Бурланков Николай Дмитриевич, Фадеев Владимир Геннадьевич : другие произведения.

Дорога по краю леса. Часть 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Исторический роман о Руси начала 16 века Часть 1.


   Бурланков Н.
   Фадеев В.
  
  
  
  

Дорога

по краю леса

исторический роман

  -- Предисловие.
   Чернела в предутреннем мраке степь. Холодом веяло от пустой земли; изредка лишь, почти неприметно, пробивались первые ростки весны, слабой порослью поднимались над чернотою, только что оставленною снегом.
   Поле выглядело замершим, словно спящим, близящимся к пробуждению. И усадьба, темным пятном высившаяся на полпути меж лесом на востоке и курганом на западе, казалась уснувшей. Однако и в ней, и на поле можно было различить движение: неясные тени, скрываемые ночью, крадучись приближались к изгороди, окружающей усадьбу; в бессветных же окнах то и дело мелькали головы, тревожно всматривающиеся в темноту. И те, и другие были в напряжении, однако более всего заботились, как бы не выдать своего присутствия.
   Послышался шорох, затем слабый стук, принятый мягкой землею. Скрипнул ставень окна; вмиг безмолвие прорвалось бранью и лязгом стали. В тени пробежал огонь, захлестнув крыши дворовых строений, - и поле поднялось. Освещенные расходящимся пламенем, десятки темных теней кинулись к частоколу; а навстречу им, играя огненными сполохами на клинках, из окон, из дверей выскакивали защитники усадьбы.
   От холма к схватке неслись верховые - небольшой отряд в кольчугах и шеломах. Впереди них ехал высокий темнобородый воин в накидке, трепещущей за его плечами и отливающей алым. По его знаку отряд рассыпался, окружая дом.
   Огонь гудел, охватив амбары и пробираясь внутрь хором. Защитники - их было совсем немного - высыпали на двор, спасаясь от огня.
   -- Вон он! Ах, черт!...
   Что-то грохнуло и осыпалось. Нападающие метнулись прочь. Разворотив обломки сарая, из темноты поднялся огромный человек; стряхнув с себя троих вцепившихся в него противников, тяжелыми шагами прошел к конюшне, возле которой собралась большая часть защитников и куда они пробивались из других концов усадьбы. Отшвырнув преградивших путь, вынес плечом двери; обезумевшие кони ринулись на свободу, сбивая и хозяев, и их врагов.
   Великан схватил под уздцы могучую белую лошадь, грузную, как он сам, и направился к воротам. Кто-то из нападавших попытался снять засов - и упал с раскроенной головой. Великан, отойдя на несколько шагов, с разбегу вынес обе створки. Подскакавшие всадники ринулись в открывшиеся ворота; взгромоздившись в седло, великан полоснул преградившего путь воина саблей и, пустив коня тяжелым галопом, подскакал к предводителю.
   -- Где пан? - крикнул тот. Великан тяжело отмотнул головой назад, в обжигающее пламя.
   Усадьба полыхала костром. Огонь тянул изо всех щелей; от окон, от дверей валил дым, серым облаком поднимаясь над степью. Люди - и нападающие, и защитники, - стали разбегаться. В доме бушевала стихия огня; а вокруг, в поле - в поле торжествовала людская ненависть.
   -- Вот он, князь! -- раздался возглас, и к ногам лошади предводителя упала отрубленная голова.
   Седеющие волосы обуглились и были перепачканы кровью; длинные когда-то усы обгорели, кожа покрылась копотью. Глинский пристально вглядывался в искаженные черты своего врага и молчал. Люди его стали собираться вокруг.
   -- Конец Забрезсскому, -- произнес один, вытирая руки. Глинский поднял на него взор, оторвавшись, наконец, от зрелища отрубленной головы.
   -- Это не он.
   - Как - не он? - удивился великан.
   - Так, Кондрат. Ушел пан. Не того ты выследил.
   Внезапно свалившееся молчание прерывалось лишь потрескиванием догорающей усадьбы.
   -- Что же теперь, Михайло Львович? - робко спросил один из всадников.
   Глинский задумчиво смотрел в чернеющую степь.
   - Сколько всего загублено из-за этого злодея... Неужели нигде мне от него покоя не будет? Ладно. Собирайте людей. Будем уходить в Московию. Ты, Кондрат, отсюда отправляйся в имение, там соберешь народ и поведешь за мной.
   Торопливо подобрав раненых, отряд Глинского тронулся в путь на Полночь, оставив посреди пожарища Кондрата на его белом коне.
   Одинокий всадник молча следил за их уходом с опушки леса. Позвякивала сбруя нетерпеливо переступающего коня, но хозяин его был неподвижен. Казалось, он и не замечал творящегося неподалеку побоища, лишь время от времени бросал нетерпеливый взгляд на догорающую усадьбу. При вспыхивающем свете пожара видно было, что это - дородный мужчина в атласном с золотом жупане, прикрытом накидкой непонятного цвета. Лицо его было трудно разобрать в царящем сумраке, только седеющие пряди волос выбивались из-под высокой шапки, и совершенно седые усы свисали долгими прядями на ворот накидки.
   Великан на белой лошади направился прямо к нему. Одинокий всадник дождался, пока тот приблизится, и молча кивнул ему головой. Кондрат остановился.
   - Значит, он надеется укрыться в Московии? - спросил всадник в плаще, словно уточняя невысказанное Кондратом. Тот кивнул.
   - Что ж, изменим наши замыслы. Поедешь за мной.
   Проводив взглядом уходящий отряд, всадник удовлетворенно кивнул и набросил сереющий наголовник своего одеяния.
   Не оглядываясь более на пожарище, два путника углубились в лес, черный и сырой, но исподволь уже пробуждающийся к новой жизни.
  -- Часть I. Лесные врата
  -- Глава 1. Дочь ведьмы.
  
   На правое дело, на вольный набег,
   Идем мы сегодня, браты - казаки.
   Быстры наши кони, да короток век:
   Стрела или сабля из вражьей руки.
   Но вольная степь - наша вольная жизнь,
   Кто честен и смел - того гибель бежит,
   Ты волей превыше всего дорожи,
   Кто волен душой - тот не будет забыт.
   По звенящей летней степи, простершейся во все стороны, доколе хватало глаз, ехал одинокий всадник. Статный гнедой конь его, должно быть, отдыхающий после долгой скачки, шел неторопливым спокойным шагом. Иногда попадались на пути перелески с прячущимися в них ручьями; здесь всадник останавливался подолгу, давая роздых себе и коню. Необъятный свод голубого неба накрывал степь; и в бесконечной его неподвижности черными точками реяли птицы. Им должно было казаться, что всадник никуда не едет, ибо все так же вокруг простиралась степь, испещренная островками рощиц, и все так же медленно и лениво перебирал ногами конь.
   Всадник одет был в белую холщовую сряду, какую носят землепашцы, но саадак с луком и стрелами, по татарскому образцу, сабля у седла да позвякивающий сверток с кольчугой ясно говорили, что хозяин их - отнюдь не мирный селянин; и какой-нибудь любопытный орел, взмыв в поднебесье, смог бы увидеть, что путь всадника пролегает к казацкой станице, расположившейся в излучине Дона.
   На вид казак был молод: не старше двадцати. Крепкие плечи и мозолистые руки выдавали в нем человека, приученного ко всякому труду, а гордый взор давал понять, что молодой казак не из тех, кто легко становится послушным орудием в чужих руках. Кудри черных волос выбивались из-под мохнатой шапки - кабардинки, переплетаясь с ее шерстью. Взгляд карих глаз, устремленных на окрестную степь, был сосредоточен и задумчив, а рука, покоившаяся на набалдашнике сабли, говорила любому встречному, что он готов ко всем неприятным встречам, что легко могли случиться с одиноким путником в Великом Поле, простершихся от московских земель до самого моря.
   Семен возвращался из дозора. Немалого труда стоило ему уломать отца - да и прочих старших казаков - пустить его одного выслеживать татарское кочевье. Но признали все, что степь он знает и понимает лучше иного степенного казака, а конь его Черкес обгонит любого татарского скакуна. Да и в кулачном бою зимой на донском льду не было ему равных в станице. Потому Семен поехал один, и теперь возвращался с вестями. Дома ждали его. Готовили казаки поход, первый для Семена и многих других молодых казаков боевой поход на татар. Для иных он, впрочем, мог стать и последним.
   Особо воевать с татарами казаки в этот раз не собирались. Но следовало оплатить им за прошлогодний налет, когда налетевшие словно саранча степные всадники едва не умыкнули весь станичный табун. Напасть казаки должны были на кочевье и, коли повезет, в свой черед угнать лошадей; пастухи, конечно, тоже воины, но сопротивления от них большого не ждали. Могла подоспеть орда, но от нее, даст Бог, казаки уйдут. Станичный атаман уже сговорился с торговцами конями - где-то в приграничье московских земель - о продаже им по осени татарского табуна.
   Семен взлетел на высокий обрыв, с которого открывалась на другом берегу станица. Лучи Солнца плясали на белых мазаных известью хатах казацких куреней, слепя глаза. Маковка старой станичной церкви с покосившейся колокольней бросала короткую тень на пустынную в такой жаркий час майданную площадь - Семен поспел как раз к полудню. Свободно вздохнув и ощутив себя уже дома, он пустил Черкеса легкой рысью к броду. Но не успел его конь ступить в быстро текущую воду, как навстречу Семену из прибрежного леса выскочили двое всадников. Семен дернулся, выхватил лук и достал из саадака стрелу, но тут признал в одном из всадников самого атамана, а в другом - собственного отца.
   -- Глянь-ко, Иван, да то ж сынок твой! -- атаман задержал коня.
   -- И впрямь. Эгей, Сенька! Здоров, чертяка! -- приветственно замахал Иван нагайкой в воздухе. Воспоминания об отцовой плети были еще свежи в юношеской памяти; Семен усмехнулся такому приветствию.
   -- Вернулся, живой! -- подскакав, невысокий чернобородый Иван едва не сдернул сына с седла в свои объятья.-- Ну, как ты? Сказывай, пострел.
   Семен приосанился, готовясь отчитываться перед атаманом.
   -- Вот что ... Татары нас не ждут, табун ближней орды пасут за Сходней горкой - на полдень, дня три пути. Там баба каменная стоит. Табун - голов в сто, не меньше. Пастухов я видел пятерых, а становище еще на день пути оттоле.
   -- Дельно сказываешь,-- похвалил атаман. Они стали спускаться к броду. -- Ну, Иван, зараз соберем молодых доброхотов. Поехали мы с тобой за утками, но раз уж вместо уток споймали Семена, то завтрева ж поутру хлопцев погулевать отпустим.
   -- Да, ить, тут медлить нельзя,-- степенно согласился Иван.-- Нам, как обернемся, коней еще продать надо, а к сенокосу надобно бы в станице быть.
   Атаман со вздохом поглядел на воду и, поежившись, пустил коня вброд. За ним последовал Иван и, позади всех, Семен.
   Время было послеобеденное и, кроме дозорных у ворот, в станице все спали или отдыхали после тяжкого дела полуденной трапезы. Атаман повернул к своему куреню, а Иван поехал к майдану. Семен, хоть и хотелось ему завалиться домой, на лавку, счел своим долгом отправиться за отцом. У крытой железом избы станичного правления, где хранилась войсковая казна, Иван бросил поводья Семену и соскочил с коня. Бодро взбежав по крыльцу, он исчез в горнице, но скоро выскочил и, засучив рукава, взялся за станичный колокол.
   С первым же ударом заспанные казаки стали в недоумении выглядывать в окна, но отец Семена звонил до тех пор, пока не появился атаман в сопровождении казацкой старшины. Толпа меж тем запрудила сборную площадь, сюда вышла, почитай, вся станица.
   -- Браты казаки, станичники. -- начал свою речь атаман. -- Пришла пора поучить наших парубков ратному делу, вывести их на врагов веры православной. Нехай помнит поганое татаровье, что не затупились сабли казацкие, не позабыли мы славы отцов наших! Для присмотру же за молодыми, дабы не сложили они свои буйны головушки во чистом поле, пошлем с ними из старших казаков Ивана Никитова, хорошо вам знакомого. Поутру же они и отправятся. А таперича - выходи, кто смел! Кто в гулебщики идти охоту имеет?
   По толпе прошел гул, взоры многих обратились к Ивану и сыну его, скромно стоявшему в стороне. На крыльцо станичной избы потянулись один за другим молодые казаки. Низко кланяясь атаману и старшине, кидали наземь свои кабардинки. Из среды старшины вперед протолкался станичный есаул и стал выкликать тех, кому выпал жребий идти в поход:
   -- Никита, Матвеев сын. Богдан Затуливорота. Лукоян-Станичник. Семен, Никитов сын ...
   -- Ну, кто что скажет?-- вопросил казаков атаман. Народ притих.
   -- Тогда собирайте хлопцев своих в дорогу, казаки. Эй, парубки, подходи, зараз с вами Иван покалякать хочет.
   Казаки стали понемногу расходиться, только вокруг Ивана собрались молодые парни, кому предстояло утром идти в первый свой поход. Их было около двух десятков. Семен, наконец, отправился домой. Обомлевшая мать замерла, глядя на него, потом кинулась к нему, разом и ругая за то, что уехал один, и сетуя на завтрашний поход. Семен устало кивнул и растянулся на лавке у окна.
   -- Молодец, Иван, что взялся атаманить у хлопцев, -- раздался за окном голос атамана. -- Нелегкое то дело, иные из казаков наотрез отказались.
   -- Да мне и Сенька поможет,-- отвечал Иван.
   -- А вот о сыне твоем я бы и погуторил. Может, присядем?
   Они, должно быть, отошли на завалинку: голоса удалились и стали глуше. Семен невольно приподнялся, пытаясь расслышать, что же там они будут о нем говорить, но кроме смутного бубнения, ничего не разобрал.
   Атаман был отцом Маринки. Родители Семена издавна уже сговорились с атаманской семьей, что поженят детей своих. Для них, для Ивана с Марфой, ясное дело, в том немалая честь; ну, а атаману тоже своя выгода: атаманство не вечно, а Сенька - парубок видный, и на охоте, и в работе, и на гулянье один из первых. Не сказать, чтобы самому Семену решение родителей его было не по нраву: Маринка девка была складная, и что-то трепыхало в Семене от горячих вздохов поздним вечером... И, ежели б приказали - или даже попросили, - он бы за нее, не раздумывая, бросился в огонь и в воду, жизнь бы положил ... Но не по своей воле. Слышал он кое-что о душе от старших; так что, телесно, или плотски, Семену Маринка, конечно, нравилась, а вот душа хотела чего-то другого. Понятно, дело молодое, стерпится-слюбится, станет она хозяйкой в его доме, матерью детей его ... А до того как жить?
   В дом вошел Иван. Лицо его сияло, словно золотая монета.
   -- Ну, Сенька!... И ты, мать, слушай. Как вернемся из похода, готовьтесь к свадьбе.
   -- Наконец-то! -- всплеснула руками мать и, на всякий случай раздав троим младшим братьям Семена по подзатыльнику, выбежала во двор.
   -- Почто же ты, батяня, меня не спросил? -- хмуро повернулся Семен к отцу.
   -- Так ты что же, кубыть не рад? Я тебя обрадовать думал. Верно, укусил тебя в дороге кто. Да ты, поди, не выспался, спи давай.
   Утром сборы Семена были недолги. Мать сложила ему в переметные сумы еду на двоих, перекрестила и отослала к отцу, возившемуся в конюшне. Иван меж тем подготовил всех лошадей своих к походу: накормил, вычистил, проверил сбрую, - вооружился сам и в сопровождении Сеньки, ведшего в поводу одного из двух заводных коней, отправился к майдану. Там их уже ожидал атаман и десяток молодых казаков.
   -- Стало быть, в походе слушать Ивана, как своего отца! -- объявил атаман. -- Он над вами и в жизни, и в смерти волен! Кому за дурь башку снесет - я с него не взыщу. Ясно?
   Пряча ухмылки, парубки закивали. Собрались опоздавшие; Иван выстроил молодежь в один ряд и принялся осматривать их снаряжение.
   -- Дядя Вань, может, мне еще подпругу подтянуть?
   -- Ты что, решил коня пополам разрезать? Стремена укороти, а то вон ноги еле достают, ни привстать, ни повернуться.
   -- А вот эта сабля хороша?
   -- Старой работы, клинок ходит. Рубить будешь - справнее руби. Васька, а ну снимай седло! Попона сбилась.
   -- Так не перед девками ж красоваться!
   -- А вот коню спину натрет, он те объяснит, перед кем красоваться. Снимай, чертяка голопузый, раз я говорю!
   Наконец, удовлетворенный Иван запрыгнул в седло, отдав приказ:
   -- По коням!
   Собравшиеся на майдан матери и невесты парней по этому приказу шумно кинулись прощаться. Парни торопливо вырывались из женских объятий. Семен разглядел в толпе Маринку, но сделал вид, что не заметил, лишь приосанился в седле и пригладил чуб. Ежели глянуть со стороны, так на него, верно, стоило посмотреть: заместо дорожной сряды на нем был малиновый зипун поверх вышитой сорочки, на ногах - зеленые шаровары и синие турецкие, с загнутыми носами, сапоги. Темный чуб выбивался из-под шапки, скрывая правый глаз, а в правой руке Семен держал плеть, небрежно ею поигрывая.
   Тронулись в путь, впереди Иван с сыном, за ними плотною гурьбою остальные. Но пока шли по станице, отряд принял боевой вид, вытянувшись в колонну, где в один ряд ехали по двое всадников.

***

   Два дня держали путь на Полдень. Семен, как уже побывавший здесь, вызвался в дозор; с ним отец отправил троих: Федьку с околицы, сына ихнего соседа Ваську и Лукояна. Семен неплохо знал всех троих, Ваську немного лучше - все ж таки сосед - но особо дружен ни с кем не был. Василий, правда, обычно держался за него - с детства еще, - но Семен поглядывал на него свысока за болтливый язык. Самым надежным из них Семен считал Лукояна, тот тоже был молчуном, как он сам, только на вид мрачный и неулыбчивый.
   Отправив Лукояна с Федором идти с левого крыла, Семен ехал с Василием на правом.
   -- Ого! -- услышал Семен возглас Васьки, забравшего вправо. -- Как поле-то удобрили!
   Семен уже и сам приметил конские следы без подков и разбросанный конский навоз.
   -- Татаровья, верно, -- заметил Василий. -- Что ж траву-то не съели?
   -- Вишь, на восход идут, - отозвался Семен. - К Дону, не иначе. На нашу траву.
   -- Анчутки черномазые!
   -- Васька, -- приказал Семен, -- скачи к нашим, вели развернуться к востоку.
   Сам он направил Черкеса, косившегося порою на заводную лошадь, которая послушно бежала за ним на привязи, к востоку, туда, где должны были ехать Лукоян с Федором. Издалека, с кургана, Семен разглядел одинокого всадника - Лукояна. Тот, должно быть, тоже увидел след и отправил Федьку доложить. Заметив Семена, понимающе кивнул.
   Солнце клонилось к окоему, когда они настигли табун. Тот расположился на ночлег рядом с обширной рощей, целым лесом. Стреноженные кони бродили по полю; в тени деревьев пастухи разводили костер.
   -- Ночью надо брать, -- шепнул Семен, словно за три версты их могли услышать пастухи. Лукоян кивнул и так же тихо ответил:
   -- До утра они не двинутся.
   Они согласно поворотили коней и поскакали навстречу своим.
   Вечерело. Отряд подъехал к лесу - тому, у которого с другой стороны паслись татарские кони.
   -- Значит, говоришь, пятеро их? -- переспросил Иван Семена. Кто-то из казаков хмыкнул: "По одному на четверых" . Иван грозно зыркнул по сторонам, смешки умолкли. -- Ну, что ж. Гнались они за нашею травкой, так милости просим. Только оброк возьмем.
   Иван отправил десятерых казаков под началом Семена - в том числе всех дозорных - взять охрану, трое с конями остались на месте, а прочие во главе с самим Иваном тихо стали обходить табун с наветренной стороны, пытаясь его окружить. Снаряжаясь к битве, Семен надел кольчугу взамен зипуна, отцепил саблю и, оставив лук у седла Черкеса, взял из оружия только нож. Остальные его казаки вооружились сходным образом.
   Вдоль опушки они крадучись двинулись в обход леса. Саженях в двадцати пяти от костра, когда ясно было уже видно пламя, трещавшее в тишине, и гревшиеся у костра пастухи с собаками, казаки залегли.
   -- Значит, так,-- Семен едва дышал в уши соседей, Лукояна и Васьки.-- Я возьму того, что на коне. Лукоян, ты займись дальним. Начнешь первым, подашь знак. Васька, ведешь остальных, окружаешь костер. Вон у них оружие блестит, окружите татаровей, чтоб не добрались до него. Ну, с Богом!
   Семен пополз к намеченному татарину, чуть в стороне от костра осматривающего табун с коня. Кольчуга слабо позвякивала, блики костра играли на ее кольцах. Семен пожалел, что надел ее, но снимать было поздно. Высокая трава, не полегшая еще под беспощадным летним Солнцем, укрывала ползущего, то и дело попадались ложбинки и кочки, почти неразличимые для верхового; теперь же Семен чуял каждый выступ, каждую травинку. Вот конный татарин проехал совсем рядом. Семен различил пестрый халат, лохматую шапку, которую жители жарких степей почти никогда не снимали, кривую саблю в медных ножнах, круглый кожаный щит и длинное толстое копье с загнутым крюком у наконечника. Вдруг одна из сторожевых собак вскочила и злобно залаяла на степь, и татары, сидевшие у костра, засуетились.
   -- Козак! -- громко вскричал один из них, бросаясь к своему оружию. Другой выхватил из костра головню и швырнул в сторону казаков. В неровном ее красноватом свете Семен увидел двоих своих казаков, вставших во весь рост. Один из них держал натянутый лук. Стоявший в отдалении сторож упал, и на его месте возник из лунного света человек с кабардинкой на голове и с саблей в руке. Всадник - Сенькин противник - выхватил стрелу и натянул лук, и в этот миг Семен метнул нож татарину в голову. Удар должен был стать смертельным; но, ударившись обо что-то твердое, громыхнувшее под шапкой, нож отскочил.
   Испустив гортанный крик, татарин обернулся и выстрелили в Семена. Тот успел лишь повернуться - и получил стрелу в левое плечо. В руке взметнулась тупая боль; стрела, не пробив кольчуги, упала на землю. Татарин поднял копье. Семен был безоружным. Он отскочил за возникшего из темноты коня, испуганно шарахнувшегося в сторону, и подхватил ком земли. Конь, прикрывавший его, умчался; от костра слышались крики, чьи-то стоны, свист стрел и приглушенная брань. Семен швырнул свой ком, когда копье едва не ткнулось ему в грудь. Враг уклонился; но и Семен успел отскочить и поймал копье. Татарин перевесился на бок; что было сил, Семен рванул копье на себя - и с криком противник выпал из седла. Прежде чем он встал, Семен ударил его древком копья по голове; шлем с прикрывавшей его шапкой покатились по земле. Татарин с трудом поднялся и, путаясь в ножнах, вынул саблю; но, видно, падение и удар по голове здорово его оглушили, и Семен достал его еще одним ударом тупого конца копья. Тот повалился ничком. Семен связал ему руки за спиной его собственным кушаком и, тряхнув, поставил на ноги.
   Вокруг носились перепуганные кони вперемешку с казаками, пытавшимися их поймать. Не обращая внимания на горячие возгласы пленного, означавшие, должно быть, самые страшные проклятия, Семен погнал его к костру, упирая ему в спину острие копья.
   -- Семен! -- окликнул его голос Васьки. -- У нас беда - Лукояна убили.
   Семен тяжело повалил полоняника на траву рядом с еще троими, уже лежавшими у костра, и связал ему ноги недоуздком. Потом сел рядом сам. "Хорошо, что кольчугу надел,"-- подумалось почему-то.
   Лукоян неподвижно лежал немного в стороне. На лице его плясали отсветы угасавшего костра. Другой парень, раненый саблей, сидел голым по пояс - ему еще двое перевязывали рану, толкаясь и мешая друг другу, - и негромко ругался, стараясь не выдать терзавшую его боль. Семен стянул с себя кольчугу и рубаху, деловито оглядел свою рану. На плече виднелся кровоподтек с неглубокой царапиной. "Чепуха," -- Семен сорвал лист подорожника, приложил и надел поверх рубаху с кольчугой. Издалека послышался условленный свист; Семен ответил, и вскоре из темноты появился отец.
   -- Уходим! -- нетерпеливо крикнул он, окинув глазами место боя.-- Ах, злодеи, Луку сгубили! Мать жалко, вдовица она, пять лет назад мужа зарубили, а теперь вот сына. Шевелись, хлопцы, дома на печи лежать будете. На коней!
   -- А с ясырем что делать?-- спросил Васька, указав на связанных татар. Иван зло дернул бородой:
   -- Потом решим, не мешкай. На коней их, на коней!
   Все пришло в движение. Казаки торопливо подбирали разбросанное оружие, переваливали пленных через спины пойманных коней; появились коневоды с казацкими конями. Семен, не обращая внимания на поднявшуюся суматоху, подошел к Луке, поднял его, привязал к седлу его коня. Потом свистом подозвал верного Черкеса, одел зипун, прицепил саблю и вскочил верхом.
   -- Ты со своими хлопцами гони, а мы, ежели что, прикроем,-- Иван с семерыми казаками, бывшими при нем, чуть поотстал; остальные, щелкая плетьми, погнали табун.
   Скакали всю ночь; под утро Иван, решив, что погони можно не опасаться, нагнал основной отряд и занял место в середине. Найдя ручей, Иван заставил казаков прогнать табун по руслу и перейти его несколько раз, впрочем, не особо уповая на эту хитрость, ибо татары прекрасно знали подобные уловки и сами ими пользовались. Самыми верными союзниками казаков были ноги их коней да, на худой конец, луки да сабли.
   Двоих под началом Федьки Иван отрядил к станице - везти раненого, убитого и пленных. Остальным дал наказ ехать на полночь, забирая к закату. Покончив таким образом с делами, он подъехал к сыну, мрачно ехавшему в хвосте отряда.
   -- Почто грустишь, Сенька?
   Тоски своей Семен и сам не мог объяснить.
   - Устал я, верно.
   Иван хлопнул сына по плечу.
   - Не горюй. Первый твой бой, как-никак, и сразу врага завалил. А вот Луке не повезло. Вишь, выходит, ты у нас счастливчик, а, как мыслишь?
   Семен неопределенно пожал плечами. Радости родителя он не разделял.
   - Теперь еще татары в отместку припрутся, - пробормотал недовольно.
   -- Ну, татаровье-то все едино припрется,-- хмыкнул Иван.-- В отместку ли, или так. Испокон веку наша с ними война, ибо нехристи они, а православным жизни не дают. И будет у нас с ними война. А ты не грусти. Бой без смертей не бывает; и кто удачливее да счастливее, тот и побеждает.
   -- Куда коней погоним?-- спросил Семен, ибо вдруг ощутил стену меж собой и отцом, стену, какую не пробить ни стрелой, ни саблей, ни ласковым словом.
   -- Во, то дельный разговор. Скакать туда далеко,-- ответил Иван неторопливо.-- Там княжие люди крепость поставили, в месте, что называется Врата Леса: там поле с лесом сходится. Стояла там деревенька, Великополье именем, там у Васьки вон тетка живет. А рядом, на реке, построили крепость Стрелицу. К югу от нее ни одной крепости не сыщешь, и стали там люди из разных мест сходиться и торги устраивать. Вот и мы туда уж коней как-то гоняли ... А вот что, Сенька. Нечего тебе в хвосте плестись. Езжайте-ка вы с Васькой вперед, узнайте, прибыли ль туда купцы, с кем Данила сговаривался, а то, может, зря приедем.
   Два всадника - Семен чуть впереди, Васька поотстав, - вырвались от неспешно бредущего табуна и частой рысью помчались по степи.
   Скачка их была долгой. Василий вроде бы знал дорогу, но в основном им приходилось держать путь по Солнцу. Островки рощ стали попадаться все чаще, и на пятый день они увидели огромные Лесные Врата. Издалека, от самого окоема, протянулись справа и слева темно-зеленые крылья и сошлись пред ними, оставив широкую горловину, через которую степь вливалась в лесной простор. Замерев на миг, они осторожно тронули коней, направляя их в Лесные Врата.
   С высокой опушки деревня видна была как на ладони. Приложив руку ко лбу, Семен осмотрел деревню и про себя отметил стоящий невдалеке домик на отшибе - так обычно селились знахари либо кузнецы. Хата стояла у самого берега небольшого озера - должно быть, старицы реки, - жавшегося к лесу. В отдалении, у темного разрыва поля, где текла река, высилась крепость. Была она невелика, но Семен дотоле не видал крепостей - и замер, пораженный грозной ее силой.
   -- Туда нам, -- вздохнув, Василий указал на дом знахарки.
   -- Так тетка твоя - колдунья, значит?-- Семен почувствовал себя неуютно. Василий виновато кивнул - мол, грешен, да родителей не выбирают. И родичей их тоже.
   Семен повернул коня и неспешной рысью направился к дому знахарки. Василий ехал за ним след в след. У плетня они спешились и, бряцая саблями, направились внутрь ограды. Навстречу им с лаем вылетел небольшой рыжий лохматый зверек, судя по издаваемым звукам - собака. На лай из дому вышла женщина. Семен ожидал увидеть древнюю старуху, сгорбленную и морщинистую, пропахшую зельями и пылью: так он представлял себе знахарок. Вместо этого он увидел стройную женщину лет тридцати, а может больше или меньше - Семен плохо разбирался в женском возрасте, - и вид ее вполне мог вызвать сладостную дрожь у любого мужчины. Но, как не походила она на старуху, так не подошел бы ей и образ молодой колдуньи с черными чарующими омутами глаз и смоляными кудрями, какой встречался порой в материнских сказках. Белокурая, с большими голубыми глазами и тонкими руками, вовсе для грубой работы не подходящими, она стояла на земле твердо и уверенно, оглядывая прибывших. И только когда почуял Семен на себе ее взгляд, тогда поверил он, что не такая она обыкновенная.
   -- Васька, никак, ты? -- она подошла к ним.
   -- Здравствуй, тетя Марья. А это Семен, друг мой.
   Семен поклонился, и хозяйка отдала ему поклон.
   -- Заводите коней в конюшню. Сена им накидайте... Ну, ты, Васька, сам все знаешь. Ульяна! Поди-ка сюда! Братец твой двоюродный пожаловал с приятелем.
   Семен обернулся. Во двор вошла девушка, совсем еще юная, неся корзину с выстиранным бельем. Семен невольно сравнил ее с Маринкой: они были примерно одного возраста и роста, обе черноволосые и зеленоглазые, но на том сходство кончалось. Маринка напоминала избалованного ребенка; а в каждом движении Ульяны сквозило достоинство.
   -- Семен,-- назвал себя казак, поклонился и принял у девушки корзину.
   -- Неси в дом,-- велела Марья.-- Васька в конюшне один справится. Зараз вечерять будем, а потом мне в город надо, жена воеводина опять хворает.
   -- Нам тоже в город; вместе пойдем тогда,-- сказал Семен, проходя в полутемные сени.
   -- А вам почто?
   -- Да, отец велел,-- уклончиво отвечал Семен, опасаясь сразу выдавать их замыслы.
   -- Небось, коней опять гоните?-- сама догадалась Марья.-- Торг скоро начнется; в степи дороги уж открыты, а по Московии еще грязь стоит. Через седмицу, мыслю, купцы соберутся.
   -- А с кем о том поговорить можно?
   -- С воеводою, али с помощником его. Помощник тот сам, правда, молод, и в делах торговых не больше младенца понимает, но парень незлобный, помочь - поможет, ежели сможет. Думаю, лучше вам с утра пойти, когда воевода еще не уставший и просители его не донимают.
   Не доверяя полностью Василию в том, что касалось Черкеса, Семен сходил-таки проверить. Черкес, конь Василия и еще два их заводных коня стояли в конюшне рядом с рабочей лошадкой Марьи, и конюшня явно не рассчитана была на такое обилие постояльцев. Впрочем, кони вели себя мирно, и послушно жевали сено из общих яслей. "Надо будет наших в поле сгонять," -- отметил Семен и вернулся в дом.
   В горнице тоже ничего не напоминало жилище знахарки, и даже стояли в красном углу иконка со свечой. Сели за стол. Василий рассказывал что-то про своих родителей, Семен не стал слушать: понятное дело, сродственники давно не виделись, новостей накопился целый ворох. Его-то это не касается.
   -- Жить будете на сеновале,-- сказала Марья.-- Ульяна покажет.
   После ужина Марья стала собираться в крепость, и сразу откуда-то возникли пучки трав и даже связка мухоморов, а Семен с Васькой лениво растянулись на берегу озера, отдыхая от пятидневной скачки.
   -- Скажи, верно ведь Ульяна - складная дивчина?-- спросил Василий с гордостью.
   -- Пожалуй,-- нехотя согласился Семен.
   -- Что так мрачно? Ах, да, у тебя ж Маринка есть!
   -- А ты что сестру свою расхваливаешь, ровно товар какой? Сосватать хочешь?
   -- Упаси Бог! Что мне, жить, что ли, надоело? Я с теткой спорить ни в жисть не буду. Знал бы ты, что она может!
   -- А что?
   -- Ну, разное говорят... Вот хотя бы как она сюда попала.
   Семен вопросительно поглядел на рассказчика, и, ободренный, тот начал.
   -- Мне про то мать рассказывала. Их тогда татары ясырем взяли и к себе в неволю везли, да тут наши казаки на них напали. Ну, и мамку мою отец отбил, а вот сестру ее так и увезли, аж до самого Крыма. А там - раз! - и прямо в гарем к ихнему хану, ну, самому главному. Так что Ульяна, выходит, ханская дочка, а не кто-нибудь. Ну, а как подросла немного дочка, так Марья собралась, стражу всю перебила и домой вернулась, и сам ихний хан ее догнать не смог.
   -- Ну, ты загнул, -- протянул Семен.
   -- Я загнул?! -- возмутился Василий. -- Да мне самому так мамка сказывала.
   -- Эй, хлопцы! -- послышался голос Марьи. -- Что разлеглись? Дел нету? Зараз найдем! Омшаник мой совсем покосился, починили бы.
   Парни переглянулись. Может, конечно, Васька и приврал, но проверять это у Семена вдруг пропала охота. Они поднялись и нехотя направились к дому.
   -- Я ухожу, -- Марья на ходу повязывала платок, -- вы уж за Ульяной проследите! Топор с лопатою в сенях, дерево на завалинке.
   Парни занялись починкой. Семен упорно стучал топором; Василий, правда, то и дело бегал за плетень, то посмотреть со стороны, как идет дело, то переговорить с Ульяной. Перво-наперво выбрали они четыре столба покрепче и врыли их по углам, потом Семен полез наверх забивать поперечные балки, а Васька остался внизу давать ему ценные указания.
   -- Ребята! -- раздался вдруг звонкий голос Ульяны. -- На посиделки наши не пойдете?
   -- А тебя мать отпустила? -- строго спросил Василий.
   -- Она мне и не запрещала никогда, -- удивленно ответствовала Ульяна.
   -- Ну, что, Семен, может, сходим? Не развалится омшаник до завтрева, -- просительно поднял голову Василий.
   -- Ступай, -- отмахнулся Семен, постукивая топором.
   -- Э, нет, так не пойдет! Хочешь, чтоб тетка мне одному голову снимала? Либо вместе, либо никто.
   Покряхтывая, Семен слез с крыши - и обомлел, увидав Ульяну. Впрочем, не он один - даже старый пес Шайтан, верно охранявший калитку, кажется, залюбовался, глядя на девицу. Белая сорочка, вышитая затейливым узором, черная юбка с шитыми по подолу красными цветами и узорчатый легкий платок изящно облегали стройный девичий стан, красные татарские сапожки очерчивали стройные ноги, а черная коса игриво была переброшена через плечо.
   Ульяна пошла вперед, казаки двинулись следом, чуть приотстав.
   -- М-да, -- вздохнул Василий. -- Такая досада, что я ей сестрич.
   Семен хмыкнул. На околице собралось человек двадцать парней и девиц, все принаряженные и с явным любопытством глядящие на гостей. Ваську тут, кажется, знали - или вспомнили, когда назвала его Ульяна, а вот на Семена косились.
   -- Казаки - они тати и есть,-- угрюмо заявил один невысокий, но широкоплечий парень в зеленой косоворотке.
   -- Это кто еще такой знаток выискался? -- обернулся к нему Василий. -- То ж старостин сынок, я погляжу? Ремня тяткиного не пробовал давно?
   -- Да тебе тоже, что ли, бока давно не мяли?
   -- Ребята, тихо! -- встали меж задирами девицы. -- Чего на гостей наезжаешь?
   -- Неча им, не зря их, как воров, ловят да вешают.
   -- Да ежели б не мы, идти бы тебе давно с арканом на шее в Крым али в Туретчину! -- продолжал переругиваться Василий.
   -- Да уж ты-то, конечно, воин знатный, к обеду впереди всех!
   -- Не хвались-ка, идучи на рать, а хвались ...
   -- ... идучи обратно, -- поспешно закончила Ульяна. -- Ладно, хлопцы, коли вы так, мы уйдем.
   -- Да не, Уля, ты-то оставайся, -- зашумели вокруг.
   -- Нет, уйдем мы. Завтра, может, придем, коли поумнеют некоторые.
   Ульяна решительно увела обоих казаков, и они, грозно порыкивая, как коты, готовые к драке, опять занялись омшаником.
   Солнце село. Ульяна ушла в дом, парни разлеглись на охапках прошлогоднего сена. Марья не появлялась.
   -- Задерживается хозяйка, -- пробормотал Василий.
   -- Бывало такое раньше? -- спросил Семен.
   -- Не знаю; да кто ж осмелится знахарку обидеть? Верно, в городе заночевала. Уля, вон, не волнуется.
   Деревня понемногу затихала. Умолкал лай собак; по двору прошел Шайтан, потрясая ржавой цепью. Над рекой, в тишине, гулко раздался стук закрываемых ворот в крепости. Где-то на околице слышались голоса расходившихся парней и девчат - верно, обсуждали сегодняшнюю перепалку. Вскоре стало так тихо, что можно было разобрать голоса сторожей, расхаживающих по крепостной стене. Семен начал уже засыпать, как вдруг послышался конский топот. Семен перевернулся на другой бок и натянул на голову холстину, но тут его в бок пихнул Василий.
   -- Слышь, Сенька, насколько мы наших опередили?
   -- Дня на два, -- буркнул Семен сонливо.
   -- Стало быть, не наши это едут.
   -- Не наши, -- согласился Семен и собрался было опять уснуть, но в этот миг топот резко прекратился; зато ясно слышалось позвякивание конской сбруи и человеческие голоса.
   "Татары!", -- пронзила Семена спросонья мысль, и он скатился с охапки сена, на ходу хватая саблю. Вдвоем с Васькой они прильнули к щели в неприкрытой двери.
   Разбуженный Шайтан захлебывался лаем, норовя вцепиться в ноги коню, расхаживающему по двору. Конь вертелся, переступал ногами; всадник его несколько раз пытался достать Шайтана плетью, но пес отбегал - и снова приступал к коню, не прекращая лаять. Белого коня, в темноте казавшегося серым, покрывала богатая попона. Когда конь выступил из тени хаты на залитую лунным светом часть двора, Семен смог увидеть и всадника. Тот поражал своими размерами. Таких здоровых людей Семен видел впервые. Он был выше Семена по меньшей мере на голову и раза в полтора шире в плечах - так, по крайней мере, казалось в неверном лунном свете, - а ведь Семен вовсе не жаловался на свое сложение. Всадник был так широк, что казался очень грузным и потому не таким высоким, как был на самом деле. "Пудов на восемь потянет, -- прикинул Семен. -- Бедный конь, каково ему носить такую гору!" Конь был размерами под стать хозяину: крупный, грузный, с гордо поднятой головой на короткой мощной шее. Сбруя поблескивала позолотой. Одежда всадника тоже бросалась в глаза: расшитый золотыми и серебряными нитями долгополый кафтан, из-под которого виднелись синие атласные шаровары и зеленые сафьяновые сапоги. Черноволосую кудрявую голову прикрывала кабардинка со шлыком, как у казаков, только шлык заканчивался жемчужной нитью с кисточкой.
   У плетня виднелись тени еще двоих всадников, одетых схоже с первым. Скрипнула дверь. На улицу вышла Ульяна с лучиною в руке, подняла огонек повыше, чтобы лучше рассмотреть, кто столь бесцеремонно влез на чужой двор.
   -- Кто тут? -- спросила она, пристально разглядывая незнакомца. -- Шайтан, на место!
   -- Красавица, -- голос у ночного гостя оказался низким и, уж конечно, мощным, -- не подскажешь, не та ли крепость будет Стрелицей?
   -- Она самая, -- отвечала Ульяна.
   Семен раздумывал, объявлять себя или нет, тут ему в ухо зашептал Василий:
   -- Может, из наших старшин кто?
   -- Не знаю я таких. Не похож он на наших, -- еле слышно ответил Семен.
   -- Опоздали мы, ребята, -- повернулся всадник к своим. -- Москали, поди, уже закрыли ворота.
   -- Пан зол будет, Кондрат! -- отозвался один из спутников его.
   -- Сам знаю! Вот ты ему и повестишь, что ночлега не нашел.
   -- Может, сыщем еще какой дом в деревне? -- испуганно предложил первый спутник.
   -- А чем этот плох? -- Кондрат неожиданно легко для своего веса соскочил с коня и вышел в свет лучины. Ульяна отступила невольно, и Семен рассмотрел лицо гостя. Было оно как бы вытянуто вперед, отчего имело сходство со звериным, вернее всего - волчьим. Толстый двойной подбородок был чисто выбрит, а черты лица - довольно правильные, но словно стертые, безжизненные. Даже цвет глаз - светлый серо-голубой - отдавал холодом, был каким-то белесым, словно замерзшим.
   -- Хозяйка, можно у тебя заночевать? -- спросил Кондрат, поигрывая плетью. Шайтан с явным неудовольствием следил за ее движениями, но не приближался, сидел у своей будки.
   -- Я, право, не знаю, -- растерялась Ульяна. -- Сможем ли мы достойно встретить таких гостей?
   -- Ты одна здесь живешь?
   -- С матушкой; да вот, она в город ушла, и что-то нет ее до сих пор.
   -- Ага, -- на лице Кондрата возникла злорадная усмешка. -- Ну, а ты, девица, не хочешь принять ласково честного воина?
   Он подступал, Ульяна пятилась - и вскоре прижалась к косяку.
   -- А ехал бы этот честный воин своею дорогой, -- выдавила из себя Ульяна.
   -- Да как же, красотка? Глянь-ко, бусы подарю! -- Кондрат чем-то зазвенел. -- Я от тебя теперь никуда не уйду ...
   Ударом плети он вдруг вышиб лучину из рук Ульяны. Шайтан, захлебываясь лаем, кинулся на него; в темноте послышался треск рвущегося платья, и казаки, до того слегка обомлевшие, ринулись к Ульяне.
   -- Пусти девку, гад! -- выкрикнул Васька, размахивая саблей, которую забыл вытащить из ножен.
   -- Она здесь не одна! -- крикнул один из спутников Кондрата. Разгорячив коня, он перемахнул плетень и спрыгнул у ворот на землю. Третий все еще маялся снаружи; конь его прыгать не хотел.
   -- Ворота открой! -- крикнул он первому.
   Кондрат, не ожидавший нападения, сразу получил по голове ножнами. Вскочив с земли, он одной рукой сгреб Ульяну и со страшной силой швырнул ее внутрь хаты; ударившись о дверь, девица вскрикнула и упала. Кондрат выхватил из богатых ножен кривую саблю; хрипло дыша, напал на Василия.
   Меж тем Семен, подхватив лопату, не убранную ими с вечера, черенком ее тузил пытавшегося открыть ворота незваного гостя. Снаружи чертыхался третий всадник; наконец, разогнав коня, он с воплем перелетел на двор и тоже напал на Семена. Сенька едва отбивал удары, сыпавшиеся с двух сторон, лопатой на вытянутых руках; враги же его орудовали саблями. Конный обрушил клинок сверху; Семен еле успел подставить железный конец лопаты. Железо зазвенело; дрожь прошла по рукам. В ответ Семен ткнул противника прямо под сердце; тот схватился за грудь и сполз с коня.
   Второй противник поднял снятый им запор с ворот и занес над Семеном; но, проскользнув под палкой, Семен всем телом налетел на врага и с диким рыком отбросил его на плетень. Гайдук со стоном сполз на землю.
   Меж тем Василию приходилось туго. Кондрат зажал его у стены и, хоть в ногах у Кондрата мешался Шайтан, Васька с трудом отбивался от ударов, каждый из которых мог прошибить насквозь стену.
   С яростным коротким криком Семен опустил лопату на голову Кондрату. Кто иной от такого удара растянулся бы ничком; Кондрат, правда, схватился за голову и повернулся к новому противнику, но на ногах стоял по-прежнему твердо. Меж тем Васька успел выскользнуть из-за Кондрата и встал рядом с Семеном.
   Со стороны озера послышался дробный топот многих скачущих коней, который поначалу, в порыве битвы, не уловил Семен. Из тьмы вынырнули несколько всадников. Гайдук, отброшенный Семеном на плетень, без шапки, порвав шаровары и с ссадинами на лице, выбрался на дорогу. Второй из противников Семена лежал неподвижно, и тело его терзал Шайтан.
   -- Браты, Кондрата Кривца, -- гайдук, вылезший на дорогу, запнулся, видно уж больно странно ему было такое говорить, -- бьют!
   -- Где Кондрат, пся крёв? -- рявкнул за спиной казаков повелительный голос.
   -- Там, ясновельможный пан! Он для пана хату подыскивал, а на него напали и бьют.
   Кривца действительно били. За его спиной распахнулось окно, и Ульяна с криком:
   -- Вот тебе, безбожник проклятый! -- разбила о его голову горшок с горячими щами.
   Кондрат взвыл. Бросив грызть неподвижное тело гайдука, Шайтан поспешил к хозяйке и с ходу вцепился Кондрату в сафьяновый сапог. Вой Кондрата перешел в рев. Отшвырнув стоявших перед ним Семена и Ваську, он, хромая, бросился к своему коню. В деревне ударили набат. Все замерли, прислушиваясь.
   -- Кондрат, ко мне! -- рявкнул все тот же начальственный голос. -- Уходим, сейчас тут будет вся деревня!
   Кондрат вложил саблю в ножны, подобрал своего товарища, все еще не пришедшего в себя, перекинул его через плечо и неспеша вывел коня за ворота. Забрав все, что могло о них напоминать, всадники во весь опор устремились обратно к лесу. Но прежде чем они успели уйти, рядом с Сенькой возник Василий с натянутым луком.
   -- На, панский прихвостень! -- и стрела ушла в темноту.
   Со стороны деревни бежали мужики с косами и вилами в руках.
   -- Стой!
   -- Где они?
   -- Вон, уходят!
   Толпа остановилась у дома Марьи.
   -- Ушли.
   -- Кто это был-то?
   -- Да так, -- сообщила Ульяна, вышедшая на порог. -- Ясновельможные паны развлекаются.
   Довольные, что дело не дошло до драки, мужики постояли еще немного, поворчали и стали расходиться. Ульяна оглядела тяжело дышавших Семена с Василием - а они стояли, держа в руках: один - пустой лук, второй - лопату, - и рассмеялась.
   -- Тебе повезло, -- недовольный ее смехом, проворчал Семен, -- что мы тут случились. А не было б нас?
   -- А я бы к ним и не вышла, -- беззаботно ответила Ульяна. -- Спокойной ночи.
   Она ушла. Парни постояли еще, оглядывая друг друга - и вдруг тоже облегченно расхохотались. И смех их было единственное, что нарушило вновь воцарившийся ночной покой.
  
  -- Глава 2. Нечистая сила.
   Сокрыты чары колдовские
   В обманчивом сиянье звезд.
   Туманит помыслы людские,
   Коварен, хоть обличьем прост.
   Лихие силы темной ночи,
   И лунный свет - небесный дар,
   Но нас сильней всего морочит
   Краса - превыше всяких чар.
   Нежная розовая полоса разделила темно-зеленую линию леса и сумрачное предрассветное небо, часто покрытое облаками. Нехотя ночь отступала, оставляя свету сначала золоченый крест церкви, потом синий ее купол в золотых звездах, потом шеломы башен и зубцы стен; наконец, сохранив как последних прикрывающих отход воинов черные прорези бойниц и окон, уступила место сияющему дню. Деревянные серые стены словно помолодели, белесо сверкая в свете утра. И вослед начавшемуся дню стала просыпаться крепость.
   Построена крепость была лет десять назад, при покойном князе Иване, отце нынешнего Василия, когда объявил себя крымский хан другом Московии и стал помогать ей в ее войнах с Литвой. Дружба дружбою, но, видно, не очень доверял князь своему союзнику, когда решил протянуть порубежную заставу крепостей, а ближние к Москве города связать цепью засек и валов. Теперешний ее воевода - Михаил Федорович - участвовал еще в постройке Стрелицы, когда на стены - в четыре локтя толщиной и в два человеческих роста высотой, не считая зубцов и земляного вала - свели целую рощу. Как выяснилось два года назад, не зря опасался Иван Васильевич своего друга: едва оставил князь этот свет, как крымский хан двинулся в набег на Москву. К счастью для Стрелицы, ее этот набег обошел стороной, иначе пали бы доблестно ее защитники, безнадежно пытаясь задержать вражее войско.
   Глухо заскрипели ворота, вышвыривая остатки темноты из пределов стен. Начинался новый день, и Никита Ловцов, третью неделю по приезду своему страдающий бессонницей и тоскою, отправился выполнять свои обязанности хорунжего.
   С тех пор, как вышла она - та, о ком он лишь помыслить смел - замуж, думы его о ней стали греховными, недозволенными; он понимал это, но ничего не мог - да и не хотел - с собой поделать. Ведь она смотрела когда-то на него с благосклонностью! И теперь ему лишь оставалось задыхаться от бессилия и от того, что никто, ни один человек в мире не разделит его тоски.
   Но привычные обязанности вдали от дома глушили тоску, отгоняли грусть, и Никита взялся за них если не с удовольствием - так по крайней мере с облегчением.
   Воевода долго и внушительно расписывал Никите эти самые обязанности, но из всего Никита понял главное: за всем следить, если что не так - докладывать воеводе.
   Из ратных людей в крепости жило едва ли десятка три - это была, конечно, далеко не вся стрелицкая хоругвь. Никита знал, что все великое войско Московское делится на полки, под началом Большого, или старшего, и Малого, или младшего воеводы. Большой воевода управлял полком, решал, куда идти, где стать лагерем, определял место в битве каждому своему подчиненному; малый воевода ведал снабжением, припасами, разведкой - одним словом, был помощником воеводе старшему. Каждый полк собирался с определенных земель. Земля во главе с большим городом выставляет Тысячу во главе с Тысяцким, а тысяча делится на хоругви, под началом хорунжего воеводы и его помощника, которого обычно собственно хорунжим и называли. Людей в хоругви было очень по-разному, из иных мест в одну хоругвь сходилось до пятисот ратников, а в других - хорошо если до ста. Но всякая хоругвь делилась на сотни под началом сотных, хотя под рукой сотного ходило часто куда меньше ста человек.
   В сотне было две или три "головы", или ватаги, как их иногда называли на татарский манер. Одна "голова" плыла в походе на одном струге, на стоянке ночевала в одном шатре, и в бою тоже строилась вместе. Началовал над нею, естественно, ратный Голова. Ну и, наконец, голова делилась на копья или десятки. Каждый боярин или сын боярский, приезжая со своими ратными холопами, составлял одно "копье", числом самым разным: иной боярин приходил с одним стремянным, другие приводили по дюжине, а то и более, ратных людей; мелкие отряды нескольких служилых людей могли объединить в десяток под руководством боярина.
   Такое устроение войска существовало с древних времен, старый князь только немного упорядочил его. Всякая хоругвь состояла теперь как из боярских "копий", созывающихся по мере надобности, так и из постоянных "голов", сидящих в крепостях и несущих службу; по княжескому приказу бояре собирались со своими людьми в крепостях, образуя целую хоругвь, числом до трех сотен.
   Стрелицкая хоругвь должна была собираться из бояр Рязанской земли, куда, правда, все больше переселялись бояре из земель Московских. Стрелицкий воевода был над ними старшим. Если не было приказа собирать хоругвь в поход, воевода жил в крепости как наместник князя, верша суд, собирая подати и следя за порядком.
   Крепость была невелика; в первый же день по приезде Никита излазил ее всю и обнаружил, что в ней от северных ворот до южных восемьдесят два его шага, или около двадцати саженей. Так что на коне тут ездили более для важности. И не проскакав нескольких шагов, Никита едва не налетел на двоих всадников.
   Тот, что ехал первым, привлекал внимание необъятными своими размерами, но подобострастная его поза, обращенная к спутнику, выдавала в нем подчиненного; он ехал, словно расчищая дорогу второму, седоусому пожилому мужчине, чей зеленый кафтан отливал золотом в утренних лучах.
   Испугаться Никита не успел, а меж тем лошади - его и первого всадника - встали на дыбы. Пока хорунжий справлялся со своей, его противник вылетел из седла - вернее, на редкость ловко выскочил - и, ухватив лошадь Никиты за узду, стал медленно клонить ее к земле. Такое порою проделывали на ярмарках, брали быка за рога - и валили на землю.
   - Ах ты ж! Да что ж ты творишь?! - выкрикнул Никита, пытаясь удержаться в седле. Лошадь тоже попыталась брыкаться - но бесполезно: словно железные клещи сдавили ей голову, и она рухнула на бок. Никита мигом вскочил на ноги. Противник грозно навис над ним. На вид тому было лет двадцать пять - самый расцвет сил; и такая мощь чувствовалась в нем, что, казалось, может он каменную стену прошибить кулаком, не только лошадь повалить.
   Пока Никита тянулся к сабле, тот занес свой пудовый кулак над ним, но грозный окрик хозяина его остановил.
   - А ну прекратить!
   - Так ведь этот дурень едва пана не сшиб! - принялся оправдываться великан, что показалось Никите очень странным: очень уж сей добрый молодец смахивал на стихийное бедствие, а ведь не к лицу оправдываться потопу или урагану.
   - Сам разберусь. Ты кем будешь? - уже с долей уважения произнес пан, разглядев в Никите человека боярского рода.
   - Стрелицкий хорунжий, Никита Ловцов, - буркнул Никита не очень приветливо, помогая своей лошади подняться. Пешим он рядом с этим великаном чувствовал себя неуютно. - Сами-то вы кто?
   - Ян Забрезский, - пан поднял голову с таким видом, будто имя его должно быть всем известно. - А это - стремянный мой, Кондрат Кривец.
   Глянув на Кондрата, Никита подумал, что теперь понимает выражение "Кондратий обнял". Ежели такой обнимет, хорошо, если не сразу душа из тела вылетит.
   Пан, между тем, продолжал улаживать ссору.
   - Ты, стало быть, хорунжий тутошний? А ты, Кондрат, на княжеских людей руку поднимаешь!
   Никита милостиво махнул рукой, давая понять, что не держит зла.
   - Вы надолго к нам? - спросил Никита, чтобы поддержать разговор и загладить мрачное его начало.
   - Я завтра же дальше поеду, - охотно откликнулся пан. - А у этого дурня спросить самого надо: ты, Кондрат, решай, или останешься и потом догонишь меня с Янком, когда тот оклемается, или едешь со мной - но тогда чтобы вел себя тише воды, ниже травы!
   - Дозволь, я уж с Янком вместе потом поеду, - склонил голову Кондрат. - Когда у того раны заживут. А пока задержусь в Стрелице. Гедиминов управляющий - дружок мой давний.
   - Что с вами стряслось?- удивился Никита.
   - А-а... Этот дурень, - пан кивнул на Кондрата, - зашел к хозяевам попросить приюта на ночь, только ведь он просить не умеет, вот и затеял драку.
   - Я того так не оставлю, - заявил Кондрат.
   - Чего ты еще удумал? - князь с опаскою поглядел на спутника своего.
   - Как же, ясновельможный пан! Неужто ты спустишь такую обиду? Мы ведь как тати ночные бежали. Какое унижение княжеской чести!
   - А кто виноват?!
   - Стало быть, не ценишь ты слуг своих верных! - чуть не со слезами в голосе - верно, наигранными - произнес Кондрат. - Янку ребро сломали, Грицку лошадь ранили, и ты все простишь? Какое истинно христианское смирение!
   - Не забывай, Кондрат, - заметил пан, - что мы в гостях. В Московии свои законы; хочешь правосудия - проси его у воеводы.
   - Какой толк! - усмехнулся Кондрат презрительно. - Как будто сами мы за себя постоять не можем.
   - Так где ты давеча был? Небось, Грицко избитый не зря орал " Кривца бьют!" Сам еле ноги унес, а теперь петушишься? Не было б от тебя пользы, давно бы я прогнал тебя на все четыре стороны, а то ведь за грехи холопа пану отвечать приходится! Пригляди за ним, хорунжий, дабы не набедокурил он у вас.
   - Пригляжу, - кивнул Никита и поймал угрожающий взгляд Кондрата Кривца. - Вы где остановились? - спохватился он.
   - На Гедиминовом подворье.
   Гедиминово подворье было третьим большим строением в крепости после церкви и хором воеводы. Стояло оно особняком, отгородившись от прочих домов крепкой изгородью и являло собою как бы внутреннюю крепость. Построил его Гедимин Лащ, купец - то ли поляк, то ли литвин, - с дозволения воеводы. Стрелица стояла одиноко, ближайший крупный город - Елец - был в трех днях пути к северу, и, хотя земли эти подчинялись московскому князю, но воеводе приходилось ладить со всеми своими соседями: и с татарами, и с казаками, и с литвинами.
   Строго говоря, и сама земля считалась принадлежащей вольному Рязанскому княжеству, но уже давным-давно князь Рязанский признал себя "меньшим братом" князя Московского, и сам жил на Москве в качестве почетного пленника, а всеми делами в его земле заправляли московские люди. Вот и в этой крепости: хотя ратники по большей части набирались из местных, трое начальственных людей - сам воевода, Прясло и Никита - были московскими боярами.
   - Степан Кузьмич! - окликнул Никита пожилого десятника, сторожившего ворота. - Что тут давеча ночью было?
   - Набат, вроде, били с вечера в Великополье, когда мы ворота затворили. А потом, уж совсем затемно, эти вот подъехали. Мы их пускать не хотели, так добрый молодец, что с князем приехал, в ворота ломиться начал; пришлось воеводу поднимать. Воевода, как услышал, кто пожаловал, так сразу велел впустить.
   - Кто же он таков? - спросил Никита.
   - Да я почем знаю? Пан какой-то польский.
   - А к нам его что занесло?
   - Откуда ж я знаю? Спроси у него; окромя него, лучше тебе никто не скажет!
   Возразить на этот последний довод было нечего. Никита поехал отпирать приказную избу, где хранился порох для двух крепостных пищалей и порою сидели набедокурившие с перепою дружинники. Хоромы воеводы были по левую руку от северных ворот, приказная изба - по правую; воевода, по замыслу, все дела должен был вершить, заседая в приказной избе, и было-то ему всего - дорогу перейти, но Михайло Федорович предпочитал сидеть у себя. Изба большей частью стояла пустая, и там отдыхали часовые, сторожившие северные ворота.
   Никита снял тяжелый замок, перевесил его на одну из петель - это он всегда проделывал с удовольствием, ему казалось, что ключ дает ему некую таинственную власть над замком, сложным сооружением со своим характером. День начинался как обычно.
   До завтрака Никита успел переговорить с двумя наезжими молодыми казаками, желавшими торговать лошадьми подле крепости. Хотя Никита точно знал, что табун угнан у татар, и вслед за казаками могли припереться и хозяева табуна - возвращать свое, - но подобное было делом обычным, и, как объяснил ему воевода, почти ежегодным, а потому Никита, указав им пошлину - четырех лошадей - дал свое разрешение.
   После ухода гостей в избу заглянул дружинник из сторожи ворот:
   - Здесь ты, Никита? Тебя Михайло Федорович утречать кличет.
   В горнице воеводиных хором стоял длинный стол, за которым собирались на трапезу ближайшие слуги и домочадцы воеводы. Никита тоже был допущен к столу, ибо со своего приезда жил в доме воеводы. Отец Никиты, Андрей Васильевич, и воевода некогда ходили вместе в поход на Литву, и когда Никита вдруг - непонятно для отца - загорелся желанием отправиться служить, отец написал воеводе грамотку, а тот принял сына старого боевого товарища хорунжим.
   Сейчас за столом сидели сам Михаил Федорович, его жена и стремянный, дворянин Митька Рябой.
   - С добрым утром, - поклонился Никита хозяевам.
   - Утро доброе, - кивнул воевода. - Что нового слышно?
   После вчерашнего приступа болезни жена воеводина, Анна Владимировна, выглядела утомленной, но оправившейся. Знахарка Марья, сидевшая с ней всю ночь, под утро исчезла; ее с восхода в доме не видели. Это никого не удивляло - о знахарке ходили всякие слухи; на людях Никита им не верил, но в одиночку, особенно поздней ночью, почему-то начинал о них задумываться.
   - Казаки хотят лошадьми торговать, - неспешно отвечал Никита, садясь за стол.
   - Лошади - это хорошо. Какой-то на них мор напал. Ко мне мужики из Покровки приходили, спрашивали, и в Великополье просили. Да и нашим тоже новые кони не помешают. Когда приедут-то?
   - Скоро.
   - Ну, пора и утречать, - Михаил Федорович сложил руки, готовясь к застольной молитве.
   Но поутречать им не дали. Едва открыл воевода рот, чтобы благословить трапезу, как дверь нагло распахнулась, и появился Кондрат Кривец. Руки его лежали за кушаком, а глаза пристально разглядывали собравшихся за столом, точно оценивали, кто из них может дать отпор, а с кем можно не считаться. Наконец, его глаза остановились на воеводе - и под этим холодным взглядом Михаил Федорович стал медленно подниматься из-за стола.
   - Значит, так, - произнес Кривец с таким видом, словно не сам пришел в гости, а делает одолжение каким-то оборванцам, соизволяя принимать их. - Завтра нам нужно трех лошадей.
   - Каких лошадей? - дрожащим голосом спросил воевода. Хороший боевой конь мог стоить дороже всей Стрелицы, и где его взять в эту пору, воевода даже представить себе не мог.
   - В дорогу пану моему.
   - Конечно, конечно, - поспешно согласился воевода. Обычных, дорожных лошадей достать было куда проще.
   - Неужто одному пану нужно сразу трех лошадей? - не удержался Никита.
   Кривец перевел взгляд на него.
   - А не найдешь, - он говорил воеводе, но смотрел на Никиту, словно пытаясь согнуть его взглядом, - узнают на Москве, как в твоей волости смерды себя ведут!
   - Что такого случилось?! - в удивлении воскликнул воевода.
   - А то, что убили у нас одну лошадь, когда в деревню мы соседнюю заехали! И товарища моего едва не убили.
   - Я разберусь, конечно, и суд учиню, - пробормотал воевода, садясь обратно за стол.
   - Ну, так мы до завтра ждем, и чтобы поутру лошади были, - Кривец развернулся и, не попрощавшись, вышел.
   Воевода перевел дух.
   - Он правду сказал? - обратился к Никите.
   - Драка там была, это верно, - кивнул тот.
   - Так вот с селян этих лошадь и взять! - распорядился воевода.
   - Ох, и крут ты, - произнесла Анна Владимировна.
   - А нечего, верно, им наших гостей обижать, - продолжал воевода заводить сам себя. - Никита! Отправляйся немедля, да с обидчиков лошадей взыщи!
   - Не рановато ли ты приговор вынес? - спросила Анна Владимировна.
   - А ты знаешь, чей это стремянный? Посла польского! - возразил воевода. - Лучше мне с селянами дело это обтесать, чем перед князем виновным выглядеть! Ступай, Никита.
   - Да там как было, - стал объяснять Никита, надеясь отложить дело хоть до окончания завтрака. - Первым-то стремянный в драку полез, а сам князь под горячую руку подвернулся.
   - А как бы ни было, - заводясь, произнес воевода. - Нечего им руки распускать, пусть место свое помнят ... Не приведи Господь, сюда в отместку ляшское войско явится! У ляхов ведь знаешь как, любой пан себе воевода.
   - Ну, коли скажешь, - протянул Никита. Он понимал воеводу, как тот дрожал перед сильными своими соседями, пытаясь сохранить со всеми мир, но в глубине души - хоть и не годится так относиться к старшим - презирал это его дрожание.
   У частокола, окружавшего Гедиминово подворье, он с удивлением увидел двух своих утренних знакомцев из казаков. Те с опаской заглядывали на двор поверх ограды. Оглянувшись, они заметили Никиту, и Василий подъехал к нему.
   - Скажи-ка, боярин, а эти, там, в доме - они у вас надолго остановились?
   - Завтра уезжают, а что?
   - Да так, - Василий оглянулся на Семена. - Знаем мы их ... немного.
   - Ну, тогда торопитесь с ними встретиться, пока не уехали.
   - Нет-нет, благодарствуем! Мы поедем, пожалуй, - он поворотил коня.
   - А куда путь держите? Не в деревню?
   - Ну, можно сказать, что и в деревню, - казаки переглянулись.
   - Так нам зараз по дороге.
   Семен пожал плечами. Трое всадников поехали неспешным шагом к южным воротам. Миновав мост, казаки вдруг повернули в сторону Ворот Леса, в степь.
   - Мы, пожалуй, коней прогуляем, - заметил Василий в ответ на удивленный возглас Никиты. Удивившись, Никита поехал дальше в одиночестве.
   Он не очень пока понимал, что ему делать. Допустим, он узнает, кто участвовал в драке с людьми пана, так что же? Судебник Ивана Васильевича, о котором все время поминал воевода - сам Никита ни разу его не видал, - был довольно суров к тем из простых людей, кто осмеливался нанести побои боярину. Но, во-первых, самого пана не били, Кривец сам в драку полез - а потом, отнять коня, просто потому что воевода испугался... Впрочем, можно взять на время, за счет самого воеводы, а там потом от казаков вернуть, из числа того, что пошлиной возьмем... Размышляя так, он подъехал к окраине деревни с привычной стороны - к дому знахарки Марьи, и, остановив коня у плетня, нос к носу столкнулся с молодою девицей, вышедшей из калитки.
   От неожиданности он чуть не вздрогнул, и услышал в ответ девичий возглас. В первый миг ему показалось, что это колдунья чудесным образом изменила свой лик, но, присмотревшись, узнал во встречной девушку, виденную им несколько раз. Они ни разу не заговаривали - он приезжал к Марье и, как правило, не один, - но, помнится, слышал, что это - дочка знахарки.
   Увидав, кто пожаловал, девица улыбнулась. Никита рассмотрел ее внимательнее. Легкий стан, миловидное - даже красивое - лицо; ноги босяком выглядывали из-под длинного холщевого платья. Глаза поражали на лице: огромные, с длинными ресницами, странного зелено-карего, кошачего цвета, они словно светились изнутри, пронзая того, на кого обращен был ее взгляд, насквозь. Тонкие брови удивленным изломом сходились к переносице. Наверное, дочь колдуньи такой именно и должна быть. Чем-то она была похожа на ту, которая... Впрочем, нет, на нее она совсем не похожа. Никита одернул себя. Та намного красивее.
   - А ... Знахарка Марья вернулась? - спросил Никита первое, что пришло в голову.
   - Нет еще, - девица удивленно глянула на Никиту.
   - А тебя как зовут?
   - Ульяною, - взгляд зеленых глаз стал лукавым. - Ты к матушке приехал?
   - Да нет, в общем-то... Ты куда направляешься?
   - К озеру, за водой, - Никита теперь только заметил ведро в ее руке.
   - Мне бы переговорить с кем из деревни надо... У вас тут переполох давеча был, узнать бы, что стряслось, - Никита смутился, слез с коня.
   - Тебя воевода, чай, послал?
   - Пожалуй, что послал, - грустно вздохнул Никита, вспомнив об оставленном завтраке.
   - Ну, что ж, расскажу. Тебе с начала объяснять, или сразу?
   - Лучше сначала, - он взял коня под уздцы, пошел рядом с Ульяной к берегу.
   - Тогда было так... Может, ты, раз уж слез с коня, еще и воды наберешь?
   Никита покраснел, но, взяв ведро, послушно зачерпнул им с небольших мостков, разогнав поднявшуюся муть.
   - Собираемся мы ко сну отойти, - Ульяна ласково трепала никитиного коня по лбу и за ушами, и тот довольно фыркал. - А тут, откуда ни возьмись - всадники. И прямо на двор. Ну, потом они в драку полезли, мы их побили слегка, а в деревне подумали, что татары, в било ударили... А что, ранили кого? Так мы с матушкой вылечим!
   - Ага, - Никита не очень понимал, верить ли своим ушам. - Значит, вы с матушкой их побили? Погоди, Марья этой ночью у нас была.
   - Да нет, - отмахнулась Ульяна. - Матушка тут ни при чем. Ну, сбежали они, но ведь никого же не убили!
   - Кто? Они или вы?
   - Никто, все живы.
   Никита плеснул на лицо водой из речки.
   - Ладно. Все ясно. Куда ведро отнести?
   - Поставь во дворе.
   Никита нес ведро, Ульяна вела его коня. В воротах их нежданно встретила Марья.
   - Здравствуй, Никита, сын Андреев, - сказала она без малейшего почтения. - Проходи в дом.
   Никита не осмелился возражать; слегка пригнув голову, он перешагнул невысокий порог и очутился в сумрачной горнице. Образа стояли в углу; от их вида на сердце у Никиты полегчало. А хозяйка была уж подле него; подняв зажженную лучину, она пристально всматривалась в его лицо. Никите стало не по себе, но он не рискнул отвести глаза. Марья забормотала, не то к себе обращаясь, не то рассказывая ему:
   - Чужое дело решать пришел, а у самого свое из головы не идет. Мутно чело твое; из-за чего? - она сделала круг лучиной вокруг лица его. - Ясно, из-за чего: девица ушла. А ты неправедно зол, на суженого ее зол. Грех твой, знаешь его и боишься.
   - Не на нее же злиться, - тихо отвечал Никита, ничуть не удивленный, что Марья угадала печаль его - на то она и слыла колдуньей.
   - Судьба, стало быть, такова. Садись. Мы-то утречали токмо что, а ты голодный, вижу.
   Марья задула лучину. Ульяна принесла и поставила перед ним кувшин молока. Знахарка села напротив Никиты:
   - А ты бы, чем гнев в себе носить, пошел бы и пред ним повинился.
   - Да ни за что! - Никита вскочил, едва не поперхнувшись молоком. - Что мы с ним не поделили, ему досталось; что ж, его счастье, но виниться-то мне перед ним почто?
   - По то: вина ведь, то вещь такая, сам ты ее себе простить не можешь, и никто не может, кроме того, перед кем виноват. А повинишься - всем будет легче, вина твоя, она ведь часть вины человеческой, и на всех давит. Без того как в глаза людям смотреть будешь? А ты вместо того чтобы прощения просить, бежал за тридеваять земель.
   Никита отодвинул кувшин.
   - Благодарствую. Все мне ясно, меня в крепости дожидаются.
   - Подумай, хлопец, о том, что я сказала! - крикнула Марья на прощание.
   Очень теперь сожалел Никита, что всего несколько сотен шагов до крепости от дома знахаркиного. Вроде бы позабытая тоска всколыхнулась в нем опять, и он боялся появиться на глаза воеводе, чтобы не попроситься домой.
   Это была, наверное, первая любовь его в жизни, и он полагал, что последняя. Но как она вышла замуж за сына соседа их, Вельяминова, мысли Никиты о ней стали греховными, недозволенными, он понимал это - и ничего не мог с собой поделать. Потому и бежал на окраину земли, подальше оттуда, думал, все забудется - однако же не забылось, и стоило увидеть девушку, похожую на ту, как вновь красный омут поднялся с глубины души, застилая свет перед глазами...
   Из ворот крепости выехали четверо всадников, и впереди них - тот самый, рослый Кондрат Кривец. Они поехали навстречу Никите. "Их мне только не хватало", - Никита похолодел, глядя с тоскою на спасительные стены крепости, от которых его отделяли товарищи Кривца. Всадники приближались. Кривец ехал, лениво жуя травинку и глядя на Никиту сверху вниз. Когда меж ними оставалось меньше сажени, и гайдуки, и Никита остановились. Кондрат сплюнул травинку, глянул на Никиту так, что должно было значить угрозу.
   - Хлопец, - тихо сказал он. - Не становись у меня на дороге. Не люблю я того.
   - Что ты, Кондратий, - усмехнулся Никита, но голос предательски дрогнул. - Я и не думал. Поле большое, места всем хватит.
   - Вот именно, - кивнул Кондрат. - Поле большое.
   Он сделал знак своим ехать дальше, но заметил приближающийся с запада большой купеческий обоз и повернул в его сторону.
   Никита подъехал к воротам в смятении. То обуревали его мысли о несчастной его любви; то пытался он представить, как Ульяна ухитрилась побить Кривца с его людьми, то, наконец, думал он о приближающемся обозе. Это была длинная вереница - возов десять, - окруженная конной стражей. Обычно путники выходили в дорогу ранним утром и рассчитывали путь свой так, чтобы к вечеру добраться до ночлега; этих, видно, ночь застала недалеко от крепости, а, может, не побоялись идти ночью, полагаясь на свои силы. Вокруг обоза ехало десять вооруженных копьями воинов в полукруглых шеломах с шишками наверху и с треугольными щитами - по-видимому, литвины. Считая еще десяток людей Забрезского - четверо из них сейчас ехали за обозом, и Кривец беседовал с высоким купцом в темной накидке, ехавшим впереди, - и самих купцов, в крепости получалось около тридцати гостей из враждебной ныне Литвы. Из оружных людей в Стрелице обитало тридцать дружинников, трое десятников: боярин Прясло, дворянин Митька Рябой, бывший некогда стремянным воеводы и возведенный тем в чин дворянина, и ратник Степан Кузьмич, - сам воевода и Никита. Случись что, обуздать литвинов будет почти некем.
   - Эй, где здес Гедиминово подворье? - с шепелявящим выговором спросил передний купец, подъехав к Никите.
   - Да я провожу, - пробасил Кривец.
   - Купцы? - строго спросил Никита.
   - Купец, - кивнул тот.
   - Тогда мои люди зараз осмотрят ваш товар, заплатите пошлину.
   - Пошто спешка? Я пойду к воеводе, с ним поговорю. Скоро будет хозяин, Гедимин, он заплатит.
   - Ага, - Никита смутился, но на помощь ему пришел Степан Кузьмич.
   - А ну, нечего! Скидайте рогожу, показывайте, что везете!
   - Пожалуйста, - купец дал знак, и возницы послушно стали отворачивать рогожу, прикрывавшую тюки и свертки на возах. Старый десятник прошелся вдоль обоза, втянувшегося змеею внутрь крепостных стен, покряхтывая и считая в уме.
   - Так. Ткани. Кому везете?
   - Купец есть, Афанасий, он возьмет.
   - Ладно. Это ваше дело. А тут что?
   - Судно.
   - Что?!
   - Посуда. Медная, - купец постучал по мешку, и тот выразительно зазвенел.
   - Хорошо. А этот тюк?
   - О, хозяин просил не распаковывать! Тут большой редкость! Книга.
   - Одна?
   - О, много! Десять или больше.
   Степан Кузьмич недовольно взглянул на купца:
   - Слушай, кто знать должен? Как же я решу, что с тебя взять?
   - Ратник, я порядок знаю. Ты за воз берешь, а не за то, что я везу, - купец нахмурился, отступил.
   - Нынче иной порядок. Нынче война, откуда я знаю, может, ты оружие везешь?
   - Какой твой дел? Сколько с нас? Скажи, и мы поедем.
   - Плати десять алтын! Яшка, запиши, - позвал десятник молодого воина в рубашке вместо кольчуги. Тот отложил копье, вытащил вощеную дощечку и острую палочку.
   - Ладно, ступайте, - десятный пересчитал серебряные кусочки, вручил Никите. - Передай воеводе.
   Обоз забил весь двор внутри ограды, и возницы вместе со стражниками принялись его разгружать. Никита проехал к воеводе.
   - Стало быть, так! - Никита ворвался в горницу, уверенный, что Михаил Федорович все еще сидит за столом. Так оно и было; правда, воевода сидел один, хмуро потягивая квас из большой деревянной кружки.
   - Это ты, Никита? - всполошился воевода. - Что ж ты убежал, не позавтракав?
   - Прибыли купцы, вот с них пошлина - десять алтын. А Кривца побили Марья с дочкой.
   Воевода уставился на Никиту так, как, по утверждению пословицы, должен смотреть баран на новые ворота. Потом указал ему на лавку:
   - Садись, ешь.
   - Благодарствую, меня уж у Марьи накормили, - сказал Никита, но стянул со стола блин и, окунув в корчагу с медом, запихнул в рот.
   Воевода с кряхтением поднялся из-за стола, в задумчивости прошелся по горнице.
   - Негоже сюда Марью впутывать. Что делать-то будем, Никита?
   - А мы что, обязаны всех путников конями снаряжать для дороги? Нет коней - пусть на своем подворье сидят, - ответил Никита.
   - А потом приедет Забрезский к нашему князю и расскажет ему, как мы знатных путников привечаем, - вздохнул воевода. - Ладно, ступай. Мне подумать надо.
   Никита поднялся в свою светелку. Хоромы воеводы устроены были по заведенному князем Иваном византийскому порядку: два крыла, женское и мужское, разбитые на несколько небольших светелок в два яруса, и большая горница между ними. Никита обитал во втором ярусе.
   Усевшись в кресло напротив окна, глядел, как сбегает по скатам крыш ломанная тень крепостных башен, и думал. Надо бы весточку домой послать, что добрался, жив - здоров, но руки все никак не доходят. Отец Александр как там? Не хватало Никите его советов, высказанных всегда ненавязчиво и как бы в шутку - но без насмешки, и, как оказывалось потом, верных. "Марью я слышал. А что сказал бы отец Александр?"
   Окно светелки его выходило как раз на Гедиминово подворье, над которым торчал небольшой католический крест, непривычно пустой, четырехконечный. Право поставить у себя свою часовню Гедимин испросил у самого покойного князя, Ивана Васильевича. Сбоку от подворья находилась небольшая гостиная изба, где останавливались православные купцы; татарские же гости предпочитали жить в шатрах за стенами крепости. И Никита увидал из окна, как подъехал к гостинной избе большой крытый воз, по бокам от которого скакали трое всадников.
   "Что еще за гости?" - Никита поспешил к выходу.
   - Эгей, Никита! - один из всадников направил к нему коня, и Никита в удивлении признал в невысоком худощавом парне, нескладно одетом, своего: друга - не друга, но давнего знакомца, Ерофея, сына дворянина Никифора.
   - Здравствуй, Никита, - кивнул ему возница, и удивление Никиты подскочило, кажется, до предела. На вожжах сидел его родной дядя.
   История Афанасия Васильевича Ловцова, старшего брата Андрея Васильевича - никитиного отца - была для Никиты довольно темной. В семье несколько стыдились о том говорить, хотя, приезжая в Москву, любили останавливаться в доме дяди Афони и также любили занимать у него деньги (отдавать, впрочем, любили меньше). Дело в том, что Афанасий был купцом.
   Как он им стал - было одной из главных тайн в доме Ловцовых. Началось все в ранней его юности. С детства Афанасий был очень послушный и терпеливый - казалось бы, ко всему могли его принудить родители. Но порою просыпалось в нем - упорство ли, упрямство - когда ни угрозами, ни побоями, ни ласкою не могли его заставить отступить никакие силы в мире. Так случилось, что полюбилась ему дочь купца. Ну, полюбилась и полюбилась, дело молодое. Но через нее познакомился он с ее отцом - и полюбилось ему дело купеческое. Понравилось искать, где что можно подешевле достать, где - подороже продать, с кем договориться, как торг вести, как покупателей уговаривать... И захотелось ему быть купцом. Многие бояре вели торговлю, но через приказчиков, Афанасий же захотел торговать сам. Услышав о таком, Василий Афанасьевич, родитель его, пригрозил лишить наследства и родительского благословения. Афоню это не остановило. Он отказался от наследства, женился на дочери купца и стал вести его дело. После смерти Василия Афанасьевича Андрей Васильевич, к которому отошло все наследство, долго уговаривал брата принять что-нибудь; но тот, торговлей уже составивший состояние большее, чем было у его отца, отказался.
   Итак, Афанасий приехал на торги в Стрелицу, и Никите подумалось, не про него ли говорил польский купец?
   - Это Корней, - небрежно бросил Ерофей Никифоров, указав на высокого плечистого парня, его спутника, круглолицего, с небольшими русыми усами, оттенявшими правильный рот, и глубокими карими глазами.
   - А почему у тебя левая половина бороды длиннее правой? - шепнул Никита на ухо Ерофею, когда тот подошел обниматься.
   - Да? - тот ошарашенно провел по светло-рыжей бородке. - И впрямь. Ну, Бог с ней. Погоди, чудеса еще не кончились!
   Он повернулся к возу. Дядя Афоня отодвинул завесу, Корней подал кому-то руку, и на землю спрыгнула Даша.
   Никита узнал сестру сразу, хоть и не ожидал ее увидеть.
   - Привет, Никитка! - сестра привычно кинулась брату на шею.
   - Ты что, уронишь же! - Никита согнулся. - Ну-ка, погоди, - он отступил на шаг и принялся ее разглядывать.
   Одета она была в серое дорожное платье, а светло-русая коса стыдливо пряталась под кокошником с платком. Детское еще лицо таило озорство в лукавой улыбке; серые, как у Никиты, глаза смотрели задорно и весело.
   - Ну, пойдемте в дом, - пригласил Никита. - Зараз полдничать будем.
   - Никита, - окликнул его дядя. - Ты тут хозяйством ведаешь, отопри гостиную избу.
   Никита вместе с Корнеем, Ерофеем и третим их спутником - приказчиком Афони - принялся помогать разгружать воз. Здоровые тюки Афоня переносил в погреб под домом, где была у него особая клеть, мелкие затащили в дом.
   - Надолго вы? - спросил Никита.
   - Да вот, проверить решили, как ты тут устроился, как поживаешь, - ответила Даша. - Родители никак отпускать не хотели, но как узнали, что дядя Афоня едет, да и Корней с ним - тут уж согласились.
   - Да, ее отпустили тебя проведывать, а нас с Корнеем - ее охранять, - кивнул Ерофей.
   Высокий темноволосый Корней слегка поклонился.
   - Через пару седьмиц сюда должен отец Александр пожаловать, - произнес Корней, взявший на себя роль старшего в компании. - Дарья собралась с ним в богомолье в Киев, и ее отпустили под залог моей головы.
   - Отец Александр? - недоверчиво переспросил Никита, пропустив слова о голове.
   - Да, он пешим идет, - заметила Дарья. - Придет - сам расскажет.
   - Что же он не через Смоленск идет - там ближе дорога? - удивился Никита.
   - Под Смоленском который месяц война, - возразил Ерофей. - Там паломникам лучше не ходить. А через вас хоть длиннее, да спокойнее.
   - Дарья тоже сперва хотела с ним пешей идти всю дорогу, - с легкой улыбкой заметил Корней. - Насилу ее уговорили с Афанасием ехать. Зато теперь тут пожить может, с братом поговорить.
   - Ну, что ж, пойдемте! - пригласил Никита. Про себя он удивился родителям, отпустившим сестру с чужими людьми. Впрочем, не с чужими - дядя Афоня был своим, да и Ерофея они знали почти с детства - его и никитиного, - а вот Корней для Никиты был незнакомым. Но чтобы одну сестру отпустили до Киева? Никита полагал, что дядя Афоня получил от родителей строгий наказ дальше Стрелицы ее не отпускать.
   - Михайло Федорович! - радостно оповестил он воеводу, сидевшего в ожидании обеда, вперед гостей поднявшись в горницу. - Ко мне сестра приехала.
   - Сестра?! Ну, так веди ее, погляжу на нее! Я ведь ее видел, когда ей года два было.
   - Ну, на ту она совсем непохожа, - лукаво улыбнулся Никита и ввел гостей.
   - Вот, Михайло Федорович, сестра моя Даша!
   - Мне про тебя батюшка рассказывал, - сказала Даша немедленно.
   - Дядя мой, Афанасий Васильевич, - продолжал Никита.
   - Его-то я знаю. Садитесь, гости. А вы кто будете?
   Ерофей оглянулся на Корнея.
   - Дворяне мы. Ерофей Никифоров.
   - Корней Трофимов, - они поклонились.
   - Значит, сядете подле Митьки Рябого.
   - Как добрались, гости дорогие? - обратилась жена воеводы к приехавшим, видя, что муж ее вести беседу не собирается. - Не страшно было одним ехать?
   - До Ельца мы с обозом дошли, - отвечал Афанасий, - а оттуда уж недалеко было. Дарья, племянница моя, захотела поглядеть, как ее брат живет, вот и уговорила родителей своих ее со мной отпустить.
   - Поклон тебе от отца Александра, - негромко сообщила Даша Никите.
   - Как он там?
   - Тебя вспоминает. Ты, говорит, у него лучшим учеником был.
   Никита почувствовал, как его распирает гордость. Даша, наверняка, слегка приврала, но все равно было приятно. Порою, правда, Никите казалось, что любимой ученицей отца Александра была сама Даша. Она понимала его с полуслова, и часто - намного больше, чем он успевал высказать словами.
   После обеда они долго еще сидели, вспоминая дом.
   - Красавицей ты стала, - улыбнулся Никита. - Небось, уже женихи приезжают?
   - Приезжают, - Даша лукаво потупилась. - Да только рано мне уходить из дома отчего.
   - Раньше уйдешь - меньше страдать будешь, - вздохнул Никита. Для него, наверное, сколько помнил себя, всегда дом был связан с Дашей. Она - хоть и умела быть такою язвою, как ни один враг, - создавала в доме уют и спокойствие. Всегда она все знала, и даже мать с отцом поражались справедливости ее решений. Может, потому и вредничать умела: кто больнее может обидеть, чем самый близкий человек?
   - Ты страдаешь?
   Никита молча кивнул.
   - От тоски по дому?
   Никита пожал плечами. Может, и стоило ему открыться Даше. Вряд ли кто-то понял бы его лучше. Но тут он приметил ошивающегося у двери Корнея.
   - Ты чего там стоишь? - позвала его Даша.
   - Тебя охраняю, - поклонился юноша.
   Гости разошлись из-за стола, но Корней остался на своем месте, явно чего-то ожидая. Анна Владимировна взялась устроить Дашу, Митька Рябой повел Ерофея. Афоня отправился к своему возу. В горнице остались только воевода, Корней и Никита.
   - Ты, приятель, никак поговорить хочешь? - спросил Михаил Федорович.
   - Грамота у меня от государя тебе лично, - Корней быстро вынул из-за пазухи письмо.
   - Иш ты, от государя, - дернул бородой воевода, принимая грамоту из рук посланника. - Да еще лично, - воевода переводил взгляд с Корнея на грамоту. - Небыстро ты добирался, гонец, раз выбрал путь в купеческом обозе. Обычно гонцы на взмыленных конях прилетают, замертво падают. А ты, видать, двух зайцев решил убить: и письмо передать, и с девицей прокатиться?
   Корней промолчал. Михаил Федорович развернул письмо и стал его читать.
   - Ну, до осени у меня время есть, - тихо пробормотал себе под нос.
   - А что будет осенью? - спросил Никита.
   - Велено мне по осени, как год завершу и оброк соберу, сдать крепость Александру Пряслу и явиться в Москву пред очи государевы. А уж на радость или на беду - неведомо.
   - Думаю я, что для радости, - заметил Корней. - Коли хотят наказать, за два месяца не предупреждают.
   - Надеюсь, ты прав, - вздохнул Михаил Федорович. - Может, и впрямь вспомнил государь о слугах своих верных?
   Корней промолчал.
   - А еще пишет мне государь, что если случится проезжать через крепость мою пану Забрезскому, так чтобы мы ему всячески поспособствовали и помогли, ибо едет он по важнейшему делу, как посол польского сейма, дабы заключить мир с Московией. Так что, видишь, не зря мы с тобой старались...
   Он посмотрел на Корнея.
   - Верно, у тебя и для Прясла грамота есть?
   - Может, и есть, - ответил Корней уклончиво. - Мне о том говорить не велено.
   - Ох, парень, далеко пойдешь, - пообещал воевода. - Смотри, как: и о службе думает, и о себе не забывает! - указал он Никите.
   За окошком темнело. Крепость проваливалась в тень. Никита пошел проведать Дашу, и не заметил, как разговорился с ней обо всем.
   Сестра слушала не просто со вниманием, но со скрытым восторгом. Особенно о сегодняшнем Никитином деле.
   - Стало быть, у вас колдунья живет?
   - Колдунья.
   - Она, может, и будущее умеет предсказывать?
   - Пожалуй, - перед глазами всплыла полутемная горница и пронзительный взгляд знахарки, каким смотрела она на Никиту давеча утром.
   - А меня ты к ней не сводишь?
   - Вот как ты: и на богомолье собралась, и с колдуньей поговорить хочешь, - неодобрительно покачал головой Никита. - А тебе на что?
   - Надобность у меня есть. Спросить кой о чем хочу, - отвечала Даша, неумолимо краснея.
   - Хорошо, свожу ... - кивнул брат, скрепя сердце. - Только давай не завтра. Завтра я тебя по окрестностям, по крепости повожу, посмотришь, как мы живем...
   - Так, может, сегодня?
   - Да ведь ночь уже! - воскликнул Никита.
   - Ну так что?
   - А то, что на ночь ворота запирают.
   - И тебя не пустят? - лукаво прищурилась Дарья
   - Не должны, - ответил Никита не очень уверенно.
   - Ну, мы в деревне и заночуем. Живут же там люди, и не боятся - почему нам надо в крепости прятаться? Или ты боишься?
   Это было Никитино больное место. Не отличаясь природной храбростью, он всячески боролся со своим страхом, но на это порою уходили все силы, и сделать что-нибудь путное он уже не успевал. Однако признаться в страхе собственной сестре...
   - Но на ночь ехать к колдунье... - попытался он слабо возразить.
   - Да что же она, не человек, что ли? Отец Александр говорит, что колдуны и колдуньи просто знают то, что не знают другие люди, а уж во зло или во благо это знание - от человека зависит. Вот ты с ней говорил - разве она злой человек?
   Довод в лице отца Александра был для Никиты убедительным. Он вспомнил знахарку.
   - Добрый, я думаю.
   - Ну, вот, мы к ней съездим, и она нам поможет! - Даша решительно поднялась. - А, главное, не говори никому, а то еще увяжется кто-нибудь, - она выразительно оглянулась на дверь светелки.
   - Не скажу, - пообещал Никита.
   - Главное, чтобы дядя Афоня не узнал, - прошептала Даша, выходя из светелки.
   В сумерках никто в хоромах воеводы не заметил, как выводили они коней.
   - Куда собрались на ночь глядя? - ворчливо окликнул их у ворот Степан Кузьмич.
   - До деревни прокатимся, - отозвался Никита. - Не запирай пока ворот!
   - А ну как враги припрутся? - возразил старый ратник. - Я всех гостей ждать не намерен. В деревне переночуете!
   - Ну, как знаешь.
   Открытая теплая ночь объяла их. Алмазные капли звезд мерцали на иссиня-черном куполе, накрывшем землю от края до края. На северо-западной стороне догорала еще заря, а над темной полосой леса в противоположном, самом глубоком, бархатном углу засеребрился край полного месяца. Копыта глухо стучали по земле, с легким треском разламывая засохшую траву и раздвигая шуршащий живой покров земли. Под луною различил Никита забрезжившее чуть в стороне от их пути озеро. Он погнал коня прямиком к озеру, памятуя, что дом Марьи стоит на его берегу, и вскоре показалось ему, что стук копыт их лошадей сливается с другим, доносящимся спереди. Он стал всматриваться; впереди послышался сбивчатый лай собак, потревоженных поздними гостями. Никита разглядел пригорок - чуть светлее наступающей стены леса - и избы перед ним - чуть темнее.
   Топот впереди внезапно смолк. Никита спешно натянул поводья и поймал Дашу за руку.
   - Постой здесь с лошадьми, - шепнул он ей на ухо и сполз на землю. - Жди меня. Я погляжу, что там.
   - Давай вместе пойдем, - прошептала Даша.
   Никита на всякий случай положил руку на саблю, и, оставив коней пастись в темноте, они стали пробираться, взявшись за руки, по неверной земле, сплошь в рытвинах и буграх, к окраине деревни.
   Изба Марьи отделилась от изломанной линии домов и темным пятном встала на посветлевшем озере и лиловом южном небе, подернутом как бы сиянием, источавшемся луной. По правую руку от нее, с тыльной стороны виднелись четыре тени, среди которых Никита узнал Кондрата Кривца. Крадучись и озираясь, они подошли к плетню. Кондрат взялся за верхи опорных шестов; за оградой заметался небольшой зверь непонятного вида, заливаясь лаем, но внезапно умолк и с жалобным воем забился в конуру.
   Луна совершенно поднялась над лесом, затмевая светом своим ближние звезды. Умолкли разом кузнечики, затихли собаки в деревне. Кондрат, не решившись подходить к дому со стороны собаки, поднатужился уже, чтобы вытащить плетень, как наступившая вдруг тишина заставила его оглядеться.
   - Ложись! - велел Никита и сам ничком упал в траву, рискнув лишь приподнять голову. И откуда-то со стороны леса донесся протяжный волчий вой, столь близкий и тоскливый, что сердце в груди словно остановилось.
   - Чур меня, чур, - зашептал один из спутников Кондрата, отчаянно крестясь.
   - Тихо! - прошипел Кондрат. Не слыша больше пса, он осторожно стал пробираться вдоль ограды к воротам.
   Черный клубок вырвался с чердака дома и, расправившись, обратился в полупрозрачную черную трепещущую птицу, мелькнувшую перед глазами - и вдруг исчезнувшую, словно слившуюся с луной.
   - Тьфу ты, нечисть! - сплюнул другой гайдук, отпрянув назад.
   - Господи, помилуй! Сгинь, сгинь, нечистая! - забормотал первый.
   - Не шуми, - проворчал Кондрат. - Это летучая мышь.
   Они подошли к воротам. Дом стоял по-прежнему темным и пустым. "Ударю набат, если что", - решил Никита. Теперь очертания всех четверых четко виднелись на светлом лунном круге.
   И вдруг показалось... Головы незваных гостей словно задрожали и посветлели - луна стала двоиться. Кто-то из гайдуков повернулся к луне - и замер с вытянутой рукой. От луны изошел огромный огненный шар - но светящийся как бы холодным пламенем. Поверхность озера ударило рябью; блик луны задрожал, и вместо него появилось отражение этого чудовищного шара, неторопливо плывущего над озером к стоящим одиноко, брошенным всем миром онемевшим людям. Видевший это гайдук с глубоким стоном повалился на землю. Кондрат обернулся на стон - и попятился перед неведомым видением. Где-то в той стороне насмешливо заухал филин.
   Если бы стояли они, то, наверное, тоже упали. Глаза рвануло быстрой вспышкой; шар распался и длинным огненным вихрем ударил в озеро. Вода задымилась, потом заклокотала, словно налитая в огромный котел, и кто-то шепнул в уши: "Силы зла Земли выходят на свободу."
   Кипящая с резким шипом вода ударила в берег; свет погас. А когда присмотрелся Никита, то увидел, как возникла на том месте, куда нахлынула волна, белый образ женщины с таинственным цветком в руках. Она приближалась к гайдукам, не смевшим пошевелиться, и остановилась шагах в десяти от Кондрата.
   - Идем со мной, - ласковым вкрадчивым голосом позвала она и взмахнула цветком, засветившимся нежным лиловым сиянием. По перистым листьям его похолодевший Никита признал цвет папоротника, коим заманивает нечистая сила души человеческие.
   Женщина, не идя, а плывя по воздуху, не касаясь ногами земли, стала удаляться, призывно маша гайдукам, словно приглашая их за собой. Кондрат сделал шаг, и тут она достигла озера и - исчезла ... Тучи закрыли луну, и все погрузилось во мрак; что-то с частым трепетом пронеслось мимо них и пропало. И снова из леса раздался долгий протяжный вой, точно венчающий торжество необузданных сил.
   Несколько мгновений они стояли, как истуканы. А потом дикий крик потряс спокойную ночь, и трое гайдуков, бросив лежащего четвертого, ринулись прочь.
   От забытья Никита очнулся от боли в руке: Даша стиснула ему руку до онемения. Он был сам не свой от ужаса, и ужас был не извне, а зародился в нем самом. Он понимал только одно - надо бежать; а мимо них, пошатываясь, пробежал четвертый, и там, куда ступала его нога, хлопала земля и искрами взвивалась горящая трава. Вскрикивая при каждом своем шаге, он добежал до видневшихся в отдалении лошадей, Никита следил за ним по вспышкам под его ногами.
   - Едем! Господи, прочь отсюда! - донеслось из темноты.
   Брат с сестрой остались одни...
   - Бежим! - взвизгнула Даша, и они помчались к оставленным лошадям. Лоснящиеся спины скакунов блестели в свете полной луны. В один миг брат с сестрой долетели до них и, не останавливаясь, оказались в седлах.
   Кто скакал быстрее, они или гайдуки, неизвестно, но к воротам они подлетели бок о бок.
   - Запирай! - крикнул Никита, и ворота захлопнулись.
  
  -- Глава 3. Враг.
   "Запомните, дети: на всем белом свете
   Есть только друзья и враги.
   И помните, дети: врага если встретил,
   Назад от него не беги.
   Когда этот третий мешает вам, дети,
   Зовите на помощь друзей.
   Однако за этих мы с вами в ответе,
   За них -- свою жизнь не жалей.
   Все в этом предмете понятно вам, дети?
   Война не на жизнь, а на смерть.
   А в битве вам, дети, откажут в совете,
   И выбрать -- придется суметь."
   Табун мчался, вздымая степную пыль. До крепости оставалось немного: уже возник впереди светлый провал Лесных Врат. Приободрившиеся казаки щелкали плетьми, окружив полукругом смирившихся с новыми хозяевами коней.
   -- Чавой-то неспокойно у меня на душе, - признался Иван Семену (они с Василием встретили отряд накануне). - Может, гроза идет? Вроде нет за нами погони, а чудится по ночам топот издалека ... Видно, переволновался я из-за вас, бесовники юные!
   В крепости могли переполошиться при виде множества скачущих коней, потому Иван оставил отряд на опушке, не доезжая до Врат, и, взяв с собою Семена, поехал договариваться с воеводой. Хорунжий воеводин говорил о четырех конях из табуна как плате за право торга, но Иван надеялся подарить одного -- какого-нибудь получше -- лично воеводе и обойтись без пошлины. Для того хорошо бы встретиться с воеводой с глазу на глаз. По просьбе отца Семен уже присмотрел для подарка белого, без единого пятнышка, коня с серебряной гривой.
   - Эх, красавец! - вздохнул Иван, оглядев коня. - Сам бы на таком ездил!
   Конь оказался с норовом; но, поглядев в глаза коню, Семен уловил в них страх. Тогда подошел к нему сбоку и мягко, но решительно обнял за шею. Конь пофыркал немного, попрядал ушами, попытался встать на дыбы -- и подчинился твердой руке Семена.
   В Стрелицу Семену ехать не хотелось. Они уж говорили о том с Василием, когда, расставшись вчера со стрелицким хорунжим, решили не возвращаться к Марье, а поскакать навстречу отряду. Семен не любил нападать сзади. Кривец ему, конечно, не нравился, но все равно ... Скверно вышло. Мстить тот вряд ли будет, поди, не разглядел никого в темноте, зато Семен его хорошо разглядел, и понимал теперь, что, встреться они снова, не будет меж ними ничего, кроме боя. На кулаках там или на саблях, это как выйдет. Сам Семен иного не потерпит. Раз не разобрались тогда, разберутся теперь. А отцу вряд ли понравится, коли он затеет драку в крепости.
   Но, когда проезжали они мимо дома, за изгородью которой разглядел вчера Семен Кривца, тот в сопровождении троих гайдуков выехал из ворот навстречу. Сжав плеть, Семен приготовился встать с ним лицом к лицу, но Кондрат, не обратив никакого внимания на двух верховых, спокойно проследовал к южным воротам.
   - Чего уставился? - окликнул его отец. - Поехали.
  
   Проснувшись, Никита долго силился понять, привиделось ему давешнее или было наяву. Впрочем, одного вида на сонную Дашу, не спавшую всю ночь, было достаточно, что ежели и привиделось что Никите, то не ему одному.
   - Может, мы давеча задремали в траве? - предположила Даша.
   Никита на всякий случай глянул из высокого окна светелки на простершееся в отдалении озеро. То лежало спокойно, и ничто не тревожило его светлую гладь. Дом Марьи мирно стоял на его берегу.
   - Может, и задремали, - Никита потер лоб. - Говорил я, не надо к знахарке на ночь глядя ехать.
   - Ну, так давай завтра с утра пораньше! - предложила Дарья.
   Никита покачал головой.
   - Я-то думал, ты после вчерашнего вообще из крепости выходить бояться будешь, а тебе еще больше не терпится! Скажу вот отцу, как ты себя тут вела!
   - Не скажешь, - улыбнулась Даша.
   - Это почему?
   - А то я тебя не знаю!
   В этом Даша была права. Никогда в жизни Никита на нее не жаловался, и частенько за ее проделки доставалось ему. Он же, однако, ни разу в том не признался, честно неся груз чужого наказания. Так что Даша могла гнева родительского не бояться.
   Они спустились в горницу. Здесь воевода принимал двоих гостей, должно быть -- отца с сыном; причем сын показался Никите знакомым. Верно, то был один из двух парней, что подходили к нему вчера утром. Он тоже посмотрел на Никиту, как на знакомого; а потом взор его необычно долго задержался на Даше.
   Казаки уже откланивались, когда в горницу вошел Забрезсский, без Кондрата, но зато в сопровождении двоих гайдуков. Один гайдук был невысоким, в темной одежде, неприметный и как-то теряющийся рядом с паном; второй же, напротив, сразу запоминался висячими черными усами и расшитой кабардинкой на голове.
   - Приветствую тебя, воевода! - пан поклонился хозяину. - Пришел отблагодарить тебя за гостеприимство и попрощаться. На Гедеминовом подворье остался один мой раненый холоп, ты уж пригляди за ним, и когда он поправится, снабди его лошадьми да отправь в дорогу.
   - Сделаю, княже, - пообещал воевода.
   - С ним мой стремянный остается, - продолжал пан. - Заодно любопытно мне, не сыскал ли ты часом тех людей, что моему холопу рану нанесли?
   - А разве была нужда? - спросил Никита. - Помнится, стремянный твой сам грозился их разыскать.
   - Кто бы мне самого стремянного разыскал! - со смехом возразил пан. - Мне уезжать, а он куда-то запропастился. Ну, что же, счастливо вам оставаться.
   - Счастливого пути! - проводил их Михаил Федорович.
   Помолчав немного, воевода заговорил с Никитой.
   - Вишь как, на Москву по осени вызывают, - грустно произнес он. - Но, надеюсь, мы с тобой на Москве еще встретимся.
   - Даст Бог, встретимся, - кивнул Никита.
   Страшный шум донесся с лестницы, потом раздались крики и звуки ударов.
   - Что там, Никита? - указал воевода на дверь.
   Никита сделал было шаг к двери, но та распахнулась сама, и в горницу ввалились молодой казак и один из холопов пана, отчаянно друг друга мутозящие. Второй гайдук и отец казака пытались их разнять; пан вышагивал позади с гордым спокойствием.
   - А ну цыц! - рявкнул воевода неожиданно грозным голосом, и тут Никита поверил, что десять лет назад он вполне мог водить полки в битву. На миг хватка драчунов ослабла, и разнимающие сумели их растащить.
   - То ось вин, зараза, - произнес гайдук, вытирая разбитый нос. Кровь капала по его длинным черным усам.
   - Ты не ошибся, Грицко? - спросил пан.
   - Обижаешь, ясновельможный пан, - гайдук шмыгнул носом. - Рази ж я когда ошибался на лица?
   - Слуга мой сказал мне, - обернулся пан к воеводе, - что этот вот молодой казак и нанес побои ему и его спутникам!
   - А, так вы бы сразу сказали, что это были казаки! - воскликнул Михаил Федорович. - Они смутьяны известные.
   Иван неодобрительно глянул на воеводу и потихоньку выдвинулся вперед, закрывая сына грудью. У него это плохо получилось: он был на полголовы ниже Семена. "Так вот кто Кривца бил!" - облегченно вздохнул Никита, которого эта загадка мучила не меньше, чем вопрос, что же ему вчера привиделось.
   - Кто бы они ни были, - заметил пан, - запоздалых путников, ищущих ночлега, бить негоже. И негоже устраивать побоище в покоях воеводы!
   - Твой человек первым полез! - выкрикнул Семен, отодвигая Ивана в сторону. Он уже овладел собой, только все еще тяжело дышал после драки.
   - А вот обоим в порубе и посидеть, пока не остынете, - сказал воевода.
   - Вы б узнали хоть, из-за чего драка была, - внезапно вмешалась Даша.
   Взоры всех обратились к ней. Она не смутилась, но по лицу неудержимо стала расползаться краска.
   - С чего бы это девица встревает в разговоры мужчин? - нахмурился пан.
   - Ежели девица дело говорит, почему бы ее не выслушать? - подал голос Никита в защиту сестры. Воевода задумался. Видно, хотелось ему проявить свою власть, но не мог и не прислушаться к словам Никиты.
   - Хорошо. Так из-за чего же случилась драка?
   Семен смутился. Он взглянул на внезапную союзницу -- а та от разлившегося румянца чудно похорошела, -- и понял, что не осмелится говорить при ней.
   - У Кривца спросите, - буркнул он.
   - Кривца еще сыскать надо, чтобы спросить, - произнес Забрезский. - Сам вот нам и поведай, коли невиновен.
   - Тогда спросите знахарку Марью, - выдавил Семен.
   Слова эти были для воеводы как заклинание. Внезапно он изменился в лице.
   - Так, в поруб обоих, и дело с концом! До завтра там посидите за драку, завтра выйдете.
   - Грицко, потом поедешь с Кривцом, когда он найдется, - заметил равнодушно пан. - Прости, воевода, но я не хотел бы терять драгоценного светлого времени, которое должен провести в дороге.
   - А как же... - ошарашено произнес брошенный Грицко.
   - А так. В тот раз казак в драку полез, в этот раз ты. Вот оба и отбудете наказание поровну.
   - Никита, зови стражу, - приказал воевода. - Пусть отведут смутьянов в приказную избу.
   - Так ведь казак же не виноват! - прошептала Даша.
   - Ну, и ничего с ним не случится, - так же тихо ответил Никита. - Посидит до утра в приказной избе, а утром обоих выпущу. Нечего было драку устраивать!
   - Ну и как это называется? - с осуждением посмотрела на брата Даша. - И виноватого, и невиновного - всех в один поруб!
   - Вот, тоже мне наказание, - повел плечами Никита, хотя приказ воеводы был и ему не по душе.
   - Ну, что, сами пойдете, или стражу звать? - спросил он у драчунов.
   - Сам пойду, - гордо отвечал Семен и первым стал спускаться по лестнице. Грицко хотел было поерепениться, но Иван подтолкнул его вслед за сыном.
   - Иди-иди, ирод, из-за тебя сын в холодной сидеть будет, а тебе, думаешь, это с рук сойдет?
   Каморка в приказной избе, где сидели обычно провинившиеся, стояла пустой.
   - Придется вам до утра вместе посидеть, - извиняющимся голосом произнес Никита. Недавние противники обменялись не очень дружелюбными взглядами.
   - А, может, рванем отсюда? - спросил Иван сына, пока Никита возился с замком.
   Семен отмотнул головой.
   - Чего же это мы, в гости приехали, а законы хозяев уважать не будем?
   - Тоже верно. Да только не бывало такого, чтобы вольного казака княжие люди в поруб вели!
   - Меня не вели, я сам пошел, - возразил Семен. - Не горюй. До утра срок недолог.
   Слышавший этот разговор Никита бросил замок под ноги. Тот гулко лязгнул, ударившись о доски настила.
   - Грицко, заходи.
   - Постойте, - внезапно возле приказной избы возник давешний польский купец с немыслимым выговором. - Во сколько оценишь пленников? - обратился он к Никите.
   - Это не пленники, - возразил молодой хорунжий. - Так, провинились малость.
   - На Гедиминовом подворье управляющий пропал, никому ничего не сказав. Что делать - и не знаем. А вот сей холоп мне знаком, и он подчас того управляющего заменял, я знаю, у Гедимина, пока к Глинскому не пристал. Хочу его у тебя выкупить!
   - Так он не мой холоп, а Забрезсского, его и спрашивай!
   - Пана уже и след простыл, - помахал кому-то вслед купец. - Бросил он своего холопа. Так что теперь его любой купить может. Ну, говори цену?
   - Тогда к воеводе, - ответил Никита.
   - Ну, и как это называется? - продолжала свое Даша, пошедшая следом за пленниками. - Теперь купец, небось, дружок пана, его холопа выкупит, тот с хозяином уедет, а казак будет один за двоих наказание нести?
   - Вот что, - выдохнул Никита. - Прекрати это.
   Он повернулся к казакам.
   - Что ни говори, а она права. Пусть воевода так распорядился, мне тоже доводилось суды вершить, а потому вот что я вам говорю: ступайте на все четыре стороны, ибо нет на вас вины. А себя защищать, или хозяев, у которых ночлег держишь, никто запретить не может.
   - Благодарствую, боярин, - поклонился Иван, обрадованный более, чем Семен - тот уже смирился с ночлегом в порубе. - А тебе за то ничего не будет?
   - Ничего не будет, - пообещал Никита. - С воеводой я договорюсь.
   - Хей, хорунжий! - вновь возник странный купец, чей выговор то становился невозможным - то куда-то пропадал. - Вот тебе гривна, воевода велел передать, и отдавай Грицка в мою власть.
   - Бери, - Никита сделал знак Грицку отправляться следом за купцом.
   - Ну, мы тоже пойдем? - спросил Иван, когда купец и Грицко скрылись за стеной Гедиминова подворья.
   - Постойте, - удержал их Никита. - Вот вам, чтобы обид не держали, - он протянул гривну Семену. Тот взял, повертел в руках.
   - Нет, не возьму. Серебром доброго имени не купишь, я с этими только по-другому поговорить могу. А тебе пред воеводой потом отчитываться.
   - Воевода хотел бы - сам забрал. А коли ко мне послал - значит, и на такое согласится.
   Внезапно Семен улыбнулся пришедшей ему мысли.
   - Возьми ты, красна девица, - протянул он гривну Даше. - Очень она твоему наряду пойдет. Все-таки, ты за меня одна заступилась.
   - Нет, добрый молодец! - рассмеялась Даша. - Я против воли брата пойти не посмею.
   - Ну, ты возьми, батька, - протянул Семен серебро отцу.
   Иван, напряженно следящий за гривной, облегченно вздохнул и спрятал ее в кошель на поясе.
   - А вы -- те самые казаки, что должны были коней пригнать? - полюбопытствовала Даша. Семен кивнул; Даша обернулась к брату:
   - Никита, может, отцу коня купим в подарок? Он давно мечтал о степном скакуне.
   Никита прикинул собственные средства. Иван меж тем, обрадовавшись покупателям, спешно их приглашал:
   - Конечно, купите! Почто же родителя не уважить! Верно, Семен? Едем в табун, там любого выберете.
   - Вот уж не знаешь, где найдешь, где потеряешь, - бормотал Иван под нос, когда они отправились к лошадям.
   Никита меж тем пытался переспорить сестру -- сам при этом медленно двигаясь за нею к конюшне.
   - А если конь помрет по дороге?
   - Не помрет! Я ведь выбирать буду. И поведу сама.
   - Вот увидишь, выедем к ним, там нас и повяжут.
   - Да ты что, боишься?
   На сей раз Никита удар проглотил.
   - Будь я один, нечего было бы и бояться. А с тобой что случится, я ведь всю жизнь себе не прощу!
   - Да, "была гибель его столь напрасною, что всю жизнь не мог он себе простить", - произнесла Даша напыщенно, подлаживаясь под речь какого-нибудь сказания. Никита прыснул в кулак.
   - А за серебро не бойся, - важно завершила спор сестра. - Не хватит, так мы у дяди Афони займем.
   - Кто же тогда коня будет дарить, он или мы?
   - Дарить буду я, - произнесла Даша решительно и тем оборвала всякие попытки Никиты к сопротивлению. Он вывел из конюшни двух коней, своего и заводного, что привел дядя Афанасий за своим возом, и Даша принялась сама седлать коня, предназначенного ей, потом забралась в седло и села боком.
   Казаки ждали их у ворот воеводских хором. Иван поехал вперед, -- Семен заметил понурость в лице отца, -- а молодежь тронулась следом, выступая в один ряд.
   Поначалу ехали молча. Семен прислушивался к странному чувству, роящемуся у него в груди. Даша молчала, глядя куда-то вдаль, и казалась серьезной, но Никита заметил слабую лукавую улыбку, играющую в ее глазах.
   - Далеко у вас табун? - решив проявить степенность, спросил Никита, догоняя Ивана.
   - Да вот только из ворот выехать, - охотно ответил Иван. - Ты, я вижу, в конях что-то понимаешь, сам оценишь.
   У них завязался разговор о скакунах, вернее, говорил в основном Иван, какие породы коней для какого дела лучше подходят, а Никита внимательно слушал и в нужном месте кивал.
   Даша, устав молчать, тоже заговорила о конях.
   - Вы коней своих сами вырастили? - полюбопытствовала она. Семен отмотнул головой.
   - С бою взяли.
   - У кого? - продолжала расспрашивать Даша.
   - У татар.
   - Значит, ты в бою был? - с тихим пониманием произнесла Даша. - Страшно там?
   - Нет. Потом страшно. И вначале.
   - У тебя красивый конь, - заметила она, и Семен был ей благодарен, что не стала расспрашивать, что да почему. Захочет -- сам расскажет. - Он тебя понимает?
   - С полуслова. Черкес, поздоровайся, - Семен незаметно похлопал коня по шее, и тот, довольный, закивал.
   - Здорово, - хмыкнула Даша, не выражая, впрочем, телячьего восторга, как это в обычае у девиц. - Здравствуй, конь! Как тебя зовут?
   - Черкес, - ответил за коня Семен.
   - Умный конь. Помнишь, Никита, как ты первый раз на лошадь сел? - окликнула Даша брата. Никита обернулся:
   - Ну ведь не упал же!
   Он вспомнил, как он судорожно обхватил шею лошади, и его потом отдирал отец.
   - А ты откуда помнишь, тебе и трех лет не было?
   - Я-то помню, - она глянула на него, лукаво наклонив голову.
   Казаки, сторожившие обоз, вскочили при их приближении, но успокоились, узнав атамана.
   Никита ожидал увидеть сплошь татарских низкорослых коней, выносливых, но не очень быстрых и совсем неказистого вида, но в табуне оказались кони самого разного вида и масти. Как видно, татары и сами давно не заботились о чистоте крови своих коней, пуская в табун и тех, кого удавалось угнать у соседей.
   Даша замолчала, оглядывая коней. Те фыркали, качали головами и сторонились незнакомого человека, жались к Ивану, с которым за долгий путь успели сдружиться.
   - Вон, глянь, что за конь! - Даша указала на смоляного цвета коня, прядающего ушами и нетерпеливо бьющего ногой. Иван покачал головой.
   - Ты хочешь коня для битвы выбрать, или для долгой дороги? Этот, конечно, силен и строен, но походка у него жесткая, у такого в седле долго не просидишь.
   Никита обернулся к сестре.
   - Думаю я, отец уж вряд ли в боевой поход отправится. Наверное, ему больше для своего хозяйства конь нужен.
   - Тогда вот хорошая кобыла, - оживился Иван. - Шаг у нее мягкий, норов спокойный.
   Даша сморщила недовольное личико, разглядывая вислый зад кобылы и довольно серую - мышиную - короткую шерсть.
   - Ты не на цвет смотри, - подошел к ней Иван. - Ты в зубы смотри, да на ноги смотри. Пригодится.
   - Так ведь дарить тоже хочется кого-нибудь покрасивее, - возразила Даша.
   Молодые парни посматривали с любопытством на Дашу, а та -- легкий стан спрятан под долгим сарафаном, волосы убраны под платок, так что видно только миловидное лицо -- сама скромность! -- внимательно выбирала коня. Наконец, выбрала вороного, что был выше других -- верно, особой породы, -- и, когда Семен вывел его из табуна, долго с ним знакомилась, говорила что-то -- приучала к своему голосу. Конь пошел за ней сразу, и Семен почувствовал даже зависть, глядя, как тот бежит рядом с нею.
   Иван продолжал хмуриться. Семен сперва не обратил на то внимания -- мало ли что за день нынешний могло испортить настроение его родителю! -- но тот сам подошел к сыну.
   - Ты, значит, Семен, завел дружбу с москалями?
   - Я?! - Семен не думал, что с кем-то что-то завел.
   - Чуть гривну не отдал боярской дочке. Разговоры вел.
   - Обсчитали они тебя, что ли? - предположил Семен.
   - Да нет, цену дали хорошую. Но с москалями водиться не смей!
   - Почему?
   - Надо же! Сам едва в поруб не угодил, и спрашивает, почему!
   - Так ведь не угодил же.
   - Да ты что, не знаешь, что они с нами сотворили? Забыл, чего мы из-за них лишились?
   - Да неплохо, поди, живем, - ответил Семен. - Не хуже других.
   - Не хуже? Знал бы ты, как жили мы в Новгороде, пока не явились туда москали, ты б того не говорил!
   - Я-то тогда не жил, - хмыкнул Семен.
   - То-то и оно! Послушай тогда, что я расскажу.
   Иван уселся рядом с Семеном в тени раскидистого дуба, выступающего из леса на опушку, тянувшего под палящие лучи узловатые свои ветви.
   - Отец мой не был боярином, но в городе его уважали. Были у него и верные люди, готовые за ним в огонь и в воду. Но пал Новгород, и стали в нем заправлять москали. Первым делом повелел князь Данила Холмский -- я имя это на всю жизнь запомнил! -- множество людей новгородских выслать из города и отправить в глухие места на севере. Дед твой, мой отец, Никита Новгородец -- а не зря его так прозвали! -- поперек горла князю стоял. Взяли нас всех, всю семью его, повезли на Москву. И лишь один человек на всей земле Московской нашелся, кого назвал бы я человеком.
   - Значит, не все они лиходеи? - упрямо произнес Семен. Иван словно бы не заметил.
   - Жил там один священник. Лет десять мне было в ту пору. Отца ждали, готовили ему западню, когда кинется он нас выручать -- меня с матерью. Но всех он их провел, и нас увел; мы с ним скрылись в чаще. Стояла поздняя осень, остаться в лесу была верная погибель. Мать моя тогда-то и заболела, отчего сошла в могилу прежде твоего рождения. Не зная, что делать, вышел отец из лесу, готовый убить всякого встречного, чтоб не донес дружинникам, где мы прячемся. Но встретился ему на дороге священник. Он, верно, сразу догадался, кто таков отец мой, но ничего не сказал. У него в доме мы и укрылись; он взялся лечить мать, и ей вроде бы полегчало. Потом отец нашел тропу, и по весне мы ушли на Дон. На Дону самые разные люди приют всегда находили: и бояре опальные, и князья мятежные, и разорившиеся татарские мурзы, и холопы беглые - никто там о прошлом твоем не спрашивал, лишь бы веры был православной да своих не выдавал. А священника того я тоже запомнил. Отец Александр его звали. Не знаю, сынок, что за грусть на меня нашла. Тревожит что-то. Боюсь, променяешь ты волю нашу на боярскую неволю, или того хуже -- на петлю на высоком дереве. Может, это тогда и чудилось мне? Эх, да что о том кручиниться! - Иван махнул рукой и оглядел растянувшийся по полю табун. - Эгей, хлопцы! Гоните их за реку! Негоже им коситься на свои родные степи!
   Иван с Семеном ехали последними, приглядывая за лошадьми. Через крепость Иван гнать табун не рискнул, повел его вплавь выше по течению. С воеводою они о том договорились, что пустит он лошадей на заливные луга левого берега реки Девицы, на которой стояла крепость.
   - Обратно берегом реки пойдем, - говорил Иван. - Длиннее так, зато спокойнее -- по своим землям идти. Ишь, ты, парень, чего удумал! Чуть незнакомой боярышне гривну не подарил. Да у нее таких гривен -- без счету! Приедем -- Маринке на свадьбу подаришь!
   Семен удивился своим мыслям, когда вдруг вылез из них под окрик отца. Оказалось, он и вправду думает о незнакомой боярышне. Он вспоминал минувший разговор, каждое ее слово. Вчера, когда скакали они ночью по степи, Семен поднял глаза -- и увидел звезды. И что-то задрожало в нем... Семен представил, как заговорил бы об этом с Маринкой -- и вдруг ощутил словно камень, придавивший сердце. Она бы рассмеялась. Почему? А из страха, что рассмеются над ней. Но Даше -- ведь Дашей, кажется, называл ее брат? -- он бы решился высказать. И знал, что она бы поняла.
   - Не женюсь я на Маринке, - нехотя выдавил он.
   - Как это -- "не женюсь"? - Иван оторопел. - Вот домой приедем, еще поговорим.
   - Ладно, поговорим, - кивнул Семен.
   Когда Никита с Дашей вернулись, у хором воеводы их уже поджидали Ерофей с Корнеем, первый -- с видом неудовольствия, второй -- с терпеливым смирением перед детскими шалостями.
   - Ну, и где вас носит? - голос Ерофея было слышно от ворот.
   - Да вот, коня отцу присмотрели в подарок, - указала Даша на идущего за ней следом жеребца.
   - Тоже мне, подарок. Вот у меня был как-то конь - на нем от вашей усадьбы до города можно было за два часа доскакать, а он бы даже не притомился! - заметил Ерофей
   - Где же он сейчас? - спросил Корней. Ерофей неопределенно махнул рукой.
   - Ну, где-нибудь бегает...
   Казаки вывели на рынок около десятка коней всех окрасов. Глядя на них, и купцы, польские и московские, разложили товары перед воротами домов. Из окрестных деревень, каким-то чудом прослышав про торг, стали стекаться крестьяне -- прикупить кто подарок жене или детям, кто новый топор, кто котелок. Крепость зашумела.
   Следующее утро было пасмурным и хмурым. Предрассветные облака низко плыли над землей, и крепость купалась в тумане. Таясь и оглядываясь, из воеводиных хором выбежали Никита с Дарьей, тихо вывели коней.
   Казаки, однако, уже поднялись и стояли на площади подле своих коней. Среди охранявших парней Никита разглядел и Семена, и Даша весело ему кивнула.
   Ворота были открыты; через них в крепость вползала с поля густая дымка и оседала у подножья домов. Брат с сестрой выехали в открытое поле. Очертания деревни понемногу проступали; из Лесных врат потянул южный ветер.
   Сей день для Семена начался удачно, не зря же говорят, "кто рано встает, тому Бог подает". Отец разбудил его до света; отобрав с дюжину коней "для показу", они с Васькой и еще троими казаками отправились в крепость, и не успели расставить коней в ряд, как уж из дома напротив, над которым виднелся прямой католический крест, вышел давешний купец и, не торгуясь, взял двух коней, которых тут же увел к себе на двор.
   Почему-то крадучись, мимо проскакали хорунжий с сестрой. Взгляд Семена невольно устремился ей вслед, и неловко он себя почувствовал, что видела она его вот так, торгующим на площади. "На играх ратных перед нею бы покрасоваться, - вздохнул Семен. - Или впереди боевой рати, в броне и при оружии. А не спорящим с купцами из-за копейки".
   Семен осмотрелся. Крепость просыпалась; чьи-то гуси вышли на площадь, важно, словно они тут были хозяевами. Двое крестьян появились через северные ворота, стали прицениваться к невысокой лошадке, крепкой в кости, с черной гривой, метущей землю. С ними торговался Иван; он понемногу начинал горячиться, перешел на крик; испуганные гуси с гоготом метнулись прочь.
   Иван выторговал-таки какую-то мелочь у крестьян и теперь, довольный, шел к молодцам своим, пряча кошель за пазуху и поблескивая зубами в улыбке.
   - Батяня, - подступился к нему Семен, - отпустил бы ты меня в поле. Позволь Черкеса-то поразгулять.
   - Ты что, не наездился по полю? - удивился Иван. - Что тебя за крепостные стены тянет?
   Семен задумался, опустив голову. Не говорить же, в самом деле, отцу, что охота ему на Черкесе промчаться перед той девицей, что коня у них покупала!
   - Так ведь, застоится конь-то, Черкес мой, - как мог, извернулся он.
   - Так прямо токмо утром встал -- и сразу застоится?- недоверчиво прищурился Иван. - Хитришь, сынок, хитришь. Да ладно, все одно я тебя послать хотел. Садись-ка на Черкеса, возьми вон Ваську с Андреем, да сгоняйте в Великополье, добудьте чего съестного. А то сколько дней мы уж ничего, окромя черствых лепешек, не видали? Седьмицу целую, почитай!
   Ехать в деревню было приятнее, чем стоять на торгу, и Семен радостно вскочил на Черкеса.
   - Васька, Андрей, давайте за Сенькой, - приказал Иван. Те сели верхами с не меньшей радостью. Они не спеша подъехали к воротам. Семен улыбался, гордо посматривал на ратников: вот, мол, какие мы, вольные казаки, и никто нам не указ! -- заломил набекрень свою шапку и поигрывал плетью в руке. В мечтах носились не только сладостные картины внезапного появления своего пред Дашей, но и торжественный въезд в деревню, когда тот старостин сынок, что называл казаков татями и ворами, сам им на блюде будет припасы выносить.
   - Сенька! - раздался вопль Васьки. Семен опустил взгляд от крепостных стен и посмотрел вперед, в Лесные Врата.
   Даша с Никитою ехали по утреннему полю. Недалеко было до деревни, и они приближались уже к озеру. Навстречу им выгоняли небольшое деревенское стадо; раздавалось протяжное мычание. Никита ежился и чувствовал, как его неумолимо клонит ко сну. Давеча под вечер слушали они с сестрой байки Степана Кузьмича про его походы на татар. Старый ратник, оказывается, знал степняков не только как врагов, но и гостем сиживал у их костров, и рассказывал, что у них гостеприимство столь же священно, если не больше, чем у русичей. "Кто пришел, как гость, может ничего не бояться, будь он хоть злейший враг хозяев. Ежели кто руку на гостя подымет, сами же свои его и порешат". И иное странное рассказывал он: как у нас принято вставать в знак почтения, так у них -- садиться, чтоб не быть выше того, кому ты свое почтение выражаешь, и еще много другого. "Странные они люди, но понять их можно, ежели пожить с ними подольше." Надолго затянулся ночной разговор. Утром Никита хотел отоспаться, но сестра была неумолима.
   Окоем, видимый в просвет Лесных Врат, очистился наконец от дымки -- но вновь помутнел внезапно, словно от великого дрожания земли или от теплого марева, идущего к небу. Ежащийся Никита и не заметил бы этого, но его окликнула Даша:
   - Глянь-ка, Никитка!
   Тонкая линия, разделявшая небо и землю, размылась, расширилась и потемнела. И показалось вдруг Никите, словно вся степь поднялась, заколебалась -- и двинулась на них. Темная полоса, что заслонила проем Лесных врат, быстро приближалась, росла и вдруг рассыпалась на множество всадников, бешено несущихся навстречу путникам.
   В деревне глухо и дребезжаще ударил набат; с нарастающим пчелиным гулом в поле высыпали оборужившиеся мужики, оторопело глядя на стремительно растущие очертания пригнувшихся к холкам коней всадников; впереди катился победный вой, прорезавший россыпь ударов копыт. Всадники взлетели на невысокий бугор, запирающий подход к деревне.
   - Даша, назад! - закричал Никита хрипло, сам испугавшись своего голоса, сорвавшегося на визг. Ни разу он в бою еще не был -- не довелось. И все, чему учил его отец, и Федот -- старый стремянный, -- вдруг вылетело из головы. Остался дикий, невносимый страх, но не бежать хотелось от него -- броситься, загородить, увести... Он двинул коня вперед Дашиного; кони свирепо огрызнулись друг на дружку, и Дашин конь подался назад.
   - Скачи, ну?!.
   Даша медленно, нехотя, точно издевалась над братом, повернула коня и поскакала обратно к воротам. Мужики из деревни сообразили, что их просто сметут, не заметив, и устремились обратно в деревню; татары мчались следом, пуская зажженые стрелы, и Никите вдруг до зуда в руках захотелось выстрелить в ответ. Уже разворачивая коня, он выдернул из саадака лук -- благодаренье привычке, он обычно выезжал за ворота только со снаряженным луком -- и стрелу и выстрелил в ближайшего, почти подскакавшего к дому Марьи. Тетива больно ударила по запястью; Никита пригнулся к шее коня и помчался в крепость.
   Деревенские бежали к лесу; их настигали всадники. Но лишь малый отряд завернул к деревне; прочие устремились к распахнутым воротам крепости.
   - Спаси, Господи, меня, грешного! - торопливо крестясь, Васька левой рукой рванул из ножен саблю. - Эх, браты, порубаем!
   - Сзади! - выкрикнул Андрей, стороня коня. Семен оглянулся. Со стены сбегали ратники, а навстречу им из глубины крепости мчались всадники в круглых шеломах. Пешие и конные схлестнулись перед воротами.
   К крепости отчаянно скакала Даша, за ней мчался ее брат, крича:
   - Ворота! Закрывайте ворота!
   Кричал он надрывно, словно вся жизнь его была в этом последнем приказе.
   Седой, как лунь, старик-ратник кинулся к вороту в углу башни; двое спешившихся всадников устремились за ним.
   - Андрей, скачи к нашим! - выкрикнул Семен, хватая клинок. - Зови на подмогу! Васька, прикрой!
   Втроем они ринулись на всадников. Тех было -- в суете не сосчитать точно, -- человек восемь, ратников пятеро. С вмешательством казаков силы сравнялись; литвины попятились от внезапного града ударов, которым осыпали их парни, не жалевшие сил. Прорвавшись, Андрей умчался вперед; Семен с Василием развернулись вновь и напали на литвинов сзади. Четверо ратников лежали порубленными, пятый -- старик охал в углу, держась за грудь. В ворота влетела Даша -- и натянула поводья, потрясенная. Двое литвинов кинулись на нее.
   Семен зарычал, раздвигая саблей противников. Василий рядом с ним зашатался -- и повалился вместе с конем. Но подле него оказались трое казаков во главе с Иваном. А к воротам все катилась со свистом грозная татарская лава.
   В Никиту не стреляли. Должно быть, берегли стрелы. Или выжидали, чтобы взять наверняка. А Никиту отчаянно терзала мысль: попал он или не попал? Сзади -- совсем уже за спиной -- слышался топот копыт коней преследователей; и он чувствовал жала копий и стрел, входящих в спину. "Успею, - заклинанием твердил он, понукая коня -- но почему-то боясь ударить его острогами. - Успею". Вдруг конь его взвился на дыбы и опрокинулся назад.
   Приподняв голову, Никита увидел своего коня, бьющегося в предсмертных судорогах. В его груди торчала короткая арбалетная стрела. Никита поднялся на четвереньки; плечо его завыло, и резкая боль пронзила бедро. Он упал снова и, извиваясь, как червяк, пополз через траву к мосту. Он полз, понимая, что поздно, что зря -- но полз, хрипя и задыхаясь.
   Стук копыт замер рядом с ним, и конь фыркнул над его головой. "Ну?" - Никита замер. Вот сейчас. Как это будет? Не все ли равно... Медленно он повернул голову к остановившемуся над ним всаднику. "Встать бы ..." Вдруг нечем стало дышать, и тяжелая ременная петля охватила горло. Никита вцепился в нее руками, ничком повалившись в траву, но внезапный рывок заставил его встать -- сперва на колени, потом во весь рост, -- забыв о боли в ноге. Татарин довольно улыбался. Никита тоже усмехнулся. Терять ему было нечего.
   Передовые всадники уже ворвались в ворота. Навстречу им примчался десяток конных дружинников; в узком проеме меж крайними домами закипел бой.
   - Ворота не закрывайте! - надрывался молодой боярин, приведший к воротам ратников. - Хорунжий наш в полон попал!
   Татар оттеснили -- тех, кто слишком вырвался вперед, оказалось немного. Вместе с ними отступили за ворота литвины. У одного через седло была перекинута бесчувственная Даша. Семен понял, что если доберется до него -- руками голову оторвет. Он рванул за ворота; вместе с ним поскакали еще трое дружинников и двое дворян, одетых вовсе не для боя, в кафтанах и шапках.
   - Сенька, вернись, дурило! - услышал он голос отца. Оказавшись за воротами, Семен понял, что отец прав. Татарская лава полукругом охватывала крепость; края устремились в воду, торопясь зайти с северных ворот. Но навстречу им с криками страшнее татарских вылетели казаки, оставшиеся при табуне. Ратники помчались за отступающими литвинами -- и один из них упал, сброшенный арканом, его поволокли к себе татары. Второй вскрикнул и схватился за лицо -- в него впилась стрела. Высокий русоусый парень в темном кафтане, один из двоих, выскочивших с Семеном, нагнулся и взмахом сабли перерубил веревку, на которой волочили ратника, ухватил того за ворот. Ратник был без чувств.
   Меж тем отступающие смешались с подоспевшей лавой и вновь погнали коней к крепости.
   - Уходим! - освободивший ратника с помощью приятеля взвалил его на седло его лошади и поскакал назад.
   В последней сумятице у ворот различил Семен новых подоспевших литовских всадников во главе со светловолосым купцом, что только что купил у него коня. И сейчас этот степной скакун играл под своим хозяином.
   - А, сбир! - Семен поднял саблю, но вместо купца навстречу ему вырвался его вчерашний знакомец - высокий гайдук с висячими черными усами и кабардинкой на голове и длинным мечом в руке.
   - Бисов сын! Ось тоби буде!
   В левой руке Семена была плеть; не остановив коня, он отмахнул ею гайдука по лицу. Тот взвыл и схватился за глаз; из-под руки его проступила кровь.
   Купец, собрав немногих своих, уцелевших от казацких сабель и копий ратников, повел их на прорыв, к своим сородичам, уже оказавшимся снаружи. Высокий парень без доспеха -- тот, что спасал ратника, -- кинулся ему наперерез, -- да только забыл он, что не спасет от меча шапка.
   - Корней, берегись! - крикнул ему второй - поздно: на голову парню опустилась рукоять сабли оказавшегося за его спиной литвина. Корней рухнул на руки другу, и сабля литвина полоснула его по ноге.
   Старый ратник крутил ворот, петли стонали. Татары уже въезжали на мост; но вдруг умолкли крики, и только гулко, перекрывая храп, топот и стоны, разнесся над полем стук закрывшихся ворот крепости.
   Взошло Солнце.
  -- Глава 4. Великое поле.
   "Ой, ты, горе-горюшко,
   Горькая судьбинушка.
   Тяжела моя тоска,
   Нелегка кручинушка.
   Как во поле нынче я
   Горьку думу думаю,
   Где искать свой отчий дом,
   Сторону родимую.
   Нынче только черный дым,
   Что беду накликал мне.
   Птица вещая меня
   Провожает криками.
   Поросла ковыль-травой
   Под курганом боль моя,
   Но еще осталась мне
   Степь, да воля вольная."
  
   Через стену густо летели стрелы. Иные несли с собой огненный хвост горящей пакли; какие-то гасли в воздухе или падали на дорогу, но многие втыкались в бревенчатые изгороди и стены домов. Ясно стало, почему раньше татары не стреляли: верно, у каждого стрелка уже лежала на тетиве зажженная стрела, и он спешил метнуть ее в крепость.
   Защитники нестройно отвечали из бойниц. Семен поспешил на башню, схватив боевой лук и колчан со стрелами. За ним, кряхтя, поднимался старый ратник, что закрывал ворота.
   Татары рассыпались по полю и, подскакивая и отступая, часто пускали стрелы. Вдали, у опушки, костром полыхала деревня. Полоненные ее жители стояли гурьбою чуть поодаль, поникшие, почти не шевелящиеся; их окружал отряд литвинов и несколько всадников во главе с тем, кого узнал бы Семен и поздней ночью: пленных гордо объезжал на белой лошади Кондрат Кривец, что превосходил любого своего спутника самое меньшее на голову.
   Стрела влетела в бойницу, через которую смотрел Семен, и казак отдернулся, привалился спиной к зубцу. Ну, что же. Чего иного ожидать от того, кто может обидеть девицу? Семен рывком натянул лук и отправил стрелу в нападающих; один из всадников кубарем полетел с лошади в воду. Теперь, присмотревшись, Семен понял, что татар вовсе не так много, как решил он вначале: сотни две, не больше. Но устрашающие крики и скачки по полю словно умножали их число.
   Защитников было много меньше, и то из них часть бросилась тушить горящие стрелы. Отвечали татарам немногие, и полтора десятка казаков в таком случае были важным подспорьем. Иван ускакал к своим; на левый берег татары так и не прорвались, или решили не рисковать. Может быть, какой-нибудь их отряд уже переходил реку много выше или ниже по течению, но из тех, кого видел Семен, никто не смел подъезжать близко к берегу.
   Татарские луки били дальше, но им приходилось стрелять навесом, через стену, русичи же умело пользовались своим преимуществом. Позади Семена заскрипели колеса, раздалось чертыхание. Семен оглянулся: шестеро ратников во главе со вторым дворянином из тех, что бились сегодня рядом с Семеном - первого унесли без чувств, - снимали с телеги тяжеленную крепостную пищаль и, обходя тела убитых, пытались втащить ее на башню. Невысокий складный дворянин распоряжался.
   На площадке перед воротами валялись четверо убитых ратников - пятый остался снаружи - и пятеро литвинов. Поверх тела одного из них ничком лежал Андрей; по светлым его волосам текла кровь. Он вырвался тогда вперед, когда привел подмогу, и был зарублен ударом сабли в голову. Васька, слава Богу, был жив, только ногу помяло конем. Тот успел сослужить хозяину последнюю службу: сраженный, он не рухнул сразу, а медленно подогнул ноги, Васька лишь чуть-чуть не успел соскочить. Пешему биться сподручней, чем конному, зато всадник прикрыт конем; и в конных рубках лошадей часто гибло больше, чем их хозяев; отважные скакуны порой не только несли на себе всадников, но и сами сражались меж собой копытами и зубами.
   Хромающий Васька ушел за Иваном; сейчас перед воротами из казаков остался один Семен.
   Пищаль втащили по хлипким, прогибающимся ступеням, и установили жерлом против бойницы. Двое ратников деловито принялись ее заряжать; пушка рявкнула, сотряся башню, и каменное ядро взрыло землю подле собравшихся на холме предводителей татарского отряда. Те бросились врассыпную.
   - Ага! - торжествующе вскричал дворянин.
   Семен подождал, пока отойдут уши от грохота и рассеется дым, и снова пустил стрелу. Та на излете ударила одного из татарских десятников в голову; всадник покачнулся и заворотил коня. Рядом бухнула вторая пищаль; ядро угодило в скопление всадников перед пылающей деревней. Один упал, прочие разбежались.
   - Зараз уйдут, - проворчал сидевший подле Семена старик ратник. - Города им все равно не взять.
   Татарские начальники, к которым подъехали и Кривец с литовским купцом - Семен издалека узнал темную его епанчу - съехались вновь в отдалении, куда не доставали крепостные пищали, и, должно быть, совещались, как быть. Вскоре поскакали оттуда во все стороны татарские десятники, и вся орда, разворачивая коней, стала уходить.
   - Ты, Степан Кузьмич, как в воду глядел, - заметил пушкарь.
   - Может, заманивают? - предположил дворянин.
   - Да не дождутся! - откликнулся Степан Кузьмич. - Пусть заманивают.
   - Сенька, слазь! - послышался снизу голос Ивана. - Айда Гедиминово подворье брать!
   - Это еще что?! - возмутился Степан Кузьмич. - Не сметь безобразить!
   - Я сам знаю, что к чему, - огрызнулся Иван. - Там литвины поганые засели, что чуть крепость не сдали. Айда, порубаем; там, говорят, добра не счесть. Приданого Маринке наберешь!
   - Ступай, батяня, я татар покараулю, - отвечал Семен недовольно. Почто отец к месту и не к месту поминает Маринку?
   Иван ускакал, вскоре послышались вопли из сердца крепости, с главной площади.
   - Что с отцом не поехал? - спросил ратник, приваливаясь к зубцу и опускаясь на досчатый помост.
   - Без надобности мне литвинское добро, - буркнул Семен. - Что же, так им и дадут уйти?
   - А что делать? - вздохнул старик.
   - Ну, нет, - заметил дворянин. - Нам их отпускать нельзя. Корней клялся, что Дарью привезет невредимой, как же он теперь ее родителям покажется? Да и Никиту жалко.
   Говорил он спокойно, видно, не больно хорошо представлял, что такое татарский полон. Семен, к счастью, тоже еще не испытал его на себе, но в станице рассказывали многое, о чем молодым парням и девицам вовсе не надо бы знать.
   И уже скакал на север гонец с вестью о нападении, но когда явится оттуда помощь - неизвестно. А татарский отряд меж тем уходил, и уводил с собою полонянников.
   - Корней, бедолага, - продолжал его сотоварищ. - Все без памяти лежит и не ведает, что с Дарьей приключилось. Пойду, что ли, проведаю его.
   Он сошел вниз и бегом побежал к хоромам воеводы. Семен тоже спустился, оглядел место схватки. У самой стены сидел, запрокинув голову, русский ратник, совсем еще молоденький, моложе Семена. Из горла его торчала длинная стрела. От пробитого кадыка тянулся кровяной ручеек, заливший ворот расшитой рубахи, отливавшею червленью кольчугу и сбегавший на прямой тяжелый меч, все еще сжатый в руке. Застывшие глаза смотрели прямо в лицо Семену. Льняные волосы, перепачканные кровью, прилипли ко лбу, и лишь шевелились слегка под наполненным гарью ветром.
   Подле него лежал литвин, застреленный кем-то из казаков. На месте правого его глаза торчала стрела; второй, ярко-голубой глаз был открыт, и в нем блестело восходившее над Стрелицей Солнце. Воин был закован в латы так, что неприкрытыми у него оставались только глаза в узкой прорези шлема; сейчас этот шлем скатился и лежал у ног русича.
   Гуще всего валялись убитые на дороге у ворот, меж двух крайних домов. Здесь смешались и человеческие, и лошадиные тела. Поверх трех мертвецов вытянулся неподвижный Андрей; его светлая одежда - он не успел надеть брони - пятном выделялась на темных плащах литвинов. Семен почти его не знал - так, виделись на посиделках.
   Опять появились дружинники, на этот раз - во главе с самим воеводой. Трое принялись уносить убитых, остальные сгрудились у ворот.
   - Открывай, Степан Кузьмич, - велел воевода.
   Семен прошелся меж тел, подобрал у одного из литвинов кривую саблю, тяжелую, но удобную в руке. Свистнул Черкеса, заскочил в седло. Когда там придет подмога, это неизвестно, но татары полон просто так не уведут. Может быть, Семен плохой сын и никудышный собеседник, но пусть не поминают его лихом. Он никого не поведет за собой. Но татары надолго запомнят казаков.
   - Степан Кузьмич, - обратился он к своему знакомцу, - атаман наш, батька мой, будет меня искать, так скажи ему - пусть не ждут. Я к сенокосу домой буду.
   Гикнув, Семен помчался в открытые ворота. Ветер свистел в ушах. Прижавшись к гриве коня, он гнал своего любимца к сожженной деревне. Выехавшие с ним, но тут же отставшие дружинники что-то кричали ему вослед - Семен не слышал их. Он пронесся мимо догорающих хат, удушливо чадящих черным дымом - ни души. Перед домом знахарки Марьи Семен задержал коня. Дом лежал в углях, только сложенный из камней очаг гордо чернел меж обвалившихся стен; несколько обгорелых бревен валялось вокруг. Семен невольно глянул в сторону омшанника, что чинили они с Васькой - от него остались тлеющие головешки. Возле сломанного плетня лежал Шайтан, разрубленный едва не надвое. Не иначе, Кривец отомстил за прокушенную ногу. Рыжая шерсть местами была подпалена.
   Несколько раздавленных, потоптанных лошадьми кур на дороге. Заглянув в соседний двор, Семен увидел мертвого селянина, вытянутого саблей по голове. Должно быть, надумал сопротивляться. Снаружи у плетня лежал другой, молодой парень. Приглядевшись, Семен узнал старостиного сына, недавнего своего супротивника. Тот был горяч и дерзок; видно, не стерпел и в этот раз.
   У ворот Марьиного дома лежал застреленный из лука татарин в латах и полукруглом шеломе. Семен забрал у убитого лук, примерился - его сил едва хватило натянуть тетиву. Он потянул с трупа колчан - убитый вдруг перевернулся и уставился на него стеклянными глазами. Черкес шарахнулся от мертвеца.
   - Лежи, покойник, - проворчал Семен.
   - С мертвецами разговариваешь? - раздался знакомый голос.
   Семен порывисто оглянулся. У плетня сидел верхом на новом коне Василий.
   - А я вот со скакуном знакомлюсь. Решил Крутым назвать, как старого своего.
   - Поедешь со мной? - предложил Семен не раздумывая.
   - Что это ты задумал? Мы уж домой собирались.
   - Полон выручать.
   - Вдвоем? - Василий присвистнул. - Да их целая тыща там, татар-то! Совсем спятил, зальян!
   Семен не стал говорить, что татар всего сотни две - разницы для двоих, в общем-то, нет. Дело Васьки. Не хочет - он неволить не будет.
   Семен тронул коня в сторону Лесных Ворот.
   - Тебя там уж отец спрашивал! - крикнул Василий.
   - Ну, так передай ему, что слышал! - ответил Семен, не обернувшись. Внезапно Василий погнал коня и в три прыжка настиг его:
   - Постой. Я с тобой.
   Семен молча протянул ему руку.
   - Эх, дурная голова ногам покоя не дает! - вздохнул Василий и сжал руку Семена. - Раньше смерти не помрем. И почему я такой добрый?
   - Вперед! - Черкес рванулся вослед ушедшим за окоем врагам.
   Отступающий отряд медленно тянулся на юг, навстречу обжигающему Солнцу. Полон гнали в середине отряда, окружив воинами со всех сторон; неподалеку ехали предводители отряда и скрипела колесами одинокая степная кибитка, в которых обыкновенно ездили семьи степняков.
   Полонянников согнали в одну кучу. Делить их будут потом, хотя каждый воин твердо помнил, кого он захватил. Всем полонянникам связали за спиной руки, а на шее застегнули кожаный ошейник. Руки Никита покорно дал себе связать, стерпел и ошейник - но потом понял, что сойдет с ума. Он не выносил, когда что-то, пусть хоть слегка, сдавливало шею. То ли виселицу напоминало, то ли собачью цепь. Даже нательный крест свой он предпочитал носить не на серебряной цепочке, как подобало бы сыну боярина, а на шелковой веревке. И когда застегнулся на шее плотный обруч - "а как же иначе, ведь вывернется!" - Никите показалось, что он немедленно задохнется. И рук не поднять. Привязаны руки его к ошейнику соседа; так все и нанизаны, как бусы, на веревку. Длинной унылой вереницей растянулись пленники под присмотром всадников.
   Женщин собрали отдельно. Никита приметил там средь простых селянских платьев дорогой убор боярышни - и, как ни худо ему было, вздрогнул. Он был уверен, что Даша успела доскакать до крепости!
   Засвистели, защелкали плети. Отряд тронулся в путь. Полонянников погнали бегом; спотыкаясь, они побежали за лошадьми. Пришлось забыть о больной ноге и о тесном ошейнике.
   К полуденному привалу Никита понял, что если ему освободят руки, он первым делом задушит своего переднего соседа, к чьим рукам был привязан его ошейник. Тот - пожилой уже мужчина из селян - бежал, спотыкаясь, то и дело дергал веревку, но главное - Никите осточертело видеть один его лысеющий затылок. Когда объявили привал, полонянники, словно по команде, дружно повалились в траву. Тогда, лежа лицом в траве, Никита и подумал, что, наверное, задний его сосед думает о нем то же самое.
   Татары хоть и сдерживали коней, но страх перед погоней заставлял их торопиться. Тем лучше - до торга доживут лишь самые выносливые из пленников, и за них можно будет спросить хорошую цену. Женщин берегли больше, многих - тех, что помоложе да покрасивее - взяли на седло и на заводных коней.
   Поднявшись на колени, Никита огляделся, осторожно ворочая затекшей шеей. Передний его сосед лежал, свернув голову на бок, и обессилено что-то шептал. Никита пригнулся.
   - Воды! - услышал он.
   Меж полонянниками сновал молодой татарин, с ненавистью вливая им прямо в рот несколько глотков из бурдюка. Ему, видно, надоело быть на побегушках у старших воинов, но злился он почему-то не на них. Когда татарин подошел к нему, Никита дернулся сначала к бурдюку, но потом замотал головой. Он слышал от Степана Кузьмича, что на походе лучше не пить - только распаляется жажда.
   Стояли недолго. Татары напоили коней, и рывок веревки потащил полонянников вперед. Опять бежали. Затылок переднего вдруг превратился в дыню, сладкую татарскую дыню, полную нежной мякоти. Или, вернее, в арбуз... Красный такой, сочный... Что-то зашумело впереди; Никита был уверен, что это родник или речка. Почему же начальник не остановит отряд, не прикажет набрать воды? Перед глазами бежали круги - желтые, красные... Верно, опять знахарка Марья безобразничала. Что-то не видно ее среди полонянников. Может, и убили. Она ведь знала, что такое татарская неволя, могла и не даться живой. А была бы, она мигом собрала бы тучи и напустила бы дождь. Холодный и живительный. Под которым можно остановиться и, задрав голову, напиться, как из ведра...
   Даже раздавшаяся неподалеку русская речь не удивила Никиту. Очнувшись на миг от бесконечного переставления ног, он скосил взгляд. Справа от него ехали трое: Кондрат Кривец, тот купец, что давеча выкупал Грицка, и незнакомый всадник, закутанный с ног до головы в кебеняк - плащ с накидом на голову - ядовитого желто-зеленого цвета. Верно, какой-нибудь татарский мурза. Говорил Кривец.
   - Что ж вы отступили-то? Продержаться не могли?
   Кривец-то уж не снизойдет до разговора на чужом языке. Это вокруг все должны говорить на его. Никита ничуть не удивился, увидев его здесь.
   - Тебя там только не было! - усмехнулся литвин.
   - Стрелицу мы не взяли, - продолжал басить Кондрат. - А могли бы.
   - Как сказал бы Ахмат-мурза, не очень-то и хотелось, - донеслось из-под желто-зеленого наголовника. То ли с почтением, то ли с насмешкою это было сказано.
   - Ты это ему будешь говорить? Что теперь делать?
   - Разойдемся утром. Татары на юг, мы на запад, - отвечал литвин.
   - Я и мои люди поедем с вами, - произнес кебеняк. - Чтобы вас не тронули по пути.
   - Как пожелаешь, - склонил литвин голову, и в его голосе было истинное почтение.
   Никита, прикрыв глаза - упасть ему все равно не дадут, - стал гадать, куда придется бежать ему. Скорее всего, на юг. С татарами. Можно, конечно, надеяться, что полонивший его татарин входит в число людей этого кебеняка. Только чем от этого легче? А Даша? Ее куда?.. Чья-то тень, которой он на миг был благодарен, заслонила от него Солнце. Никита открыл глаза. Перед ним ехал Кондрат Кривец. Ничего не говорил, только пристально смотрел на пленника. Ударил коня плетью и поскакал вперед.
   Палящее Солнце сползало к закату. Татары остановились, наконец, на ночлег, дойдя до небольшой рощи с журчащим внутри ручейком. Пленникам вновь поднесли воды; Никита схватил горлышко зубами, решив, что скорее даст вырвать зубы, чем его выпустит, прежде чем напьется. Но после нескольких глотков татарин выкрутил у него изо рта бурдюк, оттолкнув его самого. Должны были принести еду. Хозяева пленников развязали им руки, намотав концы веревок от ошейников на руки. Кормить пленника - забота хозяина. Полонянники получили по лепешке, а те, у кого хозяева были пощедрей - и кусок вяленого мяса. Верно, отрывали от своего, выбирая то, что самим не съесть.
   Никита мог только догадываться, что будет дальше. Мышцы напряглись, когда хозяин принялся связывать ему руки; тот крикнул и хлестнул по рукам. Никита закусил губу. И тут вечернюю тишину прервал девичий крик. Никита рухнул в траву, пытаясь молиться; но тут же послышались мужские голоса и завязалась оживленная перебранка. Слышалось звяканье оружия; громче всего звучали голоса литвинов и польских гайдуков.
   Дело оказалось в том, что в отряде было около двухсот воинов, а женщин средь полона - меньше полусотни. И хозяева полонянок отнюдь не собирались делиться с другими. Татарские всадники восприняли это как должное, зато возмутились литвины. Как сумел разобрать Никита, они с бранью кричали, что, мол, в бою им досталось больше всех, а пленница - на всех одна. Они не полон себе набирали, а били москалей, а татары за их спинами орудовали. Что там было правдой, что нет, Никиту не трогало; но он с одинаковым удовольствием перегрыз бы глотку и тем, и другим. Может, и хорошо - для него самого, - что он связан. Спор разгорался; Никита уловил, что, оказывается, больше всех набрали полона польские гайдуки во главе с Кривцом. Литовский предводитель пытался Кривца усовестить, но тот, предприимчивый малый, предложил литвинам у него полонянников, вернее, полонянниц, купить. Или взять взаймы, но вернуть с лихвою.
   Это была, конечно, только отсрочка. Как ни унижало литвинов предложение Кривца, они либо примут его, либо подерутся с гайдуками, которых было почти вдвое меньше. Правда, там был Кривец, который один стоил десятка. Но в спор внезапно вмешались татарские начальники, сам, должно быть, Ахмат-мурза, за спиной которого Никита разглядел Желтого кебеняка. Спорщики разошлись, поварчивая, а всех пленниц собрали вместе и оставили на ночь под охраной нескольких татарских всадников. Видно, начальник сказал, что рано делить полонянок, пока не ушли они от московской погони.
   Стражу выставили вокруг всего стана, через каждые двадцать шагов, и все конные, так что, кого не заметил бы всадник, учуяла бы лошадь. Стан замер. Никита провалился - то ли в сон, то ли в бредовый кошмар.
   Нагнать неспешно идущий отряд было несложно. Семен гнал коня, почти не всматриваясь в следы, которыми испещрена была вся степь. Вскоре показалась пыль, что поднималась с земли множеством ног людей и коней, и Семен умерил бег Черкеса.
   - Что будем делать? - спросил Василий, понижая голос.
   - Подождем ночи, - отвечал Семен. - Не шепчи, нас они все равно не услышат.
   - А ночью что?
   - Посмотрим. Надо будет подойти поближе.
   Они поехали за отрядом, держась в двух верстах позади него. Василий неотрывно глядел вперед, и Семен, оглядываясь на него, видел, как мелькает в его глазах страх. "Пока держится парень. Не раскис бы, когда до дела дойдет".
   Он придержал коня и, поехав рядом, предложил:
   - Ты можешь еще вернуться.
   Васька злобно на него глянул:
   - Не хотел бы - не поехал. Али гонишь?
   - Не гоню. Но смотри, ты сам решил. Не ныть.
   - Не заною, - огрызнулся Васька. Конечно, страх глодал его, и кто бы не побоялся поехать, когда нет за тобою верных твоих товарищей, в одиночку, на почти гибельное дело? Его можно было понять.
   Молча они проехали до вечера, остановившись после полудня один раз в овраге, где журчал ручей - напоить коней и обтереть с них, да и с себя, пот. Когда потянулись к востоку длинные тени, Семен прервал молчание.
   - С ними едет повозка, - заявил он, вглядевшись в следы.
   - Что? - переспросил Василий, верно, все еще чувствовавший обиду.
   - Кого-то в повозке они везут! - повторил Семен громче. - Васька, не время обиды помнить. Мы должны друг друга слышать с полуслова, если не хотим тут остаться.
   - Ага, только хорошо бы, чтобы ты свои полслова сперва разъяснял, - проворчал Василий. - Ну, повозка у них, и что?
   - В них возят за собою их начальники своих жен, - проговорил Семен слышанное от отца.
   Васька задумался. Ну, и как ему объяснить толком свою мысль, ежели Семен ее сам еще не до конца понимает?
   - А! - обрадовался Василий. - Думаешь, можно напасть на повозку и устроить переполох?
   - Пожалуй, - кивнул Семен.
   Сгущался вечерний сумрак. Облачко, плывшее перед ними, остановилось. Не иначе, татары встали на ночлег. Не торопятся, знают наверняка, что нету поблизости сил у руссов, что могли бы за ними пуститься в погоню. Семен ухмыльнулся. Они еще узнают, чего стоят два казака!
   - Васька! - распорядился он. - Я поползу к кострам, ты стой тут, в ложбинке, держи лошадей.
   - Почему ты один? - возмутился Василий.
   - Одному сподручнее. Двоих скорее заметят. Держи лошадей, но моего Черкеса, коли будет рваться, отпускай. Он меня найдет.
   Семен выложил саблю и с ножом пополз к стану.
   Татары расположились на краю темной рощи, окружив лагерь частым строем часовых. С поля было не подойти; Семен пополз к роще.
   Какая-то лошадь все же учуяла его, заржала. Сторожа кинулись в темноту, опустив копья; Семен вжался в землю. Побоявшись отъезжать от лагеря и не приметив ничего подозрительного, всадники вернулись к лагерю. Переждав несколько мгновений, Семен пополз дальше, забирая вбок от отряда и надеясь, что татары не выставили охраны вокруг рощи.
   Ветер дул с поля. Деревья слабо шумели, но внизу, у корней, стояла тишь. Семен выпрямился и стал пробираться через рощу, молча проклиная торчащие ветки, корни, хрустящий валежник и лесные кочки. Ему казалось, он гремит на всю степь, хоть вряд ли его шаги услышал бы обычный человек. А если бы и услышал, то скорее принял бы их за шорох ветра или копошение мыши в траве.
   Из-за деревьев наблюдать было безопаснее, да и дозор со стороны леса, как и полагал Семен, был более редким. Опушку охраняли всего трое всадников; правда, временами в лес направлялся кто-нибудь из ратников, в которых Семен признал литвинов. Более неприхотливые татары не стеснялись справлять свои надобности прямо в поле. Семен подумал о полонянниках - как они-то? У него родилась мысль поймать одного из литвинов, но слишком долгое отсутствие товарища явно поднимет переполох, его кинутся искать и найдут.
   Посреди заимки, у костров стояла кибитка. Семен хорошо ее рассмотрел: плотно задернутые с боков занавеси, круглый навес. Ни окна, ни двери. Кого в ней везут? Можно было схватить головню из костра - Семен почти не сомневался, что успеет это сделать, - и ткнуть в занавесь, а, пока татары будут тушить повозку хана, освободить полонянников, и пусть разбегаются. Но лучше все же вдвоем с Василием. На случай, если с одним что-нибудь случится... Семен не стал думать, с кем. Он пошел в обратный путь.
   Добравшись до ложбинки, где оставил Василия с конями, он обнаружил, что спутник его крепко спит, подложив под голову седло. Кони мирно паслись рядом. Семен поднял свою саблю и, наступив спящему на грудь, приставил острие к горлу парня.
   - Сдавайся, подлый москаль! - прошипел он, подражая польскому выговору. Василий дернулся под ногой, но, почуяв, что его держат, сдавленно вскрикнул:
   - Сдаюсь, ясновельможный пан!
   Потом только он разглядел, кто его полонил.
   - Елки-палки, это ты! Где тебя носит? Сейчас, верно, уже полночь!
   Семен убрал ногу, засунул саблю в ножны и процедил сквозь зубы:
   - У нас заснувших в дозоре казнят смертью. Забыл? В следующий раз взаправду зарублю.
   - Ты что расшумелся? - Василий поднялся на ноги, отряхнулся. - Думаешь, саблей лучше махаешь, так ты начальник? Ты мне не указ, я ведь и уехать могу.
   - Ну, и поезжай. Без тебя управлюсь. Нужен мне такой помощник.
   - Да попробуй! Ты ж меня звал; самому воротиться гордость не позволяет? Знаешь ведь, что не сладишь один!
   Семен уже вознамерился дать Василию в зубы, но тут от криков их всполошилась татарская сторожа, и несколько теней помчались от костра в их сторону.
   - Бежим, дурень! - Семен сгреб Василия за руку и чуть не силой усадил на коня. Они понеслись прочь, и Семен ясно слышал стук двух стрел, ударивших позади них в землю. Погоня отстала, не решившись углубляться в степь. Казаки перевели тяжелое дыхание, словно не они скакали на лошадях, а те на них.
   Василий все молчал, но на что-то решался.
   - Ладно, - пробурчал он. - Я ведь только задремал, когда ты пришел. Тебя нет, время к полуночи, я и подумал, что ты в лесу заночуешь или хочешь поглядеть, как татары уходить будут.
   Василий смотрел с виноватым видом. Семен сжал ему локоть, кивнул.
   - Впредь в карауле не спи.
   Они решили все-таки подремать, и Василий, чтобы загладить свою оплошность, вызвался стеречь первым. В глухой час, когда свет минувшего дня словно весь поглотился холодной землей, Василий разбудил Семена.
   Когда поползли по степи красноватые, точно кровавые, отблески зари, залезая под веки, Никита мечтал об одном - не просыпаться. Руки и ноги задервенели на земле, спина, казалось, заскрипит, попробуй он разогнуться. Но их снова ставили на ноги, снова поили и кормили этими лепешками, казавшимися насмешкою над хлебом. Лагерь быстро сворачивался.
   Отряд начал делиться и делить пленников. Вокруг забегали всадники, опять началась перебранка, на этот раз - по-татарски. К хозяину Никиты важно подъехал Кондрат Кривец.
   - Слышь, бачка, продай своего холопа, - взгляд Кондрата скользнул по лицу Никиты. Татарин оказался знающим русскую речь - жителям порубежья приходилось поневоле говорить на всех соседних языках.
   - Покупай, багадур. Десять гривен возьму.
   - Да я ж не невольницу себе выбираю! Хватит за него и рубля московского!
   - Почто обижаешь, багадур? - татарин хитро прищурился, видно, умел торговаться. - Думаешь, не пойму? Я взял большой хакан урусов, почто его так низко ценишь? Десять гривен давай, а то его себе оставлю. Пусть коней у меня пасет.
   Никита был, наверное, и рад пасти коней. Не самое трудное дело. Может, и бежать удастся. Но вставал в отдалении призрак невольничьего рынка в Крыму, и тогда Никита был просто рад Кондрату: пусть злодей, да свой.
   - Десять гривен давай, десять гривен давай... - передразнил татарина Кривец. - Ты до десяти-то считать умеешь? Ты ж не десятник, тебе не положено.
   - Дашь десять гривен - сочту, - усмехнулся татарин.
   - Ну, давай на пяти сговоримся! - предложил Кривец, дружески хлопнув татарина по плечу. Тот отступил, не выпуская, однако, веревки от Никитиного ошейника, и замотал головой.
   - А, может, поменяемся? Я тебе полонянку, статную девку, а ты мне - этого парня?
   Никита видел, как загорелись глаза у полонившего его татарина, и понял - отдаст. На миг всколыхнулась радость в груди. Он знал уже, что Дашу пленили литвины - она и была той "одной на всех", о которой кричали вечером. Хоть до Литвы они будут вместе. И литвины были многие из русских земель, почти свои... А потом вдруг подкатил к горлу ком, когда понял он, что чужою жизнью собираются выкупать его. Что он тогда подумал? Может, решил, что одна у невольницы судьба, как натешится ею новый хозяин - на рынок рабов? Или, что Кривец - все-таки христианская душа? Или, что проще из Литвы добраться до дому, чем из Великой степи? Никита не помнил этих мыслей. Просто противно стало, что кто-то пойдет вместо него.
   - Не покупай меня, - произнес он, разлепив ссохшиеся губы, в глаза Кривцу. - Все равно не дойду до вечера.
   - Это почему? - нахмурился Кривец.
   - Да мало ли, - хмыкнул Никита обреченно. Но слова его услышал и татарин.
   - Держи его, - он кинул веревку от ошейника Кондрату. - Веди девку.
   - Мы, кажется, договорились на пяти гривнах? - спокойно ответил Кондрат, наматывая веревку на руку и вытаскивая пять кусков серебра из кошелька.
   Татарин что-то закричал и взмахнул саблей над головой Никиты. "Ну и пусть," - мелькнуло в голове. Он зажмурился, когда рывок ошейника повалил его навзничь.
   - Это мой холоп, - прорычал Кондрат. - Я тебе заплатил.
   Должно быть, ругаясь на своем языке, татарин все-таки собрал серебро, разлетевшееся в пыли, и поехал к своим. Сердце медленно успокаивалось.
   Отряды разъезжались. Никита осмотрелся: направо отворачивали полтора десятка литовских всадников, столько же примерно татар во главе с тем, кого Никита называл Желтым кебеняком, и восемь гайдуков - Никита усмехнулся: уехало четверо, приехало восьмеро; из Кривца, что ли, еще четверых налепили? Полону же на этих неполных четыре десятка воинов приходилось чуть не полусотня человек, из которых половина, и притом почти все - женского полу разного возраста, на долю отряда Кривца. Воистину, тот, похоже, пришел набирать себе полон, а не сражаться.
   Их согнали вместе, и Никита разглядел средь полонянок и Дашу, и Ульяну - дочь Марьи. Всадники окружили их, погнали на запад, топча свои тени; позади отряда катилась кибитка, запряженная парой гнедых лошадей, и возле нее ехал Желтый кебеняк.
   - Погубит тебя жадность, Кондрат, - заметил предводитель литвинов, подъезжая.
   - Пан Локотек, не путай жадность с рассчетливостью. Ясновельможные паны любят русских красавиц. А можно ли в наши дни прожить без дружбы ясновельможных панов? Вот, коли желаешь, могу уступить одну тебе, по старой памяти.
   Локотек хлестнул коня, точно на нем вымещая всплывшую давнюю обиду. Потом вдруг вернулся.
   - У меня есть жена, Кондрат, - ответил он. - И я ее люблю.
   Никита задумался, кем был тому Кондрат. Может, Кривец ухитрялся служить сразу двум хозяевам в качестве стремянного? Но Локотек не походил на его хозяина, скорее, на равного, только старшего.
   Кондрат уехал вперед, а скоро к Никите подскакал гайдук и отвязал его от общей цепи полонянников.
   - Садись, пан, - с усмешкой предложил гайдук и втащил Никиту на седло заводной своей лошади. Спешившись, связал Никите ноги под брюхом коня; конь стоял, кося глазом на незнакомца, но подчиняясь хозяину. - Пшел!
   Теперь Никита мог оглядывать отряд сверху, не волочась в пыли за затылком соседа. Видно, Кондрат вправду испугался, что его дорогой пленник задумает что-нибудь с собой сотворить, и решил связать ему не только руки, но и ноги. А, может, побоялся, что не выдержит Никита пешего пути.
   Когда затихли звуки удаляющегося отряда, Семен с Василием подъехали к месту его ночевки. От кострищ расходились два следа, и два облачка виднелись на Полудне и на Закате. Враг разделился.
   Семен опустился на бугорок и уставился в землю, точно надеясь, что она подскажет ему ответ. Он не успел. Не мог же он предвидеть, что татары решат разделиться! Но оправдываться теперь поздно - или слишком рано, никто его не обвиняет. Куда ему ехать? На закат? Тогда он не спасет тех, кого увели на юг, а их-то и надо спасать в первую очередь, ибо никуда, кроме как на торг, их вести не могли. И, как мог он видеть по следам, большая часть пленников отправилась именно туда. На юг? Но и большая часть воинов шла туда же. Спасти этих полонянников было трудней, а сложить голову в степях подле Крыма - верней.
   Был еще один путь. На восток. Домой. Если сказать себе, что проиграл, и ничего сделать не можешь. Тогда зачем было кидаться красивыми обещаниями, грозить кулаками, убегать от отца?.. Он пока даже не попытался, татары еще не узнали о его погоне. Так пусть узнают!
   Он присмотрелся к следам. Он помнил, что Дашу похитили литвины, и хоть знал он, что делали с девицами в полоне, а забыть ее не мог. Потому сердце тянуло его на запад, к литовским рубежам. Однако говорили следы, что на запад поехала и кибитка, с которой связывал Семен замысел ночного нападения. Если есть надежда кого отбить, так только тех, кого увели литвины - а в том, кто ушел на закат, Семен не сомневался. Он поднялся с земли.
   - Ну, что? - робко спросил Василий. - Домой?
   Семен покачал головой.
   - Туда, - он махнул рукой в сторону, которую указывали легкие тени деревьев на опушке.
   Вокруг тянулась бескрайняя степь. Где-то далеко впереди вставали темные поросшие лесом холмы - там текла река. К ней медленно полз вооруженный отряд, охраняющий непомерно большой полон. Впрочем, никто, разве что обезумевший, и не попытался бы бежать. Татарские стрелки били метко.
   Дошли до привала; отряд встал возле неболшого лысого холма высотою в двух всадников. Никита разглядел, где ехали Даша и Ульяна: сестру вез литвин неподалеку от Локотека, и вид у Даши был совсем не поникший, Никита, знавший ее хорошо, поручился бы, что она обдумывает месть своим похитителям, и месть должна была быть достойной ее. Ульяну же вез поперек седла со скрученными руками и ногами человек рядом с Кривцом, и девушка, кажется, была без сознания. На привале ее сняли на землю - она не пошевелилась.
   - Неси воду, - велел Кондрат Кривец, подходя к без чувств растянувшейся на земле Ульяне. Гайдук, везший девушку, побежал к вьючным лошадям; Кривец меж тем разглядывал пленницу. Даже сейчас она была хороша. Никита подавил в груди какое-то странное чувство, не то волнение, не то даже радость от того, что видит ее. Пряди распущенных черных волос разметались по земле, волнами падали на грудь, оттеняя невероятную бледность лица. Глаза были закрыты. К ней, как медведь к стройной лани, подошел Кривец и носком сапога похлопал ее по щеке.
   "Наверное, это у него означает ласку," - Никита закатил глаза.
   - Лей, - услышал он.
   Гайдук принес воду и, вытащив затычку из бурдюка, осторожно плеснул на лицо девушки.
   -Дай сюда! - Кривец отобрал воду у гайдука и разом выплеснул ее всю на тело Ульяны. Девушка застонала, но не открыла глаз; и тогда Кондрат резко пнул ее сапогом в бок.
   - Что, Кондрат! - не выдержал Никита. - Не любят тебя девицы по своей воле?
   Кривец лениво оглянулся на говоруна, и Никита понял, что тот даже не обиделся. Обижаются, когда в шутке есть доля правды. А что обидного говорить кудрявому, что он лысый? Видно, Кондрата девицы любили. Или серебро его пана. Меж тем веки Ульяны вздрогнули, и пронзительно-зеленый ее взгляд устремился в лицо Кондрату.
   - Не напугаешь, ведьма, - усмехнулся Кондрат. - Не одумалась еще? Смотри, мне ждать надоест - отдам гайдукам на потеху.
   Столпившиеся вокруг начальника гайдуки похотливо захохотали. Глаза Ульяны вдруг полыхнули огнем ненависти, и гогот смолк. Кажется, пленницу побаивались. И только от страха Кривец мог сделать то, что сделал. А он поднял плеть - и со злобным присвистом опустил ее на плечи Ульяны.
   От внезапности девица простонала сквозь зубы. "Она, конечно, его пленница. Какое мне дело? Может делать, что хочет. Рассказывали, помнится, что на далеком юге и худшие вещи с невольницами и невольниками вытворяют. Мало ли девиц страдает в плену? Одной больше, одной меньше. Да, в общем-то, какая разница, одним человеком больше, одним меньше. На кой вообще люди живут?..." И колени Никиты почти без спросу начали поворачивать коня, а сведенные у того под брюхом пятки - стучать коню в ребра. А потом привязанный за уздечку к седлу гайдука конь тряхнул головой и потянул хозяина за собой, и тот успел только крикнуть:
   - Стой, куда?!
   Никита знал, что конь не налетит на Кондрата. Вернее, он это понял, когда конь его поплелся мерным шагом, обходя людей. Никита зубами вцепился в гриву, бил пятками, насколько позволяли путы, и конь, тряся головой, бежал, куда не хотел. Кондрат медленно повернулся. Или повернулся он быстро, и конь бежал быстро, просто время вдруг растянуло свой ход? Никита свесился на бок - и съехал с седла на Кондрата, успев только стиснуть зубы. Больше всего он боялся, что ему выбьют зубы.
   Кондрат сгреб его за ворот и опустил кулак на лицо. Наверное, меч, когда его куют, чувствует то же самое при ударе молота. Никита ждал этого, но скула, принявшая удар, завыла, и он едва сдержал подступивший крик. А Кривец деловито ударил его еще раз - в живот, от чего зашлось дыхание и Никита сложился пополам, и последний раз - в бок, под ребра.
   - А не убьешь ты своего дорогого пленника? - раздался рядом голос Локотека.
   - Хотел бы убить - уже убил бы, - прорычал Кондрат. - Будет свое место помнить. Снимите его, пусть оклемается.
   Никиту отвязали от коня.
   - Не боишься, что сбежит? - спросил Локотек.
   - Пусть бежит, коли жить надоело.
   - Ему, похоже, надоело, коли под твой кулак полез.
   Над Никитой склонилось потное лицо Кондрата.
   - Ну, боярчонок, сколько за тебя дадут? Пятьсот гривен? Тысячу?
   Никита с опаскою приоткрыл рот, выдавил:
   - Был бы я...сыном князя,.. может, в казне столько и сыскалось бы.
   - Ну, родителям твоим сказать, они за тебя соберут.
   Никита покачал головой, не поднимая ее от травы, и ему показалось, что внутри бултыхаются расплавившиеся мозги.
   - Без Даши я им... Не надобен. Без сестры.
   - Это та девица? - Кривец обернулся к Локотеку. - Что твои люди взяли? Я ее видел в крепости.
   Он выразительно поглядел на литвина, хмыкнул. Локотек пожал плечами:
   - Спрашивай у тех, кто ее полонил. Я ей не хозяин.
   - Только и могут твои люди, что девиц воровать, - с неподражаемой наглостью заявил Кривец.
   По виду Локотека можно было понять, что ему очень хотелось ответить в духе: "не тебе бы о том говорить!" - но он решил не опускаться до подобного спора и отъехал в сторону.
   - Хватит лежать, - пихнул Никиту в бок Кривец. - Залазь на коня.
   Понятно, родители и одного Никиту попытались бы выкупить, но Кривец уже смекнул, что обоих детей отец с матерью выкупили бы с куда большей охотой. Он что-то обдумывал, когда к нему подъехал Локотек.
   - Он хочет, чтоб ты отдал ему свою полонянку.
   - Он, что ли? - Кривец оглянулся на ехавшего позади отряда Желтого кебеняка. - А сам он мне сказать не мог, надо было гонца посылать?
   - Он просил меня, - сдержанно отвечал Локотек, - поговорить с тобой.
   - Может, и отдам, - Кондрат зевнул. - Когда надоест.
   Подождав ответа и не дождавшись, он вновь обернулся к литвину:
   - Или могу обменять. На вашу полонянку.
   Черные густые брови Локотека на гладком ястребином лице полезли неудержимо вверх:
   - За простую холопку - боярышню?
   - Не я прошу, хозяин просит. Значит, ему надо.
   - Я тебе уже говорил, она - не моя пленница.
   - Так выкупи, - спокойно и нагло улыбнулся Кривец.
   Локотек озлобленно дернул коня и отъехал в хвост отряда.
   Холмы впереди придвинулись, но до темноты путники до них не дошли. Заночевали вновь у небольшого островка деревьев посреди поля - там можно было найти дрова для костра. Воины запалили три костра: отдельно литвины, отдельно гайдуки, и посередине - татары. Пленников согнали в кучу рядом с татарским костром.
   Никита давно уже не мог думать ни о чем, кроме как о том, как бы слезть поскорее с коня. На отвязавшего его гайдука он поглядел чуть не как на благодетеля; впрочем, тот же гайдук и пошел его сторожить, когда Никита надумал отойти в сторонку.
   На стоянке Никита вновь очутился посреди полонянников. Те на него не смотрели; Никита подумал сперва, что они затаили зло на него, ибо едет он верхом, когда они бредут, сбивая ноги, но, приглядевшись к их лицам, застывшим и равнодушным, понял, что и на него им просто глубоко наплевать.
   Скула заплывала синяком; Никита с тоскою пошевелил плечом, потрогал им скулу. Руки бы развязали! Должны же их кормить нынче!
   Напротив него остановился гайдук - или литвин, по одеже не разберешь сразу, - с черной повязкой, наискось закрывающей его левый глаз. Присмотревшись к черным усам его, к осунувшемуся лицу, пересеченному шрамами, Никита в изумлении признал в нем нового управляющего Гедиминовым подворьем, бывшего холопа Забрезского, Грицка.
   - Шо, пан, сидишь? Пойдем, Кривец кличет.
   - А ты и у него на побегушках, Грицко? - усмехнулся Никита.
   - Обо мне не твоя забота, пан, - Грицко подтолкнул его в спину.
   Для Кривца в этот раз поставили шатер, и сопровождающий Никиты подтолкнул его внутрь. Там стояли сам Кривец, гайдук, что вез Никиту, и гайдук, что вез Ульяну. Девушка тоже была там; связанная, она лежала в углу, и Никита не сразу ее заметил.
   За кожаным пологом послышались шаги, и в шатер вошли Даша, Локотек и один из литвинов. Литвин хотел подтолкнуть свою пленницу, Даша обернулась и произнесла таким тоном:
   - Не трогай меня! - что, даже если у того и были какие-нибудь тайные намерения, они у него пропали.
   Локотек прошел к срединному столбу шатра.
   - При видоках я покупаю у воина Кейстутиса эту полонянку и даю ему за нее десять гривен серебром, - произнес он торжественно и положил к столбу позвякивающий мешок. Литвин, приведший Дашу, поднял мешок и, поднеся факел, стал пересчитывать содержимое. Считал он медленно, шевеля губами, наконец, довольный, поклонился пану и ушел.
   - Теперь поговорим, - произнес Кривец тихим басом.
   Поговорить им, однако, не дали. За стеной шатра послышался сперва волчий вой, затем лошадиное ржание, крики - и затрещало пламя, вырвавшись на свободу из тесных оков костра.
   Семен с Василием долго преследовали отряд, неторопливо пыливший перед ними. Васька молчал - может, опять дулся, а, может, опасался теперь заговаривать с Семеном, от которого, как он узнал, можно было всего ожидать. Отряд двигался прямо, не сворачивая и почти не огибая мелкие бугорки, попадавшиеся на пути. Полдень успел миновать, и отряд остановился на привал, прежде чем Семен догадался проследить его путь, вскинув глаза вперед от земли, и увидел, что движутся преследуемые к вставшей на окоеме гряде холмов. С вершины легче было наблюдать за отрядом, и Семен, измученный медленным плетением их в пыли отряда, решил рискнуть. Он погнал Черкеса наметом, но не вперед, а забирая немного к югу. Василий доверчиво, ни о чем не спросив, поскакал за ним.
   Благодатная лесная тень расступилась перед ними, открыв неширокую речку. Тихо журчала вода, покачивая траву на стрежне. Вода была чистой, словно хрустальной, и Семен без раздумий полез купаться. Вылезя, побегал по берегу, потом размотал суму и вытащил чистую рубаху. По обычаю. Перед боем, не на жизнь, а на смерть.
   С голой вершины холма, обнажившейся после оползня, видна была змея отряда, ползущая к реке. Солнце садилось; отряд не успевал дойти до темноты. Значит, придется возвращаться, чтобы сойтись с ним.
   Василий безропотно остался стеречь лошадей - кажется, со вчерашнего вечера он боялся перечить Семену. "Ну, и тем лучше, - подумал Семен. - Худо, когда из двух воинов два начальника. Пусть помалкивает."
   Осмотрев лагерь - на сей раз вокруг него не было столь сильной охраны, как в минувшую ночь, - Семен решился. Кибитка стояла недалеко от границы лагеря. Меж костров высился шатер; Семен заколебался, не стоит ли напасть на него, но увидел снующих в шатер и обратно к костру гайдуков, и раздумал. Пусть будет кибитка. Быстрым шагом он поспешил к Василию, ждавшему его с лошадьми.
   Василий сидел возле коней, отчаянно борясь со сном. Бывает, когда от долгого волнения человека клонит в дрему; с Василием, кажется, это и творилось. Заслышав шаги, он вскочил на ноги и, видно, не разобрав, кто перед ним, храбро взмахнул саблей. Семен усмехнулся, подумав, что, пока тот разглядит, куда рубить, его успеют убить трижды.
   - Опять глаза в рукаве забыл? - спросил примирительно.
   - Ты это, - буркнул Василий почти разочарованно. Да, два дня гоняться за врагом, видеть его - и ни разу не встретиться лицом к лицу. Начнешь уже и томиться: "Пусть хоть прирежут скорее."
   - Зараз пойдем.
   Была у Семена задумка поначалу: подойти к стану, как одинокий путник, попроситься к костру или даже в отряд - гайдуком, а потом уж... Но потом представил он, как заговорит с ними, сядет у костра, вместе с ними будет хлебать варево из котла, а ночью встанет и начнет резать им глотки, и понял, что даже ради спасения многих не сделает того. Чем же он тогда отличаться будет от тех же сбиров, что своих хозяев, приютивших их в Стрелице, потом предали?
   Засаду Семен зазорной не считал.
   С огнем подойти не удастся - заметят; значит, придется прорываться к костру. Ближе всего к лесу сидели литвины, за ними - татары, меж ними и шатром - полонянники, и с краю - польские гайдуки. Из всех них Семен больше опасался татар - они были и лучшими стрелками, и лучшими наездниками. Семен решил взяться за литвинов.
   - Коней пусти. Мой не уйдет, а твой как?
   Васька пожал плечами, замялся:
   - Не объездил я его. Не знаю.
   - Значит, молись, чтоб не ушел.
   Они медленно, как тогда, в первом своем походе, поползли краем леса к кострам. На околице лагеря фыркали кони. Если их пугнуть, всем сторожам будет занятие.
   - Васька! Ты, помню, волком выть умел?
   Василий хмыкнул самодовольно и хотел уже показать свое умение, но Семен удержал:
   - Не здесь. Обойди рощу, и с того края зайди, где кони.
   Васька кивнул и скрылся за деревьями.
   Воины бродили меж костров, литвины зло косились на гайдуков. К шатру подошли трое: два воина подвели Дашу. "На потеху кому-нибудь?" - Семен стиснул рукоять сабли. Ну, где же ты, Василий?
   Когда совсем рядом прозвучал долгий и протяжный вой, тоскливый и одинокий, словно выл это последний волк, оставшийся на Земле, Семен вздрогнул. Воины замерли, прислушиваясь; а кони их вдруг шарахнулись прочь от леса, и за ними метнулась некая - скорее волчья, чем человечья - тень.
   Хозяева побежали ловить скакунов. Поднялась суматоха; кони ржали, разбегаясь в темноту. Семен вскочил, призывно свистнул и опрометью бросился к костру.
   Изумленный литвин замер у него на пути. Он даже не хотел удержать казака, просто позабыл уйти. Семен сшиб его всем телом - и оказался у костра. С краю лежала длинная ветка, и конец ее уже тлел, но показалось Семену, что ее не хватит, и он, захватив обеими руками из костра дрова пополам с углями, в прыжке швырнул их на повозку.
   Полог раздвинулся от удара. Внутри оказалась подстилка из сена; она быстро занялось огнем.
   - Пожар! - с воплем замер на месте бежавший куда-то гайдук. Татары бросились затаптывать пламя, охватившее кибитку их предводителя, а Семен бежал им навстречу и резал веревки, связывавшие полонянников.
   - Измена! - из шатра вывалились знакомые черные усы и повязка через глаз. Задняя стена шатра затрещала, ибо полоснул ее саблей невидимый всадник; но Семен знал, кто это был.
   Первым наружу выскочил Грицко, маявшийся в углу; за ним, забыв о связанных руках, кинулся Никита.
   - Куда, стервец?! - проревел Кондрат, бросаясь следом.
   Шатер, казалось, начал разваливаться надвое. Где-то лязгнула сталь; перекрывая сумятицу, дробно простучали по земле копыта, и из темноты в свет костра вылетел статный гнедой конь с развевающейся черной гривой.
   - На коней, чтоб вас всех!.. - донесся возглас. Пленники, стоя, остолбенело глядели на свои освобожденные руки; потом, что-то сообразив, кинулись ловить лошадей. Кого-то, не глядя, рубанул саблей гайдук; татарин прицелился - и пустил в другого стрелу, но вторую пустить не успел: вихрем мчащийся конь сбил его с ног и отбросил к углям костра.
   Никита обежал шатер; за ним топал Кривец, выдирая саблю. Вдруг перед ним вынырнул литовский воин, успевший сесть верхом, в доспехах, но без шлема. Никита был зажат меж Кондратом, литвином и шатром; затравленно озираясь, он отступил. Но позади всадника вдруг послышалось одинокое:
   - Ура-а! - и еще один верховой возник перед Никитой, размахивая саблей в левой руке; а правой он, не долго думая, отвесил затрещину литвину, оказавшемуся меж ним и Никитой. Тот молча упал с коня.
   - Садись! - крикнул спаситель Никиты, ловя скакнувшего вбок коня. Кривец споткнулся об упавшего литвина и, не сумев остановиться, пробежал вперед, где, судя по удару и ругани, упал.
   - Погоди, - Никита силился вывернуть руки через голову, чтобы завязка оказалась спереди; некоторым это, говорят, удавалось. - Там, в шатре...
   - Кто?
   - Я, - ответил Локотек, появившись из разрезанной стены с обнаженной саблей в руке.
   Никита прижался к шатру. А меж ним и Василием вновь появился вскочивший с неожиданной резвостью на ноги Кривец. Но тут за спиной Локотека раздалось лошадиное ржание, и шатер словно разнесло на куски.
   Локотека отшвырнул конь, вынесшийся из палатки. Пан, верно, налетел на Кондрата, но на сей раз упал не Кривец, а Локотек.
   - Я тебя сам задушу, - пообещал Кондрат, надвигаясь на Никиту. Поначалу Никита попятился, но сзади был шатер. Едва не упал - и уже представил тяжелые руки Кривца, сошедшиеся замком на горле. Оттолкнувшись от стены шатра, прыгнул перед носом Кривца вбок, к стоявшему с конем Василию. В руке казака была сабля, что изготовил он для боя с Локотеком; содрав кожу на ладонях и продрав рубаху, клинок рассек веревку на руках Никиты.
   - Стой! - в ногу вцепился Кривец; Никита, уже переваливший тело через хребет коня, пихнул его второй ногой, руками схватившись за гриву коня. Скакун, обезумевший от страха, понес, а в руках Кривца остался сапог. Вскоре мимо что-то пролетело. Никита не сомневался, что это его сапог, но не стал останавливаться и проверять.
  
   Семен видел, как Дашу вводили в шатер; значит, ей бежать бы не удалось. Расталкивая подступивших ратников, он вскочил на седло примчавшемуся Черкесу и, свесившись набок, из-за крупа коня продолжал рубить путы. Послушный Черкес летел к шатру; Семен махнул саблей по одноглазому литвину - тот увернулся, и конь с треском вломился в шатер через широкий вход.
   - Даша! - он, не задержав полета коня, подхватил девушку на седло прежде, чем она успела решить, друг это или враг. Но она не сопротивлялась; только вдруг вцепившись в поводья коня, крикнула:
   - Стой! Там, в углу - еще одна...
   Семен пригляделся. Под копытами Черкеса скорчился гайдук, не успевший отойти, а дальше, в темноте угла, лежала черноволосая дочка знахарки Марьи.
   Вернее, то, что это была Ульяна, Семен узнает потом. А сейчас - он крякнул - и втащил связанную полонянку рядом с Дашей, думая, как бы ему удержать их обеих и при этом управлять конем. Саблю пришлось взять в зубы; обеими руками он прижимал девиц друг к другу и держал поводья. От легкого понукания Черкес взвился стрелой, продираясь через разрезанную стену. С Даши слетел платок, хлестнув Семена по лицу; кто-то дернулся прочь от тяжелых конских копыт. Саблю вывернуло из зубов; Семен сплюнул кровь и помчался в степь. Рядом с ним скакали двое всадников. Повернув голову вправо, Семен узнал Василия.
   - Прими, - прохрипел он, одной рукой протягивая ему Ульяну.
   Василий подхватил девушку и на скаку принялся развязывать ей руки.
   - Гони! - крикнул ему Семен.
   - Сестру... Отдай, - послышался хрип слева. Глянув туда, Семен с удивлением, прорвавшимся сквозь топот сердца, признал во втором всаднике Никиту, стрелицкого хорунжего.
   - Черкес унесет хоть троих, - заверил Семен Никиту. - Нам надо отвлечь гайдуков.
   И он поскакал наверх небольшого холмика, залитого стареющей, но еще почти круглой луной. Дашино платье забелело на вершине. С воплями устремились к ним всадники; Никита слышал, как свистят стрелы, но Семен успел уехать дальше, чем доставали они. Не скрываясь, Семен погнал коня к блестевшим на западе холмам.
   - За ним! - воскликнул Василий.
   - За ним, - подхватил Никита.
   Он видел, как разлетаются по неоглядному полю кони, унося полонянников. Может, кто-то и доберется до дому. Большая часть преследователей, верно, кинулась за казаками, не таившимися в тени.
  
  -- Глава 5. Желтый кебеняк.
  
   Кто воздвиг этот дом в необъятной глуши?
   Кто осмелился рыскать один по степи?
   Кто чужую судьбу самолично решил
   И решенье свое клятвой крови скрепил?...
  
   Всю ночь продолжалась погоня. Но теперь она более походила на загонную охоту: то тут, то там возникали в степи тени всадников, и беглецы, думавшие было, что оторвались, вновь пускались наутек.
   В глухую полночь их небольшой отряд достиг берега реки. Семен перешел ее вброд, памятуя, как делал отец, и повел спутников в ложбину меж двумя холмами. Вокруг стелился лес. Семен остановился.
   - Надо дать отдохнуть коням.
   Ползла луна, и видно было, как отгрызла у нее ночь правый бок. Блики дрожали в далеком северо-восточном углу неба, открывающемся из-за холма.
   - У них осталась моя матушка, - сообщила Ульяна, устало опускаясь на землю.
   - Где она была? - озабоченно спросил Семен.
   - Ее в кибитке везли.
   Семен едва не присвистнул: "Вот как! Выходит, я чуть знахарку Марью не спалил?" Но мысль, что Марья - все-таки колдунья, и потому не мог ей огонь вреда наделать, да и татары быстро к повозке подоспели, - несколько утишили его не вовремя проснувшуюся совесть. Говорить о своем покушении на кибитку он, однако, не стал.
   - И вам бы вздремнуть, - посоветовал он вместо того. Никита покачал головой:
   - Я-то уж точно не усну.
   - Огонь бы развести, - жалобно попросила продрогшая Даша. У Семена вздрогнуло сердце.
   Он долго взвешивал, можно развести костер, или его заметят, и наконец жалость к измученным девицам взяла верх над осторожностью (да и сам он уже мечтал о живом потрескивании костра).
   - Васька, собери хворост, - попросил Семен; сам попробовал было подобрать ветку - и скривился от непривычной боли в обожженных ладонях. Наверное, удержать саблю он сейчас смог бы, лишь стиснув зубы. И на губах корочкой запеклась кровь. Никита глянул на него - и, невзирая на свои ноющие скулу и ребра, пошел помогать Василию.
   Парни натаскали веток из рощи, Семен вынул из седельной сумы кремень и огниво, и вскоре небольшой костерок уже освещал маленькую ложбинку меж склонами холма, где устроились они на ночлег.
   - Жалко, воды принести не в чем, - вздохнула Даша.
   - Да, разве что в моем сапоге, - хмыкнул Никита, поджимая под себя озябшие ноги. - Хотел бы я знать, зачем я его таскаю?
   - Давайте я вам расскажу о духе степи, - предложила Ульяна, оглядывая курган.
   - Расскажи, - кивнул Васька. - За разговором меньше есть хочется.
   Ульяна пересела поближе к огню и устремила взгляд куда-то вдаль, на восход.
   - Было это давно, и только курган этот остался с тех пор. Лежала степь, и не было ей ни конца, ни края, и никто не мог перейти ее из конца в конец. Кто же оставался в поле на ночь, тому не суждено было утром увидеть Солнце. Тела их и побелевшие кости видели робкие путники, обходя Великое поле по краю.
   Издалека прилетел тоскливый вой. Где-то шла стая степных волков. Может быть, донеслись их крики над телами тех, кого вели на невольничий торг по южной дороге? Слушатели, да и сама рассказчица невольно вздрогнули и теснее сдвинулись к костру.
   - Это волки, - сказал Василий на всякий случай. - Они к огню не пойдут.
   Ульяна продолжала.
   - Тогда и прошел слух, что живет в степи дух в облике змея, похищающий души у спящих. Долгое время никто не смел подходить к опушке леса и выходить в степь. Но случилось однажды, что жестокий бой шел меж племенами, живущими в лесу, и одно из них прогнали к степи. Было пред ними две дороги: или пасть в бою и отдать семьи свои врагу, или выйти в степь - и погибнуть от неведомого лиха. Тогда вызвался юноша, что недавно стал воином. Он сказал: "Я поймаю змея. Вы же, как увидите огонь, бегите к нему и засыпайте яму, которая будет рядом с ним." И, как настала ночь, он вышел в поле. Вырыл он яму и сложил дрова для костра, и положил несколько углей, что принес из родного очага. Потом притворился спящим и стал ждать. И вот в полночь, когда выходит нечисть на охоту свою, почувствовал юноша, будто кто-то зовет его. Хотел он броситься на крик - но понял он, что морок это. Тогда протянул он руки - и схватил врага, что хотел уже вытащить из него душу. Сцепились они, и, напрягшись, утащил юноша змея за собой в яму; когда же падал, успел он толкнуть уголья в костер.
   Ульяна умолкла на миг. Под холмом разлилось молчание; даже костер их словно поник, угасая. Но снова возвысился голос Ульяны.
   - Затрещало пламя, прибежали сородичи его и забросали яму землей. Только наутро спохватились: где же тот, кто спас их? Но так и не нашли его. Змей же с тех пор сидит под холмом, ибо держит его за руки тот юноша, и не выйдет он, пока кто-нибудь его не позовет.
   Мрачно сгущалась тьма, и даже звезды не видны были, отброшенные светом костра. Луна сползала к закату.
   - Может, позовем? - предложил Никита в шутку, надеясь, что хоть кто-нибудь улыбнется.
   - Ты с ума сошел? - обернулся к нему Семен, и в глазах его плясали безумные язычки пламени.
   Резко и пронзительно разрезая тишину ночи, заржал Черкес - и, отведя глаза от плясок огня, вздрогнувшие беглецы увидели серую тень всадника, выступившего из-за деревьев.
   Всадник неторопливо махнул рукой, не то приглашая - не то приказывая следовать за ним. И неведомо почему, но ему подчинились. Повинуясь непроизнесенному приказу, Семен залез на Черкеса. Опустив голову, Даша покорно забралась к нему на седло. И, хотя скрыто было лицо всадника, но показалось им, что победитель их довольно усмехнулся.
   Ульяна не шевельнулась, сидя у костра. Язычки пламени медленно угасали, падая в пепел. Костер вздохнул в последний раз - и умер. На миг на поляну навалилась тьма. А потом дальняя полоска зари появилась за плечами всадника, и Никита различил цвет накидки, скрывавшей его: ядовито-зеленый, отливающий желтизной.
   Всадник вперил невидимый взгляд туда, где мгновение назад была Ульяна - но девицы там не было. Оцепенение спало.
   - Бежим! - крикнул Васька, и кони брызнули в разные стороны. У Никиты промелькнула мысль, как сыщет он дорогу в этой степи; и, промчавшись бешеным наметом шагов сто, напрямик, он остановил коня и оглянулся. Ни Семена с Дашей, ни Васьки, ни этого древнего духа зла, вылезшего из холмов, позади не было. Перед ним расстилалась пустая степь. Холмы, подле которых они ночевали, тоже исчезли.
  
   Дашу колотила дрожь. Семен чувствовал ее сквозь тряску скачки, - и гнал и гнал Черкеса. Давно они должны были оторваться. Семен ободряюще сжал руку Даше и оглянулся. Кебеняка видно не было, Васьки и Никиты тоже. Семен умерил бег коня.
   - Ушли? - спросила Даша дрогнувшим голосом - и залилась краской. Румянец чудно ее красил. Семен едва не забыл ответить.
   - Ушли, - поспешно кивнул он.
   - А Никита?
   - Выберется, - недовольно пробурчал Семен. Дела ему иного не было, кроме как боярских сынков спасать. Сам о себе подумать должен.
   Солнце кроваво-красным шаром выползало на небосвод. Семен поехал так, чтобы было оно по правую руку. Места он не узнавал. Словно за миг один перенеслись они за сотню верст; только степь тянулась по-прежнему.
   Чуть справа от их пути Семен различил обширное темное пятно, которое казак посчитал лесом. Они поехали туда; вместо леса там оказалась невысокая кучка холмов, меж которыми явно угадывалась тропа.
   - Кто тут жить может? - удивленно повернулась Даша к Семену.
   - Татары какие-нибудь, - отвечал Семен, приглядываясь к тропе.
   - Степан Кузьмич говорил, что, ежели к татарам как друг приедешь, они тебя не тронут, - Даша с надеждой поглядела на Семена.
   - Может, и не тронут, - Семен спешился. - Посиди пока, я гляну, что за тропа.
   И тут оба они заметили поднимающуюся над холмами струйку дыма. Семен не мог ошибиться, дым был не от костра, он явно шел из трубы.
   Даша сглотнула слюну.
   - Ты когда последний раз ел?
   - Давно, - усмехнулся Семен.
   - Я, конечно, только вчера, но вряд ли это можно назвать едой. Может, заедем?
   - Поглядим сначала.
   Семен прошел вперед. Холмы смыкались, образуя кольцо вокруг тихой глубокой долины, похожей на врытую в землю чашу. Посреди долины торчал еще один холм, он был как бы притоплен, и вершина его приходилась вровень с землей. На этом холме высилась бревенчатая усадьба. По дну долины журчал ручей, убегая куда-то на восток.
   Если тут кто-то и жил, то не татары. Семен оглянулся на Черкеса с Дашей - и почувствовал, как у него сводит в животе. Осторожность напомнила ему, что сильно смахивает усадьба на разбойное логово, - но прямо против Семена были распахнутые ворота, и по двору ходил слуга с метлой. "Нет, - решил он. - Разбойные люди так не живут. Они таятся от всех." Нельзя же, в конце концов, вечно бояться! Уже четвертый день Семен надеялся только на себя.
   Он повел Черкеса в поводу вниз, по склону долины. Перешел ручей - и стал подниматься к воротам.
  
   Никита не умел читать следы на земле. Он ехал наугад, и путь его шел к восходящему Солнцу. И казалось ему, что никаких следов и не должно было сохраниться, ибо минули века, и кости истлели от тех, кто проходил здесь. Он был один на открытой ладони степи. Ветер гнал с Востока пыльные тучи, не ведающие дождя, чтобы над морем они сошлись в битве с грозою. Безлесые холмы торчали тут и там, подставляя склоны свои его порывам. Затерявшийся в степи, Никита ехал навстречу ветру. Над землею поднималось красное, огромное Солнце, как вставало оно бесчисленное множество раз, и мириады песчинок - осколки ушедших миров - приветствовали его восход.
   Никита тоже поднял взгляд к Солнцу. Теплые лучи его нежно гладили кожу на лице. Он зажмурился, предоставив коню выбирать их путь, и долго ехал не глядя.
   Потом конь остановился у небольшой дубравы, из которой вытекал ручеек, и стал неторопливо пить студеную утреннюю воду. Никита хотел спешиться, но навстречу ему выехал из дубравы всадник в желто-зеленом кебеняке.
  
   Толстые створки ворот захлопнулись за хвостом Черкеса. Семен дернулся назад, но от дверей дома, смахивающего на одинокую башню от недостроенной крепости, раздался негромкий голос.
   - Добро пожаловать, - хотя таким голосом обычно принято говорить: "Провалитесь пропадом".
   Семен оглянулся. На пороге стоял их утренний знакомец, закутанный в свой желто-зеленый кебеняк.
   - Приехали, - тихо прошептала Даша.
   - Проходите, - пригласил хозяин. - Я жду вас. Кажется, вы хотели меня видеть?
   В горнице стоял накрытый стол, и Семен невольно сглотнул слюну.
   - Садитесь, ешьте, - Кебеняк широко махнул рукавом. - Не стесняйтесь.
   - Благодарю, я сыт, - выдавил Семен, одернув Дашу, уже потянувшуюся к ближайшему блюду.
   - Я ценю твое мужество, - кивнул кебеняк. - Не есть три... нет, уже четыре дня - и устоять перед накрытым столом. Но зачем же ты препятствуешь девице? Еда не отравлена, дурмана или сна не наведет.
   Семен отпустил дашин рукав, и девушка робко сняла с блюда пирожок и запихнула в рот.
   - А ты?
   Семен нашел в себе силы усмехнуться. Есть со стола врага? Нужно быть полным дураком.
   - Зачем ты прячешь лицо? - спросила Даша, проглотив пирог.
   - Право увидеть мое лицо надо заслужить, - ответил Кебеняк с легкой издевкой. - Давайте поговорим. Хотя нет, еще рано. Присаживайтесь, - Кебеняк вышел.
   - Ешь, не бойся, - пригласила Даша. Семен еще несколько раз повел носом, борясь с голодом, но ведь, в конце концов, он ел не за одним столом с Кебеняком, того вовсе не было рядом! Так что ничем он ему не обязан... И Семен дал себя уговорить.
   - Девица, я вижу, устала, - Кебеняк возник снова, как из-под земли. - Идем со мной, я отведу тебя в комнату, где ты сможешь отдохнуть.
   Не смея возражать, Даша поднялась. Семен вскочил за ней следом, схватился за саблю.
   - Железяку свою попусту не вытаскивай, - осадил его Кебеняк. - Ты ешь давай. Когда еще удастся так поесть.
   - Она пойдет только вместе со мной!
   - Сядь, я говорю! - Кебеняк толкнул его совсем не сильно, но Семен почему-то вновь оказался на лавке.
   Семен готовил внезапный удар - такого удара не отбил бы ни один казак из станицы на ратных играх. Но Кебеняк опередил его. Он просто протянул руку - и Семен отскочил, дрожа, к стене. Удержавшись перед бревнами, он глянул на свою пустую ладонь, недоумевая, как очутилась его сабля в руке хозяина.
   Обезоруженный, казак отступил.
   - Сиди и ешь! - это прозвучало уже как приказ. - Я сейчас вернусь.
   Кебеняк отбросил ненужную ему саблю к стене и увел покорившуюся Дарью. Впрочем, тут же, как и обещал, вернулся. Сел напротив (Семен о еде внезапно забыл). И казак почувствовал, как сверлит его невидимый взгляд.
   - Ты смел и честен, ты умеешь рисковать, - произнес, наконец, хозяин. - Я не знал людей, решившихся бы на такое: в одиночку преследовать наш отряд, напасть на него, отбить полон...
   Про себя Семен улыбнулся.
   - Ты многого стоишь, - продолжал расхваливать его хозяин. - В наш век, когда слишком многое продается и покупается, дорого ценятся те, кому можно доверять, как самим себе. Мне нужны такие, как ты, слово которых твердо, как камень.
   - Хочешь, чтобы я служил тебе? - спросил Семен. - Этого не будет.
   - Боюсь, поспешил я тебя расхвалить, - покачал головой Кебеняк. - Смотри не пожалей о своем решении. Ты ведь не равнодушен к той девице, что приехала с тобой?
   - Что тебе до этого? - Семен насторожился. - Не смей ее трогать!
   - Не бойся, я не желаю ей ничего дурного. Я люблю красивых девиц. Они рождают хороших воинов. И если бы захотел - кто другой мог бы мне помешать, но не ты. Однако я отдам ее тебе, если ты согласишься служить мне.
   Семен усмехнулся невесело.
   - Будто ты можешь сердце другого человека вынуть да на блюде поднести.
   - Могу, - ответил Кебеняк, и Семену вдруг стало нехорошо, ибо ему показалось, что Кебеняк понял его слова буквально. - А захочешь ты, я научу и тебя дару убеждения, как повести людей за собой, как заставить их полюбить тебя, как заставить сделать то, чего ты от них хочешь - и они будут счастливы услужить тебе!
   - Что же меня-то не заставишь? - спросил Семен с угрозой.
   - Вот приятель твой сам догадался, - с насмешкой упрекнул его Кебеняк. - К чему ты мне нужен такой, если тебя надо принуждать? Проще сделать самому. Мне нужны помощники добровольные, которые знают, чего хотят, и которые готовы помогать, ибо знают, что сами с этого получат.
   - Я знаю, чего я хочу, - отвечал Семен, пытаясь смотреть туда, где, как он думал, были глаза Кебеняка. - Но я хочу добиться этого сам. Своими руками!
   - Попытайся, - наголовник хозяина неспешно качнулся. - Но ты выбрал птицу не своего полета. Сам ты никогда ее не добьешься. К тому же, ее ждет другой.
   - А вот это совсем не твое дело!
   - Отчего же? Я могу тебе помочь. Я устрою так, что родные ее будут просто рады отдать ее тебе. От тебя же потребуется совсем немногое.
   - Ученик сам выбирает себе учителя, - возразил Семен. - А ты меня силой привел.
   Кебеняк остался невозмутим.
   - Это в тебе говорит гордыня. Настоящего ученика выбирает учитель. Ты мне подходишь.
   Семен помолчал.
   - Чего же ты потребуешь от меня, если я соглашусь?
   - Немногого. Для начала научиться не спрашивать, а выполнять без рассуждений. Ученик должен доверять учителю безоглядно. Поверь мне, я вижу дальше твоего. Если даже я прикажу убить кого-то - это лишь означает, что в нашем будущем ему нет места, и он все равно погибнет, но перед тем сможет принести много вреда. Но пока убивать никого не надо. Мне потребуется твоя помощь там, где ты и сам бы хотел быть.
   Семен опустил лицо, чтобы скрыть усмешку. Усмешка была горькой и жалкой, ибо он вдруг понял, что все, что он сделал - сделал он лишь с разрешения этого человека.
   - Ты знал, что мы едем за тобой?
   - Нет, - ответил хозяин, но Семену показалось, что сказал это Кебеняк только из желания успокоить его гордость.
   - Я не всемогущ, хоть и могу многое, - продолжал хозяин, видимо, заметив его недоверие. - Я простой человек, и любой простой человек может стать таким, как я, если не будет разбрасываться по мелочам. Если он точно знает, чего хочет, и стремится к этому - он может почти все.
   - Чего же хочешь ты? - спросил Семен.
   Из темноты наголовника на Семена посмотрели вдруг вспыхнувшие глаза.
   - Сейчас я не смогу тебе это объяснить. Я могу произнести слова, но они будут для тебя пустым звуком. Надо видеть то, что вижу я, и знать то, что знаю я, чтобы понять мою цель. Став моим учеником, ты со временем поймешь это. Пока же могу сказать одно: я хочу построить мир справедливости, в котором каждый будет получать по заслугам своим. Не будет негодяев, радующихся жизни, не будет достойных, обделенных ее благами. Согласен ли ты мне в этом помогать?
   Семен задумался.
   - Отпусти Дашу, и я буду тебе помогать, - произнес он наконец.
   Кебеняк покачал своим наголовником.
   - Даша все равно не доберется до дома без твоей помощи. Без твоей - или хотя бы без помощи ее брата. Поэтому я отпущу тебя с ней, и ты поедешь к ней, и там будешь делать то, что я скажу.
   - Что же я должен буду делать?
   Кебеняк помолчал.
   - Как часто и как много в нашей жизни мы сталкиваемся с глупостью, с леностью людей, с их неспособностью или гордыней! Те, кто управляет чужими жизнями, не умеют управлять даже своей, полностью находясь во власти своих страстей. На высокие должности попадает никчемный представитель древнего рода - только потому, что у него были известные предки, или предки, вовремя оказавшиеся возле князя и получившие от него земли и чины. Суд редко бывает праведным, и в войну ратники, призванные защищать селян, обирают и грабят их хуже, чем враги. Дело ли это? А я хочу создать мир, где тот, кто способен, кто умен и силен - они бы стояли наверху; те же, кто неспособен, выполняли бы их приказы в меру своих возможностей. Они не стремятся ко многому - они немного и получат, и будут довольны, и каждый получит то, чего заслуживает. Вот это, и только это я от тебя попрошу: чтобы ты помогал мне продвигать тех, кто заслуживает этого, и останавливал тех, кто лезет не в свое дело. Еще ты отвезешь с ними Ульяну, которую до того тебе предстоит найти.
   - Зачем тебе Ульяна? - насторожился Семен.
   - Не мне, - решительно отвечал Кебеняк. Семен чувствовал, как горячие речи хозяина возымели над ним действие, и он уже готов согласиться ему служить. - Она нужна там, на Москве. Когда вы доберетесь, я скажу, что делать.
   - Чего ты хочешь от Ульяны? - повторил Семен настойчиво.
   - Ты уж реши, кто тебе важнее, - Кебеняк поднялся, и Семен встал вместе с ним, почти в одно движение. - Найдешь Ульяну - отпущу Дарью. Поменяемся.
   Семен посмотрел в пустоту наголовника. Наверное, все можно купить или продать. Но есть вещи, которые, если их продать, исчезают. Или если купить. Просто перестают быть.
   - Нет, - выдавил Семен, понимая, что после того, что ему рассказал хозяин, живым его не выпустят. Однако кебеняк не шелохнулся.
   - Ты можешь подумать.
   - Нет! - повторил Семен громче.
   Кебеняк пожал плечами.
   - Что ж, ступай, - он поднялся.
   - А... Даша?
   - Останется у меня.
   Кебеняк направился к лестнице. С рыком Семен кинулся вслед - и ощутил, как гаснет свет в глазах, как нестерпимой болью сводит руку, выворачиваемую вверх.
   - Почему столько силы сидит в таком упрямце? - проговорил Кебеняк с тем сожалением, с каким хороший хозяин смотрит на бездарно растрачиваемое добро, пока Семен, невзирая на боль, пытался дотянуться до него хотя бы ногой. Хозяин втолкнул Семена в каморку под лестницей - и закрыл дверь.
  
   Никита слышал, как кого-то привели в комнату по соседству от него, и гадал, кого. Зачем-то он понадобился Кебеняку, не стал тот разбрасываться людьми, попадающимися на дороге. Привел к себе, накормил... можно сказать, и спать уложил, правда, спать Никита не мог.
   Более всего хотелось Никите понять - кто же он, неведомый его хозяин? И вскоре после того, как появился обитатель в соседней комнате, Кебеняк зашел к Никите.
   - Зачем ты ходишь в кебеняке даже дома? - спросил Никита хозяина, едва тот вошел. Казалось, Кебеняк ждал этого вопроса.
   - Попробуй догадаться сам, - предложил он так же, не задумываясь.
   - У тебя столь безобразное лицо?
   - Возможно.
   - Или оно слишком хорошо известно?
   - Тоже разумное предположение.
   Никита изо всех сил напрягал ум, почему-то понимая, что от его ответов, от его сообразительности зависит нечто большее, чем его жизнь.
   - Ты хочешь быть разом во многих местах! - осенило его.
   - Верно, - кебеняк, кажется, был удивлен. - Трудно изменить внешность другого так, чтобы она не отличалась от твоей. Проще скрыть свою, чтобы и другие могли ее скрыть подобным образом.
   - Кто же был под Стрелицей - ты или твой двойник?
   Кебеняк молчал; Никите чудилось, что он усмехается.
   - И если это был ты, то почему вы не взяли крепости, несмотря на все твои способности?
   Вновь ответом было молчание, и Никита понял, что ответа он не дождется, если не найдет его сам.
   - Нет, Локотек или Кривец слишком хорошо тебя знают, чтобы ты мог их одурачить, - принялся Никита рассуждать вслух. Наголовник одобрительно качнулся:
   - Пока нужен только облик, можно подменить себя тенью; но если надо говорить или действовать - приходится идти самому.
   - Значит, вы и не собирались брать Стрелицу? - осенило Никиту. - Нужен был только полон... Знахарка Марья?
   - И она в том числе.
   Несмотря на полную неизвестность своей судьбы, Никита не мог не погордиться собой. Но он понял, что это еще не все.
   - Ульяна? - вновь предположил Никита.
   - Думай, думай. Когда придет ответ, тебе не надо будет справляться у меня, правильный ли он.
   - Чтобы думать, надо, чтобы было над чем...
   Кривец согласно кивнул.
   - По крайней мере, у тебя есть, чем думать. Да, пока ты знаешь слишком мало, и ценишь людей по внешним качествам. Думаю, ты удивишься, узнав, что и ты, и твой приятель казак тоже нужны мне.
   - Вот как? - Никита был искренне удивлен. - Зачем же я тебе понадобился?
   - Это зависит от того, как ты справишься со своей загадкой. Ты сам задал себе вопрос: что я делал под Стрелицей. Попробуй на него ответить. Сумеешь - и я отвечу тебе, зачем ты мне понадобился.
   Никита про себя порадовался такой оценке своих возможностей.
   - Почему же тогда Кривец был там? Ведь он же вроде бы стремянный пана Забрезсского?
   - Верно, - согласился Кебеняк.
   - А пан... Ехал на Москву договариваться о мире. В Польше, видно, этого мира не хотят?
   - Возможно, - пожал плечами хозяин. - Пока ты рассуждаешь разумно.
   - Значит, вот в чем дело, - понимающе кивнул Никита. - Это нам нарочно Кривца показали... Вот к чему и литвины тут появились. И воеводу по осени на Москву зовут - очень кстати, он и Забрезсского, и Кривца хорошо знает, расскажет, кто на Стрелицу нападал. И еще немало народу подтвердить сможет.
   - Ты, наверное, будешь удивлен, но на Москве многие думают иначе - что Кривец не служит пану Забрезсскому, - заметил Кебеняк с некоторой издевкой.
   - Кому же он служит? - удивился Никита.
   - Кривец-то? Себе, прежде всего. Иногда выполняет некоторые мои поручения. Где-то он появлялся как стремянный пана Забрезсского. А в других местах - как слуга князя Глинского.
   - Глинский? Я слышал о нем. Это тот, кто разбил татар два года назад, а до того сражался с ливонцами?
   - Да, а еще он очень многими землями владеет в Литве. Вернее, владел, пока не подался в Москву. Князь полагал, что Кривец служит ему, а тот в итоге втянул его в большие неприятности, из-за которых князю и пришлось бежать на Москву.
   - Так, стало быть, надо было Глинского очернить, чтобы не приняли его на Москве?
   - Именно, - серьезно кивнул Кебеняк. - Это мы с тобой знаем, как дело было; а все остальные посмотрят совсем иначе; и что будет, если дойдет слух, будто Кривец привел татар?
   - Не понимаю, - отмотнул головой Никита. - Если Кривец служит Глинскому, его набег порочит Глинского; если Забрезсскому - Забрезсского. Но не обоих сразу!
   - Так можешь рассуждать ты, знающий правду. Но одни знают одну ее часть, другие - другую. А темное пятно обладает тем свойством, что пачкает всех, кто с ним соприкасается. Про холопа забудут - но одни будут уверены, что это пан Забрезсский привел на Русь татар, а другие - что Глинский, а потому и мир будет сорван, и Глинский опорочен, и не будет ему спасения на Москве.
   - Так ежели на Литве так Глинского боятся - может, его проще зарезать где-нибудь? Тому же вон Кривцу поручить!
   - Не знал я, что ты такой кровожадный... Мне говорили, ты человек миролюбивый.
   - Кто говорил?
   - Это теперь не важно. Важно другое - неужели ты сам не понимаешь, что не любого человека можно просто убить?
   Никита чувствовал себя, словно на посвящении, когда надо было выкручиваться из самых трудных положений, и от твоих действий зависело все - твое доброе имя, вера в самого себя, самая жизнь, наконец.
   - Значит, надо и имя его уничтожить, чтобы не славилось оно в других землях... - понимающе произнес Никита. - Это пострашнее убийства.
   - Конечно. Если не будет ему веры на Москве - к кому придет он? Нет ему дороги назад - вся Литва на него ополчилась; и на Москве его не ждут. Значит, один у него путь - к простому собирателю мудрости, с кем пересеклась его судьба несколько лет назад.
   - То есть, к тебе?
   - Приятно поговорить с умным собеседником! - произнес Кебеняк с насмешкой.
   - Сложные ты решаешь задачи, - в тон Кебеняку ответил Никита, одновременно и с уважением - и с насмешкой. - Как разом поймать двух зайцев, да и утку не упустить.
   - Когда получаешь новые возможности, и желания становятся иными, - странно отвечал Кебеняк. - Попробуй, и ты поймешь. Собрать вместе желания десятков и сотен людей, направить их куда-то, о чем будешь знать только ты - а каждый будет думать, будто он бежит туда, куда хочет он сам; объединить усилия, чтобы справиться со злом, о котором они даже не подозревают - и люди будут продолжать спокойно жить своей жизнью, платить подати своему князю, даже не догадываясь о том, кто на самом деле правит ими и кому они служат на самом деле.
   - Почему бы не рассказать им и не попросить о помощи? - удивился Никита.
   - Прежде всего потому, что большинство просто не поймет, чего от них хотят. Мир этот очень сложен для понимания обычного человека. И рождение или смерть одного человека на одном конце земли через десятилетия может отозваться огромными потрясениями или огромным счастием для людей на другом конце. Мы не замечаем малых изменений, совершаемых каждым из нас - но они накапливаются и создают весь тот мир, в котором мы живем.
   - Странно, что ты полагаешь, будто люди этого не поймут.
   - Кто-то поймет, - кивнул Кебеняк. - Ты вот понял. Но есть и другая причина. Люди не пойдут за кем-то, кому не доверяют.
   - Доверие надо заслужить, - заметил Никита. - Чтобы доверять, надо еще верить, что ты не хочешь ничего плохого.
   - Понимаешь ли ты сам, что есть хорошо, и что - плохо? - спросил Кебеняк. - Ты судишь своими мерками, теми, которым тебя учили. Знаешь ли ты, что открыто мне, знаешь ли ты, насколько больше вижу я и насколько больше понимаю, чтобы судить, плохо или хорошо то, что я делаю?
   - Что же именно ты делаешь?
   - Отвечу тебе, как твоему приятелю - этого я тебе пока не открою. И не потому, что не доверяю тебе. А потому, что ты просто еще не в состоянии понять то, что я могу тебе рассказать. Но если ты пойдешь со мной, я покажу тебе, как созидаются и падают в прах государства, как рождаются миры и гибнут народы. Ты сам сможешь понять, к чему ты стремишься, и выбрать то будущее, в котором хотел бы жить.
   - А если оно не совпадает с тем, которое хочешь ты?
   Из-под наголовника, как показалось Никите, на него вскинулся удивленный взгляд.
   - Видимо, я не ошибся в тебе. Что же, суди сам. Я хочу справедливого мира, где каждый получает по заслугам. И такой мир я могу создать. В моей власти - хоть и с помощью людей - поднять древние державы или создать новые, объединить людей - или разорвать связи меж ними.
   - А! - понимающе произнес Никита. - Так вот почему тебе служит Локотек. Наверняка он тоже надеется, что ты поможешь ему возродить великое Королевство Польское, как оно было в древности. Как я понял, он человек из древнего рода и заботящийся о благе своей страны - в меру своего понимания. Я только никак не мог понять, что же его заставило связаться с вами.
   - С тобой и впрямь надо держать ухо востро, - произнес Кебеняк с явным удовольствием. - Ты умеешь делать выводы из случайно услышанных слов. Так что ты мне ответишь? Хочешь ли ты вместе со мной восстанавливать справедливость?
   Никита склонил голову. Несмотря на всю тяжесть своего положения он вдруг ощутил, как в глубине души проснулась веселость, отчаянная веселость, когда в общем-то уже все равно, что будет - лишь бы это было красиво.
   - Ты хочешь, чтобы я служил тебе - а мы ведь еще даже не выяснили, что такое справедливость и одинаково ли мы ее понимаем!
   - По-моему, ты занимаешься пустой болтовней, - Никита готов был поручиться, что Кебеняк нахмурился. - Это очевидно!
   - Возможно, очевидно, что справедливым мы называем, когда тот, кто принес больше пользы, получает большую награду, а тот, кто принес больше вреда, получает большее наказание. Но вот вопрос: кому он принес больше пользы и кому больше вреда?
   Кебеняк молчал, покачивая наголовником.
   Не дождавшись ответа, Никита продолжал.
   - Ты скажешь, это опять же очевидно: разумеется, тому, кто раздает награды и наказания. Ну, и кто же в твоем мире будет оценивать справедливость? Кто решит, что заслуживает один, и чего не заслуживает другой?
   - Мир сам так будет устроен, что в нем каждому будет воздано по его деяниям.
   - Так ведь он и сейчас так устроен, только воздаяние это приходит не в этой жизни. Я понимаю, когда судят по божеским законам. Чем больше ты послужил Ему - тем больше твое воздаяние в Его царстве. Но когда меня судят здесь - я не уверен, что хочу быть полезным тем, кто берется меня судить.
   Кебеняк слегка нагнулся к нему, и Никита отшатнулся назад.
   - А ты знаешь, что там, в той жизни? Может быть, вечный сон, пустота до Страшного суда - или вовсе небытие?
   Никита съежился, точно от удара.
   - Может быть, ты знаешь? - спросил он слабым голосом.
   - Да. Я знаю. Я знаю многое, о чем даже не могу тебе рассказать. В вашем языке нет слов, а в твоем воображении нет образов, чтобы представить себе это.
   - Я так и думал, что слова о справедливом мире были лишь отговоркой.
   - Нет. Это то, что ты можешь сейчас понять. Я действительно могу устроить этот мир подобным образом. Но истинных моих целей ты все равно не поймешь. К чему говорить тебе о Бессмертной жемчужине? О Цветке Мудрости? О правиле Семи Учителей? Ты хоть что-нибудь об этом знаешь?
   - Могу себе представить, - упрямо нагнул голову Никита.
   - Ничего ты не можешь! - вдруг гневно воскликнул хозяин, и Никита вздрогнул, не ожидав от вроде бы всегда сдержанного хозяина такого бурного чувства. - Ты мечтал о славе, о почестях - а что ты сделал для того чтобы их получить? Не потому ли ты не веришь в справедливость в этом мире - что боишься сам получить по заслугам?
   - Во всяком случае, - внезапно охрипшим голосом ответил Никита, - я никого не предавал, и никому не желал зла.
   - Так ли это? А жених твоей возлюбленной? А она сама? А твоя сестра и ее жених?
   - Откуда ты это знаешь? - вскинулся Никита.
   - Какая сейчас разница, откуда я это узнал? Важно, что ты опять говоришь слова, которых не понимаешь. Ты убеждаешь себя, что в душе ты хороший человек - но кому хорошо от этого? И потому ты боишься справедливости.
   - А ты знаешь, что такое справедливость? - сумел произнести Никита, почти разгромленный в самых сокровенных своих мечтаниях.
   - Я не собираюсь сейчас с тобой играть словами и вступать в пустые споры. Я предлагаю тебе служить мне и учиться у меня. Тогда ты станешь великим мудрецом, непобедимым полководцем - всем, о чем ты мечтал, но не знал, как этого добиться.
   - С чего бы такая честь? - не выдержал Никита.
   - У тебя неплохо работает голова. Твоя голова, да руки твоего спутника - из вас был бы безупречный ученик. И потом - мне бы тоже хотелось кому-нибудь доверять, а вам, я вижу, доверять можно.
   Никита помолчал, размышляя.
   - А можно поглядеть тебе в лицо? - спросил он наконец, точно прося награду за разгаданные загадки.
   Кебеняк качнул наголовником.
   - Это право надо заслужить. Но не волнуйся - даже если я буду в другом обличье, ты узнаешь меня, когда встретишь. А пока посиди, подумай. Я не тороплю с ответом.
   Хозяин ушел, оставив Никиту в одиночестве.
   Буря мыслей носилась у него в голове, и не меньшая буря бушевала в груди. Хозяин знал о нем все, знал о его тайных помыслах и страхах. Он бил всегда в самое больное место, Никита не мог от него защититься. Казалось ему, даже если он убежит - в голове останется насмешливый голос без лица.
   Пометавшись по комнате, он подошел к двери, толкнул ее... И она вдруг открылась.
   Проход снаружи был пуст, и вообще дом словно опустел. Из окна в конце прохода сочился болезненный свет.
   Прежде всего Никита решил заглянуть в соседнюю комнату, где недавно объявился постоялец. Комната скрывалась за толстой резной дверью. Никита дернул дверь на себя, она с тяжким скрипом подалась. За дверью была небольшая светелка, у окна стояла богато убранная кровать. Поверх вышитого покрывала лежала Даша. При звуке шагов девушка испуганно вскочила - и с облегченным вздохом откинулась на подушки.
   - Я думала, это он, - в бледной перепуганной девчонке было не узнать ту бойкую девицу, что знал Никита как свою сестру.
   - А ты... Как здесь?
   - Мы ехали с Сенькой, - попыталась вспомнить Даша. - А потом - не знаю.
   - Семен здесь? - Никита поднял ее за руку с кровати. - Идем. Попробуем его разыскать.
   Однако силы словно совершенно оставили сестру: она покачнулась и упала бы, если б Никита ее не поддержал.
   - Что с тобой? - со слезами вопросил Никита, понимая, что ничего она ему ответить не сможет.
   - Не знаю. Иди один.
   - Ладно, жди здесь. Когда найду Сеньку, мы вернемся, - пообещал Никита, укладывая сестру обратно на кровать.
   - Бежать надо отсюда, - сдерживая слезы, произнесла Даша.- Я не знаю, кто он, наш хозяин... Не знаю, как это сказать, но мне кажется - от него смертью пахнет.
   - Убежим, - Никита встал на колено подле сестры. - Нас ведь не заперли. Не знаю, зачем хозяин нас сюда притащил, но уйти мы сможем. Если он, конечно, позволит.
   Покинув сестру (на прощанье велел запереться изнутри на засов и отпирать только на его голос - хотя какие засовы могли бы удержать их нынешнего хозяина?), Никита стал по лестнице спускаться в горницу. Под лестницей обнаружилась запертая снаружи дверь, и Никита, не долго думая, отодвинул засов и вошел внутрь.
   Жестокий удар сложил его пополам и заставил рухнуть без сил на пороге. Дверь закрылась, припертая его спиной. Хватая воздух ртом, Никита смог-таки разглядеть, как к нему склоняется Семен.
   - Извини, - без особого сожаления произнес казак. - Я думал, это он.
   - Ничего, - прохрипел Никита, отползая от двери к стене. - Понимаю. Даша - там.
   Дверь открылась прежде, чем за нее взялся Семен, и их хозяин вошел в каморку. Смущенный словами о Даше, Семен слишком долго размышлял, и сабля его оказалась в руках кебеняка.
   Еще не успевший подняться Никита поглядывал на него с невольным ехидством.
   - Вы, кажется, выясняли отношения? - хозяин протянул Семену саблю рукоятью вперед, словно тот ее обронил, а он подобрал и теперь возвращает. - Мешать этому не в моих правилах.
   Семен зло глянул на Кебеняка и собрался вновь напасть.
   - Успокойся, - хозяин легонько толкнул его в грудь и усадил возле Никиты на пол.
   Никита потеснился. Они с Семеном обменялись хмурыми взглядами, но не сказали друг другу ни слова. Хозяин же их, казалось, рассматривал своих гостей, точно оценивал, чего от них ждать.
   - Ну, так чего вы хотите? - продолжал Кебеняк прерванный разговор, словно и не было внезапного нападения Семена.
   Никита в изумлении воззрился на хозяина.
   - Вы для себя, сами в себе разобрались - чего вы хотите? Или будете покорно выполнять то, что вам скажут, оставаясь чужими рабами?
   - Рабами чужих желаний, - поправил Никита. - А разве лучше быть рабом собственных?
   - Мы поговорим об этом потом, - отмахнулся кебеняк. - Вы можете мне помочь в некоторых делах, а заодно и ваша жизнь станет куда лучше. Мне кажется, я предлагаю хорошую сделку. Вы ничего не теряете, но можете приобрести. Я приобретаю то, что мне нужно.
   - И что же тебе нужно? - выдавил, наконец, Никита, потирая ушибленную грудь. Кебеняк неожиданно ответил:
   - Ульяну, дочь Марьи.
   Никита вздрогнул, сам не зная отчего.
   - Зачем она тебе?
   - Нравится, - отрезал Кебеняк.
   Темнота его наголовника направилась на Никиту, точно жерло пушки.
   - У нее великая судьба - насколько она может быть великой в глазах других людей. У нее большие способности, ей многое дано от рождения и многому она научилась от своей матери. Вы готовы помочь ей добиться того, что ей предназначено, или вы будете по глупости своей препятствовать ей и мне?
   - Кем предназначено? Тобой? - спросил Никита.
   - Да, - резко ответил кебеняк.
   После чего направился во двор, точно предоставляя им возможность обдумать его слова.
   - Раз просит - значит, не поймал, - сделал вывод Никита. - Может, они с Васькой и ушли.
   - Я убью его, - вымолвил Семен. Никита оглядел его непонимающе:
   - Тебе что - мало?
   - Я его убью, - повторил Семен, давая себе в том обещание.
   - Желание убить ближнего своего не есть то, на что следует тратить свою жизнь, - выдал Никита. - Нам сейчас надо выбраться самим и вытащить Дашу; а уж потом ты можешь подумать и об убийстве нашего хозяина.
   Семен укоризненно поглядел на боярчонка, готового шутить даже в такие минуты, но более не настаивал на немедленном убиении кебеняка.
   - Зачем ему Ульяна? - спросил Никита казака, словно тот лучше него знал ответ на этот вопрос.
   - Какая тебе разница? - буркнул Семен. - Ясно, что не для благого дела.
   - Нет, разница большая. Либо это просто проверка, либо все, что он говорил мне, просто болтовня.
   - Потом это решишь.
   Выйдя из каморки - кебеняк не счел нужным ее запирать, - они поднялись обратно по лестнице. Семен на миг задержался возле двери в дашину комнату - но на пороге обернулся к Никите
   - Надо найти конюшню.
   Проход по второму ярусу заворачивал вдоль всей внешней стены. В прорезь стен проникал тусклый свет; в другой, внутренней стене были тоже прорези, через которые различалась срединная горница. Никита заглянул в одну из них. По горнице расхаживал кебеняк, как бы напряженно что-то обдумывая. " Вспомнить пытается, зачем нас притащил к себе", - мрачно усмехнулся Никита. Семен дышал ему в ухо, прильнув к щели рядом с ним, и во взгляде его светилась ненависть.
   Они обошли башню, оказавшвуюся прямоугольной, по всей границе. На дворе с другой стороны видно было приземистое строение, прилепившееся к стене дома - оно вполне могло оказаться конюшней.
   - Туда надо прорываться, - произнес Семен. Никита кивнул и глянул еще раз во внутреннюю прорезь на горницу. Теперь Кебеняка в ней не было.
   У Семена не оставалось сомнений, куда ушел их хозяин. Не зря он столько раз упоминал про девиц, которые рождают хороших воинов. Вытащив клинок, Семен кинулся вперед; безоружный Никита чуть приотстал.
   Не успокоившийся казак пролетел мимо кебеняка, стоявшего перед дашиной комнатой, повернулся, переглянулся с Никитой - и они бросились на хозяина вдвоем.
   Желтый кебеняк только повернулся на месте - и нападающие проскочили мимо, едва не столкнувшись лбами. С упрямством волов они опять кинулись в бой, и на этот раз Никита оказался на полу, а Семен едва не прошиб дверь в дашину комнату; впрочем, та открывалась наружу. Не вставая, Никита вцепился кебеняку в ноги, а Семен прыгнул с выставленным клинком - и чуть не пробежал по никитиным рукам. Кебеняк отступил на шаг, так, чтобы оба противника были у него с одной стороны. "Как бы с него стащить этот наголовник?" - подумал Никита. Вставать ему больше не хотелось.
   - Я понимаю, по молодости вам трудно понять мои слова, - спокойно произнес кебеняк. Он вообще все делал спокойно. - Придет время, и вы их поймете. Если, конечно, доживете. Но тогда будет поздно идти ко мне на поклон. Пока же решайте. Со мной вы можете многого добиться. Без меня - вряд ли что у вас получится. Пока не поздно, выберите правильную сторону.
   Семен молчал, тяжело дыша. Никита вновь понял, что говорить придется ему.
   - А если мы не согласимся - останемся здесь?
   - Один из вас.
   - Как твой раб? - презрительно скривился Никита.
   - Как мертвец, - холодно ответил Кебеняк.
   Никита вздрогнул.
   Кебеняк достал из-под полы турецкую саблю и протянул Никите. Никита встал, ухватившись за ее рукоять. Что тот потребует? Клятвы на оружии? Битвы на смерть их с Семеном?
   Никита вдруг понял, как устал. Вчера он только захотел жить, по-настоящему... Почему-то он знал, что бесполезно пытаться направить оружие против хозяина, хоть тот и был один безоружный против них двоих. Может, сам клинок выпадет из руки. Или обратится против того, кто его держит.
   Кебеняк подтолкнул Никиту ближе к Семену. Оба они как-то разом поняли, что им надлежит сделать. Казак, глядя сквозь Никиту, взял саблю на изготовку.
   - Только обещай мне, что сестра доедет до дома, - обернулся Никита к кебеняку. Тот молча кивнул.
   - К бою, господа. Хватит терять время.
   Жить Никите осталось считанные мгновения.
   И тут из комнаты вышла Даша.
   Она что-то пела. Сперва - чуть слышно; но она глядела прямо в провал лица хозяина, и голос ее становился громче. Она наступала с песнею. Никита разобрал последнюю строчку:
   - "...Я умер - но все вы живите зато."
   Кебеняк отступил, и в голосе его зазвучала досада.
   - Ах, да... Вас учили жертве. Как там? "Кто положит душу свою за други своя"? Ну, и кто положит? Кто из вас останется? Двое других уедут.
   - Я останусь, - произнес Никита, торопясь, пока его кто-нибудь не опередил. Кебеняк молча мотнул головой остальным:"Уходите".
   - Идите, идите, - напутствовал их Никита. - Даша, скажи родителям что-нибудь... Ну, что я в Стрелице остался, или еще что.
   Оглядываясь, Даша, подталкиваемая Семеном, стала спускаться по лестнице - и вскоре скрылась. Кебеняк властно протянул руку к Никите, и Никита понял, что должен отдать саблю. Он протянул ее с покорностью, но не смея оторвать глаз от ее острия. Что тот сделает? Ударит в грудь? В горло? Кебеняк опустил клинок острием вниз.
   - Ступай, - произнес презрительно.
   - Ты велел одному остаться.
   - Я надеялся, останется второй. Тот, кто готов так легко расстаться с жизнью, не будет за нее бороться. Уходи. Я вынес тебе приговор, исполнишь его ты сам, - в голосе кебеняка мелькнула брезгливость.
   Никита, не осмеливаясь верить своим ушам, шагнул к лестнице. Медленно спускался он по ступеням, каждый шаг точно кричал из-под ног: "Вернись! Докажи, что хоть чего-то стоишь!" А в ответ слышалось "Ты не нужен ему. Ты никому не нужен! Ты не смог даже умереть за тех, кто дорог тебе..." С тоской Никита поглядел на саблю, оставленную у хозяина в руке, потом на острые зубцы у ворот... Ноги донесли его до конюшни. Рука легла на теплую шею коня - и наваждение отпустило.
   Он вывел коня, когда Черкес еще не проехал ворота, и догнал спутников своих прямо за холмами.
   Долго ехали молча. Семен с Дарьей искоса поглядывали на Никиту, но ни о чем не спрашивали, и он не заговаривал с ними. Но чем дальше отъезжали они от дома Кебеняка, тем все более недоумевал Никита, почему же там, в доме, он едва руки на себя не наложил от осознания собственной никчемности. Может быть, на то Кебеняк и рассчитывал - но коли так, он вновь ошибся. Желание жить у Никиты оказалось сильнее.
   А потом на него широким потоком нахлынуло понимание, ясное понимание всего, что случилось. Кебеняк считал его недостойным жизни, годным лишь на то, чтобы служить ему - но в последний миг разглядел в нем - вернее, не в нем одном, но в них троих - тех, кто мог противостоять ему. Он полагал, что может заставить их служить себе, но оказалось, что он нашел себе достойных противников. Значит, ему оставалось или уничтожить их, или все-таки попытаться их разделить и обманом поставить себе на службу.
   Если бы Семен поднял руку на Никиту - не смог бы он спокойно смотреть в глаза Даше. И, измученный, пришел бы к хозяину в поисках успокоения. Если бы Никита справился с Семеном - тоже вряд ли Даша ему простила это. Но случилось иное - и до того не ведавший сомнений, хозяин их задумался, не зная, что ему делать с пленниками, ибо не знал, чего от них ждать.
   Потому никто им не чинил препятствий, не нагонял морок, не сбивал с пути; никто не гнался за ними. Они безмятежно ехали на север, и в душе у каждого светилось то легкое чувство, когда понимаешь, что скоро будешь дома. Сомнений быть не могло: пока Желтый кебеняк их отпустил.
  
  
  -- Глава 6. Богомольцы.
  
   То, что бы ло со мной - я молюсь, чтоб не выпало вам.
   И от страха за прошлое в сердце мертвяще и душно.
   Он не слышит меня - но к твоим беспорочным словам
   Он не сможет остаться, как идол, совсем равнодушным.
  
   Через северные ворота крепости входили богомольцы, длинная вереница людей - человек десять - в темных дорожных накидках, с посохами в руках, с небольшими холщовыми сумками через плечо.
   Никита, выехавший было встречать путников на коне, почувствовал внезапно неловкость и спешился.
   - Куда путь держите, люди добрые? - спросил он входящих.
   - Здравствуй, Никита, - ответствовал ему один из путников, в котором Никита с удивлением признал отца Александра.
   Сколько отцу Александру лет, Никита никогда не задумывался. Он всегда выглядел крепким и здоровым, с полысевшей, правда, макушкой и седой короткой бородой, но с юным блеском голубых глаз. И голос его звучал звонко и раскатисто, хотя, сколько Никита его помнил - а отец Александр крестил и его, и Дашу, и, по рассказам, их отца, - он никогда не менялся.
   - Идем мы в Киев, на поклон к святым мощам, к истокам веры православной на Руси, - произнес отец Александр.
   - А кто же будет служить в нашей церкви? - спросил его Никита первое, что пришло на ум. Священник поднял голову, улыбнулся успокаивающе.
   - Не знаю... Обещались прислать нового священника. А мне по ветхости лет моих митрополит позволил отойти от службы.
   В задумчивости Никита провел богомольцев на гостинный двор, сам отправившись доложить воеводе.
   Когда они только вернулись в крепость из Дикого поля, Никита хотел немедленно отправить сестру домой, и Корней с Ерофеем настаивали на том же; но Дарья была девицей своевольной, и, несмотря на все перенесенное, возвращаться не пожелала. Никита собирался уже отпроситься у воеводы, чтобы самому доставить сестру к родителям, когда в крепости появился отец Александр, о паломничестве которого Никита уже успел позабыть.
   Узнав о приходе священника, Даша тут же бросилась к нему.
   - Здравствуй и ты, Даша! - отвечал тот на ее приветствие. - Рад, что ты в добром здравии.
   - Ты и вправду, что ли, в нашей церкви больше служить не будешь? - спросила Даша с какой-то скрытой обидой.
   Отец Александр строго на нее посмотрел.
   - Четыре года назад собор принял решение, что нельзя вдовцам служить в церкви. Марья же - супруга моя - скончалась еще до твоего рождения. Так что по новому положению не должен я отправлять службу в церкви. Думаю, это правильно. А от служения моего Господу никто меня освободить не сможет.
   Священник улыбнулся.
   - Я давно хотел отправиться в странствие, походить по святым местам. Церковь держала, теперь же я волен идти, куда пожелаю. И вот, со святыми людьми отправился в путь, - он указал на своих спутников, расположившихся к ужину на лавке у стены.
   Даша о чем-то глубоко задумалась. Взгляд ее блуждал по сторонам, зацепляясь то за Никиту, то за светлое пятно окна, то успокаиваясь на бородатом лице старца.
   - Я тоже должна поклониться святым мощам , - торопливо произнесла она. - Я с вами иду.
   - А отец с матерью знают? - настрожился отец Александр.
   - Знают, они меня и отпустили, узнав, что ты идешь. Знак мне был. Я с тобой хотела поговорить, а как узнала, что ты на богомолье идешь через крепость, где Никита служит - так я и поняла, что это знак мне.
   - На знаки обращать внимание следует, тут ты права, - согласился отец Александр. - Но, быть может, незачем тебе идти так далеко, ты можешь и здесь со мной поговорить?
   - Нет, только не здесь, - испуганно огляделась Дарья. - Может быть, потом, в дороге...
   - Что же, пойдем, - согласился отец Александр. - Мы поначалу хотели дойти до Орши, и оттуда по Днепру спуститься до Киева, но там сейчас неспокойно, лихие люди бродят от Курска до Смоленска, и посоветовали нам направиться по южной дороге. Отсюда, говорят, если пойти до истоков Оскола, там мы обойдем Семь до истоков Псёла, а там мы в обход Курска вернемся на Семь и по нему ко Днепру выйдем. И крюка почти никакого не будет. Ну, видно, и вправду воля Божья, чтобы ты с нами отправилась. Что, Никита, скажешь? Ты тут за сестру в ответе, ты и решай.
   - Я скажу, - нахмурился Никита, - что без охраны вас отпускать нельзя. Не такое тут оказалось спокойное место, как вам рассказали. И если уж богомольцев лихие люди могут тронуть, то на девицу и подавно позарятся. А потому поеду я с вами, пока до жилых мест не доберетесь. Думаю, воевода меня отпустит.
   Вернувшись в хоромы воеводы, Даша тут же принялась собираться.
   - Не прямо же сейчас выходим! - возмутился, наконец, Никита, не сдержав скопившегося негодования. - Дарья, ты ведь только что чудом спаслась из плена, а уже снова тебе не терпится в неприятности угодить! После того, что с нами приключилось, вернулась бы домой, пожила бы спокойно!
   - Много ты понимаешь! - в ответ воскликнула Даша. - Мы ведь под защитой Господа пойдем, нас никто тронуть не посмеет. Я давно собиралась в богомолье. А меня, если домой приеду, точно не отпустят больше. Или сам ты не того же хочешь, а то с чего бы нас проводить надумал?
   Никита махнул рукой и отправился к воеводе. Дарья, как всегда, была права. На его душе тоже было тяжко, и тоже тянуло поклониться святому. Желтый кебеняк - зараза, по-другому не скажешь - тяжелые сомнения посеял в его душе, и не знал Никита теперь, как их разрешить.
   - Богомольцев проводить? - нахмурился воевода. - И Дарья с ними собралась? А что ее провожатые скажут?
   Никита пожал плечами.
   - Думаю, с нами отправятся.
   - Ну, вот бери этих двоих, благо, раненый-то наш почти совсем оправился, и с ними ступай. А более никого дать не могу, время неспокойное, каждый ратник дорог.
   - Но может быть кто из них в богомолье собрался, с нами бы пошел? - лукаво спросил Никита.
   После всего пережитого Корней попытался тоже - в свой черед - отговорить Дашу от ее затеи. Однако теперь уже не стерпел Никита, в глубине души не желая смириться, что слово Корнея окажется для сестры более весомым, чем его.
   - Слушай, парень, не тебе указывать дочери боярина, что ей хорошо, а что - нет! Ты ей кто? Охранять ее взялся - вот и охраняй.
   Корней с видом полного смирения замолчал.
   Утром, когда выходили, к паломникам внезапно присоединился старый ратник, Степан Кузьмич. Раны его замучили, и он упросил воеводу отпустить его на богомолье.
   Поначалу Дарья была полна решимости идти всю дорогу пешком, и даже коня брать не хотела. Однако, зная сестру, Никита повел ее коня в поводу. И, пройдя весь день наравне с отцом Александром и другими паломниками, на следующее утро Даша уже не возражала, чтобы ехать верхом.
   Из охраны у паломников было только четверо - Никита, Корней с Ерофеем и Степан Кузьмич. Они ехали, окружая отряд со всех сторон: Никита впереди, Корней и Ерофей по бокам, и Степан Кузьмич замыкал шествие.
   В середине их небольшого отряда ехала Даша, и рядом с ее конем неторопливо - и неутомимо - шагали паломники.
   Шли они вначале берегом реки, уводящей на запад. Потом дорога отвернула в сторону от берега, петляя между небольшими рощицами.
   Иногда Даша и отец Александр отставали от остальных путников, вели о чем-то долгие беседы. Никита с тревогой на них оборачивался, придерживая шаг отряда, но едва отставшие нагоняли их - беседа прекращалась, и о чем говорили они, Никита мог только гадать.
   Так, кто в разговорах, кто в молчании, они вышли к другой реке. Прямо им в лицо били лучи закатного солнца, алым раскрашивая легкую рябь на воде. Вдоль обоих берегов тут и там протянулись темнеющие рощицы.
   - Вон избушка какая-то, - заметил Ерофей. - Можно в ней заночевать.
   - Если хозяева против не будут, - смиренно произнес Корней.
   Паломники молча направились к одинокому дому на берегу реки.
   Дом выглядел добротным, но заброшенным. Окруженный высоким частоколом, местами вывалившимся, он производил впечатление нежилого.
   - Эй, хозяева! - Ерофей первым въехал во двор. - Да тут нет никого!
   - И, похоже, давно, - Корней показал на поросший травой двор.
   Двери стояли без замков, в доме гулял ветер. Оглядев весь дом, Никита остановился в середине и прислушался.
   Откуда-то явно доносилось приглушенное поскуливание.
   - Кто-то тут все-таки есть.
   Ерофей, Корней, Никита и Даша собрались в горнице, за ними неспеша входили богомольцы.
   - Вон из той дыры скулят, - уверенно сказала Даша, указывая на небольшое отверстие возле стены в полу.
   - Смотрите-ка! - Никита засунул руку в дыру и вытянул маленького щенка.
   Рыжий щенок с черной мордочкой вцепился ему в руку когтями, боясь упасть.
   - Ой, какой забавный! - обрадовалась Даша.
   Лица богомольцев, до того суровые, понемногу разглаживались.
   - Ну, вот тебе дело. Заботься, - Никита отдал щенка сестре. Та нежно подхватила его, и щенок, тут же признав в девице хозяйку, доверчиво прильнул к ней.
   Путники стали готовить ужин, располагаясь на ночлег.
   - Ночью дозор нести будем, - распорядился Никита. - Ерофей, ты первым. Потом меня разбудишь. За мной Степан Кузьмич, и под утро - Корней.
   Никто возражать не стал.
   Повечеряв скромными припасами, паломники улеглись кто где. Никита покачал головой: случись что, и не пройдешь. Сам он улегся поближе к выходу, а Ерофей отправился на улицу, в обход дома.
   Казалось, Никита только сомкнул глаза, как его уже разбудил Ерофей.
   - Да ты что, неужто уж два часа минуло? - недоверчиво разлепил один глаз Никита, потягиваясь.
   - Уж больше, верно. Посмотри сам на звезды, - шепотом отвечал дозорный.
   Никита встал, и Ерофей тут же занял его место, свернувшись калачиком. Не успел молодой хорунжий выйти на двор, как уже понеслось легкое похрапывание Ерофея.
   Никита стоял, глядя на слабо поблескивающую в свете узкого месяца реку. Неслышно катились волны, лишь изредка серебристая рябь взбрыкивалась под редким дуновением ветра, да порой плескала хвостом невидимая рыба.
   Глаза слипались, и умиротворение ночи властно клонило в сон.
   Никита скорее почувствовал, чем услышал, как позади него появился кто-то. Он обернулся. За его плечом стоял отец Александр, тоже глядел на реку.
   - Даша рассказала мне, что у вас случилось. После такого вновь решиться отправиться в путь - надо или очень смелым быть, или вовсе не думать об опасностях.
   - Даша как вернулась, так словно и забыла все, что с ней случилось, - отозвался Никита. - А я забыть не могу. И не столько то, что было со мной - сколько то, что говорили мне.
   Никита не заметил, как начал рассказывать про свою жизнь в Стрелице, про все, что мучило его и тревожило каждый день. Он поведал о своей любви, от которой бежал он сюда, и о татарском полоне, и о побеге, и о Желтом кебеняке... Отец Александр слушал внимательно, чуть склонив голову набок; когда же повел Никита речь о споре своем с Желтым кебеняком, заметно оживился.
   - Я, наверное, не сумею пересказать всего, что он говорил. Меня до сих пор жуть продирает от встречи с ним, хоть, подумать ежели - а что он такого говорил?
   - А что он такого говорил? - переспросил отец Александр с внезапным любопытством.
   - Все больше о справедливости говорил. И о том, что не знает никто, что нас ждет там, после смерти.
   Отец Александр положил руку на плечо Никите, молча стоял рядом, глядя на реку.
   - Никто не знает. Только постой молча, и послушай, как журчит река, как тянет теплом от земли; как шелестит листва под ветром. Посмотри в небо. Видишь эти огромные звезды? Я ведь и не знал, что тут, на юге, они такие огромные. Верно, небо тут ближе. Да, мы - часть этого мира. И что бы ни было с нами, мы останемся в нем. Каждый наш шаг, каждое дыхание изменяет этот мир, а уж к лучшему или к худшему - это зависит только от нас. И иной мир, небесный, невидимый - он тут, рядом, и каждый из нас живет в двух мирах. Только один пытается свою жизнь приблизить к небесному миру - а другой уйти оттуда, от раздвоенности, остаться лишь в мире земном. И это во власти человека - выбрать, куда он уйдет потом, покинув этот мир.
   Священник опустился на теплую землю.
   - Скоро пора поднимать твоего сменщика. Ступай, огляди, что творится вокруг дома, и возвращайся. Как раз закончится твой дозор.
   Положив руку на рукоять сабли, Никита отправился в обход.
   Ночь дышала теплом и легким ветром. Тихий щебет и шелест слышался отовсюду. Глаза Никиты уже привыкли к темноте, и он видел выступающую из синего сумрака темную рощу неподалеку.
   Потом он услышал странный хруст и увидел быстрое покачивание травы.
   - Кто здесь? - произнес он негромко, но попытался придать голосу устрашающее выражение.
   - Сам-то кто будешь? - из травы поднялся незнакомый человек.
   Никита взялся за саблю и даже слегка вытащил ее из ножен.
   - Богомольцы мы. В Киев идем.
   - Богомолец при сабле? - рядом появился второй, подойдя откуда-то со стороны рощи. - Вы откуда, богомольцы, из Москвы или местные?
   - Большинство из Москвы идут, - осторожно ответил Никита. Он не знал, кто перед ним и сколько их еще прячется в траве или в роще, но, помня, что вооруженных людей с ним всего трое, решил не гневить неизвестных гостей.
   - Московляне, значит, - второй подошел поближе. - Сам кто таков будешь?
   - А ты кто, чтобы спрашивать меня?
   - Князь Михаил Глинский, - спокойно ответил подошедший.
   Никита едва удержал возглас удивления.
   - Я слышал, князь Глинский под Курском воюет, - произнес он вслух.
   - И там наши рати стоят, и сюда приходится заходить. Не вовремя вы решили на богомолье отправляться. Лихие люди кругом безобразничают.
   - Чьи лихие люди-то? - рядом с Никитой появился отец Александр. - Наши или из ляхов?
   Глинский усмехнулся.
   - Лихим людям это без разницы, кого грабить, им что наш, что лях, что литвин или татарин. Так что ворочались бы вы обратно.
   Отец Александр с лукавой улыбкой повернулся к Никите.
   - А мне говорили, тут идти спокойно. А выходит, что тут, что через Курск идти - дорога все равно одна.
   - Так вот, почтенный богомольцы, вы меня теперь знаете, сами назовитесь.
   - Никита Ловцов, хорунжий Стрелицкой хоругви, - гордо представился Никита. - А этот старец - духовный отец мой, Александр.
   - И много вас еще?
   - С дюжину будет, - отвечал отец Александр осторожно.
   - А охрана есть?
   - Я и еще трое, - ответил Никита. Глинский изучающе на него посмотрел.
   - Значит, так, хорунжий. Мы тут в роще стали, до утра подождем, на рассвете будем переправляться. Со мной человек двадцать. Хотите - отправляйтесь с нами, только идти быстро. На том берегу мы поскачем во весь опор - время не ждет, надо еще успеть вернуться, так что вы за нами не угонитесь. Но могу дать вам троих из своих людей для охраны, под твою ответственность, хорунжий. По возвращении отправишь мне их обратно из Стрелицы.
   - Хорошо, - согласился Никита.
   - Так, теперь всем спать. Можете отдыхать спокойно, мои люди посторожат.
   На рассвете в дверь яростно заколотили.
   - Богомольцы! Подъем! Кто рано встает, тому Бог дает!
   Кроме Даши, потягивающейся на печи за занавеской, и суетящегося Ерофея, все остальные поднялись на ноги молча и на удивление быстро - видно было, что вставать с рассветом им не в диковинку.
   Щенок спал у Даши под боком, и она, чтобы не будить его, сперва привела себя в порядок, а потом взяла щенка на руки.
   - Вот оно как! - возмущенно произнес Ерофей. - Кому-то дозор нести - а кому-то спать дозволяется. С чего такие поблажки? Корней! Это как называется? Ты почему спишь? Твой же дозор с утра!
   - Не шумите! - одернул приятеля Никита. - Нас сторожили ратники князя Глинского. Они нас проводят на тот берег.
   Возле дома уже собрался весь отряд князя. В нем было человек двадцать, все на конях.
   - Переправа ниже по течению, - объявил Глинский, подъезжая к Никите, которого признал за старшего в отряде богомольцев. - Там есть паузок, на нем перевезем поклажу и пеших. Конные переправляются верхом. Сначала десяток моих, потом паузок - столько раз, сколько потребуется, - потом оставшийся десяток.
   - Ясно, - Никита обернулся к своим. - Мы с Ерофеем пойдем с первым десятком, Корней и Степан Кузьмич - со вторым. Даша, ты с богомольцами в паузке.
   Отряд собрался на берегу.
   - Хорошие места, - оглядел розовеющую в рассветном солнце реку князь. - Если вон там, у обрыва, рядом с переправой, крепость поставить, так можно ее долго оборонять, а пользы от нее будет немало.
   До переправы добрались довольно быстро. Первый десяток с брызгами вошел в воду, кони шли осторожно, выбирая дорогу по дну. Сапогами все-таки черпнули несколько раз воду, но выше вода не доходила. Перейдя, спешились, поджидая остальных, и стали сушиться.
   Вскоре прибыл паузок - неширокое гребное суденышко с плоским дном. Гребли на нем сами богомольцы. Никита с Ерофеем стали помогать разгружаться; пройдя по краю борта, Даша спрыгнула с паузка на мокрый песок. Щенок на ее руках проснулся, голодно потыкался в нее. Она засмеялась, убежала готовить ему еду под крутой обрыв берега (кормила она его кашей из толченой крупы - толокна, какую ели и прочие богомольцы).
   В месте переправы обрывистый берег расступался ложбиной. Сразу за подъемом налево шла дубрава с редкими вкраплениями сосен, направо тянулось поле, покрытое кустарником. Второй десяток начал переправляться, возглавляемый князем, когда сверху, из кустарника и из дубравы, появились темные фигуры.
   Первый десяток, спешенный, развесивший по кустам сапоги и портянки, испуганно заметался. Князь, заметивший смятение, в один миг преодолел оставшееся пространство реки и выскочил на берег.
   - Что случилось? - тихо спросил он у Никиты.
   - Сдавайтесь! - донеслось сверху.
   Прекратив бестолково метаться, ратники из первого десятка сгрудились вместе и подняли руки.
   Никита тронул коня и стал подниматься по ложбине.
   - Кто вы такие? Мы - мирные богомольцы, идем в Киев, к мощам Антония Печерского. А это - наши охранники.
   - Хороши охранники, - из-за спин людей, стоящих с натянутыми луками, появился Владислав Локотек. - Развесились сушиться, и забыли обо всем. Богомольцы, говоришь? Придется проверить каждого богомольца. Потому как ищу я человека, который может и стал теперь богомольцем, но до того был изменником и перебежчиком. И мне донесли, что он должен быть здесь!
   Людей с Локотеком было поболее, чем у князя, но не намного. В ином положении, если внезапно ударить, можно было бы и прорваться, но сейчас, когда половина ратников, застигнутые врасплох, стоят с поднятыми руками, а остальные застряли на середине реки, не зная, то ли двигаться вперед, то ли бежать назад - нападать было делом безнадежным.
   Никита замер, пораженный ворохом свалившихся на него мыслей. И встретить Локотека вновь - хотя, что удивительного? Тот на своей земле, воюет против них. И спасти Дашу, ибо не мог Никита допустить, чтобы опять она испытала полон. И князя надо спасти, ибо войско без воеводы - это уже не войско. А сговориться не с кем.
   - Смотрите, - махнул рукой Никита, чтобы выиграть время. Спешился сам и медленно повернулся, возвращаясь к берегу реки.
   - Тебе надо бежать обратно, - не поворачиваясь в сторону князя, скрывшегося под обрывом, рядом с замершей Дашей, произнес Никита.
   Глинский покачал головой.
   - Подстрелят на середине реки. Надо сдаваться. Вот ведь, как глупо попался! Надо было подождать, когда первый десяток на коней сядет, а уж потом переправляться. Поторопился. Ты, хорунжий, это запомни. Правильное время надо выбирать для любого действия.
   Он тряхнул поводьями и выехал навстречу Локотеку.
   - Что ж, почтенный Владислав Локотек! Ты можешь донести своему королю, что выполнил его задание и захватил князя Глинского. Не стоит допекать остальных богомольцев досмотром. Я готов ехать с тобой, а этих путников отпусти с миром, они тебе не нужны.
   Локотек покачал головой.
   - Я имею приказ задерживать любые отряды, идущие в нашу сторону, если они не идут на помощь нашему войску. Ваш отряд, как я вижу, не спешит помогать нам, - усмехнулся он. - Значит, я должен задержать всех. Поедете дальше под моей охраной.
   Повизгивание щенка отвлекло его внимание. Наверх по ложбине поднималась Даша, у ее ног вился маленький рыжий комок.
   - Мне кажется, я тебя где-то уже видел, девица, - произнес Локотек с некоторым почтением.
   - Не знаю, - ответила Даша, но в глазах ее мелькнул ужас: она тоже узнала его.
   - Михаил Львович, прикажи своим людям сдать оружие и ступайте за мной.
   Остатки отряда Глинского выехали на берег. Князь незаметно кивнул одному из ратников, и тот слегка замешкался, поднимаясь, а потом скрылся под обрывом.
   - Не надо было нам идти в это паломничество, - с поздним раскаянием произнес Никита.
   - Погоди расстраиваться, - отозвался отец Александр. - В пути всякое бывает. Пока с нами ничего не случилось, а дальше все в воле Божьей.
   - Это ты верно рассуждаешь, отче, - согласился Глинский. - Я вот думаю: если бы мы вас не встретили, нас бы, верно, так же подкараулили? Переправа тут одна, и раз Локотек меня ждал, то знал, что я тут ехать буду. Да, верно, и в других местах засады приготовлены. Кто-то из моих донес, что меня в войске нет, что я на разведку отправился. И перебрались бы мы через реку, конечно, быстрее - но только вместо разговоров сразу бы под стрелы попали, и полегло бы моих ратников - половина, а то и более, прежде чем до меня добрались. Ну, а сейчас поглядим, на что воля Божия будет.
   Их собрали в середине отряда, и три десятка ратников Локотека - которых по внешнему виду трудно было бы отличить от ратников Глинского, только все были в темных епанчах, - окружив пленных со всех сторон, с опущенными копьями и луками наизготовку, погнали их на юго-запад.
   Вскоре они дошли до небольшого хутора, привольно раскинувшегося у рощи. Хозяева хутора вышли навстречу неизвестному отряду.
   - Быстро, освободите дом! Всех пленных внутрь! - распорядился Локотек.
   - А що ты тут распоряжаешься? - уперев руки в боки, спросил его хозяин хутора, высокий худощавый казак с длинными черными усами и густым оселедцем, намотанным на правое ухо. Остальная голова казака была гладко выбрита. - Ты кто таков?
   - У меня приказ круля польского, моего и вашего повелителя! Быстро освободить дом!
   Окинув взглядом прибывших с Локотеком и сообразив, что силы очень неравны, хозяин недовольно дернул головой своим домочадцам:
   - Выходьте!
   Хмуро семейство казака: жена и, видимо, дочка с мужем и младший сын - смотрело, как в избу заводят пленных.
   Глинского Локотек задержал.
   - Руки тебе, князь, придется связать. Ты в дом можешь не заходить, мы с тобой сейчас поедем дальше.
   Он обернулся к сопровождающему его ратнику.
   - Остаешься за старшего. Всех пленных доставить в город, там сдашь их воеводе. Со мной Васюк и Кирша с их людьми, остальные с тобой.
   Богомольцы, испуганно и в то же время с надеждой поглядывая на отца Александра - старшего среди них, - столпились посреди горницы. Никита вошел последним, оглядел белые мазаные стены, большую печь у одной стены - внутри было чисто и уютно, но тесновато для двух десятков человек.
   - Хозяин, сарай есть? Открывай, туда остальных! - распорядился человек, оставленный за старшего.
   Отец Александр осмотрел всех, собравшихся вокруг него.
   - Ну, что же. Все не так плохо. Мы идем в ту же сторону, куда и хотели, нас охраняют, а ратники круля польского - это лучше, чем лихие люди, грабящие всех подряд. Эй, люди подневольные! - внезапно повысил он голос. - Православные средь вас есть?
   Несколько человек из отряда Локотека остановились, прислушиваясь.
   - Что ж вы допускаете, что мирных богомольцев, как татей, поневоле в полон ведут?
   Локотек, связавший руки Глинскому и уже приготовившийся увозить его, замер у коня.
   - Это кто тут речи недозволенные разводит? - грозно ввалился он обратно в избу.
   - Я это говорил, милый человек, - спокойно ответил отец Александр. - Я ни тебе, ни королю твоему, ни твоей силе не подчиняюсь, я шел по воле Владыки Небесного, и ты мне в том препятствий чинить не волен.
   - Это мы поглядим! Смотреть за ним в оба! - указал он на священника своему помощнику.
   - Что за мной смотреть? - вздохнул отец Александр. - Я уж стар, чтобы бежать или в драку ввязываться.
   Локотек в задумчивости переводил взгляд с богомольцев на князя, потом начинал искать глазами тех из своих людей, что откликнулись на призыв священника. Видно было, что он сомневался: брать с собой тех, кому он явно не доверял, не хотелось - Глинский тоже был из православных, а потому они вполне могли затеять по дороге ссору, чтобы князь мог уйти. Но и оставлять их под надзором помощника ему тоже не хотелось: слишком уж за многими пришлось бы следить.
   - Так, ты, ты, ты, ты, ты, - Локотек по очереди ткнул в каждого, кто вызывал у него подозрения. - Поедете в город вперед нас, предупредите, что Глинский захвачен, мы его везем следом.
   Пятеро ратников с неохотой стали седлать коней. Каждый из них виновато поглядывал в сторону хаты, садясь верхом. Вскоре небольшой отряд умчался на запад.
   Глинский, молча наблюдавший за происходящим, усмехнулся в бороду. Теперь, даже если не считать богомольцев, от которых в случае драки помощи ждать не приходилось, перевес был на стороне его людей - чью сторону примет хозяин с семьей, Глинский почти не сомневался. Оставалось только добраться до оружия.
   - Зря смеешься, Михаил, - вновь подошел к нему Локотек. - Ты тоже поедешь с нами, только другой дорогой. На всякий случай. Посадите его на коня.
   - Я сам, - гордо ответил князь и вспрыгнул в седло без помощи рук. - Поехали, что ж. Показывай свою другую дорогу.
   В небольшой завязавшейся суматохе еще не успели остальных пленников посадить в сарай, и дверь туда была открыта. Все можно было сделать только сейчас. Благо, руки из остальных связаны ни у кого не были.
   - А ну, ребята, навались! - крикнул Никита, бросаясь на ближайшего ратника.
   Они сцепились: оба держались за копье, вырывая его друг у друга. Корней, не долго думая, шагнул к другому охраннику и одним движением вытащил у того из-за пояса кинжал, приставив ему же к горлу.
   - Хлопцы, на выручку! - закричал Глинский во весь голос. А голос у него оказался истинно княжеский.
   По этому знаку все его воины бросились на своих охранников. Миг поколебавшись, в драку ввязался и хозяин хутора с сыном. Они одни были вооружены с самого начала, но в тесноте двора оружие воинов Локотека - в основном копья и луки - помогали мало. Кто-то попытался зажечь фитиль рушницы, но пищаль вырвали у него из рук и наставили на него самого.
   Все произошло в одно мгновение. Когда Локотек с несколькими людьми, которые должны были помочь ему охранять Глинского, догадался вернуться в ворота, положение поменялось. Почти все его люди лежали на земле, поваленные, с нацеленными на них копьями. На Локотека тут же навели несколько луков и рушниц.
   - Отпусти воеводу! - велел Никита.
   - Везите его! - приказал Локотек своим. - Васюк, давай!
   - Ни шагу! - грозно одернул его кто-то из людей Глинского. - Всех постреляем!
   - Значит, говорите, мирные богомольцы? - не удержался от ехидства Локотек. - Надо было вас сперва пострелять, а уж потом разбираться.
   - Князя отпусти, и вали отсюда, - повторил помощник Глинского. - Мы добро не забываем.
   Лицо Локотека, холодное, ястребиное, пошло красными пятнами. Видно было, как гордость, страх, ярость борются в его душе.
   - Ну, ладно. Отпустите его, - пристально глядя на стрелков, велел Локотек своим.
   Князя развязали.
   - Ступайте, давайте! - обезоруженных воинов Локотека вытолкали из ограды хутора.
   - Коней верните! - потребовал Локотек.
   - Может, вас еще и подвезти до города? - усмехнулся Степан Кузьмич, выходя из хаты. - Отнимать не будем, а те, кто пешие - так пешими и пойдут.
   Толпа воинов Локотека, человек семь конных, считая его, остальные пешими, медленно двинулась прочь. Люди Глинского выстроились вдоль ограды, держа их под прицелом.
   - Молодец, хорунжий, - похвалил князь Никиту. - Быстро схватываешь. Верно угадал, когда драку начинать можно.
   Люди Локотека наконец скрылись из виду.
   - Надо и тебе, хозяин, уходить, - обратился князь к владельцу хутора. - Они вернутся, и вам не сдобровать.
   - Куда ж мне деваться? - расстроенно отозвался тот. - Все хозяйство мое прахом пойдет.
   - Это уж тебе виднее. Можешь с нами. И вы, богомольцы, тоже потарапливайтесь, вместе вернемся! Вам отсюда далеко не уйти, Локотек скоро подмогу приведет.
   - Я так мыслю, что главное - тебе уйти, - к князю подошел отец Александр. - Человек этот тебя сторожил, мы ему случайно на пути попались. А на тебе - еще и все войско твое. Ну, а если мы с тобой пойдем, быстро тебе скакать не получится. Так что бери людей своих - и скачи назад.
   - Троих отдам вам, как обещал, - произнес Глинский. - Ты прав, отче, мне торопиться надо, а всем нам далеко не уйти. И многих в охрану вам тоже не отряжу - может, с боем прорываться обратно придется, если Локотек засады на всех бродах учинил. Правда, надеюсь на гонца своего, должен он подмогу привести. Благодарствую вам на всем, лихом не поминайте. По коням!
   Отряд Глинского сорвался с места и вмиг умчался в сторону, противоположную той, куда уехали поляки.
   Богомольцы остались одни, только еще трое ратников присоединилось к ним. Никита их осмотрел. Все они показались ему на одно лицо: высокие, в кожаных доспехах поверх стеганных рубах, усатые и черноволосые.
   - Скажи, хозяин, - обратился Никита к казаку, - кто-нибудь еще в этих местах живет?
   - Есть верстах в полутора к полудню отсюда хутор соседа моего, Максима, - отозвался тот. - Только ведь и он от войска ляшского не защитит.
   - Поедем к нему, - решил Никита. - Ты тоже собирай, что можешь. Прости, что втянули тебя, но оставлять тебя тут негоже. Тебя ляхи первого повесят. Как тебя зовут?
   - Панас, - нехотя ответил казак и, молча кивнув сыну с зятем следовать за собой, отправился собирать вещи.
   Жена и дочь отправились помогать. Ни крика, ни плача, как этого ожидал Никита, не было. Быстро вытащив из погребов и сундуков самое ценное, вывели телегу, погрузили на нее весь скарб, выгнали скотину - казалось, не в первый раз им приходилось бежать от врагов.
   Панас, его сын и зять выехали верхом, в полном вооружении, так что охраны у отряда богомольцев прибавилось еще на трех человек. Но дочка, молодая казачка, тоже не села на телегу рядом со свекровью, а появилась рядом с мужем, верхом, сидя по-татарски в седле.
   - Поехали, быстрее! - нетерпеливо приказал Никита, и отряд тронулся.
   Даша села на телегу, и у нее завязался разговор с хозяйкой.
   - Что ж ты одна-то пошла, деточка! Тебе бы хоть какую девушку-горничную в наперсницы, а то как же ты в окружении мужиков-то?
   - Да я все сама умею делать, - заверила ее Дарья.
   - Ну, сама умеешь, это хорошо, а подруга не помешает. Вон, возьми нашу Василису в подружки! - она подмигнула гарцующей рядом с телегой молодой казачке.
   Телега тряслась по бездорожью. Места были пустынными, лишь кое-где виднелось присутствие человека: через мелкую речку перекинулся небольшой мосток, где-то журчал в деревянном срубе родник.
   Паломники молча шагали вокруг телеги. Не прошло и часа, как с опушки небольшого перелеска стал виден соседний хутор, куда вел их Панас.
  
  -- Глава 7. Сенокос.
   Посмотри в мои глаза.
   Что ты видишь? Страх? Неправда!
   Заблестевшая слеза --
   Это ветер, только ветер.
   Это злая пыль взвилась,
   Закружив степные травы,
   Едким дымом пробралась
   В нашу хату неприметно.
   Статный гнедой конь выскочил на пригорок, закрывающий станицу с Полуночи. Прядая ушами, лихой скакун с вопросом покосился на своего седока -- парубка в казацкой одежде, с татарским луком в саадаке и старой саблей у пояса.
   Семен натянул поводья, оглядывая станицу. Батька, верно, прослышал про его похождения, ежели только Васька добрался до дому, так что сейчас Семена ожидала теплая встреча. От мысли об отеческом наставлении по спине пробежали мурашки; только Семен все равно ни о чем не жалел. Он проводил Дашу с братом до самой Стрелицы, сдал с рук на руки Корнею, только поднявшемуся от раны. Тот оглядел Семена с таким видом, словно казак выполнял его задание и успешно с ним справился. Ну, да чего еще ждать! Проезжая мимо Великополья, Семен заметил нескольких селян, роющихся в обгорелых бревнах, и на душе его полегчало. Все-таки он ездил не зря. Кто-то да спасся. Так что -- раньше при одном слабом намеке на отцовский гнев Семен готов был нырнуть в Дон с крутого берега, а сейчас, хоть и пришлось ему собрать свое мужество, но чувствовал он себя правым.
   - Скоро дома будем, - он потрепал Черкеса по гриве. - Чуешь родное стойло?
   Он пустил коня шагом, направляя к воротам частокола, смотревшим на реку. От Дона ему наперерез ехали трое парубков, средь которых Семен признал и Ваську. Тот его, кажется, тоже узнал, и поднял тревогу своими криками куда раньше дозорного, прикорнувшего на вышке.
   - Га! Сенька воротился!
   - А его дома батька с ремнем да матюгами ждет! - откликнулся второй казак, постарше, не ходивший с Семеном и Васькой в поход. - То-то потеха будет!
   - Да уж, не поздоровится ему, - поддержал третий. - Да стой, Сенька, куда ж ты полетел?!
   И вправду, Семен стукнул коленями Черкеса, не желая вступать в препирательства со станичными зубоскалами. Те, однако, были ближе к воротам, и вскоре окружили его со всех сторон.
   - Где ж ты полонянку свою бросил? - спросил тот, что постарше. Семен сделал большие глаза:
   - Какую такую полонянку?
   - Да будет, Сенька! Вся станица о твоих подвигах наслышана.
   - Васька?! - Семен свирепо повернулся к не в меру болтливому своему приятелю.
   Тот состроил еще более невинное выражение лица, чем Семен:
   - А что я? Меня отец знаешь, как отделал, за то что без спросу от дядьки Ивана ушел?
   Семен заметил, что Васька и вправду старается ехать больше стоя на стременах, не присаживаясь на седло.
   - Бедняга, - хмыкнул он.
   - Погоди жалеть, - ехидно произнес третий. - Тебе твой батяня еще всыплет, когда доедешь до дому.
   - За что ж так? - с наигранной скукою спросил Семен.
   - Да, верно, найдет, за что! Он из похода чернее тучи приехал, рвал и метал похлеще грозы. Говорил, споймаю мерзавца, запорю, коли татары его живым отпустят. Ох, сочувствую я тебе, брат! Зараз держись от батьки подальше.
   Семен усмехнулся:
   - Да нам ли бояться, а, Василий? Скажи, как мы татаровей били!
   - Да уж он сказывал, - хмыкнул старший. - Богатырь ты наш, Илюша из Мурома.
   - Что там ваш Илья Муромец, - пренебрежительно отмахнулся Семен. - Ему ли с нами тягаться? Я ж этих татаровей на одну ладонь положил, другой прихлопнул - и мокрого места не осталось!
   Казаки рассмеялись:
   - Да, знатно ты их! И как только они к крепости полезли? Не знали, видно, сердешные, что тебе в ту пору у ворот проезжать случится!
   - Да не иначе! - поддержал Семен. - Я ж, как увидел, что бегут они, так догнал и всех положил, а кого не успел -- тех Черкесом потоптал. Скажи, Черкес?
   Конь согласно закивал, почуяв руку хозяина на загривке.
   - Ну, и Васька, конечно, тоже повоевал, - снисходительно обернулся Семен к сотоварищу.
   - Слышали мы, слышали! - замахали руками оба их спутника. - И как боярышню из полона спас, а она тебе в любви признавалась!
   Семена что-то резануло по сердцу, и желание шутить пропало. Больно уж близко к правде была их шутка. Он сердито отмотнул головой казакам:
   - Вам на тот конец, а нам с Васькой к реке. Бывайте!
   Васька поехал позади, и Семен услышал, как тот пробормотал под нос -- а, может, и желая, чтобы услышал Семен:
   - Видать, крепко запали русые косы боярышни в душу казаку!
   Они остановились у дома Васьки.
   - Может, к нам завернешь? - участливо предложил Василий. Семен усмехнулся:
   - Что ж мне, своих родителей пуще татар бояться? Как вы с Ульяной добрались?
   - Да доехали потихоньку! Погоня вся, видать, за вами пошла, нам и не мешал никто.
   Искавший Ульяну кебеняк припомнился Семену; но поразмышлять он не успел.
   - Батюшки-светы! - донесся со двора Семенова куреня голос его матери. - Сеня! Живой!
   - Ну, я пошел, - вздохнул Семен, невольно втягивая голову в плечи. Давно собиравшаяся гроза началась.
   - Где этот анчутка! - взревел, вылетев из ворот ограды, Иван, и в воздухе разнеслось сухое щелканье ремня. Спрыгнувший было с коня Семен поспешил запрыгнуть обратно.
   - Батяня, да ты чего? - спросил он удивленно. - Мы ж к сенокосу обещались вернуться, я и вернулся.
   - Я те дам -- сенокос! Марфа, запирай ворота! - кричал Иван, потрясая ремнем. - Ух, уйдет, супостат! Слазь с коня!
   - Не-а, - важно ответствовал Семен, стороня Черкеса от отцовского ремня.
   Шаровары на Иване висели мешком, но смотрелся он грозно.
   - Слазь, говорю!
   От греха подальше Семен пустил Черкеса по двору легкой рысью. Отец побежал за ним, не переставая сотрясать воздух громкими проклятьями и ремнем.
   - Сеня, гусей пода-авишь! - запричитала мать, увидев, как семейная стая нагло прогуливается прямо перед Черкесом. При приближении коня птицы разом потеряли свою важность и с громким гоготом бросились врассыпную.
   Теперь курень Ивана привлекал к себе внимание всей станицы. Отовсюду на шум сбегались люди. Черкес меж тем опрокинул корыто с кормом для свиней и носился кругами, разгоняя самих хрюшек вперемешку с гусями по всему двору. За Черкесом с Семеном бежал отец, ругаясь и пытаясь достать сына ремнем. Ремень, правда, попадал чаще по Черкесу, отчего конь только прибавлял прыти. За отцом бежала мать, попеременно покрикивающая на сына за разор, учиненный им в сговоре с Черкесом, и на отца, чтоб отстал от сына. Наконец, сзади всех с воплями носились трое младших братьев доблестного казака, удиравшего от собственного отца.
   Над плетнем торчали головы любопытных, от восторга разинувших рты. Семена давно подмывало дать деру через забор, но Черкес мог зашибить кого-нибудь из любителей ярких зрелищ, и казаку оставалось только ругаться в душе примерно теми же словами, какими родитель его осыпал вслух. Вид же отца способен был напугать и самого неробкого сына. Лицо пылало праведным гневом, глаза метали молнии, а, судя по речам, самому нечистому лучше было бы не попадаться ему на пути.
   Вскорости зрители поделились на три непримиримых стана. В первом были старые казаки, часть казачек и немногие из молодых, которые криками подбадривали Ивана и выражали полное свое согласие с родителем Семена, а также крайнее возмущение нравами иных молодых казаков. Это звучало примерно так:
   - Ваня, давай!
   - Всыпь пострелу своему, чтоб старших слушал!
   Вторую часть составляли сердобольные казачки, более всего в этой неразберихе жалевшие мать Семена.
   - Марфушка-то бедная! Что сын, что муж -- два буяна! - причитала какая-то древняя старушка.
   - Гусев-то усих подавил!
   - Ох-ти, Господи! Курей, курей давить начал!
   - Все хозяйство рушится.
   И, наконец, к последним принадлежала большая часть молодежи и пацаны, внимательно следившие за ходом погони и время от времени отпускавшие крайне ценные советы как Семену, так и Ивану -- главным участникам.
   - За угол правь, - деловито советовал один Семену.
   - В хвост, в хвост коню цепляйся! - увлеченно орал другой Ивану.
   - На крышу залезай! - драл глотку третий.
   - С тылу его ремнем, во, во!...
   Черкеса еще раз зацепило ремнем, и он шарахнулся к стене дома. Из конуры появился заспанный пес и счел своим долгом облаять первого попавшегося, коим оказался Иван. Никак не ожидавший подобной подлости от собственного пса, Иван тоже дернулся к стене, и почти поймал Черкеса за хвост, вняв, должно быть, настойчивым советам. Черкесу это не понравилось. Он гордо лягнулся, Иван успел увернуться, и копыто попало по стоявшим у стены граблям. Те упали меж Иваном и конем, застряв рукоятью за дождевой бочкой . Не унывающий отец бросился следом за уходящим "разбойником", и ... Нет, не наступил на грабли. Но съезжающие шаровары зацепились за их зубья; раздался треск, -- и Иван почти что выскочил из своих шаровар вослед удиравшему сыну, рыбкою распластавшись по двору.
   - Ой! - разом проговорили казачки и стыдливо отвернулись.
   - Подсыпь ему еще за такое надругательство! - загалдели казаки, что постарше.
   Семен, изрядно натерпевшийся страху, с ходу уцепился за резной конек крыши и в один миг оказался наверху. Иван поднялся, натянул штаны и хмуро оглядел двор и многочисленные головы любопытных над тыном.
   - Сенька, слазь, - буркнул он, глянув на сына исподлобья. - Давай порядок наводить.
   - А бить не будешь? - осторожно осведомился Семен.
   Иван еще раз оглядел учиненный погром, усмехнулся чему-то в бороду и ответствовал примирительно:
   - Не буду.
   Семен слез с крыши и первым делом поставил на место злополучные грабли. Пес вернулся в свою конуру -- готовиться к ночному бдению вокруг куреня, -- зрители стали понемногу расходиться.
   - Вань, может, помочь чем? - предлагали приятели отца. Тот отмахивался, помогая Марфе загонять поросят и курей.
   Наконец, на дворе восстановлен был надлежащий порядок, и Иван присел на завалинку, устало вытерев лоб.
   - Поди сюда, - позвал сына, все еще не решающегося стоять рядом с отцом. Семен осторожно приблизился.
   - Ты где пропадал?
   - Так я с Васькой ...
   - Васька -- брехун известный. Ты правду сказывай.
   - Ну, я и говорю. Поехал я, стало быть, за татарами ...
   - Да ты шо, сдурел? - Иван снова дернулся к ремню, а Семен, соответственно -- в сторону, подальше от родителя.
   - Ну, вам-то недосуг было ...
   - Что ж, вы с Васькой правда весь кош перерубали, как он тут вещал? Сестрицу его из полона вытащили; красивая девка. Ей бы я, пожалуй, поверил, только она все молчит.
   - А чего рассказывать-то? - Семен пожал плечами. - Ну, было дело. Всех -- не всех, а кого и порубили.
   - Ладно, - Иван ткнул сына в грудь ободряющим тычком. - Пошли вечерять. Завтра поутру на сенокос.
   Солнце едва поднялось над окоемом, когда в Ивановом курене собрались к столу. Сам Иван важно занял место во главе стола. Семен, как старший сын, сел по правую руку, мать -- по левую. Прочие дети (один -- Егор -- постарше, девяти лет, и двое погодков шести и пяти) с шумом расселись по скамьям вокруг стола. Им сегодня надлежало идти вместе со старшими.
   Иван повернулся к кивоту и перекрестился, отвесив поклон потемневшему за долгие годы, проведенные в углу избы, лику Николая-чудотворца, вознося негромкую молитву о грядущем дне и о начинающемся сенокосе. Дети чуть слышно повторяли слова молитвы за главою семьи. Потом в степенном молчании принялись за еду.
   Перед тыном их куреня звонко процокали копыта -- и замерли у ворот. Приветственно залился лаем пес. Иван глянул в окно и, бросив ложку, быстро поднялся.
   - Атаман приехал, - тихо сообщил он Марфе, уже спеша к двери и с неудовольствием разглядывая наспех заштопанные, располосованные вчера граблями шаровары. Семен, чуть не подавившийся кашей при этом известии, вдвое быстрее заработал ложкой. Кажется, он догадывался, зачем пожаловал атаман.
   Из сеней послышались голоса Ивана и атамана.
   - ... Здоров будь и ты, Данило Лукич, - отвечал отец.
   - У тебя, говорят, сынок воротился? Что давеча за переполох был?
   - Да так ... - Иван замешкался, пропустил атамана вперед.
   - Счастья этому дому, - атаман вошел широкой походкой, и первым делом наступил на хвост коту, мирно умывающемуся у порога. Возопив, тот поспешил укрыться на печке.
   - Фу-ты, нечисть, - выругался атаман, стукнувшийся из-за кота головой о порог.
   Иван с Марфой тревожно переглянулись. Не к добру было такое начало. Но сам атаман, казалось, и не заметил, что произошло.
   - Здорова будь, хозяйка! И все дети ваши.
   - И тебе, Данила Лукич, - приветливо заулыбалась Марфа. - Добро к столу.
   - Только из-за стола встал, - поклонился атаман. - Благодарствую за приглашение. Слышь, зальян! - он поманил пальцем Семена. - Поди сюда, разговор есть.
   Семен поднялся из-за стола, чуть слышно пробормотав матери:
   - Благодарствую.
   И пошел, как на казнь. Один перед десятком литвинов, он чувствовал себя лучше.
   - Что к Маринушке моей не заходишь? - ласково начал атаман.
   - Да он только приехал, - вступился за сына Иван.
   - Где ж он пропадал?
   - За татарами гонялся, - с гордостью ответил Иван. - Ему, вишь, обидно стало, что нехристи полон уводят, он и поехал его отбивать.
   - Ну, и отбил?
   - Не всех, - честно признался Семен. - Васька лучше про то расскажет.
   - Коли верить всему, что Васька говорит, так впору поверить, что ты из полона какую-то боярышню вытащил, - в голосе атамана послышалось нетерпение.
   - Как-ку -таку боярышню? - едва не заикаясь, Иван повернулся к сыну, и Семен почувствовал, как его душа торопливо уходит в пятки. "Зараз опять взбучку закатит".
   - Ну, пусть и вытащил, так где же тогда она? - с тоскою Семен переводил взгляд с одного своего мучителя на другого. Атаман, казалось, обрадовался:
   - И то правда. Бояре пусть у себя живут, а мы своим обычаем живем. Я вот о чем речь веду: управимся с покосом, и самое время о свадьбе подумать.
   - Свадьба -- верная вещь, - поддержал отец. - Мы уж и подарков к ней немало раздобыли, знатную добычу у ляхов взяли.
   Семен чуть не фыркнул, вспомнив, как отец эти подарки раздобыл. Грабеж, самый что ни на есть!
   - Ты-то что скажешь? - обернулся атаман к тому, о чьей свадьбе, собственно, речь и шла.
   - Да, может, рано еще, я думаю ... - неуверенно отвечал Семен.
   - Рано?! Осемнадцать лет дубине, иные уж детьми обзавелись, а ты все за юбку мамкину держишься! - вскипел атаман.
   - Ну, ты, Данило Лукич, на мальца не больно-то ... - заметил Иван. - Разберемся мы с ним. Не серчай: Солнце подымается, а по жаре, сам знаешь, косить не с руки. Коси коса, пока роса, как говорится.
   Атаман оглядел пристально отца с сыном и вышел.
   Взвалив на плечи косы, Иван с Семеном отправились на семейный покос. Егорка бежал сзади, оглядывая траву.
   - Так что там у тебя с Маринкой? - приступил Иван. - Выкладывай начистоту.
   - Не буду я на ней жениться, - ответил Семен, разглядывая небосвод, ослепительно синий. - Обойдусь без нее.
   - Это я уже слыхал, - нетерпеливо произнес отец. - Ну?
   - Что -- ну?
   - Дальше что? С чего ты это вдруг? Все вроде вместе ворковали, ну чисто два голубка, а тут вдруг... Нехорошо это.
   - Ну, нехорошо. Да вот, нравилась, нравилась, и разонравилась.
   - Э, так нельзя. А то гляди, еще женишься, да и на стороне гулять начнешь, коли так легко свою любовь забываешь.
   - Не было любви. И все. Что ты меня силком оженить хочешь?
   - Что ты, сынок... Никогда. Но, может, другую полюбил? Так бывает.
   - А ежели да -- что, опять за ремень схватишься? - на всякий случай Семен отступил.
   - Это смотря кого. Или правду сказывали о боярышне?
   - Что вы все к боярышне прицепились? - Семен начал свирепеть.
   - Да они такие, голову закружить любому могут. И погибнешь ни за что, ни про что в чужой стороне.
   Семен усмехнулся. Может, и погибнешь. Да только и за что, и про что.
   - Я тебя, конечно, принуждать не буду, - рассудительно заметил Иван. - Но ты все ж таки попробуй, поговори с Маринкой. Может, еще одумаешься.
   "Поговори". Легко сказать! Семен как представил себе Маринку, так волосы у него дыбом и поползли. Крику будет на всю станицу! Однако и просто так, взять и бросить, было делом недостойным. Семен размышлял, а под косой ложились ровные снопы густой травы, выросшей на влажном лугу в речной долине.
   Под вечер он точно уж решил переговорить с дочкой атамана, да тут и сама она попалась ему навстречу.
   Может, нарочно она вырядилась для этой встречи и его поджидала, только было на ней лучшее ее платье с легким сарафаном поверх. Длинные косы падали по плечам; черные волосы укрывал венок из пестрых лент.
   - Сеня, - она потупилась. - Пойдем, на сеновале посидим.
   - Вот что, - в горле вдруг пересохло, и Семен перешел на хрип. - Ты прости, но я... Того... Другую нашел.
   Лицо Маринки изменилось так, словно он ее ударил. Только что на него смотрел игривый котенок, как вдруг оказалась пред ним разъяренная дикая кошка.
   - Другую? Это какую?
   - Не твое дело, - буркнул Семен довольно грубо. Сейчас будет много крику.
   Маринка вытянула вперед руку, словно норовя вцепиться Семену в лицо -- и вдруг запрокинула голову и заголосила (у матери, что ли, научилась?):
   - Ой, ирод, злодей! Меня, бедную, завлек, соблазнил, в любви клялся, целовал, да и бросил! Одну меня покинул!...
   Она бы долго еще голосила, собирая народ, как давеча собирался он вокруг Иванова куреня, но Семен не выдержал первым. Подошел к ней, взял за руку:
   - Да брось ты, что ты ... Девица ты красивая, в женихах отбою не будет, лучше меня найдешь.
   - Ой, да не найти же мне лучше, чем ты, светик мой!... Никто же мне, окромя тебя, не надобен!... - она, похоже, вознамерилась упасть ему в объятия. Семен поспешно взял ее за руки и отвел к изгороди атаманова куреня, чувствуя, что внутри дергается -- то ли совесть, то ли жалость, то ли и вправду любовь? Что ему Даша? Вон ведь как по нему человек убивается. Боярышня, небось, так не станет, ей честь свою блюсти надо. Семен вздохнул. На миг отвлекся, и почувствовал, что его куда-то тянут. Наваждение пропало.
   - Ты, вот что, - он снял ее руки, неведомо как оказавшиеся у него на плечах. - Шла бы домой. Утро вечера мудренее.
   Губы Маринки сжались в тонкую линию.
   - Знаю я, кто тебя испортил. Ведьма та, что Васька сюда притащил!
   - Да ты что! - Семен, собравшийся было уходить, дернулся к ней, да только уже исчезла она за родным забором, и Семен лишь услыхал перестук ее сапожек по утоптанному двору.
   "Ф-фу", - Семен тряхнул головой и отправился домой с чувством выполненного долга.
   Они с отцом прошли почти весь их надел, теперь надлежало сгребать сено в скирды. С утра Семен взял памятные грабли и собрался было отправиться привычным путем, как от колодца, вырытого неподалеку от их дома, донеслись возмущенные женские голоса. Потом затопали сапоги отчаянно бегущего человека, и вынырнувший перед тыном Васька крикнул:
   - Сенька, спасай! Там Маринка Ульяну порешить хочет.
   Семен отложил грабли. Одну Маринку он бы, наверное, утихомирил. Но, как увидел Семен, подбежав к колодцу, Маринка успела собрать целое ополчение казачек, и они плотным кольцом окружили несчастную Ульяну, почти и невидимую за их дородными телами. Изнутри круга слышались крики Маринки.
   - Да ты ж ... Да вот ты кто!... Да с тобой надо ... и ... , а еще ... в ... и ... по...
   Некоторые из ругательств даже Семену были незнакомы.
   - Бабы, да Бог с вами! - при поддержке Семена Васька попытался протолкаться к сестре, но путь им преградили мощные телеса Маринкиных подружек. А внутри круга продолжалась ругань.
   - Дочку ведьмы не троньте! - в отчаянии прогорланил Василий. - Вам же хуже будет!
   Сказано это было весьма опрометчиво. Васькино сообщение не только не смягчило высокий их гнев, но только подлило масла в огонь.
   - Ах, дочка ведьмы! - бушевала Маринка. - Заморочить вздумала! Да ей ...
   Семен, понадеясь на силу, попробовал прорваться внутрь круга, и тут же его протянули по спине коромыслом.
   - Так ему, кобелю!
   - Маринку нашу!...
   - Бей его! - завизжали казачки, обступая Семена, которому вдруг изменили ноги.
   В душе мелькнула надежда, что вот сейчас Маринка, как давеча, вспомнит, прибежит ... Но та все расходилась, размахивая руками перед носом Ульяны:
   - Казаков у нас отбивать приехала! Да в Дону таких топить надо! Камень на шею, в куль, и в воду!
   - Ведьмы не тонут, - возразила ей одна из подружек.
   - Большой камень, - настаивала Маринка.
   - Казаки, девки Сеньку метелят! - услышал Семен вопль Василия. К колодцу сбегались молодые парни, ничего не понимающие. И, перекрывая крики, над толпой разнесся звонкий голос Ульяны:
   - Зараз всех в червей обращу!
   - Обратит, обратит! - подхватил Василий. - Спасайся, девки, а то так в червей обратит, что родная мама не узнает!
   Набежавшие парни поспешно стали утаскивать своих подружек из опасной близости к ведьме. Толпа начала рассеиваться.
   - Да что ж это делается! - со слезами закричала Маринка и сама вцепилась Ульяне в волосы; Ульяна не осталась в долгу, но их сумел-таки разнять Василий, оттащив атаманскую дочку сзади за локти.
   Семен с трудом поднялся. До сей поры ему не приходилось еще быть избитым женщиной, разве что матерью в детстве. "Вот, жена такая попадется" , - с легким содроганием подумал он. К нему подошла Ульяна, пока вырывающуюся Маринку Васька отволакивал к атаманскому куреню.
   Семену очень хотелось покряхтеть -- с чувством так -- как кряхтел дед, слезая с печи. В присутствии девицы он сдержался. Спина все равно гудела, и голова плыла.
   - Ерунда, - Ульяна отняла его руки от головы и принялась ладонями осторожно водить у его висков. Боль понемногу утихала. - Видала я раны и похуже, чем от коромысла.
   - Благодарствую, - Семен отстранился. - Уйти бы отсюда, а то припрутся атамановы свояки -- за его дочку постоять.
   Вернулся Василий, и вид у него был заговорщицкий. Без слов он потянул Семена с Ульяной за собой.
   - Смываемся, - прошептал он, свернув за угол соседнего куреня.
   Только ворвавшись на родной двор и закрыв калитку, Васька остановился.
   - Ну, все ... Маринка мне это на всю жизнь запомнит.
   - Ты чего содеял-то? - спросил Семен с внезапной ревностью.
   - Я? Ничего. Ой, как она меня поливала, пока я ее волок... - произнес Василий с какой-то мечтательностью. - Столько нового узнал. Ну, запихнул ее, какой была, на двор, и калитку снаружи припер. Она ну ломиться -- а тут из дома как раз ее батяня, наш атаман выходил. Ну, уж я не стал слушать, как они разбирались.
   Семен прислушался. На улице было тихо.
   - Тебе бы не выходить пока, - заметил он Ульяне. - Пока Маринка не успокоится. Это ведь из-за меня она, - добавил виновато.
   - Да я уж поняла, - хмыкнула Ульяна, поправляя растрепавшиеся волосы. - Она мне про то повестила.
   - Ну, Семен, ты после такого просто обязан на Уле жениться, - заявил Васька.
   - И ты туда же! - не вытерпел Семен. - Мне в поле пора. Вечером свидимся.
   У атамана, верно, хватило ума не потакать дочернему гневу, и Семен застал вечером Ульяну и Ваську в полном здравии. Сергей, отец Василия, пригласил Семена к столу, и уходил Семен из гостей поздно вечером.
   На другом конце станицы загоняли скотину. Скучали часовые на дозорных вышках, оглядывая пустынную степь. Гасли огни в окошках; станица погружалась в сон.
   Пройти Семену надлежало один курень. Он и вышел уже в путь - когда резким треском оборвалась вечерняя тишина. С грохотом обрушились доски. Северные ворота -- въезд в станицу -- были словно сметены, и запоздало взвизгнуло одиноким ударом на башне над ними медное било.
   Дробный перестук многих копыт прорезал тишь. Казаки, привыкшие сперва стрелять, а потом решать, вылетали на улицу пусть без шаровар, но с луком или саблей. А топот приближался к Семену, и он шмыгнул назад, на двор Васькиного куреня.
   С десяток всадников ураганом вылетели перед тыном -- и замерли. Одна тень, закутанная в плащ, отделилась от прочих. Семен неслышно проскользнул в дом. Он узнал того, что скакал впереди. Он все-таки выследил Ульяну. Семен должен был раньше ее предупредить. А молчаливый всадник неспеша подъехал ближе, и показалось Семену, как безликий провал заглянул в окно.
   - Спрячь Ульяну, - одними губами прошептал он замершему Ваське. В доме все точно уснули. Не слышно было родителей Василия, и сам Васька стоял, как неживой. Медленно он потянул Ульяну за руку, а она вырвалась -- и встала перед окном. Темный клобук стоял за проемом окна, и слышно было дыхание коня под ним.
   В доме было темно, -- лучину задули, готовясь ко сну, -- только серебристый свет от окна, наполовину отобранный ночным гостем, освещал печальное лицо Ульяны. Она медленно подняла руки и замерла. Можно было считать удары сердца -- то ли бешено оно колотилось, то ли вовсе забыло, что должно биться. Семен понял, что нельзя шевелиться.
   Лошадь за окном тряхнула гривой -- и раздался удаляющийся цокот копыт. Тут же засвистели стрелы откуда-то из-за сарая, и Семен понял, куда делся Васькин отец. Отовсюду с криком сбегались казаки. Кони гостей взвились вихрем, и вскоре небольшой отряд исчез во мраке.
   - Что это было? - спросил Василий, законно потребовав объяснений.
   - Больше он не придет, - не отвечая, произнесла Ульяна.
   - Почему? - шепнул Семен непослушными губами.
   - Я сказала ему, что я умерла.
   Разбуженные казаки шумно обсуждали внезапный налет. Как-то сумели всадники пробраться по степи незамеченными к самому тыну, окружающему станицу. Иные винили часовых, те оправдывались. Самым странным было то, что, кроме выломанных ворот -- а по тем точно саданули из пушки в упор, -- никакого урона станице нанесено не было.
   Семен отправился к себе, предоставив Ульяне объяснять Василию, что это было. Сам он знал довольно; а как их недавний хозяин ухитрился их найти, так Семен даже и не думал, чтобы тот чего-то не мог.
   Раньше любимым предметом для перессуд была размолвка Семена с Маринкой. Теперь станица занялась обсуждением лихого ночного налета, так что Семен был даже благодарен Желтому кебеняку за то, что отвлек внимание на себя: самому Семену надоело уже быть притчею во языцах.
   Атаман пытался подвигнуть казаков на восстановление ворот, но у всех горел покос, всем было не до того, и казаки поначалу собирались уклониться от нежданной повинности. Тогда атаману пришлось прибегнуть к своей власти и принудить нескольких казаков заняться починкою. Иванов курень атаман с недавних пор обходил стороной, так что Иван с Семеном могли спокойно работать на уборке сена.
   Они свозили последние копны, предназначенные на сеновал. Иван радовался.
   - Ну, вот, и коням, и коровкам на всю зиму хватит.
   Мохноногий рабочий конь согласно кивал головой в размер шагам. Сенька с Иваном брели по бокам телеги, поддерживая возвышающийся на ней стог .
   - Эй, дядьку Иван! - через брод к ним скакал, поднимая столбы брызг, долговязый всадник.
   Иван натянул поводья коня:
   - Тпрру! Слышь, хлопец, - обратился он к подъехавшему парню, - а ведь я тебя знаю.
   - А це як же, дядьку Иван, - ответствовал тот неподражаемой западной молвью. - Та я ж Гнатка, сын Максима!
   - Ха, Гнатка! Дывись, сынку, це ж братец твой двоюродный, - в речи Ивана тоже замелькал западный выговор. - Який гарный хлопец став! Яким ветром?
   - Ой, лихая история! Зараз обскажу, тильки дух переведу.
   - Да, устал ты, видно. А что за рубец на шее?
   Игнат был парнем чуть постарше Семена, тощим, долговязым и кудрявым. Сейчас он едва не падал с коня, но в глазах все равно плясали веселые бесенята. На длинной шее от кадыка вниз тянулся застарелый шрам.
   - Це мы на татаровей ходилы, - охотно ответил Игнат. - А у сим року воны та нас приихалы. Мы, слава Богу, далеко оттолы, та у нас свия кручина.
   Сказав это, Игнат умолк, и молчал всю дорогу. Только дома, выпаренный в бане и накормленный Марфою, разговорился.
   - Седьмица, як я вид батьки уехал. Жив вин, чи ни? Колы уезжал, дуже лихо нам было.
   - Сказывай, что стряслось, - торопил Иван.
   Максим, отец Игната, был ивановым односумом. Вместе ходили они на крымчаков да на турок, когда с донцами, когда с запорожцами. Вместе изъездили все Великое поле, Иван даже женился на Максимовой сестре. Потому сейчас Марфа вглядывалась со страхом в лицо племянника, ожидая, какие вести он принес о брате ее.
   - Ляхи на нас насели, - коротко выпалил Игнат. - Сладу с ними нет. Батьку мий, с односумом своим, захотелы новые хутора себе устроить, подальше вид них. Ось подняли мы хозяйство, и шли через землю нашу богомольцы. Мы их приютили - а тут приихав вид панов чоловик та и требует, чтоб богомольцев ему выдали. Ну, кто ж мы будем, ежели крыжакам своих отдадим? Послали мы его ни с чем, так он ушел, да не один вернулся - и почал нас с нашей земли гнать.
   - К запорожцам слать надо было, - стал горячиться Иван.
   - Далеко до Сичи, та и на них лихо: татаровье пришло. Не успеют. О тебе батька мий вспомнив, та и казав: "На Восход пройти легче, вот и ступай, зови мово односума". С заката-то сплошь крыжаки дороги стерегут, война у них с москалями, там разъезды их везде ездят, и на юг, и на север; а на Дикое поле дорога почти свободна. Только раз меня кто-то догнать пытался - да где ему!
   - Ох, продержался бы! - Иван вскочил, готовый схватить саблю со стены. - Седьмицу, говоришь?
   - Може, поменее. Швидко я гнал, дний не считал.
   - Куда на ночь глядя надумал? - грозно окликнула мужа Марфа. - Так дело такое не сделаешь.
   - Верно, - Иван остановился. - Круг надо собирать.
   Снова звонил на майдане колокол, и казаки, едва пришедшие с поля, в недоумении вылезали из куреней своих, в любопытстве, почто же их собирают. Татары, слава Богу, вроде не грозили станице, а, стало быть, то ли судить кого, то ли общую нужду решать созывал их колокол. Казаки оглядывались в поисках атамана, но тот появился в сопровождении односумов и свояков одним из последних, и вид у него был столь же недоумевающий, как и у других.
   - Почто людей тревожишь? - стараясь не смотреть на Ивана, держащего язык колокола, спросил атаман.
   - Говорить хочу.
   - Атаман тебе слова не давал! - выступил из-за спины атамана станичный есаул.
   - Нехай говорит! - раздались выкрики из первых рядов, и есаул отступил.
   Иван вышел на помост, бросил шапку под ноги.
   - Слухай меня, браты-казаки! Вот стоит братанич жены моей, приехал он с Закатной Украйны Великого поля. Односум мой помощи нашей просит супротив панов, что жизни им не дают; так вас спрашиваю: али не должны мы помочь?
   Иван ждал одобрительных криков, но ответом ему была зловещая тишина. Казаки задумались, не торопясь высказывать свое согласие или осуждение.
   - Что стряслось там у них с панами? - спросил кто-то из рассудительных. Иван подтолкнул Игната:
   - Он вот скажет.
   Игнат, похоршевший после бани и еды, откашлялся.
   - Та що тут гуторить? Вестимо вам, яко гнут крыжаки тех, хто православный. Ось наши, що истинной веры держатся, и страдают дуже. А днесь явивси некий детина, та й пошев усих гнать, хто не с им. Кильки уж будынку лишились, як тати маются. И немае сил у нас супротив их. Ось, пришел я подмоги вашей просить.
   Игнат покорно склонил голову перед кругом.
   - Помочь, конечно, надо ... - осторожно начал есаул, оглядываясь на атамана. Тот вдруг вскипел.
   - Да что ты, ополоумел? Сами татар ждем, в поле выйти боимся. Нехай промеж себя разбираются; Иванов односум просит, вот Иван пусть и помогает.
   Иван нахмурился:
   - Негоже ты, Данило Лукич, говоришь. Коли мы только за себя держаться будем, так придет к нам лихо, и не поможет нам никто. "Вы, скажут, нас бросили, так на что мы вам помогать будем, коли вы добра не помните?" Я так мыслю, что не мое это дело, но общее.
   Семен осторожно оглядел из-за отцовского плеча собравшихся на кругу казаков. Иные пристыженно молчали. Кто-то ворчал, переговариваясь с соседом, что, мол, "вот будь я помоложе годков на двадцать ..." В задних рядах царило наибольшее оживление: там толпились молодые казаки. У этих-то сомнений не было: конечно, помочь.
   - Верно, общее дело! Сподможем! - выкрикнул Васька и взвизгнул: собственный отец схватил его за ухо.
   - Я так мыслю, - не дождавшись решения круга, степенно начал Иван. - Кто может, братцы, айда со мной!
   - А я не позволю! - крикнул атаман. - Рабочие руки уведешь, без защитников станицу оставишь?
   - Сколько там людей с панами-то? - спросил все тот же рассудительный из первого ряда, ближнего к помосту. Игнат задумался.
   - С сотню, верно, будет.
   Казак присвистнул.
   - А у вас сколько?
   - Та тильки хто погорелец та от панов ушел, - развел руками Игнат. - Хто пробиравси из суседей, усих похваталы. З десяток чоловиков на хуторе нашем и собралось.
   - Худо дело, - подвел итог спрашивавший. - Нам, почитай, сотню выставить надо, столько атаман не отпустит.
   - Подумать надо! - крикнули из середины.
   - Да пока вы тут думать будете, там паны всех наших поодиночке перевешают! - со слезами бросил Иван.
   - А ты, Иван, не гони, - стал наступать атаман. - Криком не возьмешь; такое дело с ходу не решишь. Вестимо, подумать надо.
   - Я так скажу, - Иван поднял шапку, старательно отряхнул ее от пыли. - Кто зайцем еще не стал, от татар бегая, тех поутру жду я к своему куреню в дальний поход. Кто же забыл честь свою, на печи сидючи, пусть над сеном своим трясется.
   - Ты не хами, Иван! - напустился атаман. - Сам, небось, сено свое убрать не забыл!
   - Да наплевал бы я на него, приди Гнатка хоть на седьмицу раньше. И пред сыном своим позориться не буду. Сколь нас ни есть, а завтра поутру мы едем.
   Казаки расходились понурые. С Иваном старались не встречаться.
   Вернувшись в курень, Иван деловито стал готовиться к походу. Семена он усадил чистить сбрую и сабли, сам пошел проверять коней. Семен старательно тер известняком свой клинок, когда услыхал с улицы истошный Васькин крик:
   - Дядя Вань! Помоги!
   Семен, подумавший было, что опять атаманово семейство что-то умыслило, поспешно выбежал со двора.
   За Васькой гнался его отец, потрясая здоровенным ремнем. Завидя Сеньку, Василий ловко юркнул к нему за спину; тут подоспел и Иван.
   - Выходи, Васька! - потребовал Сергей, не глядя на хозяев дома.
   - Ты чего, Серега, взбеленился? - спросил Иван, поглядывая на рослого соседа снизу вверх.
   - Отдай сына, - хмуро потребовал тот, опуская глаза.
   - Да он уж не маленький, сам выйдет. Коли захочет.
   - Да что ж!... - Сергей хотел выругаться, но только прошевелил невнятно губами. - Уж и над сыном своим я воли не имею?
   - Может, он лучше тебя понимает, что к чему? - подмигнул Иван. Сергей повернулся и побрел к себе. Иван вытащил Ваську из-за сенькиной спины.
   - Ну, хлопец, за что он тебя?
   - Да я ему сказал... Ну, что неправ он. Что с вами надо ехать. А он говорит: "Не учи ученого!" Ну, а я и сказал...
   - Что?
   - Ну, что еще бы ему поучиться... отцовскими вожжами. А он тогда...
   - Понятно. Так пойдешь с нами?
   - Пойду, куда ж мне теперь?
   - Ладно, сыщем мы тебе и коня, и оружье.
   Хмуря брови от новой задачи, Иван вернулся в дом. Семен едва успел сесть за работу, как от ворот раздалось ржание. Бывший на дворе Игнат выглянул за ворота - и завел внутрь Васькиного коня с навешенным на него походным снаряжением.
   Встали рано с утра, и Иван долго ожидал охотников; но, верно, атаман не поленился, обошел дома самых рьяных сторонников похода: у ворот Иванового дома так никто и не объявился. Выступили вчетвером: Иван, Игнат, Семен и Васька. За каждым бежал заводной конь, и еще на одного свалили поклажу.
   Из окон им вослед глядели казаки, но провожать никто не вышел.
  
  
  -- Глава 8. В окружении
  
  
   За собой не зову. Этот путь - только мой.
   Вам - отсеять молву и сидеть за стеной.
   Вашей жизни покуда не вышел предел,
   Умирать на чужбине никто не велел.
   Сохраните все то, что осталось у вас.
   Соберите все то, в чем нуждались хоть раз.
   Уходите туда, где вас помнят и ждут.
   Умереть захотите - умрете и тут.
  
   После отъезда Игната настроение у оставшихся на хуторе упало вовсе. Им оставалось только ждать; а кто придет раньше, подмога или враги - зависело уже не от них.
   Как и говорил князь Глинский, Локотек вернулся почти сразу, и уже к вечеру того дня его люди расположились на покинутом хуторе Панаса. Следы беглецов он тоже нашел довольно быстро, и утром попытался прорваться на хутор Максима, но тот встретил его бранью на всех известных ему языках и выстрелами из рушниц и луков.
   Не зная, сколько народу на хуторе, Локотек не решился идти на приступ, поскольку сам привел людей только для борьбы с охраной паломников. Вместо этого он поручил своим гайдукам разузнать, кто укрепился на хуторе Максима, и разослал разъезды во все стороны, чтобы сидельцы не вырвались из осады. Сам же, видимо, удалился туда, где шли главные битвы - решалась судьба города Курска, уже открывшего ворота Глинскому; но литвины еще надеялись его отбить.
   Сторожу возле хутора Игнат с Алексеем, зятем Панаса, выбили очень быстро, и после того ляхи не рисковали появляться в видимости хутора. Но когда Сидор, Панасов сын, попытался проехать до города, то в версте от хутора нарвался на разъезд ляхов и еле ушел.
   Вовсе заскучали бы сидельцы, если бы отец Александр не велел всем прибывшим - а пришло гостей много, слишком много для небольшого хутора, - заняться хозяйством да помогать Максиму.
   Лето клонилось к закату, и дел было невпроворот; если бы хозяину приходилось еще и кормить всех непрошенных гостей, долго бы они не протянули, но так, по примеру отца Александра, каждый занялся делом, и сидение стало не таким тягостным.
   Большинство гостей с охотой брались за любое дело, благо, все когда-то работали на земле. Даше тоже нашлось занятие - она с хозяйкой взялась шить и штопать, а порой и училась у нее готовить. Один Никита, воспитанный как сын боярский, не знал иного дела, кроме ратного, а потому либо чистил оружие, которое и так блестело, либо выгуливал коней - кроме своих, им еще досталось несколько коней из отряда Локотека (остальных забрали с собой люди Глинского), и их приходилось под надзором гонять на соседнее пастбище, к реке - либо пытался придумать, как им вырваться.
   Корней с Ерофеем тоже занимались всем, чем скажут, но, как заметил с легким недовольством Никита, Корней обязательно старался сделать так, чтобы попасться на глаза Даше.
   Рыжий дашин щенок стал общим любимцем. Его раскормили сердобольные женщины, и он, растолстев, с трудом переваливался на еще коротеньких лапках. Он заметно вырос, даже за прошедшую седьмицу, и уже научился заливаться звонким лаем.
   Только приходилось каждый день объезжать дальние окрестности - и убеждаться, что их по-прежнему стерегут.
  
   Хутор Максима был куда больше хутора Панаса, и раскинулся просторнее. Вплотную к хозяйскому дому приткнулись три хаты поменьше, составляя вместе целые хоромы. В этих пристройках жили холопы Максима с женами. Впрочем, холопами в том смысле, в каком это понимал Никита, они не были: это были обедневшие спутники Максима, работавшие на его земле и кормившиеся под одним с ним кровом, признающие его верховенство, но ведущие свое хозяйство и лишь помогающие хозяину в его делах.
   На просторном дворе распологались и хлев с тремя коровами и быком, и конюшня, сейчас, по случаю теплого времени, пока пустовавшая - кони бегали под присмотром коневодов в загоне на соседнем поле, - и огромный амбар с сеновалом, и даже что-то вроде кузницы: тут хозяин чинил свою военную и домашнюю справу.
   Всех незванных гостей разместили, где могли. Богомольцы в полном составе отправились спать на сеновал. Дашу с Василисой взяла на постой Полина, жена Максима. Панас, Алексей и Сидор поместились в летнюю клеть. Ерофей, Корней, Никита и Степан Кузьмич были отправлены на чердак, а люди Глинского, не стесняясь, занимали на ночлег нижнюю горницу, стелясь прямо на полу.
   Особо сдружились Максим со Степаном Кузьмичем. У старого ратника оказался богатый опыт не только в военных походах, но и в крестьянском деле. Он жил почти таким же хозяйством, что и у Максима, и многие его советы были казаку на вес золота. Тот с удовольствием водил ратника по всему своему хозяйству, где хвастался, а где больше слушал.
   Всего ратных людей на хуторе собралось до полутора десятков. Сам Максим с троими холопами, Панас с сыном и зятем (да и дочку его тоже можно было считать за ратного человека), Никита, Корней, Ерофей, Степан Кузьмич и трое людей Глинского.
   Богомольцы хоть и дали обет не чинить насилия и не брать оружия в руки, но, когда выходили они работать в поле - Максим с удовольствием выгнал неожиданных помощников собирать урожай гречихи, - гайдукам было не различить, кто богомолец, а кто ратник, и потому число защитников хутора казалось значительным. Как видно, кроме трех десятков, бывших под рукой Локотека в засаде на Глинского, более он никого пока выделить для своих личных нужд не мог, и эти три десятка против - как полагали гайдуки - двух с половиной десятков защитников дома вряд ли что-то могли поделать.
   Из женщин на хуторе были жены хозяина и холопов, жена и дочь Панаса и Дарья. Поскольку, кроме Даши, все прочие были замужем, все внимание холостых парней доставалось ей. Правда, ее ревностно оберегали Корней с Никитой. Но зато ее любимец, рыжеухий косолапый щенок, был оберегаем не столь ревностно, и потому, желая угодить девушке, парни пытались его выучить охотничьим повадкам и простым собачьим командам. Правда, тот, не доверяя здоровенным лбам, все время пытался спрятаться за хозяйку.
   Как умывание по утрам, стало у них заведено выходить утром в дозор, убеждаться, что и на юге, и на западе, и на севере караулят их вражеские разъезды, и менять дозорных на востоке, возле захваченного хутора Панаса.
   - Надо добраться до пана, - не выдержав, тряхнул головой Максим. - Вин-то нас послухает! Это холопы его, приказ получили, теперь будут стеречь нас, яко псы. Та вин-то может понять, что нет на нас никакой вины!
   - Хотя бы пусть объяснит, чего он от нас хочет, - поддержал его Корней, появляясь с Дашиным щенком на руках. Щенок тут же вырвался и, еще косолапя, засеменил вослед курам, изображая лай.
   - Ты предлагаешь мне к нему съездить? - напрягся Никита. Он чувствовал себя в ответе за то, что все оказались в почти безвыходном положении, но что делать, придумать не мог.
   - Мы же як дичь, загнанная для охотника! Собаки нас обложили и стерегут, вот зараз хозяин явится и соизволит выстрелить! - горячился Максим. - Не, надо сечевиков звать. Вспомнят воны, як мы с ними на турок ходили, придут, помогут!
   - А потом войско ляшское придет, и тоже вспомнит, как вы с ними на ляхов ходили, - кивнул Никита с ехидством. Максим грозно глянул на него, но осекся.
   - Хоть и негоже так старшим говорить, а прав ты. Да ты, небось, боярского роду, у вас принято на прочих свысока смотреть. А у нас, коли дел знатных за своими плечами нет, так словами бросаться не дозволяют.
   Никита смутился.
   - Пана этого мы не сыщем, - Степан Кузьмич вышел из максимовой кузницы в кожаном переднике, с чумазым лицом, с саблей, зажатой клещами. Видно было, он пытался перековать свое оружие, избавляя его от зазубрин. - Далеко он нынче, да и кто нас к нему пустит? Да и до Сечи далеко. Надо самим прорываться.
   Разговор этот был прерван внезапно промчавшимся всадником. Его первые же возгласы поставили точку в их споре.
   - Браты-казаки! Собирайте, кого есть! Подмога нам нужна - с Крыма татаровье пришло, Сичь осаждают!
   - Ишь, ты, - усмехнулся Степан Кузьмич. - Ты, небось, на каждом хуторе так кричал, пока с Запорожья скакал?
   Всадник медленно сполз с коня.
   - Воды! - простонал он.
   Из дверей хаты вышла Дарья с ковшом воды. Всадник жадно припал к ковшу и не отрывался, пока не выпил его до дна.
   - Как ты пробрался к нам? - гостя обступили со всех сторон.
   - Там можно пройти?
   - Там не стерегут?
   Запорожец оторвался, наконец, от ковша.
   - Еле ушел. А кто это на вас так озлобился?
   - Паны литовские своих гайдуков нагнали, - ответил Максим.
   - А чего хотят?
   - А вот этого они нам не сказывали. Ежели ты попросишь - может, они нас отпустят?
   - Отчего ж не попросить? Два года назад разве ж не вместе мы татар под Клецком били? Татары, видать, хотят поодиночке с нами разделаться - так надо панам сказать, и они нам на выручку пойдут!
   Старшие задумались. То, что говорил гонец, выглядело разумным. Перед новой бедой мелкие разборки должны быть забыты.
   - Что ж не попросить? Рискнешь к ним пойти?
   - А пойду! Что ж я, зря столько верст проскакал? Места тут у вас не шибко людные, но кого найду - тех соберу, все в помощь будет.
   Гонец отдал ковш и лихо влетел обратно в седло.
   - Ну, что, кто со мной?
   - Поехали! - Никита бросился к загону для коней, где бегал его скакун.
   - Обождите трошки, я тоже поеду, - Степан Кузьмич, не такой быстрый, как Никита, снял передник и пошел к лошадям степенным шагом.
   - Ну, и я тогда, - вызвался Ерофей.
   Вчетвером они подъехали к небольшому холму, укрывавшему от глаз хутор Панаса. Тут, в перелеске, сидели Алексей с Василисой, несущие нынче дозор за гайдуками. При появлении всадников супруги резво отпрянули друг от друга и встали перед прибывшими с видом виноватым и лукавым.
   - Что там? - спросил Степан Кузьмич.
   - Сидят, - отозвался Алексей, глядя более на жену.
   - Ворочайтесь на хутор. Мы сами посторожим.
   Переглядываясь, Алексей с Василисой отправились обходной дорогой к Максиму. Трое из прибывших спешились и заняли их место на опушке.
   - Трохи тут меня обождите, - указал сечевик, оставшийся в седле. - Усих разом побачат, испугаются, стрелять начнут. А одного не испугаются.
   Он объехал холм, чтобы не привлекать внимания к оставшимся дозорным, и напрямую поехал к хутору. Степан Кузьмич, Никита и Ерофей залегли в траве на вершине холма и следили за ним.
   Гонца встретили несколько гайдуков, приняли, проводили в дом. Довольно долго ничего не было слышно - а потом раздался короткий хлопок, в котором Никита с трудом узнал звук выстрела.
   Из дверей появился огромного роста человек. Расстояние было велико, но ошибиться Никита не мог. В этом великане он безошибочно признал Кондрата Кривца. Тот что-то пинал перед собой, что-то большое и тяжелое, но уже не сопротивляющееся.
   - Повесьте эту падаль на березе поближе к москалям! - громогласно рыкнул он, и в бездыханном теле под его ногами Никита узнал гонца. - Пусть полюбуются, что их ждет!
   Ерофей приподнялся было, но рука старого ратника дернула его вниз.
   - Поздно теперь! Жалко его, да он сам вызвался. То же и с нами было, ежели б мы к ним сунулись. Скачи, Ерофей, на хутор, расскажи, что видел. А мы до вечера покараулим.
   Когда вечером их сменили двое ратных людей Глинского, Трифон и Макар, они прибыли к Максиму - и попали в гущу споров. Хутор гудел, взбудораженный сообщением Ерофея.
   - Та як же воны? - недоумевал Панас. - Что ж, колы воны хотели - так мы за них выступили, а як нам треба - им и плевать?
   - Вот именно что плевать! - горячился Максим. - Воны нами вид татаровей закрылись, так хай усих нас перебьют - им горя не будет. Тильки спасибо скажут, что смутьянов меньше стало.
   - Яки ж мы смутьяны? - удивился Панас.
   - А мы яки? Тильки мы ж не попустим, шоб воны творили непотребства на наших землях - а воны окоротить себя не дадут. Им указ не нужен. Захотели богомольцев схватить - и будут хватать, захотели нас согнать - и согнали, а захотели - и повесить могут.
   - Та что ж мы можем? Ничего, выходит, - понурился Панас.
   Разом все собравшиеся загудели, высказывая свое мнение о происходящем, но внезапно их гул перекрыл звонкий голос Василисы, дочки Панаса.
   - Что же вы сидите, да болтаете, як бабы? - возмущенно говорила, почти кричала Василиса. - Или всю жизнь мы тут будем сидеть? Мы не вороги, не смутьяны, мы на своей земле робили; то пану ляшскому вздумалось нас в свои дела впутывать. Надо слать гонцов - к крулю, к панам, к казакам - звать на помощь, объяснять, чтоб разобрались, шоб к порядку привели!
   - Цыц, Василиса! - прикрикнул на нее Панас. - Довольно самой шум подымать. Без тебя все это понимают. Та куда слать? По усим шляхам за нами следят, гонятся, чуть кто из наших покажется. Слыхала, что воны с запорожцем сотворили? Али ты смерти гонцу хочешь? Али сама поедешь?
   - И поеду! - гордо тряхнула Василиса косами.
   - А ну, доча, сядь, да помолчи! - велел Панас.
   - А ты мне зараз не указ! Я мужняя жена, мне только муж мой один указывать может!
   - Алексей, хоть ты жену свою осади! - не долго думая, обернулся к мужу Василисы Панас.
   - Васса, правда, хватит тебе, - начал Алексей, но тут буря Василисы обрушилась уже на него.
   - А ты что сидишь, слушаешь, как твоей жене рот затыкают? Тоже мне, мужик. У нас там все хозяйство порушили, по двору нашему гайдуки ходят, в горнице нашей пируют да сапогами топчут - а ты сидишь, язык кушаком притянул, да ждешь слова батьки!
   - Василиса! - Панас грозно поднялся. - Уймись!
   Молодая казачка грозно сверкнула глазами на собравшихся в горнице и вышла во двор.
   - Она права, весь век тут не просидишь, а чем дальше мы сидим - тем горше встанет нам наше сидение, - заметил отец Александр.
   - Что бабу горластую слушать! - горестно произнес Панас. - А то мне самому не горько, что не могу в свой хутор вернуться! А то не мы с Лексеем да Сидоркой там все строили! Но как зараз вернешься, коли ждут нас там не родичи и не друзья, а вороги поганые?
   - Она говорила, может быть, и сгоряча, - возразил отец Александр. - Устали все от сидения здесь. Но нам надо что-то делать.
   - Долго так продолжаться не может, - произнес Максим неподражаемым южным говором. - Либо воны нас, либо мы их. Они всю жизнь нас караулить не будут, у них и другие дела есть. Нас тут, - он обвел взглядом гостей, - почти два десятка воев наберется, что мы, не сладим с одним разъездом? Пробиваться надо, на Сечь, либо на Восход.
   Панас тяжело вздохнул. Видно было, что бросать недавно освоенные места ему жаль.
   - Твоего сына дождаться бы, - заметил он. - Игнат, может, помощь какую приведет.
   - Игнату дней десять надо, чтобы добраться до Дона, - вставил свое слово Степан Кузьмич, - и то если все хорошо будет. И еще дней десять, чтобы обратно придти, даже если там сразу помощь соберут. То есть, три седьмицы, не меньше, пройдет. Половина этого срока минула. Он приедет, там и будет, что обсуждать.
   - Ежели прорвется обратно, - покачал головой Максим. - Да и сколько с ним людей придет? Стоит ли такой подмоги ждать? К врагам нашим ведь тоже, того и гляди, помощь придет: вот отступят ратные люди от Московии, им сразу у нас дело сыщется.
   - Значит, нам надо уйти до того, - подал голос Никита. - Пока они не вернулись.
   - Я вот что думаю, - произнес отец Александр. - Дашу мы, конечно, с собой не возьмем, и не настаивайте. И ты, Никита, сестру домой должен довести. Тут уж не до святых мест. Если тут по глупости сгинете, никаких чудес не увидите. А мы, кто со мной шел, мы попробуем пройти. Охранять нас не надо. Мы уйдем, и от вас отстанут.
   - Та шо ж ты, отче, нас не за людей держишь! - обиделся Максим. Голос у него был визгливый, высокий, особенно когда он начинал нервничать; зато ростом он превосходил всех на голову, и в обхвате был с трех Никит. - Нешто мы вас одних отпустим? А поймают вас?
   - Значит, судьба такая, - спокойно ответил отец Александр. - Мы пошли, уповая на Божью волю; что ж теперь от людей прятаться? Захочет Он - дойдем; не захочет - значит, такова судьба. Только если для меня это послушание, то для молодых - более развлечение, потому их с собой не возьму. Не стоит судьбу искушать.
   Все замолчали, размышляя.
   - Нас князь Михаил Львович отрядил богомольцев охранять, - произнес третий из людей Глинского, оставшийся на хуторе, Тихон. - Мы с вами пойдем.
   - Нет! - решительно возразил отец Александр. - Охранники нам не нужны, а чтобы как богомольцам идти - малы вы еще. До такого дозреть нужно.
   Тихон пожал плечами, откинувшись к стене. Видно было, что он не собирался настаивать.
   - Ну, что же, - осторожно начал Максим. - Может, и прав ты. Вас, может, и впрямь Бог сохранит, а мы, грешные, более на себя надеемся. Но все одно, как говорится, на Бога надейся, а сам не плошай. Прежде чем идти, разведаем мы, что да как. Вот поутру и начнем.
   Собравшиеся стали расходиться, готовясь ко сну.
   Никита вышел во двор.
   За хатой слышались приглушенные голоса.
   - Разве ж можно так? - говорил голос Алексея. - Они же нас приютили, кормят-поят нас...
   - А если бы вы не кинулись богомольцев спасать, вовсе бы ничего не было! И ютиться бы не пришлось, - зло говорила Василиса.
   - Но нельзя же так, - растерялся Алексей. - Не по-людски, не по-христиански... Кто на святых людей руку поднять осмелился - разве ж можно его не остановить?
   - Да? Ну, и как, остановил? Сидим теперь тут все вместе, чего ждем - неведомо. Не могу я так больше!
   - Всем тяжело, - весомо возразил Алексей.
   - Да нет, не то ты говоришь. Не поехали бы мы сюда, и не было бы ничего.
   - Здесь-то мы зато сами себе хозяева, - удивился Алексей.
   - Нет! Не сами себе! Любой пан приходит - и где все наше добро? Где все, что ты нажил?
   Алексей смолчал, проглотив обиду. Василиса продолжала.
   - Не могу я так жить! Я хочу жить среди людей, чтобы вокруг были живые лица, а не пчелы и медведи! Хочу туда, в город! Где знаешь: случись что, и помогут, и приютят. Не могу больше жить, когда вся надежда только на себя.
   - Почему же на себя? А я? А родичи? А соседи?
   Видимо, Василиса ответила каким-то знаком, потому как Алексей продолжал:
   - И чем же ты там жить будешь?
   Послышались глухие рыдания. Василиса уткнулась лицом в стену. Алексей попытался обнять ее, но она плечами оттолкнула его руку.
   Махнув рукой, Алексей ушел. Никита двинулся было дальше, но тут вновь послышался голос, на этот раз - Ерофея.
   - Кто ясну панночку обидел? Что ты так слезами умываешься, словно всех родных в один день потеряла?
   - Тебе-то что? - нелюбезно произнесла Василиса, шмыгая носом.
   - Не могу видеть, когда девица плачет. Ты скажи, я тому ворогу голову-то оттяпаю.
   - Сотне гайдуков, что наш хутор порушили, оттяпаешь? - в голосе Василисы послышалась улыбка.
   - Ну, не сразу, - пошел на попятную Ерофей. - Не одним махом, я имею в виду. Но коли по дюжине в день - так за седьмицу управлюсь. Ежели тебя это утешит.
   - Потом бы еще хозяйство порушенное поднять... - разохотилась Василиса.
   - Да зачем тебе эти развалины? - возразил Ерофей ей в тон. - Поехали со мной, в Москву - там у меня знаешь, какие хоромы! Вашему хутору не чета!
   - Ну, зальян, ты, пожалуй, поспешил, - произнесла Василиса уже совсем спокойным голосом. - До Москвы далеко, а гайдуков ты покуда не победил.
   - Так седьмицу всего и обождать! - вослед ей крикнул Ерофей.
   Василиса прошла мимо стоящего на крыльце Никиты и, не глянув на него, ушла в дом. Следом появился и Ерофей.
   - Ты чего это? - удержал его Никита.
   - А чего я? Решил утешить красну девицу - что такого?
   - Ерофей, ты помнишь, что у нее муж есть?
   Тот внезапно стал серьезным.
   - Ты, вот что, Никита... Мы с тобой друзья, верно? Вот и не лезь, когда не просят. Ты мне ведь не отец, не мать, я и сам разберусь, что мне делать.
   - Надеюсь, - покачал головой Никита. - Только помни, что дело не только в тебе. Ты от скуки заигрывать начнешь, а нас с хутора всех выгонят и возвращаться запретят. Куда денемся?
   - Не бойся, не выгонят. Я правила знаю, - заявил Ерофей с некоторым самодовольством.
   В тот вечер Никита долго не мог уснуть, ворочаясь на чердаке под покатой крышей. Вокруг него, оказывается, бушевали недюжинные страсти - а он не замечал ничего. И поговорить... С отцом Александром поговорить? Пока он здесь, пока не ушел? Как бы Дарья вновь не заупрямилась, не захотела с ними пойти. Видно, и впрямь не судьба. Или время еще не пришло.
   Это было странно и непонятно для него. Он считал Ерофея другом, а себя - ну, если и грешным, то не очень, человеком, а потому и других не подозревал в тайных умыслах. И вдруг оказалось, что его друг способен на такое... Он не знал, что теперь думать и как относиться к людям. А, может, и Даша далеко не такой ангел, как он о ней думал?
   Он уснул заполночь, и ему приснилась Ульяна.
   С утра хутор засуетился. Максим и Степан Кузьмич - старшие из знающих военное дело на хуторе - принялись распоряжаться. Во все стороны поскакали дозорные, женщины были отправлены готовить богомольцам харчи в дорогу, сами странники сели чинить одежду и обувь, готовить посохи и узелки.
   К полудню примчался Сидор, сын Панаса, со сторожи возле своего хутора, и торопливо бросился рассказывать, что видел, отцу, Максиму и Степану Кузьмичу, которых молчаливо признали за главных.
   - Помощь к ним пришла, - говорил Сидор. - Гайдуков под сотню.
   - Не брешешь?
   - Та ни!
   - Поздно мы спохватились, - покачал головой Панас.
   - Все равно идти надо, - возразил отец Александр. - Теперь еще больше. Видно, раз помощь пришла, они готовятся брать ваш хутор - а мы пойдем, хоть часть за нами погонится.
   - Что ж вы, собой их заманивать будете? - оторопел Максим. - Тогда с вами хоть троих ваших охранников отправить надо.
   - Никого не возьмем, - решительно ответил отец Александр. - Вам каждый воин может понадобиться, а мы что - мы во власти Божией.
   - Мне-то вы дозволите с собой на богомолье идти? - спросил Степан Кузьмич. - Я ведь уж тоже не молод, мне терять нечего.
   Отец Александр пристально посмотрел ему в глаза.
   - Хорошо. Твоему обществу я рад буду.
   Максим тяжело вздохнул.
   - А мне советов твоих не хватать будет.
   - Так ведь не навсегда ухожу! - весело отозвался Степан Кузьмич. - Еще обратно пойдем, непременно у тебя остановимся.
   - О, це добре! - совсем по-детски обрадовался Максим. - Ну, зараз полудничать надо. Кликайте жинок.
   День был солнечный и теплый, и стол накрыли во дворе, под легким навесом от солнца, застелив козлы досками. Все собрались за столом, Максим выкатил бочку вина - своего, прошлогоднего урожая! - и словно забылись тревоги последних дней. Молодые шутили и радовались, старшие тоже скоро перестали важничать.
   Уже после ужина Никита уловил, наконец, время, чтобы поговорить с отцом Александром.
   - Что-то ты весь день сам не свой, - первым заговорил старец.
   - Жаль, ты меня брать с собою не хочешь, - покачал головой Никита.
   - На тебе забота о сестре, - напомнил отец Александр. - Да и ты ведь не о нас печешься, тебе со мной поговорить хочется?
   Никита отчаянно покраснел.
   - Ежели важный разговор, он и до возвращения нашего подождать может. А неважный и начинать не стоит.
   - Вот я о том и хотел спросить - важный он или не важный.
   - Что же ты спросить хотел?
   Никита помолчал, думая, как коротко высказать все, что его мучало.
   - Вот скажи, отче... Можно ли идти, не зная, куда идешь? Не видя дороги?
   - Нельзя, - согласился тот. - Но что мешает тебе видеть твою дорогу?
   - Не знаю, - растерянно ответил Никита. - Я никогда еще не шел по ней сам.
   - Ты просто привык, чтоб тебя вели, - заметил отец Александр. - Все мы, пока молоды, идем, куда скажут старшие. Даже те, кто бунтуют и возмущаются против них - все равно идут, куда им укажут, не родители, так те, кто власть над душами юными заберет. А раз стал задумываться, куда самому идти - стало быть, взрослеешь. До возвращения моего разговор подождет. Важный он, но, может, и сам ответ найдешь.
   Начинало смеркаться. Отец Александр собрал своих спутников, напутствуя перед дорогой, а чуть дальше расположились прочие обитатели хутора.
   - Давеча я тоже не зря день провел, ходил по окрестностям, тропы высматривал. Нам бы до города добраться, а там уж вряд ли кто осмелится нас задержать, так что не все так плохо. И высмотрел я дорогу, по которой, думаю, сумеем уйти.
   - Может, вам в ночь выйти? - продолжал беспокоиться Максим.
   - Ночью мы сами заблудимся, так что дождемся света. Выйдем перед самым восходом, когда тропу уже видно, но свет еще серый. Никому нас провожать не надо! Это, прежде всего, тебя, Никита, касается. А сейчас всем спать.
   Максим обнял Степана Кузьмича.
   - Ну, меня-то уж поутру разбуди. Жаль мне с тобой прощаться, полюбил я тебя, ровно отца своего покойного. Выйду, хоть попрощаюсь с утра.
   Старый ратник, растроганный до слез, только кивнул в ответ.
   Несмотря на строгий запрет отца Александра, Никита твердо вознамерился хотя бы убедиться, что они благополучно ушли, и проводить их до дороги в город. Но, боясь пропустить их выход, он всю ночь ворочался, прислушиваясь к шорохам, и перед рассветом, как и положено, задремал.
   Проснулся он, когда серый сумрак уже отползал, отгоняемый огненным краем солнца.
   "Проспал!" - ужаснулся он и стремглав вылетел на двор.
   Население хутора мирно спало, только жена Максима, Полина, гремела ведром в хлеву, собираясь доить скотину. Богомольцев видно уже не было. Выведя коня, Никита поскакал в ту сторону, куда, как он думал, они направились.
   По мере того как разгорался день, все яснее проступали очертания мест вокруг. Никита погонял коня, и вскоре различил впереди бодро вышагивающий отряд паломников во главе с одним конным. До них было далеко, Никита тряхнул поводьями - и тут же увидел, как справа от него, из-за перелеска, появились мелкие точки всадников.
   Они мчались наперерез богомольцам, и было их гораздо больше.
   Отряд богомольцев ускорил шаг, лихо помахивая посохами, но уйти они не могли. Внезапно они свернули с дороги в ближайшую рощу, а на дороге остался одинокий путник, застывший в усталой позе.
   Никита узнал отца Александра. Тот стоял, поджидая преследователей, спокойно опирался на дорожный посох, и - хотя Никита не мог рассмотреть его лица - казалось, улыбался.
   "Что же он делает?". Никита помчался к нему, но того уже окружили, закрыли со всех сторон тела врагов и их коней, и среди них Никита увидел грузную фигуру Кондрата Кривца.
   Невольно он натянул поводья. Голос внутри шептал, что он уже ничем не поможет старцу, только сам погибнет - но гордость, стыд и просто любовь к старому своему учителю гнали его вперед, и он вновь поскакал, безнадежно, отчаянно и бессмысленно, на ходу пытаясь выхватить саблю.
   Однако быстрее него к гайдукам вылетел из рощи другой всадник. Узнать его труда не составляло - только один отправился с богомольцами верхом. Гайдуки пытались его обойти, но он перегородил им дорогу, оттесняя от рощи, где исчезли богомольцы.
   С поднятым клинком он ворвался в ряды врагов, но тех было слишком много - и почти тут же старый ратник был повален мощным ударом.
   Через мгновение гайдуки расступились и двинулись назад, ведя меж собой двоих пленных - отца Александра и Степана Кузьмича. Никита опоздал, но еще в его власти было спасти этих людей.
  
  -- Глава 9. Звучание битвы.
  
   Огнем блестят глаза у стали,
   И черен шаг лихих коней.
   Вчера живые здесь стояли,
   Сегодня - долгий ряд теней.
   Кто пал у стен родного дома,
   Тех кровь недаром пролилась...
   Но чу! Гремят раскаты грома -
   Там снова битва началась.
  
   - Максиме, односум, здорово, друже!
   - Ванько, старый бис! Ось уж не сожидал, - дородный, высокий и толстый, дядька Семена почти закрыл руками невысокого Ивана. Здоровенный живот его, обтянутый льном вышитой сорочки и подпоясанный красным кушаком, колыхался при каждом возгласе хозяина. Висячие усы пшеничного цвета мимо толстых щек спускались на тройной, гладковыбритый подбородок. Голову его венчала черная кабардинка с алым шлыком, из-под которой выглядывал пшеничного же цвета чуб. Сей живописный облик довершали расшитый шелком малиновый польский жупан нараспашку и атласные турецкие шаровары.
   Семена удивил голос дядьки - тонкий и визгливый, как бабий.. "Точно жена за него говорит", - с улыбкой подумал он. Впрочем, скоро он принужден был изменить мнение свое о дядьке: показалось ему, что яркое солнце вдруг померкло, а земля с небом поменялись местами. Он едва устоял на ногах после дядькиного дружеского похлопывания по плечу и будто сквозь сон услышал:
   - Крепок парубок! Добрый будет козак! Айда, Иван, в хату: угощу, чем Бог послал, да там и по душам покалякаем.
   Семен, Васька и Игнат вошли позади всех, перекрестились на образа и скромно сели на полати в сторонке от старших.
   За столом посреди хаты сидели несколько казаков. Старшие щеголяли бритыми головами, с которых падал на шею длинный оселец, и густыми висячими усами, казаки помоложе отличались кудрявыми копнами волос. Черные шапки покоились у них на коленях.
   Средь казаков Семен увидел и наряды побогаче. На лавке спиной к дверям расположились двое дворян, вольготно вытянув ноги под столом, расстегнув кафтаны и о чем-то перешучиваясь с казаками.
   - Сидай к нам, хлопцы, - пригласил Максим. - Знакомьтесь вон. Захар, Тарас та Остап, со мною сюда пришли, из бедных казаков, вместе робим. Панас та Сидор, суседи мои. А ось вот Ерофей с Корнеем, гости наши, и с ими Трифон, Макар та Тихон, люди их. Ну, отведаем, что Бог послал. Бачишь, Ваня, яка кручина у нас приключилась?
   Иван с охотой расположился на лавке возле дворян. Максим потеснил казаков, сев напротив.
   - Сказывал Игнат, да говорил, что обложили вас ляхи, ходу не дают. Мы уж и живым тебя увидеть не чаяли.
   - Зараз расскажу. Ось як то було. Места наши глухие, порубежье, живут люди разные, да и ходят все, кому надо и не надо. Мы с сосидом нашим, Опанасом Тарасовичом, - Максим кивнул на одного из старших казаков, чисто выбритого, с длинными висячими черными усами, гладким черным чубом, закрывавшим левый глаз, и длинным оселедцем, намотанным на правое ухо, - по весне сюда перебрались. Земля тут дуже хорошая! Веришь ли - втрое урожай против того, где раньше мы жили! Ну, и стали мы тут жить-поживать, горя не знать. Да ляхам все неймется, что нас в холопы записать не удается. Ось воны и придрались. Шли через наши земли богомольцы - шли по своим делам святым, на поклон в Киев. А ляхи на них напали, говорят - война с Москвой, вы, верно, подосланы врагами нашими! Опанас Тарасович - а пленных-то на его хутор завели - им уйти помог, да ляхи вернулись и хутор его захватили.
   - Что же не отбили, аль казаки саблю держать в руках разучились? - подивился Иван.
   - Да где ж отобъешь, когда их столько? - махнул рукой Панас. - Думали за подмогой послать, да воны нас со всех сторон, як зверя в лесу, обложили.
   - Поначалу полагали мы, из-за богомольцев то, - продолжал Максим. - И старший из странников гутарит: "Уйдем мы, и от вас отстанут". Пошли богомольцы, а гайдуки за ними погнались, и старшего у них захватили, и еще одного, Степана Кузьмича, доброго ратника, що з богомольцами шел. Прочие ушли, а гайдуки как сидели на хуторе, так и сидят, и нас пуще прежнего стерегут.
   - А чего ждут? - удивился Иван.
   - Ось воно и е! - грустно ответил Максим. - Зараз к ним вдруг явивси гайдук, могутный детинушка, из смолян, а який подлец! - и з им - гайдукив з сотню. Ось тут он уж на нас и попер. И ясно нам стало, що не в святых людях дело было.
   - Усих нас хотят али холопами сделать, али в их латинскую веру записать! - возмущенно грохнул кулаком по столу Панас. - Так цей гайдук нам и сказал. Кто, говорит, не по-ихнему крестится, того пан евоный холопом считать будет, али хай идет прочь с земли этой!
   - Так того ж вовсе стерпеть нельзя! - вскочил Иван, но мощная рука хозяина усадила его обратно. - Где ж сечевики были?
   - Та я ж тоби про то не казав. Мы тоже так решили, думаем, позовем сечевиков на выручку. Та й тут приезжае чоловик вид Сичи, гуторит: "Айда, хлопцы, на спидмогу, татаровья пришлы". Ну, и ясно нам стало, що николы нам подмоги немае. Ось на тоби надежда и осталась. Тильки и з тобой народу не дуже богато.
   - Прости, односум, вышло так, - нахмурился Иван, вспоминая нерадостные проводы с Дона. - Зато у нас Сенька есть, - указал он на сына. - Сынку, порубаем ляхов, как под Стрелицей рубали?
   - А то как же? - гордо подбоченился Семен. - Половину сотни порубаю.
   - Га! А я вторую, - встрял в разговор Игнат.
   - Слухай, Максиме, а ты гуторишь - мало нас. Так то ж ляхов мало.
   Максим невесело усмехнулся и смолчал.
   - Не ведають хлопцы, що несут, - заметил Панас, хозяин захваченного хутора. - Вдвоем на сотню гайдуков кинуться - ума много не треба.
   - Не вдвоем, - возразил Иван, - А мы, старшие, на что? Хватит порты на лавках протирать!
   - Не сберем мы много воев, - ответил ему казак, - Уси, хто был, тута, пред тобою сидят.
   - Да вот я гляжу, и гости твои мне знакомы, - произнес Иван.
   - Видались под Стрелицей, - внезапно нахмурившись, отмотнул Ерофей, сидевший рядом с Иваном.
   - А вы какими судьбами?
   - С богомольцами шли, - объяснил тот. - Да вот застряли. Нам к ляхам в полон никак попадаться нельзя. У нас своя забота.
   - Какая б своя забота ни была, а зараз мы вместе, правильно я мыслю? - спросил Максим. - Вам жить не тут, но пока мы з пановьями не разберемся, вы уйти все едино не сможете.
   - Почему так? - удивился Иван.
   - Девица с нами, - неохотно пояснил Корней. - Да и отца Александра не бросать же ляхам!
   - Отец Александр - это который старший из богомольцев? - уточнил Иван, глядя на Максима. Тот кивнул .
   - Вин самый.
   - Ну, мир тесен, - примиряюще потрепал Иван Ерофея по плечу. - Гора с горой не сходится, а человек с человеком... Слышь, Максиме, а где хозяйка твоя?
   - Та бабы наши зараз в баню пошли, скоро уж вернутся, верно, - ответил Максим. - Опосля и вам с дороги недурно в бане попариться.
   - Мы ж не в бане париться приехали! - возразил Иван. - Врага одолеем, потом и в баню можно.
   - Твоими бы устами, да мед пить! - покачал головой Максим. - Иш, як усе у тебя просто: одолеем, да и в баню.
   - А что ж горевать-то? Вы хоть поговорить с ними пробовали? Может, и зря вы тут сиднем сидите?
   - Мы к пановьям хлопца посылали, - хмурясь, сказал Максим. - так поутру его на березе нашли.
   Иван, разом утратив веселость, замолчал. Максим невесело продолжал:
   - Ось мы, хто уцелев, тут и обитаем. Сторожу несем, за ворогом следим. Вроде уихал главный ворог наш, може, к пану своему подавси, да, колы воротится, шо буде?
   - Стало быть, надо прорываться, пока не воротился, - сказал Игнат. - Обскажи мне, как дела обстоят.
   - Гайдуков с десяток у них на хуторе завсегда сидит, - с охотой стал рассказывать Максим. - Подле него, в перелеске, у нас одна сторожа. Десятка полтора гайдуков ездит в разъездах по шляху, что к городу идет. И еще с десяток с юга сторожит.
   - Их дозоры возле хутора есть?
   - Так были, - самодовольно хмыкнул Игнат. - Та зараз нету.
   - А наши что?
   - Наших двое - в стороже у хутора Опанаса Тарасовича. Еще двое - возле южной дороги. Один на угоре дозор несет, вы его видали, остальные тут.
   - Нам бы обождать трошки. Отгонят татар, тогда з сотню запорижцев приде: не стерпят такого на Руси. Да наших усих полусотня сберется, тадыть вдарим, - мечтательно проговорил Панас.
   - А коли до той поры ворог ваш явится, тогда что? - спросил Иван. Максим тяжело вздохнул, оглядев свою хату.
   - Значит, тут и лягут кости мои. Прости, односум, що тоби на верную погибель позвал.
   - Да нехай! Не хорони живого! Али не славно за волю свою смерть принять? Али мыслишь, что усидел бы я дома, на теплой печи, прослыша, как тебе туго приходится?
   - Значит, вместе станем, - твердо выговорил хозяин.
   - Що ж ныне робить будем? - спросил второй из старших казаков.
   - Соберем казаков, сколько есть, - убежденно проговорил Иван, - И нападем на хутор, где пленников держат. Перво-наперво, мыслю, негоже для казака, чтоб товарищ в полоне пропадал.
   - Панас, - обратился Максим к казаку, спорившему с Иваном и молодыми, - Кто нонче в дозоре у хутора твоего?
   - Васса с Алексеем, - ответил тот с тревогою в голосе.
   - Кто на смену ему поедет? - Максим обвел глазами сидящих за столом.
   - Я завсегда! - вызвался Игнат. Максим усадил его движением руки.
   - Сидай с дороги, зараз мать выйдет, поснидать соберет.
   - Ну, так я поеду, - поднялся невысокий русоволосый Ерофей, с готовностью цепляя саблю к кушаку.
   - Добре, - кивнул Максим, - а им велишь, хай ворочаются, расскажут, что да как.
   - Одного нельзя посылать, - возразил Иван.
   Длинный Корней поднял глаза на Ерофея, не вставая из-за стола:
   - Ничего с ним не сделается.
   - Этот не поедет, - покачал головой Максим. - Он как присохший за своей девкой ходит. Глаз не спускает. Хорошо, хоть в баню отпустил. Стало быть, кто-то из вас...
   - Та пусти, батяня! - дернулся Игнат.
   Максим махнул рукой.
   - Ступай. Да недолго там, скоро смену пришлю! Утомились вы с дороги, да некогда отдыхать.
   - Верно, - горячо поддержал его другой казак, - а то паны-ляхи силу большую забрали, пора им по рукам зарвавшимся надавать.
   - Ну шо, на том и порядим, - согласился Максим. - Гнат, поди, седлай коня.
   Старшие поднялись из-за стола.
   - Храни тя Бог, - размашисто перекрестил Максим Игната.
   Ерофей, Игнат и один из молодших казаков вышли. Максим, Панас и двое молодых, сидевших от него по сторонам, следом за ними отправились во двор - проводить отъезжающих, а Иван вольготно развалился на полатях и широким жестом пригласил присаживаться Семена с Васькой.
   - Ну, что думаете об этом?
   - А что тут думать? - пожал плечами Васька. - Коли они уж месяц почти сидят.
   - Не вечно же они сидеть так будут, - возразил Семен. Иван глянул в окно.
   - Мыслю, надобно и нам поехать с Игнаткой-то, - задумчиво проговорил он. - Дозор - дело первейшее, тебе, Семен, ведомо.
   В горницу вошел Максим.
   - Максиме, а съезжу, пожалуй, и я с твоим Гнатком? - предложил Иван. - Все в дороге веселей. Да и ляхи налетят, сподручнее отбиваться.
   - Та вы ж устали, я мыслю!
   - Ничего, мы тоже не отдыхать приехали.
   Максим глянул в слюдяное оконце, на запрягавшего статного каурого жеребца Игната, и ответствовал.
   - Хай хлопцы катят. А мы погуторим. Е нам, о чем перемолвить. А вы, хлопцы, не стойте. Колы порешили ехать, так ступайте во двор, седлайте коней.
   - Семен, - удержал сына Иван. - Съезди, огляди сам, да и мне доложи. Как хутор стоит, как подойти к нему легче, ну, сам знаешь. А нам, верно, поговорить с дядькою твоим надо.
   Семен и Васька вышли. Игнат уже оседлал своего коня и проверял седельные сумы.
   - А наши кони еще не распряжены! - воскликнул Васька, подходя к своему коньку и за уздцы тяня его от кормушки с овсом. Тот, пусть и с неохотой, подчинился своему непоседливому хозяину, который не успел приехать, а уже опять куда-то собирается.
   - Может, на заводных пересесть? - предложил Семен, теребя своего Черкеса за холку .
   - Брось, Семен, - ответил Игнат. - Тут недалече. В дозоре конь не надобен, а уходить будем, так заводному коню не доверишься.
   - Пожалуй, - Семен вскочил в седло и проверил свою саблю, вынув и опять задвинув ее в ножны.
   Молодые казаки выехали за плетень, где уже поджидал их Ерофей.
   - Весело живете, - хмыкнул Семен.
   - Да уж, - с горькой усмешкой, но не без лукавства ответил Игнат, - Куда веселее. Врагов дуже богато, руби - не хочу.
   Дозорные проехали весь небольшой хутор Максима, состоявший из нескольких хат и амбаров с зерном, и выехали на широкий шлях, стлавшийся в желтой вымершей степи до окоема. Ехали неспешной рысцой, потому Семен бросил поводья, дав Черкесу волю самому бежать за своими спутниками.
   Дорога уводила к лесу, чернеющему в отдалении. Игнат заворотил коней к западу, напрямки, через поле. Они весело болтали с Василием. Семен опустил голову. Нет, не сожалел он, что поехал с отцом, хоть и грозила неминучая гибель казакам. Верно, отец затеял налет на хутор, чтоб не отчаивались казаки. Легче помирать в бою, чем ждать смерти, запершись в хуторе да уткнувшись носом в темный угол. Смертельно раненый олень бежит, пока не упадет бездыханным.
   - Ну, а що тогда? - толкнул задумавшегося Семена в бок Игнат. Тот отвлекся от своих мыслей и поглядел на веселых спутников своих.
   - Сень, що думав-то? - допытывался Игнат. - Що молчишь?
   - Гнат, глянь-ко - сказал Семен, глядя поверх плеча Игната вперед, на пустынное поле. Вернее, было оно пустынным лишь миг назад, а теперь впереди показался всадник. Конь его шел наметом, плеть уж несколько раз прошлась по крупу, и скакун мчался, перемахивая через рытвины и ухабы, точно летел, и ни свернуть не смог бы, ни остановиться.
   - Дорогу! - охрипшим от волнения женским голосом закричал всадник. - Уйди! Прочь с дороги!
   - Га, Василиса, бисова баба-а! - Игнат сорвал с головы кабардинку и замахал ею над собой, и не думая поворачивать коня в грязь по сторонам шляха. - Стой, куда тя бис несет!? Панасова дочка, козацкая кровь! - гордо сообщил он донцам.
   - Игнат! - девушка осадила взмыленного коня прямо перед казаками и настороженно скользнула взглядом по Семену и Ваське. - Ерофей! Ворочайте домой. Ляхи!
   При упоминании поляков все четверо невольно дернулись, хватаясь за оружие. Семен положил руку на саадак и осмотрел всадницу. Черноокая, высокая, в вышитой коричневой сорочке и пестрой черно-белой юбке с красными узорами, сейчас она ловила воздух открытым ртом, переводя дух после бешеной скачки. Жеребец ее косил налитым кровью глазом и грыз удила. Сидела девица на лошади как влитая, положив пятки на круп и крепко сжав коленками бока коня. Тонкий и гибкий стан девушки охватывал наспех застегнутый кожаный пояс с притороченным к нему саадаком. Выбившаяся из-под платка одна коса растрепалась по ветру и упала на спину, зацепившись за лук.
   Семен скосил взгляд на спутников, и увидел, что Ерофей вперился в Василису чуть не пожирающим взглядом.
   - Де ляхи? - Игнат вынул саблю из ножен.
   - Зараз з хутора съихалы. Десятка два, - выпалила девушка, уже немного оправившись и осматривая Семена и Ваську с любопытством. - Алексей там за хутором глядеть остался.
   - А на хуторе сколько? - спросил Семен.
   - Верно, поменьше, - прикинула Василиса.
   - Куда скачут? Сюда?
   - К дороге повернули, а я напрямки, через поле.
   - Едем! - вдруг загорелся Игнат.
   - Куда еще собрался? - окликнула его Василиса недовольно.
   - К хутору едем. Порубаем ляхов!
   - Да ты что, Игнат? - осадил его Ерофей. - Сдурел? Надо ж всех собрать, упредить...
   - Де ж ты ще такий случай сыщешь? - принялся убеждать его Игнат. - Налетим, разгоним, воны и почуять не успеют!
   - Да их там с десяток, а то и боле, а нас ...
   - Тогда я с вами! - заявила Василиса.
   - Нет! - отрубил Ерофей.
   - Ты чего распоряжаешься? - нахмурилась казачка. - Тебя забыла спросить.
   - Что, жребий тянуть будем? - произнес Игнат. - Кому-то надо ворочаться да упредить.
   - Болтовни с вами! - неожиданно вышел из себя Ерофей. - Сам поскачу на хутор, а вы, чтобы сидели в дозоре и не высовывались! Приведу еще хоть троих, там и нападем. А то пока препираетесь, гайдуки уже под забором вашим соберутся!
   Он развернул коня и поскакал назад, искоса поглядывая, не поедет ли за ним Василиса. Но та, держа коня рядом с казачьими, молча проводила его взглядом.
   - Ну, что? - с надеждой спросил Васька. - Будем его дожидаться?
   Он один не проявил бездумного желания бросаться на вдвое больший отряд гайдуков.
   - А, едем! - неожиданно произнесла Василиса. - На хутор! Но-о! Пошел, пошел!
   - Гей, козаки-и! - Игнат саблю, по всем видам, обратно в ножны возвращать и не собирался. Семен тронул Черкеса и перешел на крупную рысь, стараясь не отстать от Панасовой дочки. "Вот буйны головы! - пронеслось у него в уме. - Четверо на десятерых. Ну, пятеро, считая Алексея, что в засаде сидит. Не завидую зятю Панаса - такую женку себе подобрал!" Семен посмотрел на брата и на Василия. Первый прямо-таки вытянулся вперед, к лошадиной морде. В глазах горела предвкушаемая радость от грядущего боя, жажда погулять своей саблей по вражьим спинам. Васька слегка побледнел - не так часто доводилось ему рубиться с ворогами, - но вида не подавал и храбро понукал своего жеребца, не отставая от других всадников. Василиса гнала коня так, что юбка ее стлалась по ветру, платок развязался и обе косы подлетали и били по спине.
   Они пролетели вдоль опушки леса, проскакали через мост над мелкой речушкой и взлетели на высокий курган. Навстречу им из травы поднялся молодой парень в серой, перемазанной землей одеже.
   - Здорово, Алексей! - быстро выпалил Игнат. Василиса, коротко кивнув мужу, указала на несколько домов, стоявших возле небольшой рощицы саженей за сто от кургана:
   - Ось там.
   Семен разглядел на хуторе гайдуков, как и говорила Василиса - с десяток. Еще два коневода стерегли лошадей в отдалении, на опушке леса. Гайдуки развалились на дворе вокруг главного дома. Похоже было, что в отсутствие начальников они решили хорошенько отдохнуть и вытащили на двор пузатый бочонок.
   - Чего деять будем, казаки? - Васька невольно поежился, приметив неподалеку от гайдуков рушницы, с которыми он успел познакомиться.
   - Чаво, чаво! - передразнил его Игнат. - Шабли в руки и вперед!
   Не дожидаясь остальных, он пришпорил коня и поскакал с кургана вниз. Василиса дернулась было, чтобы его задержать, но слишком поздно. Кричать она не решилась - могли услышать гайдуки. Семен хлопнул рукой по крупу Черкеса и вынул из саадака лук. Теперь ему оставалось только жалеть о своей оставшейся у Максима кольчуге. Всадники растянулись длинной вереницей, спускаясь с холма. Топот копыт по пожухшей осенней траве звучал гулко, отдаваясь в ушах стуком сердца. Солнце тускло поблескивало из-за туч, скупо освещая выцветшую степь. Один выбившийся луч внезапно осветил хутор, оставив на всадниках хмурую тень.
   - Алла, алла! - завизжал Игнат, налетая на гайдука, укрывшегося в тени за плетнем и сосредоточенно (настолько сосредоточенно, что не заметил подскакавших казаков) смаковавшего чарку вина. Гайдуки повскакивали, поворачиваясь к нежданным ворогам, а казаки, воспользовавшись учиненным замешательством, влетели на двор. Игнат полоснул своего гайдука саблей. Тот успел пригнуться, выронив дорогую - верно, добытую - чарку. Шапка, снесенная саблей, слетела с его головы, а край кованой чаши ударил гайдука по ноге.
   - А-а! - взвыл гайдук, больше от неожиданности, чем от боли. Игнат крупом коня свалил его в лужу холодной дождевой воды и поскакал к другому, подхватившему прислоненную к стене куреня пику. Гайдуки разбегались, прячась. Семен выпустил на скаку стрелу по ратнику, выбежавшему с натянутым луком и метившему в Василису. Стрела ударилась о стальное зерцало на груди, чиркнула по нему и отскочила. Поляк дернулся, и его выстрел ушел в небо. Он полез в колчан на спине, но стрела Василисы прибила его руку к стене.
   - На коня, Тадеуш, на коня! - загремел глас от сарая. Один из гайдуков за стеной куреня побежал к коневодам. Из-за сарая уже услышали крики Игната: "Алла, алла!", довольно удачно подражавшего татарам. Один из коневодов скакал на лошади к хутору. Бежавший гайдук крикнул ему что-то по-польски, и тот, заворотив лошадь, помчался в степь.
   - Василий, бей, не то уйдут! - указал стрелой на них Семен. Сам он поскакал меж куренями за ограду, чтобы там расстрелять обоих из лука, но на него с крыши головного дома спрыгнул третий, занесший нож для удара. Васька повернул коня, выворачивая с хутора, но, когда проезжал он мимо загона для скота, из-за угла выскочил еще один гайдук с пикой . Острие копья прошло в вершке перед Васькой, и на всем скаку его вынесло из седла ударом древка. Пришлось Василию взмахнуть руками и упасть; лошадь его поскакала вперед.
   Семен повернулся и успел перехватить руку гайдука с ножом. Черкес от новой тяжести присел на задние ноги, и гайдук стал съезжать на землю. Трудно было сжимать руку гайдука в железной перчатке, а тот схватил Семена за пояс и потащил за собой на землю. Семен выхватил нож. Ноги выпали из стремян, и Семен повалился на своего ворога, с ходу двинув его коленом промеж ног.
   - О, матка боска! - сдавленно прохрипел поляк, но сам ударил Семена окованым кулаком прямо под сердце. Семен откатился от него и упал на землю, закатив от боли глаза. В глазах поплыли красные круги, а в ушах звенели колокола будто на Рождество Христово. Благо, что противник его тоже не сразу оклемался от Сенькиного удара.
   Семен поднялся с земли, доставая саблю из ножен. Поляк тоже вскочил и выхватил свою саблю. Оба теперь стояли с клинками в правой руке и с ножами в левой, пригнувшись, готовые к броску.
   Пока Семен, по мнению противника, не пришел в себя, гайдук метнул нож. Семен легко увернулся, подскочил к ляху и рубанул саблей; гайдук отбил и сделал выпад. Отведя его саблю, Семен ударил ногой. Гайдук отлетел к стене куреня, выронив оружие. Он поднялся было, но Семен вонзил нож ему в грудь. Поляк судорожно вздохнул, широко открыв рот, рукой сгреб на груди Семена кафтан - и повалился, кровью исходя изо рта. Семен отступил на шаг, кинул последний взгляд на труп, и вскочил верхом, бросив ноги в стремена - с седла сподручнее было оглядывать битву. Спрятав саблю, Семен вновь взялся за лук.
   Васька брухтался со свалившим его гайдуком, конный пока Игнат с остервенением рубил саблей наседавших на него двоих пешцев, пока третий наводил рушницу. Василиса стреляла из лука по гайдукам, укрывшимся за загоном для скота. Двое гайдуков лежали на земле перед сенями главного куреня, на крыльце - еще один. Алексей, муж Василисы, что до сих пор неотступно прикрывал жену, кинулся к дому, и в это время как раз дверь распахнулась и на пороге возникли еще двое. При виде одного из них Семен не сдержал невольного крика:
   - Как? Это ты?!
   - А! - ответно приветствовал его одноглазый гайдук с черной повязкой на левом глазу. - Ты жив, гунцвот? Зараз изрубаю, як тоби и ни мнилось, щенок!
   Семен выхватил стрелу из саадака и сперва выстрелил в гайдука, целившегося в Игната. На сей раз глаз и рука не подвели его - стрела пробила горло поляку, и тот рухнул наземь, успев-таки выстрелить; но Игнат ловко избегнул его участи, на миг пригнувшись над холкой коня. Он конем теснил соперников своих к стене куреня.
   Семен направил Черкеса навстречу Грицко и рванул саблю из ножен. Гайдук кинул в него сулицу. Семен увернулся, подскакал к Грицко и первый рубанул того саблей. Грицко отскочил и выхватил красовавшийся доселе в ножнах здоровенный фряжский палаш. Меч со свистом разрезал воздух в вершке от лица казака. Избегая подставлять свою саблю, вмиг бы иначе разрубленную, под меч Грицко, Семен старался достать гайдука сверху. Он весь подался вперед, перегнувшись через луку седла, чтобы как следует рубануть ворога, но Грицко защищался умело. Да к тому же с другого бока к Сеньке подскочил второй гайдук. На противниках красовались ладно сработанные фряжские кольчуги, а на Семене самой надежной защитой служил его суконный кафтан.
   Семен резко натянул поводья. Понятливый Черкес встал на дыбы, ударив копытами по Грицко. Тот увернулся, но со страху поворотился спиной, и Семен сверху опустил свой клинок. Сей удар Грицко тоже ухитрился отбить, выворотив меч назад, однако не удержался - и повалился плашмя. Семен развернул Черкеса в сторону второго гайдука, но тот, видя судьбу Грицко, поспешил отбежать от Семена подальше и схватился с Алексеем. Вход в курень был свободен.
   Спешившись, Семен кинулся внутрь. Пленных, вернее всего, держали в подполе. Семен пробежал через сени и принялся поднимать тяжелую крышку, закрывавшую влаз в подпол.
   - Эй! Есь тут кто?
   Снизу послышался слабый стон. Семен прыгнул внутрь, понадеясь, что не поломает ноги о какую-нибудь кадушку. Стон повторился. Здесь было темно, и ничто не напоминало о творившейся наверху схватке.
   Зажмурившись, Семен пошел на стон. Нога его зацепилась о лежащее тело; он поспешно нагнулся. На стылом полу лежал связанный человек. Семен попытался распутать ремни, стягивавшие пленнику руки и ноги, но впотьмах не сумел; тогда вынул саблю и разрезал путы. Тело обвисло у него на руках. "Уж не помер ли?" - испугался Семен, выволакивая пленника по скрипящей лестнице наверх.
   Перед ним лежал тощий, вернее сказать - изможденный, седовласый ратник в грязном коричневом кафтане. Седые волосы падали на лицо его, скрывая один глаз; а второй, черный, с надеждою смотрел на Семена. По лицу расплывались кровоподтеки. Семен узнал старого ратника.
   - Здоров буди, хлопец, - разомкнул губы Степан Кузьмич.
   - Здравствуй и ты. Идти можешь?
   - Зараз... Погоди, оклемаюсь...
   Ратник сел, онемевшие руки и ноги почти его не слушались. Он обхватил Семена за плечо, поднялся, пошатываясь.
   - Что там?
   - С ляхами драка идет.
   - Вишь, вон рушница. Подай...Ступай, я зараз выйду...
   Семен отпустил пленника; тот покачнулся, ухватился за стену - но повелительно махнул рукой:
   - Поди, говорю!
   Семен выскочил в самую пору. К хутору подогнали коней, и теперь гайдуки, придя в себя от внезапного налета, рубились с казаками один на один, прорываясь к лошадям. Курень, за которым гайдуки дотоле скрывались, занялся ярким пламенем. Севший верхом Грицко скакал к Василисе.
   - Васса, сзади! - Семен кинулся ему вдогон, но не успевал. Натянувшая тетиву Василиса обернулась и выстрелила в Грицко. Конь гайдука встал на дыбы и рухнул оземь, придавив своего хозяина. Игнат не срубил ни одного из ворогов своих, но загнал их обоих в сарай, а сам теперь скакал, объезжая загон для скота и горя желанием схватиться с укрывшимися там. Василиса, переезжая с места на место, стреляла в ту же сторону. Васька брухтался с гайдуком. Из дверей на крыльцо, пошатываясь, выбежал Степан Кузьмич с рушницей и дымящимся запалом.
   - Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! - громогласно объявил он. - Аминь!
   Грянул выстрел. Гайдук, забравшийся с луком на крышу загона, зашатался и упал вниз. Из-за загона послышались польские проклятия, вылетели две стрелы. Одна из них пролетела в каком-то вершке от мужа Василисы, гонявшего своего противника по двору.
   - Алексей! - крикнула Василиса, обернувшись. Она повернула коня и поскакала к куреню мимо выбравшегося из-под мертвой лошади своей Грицько. Тот заспешил к сцепившимся гайдуку и Ваське. Гайдук уж одолел почти что Ваську, держал его одной своей ручищей, но до сих пор безуспешно пытался воткнуть в Ваську нож. Тот извивался, вовсе не желая получить удар кинжала в сердце. Наконец, его казацкая гордость сдалась, и он запричитал:
   - Сенька! Помоги! Век благодарен буду! Свечку - а! - свечку пудовую в церкви поставлю!
   Семен повернулся, и сейчас только увидал опасность, грозившую соседу и другу его.
   - Васька, держись! - он натянул лук. Грицко отскочил в сторону и поспешил к рощице. Второй гайдук отшвырнул Ваську и побежал за Грицько. Семен спустил тетиву. Каленая татарская стрела вонзилась поляку меж лопаток; он постоял, будто раздумывая - падать али нет, - и рухнул наземь, развернувшись лицом к убийце своему. Семен вскочил на коня и понесся за удирающим. Грицко бежал, виляя из стороны в сторону, к троим гайдукам, ушедшим через плетень к деревьям и теперь поджидающим отставших. Игнат за загоном во весь опор скакал от двоих вершних гайдуков с саблями и сулицами в руках. Бросив попытки подстрелить Грицко, Семен выпустил стрелу по преследователям брата. Им она не причинила вреда, попав одному в зерцало на груди, но гайдуки заворотили прочь. Грицко добежал до своих спутников. В Семена полетели стрелы, и пришлось ему поворотить Черкеса и поехать к куреням хутора.
   - Подлый москаль! - неслось ему вослед. - Я до тоби доберусь, вшивый смерд!
   - Ляшский пес! - огрызнулся Семен и шагом поехал к центровому куреню. Грицько отдал какой-то приказ по-польски, и гайдуки поскакали прочь, в сторону шляха.
   - Сенька, по гроб, по гроб тебе благодарен! - захлебываясь от переполнявшей его радости, Васька лез обниматься.
   Василиса стояла посреди двора и оглядывала учиненный тут разор. Игнат собирал убитых гайдуков в одну кучу, к крыльцу. Васька помогал ему.
   - Как мы их! - торжествовал он. - Семерых положили!
   - Ляхи бисовы! - причитала в ответ Василиса. - Хлев, сарай, посуду - все разломали! Даже полати в доме! У, ироды! Супостаты! Безбожники!
   - Що с этими деять-то бум? - спросил Алексей, обведя рукой лежавших вповалку мертвых гайдуков, чтоб прервать бурные излияния жены. - Закопаем? Хошь и латиняне, а усе люди.
   - Нехай лежат, - нахмурил брови и сжал зубы освобожденный ратник. - Свои схоронят.
   Алексей пожал плечами и начал деловито обшаривать карманы побитых. Семен отвернулся. Васька собрал оружие убитых и протянул Семену подобранные стрелы его.
   - Сеня, сто лет тебе жизни, возьми, пригодятся еще.
   - Деньжонки бы да оружьице поховал, - посоветовал Игнат. - Ось цей здоровый да те двое - твои. Кольчужку хошь вздень - неровен час возвернутся ляхи, то-то нам буде несдобровать.
   - Обойдусь. У меня своя есть.
   - Ишь, скромник, - незлобливо буркнул на брата Игнат и пошел за него обшаривать трупы.
   - Поеду-ка я погляжу - не возвернулись бы гайдуки, - предложил Семен и, не дожидаясь ответа, направил Черкеса к воротам, чтобы хоть раз на хуторе выехать так, как положено, а не через поваленный плетень.
   - Они теперича вернутся. Как пить дать вернутся, - мрачно вставил Степан Кузьмич. - Уходить надо.
   Семен выехал за хутор. Полыхавший во время схватки курень медленно догорал, распространяя по округе удушливый запах гари и, кажется, горелого мяса. Гайдуки скрылись за курганом. "Стало быть, одноглазый мой тут, - с заботою подумал Семен. - А коли так, то почему бы тут не быть и самому Кривцу?"
   Семен вдохнул полной грудью холодный осенний воздух вперемежку с запахами повядшей травы. На хуторе слышались голоса казаков - Степан Кузьмич торопил с отъездом, покамест не подлетели гайдуки, Василиса пыталась задержаться подольше, собирая раскиданные и переломанные гайдуками вещи. В небе, под тучами, пищала какая-то пичужка. Семен спрыгнул на землю и потрепал по холке Черкеса.
   - Только приехали, а уж в драку влезли. Не притомился? Что, хочешь овса?
   Черкес на все слова хозяина своего согласно кивал головой. При упоминании об овсе он опустил голову вниз, сорвал зубами какую-то травинку, пожевал ее и недовольно фыркнул. Семен рассмеялся.
   - И я бы зараз хоть от овса не отказался!
   И тут приметил он на кургане, напротив того, с которого сам он наблюдал Панасов хутор не дале как с полчаса назад, троих всадников в высоких смушковых шапках, зеленых шароварах и коричневых жупанах, таких, какие были на Емельяне, с болтающимися по ветру длинными рукавами. Семен мигом взлетел в седло. "Казаки? Гайдуки?" - терялся он в догадках. Про себя он называл "казаками" всех своих, а всех врагов - "гайдуками", хоть и свои далеко не все были казаками, и из врагов не все ходили в гайдуках.
   Но на курган поднялся на высокой коренастой лошади еще один всадник в точно такой же одеже, увидев которого, Семен ни мгновения не сомневался боле, кто перед ним. Шутка его оказалась правдой.
   - Гайдуки! - что было мочи крикнул Семен. - Гайдуки Кондрата Кривца!
   - Эге-гей! - послышался, пусть и приглушенный расстоянием, но все равно мощный возглас давнишнего Сенькиного знакомого. - Стой, кацап!
   Черкес храпнул и понесся к хутору. Вослед Семену донесся хлопок выстрела. Но целая верста, разделявшая их, - слишком большое расстояние для рушницы: Семен даже не услышал свиста пули. На хуторе уж все сидели на конях.
   - Гайдуки, гайдуки сюда летят! - с ходу еще прокричал Семен.
   - Так, - Степан Кузьмич повелительно поднял вверх руку. - Ты, дочка, езжай отседова, а мы их тута попридержим. Он вон нехай приглядит, - Степан Кузьмич указал на Ваську.
   Василиса нахмурилась - больно ей хотелось бежать от гайдуков, да еще бросить мужа, - но ратник повысил голос.
   - Ступай, девка! С хлопцем поскачете, надо на хутор Максиму повестить, что Кривец с подмогой вернулся. А мы их уж отвлечем.
   - Езжай, Васса, - кивнул Алексей.
   - А ты, парубок, смотри, чтоб довез, - погрозил Степан Кузьмич кулаком Василию.
   Поворотив коня, Василиса с Васькой поскакали к балке, из-за хутора не видимой скачущим гайдукам.
   - Ну, хлопцы, с Богом. - перекрестил всех троих молодых казаков старый ратник. - Поедем в сторону, пущай за нами гонятся. Зараз поддадим панам жару!
   Все четверо выехали навстречу гайдукам. Тем было до хутора еще далеко, но при их виде Семен почувствовал, что лоб его покрылся мелкой испариной - гайдуки скакали лавой, охватывая хутор со всех сторон. Семен не стал их всех считать, но точно мог сказать, что их никак не меньше полусотни. Четверо на пятьдесят? Ну что, отобьемся!
   - Ух, буде зараз потеха! - передернул плечами, будто от холода, Игнат.
   - Не робеть, уйдем, - пристально наблюдавший за лавой гайдуков ратник ждал того мгновения, когда нужно уходить. - Леха, пальни-ка по ним для острастки.
   Алексей поднял рушницу и стал чиркать по кремню, высекая огонь. Всадники приближались без криков, только сотрясалась земля от бега их коней. Степан Кузьмич терпеливо ждал, хотя Семену и Игнату, казакам не робкого десятка, стало вовсе не по себе. Потому же дрожали руки и у молодого казака, никак не могшего высечь огонь.
   - Хватит, - прервал его тщетные усилия Степан Кузьмич. - Некогда. Больно лава близка. Стрельни из лука по ним.
   Семен с готовностью приглядел себе удобную цель - высокого и плотного гайдука впереди всех. Но, видно, поторопился: стрела упала, не долетев до Кривца.
   - А зараз... - Степан Кузьмич многозначительно помолчал. - Тикаем отседова, хлопцы, пока нас гайдуки не перерубали!
   Второй раз говорить ему не пришлось - под внезапно долетевшие крики гайдуков казаки повернули коней и понеслись вскачь по широкой степи в сторону от балки, отвлекая погоню на себя, уводя врагов от Максимова хутора.
   - Уйдут!.. - донесся им вослед громогласный бас. - Догнать!
   Все пропало, кроме неистовой этой скачки. Гайдуки дружной толпой тоже поворачивали коней и неслись во весь опор по полю за четверыми казаками. Летели стрелы. Раз или два раздались пищальные выстрелы, но покамест обходила казаков печальная участь. Кондрат Кривец несколько раз подбадривал воев своих, обзывая их наиболее крепкими ругательствами по-польски и по-русски, но все ж гайдуки понемногу начали отставать. Да казакам легче было уйти от эдакой толпы. Задние гайдуки, не сильно понукаемые начальником своим, все более и более отдалялись от большинства вершников.
   Прижавшись к холке своего Черкеса, Семен нещадно гнал коня, рискуя сломать ему ноги в какой-нибудь кротиной норе. Несколько стрел просвистело над головой. Края кафтана широко развевались по ветру, точно некий диковинный зверь летел над степью на больших сине-красных крыльях. Сабля висела в воздухе, иногда лишь опускаясь и с гулким стуком ударяя Семена по сапогу. Черкес шумно дышал, но, казалось, был доволен такой скачкой - давно не приходилось ему показывать прыти своей, унося хозяина от погони. Бока его покрылись белым липким потом, края попоны трепетали на ветру, но Семен знал своего коня - он мог выдержать и не такую скачку.
   Кони других казаков понемногу начинали сдавать. Жеребец Игната еще без особого труда нес своего легковесного хозяина, к тому же не отягченного доспехами, а вот конь под старым ратником отставал и начинал выбиваться из сил. Семен с опаской посматривал назад - ежели примериваться к бегу коня Степана Кузьмича, то скоро нагонят гайдуки, а тогда пощады не жди. На счастье казакам, на дороге попалась река. Кони с размаху бросились вброд, раздвигая потными крупами камышиные заросли на берегу.
   - Эй, стоять! - подскакавший к камышам Кондрат осадил коня, не видя среди высокой травы казаков. - Пальнем-ка по ним из пищалей, авось отзовутся.
   - Хлопцы, вплавь! - шумно отдуваясь после скачки, проговорил Степан Кузьмич. - Так нас не достанут, а в зарослях вмиг решето сдеют.
   Всплески от падения конских тел в воду услышали гайдуки, расположившиеся вдоль берега и сосредоточенно чиркавшие кресалами по кремню.
   - Здесь они, ясновельможный пан!
   - Не уйдут, пся крев!
   - Утопим собак в болоте!
   - Давай! - рявкнул покрывающий весь шум и гвалт, поднятый гайдуками, Кондратов глас.
   - С коней в воду, в воду! - засуетился Степан Кузьмич, сам уже плывший рядом со своим конем и державшийся за узду. Алексей давно последовал примеру его, а Семен и Игнат после слов старого ратника вмиг сползли в противную зеленоватую жижу, неизвестно почему текшую в речке заместо воды. Выстрелы гайдуков грянули вразнобой. Несколько пуль вошли в воду совсем недалеко от казаков.
   - Выше, выше берите! - распоряжался Кондрат. - Почто коням ноги раните - вы по вершникам попадите!
   Выстрелы гайдуков стали реже, и пули летели все выше (спасибо Кондрату) - можно было плыть без хлопот.
   - Дурачье! - пренебрежительно отозвался Игнат на выкрики Кондрата. - Тики новы шальвары та кафтан свий испачкав.
   Кони выбрались на берег. Казаки выжимали кафтаны и зло посматривали на противоположный берег, откуда смолкли выстрелы и слышались голоса переговаривающихся гайдуков. Степан Кузьмич снял левый сапог, вылил из него воду и надел обратно, после чего лихо вскочил на своего жеребца, словно и не было его полона. Топот казацких коней привлек внимание гайдуков. Некоторые из них, наиболее отчаянные, комонными продирались сквозь камыш к чистой воде и увидали казаков.
   - Таперича скорей к балке! - указал на низину за курганом Степан Кузьмич. - Тадыть они нас не поймают.
   Пока передние гайдуки кричали, подзывая остальных, пока переплывали реку, казаки ушли далеко. Наметом они подскакали к балке, спустились вниз и некоторое время скакали по ручью, текшему на дне.
   - Ф-фу, должно, ушли, - облегченно вздохнул Степан Кузьмич и осенил себя крестом.
   - Поди ж ты, яку толпу привел, - усмехнулся Алексей. - Не зря, видать, уезжал.
   Семен впервые пригляделся к нему. Гладкое выбритое лицо, небольшие черные усы на тонком лице, большие черные глаза, густые смоляные кудри, выбивающиеся из-под смушковой шапки, мышцы, ходящие под сорочкой и алым жупаном - красавец казак, сводящий с ума селянок.
   - Да Кривец сам за сотню сойдет, - заметил Семен.
   - Видкиля знаешь его? - полюбопытствовал Алексей.
   - Да це ж тот самый панский гайдук, с которым я в Стрелице поцапался.
   - Цей самый? - вмешался Игнат, наслышанный о Сенькиных похождениях.
   - Он. Я его сразу признал. Да такого и трудно не узнать . А вот как он меня?
   - Некогда ему зараз. Рази вин упомнит усех, кому колы зло сотворил? Да ни в жисть!
   - Не знаю, - хмыкнул Семен.
   - Ему в голову что втемяшится, не выбьешь, - сказал Степан Кузьмич мрачно. - Сподручнее башку снести.
   - Такому не срубишь. Илью Муромца треба сыскать для цего, - покачал головой Игнат.
   - Ежели поработать на славу, то срубим, - заверил Семен. - Сам срублю.
   - Как бы они вперед нас к Максиму не поспели, - беспокоился Степан Кузьмич, оглядываясь. - Ворочаться пора.
   - Дело плохо, коли поспеют, - согласился Алексей. - Да и мы первые приедем, не спасет. Мало нас, гайдуки зараз налетят и порубают.
   - Всех не порубают, - покачал Степан Кузьмич седой головой.
   Некоторое время ехали казаки молча. Каждый думал о своем.
   - Кабы поболе нас было, - вздохнул Степан Кузьмич. - А то - сколько там на хуторе соберется, а, Гнат?
   - Зараз сочтем, - отозвался Игнат. - Стало быть, мы, хлопцы, Панас с Сидором, опосля батька мий, Иван - твий батька, - он обернулся к Семену. - Захар, Осип та Тарас, це наши трое хлопцев, Ерофей с Корнеем та Никитой, та трое ратных, шо с вами приихалы - не шибко богато. Ну, ще Василий, що с Вассой уехав.
   - Чтой-то раскис он, гайдуков испужался, - покачал головой Степан Кузьмич. - Я по то его и отправил. Неужто он завсегда такой?
   - Да не. Он же казак. Больно уж не удачно бой для него нонче сложился, - встал на защиту Васьки Семен. - А то бы показал он ляхам, как казаки рубятся.
   - Тадыть выходит - дюжина с лишком нас. Гарно, отобьемся, - подытожил Алексей.
   - Дядька Максим говорил, с тобой еще один богомолец должен был быть, - вспомнил Семен, спохватившись. - Вас вместе в полон забрали!
   - Верно, - наклонил голову Степан Кузьмич. - Только про него я не знаю ничего. Его этот, Кондрат Кривец, сразу увез куда-то, когда до пана своего подался. Один я в порубе сидел.
   Подле Максимового хутора, на кургане, заметили они дозорца, сидевшего верхом и осматривающего места окрест. При виде казаков он поворотил было коня, но Семен остановил его криком:
   - Васька, стой! Свои мы!
   - Сенька! - донесся Васькин радостный крик. Дозорный развернул коня к ним навстречу.
   - Ну, як там на хуторе? - первым делом спросил Алексей, когда Василий подъехал поближе.
   - Ништо. Зараз все вооружаются да хутор боронить сбираются, - выпалил Васька, довольный тем, что подъехавшие оказались вовсе не гайдуками, а своими.
   - Ты уж тут стой, раз поставили тебя, а мы на хутор, - хлопнул друга по плечу Семен.
   На хуторе сначала их встретили высунувшиеся из окон жилого куреня рушницами, но затем радостно выбежали навстречу.
   - Эгей!
   Василиса бросилась на шею Алексею.
   - Сынку, порубал ляхов? - приветствовал отпрыска своего Иван.
   - Порубал, батя. Дюже много порубал.
   - Степан Кузьмич! - радостно удивился Максим, троекратно обнимаясь со старым казаком. - Я уж не чаял тебя побачить. Я же к ты бежал с полону?
   - Да все сынок твой, Гнатка, с сим молодцем, - кивнул тот головой на сразу выпятившего грудь Игната и стоявшего в стороне Семена.
   - Семен то, мой сын, - с гордостью заявил Иван.
   - Молодец, хлопче, - хлопнул едва устоявшего на ногах Семена по плечу Максим. - Послужил гарно общему делу. Степан Кузьмич, ось тоби Иван, односум мий, шурин. С Тыхого Дону спидмочь приехал.
   - И ты здрав буди, - степенно ответствовал Степан Кузьмич, и они обнялись.
   - Кильки ляхов-то? - продолжал расспросы Максим.
   - С полста, я смекаю, будет. А может и боле. И сам головной их с ними.
   Семен расседлал Черкеса и повел коня в конюшню. Иван, сдвинув на лоб кабардинку, чесал в затылке. Все собрались у ворот, только один Василий с луком в руках следил на холме за шляхом. Среди собравшихся Семен не увидел Ерофея, и еще один из ратников, сидевших за столом с утра, пропал вместе с ним.
   В груди Семена запоздало шевельнулась совесть: наверняка Ерофей, как и обещал, поехал к ним на выручку.
   - Так-то ось, козаки, - печально вздохнул Панас. - Маловато нас, а спидмоги ждать не от кого. Налетят вороги, порубают усех, а опосля скажут - не воны то содеяли, татаровье усе. Никто николы правду вид кривды не отличит.
   - Паны козаки, негоже носы-то вешать, - попытался подбодрить всех Максим. - Хутор мы им запросто так не отдадим.
   - Браты, надлежит места приметить себе, - предложил Иван. - Чтоб пошвидче разобрались в бою. Пора уж. Ночь почти на дворе.
   - Зараз содеем, - кивнул Максим.
   - Ты, Максим, бери на себя дом, - оглядев хутор взглядом бывалого ратника, предложил Степан Кузьмич. - А на тебе, Иван, тогда двор будет. А мы с Панасом вам помогать станем. Никита-то где с Дашей? Уехали?
   - Дарья в доме, с бабами, - отмотнул головой Максим. - А Никита с Трифоном поехали куда-то еще с вечера, я так думаю - отца Александра искать.
   - Пойду хоть с Дашей поздороваюсь, - старый ратник с Максимом отправились в дом, и скоро оттуда послышались приказы казака:
   - Полина, тащи-ка в светелку под крышей бочонок пороху, да рушницу мою снеси. Гнат, помоги мати. Да постой спрерва, до конца батьку николы не дослухаешь! Бери рога старые, уси щоб порохом набил. Та рушницы приволокете, сразу заряжай!
   Загремела крышка - Игнат полез в подпол, за порохом.
   Максим продолжал распоряжаться.
   - Бабы, к колодезю сходите-ко по воду и ведра по четыре в подпол снесите. Там бочка стоит, так и ее тож наполните.
   Из дверей появились трое женщин - жены максимовых холопов, с коромыслами на плечах.
   Панас посмотрел им вслед и произнес:
   - Поспешать треба, Иван. Через час, бачь, темно буде, иде тады во дворе засеку гондобить?
   - Дело говоришь, Панас Тарасович. На тебе тогда амбар, омшанник и сеновал, а на нас - конюшня и хлев с курятником. Семен, айда в конюшню.
   Через калитку во двор входили, перешучиваясь, бабы с полными ведрами.
   - Воды зараз много потребуется. - обратился к Сеньке Иван. - Пить, оружие остужать, огонь заливать; да ежели подожгут вороги хату - знаешь, как уцелеть? Самому облиться водой и в погребе отсидеться.
   - Коней напоить, - напомнил Семен.
   - Тож верно. Коников наших напоить на ночь надо. Налетят ляхи - не поспеем, - Иван взял ведра и пошел к колодцу, журавль которого виднелся невдалеке от хутора, саженях в полста. Семен открыл дверь конюшни. Кони смирно стояли в стойлах и жевали свой ужин. Боронить это здание было бы нелегко: токмо два оконца, да и то маленькие, - поджечь ее - раз плюнуть, а тогда - пропала казаки с конюшнею и конями. Когда вернулся Иван с полными ведрами, Семен стоял все и оглядывал внимательно конюшню.
   - Че встал, аль конюшни не видал никогда? - прикрикнул на него отец. - Хватай ведра и коней пои.
   - Батянь, - задумчиво начал Семен, - можа завести коней в лес? Несподручно отбиваться тут.
   Иван хмыкнул:
   - А ты прав, пожалуй. Дай я к Максиму пойду, скажу, а ты всех наших коней напои покуда.
   Семен налил воды в лохани перед конями, начав, конечно, с Черкеса. Вернулся Иван.
   - Давай, выводи во двор. Игнат наших коней в лес угонит. Не жалко с Черкесом расставаться?
   - Ежели сгорит - жальче будет, - ответил Семен.
   Кони смирно подпускали к себе, разрешали надевать узду, лишь Гнатов жеребец заартачился, лягался и неподпускал к себе никого.
   - Нехай этого черта каурого сам Гнат выводит! - махнул рукой Иван - Гнат, седлай свово коня сам. С ним окромя тебя никто не сладит.
   Иван пошел к появившемуся на крыльце Максиму, Игнат направился к конюшне, когда на пригорке появился мчавшийся во весь опор Васька, издали еще прокричавший:
   - Идут! Иду-ут!
   Казаки на дворе похватались за оружие.
   - В хату, в хату усе! - командовал Максим. - Коней назад, в конюшню!
   Васька вскочил во двор, спрыгнул с лошади и последний раз крикнул:
   - Идут.
   - Васька, поди сюды, к нам, - позвал его Иван, сидя у дверей конюшни и прилаживая рушницу.
   - Погоди, Васька. Кто идет-то? - пришла Семену в голову мысль: уж не напрасную ли тревогу поднял приятель его.
   - Много их, в потьмах не разобрать.
   - А гайдуки ли то?
   - Да вроде, - неуверенно ответил Васька, сам начиная сомневаться в своих словах. - Кто, окромя гайдуков, может быть?
   - Эге-гей! - раздалось издалека. - Сват! Встечай гостей!
   Из-за бугра, откуда прискакал Васька, показались несколько пеших в ярких красных и малиновых жупанах, синих и алых шароварах и с темными кабардинками со шлыками. Позади них виднелись четверо всадников. Максим, щуря глаза в наступавших сумерках, долго присматривался к ним, но затем сорвал с головы кабардинку и замахал ею, закричав:
   - О-го-го! Горька, седина, откель ты?! Ва-аляй сюды!
   Неизвестные гости подошли ближе.
   - Эх, ты! - с укоризною обратился к Василию Иван. - Голова - два уха. То наши, неужто издали не видать?
   - А бес их распознает, - оправдывался Васька. - Наши в такой одеже, да и не наши тож.
   Впереди небольшого отряда, спокойно вышагивая, шел незнакомый Семену старик, судя по облачению - из богомольцев. Рядом с ним шел пожилой казак, коренастый и приземистый. Уж этого Семен не спутал бы с гайдуком - алые шаровары, лазоревый жупан, красный турский пояс, обмотанный вокруг стана казака, длинный оселец, черный как вороново крыло, гладко зачесанный чуб и висячие усы говорили сами за себя. Был он вообще без шапки, а карие глаза его с легким превосходством посматривали на казаков вокруг Максима.
   Чуть позади него ехали двое конных, в одном из которых Семен признал Ерофея, а во втором - Никиту. Потом шли несколько казаков, видно - из людей Григория, а за ними - двое ратников верхами.
   - Кто такие? - спросил Иван, приглядываясь к прибывшим.
   - Да Григорий, из соседей. Мы о нем давно вестей не получали, думали - сгинул, а он - вон как. Ось, старой, а верткий який - лиса, а не козак. А прочие - наши пропавшие, я тебе о них сказывал.
   Вновь прибывшие подошли к плетню.
   - Як же вы зараз вместе собрались? - удивился Максим, оглядывая пополнение.
   - После расскажем, - Никита соскочил с коня. - Сейчас гайдуки сюда примчат, готовиться надо.
   - Хлопцы, мы хутор мий в таку крепостцу превратим, зубы об нас пообломают. - заверил пришедших Максим. - Мы уж тута их ждем, так що встренем с почестью.
   - Верно говоришь, Максим. - согласился Степан Кузьмич. - Никита, нехай хлопцы устраиваются, панских гайдуков встречать готовятся, хозяевам двор убрать помогут.
   Никита молча обнялся со старым ратником.
   - Здравствуй, Степан Кузьмич. Я уж и не думал тебя встретить, - отец Александр тоже подошел обняться.
   - Мы с тобой, отче, еще до матери городов русских дойдем! - отозвался Степан Кузьмич с улыбкой.
   - Ваня, зараз мой Гнат коней погонит, выводи их, - обратился к Ивану Максим. - Думку думаю, с конюшней що будем деять?
   - Порушим, - разрешил его сомнения Иван. - Ежли живы останемся, мы тебе всем миром новую сладим.
   - Пущай, - согласился Максим. - Никита, подсобили бы твии хлопцы конюшню мою порушить и засеку во дворе устроить.
   - Зараз сделаем, - отозвался Никита, в удивлении оглядывая изменившийся за время его отсутствия состаз защитников хутора. Семен ушел в конюшню выводить коней, там Игнат седлал жеребца своего.
   - Слышь, Гнат, - обратился Семен к брату. - А этот Никита, что объявился на хуторе - он с сестрой что ли пришел?
   - Ага. Воны все вместе в Киев на богомолье шли. Да я тебе сказывал!
   - А про сестру Никиты не говорил ничего, - сердце у Семена тяжко забилось. - Али сам на нее запал?
   - Ха! Ты поди, подойди к ней! У нее два сторожа, волками на всех смотрят. Мы с хлопцами уж как к ней подойти ни пытались, да, видать, считают они нас птицами невысокого полета. А, может, она на постриг в монастырь собралась, я не знаю!
   Игнат оседлал жеребца и, ведя его под уздцы, вывел во двор. Семен повел следом за ним Черкеса и батькиного Вихря. Парни, коих теперь собралось два десятка, были поделены Степаном Кузьмичем. Один выстроились в ряд от крыльца до колодца и передавали друг дружке ведра с водой в дом и пустые - к колодцу.
   - Бачишь, Сенька, як работают ладно! - восхитился их действиями Игнат. - Ну, часцов десять - и мы панов готовы встречать.
   Он запрыгнул в седло и прокричал:
   - Гей, видчиняй ворота!
   - Поскакал мой Вихрь, - вздохнул Иван, провожая взглядом разлетевшихся по степи лошадей, ведомых Игнатом. - А доведется ли мне встренуться с тобой когда?
  
   - Р-раз, р-раз! - распоряжался Ерофей казаками, таскавшими бревна с крыши конюшни. После нескольких дружных усилий первое бревно полетело вниз.
   - Васька, вышел бы к шляху опять, - посоветовал Иван. - Неровен час, гайдуки поспеют.
   Василий вздохнул, взял лук и колчан со стрелами и направился в дозор.
   - Стены оставим, - деловито распоряжался Максим, стоя посреди двора вместе со старшими - Иваном, Панасом, Григорием и Степаном Кузьмичем и наблюдая за тем, что творили молодые. - За ними борониться сподручнее, да и курень прикрывает.
   - Максиме, как ты курень свой боронить собираешься? - спросил Иван. - Две стрелы с паклей в солому - и нет твово куреня.
   - А солому с крыши уберем. Гей, Тарас! Давай на крышу, солому сымать... Стены у меня глиняные, их огонь сразу не возьмет, - обернулся он к Ивану.
   - Добро, - согласился тот. - Пяток на месте конюшни посадим, а остатних - в хату.
   - Забороло у ограды сгондобить треба, - посоветовал Панас. - Ежли подожгут его вороги - собе же хуже сотворят: через огонь кони не пройдут.
   - Зробим, - постановил Максим. - Тащите бревна от конюшни сюда. Да две мажары подведем к крыльцу, закроем колеса бревнами - ось тадыть ляхам ворота не взять.
   - Тоже верно, - поддержал его Степан Кузьмич. - И еще подле конюшни телегу поставим - ежели хлопцев прижмут, им к хате подобраться легче будет.
   - Так и содеем, - заверил его Максим. - Давайте, браты козаки, кош наш на десятки поделим. А атаманом нехай буде Степан Кузьмич.
   - Верно! Верно! - закричали все, причем громче других слышался голос Ерофея.
   - Вот ты как? - улыбнулся Степан Кузьмич в седую бороду. - Атаманом быть еще не доводилось. Ну, так я тогда десятных назначу. Первым будет Максим! - также повысив голос, предложил новоизбранный атаман.
   - Согласны! Согласны! - раздались голоса.
   - А вторым Иван! - подал голос Максим.
   - Верно! Согласны! - поддержали его Сенька, Василий и Игнат.
   - О, це добре, - Максим повернулся к Ивану.
   - Хитер, старый плут, - покачал головой Иван. - Ну, да будь по-твоему.
   - Да и я не возражаю, - кивнул Степан Кузьмич. - Ты казак сметливый, на тебя у меня большая надежда. Однако, темно, пора хлопцев вечерять звать.
   - Погоди. Часец-другой, работенку закончат, тадыть и вечерять будем, - возразил Максим. - Ляхам гостинцы приготовим, а еда подождет.
   Семен прислушивался к разговору, оглядывая потемневшую степь. Гайдуки, верно, не сразу разглядели, куда пропали следы беглецов, а, может быть, сперва решили завернуть на хутор. Так или иначе, казаки получили возможность подготовиться к их встрече. Теперь, ежели только не подошла к гайдукам подмога, была надежда у казаков отбиться.
   - А ты чаво хлопцам не помогаешь? - напустился Иван на сына, стоявшего без дела.
   - Их и так довольно, мешаться только буду.
   - Шел бы в хату тогда, к бабам на подмогу.
   - Как скажешь, - пожал Семен плечами и вошел в сени. Здесь царила сплошная темень. Семен, не привыкший еще к темноте, пошел вперед, выставив руки, и чуть было не столкнулся с Василисой, ставившей в сенях два ведерка с водой.
   - Семен, не маши оглоблями-то! Ведь сшибешь слабую девицу! - попросила она, подкрепляя слова эти толчком в Семеново плечо. - Али не бачишь?
   Семен от толчка отступил назад, чуть не попав ногой в ведро с водой. Тут только разглядел он Василису в дверях.
   - Прости, Василиса, со свету не приметил сразу тебя.
   - Ладно уж. Що пришел?
   - Батька сказал помочь вам.
   - Ступай та хозяйки вин.
   Семен прошел в горницу. Здесь было посветлее. Через слюдяное оконце доносился гомон казаков. Жена Максима, Полина, вместе с прочими женщинами передвигала под полом бочки с солениями, соорудив уже в углу подпола что-то вроде полатей для будущих раненых. Подле оконца, на полатях, лежали заряженные рушницы и луки со стрелами.
   Тут его помощь тоже не требовалась.
   Семен поворотился, чтобы выйти в сени - и лицом к лицу столкнулся с Дашей.
   - Ой! - всего и сказала она, отступив.
   - Здравствуй, - внезапно оробев, только и смог произнести Семен, и поспешил во двор.
   У крыльца он столкнулся с Ерофеем, тащившим в хату несколько рушниц.
   - Помоги, - кивнул он Семену. Семен взял у него две рушницы и поволок их в горницу, к окну. Войдя, Ерофей первым делом посмотрел на Василису, но та окатила его таким ледяным взглядом, что Ерофей поспешил отвернуться в другую сторону, подойти к оконцу, швырнуть рушницы на полати и выйти вон из горницы. Даши в горнице уже не было.
   На крыльце стояли старшие казаки и обсуждали, кого из казаков где поставить.
   - Ваня, - уже панибратски обращался к Сенькиному родителю Степан Кузьмич, - на тебе конюшня, ее с хлопцами боронишь.
   - Сенька, смекаешь? - повернулся к сыну Иван. - Вона наша засека.
   Семен оглядел остатки стен и стоявшую возле телегу, колеса которой прикрыли бревнами. Дальше, подле ограды, несколько казаков клали солому. Семен подобрал в сенях свое оружие и вошел в то, что осталось от конюшни. Подойдя к углу и спрятавшись за бревнами, Семен прицелился и осмотрел места окрест. Почти все пространство перед воротами и поле гречихи справа было как на ладони. Семен уложил лук и огляделся, присев за стеной. Казаки разожгли посреди двора костер и жарили на прутьях мясо и хлеб. В оконцах хаты изредка мелькал огонек лучины. На белых мазаных стенах хаты плясали небывалые огромные тени: то высокий и неправдоподобно тонкий казак в малюсенькой кабардинке, но с огромными усами, свисавшими чуть ли не до колен, на поверку оказывающимися двумя прутьями с ломтями мяса на них; то толстая, как тюфяк, кривая казацкая сабля; то узкий, как игла, нож. Где-то в гречихе, окружавшей хутор, стрекотали свечки. На темном небе с седыми провалами туч (казалось даже наоборот, будто черные тучи плывут по серому небу) загорались первые звезды. Тишина. Кроме шуток и баек казаков у костра, ничего. Семен привалился к стене, сев на свой разостланный на земле зипун, и задремал.
   Он снова очутился в поле под Стрелицей. Рядом ехала Даша, и ветер развевал ее косу, и она смотрела на него. Семен слышал, как билось сердце ее в такт поступи коня, и чувствовал, как рвалась к ней его душа. Он готов был ехать без конца, не зная отдыха. Что бы не быть так взаправду? Да за один часец жизни такой Семен готов был сразиться со всеми ляхами и литвинами, со всеми татарами и один выйти на все войско московского князя! Как мог он жить без нее и как сможет, не приведи Господь, без нее? Она для него белый свет, ангел, сошедший с небес на землю. Сейчас только почувствовал Семен острую жалость оттого, что не умеет он говорить ласковых слов и никогда никому их не говорил в своей грубой казацкой жизни. Мир, для кого же ты создан, если не для нее?
   "А я, дурак, даже сказать ничего не смог!" - чуть не рвал он на себе волосы. Но теперь-то он уж знал, за что будет воевать сегодня.
   Над остатками стены вдруг раздались голоса. Семен вздрогнул и очнулся.
   - Василиса, почто весь день нос воротишь?
   Семен узнал голос Ерофея. Тот, видимо, в темени не разглядел лежавшего в углу Семена.
   - Ведаешь же, что люба ты мне, - заявил Ерофей, делая еще шаг к Василисе. - И нравом подходишь, и красотой.
   Та уперлась спиной в стену. Семен вздрогнул и сел, вглядываясь в темноту.
   - Та ты що, молодец? - выставила Василиса руку ладонью к Ерофею. - Ведаешь ли, что творишь? Я ж мужняя жена!
   - И что ж? Мы, может, нынче же умрем все, нешто за так погибать? - Ерофей сделал еще шаг к Василисе и неожиданно схватил ее за плечи. - Люба ты мне, а коли так, добьюсь я своего, и казак твой мне не помеха! Живы сегодня останемся - так я сам ему шею сверну!
   Это он, видно, зря сказал. Уже почти прильнувшая к настойчивому Ерофею казачка вдруг быстро выхватила из-за его пояса остро отточенный кинжал и приставила его к сердцу ухажера. Тот невольно отпустил ее. Семен вскочил, и Василиса, дрожа, кинулась к нему за спину.
   - Ну-ка, парубок. Не валяй дурака, - предложил Семен.
   - А тебе-то что до наших с ней дел? - с вызовом спросил Ерофей. - Не лезь, куда не просят!
   - Шел бы ты отседова подобру-поздорову, - посоветовал казак. - Как бы лиха не приключилось. Охальничать с женами чужими нечего.
   Ерофей вздрогнул сперва, но потом, казалось, даже обрадовался возможности покрасоваться в драке.
   - Добро. Рыло-то твое поганое я тебе сворочу.
   - Ну-ка, рискни, кармазин, - Семен передал спрятавшейся за его спиной Василисе кабардинку свою. Прищурив левый глаз, он примерился к супротивнику и расставил ноги пошире, ожидая Ерофеева нападения.
   - Христом Богом прошу, не вяжись ты с ним! - произнесла Василиса умоляюще. - Ну его к черту лысому! Обожди, я казаков позову.
   - И сам проучу, - пообещал Семен и первым обрушил на противника град своих ударов. Ерофей взмахнул несколько раз кулаками, да не попал, а только упал, отлетев к стене после Сенькиного удара ногой.
   - Парень, конюшню не доламывай. - насмешливо посоветовал ему Семен. - Ляхи за тебя то сотворят.
   - Ах ты, ... - задохнулся от ярости Ерофей. К нему подбежал Алексей с факелом в руке, сразу осветив и внезапно перекосившееся от злобы лицо Ерофея, и насупленного Семена со сжатыми в кулаки руками.
   - Братцы, що вы? - встал посреди Алексей. От костра бежали и еще казаки, привлеченные шумом в конюшне.
   - Що вы, паны-козаки? - следом за ним появился и протиравший глаза Максим.
   - Да есть за что, - не выдал причину драки Семен.
   - Дурник! - обозвал его Ерофей, но в драку наново лезть не стал. - Шею сверну, с гайдуками разберемся только.
   - А ты, Василиса, тут что делаешь? - грозно спросил жену Алексей. Та появилась из-за спины Семена.
   - Воду ношу, - ответила, презрительно повернувшись спиной ко всем собравшимся, и вышла из конюшни, подобрав пустые ведра.
   Алексей проводил ее взглядом и вдруг кинулся на Ерофея.
   - Да я ж тебя, поганец, задавлю!!! - но его остановил Максим:
   - Тыхо, уймись, парубок. Охолони. А то мы друг другу бока намнем на радость панам-ляхам.
   - Гайдуки! Гай-ду-уки! - разнесся в темени голос Васьки. Все замерли на миг, токмо Максим пробормотал:
   - А не брешет наново, стервец? Однова орал уж: "гайдуки", а оказавси Никита.
   - Хлопцы, все по местам! - скомандовал Степан Кузьмич. - После котору разберем!
   - Гнатка ускакал; як же возвернется? - всплеснула руками Полина.
   - Васька, за мной, - мотнул головой Иван растерянному парню.
   Семен, Василий и двое ратников, пришедших с Никитой, под началом Ивана заняли конюшню. Григорий, Панас и их хлопцы залегли на чердаке, высунув в щели рушницы. Степан Кузьмич остался покуда во дворе с Максимом, Ерофеем и Никитой; остальные казаки укрылись в доме.
   - Ну, зараз я им влеплю, - Васька торопливо раскладывал перед собой стрелы, натягивал тетиву на изгиб лука.
   - Не поблазнилось тебе опять? - негромко спросил Семен.
   - Да уж их головного я признаю.
   Над хутором и расинувшимся вокруг полем простерлась тишина. Умолкло стрекотание сверчков; над курганом, откуда прибежал Васька, вставала луна.
   Но вот перед светлым кругом луны появилась черная тень. Огромный всадник поднялся на курган. И тут же вокруг него замелькали десятки всадников. Их было очень много, так, словно вся степь разом заполнилась ими.
   - Ось воны, - произнес Максим мрачно.
   - Ступайте, - велел Степан Кузьмич своим спутникам. - Ты, Ерофей, в конюшню, на подмогу, ты, Никита, с Максимом.
   Ерофей, не посмев ослушаться, шагнул в развалины конюшни, прочие исчезли в хате. Во дворе перед воротами остался один старый ратник, чья седая голова белесо посверкивала в свете луны.
   Исполинская тень Кривца пропала: всадник поехал вниз. И вскоре перед воротами прозвучал его низкий голос:
   - Встречайте гостей!
   Казаки не отвечали. Кривец продолжал.
   - Где тут промеж вас поп-расстрига, что харчи мои пил-ел, крест наш целовал, да потом взял и убег?
   Никита посмотрел тайком на отца Александра, спокойно сидевшего на лавке, держа посох в руках. Взгляд старца ничего не выражал, и был устремлен даже не вдаль - куда-то в высь, недоступную другим.
   По рядам защитников дома прошел шум, возмущенный, но тут же погас.
   - Али нет его? Ну, тогда отвечайте, куда спрятался старый поганец, что обещался мне служить, а убег, мой хутор порушив?
   Семен глянул на старого ратника. Тот стоял спокойно, сложив на груди руки.
   - Староват я бегать, - ответил Степан Кузьмич громко. - И не было того, чтобы я тебе служить обещался.
   - Га, да не тебя ли я слышу? - изголялся Кривец. - Ну, как тебя дружки приняли? Али не знают, что ты нам про них все рассказал?
   Семен пытался разглядеть лицо Кривца. На нем смутно играли блики луны, и, казалось, горела ненависть.
   - Неуж правду гуторит? - обернулся один из казаков к Ивану.
   - Ты кому больше веры имеешь, атаману своему или холопу вражескому? - сердито оборвал его Иван.
   - Ты, малец, старшим не груби, - спокойно ответил седовласый ратник. - И не таких я видал. А у тебя кишка тонка против нас!
   - Где ты там? Выходи, покажи, что своего хозяина не боишься! Давай, один на один, - подначивал Кривец.
   - Да где ж тебе супротив меня, - усмехнулся Степан Кузьмич. - Чай, порты мокры уже?
   - Ах ты, сукин сын! - взревел Кривец. - Бей гадов!
   Дружно ударили рушницы с поля и из окон куреня. Одна из теней в окружении Кондрата покачнулась и повалилась в траву; по рыку своего головного гайдуки поскакали на приступ.
   - Сзади. Сзади! - с дальней от ворот стороны поля раздалась брань и зазвенела сталь. Из дома вылетела горящая головня; в мелькнувшем ее свете успел разглядеть Семен, как, прячась в протянувшейся тени дома, ползут к забору гайдуки. Меж ними, размахивая саблей, бежал Игнат.
   - Держись, сынку! - из окна ударила рушница Максима.
   Увидав, что их заметили, гайдуки вскочили; несколько пик нацелилось на Игната, но он с разбегу уцепился за верх частокола и перевалился на двор.
   - Ишь, козака сгубить хотелы! Не вышло! - Игнат погрозил кулаком. Вокруг засвистели стрелы, Игнат кинулся в дом.
   Кони гайдуков попытались с налета перескочить забор, но тот оказался слишком высок. Подскакав, гайдуки с седла переваливали через верх ограды; по ним непрестанно стреляли из конюшни и из дома. Трое упало; один застрял сапогом меж бревен ограды и висел, дергаясь в судорогах, с внутренней стороны забора.
   Гайдуки откатились к кургану. Позади дома слышалась перестрелка - там отступали пешие гайдуки.
   - Ось, як мы их! - объявил Максим. - Иван, яко ты?
   - Все целы, - ответил Иван.
   - Степан! Давай у хату, - предложил Максим.
   - Нехай, тут постою, - отозвался Степан Кузьмич.
   - Зараз опять полезут, - заверил Панас с крыши. - Помяните мое...
   Ему не дали договорить. С поля ударили рушницы, разом с десяток, и на двор обрушился стальной град. Один из казаков в конюшне привстал, чтобы ответить на выстрел - и упал с пробитой головой.
   - Эй, хлопче? - подполз к нему Иван. Тот не шевелился.
   Полетели стрелы. Иные несли зажженые хвосты, прочерчивая в темноте долгий огненный след. Многие втыкались в глиняные стены хаты, застревали в бревнах конюшни. По ней начал расползаться дым.
   - Ах, вы... - Иван попробовал выдернуть горящую стрелу, но вокруг немедленно ударило несколько новых стрел. Семен успел приподнять голову и выстрелить. Укрытые стенами дома, защитники отвечали. Медленно стала заниматься огнем засека перед воротами.
   - Не робей! - крикнул Иван. - Отобьемся!
   Он тоже пустил стрелу в сторону гайдуков; Васька и уцелевший ратник лежали, почти не поднимая головы. Ерофей стоял, презрительно морщась на пролетающие мимо стрелы, и выпускал стрелу за стрелой.
   - Пригнись, хлопец! - велел Иван. - Ты еще отцу с матерью живым сгодишься.
   Ерофей дернул светлой бородой, но послушался. Тут же стрела впилась в бревна за его спиной.
   Снова подлетели гайдуки к воротам, но пред ними вставала огненная завеса. Кони попятились от огня. Замешкавшихся сбили стрелами, и их кони поволокли тела хозяев в степь.
   - Бегут, бегут! - радостно выкрикнул Васька, решившийся приподняться.
   - Что-то они задумали, - покачал головой Степан Кузьмич, стоявший в тени забора. Сейчас его освещала полыхавшая засека.
   - У нас одного убило, - доложил Иван.
   - И у нас Сидора задело, - срывающимся голосом сообщил Панас. - Но, должно, оклемается.
   - Браты, пока не спалили вас, давай у хату! - предложил Максим. Семен огляделся. Языки пламени уже разгорались, поднимаясь над остатками стен конюшни.
   - Глянте, браты, глянте! - раздался голос с чердака.
   В свете костра, вставшего над воротами, казаки разглядели несущуюся к воротам телегу. Двое гайдуков скакали по бокам, подгоняя ее по пологому склону с кургана.
   - Гайдуки ворота мажарой вышибают! - крикнул Панас.
   - По коням бейте! - распорядился Степан Кузьмич.
   - Ну-ка, Сенька! Подкатим нашу мажару к воротам, - указал Иван. Семен и Ерофей разом схватились за бока телеги, что укрывала вход в конюшню, дружно толкнули ее. Она прокатилась до ворот и здесь встала, пойманная атаманом, уперевшись в две другие мажары, уже подпиравшие ворота.
   Вновь засвистели стрелы. В десятке шагов от ворот гайдуки пустили телегу на таран. С треском проломились ворота; но, подпертые тремя телегами и завалом, ярко теперь полыхающим, не упали, а продолжали торчать, закрывая проход.
   - В дом, хлопцы! В дом! - приказал Иван. Пригнувшись, защитники конюшни по одному кинулись к сеням; бежавший последним Семен обернулся на крыльце и выстрелил в подскакавших гайдуков.
   Смущенные неудачным тараном, гайдуки вновь отхлынули. Всюду мелькали их тени; хутор был окружен.
   - Не разглядеть их, бестий, - проворчал Максим. Подбежавших казаков разместили у окон; Семен с Иваном остались в сенях - стрелять через дверной проем.
   Догорев, обрушился завал в воротах. Опиравшиеся на него створки заскрипели тоскливо и по одной отвалились от петель. Теперь вход на двор преграждал только длинный ряд телег, упершихся одна в другую.
   - Держитесь, хлопцы, - перед Семеном возник Степан Кузьмич с обнаженным клинком, блестевшим в перемежающемся свете луны и разгорающейся конюшни. - Они сейчас пойдут.
   Слышно было, как собирались гайдуки напротив ворот. Вдруг загремел голос Кривца:
   - В шабли москалей! В шабли!
   Семен выстрелил на голос. Проламывая доски телег, поверху устремились кони гайдуков. Теперь враги напирали разом со всех сторон, и казаки едва успевали стрелять. Гайдуки валились под стрелами, но лезли и лезли через ограду, перли в ворота, и вот уже двор был ими занят.
   - Вперед! - Степан Кузьмич поднял саблю.
   - Круши крыжаков! - крикнул Максим, появляясь в дверях.
   - Режь ребелизатов! - неслось в ответ.
   Выбежавшие из дома казаки схлестнулись с ворвавшимися гайдуками. С чердака продолжали стрелять по дальним рядам идущих на приступ. Рядом с воротами выворотились бревна забора, и в образовавшийся пролом полезли гайдуки во главе с Кондратом Кривцом.
   - Ось я тоби!... - на Семена налетел одноглазый Грицко. Размахивая клинком, подступал к дому Кривец; гайдуки носились по двору, пытаясь достать стреляющих с чердака. Оставшиеся в доме били по лошадям.
   - Держись, сынку! - на Грицко с его огромным палашом навалился Иван. Сбоку подскочил конный гайдук; Семен увернулся, пронырнув под его пикой, и тот схватился с выбежавшим за Семеном Васькой.
   Семен рвался к Кривцу. Он, он был причиною всех бед казаков! Добраться до него в первую очередь, а там и помощники его разбегутся.
   Отшвырнувший атамана Кривец повернулся к Семену - и узнал его.
   - Ба, яка встреча! Ну, держись, казак!
   От удара Кривца шарахнулся прочь гайдук, вздумавший было напасть на Семена. Мелькание клинков расчистило вокруг них площадку, где бились они вдвоем. Семен стремительно кружил вокруг Кондрата, но тот вертелся с неожиданной легкостью, отбиваясь от казака. Клинки летали вверх-вниз, и невозможно было уследить за ними.
   К стене дома отлетел казак, рука у него была отрублена. Пика гайдука впилась в глаз Захару; но самого гайдука опрокинул Никита. Под ноги Семену рухнул гайдук со стрелой в шее. Семен перескочил через тело; летевшая сабля Кривца отсекла убитому полголовы.
   Яростное улюлюканье донеслось с поля, точно мчались оттуда десятки татар. На миг поднял Семен глаза, оторвавшись от холодного взгляда Кондрата. Страшный удар откинул его к частоколу, и Семен с удивлением услышал, как царапает дерево позади него острие клинка. Опустив глаза, он увидел саблю, вошедшую ему в грудь по самую рукоять. И словно бы приподнялся он над битвою, и разом увидел ее всю. Увидел, как рубятся остервенело казаки с гайдуками. Как выскочивший на крыльцо Максим крушит врагов тяжелой рушницей. Как у ног его лежит старый седой ратник Степан Кузьмич, и кровь льется у него из рассеченной головы. Как уходит, хромая, Грицко, и как Василий уводит Ивана, зажимающего страшную рану на лбу. Увидел, как поворачивают гайдуки своих коней, и как несутся с поля казаки, во главе которых скачет Сергей, отец Василия. Но не разглядел он более ничего, ибо все заслонило довольное лицо Кондрата Кривца. Семен выбросил свою саблю вперед, почувствовал, как пробил клинок кольчугу и вошел в тело. А потом дикая боль разорвала грудь, и он провалился во тьму.
  -- Глава 10. Змиева трава
  
  
   Позовите меня. Я приду и лягу у ног.
   Не за ласку - за то, что стал вдруг нужен кому-то.
   И хвостом завиляю от счастья, как будто щенок,
   Что восторженным лаем встречает каждое утро...
   Но блестит моя шерсть, и улыбка остра, как клинок.
   Мной гордятся, я буду достоин награды.
   И такие, как я, не лежат у хозяевых ног,
   Потому что другому хозяева искренне рады.
  
  
   Глубоко заполночь уцелевшие собрались во дворе. Хата заполнена стонами раненых, запахом крови и тряпок. Женщины без конца снуют от одного стонущего к другому, носят воду, меняют повязки.
   Убитые рядами лежат у забора, и свои, и польские гайдуки. Уцелевшие бежали, бросив погибших, поле боя осталось за казаками.
   Какой-то потерянный и опустошенный, Никита прошел вдоль рядов убитых. Тут лежали Тихон и Макар, двое из трех ратников, которых оставил с ними князь Михаил Глинский. Григорий, один из соседей Максима, тот, что помог вытащить отца Александра. Захар, холоп Максима.
   Чуть в стороне лежал Степан Кузьмич.
   Старый ратник недолго побыл атаманом.
   Дальше грудились тела врагов. Их было втрое больше, чем своих погибших, но почему-то Никиту это не радовало.
   Отец Александр сбился с ног, всю ночь отделяя живых от мертвых. Кто-то из казаков предлагал бросить тела гайдуков в соседней роще, но отец Александр только молча посмотрел на него, и тот сам уразумел свою глупость.
   Раненых, и своих, и вражеских, занесли в дом. Их набралось более двух десятков. Самых тяжелых положили на лавках в горнице, остальных разместили на полу. У казаков тяжело раненым был один Семен, его не сразу признали за живого; двое гайдуков были немногим лучше.
   - Надо сторожу отправить к хутору Панаса, - внезапно охрипшим голосом сказал Никита. - Я сам поеду.
   - Я с тобой, - появился рядом Ерофей. У него была обмотана голова, но он был бодрым, как всегда.
   - Ступайте, хлопцы, - кивнул Максим. - Верно, надо нам проследить, что они затевают.
   Из рощи пригнали лошадей, Никита с Ерофеем вывели своих и молча выехали в ночь.
   - Ты мне еще не рассказывал, как отца Александра нашел, - напомнил Ерофей.
   - А ты мне - из-за чего с Семеном подрался, - усмехнулся Никита.
   - Нечего ему в мои дела есть! - взвился Ерофей тут же.
   - Так ведь ты и получил! - осадил друга Никита. - Сдается мне, он просто более понятно объяснил тебе то, что пытался сказать я.
   Ерофей дернул скулой, где расплывался синяк от сенькиного кулака, но смолчал.
   Странно, но когда угас огонь сражения, оказалось, что сам бой вспоминается с трудом, и вдруг куда более значимыми стали вещи, случившиеся еще до него.
   - А мне и рассказывать особо нечего, - продолжал Никита задумчиво. - Случай помог. Я сразу еще, когда Кривец взял и отца Александра, и Степана Кузьмича, приметил, куда их увезли. Только посадили порознь. На хуторе, где держали Степана Кузьмича, народу было много, туда не прорваться. А отца Александра отвезли, видно, в имение пана - далековато, по дороге в город, но за полдня доехать можно. И вот, встретил я Григория, что в лесу скрывался, с его людьми, и они мне сказали, что дом тот пустым сейчас стоит. Кривец как раз, видно, к вам поехал, и всех людей Локотека забрал. Так что нам осталось только войти и отца Александра выпустить. Ну, Григорий, правда, пугнул двоих слуг и в подвале их запер.
   - Что ж вы, и не подпалили дом пана? - удивился Ерофей.
   - Григорий хотел, да я не дал. Почто? Только злить хозяина.
   - А ты с ним договориться хочешь?
   - А по-иному мы отсюда не уйдем, - грустно ответил Никита. - Или хутор Максима будет отбиваться от всего польского войска?
   - На что мы ему? - удивился Ерофей. Никита пожал плечами.
   - Может, и незачем. Да ведь отступить - значит, признать себя побежденным. А он, сдается мне, не из таких. Так что, если мы победить не сможем, надо договариваться.
   Ночь уже забыла о недавно гремевшей битве и упоительно разливала душистые запахи трав. Никита отправился в дозор не столько потому, что знал, как это важно - сколько для того, чтобы сбежать из наполненного болью и стонами места. Сейчас он мог лишь завидовать Даше, взявшейся помогать Ульяне, Полине, Василисе и другим женщинам. А у него после боя все внутри опустело, и сидеть в этой духоте было невыносимо.
   Ульяна появилась внезапно, как и сама подмога. Это за Иваном следом прискакали его друзья и односумы, шедшие за ним попятам. Никита даже разглядеть подмогу толком не успел. Зато сейчас было кому охранять хутор и помогать восстанавливать разрушенное, и Никита мог уговорить свою совесть, что тут, в дозоре, от него пользы будет больше.
   Хутор Панаса выглядел пустым.
   - Глянь, Никита! - указал на темное пятно дома Ерофей. - Кажись, тут и нету никого.
   Они осторожно подъехали к покинутым строениям.
   - Ушли, - задумчиво прошептал Никита. - А куда? Только к дому пана, больше некуда. Поехали, я знаю, где они!
   - Там, где ты отца Александра нашел? - догадался Ерофей.
   Никита молча кивнул.
   Гайдуки были куда более беспечны, чем казаки. Не выставив дозора, они вповалку улеглись спать - кто в доме, кто прямо во дворе. Было бы желание - а оно на миг дернулось в Никите, когда вспомнил он убитого Степана Кузьмича и лежащего между жизнью и смертью Семена, - можно было бы залезть во двор и перебить их всех до единого, во сне.
   Впрочем, спали не все. Из дверей дома появился стройный белокурый человек с гладковыбритым лицом. Никита узнал Локотека.
   А потом следом за ним на крыльцо вышел человек в накидке, скрывающей его лицо. Накидка казалась серой в ночном бледном свете, но Никита знал ее настоящий цвет.
  
   * * *
  
   Никита вошел в полутемную горницу, где словно застыл удушливый запах крови и смерти.
   Возле лавки с телом Семена на коленях стояла Ульяна. Никита едва заметил, как вздрагивают ее плечи.
   Заслышав шаги, девушка вскочила. Никита открыл было рот, чтобы хоть что-то сказать, утешить - но Ульяна вдруг бросилась к нему, зарывшись лицом на его груди.
   - Я не могу ему помочь! Я ничего не могу! А она смотрит на меня, как на волшебницу, и отец его смотрит!
   Ошарашенный поначалу, Никита сумел догадаться, что она говорит о Семене. Остальные раненые были перевязаны, укрыты, уложены и мирно спали, лишь иногда постанывая во сне. Семен, оставленный на лавке, застыл в странной позе, и, казалось, почти не дышал. На груди у него расползалось темное пятно.
   Непроизвольно Никита поднял руки, прижимая к себе дочь знахарки.
   - Ты вылечишь его. - пробормотал он как мог увереннее. - Раз он жив до сих пор, ты вылечишь его.
   Видимо, "она" - имелась в виду его сестра Даша. Она ходила за Ульяной по пятам, пытаясь подражать всему, что она делает, в уходе за ранеными.
   Сейчас, сморенная непереносимой усталостью, Даша отправилась спать, и только Ульяна безнадежно пыталась вытащить умираюшего.
   В хату вошел отец Александр. Ульяна невольно отстранилась от Никиты.
   Не взглянув на нее, старец подошел к почти бездыханному телу и опустился возле него на край лавки. Губы старца шевелились - видимо, он читал беззвучную молитву.
   - Все в воле Его, - поднял он глаза к небу. - Если суждено ему жить, если не выполнил он того, что предназначено ему - значит, поправится. Если же Бог решил забрать его к себе - значит, таким он и останется в памяти нашей, молодой казак Семен.
   Священник посмотрел долгим взглядом за спину Никиты. Молодой боярин обернулся: у него за спиной, упав головой на руки, спал Иван, отец Семена. Видно было, что он только что уснул, лишившись остатков сил, до того беспрерывно пытаясь помочь Ульяне.
   Девушка застыла между старцем и Никитой, точно осененная какой-то мылсью.
   - Да, еще не пришло его время! - обрадованно поддержала она отца Александра. - Я знаю, как его спасти!
   И кинулась вон из хаты.
   - Куда ты? - догнал ее уже возле ворот Никита. - Ты что? Одна не ходи!
   - Хорошо. Идем со мной. Только не мешай, и близко не подходи!
   По траве полз предрассветный туман, цепляя листья каплями росы. Ульяна побежала по росе к балке, скрывавшей небольшой ручей.
   - Сейчас, на рассвете, он как раз должен обладать целительной силой, - бормотала она, собирая из-под ног тонкие травинки.
   Не смея ей мешать, Никита стоял чуть поодаль, глядя по сторонам.
   - Все-таки я нашел тебя, - произнес глухой голос у них за спиной.
   Никита порывисто обернулся, а Ульяна застыла с охапкой нарванных трав.
   Позади стоял Желтый кебеняк.
   - Если ты хочешь вылечить его, тебе мало будет собранных трав.
   Он словно проплыл над утренним туманом к ним навстречу. Трава под его ногами едва колыхалась от шагов.
   - Нехорошо обманывать старших, - кебеняк насмешливо качнулся в двух шагах от Ульяны. - Я почти поверил тебе.
   - Чего ты хочешь? - Ульяна точно попыталась закрыться от него охапкой травы.
   - Ты сделаешь то, что я попрошу от тебя, если я помогу тебе? - спросил Кебеняк.
   - Смотря что ты попросишь, - ответила Ульяна с проснувшимся в голосе упрямством.
   Зная, что это бесполезно, Никита все-таки пытался остаться между Ульяной и кебеняком, закрывая девушку плечом.
   - Оставь нас, - велел кебеняк Никите. - Нам надо поговорить наедине.
   - Я должен знать, чего ты от нее хочешь!
   - В свое время ты все узнаешь! - повысил голос кебеняк. - Не бойся, ничего я ей не сделаю.
   - Ступай, - отпустила своего охранника Ульяна. Никита отошел на несколько шагов, так, чтобы видеть их, но чтобы приглушенные голоса их до него не долетали.
   Никита смотрел на них - и видел, как голова Ульяны опускается все ниже от слов, несущихся из темного провала лица. Наконец, кебеняк умолк.
   - Ступай же! - отпустил он ее. - И жди моего слова.
   Ульяна медленно побрела обратно к дому. Никита двинулся за ней.
   - А ты подожди, с тобой я еще не договорил! - удержал его Кебеняк.
   - О чем нам с тобой разговаривать? Разве ты не все мне сказал тогда?
   Никита задержался на бугорке, откуда виден был и хутор Максима - и балка с ручьем, где стоял кебеняк, - и взглядом проводил Ульяну, заходящую в ворота.
   - А ты думал, что я позволю тебе уйти просто так? Это было бы непозволительной роскошью... Не смотри ей вслед, сейчас ты никак ей не поможешь.
   - А ты - поможешь?
   - Помогу. Помогу, потому что мне тоже нужен этот казак. Еще мне нужна эта девица, и еще некоторые люди.
   - Для чего?
   - Когда-то я уже пытался тебе объяснить, но ты не захотел понимать. Что-то изменилось с тех пор, что ты готов меня выслушать?
   Никита посмотрел вослед ушедшей Ульяны.
   - Да. Много чего изменилось. И я изменился, и люди вокруг меня стали другими.
   Собеседник его удовлетворенно кивнул.
   - Я вижу, что ты кое-что понял. Иначе бы мы с тобой сейчас не разговаривали.
   - То есть, ты нарочно искал меня здесь?
   - А ты полагаешь, мы случайно вновь встретились здесь, вдали от Стрелицы, на забытом Богом хуторе? - произнес Кебеняк.
   - Только не говори, что ты все подстроил!
   - Все я подстроить, конечно, не мог, - Кебеняк, казалось, опечалился. - Но не было бы так, было бы по-другому. Выбирать вам не приходилось. Так или иначе, но встретиться мы были должны.
   Туман рассеивался. Где-то далеко поднималось солнце, невидимое за деревьями. Никита скрестил на груди руки и взглянул прямо в темный провал наголовника.
   - Я должен был догадаться. Локотек, Грицко, затем Кривец - это все твои люди; вряд ли они появились просто так! И ради того, чтобы мы с тобой сейчас разговаривали, надо было убивать два десятка человек, устраивать загонную охоту на богомольцев?
   - Разве я их убивал? - искренне удивился кебеняк. - К вашим разборкам я не имею ни малейшего отношения - разве что собираюсь их использовать в своих целях. Нет, вы сами уничтожаете друг друга, я лишь пытаюсь спасти то, что может мне пригодиться. Ни Локотек, ни Кривец не выполняли моих приказаний. Но я слишком хорошо их знаю, чтобы они могли сделать что-то, для меня удивительное. В какой-то мере мое появление здесь случайно, ибо я лишь почувствовал, что тут могут быть те, кто мне нужен. Люди, люди - вот главная сила и главная слабость любого дела! Создание любой державы древности начиналось с дружины. И сейчас, начиная дело, непосильное одному - надо создать свою дружину, в том самом, древнем значении слова: окружить себя друзьями, наделенными каждый своим умением, но готовыми за тебя в огонь и в воду.
   Накидка Кебеняка все более приобретала цвет, который словно проявлялся под лучами солнца. Никита еще подумал - быть может, взойди солнце повыше, и его собеседник просто исчезнет под его лучами?
   Но тот не исчез. Чуть помолчав, глядя в сторону, он вновь повернулся к Никите.
   - И как ни крути, а от подбирания каждого сподвижника по одному никуда не деться. Вот и приходится за каждым ездить за тридевять земель, присматриваться, выбирать, решать, на что может сгодиться тот или иной человек...
   - Чего же ты хочешь от меня?
   Кебеняк усмехнулся.
   - Почему ты думаешь, будто мне от тебя что-то надо? Может быть, мне просто захотелось с кем-то поговорить?
   - Ради этого ты вряд ли бы стал гоняться за мной по всей степи, - возразил Никита.
   - Справедливо, - согласился Кебеняк. - Но ты вряд ли поймешь мои истинные намерения.
   - Попытайся объяснить - ты ведь когда-то признал, что голова у меня работает неплохо.
   Кебеняк испытующе посмотрел на Никиту сквозь темноту своего наголовника.
   - Если голова работает - попытайся догадаться сам.
   С этого, излучающего самоуверенность и презрение, до мучительной боли хотелось сбить спесь, чтобы не был он столь уверен.
   - И так все понятно, - произнес Никита как мог презрительно. - Мечтаешь о собственном княжестве?
   Однако все презрение Никиты пропало впустую. Кебеняк ответил на удивление спокойно.
   - Ты не угадал. К чему мне плодить державы? Истинная власть невидима. Князь московский - такой же раб своих желаний, как любой другой. Он волею рождения оказался поставлен высоко; но он сам - не хозяин себе. Он мог бы хорошо послужить мне, если бы у меня была возможность подсказать ему, как устроить его владения. Ему многое надо в них переделать. Пока же... Он пытается равняться на Бога. Только не в лучших Его сторонах.
   - Но на Бога равняешься и ты?
   - Ну, нет! - воскликнул Кебеняк с неожиданной горячностью. - Что ты знаешь о Боге, чтобы рассуждать о нем - кроме того, что тебе рассказали священники в церкви? Что он всех любит, что он всех спасет? За подобные сказки прячутся слабые, те, кто боится посмотреть правде в глаза. А истинный мир жесток. Только пока вас, слабых, охраняют от правды ваши попы, вы держитесь за свою сказку. А я вижу истинное устроение мира. И я знаю, как сделать так, чтобы мир пошел в нужную мне сторону.
   - Ты пытаешься устроить мир так, как хочешь ты. Но это - право Творца. Значит, ты пытаешься стать Богом, - упрямо повторил Никита, точно раскладывая по полочкам все, что сказал ему непрошенный собеседник.
   Кебеняк, вдруг успокоившись, внимательно посмотрел на молодого боярина.
   - Поистине, рассуждать ты умеешь. Когда я буду в следующий раз строить свои замыслы, я обязательно посоветуюсь с тобой, чтобы ты проверил их на прочность, нашел слабые места.
   Однако ты не прав. Зачем мне стремиться к месту, которое уже занято Тем, кто гораздо выше меня? У меня есть свои замыслы относительно моего будущего.
   Каждый человек живет сам для себя. Разве есть человек, который поставит в сердце мира не себя, а кого-то другого? Ты смотришь на святых, на героев - лишь затем, чтобы чему-то поучиться у них; а после можно забыть их имена. И стань святым сам: тебя будут приводить в пример, на тебя будут молиться, но разве ради тебя будет это? Нет, имя твое послужит целям тех, кто его использует. Да и любой герой или святой - разве ради других совершал свои деяния? Нет, это все было - ради себя, ради того, чтобы самому добиться каких-то своих целей. Это обычно, и в том нет ничего постыдного. Только это не у всех получается. И потому люди делятся на тех, кто может жить для себя, кто сам является целью собственной жизни - и тех, кто им служит. Ты явно относишься ко вторым.
   - А ты мечтаешь быть героем, о котором сложат предания? - спросил Никита с вымученной насмешкой. Кебеняк покачал острым наголовником.
   - Видно, я тебя переоценил. Если бы ты внимательно слушал, что я говорю, ты бы понял, что менее всего меня заботит, что обо мне скажут другие. К чему мне пустая слава? Я живу для себя, и только я сам - мерило собственной ценности. Жизнь существует для тех, кто стремится жить. Остальные всего лишь живут по привычке, просто боясь умирать, и только первые дают им цель их жизни. Те, кто осмелился, кто решился жить для себя, что-то создает, собирает вокруг себя людей, и потом люди назовут его героем, основателем новой державы, учения, - но он всего лишь стремился жить сам и заставлял других служить его целям. Иными словами, есть люди - цели, и есть люди - средства. Ты явно относишься к людям - средствам для других. И, скажу, тебе повезло. Те, кто не способен служить чужим целям, но сам считает себя целью, не могут ужиться на одной земле. Вот что я хочу, чтобы ты понял и усвоил: другим не нужен ты - им нужна привычная вещь, или твои способности, которые они могли бы использовать. И я прямо скажу тебе, что хочу использовать тебя.
   - Для чего? - хмыкнул Никита.
   - Для моих целей, - отвечал Кебеняк с такой же издевкой. - Ты еще не согласился служить мне, чтобы я посвящал тебя в свои замыслы.
   - А есть ли во что посвящать?
   - Пока - нет, - спокойно сказал Кебеняк. - Замыслы мои для тебя будут пустым звуком. А теперь я тебя покину. Прошу только, осторожнее со своим священником. Заметь, именно он втянул вас в ваше неудавшееся богомолье. И служит он тоже своим целям, о которых ты так же мало имеешь понятия, как и о моих.
   - Не смей дурно говорить об отце Александре! - повысил голос Никита. Кебеняк усмехнулся.
   - Я тебя предупредил.
   - Значит, тебе все равно, что о тебе говорят и думают? - спросил Никита, думая, как бы побольнее уязвить собеседника, которому все было нипочем - но который при этом безошибочно бил в его самое больное место.
   - Меня это не волнует. Но я должен заботиться об этом. Что о тебе думают другие - важно, ибо иначе тебе не будут доверять. Умение заслужить доверие - это тоже искусство, и ему тоже можно научиться.
   - А мое доверие почему ты не стремишься заслужить?
   - Разве? А мне кажется, я уже заслужил его. Ты будешь теперь искать встречи со мной. Тебе будет хотеться поговорить со мной, объяснить мне, что я неправ. А мне от тебя только это и надо - чтобы ты указал мне, где я могу ошибаться. Тогда я смогу исправить свои ошибки.
   Никита непроизвольно сжал кулаки. Кебеняк был прав. В голове молодого боярина роились сотни мыслей, жаждущих ответа и объяснения, и он готов был до вечера расспрашивать того, кого в то же время хотел бы убить на месте - за все, что он уже сотворил и еще собирался.
   Но, зацепив его своими словами, Кебеняк оставил Никиту одного. И Никита мог задыхаться - от невысказанных сомнений, от гнева, от внезапно вспыхнувших подозрений - но сделать уже ничего не мог.
   Он бросился обратно на хутор.
   Тут все было спокойно. Ульяна сновала от печи к недвижимому телу Семена.
   За столом сидели Иван, Сергей - отец Василия, - Максим и Панас.
   В щели стены, метаясь по стенам последними языками огня, медленно догорала лучина.
   На голове Ивана темнела повязка с большим кровавым пятном. Остальные, сидевшие за столом, тоже иногда, при резком движении, издавали стоны.
   Головы всех, сидящих за столом, разом повернулись к вошедшему.
   - Ну, что там? - спросил Панас, более всех переживающий за свой хутор.
   - Ляхов на твоем хуторе нет, - ответил Никита. - И вообще никого нет.
   - Куда ж воны усе сховались? - удивился Максим.
   - Подальше отсюда, в сторону города, есть небольшая усадьба. По-моему, большинство ушло туда. Ерофей остался в дозоре, смотреть, не сунутся ли ляхи вновь на нас. Но пока им, по-моему, не до того.
   - Так, может, нападем, пока они в себя не пришли? - предложил Сергей. Максим покачал головой.
   - Их вчетверо против нашего. Даже колы воны и не ждут, и раненых меж них богато - сами мы тоже худые вояки после вчерашнего. Человек десять, от силы, на ноги поставим. Нет, надо оклематься сперва.
   - Так и они в себя придут! - возразил Сергей.
   - Выходит, надо погутарить с ихними хозяевами, - отвечал Максим. - Кто решится?
   - Я поеду, - вырвалось у Никиты. Он знал, что должен еще раз встретиться с Кебеняком.
   Все четверо внимательно осмотрели его с ног до головы, и во взглядах читалось сомнение.
   - Пожалуй, и я с тобой прокачусь, - сказал Иван. Но, поднявшись с лавки, покачнулся и едва устоял на ногах.
   - Куда тебе ехать? - усадил его обратно Максим. - С ног валишься. Иди, отдыхай. Сам поеду. Гнатку возьму с собой да Тараса. Им в бою меньше досталось.
   С верхнего яруса спустился в горницу отец Александр. Вид у него был усталый, точно выжатый. Никита почувствовал нестерпимое желание тут же поговорить с ним - но его опередил Иван.
   - Отче, скажи, где я мог слышать твой голос? - спросил Иван. - Лица твоего я не припомню, а голос кажется мне знакомым.
   - Может, бывал ты в наших краях, - отозвался старец. - Я-то в ваши вряд ли раньше захаживал.
   - Бывал, - кивнул Иван, - только давно это было. Я совсем еще мальчонкой был. Ты ведь из-под Москвы?
   Отец Александр степенно кивнул.
   - Ось вы тут погутарьте, - хлопнул односума по спине Максим, - а мы поедем. Собирайтесь, хлопцы.
   Максим, в сопровождении Никиты, Игната, Тараса и присоединившегося к ним возле панасового хутора Ерофея, степенно подъехал к панской усадьбе. Та начинала просыпаться, во дворе появились люди.
   Вытащив белые лоскуты и подняв их над головой, Максим и Никита двинули коней вперед. Остальные поехали за ними следом.
   Заметили их почти у самых ворот.
   - А ну, стой! Кто едет? - послышались запоздалые окрики.
   - Оставьте их, - на крыльце появился Локотек в сопровождении спутника. Однако вместо своего знакомца, которого Никита ожидал увидеть рядом с Локотеком, появился совершенно незнакомый долговязый литвин, седой, гладко выбритый, с глубоко посаженными глазами, судя по дорогой, хотя и серой, ферязи - тоже из панов.
   - Вы что-то хотите сказать? - обратился Локотек к гостям.
   - Слушайте, паны! - торжественно заговорил Максим. - У нас на хуторе завалялось с десяток ваших раненых. Мы вам их возвернем, только и вы поклянитесь, что нас более трогать не будете.
   Локотек вышел к самым воротам.
   - Клятвам можно верить лишь тогда, когда за ними стоит подлинная сила. За вами силы нет, а нашим клятвам вы вряд ли поверите, ибо верим мы в разное.
   - А за вами есть сила?
   - Война закончена, все войско короля к моим услугам.
   - Та, й шо ж? - не удержался Игнат от ехидства. - Шо ж москали треклятые, до Москвы своей тикают?
   Локотек внимательно посмотрел на говоруна. Максим строго одернул сына. Однако Локотек внезапно сменил тон.
   - Ждите; я сам приеду к вам вместе с моим другом Гедимином, и там мы обсудим все наши разногласия.
   - А с ранеными вашими что делать? - повторил Максим.
   Локотек и Гедимин о чем-то тихо переговорили.
   - Подождите немного. Мы отправим с вами телегу, погрузите их на нее.
   - На одну все не влезут, - отвечал Максим, явно стараясь дать понять поляку, кто остался победителем в минувшей битве. - Дуже богато ваших раненых нам досталось.
   - Хорошо. Готовьте две телеги. С вами поедут трое моих людей.
   Максим оглянулся на Никиту.
   - Поглядеть поедут, - шепнул Никита. - Сколько нас.
   - Хай бачат, - так же шепотом отозвался Максим. - У нас нынче козаков прибыло.
   - Лучше их близко к хутору не подпускать, - покачал головой Никита.
   Максим поразмыслил.
   - Гоже. Выводите мажары, хай едут.
   Медленно скрипели телеги, и едва переступали кони, двигаясь им вослед. Никита ткнулся носом в гриву коня, чувствуя, что засыпает. Наконец, отпустил тело озноб, державший его со вчерашнего дня, и оно неумолимо требовало отдыха.
   - Та ты, парубок, спишь в седле! - одернул его Максим. - Ну-ко, ложись на мажару, подремай, пока едем.
   Никита не стал возражать, упал на сено на дне телеги - и заснул.
   Пока добрались, солнце уже поднялось высоко в небо. Никита проснулся оттого, что телеги остановились, и послышались знакомые голоса. Из дома выносили раненых.
   Еще не очнувшись ото сна, Никита побрел умываться. Ерофей по-дружески позаботился и о своем, и о никитином коне, расседлал, отправил обоих пастись. Конюшня стояла в виде обгорелых развалин; казаки только-только выходили на улицу, начинали осматривать повреждения, пытались что-то чинить.
   В доме все было без изменений.
   Ульяна все так же без сна ходила меж раненых. Проснувшаяся Дарья пыталась ей помогать. Рядом с ней уже возник Корней.
   - Слышь, хлопец, хватит девке своей глаза мозолить, иди, помоги раненых выносить, - хлопнул его по плечу Максим.
   Корней молча кивнул ему и Даше и взялся помогать ближайшему казаку. Раненый гайдук у них в руках стонал, но глаз не открывал.
   - Осторожнее! - рядом с ними шла Ульяна. - Почто вы их нынче отдаете? - обратилась она к Максиму. - Полежали бы у нас, я б их выходила!
   - Ты, девка, сама на ногах не стоишь, а все о чужих раненых печешься, - вздохнул Максим. - Ступай отдыхать, Полина та Василиса тебя сменят.
   - Нет, не надо, - твердо выговорила Ульяна - и, покачнувшись, едва не упала. Никита успел подхватить ее под локоть.
   - Не надо, - она отняла руку. - Все хорошо.
   - Иди, гутарю! - повысил голос Максим. - Надо нам, щоб и тоби ще выхаживать пришлось!
   - Пойдем, - Никита повел Ульяну в верхнюю горенку, где ночевала Даша. - Даша, помоги.
   Вдвоем с сестрой они отвели дочку знахарки наверх, и Никита оставил их.
   Разговор с Кебеняком не выходил у него из головы. Однако тот не явился. Что же еще Никита должен был сделать?
   Переглянувшись с Ерофеем, он взялся помогать ему выносить раненых. В горнице стало светлее и легче задышалось. Остался один Семен, все еще не приходящий в сознание, прочие раненые казаки уже оклемались и - кто хромая, кто постанывая - вышли на улицу.
   Никита положил раненого на телегу.
   - Вроде, все, - пересчитал их Ерофей.
   - Трогайте! - махнул рукой возницам Никита. Тех не подпустили близко к хутору, заставив дожидаться за оградой, возле того самого холма, с которого давеча командовал Кривец.
   - Ты ничего не забыл? - услышал Никита ожиданный, но неприятный знакомый голос за правым плечом.
   Непроизвольно он обернулся.
   Рядом с ним стоял Желтый кебеняк.
   Никита огляделся.
   Ерофей уже скрылся в воротах, телеги с ранеными уползали за холм.
   - Ты умеешь появляться неожиданно, - похвалил Никита своего нового знакомца.
   - Зачем ты меня искал? - спросил Кебеняк.
   - Разве я искал? - попытался выкрутиться Никита.
   - Оставь это. Думаешь, я не знаю, зачем ты поехал к Локотеку? Ты что-то хотел мне сказать. Что?
   - Я хотел спросить тебя...
   - Хотел спросить, что знаю о Боге я? О, да... Я много знаю о нем. Он создал этот мир, и все в нем должно служить Его воле. Конечно, я не встречался с Ним лицом к лицу, как с тобой, но видел Его во многих обличьях.
   - Может быть, ты - Его главный враг, дьявол?
   Кебеняк усмехнулся.
   - Дьявол - вовсе не главный Его враг. Да у него вообще нет врагов. Его главная ошибка - или, я бы сказал, излишняя смелость - в том, что он дал самим людям слишком большую власть. Дал им право самим обустраивать свою жизнь, но они оказались к этому не готовы. И те, кто имел власть и силу чуть большую, понемногу забрали ее у остальных и заставили других служить себе. Но дьявол тут ни при чем. У человека нет более страшного врага, чем сам человек. И никого, кроме Бога, в этом мире нет, кто был бы сильнее человека.
   - Глядя на эти несчастные стонущие тела, я бы так не сказал, - покачал головой Никита.
   - Дело не в том, страдает ли человек, или стонет, или радуется. А в том, что он совершает при этом. Можно мучаться - но делать, а можно мучаться - и просто наслаждаться своим мучением, сознанием, как тебе плохо. Это все тоже выбор человека. И я знаю людей, которые, смертельно раненые, все-таки побеждали врага. Один из них сейчас лежит за стенами этого дома, - наголовник качнулся в сторону хутора, - и потому жив до сих пор. И от тебя в том числе зависит, будет ли он жить дальше.
   - Каким образом? - Никита почувствовал страх. И от того, что вдруг испугался за жизнь Семена - и от того, что не понимал, как же она может зависеть от него.
   - Идем со мной, - велел Кебеняк.
   Они шли недолго. Никите показалось - они точно перенеслись от хутора к подножию гряды холмов, длинных, вытянутых, наподобие крепостных стен, уходящих куда-то на Западю
   - Ты знаешь, где мы находимся? Здесь - восточный край Змиевых валов, воздвигнутых в неведомом прошлом. Сейчас от них остался лишь земляной вал, да кое-где - сгнившие деревянные укрепления. А когда-то это были огромные сооружения, с деревянными стенами и башнями по всей длине, протянувшейся с востока на запад на тысячу верст, отсюда - и до западной окраины древней державы. Кто согнал столько народу? Кто вложил им упорство и желание построить эти огромные крепости? Для чего это было надо? И потом, на протяжении многих столетий, их сторожили, чинили. Ваш князь Владимир хвастался какому-то епископу, сколь огромными укреплениями обороняется его держава - а ведь ему они уже достались готовыми, он лишь поддерживал их в целости и сохранности.
   - Кто же их воздвиг?
   Кебеняк, казалось, смаковал воспоминания.
   - Да, на это была применена великая власть. В ту пору северная держава, простершая свои владения с берегов Варяжского моря, встретилась с южной державой обров, славных всадников, покоривших многие земли и понастроивших своих крепостей. Обры грозили Ромейской державе, и много раз их войска стояли под стенами Царьграда, и доходили до земель франков, и вторгались в земли славян. И вот, чтобы защититься от их набегов, по южной своей границе - с главной приграничной крепостью Киевом - северная держава соорудила эти огромные укрепления, продолжение гор, как бы разделив с обрами всю землю. Южная земля, с жившими на них народами, досталась обрам. Все, что к северу, осталось у вендов. И два столетия продолжалось это противостояние, пока обры не пали во внутренней борьбе - сломленные заодно и ударами с запада войсками франков. Из-за этой стены почти нет в ромейских летописях никаких вестей о северной державе, владевшей землями по побережью нынешнего Свейского - а тогда Венедского - моря, как сами ромеи владели побережьем морей Средиземного, Мраморного и Русского.
   А вслед за обрами пала и северная держава, тоже раздираемая борьбой - о том скупо повествовали ваши летописи, как "восстал род на род"; и древняя держава, у которой и Новгород, и Киев были лишь дальними приграничными крепостями, развалилась на множество мелких уделов, остатки которых еще двести лет назад славились по южному берегу Варяжского моря как богатые и сильные торговые города, но потом были покорены или уничтожены немцами и свеями. Лишь опальный ныне Новгород уцелел в той борьбе, находясь вдали от нее. Тогда же и Киев обрел своего князя и стал расширять свои владения, пока не покорился сперва хазарам, а затем Новгородским князьям, и с той поры ведет свое исчисление Русская земля, ибо руссы - один из народов, населявших ту державу - ушли от борьбы в Новгород и отсюда начали новое созидание державы. Собственно, тогда они и создали Новгород - Новый город; до того там были лишь их разрозненные приграничные крепости и поселения, вроде Старой Руссы или Ладоги, а теперь поднялся Господин Великий Новгород, наследник древнего стольного града.
   - Откуда ты это знаешь? - спросил потрясенный Никита.
   В голосе Кебеняка появилось самодовольство.
   - Да, разузнать о прошлом было непросто. Но я долго и преданно служил тем, кто хранит многие тайны прошлого. И они посвятили меня в свои тайны.
   Так вот скажи мне, боярский сын, разве один человек может создать такую стену? Поднять такие валы? Однако это сделали люди. И не каким-то неведомым духом, а обычной лопатой и своими руками. Но был тот, кто сумел их направить - на дело, которое было нужно и им самим, но которое бы сами они никогда не сделали.
   А дьявол - он может только разрушать и портить, пакостить по мелочи. Исчезает от молитвы, от ладана, от имени Святого духа. Ну, а люди не исчезают, и спокойно ходят в церковь, и молятся, и каются - но идут и калечат души другим, и убивают их, и соблазняют, и все - ради своих целей. Так кто страшнее, человек или дьявол?
   Никита молча стоял, пораженный и подавленный величием огромных валов.
   Довольный произведенным впечатлением, Кебеняк продолжал.
   - Ты считал, я стремился к власти. Да, власть - это то, чем наделен человек. То, в чем он сильнее волка, медведя, бури или урагана. Всякая власть есть умение собрать и направить силы других на нужные тебе цели. Управлять стихией огня, стихией воды, стихией воздуха - намного труднее, чем толпой людей. С природными силами надо говорить на их языке, который нужно изучить в тишине. Управлять людьми гораздо проще. Есть лишь два чувства, с помощью которых можно заставить людей сделать все, что ты от них хочешь. Это жадность - то, что заставляет человека желать большего, чем у него есть, - и страх - то, что заставляет его дрожать при мысли, что он лишится того, что имеет. Страх потерять то, что есть - и желание иметь больше. Вот и все сложные устремления людей, о которых священники говорят, что мы сотворены по образу и подобию божьему. Хорошего же они мнения о своем боге! Достаточно убедить человека, что он может что-то приобрести, если сделает так, как ты ему говоришь - и он пойдет за тобой. Или, наоборот , убедить, что он все потеряет, если не сделает так, как ты говоришь - и он тоже будет готов для тебя на все. А убедить в чем-либо довольно просто: нужно лишь показать картинку, как живут те, кто тебя послушал, и он сам захочет пойти по их стопам. Ну, или напротив - как живут, те, кто тебя не послушал, чтобы он в ужасе бежал от них.
   Ты думаешь, почему считается столь прочной власть золота? Да потому, что те, кто служат ему, ездят в дорогих санях, в красивых одеждах, всласть едят и пьют - и те, кто мучается от холода, голода и жажды, начинают мечтать тоже начать служить ему. Покажите им другую картинку, как страдают те, кто служат золоту, и как прекрасно живут те, кто работает на земле - и люди пойдут в другую сторону. Только второго никому не надо: тех, кто работает на земле, проще держать страхом, чем жадностью. И вот в умелом сочетании этих двух устремлений и состоит все искусство управлять.
   - Значит, ты полагаешь человека сильным, потому что он может управлять? То есть, ты полагаешь, что человек должен стремиться к власти? К ней-то ты и стремишься, я правильно понял твои замыслы?
   - Ты все время пытаешься мои цели перевести в привычные тебе образы - власть, бессмертие, богатство, честолюбие. Я уже говорил тебе - у тебя в голове нет даже и намеков на те образы, которые движут мною. Но на ваш язык это переводится примерно так. Только все это - жажда власти, жажда богатства, жажда бессмертия - у вас перешло в вид болезни, которой вы не управляете. А изначально это все тоже имело смысл, все это вело к определенной цели. Власть нужна тому, кто строит будущее, и богатство ему нужно, и жизнь длиннее, чем у других - иначе как он будет выстраивать путь к намеченному будущему? Но что это за будущее, как и кто в нем будет жить - это ты не можешь себе даже представить.
   - Так объясни мне, наконец! Ты хочешь, чтобы я тебе служил - но не говоришь, зачем.
   Кебеняк, казалось, вздохнул.
   - Хорошо, попытаюсь. Ответь мне для начала - чего ты хочешь?
   - Сейчас?
   - Да.
   До сих пор Никита жил, не больно задумываясь, чего он хочет от будущего. Все должно было как-нибудь образоваться, а нет - ну, на то воля Божья. Однако ж - пришлось задуматься, и перед кем?
   - Вернуться домой, - честно ответил Никита..
   - И это - все? Все, к чему ты стремишься? Вся твоя жизнь? - искренне возмутился кебеняк. Впрочем, кто мог знать, когда он говорит искренне, а когда изображает одно из человеческих чувств? - Если так, тобой всегда будут помыкать другие - те, кто знает, чего хочет.
   - Но разве нельзя жить так, как жили отцы, деды, ради своей семьи, рода, племени?
   - Вспомни еще о вековых обычаях, освященных временем, о долге перед народом, перед своими людьми... - с насмешкой сказал Кебеняк. - Нет, все это не нужно, чтобы жить. И более того - все это лишь мешает. Сковывает по рукам и ногам. Нужна цель. Неважно, какая, важно, чтобы ты стремился к ней с упорством и настойчивостью. И нужна свобода. Тот более свободен, у кого больше возможностей, кто может большее совершить ради своей цели. И если ты стремишься к свободе и к своей цели - тогда я скажу, что ты живешь ради себя, что ты сам достоин.
   - Достоин чего? - уточнил Никита.
   Кебеняк резко взглянул на него невидимыми глазами:
   - Жизни.
   Никита вздрогнул. Показалось ему, будто достал его хозяин узким и холодным лезвием кинжала, прорвавшись сквозь слабую его защиту.
   - Так вот я и спрашиваю тебя - чего же ты хочешь? - собрав все свои силы, повторил Никита.
   - Нет, - Никита готов был поклясться, что в голосе его собеседника мелькнула улыбка. - Ты спрашиваешь, не чего хочу я сам - а чего я хочу от тебя.
   - Нет, - передразнил его Никита. - Я спрашиваю тебя именно чего хочешь ты сам. Быть может, ты сам недостоин?
   - Молодец, - похвалил Кебеняк. - Болтать ты умеешь, и язык у тебя подвешен хорошо. Главное, знать, когда и с кем можно болтать. Со мной пока можно, но, боюсь, ты сам не вполне понимаешь, о чем говоришь.
   - Объясни же мне, наконец.
   - Пожалуйста. Власть, бессмертие, свобода, богатство - все это лишь увеличивает твои возможности. Чем больше ты можешь - тем полнее ты живешь. Но чем выше встаешь - тем больших оттесняешь. Тут-то и начинается выяснение, кто больше имеет право на жизнь. Чтобы полнее жить самому, приходится потеснить других.
   Когда же ты добился чего-то, ты видишь, как малого ты добился и сколько возможностей открывается перед тобой - но для тех, кто остался внизу, ты кажешься недосягаемой вершиной. Для холопа - его боярин, для воина - воевода являются таким же Богом, как и сам Созидатель. Чем выше стоишь - тем ближе к Богу, тем больше права на жизнь, тем от меньших людей ты зависишь.
   - Посмотрел бы я на воеводу без воинов, или на князя без подданных, - буркнул Никита.
   Кебеняк сурово блеснул на него глазами из темноты наголовника, и Никита съежился под невидимым взглядом.
   - Князь зависит от своих подданных, но от всех, а не от каждого в отдельности. А подданные его никогда не сговорятся между собой, чтобы стать ему опасными. Для этого нужен другой - равный князю. Который повел бы за собой. Но власть сама по себе не нужна. Ибо затем ее надо направить - на то, что хочешь ты! И если у власти оказываются люди, думающие о своем брюхе или самолюбии - все эти огромные толпы людей, собранные властью его предшественников, начинают служить его брюху или его прославлению. Но если власть достается людям с великими целями - и деяния их становятся великими.
   - Я понял твои замыслы, - разочарованно развел руками Никита. - Ты считаешь себя венцом мироздания, целью существования этого мира. И ради своего существования готов пожертвовать всеми остальными.
   - Ты ничего не понял, - спокойно ответил Кебеняк. - Я не просто живу - я стремлюсь жить как можно больше. Я вижу истинное устроение этого мира. Я знаю, кто для меня - достойный соперник, а кто - не более чем чей-то слуга, не владеющий собственной жизнью. И я знаю, куда я стремлюсь. Я стремлюсь к большей жизни. К большей свободе. А большинство людей просто тянут время до смерти. Ну, и ответь мне - зачем? Зачем существовать, не имея ни цели в жизни, ни сил этой цели добиться, мешаясь тем, кто действительно хочет жить?
   - А как быть калекам, пострадавшим в бою, убогим, больным? - слабо попытался возразить Никита. - Что им, кончать с собой?
   - Я бы ответил, что это их дело. Как правило, сам человек виноват в своем несчастье - недостало внимания, переоценил силы, ввязался не в свое дело. И у многих калек, должен тебе сказать, силы и воли много больше, чем у здорового молодого парня. Пожалуй, кому-то из них стоит помогать, тем более что многие калеки оказываются весьма полезными людьми. Но ты не калека, тебя это не касается.
   Никита вынужден был склонить голову в знак согласия.
   - Так что с тебя спрос, как со всех, - продолжал кебеняк.
   Он смотрел на молодого боярина из черного провала наголовника. Никита молчал.
   - Что ж... Пусть я недостоин жить, - проговорил, наконец, дрогнувшим голосом. - Быть может, я слаб, или просто устал, или слишком мало люблю жизнь. Изменить это не в моей власти. Но в этом мире есть другие люди, кроме меня. И когда тем, кого я уважаю, это потребуется, я смогу выбрать, за кем мне идти.
   - Ты считаешь, кто-то знает лучше тебя, зачем тебе стоит жить? Он может знать, зачем ты нужен ему; а вот зачем ты нужен самому себе? Ты - единственный человек, от которого не убежишь.
   - Я не знаю, - произнес Никита. - Может быть, ты знаешь, и ты мне ответишь на это?
   - Не думаю, что ответ тебе понравится, - произнес Кебеняк. - Ты говорил, будто можешь выбрать, за кем ты пойдешь. Вот, как я знаю, ты веришь почти безоглядно одному бывшему священнику, что сманил тебя и твою сестру в богомолье. Он тоже добивается своих целей - но скрывает их от вас. И его цели - истинные цели, я имею в виду - для тебя такие же потемки, как и мои. Ты вряд ли понимаешь, почему ты делаешь то или иное - из того, что он тебе советует. Но тот, кому ты решишь повиноваться, будет ждать от тебя преданности безоглядной. Если он прикажет тебе погибнуть за него или за его дело - выполнишь ли ты этот приказ?
   Никита остолбенел. Напрасно он спрашивал себя, пытаясь уловить истинные свои побуждения: все в нем молчало, точно сговорившись не вмешиваться в спор. И кебеняк молчал; и Никита чувствовал его оценивающий взгляд.
   Кебеняк понимающе покачал наголовником и продолжал:
   - Смерти боится лишь тот, кто чувствует, что незаконно крадет мгновения жизни и страшится расплаты. Тот, кто знает, зачем живет, легко переступит через смерть - свою или чужую. Это те, не знающие, живущие по привычке, случаем занесенные в этот мир, выдумали сказки о милосердии, о прощении, о греховности убийства - лишь потому, что боятся умереть. Но за сказками прячутся только слабые, а сильный должен уметь видеть правду, которая жестока. Не убьешь ты, убьют тебя. Ты милосердно оставил врага в живых; думаешь, он оценит твое милосердие и будет тебе благодарен? Нет, он прежде всего будет помнить свое унижение и попытается за него отплатить. А пока человек слаб, он будет драться за место под Солнцем, и при этом - норовить ударить исподтишка. Ибо победителей не судят. Ибо кто умудрился пережить остальных - тот и прав. Ибо только он будет иметь возможность решать; неживущему такой возможности не дано.
   Этот удар пришелся в цель. Никита чувствовал, что разгромлен в своих самых тайных надеждах.
   - Может быть, ты прав, - нашел, наконец, Никита силы отвергнуть гремящие в голове обвинения хозяина. Вдруг он понял, что без возражения соглашался со всеми его словами - потому лишь, что они били в его, Никиты больное место. Никита не смог ответить, зачем он живет - вот только кто дал право его собеседнику решать, кто достоин жизни, кто - нет? Разве его слова - последняя истина? Разве то будущее, что придумал он себе - единственно правильное, и те, кому не нашлось там место, должны уйти?
   Никита замер, напряженно задумался. Словно кто-то шепнул ему, что от слов его, от того, кто уйдет победителем в споре, зависит и его жизнь. Или сам кебеняк о том говорил?
   - Может быть, ты прав, - повторил Никита. - Но жизнь, как и смерть, придумал не ты. И не тебе решать за других, кто достоин того и другого. Все это - лишь слова, оправдывающие твои деяния.
   Кебеняк вдруг вздернул руку к лицу - и Никита вознадеялся, что он, наконец, сбросит проклятый наголовник, - но тот просто протер глаза. Тогда Никита, словно приподнимаясь над землею с каждым словом, начал говорить - и ноги его распрямлялись, и он вправду вставал, не спуская с Кебеняка глаз. До сих пор говорил хозяин, теперь пришел его черед.
   - Да, есть слабые - и сильные. Сколько мук, сколько страданий в этой жизни, оттого, что одному дано много, другому - ничего. Человека можно бить, терзать, отнимать у него и то, что есть, обманывать его надежды. Он может ошибаться и жестоко платить за ошибки. Это несправедливо, что человек страдает. Но пусть я ничтожен, и пусть ничтожны мои страдания. Не стоит, пожалуй, считать, что я живу для себя, или что мир создан для меня. Или для тебя. Люди жили до меня, и будут жить после. Ты так презрительно отозвался о вековых обычаях, о народе - но это все существовало задолго до тебя, и будет жить после нашей смерти. Мы живем не для себя. И не для тебя. Мы живем ради этого мира, ради того, что останется после нас, ради всего того, что нас окружает. И пусть я об этом уже не узнаю, но мир этот останется, а ведь я - его часть.
   Увлеченный своей речью, Никита даже не заметил, что кебеняк исчез, и только в голове Никиты остался звучать голос кебеняка, говоривший то, что он так и не сказал вслух: "Это слова. Только слова."
   Однако, в глубине души Никита ликовал. Он выиграл спор с Кебеняком, выиграл, тот не смог ему возразить! Это Никиту ободрило чрезвычайно.
   По крайней мере, Никита точно знал теперь, почему он не будет служить Кебеняку. Оставалось только объяснить это ему самому.
   Возвращаясь на хутор - он сам удивился, как легко нашел дорогу назад, - Никита более всего боялся встречи с отцом Александром. Где-то в глубине души ему казалось, что он предал священника. И, спрашивая себя снова и снова, он никак не мог решить: а смог бы он умереть, если б тот приказал?
   Иван с отцом Александром стояли возле могилы погибших в недавнем бою. Стояли, молчали. Наконец, Иван вздохнул, побрел прочь.
   - Не тревожься о своем сыне, - произнес отец Александр. - Раз он все еще жив - значит, суждено ему еще сотворить нечто на этой земле. Но если бы и погиб он, Господь был бы к нему милостив, ибо он славно держался.
   - Не утешай меня, отче, - махнул рукой Иван. - Уж лучше бы я был на его месте. Ему-то еще жить да жить!
   - Он будет еще жить, - пообещал священник. - Я тоже молиться стану о нем.
   Подняв глаза, он увидел Никиту.
   - Здравствуй, Никита. Вам с сестрой и Ерофеем с Корнеем надо домой отправляться.
   - Но мы же с тобой пошли! - возразил Никита.
   Отец Александр покачал головой.
   - Видно, рано вам в богомолье еще идти.
   - Да, может, грехов у вас еще мало, а, может, думы не о том, - подхватил Иван.
   - Нет, я пойду с тобой, - упрямо повторил Никита.
   Отец Александр внимательно на него посмотрел.
   - Не волнуйся за меня. Я спокойно дойду один. Если хочешь послужить мне, довези сестру до дому в целости и сохранности, чтобы не пришлось вам опять в беду впутаться. А защищать меня не надо. Ты уж и так меня один раз спас, жизнью рискуя, когда вытащил из поруба у пана, я не знаю, как тебя отблагодарить смогу.
   - Да ладно, - отмахнулся Никита. Но на душе у него внезапно просветлело. Он понял, во-первых, что никогда бы отец Александр не потребовал от другого умереть за него. Скорее, сам он пошел бы на смерть за ближних своих. А во-вторых, что и сам Никита был готов умереть за него - только даже не задумался тогда об этом.
   - Видно, я в глубине души все-таки лучше, чем сам о себе думаю, - пробормотал он про себя.
   Он прикрыл глаза и вспомнил вчерашний день. В тот миг у него и сомнений не возникло, что делать. Кто-то, может, и подумал бы, что есть в его действиях какая-то смелость, а ведь он просто делал, что мог.
   - Тебя еще что-то тревожит? - спросил отец Александр.
   Никита колебался недолго.
   - Я разговаривал с одним человеком... Не могу понять, кто он. То ли бес, меня искушающий. То ли просто человек, стремящийся к своим целям. Но только он - прости, отче! - он говорил, что ты ведешь нас к каким-то своим целям и ради этих целей пожертвуешь нами - и мной, и сестрой, - не задумываясь.
   Отец Александр как-то сник, и Никита тут же пожалел, что сказал это.
   Но священник молчал недолго.
   - Пожалуй, где-то он прав. Только мне казалось, что это - не какие-то мои цели, а ты вполне их разделяешь. И не я заставлю пожертвовать вас собой - вы сами выберете, что делать. Принуждать или заставлять я права не имею. Но я служитель, и по зову Того, Кому я служу, я готов идти, не задумываясь о последствиях. Потому и вас не зову с собой, и даже запрещаю идти - у вас своя стезя. Однако если сами вы выберете такой же путь служения - могу ли я запретить ему следовать?
   Никита опустил голову.
   - Не грусти, - отец Александр положил ладонь ему на макушку. - Правильно, что сказал. Мучать теперь не будет мысль темная о других - а ведь тайная мысль о чужом зле порой еще хуже зла явного. Что еще тебе говорил этот твой человек, что заставил тебя усомниться и в себе, и в близких твоих?
   Никита наморщил лоб.
   - Перескажу, как понял. Сказал он, что жизнь наша не нужна никому, кроме нас самих. Ну, и, может быть, тех, кому мы служим. Каждый из нас сам должен завоевывать место под солнцем. Чем больше ты можешь - тем больше у тебя свободы. Слабые - если хотят жить - сами придут в рабство сильному. Как любит отец говорить, "сам о себе не позаботишься - никто о тебе не позаботится". Хотя, я никогда не понимал: неужели так трудно подумать о другом - чтобы другой, в свою очередь, подумал о тебе? А помощь слабому, говорил - в конце концов, вредна, ибо в итоге остаются не те, кто этого достоин. А хромые, убогие, больные - сами виноваты в своем убожестве и лишь занимают место в этом мире.
   - Любопытно он говорил, - пробормотал отец Александр. - Значит, не нужны никому сирые да убогие? И что ты ему ответил?
   - Что не ему решать, кто имеет право жить, а кто нет.
   - Решать, конечно, не ему... - на сей раз загрустил отец Александр. - Но как часто жизнь сирых да убогих зависит от нас! Ведь не могут сами они о себе позаботиться, мы должны их кормить, одевать - а что взамен? И, вооружившись словами этого человека, откажутся люди содержать своих старых родителей, хромых мужей, больных детей - и что тогда? Тогда останутся одни совершенные?
   Никита опустил голову.
   - Не знаешь, зачем существуют в мире больные да убогие? И я долго не знал, - отец Александр стал горячиться. - И мне казалось это божьей несправедливостью - как так, иной здоровый человек всю жизнь тратит, ухаживая за больной матерью! Но вот какая неприятность... Когда вокруг все сильные, красивые да здоровые - душа человеческая разучивается сопереживать. Кому сопереживать, ежели всем и так хорошо? А ведь для царства Божиева неважно, какой ты снаружи. Важно, какой ты внутри. Душа твоя будет жить там, потом. И какой ты душу свою вырастишь - таким встретишь и вышний мир. И не на того, кто слаб да убог, падает наказанием его убогость - а на того, кто сострадать не умеет. Любой из нас может оказаться на его месте. Иные старцы одной мудростью своей способны сделать больше, чем молодые своей силой - но дело не в этом. Не в том, что они могут помочь - а в том, как ты будешь к их немощи относиться. И если сможешь ее принять, помочь им - тогда, значит, не зачерствела в тебе душа. И, значит, не зря была их болезнь, и не зря они страдали. Ибо исцелить одну зачерствевшую душу - дороже, чем исцелить тело. И если искренне научился кто-то сострадать, и пожелал выздоровления другому - не чтобы самому избавиться от надоедливой необходимости ухаживать за больным, а чтобы его самого избавить от мучений - тогда и происходят чудеса. Ты думаешь, чудотворные иконы сами исцеляют? Что ж тогда не всех они исцеляют? Нет, самая чудотворная икона - лишь знак, лишь путь, по которому искренние твои мольбы обращаются ввысь. Но лишь тогда они доходят, когда просишь не за себя. Ибо в Боге все мы едины, и научиться воспринимать боль другого - как свою - вот это и есть задача человека в этом мире. А не обрести власть да могущество...
   А в остальном он прав. До свободы надо дорасти. Не всякий человек жаждет свободы, чтобы самому решать свою судьбу. Долг того, кто встал выше - помочь тому, кто к свободе еще не готов. А бросать слабого, и потом говорить, что "он сам выбрал свою судьбу", или объявить его "недостойным"... Сильный, который умеет только отбирать у тех, кто слабее его - сам на деле очень слаб.
   - Но тогда и слабые начинают требовать от сильного - "помоги нам, спаси нас!"
   - И сильный будет помогать, сколько может! Только он тоже должен понимать, в чем состоит помощь. Голодного надо накормить - чтобы не умер он с голода; но затем он уже сам может себя прокормить, если дать ему лопату, топор, людей в помощники. Забота сильного - не только помочь сейчас, но и направить людей на истинный путь.
   Отец Александр посмотрел Никите в глаза.
   - Но по правде сказать, нет сильных и слабых. Всякий человек, загнанный в угол, если речь идет о чем-то, истинно ему дорогом, становится сильным. И те, про кого говорят обычно - "сильный человек" - обычно всего лишь громкий человек. Редко он говорит то, что сам думает - скорее всего, его мысли ему нашептали. Но настойчиво добивается своих -- или чужих - целей, подминая под себя других. Однако, наткнувшись на твердость, сам становится слабым. Он шумный - но не сильный. Сила внутри, в верности своим ценностям. Весь вопрос в том, что человеку ценно на самом деле.
   Немыслимо долгий день подходил к концу.
   Вздремнувший среди дня Никита долго не мог уснуть, и слышал, как наверху, в светелке, переговаривались - невнятным далеким гулом голосов - его сестра и Ульяна.
   Не знал он, о чем они говорили, но с утра, когда поговорил с Максимом и решил возвращаться, как советовал отец Александр, он твердо решил взять Ульяну с собой.
   Девушка стояла молча, глядела куда-то в частокол за спиной Никиты.
   Она выслушала, что говорил Никита, и наконец посмотрела ему в глаза.
   - Уезжай, Никита! Уезжай, и сестру свою забирай.
   - А ты? - не понял он.
   Ульяна молча, с каким-то странным для него надрывом, покачала головой.
   - Но почему?
   - А сам ты не понимаешь? Да, тут, у нас - нет никакой разницы, кто ты. Но там, у вас - все сразу вспомнят, кто такой Семен, кто я такая - и никуда нам не деться от осуждающих взглядов. Лучше езжайте домой, будьте там счастливы, вспоминайте нас иногда - а мы будем счастливы тут!
   Никита упрямо покачал головой.
   - Я только вчера понял. Я только вчера понял, что не буду я счастлив, если уеду... Если уеду один, без тебя!
   - Ступай! Пустое это. Или так много времени прошло с тех пор, как ты места себе от прежней своей любви не находил?
   Никита отступил, точно ударенный.
   - Прощай, - вымолвил он. - Скажи Даше, чтоб собиралась в обратный путь.
   Они возвращались вчетвером. Простившись с казаками - накоротко, без лишних слов - отъехали с хутора.
   Провожать их вышел один отец Александр.
   - Ступайте, и пусть этот ваш путь будет легким, - напутствовал он. - Но путь в вашей жизни легким быть не должен. Старайтесь идти путями, идущими вверх, а не вниз.
   Никита с Ерофеем с недоумением посмотрели на него. Он улыбнулся и пояснил.
   - Те, кто идет в горы - стремятся не к вершинам. Они, как все в этом мире, стремятся к свету, к солнцу. И достижение вершины - это миг остановки, не самый радостный - а, скорее, самый опасный. После чего стремящийся ищет новую вершину - которая бы подвела его еще ближе к Солнцу. Ни с одной вершины нельзя дотянуться до солнца - но стремиться к нему можно даже из самой глубокой ямы. А находясь высоко в горах, можно видеть только камни под ногами и серый мох. Так что это и есть главный вопрос - куда ты идешь, к чему стремишься? Стремясь наверх, ты выберешься из ямы. И, забравшись на вершину, ты увидишь удивительной красоты мир. И неважно, где ты сейчас. В царстве Божием нет малых и великих. Каждый, самый малый, камень в стене важен, чтобы она стояла. В битве сражаются воины - и победа зависит от каждого из них, и от множества других людей: как кузнецы сковали их доспехи, как конюхи накормили их лошадей, как сами они простились со своими близкими, ждут ли их дома ? И от любой подобной мелочи победа может обернуться поражением. Потому нет мелочей в царстве Божием, есть лишь те, кто не видят своего пути.
   Так что вы идите своим путем, но смотрите на Солнце. И тогда путь ваш всегда будет светлым. В добрый путь!
   Неумолимо накатывалась осень, раскрашивая недавно зеленые листья всеми красками, точно проверяя, не забыли ли люди иных, осенних цветов.
  
  
   Ой, вы, гои есте, добры молодцы!
   Вы услышьте быль, правду-матушку
   Про родимую про сторонушку,
   Про великую землю русскую.
   Как ходили мы по родной земле,
   Наши бились где деды-прадеды,
   Где носила нас воля вольная,
   Что единая нам советчица.
   И открылись нам дали дальние.
   Ой, нелегкая ты судьбинушка!
   Жизнь уходит прочь тонкой струйкою,
   И ни радости, ни погибели.
   Да негоже нам, добрым молодцам,
   Горевать о том, что не дадено!
   Кликни ты коня да буланого,
   И ступай на волю заветную.
   Как ходили мы со товарищи,
   Да дошли до камня с распутием.
   И отправился в путь дороженьку
   Каждый сам - один. И вернется ли?
   То, что будет жить даже без тебя,
   За обычай свой, за родимый край
   Сложишь ты свою буйну голову,
   Но останется память светлая.
   Не остынет кровь, не умрет душа,
   Не померкнет свет в окнах памяти.
   Череда веков, смена зим и лет.
   И продолжат жизнь внуки-правнуки ...
   Жупан - польская верхняя одежда наподобие кафтана с длинными рукавами, в которых сделаны прорези для рук. Носили люди состоятельные.
   Одежда
   Саадак (татарск.) - кожаный футляр для лука и стрел. С 14-го века был очень распространен среди русских воинов и казаков по примеру татар.
   Великое Поле - название огромной территории, занимавшей все современное северное Причерноморье, низовья Дона и степи до нижнего течения Волги. Никем не контролировалось и по этой причине служило прибежищем для различного рода беглецов.
   Курень (татарск.) - казачья хата, дом.
   Анчутка - черт.
   Ясырь (татарск.) - пленники, часто применялось в значении "невольники".
   сменных
   Гайдук (польск.) - слуга, охранник богатого пана.
   До правления Ивана III московское войско состояло из "регулярных частей" - дружин князей, которые, в свою очередь, состояли из бояр и боярского ополчения - военных холопов каждого боярина - и из ополчения, выставляемого городами (наследие более древней организации). Боярское ополчение делилось на хоругви и копья, городское - тысяча - на сотни и десятки. При Иване III обе этих части постепенно сливаются, вытесняясь регулярным войском, упорядочивается боярское ополчение и усиливается ополчение дворянское. Соответственно, происходит и совмещение двух видов деления войска. При Иване IV появляются Разрядные полки, аналог современных военных округов - это войска, расположенные и приписанные к определенной местности, в случае надобности образующие полки обычные. Однако логично предположить, что некоторый аналог - образование полка из ополчения с определенной местности - имел место и раньше.
   Также обязательно должно было быть "подразделение", состоящее из тех, кто плыл на одной ладье или струге. В явном виде оно ни разу не называется, но постоянно упоминается "судовая рать", исчисляемая числом стругов. Видимо, деление по стругам было столь обыденным, что специально на нем внимания не заостряли.
   Поскольку в основном перемещались по рекам, особенно пешие ратники (правда, на протяжении 15 века рать становится все больше конной, но городское ополчение остается пешим), во избежание сутолоки при погрузке состав одной ладьи должен был быть постоянным в походе. Соответственно, это должно было быть некоторое цельное, достаточно устойчивое образование - экипаж одного струга, численностью как раз примерно 20-30 человек.
   Р.Семь - теперь Сейм.
   В описываемое время, несмотря на долгое различие в исторических судьбах земель современной Украины и Подонья, говоры их жителей были гораздо ближе друг к другу, чем сейчас. Хотя расхождение уже проявлялось, что передается в тексте в речи жителей Запада Дикого поля, подконтрольного Литве, говором, близким к современному суржику, а в речи Востока - слегка "одревненным" современным русским (дабы не скатываться в "ажно заколдобился..." и прочие сильно устаревшие выражения).
   Крыжаки -прозвание католиков у православных жителей Украины (от "крыж" - крест, причем, как правило, равносторонний, прямой, т.е., католический).
   Ребелизаты - "раскольники", ответное наименование православных католиками.
   Любопытно, что в Европе в качестве знака мирных намерений использовалась зеленая ветвь, а на Востоке - белое полотнище. Жители Дикого поля, скорее всего, использовали оба знака.
  
  
  
  
  
  
   147
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"