Смирнов Дмитрий, Бурланков Николай : другие произведения.

Песнь Сокола. Часть 3

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Третья часть романа об Атае, царе скифов.


   Часть 3. Закат.
   Глава 1. Возвращение.
  
   Череда эпох и времен движется, не ведая предела и остановки. Старое - ветшает и слабеет. Народившееся новое - крепнет и цветет бурным цветом молодости. Меняется облик мира, преображаются его формы. А за гранью видимых изменений происходит преображение незримое - сменяются и обновляют свой порядок причины, лежащие в основе событий. Ни предки вещей, не праотцы вселенских законов не властны избегнуть печати времени. Но если преображение божественных начал остается за гранью видимого и понимаемого, то дела людские всегда на виду. Истощается путь держав и царств, находившихся в зените, иссыхает исток прежних традиций, меркнет слава правителей и полководцев, наполнявшая гордостью сердца современников.
   Величие Лакедемона оказалось слишком кратким, угаснув в раздорах, неурядицах, помраченности собственным могуществом и вырождении родовых нравов. Звезда Тебай, взошедшая на небосклон Эллады вслед за ним, светила еще меньше, закатившись после смерти беотархов Эпаминонда и Пелопида.
   На Востоке - ослабленная собственными противоречиями трещала по всем швам Срединная Держава. Усилий "Владетеля праведного царства" Артахшассы Оха едва хватало на то, чтобы гасить бесконечные очаги волнений и дворцовые интриги. На Западе - изнывали в вековом противоборстве Сиракузы и Карт-Хадашт, терзая друг друга в бесплодных попытках добиться решающего перевеса.
   Казалось, что все средоточие свежих, пышущих жизнью сил мира сместилось теперь на север: на просторы Великой Степи и в край потомков Теменидов - правителей гористой Македны.
   Не торопясь вступить в черту городских стен, одинокий всадник спешился у ворот и задумчиво подошел к обрывистому морскому берегу. Внизу расстилался простор Геллеспонта, окаймленный желтыми песчаными отмелями. По серой глади моря бежали торопливые волны.
   Горот Бизант, так не понравившийся когда-то Сугдияну, за минувшие более чем полвека разросся и разбогател. Его напарник, Хризополь, расположенный на персидском берегу, тоже поднялся вместе с ним. Постоянная торговля меж берегами приносила огромную прибыль купцам, позволяя строить новые храмы, дороги и городские укрепления.
   Север, куда отплывали корабли из городской гавани, тоже залечил свои раны за истекшее время. Теперь великая держава окружала греческие города, притулившиеся на берегу Гостеприимного Моря, и в тех городах знали имя ее правителя Атая.
   Атай постоял на берегу, потом вдруг решительно сел в седло и поскакал прочь от берега, вглубь тракейской земли.
   Годы прибавили ему морщин и седины, но не отняли юношеской бодрости и смелости. Глядя на этого подвижного старика, мало кто подумал бы, что возраст его уже перевалил за восьмой десяток.
   Оставив свою державу на советников и мудрых старейшин, сам он пустился в далекий путь к своему давнему союзнику и хорошему другу, укрепившему свои владения не в последнюю очередь благодаря помощи сколотов - нынешнему царю горделивой Македны, принявшему иованское имя Филипп.
  
   Столица Македны Пеллий, что означало Камень или Каменный, раскинулась у подножия гор. Это был еще достаточно юный город, ставший центром страны вместо древних Эг, хранивших помять о легендарном царе Мидасе и его Розовых Садах. Когда-то, много веков назад в этот гористый и суровых край, продуваемый ветрами со всех сторон света, пришел из далекого Аргоса Кейран, сын Пеанта с несколькими вооруженными спутниками. Дельфийский оракул предрек ему высокое будущее: создание могучего царства. Для воплощения предсказания Кейран должен был следовать за стадом коз. Козы привели горстку аргивян в скудную землю, окруженную лесами и скальными утесами, которые пересекали две необузданных в своем течении полноводных реки: Стримон и Галиакмон. Здесь властвовали дикие племена боттиев, орестов и эордеев.
   Под покровом густого тумана Кейран и его товарищи вступили в город Мидаса Эдессу, Город Воды, двигаясь за козами, и овладели им, прежде чем жители успели организовать отпор. С тех пор город стал называться Эги, Город Коз, а жители края - эгиты. Кейран превратил землю Эматию в сильное царство, завоевав окрестные пространства. До сих пор изображения козы украшали македонские монеты, а козьи рога - шлемы македонских воинов. В Эгах македонские цари со времен Пердикки хранили три великих реликвии власти: топор, солнечный кубок и священный хлеб.
   Впрочем, эллинское влияние, и без того бывшее призрачным, быстро растворилось среди заснеженных горных пиков и бездонных ущелий, оставив после себя лишь робкое эхо. Народ Македны, сплотив несколько племен, родов и колен в единую общность, существующую согласно единообразным законам, давно снискал себе славу отважных воинов, умелых наездников и чистосердечных соседей, воспитанных в простоте и безыскусности нравов. В них, должно быть, еще сохранились черты тех исконных племен, что населяли этот край на заре мира.
   Древние обитатели македонской земли подчинялись не царям и знати, но силам природы и их естественным циклам. Они умели вбирать в себя первородные силы мира, управляя изменениями вещей. Четыре племени обитали здесь прежде. Первых знали как Людей Рыси, линкестов, и они, облаченные в рысьи шкуры, кочевали на пространстве от Галиакмона до Пинда, порою меняя человеческий облик на ипостась этого прозорливого и неуловимого зверя. Вторые - Люди Гор, орестии, жили в уединении на неприступных скалистых кручах, отличаясь безмятежным спокойствием и умением созерцать причины Вселенной. Третьи - Люди Песка, эмафии, подобно сколотам прославились умением укрощать и разводить скакунов, составляя с ними одно нераздельное целое. Четвертые - Люди Проса, элимии, слыли лучшими земледельцами, которые черпали свою жизненную силу из материнских соков земли-основы.
   Однако сейчас, проезжая каменистые мостовые и мраморные колоннады дворца, украшенные резными капителями и статуями лежащих каменных львов над ступенями, Атай грустно улыбнулся: презрев древние обычаи предков, Филипп изо всех сил стремился подражать иованам, своим южным богатым соседям. Знать уже позабыла родную речь, город в изобилии наводнили поэты, актеры, кифареды и философы. Камышовые и тростниковые кровли домов сменились черепичными, на улицах появились астиномы - блюстители общественного спокойствия.
   Но вовсе не каменные храмы сделали иованов богатыми. Им пришлось пройти долгий путь, прежде чем все богатства Средиземноморья стали собираться в их торговых городах. И были на этом пути и войны, и предательства, и обман, и людское горе. Но живущие сейчас уже не помнят об этом пути. Им кажется, что их богатство и знания были у них испокон веков, и они с горделивой снисходительностью поучают своих соседей.
   Переняв у иованов их взгляды, традиции и культуру, царь Филипп стал обладателем и всех многочисленных пороков, которые давно и безнадежно укоренились в мировоззрении "просвещенных эллинов". Из великодушного и благородного вождя горных воителей он неуклонно превращался в расчетливого и бескомпромиссного политика, не останавливающегося ни перед какими препятствиями на пути к своим целям.
   В просторном дворе с фонтаном и несколькими тощими маслинами, Атай спешился, отдавая слугам поводья коня. Здесь он увидел покрытую позолотой колесницу Филиппа, на которой все чаще теперь разъезжал повелитель Македны. Атай знал, что этот обычай царь ввел после своего завоевания Потидеи, вскружившего ему голову. Вокруг распахнутых кладовых сновали рабы с факелами, носильщики с большими плетеными корзинами, воины и полупьяные флейтисты. Из крытых галерей дворца доходили ароматы жареного мяса, перебивая уличный запах цветущих жасминов. Все это насторожило Атая. Судя по оживлению и распрягаемым лошадям с тяжелой сбруей, у Филиппа были и другие гости.
   - Что это за старик к нам пожаловал? - спросил молодой стражник с выбритым лицом в начищенных до блеска латах у своего напарника, перехватывая тяжелое копье.
   - Ты не знаешь его? - удивился второй - сухопарый чернобородый воин в годах с
   перебитым носом. На щите его красовался оскал клыкастого вепря. - Это правитель всей Скифии, царь Атай!
   - Царь? И разъезжает вот так, в одиночку, без охраны? - молодой македонец презрительно оглядел грубый кожаный кафтан сколота.
   - А зачем ему охрана? - удивился стражник. - Кто вздумает причинить ему вред - горько о том пожалеет. Говорят, он ведает все, что творится вокруг, и даже то, что еще только будет.
   Расслышав этот разговор, Атай лишь улыбнулся про себя, взбегая по каменным ступеням. Увы, будущее для него оставалось сокрытым. Он мог лишь предчувствовать грядущие события, но кто наверняка способен измерить все замыслы богов? Впрочем, быть может, это и к лучшему - жизнь должна сохранять покров волнительной тайны.
   Атай прошел через длинную галерею, стены которой были расписаны изумрудно-лиловыми фресками с изображениями Геракла и Посейдона. Гул разрозненных голосов стал ближе.
   -Клянусь колесницей Гелиоса, царь Атай почтил нас своим вниманием! - громкий брюзжащий голос, переполненный насмешливым высокомерием, заставил князя остановиться.
   Перед ним нетвердо стоял с чашей в руке раскрасневшийся от вина рыжеволосый человек с припухлыми щеками, отвислой нижней губой и мелкими черными глазками, в которых было что-то от степного шакала, пресыщенного падалью. Плющевый венок, надетый на завитые кудри, съехал на бок. Атай узнал его. Это был Аттал - македонец знатного рода, друг и военноначальник Филиппа. Однако в отличие от других полководцев Македны - сурового и молчаливого Антипатра и благодушного, но рассудительного Пармениона, он в большей мере прославился своим богатством и умением угождать царю, нежели успехами на поле брани.
   Аттал стоял перед князем, покачиваясь. Белоснежный гиматион с широкой алой каймой и глубокими складками был уже испачкан розовыми каплями вина.
   - В здравии ли царь Филипп? - с совершенной невозмутимостью спросил Атай.
   - О, царь Филипп любимчик богов! - расхохотался полководец. - Сегодня и персы, и атенцы соревнуются в лизоблюдстве, желая как можно лучше угодить ему. Виляют хвостом, как собаки, клянчащие кость...
   Атай прошел мимо залившегося неудержимым смехом царедворца.
   Военные успехи Македны в последнее время были очевидны для всех. Победы над пеонами, тарчами и иллурами, захваты могучих городов иованов: Амфиполя, Пидны, Потидеи, Абдер, Маронеи и Мефоны сделали Филиппа хозяином обширного и сильного царства. Правда, под Мефоной некий лучник Астер, имя которого быстро стало нарицательным в устах всех противников македонского царя, выбил ему стрелой правый глаз... Армия Македны, закаленная в бесконечных боях, стала страшной силой, которая тревожила и пританов Атен, и приближенных Артахшассы Оха. Мало кто знал, что у истоков ее стоял простой неприметный старик, направлявший юного правителя в военном деле. Тогда Филипп еще умел быть благодарным своему учителю.
   Но не только военные достижения Филиппа заставляли искать с ним союза и дружбы. В области Кренид на горе Пангей, где когда-то страдал от мучений сладкогласый Орфей и жили темные духи, были открыты золотые рудники, позволившие македонскому царю стать богатейшим человеком в Элладе. Теперь даже те, кого Филипп не мог одолеть силой оружия, были готовы склониться перед блеском его "филиппиков", как стали называться македонские монеты.
   Однако богатство делает уязвимым. И неспроста у престола царя Македны вились, словно свора голодных собак, торговцы из числа иованов и парнов. Не подлежало сомнению, что выжав из тех и других своих "временных" союзников все соки, царь просто отбросит их, как огрызок съеденного яблока, оставив в дураках. Атай слишком хорошо изучил характер своего бывшего друга. Но вот обманывать себя он не мог позволить никому.
   Когда князь сколотов возник в дверях пиршественного зала, по обе стороны от которого стояли бледные статуи нимф, опутанных сетью длинных волос, его встретил гомон голосов, звуки тимпанов и лир. В зале, пол которого был выложен сине-белыми квадратами, горело несколько десятков светильников и пахло свежими цветами.
   Атай огляделся. За пиршественным столом возлежали на широких ложах разомлевшие от вина гости и воеводы с венками на головах, вокруг которых кружили слуги в коротких черных хитонах. Стол и плиты пола были в изобилии забросаны гиацинтами, фиалками и розами, уже частично раздавленными и залитыми вином. Сам царь Филипп, облаченный в шкуру леопарда поверх белоснежной туники, держал в одной руке чащу, а в другой - обвитый живой виноградной лозой жезл-тирс Диониса. Дионис был любимым богом царя Македны, которого тот искренне почитал.
   У задрапированной пурпуром портьеры в дальнем углу зала разыгралось целое сценическое действо, которым развлекали гостей рабы и рабыни Филиппа. Атай, знавший некоторые иованские мифы и предания, понял, что рабыни изображали дочерей Миния. Эти непослушные девушки из рода царя Орхомена отказались признать культ Диониса-Вакха и, подобно всем женщинам Беотии, славить божество в темных рощах, предаваясь играм Менад. За это Дионис превратил их ткацкие станки, на которых они пряли пряжу, в виноградные лозы, а на самих девушек наслал диких зверей - пантер и львов. Именно эту ключевую сцену разыгрывали сейчас невольники, наряженные в звериные шкуры. Они нелепо ползали на четвереньках, издавали страшный рык и пытались хватать за руки разбегающихся рабынь, чем доводили зрителей до исступленного хохота.
   Однако Филипп увидел Атая сразу. Он сделал знак, и сразу наступила тишина.
   - Ну, здравствуй, старый друг! - царь даже поднялся ему навстречу. - Проходи и присоединяйся к нашему веселью!
   Походка его была не самой твердой, но она не могла скрыть безупречной военной выправки. На окривевшем и розовом от вина лице еще читались следы той суровой мужской красоты, которой Филипп покорил всех женщин Македны.
   -Раздели со мной радость счастливой вести.
   -Какой вести? - Атай остался невозмутимым.
   -Ференике! (Победоносной!) - Филипп редко теперь говорил по-македонски, но сегодня что-то побудило его вспомнить о своем происхождении. - Атенос и Парса у моих ног!
   - Прости, царь, я только приехал и желал бы отдохнуть в твоем саду. Тебе тоже не помешает прогулка на свежем воздухе после столь обильного возлияния.
   Филипп посмотрел на гостя недобрым взглядом, но, сняв с себя шкуру и бросив всем краткое - "Продолжайте!" - вышел вслед за князем.
   Они направились в обширный тенистый сад, расположенный на заднем дворе дворца. Здесь, на присыпанных белым песком аллеях, окаймляющих островки зелени и квадраты водоемов, веяло свежестью, влажным миртом и душистыми анемонами.
   - Тебе надо чаще работать в своем саду, - заметил Атай, разглядывая протянувшиеся ровными рядами кипарисы, лавры, смоковницы и маслины.
   - Это еще зачем? - удивился Филипп, все еще находящийся под влиянием винных паров.
   - Когда царь кланяется земле, он понимает, что чувствуют его люди, кланяющиеся ему.
   - Надеюсь, ты не затем оторвал меня от пира, чтобы читать нравоучения? - с нетерпеливостью спросил Филипп.
   - Ни в коей мере. Меня более занимает, что ты собираешься делать теперь, когда и послы Царя Царей, и торговцы свободой пришли к подножию твоего трона, чтобы добиться твоей дружбы.
   -Какое мне до них дело! - насмешливо ответил Филипп. - Хотят дружбы - пусть учатся ждать. А я буду пировать! Не желаю сегодня видеть их глупые физиономии.
   Однако Атая нельзя было провести таким напускным безразличием.
   - Думаю, Филипп, ты намерен обмануть и тех, и других, - князь сколотов пристально посмотрел на македонского царя. - Но только ссориться сразу со всеми я не рекомендовал бы тебе даже при всем твоем богатстве.
   - С кем это я собираюсь ссориться? - Филипп на миг принял вид послушного ученика, но это получилось у него не слишком естественно. - О чем ты говоришь?
   - Я знаю, зачем они приехали. Им не дает покоя давняя вражда и соперничество. И каждый из них надеется направить твои силы против другого. Но и твои мысли я тоже знаю. Сперва ты заключишь союз с одним - и оттяпаешь значительный кусок земель у второго. А потом помиришься с разбитым противником - и нападешь на первого. И так будет продолжаться, пока ты не съешь их обоих. Но боюсь, что раньше они догадаются о твоих скрытых замыслах и остановят тебя теми средствами, которые им будут доступны. Так что отступись, пока еще не поздно!
   - Один раз я уже послушал тебя, изменив свои планы. Не слишком ли многого ты от меня хочешь? Что именно волнует тебя сейчас?
   - Я хочу знать, что ты намерен делать с Бизантом, - в упор спросил Атай.
   Филипп смутился.
   - Мои замыслы тебя вряд ли касаются.
   - Более, чем ты думаешь. Впрочем, ты можешь ничего мне не говорить. Я сам поведаю тебе о твоих заветных планах. Захватив Бизант, ты получишь его флот. И этот флот перевезет твою армию на берег Парнов. Потом ты овладеешь Хризополем. После этого к тебе вновь явятся посланцы от парнов и атенцев, но на сей раз ты предпочтешь сторону царя царей. И уже с его помощью ты покоришь города Эллады, стоящие под эгидой атенского союза, а, если очень повезет, доберешься и до самих Атен.
   При каждом слове гостя Филипп медленно менялся в лице, то краснея, то бледнея.
   - Твое воображение слишком далеко унесло тебя за горизонт реальности, - пожал он, наконец, плечами как мог более равнодушно. - Я вовсе не мыслил о таком развитии событий и не заглядывал в столь туманное будущее.
   Атай покачал головой.
   - Пока ты пользовался моей дружбой и моими советами, ты понимал, что в мире есть много сил, помимо твоих желаний и твоей армии. Но ты близок к грани, за которой уже невозможно остановиться. Достигнув ее, ты будешь расти, пока не лопнешь.
   - Оставь свои степные присказки! - недовольно отмахнулся Филипп. - Я в ответе не только перед тобой. Все мои люди ждут моего решения, они пойдут за мной даже в подземелья Тартара. Да и с какой стати мне давать ответ старику-варвару?
   Атай посмотрел на македонского царя с жалостью:
   -В твоем сердце сейчас уживаются и свет, и тьма. Зевс и Аид ведут упорный спор, но решающая победа достанется тому из них, кого ты кормишь дарами своих поступков.
   - Довольно я открывал перед тобой свое сердце и душу! - рассердился Филипп. - Если бы я всегда слушал тебя...
   - То до сих пор смотрел бы на мир двумя глазами. Разве хоть раз мои советы не принесли тебе благо? И разве хоть раз, когда ты отступал от них, ты не получал воздаяние незамедлительно?
   Филипп посмотрел на старого друга и учителя исподлобья.
   - Хватит меня опекать! Я уже не желторотый юнец, который жадно ловит каждое твое слово. Я способен решать за себя сам.
   Атай грустно кивнул.
   - Что ж, поступай, как знаешь. Наверное, я оказался плохим учителем...
   - Подожди! - Филипп, сорвавшийся один раз, внезапно снова взял себя в руки. - Если тебя так волнует судьба этого города, так удачно оказавшегося у самой границы моих владений, я готов оставить его в покое.
   Атай внимательно посмотрел на царя. В глазах того пряталась ехидная улыбка - он явно задумал что-то еще; но пока приходилось довольствоваться и таким обещанием.
   - Я видел, послы персидского царя уже прибыли к твоему двору? - Атай решил переменить тему. - Дозволишь ли ты мне переговорить с ними?
   - О чем тебе с ними говорить? - удивился Филипп. - Впрочем, ты все равно сделаешь то, что сочтешь нужным... Ступай, они в правом крыле дворца. Аминта тебя проводит.
   Атай не ошибся - все самое главное происходило не на официальных приемах. В просторных покоях с золотыми канделябрами на мозаичных стенах, отведенных персидским посланникам, уже появились и послы эллинских городов.
   Их было двое. Первым был молодой и обаятельный Эсхин, сын Атромета, тот самый Эсхин, который приложил столь большие усилия к заключению Филократова мира с Филиппом. Он уже целиком завладел вниманием персидских вельмож, показывая недавно приобретенные драгоценные камни в оправе перстней на своих руках и объясняя значение каждого из них. Второй, Исократ, сын Феодора, оставался чуть в стороне, но не упускал ни одного слова, сказанного персами.
   Хотя Эсхин, с его искрометностью, с умением жонглировать искусными речевыми оборотами и способностью управлять вниманием слушателей, с его живостью и неутомимостью, казался здесь главным, Атай внутренним чутьем безошибочно угадал, что в этой паре ведущая роль принадлежит тихому и спокойному Исократу. Будучи значительно старше Эсхина, он старался держаться в тени своего речистого собеседника, однако немногими краткими фразами, оброненными вполголоса своему спутнику, свободно изменял русло разговора, а мог и вовсе заставить Эсхина покинуть компанию.
   Остановившись в дверях, Атай пристально изучал послов. Внезапно фигура старого мага в звездчатой накидке заставила его вздрогнуть.
   "Не может быть! - пронеслось у него в голове. - Сколько лет прошло? Я думал, твои кости давно гниют в бурьяне на просторах степи... Но если ты здесь - то что это может означать?"
   - Так вы собираетесь навестить царского наследника? - со смехом вопросил Эсхин, завершив свою речь о камнях.
   - Безусловно, - отвечал главный посол, высокий дородный перс с окладистой бородой в шелковом чехле. - Необходимо уважить стремление наследника приобщиться к государственным делам.
   - А не потому ли вы стремитесь завоевать расположение наследника, что царь оказал нам предпочтение перед вами? - предположил Эсхин.
   Спутник его резко дернул говоруна за гиматий, и тот прикусил язык.
   - Мы прощаемся с вами, - поклонился Исократ. - Пусть боги благоволят вам в ваших делах.
   Эллины вышли, бросив удивленный взгляд на замершего у резных переплетов дверей старика. Маг в звездчатой накидке проводил гостей глазами - и тоже заметил сколота. Взгляды их на миг встретились. Атай понял, что тот его тоже узнал, хотя ничем это не выдал. "Видно, не зря я приехал именно сегодня", - отметил про себя князь, выходя из гостевых покоев в широкую крытую галерею. Он узнал все, что хотел.
   Да, теперь, по прошествии почти десяти лет, Атай отчетливо сознавал, что персидские посланники не случайно искали встречи с совсем еще маленьким мальчиком семи лет, которому было уготовано править Македной после отца...
   Глава 2. Амулет.
   Александр нетерпеливо ерзал на подушках высокого отцовского трона, разглядывая большую мозаичную фреску. На ней мускулистые воины в развевающихся гиматионах пытались поразить мечами загнанного льва. Подобно "Похищению Елены", "Дионису" и "Охоте на оленя", украшавшим стены и пол ойкоса и андронов дворца, эта картина была выложена из гальки и морских ракушек искусником Гносисом во времена правления царя Архелая.
   Этот решительный и целеустремленный властитель некогда перенес столицу царства из Эг в Пеллу, в самый центр Эматии - Песчаной Области, раскинувшейся в устье рек Аксий и Галиакмон. Архелай перестроил прежний захолустный городок Боунометия, основанный боттиями, превратив его в жемчужину Македны. Им же была воздвигнута мощная крепость Факос из сырцового кирпича, несколько беломраморных святилищ, а главное - великолепный дворец, над созданием которого трудились лучшие архитекторы Эллады. Поговаривали, что он обошелся царю в четыреста мин золота.
   Этот дворец, расписанный самим Зевксисом, восхваляли странники, музыканты и поэты, им восхищались Фукидид, Агафон и Еврипид, находившие приют при македонском дворе. Язвительный Сократ даже отмечал, что только красоты Пелиона, а вовсе не гостеприимство царя Архелая, привлекают в столицу Македониды знаменитых эллинских мужей.
   И вот теперь наследник славы Архелая Александр, сын Филиппа, восседал в Тронном Зале, опираясь локтями на подлокотники, отлитые в форме спин кентавров, а над ним, у навершия резной спинки, переходящей в головы орлов, красовалось своими сверкающими выступами Солнце Теменидов. Эта древняя эмблема царства представляла собой звезду и насчитывала двенадцать лучей по числу главных Олимпийских богов.
   -Послы уже здесь, - шепнул на ухо мальчику невозмутимый Эригий. - Они дожидаются позволения лицезреть наследника престола.
   Александр тряхнул золотистыми кудряшками, придав своему лицу серьезное выражение.
   -Пусть входят. Я готов их принять.
   Сейчас нужно было произвести на варваров из далекой страны должное впечатление, и царевич поджал нижнюю губу и сдвинул брови, копируя мимику лица царя Филиппа. В душе мальчика осталась обида: с самого утра его сестра - насмешница Клеопатра уже успела вволю потешиться над братом. Как же, молодой царевич изъявил желание беседовать с заморскими послами! Какая честь для царедворцев Артаксеркса.
   В желании выглядеть внушительнее, Александр даже выпятил подбородок вперед, но вдруг обнаружил свою оплошность. Его ноги, зашнурованные ремнями сандалий с бляшками из камней агата, смешно болтались в воздухе, не доставая до пола. К счастью, находчивый Эригий вовремя исправил положение, подставив под ступни царевича валик, обитый леопардовой шкурой. Теперь все было в порядке.
   Объявили посланников царя царей, и в зал неторопливо вступили персы. От их громоздкой поступи затрепетали огоньки масляных светильников в оправе из бронзовых листьев аканта. Послы двигались осанисто, высоко держа головы, и полы их длинных одежд шелестели по керамическим плитам пола, на которых мускулистый Геракл, предок македонских царей, усмирял Эриманфского вепря. Когда они вышли на свет и мраморные статуи у стен, ларканы и треножники перестали мешать обзору, мальчик всмотрелся в лица и облачение иноземцев.
   Все персы были рослыми, с завитыми накладными бородами и глазами, обведенными черной краской. Их высокие головные уборы показались Александру нелепыми. Это были цилиндрические шапки с зубьями, торчащими кверху, и колпаки, обмотанные черными и белыми повязками, а один из послов - в белой накидке, усеянной звездами - и вовсе имел на голове войлочный конус, перетянутый голубой лентой.
   На шаге полы красных и желтых кафтанных халатов разлетались, открывая широкие узорчатые штаны, заправленные в сафьяновые сапоги с острыми носами. Эти халаты так густо были расшиты золотом и серебром, что стоило немалого труда угадать в их орнаменте соколов, львов с мечами в лапах, солнечные диски и распростертые вокруг шара крылья. На руках персов гремели браслеты, а пальцы рук сверкали многочисленными перстнями.
   Македонские царедворцы, сгрудившиеся за троном, тоже во все глаза рассматривали и оценивали гостей, а большой пес Александра, которого воспитатель Леонид держал за ошейник, глухо ворчал. Когда послы оказались перед царевичем, Александру ударил в нос сильный запах шафрана, мускуса и еще каких-то незнакомых терпких масел.
   -Пусть солнце вечно дарит свой свет наследнику престола македонских царей, а боги наполняют его дни радостью и блаженством! - приветствовал царевича широколицый перс с тяжелым ожерельем на шее, и послы склонили головы перед троном.
   Довольный Александр поискал глазами Лисимаха Акарнанца, сделав ему знак принести клисмосы.
   -Пусть уважаемые посланники царя Артаксеркса сядут, - сказал он.
   -Благодарим тебя, наследник, за великодушие, - ответили персы, и мальчик про себя отметил, что они неплохо говорят по-эллински.
   Однако же некоторая надменность все же сквозила в движениях и взглядах послов, что совсем не понравилось Александру.
   -Правда ли, что ваш повелитель такой могучий, как о нем говорят? - задиристо спросил он, сощурив глаза.
   -Истинная правда, - подтвердил широколицый перс. - Владыка Артахшасса высок как небо, и тверд как земля. Как небеса повелевают грозой и молнией, так и он управляет делами людей. Одним движением бровей он решает судьбы стран и народов, одним
   шевелением пальца заставляет мир покоряться своей воле. Его могущество сродни власти бессмертных богов.
   -Разве же могут люди равняться богам? - не поверил Александр.
   -Только если это властители Великой Персии, которые сами относятся к божественной породе людей, - не растерялся посол. - Недаром каждый хшатра из рода Ахеменидов носит титул Царя Царей. Это значит, что он может повелевать царями и правителями всех остальных стран и земель.
   -Но только не царем Македны! - вспыхнул мальчик.
   Посол потупил взгляд, но слова, едва не слетевшие с его уст, Александр угадал. Всего сто с небольшим лет назад царь Александр, сын Аминты, поднес Ксерксу землю и воду, добровольно признав его власть над своей страной. Но ведь так много изменилось с тех пор! И персидские посланцы здесь, в Пелле, ведут себя уже не так самоуверенно, как прежде. Своими победами царь Филипп заставил считаться с собой всех: и просвещенных эллинов, и заносчивых варваров. Только безумец или слепец, не способный видеть очевидное, не захочет признать, что за нарождающейся Македной таится большая сила.
   Посол в звездной накидке поспешил прервать неудобное молчание, установившееся в зале.
   -Здоров ли царь Филипп? Благоприятствуют ли ему боги, и как скоро он сможет, отвлекшись от ратных трудов, одарить нас своим драгоценным вниманием?
   -Отец в добром здравии и боги не обделяют его удачей, - ответил царевич. - Своим острым мечом он бросает к престолу Македны один город за другим. Только военные заботы и приготовления помешали ему сегодня принять вас.
   Персам не слишком понравился такой ответ, но они постарались не показать своих чувств. Зато Александр, похоже, распалялся все больше и больше, и щеки его уже заливал румянец.
   -Если ваш царь царей так велик и могуч, как вы говорите, то за ним должна стоять сильная армия. Так ли это?
   -Истинно так, мой царевич, - уверенно ответил широколицый перс.
   -А все ли эти воины верны своему царю, все ли будут сражаться за него, не щадя живота?
   -Все как один готовы своими костями вымостить дорогу для ног несравненного царя царей.
   Но Александр не уступал, осаждая послов все новыми вопросами.
   -Много ли войска у царя царей?
   -Тьма, - заверили персы. - Великое множество самых отборных воинов, даже сосчитать которых не под силу смертному. Это все равно что пытаться счесть все звезды на небе.
   -Армия царя царей состоит из отрядов разных стран и народов, образующих огромную Персидскую Державу, - объяснил посол в звездной накидке. - В нее входят племена от ионийского побережья до земель Хинду и от Египта до степей сакутов.
   -Но ведь большое число еще не дает полной непобедимости! - Александр даже привстал на троне. - Вот ваш Ксеркс пошел на Элладу с несметным войском. И что из этого вышло?
   - Удача и поражение во власти великого Ахора Мады, - попытался утихомирить распалившегося царевича перс в звездной накидке. - Великое царство может по воле его обратиться в прах или из праха подняться к величию.
   - Ага! - торжествующий царевич чуть не подскочил. - Значит, нам ваш бог тоже благоволит сильнее, чем вам!
   Послы засопели, нервно покручивая браслеты. Эригий попытался спасти их из неловкого положения.
   -Не подать ли почтенным посланникам Артаксеркса вина и явств с дороги? - шепотом предложил он царевичу.
   Но Александр словно не слышал его.
   -У меня есть еще вопросы, - сказал он, наклоняясь к персам и делая сосредоточенное лицо. - Как вы воюете?
   Посол снисходительно улыбнулся.
   - Великий царевич желает знать наши воинские обычаи? Весьма похвально для столь юного возраста.
   - Да. Есть ли у вас тяжелая пехота, которая ходит в бой сплоченным строем? Есть ли быстрая конница, которая нападает с флангов, пращники, метательные машины?
   Послы переглянулись в недоумении. К таким вопросам юного царевича, которого они сначала посчитали несмышленым ребенком, они явно были не готовы.
   -Это военная тайна, - словно оправдываясь, буркнул перс с широким лицом, - и мы не можем ее раскрывать под страхом смерти.
   Только лицо посла в белой накидке и остроконечном колпаке со звездами оставалось спокойным, и Александру вдруг показалось, что он довольно улыбается.
   -Хорошо, - вдруг согласился мальчик. - Я не стану выпытывать ваши тайны. Но скажите, разве большая армия может быстро перемещаться с места на место? И как управлять войском, состоящим из разных племен и говорящим на разных языках?
   Послы снова переглянулись.
   -Для передвижения войск у нас построены большие дороги. Они соединяют всю державу. А управляться с разноплеменными отрядами - дело полководцев, которые над ними поставлены.
   Персам явно хотелось переменить тему разговора.
   -Благородный наследник престола должен знать, что страна наша прославлена не только военными традициями, - вкрадчиво заговорил широколицый посол. - У нас много красивых городов с дворцами, храмами и садами. Они так восхитительны, что ничего подобного не создавалось более нигде на земле.
   -А какие ваши главные города? - поинтересовался царевич.
   -Это Парса с огромным дворцом и стоколонным тронным залом; Хаг-Матана, окруженная семью стенами семи разных цветов, возвышающимися одна над другой, и - несравненный Баб-Иллу с семиэтажным храмом, уносящимся в небеса и садами, в которых поют птицы, собранные со всех концов света.
   -Эти города действительно так хороши?
   -Да, мой царевич. Это жемчужины в тиаре персидских царей.
   -Что ж, - немного подумав, ответил мальчик. - Я обязательно посещу их. Только позже. А кому вы поклоняетесь, кому служат ваши жрецы?
   Перс в звездной накидке выступил вперед.
   -Мы почитаем всевластного Ахора Маду, которого эллины зовут Ормуздом. Но есть у нас и другие высокие божества.
   -А кто будет сильнее, наш Зевс или ваш Ормузд? - бесцеремонно спросил Александр.
   Перс опустил глаза:
   -Нам, простым смертным, не дано судить о делах божественных. Если в высших сферах и случаются раздоры между небесными владыками, то они разрешаются без ведома людей.
   -Я понял, - сказал мальчик, и взгляд его упал на усыпанную жемчугом шкатулку, которую посол достал из-за отворота своего халата.
   -Позволь, высокородный наследник, вручить тебе небольшой подарок в знак нашего глубокого уважения к дому македонских царей, - проговорил перс.
   -Подарок? - переспросил мальчик, и глаза его загорелись. - Подарки это хорошо. Особенно тот гнедой скакун во дворе, которого вы привезли моему отцу.
   -У тебя еще будет много таких скакунов, - улыбнулся перс в звездной накидке. - Но пока мы хотим поднести тебе вот эту вещицу, - и он вынул из шкатулки золотое ожерелье с круглым кулоном, обрамленным фигурными крылышками.
   -Побрякушка! - скривил губы Александр. - Такие украшения пристало носить женщинам.
   -Не спеши с выводом, мой царевич, - возразил перс. - Это не украшение и не
   безделица. Это особый фаравахар, второго такого не существует. Он является амулетом, приносящим удачу своему хозяину.
   -Амулет? - сразу оживился мальчик.
   -Чудодейственный символ, который позволит тебе достичь всего, чего ты только пожелаешь.
   -Мои учителя Леонид и Лисимах говорят, чтобы я не слишком верил в чудеса, - грустно сообщил царевич. - Они учат меня, что только усердным трудом человек может добиться успеха.
   -Но разве не лучше будет к усердному труду прибавить еще и помощь богов? - хитро улыбнувшись, спросил перс в звездной накидке.
   -Хорошо, - согласился Александр, принимая ожерелье из рук посла. - Я буду носить этот подарок в память о нашей встрече и в знак признательности царю Персии. А что здесь за буква, так похожая на нашу Альфу?
   -Мы подумали, что если амулет будет украшен первой буквой твоего несравненного имени, то он будет служить тебе одному, - ответил перс, однако в глазах его на миг промелькнул лукавый огонек. - Пусть он позволит тебе подняться в неведомые выси и достичь предела мечтаний.
   -Я благодарен почтенным послам, - сказал царевич, надевая на шею амулет. - Но, к сожалению, уже должен вас покинуть, - Олимпиада показалась в высоком дверном проеме, жестом подзывая сына. - Надеюсь, вам не придется скучать в мое отсутствие. Сейчас накроют столы и подадут лучшие вина и яства. Обязательно попробуйте осетрину, фаршированную фигами и сладкими бобами!
   И мальчик проворно соскользнул с трона.
   -Пусть процветает наследник македонского трона и весь его славный род! - разом возгласили персидские послы, провожая взглядом удаляющегося Александра.
   Посол в звездной накидке нагнулся к широколицему персу:
   - Придет время, и он осуществит то, что не удалось Курушу.
   Тот ответил непонимающим взглядом. Маг же словно продолжал разговаривать сам с собой.
   - У Харна есть две надежды. Одна - далекий город на западе, который уже начал поднимать свою голову. Вторая - этот маленький мальчик в небольшой горной стране. Когда-нибудь он станет царем, и тогда в его руках окажутся судьбы всего мира...
  
   Глава 3. Колодец в степи.
  
   ...Там, где еще совсем недавно пролегали пути длиннорогих туров и крапчатых антилоп, поднимавших вязкую бурую пыль, и можно было лишь по воле случая повстречать одинокого всадника, перегонявшего табун молодых жеребцов-трехлеток, теперь появились широкие дороги. На высоких холмах, утопавших в караганнике и лапчатке, выросли бревенчатые укрепления. Обширные пустоши и черноземные луга, где прежде находили приют суслики и чеканы, были размечены пашнями.
   Зарена не узнавала сколотскую степь. Черноокая девушка с немного вздернутым носиком и хорошо очерченными, плотно сжатыми губами с высоты седла оглядывала дымчато-желтые просторы, придерживая пятками горячего каурого скакуна. Броня из медных бляшек в виде птичьих перьев, нашитых на льняную куртку, позвякивала и искрила на солнце. В руке - короткое копье с пунцовым темляком. На поясе с портупейной бляхой в форме головы барана - длинный меч с серповидным навершием. На седле - лук, горит и аркан.
   Кочевье на Борустене близ Рыжей Равнины, где она родилась, девушка помнила смутно. Отец увез ее еще ребенком, подавшись искать счастья в краю вадаров. Старый Мастир был известным среди борустенитов умельцем, изготовлявшим украшения из бронзы, золота и серебра. Война с тарчами наградила его тяжким увечьем - раздробленной левой ступней, и закрепила за ним обидное прозвище Колченогий. Для сколота нет большего несчастья и позора, чем потерять возможность сидеть с седле. Долго мирился Мастир со своей невеселой участью, но после смерти жены покинул выселок, забрав с собой малолетнюю дочь.
   Немало поскитавшись по городам иованов, таврическим степям и селениям синдов, умелец наконец нашел себе приют в земле аорсов. Вадары, всегда испытывавшие недостаток в хороших ремесленниках, отнеслись к старику благожелательно, дочь же его привлекла внимание самой княгини Дамиры из рода Черной Пантеры. Эта грозная воительница, стан которой стоял на реке Асиак, отметила в девочке природную своенравность и боевитость, забрав ее в свою дружину. Позже в стан переселился и сам Мастир.
   За минувшее время образ жизни вадаров немало изменился. Потери многих воинов в сражениях с соседями привели к тому, что теперь женщины возглавляли и род, и племя, и союзы. Девочек-вадарок сызмальства обучали сидеть в седле, стрелять из лука без промаха, набрасывать аркан и биться длинным копьем. А еще - охотиться, читать знаки степи и переносить любые лишения. Все эти навыки, столь странные для большинства женщин сколотского народа, привыкших делить с мужем любую судьбу, посылаемую богами, Зарене давались легко. Они целиком соответствовали ее нраву: независимому, искрометному и целеустремленному. Именно за это ее и полюбила Дамира, одно имя которой наводило страх на всех соседей.
   Образ жизни аорсов сильно отличался от сколотского. Хотя они так же, как и борустениты разводили лошадей, кочевали в войлочных кибитках, ели сыр и мясо, пили молоко и бузат, но поклонялись при этом совсем иным богам и стихиям. Главной небесной владычицей вадаров была Аргимпаса-Апутара, святилища которой, окруженные круглым высоким валом, стояли во всех вадарских станах. Также аорсы почитали огонь и солнце. Но не только в божественном пантеоне и иерархии родовой власти женщины занимали лидирующее положение. Служить культу и отправлять религиозные обряды тоже должны были женщины. При погребении воительниц в могилы их клали мечи и копья.
   Эти особенности вадарского быта, столь поразившие на первых порах старого Мастира, сразу пришлись по душе Зарене. Под руководством своей наставницы она настойчиво осваивала воинские умения и премудрости жизни в степи, стремясь доказать всем и каждому, что женщина ни в чем не должна уступать мужчине. Однако наука эта была не из легких. Девочку заставляли охотиться на кабанов и волков, вооруженную лишь коротким кинжалом, спать на голой земле, переплывать широкие реки, подолгу обходиться без пищи и воды, с первого взгляда распознавать лечебные травы и объезжать самых диких лошадей. Лошади вадаров были гораздо выносливее сколотских, потому что их тренировали особым образом - они должны были нести на себе большой вес и проходить без передышки огромные расстояния. Юным воительницам также объясняли способы применения различных ядов минерального и животного происхождения. Ядами обычно обрабатывались наконечники стрел и опытные вадарки знали, как поразить врага мгновенно, как заставить страдать от нестерпимой боли, и как растянуть смертные муки на несколько дней. Главным ингредиентом самых опасных ядов была кровь ехидны, выдержанная в течение определенного срока.
   Когда Зарена подросла, Дамира начала брать ее с собой в боевые походы. Отряды аорок ходили на Тиру и Никоний - города иованов, сражались против синдов и дандариев, неизменно вызывая трепет и панику в рядах неприятеля. Бешеный напор женщин-воинов, которых иованы называли амазонками, сминал вражеские силы с одного натиска. Боевой клич Черной Пантеры был для них самым главным кошмаром.
   Зарена уже успела побывать во многих серьезных схватках и, по обычаю аорок, вела счет убитым врагам, делая отметки на чехле горита. Однако теперь, когда старик Мастир покинул этот мир, девушка вдруг решила навестить места, из которых происходил ее род. Молва о переменах в Великой Степи не обошла стороной вадарские становища.
   Всюду - и у аорсов, и у сираков, и у языгов - только и разговоров было, что о цветущей державе князя сколотов Атая, которая как-то неуловимо вобрала в себя обилие самых многочисленных областей и племен, долгое время бывших разрозненными - от агафирсов до гелонов. Говорили о счастливой и безбедной жизни, о новой доле, о благоденствии, скрепленном волей богов.
   Князь Атай, покоривший столько земель скорее мудростью, нежели силой оружия, выстроил большой город на Борустене, который стал столицей его государства. В простонародье цитадель эту так и называли - Город Атая. Теперь туда стекался люд со всех концов неохватных степей, чтобы быть полезным великому правителю: воины, кузнецы, строители, гончары, кожевники, ткачи и торговцы. Зарене очень хотелось побывать там и собственными глазами увидеть всесильного князя, о котором ходило множество самых невероятных легенд и преданий.
   Путь ее пролегал по невысокому гребню холма меж двух небольших речушек, затаившихся в густых зарослях камышей. Утомленный жаркой погодой конь направился к блеснувшей справа водной глади, но внезапно Зарена увидела на берегу, там, где река делала крутой поворот, обнажая песчаную отмель, молодого человека в одних холщовых штанах, увлеченно строившего крепость из песка.
   Поначалу девушка хотела презрительно проехать мимо, но что-то в движениях этого юноши заставляло думать, что он не просто так развлекается детской забавой. Он не отвлекся от своего занятия, даже когда тень коня Зарены легла на его постройку.
   Девушка не могла не отдать должное искусству строителя. Стены были выровнены, выглажены и казались каменными. По углам высились круглые башни с остроконечными зубьями. Внутри стен расположилось множество мелких домиков, прикрытых травяными крышами. Были даже ворота, ров и мост через него, сооруженный из мелких палочек.
   - Твое строение размоет первым же ливнем, - с сочувствием произнесла Зарена.
   - Все творения рук человеческих бренны, - отозвался парень, не оборачиваясь. Он внимательно рассматривал свое сооружение, выискивая одному ему ведомые недочеты. - Во сколько раз мой город меньше своего старшего брата - настолько и короче у него окажется жизнь.
   - Зачем же так стараться? - Зарена слезла с коня, предоставив ему пить вволю из журчащего холодного потока. - Если все равно размоет?
   - Ты только посмотри, какой чудесный берег! Какой чудный песок! Какой замечательный день... - мечтательно произнес юноша, заложив руки за голову и подставив лицо солнцу. - Разве можно было пройти мимо?
   - Как видно, тебе вовсе нечем заняться, - посочувствовала Зарена.
   - Ты угадала, - лукаво посмотрел на нее парень. - Сейчас у меня было только одно занятие - дождаться тебя и успеть закончить свою постройку до твоего прихода.
   - Ты ждал меня? - искренне удивилась Зарена. На всякий случай, положила руку на меч, заподозрив в незнакомце любителя приставать к одиноким девушкам.
   - Тебе нужно вот сюда, - взяв небольшую палочку, ее неожиданный знакомый воткнул ее в строение внутри крепости, выглядевшее больше других и напоминающее целый дворец. - Ты проедешь в ворота, - показал он, - пройдешь по главной улице и достигнешь дворца Атая. Повелителя пока нет, но он появится как раз в тот момент, когда ты будешь въезжать к нему на двор. По дороге ни с кем не заговаривай - у нас слишком много любителей позубоскалить, особенно над красивыми девушками, собравшимися на войну.
   Зарена вспыхнула, залившись краской до самых ушей, прячущихся под густыми волосами.
   Не обращая на это внимания, парень влез в длинную рубаху, скрывшую его фигуру до самых пят, набросил серую накидку с капюшоном, и, заложив в рот два пальца, свистнул так, что Зарена опять схватилась за меч.
   На свист ответило звонкое ржание. Издалека к берегу несся белый конь, такой невероятной красоты, что даже скакун Зарены прекратил пить и поднял голову, наблюдая плавный полет белоснежного красавца. Домчавшись до хозяина, конь замер, как вкопанный, склонив тонкую шею.
   - Поехали! - юноша вскочил на голый круп коня, на котором, как разглядела девушка, не было ни уздечки, ни попоны. - А то ты можешь и опоздать. Если позволишь, я проеду с тобой до ближайшего селения. Не качай головой - напрашиваться в спутники к тебе я даже и не думал.
   - Как хоть тебя зовут? - спросила Зарена, изо всех сил стараясь не выдать своего любопытства.
   - Дэвоур, - отозвался тот и поскакал вперед. Девушка сообразила, что не назвала своего имени - но, похоже, ее спутник и без того знал достаточно.
   - И ты правда ждал меня все это время? - спросила она недоверчиво, когда ее конь поравнялся с конем Дэвоура.
   - С того момента, как обнаружил твое приближение, - ответил тот.
   - Да ты был так увлечен своей песчаной крепостью, что я могла бы тебе голову снести, а ты бы и не заметил! - воскликнула Зарена, пытаясь вложить в возглас как можно больше презрения. Спутник ее, спокойный и невозмутимый, постоянно заставлял ее чувствовать какую-то неуверенность в себе. А эти глаза цвета бездонного моря на таком молодом лице казались глазами древнего мудреца...
   Дэвору вдруг глянул на нее с серьезным выражением.
   - А ты и вправду считаешь нужным первым делом сносить головы новым знакомым?
   Зарена потупилась.
   - Я знал, что ты проедешь тут. Хочу тебя предупредить, ты росла среди женщин, и наши мужчины не потерпят над собой твоего превосходства. В окружении Атая к твоей славе будут ревновать, строить козни; постарайся не нажить там ненужных врагов.
   - Пусть это беспокоит моих врагов! - девушка блеснула глазами.
   - Заедем в селение, - предложил Дэвоур неожиданно, указывая на неизвестно откуда взявшуюся деревушку, притулившуюся в высохшей балке ручья.
   - Слава богам, приведшим тебя в наши края! - встретил его старейшина, возглавлявший довольно большую толпу жителей. - У нас пересох колодец, поивший нас водой многие годы, и мы не знаем, где сделать новый.
   Дэвоур быстро спешился, отошел к старому колодцу - и вдруг, закрыв глаза, медленным шагом двинулся вокруг плетеных хижин селения. Иногда он покачивался из стороны в сторону, иногда замирал на месте, прислушиваясь - наконец, внезапно открыв глаза, убежденно указал на землю у себя под ногами.
   - Подземная водная жила ушла с прежнего места из-за обвала выше по течению реки, - махнул он рукой куда-то вдаль. - Теперь вам придется брать воду из другой жилы.
   Не слушая благодарностей жителей, он вскочил на коня и подъехал к Зарене. Та смотрела на него со все возрастающим любопытством.
   - Так ты - водознатец? - спросила она. Дэвоур улыбнулся.
   - Это лишь одно из моих умений.
   - А ты уверен, что они найдут воду?
   - Уверен, но на всякий случай вечером вернусь и проверю, добрались ли они до жилы.
   Вскоре Дэвоур указал ей на темнеющую вдалеке зеленую полоску.
   - Краем леса ты доберешься до Борустена, а там тебе укажут путь к городу Атая. Тут я покину тебя; но думаю, мы еще встретимся.
   Он развернул коня и помчался назад, не оглядываясь, хотя и знал, что Зарена, не отрываясь, смотрит ему вслед...
  
   Глава 4. Наследник подрастает.
   От дворца Филиппа князь сколотов направил коня далее на юг, в самое сердце Эллады. Более в Македне его ничего не держало - все, что мог, он уже сделал, и исправить свершившееся был не в силах. События неслись совсем в ином направлении, нежели он предполагал изначально, да и направляла их совсем другая рука. Атай мог лишь корить себя за то, что, занимаясь Филиппом, совсем упустил из виду его наследника. В последнее время отношения между царем и его сыном стали весьма напряженными, хотя еще совсем недавно Филипп в нем души не чаял.
   Но сильнее, чем Атая, этот вопрос мучил самого царя - когда и где он упустил свою власть над сыном?
   ...Мощеный каменными плитами и присыпанный песком двор в Саду Диоскуров являлся в Пеллионе и стадионом, и палестрой. Здесь упражнялся царь Филипп, в часы, свободные от походов, пиров и любовных утех. Здесь же, в тени стройных кипарисов, суровый Леонид приучил заниматься и Александра. Царевич осваивал гимнастику, атлетику и кулачный бой.
   Леонид, уроженец заснеженных склонов Эпира и родственник царицы Олимпиады много путешествовал в юности по Беотии, Аттике и Арголиде. Он в совершенстве освоил жесткие методы воспитания подростков и культуру гармоничного развития тела. Теперь все свои знания он пытался привить своенравному сыну Филиппа.
   С царевичем приходилось нелегко. Александр инстинктивно не желал никому подчиняться и делать то, что ему не нравилось. Но если его терпеливые учителя поэзии, музыки, риторики и греческого языка лишь вздыхали, робко увещевая мальчика и пугая его гневом отца, то Леонид действовал по-другому. Невозмутимый эпирот, не раз ночевавший в снегу на горных утесах, побывавший в серьезных боях и покрытый белыми выбоинами шрамов от ключиц до щиколоток просто не давал царевичу спуску. Начиная очередное занятие, он неизменно испытывал такое чувство, будто входил в клетку к опасному хищнику. Нельзя было и на долю мгновения показать свою слабость.
   Но чем беспощаднее был Леонид, подавляя царевича своей волей и настойчивостью, тем большие это приносило плоды. Александр понимал только язык силы. А потому - он никогда не жаловался отцу на ссадины и синяки, полученные от увесистой палки воспитателя, скрывая их под одеждой.
   Помимо прыжков, бега, метания диска и копья Леонид учил одиннадцатилетнего подростка спать на голой земле по-солдатски, завернувшись в плащ, купаться в ледяных ключах в роще Дриад и совершать утомительные восхождения к скальным отрогам Кабунских гор.
   Олимпиада стала замечать, как обветрилась кожа сына, как огрубел его голос, еще недавно звеневший в коридорах дворца словно колокольчик. Несколько раз она хотела поговорить с Леонидом наедине - упросить быть с ним мягче, заботливее, но потом сама удерживала себя, лишь тихо вздыхая в стороне.
   Царица понимала, что не имеет права вмешиваться в дело воспитания сына, будущего наследника и правителя Македны. К тому же, ей так необходим был теперь сильный защитник в доме! Выходки Филиппа с каждым днем становились все несноснее. Он часто оскорблял ее в присутствии слуг и, похоже, не пропускал ни одной женщины в городе, появляясь на пирах в сопровождении все новых фавориток. Дорогу к ее супружескому ложу в гинекее царь давно забыл.
   Бывало, Олимпиада обхватывала ладонями голову Александра и крепко прижимала к груди, в этом немом жесте выплескивала всю свою обиду и отчаяние. И мальчик всегда понимал ее без слов. Но теперь Александр стал так стремительно меняться, что царица не узнавала его. С ним уже трудно было шутить, говорить о разных пустяках, а из объятий он решительно высвобождался. Мальчик редко улыбался и грезил лишь войнами и сражениями.
   Отмечая его успехи в физическом воспитании, Филипп позволил Александру тренироваться в Саду Диоскуров со своими друзьями - отпрысками знатных македонских родов. Первым среди них по праву считался Гефестион, сын Аминты, с которым царевич был неразлучен. Этот высокий черноволосый мальчик мог часами ходить за Александром, точно его тень, выслушивая его восторженные рассказы о подвигах Геракла. Он был неразговорчив и пребывал в постоянной задумчивости.
   Птолемей, сын Лага - крепыш с немного угловатыми плечами и простодушным лицом, отличался открытым характером и завидной исполнительностью, за что и получил от сверстников прозвище Простофиля.
   Филота, сын Пармениона, казался среди всех самым изнеженным. Еще он был, что называется, сам себе на уме, а потому часто стоял в стороне от резвящихся подростков, с пеной у рта обсуждавших очередную победу царя Филиппа на халкидских нагорьях.
   Были и другие - Неарх, Гарпал, Лаомедонт. Все они увлеченно упражнялись, соревнуясь в ловкости, быстроте и силе.
   С Гефестионом Александр тренировался обычно до седьмого пота, пока на лбу у сына Аминты не выступала испарина. Они вместе бегали, поднимали тяжести и упорно боролись, оттачивая до блеска хитроумные приемы, придуманные эллинскими атлетами. Еще много фехтовали деревянными палками. Однажды Гефестион сумел провести чистый бросок и царевич при падении ободрал бедро. Однако выражение глаз Александра совсем не изменилось, и он продолжал упражняться, как ни в чем не бывало. В другой раз Гефестион случайно рассек ему палкой бровь. И опять - никаких эмоций.
   -Александр! - не удержался от вопроса сын Аминты. - Ты правда совсем не чувствуешь боли или просто сдерживаешь себя, чтобы не показать виду?
   -Боль? - удивился царевич и пожал плечами.
   До некоторых пор Александру не приходило в голову, что он чем-то отличается от своих ровесников. Но друзья, с которыми он проводил свое время, стали все чаще замечать, что сын Филиппа не только не чувствителен к болевым ощущениям, но еще и обладает необычайной выносливостью. Он никогда не жаловался на усталость и не отдыхал, пока другие припадали к лавке или обливались водой из кувшинов на тренировочной площадке.
   -Александр то у нас - несгибаемый, - улыбался Неарх. - Из чего ты сделан, Александр? Из железа, из камня, из мрамора?
   -Плоть настоящего героя неуязвима, - полушутя - полусерьезно ответил за царевича Гефестион. - Александр у нас не простой смертный. Он особой породы, Избранной.
   -Это как Ахилесс что ли? - нахмурил лоб Птолемей, который никогда не понимал шуток.
   -Как Ахилесс, - согласился Гефестион под дружный смех мальчишек, - только еще лучше. Скорее, как Геракл: получеловек, полубог.
   Царь Филипп, благодушно выслушивая доклады учителей, наперебой хваливших сына, только улыбался. Как-то вечером, после возвращения из похода в Иллирию, он позвал Александра к себе в ойкос.
   -Хочу с тобой поговорить, сын, - сказал он серьезно. - Присядь.
   Царевич посмотрел на отца. Высушенное ветром и солнцем лицо, так и пахнущее воздухом высокогорий, потрескавшиеся губы, вытекший глаз, за который недруги называли царя Кривой, а еще несколько сломанных и неправильно сросшихся костей - вот и весь облик победоносного героя. Иногда Александру казалось, что вино и женщины есть та единственная отрада, в которой может забыться человек, ведущий столь суровую жизнь.
   -Слышал про твои успехи. Леонид тебя хвалит. Говорит, всех обходишь в упражнениях. Тело закалил. Но сила воина не только в крепости тела и точном ударе.
   -А в чем еще, отец? - удивился царевич.
   Филипп приложил палец ко лбу.
   -В этом. Воин, полководец, царь должен уметь хорошо мыслить, просчитывая все действия на несколько шагов вперед. А не только мечом махать.
   -Мыслить? - переспросил Александр.
   -Принимать верные решения, - пояснил Филипп. - Находить выход из трудных положений и, по возможности, меньше ошибаться. Война ошибок не прощает.
   Александр молчал.
   -Хорошо, - сказал Филипп, - я приведу тебе пример, чтобы ты меня понял. Ты ведь много слышал об отваге и мужестве спартиатов?
   Царевич кивнул.
   -Веками они не знали себе равных в Элладе, - продолжал Филипп. - Это прирожденные воины. Война для них - все равно, что праздник. Они отправляются на нее с песнями, украшая головы венками. А ты знаешь, как они воспитывают своих детей?
   -Знаю, - кивнул Александр. - Мне Лисимах рассказывал. - По законам Ликурга. Это значит - уметь подолгу не спать и не есть, переносить любые трудности и добиваться цели любой ценой.
   -Верно. С семи лет спартиат живет только для войны. Его отдают в агелу таких же, как он детей-воинов. Там упражняются целыми днями, не щадя ни своей плоти, ни своих товарищей. А ночами охотятся на волков в ущельях Тайгета и ...на людей в селах илотов. Подготовка спартиатов не знает изъяна, ведь возвращаться без победы с поля боя для них - несмываемый позор. Вот и посуди, как опасен на войне такой враг: дисциплинированный, закаленный, не знающий слабостей и не привыкший отступать. За многие века никто не мог сладить с их войском.
   -Я знаю, - сказал царевич. - Они били персов при Платеях. И атенцев тоже били.
   -И все же, даже такую совершенную твердь смогли сокрушить. Ты слышал об Эпаминонде?
   Александр покачал головой.
   -Это полководец из Тебай, беотарх, как у них говорят. Он был моим учителем в военном деле, когда я жил в Тебаях.
   Да, и от матери, и от кормилицы Ланики царевичу доводилось слышать что-то смутное о прошлом отца. На правах почетного заложника он провел несколько лет где-то в Беотии.
   -Редкого ума был человек, - Филипп в раздумье прикрыл единственный глаз и запрокинул голову. - По виду, казалось бы, хиляк хиляком - никогда большой силой не отличался. А мыслить мог так, что любую мелочь просчитывал вдоль и поперек. С малых лет от книжек не отрывался. Философ, словом.
   -И он победил спартиатов?
   -Да. Придумал, как победить. Тебайцы, как и все беотяне, крепкого войска ведь никогда не имели. Но спартиаты своими налетами и постоянным разбоем заставили их полюбить ратную науку. Натерпелись беотяне от Лакедемона сполна. Города их грабили, людей пленяли, пашни выжигали. Да еще и Кадмею захватили - это крепость главная в Тебаях. Там спартиаты свой гарнизон разместили. Тут уж терпение у тебайцев иссякло. Эпаминонд поднял всю Беотию на борьбу с врагом. Началась большая война.
   Александр слушал отца, затаив дыхание.
   -Сначала страшно было, - продолжал Филипп. - Спартиаты отродясь сражений не проигрывали. Но Эпаминонд придумал хитрую систему и с меньшим войском сумел разбить неприятеля на голову. Такого никогда прежде не случалось.
   -Как это было? Расскажи! - загорелся царевич. - Сколько у него было воинов? Как стояла фаланга? Были ли всадники?
   Филипп улыбнулся.
   -У Эпаминонда было шесть тысяч гоплитов и полторы тысячи всадников. А у спартанского царя Клеомброта - десять тысяч гоплитов и тысяча всадников - перевес немалый. Потому и строй у спартиатов был длиннее. Клеомброт рассчитывал на охват. Он построил пехоту в двенадцать шеренг - фалангу, значит. Он сам, эфоры и все лучшие воины встали, как водится, на правом крыле. Ты же знаешь: эллины всегда так воевали. Ставили сильнейшие части на правом крыле, левое слабое крыло врага сминали, а потом начинался бой победивших крыльев.
   -А что беотяне?
   -Эпаминонд этот порядок нарушил. Он поставил сильнейших бойцов не на правом, а на левом крыле. Всех лучших там собрал, вместе со Священным Отрядом. Получился строй глубиной в пятьдесят щитов.
   -Ого! - удивился царевич.
   -Это эмбалон называется. Клин. Такого удара спартиаты не выдержали. Пытались, конечно, перестроить ряды, когда увидали глубину беотийского строя, да поздно было. К тому же конники Эпаминонда спартанских конников тоже обманули перед боем - сделали вид, что уходят в свой лагерь, а сами неожиданно повернулись и атаковали. Так что спартиаты уже свой порядок перед боем смешали. А эмбалон спартанскую фалангу развалил. На правом крыле спартиаты дрались до последнего - лучшие мужи там пали вместе с царем. Но что они могли? Если на одном участке численный перевес, то в лоб его не одолеешь. А спартиаты, иначе как грубым навалом воевать не умели. Разбить же левое, слабое крыло Клеомброта, где стояли спартанские союзники, было только делом времени. Вот и получилось, что самое могучее и подготовленное войско в Элладе было побеждено не силой, но разумом.
   Александр задумался.
   -Эта наука называется стратегией, - пояснил Филипп, - а освоить ее можно, если неустанно тренировать свое мышление. Тогда сможешь находить неожиданные решения, которые сбивают врага с толку. Ты думаешь, как я столько городов завоевал?
   -Да, я помню, как ты обманул атенцев с Амфиполем, пообещав завоевать его для них, а Олимф взял зимой, когда никто воюет! - восхищенно воскликнул Александр, который хорошо знал все военные компании отца. - И Метону, и Теры...
   -У тебя хорошие учителя, - Филипп поднялся со скамьи и подошел к проему окна. - Все они развивают разные грани твоих способностей. Но для того, чтобы ты узнал истинные возможности разума и раскрыл в себе его безграничную силу, способную изменять мир, нужен совсем другой человек.
   -Ты уверен, отец? - спросил царевич.
   -Да, - твердо сказал Филипп. - Тебе нужен тот, кто объяснит тебе, что такое человек, общество, государство. Кто сможет научить тебя понимать законы, по которым существует и движется окружающий мир. У мира множество тайн и секретов. Если ты научишься в них разбираться, то всегда будешь оставаться хозяином положения. Ты будешь достигать своих целей с минимальными затратами.
   -Но где же найти такого человека?
   -Я знаю одного, - Филипп почесал бороду. - Когда-то мы были с ним хорошими друзьями... Нужно будет непременно пригласить его в Пеллу. Это Стагирит, ученик Платона.
   -Хорошо, отец, - безропотно согласился Александр. - Если ты хочешь, чтобы меня учил философ, я буду слушаться его во всем. А сейчас - можно мне пойти во двор? Мы хотим поиграть в мяч с Гефестионом.
   -Ступай, - Филипп сделал легкий жест рукой.
   Невольно его взгляд упал на крылатый кулон амулета, поблескивающий на шее мальчика.
   -Ты хоть на ночь его снимаешь?
   -Зачем? - поднял брови Александр. - Мне с ним хорошо и спокойно. Я все время чувствую себя защищенным и ни в чем не сомневаюсь.
   Филипп взглядом отпустил сына.
   Это было в последний раз, когда они разговаривали спокойно, как отец с сыном.
   Глава 5. Последний эллин.
   -...Если кто-то из вас, граждане атенские, думает, что с Филиппом трудно вести войну, и судит об этом по тому, как велики имеющиеся у него силы, и еще потому, что государство наше потеряло все укрепленные места, то судит тот, конечно, правильно. Но пусть он примет в расчет то, что мы, граждане атенские, когда-то владели как своими, Пидной, Потидеей и Мефоной, и многие из племен, действующих теперь заодно с ним, были самостоятельны и предпочитали дружить с нами.
   Демостен стоял как воин, изготовившийся к бою. Глаза его метали молнии.
   -Филипп все покорил и всем владеет. Одними местами - как военной добычей, другими - на правах союзника. Действительно, все хотят быть в союзе с ним и иметь дело лишь с тем, кто имеет в руках силу.
   -Почему же и нам не быть в союзе с Филиппом? - крикнул кто-то из толпы.
   Демостен цепким взглядом выделил говорившего из густой людской массы, собравшейся на Пниксе.
   -Да неужели, граждане атенские, вы не видите всю опасность существующего положения дел? Забыли про коварство и вероломство Филиппа? До какой дерзости дошел этот человек: он не дает нам даже выбора! Он не таков, чтобы раз завладев чем-то, довольствоваться достигнутым, но захватывает все новое и новое, расставляя против нас сети. Ему всего мало! А мы, тем временем, медлим и сидим, сложа руки. Так когда же наконец, граждане атенские, вы будете делать то, что нужно? Чего вы еще дожидаетесь? Опасность уже дышит вам в лицо.
   Народ слушал оратора взволнованно. Почти всех беспокоили успехи Македны. Амфиполь, Потидея, цветущий некогда Олинф, который ныне лежит в руинах: все оказалось в пасти македонского хищника. Что дальше? Армия Филиппа очень сильна и сладить с ней еще никому не удавалось. Амбракия, Левкада стали новой жертвой Македны. Даже на Эвбее - в Орее, Филипп копьями своих солдат утвердил своего ставленника - тирана Филистида. Под самым носом атенцев! Нужно было любой ценой остановить это страшное продвижение.
   Толпа рукоплескала вдохновенной речи Демостена. Никто не знал и не ведал, как долго пришлось ему работать над собой, чтобы суметь завоевать ее внимание. Сколько дней и ночей провел он на берегу Фреатидской Бухты, неустанно оттачивая ораторское мастерство. Демостен набирал полный рот гальки, чтобы не картавить и не заикаться, подвешивал над плечом острый меч, чтобы искоренить нервозные подергивания. Там, среди клокочущих волн Эгеиды, он даже научился перекрывать своим голосом шум морского прибоя.
   И совсем никто не знал, что именно послужило началом такого переворота в душе ныне прославленного оратора...
   ...Если стоять на самом краю огромного Камня Тефиды во Фреатидской Бухте, высокие волны разбиваются о его отполированную твердь у самых ног тысячами колючих и жадных брызг. Они будоражат своим ледяным паром, заставляют раздуваться ноздри. Из этого бурного фонтана опьяняющей свежести рождается дух подлинной свободы.
   Демостен любил море. Он мог проводить здесь долгие часы, пока туника его не прилипала к телу, а легкая дрожь не начинала сводить плечи. Но это лишь наполняло его необъятным волнением и побуждало сердце сильнее биться в груди. Перед лицом этой рокочущей бездны вод, завораживающей своей божественной мощью, он был сам собой. Ему не нужно было притворяться и играть чужие роли.
   Демостен грезил о великой судьбе, воображая себя новым Фемистоклом. Вот так же, должно быть, Спаситель Отечества взирал со скалистых высот на пенную пучину Эгеиды, вынашивая планы Саламинского сражения. Увы, весь пыл душевного возбуждения пропадал, как только Демостен покидал бухту. Возвращаясь в тесные кварталы Лимны, Агре и Диомеи, он вновь становился неудачником, рожденным на свет для потехи сограждан. Здесь его называли Батталом и презрительно ухмылялись вслед. Что могло быть унизительнее этой дурацкой эпиклесы? Назвать афинского юношу именем нелепого флейтиста, который всю жизнь проходил в женских нарядах и был слабее тростинки!
   Да, природа не оделила Демостена физической силой. В отличие от своих сверстников с улицы Тренога - ладно скроенных и мускулистых ребят - он никогда не ходил в палестру, так как упражнения давались ему с непомерным трудом и угнетали дух. Нескладный, с оттопыренными лопатками, вечно дергающимся плечом и искривленным носом он мучительно сознавал свою неполноценность, страшась даже показаться на Агоре или пройтись по Керамику. Женщины никогда не смотрели в его сторону. Это тоже угнетало Демостена, потому как все его знакомцы давно уже прославились любовными подвигами и слыли опытными обольстителями.
   С самого детства Демостен был приучен жизнью к лишениям и невзгодам. Немалое состояние, унаследованное от рано умершего отца, присвоили себе братья матери Афоб и Анетор, назначенные опекунами. Средств порою не хватало даже на то, чтобы оплатить учебу в школе и купить приличную одежду и обувь. Приходилось по нескольку лет ходить в обносках. Желтая туника без канта давно выцвела и села от частой стирки, сандалии стоптались, а задники на них Демостен латал сам. Гиматион тоже был только один - дыры на нем нужно было старательно штопать и прятать за складками, продавленными тяжелым камнем, нагретым на решетке очага.
   Все деньги, которыми он располагал, шли на оплату уроков Исея и покупку книг по
   судопроизводству, истории и философии. По меньшей мере, вопрос о том, чем заниматься в жизни, у Демостена никогда не стоял. С того самого дня, как он услышал на Пниксе вдохновенную, но взвешенную речь Исея в защиту пострадавших от недобросовестных кредиторов геоморов из дема Коллитос, он начал учиться ораторскому искусству. Возможность словом воздействовать на умы и волю слушателей показалась Демостену настоящей магией, и он рьяно принялся за дело, осваивая рекомендации учителя. К тому же, ораторы неплохо зарабатывали - не зря же судебные процессы составляли центральную часть всей общественной жизни в Атенас.
   Исей, конечно, не являлся самым ярким образцом красноречия в городе, но его услуги были вполне доступны для стесненного в средствах юноши. В школу же к прославленному Исократу, слава которого гремела по всей Аттике как большой медный гонг из Эрехтейона, путь для него был явно закрыт.
   Демостен каждый день жил надеждой на светлое будущее. Ничего иного ему просто не оставалось. Он ждал, что однажды проснется знаменитым. Сначала он непременно отсудит у нечестивых опекунов мебельную мастерскую на углу Коэле и оружейню у Дипилонских Ворот, вернет все сбережения отца в золотой и серебряной монете, а там... Там уже открывался полный простор для самого смелого воображения.
   Впрочем, когда Демостен начинал думать о своих предстоящих успехах на ораторском поприще, его вновь охватывали сомнения. Да, за неполных четыре года обучения он в совершенстве освоил теорию построения речи, приемы софистики и логики. Научился сам составлять речи для суда и декламировать на память речения известных ораторов.
   Только вот голос его по-прежнему оставался слабым и невнятным, как в раннем детстве. Еще он немилосердно картавил, заикался и нервно дергал непослушным плечом. Одна единственная попытка подменить заболевшего учителя в суде закончилась полным провалом. Такого позора Демостен еще никогда не испытывал! От свиста и ругательств, летевших в него словно камни из рядов слушателей, он убежал, закрыв лицо руками. Как побитая собака...
   Но и расставаться со своей мечтой Демостен тоже не хотел. Пережив самый пик отчаяния и разочарования в себе, он пришел, как ему показалось, к единственно правильному выводу. Нужно развивать голос. Что он еще может делать в этой, такой враждебной к нему жизни? Он не видел больше ни одной области для приложения своих усилий. Для военного он был слишком немощен, хоть и грезил по ночам лаврами Мильтиада и Аристида. Открытию доходного предприятия мешало отсутствие начального капитала. Писать стихи и сочинять музыку? Для этого не было таланта.
   И Демостен начал приходить к берегу моря, чтобы в полном одиночестве оттачивать свою речь. Еще он гулял здесь, наслаждаясь покоем; кормил слетающихся к нему чаек, отламывая куски от припасенных лепешек; садился на корточки и погружал ладони в темно-сиреневые с изумрудным отливом воды Эгеиды. Он думал о былой славе Атен.
   Некогда величайший город эллинского края, одухотворявший поэтов, художников и философов, неуклонно приходил в забвение. Где же твой сиятельный блеск, Град Паллады? Светоч мудрости, питавший своим огнем целый мир, давно померк и в его жалких огарках уже не увидеть следов прежнего великолепия. Тяжелая длань богов наказала атенцев за высокомерие и жадность. Пожары и кровь Пелопонесской войны оставили свое страшное клеймо. Но куда хуже была разъедающая душу горечь поражения. Граждане, считавшие себя первыми под солнцем, ныне вынуждены влачить бремя униженных и согбенных... Где они, новые Перикл и Кимон? Никто уже не печется о попранной славе. Люди в Атенах живут только повседневными заботами. Их волнует, как плотнее набить брюхо, где услышать скабрезные новости о любовных похождениях пританов с гетерами, как заработать хорошие барыши на бегах или занять престижное место в театре Диониса...
   А он снова и снова приходит к морю, что есть силы, декламируя патриотические оды Каллина и Тиртея:
   "...Так как потомки вы все необорного в битвах Геракла,
   Будьте бодры, еще Зевс не отрекся от вас!
   Вражеских полчищ огромных не бойтесь, не ведайте страха,
   Каждый пусть держит свой щит прямо меж первых бойцов..."
   Так вещал Демостен, но все его слова бесследно тонули в бушующем грохоте Эгеиды. Однако юноша не сдавался. Выставив правую ногу вперед, как это обычно делал Исократ, он совершал величественные жесты руками, отрепетированные дома перед зеркалом, и неутомимо возглашал к небесам, силясь пробиться голосом через хоралы пенных волн:
   "...Гордостью будет служить и для города и для народа
   Тот, кто, шагнув широко, в первый продвинется ряд.
   И, преисполнен упорства, забудет о бегстве позорном,
   Жизни своей не щадя и многомощной души..."
   Дух юноши воспламенялся, кровь стучала в жилах. Он почти кричал, вкладывая в древние строки все свое существо:
   "...Стойте под сводом щитов, ими прикрывши ряды,
   Каждый в строю боевом: Памфилы, Гиллеи, Диманы,
   Копья, угрозу мужам, крепко сжимая в руках.
   И на бессмертных богов храбро во всем положившись,
   Без промедленья словам будем послушны вождям..."
   -Положиться на богов можно, когда знаешь их промысел, - раздался вдруг за спиной Демостена скрипучий голос, нещадно коверкавший благозвучный аттический говор.
   Быстро обернувшись, юноша увидел насмешливо разглядывающего его старика в черном фригийском колпаке, измятых штанах, нелепо выглядывающих из-под хитона, и запыленном плаще одрисского покроя. Вся эта разнородная одежда, конечно, не могла скрыть варварского происхождения незнакомца. В его заостренных чертах загорелого лица Демостен безошибочно распознал скифа.
   Дело в том, что бабка юноши тоже была скифянкой из какого-то далекого племени за Борустеном. Дед взял ее в жены, нарушив все правила и обычаи, чем доставил много проблем своему сыну, с трудом сумевшему сохранить права атенского гражданства. Демостен не любил вспоминать о своих родовых корнях.
   -Что тебе нужно? - спросил он, придав своему лицу строгое выражение. Юноша боялся, что имеет дело с очередным насмешником.
   -Привет тебе, благородный Демостен, от верховного повелителя всех сколотов царя Атая, - сказал старец, приложив руку к сердцу. - Стоило немалых трудов разыскать тебя. Дороги очень плохие, в Тракее и Тессалии полыхает война...
   Демостен копался в памяти. Имя скифского царя казалось ему смутно знакомым, будто он где-то его уже слышал.
   -Я маленький человек, - сказал он наконец, не зная еще, как ему относиться к этому странному заявлению. - Какое дело может привести ко мне человека от царя скифов? Или ты просто вздумал потешаться надо мной?
   -Обман и лукавство не в чести у борустенитов, - невозмутимо ответил незнакомец.
   -Ты мог бы узнать это от своей бабушки, если бы в детстве внимательно слушал ее рассказы.
   -Откуда... - у Демостена перехватило дыхание, - откуда ты можешь знать?! Кто ты? Зачем ты здесь?
   - Считай, что я пришел по велению Атая, - скиф говорил медленно, стараясь правильно расставлять ударение в слогах. - Царь желает тебе долгой и счастливой жизни.
   -Откуда он знает меня?
   -Атай много чего знает, - в речи незнакомца появилась загадочность. - Может быть, ты слышал, что о нем говорят? Люди толкуют, будто взору его открыты все земные пути и даже произволение небесных владык.
   -Ты хочешь сказать, - Демостен напрягся, - что твой царь наделен жреческим даром предвидения? Я слышал, что такие давно перевелись со времен правителей Кносса.
   -Атай и царь, и воин, и жрец в одном лице, - отвечал незнакомец. - Как царь он управляет народом на своих многочисленных землях; как воин - повергает недругов на поле брани; как жрец - читает знаки людских судеб. Он знает и твою судьбу, Демостен.
   Юноша недоверчиво усмехнулся.
   -И что же такого увиделось ему в моей судьбе, что он отрядил ко мне посланника с самого Борустена?
   -Он увидел в тебе защитника Эллады от лютой беды, подобной которой никогда еще не знали ваши города, - сумрачно молвил скиф.
   Улыбка не исчезала с лица Демостена.
   -Я? Защитник? От кого же повелит защищать греков прозорливый царь Атай? От спартиатов? От персов? От тебайцев?
   - Есть враги гораздо страшнее, - понизил голос незнакомец.
   - Уж не о богах ли ты говоришь? - усмехнулся Демостен.
   - Боги приложили руку к их существованию, - отозвался скиф. - Но не богов следует винить за то, что эти враги окружили вас. Я говорю о человеческих страстях и пороках. Атены развращены богатством и жадностью, стяжательством и сладострастием. Каждый из вас почитает себя центром мира - и потому ни один из вас не придет другому на выручку. А между тем, уже появился тот, кто знает все ваши слабости и сумеет использовать ваших внутренних врагов - против вас самих.
   - Кто же это? - улыбка медленно сползала с лица юноши.
   - Это Македна, - спокойно ответил старец. - Македна и ее царь Филипп, сын Аминты.
   -Ты смеешься надо мной? - возмущенно вскричал Демостен, потеряв всякое терпение. - Филипп? Дикарь? Царь полуварварской страны? Чем же он так страшен Элладе?
   - Для вас сейчас представляет опасность любой, сколь-нибудь сильный, вождь, - ответил гость, не поведя и бровью. - А этот человек стократ опаснее для греков, чем Дарий или Ксеркс. Прежде всего потому, что он слишком хорошо вас знает. Лучше, чем вы сами знаете себя. И потому, что ваши сограждане сами ищут дружбы с ним, они открыты для него. Если вы не одумаетесь, он просто проглотит Элладу, как змея беспечную лягушку. Черная туча уже нависла над вами. Отогнать ее может только могучий герой, спаситель отчизны, вдохновитель людей. Так говорит тебе царь Атай.
   -С чего я должен верить в опасность Македны? - упирался Демостен. - Я даже толком не знаю, где она находиться. Где-то между Тессалией и тракейскими горами, на которых никогда не тает снег... На самом севере, где волосатые дикари, почти не слезающие с лошадей, в пьяном угаре именуют себя "благородными эллинами". Да и кто такой этот Филипп, сын Аминты?
   - О, это непростой человек... - глаза скифа затуманились воспоминаниями. - Филипп много лет жил заложником в Тебаях. Там он вдоль и поперек изучил всю подноготную военного дела, запоминая приемы строевого боя Эпаминонда и Пелопида. А еще он изучает вашу философию, вашу систему обучения молодежи, ваше оружие, ваши навыки управления. Еще он набирается сил у Персии, у Скифии, и создает свою систему боя. Такую, какой еще не было ни в Элладе, ни в Персии.
   -Что ж с того? - не понимал Демостен.
   - Если вы хотите противостоять ему, вам нужно забыть свои обиды и недоверие. Вам нужно объединиться, и день и ночь учить и учить своих воинов, а не предаваться развлечениям. Иначе армия Филиппа просто сомнет ваши разрозненные отряды с одного натиска, - проворчал незнакомец, начиная сердиться, - так, что и костей не соберешь. Пройдется, как косарь по спелому лугу, как горная лавина по спящей долине.
   -Ваш царь Атай проявляет поистине отеческую заботу об Элладе, - заметил Демостен с легким сарказмом. - С чего бы это у нас появился такой благодетель?
   -Похоже, дух борустенитов совсем выветрился из твоей крови, раз ты подвергаешь сомнению их мудрость и благородство, - старик бросил на Демостена изучающий взгляд. - Атай много лет доказывал свое право называться Всеведающим. Он зрит многое из того, что пока сокрыто. И он уже знает - Эллада падет. Спасти ее может лишь доблестный муж, способный силой своего слова сплотить все роды эллинов. Только собравшись в железный кулак, вы отразите македонского зверя.
   Демостен задумался.
   -Разве царю скифов есть дело до нашей участи? Борустен далеко. Македонские копья не перепрыгнут через снежные перевалы и глубокие реки.
   -Ты ошибаешься. Если ты не выдернешь своих соотечественников из оцепенения, подобного смертному сну, не вернешь минувшую славу Элладе, Македна сперва сожрет вас - а потом сама, отравленная ядом ваших пороков, станет заражать весь остальной мир. И уже через нее эта отрава потечет в наши тихие степи, сначала тонким ручейком - а потом сметающим все неудержимым потоком...
   -Похоже, ваш Атай либо всезрячий пророк, либо занятный сказочник, - Демостен покачал головой. - Я пока не разберу. Но почему, скажи, он послал тебя ко мне? Не к Харету? Не к Харидему? Я не полководец и не политик.
   Глаза скифа ярко блеснули.
   -Потому что ты - Последний Эллин. Тот единственный, кто еще в силах возродить древнюю гордость Эллады.
   -Я? - изумился Демостен. - Ты издеваешься надо мной? Да нет во всей Элладе неудачника большего, чем я! Что я могу? Кого и в чем способен вразумить? Да даже нищий на рынке обладает большим даром убеждения. Его, по крайней мере, слушают. А меня однажды едва не оплевали...
   -Ты пока не знаешь себя,- как-то отдаленно произнес незнакомец. - Спроси же прямо сейчас. Кто ты, Демостен? Для чего ты живешь на этой земле? Желаешь ли ты и дальше потешать своей слабостью народ атенский, или же превратишься в колосса духа, за которым пойдут толпы?
   -Подожди, подожди, - смутился Демостен. Он вдруг почувствовал нарастающее смятение. - Все то, что ты мне говоришь, так странно... Так неожиданно.
   -Ты, Демостен, сын Демостена - Спаситель Эллады, глас свободы и доблести всех эллинов! - оглушительно прокричал скиф, заглянув юноше в глаза. - Ты слышишь меня? Спаситель Эллады! Твоя слабость исчезнет как старая волна, сменившись новой, - он вытянул руку в сторону моря, - высокой и мощной волной, ведущей за собой бурю. Ты будешь вестником справедливости, символом благородной борьбы с миром праха и тьмы. Я слишком ясно видел твое будущее и открываю его тебе сегодня. Думай над моими словами. Запомни: если не ты, то никто. Ты - Последний Эллин!..
   Отголоски слов удаляющегося скифа медленно замирали, мешаясь с нарастающим ревом прибоя. Демостен еще долго стоял у самой кромки моря, неподвижными глазами уперевшись в малиновый горизонт, над которым дымились лазоревые облака...
   ...Встреча со странным скифом, представившимся посланником царя Атая у Камня Тефиды, перевернула весь его мир. В душе Демостена словно зажглась яркая звезда, и теперь она направляла его вперед своим неугасающим светом. Речи против Филиппа открыли жителям Атен глаза на угрозу, нависшую над древней эллинской отчизной. Должно быть, ни один полководец в Элладе не причинил столько вреда царю Македны, сколько искрометное слово Демостена. А сколько опасных планов Филиппа было предупреждено и сорвано его неуемными стараниями!
   Но расшевелить эллинов и заставить их сплотиться было очень трудно. Одни еще не верили в реальность существующей угрозы, другие, подобно Исократу и Эсхину, подкупленным Филиппом, держали сторону Македны и вносили разлад в общественное мнение. Третьи были нерешительны и просто ждали, чем же все закончиться. Демостен боролся один. И против Македны, и против нерадивых сограждан, и против своей тяжелой судьбы. Но он больше не сомневался в себе. Он принял свой путь с совершенной решимостью сердца. Теперь нужно было идти до конца: победить или погибнуть.
   Наибольших усилий для Демостена потребовала борьба за Олинф - могучий процветающий полис, бывший некогда колонией атенцев. Оказавшись на пути македонского завоевателя, Олинф воззвал к своей исторической метрополии. Трижды, пока тянулась эта изнурительная война, Демостен выступал на Пниксе, призывая сограждан к противодействию Филиппу.
   Результатом его усилий стала отправка флота и войска под руководством искушенного стратега Харета. Однако бои против прекрасно подготовленной и сплоченной македонской армии завершились полным поражением. Весь боевой опыт и искусство атенцев и олинфян оказались тщетными перед железным напором монолитной фаланги Филиппа, выстроенной в шестнадцать рядов, и его неудержимой конницы.
   Но олинфяне держались, как могли. Высокие крепостные стены спасали город. Тогда Демостен, почти сорвав голос, убедил Народное Собрание снарядить новое войско. Его повел Харидем. И снова атенцев ожидал полный разгром.
   Близилась зима. Олинф и Атены жаждали передышки в войне. Они надеялись, что Филипп отступит, позволив им собраться с силами. Зимой все военные действия прекращались. Это был неписаный закон, которому следовали со времен седой древности все правители и полководцы.
   Однако Филипп презрел все традиции, начав в самый разгар зимы свою третью олинфскую компанию. И снова Демостен, пылая справедливым гневом и возмущением, обращался к патриотам родного города. Превозмогая отчаяние, он умолял сограждан вспомнить Марафон и Саламин. Третье войско было собрано, но когда корабли атенцев бросили якорь в порту Олинфа, самого Олинфа уже не было. Он дымился в руинах.
   После этого сограждане Демостена словно перестали его замечать. На севере гремели бои фокидян против Македонии и Тебай, Филипп продолжал набирать силы - но атенцы безмолвствовали. Убедить их выступить вновь, после понесенных неудач, было невозможно; все чаще звучали голоса о необходимости союза с восходящей звездой Филиппа, а не противостояния ей...
   Страшная участь Фокиды, как Олинфа до того, так ничему и не научила атенцев. Казалось, кара приближается. И Демостен, отчаявшийся убедить других в своей правоте, обрадовался, когда ночью после его выступления в дом к нему вошел все тот же скиф, некогда передавший ему послание Атая.
  
   Глава 6. Город Атая.
  
   Продвигаясь от стана к стану и расспрашивая жителей, Зарена наконец достигла приречных холмов, на которых растянулись стены и башни столицы сколотов. Город стоял на левом берегу Борустена, на месте впадения в него притока Конский Ручей. Он был окружен высоким валом и рвом, а на юго-западе над гребнем вала возносилась мощная твердыня из сырцового кирпича. Девушка внимательно рассматривала внешние укрепления - отмечала высоту стен, глубину рвов. Стены и башни были подогнаны друг к другу плотно - ни щели, ни бреши. Склоны холма - слишком крутые, чтобы приладить к ним штурмовые лестницы. Единственный подход, где могли бы поместиться в ширину три всадника - наклонная насыпь у главных ворот. Все это Зарена отметила зорким глазом воительницы, заодно с удивлением признав сходство настоящего города с его песчаной копией, созданной Дэвоуром.
   На подъезде к тяжелым дубовым воротам, окованным железом, девушка сразу привлекла к себе внимание воинов. Их было двое - оба в войлочных башлыках, стеганых куртках, опоясанных бронзовыми поясами, с длинными копьями и щитами-полумесяцами. Алые шаровары расшиты бисером. Один - чернявый и коренастый, с кривыми ногами. Другой - долговязый и рыжеволосый, с голубыми глазами, широким ртом и жидкой бородкой.
   -Чего пялишься? - резко осадила Зарена рыжеволосого стража, с интересом разглядывавшего тонкий стан воительницы. Все советы Дэвоура разом выветрились у нее из головы.
   -Далеко ли собралась, красавица? - с ухмылкой произнес он, скользя взглядом по вадарским доспехам и рисунку черной пантеры на горите. - У нас таким гостям не рады.
   -Тебя не спросила! - фыркнула девушка. - Уйди с дороги, пока не отведал моей плетки.
   -Вот наглая девка! - подивился чернявый воин. - Видишь, Амзар, что выходит, когда бабам волю дают...
   Зарена двинула на него коня, заставив попятиться.
   -Уймись, дуреха, если голову на плечах носить не надоело! - рыжеволосый попытался вскинуть копье, но Зарена опередила его, направив острие пики ему в лицо.
   -Попробуй, - она презрительно скривила губы. - Тебе бы не копьем махать, а за плугом в поле ходить.
   Чернявый покачал головой.
   - Негоже, явившись в гости, с грубости начинать.
   Воительница обвела стражников уничижительным взглядом, от которого они почувствовали себя неуверенно.
   -Уйдите с дороги, - решительно заявила Зарена. - Я приехала сюда не к вам, а к князю Атаю.
   -Нужна ты нашему князю, - пробурчал чернявый, нехотя отступая в сторону. - Он гордячек не любит. А с вадарами и вовсе дружбы не водит...
   -Это мы без вас разберемся, - надменно ответила Зарена. - А вы - лучше не мешайте. Все равно не остановите!
   - Да ступай, - пожал плечами чернявый. - Небось, князь на тебя управу найдет.
   Они разошлись в стороны, пропуская странную гостью.
   -Ты видел? - только и спросил рыжеволосый, когда девушка въехала в ворота.
   Сразу за стенами начинались узкие улочки с многочисленными домами. Крайние напоминали, скорее, землянки и были окружены скотными дворами, но за ними шли ряды добротных строений, сложенных из бревен, либо из плетней, соединяющих опорные столбы и обмазанных глиной. Было даже несколько прямоугольных каменных зданий. Проезжая через город, Зарена с удивлением замечала площади, торговые лавки, кузнечные цеха.
   "Да, изменился сколотский край", - думала она про себя, осматриваясь по сторонам.
   Слишком многое напоминало ей города иованов, которые она повидала во время походов в Тавриду. В душе появились непонятные чувства: недоумение и недоверие граничили с какой-то странной досадой. Девушке трудно было принять очевидное: люди в ее отчей земле уже давно жили по-новому. Они пахали землю, строили прочные жилища, возводили каменные крепости, торговали с иноземцами... Во все это было трудно поверить кочевнице, жизнь которой прошла в войлочных шатрах и кибитках среди некошеной травы, в перезимовках, скитаниях и войнах под ржание лошадей и свист ветра.
   Сколоты изменились и внешне. Стали одеваться в богатые кафтаны, расшитые стразами и золотым тиснением. На некоторых Зарена видела рубиновые вставки, бирюзу и гранат, на руках - тяжелые литые браслеты. Воины гарнизона щеголяли в иованских закрытых шлемах, латах и поножах. Признаки достатка и довольства были ясно написаны на лицах людей - тех людей, что уже успели позабыть гнет испытаний и тяжесть ратных невзгод. Город Атая процветал, и жители были счастливы доставшейся им судьбой, но от этого девушке становилось необъяснимо грустно.
   Медленно продвигаясь через запруженные ремесленниками, торговцами и самым разношерстным народом улицы, Зарена ловила на себе косые взгляды.
   -Смотрите, вадарка! - шептались люди у нее за спиной.
   Мужчины хмурились, женщины старались убрать за спину детей. Зарена делала вид, что не слышит этих беспокойных реплик и не видит недружелюбных взглядов. Глаза ее уже разглядели за кварталом кожевников высокие стены Внутреннего Города, сложенного из камня, который у иованов принято называть акрополем, Верхним Градом. От непривычной людской суеты и шума у девушки рябило в глазах, а в голове стоял гул.
   -Кого-то ищешь, красавица? - насмешливый голос заставил Зарену обернуться.
   На другом конце улочки остановились, придерживая холеных, лоснящихся жеребцов, шестеро вооруженных всадников. Один, в ярко красном чекмене, на лицевой стороне которого был вышит золотом Таргитай, спасающий от грифонов оленя, был похож на вождя или воеводу. Плечи его покрывал плащ из горностаевого меха, черный башлык был усыпан золотыми бляхами в виде фигурок ястребов.
   Зарена прищурилась, изучая незнакомца. Высокий лоб с большими надбровными дугами, карие глаза, шрам под губой над подстриженной русой бородкой, такие же русые курчавые волосы.
   -Князя вашего ищу, - отвечала девушка, - Атая. Сказывай, где он.
   -Ишь ты, какая прыткая! - осадил ее сколот в красном чекмене. - На что тебе наш князь?
   -Не твое это дело, - воительница гордо вскинула голову. - Говори, коли знаешь. А нет - ступай своей дорогой.
   Сколот даже растерялся от уверенного и дерзкого тона девушки. Какое-то время в нем боролись гнев и любопытство. Внезапно в глазах загорелся озорной огонек.
   -Поезжай за нами, - с усмешкой предложил он, - если такая смелая. Князь в Каменном Городе. Проводит воинские игрища.
   Лицо Зарены преобразилось, словно исторгнув поток огненного жара, и это почему-то развеселило воинов. Девушка сдвинула брови.
   -Показывай дорогу! - повелительно сказала она всаднику в красном чекмене. - Давно хотела посмотреть, что за удальцов себе князь Атай в дружину подбирает.
   Сколот, поборов улыбку, сделал приглашающий жест. Маленький отряд мелкой рысью проследовал мимо закопченных кузниц, соломенных гончарен и высоких амбаров с берестяными кровлями. Зарена двинула каурого скакуна следом, но держась в некотором отдалении.
   Каменный Город сразу ошеломил девушку высокими строениями в иованском стиле с портиками, колоннами и фресками. Несколько повозок, запряженных костлявыми волами, везли плиты белого мрамора. Провожатые Зарены, оглядываясь и видя ее недоумение, развеселились еще больше. Но девушка на них даже не смотрела. Она во все глаза изучала вертикальные стелы, покрытые глубоким рельефом, черепичные крыши домов, над которыми вились белоснежные голуби. Здесь были даже фонтаны и сады.
   Попадающиеся на глаза горожане были одеты еще более ярко и кичливо. Зарена поняла, что в Каменном Граде обитает высшая сколотская знать. Миновав несколько длинных зданий с треугольными сводами, всадник в красном чекмене и его спутники выехали на просторную площадь перед высокой постройкой со ступенчатыми лестницами, чем-то похожей на святилище. Здесь было очень тесно и шумно от обилия народа. Однако мастеровых или праздных зевак, как в нижнем городе, девушка не увидела. Все собравшиеся выделялись своими ладно скроенными фигурами и статью. В основном, это были зрелые мужи или юноши, одетые в легкие холщевые или кожаные куртки. Лишь особняком держалась кучка старцев в полушубках, рассевшихся на каменных скамьях под тенистыми ясенями на самой окраине площади.
   Зарена сразу оценила обстановку. В плотно утрамбованную землю квадратной площадки перед святилищем были вбиты деревянные колья, на которых висели щиты и гориты. Два плетня в стороне пестрели от множества закрепленных на них мечей, топоров и палиц. А между ними боролись, разбившись на пары разгоряченные молодцы, стреляли из луков по войлочным мишеням, состязались на мечах и копьях.
   Прибытие шестерки всадников и сопровождающей их девушки прошло бы совершенно незамеченным, если бы русоволосый воин в красном чекмене не закричал во все горло басистым раскатистым голосом:
   -Да пошлет Папай радость великому князю Атаю и нашим мудрым старейшинам!
   Все сколоты на площади откликнулись на этот клич дружным ревом.
   "Вот дуралей, - с досадой подумала Зарена и поморщилась. Хаотичный гул, поднятый толпой разгоряченных мужчин, показался ей бессмысленным и диким. - И чего было так орать?"
   -Кто это с тобой, Баксаг? - спросили юношу воины. - Новой подружкой обзавелся?
   Зарена вспыхнула от гнева до корней волос.
   -Привел еще одного бойца для состязаний, - сколот в красном чекмене улыбнулся во весь рот и подмигнул сородичам. - Не девка - огонь! Разве что молнии не метает.
   Воины на площади расхохотались. Множество глаз уставились на воительницу, изучая ее от головы до пят.
   -Давно вадаров не видали на Борустене, - сутулый пожилой воин с проседью и одним подслеповатым глазом протолкнулся через стену сгрудившейся молодежи. - Дайте хоть посмотрю поближе.
   Зарена хмуро воткнула копье в землю перед собой.
   -Ты ошибся, старик, - с трудом пересиливая недовольство, сказала она. - Я из сколотов, из борустенов. Дочь умельца Мастира с Рыжей Равнины.
   -Да ну? - недоверчиво хмыкнул тот. - Слыхали?
   Он обернулся к народу.
   -Пусть покажет, что умеет, - предложил тот, кого называли Баксагом. - Видать, вадары ее научили не только глазами сверкать. Может, и в оружии толк знает?
   "Ну, погоди у меня, шутник", - Зарена скрипнула зубами, но промолчала.
   Сколоты на площади все больше распалялись.
   -Верно! - громыхнул круглолицый воин в синем башлыке, заросший лохматой бурой бородой. - Пусть покажет, чего стоит, раз доспех на себя надела, да меч нацепила.
   Еще не успели отзвучать его слова, как девушка с молниеносной быстротой вскинула лук, и народ скорее услышал, чем увидел свист летящей стрелы, сбившей головной убор с насмешника.
   Вздох изумления разнесся среди всех свидетелей этой сцены. Круглолицый воин растерянно ощупывал голову дрожащей рукой. Он не досчитался целой пряди волос. Народ от хохота схватился за животы.
   -Что я вам говорил? - оглядел сородичей Баксаг. - А ну, кто хочет с ней на мечах побиться - выходи!
   Люди притихли.
   -Что? - Баксаг удивленно приподнял брови. - Нет среди славных сколотов удальца, способного одолеть девчонку?
   -Я хочу! - вперед выступил рослый детина с мясистым лицом, покрытым оспинами. Грудь его выдавалась колесом, бугры мышц перекатывались под льняной рубахой, опоясанной черным кушаком.
   Зарена проворно соскользнула с коня и бросила поводья стоящему рядом безусому юнцу.
   -Придержи! - велела она.
   Накал страстей на площади достиг своего пика. Люди с азартом подбадривали противников.
   -Не убей девку, Агуз! - кричали здоровяку. - Вдруг еще на что сгодиться.
   -Полегче с ней! - неслось со всех сторон. - Еще родит от одного твоего удара.
   Зарена извлекла широкий меч из ножен и огляделась по сторонам взглядом затравленной пантеры, готовой к броску. Зрители умолкли.
   Противники сошлись внутри тесного круга, образованного наблюдателями. Клинки отбрасывали пляшущие белые блики на лица стоящих поблизости людей. Агуз выжидал в нерешительности. Похоже, он прикидывал, как опозорить вадарку, в то же время, не причинив ей серьезного вреда. Это совсем вывело из себя Зарену. В стремительном наскоке она метнулась к сколоту и одним легким, неуловимым движением перерубила на нем кушак.
   -Штаны не потеряй! - загоготали зрители.
   Лицо Агуза с белой, как у поросенка кожей густо налилось кровью. Он засопел, словно бык, которого раздразнили и выпустили из тесного загона. Со всей прытью он ринулся вперед, наклонив голову. Тяжелые удары вспахали воздух. Их свист вызвал охи в толпе. Похоже, сколот решил больше не церемониться со своей противницей.
   Однако меч не достал девушку, несколько раз расчертив пустоту вдоль и поперек. Зарена без усилий ушла от всех выпадов. Неожиданно она сократила расстояние, шмыгнув под руку гиганта, и рассекла на нем рубаху от ворота до живота. Народ ошеломленно затих, признавая безупречную точность движений воительницы. Агуз осторожно ощупал грудь - лезвие даже не задело кожи.
   -Эдак она тебя целиком разденет, - качали головами сколоты.
   Агуз взревел, раздув ноздри. Он настырно наседал на девушку, силясь до нее дотянуться. Но это было подобно попыткам медведя ловить воробья. Девушка свободно уворачивалась, часто оказываясь за спиной гиганта. Разница в скорости была слишком велика. Когда ей надоела эта игра, она зашла сбоку и срезала большой кусок ткани с шароваров Агуза.
   -Довольно! - остановил поединок Баксаг. - Моя очередь!
   Русоволосый воин в красном чекмене задиристо подмигнул Зарене.
   -Со мной сразишься?
   -Давно хотела, - процедила та сквозь зубы и во взгляде ее блеснула угроза. - А то ты только языком чесать мастак.
   Юноша пропустил насмешку мимо ушей.
   -Будем биться на топорах, - неожиданно серьезно заявил он, поворачиваясь к своим товарищам. - Несите большие щиты!
   Сколоты зашевелились, и от взгляда Баксага не укрылось невольное беспокойство девушки. Она не понимала смысла этих приготовлений.
   -Скоро узнаем, кто из нас самый ловкий и сильный, - улыбка юноши была недоброй.
   Несколько воинов принесли тяжелые щиты из деревянных рам, обтянутых кожей, и положили на землю перед Баксагом.
   -Что стоишь? - юноша кивком головы указал на них Зарене. - Залезай! У нас так принято драться. Или сразу сдавайся.
   -Еще чего! - фыркнула воительница возмущенно.
   Баксаг запрыгнул на один из щитов, и его тут же подняли над головами воинов.
   Зарена не подала вида, что смущена этим необычным испытанием. Она сняла с седла топор и встала ногами на второй щит. Когда ее поднимали в воздух, девушка слегка покачнулась, но сохранила равновесие. Опора казалась совсем ненадежной, шаткой. Зарена непроизвольно напряглась и вновь поймала на себе насмешливый взгляд противника.
   -Проучи ее, Баксаг! - закричали воины. - Не посрами славы отца!
   Когда схватка началась, девушка отметила, что парень необычайно проворен и ловок. Он играючи балансировал на колеблющемся щите, разворачивался и крутил топором на длинной рукояти с такой скоростью, что тот превратился в размытую белую черту. Девушка давно не встречала воинов, способных потягаться с ней в быстроте, и закусила губу.
   Зрители с волнением следили за боем. Зарена почти сразу освоилась в непривычном для себя положении и начала яростные атаки. Топор ее закружился, как вихрь, исторгая ветряные струи. Но парень не отставал. Противники наносили удары, блокировали, парировали, уклонялись, старясь не потерять равновесия и не слететь на землю. Наблюдатели не могли отдать предпочтение никому из бойцов. Впрочем, Баксаг тоже казался удивленным. Но его изумила не быстрота девушки, а неожиданная для женской руки тяжесть ударов. Пару раз он едва смог отклонить их от цели. Покачиваясь и двигаясь всем корпусом, противники выискивали недостатки в обороне друг друга, чтобы добиться перевеса. Оба уже были достаточно раззадорены и не желали уступать. Наконец Баксаг с такой неистовой мощью опустил топор на голову воительницы, что у Зарены, успевшей подпереть удар всем топорищем, оружие разлетелось в щепки.
   Зардевшийся юноша уже собирался крикнуть что-то обидное обезоруженной противнице, но не успел. В мгновение ока сорвав с себя портупейный ремень, она со всей силы хлестанула его по ногам, зацепив широкой фигурной пряжкой за щиколотку. Не удержавшись, Баксаг с грохотом свалился со щита на руки подбежавших товарищей.
   -Добро, - спокойный, но властный голос заставил Зарену повернуть голову.
   Она увидела плечистого седовласого воина в кожаном кафтане, который смотрел на нее из-под густых бровей лучистым взглядом.
   -Отменная работа, - заметил незнакомец. - Пойдешь ко мне в дружину?
   -А ты кто таков? - спросила девушка.
   Народ возмущенно загудел, словно пчелиный улей.
   -Кланяйся князю!
   Зарена поняла, что перед ней князь Атай.
  
   Глава 7. Искушение
   -... Должно быть, дикие охотники, которые случайно забрели в долину Нила, остановились и замерли в немом изумлении, пораженные открывшейся им картиной, - голос учителя звучал очень размеренно и казался мелодичным - Стагирит выдерживал паузы между фразами и усиливал окончания отдельных слов. - Столь разительно эта земля отличалась от рыжих песков пустыни, что пришельцы сразу назвали ее "Кемет", "Черная"...
   Птолемей Лаг сидел с раскрытым ртом, чем вызывал насмешливые взгляды Гарпала и Лаомедонта. Неарх и Филота слушали заворожено, их глаза светились живыми огоньками. Один Александр выглядел сегодня непривычно отстраненным, далеким. Гефестион косился на друга с тревогой.
   - Просторы Нила неоглядны, - продолжал учитель. - Это самая большая река на земле, которая катит свои могучие воды через пески, нагорья и низины, превращая почву вокруг в жидкую глину, а окрестные долины делая цветущими и плодородными. Однако истоки ее до сих пор неизвестны и потому люди, пришедшие из пустыни и осевшие на ее берегах, изображают реку в виде божества с покрытой головой. Они называют ее Етер. Некоторые предполагают, что воды Нила выходят на поверхность где-то между Сиеной и Элефантиной, разделяясь далее на южное и северное направление. Однако определенного взгляда на этот вопрос нет...
   Цветы вокруг беседки благоухали. Пестрокрылые мотыльки и стрекозы резво витали над головами учеников, отвлекая их внимание своими забавами.
   - ... Но именно тут, на берегах Нила был посажен росток древней и великой культурной традиции. Охотники пустынь поняли, что эта благодатная земля способна с избытком прокормить их и обеспечить всем необходимым, и возблагодарили небеса за свою удачу...
   Ветви кипарисов раскачивались от дуновения легкого ветерка. Здесь, в Нимфейоне, все дышало уравновешенным покоем. Городок Миеза на берегу напористого Стримона был невелик. Окруженный со всех сторон лугами, крестьянскими пашнями и пастбищами для скота, он более походил на поселок или большую деревню. Впечатление это еще больше усиливали многочисленные хижины, разбросанные по округе в живописном беспорядке, скотные загоны и сараи. И только вокруг Святилища Нимф, среди лавровых рощ и маслин белели мрамором храмы, портики и галереи домов македонской знати, искавшей уединения на лоне природы после столичной суеты и беспокойства.
   В самом деле, Пелла уже давно превратилась в средоточие всей политической, экономической и культурной жизни Северной Греции. Наводненная разношерстным народом, она пропахла духом интриг, кровью бесконечных военных походов и смрадом уличного разврата. И Филипп, и философ Стагирит, прибывший к царскому двору для воспитания наследника трона, хорошо понимали, что кипучая атмосфера столицы не позволит Александру обострить восприятие ума для усвоения новых знаний. Поэтому решено было отправить царевича вместе с самыми ближайшими товарищами и друзьями в неприметный сельский городок, чтобы обеспечить благоприятные условия для обучения. В Миезе, далекой от шумных царских пиров и неусыпного ока Олимпиады, подросток начал постигать азы эллинских наук под руководством своего нового наставника.
   Здесь, среди тенистых кущ и источников с ледяной горной водой даже солнце, казалось, светило по-другому, а земля еще помнила прикосновение ног богов и героев Олимпа. Стагирит преподавал своим ученикам историю, географию, риторику, поэтику, физику и основы философии. Этот худощавый человек с высоким лбом, окруженным серыми редеющими волосами, поджатой нижней губой, аккуратно подстриженной бородкой и задумчивым взглядом голубых глаз источал неискоренимую уверенность в торжестве человеческого разума. Он умел воодушевлять своих воспитанников особым душевным огнем.
   Александру науки давались легко. Его цепкий ум схватывал новые знания жадно и настойчиво, а там, где возникали трудности, он боролся с ними словно воин с врагами на поле боя. Однако с некоторых пор философ стал подмечать за наследником случаи потери внимания, когда взгляд его на краткие доли мгновения вдруг утрачивал свою осмысленность и начинал блуждать в каких-то неведомых далях. Впрочем, Стагирит списывал это на горячий нрав наследника и его кипучую жизненную энергию, которую было трудно сдержать в отведенных рамках.
   -... Правитель Менес, первым объединив Верхний и Нижний Египет, создал могучее государство, которое при его преемниках овладело Синаем, Иудеей, Сирией и Финикией , - доносился до Александра неторопливый голос учителя. - Он сделал столицей своего царства город Мемфис, который на языке египтян называется Хет-ка-Птах, Владение души Птаха.
   Стагирит встал со скамьи и прошелся по беседке.
   -В те времена, когда эллины ютились в плетеных лачугах и жарили на костре мясо убитых на охоте ланей, а персы, одетые в шкуры зверей, пасли на голых полях диких жеребцов, в долине Нила процветали ремесла, культура и сложные религиозные обряды. Египтяне строили масштабные сооружения, врачевали больных с помощью хирургических инструментов и выделывали папирус для письма. Получили развитие многочисленные науки...
   Гефестион осторожно коснулся локтя Александра, чтобы вывести его из оцепенения. Царевич заморгал глазами и тряхнул золотыми кудряшками. Помутневший взгляд вновь вспыхнул горячим пламенем.
   -... Что же погубило такую великую державу? - спросил Птолемей, когда учитель замолчал.
   - Войны, - ответил Стагирит. - Затяжные кровопролитные войны, которые правители Египта вели за пределами своей страны. Они подорвали ресурсы государства и превратили его в легкую добычу молодых, голодных хищников, которые пришли с востока...
   Когда дневные занятия в беседке Гестии закончились, и ученики начали расходиться, Стагирит придержал царевича.
   -Здоров ли ты, Александр? - спросил он, внимательно вглядываясь в лицо наследника.
   -Да, учитель.
   -У тебя есть вопросы по сегодняшнему уроку?
   -Только один, учитель.
   Стагирит кивнул головой, ободряя царевича.
   -Как победоносные войны могут ослабить страну? - глаза Александра полыхнули, как костер.
   Философ снисходительно улыбнулся, ответив не сразу.
   -Ведь если армия крепнет в боях и походах, - с жаром продолжал царевич, - а государство расширяется за счет новых земель и богатеет за счет военной добычи, оно должно процветать.
   -Видишь ли, Александр, - Стагирит говорил терпеливо и спокойно. - Когда основное мужское население страны участвует в регулярных войнах - хозяйство приходит в упадок. Вместе с ним страдают ремесла. Культура становится вульгарной, нравы падают, традиции предков неизбежно вырождаются. Так произошло с Египтом, с Ассирией, с Вавилоном. Теперь пришел черед обширной Персидской Державы.
   Александр упрямо сжал губы. На лбу появилась напряженная складка.
   -Ты хочешь сказать, учитель, что и политика моего отца рано или поздно причинит вред Македне?
   Стагирит уклонился от прямого ответа.
   -Пока Филипп лишь хочет упрочить положение своего царства в Элладе и сплотить его население. Но широкая экспансия вовне может быть опасна...
   Александр грустно опустил голову.
   -Ты не понимаешь, учитель, что значит быть царем Македны! Столетиями мои предки отбивали нападения орд дикарей, бились за каждый клочок нашей земли. Варвары захлестывали нас как паводок. Они проходились по стране, оставляя после себя кровь и пепел. Персы, трибалы, меды, одрисы, тавлактии... Каждый норовил поставить на колени. Все наши цари познали военную долю, жили войной или пали в боях: и Пердикка, и Аргей, и Алкет, и Павсаний... Эроп Первый принял власть еще младенцем - его колыбель стояла позади войска во время битвы с иллурами. Пердикка Третий пал в бою, убив своей рукой множество варваров.
   Царевич распалялся все сильнее.
   -Вот и представь, учитель, каково это: каждый день вглядываться в горизонт с башен Пеллиона и ждать, не идет ли враг, не горят ли села. В вечном напряжении прошла жизнь всех царей Македны. Отец решил положить этому предел. Довольно уже трястись от страха за стенами крепостей. Македна должна сама наводить страх и владеть соседними землями. Само ее имя пусть повергает недругов в трепет...
   На лице философа появилась тень, и Александр, похоже, угадал мысли учителя. Стагирит вспомнил гибель родного города, который оказался на пути войска Филиппа в Халкидской Войне. Вспомнил разрушенные дома, истребленных и угнанных в рабство жителей.
   -Можно управлять людьми и странами, не подавляя их своей волей, - сказал он. - Это возможно на основе взаимопонимания и добровольного сотрудничества. Такова была мечта Перикла. Он хотел создать Общеэллинский Союз государств с равными правами, но под эгидой сильнейшего среди них - Атен.
   Губы царевича пренебрежительно скривились.
   -Перикл не смог даже защитить своих сограждан в Архидамовой войне. Ему не хватало сильной руки и твердой воли.
   -Возможно, Александр, - согласился философ, - но он был высоко просвещенным человеком и хорошо понимал интересы государства. Внешние условия и расстановка политических сил не всегда благоприятствует самым расчетливым планам.
   -Вот потому, учитель, - Александр едва не захлебывался в своем порыве, - я и хочу, чтобы Македна не зависела ни от каких условий! Чтобы условия создавали мы, а остальные - принимали их, как неизбежность, как закон, ниспосланный богами...
   Стагирит лишь невесело улыбнулся.
   Гефестион уже дожидался друга под статуей Лахесис у маленького родника, бившего из земли. Здесь, среди миртов и кипарисов, разливающих в воздухе сладкий аромат, он взял Александра за руку и вгляделся в его лицо.
   -Ты сегодня другой, - осторожно начал он. - Что происходит, Александр? Расскажи мне! У нас никогда не было секретов друг от друга.
   Царевич колебался. Глаза его потемнели.
   -Ты изменился, и это меня тревожит, - Гефестион сильнее сжал руку наследника. - Тебя что-то заботит?
   Александр сдался.
   -Не знаю, как тебе объяснить, - запнулся он. - Вроде бы, ничего особенного... Один и тот же сон. Я вижу его почти каждый день, и он не дает мне покоя.
   -Расскажи!
   -Понимаешь, я вижу звезду. Это большая яркая звезда в небе. Она освещает весь небосклон и зовет меня к себе. Словно показывает мне путь. Мне хочется дотянуться до нее, и я смотрю на нее восторженными глазами, а она...
   -Что она?
   -Вдруг сама падает с небес прямо в наш Пруд Эвменид! Я бегу к ней, начинаю искать в воде, но вода чернеет, как копоть, а со дна всплывает мертвая рыба...
   -Ну, - протянул Гефестион. Он не находил, что сказать. - Сны разные бывают. Порой и не такое приснится.
   -Нет, - возразил царевич. - Этот сон все время возвращается. Он изводит меня. Я даже обращался к Гераклу и Дионису, молил их помочь мне...
   Установилось неудобное молчание, и Александр, научившийся воспринимать друга, как продолжение своего существа, уловил ход его мыслей.
   -Здесь нет вины моей матери, - уверенно сказал царевич.
   Он понял, что Гефестион припомнил те темные и таинственные ритуалы, которые Олимпиада, как посвященная жрица проводила по ночам в храме богини ночи Никты и благодаря которым она снискала себе в Пелле мрачную репутацию колдуньи. Когда-то именно ночные посвятительные мистерии свели на острове Самофракия юную эпирскую красавицу и молодого царя Македны Филиппа, также тяготевшего к культам темных богов...
   -Я чувствую, это какой-то знак для меня, но никак не могу его понять, - размышлял вслух Александр.
   Сын Аминты вдруг посмотрел на него с неожиданным подозрением.
   -Ты с каждым днем становишься сильнее, Александр. Как мы ни пытаемся, мы не можем за тобой угнаться. А еще... У тебя появляются странные умения.
   -Ты про тот случай в Зале Гемеры? Это просто случайность...
   Два дня назад во время занятий по географии Александр, чем-то раздраженный, одним взглядом опрокинул стоящий на столе учителя светильник на бронзовой подставке и погасил его. Никто тогда не придал значения произошедшему, и только сейчас сын Аминты вдруг осознал всю необычность этого события.
   -Ступай, Гефестион - царевич мягко высвободил запястье из пальцев друга. - Я хочу побыть немного один.
   Гефестион покорно повиновался. Он слишком ценил Александра, чтобы возражать и противоречить ему. Царевич вдохнул полной грудью терпкий дух цветов, потянулся плечами навстречу ласковому солнечному сиянию. Он не спеша прошелся вдоль беломраморной открытой колоннады по присыпанной песком дорожке. В кустах акаций пели соловьи.
   Облегчив душу после разговора с другом, Александр почувствовал себя спокойнее. Ласкающее щеки тепло и благозвучное журчание источников нагоняли легкую дрему. Тело стало почти воздушным. Внезапно царевич остановился и на висках его выступил ледяной пот. Стройные ионические колонны вокруг пропали, сменившись черными уродливыми вязами с растопыренными сухими ветками. Песчаная дорожка превратилась в лесную тропу, поросшую бурьяном. А впереди чернела непроглядная чащоба, пахнущая мхом, лишайниками и древесной гнилью. Из нее доносились неразборчивые голоса, охи и стоны. Александру показалось, что кто-то зовет его, приглашая ступить под своды дремучих темных чертогов...
   ...Замысловато вьющиеся тропки среди зарослей плюща и олеандра порой обрывались у спуска с каменистого холма или близ прозрачной водной отмели. Взгляд утопал в густой зелени рощ Нимфейона, словно камушек, упавший в глубокий омут. Александр любил приходить сюда после занятий и слушать перезвоны родниковых струй, бродить в тени величественных олив. На занятиях со Стагиритом он, подчас, уставал не меньше, чем на изнурительных уроках Леонида в Саду Диоскуров. А ум, обремененный грузом новых знаний, искал покоя и тишины.
   В полном безмолвии царевич мог долго разглядывать танцующих на мелководье окуней и карпов, проворно поводящих гребешками, исследовать темные гроты, лакомиться фисташками в каштановых перелесках. Бездонная тишина, овеянная запахам ладанника и мирта, не нарушалась ни криками куропаток в небе, ни шуршанием полевок в грунте. Первозданность этих не оскверненных человеком мест завораживала. Здесь по сей день с поразительной отчетливостью звучали древние мотивы олимпийцев. Казалось, что достаточно только коснуться кончиками пальцев ветвей старых грабов, как оживут голоса богов и героев...
   Ради ощущения этого непреходящего духа волшебства царевич часами блуждал под сетью дерев и вдоль гряды травяных холмов, нависающих над займищами и озерами в низинах. Александр подпитывал свои грезы и мечты о величии близостью к первородному естеству земли.
   Однако сегодня царевич не узнавал знакомых и милых сердцу мест. Не узнавал известняковые каменные глыбы, облепленные древовидным вереском, высоких ореховых деревьев и полукруглой, словно лошадиное копыто, камышовой заводи, окруженной сеткой опунций и агав. Все это было новым и непривычным. Александр шел, недоуменно оглядываясь по сторонам. Дотронувшись до древесных стволов, он поразился их тягучему, проникающему внутрь холоду. Шелест травы настораживал, в нем чудился какой-то странный заговор теней. А еще сквозь посвисты ветра пробивалась далекая мелодия сиринги.
   У искрящегося серебром ручья Александр остановился. Ему показалось, что над верхними холмами, усыпанными земляничными деревьями, промелькнул человеческий силуэт. Царевич несколько раз оглянулся, впиваясь взглядом в темно зеленые кроны, и вдруг уперся взглядом в фигуру старика в овечьей шкуре, который притулился на самом склоне с необычной свирелью, сплетенной из травы. Из своего инструмента он извлекал тонкий печальный напев, от которого стало тяжело на душе. Александр интуитивно понял, что это не крестьянин. Он несколько раз окликнул музыканта, но ответа не получил. Старик в овечьей шкуре даже не удостоил наследника трона беглым взглядом. Это рассердило юношу. Царевич хотел уже выкрикнуть что-то гневное, как вдруг услышал плеск воды прямо у себя за спиной.
   Между камышами и акациями тоже проскользнула неясная тень. Показалось, что она вынырнула прямо из водного омута. Последовав за смутной фигурой берегом ручья, Александр почти уже уверился, что перед ним человек. Он видел широкие мужские плечи, край белой туники, пшеничного цвета шевелюру, в которой, однако, просматривались зеленоватые оттенки, венок из тростниковых ветвей, стягивавший кудри незнакомца. Сердце царевича забилось сильнее. Он почти нагнал удаляющегося человека и хотел уже удержать его, положив ему руку на плечо, как вдруг обмер. На царевича глянули бессмысленные глаза с сиреневого лица. Незнакомец одарил Александра грустной улыбкой, которая оказалась настолько пугающей, что заставила отшатнуться в сторону. Потом он пропал среди кустарников.
   Царевич опустился на камень, обхватив колени руками. Что-то настойчиво, но еще несвязно всплывало в его памяти. Конечно! Несчастный юноша Акид был убит циклопом Полифемом где-то в этих местах. Он утонул в ручье, а потом стал речным духом...
   Смятение в голове, вызванное соотнесением увиденного со старым мифом вынудило Александра провести на камне немало времени. Обычно, он встречал в рощах лишь одиноких коз или лисиц. Но сегодня что-то переменилось, и он не мог найти этому внятного объяснения. Из тревожного забытья наследника вывели женские голоса. Они насытили собой просторы холмов и кущ. Шептались, пересмеивались, кого-то окликали. Александру почудилось, что зовут его. Он встал, пригляделся к деревьям. Среди них кружили белые тени, шелестели подолами длинных одеяний.
   "Дриады, - сообразил царевич, - древесные духи".
   В душе он посмеялся сам над собой, представив строгое лицо учителя, поборника чистых умозаключений, основанных на объективных фактах.
   Женские голоса не смолкли. Игривый шепот вплетался в колыхание кипарисов и ясеней, но не терялся в них. Александр решил последовать за белыми тенями. Они словно подгоняли его, подстегивали.
   Тропы укрылись густым плащом листвы, хвоя скрипела под сандалиями. Ступая по траве и корням, юноша внезапно ощутил другой, более сильный и настойчивый зов, который увлекал его в дебри зарослей. Он уже даже не удивлялся непривычным образам, порою открывавшимся ему в прорехах кустов. Притаившийся огромный вепрь с тяжелыми клыками, проехавший на осле плешивый дед с длинной, волочащейся по земле бородой...
   Александр словно попал в какую-то другую, неведомую страну, где все было и так, и не так. Вроде бы те же деревья, родники, травы, но они были совсем незнакомыми. Черноокое пространство распахнуло для него свои недра. Царевич подспудно ощущал на себе взгляд, следивший за каждый его шагом и движением. Это был путь через тернии света и тьмы, через сплетение разных полюсов, которые сходились и разделялись между собой, через пределы четырех сторон света, оберегаемые таинственными властителями. Хотелось скорее достичь пробела в гуще ветвей и опереться на что-то надежное, незыблемое. Здесь, в этих безродных далях, имен и названий еще не знали, а в едином уживалось многое, изменчивое и противоречивое.
   -Иди дальше один, - шептали и пели дриады. - Тебя ждет тот, кого нельзя видеть, нельзя звать...
   Александр чуть не наступил на большую пятнистую ящерицу, свернувшуюся под раскидистым платаном. В памяти почему-то мелькнуло воспоминание об Аскалафе, садовнике Подземного Царства, который нередко любил принимать облик этой мерзкой рептилии.
   Солнце светило не ярко и не тускло. Ветер повис над землей. Звуки водных струй будто оледенели. Даже время замерло, отступило куда-то в сторону. Оно позволило человеку проникнуть в незнаемое - в самые врата сокровенной тайны. Александр как никогда прежде ощущал волнительную важность настоящего момента, и это настоящее, расширившись до размеров целой вселенной, стало для него Всем.
   Женские голоса вдруг вернулись. Однако это были уже не дриады. Звуки - низкие, надломленные, но полные силы и безумной истомы, воспитанной торжеством ночи. Они покачнули кусты краснотала и поразили царевича. В них было все: стон, мольба, надрыв. В отражении бледного ручейка со стоячей водой Александру почудились очертания женщины, обросшей шерстью, с тонкими ногами ослицы.
   "Эмпуса! - мысль, как молния пронзила наследника. - Демон с берегов Амелета."
   Неужели он, искатель лучезарного света богов, по воле высших сил очутился в Долине Мрака?
   Там, где еще недавно светило солнце, стало сумеречно. Это небо и земля сошлись друг с другом, точно две громадные створки одной двери. Мир обратился в тень, которую уже невозможно было проницать взглядом глаз и ума. Царевич теперь почувствовал небывало мощное присутствие рядом с собой какой-то необоримой силы. Ощутил того, кто был необъятен, неизмерим, непознаваем и немыслим.
   -В тебе нет страха, - это донесся его глухой, но всепроникающий голос.
   Александр не вздрогнул.
   Повисла долгая тишина, остановившая бег мира, за ней - грянул раскат.
   -Проси, чего пожелаешь. Но только помни: это должна быть твоя самая заветная, сокровенная мечта, ради которой ты готов будешь пойти до конца. Презреть все границы, все условия, все порядки. Мечта, способная оправдать твой земной удел.
   Царевич ни на миг не поколебался.
   -Есть такая мечта. Самая сильная, самая страстная. Ради нее - ничего не пожалею, даже своей жизни.
   -Назови ее!
   -Ты же знаешь, - Александр вдруг неудержимо рассмеялся, ощутив необъяснимую смелость. - Тебе ли не знать? Дай мне венец над всеми народами. Позволь повелевать миром смертных.
   Снова настало глухое затишье, и снова пробежал под кронами дерев необъятный глас.
   -Ты получишь то, чего просишь. Но цену своего желания ты назвал сам...
   Когда далеким эхом отзвучали эти слова, налетел порывистый ветер, вздыбив ветви ясеней.
   Из-под ног у Александра будто ускользнула земля. Он перестал ощущать собственное тело, но в то же время сознавал умом его неограниченную пространность, всеместность, не знающую границ. Дух вольным орлом воспарил к заоблачным далям и оттуда, с вышины, надзирал за развернутым, словно разноцветный ковер, миром. Он видел причудливые города среди оазисов и красных песков пустынь, видел дороги, полноводные реки и высокие горы. А еще - пышные сады, дворцы и храмы, нескончаемые людские потоки, вереницы караванов, остроносые корабли с белоснежными парусами.
   Александр с подступившим волнением вдруг понял, что все это принадлежит только ему, что он хозяин, господин, путеводное светило для всего мириада живых существ, готовых в страхе и трепете припасть к ногам нового человеко-бога. Единственный под солнцем. Равный в славе и мощи Вседержителям...
   Но вот яркий круговорот картин задвигался еще быстрее, завертелся, как волчок, так, что стало невозможно рассмотреть деталей. Превратившись в пестрящий клубок нитей, он озарился розовым огнем. Теперь это была уже пылающая сфера, огромный костер, который было невозможно погасить. И в этом костре, пламенеющем неумолимо, словно рок, сгорало все старое, древнее, исконное. Когда он догорел до конца, гора серого, остывающего пепла вздрогнула, покачнулась и рассыпалась в прах.
   Наступила болезненная тишина, охватила пустота, темень. В остывшем и беспризорном мире не на что стало опереться. Душа похолодела.
   "Вот оно, твое величие, вот он, твой венец!" - ветерок, упавший с небес и причесавший поникшую траву, точно смеялся над ним...
   ...Александр с усилием разомкнул веки, пошевелил окаменевшими плечами. Вот так дела! Он даже не успел спуститься сегодня к ручьям: его сморило на холме под большим кипарисом, и он все это время проспал на своей хламиде. Бойко галдели в перелесках соловьи, поскрипывали стволы лавров, ласково журчали воды источников. И только в голове юноши после увиденного сна осталась неприятная вязкая тяжесть.
   Наваждение отступило, словно морская волна. Остался только холод и пот, каплями падающий с лица на грудь. Царевич растер оледеневшие виски и щеки. Он посмотрел на небо: солнце все так же ярко светило над горизонтом, разогревая рощи Нимфейона, но ветви изящных кипарисов и треугольные кровли портиков подернулись кружевом серых теней.
  
   Глава 8. Путь.
   Зарена в удивлении разглядывала прославленного князя сколотов.
   Одежда Атая, запыленная и местами порванная, свидетельствовала о том, что князь только что вернулся из дальнего и нелегкого путешествия. Но более он ничем не отличался от окружающих его подданных, смотревших на него с нескрываемым восторгом. Разве что сквозившая в каждом движении уверенность и спокойствие заставляли выделять его из толпы.
   - Ступай за мной, - велел Атай Зарене и, повернувшись, пошел внутрь своих хором.
   Несмело оглядевшись, девушка последовала за князем. Никто более не потешался над ней, и они вошли под крышу в полной тишине.
   Когда князь ступил в горницу, с лавки навстречу ему поднялся юноша в длинной серой накидке. Зарена с удивлением узнала Дэвоура, каким-то образом сумевшего добраться до города раньше нее. Как видно, ему были ведомы иные, более короткие тропы.
   - Ты слышал, что Уртум вернулся? - спросил Атай, обменявшись с юношей чуть заметным кивком головы вместо приветствия. Он снял запыленный кафтан и бросил на лавку, оставшись в одной вышитой рубахе и холщовых штанах.
   - Я догадывался об этом, - Дэвоур наклонил голову.
   - Кроме хранителей Светлого Града, более некому было помочь ему; но только зачем они это сделали?
   Атай уселся на небольшое резное кресло возле дубового стола, накрытого парчовой скатертью. Дэвоур, державший себя в присутствии князя более чем вольно, развалился на лавке.
   - Как ты знаешь, согласно их мировоззрению, когда-то, в незапамятные времена, в самом начале времен великий дух и творец, Свеагор, создатель всего живого, и Лада, первооснова и великая матерь этого мира, создали все сущее. Все, что существовало в мире, было ими, и не было ничего, что бы ими не было. Они были столь всесильны и всемогущи, что могли создать даже то, что им неподвластно; и у них появился сын, не являвшийся частью их - хотя они были всем... Не старайся понять это, - Дэвоур взглянул на Зарену, внимательно вслушивавшуюся в его слова. - Это за пределами человеческого понимания. Я лишь повторяю то, что говорили мне, но сам я тоже вряд ли смогу это себе представить. Зато то, о чем речь пойдет дальше, касается нас напрямую и уже непосредственно принадлежит нашему миру. Ибо это нечто, порожденное Свеагором и Ладой, по замыслу их должно было тоже придти в наш мир и стать его частью. Обитатели Светлого Града не считают, что со злом надо бороться - но считают, что у всего в этом мире есть свое место, что любое зло можно обратить во благо, надо лишь найти, как. Борьба же есть лишь временная мера, дабы сдержать зло, пока не отыщется ему его место и пока не будет оно введено в положенные границы. Но только границы Харна, сына Лада и Свеагора - за пределами этого мира, он - вне его, и пока он есть зло. Однако же Лада и Свеагор создали иного сына, сходного с Харном - но берущего начало в них самих. И этот сын дал начало человеческому роду и всему нашему миру, окружающему нас. Ибо мы, близкие Харну по духу, должны расти и набираться мудрости вместе с ним - и вести его за собой. На этом пути очень легко оступиться. Поэтому, когда мы упадем в бездну Харна - нам нужно из нее подняться и поднимать его, чтобы в конце концов он обрел свое истинное предназначение, и мир наш стал бы беспредельным... Уртум, добровольно выбравший служение Харну, конечно, уже пал и вряд ли выберется сам - но благодаря ему и его деяниям жители Светлого Града надеются исправить самого Харна. А потому, думаю, сохраняли его столько лет и дали ему свободу.
   - А теперь он проник в доверие к наследнику царя Македны, - задумчиво покачал головой Атай. - Боюсь, уже скоро Харн получит новых последователей и верных слуг.
   - Ты видел его? - уточнил Дэвоур.
   - Да. И он меня видел. Но остановить его сумеешь только ты.
   Атай кивнул на Дэвоура Зарене.
   - Отправляйся вместе с ним. Ты будешь его охранять. Вряд ли ты сможешь помочь ему в борьбе против Уртума, но отогнать от него обычных врагов тебе вполне по силам. И помни, что за жизнь Дэвоура ты отвечаешь своей головой.
   Зарена кивнула - она не раз выполняла подобные поручения своей бывшей повелительницы.
   Всего день дал им князь на отдых, и уже утром следующего дня Дэвоур и Зарена выехали в сторону моря, вниз по течению Борустена. На первом же привале, прикрываясь заботой о безопасности Дэвоура, девушка попыталась вызвать его на поединок - якобы, чтобы проверить его боевые качества, - однако тот мягко, но решительно отказался.
   Рядом с Дэвоуром Зарена постоянно чувствовала какую-то непонятную ей тревогу и неуверенность. Чтобы избавиться от своих сомнений раз и навсегда, она вновь дернула спутника за рукав.
   - Почему ты отказываешься от поединка со мной? Боишься?
   Дэвоур мягко улыбнулся, освобождая рукав.
   - Ну, посуди сама. Если ты меня одолеешь - как будешь уважать потом? А если я тебя одолею - затаишь обиду и не сможешь быть верным боевым товарищем. Так зачем тебе выяснять, кто из нас лучше владеет мечом или копьем? Или без этого тебе спокойно не жить?
   Зарена покраснела - Дэвоур точно угадал ее мотивы.
   - Не знаю, - смутившись, произнесла она. - Не пойму я тебя.
   - Тем лучше, - ответил Дэвоур, собираясь вновь сесть в седло. Внезапно он обернулся, сжалившись над своей спутницей.
   - Но если ты так этого хочешь - изволь. Бери свой меч.
   Обрадовавшись, Зарена быстро извлекла клинок из ножен, но уже в следующий миг почувствовала еще большее беспокойство. Цель, совсем недавно казавшаяся ей столь желанной, вдруг утратила свое очарование. Однако отказываться было поздно.
   Она подняла широкий клинок над головой и двинулась навстречу Дэвоуру.
   А тот, казалось, вновь позабыл о ней. Взяв в руки легкое короткое копье, он изящно крутил его вокруг пальцев, вокруг пояса, перебрасывал из руки в руку, точно играл со смертоносным оружием. А потом замер, отведя копье в сторону для удара - и взглянул в глаза девушке.
   С криком Зарена отпрянула назад, выронив меч. Из плотно сжатых губ, из прищуренных глаз противника на нее взглянула сама Смерть...
   Но уже в следующий миг взгляд Дэвоура смягчился, потом заискрился лукавством, столь веселым и беззаботным, что Зарена не смогла удержаться и рассмеялась.
   - Ты все шутишь, - произнесла она обиженно, поднимая меч.
   - Ничуть, - отозвался Дэвоур. - Если надо, я могу и убить. Но разве это надо?
   - Как ты это делаешь? - спросила Зарена. - Ну, вот этот взгляд?
   - Я прошел хорошую школу, - задумчиво отозвался Дэвоур. - Как-нибудь расскажу. А пока - поехали!
   Зарена забралась обратно на коня и некоторое время ехала молча, переживая свою неудачу и пытаясь разобраться в своих чувствах. Но вскоре ее стойкость опять поколебалась, уступив место природному любопытству.
   - Если ты такое умеешь - зачем Атай послал с тобой меня? Ты и сам любого врага одолеешь.
   - Не любого, - возразил Дэвоур. - На затылке у меня глаз нет. А могут напасть и со спины. Да и вообще, кто может знать замыслы князя Атая? Он всегда смотрит на много шагов вперед и видит скрытые причины событий...
   - А кто ты ему? - спросила Зарена. - Сын? Внук?
   - Да можно сказать, что никто, - признался Дэвоур. - Просто когда-то, много лет назад, мы сообща сражались с одним опасным врагом и делали одно общее дело.
   - Много лет назад? Сколько же тебе сейчас? - Зарена с удивлением оглядела молодого человека, невозмутимо ехавшего рядом с ней.
   - Не пугайся. Не многим больше, чем тебе, - улыбнулся Дэвоур. - Но последние десять лет я провел в очень необычном месте... И мои десять лет продлились несколько дольше, чем это бывает у других людей.
   - Где же ты был?
   - В Светлом Граде, - ответил Дэвоур.
   Зарена недоверчиво улыбнулась.
   - Его же не существует. Это же сказка!
   - Многие так думают... И ему бы хотелось, чтобы так думали все...
   - Кому? Тому, к кому мы едем?
   - Да. Но это не сказка. И я в самом деле был там. Поэтому знаю, что те, кто для нас - лишь далекие и холодные боги, для них - близкие друзья и советчики. Только ведь мы сами неправильно думаем о своих богах. Нам кажется, они где-то там, очень далеко, на заснеженных вершинах гор, на кромке небес среди звездной пыли - а они каждое мгновение смотрят на этот мир из наших глаз...
   "Ты прав, мальчик, - Атай с грустью проводил их мысленным взором, усаживаясь на стул возле окна. - Но мало кто вмещает в себя этот взгляд богов. Нам бы остаться хотя бы просто людьми, где уж являть пример падшим богам!"
   Он вызвал Баксага и велел ему собирать дружину. Атай до последнего не хотел прибегать к этому крайнему средству, но, похоже, иного пути остановить вошедшего во вкус хищника не оставалось.
   Также он отправил гонца в Срединную Державу, ко двору царю царей, но ответа оттуда не получил. Парны были слишком озабочены своими внутренними делами, нескончаемыми заговорами против правителей и борьбой с узурпаторами, чтобы хоть сколько-нибудь заинтересоваться проблемами далекого окраинного города, даже не подвластного их державе.
   Филипп действительно настойчиво рвался к своей цели, но, как уже понял Атай, главная опасность заключалась вовсе не в нем. Филипп был разумен, хоть и не слишком щепетилен в выборе средств для достижения цели. Однако за ним уже шел другой - тот, кто мог воспользоваться всей созданной Филиппом машиной войны - но лишь для того, для чего она и была предназначена. Тогда многое, созданное за минувшие века, с легкостью обратилось бы в прах, оказавшись не угодным и не нужным новому владыке.
   "Что ж, Дэвоур, - вновь мысленно обратился к своему посланнику князь. - Может быть, ты сумеешь не только остановить вырвавшегося на волю колдуна, но и образумить его зарвавшегося ученика? Пока мир еще не превратился в руины..."
   Филипп юлил и хитрил, пытаясь запутать врагов, но для Атая его замысел был виден, как на ладони. Ему был нужен Бизант: заполучив его и овладев обоими берегами Пролива, Филипп смог бы диктовать свою волю всем торговцам Эллады, везущим хлеб с берегов Понта. Иованы гордились своей независимостью - но именно эта независимость и должна была стать для них роковой, ибо ни один из них не желал жертвовать личной выгодой ради всеобщего дела. Каждый был готов, скорее, погибнуть в одиночестве, нежели объединиться с соседом, уступив ему право верховенства. Было очевидно, что когда Эллада падет, Филипп получит множество ищущих дела воинов, которые будет бесконечным ручьем стекаться к его двору. И вся эта мощь двинется на Восток, против хиреющей Срединной Державы.
   Однако что бы ни рассказывали про древнюю державу Парнов, Атай знал: только там за долгую историю мира смогли создать единое цельное государство, предоставляющее всем народам, входящим в него, право жить согласно их природным обычаям. Общими были заботы строительства дорог и защиты границ, объединяющие усилия подданных со всех концов державы. Но каждая область, включенная в состав обширной Срединной Державы, имела свое самоуправление. Парны не вмешивались во внутренние дела подвластных земель, предоставляя их разумению правителей, и эти правители, избиравшиеся из самых древних родов, судили народ сообразно их древним законам и почитали своих родовых богов.
   Быть может, у Филиппа даже хватило бы здравого смысла сохранить порядки, устои и условия жизни, формировавшиеся до него столетиями. Однако его нетерпеливый сын, окруженный столь же жадными до славы и власти товарищами, вряд ли захочет терпеть старые правила и нормы, пропитанные самобытностью и вольномыслием покоренных народов...
   Когда-то давно, впервые встретившись с Демостеном в годы его юности, Атай хотел лишь подбодрить начинающего оратора, вдохнуть веру в возрождение великой Эллады и мудрости иованов, погрязших в роскоши и пороках. Тогда Филипп казался еще послушным, способным и верным учеником, которому Атай позволял учиться на собственных ошибках. Рассказывая о нем Демостену, князь сколотов скорее гордился своим последователем, нежели беспокоился об опасности, от него исходящей. Но сейчас многое изменилось. А потому во время последней их встречи Атай говорил Демостену совсем иное.
   ... - Македне будет мало любых завоеваний. Это как огромный волк, который очень долго голодал, лежа в своей дремучей норе, а теперь никак не может насытиться, дорвавшись до легкой добычи. За Македной будущее. Это могучая сила, но сила тьмы и праха, которая не способна созидать. Она будет кормиться кровью мертвых тел и дымом руин. Ее путь - разрушение всех старых устоев мира.
   Хотелось верить, что Демостен услышал его. Во всяком случае, он внял предупреждению о проливах. Хотя бы жадность, угроза торговле и боязнь утратить хлебные пути из Тавриды еще могла заставить правящие круги Атен встрепенуться.
   - ...А почему ты не хочешь жить, как все? - спросила Зарена своего спутника. Привыкшая неукоснительно выполнять приказы и поручения, она зорко поглядывала по сторонам, хотя в глубине души подозревала, что это совершенно излишне. - Какая тебе радость мотаться по всей земле, выполняя поручения князя, который тебе даже не повелитель?
   - Но ведь и ты не стремишься к обычным семейным радостям, как я успел заметить, - возразил Дэвоур.
   - Ни за что! - вскричала она столь пылко, что Дэвоур вновь улыбнулся.
   - А напрасно. И обо мне ты судишь не совсем верно. Я не просто выполняю поручения князя, и он не просто князь. Довольно давно я научился воспринимать себя не отдельной частью этого мира, а быть единым с ним. И потому мои желания и есть желания этого мира. Думаю, что когда придет время, я, следуя примеру самих Свеагора и Лады, создам семью - но будет это не потому, что так делают все, а потому, что в том действительно заключается великая тайна и цель мира. Но нельзя создать семью - и обособиться от мира. Нельзя противопоставить себя ему. Нельзя стремиться к тому, что ведет к его разрушению. Нельзя не потому, что запрещено - а потому, что сейчас мне покажется противоестественным сделать что-то подобное. Скольких людей я знаю, которые, якобы заботясь о своих семьях и роде, предавали собственный народ, свою веру - все то, что составляет для семьи основу жизни, почву существования. Так кто же вырастет в подобной семье? Чему научат они детей своих? Вот потому я все еще остаюсь учеником Атая и тех, кого с благодарностью могу назвать своими наставниками, ибо знаю: каждый наш шаг должен быть созвучен дыханию мира, а не идти ему наперекор...
   Зарена слушала, затаив дыхание. Что-то в сказанном Дэвоуром было удивительно созвучно тому, что думала она сама...
   Атай отвлекся. Вошел Баксаг, сообщил, что дружина построена.
   - Отправляйтесь немедленно, - приказал князь. - Пройдете Железными Вратами в Каппадокию, откуда двинетесь на запад, к Хризополю, берегом Понта. По дороге постарайтесь поднять воинов Срединной державы; быть может, они услышат мои предостережения и присоединятся к вам. Я же тем временем соберу ополчение и выступлю к Бизанту. Надеюсь, мы успеем хоть что-то предпринять. В этот раз одной моей властью спор решить не удастся...
   Баксаг, не привыкший обсуждать приказы князя, поклонился и вышел.
   Мысли Атая унеслись в недалекое прошлое. Тогда, два года назад, произошло его первое столкновение с дотоле верным последователем и учеником. Филипп первый раз проявил своеволие, и тогда вмешательство Атая еще смогло все остановить...
   Глава 9. Разлад.
   ...Горные кручи, расщелы, ущелья. Войско ползет по ним уже третий день, как большая и неповоротливая каракатица. Люди сбивают подошвы сандалий на каменистых тропах. Повозки с баллистами застревают в разломах, стоит камню попасть в колесную ось - ломаются спицы. Очень трудно заставить лошадей взбираться на почти отвесные вершины, где непросто пройти и козе, хотя македонские жеребцы приучены к высокогорьям.
   Филипп недовольно кусал губы. Ему казалось, что войско движется слишком медленно. День потеряли из-за ошибки проводника - сатра, который прозевал обходную тропу за Перевалом Теней, заставив карабкаться на зубчатые отроги. Пришлось всыпать ему пятьдесят плетей и пригрозить распять на кресте.
   Солдаты не ворчали, не сетовали на тяготы переходов. За минувшие два десятка лет непрерывных походов царь приучил их жить в строю, не замечая военных невзгод. Филипп и сам то и дело слезал с коня, вставая в ряд тяжело бредущих пехотинцев с громоздкими щитами на спинах. Топтал ногами гравий и камни, глотал пыль. Помог вытащить из ямы телегу, груженую снарядами для камнеметов. Нес на плече бронзовый штандарт пеллийских астегетайров - правда, всего несколько шагов.
   Он словно говорил солдатам: смотрите, ваш царь такой же, как и вы, делит с вами все тяжбы военной доли. А раз так, то и вы не подводите своего царя. Весь этот рисковый маневр с походом через высокогорный хребет Тейи Филипп затеял с одной целью: спуститься к Эдону нежданно для противника - как лавина сходит с гор.
   Это была его излюбленная тактика. Запутать, обмануть, застать врасплох. Атенских полководцев Филипп презирал - слишком предсказуемы. Воюют по канонам и правилам. Для Филиппа все каноны и правила - пыль и прах. Важно только то, что приносит успех. Не единожды он изменял план военной компании уже на марше, чтобы сбить с толку всех. Как матерый волк, который петляет, запутывая свои следы, а потом внезапно бьет в спину.
   Непредсказуемость и быстрота всегда были главным оружием царя Македны. Потому, когда какие-либо помехи возникали на его пути, Филипп ожесточался сердцем. Лоб покрывали морщины, провал пустой глазницы чернел как пещерный зев, а брови нависали грозовой тучей. Он становился молчалив и военноначальники не решались попадаться ему под руку. Только невозмутимый Парменион, с которым царя роднила давняя дружба, мог без острастки подойти к нему и заговорить, не опасаясь гневного взгляда или крепкого солдатского словца.
   Вот и теперь, когда воины в конец выдохлись и жаждали передышки, а Филипп настойчиво гнал их вперед, только Парменион осмелился возразить повелителю Македны.
   -Войску нужен привал, Филипп. Какой будет толк, если ты бросишь в бой людей, едва держащихся на ногах? Они не погодятся в дело, и все труды пойдут прахом.
   -Судьба похода на весах, - хмуро произнес царь. - Город нужно взять до того, как очухаются атенские стратеги. И раньше, чем прознают скифы...
   Филипп с высоты скалистого гребня уныло рассматривал растянувшееся многими извивами войско, наполовину скрытое в дымчатой серой пыли. Пехота плетется, едва переставляя ноги. Лица фалангитов бледные, с синими кругами под глазами. Конники проворнее, но им не обогнать на узкой тропе пешие таксисы и не обогнуть неповоротливые повозки. Несколько лошадей идут, спотыкаясь - похоже, сбили копыта.
   Вздохнув, Филипп велел трубить привал. Присев на круглый камень, он посмотрел на угловатые скалистые пики, теряющиеся в сиреневой дымке горизонта, словно мог перелететь через них взглядом. Старый слуга тевкр попытался укутать его теплым плащом, но царь прогнал его прочь. Гетайры и фалангиты облепили склоны, расположившись на круглых щитах. Кашляли, отплевывались, растирали ноги. С обеих сторон горной гряды били бурные ключи, наполняя воздух сыростью. Становилось все холоднее.
   Филипп посмотрел в облачную высь. Пустое небо. Ни орла, ни ястреба. Плохо. Перед походом не успели принести жертвы богам, узнать знамения. Царь снова вздохнул.
   Могучий тракейский город Эдон давно привлекал его внимание. После разгрома и низложения царя Керсоблепта Филиппу была просто необходима эта цитадель, стратегически удачно расположенная у побережья. Тогда в его руках будут важные пути и дороги, контроль над всей Южной Тракеей и доступ к областям Пропонтиды. Лишь бы успеть. Лишь бы не вмешался дурной случай.
   Дозорные, отправленные разведать обстановку в теснинах перед спуском в Долину Ледяного Озера вернулись, когда Филиппу разбили палатку на отшибе. Откупорив канфар, царь сидел на походном клисмосе с чашей вина в руке. Лица воинов были мертвенно бледные, глаза смотрели в землю.
   -Что? - приподнялся Филипп, буравя их взглядом. Недоброе предчувствие сдавило ему горло, и он попытался глубоко вдохнуть. - Говори, Кастор!
   Смуглолицый воин со сросшимися бровями и крючковатым носом сопел. Нижняя губа его подрагивала.
   -Царь! - Кастор втянул голову в плечи и заморгал. - Белый Всадник!
   -Ты что городишь? - Филипп подошел к нему вплотную. - Ума лишился?
   -Мы все видели, - подтвердили другие дозорные, перетаптываясь с ноги на ногу. - Он появился на вершине утеса. Белый человек, белый конь. Долго на нас смотрел, а потом растворился как дым...
   Филипп замер в предчувствии недоброго и пальцем подозвал Пармениона, стоявшего в углу палатки. Тот тихо подошел к царю и что-то зашептал на ухо.
   -Ты прав... - нехотя согласился Филипп.
   Взгляд царя стал свинцовым и под его тяжестью воины, принесшие странную весть, съежились.
   -Слушайте меня, тупологовые. Никто в войске не должен ничего знать. Поняли? Иначе решат, что это плохой знак...
   Дозорные покорно склонились перед Филиппом.
   -Если проговоритесь, - напутствовал он, - отрежу языки.
   Когда воины, боязливо пятясь, вышли из палатки, царь окончательно помрачнел. Известие о Белом Всаднике, сколь бы невероятным оно не казалось, навеяло мысли, которые он совсем не хотел терпеть в своей голове. Филипп выпил еще вина, но нехорошие предчувствия не оставляли его. Перед ним упрямо маячил образ Атая.
   "Будь ты проклят, скиф, - думал он, - не зря тебя колдуном называют... Но мне, что человек, что колдун, что полубог - не вставай на пути! Раздавлю!"
   На рассвете следующего дня перед македонским войском предстал город Эдон. Темные каменные стены, уже порядком источенные ветром. Зазубрины приземистых пузатых башен. С южной стороны - сверкающее озеро, окруженное несколькими сухими платанами - вода там всегда студеная. Бесцветные вытоптанные луга вокруг.
   Солдаты двигались в полном молчании, стараясь не шуметь и не греметь оружием. Дозорные с башен заметили опасность шагах в тридцати от города. Заскрипели дудки, поднялась тревога. На стенах заметались люди в бурых кожаных шапках. Филипп криво усмехнулся. Стены не слишком высоки, гарнизон не велик. Должен успеть.
   Обложив Эдон со всех сторон, чтобы отрезать пути подвоза продовольствия и возможность подхода подкреплений, царь Македны начал правильную осаду. Он объехал крепостную линию несколько раз, отмечая достоинства и недостатки цитадели, наличие удобных подступов и твердость земляного грунта. Потом распределил воинские части по участкам, приказал сделать насыпи для установки метательных машин.
   Эдониты с унынием следили за этими приготовлениями. Их стрелы из луков и камни из пращей не доставали македонских воинов. Единственная попытка вылазки окончилась провалом: тракейские конники, вылетев из распахнувшихся ворот, чтобы рассеять землекопов Филиппа, подверглись удару гетайров Лага. Построившись в кавалерийскую фалангу и положив сариссы на плечи товарищей, македонцы мгновенно смяли врага. Эдониты будто попали под гигантский стальной молот.
   После этого все стычки приняли вялотекущий характер. Тем временем инженеры Филиппа соорудили тараны и осадные башни. Когда все было готово, царь сделал попытку овладеть городом с одного приступа. Однако тракейцы отбивались изо всех сил. Они разобрали часть каменных построек внутри города и теперь сбрасывали на македонцев большие каменные блоки, лили горячее масло. На стенах с копьями и луками стояли даже женщины. И хотя тараны пробили в кладке укреплений небольшую брешь, воспользоваться успехом воины Филиппа не смогли. Отчаянное сопротивление осажденных заставило их отступить с потерями.
   Филипп не падал духом. Лишь бы успеть, снова думал он. На другой день царь приметил у восточной стены, стоящей в низине и поросшей диким плющом, место, удобное для подкопа. Он решил сделать там подземный лаз, а внимание эдонитов отвлечь мощной атакой на другом участке. Мелеагру Филипп поручил забросать крепость зажигательными снарядами из камнеметов и постараться вызвать в городе большой пожар, а Пармениону - вести на штурм гипаспистов, пока отдельная команда агриан занимается подкопом.
   Передовые отряды Пармениона в составе десяти линкестийских лохов двинулись вперед с лестницами наперевес, затянув пеан. Шлемы и латы их алели на солнце, сливаясь в густое световое пятно. Однако то, что произошло потом, стало полной неожиданностью для всех наблюдателей этой картины. У стены начал клубиться вязкий туман зеленоватого отлива, скрыв людей в своих дымчатых парах. Филипп в первые мгновения даже обрадовался этому, подумав, что сами боги пришли ему на помощь. Но когда туман рассеялся с той же внезапностью, с какой появился, вместе с ним испарились без всякого следа и македонские воины.
   Наступление было приостановлено. Военачальники Филиппа и сам царь пришли в полное замешательство. Они никак не могли объяснить себе исчезновение почти двух сотен гипаспистов. Гладя в недоумевающие глаза македонцев, в беспорядке сгрудившихся вокруг него, царь проклинал небеса. Он не знал, что теперь говорить своим людям и чем их воодушевить.
   Прошла ночь, но воины так и не вернулись. Все македонцы пали духом. Заставить их возобновить штурм стало невозможно. "Боги против нас", - шептались солдаты.
   Удалившись в свою палатку, Филипп рычал и ругался, отмеряя пол большими шагами. Он прогнал всех - и друзей, и слуг, и телохранителей. Потому, когда пурпурный полог шатра приподнял старый ветеран Пелопс, стоящий на страже, Филипп едва не набросился на него.
   -Царь, - робко обратился к нему воин, - к тебе гость...
   Было что-то странное в интонации его голоса, в ней угадывалась какая-то тревожная многозначность.
   -Кто? - сузившийся до размеров маленькой щелки глаз Филиппа метнул молнию.
   -Царь Атай.
   Филипп бессильно застонал.
   -И еще... - Пелопс отступил на шаг.
   -Говори! - приказал Филипп.
   -С перевала спустилось большое скифское войско.
   Царь Македны выслушал это известие, как смертный приговор. Он безнадежно махнул рукой, отпуская стражника. Вскоре в палатку бесшумно ступил Атай. Бросив на искаженное лицо Филиппа спокойный взгляд блестящих как янтарь глаз, он покачал головой.
   -Я не раз говорил тебе, что ты не всесилен. Сколь бы не были велики прилагаемые тобой усилия, судьбы людские определяет, прежде всего, воля небес. И эта воля опирается на законы созидания. Ты же слишком привык разрушать...
   Глаз Филиппа стал совсем черным.
   -Ты... - хрипло выдохнул он, но сил, чтобы говорить у него не было.
   Атай посмотрел на царя Македны непреклонным взглядом.
   -Отведи свое войско от стен Эдона. Этот город под моим покровительством и защитой. Заключи мир с эдонитами и возвращайся в Пеллу. Тогда ты ничего не потеряешь.
   Скиф уже повернулся к выходу из шатра, но вдруг остановился. Голос его стал тихим, но очень выразительным, заставив царя Македны вздрогнуть.
   -Прощай, Филипп. Я буду молить богов, чтобы больше нам не пришлось встречаться врагами.
   И он быстро вышел из палатки. Филипп опустил голову, не сказав ни слова.
  
   Глава 10. В море.
   Великое необъятное небо, всемогущий Путь без начала и конца, обнимающий вечность, который из недр безмолвного отсутствия созидает круговорот непрерывных превращений... Наделенные формой, мы двигаемся среди теней и бликов событий, не помня о ней. В каждой капле и в каждом мгновении жизни мы видим появление и преображение всего мира...
   Он чувствовал на своих щеках свежее дуновение ветра жизни. Он видел дымчатые отливы дальних вершин, петли дорог, опутавших сизые предгорья. В памяти вставали назидания Мудрейшего: сердце человека, охватывающее окружающие вещи, неотличимо от них. Дерево есть твое сердце, щепоть земли есть твое сердце. Листва, ветви и желуди зарождаются вместе с твоим существом в обширных далях реальности. Каждое движение бытия отзывается в тебе рокотом и пульсацией бесчисленных вещей.
   Не отстраняться от этого трепещущего океана существования. Не потерять землю единства под своими ногами. Мир непостоянен и текуч, как и сам человек, но в основе своей он лелеет бессмертную невозмутимость и абсолютную неподвижность. Его потери и исчезновения не ведут к увяданию, его изменения не нарушают сущностный облик, который вечно юн и прекрасен.
   Объять реальность во всей ее полноте, со всеми ее оттенками, не расчленяя на отдельные части - вот путь совершенного человека. Неустанно воспринимать мир в его совокупности, не деля на малое и большое, на частное и общее. Иначе возникает подспудное искушение утвердить себя в нем, как-то выделить и обособить. Обособление приводит к желанию обладать его вещами и получить контроль над его законами. Это путь в никуда, поскольку человек исконно является всем тем, что его составляет, а возможности его могут исчерпаться лишь с исчерпанием возможностей самого мира...
   -Смотри, не пережарь, - голос Зарены остановил поток размышлений юноши.
   От костра уже далеко распространился во все стороны дразнящий запах жареного мяса лани. Нарезанное кусочками, скворчащее жиром, нанизанное на деревянные тонкие палочки и разложенное над углями, оно представляло для желудка изголодавшихся путников немыслимое искушение.
   Однако Дэвоур не торопился подавать свою готовку.
   - Между прочим, - с улыбкой заметил он, переворачивая самодельные вертела над огнем, - многие занятия, которые полагаются чисто женскими, являются жизненно необходимыми для всех. Например, умение готовить. Будь ты воин, будь ты пахарь или башмачник, но навык отловить дичь и приготовить ее на костре тебе точно потребуется.
   Зарена, уже привыкшая за время пути к рассуждениям своего спутника, на сей раз восприняла их с некоторой обидой.
   - Ты хочешь сказать, я не умею готовить?
   - Понимаешь... - протянул Дэвоур, прикидывая, как объяснить свою мысль и не обидеть спутницу, - ты так долго вела жизнь, не свойственную другим женщинам, что всякое дело, которое обычно считают женским, воспринимаешь с неприязнью. Ты отвергаешь в себе само женское начало - но ведь ты не можешь изменить свое естество. Ты родилась такой, и противиться тому, кто ты есть - значит, идти наперекор божественной воле. Махать мечом, стрелять из лука и ездить на коне может выучиться любой, тут нет особой заслуги. Равно как и готовить или латать рваную одежду тоже вполне может каждый. Кто-то делает это лучше, кто-то хуже. Но есть вещи, которые может только женщина.
   - Ты о чем? - с вызовом спросила девушка. - О том, что дело женщины - сидеть дома и рожать детей?
   Дэвоур покачал головой.
   - Маленького человечка мало родить. Его надо вскормить, вырастить... До пяти лет он остается в неразрывной связи с матерью, и никто ему ее не заменит... И разве кто-то может его понять, утешить, приласкать - так, как это сделает женщина? Конечно, если так сложится судьба, женщина может взять в руки оружие - но горе тем народам, которым пришлось вступить на этот путь! Поистине несчастливой была их доля, раз им довелось дойти до подобного...
   Дэвоур замолчал, вдыхая степной воздух. Позади шумело море, перед ним колыхалась необъятная степь. Путники остановились на ночлег в том самом месте, где много лет назад он вместе со Стозаром бежал из каравана невольников. Тогда состоялась его первая и последняя встреча с князем Собадаком. Со Стозаром их тоже развела судьба. В Светлом Граде у каждого был свой наставник, и они редко встречались; а потом, возвратившись в этот мир, и вовсе потеряли друг друга из виду. Только волнующий запах степи неожиданно резко вернул к жизни давно забытые воспоминания...
   Когда Зарена проснулась, на берегу возле моря опять высилась песчаная крепость. Дэвоур задумчиво равнял ее стены - ему лучше думалось, когда он занимался строительством. На сей раз перед взором девушки предстали высокие стены, обносящие развилки узких улочек с храмами и тесными домиками у морского побережья.
   - Если мое предчувствие меня не обманывает, нам надо ехать в Бизант, - сообщил юноша, указывая на свое творение.
   В тот же день погода испортилась. Небо заволокло тучами, и наутро следующего дня хлынул дождь. Земля размокла, по всем ложбинам и руслам пересохших ручьев неслись водяные потоки, с грохотом срываясь в море. Кони брезгливо ступали по раскисшей почве, тщательно выбирая место, куда поставить копыто.
   Дэвоур закутался в свою накидку и молчал, лишь изредка бросая на спутницу быстрые взгляды. Зарена тоже молчала. Она никогда еще не забиралась так далеко от родных мест, и где-то было даже удивительно, что, несмотря на огромное расстояние, отделявшее ее от дома, здесь так же идет дождь, так же колышется трава и так же живут люди.
   Через несколько дней впереди показался приморский город. Сквозь непрерывный дождь, скрывающий дальние очертания серых каменных строений, Зарена все же смогла рассмотреть его удивительное сходство с песчаной копией.
   Вскоре они вступили в высокие ворота.
   - Где ты думаешь искать его? - спросила Зарена.
   Юноша замер, точно прислушивался к чему-то неизмеримо далекому.
   - Тут его нет. Отсюда мы поплывем дальше на корабле, который доставит нас в нужное место.
   Зарена хотела спросить, откуда он знает, на каком корабле плыть, но промолчала, решив полностью довериться своему странному спутнику...
   Пузатый торговый корабль с двумя рулевыми веслами, обшитый досками из красного бука, медленно продвигался с попутным ветром на запад. Высокие волны бросали его из стороны в сторону, заливая часть палубы через бортовые решетки, обтянутые кожей, и Зарена, никогда до того не плававшая по морю, вздрагивала от страха. Дэвоур ободряюще обнимал ее, не забывая осматривать берега. Реи и мачты над их головами протяжно скрипели.
   Выйдя из Боспора, корабль шел к Геллеспонту, проливу, отделяющему Мраморное Море от Эгейского. Потом был долгий путь через неспокойную Эгеиду, от острова к острову, во множестве разбросанным по водной глади - и, наконец, последняя остановка перед Атенами в Стагире. Город этот совсем недавно был возрожден из руин
   Филиппом в знак уважения к учителю своего сына...
   ...Стагирит в глубокой задумчивости ехал верхом на муле, покачивая лысеющей головой. Он вспоминал последнюю встречу со своим учеником, наследным царевичем Македны.
   -Вовсе не умение повелевать странами и морями делает человека великим, Александр, а тот огонь духа, который способен облагораживать мир вокруг, одухотворять все вещи, - Стагирит заехал в Пеллу только для того, чтобы проститься с царевичем перед своим отбытием в Атены.
   -О каком огне ты говоришь, учитель? - нахмурил брови юноша.
   -О том самом, который Прометей принес в дар человеку. Ты же помнишь, что сотворив людей и выведя их на свет из темных недр, боги поручили Эпиметию и Прометею наделить их основными жизненными навыками. Эпиметий дал им способность к самозащите, добыванию пищи, построению жилищ, созданию орудий труда и предметов быта. Ему казалось, что он все делает правильно. Но Прометей, увидев плоды его работы, нашел их неудовлетворительными: люди у Эпиметия получились механическими и бесчувственными, словно ожившие истуканы. В них не было той искры, которая говорила бы о причастности к божественному началу. Тогда Прометей похитил священный огонь у Гефеста и Афины, чтобы наполнить людские души божественным пламенем. С тех пор человек отличается от всех других живых существ.
   Александр размышлял, опустив взгляд на мозаичные плиты пола. На них нарядный Аякс Телемонид убивал троянца Пиларта. Учитель и ученик сидели в мегароне одни, и только майский ветерок проникал через окно, донося сладкий запах гиацинтов из сада.
   -Конечно, это не более чем миф, - продолжал Стагирит, - но ты должен понять, что огонь духа - это не только власть над себе подобными или над силами природы. Это, прежде всего, мудрость. Способность постигать законы Вселенной и жить с ними в ладу.
   Царевич сжал губы. На юном лице появилась та напряженная, упрямая гримаса, которая говорила о его недовольстве, столь часто изливавшемся теперь на головы его товарищей и домочадцев. Но сейчас перед ним был его учитель, и Александр не решался возразить.
   Однако Стагирит, заметив колебание юноши, ободрил его взглядом.
   - Если человек есть создание богов, - осторожно заговорил царевич, - то он должен стремиться стать столь же могущественным, как и они. Разве Олимпийцы не повелевают силами природы? Для чего им жить с этими силами в ладу, если они могут заставить их служить своей воле?
   -Ты должен понять самое главное, Александр, без чего все наши взгляды на Мироздание лишены всякого смысла, - Стагирит высоко поднял палец, чтобы привлечь внимание юноши. - Боги не могут являться первоосновой мира. Даже если они реально существуют в нем и создали нас, людей, то сами они производны от этого мира, выступая всего лишь его первичным порождением. Каждый эйдос, представляющий собой объект наличного свойства, как то одушевленные и неодушевленные вещи, имеет свою предпосылку. Безначален лишь первопринцип мира. Этот первопринцип - исходный двигатель, запускающий все жизненные процессы. Будучи сам неподвижным, он приводит в движение пружины вещей, наделяя каждую их них формой и материей. Он задает вещам отправные цели. Но для того, чтобы двигатель продолжал успешно овеществлять мир, необходимо соблюдение баланса сил уже существующих. Иначе ход жизненных процессов исказиться, и это скажется на самой порождающей основе. Тогда тех, кто населяет наш мир, ждут многочисленные беды.
   Александр немного загрустил, но потом вновь оживился.
   -А как же великие герои?
   Стагирит улыбнулся в ответ.
   -Я знаю, что ты по-прежнему грезишь военными подвигами и желаешь уподобиться резвоногому Ахилессу, - сказал он. - Но вспомни, чем закончился поход ахейцев. Истребление данайцев и сокрушение Илиона принесли победителям лишь лютые несчастья. Лучшие сыны Эллады пали на поле брани, семьи их осиротели, род прервался, а в их исконных владениях воцарились хаос и раздоры. Такова плата за нарушение равновесия на земле. Мы до сих пор воспеваем Ахилла, Аякса и Диомеда, вместо того чтобы сделать их примером человеческой глупости и трагической недальновидности. Вот потому я говорю тебе, что огонь духа есть не всепожирающий пламень войны, но свет мудрости, очищающий мир. Как там у Эмпедокла?
   "...Так, под плотным покровом Гармонии, там утвердился
   Шару подобный, окружным покоем гордящийся Сферос.
   Ни непристойной борьбы, ни ссоры нет в его членах..."
   -Отец всегда говорил, что настоящий мужчина созидает себя в борьбе, - глухо проговорил царевич. - Тем важней для потомков Геракла утверждать свое право быть первыми в мире.
   -Твой отец сильно изменился со времен нашей юности, - заметил Стагирит задумчиво. - Когда-то при дворе Аминты мы оба истово стремились к постижению устоев Мироздания и разгадке его божественных тайн. Но ныне Филипп преуспел в умении завоевывать города и подчинять своей власти народы. А чего хочешь ты, Александр?
   Царевич словно воспламенился.
   -Хочу превзойти все пределы, объять всю Ойкумену! Вонзить свое копье там, куда никогда не ступала нога смертного!
   Стагирит лишь тихо вздохнул. Как же все-таки неумолимо время! Еще совсем недавно этот голубоглазый мальчик с золотыми кудрями восторженно внимал в Миэзе его рассказам об устройстве Вселенной и движении небесных тел. А теперь в этих повзрослевших глазах полыхают молнии Ареса, способные обратить в пепел и прах все живое...
   Это была последняя встреча учителя и ученика. Стагирит покидал Македну навсегда. Он прибыл в родной город, чтобы сесть на корабль - утомительный переход по горным дорогам стал для него слишком тяжел. Хотя ему не было еще и пятидесяти, трехгодичное обучение наследника престола обошлось ему слишком дорого, точно высосав из организма все силы...
   На корабле кроме него были только два пассажира: довольно молодой еще мужчина в длинном походном плаще - и юная девушка в мужском наряде, в каких, если верить описаниям Геродота, ходят некоторые савроматки. Они устроились на носу, неподалеку от возвышения наварха, и молча смотрели на тающий вдалеке берег.
   Молча стоял и Стагирит, провожая удаляющуюся родину. Демостен, один из известных атенских политиков, предложил ему вернуться в город, откуда Стагирит некогда бежал столь поспешно. У Аристотеля появилась возможность воплотить свою давнюю мечту - основать философскую школу у храма Апполона Ликейского, где некогда смущал юные умы дерзкими речами несчастливый в своей судьбе Сократ. По прошествии многих лет Стагирит пришел к определенным выводам: он твердо знал, чему учить подрастающее поколение и как воплотить идеалы, которые так и не прижились в сердце наследника македонского трона.
   К тому же философ был близок к завершению труда по обобщению знаний различных народов в области космологии, систематизированных им по принципу иерархии всего сущего. Однако для того, чтобы внести последние штрихи в работы "О небе" и "О возникновении и уничтожении", Стагириту не доставало некоторых данных и материала. Поэтому в Атенах его так же ожидала встреча с одним персидским священнослужителем, обещавшим философу древние свитки халдейских мудрецов. В них содержались знания, долгое время скрывавшиеся от непосвященных. На них Аристотель возлагал теперь большие надежды.
   Вообще, он несколько недолюбливал персидские труды. Как и все варварские народы, персы были больше подвержены чувству, нежели разуму. Они не принимали строгие логические умозаключения, предпочитая жить сердцем, порывом. Для них в любом знании важно было понять, хорошо это или плохо, тогда как Стагирит доказывал, что эпистема, или базис знания начинается за пределом всех чувств. В прошлый раз, когда философу довелось общаться с персидским жрецом, тот настолько вывел его из себя, что в гневе Стагирит вопросил: "А треугольник, по-твоему, хороший или плохой?" Маг не смутился и тут же ответил: "Треугольник, как и прочие фигуры, сотворен великим Агором Мадой, а потому он благ".
   Однако для воссоздания полной картины мира, к которой так стремился философ, было не обойтись без персидских рукописей, и он скрепя сердце согласился встретиться с магом. Тот, правда, изначально обговорил для себя некоторые условия, но Аристотель был заранее на все согласен.
   Неожиданно юноша, замеченный Стагиритом, вдруг остановился перед ним и поклонился.
   - Ты знаешь меня? - удивленно спросил философ.
   - Еще нет, - как-то странно ответил тот. - Но вскоре о тебе узнают очень многие.
   Еще издалека, подплывая к древнему городу, путники заметили блестящий золотом скат крыши Храма Партенос, возвышающегося на центральном холме. Сам город расположился на зеленых холмистых склонах и далеко раскинулся вокруг, охватывая близлежащие равнины до горных отрогов Эгалеос и Парнита.
   После поражения в войне Атены утратили свои знаменитые Долгие Стены, и порт Пирей пришел в упадок. Из трех гаваней, некогда вмещавших до четырехсот триер, теперь действовала только Зея, окруженная нависающими над водой большими доками, в которых подвешивали на просушку городские суда. Вдоль всего берега тянулись пристани с каменными насыпями, в море выдавались длинные молы. Шум весел, крики чаек, плеск волн и ругань носильщиков создавали здесь обычный портовой гул.
   Аристотель, ступив на широкую дощатую платформу, не поехал в Центральный Город. Демостен должен был ожидать его в округе Элеонас, в небольшом заброшенном доме на берегу, принадлежавшем брату Проксена, опекуна, воспитывавшего Стагирита в юности. Здесь повсюду раскинулись распаханные поля, сады, пестреющие алыми анемонами и желтыми нарциссами, прямоугольные, крашеные известкой жилища сельских жителей с уличным стоком.
   Философ медленно ехал на муле вдоль берега. Шум большого города, его спешка и беспокойство не доносился до окрестностей Элеонаса с его тихими пашнями, рощами и зерновыми складами. Поэтому резкий крик и топот позади, на самом подходе к закругленному серому дому из сырцового кирпича с дверным проемом в заборе двора, заставили Аристотеля неприятно удивиться.
   - Зарена, туда! - Дэвоур указал девушке на скрывшегося за изгородью из опунций человека, а сам подбежал к раненому, лежащему на дороге. Это был человек средних лет в длинной белой хламиде грубого покроя.
   - Помогите! - простонал тот.
   - Ты позволишь занести его в дом? - попросил Дэвоур, поднимая глаза на Стагирита.
   В раненом Аристотель с ужасом узнал Демостена, своего покровителя.
   - Конечно, - кивнул он. - Его-то я и разыскиваю.
  
   Глава 11. Встреча.
  
   Ранен предводитель демократической партии Атен был не сильно - нож убийцы рассек лишь кожу на левом плече. Видимо, испуганный внезапным появлением Зарены и Дэвоура, нападавший поспешил скрыться и не рассчитал силы броска.
   Демостена пронесли через всю пастаду и уложили на высокое ложе, которое он сам приготовил для прибытия Аристотеля.
   - Мне кажется, мы недалеко от цели, - указал на раненого Дэвоур. - Тот, кого мы ищем, всегда оставляет за собой такие следы.
   Он осмотрел рану на предмет проникновения яда или заразы, но нож, как видно, был чистым. Его Зарена подобрала недалеко от места покушения, возвращаясь после неудачного преследования.
   - Тебе опасно одному передвигаться по городу.
   - Тучи сгущаются, - жадно припав к поднесенной Зареной чаше с водой, проговорил Демостен. - Похоже, на этот раз я основательно ужалил моих врагов, раз они отважились на покушение.
   На губах оратора проступила слабая улыбка. На сей раз он добился своего: атенское войско стратега Фокиона, которое Демостен убедил сограждан отправить на Эвбею, сбросило ставленников Филиппа и вернуло остров под власть экклесии. Это была серьезная победа, но она повлекла за собой и серьезные неприятности.
   Однако Дэвоур лишь покачал головой. Вождь демократов, как и большинство людей, усматривал причины явлений в обычных человеческих посылах и устремлениях. А между тем, сейчас были все основания полагать, что все не так просто. Ведь прежние победы Демостена, когда он заставил Филиппа снять осаду с Коринфа или удержал аргивян и мессенцев от союза с македонцами не имели столь опасных для оратора последствий. Тут явно маячила чья-то большая и темная тень...
   - Все, теперь им не отвертеться, - прикрыв глаза, рассуждал вслух Демостен. - Очистили Эвбею от прихвостней Филиппа, очистим и Атены. Пусть народ знает имена своих продажных сограждан. Завтра же я скажу об этом во всеуслышание.
   - До завтра еще надо дожить, - тихо возразил Дэвоур. - Надеюсь, твои противники не пойдут на приступ этого дома.
   Приподнявшись на подголовнике ложа, Демостен извиняющимся взглядом посмотрел на Стагирита.
   - Прости меня. Я позвал тебя в наш город в надежде, что он станет для тебя мирным и благодатным садом, где ты сможешь обрести покой и без помех заниматься своей работой. А на деле втянул в такую неприятную историю...
   - Как бы эта история не возымела еще более неприятного продолжения, - мрачно отозвался Стагирит, присаживаясь на край клинэ, накрытого шерстяным покрывалом.
   Он только сейчас сообразил, что даже не удивился появлению рядом с собой своих попутчиков с корабля.
   - Быть может, - кивнул он Демостену на Дэвоура и Зарену, - эти молодые люди объяснят нам, что их занесло в эти края и как они оказались поблизости от места нашей встречи, о которой никому не было известно?
   Дэвоур склонил голову с виноватым видом.
   - Прости, мудрейший. Просто мы ищем одного человека и этот человек, насколько я знаю, имеет к тебе некоторое отношение. Его имя Уртум.
   На лице Аристотеля появилось удивление.
   - Я действительно должен завтра встретиться в Атенах с этим персидским жрецом. Только не понимаю, какое у вас к нему может быть дело?
   - Если ты разрешишь, мы хотели бы сопровождать тебя. Время сейчас слишком опасное, чтобы безмятежно ходить в одиночестве по улицам.
   Стагирит был вынужден признать, что юноша прав.
   - Тогда, быть может, ты ответишь мне, откуда ты знаешь меня?
   - Мы обучены читать в своих сердцах, - с поклоном отозвался Дэвоур.
   Он тихо подошел к раненому и склонился над ним.
   -Исократу и Эсхину я давно стою поперек горла, - блеснув глазами, прошептал Демостен. - Наконец они набрались духу устранить меня руками заговорщиков. Но теперь им конец - завтра же они узнают, что такое гнев и воля народа.
   Дэвоур покачал головой. На всякий случай он коснулся пальцами лба раненого, чтобы проверить, не поднялся ли у того жар в теле.
   - Бойся обвинить невиновных.
   Демостен посмотрел на юношу с непониманием.
   - Но если не они, то кто?
   - Ответь прежде самому себе на вопрос, способны ли они на такое?
   Вождь демократов умолк, откинувшись на изголовье. Было видно, что он глубоко задумался.
   - Как бы там ни было, но сегодня лучше не покидать порога этого дома, - обращаясь ко всем, громко произнес Дэвоур. - Будет новый день, и он принесет с собой ясность. Места здесь хватит всем. Мы с Зареной, - он указал на девушку, - разместимся в южном крыле с окном на улицу. Завтра поутру отправимся в город.
   Дэвоур сообщил это так, что никому не пришло в голову ему возражать.
   За окном слышались завывания ветра и крики чаек. Каждый в доме думал о чем-то своем.
   Демостен вспоминал свою давнюю встречу с загадочным скифом, изменившую всю его жизнь, и размышлял над загадкой, поставленной перед ним Дэвоуром. В конце концов, если покушение организовано не руководителями промакедонской партии, то кем?
   Стагирит перебирал в уме аргументы, которые должны были раз и навсегда опровергнуть концепцию Гераклита, все еще популярную в философских школах Внутреннего Керамика и в знаменитой гимназии Геракла у Диомейских Ворот.
   Дэвоур унесся мыслями в далекие и туманные миры, названия которым еще не было придумано смертными.
   Зарена лежала без сна, вслушиваясь в шорохи ночи. Дыхание Дэвоура стало ровным - он, похоже, наконец уснул, - но к девушке сон упорно не шел.
   Поднявшись с циновки, постеленной прямо на земляном полу в комнате с облупившейся отделкой стен, на которых угадывались геометрические узоры, она вышла во двор. Черная ночь в гроздьях звезд стелилась вокруг, и в звездном блеске слабо сияли бегущие к далекому берегу волны.
   Вновь небывалое чувство одиночества охватило ее. Она вспоминала бессчетные дни пути, что отделяли ее от степи, и казалось ей, что она так же одинока, как луна среди звезд в тех мирах, где блуждают души ушедших предков... Лишь один человек связывал ее с этим чужим для нее миром, тот, что всегда был рядом, и она подумала о нем с теплотой и благодарностью в сердце.
   Спокойствие ночи так не вязалось с опасностью, таящейся в ее глубине. Девушка присела на гранитный камень между двух кипарисов, всматриваясь и вслушиваясь в тишину - и не заметила, как рядом с ней очутился Дэвоур...
   ...Было это во времена давние, о которых и памяти не осталось у ныне живущих. Говорят, что звезды тогда сияли ярче, солнце грело сильнее, а небеса были прозрачны и чисты, отражая жемчужные выси божественной юдоли. По всей огромной земле люди славили имена своих богов, но превыше всего возносили Творца Сущего, породившего из безымянного сумрака бытие всех вещей и явлений. Взывали они к нему страстно, трепетно и восторженно под сводами капищ, кровлями жилищ и пологом дремучих лесов. Шептали истово устами: "Восстань над миром в блеске высокой славы, яви образ свой неумолчной звездой!" Однако же глубоко в сердцах людских праведная вера в силу божества уже дала первую червоточину сомнения.
   Среди множества общин и племен зародились первые раздоры и противоречия, возникли зависть, ненависть и вражда. Заветы предков оказались преданы забвению, нормы небес, дарованные смертным, исказились. И тогда, дабы вернуть людей на исконную стезю благочинного мира и озарить светом истины омраченные души, Создатель сам снизошел к ним на землю.
   Чтобы испытать смертных в искренности их чувств и воле к прозрению, изменил Творец свой внешний облик до неузнаваемости, представ пред людьми нищим бродягой в изношенном рубище. И так ходил он по земле от селения к селению и от града к граду, заговаривая с жителями и пытаясь вразумлять их проникновенной силой своих слов. Однако же отовсюду он изгонялся с позором, и вослед летели ему только камни, проклятия и оскорбления. Слепы стали глаза людей, очерствели их сердца, ожесточились души. Не встретил Создатель понимания ни у держателей власти, ни у служителей культа, ни среди простого народа. И не было никого, кто мог бы воспринять высокое откровение небес.
   Опечалился тогда Творец, убедившись в том, что далеко ушли люди от своего исконного Пути. Презрели они совершенную истину и отказались от божественной правды. Обойдя пределы земель и морей, завершил свои странствия Создатель в маленьком горном селении на берегу Северного Моря. Никто из местного люда не пожелал впустить его в свое жилище, никто не поднес ни яств, ни даров, и только один единственный человек, живший в покосившейся лачуге на отшибе холма и отличавшийся природной прозорливостью, вышел приветствовать небесного владыку. Преклонив колени, человек этот предложил всемогущему повелителю жизни кров и ночлег, восславив его имя почтительными словами. Звали его Одинокая Вершина.
   "Ныне светилу, спустившемуся с заоблачных высей, тесно в теснинах людского невежества", - так молвил он, выказав Творцу все положенные знаки внимания.
   "Ужели померкла слава человека? - вопросил его Творец, - ужели иссохла, как старый колодец в пустыне его мудрость? Или земля стала так мала, что не может вместить полноту небесной истины? Ведь духовный огонь должен питать кровь, дыхание и волю людскую подобно солнечным лучам, взращивающим полевые цветы. Зерна божественной правды посеяны мною в сердцах всех и каждого, так отчего они не дают новых всходов?"
   "Увы, - отвечал Одинокая Вершина, - оскудела нива сердец человеческих, ибо презрели люди свой первородный исток, а душа их не хочет более откликаться свету. Забыв, кто и для чего сотворил этот мир, создали они силой своего тщеславия
   собственные миры и в них поселились. Там стали они сами себе господами и хозяевами. Они уже не помнят небесной правды и давно отреклись от ее смысла".
   "Поистине, это прискорбно, - произнес Создатель, - но таков, видно, их выбор и такова их стезя. Вернуться к подлинной благодати смогут они теперь, лишь сполна изведав беды и лишения. Однако удел человеческий потребно изменить, дабы свет небесного огня вновь озарил потемки заблуждений".
   "Как же сделать это? - спросил Одинокая Вершина. - Люди ныне не верят никому, кроме самих себя, а своеволие полагают настоящей свободой".
   "Ты станешь поводырем, ведущим незрячих к горящему очагу, - решил Творец. - Вдохновленные величием твоей судьбы, они последуют к свету по твоим стопам. Собирайся в дорогу".
   Утром, когда Одинокая Вершина вышел из своей лачуги, он не узнал родное селение. Все строения занесло песками почти по самую кровлю, и только его дом блистал беломраморным фасадом, утопал в зелени душистого сада и благоухал яркими цветами. Ничего не сказал Одинокая Вершина, послушно отправившись за небесным владыкой.
   "Сегодня, - молвил Творец, - я покажу тебе Обетованный Край, над которым никогда не садиться солнце. Луга там тучны, деревья плодоносны, реки полноводны. Берега его омываются молочными водами".
   Достигнув окраины селения, где начиналось большое озеро, Одинокая Вершина с удивлением увидел у отмели перевозчика и узнал в нем правителя области. Согбенный и одряхлевший, тот был одет в грязные лохмотья вместо богатого кафтана, величественное выражение его лица сменилось скорбным. Завидев Создателя, бывший владетель земель пал пред ним на колени и слезно молил простить его. И понял Одинокая Вершина, что скромностью и тяжким трудом назначено правителю искупать свою гордыню до самого смертного часа. Пригласив Творца и его спутника в лодку, тот перевез их через озеро на раздольную равнину.
   Здесь небесный владыка велел Одинокой Вершине взяться за его рукав, а вслед за тем - поднялся с ним в заоблачную высь. Они проносились над городами, горными ущельями, лощинами и лесами.
   "Мир - безмерная пучина, у которой нет краев, - говорил Творец. - Он как огромное колесо, свободно катящееся в пространстве вечных перемен. Человек, сознающий его естественные свойства, способен странствовать сквозь все его стихии без препятствий. Он может стать частью этого неостановимого движения, сделаться волной этого безначального потока".
   Так летели они над землей, двигаясь за золотой колесницей солнца, а когда достигли скалистых склонов, поросших рощами и дубравами, Создатель сказал:
   "Это Блаженный Остров. Роса, струящая по хлябям небесным, обращается здесь в молоко, едва достигая земли. Она окружает сей край со всех четырех сторон".
   Одинокая Вершина восторженно разглядывал высокие горы и колосящиеся луга. Однако когда они спустились на отмель и сделали несколько шагов, откуда ни возьмись, появился дремучий старец, с трудом волочащий ноги, и преградил дорогу спутнику бога.
   Выцветшие глаза его были пустыми, кожа напоминала высохшую осеннюю листву. Но небесный владыка своим повелительным жестом велел ему отойти в сторону.
   "Кто это был?" - не удержался от вопроса Одинокая Вершина, когда старец остался далеко позади.
   "Старость, - поведал Творец. - Ты больше никогда не встретишь ее на своем пути".
   Через некоторое время они достигли горного перевала, проходом в котором служила огромная многоцветная радуга-арка. При виде Одинокой Вершины с большого валуна поднялась костлявая женщина в пыльном плаще. Вытянув тощую руку, она показала спутнику бога мерцающий светильник в прокопченной глиняной плошке. Однако Создатель отстранил ее и забрал у нее светильник.
   "Это Смерть, - пояснил он чуть позже. - С ней ты тоже больше никогда не встретишься, а хранителем огнива собственной жизни станешь сам. Отныне путь к вечности для тебя открыт".
   На Блаженном Острове, который боги называли Обитель Высшей Чистоты, звучала прекрасная музыка, нисходящая прямо с небес, пели удивительные птицы. Как поведал Творец, каждую весну светлоокие богини Утренней Зари прилетали сюда на белоснежных крылатых скакунах, чтобы купаться в родниковых ключах, вода которых здесь была мягкая и легкая, как лебяжий пух, и собирать неувядающие цветы для своих венков.
   "Ты - первый из смертных, кто ступил в священную юдоль счастья и покоя, - сказал Создатель Одинокой Вершине. - Теперь это твой дом. Крепость твоей веры в Правду Неба, искренность помыслов и непорочность в духе открыли для тебя врата сокровенного и позволили преодолеть пределы всех земных сфер. Ныне здесь, в этом благодатном краю будет положено начало новому роду человекобогов, коих будут величать Предвечными Созидателями. Мудростью и неугасимым духовным светом их сердец будет питаться мир смертных меж всех Четырех Морей".
   Так вещал небесный владыка, таков был верховный закон, определивший путь движения грядущих эпох. Человек по прозванию Одинокая Вершина остался на Блаженном Острове в тиши высоких гор и глубоких вод. От брака его с Девой Безбрежной Дали родились дети, в жилах которых текла человеческая и божественная кровь. Позже, в Земле Высшей Чистоты был основан Лучезарный Град, а сам остров стали называть Страной Света. Благовест великой северной традиции, народившийся в этом обласканном богами краю, вернул людям ближних и дальних стран веру в справедливость земного удела, воссоздал утраченное равновесие и очистил от скверны обычаи и нравы. Мир изменился. Долгие столетия среди его народов царили согласие и гармония...
   Юноша перевел дух.
   - ...И хотя сейчас исконный путь смертных вновь подвергается искажению, а единство с Творцом Сущего безвозвратно утрачено, само существование Светлой Земли удерживает мир от погружения в хаос противоречий и пучину разрушения. Светозарный Град - оплот благоденствия человека на земле. И по сей день жители Блаженного Острова не ведают ни горя, ни болезней, ни избытка, ни недостатка. Красою своей подобны они вечно молодому месяцу, мудростью превосходят самых искушенных жрецов и философов наших городов. Всякий из них живет по своей воле, но что бы он ни сделал - все исходит из божественной правды, все созвучно истине небес. И все они бесконечно счастливы...
   Дэвоур внимательно посмотрел на Зарену, слушавшую его, затаив дыхание.
   - Вот такое предание некогда поведал мне мой учитель, - добавил он.
   Девушка подняла на него глаза, в которых читалась задумчивость.
   -Что же, по-твоему, есть высшее счастье? - спросила она, наконец.
   - Счастье - это когда о нем не думаешь, - ответил Дэвоур. - Когда живешь, и каждый твой вздох, каждый удар твоего сердца пронизан осознанием полноты жизни, природного совершенства и незыблемости. Счастье исходит из такой вседостаточности, к которой больше нечего приложить. Тогда в душе - и вокруг тебя - всегда сохраняется покой, ибо нет суетных стремлений. Не с кем состязаться, не за что бороться.
   - Значит, воин счастлив быть не может? - опечалилась Зарена.
   - Отчего же? Свободный человек тоже воин - только он сохраняет в душе покой. Ведь все раздоры среди людей происходят от того, что человек ощущает внешнюю или внутреннюю неудовлетворенность своей жизнью. Она заставляет что-то искать и пытаться изменить свой удел. В итоге мир полыхает пламенем войн и заговоров. Осознавая полноту собственных свойств, положенную Создателем этого мира в основу нашего существа, мы видим, сколь нелепы любые усилия что-либо подчинить и чем-либо овладеть. Небо и Земля, жар и холод, движение и покой - не какие-то странные слова иованских философов, а неотъемлемая часть нас самих, проявляющаяся в нас каждый миг и находящая отклик в наших телах и душах. Человечек от рождения содержит в себе весь мир, сверху донизу, до самых тайных уголков мироздания - потому природа его совершенна. Вот только мало кто помнит об этом...
   Дэвоур вздохнул.
   -Нет ничего в целом мире, чем можно было бы овладеть, потому что вещи неустанно изменяются. Ловишь что-то, что казалось незыблемым - а это оказывается призрачный блеск солнечного луча, или струйка песка, или рябь на воде под ветром. Если бы об этом чаще думали завоеватели, на земле не проливались бы реки крови. Ничего нельзя удержать, и потому ничего нельзя присвоить. Но весь этот необъятный мир уже наш. Он принадлежит нам по праву рождения, поскольку нас невозможно с ним разъединить. Как же это удивительно! Путешествовать по дорогам явлений, изменяясь и обновляясь вместе с ними! В каждом звуке пространства читать все мировые звуки, в каждом образе видеть отражение всех мировых образов...
   Утренние лучи пробудили всех ото сна, осветив низкие потолочные перекрытия. Демостен слабо застонал, попытавшись двинуть раненой рукой - и проснулся.
   - Мои друзья наверняка от беспокойства глаз не сомкнули, а я тут прохлаждаюсь, - он поднялся на ложе с намерением немедленно отправиться в город.
   - Благонадежнее будет сделать это в обществе Зарены, - заметил Дэвоур, кивнув девушке.
   Зарена нехотя подчинилась ему.
   - Прошу об одном, - сказала она на прощание. - Никуда не уходи без меня!
   Дэвоур с улыбкой обещал.
   Вскоре Стагирит остался один в доме со странным человеком, который знал его, но выглядел столь юным. Они переместились в комнату с очагом и трапедзой, заставленную вдоль стены старыми ларями.
   - Итак, юноша, кто же ты такой? - напрямик спросил философ, чтобы покончить с неизвестностью.
   - Человек, - просто ответил Дэвоур.
   Вопросительное выражение на лице Стагирита не исчезло - он ждал разъяснений.
   -Сейчас это не столь важно, - словно извиняясь, промолвил юноша, - да и имени моего в этом краю никто не знает.
   - Тогда поговорим о том, что знаешь ты, - под пристальным взглядом Аристотеля Дэвоур улыбнулся.
   - Я знаю о том, что последние несколько лет своей жизни ты отдал ученику, так и не научившемуся ценить плоды настоящей мудрости, - проговорил он.
   Аристотель с удивлением поднял глаза на гостя: тот явно прочел сомнения, вот уже долгое время терзавшие философа.
   - Человеку свойственно слышать то, что он хочет слышать, но задача истинного наставника - привить ему умение правильно воспринимать мир в совокупности и во всех его составляющих. Стало быть, я с этой задачей не справился.
   -Думаю, тут нет твоей вины, - веско сказал Дэвоур. - Ты сделал все, что мог и, быть может, даже больше того.
   -Тогда в чем ошибка?
   - Над отдельными судьбами смертных не могут властвовать даже боги.
   -Что же мне теперь делать?
   -Завершить начатое. Закончить свои труды для блага будущих поколений.
   Стагирит внезапно спохватился.
   - Персидский маг ждет меня в Лимне, - вспомнил он.- Он купил дом на склоне холма Киносарг, у реки Илиссос.
   Собрав котомки с книгами, философ вышел во дворик, чтобы покормить перед дорогой своего мула.
   Вскоре вернулась Зарена, сообщив, что Демостен заручился поддержкой своих сторонников и уже собирает народ на Пниксе, дабы поведать согражданам о новом коварстве врагов свободы.
   Дэвоур в задумчивости покачал головой.
   - В толпе человек так же одинок, что и на берегу моря. Но за его судьбу нам не держать ответ перед Всевышними. Он сам найдет в темноте свечу, чтобы осветить себе путь во мраке. Нас же ждет встреча с моим давним знакомым...
   И вместе с Аристотелем Дэвоур и Зарена отправились по цветущим полям Элеонаса к древнему городу Паллады. Они вошли в него через северные Акарнейские Ворота, миновали Внутренний Керамик и достигли дема Милет, за которым уже отчетливо виднелся вдалеке увитый лаврами массив холма Киносарг.
   Находясь всего в нескольких шагах от цели, Дэвоур вдруг ощутил давно забытое волнение. У каменного перистильного дома с наличником у портала входа, четыре малых портика которого окружали просторный двор, юноша остановился, придержав Зарену. Внутрь Аристотель вступил один.
   Уртум ждал гостя в большой комнате на нижнем ярусе, облицованной трехцветными фресками и выходившей окном на реку. Отсюда хорошо было наблюдать рассвет.
   - Приветствую тебя, почтенный Стагирит, - маг встал навстречу философу. - Вот то, что я обещал тебе.
   Он протянул гостю несколько свитков. Развернув их, Аристотель чуть не забыл о присутствии хозяина - это было именно то, о чем он так долго мечтал: наблюдения жрецов Баб-Илу за ходом небесных светил. Переведенные на персидский язык, они стали теперь доступны и ему...
   - Позволь мне напомнить и о твоем обещании, - вывел его из созерцательного раздумья голос хозяина.
   - Да, да, - Аристотель со вздохом свернул свитки. - Я испросил для тебя у наследника престола Македны место нового учителя, вместо меня. Надеюсь, ты меня не подведешь и окажешь благотворное влияние на будущего царя. Вот письмо Филиппа с его печатью, по которому тебя допустят во дворец Пеллия.
   - Не волнуйся, - проскрипел Уртум, пряча письмо. - Тебе надлежит отдыхать, заниматься философией и постигать тайны мира, а придворная жизнь не очень способствует этому.
   На том они расстались. Стагирит неторопливо вышел через скрипучую калитку, шаркнув ногами по белым каменным плитам. Тут он раскланялся с дожидавшимися его возвращения Дэвоуром и Зареной. Вдвоем те вошли во двор и сразу же остановились, приметив у деревянной террасы человека в длинном парчовом халате.
   При виде новых гостей Уртум рассмеялся высоким каркающим смехом.
   - Неужели мои глаза вновь видят тебя? Вот уж не думал, что после стольких лет наши дороги вновь пересекутся.
   - Я тоже совсем не горел желанием тебя видеть, - отозвался Дэвоур. - Но к несчастью, даже жизнь в Городе Света не смогла исцелить твоего сердца. Оно все так же наполнено черным ядом. И теперь ты упорно пытаешься вернуть в мир своего повелителя, вдохнув его силу и дух в юного наследника Македны.
   Уртум резко стал серьезным.
   - Откуда ты знаешь? Впрочем, - он спохватился, потеребив бороду, - Атай меня видел...
   Маг на миг умолк, но потом глаза его вспыхнули холодным блеском.
   - Ты опоздал. Царевич уже встал на уготованный ему путь, и только смерть может остановить его. Сам Харн принял его в свои объятия. От меня теперь почти ничего не зависит.
   - Тогда зачем тебе место при македонском дворе? Зачем продолжаешь строить козни и подбиваешь Филиппа на преступления, а его сына - ведешь к гибели? Не лучше ли доживать старость в своем доме, под присмотром родных и близких?
   - Родных? Близких? - Уртум рассвирепел. - Я лишился всего по милости персидских царей - так разве могу я теперь успокоиться? Три долгие года я пробирался по вашим следам, увиденным глазами моей души во время вашего странствия. Три года преодолевал сугробы, болота и леса, отбивался от гнуса и от местных дикарей. Три года шел к городу, в котором хранился ключ ко всем моим надеждам. И вот, наконец, я добрался. Что же дальше? Они даже толком не выслушали меня - сразу отправили в заточение, и последующие шесть лет я провел в пустом склепе, где меня принуждали отречься от моей веры и моих убеждений. Только убедившись в твердости моей воли и тщетности своих усилий, они вынуждены были меня освободить. Вся их хваленая магия оказалась бессильной перед моей стойкостью. Они забыли, что я - не какой-то заурядный заотар, которыми города Парсы кишат, будто собачья шкура блохами. Я - маг, древний потомственный маг, служитель великого Харна, Анхра-Манью, хранителя порядка и справедливости в нашем мире! Пришедшие на смену моей высокой религии прислужники жалкого степного болтуна объявили бога моего носителем зла - но что они понимают в добре и зле?
   - Моего отца ты, конечно, не помнишь, - произнес Дэвоур с немыслимой грустью. Зарена вздрогнула, ощутив всю глубину скорби своего спутника. - Но я простил тебя. Ты разорил страну Атая, приведя в нее чужеземцев - но он тоже простил тебя. Он простил даже тех, кто явился как вор и разбойник на его землю - тех, кто согласился искупить свою вину трудом. Да, те, кто жег наши села и посевы, теперь живут рядом с теми, чьих братьев они убивали, и пашут землю, и пасут скот, и им никто не поминает старые обиды - ни словом, ни намеком на прошлое. Дети их играют с нашими детьми, и никто не делает меж ними различия. Такова благодатная мудрость Атая, такова справедливость истинного правителя, живущего в согласии с небом и землей. Потому и край наш залечил свои раны так быстро. Но твой повелитель требует иной справедливости. Он не умеет прощать. Единожды совершенное зло взывает к неизбежному отмщению и многократно себя умножает. Должно быть, об этом тебе много раз говорили служители Светлого Града, но ты оставался глух к их словам.
   - Прощение? Только тот, кто не способен справиться со своим врагом и держать в руках все нити своей судьбы, говорит о прощении! Прощение - удел слабых и беспомощных. Сильный должен покарать обидчика, а не прощать его. И тот, кто ныне идет мне на смену - он действительно силен. Он пройдет той дорогой, которой не удалось пройти мне. Он сокрушит Срединную Державу и вас, жалкие ублюдки, забывшие о своем родстве!
   - Пойдем, - Дэвоур грустно позвал Зарену и повернулся к калитке.
   - Стой! Куда ты? - лицо мага вдруг исказилось от гнева. - Остановись, мальчишка! Я запрещаю тебе уходить!..
   Однако Дэвоур равнодушно вышел за порог двора, не обращая внимания на крики мага, и затворил за собой дверь.
   - Он уже не опасен, ибо вся его сила перешла к ученику. Но он по-прежнему неисправим, так что мне жаль тратить время на попытки его вразумления, - объяснил он догнавшей его девушке. - Пусть живет, как знает. Нам же следует направить свои усилия на искоренение посаженных им семян, пока они еще не дали всходов...
  
   Глава 12. Вкус сумрака.
   ...Дорога к городу сплошь поросла сорными травами и колючками. Присматриваясь к серым, шероховатым и уже рыхлым стенам, путник невольно замедлял шаг. Хмурые зазубрины башен смотрели на него безжизненно, нелюдимо и устало. Небо над городом тоже было серым - ни единого облачка, ни маленького солнечного лучика. Тишина. Трухлявые деревья на пригорках. Плавающие в лужах жухлые листья. Муравейники, кочки и завалы. Где-то далеко - шум водного потока.
   Несколько раз путник останавливался. Его удивили собственные следы: каждый шаг его сандалий оставлял глубокие вмятины на бурой ткани дороги, которые тут же зарастали травой. Прелый запах забивал ноздри. Наконец он пришел. Перед ним - покосившиеся ворота с раздвинутыми створками. По краям - двое стражей в коричневых от ржавчины панцирях. Обратившись к ним, путник сразу понял, что они его не замечают. Снова долгая, надсадная тишина. Он вгляделся в сухие морщинистые лица воинов, беспорядочно заросшие клочками жесткой щетины. Все ясно: они слепы и глухи.
   Когда вступил в черту города, тишина стала еще невыносимее - она уже била по ушам. Под ногами захрустели осколки алебастровой вазы. Повсюду - горы мусора, прутья, холщевые мешки, разорванные бусы, куски корабельных канатов. Очень много дерна - он прорастал даже сквозь каменные плиты мостовых и площадей. И никаких людей на захламленных улицах. Только множество черных птиц: горлиц, чибисов, стрижей, ласточек. Птицы были повсеместно: на черепичных крышах домов, на камнях, на ступенях, на земле. От их обилия у путника перед глазами забегали черные точки.
   Он долго ходил между домов, искал людей. У старого фонтана ему повезло: маленький мальчик в дырявом хитоне сидел на корточках и что-то чертил тростинкой на земле.
   -Где горожане? - спросил его путник.
   Мальчик расплакался, вскочил на ноги и начал торопливо стирать свой рисунок. Потом успокоился и снова взялся за тростинку.
   -Ты слышишь меня? - путник подошел ближе.
   -Оставь его в покое, он тебе все равно не ответит, - раздался негромкий голос за спиной. - Он безумен.
   Перед обернувшимся путником стоял приземистый человек в грязной экзомиде с заплатами. Нос с горбинкой, глаза чуть навыкате, черные как вороново крыло волосы тронуты сединой на висках.
   -Иди за мной, - сказал незнакомец. - Я гончар. Кроме нас с ним, - он кивнул на ребенка, - в городе нет людей.
   Путник подчинился. Гончар привел его на пустырь за брошенной торговой площадью, усыпанный горой керамических осколков. Здесь стоял гончарный круг, была замешана в чане глина. А рядом потрескивал костер. Вместо поленьев в нем горели ножки стульев, доски от лавок, створки деревянного ларя.
   -Садись к огню, - пригласил путника человек. - Утка почти готова. Я запек ее в углях, обмазав глиной.
   Но путник покачал головой.
   -Может, ты объяснишь мне, что происходит в городе?
   -Что тут объяснять? - гончар отмахнулся. - Это все птицы. Их с каждым днем все больше и больше. Они выжили людей. Испортили статуи богов...
   -Когда это началось? - в голосе путника прозвучала тревога.
   -Месяца два назад. Сначала разлилась река, затопив все поля и лишив нас посевов. Тогда и подступил голод.
   -Это та река, которую все зовут Рекой Времен?
   -Да, - подтвердил гончар. - После разлива и появились птицы. Они в один день опустошили все амбары с зерном, обрекли нас на голодную смерть... Сначала с ними, конечно, еще боролись. Ловили, шугали. Потом поняли, что тщетно. Людей с каждым днем становилось все меньше, а птиц - все больше. Теперь они хозяева города.
   Путник почему-то не осмелился спросить, что случилось с оставшимися жителями. Он беспокойно оглядывался: пустырь уже со всех сторон окружили дрозды и пищухи. Гончар заметил его волнение.
   -Тебе нужно идти в храм Апполона. Только там ты надежно укроешься. Сам видишь - они следят за каждым твоим шагом. Пока не нападают, но как только потеряешь бдительность - жди беды. Мне все равно, но ты...
   Путник инстинктивно напрягся.
   -Ты меня проводишь?
   -Да. Под защитой Феба тебя не тронут.
   Человек подошел к гончарному кругу и начал мять комки жидкой глины.
   -Ничего не выходит... - бормотал он сквозь зубы. - Каждый день леплю и обжигаю горшки, а потом их разбиваю. Сил уже нет...
   Обескураженный путник промолчал. К пище он не притронулся: слишком много непонятного и тревожного происходило в городе. Он знал только одно - покинуть город не удастся, пока он не отыщет причину постигшей людей беды.
   Храм Аполлона стоял напротив разрушенной базилики - в пыли, паутине, саже и грибных наростах. Внутри оказалось очень холодно. Простившись с гончаром, путник плотно затворил двери и осмотрелся. Почерневший треножник, расколотая амфора, разбросанные по полу листки лавра. На мраморном постаменте - статуя лученосного Феба. Ее путник изучал долго и внимательно. Поверхность была всюду покрыта пылью, мошками и трещинами.
   - Почему же ты отвернулся от людей? - заглянув в мраморные глаза, уныло вопросил путник. - Почему не защитил свой город?
   Ледяная тишина была ему ответом. Однако проведя ночь в храме, путник внезапно осознал истину, до глубины души поразившую его своей жестокой неотвратимостью. Птицы, захватившие город, были эриниями - богинями мщения. А роковая судьба города напрямую вытекала из его собственной судьбы. Похоже, это страшное откровение ниспослал путнику сам бог Апполон...
   С этого момента путник потерял всякий покой. Он только и делал, что слезно молил светлоокого Феба явить ему милость.
   -Я не знаю, в чем моя вина! - шептал он дрожащими губами. - Не понимаю, чем прогневил тебя, почему ты не отвел беду от города и людей...
   Но мраморное божество молчало. Гнетущая тишина лучше всяких слов отвечала ему, что все свершившееся - есть кара за предательство, за пренебрежение путем совершенного света, дарованного небесами.
   Путник так и жил в храме. Питался плодами с большого орехового дерева, распростершего тенистую крону у самых дверей, спал на плаще у ног статуи. Как-то он случайно поранил палец кожурой ореха. Капля крови, упавшая на каменный пол, тут же проросла темной травинкой. Это взволновало путника, но не испугало. Однако когда к вечеру жестких, колючих и твердых травинок стало много, он пал духом. Храм начал необратимо обрастать дерном.
   Решившись выбраться в город, чтобы посмотреть, не произошло ли каких изменений и там, путник тоже оказался неприятно поражен. Количество черных птиц увеличилось еще в несколько раз - ими кишели все улицы. Сухой дерн доставал уже до груди - он рос теперь не только из земли, но из стен домов, кровлей и колонн. И только маленький безумный мальчик по-прежнему чертил линии на земле и в отчаянии уничтожал их, а гончар на пустыре лепил и бил свои горшки.
   Правда, и в них случилась перемена. При виде путника они угрюмо опустили глаза и отвернулись. Было ясно, что они уже знают подлинную причину трагедии города.
   Путник с еще большим тщанием принялся вымаливать прощение у Апполона. Он стонал, кричал, плакал и ползал на коленях, разрывая на себе одежду. Так продолжалось много дней и ночей. Порыв человека был искренен и страстен. Должно быть, божество наконец уступило. Мольбы путника тронули холодное сердце Стрелоносца.
   На рассвете путника разбудил какой-то неожиданный звук. Это было блеянье ягненка. Он вскочил на ноги и увидел перед собой чудесное животное с золотистым руном. Ягненок косил на человека умным взглядом.
   -Откуда ты взялся? - спросил путник в радостном недоумении. - Как забрел в храм? Ну, теперь солнценосный бог не сможет мне отказать...
   Недолго думая, он взял с треножника жертвенный нож, схватил ягненка за шею и заклал его на алтаре, чтобы почтить Апполона достойной жертвой. Но едва алой струей брызнула кровь, как заскрипела статуя бога. Трещины на ней стали больше, всюду пошла зеленая плесень. Путник вскричал от бессилия и ужаса. Нож вывалился из его руки. Упав на плиты пола, он закрыл голову руками: он понял, понял! Это сам Апполон Феб, вняв мольбе человека, снизошел к нему в образе златоносного агнца, чтобы вывести из города и спасти от лютых эриний. А он, несчастный, не распознав божество, хладнокровно убил его на его же собственном алтаре...
   Путник поднял глаза на статую: она почти целиком заросла плесенью. Тени приближающихся птиц появились на стенах и потолке. Эринии пришли за ним. Спасения от возмездия больше не было, храм наполнился гнилостным запахом смерти...
   ...Александр проснулся на своем ложе весь в холодном поту. Во дворе было шумно: ржали кони, о чем-то спорили люди.
   Как оказалось, запыхавшийся гонец принес вести с севера. Царевич принял его в отцовском андроне, напряженно присев на край длинного клинэ под высоким лампионом. Антипатр уже был здесь. Он пришел обсудить с наместником тяжелое положение, сложившееся в Пропонтиде - атенцы, подстрекаемые Демостеном, собирались снарядить на помощь Перинфу большое войско.
   -Что-нибудь с отцом, Гегелох? - взволнованно спросил царевич, узнав старого воина.
   -С Филиппом все в порядке, - заверил гонец. - Войско его по-прежнему стоит под Перинфом. Город почти взяли - ворвались через разбитые таранами стены, но с моря подошли бизанты и наемники Артаксеркса. Они выбили нас обратно к молу и уже залатали все бреши. Успех выскользнул из рук.
   -Это все вести, которые ты принес? - уныло спросил Антипатр.
   -Нет и, клянусь богами, вторая весть много хуже первой...
   -Говори! - приказал Александр.
   Гегелох потупил взгляд.
   -Меды, - наконец смог выдавить он. - Они объединили племена и вторглись в долину реки Стримон. Теперь грабят наши села, убивают мужчин и уводят женщин.
   -С медами у нас заключен союз, - припомнил Антипатр. - С чего бы им поднимать оружие против Македны?
   -Все дело в неудачах царя Филиппа, - опасливо пояснил Гегелох. - Варвары знают о его потерях. Они решили не упускать удобный шанс и разорить Македну, пока главное наше войско терпит лишения под Перинфом. Надеются взять в набеге большую добычу...
   -Разве они забыли про гарнизонные отряды, резервные корпуса и фессалийских всадников, находящиеся в Македне? - Александр даже побагровел от возмущения.
   -Прости, царевич, но вожди варваров не боятся стада без пастуха...
   -Значит, меня они ни во что не ставят? - юноша вскочил со своего места.
   -Успокойся, Александр, - хладнокровно одернул его Антипатр. Казалось, ничто не может вывести из себя этого невозмутимого человека с седыми висками и задумчивым взглядом маленьких карих глаз. - Я в четыре дня соберу войско и выступлю против медов. Из Метоны и Диона прибудут отряды, акарнанцы пришлют помощь. Врага мы встретим у Крусийской гряды и прогоним обратно в горы.
   -Нет! - жестко сказал юноша, и точеные черты его безупречно правильного лица вдруг хищно исказились. - Ты, Антипатр, останешься наместником Македны в мое отсутствие, - царевич снял с пальца перстень отца. - Таков мой приказ.
   -Как это? - Антипатр недоуменно поднял брови.
   -Мне хватит двух дней, чтобы стянуть силы, - размышлял вслух царевич. - Я возьму гипаспистов Полиперхонта из Тимфайи, астегетайров Койна из Элимиотиды и легких тессалийских всадников. Еще лучников из числа агриан.
   -Но это не более семи тысяч воинов, - быстро подсчитал Антипатр.
   -Больше мне не потребуется, - уверенно сказал царевич. - Я и с этими силами раздавлю варваров. Но я не стану загонять их в горы, а вырву самый корень войны.
   -Разумно ли это, Александр? - мягко спросил Антипатр. - Филипп никогда не простит мне, что я отпустил тебя одного. Военный поход - опасное предприятие...
   -Ты мне не нянька, чтобы меня опекать, - осадил его царевич.
   -Но ведь ты никогда не был в настоящем бою! - увещевал Антипатр. - Ты не знаешь, что такое строить боевую линию в условиях вражеской угрозы, прикрывать тылы и распределять резервы под натиском неприятеля. Война - не маневры, к которым ты привык. Там обстановка меняется в долю мгновения и нужно успевать принимать верные решения, чтобы не сгубить себя и своих людей.
   -Я разберусь, - холодно заверил царевич.
   -Хорошо, Александр, - внезапно согласился полководец. - Но скажи мне, что будет, если меды разобьют тебя и выйдут к Пелле?
   -Этого не случиться, - ни один мускул не дрогнул на лице юноши, ни проблеска сомнения не отразилось в его глазах. - Прошу тебя, Антипатр, собери Военный Совет незамедлительно. Я хочу выслушать всех хилиархов. А к Полиперхонту и Койну пусть пошлют вестников прямо сейчас, чтобы они привели отряды так быстро, как смогут.
   -Как тебе будет угодно, - смирился полководец, почтительно наклоняя голову.
   Слух о решении наследника разнесся по дворцу быстро. В андрон Геракла бесшумно ступил Гефестион - единственный человек в Пеллионе, имевший право входить к царевичу без доклада и в любое время суток.
   -Александр! - тихо позвал он.
   Царевич вздрогнул. Погруженный в свои мысли, он сидел, уперевшись локтями в колени и обхватив руками виски. Когда он поднял голову, сын Аминты впервые не узнал друга. На него смотрело совсем чужое далекое лицо. Куда исчез тот задорный и жизнерадостный мальчуган - товарищ всех детских и юношеских забав? Перед ним был рано повзрослевший человек с немигающим взглядом глаз, уходящих в темную бесконечность. Тяжелая, вязкая и пугающая сила, так и веяла от его фигуры. Губы словно каменные, застыли в надменном изгибе.
   -Александр! - ласково повторил Гефестион. - Уверен ли ты, что должен идти в этот поход? Не лучше ли будет доверить дело Антипатру, который не раз воевал с горцами и знает тракейские тропы вдоль и поперек? Я не хотел бы, чтобы ты понапрасну искушал судьбу.
   Вместо ответа царевич поднялся и подошел к другу. Стиснув руками его плечи, он заглянул ему в глаза:
   -Ты в меня веришь?
   Александр всегда был невелик ростом, а рядом с гигантом Гефестионом и вовсе смотрелся маленьким. Но сейчас сыну Аминты вдруг показалось, что он стоит у подножия исполинского утеса, до которого не в силах дотянуться ни один смертный. И голос царевича нисходил к нему с этой невидимой, божественной вершины.
   -Я верю в тебя, Александр, - прошептал Гефестион с неожиданным волнением.
   -Ты пойдешь со мной, и будешь биться плечом к плечу?
   -Да, мой Александр. Я буду с тобой всюду. И мы непременно вернемся с победой, потому что боги наградят тебя удачей.
   Царевич улыбнулся, и вся его отчужденность на миг пропала. Перед Гефестионом снова стоял тот самый Александр, которого он помнил с детства.
   -Я знал, что ты не подведешь меня, - царевич обнял друга. - Ты должен верить в мою счастливую звезду, подобно тому, как Патрокл верил в Ахилесса. И я обещаю тебе, Гефестион, что поведу тебя к таким необычайным свершениям, о которых люди будут помнить вечно!
   Едва умолкли слова царевича, как Гефестиону почудился стук босых ног за окном. Он порывисто приблизился к фигурному бронзовому проему - никого.
   - Ты что-то потерял? - с улыбкой спросил Александр. - Идем, нас ждут на совете.
   - Да, идем, - ответил Гефестион, направляясь следом за царевичем. Однако перед уходом не выдержал и обернулся.
   Теперь уже у дальней стены как будто мелькнула какая-то тень, но тотчас пропала.
   В напряженном ожидании Гефестион проследовал за царевичем. На душе его было неспокойно.
   Путь юношей пролегал через сад, выращенный еще Филиппом. Тот самый сад, в котором Атай прогуливался с царем Македны, обсуждая дальнейшие его планы. Предчувствия ли заставили Гефестиона обернуться, или он вновь заметил тень за деревьями - но в последний момент он успел повалить царевича на землю, закрыв его своим телом.
   Прямо над ним в ствол дерева вонзился кинжал. Александр в возмущении и непонимании стряхнул с себя друга - и остолбенело уставился на клинок.
   - Стража! - голос Гефестиона неожиданно для него самого сорвался почти на визг. Он обернулся - и успел увидеть, как к первой, легкой и невесомой тени присоединилась вторая.
   Дэвоур тащил за собой Зарену, как мешок, и девушка почти не сопротивлялась. Ее проводник всякий раз угадывал, в какой проход нужно свернуть, за мгновение до того, как там появлялись стражники. В южную колоннаду дворца они успели проскользнуть в тот момент, когда сад заполнился телохранителями царевича, и теперь неслись темными переходами к раскрытым воротам.
   Их словно никто не замечал, и вскоре они выскочили за пределы внешних дворцовых павильонов, однако не замедлили бега, пока не оказались за стенами громоздкой крепости Факос. Здесь, на берегу мелкой речушки, беглецы наконец повалились на землю, укрытые ветвями кипарисовой рощи.
   - А теперь объясни, зачем ты это сделала, - потребовал Дэвоур.
   - Но как ты сам не понимаешь! - горячо воскликнула Зарена, вскакивая на ноги. Сильная рука Дэвоура вновь усадила ее на землю. - Ты ведь слышал, что говорил Уртум! С царевичем связана вся надежда Харна. Начав войну, он не остановится, пока не сметет все препятствия на своем пути, пока не разорит все земли и страны!
   - И ты думала, что, убив его, спасешь всех? Ты, слышавшая наши рассказы, наши речи, все то, о чем мы говорили со Стагиритом в день покушения на Демостена - вдруг все это забыла и решила стать такими же, как они? Нет, девочка, раны Харна так просто не лечатся. Даже если бы Александр сейчас пал - вместо него поднялся бы кто-то другой, какой-нибудь неведомый нам воитель из захолустного окраинного городка. Или торговцы из дальней колонии, подобные тем, что правят Карт-Хадашем, собрали бы сообща большое наемное войско. Я даже не знаю, что еще могло бы случиться - но беды были бы многократно умножены. Ты думаешь, почему Уртум добивался, чтобы Филипп подослал убийц к Демостену? У царя Македны уже достаточно сил, чтобы открыто овладеть Градом Паллады. Но тогда Филипп сохранит свою внутреннюю, душевную свободу. Власть же, достигнутая через злодеяние, свяжет его с Уртумом и его хозяином нерасторжимыми узами. Так, незаметно, предлагая нам простые решения наших забот, Харн и ловит нас. Мы должны сами воспитывать себя и вести за собой Харна, а не давать ему возможность потешаться над нами и нашими усилиями. Вот здесь, - он указал на свою грудь, - только здесь идет главная битва, и убийство Александра ничего бы не изменило в этой борьбе. Хотя нет, я ошибаюсь - оно изменило бы очень многое, сделав нашу борьбу куда более тяжкой. Своим поступком мы сами поставили бы себя на одни весы с худшим из порождений Харна или стали бы еще ниже его. Ведь те, кто служат Харну, уже лишены выбора. Но мы, зная о существовании разных путей, по которым может идти мир, знаем и цену каждого нашего поступка. А потому не можем опуститься до откровенного насилия, которое вернется к нам гораздо более разрушительными последствиями.
   - Так что теперь?
   Дэвоур в задумчивости опустил голову на грудь.
   - Подумать надо, что теперь.
   - Будешь опять строить песчаную крепость? - Зарена с опаской переводила взгляд с Дэвоура на желтеющую полоску песка у речной отмели.
   - Нет, - усмехнулся Дэвоур. - Буду строить воздушный замок. Значит, ты говоришь, они собираются разбить вторгшихся медов?
   - Я разве говорила? - удивилась Зарена.
   Дэвоур лукаво поглядел на нее.
   - Говорила или нет, не важно. Важно, что так оно и есть. Как ты думаешь, что нам теперь делать?
   - Думать - это твоя задача, - пожала плечами Зарена.
   - Но если бы не было меня, что бы сделала ты?
   - Если нельзя убить царевича - я бы отправилась сражаться с ним на стороне его врагов, и добилась бы победы. Только я не понимаю, почему убить десятки тысяч людей в сражении лучше, чем убить одного.
   Дэвоур покачал головой.
   - Люди, идущие на битву, имеют выбор. Тем и отличается открытое сражение от убийства беззащитного. Воин бьется с воином, и у каждого из них есть возможность победить. Убийца убивает того, кто никак воспротивиться ему не может. Потому человек, вышедший на битву, побеждает свой страх - и поднимается вверх. Человек, убивший из-за угла, уступает своему страху - и падает вниз. Вот и все. Но сейчас у нас нет такого выбора - даже убив одного, ты не спасешь десятков тысяч, ибо война все равно будет. Хотя в одном ты, бесспорно, права. Едем к медам. Не думаю, что они смогут победить царевича, но я хотя бы попытаюсь направить их силу на пользу общему делу - для защиты осажденного Филиппом Перинфа.
  
   Глава 13. Нить времен.
  
   Жрецы принесли на руках блеющего барашка, искрящегося холеным густым руном. Александр уже ждал на площадке перед парадной колоннадой дворца, по углам которой торчали постаменты с большими каменными чашами. Белоснежный хитон, окаймленный двойным меандром, был застегнут на правом плече фибулой в форме морской звезды, от завитых волос исходил запах благовоний. Сразу за спиной царевича его гирасписты, гвардейцы-телохранители, Пердика и Леонатт держали тяжелый золотой щит с изображением Никэ Асперос.
   Александр казался совершенно спокойным. Его лицо, столь же туманное, как очертания Апполона Гекаэрга на фризе аттика, было обращено к толпе. Сегодня на площади собрался самый разноликий народ Пеллы: мужчины, женщины, дети. Было много воинов и приближенных царя Филиппа. Олимпиада жадно следила за каждым движением сына.
   -Вот он, настоящий герой рода Аргеадов! - шепнула она Ланике. - Какая величественная осанка, какой взгляд. Не то что пропойца Филипп...
   -Во славу Ареса и Никэ! - гулом морского прибоя прокатился над площадью голос царевича, - внемлющим нам с эфирных высот. Пусть отвратят вредоносные жала Кер и пошлют многославную победу сынам Кейрана!
   Приняв из рук жрецов блистающий ярче солнечных лучей кинжал, юноша одним точным движением вспорол барашку брюхо и обильная темная кровь, забрызгав его лицо и одежду, потекла в жертвенный канфар.
   Македонцы издали торжествующий крик. Жрецы высоко подняли гранат и миртовый венок - знаки победы.
   -А ведь ему всего шестнадцать, - задумчиво произнес Антипатр, обращаясь к своему сыну Кассандру.
   -Клянусь водами Стикса, он еще посрамит царя Филиппа своими подвигами! - сказал какой-то старый ветеран из рядов воинов.
   Войско выступило на рассвете. Майское солнце уже позолотило кроны пихт и грабов у подножия окрестных гор, но снег по-прежнему лежал на вершинах и поверхность лугов и равнин, рассеченных длинными оврагами, исходила сизой моросью. Александр, облаченный в фигурные бронзовые доспехи с позолотой, двигался в голове колонны, ощущая под собой широкую теплую спину Быкоглава. Конь сопел и косил глазами по сторонам с каким-то едва сдерживаемым нетерпением.
   Ближе всего к царевичу держались гирасписты в посеребренных шлемах с козьими рогами, а чуть сбоку - Гефестион и Птолемей Лаг, два верных друга-сверстника, для которых предстоящий поход тоже был первым серьезным испытанием. За ними катилась, цокая копытами породистых скакунов ила гетайров Эврилоха - две сотни отборных конников из самых знатных родов Македны. Начищенные до блеска широкополые шлемаки с накладными венками и разноцветными гребнями, белые линотораксы с птеригами и золотистого цвета хламиды с пурпурной каймой разительно выделяли их из всей массы македонского войска. Все как один - широкоплечие и мускулистые воины, закаленные в боях царя Филиппа. Они немало повидали на своем веку и были главной ударной силой Теменидов.
   Продрома фессалийцев шла сразу за гетайрами. Эти легкие гиппоконтисты в фиолетовых хламидах с белым кантом, называвшихся "фессалийскими крыльями", были не менее сноровисты в конном бою, чем коренные македонцы. Прирожденные коневоды и укротители диких лошадей, они сознавали своих верных скакунов прямым продолжением собственного тела.
   Выдвинувшись за границы Эматии, Александр сразу же перестроил походную колонну, отрядив вперед гипаспистов. Когда-то этот род войск был создан Филиппом под влиянием гамиппов Эпаминонда и использовался в смешанном конно-пешем бою, когда пехотинцы шли в бой, прикрывая щитами гетайров и держась за лошадиные гривы. Но с той поры задачи их изменились, и эти подвижные воины, снабженные большими аргивскими щитами, с одинаковой ловкостью сражались и на открытом пространстве, и на холмистой местности. Часто они заслоняли основные боевые порядки от внезапных атак вражеских лучников и дротикометателей.
   -Клянусь Зевсом, разумно, - проронил сумрачный Полиперхонт. - Царь Филипп не отдал бы лучшего приказа.
   Шагах в тридцати от гипаспистов царевич растянул шеренги тяжелой пехоты по всей ширине дороги, за каждой синтагмой поместив стрелков и дротикометателей. Пэдзетайры в высоких пилосах и льняных котфибах, отороченных красной замшей, ступали слаженно, шаг в шаг - не зря же Александр целыми сутками гонял их на учебных построениях и маневрах. Сариссы скрипели от ветра, как корабельные мачты.
   Войско шло налегке. Царь Филипп давно приучил македонцев обходиться без тяжелых обозов. Самое необходимое несли слуги из числа пенестов, а метательные машины волокли мулы в хвосте колонны, прикрытые легковооруженным отрядом пеонов.
   Царевич спешил, изучая донесения разведчиков. По их сведениям, меды уже разграбили все селения в верховьях Стримона и теперь шли к Крусийской гряде. Отряды, отягощенные добычей, вожди варваров оставили замыкать войско, а самые боеспособные части, выстроенные клином, вели быстрыми переходами по старой Архелаевой дороге. Их отделял от Александра всего день пути. Царевич снова и снова расспрашивал вестников, стремясь узнать состав неприятельского войска. Да, у варваров была и копьеносная пехота, и всадники, и стрелки из луков. Но особенно опасны, по словам македонских ветеранов, были бойцы с румфайями - серпоносными мечами, которые рассекали человека от ключицы до таза. Этих всегда нужно было держать на расстоянии длины копья.
   Дорога тянулась дальше над глубоким ущельем, мимо зубчатых отрогов, заросших соснами и глухим кустарником. Часто камни осыпались под ноги воинов, пугая лошадей. Александр вдруг подумал о том, что ничего так и не изменилось в Македне за долгие века. Точно так же, как и во времена его прародителя Кейрана, большую часть страны занимали высокие горы и дремучие леса...
   Внезапно, будто удар грома в безоблачный день, на дороге возник огромный желто-серый лев с рыжеватым отливом и косматой темной гривой. Хищник выпрыгнул из кустов прямо перед царевичем, вызвав настоящий переполох в рядах македонцев. Кони гираспистов сразу отпрянули назад, едва не сбросив своих всадников. Один только Быкоглав остался спокоен, лишь приложив уши и раздув ноздри. Александр, погладив рукой его шею, с интересом разглядывал дикого зверя. Лев был действительно очень большим, с широкой мордой и массивными пушистыми лапами. Окинув тяжелым взглядом сверкающих оружием людей, он внимательно посмотрел на наследника и, тряхнув гривой, потрусил прочь.
   -Вы видели? - возбужденно спросил Птолемей. - Лев испугался царевича!
   -Откуда здесь взяться львам? - пожал плечами морщинистый Протомах. - Последний раз их видели в Македне персы во время похода Ксеркса...
   -Это высший знак, - прошептал Гефестион с восхищением. - Ни зверь, ни человек не в силах вынести величия нашего Александра. Никто не может встать у него на пути.
   Слух об этом происшествии молниеносно облетел войско, вызвав подъем настроений среди македонцев. Даже бывалые рубаки, ходившие с Филиппом против иллуров и фокидян и еще относившиеся к юному полководцу со смесью недоверия и насмешливости, вдруг преисполнились к нему почтения. Еще бы, сами боги отметили наследника македонского трона!..
  
   ...Выступившие в поход меды шли быстрым маршем, скрипя на ветру кожаными панцирями и задевая коленями за большие деревянные щиты. Дэвоур и Зарена, застыв над обрывом, наблюдали, как тянется у них под ногами муравьиная вереница людей. Внизу собралось несколько тысяч воинов, готовых к бою, но отсюда, с обрыва, они казались беззащитными мелкими букашками.
   К вечеру меды подошли к удобной стоянке для лагеря, где увидели двух человек, вышедших им навстречу. Вскоре Дэвоур в сопровождении Зарены уже стоял перед вождями.
   - Чем нападать на города Македны, лучшим было бы для вас объединить свои усилия с ее врагами и двинуться на помощь осажденному Перинфу, - говорил Дэвоур, стоя посреди круга вождей. Зарена стояла позади него, зорко следя за каждым, кто мог бы к нему приблизиться. - Разорять беззащитные селения своих бывших родичей - не лучшее занятие для воина.
   - Верно говоришь, когда-то мы были родичами, - угрюмо согласился Натпор, верховный вождь медов в этом походе. - Но Агреады уже забыли свое древнее родство, вооружившись иованской мудростью - и иованской безжалостностью. Теперь они смотрят на нас как на диких зверей, гонят в горы, отбирая плодородные земли и заставляя ютиться в скалах - а на наших полях строят каменные города и дороги. Скажи, разве по божеским это законам - роскошествовать самим, загоняя соседей своих в непроглядную нищету? Отбирая место для жизни и пропитания у ближних, чтобы построить там каменный храм? И теперь, когда нам выпала возможность вернуться на нашу землю - мы не упустим ее.
   - Вы не сможете противостоять силе Македны в одиночку, - покачал головой Дэвоур. - Она сомнет вас, даже не заметив, и потом обрушится на уцелевшие города и племена. А ваш гнев - это гнев бессилия. Вы не можете уничтожить врага - а потому лишь пытаетесь укусить.
   - Они еще услышат о доблести Медов! - горделиво встал второй вождь. - Ты пытаешься унизить нас, сравнив с мелкой собачкой - но ты не заставишь нас забыть о своей родовой гордости.
   - Ни в коей мере я не собирался унижать вас, - поспешно возразил Дэвоур, прижав руку к груди. - Но ваши мечи нужнее на побережье. Там собираются большие силы, в союзе с которыми вы можете рассчитывать на победу. Здесь же - сначала вы обагрите руки кровью невинных, потом - понесете за это заслуженное наказание, умножив славу вашего победителя.
   - Мы выслушали тебя, - поднял руку Натпор. - Теперь отправляйся своей дорогой, нам же предоставь идти своей.
   - Ваше право, - отступил Дэвоур. - Как говорил мне мой учитель, невозможно спасти того, кто твердо решил умереть...
   Юноша умолк. Он вдруг поймал себя на том, что голос его необъяснимо слабеет, теряется и растворяется в зыбкой пустоте. Картины скалистых отрогов Пенея и дальних селений, алеющих черепичными кровлями, стали блестящими, будто горный хрусталь. Сначала они стали плотными, потом размякли, расплылись, но вот уже натянулись туго, как слюда. Еще миг - и пейзаж лопнул, распавшись на множество мелких осколков. Пространство настоящего сбросило свой покров, обнажив давно позабытую реальность ушедших времен.
   Дэвоур уже отчетливо слышал вокруг себя нестройные голоса древних обитателей Македны, видел лица и фигуры людей, отделенных от него столетиями. Вся окраина равнины у горного склона, перед которым стояли они с Зареной, заполнилась хижинами, сплетенными из крепкого прутняка и завешенными звериными шкурами. Кое-где между ними возвышались вытесанные из камня идолы каких-то непонятных существ. Потрескивали костры, плечистые суровые люди в одежде из рысьих шкур разделывали на траве туши двух принесенных с охоты косуль.
   "Все слои реальности существуют и движутся все вместе в едином поле Мироздания, - припомнились юноше уроки Мудрейшего. - Наблюдай полотно бытия открытыми глазами. В каждом срезе пространства уже содержатся контуры всех прошлых и будущих событий. Они текут и преображаются вместе со временем и пространством твоего настоящего. Нет и не было ничего минувшего, отжившего, утраченного - все присутствует прямо здесь и сейчас. Умей видеть и слышать мир..."
   Дэвоур с интересом рассматривал стан у горного склона. Он уже понял, что это линкесты, Люди Рыси. В их обветренных и закопченных дымом очагов лицах угадывался сильный дух, непреклонная воля. Но эти охотники, воители и жрецы, обосновавшиеся в холодных предгорьях дикой Эматии, были неотторжимы от окружающей их природы, они жили в поле ее влажного, терпкого дыхания и не знали преград на своем пути. Вот белоглавый орел, кружащий в небе, опустился на остроконечный каменный выступ на самом отшибе стана. Неподвижно стоящий рядом человек протянул руку, и птица покорно уселась на его предплечье. Осанка, властный взгляд и тяжелое костяное ожерелье на шее безошибочно выделяли в этом совсем еще юном воине вождя племени. Но где Дэвоур мог видеть его раньше? Эти золотистые вьющиеся волосы, прямой нос, надменный изгиб тонких губ, слегка вздернутый подбородок. Сомнений быть не могло: одно лицо, один облик. Древний повелитель Людей Рыси как две капли воды походил на сына Филиппа, царя Македны. Вот она, нить времен...
  
   ...Быкоглав с трудом вознес своего седока на крутой уступ, возвышающийся над окрестными перевалами. Отсюда Александр хотел осмотреть местность, чтобы решить, какой дорогой двигаться дальше. Он поднялся в полном вооружении, со щитом, с копьем, в высоком золоченом шлеме и в длинном пурпурном плаще всадников, падающем четкими фалдами на круп коня.
   Вершина уступа оказалась плоским треугольником, две дальние стороны которого заканчивались умопомрачительными обрывами, и только с той стороны, откуда поднялся царевич, можно было забраться на эту кручу. Александр отметил про себя, что небольшой отряд, укрепившись здесь, мог бы отбиваться от целой армии.
   Вокруг простирались зеленые горы, холмы, скалы, наваленные, точно из огромного мешка. Внизу ровными рядами маршировали воины Македны. Замечая царевича на вершине уступа, они приветствовали его победными криками, и довольный Александр отвечал им взмахом руки.
   "Александр! - вдруг отчетливо прозвучало в голове. - Александр, остановись. Еще не поздно вернуться. Мир этот подобен лугу, покрытому разнотравьем; не торопись закрашивать его алым!"
   Царевич обернулся. У дальнего конца уступа, возле самого обрыва, возникла белая фигура, напоминающая скорее бесплотный дух.
   - Чего тебе надо? - резко спросил царевич.
   "Вернись, Александр, - голос продолжал раздаваться прямо у него в голове, а фигура не шевелилась. - Иначе тебя ждет смерть".
   - Что есть смерть? - презрительно пожал плечами царевич. - Венец героя! Разве стоит страшиться ее настоящему воину?
   "А знаешь ли ты, что ждет тебя после смерти? Знаешь ли ты, с кем заключил свой договор и чей амулет ты носишь на своей груди?"
   - Да кто ты такой? - не выдержал Александр, направляя коня к белой фигуре.
   В один миг незнакомец исчез, и вновь появился уже у другого края.
   Он еще немного постоял неподвижно, а потом сделал навстречу Александру несколько шагов, оказавшись в середине площадки. Здесь он начал что-то чертить на земле концом своего посоха. Александр понял, что это круг.
   "Посмотри сюда, царевич. Ты сможешь увидеть своими глазами, каким был облик этой земли когда-то".
   Александр нехотя покосился на круг, и в этот момент тот неожиданно весь посветлел и задвигался. В нем замелькали цветовые пятна, блики и очертания фигур. Когда изображение стало четким, Александр различил большую предгорную равнину, озаренную лучами солнца. Потом он увидел людей. Под раскидистым буком сидели старцы, укутанные в шкуры, а у ног их дремали волки и пантеры. От них веяло глубоким спокойствием. Рядом человек с костяной чашей на поясе вполголоса напевал какой-то мелодичный мотив - он был похож на жреца. В высокой траве резвились розовощекие юноши и девушки с венками на головах: радость столь явно читалась на их открытых приветливых лицах, что даже воздух вокруг них, казалось, звенел каким-то особым торжеством жизни, беззаботной песней свободы и покоя.
   "Мир твоих праотцов, Александр, - продолжал звучать откуда-то из неведомой пустоты размеренный голос, - был прост и безыскусен. Но в нем царило совершенное счастье и согласие. Умения людей были безупречны, ибо естественным образом происходили из корней земли-матери и дыхания неба-отца. Вражды и лжи среди них не существовало. Прекрасные своим обликом и чистые душой, были они гордостью этого мира и любимцами богов. Путь их был поистине неисчерпаем".
   Человек как будто вздохнул.
   "А теперь посмотри сюда".
   Круг сначала потемнел, потом залился багрянцем. Вслед за тем он начал густо клубиться каким-то алым туманом. За мятущимися тенями, проступившими в нем, и неожиданным рваным шумом царевич не сразу смог что-либо разобрать. Но вот он присмотрелся и узнал сверкающих медью воинов, за спинами которых слышались женские крики и детский плач. Взлетали и опускались мечи, повергая на землю бездвижные тела. Налитые кровью глаза смотрели с перекошенных от ненависти лиц. Александр долго не мог понять, кто с кем сражается. Наконец он сообразил: македонцы. И с той, и с другой стороны - македонцы. Зарево пылающего рядом храма окончательно сделало людские фигуры красными, словно они вылезли из подземной реки Флегетон в преисподней.
   "Такой можешь сделать эту землю ты плодами своих деяний. Посмотри! Брат идет на брата, сын на отца. Гробницы царей в Эгах будут разорены, святилища Пеллы - обесчещены, слава Македны - втоптана в грязь на потеху недругам".
   Александр невольно побледнел.
   "Уже сейчас, - голос стал еще выразительнее, - души людей этого края запутаны, а духовный свет, наполнявший смыслом сердца их пращуров, давно померк. Желания и привязанности сделали македонцев слабыми, но они полагают их истинной силой. Если не потушить этот очаг заблуждений и дать ему разгореться - он превратит в пепел не только Македну, но и цветущие города всего мира".
   -Замолчи, глупец! - не выдержал царевич. - Ты говоришь вздорные и нелепые слова. Что ты понимаешь в силе и славе? Сила Македны только нарождается, как солнце на заре. Слава ее потрясет мир.
   Незнакомец усмехнулся.
   "Ты ведь тоже становишься сильнее с каждым днем. Не так ли, царевич? А известен ли тебе источник этой силы?"
   -Мне нет до этого никакого дела, - Александр начал багроветь.
   "Вспомни, Александр: великий Аякс однажды почувствовал себя настолько сильным, что в одиночку истребил всю рать Атридов. Но оказалось, что Дева Паллада помрачила его разум, и он перерезал всего лишь беспомощных баранов. Пеней нашел в себе способность передвигать огромные горы, однако умение его было лишь безумием, ниспосланным Дионисом. Ослепленный своими все возрастающими умениями, ты на редкость равнодушен к их происхождению. Это во все времена губило героев. Не лучше ли будет умерить свою гордыню и просить Зевса и Апполона прояснить твой затуманенный разум?"
   -Это ты затуманил мой разум нелепыми видениями и глупыми словами, - выдохнул Александр. - Но я не собираюсь более этого терпеть, кем бы ты ни был...
   "Одумайся, царевич. Тебе носить венец Македны после отца. Ты видел сам: это великая страна. Так не губи ее величие и величие окрестных держав в безумном желании славы! Быть может, ты одержишь много побед и даже завоюешь весь мир - но ты навсегда лишишься друзей, любви и простых человеческих чувств. Страх поражения будет гнать тебя все дальше и дальше, пока ты не обнаружишь бессмысленности всех своих усилий. Ты никогда не ощутишь радости и покоя в душе своей, пока не сгоришь, как одинокая свеча в пустом склепе".
   - Прочь! - воскликнул царевич. - Хватит меня запугивать! Или ты думаешь, что все мои полки повернут назад из-за дурацких фокусов бродячего болтуна?
   "Как ты стал похож на своего хозяина, - голос стал грустным. - Выбрав подчинение своей единственной страсти, ты утратил свою волю. Ты даже не можешь сейчас изменить своего решения, оправдываясь тем, что воины не послушают тебя. Разве же это свобода? Разве ты сам - хозяин своей судьбы?"
   Александр вновь погнал коня на незнакомца, и вновь тот исчез перед его носом. Быкоглав успел встать на дыбы на самом краю, и на миг сердце царевича обмерло: он представил себе головокружительный полет с обрыва.
   - Трус! - Александр с презрением обернулся. Незнакомец ждал его в центре площадки.
   - Ты хочешь поединка? - спросил тот уже обычным, молодым и звонким, голосом. - Что же будет, если ты проиграешь?
   - Этому не бывать! - упрямо произнес царевич. - К бою! Или ты умеешь только пускать пыль в глаза?
   - Лучше было бы, если бы ты прислушался к моим словам, - с невероятной грустью произнес Дэвоур, и посох в его руке вдруг превратился в острое копье.
   Александр помчался прямо на него, и ударил копьем - точным выверенным ударом, не знающим промаха. Однако к собственному недоумению он вдруг почувствовал, как теряет спину коня и летит на землю. Дэвоур стоял над ним.
   - Я пытался остановить тебя, взывая к твоему разуму. Теперь я обращаюсь к твоему стыду: все твое войско узнает, как валялся их царевич под ногами у безвестного бродяги, поверженный в прах!
   Вместо ответа Александр стиснул зубы, выхватил короткий меч и бросился в бой, прикрываясь круглым щитом. Дэвоур пропустил меч подмышкой и вдруг, зажав руку Александра между своим предплечьем и бедром, резко вырвал оружие у того из рук.
   Александр застонал от злобы и боли.
   - Довольно, царевич. Ты проиграл.
   - Никогда! Я загрызу тебя зубами, и ты отправишься в Аид!
   Отбросив бесполезный щит, Александр кинулся на обидчика с пустыми руками, намереваясь поймать его в захват - и вновь оказался на земле.
   В руках Дэвоура возникло копье, нацеленное острием в горло Александра. Царевич замер, осознав, что это его последний миг. В глазах стоящего над ним человека он прочитал свой приговор. Однако выражение лица наследника македонского трона не изменилось: ни тень сомнения, ни страх не тронули его тонкие, точеные черты, так похожие на прекрасную, но бесчувственную маску.
   - Мне жаль тебя, мне искренне тебя жаль, - неожиданно прошептал Дэвоур, отбрасывая в сторону оружие. - Душа твоя заплутала впотьмах и не может пробиться к свету. Но я еще могу указать тебе дорогу назад.
   Долго длился их безмолвный поединок взглядов.
   Дэвоур протянул руку Александру. Тот с ненавистью оттолкнул ее.
   Когда Александр поднялся на ноги, чтобы вновь броситься на врага - того уже нигде не было, а на уступ взбиралась длинная черная фигура персидского мага в сопровождении нескольких воинов.
   - Не стоит тревожиться, наследник престола! - произнес Уртум торжественно. - Сами боги снизошли сегодня до тебя. Это было испытание, которое ты выдержал с честью и достоинством. Так разве может отныне кто-либо противостоять тебе на этой земле, о величайший из великих?
   - Боги? - Александр ошеломленно поднял на него глаза. - Конечно же, ты прав... Этот ореол, этот голос. Как я не догадался сразу! Так значит, я достоин их выбора?
   - Да, ведь ты не отступил ни на шаг. Ты превозмог все виды и формы искушений, которым был подвергнут, и даже вступил в противоборство с самим Всевышним. Пройдя это нелегкое испытание, ты доказал, что достоин своей высокой судьбы. Теперь путь твой предрешен...
   Зарена смотрела на Дэвоура с восторгом, близким к благоговению. И она еще предлагала ему выяснить, кто из них лучше владеет мечом? Девушка наблюдала за поединком со склона соседней горы, придерживая коней, и едва дождалась возвращения своего спутника.
   - Ты был неподражаем! - она бросилась ему на шею, не сдержав своих чувств.
   Дэвоур вдруг подхватил ее и закружил.
   - Что бы я без тебя делал? - улыбнулся он, поставив ее на землю. - Вот только все мои усилия оказались напрасны. Царевич выбрал свой путь и стал земным отражением того, кто избрал его орудием своей воли...
   Стемнело. По ночному небу быстро проносились вспышки.
   - Знаешь, что это? - спросил Дэвоур, когда они лежали у костра под одним плащом.
   - Конечно. Это падающие звезды, - ответила Зарена.
   - А у нас говорят, что это Великая Матерь мира зашивает порванную ткань неба быстрыми стежками, - произнес Дэвоур.
   Зарена перевернулась на бочок, свернулась клубочком и уснула. Дэвоур укрыл ее плотнее, а сам остался лежать, глядя в небо и размышляя о будущем.
  
   Глава 14. Осада.
   "...Я, Артахшасса Третий, перс, сын перса и потомок великого Ахемена, принявший Артой освященную тиару и власть над пределами Парсы от Яуны до Гинда, вняв мольбам униженных, повелеваю, - читал громозвучно вестник в парчовом халате, - помощь и защиту городу Перинфу оказать. Я, Артахшасса Ох, сын Артахшассы Благословенного, добронравный царь и повелитель всех арийских народов, к прошению слабых снизошел во имя светлого Мирты - первого из язатов, кто восходит над вершиной Хара и предшествует бессмертному солнцу. Доблестное воинство сынов Авесты, облеченное силой и удачей, по воле моей станет опорой Перинфа и щитом, отгоняющим злонамеренных асуров.
   Во славу Мады, наполняющего водой моря и реки, взращивающего деревья и травы, разгоняющего тучи и заботящегося о процветании рода людского, вступаем мы в эту войну на стороне праведных, и да сопутствуют нам победительные Фравашай Заратуштры Спитамы и Тахма-Урупи. Мир, сотворенный Мадой во всеобилии, красе и сиянии усилиями нашими будет огражден от порождения змея Дахаку, опасного дружда, попирающего благодатность святого закона. Пребывая на страже всех малых и больших народов, Ахурой созданных, я, Артахшасса Третий, препоручаю благородному Аполлодору, сыну Лисиппа, силою оружия водворить порядок на побережье Скудры и в проливах Яуны во имя Духа Светлейшего и творца всех телесных миров..."
   Народ в гавани восторженно внимал речи глашатая, окруженного копьеносцами Срединной Державы. Воинство царя царей прибыло в город как нельзя вовремя...
   Филипп действительно сдержал свое слово. Он не напал на Бизант. Но, как и всегда, словом своим он распорядился по собственному усмотрению.
   Войска его двинулись южнее, к одному из подвластных Бизанту мелких городов - Перинфу, бывшей колонии Самоса, расположенной между заливом и подошвой горы. Этот город являлся, по сути, ключом к Бизанту, удерживая подступы не только к нему, но и к торговым путям, связывающим Пропонтиду с Аттикой.
   Однако на сей раз предупрежденные Атаем и поднятые Демостеном, на поддержку Перинфу прибыли ополчения городов Бизанта, Хиоса, Эвбеи и Родоса, а также пять тысяч атенских гоплитов. Для города наступил день испытаний.
   Осадные машины Филиппа высотой в восемьдесят локтей нависли над всей прибрежной полосой Перинфа словно огромные чудища, спустившиеся с гор. Возвышаясь над крепостными стенами, они начали методичный обстрел города из метательных орудий. Камнеметы били непрерывно и с разных позиций. Камни падали на мостовые, проламывали крыши домов, разбили статуи богов-пенатов и колонны нескольких храмовых портиков. Брешей и проломов в стенах становилось с каждым днем все больше. Перинфяне трудились, не покладая рук. Они обтесывали глыбы, месили раствор в больших чанах, чтобы успевать заделывать опасные пробоины. Когда кирпичей и каменных блоков стало не хватать, разобрали часть городских строений и даже стены палестры.
   Потом с шипением и лязгом на город поползли обитые железом тараны Филиппа, покатился медный ручей касок и щитов штурмовых отрядов пехоты. Напор македонцев был очень страшен - Филипп постоянно сменял устававшие в бою части, но атак не прекращал. Перинфяне и их союзники изнемогали. Они мужественно отбивались, длинными крюками сбрасывая лестницы и ломая их кусками мрамора от разрушенных зданий. Но воины Филиппа были как железные. Их не ничто не могло остановить. Даже когда командиру пэдзэтайров Антигону выбило глаз стрелой, македонцы ни на миг не поколебались. Вскоре им удалось овладеть внешними стенами и обратить их в руины. Но защитники предусмотрительно возвели вторую стену, отстоящую от первой на десять стадиев, так что Филиппу достались лишь обломки цитадели, несколько брошенных складов и пустых винных погребов.
   Перинфяне неустанно возносили мольбы и жертвы богам, упрашивая их отвести от города опасность. И днем и ночью тоскливо выли собаки. Дух защитников слабел, площади были завалены телами павших, сраженных македонскими камнями и стрелами. Потерь уже никто не считал. На стены встали даже подростки, метая дротики и сбрасывая на воинов Филиппа амфоры с маслом. В самый последний момент, когда дрогнула вторая стена, и завязались бои внутри города, а некоторые из македонцев уже занялись грабежами и поджогами, со стороны гавани подоспели персидские и атенские отряды. Общими усилиями они смогли вытеснить войска Филиппа из Перинфа.
   Срединная Империя прислала на помощь городу одно из своих лучших соединений, кьорд Спарды. Всего в империи насчитывалось семь таких постоянных соединений, по одному в каждой Великой Кшатрии - кьорды Парсы, Мады, Бабируша, Мудраи, Спарды, Харауватиш и Бактриш. Кроме того, было еще около двадцати нерегулярных кьордов из малых кшатрий, в мирное время имевших небольшую численность, но пополняемых в условиях войны местным ополчением.
   По замыслу преобразователя, Дараявахуша Великого, каждый кьорд имел в своем полном составе тысячу лучников, вооруженных наборными луками, бившими на триста-четыреста шагов, тысячу тяжеловооруженных пехотинцев с большими щитами, длинными копьями и мечами, и две тысячи легких пехотинцев - пращников, копейщиков, мечников. Тяжеловооруженными пехотинцами часто служили наемники из ионакских городов. В число легких пехотинцев входили и разведчики, числом более сотни. Несмотря на облегченное вооружение - они были оснащены мечом или топором с кинжалом и не имели защитного доспеха, - это были наиболее опытные воины, использующиеся не только для разведки, но и для засад. В бою они составляли третью, запасную линию и использовались только в случае крайней необходимости.
   Кроме пехоты, кьорд имел и конницу - тысячу двести легких всадников, с копьями и короткими луками, и триста тяжелых конников, детей знатнейших воинских родов, вооружавшихся за счет дохода от родовых владений, или же наемников из числа вадаров. У них даже кони были защищены кожаными доспехами с нашитыми костяными и бронзовыми пластинами, а всадник покрывался чешуйчатой щебневой броней до самых глаз: голову его облегал шлем, тело - панцирь с широкими оплечьями. В руках он держал небольшой круглый или полукруглый щит и копье для удара, для ближнего боя - меч или топор.
   Наконец, каждому кьорду придавалось пятнадцать колесниц с тремя воинами на каждой. Таким образом, боевой состав кьорда превышал пять с половиной тысяч человек, а с учетом всех вспомогательных команд и служб - кузнецов, стремянных, поводных, поваров, лекарей, - численность достигала шести тысяч. Именно такой кьорд под главенством Датиса и Артаферна попытался высадиться когда-то поблизости от Атен. Но атенское ополчение, предусмотрительно заняв все удобные места для высадки, опрокинуло передовой отряд, сумевший сойти на берег. Это неблагоприятное начало военных действий, а главное - угроза подхода к иованам подкреплений из Лакедемона вынудили тогда парнов отступить, отказавшись от своего намерения наказать Град Паллады за подстрекательство к мятежу городов Иониды.
   Однако за прошедшие со времен Дараявахуша века к поддержанию полного численного состава и к боевому порядку в Срединной Державе стали относиться более легкомысленно. Либо сами наемники уклонялись от службы, либо правители пытались на них экономить, так что, как правило, до полного состава отряд не дотягивал, и тяжелее всего это сказывалось именно на ударных видах войск: тяжелых пехотинцах, колесницах и кавалеристах. Вот и к Перинфу прибыло менее четырех тысяч воинов, усиленных, правда, дружиной Баксага.
   В гарнизоне самого Перинфа первоначально насчитывалось почти пять сотен человек, из которых около сотни составляли легковооруженные всадники. Однако из этих пятисот лишь сотня имела профессиональную выучку, тогда как остальные были набраны из местного ополчения. Они горели пламенным желанием защищать свои дома - но умения у них было слишком мало, что и показали тяжелые бои с македонцами.
   Со стороны Македны перинфянам и эллинским союзникам противостояли прекрасно обученные, закаленные в беспрерывных боях воины, не знающие неудач. Двенадцать тысяч пехотинцев и пять тысяч знаменитой тяжелой конницы, наводившей ужас на врагов, расположились лагерем в межгорной равнине, во главе которых стоял искушенный полководец и расчетливый завоеватель. Следом за его боевыми частями сюда пришли и вспомогательные - крестьяне, снабжавшие войско продуктами, кузнецы и строители. Создавалось такое впечатление, что Македна бросила против самосского города почти всю свою военную силу, намереваясь добиться долгожданного контроля над проливами и получить ключ к дальнейшему наступлению на восток - против Срединной Державы.
   Прибывшему в Перинф Апполодору, заставшему почти разрушенный город и обескровленное бесконечными боями эллинское войско, стало ясно, что спор, начавшийся здесь, на побережье Пропонтиды, может перерасти в противоборство двух крупнейших государств своего времени. Теперь персидский военачальник мог лишь досадовать, что легкомысленно отнесся к предупреждению Атая, и не собрал большие силы.
   Филипп обложил город со всех сторон, даже в море появились его корабли, постоянно вступающие в столкновения со сторожевыми судами Бизанта. Осада велась по всем правилам. Лишь колоссальным напряжением сил парнов, атенцев, бизантов и перинфян удалось ослабить стальную хватку македонского царя.
   И ныне Филиппу оставалось лишь уныло оглядывать с холма вытоптанные окрестные поля и виноградники, дымящиеся головешки деревянных сараев и амбаров. Только к утру убрали тела людей и лошадей, которые забили проломы в стенах несколькими слоями и вызвали сильную свалку во время последнего натиска.
   Македонцы отступили, но у царя еще оставалась надежда на атаку со стороны моря. Филипп рассчитывал разместить на своих триерах осадные башни и стрелометы. Однако появление атенского флота в заливе сорвало и этот последний шанс. Проклиная судьбу и завистливых до людской славы богов, Филипп скрежетал зубами от бессилия.
   После всего случившегося он не сомневался, что Атай должен был объявиться под Перинфом; но, как и всегда, царь скифов возник совершенно неожиданно, и прямо у входа в царский шатер.
   - Почему я не вижу радости в твоих глазах при встрече старого друга, царь Филипп? - усмехнулся в бороду Атай, спешиваясь с коня возле копий стражи.
   - Ты не можешь меня упрекнуть, что я не сдержал свое слово, - единственный глаз царя Македны походил на черную щель в скале. - Чего же ты хочешь теперь? Что еще собрался мне предложить?
   - Что может предложить старый друг старому другу? Только прогулку и дружескую беседу. Но поскольку твой сад слишком далеко отсюда, а в твоем шатре слишком мало места и слишком много ушей, я предлагаю тебе прогуляться вдоль берега моря.
   Филипп настороженно посмотрел на полоску прибоя, разбивающегося о серый берег вдалеке.
   - Там, на песчаной отмели, мы будем как на ладони у твоих лучников, - заверил Атай. - А шум прибоя заглушит наши голоса, так что нам незачем бояться случайных лазутчиков.
   - Что ж, пойдем, - сумрачно согласился Филипп, сделав знак нескольким гираспистам следовать за ним.
   По лагерю разбрелись истомленные боями воины: обмотанные грязными тряпицами, потемневшие от сажи пожарищ и запекшейся крови. Грубая брань разносилась от палатки к палатке, безжизненно поскрипывало железо: шлемы и кирасы погнулись, мечи затупились и зазубрились. Лишь немногие еще находили в себе силы смыть с тела пот, грязь и кровь.
   Оставив охрану наверху крутого обрыва, Филипп следом за старым скифом полез вниз по крутой тропе. Атай же сбежал легко, как будто не было висящих на его плечах лет.
   Остановившись у самой кромки вод, сырые брызги которых с шумом разбивались у его ног, Атай поджидал царя.
   - Я сдержал слово и не тронул твой любимый Бизант, - пробурчал Филипп, догнав скифа.
   - Поверь мне, друг мой, я давно вышел из того возраста, когда правителя волнует, кому будет платить налоги Бизант или где будут покупать хлеб Атены. Я пришел поговорить с тобой о куда более серьезных вещах. О тех, что касаются тебя самым прямым образом - о твоем сыне.
   - Об Александре? - черты лица Филиппа обострились, в них появилось напряжение. - С ним что-то случилось? Я оставил ему печать наместника и всю власть в стране. Письма из Пеллы не вызывали беспокойства...
   - Увы, это так, - согласился Атай.
   - Я тебя не понимаю, - удивился Филипп, заглядывая в глаза старцу.
   - С ним действительно ничего не случилось. Сейчас. С ним что-то случилось уже очень давно.
   Вопросительное лицо Филиппа внезапно стало унылым.
   - Клянусь плащом Диониса, мой сын изменился, - нехотя признал он. - Я не знаю, что тому виной. С некоторых пор он стал совершенно неуправляем! Сначала я списывал это на козни Олимпиады против меня, но теперь вижу, что причина в ином...
   - Все дело в том, что он выбрал не свою дорогу. Давным-давно один мудрый человек говорил мне, что у всего в этом мире есть свое место и назначение. К сожалению, ни мы, ни сам человек зачастую не знает о своем предназначении, и потому тратит жизнь на всяческую суету. У твоего сына было великое будущее. Я признаю, что ты был хорошим правителем...
   - В том есть отчасти и твоя заслуга, - вернул комплимент Филипп.
   - Нет-нет, - решительно отверг его лесть Атай. - Я помогал не только тебе. Если молодые парни одного селения ходят стенкой на стенку против парней соседнего селения, это ничуть не мешает гармонии мира. И даже если взрослые воины, облачившись в доспехи и шлемы и взяв мечи, пойдут выяснять, кто может пасти своих коней в межевой горной долине или где должна проходить граница между их полями, это приведет к смерти некоторых из них - но не приведет к гибели их народов. Но если победители, вместо того чтобы довольствоваться победой, пойдут в селение побежденных, сожгут их дома, заберут их скот, обратят в рабов их жен и детей, а стариков оставят умирать голодной смертью или, будто бы из жалости, просто перебьют - это уничтожит некогда свободный народ! Дети этого народа станут рабами, забудут свой язык, забудут свои обычаи, и мир этот потускнеет, лишившись одной из своих красок...
   - Так было всегда, с начала времен, - Филипп пожал плечами, - одни падают, чтобы могли подняться другие. Даже слабый зверь в чаще становится добычей более сильного. Чтобы жили и процветали одни, другие должны быть принесены в жертву их удачливости.
   - Я говорю о другом, - хмуро промолвил Атай. - О том, чтобы не стать жертвой собственных страстей и желаний. Зверь убивает, подчиняясь закону естества. Он получает добычу, но никогда не берет столько, сколько не в состоянии съесть. Человек же, встав на путь пагубной страсти к порабощению других, часто уже не может остановиться. Он поглощает земли и народы в безумном азарте, в упоении своей властью и удачей. Это и становится началом его конца. Ведь нарушив равновесие естественного порядка жизни, человек неминуемо разрушает сам себя. Так уже было с ашурами, с мидянами, с самодержцами Баб-Иллу. Всех их сгубила жажда порабощения и унижения иноземных народов. Они стали рабами своих страстей, даже не заметив этого. А в результате гибнут и побежденные, и их надменные победители. Цветущие земли мира на долгие годы обращаются в безводную пустыню...
   По мере сил я старался, чтобы подобного больше не произошло. До сих пор я знал лишь одну державу, сумевшую объединить множество разных народов, но сохранить их своеобразие и самобытность традиций. Это Держава Ахемена. Под властью ее уцелели и Хоразмия, и Баб-Иллу, и Та-Кемет: они сберегли свой язык, свой образ правления, свои храмы. Да и приморские города Иованов тяготились разве что налогами на свою торговлю, но не утеснениями в прочих делах. Однако чтобы удерживать такую разнородную страну в единстве, нужны поистине нечеловеческая тонкость и мастерство управления. Цари же Персии были только людьми, хоть и пытались уверить всех в своей божественности. И потому сейчас их держава трещит по всем швам.
   - Почему же ты удерживаешь меня от войны с ними, если они утратили свое древнее дарование?
   - Потому что ты должен был не покорить их земли - но создать свое государство, которое могло бы вдохнуть новую жизнь в их старые члены. Ты мог бы стать творцом державы, объединившей мудрость иованов и смелость сколотов, величие Персии и опыт Та-Кемета. Одряхлевшие города иованов вновь ожили бы и безболезненно покорились тебе, как покорялись ранее Ахеменидам. Ты создал бы новый мир, но ты решил для начала разрушить старый.
   - Так всегда бывает, - усмехнулся Филипп. - Чтобы построить новый дом, стоящий на его месте старый надо разрушить.
   - Но ты создаешь свой дом на новом месте, - возразил Атай. - И тебе незачем разрушать старый. Когда же твоя держава, сильная, процветающая, богатеющая и прославленная во всех концах света, перешла бы к твоему сыну, он мог бы стать величайшим правителем, мудрецом на троне, перед престолом которого собирались бы философы со всего Средиземноморья. Македна стала бы средоточием всех движущих сил Европы и Азии, в ней пышным цветом расцвели бы науки и искусства, а люди не знали бы голода и бед.
   - Что? Мой сын - философ? - презрительно скривился Филипп.
   - Да, вот так ты ему и внушал с самого детства, воспитывая любовь к войне. Но если человек берется не за свое дело - в нем всегда живет страх, что он окажется негодным для него. Он всегда, каждый миг, всем и каждому должен доказывать, что он способен, что он достоин, что он прав. Твой сын умен, и ты не зря выбрал Стагирита для раскрытия его дарований. Да, он сумеет многого достичь в военном деле, ибо у него хорошие учителя и советники. Но он всю жизнь будет доказывать тебе, себе и другим, что он - величайший, лучший, божественный. Вместо того чтобы просто следовать своему пути.
   - Он сам может выбрать свой путь, - пожал плечами Филипп.
   - Он уже выбрал его, только не по своей воле, - отозвался Атай. - Теперь его вечно будет мучить непонятная ему самому тоска по утраченному. Он будет заливать ее вином, топить в крови врагов и в бешеной скачке коней, но все равно она будет выползать на свободу и терзать его по ночам. Присущие ему таланты будут прорываться порой: в делах правления, в речах, в поступках. Однако это будут случайности, которые, скорее, станут его пугать, но не радовать, ибо они есть проявления его - иного! Такого, каким он мог бы стать, и каким не стал никогда, выбрав вместо этого суету земной славы и презрев свое предназначение!
   Филипп молчал, пораженный услышанным.
   - Старик, откуда ты можешь знать о его истинном предназначении? - наконец, спросил он в гневе. - Разве ты бог, пифия или жрец?
   - Я знаю многое, о чем ты даже и не догадываешься, - ответил Атай. - Ты тоже мог бы постичь все это, если бы прислушивался чаще к своему сердцу, а не к словам своих советников. Жизнь человека - это путь по узкой грани, шаг влево или шаг вправо от которой есть падение в пропасть необузданных страстей и сил, только и ждущих возможности вырваться на свободу. И отступление от своего пути может слишком дорого стоить. Александр уже никогда не будет подчиняться тебе и внимать твоим советам, но всегда будет стараться превзойти. Если ты не веришь мне - послушай, что тебе скажет гонец, - он указал на торопливо сбегающего по обрыву человека в запыленной одежде.
   - Царь! - запыхавшийся македонец поклонился, прижав руку к груди и встав на колено перед царем. - Вести из Пеллы.
   - Что-нибудь с Александром? - встревожился Филипп, метнув на Атая ненавидящий взгляд.
   - С севера вторглись меды, - отозвался гонец, протягивая свиток царю. - Царевич выступил навстречу им со всеми силами, оставшимися в наших городах.
   - Мальчишка! - разозлился Филипп. - Я же велел ему сидеть и ждать моего возвращения!
   Атай усмехнулся, но промолчал, пока царь читал донесение о битве с медами. От мысли, что скиф опять оказался прав, Филиппа охватила ярость.
   - Откуда ты все это знаешь? Что ты опять устроил? Убирайся, колдун, и не показывайся больше мне на глаза!
   - Прости, Филипп, - Атай неглубоко поклонился царю и быстро направился краем моря прочь. Уже скрываясь за изгибом берега, он резко свистнул, и по кромке обрыва пронесся стук копыт - это конь Атая мчался за своим хозяином.
  
   Глава 15. Вызов судьбы.
  
   Миновав Аргилосский перевал, македонское войско достигло входа в Долину Желтых Утесов. Теперь по столбам дыма на дальних отрогах легко можно было распознать присутствие неприятеля. Александр собрал военачальников. Изучив местность, он пришел к выводу, что долина очень благоприятна для полевого сражения, но преимущество в нем будет иметь тот, кто укрепиться на ее верхней, покатой части, позволяющей атаковать, используя угол разгона. Поэтому царевич тут же направил стрелков и дротикометателей занять выгодную позицию.
   Александр понимал, что теперь дальнейший путь для варваров закрыт. Им остается либо вступить в сражение, либо отходить назад к Стримону. Отступление таило в себе для медов немалую опасность, так как македонцы могли настичь их на переправе и атаковать в неблагоприятных условиях. Видимо, все это прекрасно понимали и вожди варваров. По тому, как оживились горные склоны, стало ясно, что меды решились попытать счастья в битве. Были уже отчетливо видны их островерхие колпаки, блестящие нагрудники и копья.
   Распределяя боевые порядки, Александр не преминул укрепить метательными машинами дальний левый склон, протянувшийся на две стадии в сторону ущелья, чтобы предотвратить возможный обход неприятеля по краю македонских позиций. Правый край занимал полноводный ручей. Тем временем варварское войско уже начало спускаться в долину. Зорким взглядом царевич следил за перемещением его разношерстных потоков, отмечая все достоинства и недостатки. К его удовлетворению, слаженности в рядах медов было мало.
   Македонцы тоже закончили построение под руководством своих начальников. Александр сознательно поставил пэдзетайров с интервалами между синтагмами, велев им сомкнуться в единую фалангу только при приближении противника и после того, как легкая пехота, забросав варваров стрелами и дротами, отступит назад в промежутки строя. Также он поместил по их внешнему краю гипаспистов Койна, поручив им охрану флангов и взаимодействие с конницей. Фессалийские конники Арета встали на левом крыле боевой линии, гетайры - на правом. Их вел в бой сам царевич.
   Гортанный низкий вой огласил долину. Варвары, словно безумные, начали колотить рукоятями мечей по своим продолговатым щитам. Македонцы ответили им дружным боевым кличем, ударяя концами копий о землю. И вот уже замелькали коричневые тени - это стрелки медов в звериных шкурах высыпали как полевая саранча. Навстречу им Александр послал агриан. Шипящие россыпи стрел вспорхнули в небо почти одновременно с обеих сторон. Только на миг зависнув в облачной вышине, они заколотились и загудели, сталкиваясь друг с другом, пробивая людские тела, вонзаясь в сухую землю.
   Царевич наблюдал за происходящим с холодной невозмутимостью. Вот упали первые убитые, заныли раненные. А за стрелками уже поспешала колышущаяся деревянными щитами масса варварских пехотинцев. Александр подал знак пэдзетайрам. Громыхнув доспехами, македонцы пошли вперед в отблесках бронзовых щитов, шлемов и кнемид. С каждым шагом они увеличивали темп и скоро сплотили строй, опустив длинные копья. Теперь это была настоящая передвижная крепость, катившаяся на врага с неумолимостью горной лавины.
   Варвары не выдержали уже первого столкновения с фалангой. Сариссы македонцев прорыли глубокие коридоры в их рядах. Эта сплошная гряда пик просто не позволяла пробиваться вперед, нанизывая на себя порой по два человека сразу. Меды только рычали от отчаяния, откатываясь вспять, как море от острых рифов. Сдержать фалангу хотя бы на мгновение было невозможно. И вот уже некоторые из варваров бросали свое оружие, обращаясь в бегство и расстраивая и без того смешавшиеся ряды. Македонцы же бились молча, с совершенным хладнокровием. Буравя врага сариссами, они оттесняли его к отрогам, затаптывая ногами тех, кто падал от ран. В рядах медов начиналась давка. Густая пыль обволокла сражающихся, забивая глаза, грохот стоял такой, что от него едва не лопались уши.
   Александр обернулся, поискав глазами Гефестиона. Сын Аминты ждал, сжимая рукой поводья, щеки его покрыл румянец. Взмахнув рукой, царевич повел в битву гетайров. Затряслась земля под копытами тяжелой конницы Македны. Один только вид этих неудержимых воинов в зеркально отполированных латах, с развевающимися гребнями и плащами, похоже, нагнал оторопь на варваров. Вместо того чтобы идти в лобовую атаку, они беспомощно топтались на месте. При приближении македонцев конники медов попытались остановить их длинными дротами, посылая их в цель с ревом и бранью. Но этого было явно недостаточно, чтобы сдержать железный шквал гетайров, воспламененных духом и волей царевича. Несколько всадников Эврилоха упали, однако остальные тут же заполнили создавшиеся прорехи, выровняв острие кавалерийского клина. А уже в следующий миг этот клин рассек толщу неприятеля, будто нос корабля, бороздящий пенные воды. Копья македонцев взвизгнули, прошибая варваров и их коней. После того, как боевая линия их раскрошилась, как ворох сухих листьев, враги показали спину.
   Александр яростно преследовал медов, врезаясь на полном скаку в самую гущу бегущих. Пылая, как огонь жертвенника, он неутомимо работал копьем, сея вокруг себя смерть. Казалось, молнии вылетали из его глаз, сжигая пространство вокруг, а пролитая кровь питала душу, придавая новые силы. Но даже в порыве сечи, царевич не терял головы, помня о том, что нельзя далеко отрываться от собственной пехоты и оголять ее фланг. Битва перешла в избиение. Охваченные ужасом варвары еще пытались сопротивляться, но гипасписты царевича, вклинившись в промежутки таксисов и ил, довершили дело, беспощадно рассекая косыми кописами и тех, кто еще стоял на ногах, и тех, кто уже приник к земле, обратив к небесам серые лица, искаженные болью, скорбью и безнадежностью.
   В этот день пало убитыми шесть тысяч медов. Всех раненных, а также тех, кто сдался в плен, Александр приказал добивать без разбора. Он сожалел лишь о том, что главным вождям варваров удалось ускользнуть с поля боя. Долина, просмердевшая железом, потом и кровью, еще не остыла от кипящего жара, когда царевич, вознеся хвалу богам, собрал Военный Совет.
   -Всыпали от души, - потер руки Койн. - Теперь долго к нам не сунуться.
   -Дело сделано, царевич, - подхватил Полиперхонт. - Можно возвращаться в Пеллу. Добычу мы отбили, варваров проучили. Клянусь волосами Эриний, Аид соберет сегодня отменную жатву. Да и царь Филипп будет доволен.
   Александр покачал головой.
   -Мы только начали наш поход. И самое главное дело ждет впереди. Это Петра! Главный оплот мятежа и постоянная угроза Македне. Мы уйдем только после того, как захватим ее, истребив всех защитников, а их жен и детей пригоним в Пеллу в цепях.
   Голос царевича звучал настолько непреклонно, что никто не осмелился ему возразить. Полководцы Филиппа, уже видевшие Александра в бою, а теперь слышавшие его раскатистые слова, в которых звучал скрежет металла, опустили головы. Будто не человек, но ожившее каменное изваяние с адитона храма вещало им сейчас о своей воле.
   Похоронив убитых и отослав в столицу два лоха гипаспистов с тюками серебра, перехваченными у варваров, войско двинулось в Южную Тракею. Путь македонцев пролегал по каменистым тропам Скамийских гор, конусоверхие пики которых были покрыты белыми шапками. Здесь постоянно приходилось соблюдать осторожность из-за крутизны склонов и порывистого ветра. Несмотря на то, что проводники выбирали самые надежные дороги, несколько баллист и лошадей все же упали в пропасть.
   Через три дня Александр различил на горизонте громаду горы Гем. Свое имя "Кровавая", она получила еще в далекой древности. Согласно мифу, когда-то прямо здесь разыгралось противоборство Зевеса-Олимпийца и Властителя Северного Ветра Тифона. Тифон бросал в Громовержца большие скалы, а Кронид поражал его перунами, так что все тело исполина покрылось кровоточащими ранами.
   У перевала, с которого начиналась дорога на главный город медов, Александр разбил привал. Из донесений разведчиков он узнал, что варвары не ждут македонцев, полагая, что после своей победы все их войско вернулось домой. У царевича сразу возник план. Вообще, Александр и сам с недавних пор не мог себе объяснить, откуда брались его военные идеи. Каждое из принимаемых им решений рождалось молниеносно и естественно, будто какой-то незримый советчик нашептывал их ему на ухо. Даже опытные македонцы изумлялись приказам юного полководца, озадаченно переглядываясь между собой. Поистине, ни Антипатр, ни Филипп не смогли бы поступить удачнее. Неизменно выслушивая доводы хилиархов и таксиархов, Александр все делал по-своему, однако выбранная им тактика всегда оказывалась единственно верной.
   Так абсолютная убежденность в собственной силе и глубокое всеведение направляли и окрыляли царевича, а он направлял и окрылял своим неиссякаемым пылом солдат и их командиров. Некоторым из них даже виделось в этом что-то божественное, нечто такое, что выходило за рамки обыденного понимания. Невольно вспоминали Геркулеса Кераминта, от которого по преданию вел свое начало род македонских царей.
   У самой Петры, когда македонцы, обвязав тряпицами доспехи и оружие, бесшумно подступили к городу, царевич отобрал четыре сотни наиболее ловких юношей из числа линкестийцев и поручил им взобраться на крутую скалу, почти примыкавшую к северной стене города. С помощью веревочных зацепов с крючьями они должны были попасть внутрь укрепления.
   Когда на рассвете затрубили македонские горнисты, линкестийцы уже овладели частью стен, перебив охрану. Появление врага одновременно снаружи города и в собственном тылу вызвало у медов сильную панику. А после того, как шквал камней из катапульт и таранные удары по воротам начали сотрясать Петру, враг дрогнул. Македонцы вступили в город.
   Бои внутри почти сразу распались на серии разрозненных схваток. Косматые варвары с искаженными от ненависти лицами еще пытались защищать свои жилища и семьи, но участь их была неизбежна - все они падали под ударами македонцев.
   -Мужчин не щадить! - велел царевич, въезжая на узкие городские улочки в сопровождении гираспистов.
   И вновь, объятый бушующим жаром, он направлял коня на метущихся недругов, без промаха разя длинным копьем. Пердикка и Леонатт не поспевали за ним. Один из варваров - горбоносый приземистый воин с растрепанной бородой попытался стащить царевича за полы плаща, но Александр поднял Быкоглава на дыбы и сбил его с ног копытами. Гирасписты прибили упавшего к земле копьями.
   Вскоре все было кончено. Петра пала, и улицы ее заполонили дымящиеся кровью трупы медов. Македонцы бросились грабить дома и хватать женщин. Раненных защитников добивали до тех пор, пока руки совсем не обессилели от рубки. Мечи, затупившиеся и липкие от крови, уже не рассекали, а только рвали мясо, застревая в телах.
   По решению царевича взятый город должны были теперь занять переселенцы из северных районов Македны. Он получил имя Александрополь.
   ...- И что же? - спросила Зарена со страхом и надеждой, выслушав рассказ Дэвоура. - Его самого не устрашило то, что он натворил?
   - Ни в малейшей степени, - печально ответил Дэвоур.
   - А ты? Где был ты? Ты пожалел его - и вот, что получилось... - Зарена чуть не рыдала. Она не могла простить Дэвоуру, что он отослал ее к Атаю с известием о походе Александра вместо того чтобы позволить сражаться рядом с ним. Она была уверена, что хотя бы в бою, но непременно добралась бы до царевича.
   - Тех, кого смог, я увел в лес, - отозвался Дэвоур. - Но одолеть семь тысяч озверевших бойцов, жаждущих крови и слепо верящих в своего предводителя, не под силу ни одному человеку. И даже двоим. Потому - не кори себя. Все, что ты смогла бы сделать, это со славой пасть в бою. Но твоя жизнь нужна нам... Мне...
   ...Их было около двадцати. Семь женщин, изможденных, измученных страхом за собственную судьбу и судьбу своих близких, несколько дрожащих младенцев, которых они судорожно прижимали к груди, несколько детей чуть постарше, плотно жмущихся к матерям, один еще не окрепший подросток и раненный камнем из пращи мужчина - он перевязал бедро обрывком плаща и теперь неловко ковылял позади остальных. Дэвоур шел рядом с ним, прикрывая отход беглецов. Они уже вырвались из горящего города, но сразу за воротами, когда до спасительного леса оставалось всего несколько десятков шагов, их заметили всадники. Это были македонцы в тускло мерцающих латах, которые, придержав коней, разглядывали спасающихся горожан. Один из них - в высоком шлеме с козьими рогами - негромко что-то сказал, и вот уже все пятеро с криком устремились за беглецами, предвкушая легкую добычу.
   - Бегите, - велел Дэвоур, останавливаясь и делая знак раненому меду последовать его примеру. Нужно было любой ценой задержать всадников.
   Однако предводитель македонцев вновь что-то сказал своим товарищам, и всадники разделились. Двое, наклонив головы и опустив копья, устремились на Дэвоура и его спутника. Остальные - с громким гиканьем ринулись преследовать женщин и детей.
   Беглецы уже не могли двигаться быстро. Они шли, с трудом переставляя ноги. Вдруг подросток, решительно остановившись и сверкнув глазами, подобрал в траве сучковатую палку и повернулся навстречу македонцам, готовый защищать свою мать. Всадники неслись на него во весь опор и смели бы его, даже не заметив; он побледнел - но стоял, не шевелясь. Только лицо его стало мертвенно бледным.
   - Попытайся задержать этих двоих, - попросил Дэвоур раненого меда.
   Сам он бросился наперерез остальным, со всей стремительностью, на которую был способен. Он мчался над травой, почти не касаясь земли.
   Он успел. Всего за мгновение до того как кони врезались в мальчишку, Дэвоур оказался прямо перед македонцами и схватил их коней за уздцы.
   Потом была короткая схватка, сбитые на землю воины Македны с трудом ворочались в траве, не в силах подняться, а двое других, пронзив копьями кинувшегося на них меда, вдруг резко повернули коней. Похоже, они не решились повторить судьбу своих товарищей.
   Потом Дэвоур пытался увести жену убитого меда, рыдавшую и рвавшуюся к телу своего мужа, потом плакали дети - хоть до того не смели, пораженные общим ужасом - наконец беглецы скрылись в высоких кустарниках спасительного леса...
   - Что же нам теперь делать? - Зарена шагала из угла в угол княжеского шатра, где дожидалась возвращения Дэвоура. - Может быть, нужно показать ему то будущее, которое его ждет и к которому он так упорно стремиться?
   - Ты думаешь, он испугается? - спросил хозяин шатра, устроившийся в углу на нескольких шкурах.
   - Он человек, - заметила Зарена. - Человек из плоти и крови, который еще способен чувствовать.
   - Не думаю, что в его будущем есть хоть что-то, что способно его напугать, - возразил Дэвоур. - Телесных страданий он не боится, а муки совести ему несвойственны. Он боится лишь неудач - но его нынешние друзья-соратники сделают все, чтобы он не испытал их горечи. Еще он боится забвения, но и оно ему, увы, не грозит. Он будет уничтожать народы, разрушать города и сжигать труды древних мудрецов - а люди в ответ будут восторженно ему рукоплескать, возводить в его честь храмы, писать поэмы, восхваляющие его подвиги, создавать его скульптуры и портреты. Женщины будут называть детей его именем, а дети будут считать его своим кумиром и играть, воображая себя им. Более того - другие правители будут настойчиво следовать его примеру. Они точно так же станут обращать в рабство народы и разрушать города, оправдывая свои поступки деяниями величайшего героя, которого видел мир. Пройдут века, и наши далекие потомки, оценивая их путь, решат, что наша эпоха была слишком сурова и не ведала ценности человеческой жизни, что жестокость и вероломство являлись неотъемлемыми спутниками нашей жизни и свойствами нашей природы. Ведь если искусство, призванное служить отражением человеческого духа, воспевает насилие - значит, насилие есть основа естества человека, значит по сути своей оно возвышенно и прекрасно! Именно так будут думать люди, созерцая многочисленные произведения искусства, воспевающие судьбу этого человека. Но для чего нужно прекрасное, если оно разрушает мир?
   - Разрушая, человек стремится сделать облик реальности таким, какой соответствует его существу, - сказал Атай. - Он должен уничтожить мир старый, где не находит для себя места, и сотворить на его обломках новый - такой, который будет отвечать всем его представлениям. Впрочем, властители Македны будут громогласно заявлять, что просто восстанавливают некую ущемленную справедливость. Это демагогия царя Филиппа, который любит прикрывать свои авантюры общеэллинскими интересами. Но среди иованов она всегда будет встречать самый горячий отклик...
   Атай усмехнулся.
   -Некогда иованы вели войну со Срединной Державой, которая, по сути, закончилась ничем, - объяснил он Зарене, мало что понявшей из его речей. - Однако впечатлительные по своей натуре иованы, осознав, что смогли смирить столь могучего врага, провозгласили себя победителями и истинными героями Ойкумены. Люди с берегов Эгеиды, как известно, наделены пылким воображением. Даже в малом им свойственно видеть великое - вы знаете это по их мифам. Творя свою поэтическую реальность, они очень четко прописывают в ней все роли. Должны быть герои и должны быть злодеи. Поэтому в этой занимательной пьесе иованы - победители, достойные божественного венца, а воители Срединной Державы - дикари и святотатцы, осквернившие вотчину олимпийцев. За это они и заслужили кару небес, воплотителями которой будут люди. И вот уже Филипп, прямой потомок Геракла, собирает всех доблестных мужей под свои знамена, чтобы свершить высокое возмездие. За осквернение эллинских городов и храмов Держава Ахемена должна быть стерта с лица земли...
   - Я родился и вырос в ней, - произнес Дэвоур задумчиво. - Она тоже покоряла своих соседей, тоже вела битвы не на жизнь, а на смерть. И моя отчая земля изначально ей не принадлежала, и мы были завоеваны. Но, невзирая на это, я сохранил язык своих предков, родственный соплеменникам Атая, и даже смог объясняться с ними! Какая еще из великих держав могла совершить такое? Держава Ахемена сохраняла не только жизнь подчиненным народам, но предоставила право жить свои родовым укладом: почитать своих богов и героев, носить свою одежду, проводить свои обряды и ритуалы, и даже избирать своих правителей. Конечно, она тоже не была безупречной, нет, - опустил он голову, вспомнив события своего детства. - Но она сберегала себя в равновесии на протяжении столетий, и вовсе не являлась тем уродливым проявлением деспотии, которым изображают ее иованы. Поистине странно, что люди могут настолько гордиться собственными деяниями и настолько презирать всех остальных.
   - Гордость за сделанное своими руками вполне естественна, - заметил Атай.
   - Да, пока она не переходит в самоослепление, способное исказить облик мира и повлиять на судьбы иных народов. Иованы так настойчиво пытаются навязать другим свою картину мира, что, не задумываясь, растопчут любые чужие традиции и культуры, питавшие землю веками. Полагая свои ценности и уклад жизни образцом совершенства, они будут утверждать их до тех пор, пока собственное высокомерие не станет причиной их гибели.
   - Несмотря на то, что мы с тобой почти ровесники, ты все-таки еще очень юн, - улыбнулся Атай. - С годами приходит мудрость, незаменимая никаким обучением. Со временем ты увидишь то, что пока проходит мимо твоего взгляда.
   - Но твои предки все же сожгли Атены? - с вызовом спросила Зарена.
   - Я их не оправдываю. Атены долго мутили воду, подбивая на бунт города иованов, подвластные Срединной Державе. Много раз эти города восставали, а затем покорялись вновь. Но истинный корень недовольства всегда находился там, за морем. Поэтому погасить очаг мятежа до конца никогда не удавалось.
   - Но, может быть, тому были причины?
   - Причины есть всегда. Человек всегда чем-то недоволен и мечтает о лучшей доле, вот только он не знает, как она выглядит и что с ней делать, когда она оказывается в его руках. Поэтому жители Карии, Эолии и Троады, обретая долгожданную независимость, не находили ей применения. Вместо безмятежной и мирной жизни, они начинали бороться друг с другом, а потом, истощив себя в бессмысленных распрях, опять просились под крыло ахеменидского орла. Они хорошо знали, что Срединная Держава всегда предоставит им защиту, справедливый суд и возможность без помех торговать со всем миром. Свобода же... Каждый человек свободен, когда он сам выбирает, куда ему идти. Надо всего лишь понимать, какой у него выбор. Некоторые, скажем, осознанно идут на смерть. Свободного человека невозможно принудить к чему-либо, где бы он ни жил и кто бы его ни окружал. Но слишком много людей путают со свободой своеволие, позволяющее делать все, что душе угодно. К подлинной свободе эти хаотичные метания из крайности в крайность не имеют никакого отношения.
   К счастью для городов Иониды, их вожди действительно знали ценность настоящей свободы. Поэтому они и выбрали в итоге подчинение своему могучему соседу - Срединной Державе.
   Но даже после этого попытки Атен разжигать недовольство не прекращались ни на мгновение, и царь вынужден был принять меры. Он собрал флот и армию, и повел их в поход. Дальше была война. Иованы сражались отчаянно, главный их город был разрушен, но население спаслось, переправившись на острова. Потом были битвы на море, наши войска лишились снабжения, которое перехватывали быстроходные атенские суда. В результате, пришлось отправить домой большую часть действующего войска, а его остатки - три кьорда Мардона - иованы сумели разбить общими усилиями. Но даже после своей победы они вновь увязли в безобразных раздорах, выясняя, кто внес больший вклад в борьбу с врагом. Нет, я не осуждаю их - но понять не могу. Мы причинили им зло - но не большее ли зло они причиняют другим и самим себе?
   - Всякое деяние наносит вред человеку ровно настолько, насколько он позволяет это, - заметил Атай. - Часто его просто убеждают в том, что то или иное явление является злом. Между тем, главное и, может быть, единственное зло - наше непонимание мира. Непонимание своего места в пространстве жизни, непонимание обстоятельств, условий и целей событий. Это как раз то, с чем мы встретились теперь. Мы способны изменить этот мир - но не его законы и не людей, которые пришли в него, чтобы осуществить свое жизненное назначение. Мы просто можем дать право выбора этим людям: показать великий и бескрайний путь совершенства духа, делающий смертного обладателем бессмертной вселенной, которая его окружает. Очищая себя от противоречий и стихийных терзаний, человек очищает само мировое полотно. Не зная о возможности выбора, человек совершает ошибки, двигаясь через мир наугад, как олененок, заплутавший в буреломе. Он может погибнуть и может нанести вред другим по собственному неразумию. Тогда солнце жизни меркнет, скрываясь за тучами. Путь истины становится тропой войны...
   Атай поднял глаза на своих гостей.
   -Ступайте. Пока пусть все идет своим чередом. Да помогут нам Всевышние в наших начинаниях.
   Дэвоур вышел первым. Зарена последовала за ним, коснувшись его накидки, и почувствовала, как забилось ее сердце. Это было страшно и прекрасно, неведомое ей дотоле чувство охватило ее с ног до головы, и она со сладким ужасом поняла, что безоглядно влюбилась в этого странного человека.
  
   Глава 16. Полет.
  
   Союзники ликовали. Не выдержав постоянных налетов сколотской дружины Баксага, согласованных действий персидских отрядов Апполодора, атенских кораблей и ополчений Бизанта и Перинфа, царь Македны вынужден был отступить.
   Он даже попытался напоследок, считая себя не связанным более никакими обязательствами перед Атаем, захватить Бизант, пользуясь тем, что главные силы этого города стоят на перинфских укреплениях. Однако там Филиппа встретили объединенные отряды сколотов, атенских таксиархов и бизантского стратега Леона, предупрежденные скифским князем.
   Теперь Филипп ясно понимал, что обречен вечно топтаться под крепостными стенами, теряя людей. Между тем, начиналась осень, и пронизывающие морские ветры свирепствовали на побережье. Ночью стало холодно, дров для костров не хватало. Солдаты Филиппа уже давно срубили для изготовления осадных машин и башен все окрестные сосны и кедры на десятки стадий кругом, и теперь на них неприветливо смотрели оголившиеся холмы и высохшие равнины.
   А потому царь Македны отступил. Но сдаваться не собирался.
   Он понимал, что дальше так продолжаться не может. В конце концов, должен был остаться кто-то один. Земля слишком тесна для двух повелителей. Филипп хорошо сознавал, что пока Атай жив, любое новое его начинание обречено на провал. Пора раз и навсегда решить самый главный вопрос: кому будет принадлежать будущее? И отойдя от стен обоих городов, македонский царь соединил все свои войска, чтобы обрушить один мощный удар на главного врага, на самый корень своих бед и неудач.
   Когда атенцы, персы и жители Бизанта и Перинфа праздновали свою победу, наблюдая отходящие колонны неприятельских воинов, в степь уже мчался гонец с посланием от царя Македны:
   "Царь Филипп царю Атаю желает здравствовать. Следуя долгу перед богами моего рода, я намерен почтить моего предка Геракла Мусагета и поставить ему меднолитую статую в устье Истра. Таков был мой давний обет, который я собираюсь выполнить теперь без отлагательств. Как друга и союзника прошу тебя не чинить мне препятствий и позволить вступить в твои владения".
   - Взгляни, - Атай протянул вошедшему в шатер Дэвоуру свиток.
   Дэвоур быстро пробежал его глазами.
   - Что ты ответил?
   - Что пущу его статую на наконечники для стрел, если он переступит пределы моей земли, - усмехнулся Атай, но усмешка его получилась угрюмой.
   Дэвоур помолчал.
   - Это значит, война? - спросил он негромко.
   - До смерти или победы.
   Дэвоур опустился на медвежью шкуру в углу шатра.
   - Настал решающий час, - вздохнул царь сколотов. - Армия Македны придет в Великую Степь, чтобы попрать ее землю и ее народ. Филипп хочет погасить пламя нашей жизни и нашего духа. Он движется быстрым маршем и скоро будет здесь. Свершилось.
   То, что произойдет на равнине Истра, определит облик стран и судьбу народов на несколько столетий вперед...
   - Мы можем победить? - Дэвоур в напряжении сдвинул брови.
   Князь сколотов посмотрел на юношу внимательными глазами.
   - Что ты думаешь о сущности мира, в котором мы живем? - спросил он неожиданно.
   Дэвоур пожал плечами.
   - Это сложно выразить в двух словах.
   Атай улыбнулся ободряюще.
   - Знающий ответ на этот вопрос способен понять и все остальное. Лучшие эллинские умы по-разному пытались истолковать нашу реальность и объяснить механизмы движения вселенной. Так, Стагирит в своих трудах описал мир как существующий объективно. Его реальность всегда познаваема. Его законы, определяющие развитие природных процессов и общественных отношений - точны и логичны. Это плоскость постоянного становления естественных начал и величин.
   Платон - певец сокрытой реальности. Для него за всем видимым миром с его логическим порядком явлений всегда стоял мир иной - сверх-реальный. В нем привычные категории разума, обобщающего вещи, перестают действовать. Жизнь и смерть теряют четкую грань, нормы и критерии общества обращаются в пустой звук, а между вещами не существует границ и препон.
   Однако и Платон не постиг всей полноты сущего, поскольку два его уровня мира находятся в постоянном противоречии друг с другом. Но, как говорил когда-то учитель из Запретного Леса, не может быть двух солнц на небе! Мир един, а потому мир человеческих отношений и мир божественной тайны - одно и то же пространство.
   Проницательный ум способен увидеть потаенно-божественное даже в неприглядных обыденных заботах, а в сферах высшей чистоты подметить заурядность и обыденность. Для такого ума, вкусившего истины жизни, нет границ не только между отдельными вещами, но и между целыми вселенными. Это ум человека, следующего Пути Естества. Существующее и несуществующее - почва, на которую опираются его ноги. Человеческое и божественное - всего лишь два конца его посоха. Он не помнит своего прошлого и не интересуется своим будущим - но при этом он знает все. У него нет имени, потому что никак невозможно обозначить его в череде явлений. У него нет целей, потому что любая цель предполагает завершение и предел, а он безначален и бесконечен, как само мироздание. Он ничего не стремится приобрести - но все получает. Он не пытается навязать другим свою волю - но люди восторженно следуют за ним.
   Если он и управляет людьми - люди не замечают его власти и не тяготятся ей, полагая, что живут своими желаниями. Подобный правитель невидим и не находим и для подданных, и для соседей. Никто не претендует на его власть, так как ее невозможно выявить и распознать. Никто не стремиться причинить ему зло, ибо он не заявляет себя как личность и потому не сеет конфликтов и противоречий. Беды не могут отыскать его по причине его духовной бестелесности. Когда он движется, проявляя себя в явлениях - его самого не видят, но радуются плодам его деяний, приносящих всеобщую пользу. Когда он покоится, становясь несуществующим для мира явлений - один лишь незримый аромат его отсутствия уже облагораживает бытие и приближает его к благодати.
   Таков совершенный правитель, Дэвоур. Я же, увы, всего лишь пытался уподобиться благородным мужам Пути, но претерпел в этом неудачу... Тем горше ошибками своими навлечь несчастья на целое сообщество людей, считавших меня своим отцом и благодетелем. Я не оправдал надежд своего учителя.
   - Ты не раз и не два говорил мне, что каждый человек сам выбирает свой Путь, - заметил Дэвоур. - И несчастья на себя мы навлекаем сами. К чему же ты обвиняешь себя в том, что тебе неподвластно?
   - Увы, мой друг, - покачал головой Атай. - Тот, кому дано больше, кто понимает глубже и видит дальше - тот и способен на большее. Он может создать реальность, в которой будут существовать другие. Пусть это будет призрачная реальность - но для других она будет настоящей, подлинной и совершенной. Люди будут полноценно жить в ней и умирать за нее. А настоящий путь человека - в том, чтобы увидеть за иллюзорным покровом жизни золото истинного мира. Вот этому я и не смог научить тех, кто доверился мне.
   - Поверь, люди прославят тебя в веках, и имя твое станет примером справедливого и благородного правителя, - произнес Дэвоур убежденно.
   Атай грустно улыбнулся.
   - Что есть слава человеческая? Сколько имен навсегда кануло в небытие, обратилось в пыль, как ворох высохших листьев, сорванных ветром! Но эти безвестные люди жили, и находились, быть может, куда ближе к миру истинному, нежели все цари и жрецы прошлого. Внимая шепоту вечности, они стали ее частицей и растворились в пустоте небытия, не оставив по себе следов. Как облака в небе, как капли дождя, высушенного полуденным солнцем. И все же, их путь оказался куда более совершенным, чем мой. Они ни в чем не знали изъяна, а поэтому о них ничего не в силах сказать ни люди, ни боги. Это и есть мудрость.
   Князь отвернулся от Дэвоура, погрузившись в свои мысли, и юноша, догадавшись, что лучше ему не мешать, удалился из шатра.
   Слова Атая лишь встревожили его, не принеся желанного успокоения. Ему оставалось искать ответа совсем у других советчиков.
   Покинув лагерь, Дэвоур быстрыми шагами направился к морю.
   Тяжелые валы катились к берегу, с шипением разбивались о песчаную отмель - и откатывались прочь, чтобы набраться новой силы.
   Словно щепки, прыгал на волнах одинокий корабль. Паруса были убраны, весла подняты - и судно казалось просто куском древесины.
   Дэвоур уперся в посох, расставив ноги, и закрыл глаза.
   Его подхватил яркий поток, подхватил - и понес к облакам, потом за облака - в леденящую прозрачную синеву... Земля осталась где-то далеко внизу, а Дэвоур летел все выше, и голова его закружилась от невесомости и яркого света, заливающего все вокруг. Слов человеческих не хватало, чтобы описать те чувства, которые переполняли его, он словно знал, как вокруг все прекрасно и совершенно, но не мог этого выразить...
   Он увидел свет, яркий и живой, наполненный всеми цветами и оттенками, пронзительный и всеобъемлющий. Этот свет окружил его со всех сторон и проник внутрь, растворяя все существо, наполнил теплом и радостью. Этот свет был жизнью, но он отступил.
   И перед ним распростерся мрак. Мрак клубился, поглощая свет, дышал и рос, и в нем тоже открылась жизнь.
   А потом он услышал голос. Голос был мягким и грозным, успокаивающим - и тревожащим самые тайные струны души.
   - Вот два моих сына, и оба они - части меня, - вещал голос. - Одному из них дано все, другому - все остальное. Один объемлет все сущее, другой - все, что лишь может придти в этот мир. Почему же раздор меж ними? Ведь мрак - это то, куда изливается свет...
   Внезапно белая завеса разверзлась, открыв облик Земли. Зеленые леса шумели на ее поверхности, синие нити рек прорезали их толщу, серыми громадами высились горы, и блестела морская гладь.
   - Ваши державы, - продолжал голос, - лишь слабое отражение того, что существует и движется в иных сферах. Всякая из них имеет исток как вверху, так и внизу, и этот незримый исток есть направление и русло земных путей. Потому даже ничтожнейшее по своим размерам государство подчас получает силы, превосходящие возможности более могучих и славных соседей. Но силы эти также исходят из воли, духа и стремления людей, населяющих его и питающих кровью своей судьбы. Они зависят от того, стремятся ли эти люди ввысь, или низвергаются вниз. Сотни тончайших нитей: из мрака в свет, из прошлого в будущее проходят через человеческие души и через земли, одухотворенные людскими деяниями. Вот потому зерна, из коих произрастают всходы ваших свершений - творят не только грядущую судьбу ваших стран, но и всего земного мира.
   Столкновение, война - есть не более чем определение границы. Понимание своих пределов и возможностей. Всякая граница существует лишь в твоем воображении - но она существует на самом деле. Это трудно понять и трудно принять, но лишь граница, которая есть запрет, создает все сущее.
   Если что-то существует - то лишь потому, что оно отделено от остального. Если убрать запреты и границы, исчезнет все. Посмотри, леса ограждаются полями, степи - горами; убери границы, и все обратится в пустыню, и даже сверх того - в бездну мертвой пустоты, ибо песчинки в пустыне тоже имеют пределы.
   Однако можно подняться выше и увидеть, что леса, поля, горы и реки все вместе образуют единый лик земли. Вот почему я говорю, что границы существуют лишь в твоем воображении - но они реальны. Только ты разделяешь мир на части - но ты же и складываешь эти части затем в единую картину. Всякое творение есть запрет, есть отделение бытия от небытия. И каждый человек творит свои пределы и свои запреты, иногда - по своему разумению, а иногда - получает их как данность от других. Мудрецы называют удержание существующих границ равновесием, однако, поднимаясь, ты понимаешь, что можно сохранить имеющиеся границы - но можно и создать свои.
   Но что происходит, когда люди не понимают пределов? Война становится их вечной сущностью. И только от людей зависит, кем они станут друг для друга: помощниками и собратьями или кровными недругами.
   Перед взглядом Дэвоура появилась быстро расширяющаяся алая точка на поверхности Земли. Словно прорвало запруду, и алый поток устремился к Восходу, заливая землю. Но вот он докатился до горных громад - и замер, и обессилел, и ушел в песок.
   - Ты беспокоишься о судьбе своей родной земли, - Дэвоур услышал в глубоком безраздельном голосе отзвук сочувствия. - Но, увы - время ее исчерпано под этим солнцем. Я мог бы сказать тебе, что отчий край, слепивший твой телесный и духовный облик, выстоит перед бурями бед и лишений, перед громом и хаосом чужеземных нашествий, но естество его будет нарушено необратимо. Одни обычаи будут сменяться другими, новые ценности придут на смену обветшавшим старым. Порядок жизни будет меняться вновь и вновь, не ведая остановки. Нельзя удержать гармонию настоящего. Но ты должен понимать мудрость этого мира. Все изменяется, и, более того, каждая вещь, каждое явление может существовать только в движении. А потому - не спеши давать имена тому, что преобразится уже в следующий миг, и сохранить то, что не подлежит сохранению. Привязываясь к отблескам настоящего, ты теряешь всецелостность, не ведающую постоянного места, времени и пространства. Созерцай мир в его вечно текущем потоке, в его нескончаемом "здесь и сейчас", из которого происходят бесчисленные формы и знаки бесчисленных миров и реальностей. Земля ваша дала жизнь тем, кто пожелал ее принять. Кто сумел - освоил полученный урок и поднялся на иные уровни существования. Кто не сумел - вернется, чтобы пройти одну и ту же дорогу снова и снова, пока не сможет преодолеть свою ограниченность. Путь его будет долог и темен - в иных пространствах, в иных временах. Земля же ваша, меж тем, будет продолжать меняться, стареть, как стареет все живое. Но из праха ее отживших образов родятся новые. Наступит пора новых деяний, новых народов и новых свершений.
   Дэвоур слушал заворожено, хотя в груди его нарастала печаль.
   - И прорастет молодая трава, и поднимутся новые державы, окропленные свежей кипучей кровью, - вещал голос. - Горе перегорит, разлетится прах. Ничего не останется неизменным, хоть трудно принять перемены. Находясь в самом сердце их, наблюдая их корни и ветви, ты пробудишь новую, тихую радость от осознания неостановимости существования, неисчерпаемости граней вселенского бытия. Это самое главное счастье, которое дано человеку и которое уравнивает его с богами-создателями - путешествие духа в великом океане вечности.
   - Игрушки сына моего тоже недолговечны, - с грустью продолжал голос. - Он отрицает свет, а потому не может созидать. Те, кто пройдет по вашим землям с мечом в руке, вдохновленные мерцанием его черной звезды, также падут. Падут от собственной вражды и раздоров, на долгое время оставив растерзанную плоть земли залечивать раны и ожоги. Потом придет другая волна. Это будет лавина, которая смоет контуры прежнего мира и установит новый порядок. Она накатится с Запада.
   Дэвоур присмотрелся. К западу от его родных земель, залитых красным, тоже шла война. Люди сражались на суше и на море, являя чудеса доблести - и обращая покоренных в рабов.
   - Они тоже не ведают своих границ, и будут расти, пока не рухнут. Их сила духа в ином. Когда сын мой устанет играть с нынешним своим воспитанником, он примется за них. Они пройдут победным маршем по всем землям, но мало что принесут в этот мир. Правда, многое, прежде остававшееся сокрытым, откроется благодаря их походам - но гораздо большее погибнет, возвратившись в небытие.
   - Значит, Харн победит? - спросил Дэвоур. И почувствовал, как ласковое тепло охватило его. Вместо Свеагора, великого создателя всего сущего, к нему прикоснулась Лада, Матерь Мира, прекрасная и неуловимая, несущая совершенный покой и любовь.
   - Может ли ребенок, ломающий свои игрушки, победить собственных родителей? Разве возможна меж ними война и что она способна принести? Нет, мы только лишь назидаем капризного и непослушного отпрыска, но не в силах обойтись в этом без помощи вас, смертных. Пока память о нас присутствует в ваших сердцах, позволяя вам двигаться по темным путям бытия, выбираться на свет и вести за собой Харна - вы неодолимы. А мы - мы всегда где-то рядом. Иногда явно, иногда незримо. Мы можем дать вам светильник, но зажечь в нем огонь, озаряющий мрак, способны только ваши руки. Когда вы становитесь совсем большими, вы начинаете идти своей дорогой. На этой дороге мы - лишь советчики и утешители, но не вожди и не властелины.
   "Атай выйдет на битву, - отчетливо осознал Дэвоур. - Выйдет, чтобы погибнуть. Ибо он должен явить пример всем ныне живущим - пример доблести, бесстрашия и стойкости человека перед лицом судьбы. Он удержит границы мира и равновесия, остановив волну, рвущуюся на свободу. Но не в его власти победить".
   - Великие деяния не исчезают в безвестности, - продолжала Лада, видя его грусть. - Они зовут потомков к новым свершениям, не позволяют опустить руки перед волей неумолимого рока. Самопожертвование во имя бессмертия духа и есть победа - победа человека над собственной судьбой, над тем, что довлеет над ним и над всеми вами. Такой человек становится примером для бесчисленных поколений, поскольку воплощает собой несокрушимое мужество, достойное его божественных прародителей. И потому гибель его будет превыше победы.
   Дэвоур оглядел простирающуюся перед ним картину. По всей необъятной земле рождались, вырастали, старели и умирали люди, подчас не ведая, к чему уготовлены небом и в чем заключена их земная стезя.
   - Да, я знаю все это, - произнес голос в ответ на невысказанный вопрос. - Жизнь человеческая имеет предел, но если ты понимаешь, что ты - лишь часть этого мира, и голос твой неизменно сольется с его хором - то смерти не существует. Ибо без этой маленькой части не может существовать целого...
   Голоса отдалились. Дэвоура вновь объял холод, и ветер ударил ему в лицо.
   Он открыл глаза. С запада летели тучи, мохнатые, понурые, и далеко позади них проступали отблески пламени.
  
   Глава 17.Выбор.
   Атай вглядывался в еще белесое поднебесье. Каждое утро восходит над землей лучезарное солнце, каждый вечер спускается оно за темнеющий горизонт. Похоже, его солнце, так долго питавшее живительным светом равнины Великой Степи и сердца свободных сколотов опуститься сегодня в последний раз, чтобы уже никогда не подняться над землей. Ему не суждено озарить утро рассветного мира спелыми лучами.
   Князь перевел взгляд на огромную равнину, вытянувшуюся вдаль до самой кромки Истра. Гул, грохот и металлический лязг уже заполнили ее туманное пространство. Это македонская армия растеклась, словно паводок, затопивший все окрестные берега. Атай явственно осязал запах этого сумеречного потока: тяжелый и едкий - как у большого хищного зверя. Перед ним была настоящая твердь, стихия силы и необоримая железная стена, отгородившая прошлое народов и стран от их сурового будущего. Старый порядок мира исчерпал себя, а новый создавался теперь на полях сражений из металла, боли и крови.
   Перед Атаем словно громоздилась исполинская глыба, нависшая над степью зубчатой тенью и заставившая все зверье на многие версты кругом искать спасения в глубоких норах. Но тень эта нависла не только над степью, но и над целым миром, и князь сколотов сознавал, что ему уже не по силам ее отвести.
   Скоро начнется решительная битва, и гром войны расколет облик жизни на множество уродливых осколков. А пока красные гребни македонских воинов мелькают на холмах, в низинах, в оврагах. Филипп начал перестроение, выравнивая всю массу густого людского потока.
   Атай дал знак Баксагу и другим воеводам выводить дружины на позиции, а сам повернулся к стоящему рядом Дэвоуру.
   - Ну, вот и пришло мое время, - задумчиво, словно беседуя сам с собой, проговорил князь. - В этом мире столько непонятного и загадочного, что, кажется, всю жизнь разгадываешь его - а он все равно тебя удивит напоследок. Друг мой, - Атай обращался теперь к Дэвоуру, - я прошу тебя уехать.
   - Но ведь будет битва!
   - Что же? Это лишь одна из многих битв, которые еще предстоит встретить тебе на своем пути.
   Атай опустил глаза.
   -Ты еще слишком мало прожил на этом свете, и смотришь на мир вечно юными и восторженными глазами сына кшатрапавана. Твой отец хорошо тебя воспитал. Но тебе еще очень многое предстоит узнать. Поэтому, послушайся моего совета и дружеской просьбы - возвращайся с Зареной в Велиград. Это не твое сражение.
   Дэвоур хотел что-то возразить, но Атай продолжил:
   -Тебе предстоит вести мой народ к великому освобождению, которое откроет перед людьми врата небесной истины. Попытайся сделать то, что не смог и не успел я.
   - В твоих словах слишком сильны прощальные ноты, - насторожился Дэвоур.
   - Я стар, друг мой, я очень стар. Мало кто из живущих принимал на себя бразды верховодства людьми в том же возрасте, что и я. Мало кто сумел сберегать равновесие, процветание и порядок своего края столь долгое время. Но теперь условия мира изменились. Мне нужен наследник, преемник начатого дела. Ты знаешь, что Камасария давно ушла в страну предков, а дети наши последовали за ней. Мой род закончится на мне. Вот потому я могу надеяться лишь на тебя. Пусть не по крови, но по духу ты - вождь и учитель. Ты будешь не только правителем - ты будешь наставником мудрости, помощником в печали и в труде для всех жителей нашего сколотского края. Надеюсь, со временем ты сумеешь оправдать предназначение всевышних и станешь тем, кто поведет за собой самого Харна...
   Дэвоур поднял брови с некоторым удивлением.
   - Не слишком ли большие надежды ты на меня возлагаешь? Я действительно кое-что понял в этой жизни, но, боюсь, до подлинной мудрости мне слишком далеко.
   - Ты знаешь, в чем беда Харна? - неожиданно спросил Атай. - Его беда - в том же, в чем и любого из нас. Он отделен от мира. Он противостоит ему. Есть он - и есть мир. Наша самость, наше желание сохранить себя особняком, а не быть частью мира - вот источник большинства бед, страданий и утраты своего пути. Но к чему мы должны идти? Ведь если ты помнишь предание, которое когда-то прочитал в древнем свитке, Харн был чем-то иным, несмотря на то, что Лада и Свеагор объяли все сущее. Каждый из нас, слившись с миром, будет всем миром - и чем-то еще. Вот то самое, в чем творцы сделали нас похожими на своего беспутного сына. Вот к чему мы должны привести и его. К полному приятию сущего - и расширению его собой. Ибо мы есть все сущее - и еще немного... Вот это ты понял, а остальное - дело наживное. Так что, надеюсь, ты окажешься лучшим вождем, нежели я, и не совершишь моих ошибок. Зарена тебе в этом поможет. Ты любишь ее?
   - Да, - порывисто ответил Дэвоур, невольно краснея.
   Атай улыбнулся.
   - Жрец и воин - что может быть лучше этого великого союза? Его освятили сами небеса. Вы будете достойны славы лучших вождей и сможете с честью вести за собой людей. Быть может, вашему роду уготовано вдохнуть новую жизнь в тело этого дряхлеющего мира, изменить его пути и выправить судьбу будущих поколений сообразно законам божественной правды. Может быть...
   Атай вздохнул.
   -А теперь - ступай. Я должен вести мой народ в последнюю битву, какой бы итог ей не уготовили боги.
   И действительно: раскаты надвигающейся угрозы уже достигли лагеря сколотов, пошатнув столбы коновязи. Македонцы, растянув поперек равнины конные и пешие части, двинулись вперед под звуки пеана. Блистающая белизной гладь этих ощеренных пиками шеренг на мгновение стала розовой в лучах солнца. Атаю подвели коня.
   В последний раз Дэвоур остановился, оглянувшись на сдвигающиеся полки.
   - Почему он отсылает нас? - догнала его Зарена.
   - Он знает, что погибнет, - ответил Дэвоур. - Но гибель его не должна быть напрасной. Мы не спасем его, но мы можем спасти многих других...
   Он вспомнил свиток, сгоревший в огне костра неподалеку отсюда много лет назад. Там говорилось и о битве, великой битве Таварда, наставника людей, первого из людей, принявшего и указавшего путь - и Харна, против которого он осмелился восстать. Теперь эти строки с необычайной яркостью всплывали в памяти, оживая, пламенея и занимаясь разноцветными красками...
   "...И поднялся тут столь страшный шум, что горы покрылись трещинами, реки обмелели, а небо застонало. Золотое светило померкло, и в сгустившемся сумраке началась самая лютая сеча, какую видел мир. Просторы земель озаряли лишь всполохи молний-стрел, испускаемых противниками, и отсветы огненных всадников.
   Вышедшее из темных недр воинство Харна сеяло всюду страх, смерть и разрушенье. Но не устрашились его воители Таварда, мечи коих были кованы в небесных кузнях. И разили они врага без устали, во всеупорстве своем и решимости. Столь велика была доблесть светозарных воинов, что не выдержал и дрогнул недруг, посрамленный блистательным мужеством сынов света. Однако уже новые силы Харна, не мерянные числом и обликом ужаснее прежнего, встали на место поверженных своих братьев. Каждый из темных воителей был не только могуч, но владел неисчислимыми чарами, кои преумножали его смертоносные умения. Наваждение сделало вид армии тьмы поистине диким: многорукие, многоглазые и испускающие огонь, они вздыбили воды морей и озер округ себя, разметали скальные вершины. Вслед за ними выбрались на поверхность земли низшие духи пещер, болот и мертвых источников.
   Со стороны же Таварда выступили теперь древесные великаны и хранители гор - заговоренным оружьем своим низвергли они немало нечисти. И восклицали они, обращаясь к своему предводителю:
   "Да святится имя Творца, пречистого Свеагора! Ты - владыка наших клинков и отец нашего духа. Во славу твою сокрушим мы сегодня Черного Властелина и все порожденья его во всех их ипостасях".
   Дабы поддержать Таварда, явились повелители зверей, смотрители священного огня и хозяева ветров. Под этим грозным напором осела темная рать. Увяла отвага многоруких исполинов, заклубились черным дымом и пеплом тела поверженных духов.
   Но не дрогнул Харн, господин вселенского сумрака. Не ослабла его воля и вера в победу. И кликнул он в помощь себе всех владык мертвых и всех демонов ужаса, облеченных магическими умениями. И вновь смертоносные жала, яд и гибельные чары встали заградой Черного Властелина, потеснив светлое воинство. Столь тяжкой была эта битва, что разом усохли на земле все водоемы, а травы и цветы увяли. И вздохнули тогда светозарные боги и духи с сомнением, и молвили они так:
   "Ужели уготован миру холодный прах, и никогда не поднимется над ним более звезда Светлейшего Духа? Ужели восторжествуют нечестивые супостаты над правдою Священного Закона?"
   Уже много дней и ночей продолжалась сеча, так что даже утренняя заря сделалась кровавой. И вызвал тогда пречистый Тавард, равный Свеагору и Ладе, Дев-воительниц из облачных садов Вечного Блаженства. Напором своим обратили они вспять черные армады. Но поднялось тогда из логовищ зла самое мерзкое воинство Харна - безобразные чудища, покрытые гноящими язвами и одним видом своим внушающие нестерпимое отвращение. И отступили тогда воительницы, смущенные отталкивающей ипостасью врага.
   Но сказал Тавард:
   "Благие дети мои! Лучезарные герои! Да не убоитесь вы коварства недруга всего живого, оделенного черной сутью. Да не уступите гнету бесчестного злодеятеля - осквернителя правды небесной. Во имя процветания всех миров, небес и земель, пусть пребудет с вами до конца вера в истину Совершенного Света. Пусть разрушит она все козни злонамеренных врагов и остановит черный поток".
   И тогда, воодушевленные этими словами, Девы-воительницы и все светозарные ратники обратили на воинство Харна солнценосные колесницы, и разметали вражью силу, так, что даже следа от нее не осталось.
   Но рано торжествовали победу дети Свеагора, ибо на пути их уже встал Хозяин Холодной Пучины, умеющий обращать все живое в лед. Своим морозным дыханием смирил он лучезарное сияние, а воителей Таварда сковал, обратив в недвижимые изваяния. Видя бедствие, коему подверглись его воины, призвал Тавард Небесных Громовержцев из личной свиты Свеагора. Лишь их могучими стараниями удалось разрушить чары холода, стоящие на службе Черного Властелина.
   Когда утраченные силы вернулись к светлым воителям, содрогнулась от натиска их армада тьмы. Подались слуги Харна, откатились далеко назад, а многие и вовсе принялись искать укрытия в пещерах и трещинах земли. И вышел тут вперед своего войска Тавард, и молвил, обращаясь к Черному Властелину:
   "Склони главу пред Творцом нашим - повелителем всего явленного и сокрытого. Подчинись тому, кто сам рождает себя во всех сферах сущего и странствует в океане вечности. Именем его призываю тебя отречься от зла и скверны, что влекут страданья и беды для прекраснейшего нашего мира и для всех иных миров. Смири гордыню, и даровано будет тебе прощение".
   Однако лишь усмехнулся Харн словам этим и отверг их с презрением. Выступив вперед своего мерзкого воинства, бросил он вызов на поединок самому Таварду. И вздохнул тогда Создатель Людей, убедившись в том, что бессилен он обуздать неразумие отступника здравыми увещеваниями. И взял он свой лучезарный меч, и принял вызов.
   Расступились тут два войска, дабы дать возможность своим предводителям решить судьбу тяжкого противостояния. Едва лишь начался этот бой, как увидели сыны и дочери Свеагора, сколь сильным стал Черный Властелин. Земля под ногами его обратилась в железо, воздух - в ядовитый туман. Меч Харна, кованный в горниле ночи, извергал из себя шипящее пламя. И вот уже существо Черного Властелина преобразилась: разделилось оно на множество черных частей, и каждая из этих частей тоже стала самостоятельным существом, оделенным обликом и телесной мощью. В безумной ярости и жажде победы обрушились все проявления Харна на Создателя Людей под покровом густого тумана. Окружили они его тесным кольцом, и трудно пришлось тогда Таварду.
   Но не отступил он, не посрамил имени Творца и бился с жестоким врагом отважно и неустрашимо. И мириады двойников Черного Властелина пали от его меча, так что вскоре остался в живых лишь сам первородный Харн. Однако и тут не исчерпалось коварство и упорство богоотступника. Мертвящим своим дыханием извергал из себя Харн разных ядовитых гадов, взглядом своим прожигал металл, так что вскоре доспехи Таварда оплавились и развалились на куски. И только праведная вера в справедливую истину Бессмертного Света вдохновляла его на продолжение страшного этого противоборства.
   Долго длилась схватка, шедшая в трех мирах. Бились на земле, бились в воздухе, бились под землею. Наконец, начал уставать Харн. Тавард теснил его, чувствуя, что одолевает черного супостата. И воспряли тут духом дети Свеагора, а воители Харна приуныли. Создатель Людей побеждал Черного Властелина всюду: наседал на него в котловинах высохших озер, настигал на скальных отрогах, отыскивал в лесах. Так, преследуя отступающего врага, очутился Тавард глубоко под землей, в черном подземелье, и каменная твердь сомкнулась над главой его. И только тут понял Создатель Людей, что обманул его вероломный Харн, заманив в свою ловушку.
   Оказавшись в гибельном этом месте, где из земли били мертвые источники, а стены источали дурман и отраву, заметил Тавард, что сила его необъяснимо уходит из тела, а воля становится вялой. Свинцовая тяжесть точно оковами сдавила все его члены, дремучая мгла погасила свет его очей. Собрав последнюю свою мощь, попытался Тавард пробить брешь в каменном мешке, дабы лучами солнца напитать отмирающее существо, но сломился его светоносный меч, заржавевший от подземного яда. И в этот самый миг вонзил Харн свой черный клинок ему в самое сердце.
   Только лишь вздрогнул Создатель Людей, опускаясь на одно колено. Нить его жизни, казавшаяся вековечной, была перерезана, а светлый дух воспарил к небесам, оставив на земле бесчувственное тело. Когда же вышел на поверхность Черный Властелин, торжествуя великую победу, сумрак объял души воинства Таварда: руки у всех опустились, души омрачились. И обрушилась на них в ликовании вся темная армада, словно лавина с гор, и искажено было равновесие высшего, божественного порядка и облик самого прекрасного из созданных Свеагором миров.
   "О, сын мой! - со стоном молвил Творец, видевший итог суровой битвы с небес. - Скорбит по тебе мое сердце, а вместе с ним скорбит и плачет все живое. Померк светоч, озарявший мир подобно тысяче солнц. Стал ты теперь странником в безмерной пустоте, ищущим новое воплощение, и оскудела без тебя земля".
   Вселенская печаль, охватившая пречистого Свеагора, не затмила ему разум. Погруженный в скорбь, он все же принял решение, неизбежное для спасения высшей реальности и всех иных миров. Харн должен был отныне отбывать повинность: тяготами и страданиями искупать свою вину перед породившим его Создателем, сынами и дочерьми его, а также силами всего мироздания до самого скончания времен..."
  
   ...Медленно остывала истерзанная битвой равнина. Облака, повисшие над ней слипшимися лохмотьями, казалось, вобрали в себя еще клубящиеся от земли кровяные испарения и сделались грязно-розовыми. Груды мертвых тел устлали пространство, где еще утром колосились васильки и клевер - от речной поймы до сизого предгорья.
   У победителей, измученных многочасовой рубкой, уже не было сил, чтобы радоваться своей победе и добивать раненных врагов. Лишь некоторые, подобно стервятникам, слетевшимся со всей округи и уже копошащимся в обрывках трепещущей плоти, обходили убитых. Они сдирали украшенные золотом панцири с самых именитых сколотов, собирали в мешки кольца, браслеты и ожерелья.
   Тишина стояла даже в македонском лагере. Здесь разносился лишь приглушенный шепот и стоны воинов, которых приносили с поля боя на щитах. Молча разводили погребальные костры македонцы, чтобы отдать последний долг своим павшим товарищам. Не было ни хвалебных речей, ни торжественных гимнов.
   И только один человек - без шлема, в измочаленной хламиде, с засохшими кровяными брызгами на лбу и щеках - неподвижно стоял на пригорке. Он дышал прерывисто, учащенно, обозревая равнину мрачным взглядом единственного глаза. Здесь, в центре поля, заваленном сплетенными телами противников, еще недавно полыхал самый страшный бой. Шла последняя, отчаянная сеча, о которой теперь напоминала булькающая в овражцах и вмятинах земли кровь - она образовала многочисленные пруды и протоки. Здесь сошлись в решительном противоборстве личная дружина князя Атая и гетайры македонского царя.
   Жар уже сменился леденящим холодом. Филипп слышал землю: она скрипела и стонала под плащаницей людских тел. Ему даже казалось, что он слышит голос земли - далеко разносящуюся по бездвижным просторам песнь скорби. Это Великая Степь, вдруг обратившаяся в мертвую пустыню, оплакивала своего любимого сына и хранителя.
   Человек, даровавший покой и блаженное счастье этим необъятным далям, теперь сам ушел в страну вечного покоя. Ушел навсегда, оставив отчий свой край осиротевшим и беспризорным. И сколоты, и македонцы, видевшие последний час князя Атая, сраженного копьем македонского царя в упорном поединке, еще долго наблюдали в небе полет белоснежного сокола. Расправив свои широкие крылья, он свободно парил в зыбком пространстве среди облаков и небесной лазури. И знали люди, что это движется в долину вечного блаженства душа могучего воина, созидателя и мудреца - того, кто останется в памяти будущих поколений под именем Атая Великого.
   Но не только воители на холодной равнине близ берега Истра следили за этим прекрасным полетом. Двое всадников, остановившись у родника в перелеске, безмолвно провожали сокола внимательным взглядом. Это были юноша и девушка. Птица словно показывала им путь, увлекая на север: на простор дремучих лесов, полноводных рек и широких равнин, еще не омраченных тенями войны.
  
   Эпилог.
   Путь сущего иногда кажется неизбывно безмолвным, бездействующим и словно покоящимся в своей природной завершенности. Его сокровенная тишина выглядит такой же постоянной, как вечно голубеющий свод небес. Однако и небеса никогда не остаются неизменными: они меняют свои тона и оттенки, они озаряются блеском светил и бегом комет.
   Здесь, в мире смертных, подвластном закону рождения и уничтожения, Река Времен обновляет берега и отмели жизни ежемгновенно. В каждом таком обновлении вспыхивают новые образы, звучат новые имена. Существование неустанно выдыхает из себя зерна новых событий.
   В год, когда под темными сводами цокольного храма Амона-Ра, озаренного лишь чадящим светом нескольких факелов, великий завоеватель мира Александр был наречен сыном бога, многострадальная земля его предков стала ареной новых потрясений, интриг и военных авантюр.
   Лишь только был погашен очаг тракейского восстания, заполыхало пламя лаконской войны. Свободолюбивый царь Лакедемона Агис поднял эллинские города на борьбу с Македной, намереваясь сбросить ярмо иноземной власти. Однако в кровавой битве под Мегалополем наместник Антипатр похоронил луч его надежды под могильной плитой копьями своих фалангитов.
   Александр Молосский, брат царицы Олимпиады из рода Пирридов, отбыл к италийским берегам с большим войском, откликнувшись на призыв тарентинцев. Вдохновленный сияньем славы своего победоносного племянника, он пытался снискать венец героя, но нашел лишь смерть среди болот Лукании в бесплодных попытках покорить местные племена. Так, растрачивая силы в бесконечных распрях и противоборствах, потомки первых повелителей Эпира и Македны просмотрели восход новой звезды на небосводе мира. А между тем совсем рядом, на семи холмах Лация уже поднялся и окреп город, которому совсем скоро предстояло править судьбами всего Средиземноморья и пробудить в стихии войны неуемный дух Черного Властелина. В год, когда в Граде Волчицы консулами были избраны Гай Валерий Потит и Марк Клавдий Марцелл, потомки Ромула уже владели всеми землями латинов, Южной Этрурией и Капуей, добились ошеломительных побед в Галльской, Самнитской и Латинской войнах.
   В самой же Македне полным ходом шли приготовления к великому северному походу. Полководец Зопирион - бывший казначей Филиппа и смотритель Пангейских рудников, наместник Понта и герой битвы при Херонее - лелеял мечту о завоевании всей Великой Степи до самого Гирканского Моря. Желая покрыть себя немеркнущей славой, собрал он под свои стяги могучее воинство, не знающее страха.
   И вот уже свирепые ветры войны вздыбили пенное море, объяли землю. С заката солнца потекли в сколотский край броненосные рати, груженые на многочисленные суда. Отзвуки этих ветров, глашатаев скорби и горя, принесли в Великую Степь птицы и звери. На все голоса, на все стороны степных просторов вещали они о грядущем бедствии, о лютой пагубе для людей, городов, угодий и пашен. Зопирион вел свою флотилию вдоль тракейского побережья к Счастливой Ольвии.
   А в это время в Велиграде, под раскидистым Древом Согласия, возле священного меча Ария и большого огнища сбиралось воинство сколотское, чтобы воспеть славу высоких богов и пращуров - тех, кто даровал детям Таргитая свет, мудрость и силу.
   -Восхвалим, братья, Свеагора - предка всех божеских и людских родов, дыхание которого есть Жизнь и Благость для мира! - то разносились, повторяемые раскатистым эхом слова вождя сколотов, могучего воина и прозорливого правителя, нареченного людской молвою Пресветлым Князем. - Всеправеден путь Творца меж миров, и должно нам, сыновьям его, уберечь от печали цветущий сей край, созданный заботой его и любовью. Встанем род к роду, племя к племени, и лад на земле воцарится вновь. Заедино с силою небесного света отринем недругов, алчущих боли для мира и нашей погибели.
   Так говорил князь, и откликались ему сердцем не только ратные люди и семьи их, но и сама земля.
   Между тем, Счастливый Град, уже познавший на себе великую крепость Македны и упорство ее ратей, терпел страшные лишения. Взятый в осаду Зопирионом, стенал он и содрогался от тяготы бесчисленных боев. И с моря терзали его македонцы, подведя к молу суда с высокими башнями, и с суши, стенобитными машинами вгрызаясь в его твердь, и с неба, где от камней и стрел не стало видно ни облаков, ни солнца. Наступил миг, и дрогнули ольвиополиты. Не могли они доле выносить тяжести войны ни телом, ни душой. Прошел тогда среди горожан ропот:
   - Зопир пришел взять нас мечом и кровью. Сил больше нет терпеть злую нужду. Где же Пресветлый Князь, что Отцами Небес поставлен заступником всех сирых и обездоленных? Ужели бросил нас на погибель, на заклание македонскому льву?
   А другие им вторили:
   - Надо сдать город Зопиру. Не выстоим против Македны. Атенцы не выстояли, тебайцы не выстояли, лаконцы не выстояли, парны не выстояли, - где ж нам сладить?
   И только юноша по имени Каллиник, эллин по роду, вышел перед народом Счастливого Града и молвил:
   - Что дрожите как овцы пред волком? Неужели хотите тянуть рабский хомут на чужбине? Пресветлый Князь, идущий за солнцем, имеет заботу о нас. Было ль хоть раз, чтобы оставил в невзгодах он сородичей, собратьев и побратимов, связанных с ним кровным союзом? Устыдитесь, сыны Счастливого Града! Ваши боги смотрят на вас с небес. Не дайте прорасти меж себя сомнению, не разобщайте ряды слабостью. Воссияет еще над нами полуденное светило, а хребты недругов будет повергнуты и прорастут сорной травой. Тот же, кто убоится ныне железа и огня македонского будет проклят в памяти детей своих и потомков.
   После слов этих воспряли самые малодушные, и бились, и урон чинили Зопириону, хоть многие пали костьми и стали прахом. Говорили так:
   -Не дадим ни отдыха себе, ни покоя, покуда враг терзает край наших отцов.
   Настала суровая пора. Солнце укрылось в ночи яростных схваток. Громы орудий, лезвия пик и мечей македонских вершили зло на земле, а дух тлена витал над водами и поднимался к небесам. Не знали защитники, сколь долго пребудет с ними еще их отвага и доблесть.
   Но уже утренняя заря предрекла избавление ольвиополитам и победный венец. В ясном небе взыграла лучами Звезда Теменидов, но была расколота огненной молнией и упала в море. Весть о могучем воинстве Пресветлого Князя и о катящейся лаве его дружин принесли белые лебеди и хохлатые журавли. И вот уже пал сердцем Зопирион. Страх объял его с головы до пят, и понял он, что сеча с войском сколотским не сулит ему ничего, кроме дороги к подземным ключам. А ольвиополиты вздохнули полной грудью.
   - Пресветлый Князь не зря наречен небом Защитником Людей, - ликовали они. - С ним пребудет высокая сила Севера, неискоренимая правда пращуров наших. Скоро грянет на недругов громом мечей и порушена будет македонская кость. Творите славу заступнику!
   Македонцы же поникли духом, темень отчаяния родилась в их сердцах. Не желая гневить судьбу, Зопирион снял осаду, чтобы искать спасения в бегстве. Погрузив свое воинство на суда, он оставил землю Ольвии, отплыв к родным берегам.
   И тогда Пресветлый Князь, соединив вместе силу духа, воли и помысла, вздыбил громадные волны на море, поднял лютую бурю, разметав флот захватчиков, словно щепки. Лишь малая часть воинства, пришедшего попрать сколотский край, сумела избегнуть погибели и пристать к берегу. Был с ними и Зопирион. Видя печальную участь лучших своих воителей, еще надеялся он вызволить тех, кто остался. С этими силами двинулся он через Гетийскую Пустыню, по пескам, оврагам и безжизненным склонам. Но судьбы и печати небесного рока не властны избегнуть ни люди, ни дети богов. Нашел свой исход и властитель Понта, верховодитель македонских полков.
   В миг, когда возмечтали захватчики, что спасение их уже близко, взгремел сильный гром, и окрасилась бесплодная земля сумрачными тенями. Пред македонцами встали, будто из пустоты рожденные, отборные сколотские дружины под стягами отчих богов. Строй степных удальцов был похож на фигуру огромной птицы, раскинувшей в стороны мощные крылья. Сила эта летела на них безудержно, блистая железом, полыхая жаром возмездия. Грянул бой. И хоть тверда еще была рука у македонцев, клинки остры, а умение совершенно, не выстояли они против Пресветлого Князя и были повержены ниц. Лучшие ратники Пеллия сложили слои головы, и с ними - полководец Зопирион. Так, пришедшие напоить кровью Великую Степь и надеть ярмо на сынов ее, стали они прахом и беспризорными тенями унылой пустыни, а путь их, средь мрака рожденный, во мраке себя исчерпал.
   Тем свершилось торжество правого дела. Однако после славной этой победы Пресветлый Князь вернулся в Велиград и, собрав округ себя сколотский народ, говорил к нему так:
   - Хоть сильны мы сейчас духом, божественной правдой осияны и ни в чем не имеем ущерба, а законов мира преодолеть не можем. Перемены грядут, и облик нашего края изменится необратимо. Остановить обновление жизни не в нашей власти, ибо путь высшего естества лежит за гранью человеческой воли и исходит из таинств, превосходящих понимание смертных. И я вещаю сейчас вам, дети Великой Степи: с полудня придут вадары и займут луга и равнины пращуров ваших, с вечера - геты и даны, а после них - еще тьма иных племен. Не можем мы вечно стоять борьбою и питать душу земли кровью и тленом. Не к тому рожден человек произволением великих творцов.
   Потому, говорю к вам: ступайте со мной в северный край за пределы дыхания праха. Устала степь от ратных трудов, а сердца ваши стали темны, хоть уготован им блаженный покой и путь созидания. Высшая доля живущего - ступать по следам богов и учиться мудрости у Первейших - тех, кто этот мир взлелеял и утвердил справедливый его уклад.
   Мы пойдем туда, где сиянием Севера освящена земля, где от века и до века родники небес источают первородный нектар благодати, а природа совершенна в своей исконной простоте. Да, жизнь эта трудна и требует постоянных усилий: мы будем корчевать лес, раять почву и сеять злаки. Но там, среди светлых озер, великих рек и густых лесов, где прежде лишь птицы баюкали сонные чащи своими песнями, мы сотворим обитель нового мира и уверенно пойдем по стезе свободных людей, не оскверненных сомнениями. Мы создадим храмы из потаенной глуши лесов, из рощ и дубрав, из холмов и трав, и будет то пристанище юдолью всем блаженным духом. Там, где прежде реял лишь сумрак и бродили заплутавшие духи, воцарится равновесный порядок человеческой жизни для всех родов и племен. Утвердив новый путь на земле в любви и согласии, мы сбережем этот край для наших потомков и сделаем его достоянием всех грядущих эпох.
   Те же из вас, братья, кто твердо решил жизни отдать ограде Великой Степи и отчих могил - останутся здесь в жертвенном служении предкам. Честь вам и хвала. Пусть будет тяжкой ваша доля, но, не взирая на гнет неустанной брани с врагом, сохраните вы дух сколотский и вечную память о наследниках могучего Таргитая на этих обширных просторах. Сколь бы сильно ни изменялся мир, но люди, что ступят сюда после вас, еще долго будут воспевать в преданиях вашу доблесть и мужество...
   После этого Пресветлый Князь сколотов, известный у арийских народов под именем Дэвоура, увел за собой несколько степных племен, и следы их затерялись в безвременье, так что не осталось о том никаких достоверных свидетельств. Некоторые полагают, что люди эти дошли до самого Светлого Града и осели где-то у дальних его окраин, возродив, тем самым, союз человеческий с Преждерожденными. Будто и поныне преемники их живут благочинно, и не гремят над ними житейские грозы, не воют вихри войн и разрушений. Получая советы и наставления от наследников богов, воплощают они пример чистоты человеческого удела, но незримым и таинственным остается их путь.
   Другие убеждены, что исход сынов Таргитаевых привел к появлению новых племен и родов на пространствах Великой Реки и ближайших к ней землях. Утверждают, что именно от них пошла Русколань, несколько веков спустя сплотив в новую могучую державу потомков великого Атая.
   Как бы то ни было, но сказы и легенды о детях Великой Степи, обретших дорогу к сокровищу духа бессмертного Севера, и по сей день передаются из уст в уста, являясь неиссякаемым кладезем знаний для тех, кто в деяниях старины ищет крупицы божественного смысла и ответы на главные вопросы человеческой жизни.
  
  
   Примечания.
   Эпаминонд (418 - 362 гг. до н.э.) - полководец и политический деятель Фив и Беотийского Союза.
   Пелопид (378 - 362 гг. до н.э.) - полководец времен Беотийской Войны.
   Беотарх - должностное лицо в Беотии, отвечающее за дипломатические отношения с другими государствами и ведение военных действий.
   Карт-Хадашт - Карфаген.
   Темениды (Аргеады) - династия македонских царей.
   Мидас - легендарный фригийский царь, который владел частью Македонии, но был изгнан Караном (Кейраном).
   Иллуры - иллирийцы.
   Пританы -выборные лица в Афинах, председательствующие в народном собрании.
   Орхомен - город в Беотии.
   Менады - вакханки, бассариды, мифические спутницы бога Диониса.
   Тартар - бездна под Аидом.
   Ойкос (экос) - помещение в древнегреческом доме.
   Андрон - мужская комната.
   Зевксис (работал в 420 - 380 гг. до н.э) - живописец из Гераклеи, ученик Апполодора.
   Архелай (413 - 399 гг. до н. э) - царь Македонии, предпринявший первые попытки объединения страны.
   Ларканы - лари.
   Клисмос - стул (греч.)
   Фаравахар - разновидность крылатого диска с символами зороастризма.
   Диоскуры - братья-близнецы Кастор и Полидевк, персонажи греческих мифов.
   Дриады - божества или духи деревьев у греков, покровительницы рощ и лесов.
   Генекей - женская часть дома.
   Ликург - древнеспартанский законодатель.
   Агела - товарищество спартанских мальчиков 7-12 лет, в котором они проходили первый этап воинского воспитания.
   Илоты - представители побежденных племен в Спарте, лишенные всяких прав.
   Эфоры - высокие должностные лица в Спарте.
   Фемистокл (525 - 460 гг. до н. э.) - афинский архонт в период греко-персидских войн, победивший персидский флот при Саламине.
   Геоморы - владельцы участков земли (греч.)
   Демы - территориальные округа в Аттике.
   Эпиклеса - прозвище (греч.)
   Каллин (7 в. до н. э.) - элегический поэт из Эфеса.
   Тиртей (7 в. до н. э.) - поэт, писавший в стиле ионийской элегии.
   Кносс - древний город на острове Крит, бывший центром Минойской цивилизации.
   Менес (30 в. до н. э.) - основоположник первой династии египетских фараонов.
   Гестия - греческая богиня дома и очага.
   Архидамова война (431 - 421 гг. до н. э.) - первый этап Пелопоннесской войны.
   Эрехтейон - храм, посвященный культу Афины в акрополе.
   Мильтиад (550 - 489 гг. до н. э.) - тиран Херсонеса Фракийского и афинский стратег, победивший персов при Марафоне.
   Аристид (530 - 467 гг. до н. э.) - афинский полководец эпохи греко-персидских войн.
   Кимон (504 - 450 гг. до н. э.) - афинский полководец эпохи греко-персидских войн.
   Лахесис - одна из мойр, назначающая жребий человеку.
   Эвмениды - богини благодетельницы.
   Гемера - богиня дневного света, олицетворяющая день.
   Сиринга - род продольной флейты.
   Акид - мифический сын Пана и нимфы Семетиды.
   Эмпуса - женщина-демон из окружения Гекаты.
   Эдон - фракийский город Эдесс на побережье.
   Гетайры - тяжеловооруженная конница Македонии.
   Астегетайры - царские пиконосцы.
   Лох - боевая единица македонской фаланги, имеющая 16 рядов в глубину и численность в 256 тяжеловооруженных воинов.
   Таксис - подразделение македонской пехоты в 1,5 - 2000 тыс. чел.
   Гипасписты - щитоносцы.
   Агриане - вспомогательные части македонского войска.
   Тейя - титанида, дочь Урана и Гейи.
   Канфар - греческий кубок с двумя вертикальными ручками.
   Керсоблепт - сын Котиса, фракийского царя одрисов.
   Мегарон - мужская часть дома (греч.)
   Эйдос - классификационная единица, подчиненная роду в философии Аристотеля.
   Эмпедокл (490 - 430 гг. до н. э.) - греческий философ, врач и жрец.
   Диомед - царь бистонов, принимавший участие в походе греков на Трою.
   Кьорд - отряд по-персидски
   Гирасписты - телохранители македонских царей.
   Пэдзетайры - тяжелая пехота фаланги.
   Кнемиды - поножи.
   Хилиархи - тысячники в македонском войске.
   Клинэ - ложе (греч.)
   Меандр - орнамент, символизирующий вечность.
   Аттик - декоративная стенка над карнизом.
   Ила - конное подразделение в 200 чел.
   Керы - богини беды, дочери Нюкты.
   Линоторакс - доспех из нескольких слоев льняной ткани.
   Птериги - защитные полосы кожи или ткани, защищавшие плечи и бедра воина и прикрепленные к доспеху.
   Продрома - легкая конница фессалийцев или фракийцев, которой командовали македонские командиры. Вооружалась дротиками или саррисами. Всего насчитывалось 4 илы продром по 200 чел. в каждой.
   Гиппоконтисты - всадники с метательными копьями.
   Гаммипы - воины, обученные совместному бою с всадниками в Беотии.
   Синтагма - македонское подразделение тяжелой пехоты, состоящее из 16 лохов (256 чел.)
   Пилос - полуконический греческий шлем.
   Котфиб - македонский панцирь.
   Наварх - флотоводец или лоцман.
   Атриды - сыновья царя Атрида, возглавившие поход ахейцев на Трою.
   Датис и Артаферн - военноначальники персов, сражавшиеся при Марафоне.
   Яуна - Ионида.
   Асуры - злые духи (зороастр.)
   Тахма-Урупи (Тахмурас) - мифический древнеперсидский царь.
   Пенаты - боги домашнего очага у греков.
   Та-Кемет - Египет.
   Копис - косой македонский меч.
   Таксиархи - военноначальники таксисов тяжелой пехоты.
   Перистильный дом - дом с крытой коллонадой и садом.
   Пастада - крытый проход древнегреческого дома.
   Трапедза - греческий стол.
   Кария, Эолия, Троада - греческие области на побережье М. Азии, подвластные Ахеменидам.
   Тавард (Фавард) - прародитель людей в зороастризме.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"