нем было немного и между ними проходили широкие проемы, освещенные высокими арочными окнами.
   -Вот так, благочестивый тхера, - с горечью в голосе заговорил Гермей, обращаясь к Сангхабхадре, - строки из Архилоха вспоминаются сами собой: "Сердце, сердце! Грозным строем встали беды пред тобой..."
   -В этой поэме были и другие слова, Повелитель, - дерзнул заметить наставник. - "В меру радуйся удаче, в меру в бедствиях горюй. Смену волн познай, что в жизни человеческой царит".
   -Да, Мудрейшийший, -уныло согласился Гермей, -и эти волны уже разбили о камни мою прежнюю жизнь, выбросив меня на незнакомый берег. И с этого берега я пока не вижу своей дальнейшей судьбы...
   Неожиданно царь встрепенулся, и глаза его немного оживились.
   -Готово ли посольство? - спросил он.
   -Да, Повелитель,- ответил Сангхабхадра, - люди собрались в дорогу и ожидают твоих последних распоряжений.
   -По-твоему, я еще могу здесь чем-то распоряжаться? - усмехнулся Гермей, но усмешка его вышла печальной и жалкой. - Боги отвернулись от меня, и власть выскользнула из рук, как выскальзывает проворная рыба из рук беспечного рыбака. Я уже готов к тому, чтобы огонь небесный испепелит мою душу, если это сможет искупить мои прегрешения перед моими предками и моим народом.
   -Знай, Владыка, - молвил Сангхабхадра уверенным голосом, - это еще не конец пути. Это его начало. Каждое выпавшее на нашу долю событие приглашает начать новое странствие через мир, чтобы из рождающихся условий существования создать достойный нас удел. Власть, которой ты владел - иллюзия. Поэтому ты расстался пока лишь с собственными заблуждениями. Но ты можешь познать истину подлинной власти, которую не в силах отнять у тебя ни смертный, ни небожитель. Эта власть так же безначальна и бесконечна, что и окружающая нас Вселенная.
   -Желал бы верить, что боги говорят твоими устами, - ответил Гермей. - Пока же я отдаю в твои руки свою жизнь и судьбу, чтобы ты помог мне обрести примирение с небом.
   -Будь уверен, Повелитель, - голос Сангхабхадры прозвучал нерушимо, словно храмовый колокол, - твои глаза еще увидят благодать и покой этой древней земли.
   Позже, когда Диокл со своими спутниками, повозками, верблюдами и лошадьми покидал городские ворота Паталипутры, эта сцена еще долго стояла перед его взором. Он видел согбенного гнетом несчастий властителя Джамбудвипу, слышал его надтреснутый голос, который словно восходил мольбой к самому поднебесью. И думал юноша о великой мудрости учителя людей и дэв Гаутамы. Только через страдание способен человек обрести свое истинное предназначение в этом изменчивом мире.
   Впереди расступались желтеющие пространства полей и дорог, увлекая путников в неведомый мир...
  
  
  
   Примечания.
  
   Милинда, он же царь эллинской династии Менандр (2 в до н.э.)
   Гиматий - верхняя греческая одежда, надевавшаяся поверх хитона.
   Бхикшу - ученик в монастыре (буддийском или индуистском)
   Стагирит - прозвище Аристотеля (по месту рождения)
   Йона(греч.) - настоятель монастыря (буддийского)
   Бхагаван -титул, применявшийся к Будде Шакьямуни и означавший Верховное Существо или Абсолютную Истину.
   Ашока -правитель империи Маурьев с 273 по 232 гг. до н.э. Известен распространением буддизма в Индии.
   Кхаротшхи -один из древних индийских языков.
   Так Приходящий -(Татхагата), эпитет Будды.
   Базилевс -греческий монарх с наследственной властью.
   Шравасти -процветающий город царства Кошала.
   Шурангама-сутра -один из канонических текстов махаянского буддизма.
   Махапаринирвана -великая окончательная нирвана.
   Бодхи -буддийский термин, означающий просветление.
   Якши -мифические существа, божества низшего ряда в Индии.
   Вихара -буддийский монастырь.
   Хараппы -древняя цивилизация Индии.
   Неф -продольное помещение, ограниченное колоннами.
   Стилобат -верхняя поверхность ступенчатого цоколя.
   Квадрига -греческая колесница с четырьмя запряженными конями.
   Экзомида -короткий хитон из грубой ткани.
   Пилястры -вертикальный выступ стены или столба.
   Саки Тиграхауда -"Острошапочные саки."
   Скиты, или сколоты - самоназвание скифов (скифы - исключительно историческое их наименование, сложившееся при неправильной транскрипции греческого написания имени). В речи греков оставлено их наименование "скифы", как общепринятое, но сами себя они так не называли.
   При этом, судя по отдельным дошедшим до нас словам, скифов вполне можно считать одними из родоначальников славян, так что язык их мог быть более близок к современному русскому, чем считается.
   Чина - Китай (переделанное китайское слово Цинь, династия, предшествующая Хань). В индийском языке - Махачина, Великий Китай.
   Феритий -январь-февраль по македонскому календарю.
   Кашая -буддийская монашеская одежда.
   Рум - Римская империя.
   Серы - "шелковые люди", обитатели Китая в наименовании греков.
   Тхера - "Возвышенный", эпитет старших буддийских наставников.
   Праджня - мудрость (буд.)
   Гоплит -тяжеловооруженный воин (греч.)
   Горит - чехол для лука и стрел у скифов.
   Абгар -князь (скиф.)
   Патака - вождь племени у скифов.
   Джамбу -Индия.
   Дхарани -мантры, священные стихи.
   Парамита -буддийский термин, означающий "запредельное совершенство."
   Хламида -греческий плащ.
   Шрамана -монах, подвижник в Древней Индии.
   Полемарх -верховный греческий военачальник.
   Эпистрат -казначей у греков.
   Сугуды -согдийцы.
   Таргитай -первочеловек, прародитель скифов в скифской мифологии.
   Парапамисы -греческое царство на окраине Иранского нагорья.
   Артемида -греческая богиня охоты.
   Гелиос -греческий бог солнца.
   Ойкумена -Вселенная (греч.)
   Акрополь -"верхний город", возвышенная и хорошо укрепленная часть древнегреческого города.
   Гимнасий -воспитательно-образовательное учреждение у греков.
   Перистиль -внутренний дворик (греч.)
   Палестра -частная греческая гимнастическая школа.
   Периэки -неполноправная часть горожан (греч.)
   Котфиб -греческий панцирь.
   Кнемиды -поножи.
   Ила -конное греческое подразделение в 50 человек.
   Яваны -скифское обозначение греков.
   Йонаки -(ионийцы), обозначение греков в Индии и Средней Азии.
   Шака -индийское обозначение саков.
   Дхарма -истина, учение (буд.)
   Сангха -монашеская община в буддизме.
   Хамары -враги (скиф.)
   Язаты -божества (скиф.)
   Апи -мать богов у скифов.
   Асклепий -бог врачевания у греков.
   Эринии -богини мести (греч.)
   Вайя и Хорс -скифские боги.
   Апасаки, сакуки -эллинские названия саков.
   Чекмень -одежда кочевника, среднее между халатом и кафтаном.
   Простада -мощеный двор (греч.)
   Перистилиум -часть дома, лежащая в глубине, за атриумом (греч.)
   Атриум -помещение греческого дома, соответствующее прихожей.
   Таксиарх -военный стратег с широкими полномочиями.
   Менады -вакханки.
   Пифос -большой греческий кувшин.
   Клисмос -греческий стул.
   Лохаргос -командир подразделения в 512 человек у греков.
   Спейра -воинское подразделение тяжелой пехоты у греков, равное 256 -300 человек.
   Псилы -легкая пехота греков.
   Гиперарх -командир нескольких спейр.
   Филарх -командир конницы у греков.
   Гидрия -керамический сосуд для вина
   Рапсоды -певцы гимнов (греч.)
   Эдип и Сизиф -персонажи древнегреческих мифов.
   Саньянсин -искатель духовного откровения, не имеющий мирских благ.
   Кофэн -Кабульская долина (греч.)
   Эргастул -помещение для рабов в Греции.
   Панкратион -древнегреческое кулачное искусство.
   Агора -торговая площадь в греческих городах.
   Немезида -крылатая богиня возмездия (греч.)
   Геката -богиня ночи, мрака и колдовства (греч.)
   Аршак -родоначальник династии парфянских царей.
   Аристоник Пергамский -незаконный сын Эвмена Второго, который вел упорную борьбу с Римом.
   Колаксай (Колокшай) -сын Таргитая и первый царь скифов.
   Копис -персидский меч в форме серпа.
   Расма -скифский отряд.
   Сикофант -доносчик.
   Хилиархия -тысяча воинов (греч.)
   Эфеб -юноша (греч.)
   Никэ -богиня победы у греков.
   Гиалоторакс -греческий панцирь, соединенный шарнирами и замками.
   Персефона -греческая богиня подземного царства.
   Изар -индийский плащ.
   Скандхи -составляющие человеческого существа (буд.)
   Гастрафет -греческий аналог арбалета.
   Шастры -доктринальные тексты буддизма.
   Дэвы -божества в буддизме.
   Архилох -древнегреческий поэт с острова Парос.
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"