Ленинград. 8 апреля 1990 года. Дворцовая площадь накануне очередного митинга. Между Эрмитажем и Александрийской колонной стоит КАМАЗ. Из него не спеша делают трибуну. Один борт закрыли громадным транспарантом: "За нашу и вашу свободу!". К колесам грузовика со всех сторон наносят плакаты и складывают их текстами внутрь.
Сегодня на митинге собираются обсудить недавние события в Литве. Там к власти пришел "Саюдис", их Верховный Совет принял решение о восстановлении независимого Литовского государства и вскоре кто-то где-то заметил "провокационные перемещения оккупационных войск". Но конечно говорить будут вообще о неприменении силы в решении политических вопросов, о том, чтобы не душили демократию, о "коричнево-красной чуме" и саперных лопатках в Тбилиси. Мы все это знаем, потому что об этом сообщают на каждом углу листовки Народного фронта Ленинграда. Говорят, что сегодня на митинг специально из Москвы приедет Анатолий Собчак. Выступят конечно Иванов, Белла Куркова, Болтянский, Щербаков...
Дворцовая площадь уже заполнена без тесноты разно великими людскими водоворотиками и мы с женой бродим по ней, как по удивительной ярмарке. Мы - два русских беженца из Баку. В конце января взрывная волна народного гнева выбросила нас из своей республики. Боевики Народного фронта Азербайджана, вырезая и изгоняя армян, приговаривали: "С армянами покончим, за русских примемся!". "Армяне едут с контейнерами - русские поедут с паспортами!". Так оно и получилось... Позади два месяца скитаний по Белоруссии, Московской, Новгородской областям. Наша страшная беженская волна донесла нас до Ленинградской области и бросила наконец. В маленьком городке нашлась работа, комнатка в общежитии. Можно перевести дыхание, осмотреться и выезжать за детьми, оставшимися в гостинице Минска.
- Смотрите, Невзоров нас снимает!
- Где?
- А вон, на крыше. Возле купола. И туда забрался...
- Свой человек.
Теперь мы время от времени оборачиваемся назад и поглядываем на крышу здания Штаба Округа, что напротив Зимнего дворца. Там возле купола неподвижно стоит мужчина в кожаной куртке. Рядом с ним возятся с кинокамерой еще двое. Даже на таком расстоянии Невзоров узнаваем. Он стоит, по-свойски, вальяжно опершись ногой о металлическую ограду и продолжительно рассматривает нас. Должно быть сверху мы кажемся ему пайковым набором продуктов на подносе площади. Остается только решить, что из нас приготовить вечером...
- Ура! Сегодня в "600 секунд" попадем!
* * *
- Ты посмотpи, ты смотpи, что пpидумали! - деpгает меня за pуку жена. У ближнего боpта гpузовика-трибуны кажется стали разбирать плакаты. Их переворачивают, расставляют. Несколько юношей в кузове достают и сортируют флаги. Один из плакатов, большой, с двумя шестами, pазвеpнули и поставили у кабины. Hа него и указывает, смеясь, жена. Плакат пpедставляет маленькую сценку: по полю бежит счастливый Буpатино с золотым ключиком в pуках, а за ним гонятся бpодяги - лиса Алиса с сеpпом и кот Базилио с молотом. Пpиятно воспpинимать себя молодым Буpатино, котоpого никогда уже не догонят и не обманут коммунисты. О том, что нам всем пpидется бесконечно долго бегать по полю чудес в стpане дуpаков - как-то не думается.
- Ну-у куда хватил! И опять бедные большевики во всем виноваты... - pаздается за моей спиной скpипучий стаpческий голос. Я обоpачиваюсь и вижу высокого длинноволосого юношу с чеpной повязкой на лбу, котоpый кpепко обеими pуками удеpживает слишком длинный шест. Hад его головой колеблется от ветра лист ватмана с очеpедным "шедевром": "Ешь ананасы, pябчиков жуй! День твой последний пpиходит. Буpжуй.". Чеpные, блестящие в пpедвкушении споpа, глаза юноши пpожигают стоящего рядом маленького стаpичка в сером стареньком пальто и сеpой заячьей шапке. Стаpик гоpячится, pазводит pуками, собиpая внимание окpужающих, но обpащается не к юноше, а к кому-то другому.
- Учтите, что после революции и гражданской войны Россия... потеряла контроль над частью своих территорий. Да нас благодарить надо, что мы восстановили прежнее государство!
Споp видимо только начинается, пpитягивая к себе людей со всех стоpон. Жене холодно стоять и она пошла смотpеть анаpхо-синдикалистов, договоpившись встpетиться у колонны. Там какой-то неноpмальный читает бесконечный стих, иpонизиpуя над всем подpяд. Такое впечатление, что он пpосто pазговаpивает стихами. Забавно. Я пpотискиваюсь поближе к спорящим, пока есть пpостpанство между пальто и куpтками. Юноша пpижимает к гpуди длинный шест плаката и по задоpному блеску глаз, видно, что ответные слова давно пpыгают на самом кончике его языка. Hо стаpик обpащается к, стоящему напротив, мужчине средних лет, такого же маленького pоста, в замшевой кепочке и коpоткой кожаной куpтке наpаспашку. Тот молчит, спокойно и гpустно pазглядывая стаpика.
- Восстановили империю... - пробует возразить юноша, оглядываясь на мужчину.
- Hет, погоди. - тот резко взмахнул пальцем и заговорил сам. - Я не буду ставить оценки процессу образования Союза. Проще конечно взять и сказать: "Все было неправильно. Надо было не так , а эдак сделать." Понятно, что при объединении в новую империю центру пришлось учитывать интересы объединяемых, а не просто включать их в свои пределы, как это делалось раньше, когда те же земли завоевывались. Но каким все-таки оказался конечный результат? Таким, что и по сей день наше государство свои же подданные называют "тюрьмой народов". Причем с каждым годом говорят это громче и злее. Скажете - пустые толки? Это для нас, русских, они кажутся пустыми, потому что мы всюду себя чувствуем хозяевами "необъятной родины своей". Те же, кто вон под зеленым флагом стоят, - в лицо нам, разумется, улыбаются, отвечая на наши открытые... непробиваемые улыбки, но на самом деле ощущают себя примаками в собственных домах. И ненавидят нас за то, что мы ни за что не желаем это понимать. А как тяжело ненавидеть человека, которого вроде бы ты должен уважать, сидя за его столом...
- Это неправда...
- Это правда и пока мы этого не поймем, нас будут бить и бить по щекам, что мы без конца подставляем, посмеиваясь над нашим то ли ханжеством, а то ли юродством.
Лицо старика сморщилось, как от противного запаха. Он замотал головой, протянул руку вперед, но мужчина заговоpил твеpже и быстpее.
- Я хочу сказать, что дело не в границах и территориях, а во лжи, - вот в чем виноваты большевики. Они воссоздали государство на лживых принципах, извратили наше осознание себя, как народа, и только сейчас порох, накопленный за семьдесят лет, - начинает взрываться.
- Это как это?
- А так. Вот вы возьмите, к примеру, - разбейте дугу магнита, а потом все осколки "суверенные" соберите в кучу. Они будут оставаться в куче, пока вы удерживаете их силой...
- Ничего подобного! Наоборот, все республики согласились на объединение в одно государство, потому что...
- Купились на очередной научный изыск дедушки Ленина о правах нации на самоопределение вплоть до полного отделения. Так ведь? Ну что вы обижаетесь? Нам же всю жизнь эта формула преподносилась как верх гуманности пополам с гениальностью. А что на деле оказалось? Ряду народов дали все отребуты государственности, затянули удавкой тоталитарного коммунистического режима, а со временем, на всякий случай, накинули еще одну, открыв новый народ. Помните? "Советский народ - новая историческая общность людей". Это все равно, что квартиранту заявить, что отныне он хозяин своих... метров, показать ордер, а потом похлопать по плечу и добавить:" Но ордера ты, товарищ дорогой, никогда не получишь, а жить будешь как и прежде: есть за нашим столом, что все едят, разговаривать на нашем языке... межнационального общения, как все разговаривают, и подчиняться будешь нашим законам, потому что по сути мы - " новая историческая общность людей". К чему привело это фарисейство? Вы думаете армяне или литовцы или грузины мгновенно и навечно стали чувствовать себя частью одного народа? Куда там! Но они, находясь как бы теперь уже в "своих"... республиках, очень скоро стали чувствовать себя в клетках, построенных русскими. А сейчас мы таращим друг на друга глаза и до глубины души удивляемся, откуда на семьдесят третьем году Советской власти в нашей "семье единой" вдруг объявился пещерный национализм, пережиток буржуазного мира? Откуда? От той самой термоядерной большевистской смеси о праве наций на самоопределение и Советского народа - новой исторической общности людей. Скажите, пожалуйста, куда подевалось нерушимое братство народов, когда мы перестали... удерживать разбитый магнит? Армяне режутся с азербайджанцами за землю, на которой жили вместе столетиями. Грузины требуют независимости, народы Прибалтики требуют, нет, они просто заявляют о своей независимости от Союза братских республик. Вот к чему привела ложь, изобретенная большевиками и навязываемая десятилетиями всем. И ведь больше всего досталось нам, русским, от этой лжи, потому что мы - единственные, кто в нее поверили и верим до сих пор. Как же нам не верить в существование "Советского народа", если мы, русские, прожили в нем пару поколений на приятных правах старшего брата. Посмотрите хотя бы на прибалтов. Рядом же совсем. Неужели вы не видите, что их тошнит от нашей братской любви? А мы все продолжаем с омерзительной самоуверенностью снисходительно им улыбаться, утираясь их плевками, и защищать их права. Младшие братья гонят нас отовсюду, прибирая к рукам нашу землю, а мы, загипнотизированые понятием "советский народ", не верим тому, что видим и боремся за то, чтобы солдаты часом не тронули их. Нам внушили, что они являются частью нас, только... "младшей" и потому мы стараемся на полном серьезе оберегать их самолюбие, пусть даже в ущерб самим себе. А они, отравленные нашим лицемерием о правах нации на самопределение вплоть до полного отделения, - плевали теперь на нашу братскую любовь. Их тошнит от нашего сознания необходимости защищать их суверенитет и самобытность...
- Ну что ты тут... выдумываешь! - срывая голос, закричал старик. На него было трудно смотреть. Сморщенное лицо побагровело. Слова одно оскорбительнее другого ловились ртом и отбрасывались. Он задыхался и дрожащими руками обирал на себе пальто, цепляясь за старомодные ореховые пуговицы. Все замерли. Мужчина, только что говоривший жестокие слова, вздохнул и полез за сигаретами. Его слушали невнимательно, потому что он говорил быстро и сложно. Но волнение старика насторожило всех.
- Я... воевал за это самое единство. Мы защищали, закрывали друг друга... А! - он махнул рукой, повернулся и, раздвигая собравшихся, вышел на свободное место.
По площади беспорядочно носился холодный апрельский ветерок, изредка осыпая нас редкими дождевыми каплями. Старик стоял спиной к нам, опустив голову, и выискивал что-то в карманах пальто. Только сейчас я заметил, что нигде не колыхалось ни одного красного знамени. Я думал, что послушаю спор коммуниста и демократа, какие в изобилии случались на каждом шагу. Но слова маленького невзрачного мужчины в потертой замшевой кепочке царапнули по ране, которую носили в себе все русские беженцы. Впервые после пережитых страшных месяцев, я услышал что-то очень точное, о чем давно догадывался.
- Ну... вы, кажется, перегибаете палку. - после долгой паузы раздался над нами спокойный басовитый голос. Я не поднимал головы. Только что услышанное бередило душу и просило понять себя.
- Происходят, конечно... неприятные вещи. Но-о, во-первых, там нет никакой системы, а во-вторых, надо честно признаться, ведь и мы довольно неуклюже ведем себя. А потом удивляемся: откуда на окраинах берутся обиды на нас и даже до столкновений доходит... А? Чего же вы молчите?
- Что вам сказать?
- Как есть, так и скажите, лишь бы покороче, - митинг скоро начнется.
- У меня такое чувство, что вы на этих... окраинах не жили.
- Ну и что?
- Да во общем-то ничего криминального в этом нет.
- Вот-вот.
- Подавляющая часть русского народа не жила на, как вы говорите, - "окраинах" и, как оказывается, к сожалению, воспринимает эти окраины в основном через кинофильм "Свинарка и пастух" и ему подобные.
- Да. Хорошие фильмы были.
- Поэтому нам и не понять, почему на окраинах нас стали называть... в лучшем случае "оккупантами", а сами окраины вообще вдруг возжелали отделиться от нас.
- Да никто не отделяется! Успокойтесь. Кто им даст!
- Боже мой! Вы что, газет не читаете? Литовский Верховный Совет принял решение...
- Ну и что! Мы не посмотрим на кучку националистов. И вообще. - басовитый голос приобрел мелодичный металлический оттенок. - В вашей позиции много ненависти к своей стране. Вы преувеличиваете детали, а затем делаете выводы. Вам тоже не мешало бы заняться перестройкой. Вот так. А? Все пошли? Начинается? Давай... пойдем лучше твоего Собчака слушать.
Я поднял голову и заметил лишь широкий жест высокого мужчины в серой шляпе, увлекающего за собой почти всех оставшихся слушателей. Действительно, на площади возникло общее движение в сторону трибуны. Вместе со всеми черные флаги анархо-синдикалистов нырнули и поплыли в том же направлении. Жены возле колонны было не разглядеть. Я стоял один в двух шагах от докуривающего грустного мужчины в замшевой кепке и юноши с плакатом.
- Олег Валерьянович, он... партократ обычный. Не берите в голову. - тихо сказал юноша.
- Нет, Паша. Он - это все мы. Пойдем.
* * *
Трибуна была заполнена выступающими. "Раз. Два. Три. Тук-тук" - заговорил оживший микрофон и на его негромкий звук со всех сторон еще живее потянулись люди. "Собчак пришел! Собчак!", " И Иванов. Все здесь!"- шелестело с разных сторон. Действительно, в центре кузова грузовика показалась узкая простенькая кепочка над знакомым лицом. Собчак радостно здоровался с окружившими его демократами. Но мне было не до него. Я медленно пробирался поперек движения к месту, где должна была находиться жена. Возле самой колонны почему-то еще стояли и ругались между собой человек десять. Жена, поднявшись на верхнюю ступеньку подножия колонны, улыбалась и помахивала мне рукой.
- Зачем вы его сразу тащите? Дайте объясниться! Это же символ. Он никого не оскорблял. Ну, граждане-милиционеры!
Нерассосавшаяся группа оказалась из представителей какой-то "Русской партии". Энергичные, хорошо одетые парни плотной стайкой кружили вокруг двух молоденьких милиционеров, которые тащили под руки парня с матерчатой усатой куклой и кривой палкой, изображающей виселицу. Розовощекие смущенные лейтенанты вынуждены были останавливаться на каждом шагу и вполголоса объяснять в разные стороны.
- Не положено мусорить и жечь на площади ничего.
Парень с куклой молчал и упирался при каждом шаге, давая возможность своим друзьям упрашивать стражей порядка.
- Ну поймите, мы за все отвечаем. Это чучело Сталина...
- Он же бы все убрал. Сжигание чучела прошлого - это символ
такой, русский, национальный...
Через полминуты я крепко обнимал мокрое пальто жены, снимая ее
с высокой ступеньки.
* * *
На площадью реял высокий и чистый голос Собчака, открывающего митинг, когда мы, ввинчиваясь в толпу, старались поближе подойти к трибуне. Было холодно и тесно. За транспарантами и редкими зонтиками плохо просматривались лица народных любимцев в кузове грузовика. Вместе с нами, незаметно, плотная митинговая масса пододвигалась вперед, напирая на веревку, натянутую в трех метрах от трибуны.
- ...Сегодня вы одержали пусть крохотную, но победу... Это первый санкционированый митинг в Ленинграде... НЕТ! - применению военной силы для разрешения гражданских и политических конфликтов...
Лица, хорошо знакомые по телепередачам, были совсем близко... Белла Куркова, Николай Иванов, Беляев, Щербаков стояли вокруг выступающего Собчака. Кто-то держал над ним громадный черный зонт. Собчак без кепки уверенно и проникновенно смотрел сквозь нас куда-то вдаль и отчетливо, красиво говорил. Над его словами не надо было размышлять. Все было продумано, быстро усваивалось и оставляло ощущение правоты и силы.
-... Недопустимо всякое давление Москвы на Литовское правительство и Литовский народ!.. Поддержим решения Верховного Совета Литвы!..
- Поддержим!.. Поддержим... - раздались вокруг нас нестройные ответные голоса наиболее внушаемой части публики. Дождик прекратился, но над всеми нами висело серьезное свинцовое небо. Поверх голов демократов, стоящих на трибуне, - с крыши Зимнего дворца отовсюду смотрели на нас синие мокрые лики бронзовых скульптур и бодрые зажигательные призывы оратора вызывали переменчивое чувство дыхания истории и фарса на эту же тему.
- Милый! Я ведь замерзну здесь. Собчака послушали и хватит. - жена потянула меня за рукав. Пришлось выбираться на место посвободнее, где можно подвигаться и согреться. Мы медленно, обмениваясь местами, стали отходить назад.
- ... Армия и народ должны быть едины и они будут едины, если армию не будут использовать против собственного народа, если она
будет защищать народ...
- Кто это?
- Болтянский.
- А... - пополнял я на ходу свои знания о демократической элите. С трибуны говорили о каком-то давлении, чуть ли не готовящемся вооруженном перевороте в Литве силами "наших мальчишек". Мы даже на минуту приостановились и обернулись, услышав речь с сильным прибалтийским акцентом. У микрофона стоял представитель "Саюдиса" - Юозелайтис... Просил поддержать народ Литвы... Не посылать наших детей душить их независимость... Конечно никто детьми душить независимость не хочет... Рядом с Юозелайтисом стоит и счастливо улыбается Собчак в своей узенькой голубоватой кепочке.
- Литва без суверенитета - Литва без будущего! - вскрикивает Юозелайтис. Толпа митингующих слегка рукоплещет. Ничего против Литовского народа она конечно не имеет. То, что партократы плохие и они, втайне от Горбачева, вполне могут что-нибудь натворить, - это ясно. Было же год назад кровавое столкновение в Тбилиси. Или, совсем недавно, пару месяцев назад, - ввод войск в Баку... Сколько крови и шуму!.. Какая ситуация на самом деле была в этих городах - не важно. Главное, что там были кровавые столкновения. А всякое насилие, конечно, претит. Тут двух мнений нет. Что за насилие может быть осуществлено в Литве? Как? Кем? Не совсем понятно, но интонация выступающего убеждает. То, что Литва и две другие прибалтийские республики начали выходить из Союза, никто всерьез не воспринимает, потому что это трудно себе ясно представить. Такого никогда не было. К тому же здесь, на площади, все выглядит так красиво и... демократично. Нас просят. Никто с трибуны не называет нас "оккупантами". Никому и не хочется думать, что русским уже сейчас в Литве приходится несладко, только потому, что они - русские.
- Поддерживаете нашу резолюцию? - вопрошает Болтянский. Что за резолюция - я не разобрал.
- Поддерживаем!.. - быстро и дружно вскрикивают первые ряды. Холодно. Политическое возбуждение веселит и греет.
* * *
Люди, полчаса назад в свободном движении заполнявшие почти всю площадь, сейчас превратились в плотную, прижатую к трибуне, массу, не достигающую и нескольких метров до Александрийской колонны. Пространство у колонны оказалось непривычно свободно. Мы медленно обходим ее, не теряя из внимания трибуну. Двое парней на крыше здания Штаба Округа сматывают провода. Невзорова возле купола уже нет. По свободной половине площади от колонны до арки кое-где бегают друг за дружкой дети. У самого входа в арку под фонарем сидит, увешанный орденами и значками, старичок с гармонью и каким-то пестрым плакатом.
- Слушай, а что у анархистов было? - спрашиваю я у жены.
- Евреев ругали... Но форма у них - бесподобная. В театре что ли раскопали? Пойдем, сам увидишь.
Ближе к трибуне со всех сторон стянулось несколько трехцветных российских знамен, прямо против грузовика бьет в глаза яркой позолотой православная хоругвь, а справа близко-близко пристроились три знамени союзных республик: яркое красно-сине-коричневое армянское знамя и два других, должно быть грузинское и литовское, - я их не различаю. Черное знамя с желтой окантовкой недалеко. Мы проходим, разглядывая на ходу то крутую антикоммунистическую прессу, - ее продают прямо с земли, то значки Российской федерации всевозможных вариантов. Рядом со трехцветными флажками выложили на продажу и звездочки октябрят с кудрявым Володей Ульяновым.
Черное знамя анархистов уже в нескольких шагах от меня. Парень во френче и каракулевой папахе с алой лентой поперек - держит его небрежно, перекинув как винтовку через левое плечо. На свисающей материи удается разобрать три слова, набранные крупными желтыми буквами:" УБЕЙ СВОЕ ГОСУДАРСТВО."
* * *
- ...Не скажу, что это решение далось мне легко. За ним много раздумий и бессонных ночей. Я как и многие из вас вступал в ряды коммунистической партии не из карьерных соображений, а по велению сердца. И что же?.. - не трибуне лицо совершенно незнакомое мне и, как видно, ленинградцам тоже. Люди оживляются, вытягивают свои шеи, некоторые почему-то заранее смеются. У микрофона стоит молоденький морской офицер.
- Шестнадцать лет назад я вступил в партию. Но сегодня мой партбилет покраснел от стыда за преступления сталинских и последующих лет...
- Эх, россияне - россияне... И вы туда же... - тихо, со вздохом говорит жена. Странно и приятно: я подумал то же самое одновременно с ней. Наверное оттого, что пережить нам пришлось одно и то же...
Мой родной Баку. Площадь Ленина перед Домом правительства... Она кажется больше и просторнее Дворцовой, потому что напротив Дома правительства за ней открывается бульвар и море...
В память врывается декабрь 88го, когда здесь несколько суток подряд шел яростный митинг. Требования к первому секретарю ЦК Везирову и Горбачеву, выполнимые и невыполнимые были собраны в один обжигающий души ком, которым можно было удерживать оскорбленный народ на холодной
площади бесконечно... Немедленное решение Карабахской проблемы... Создать Азербайджанскую автономию в Армении... Руки прочь от заповедных лесов Карабаха, где армяне начали строить свой комбинат...
На этих митингах народный трибун Неймат Панахов, протестуя против вырубки леса армянами в Топханинском заповеднике Нагорного Карабаха возглашал: "Мы не боимся, что замерзнем на площади. Для этого мы срубим все деревья, которые растут вокруг площади, подожжем Дом правительства и будем греться!" До эльдарских сосен бульвара дело не дошло. Разломали и пожгли только скамейки в округе... Костры, костры, костры разводились через каждые 5-6 метров, выжигая асфальт и согревая по ночам митингующих... Потом было объявление бессрочной голодовки... Палатки на площади... При-
зывы к свержению существующей власти... Разгон митингующих... Первый комендантский час в Баку... Образование Народного фронта...
На этой площади перед Домом правительства вот на таких же митингах объявляли о выходе из партии известные ученые, народные поэты и просто любимцы толпы вроде бывшего алиевского садовника Неймата Панахова. Форма была иной. Выступающие посылали проклятья Москве, которая "продала Карабах армянам", компартии, которая поработила национальную самобытность азербайджанского народа...
- Мы гибнем! Наши юноши уезжают в Россию и женятся там. Наши девушки вынуждены позорить себя тем, что выходят замуж за русских... - обращался к сердцам азербайджанцев народный поэт Бахтияр Вагабзаде и торжественно под восторженные крики рвал свой партбилет и бросал его в громадный таз, где уже горели партбилеты предыдущих ораторов...
С этой площади через год с небольшим разгневанный народ, повинуясь призывам лидеров Народного фронта, вышел на проспект Ленина и начал резню в арменикенде...
Молоденький капитан второго ранга волнуется, говорит не так четко и громко, как другие, но его выступление вносит оживление, как акробатический этюд, среди бесконечных монологов. Люди с застывшими улыбками на лицах оборачиваются на нас и, не успевая понять, почему я тоже не улыбаюсь, поспешно выворачивают головы обратно. Мы отделяемся от толпы, возвращаемся к Александрийской колонне и я, взбираясь на свою первую ступеньку, - уже никуда не хочу с нее уходить. Передо мной беспечные россияне рукоплещут вышедшему из партии капитану второго ранга, а мне думается, что так же легко сейчас у обладателей этих спин и ладошек можно вызвать какое угодно коллективное чувство. Митингового воодушевления и единомыслия мы насмотрелись вдоволь и знаем, чем оно может закончиться.
* * *
- ...Дамы и господа! Империя рушится!.. - радостно восклицает очередной демократ, красавец Щербаков - "Нет!" - последней на земле ленинско-сталинской империи, тюрьме народов - СССР!..
- Слушай, пойдем-ка отсюда... - жена увидела, что я нервничаю, - Дальше одно и то же будет. У нас не насмотрелся?
- Хорошо. Только давай дочке значок купим... Нет, постой. Это чье знамя?
Из трех знамен союзных республик, одно голубое отделилось и встало у борта грузовика прямо под микрофоном. Выступающие раздвинулись, пропустили ближе к микрофону двух женщин в черном с горящими свечками и над притихшей площадью поплыла нарастая и тревожа прекрасная "Аве Мария" Кончини...
Да-да. Как же... Завтра - 9 апреля, годовщина Тбилисских событий... Рядом с флагом медленно, но выше и выше, почти до женских рук, укрывающих пламя свечей от ветра, поднимается длинный плакат. Крупные черные буквы видны со всех сторон. "9 апреля 1989 года... 9 января 1905 года... Трагедия Тбилиси не должна повториться... Позор палачам грузинского народа... Мирные люди погибли под ударами саперных лопаток русских солдат-садистов..."
Рядом с плакатом по правую сторону кто-то пристраивает знамя Армении. Две грузинки в черном неподвижно смотрят на нас с ненавистью и скорбью. "Аве Мария" плывет над площадью, заполняя души кроткой печалью и говорит, что, как бы мы не спорили о прошлом, - в том страшном противостоянии погибли просто невинные люди, много людей и судьбы у них могли быть похожи на наши... Под армянским знаменем кто-то снял шапку. Волна обнажения голов мигом прокатилась по площади и передо мной повсюду открылись однообразные и покорные затылки.
- Откинь башлык, Миша. На тебя смотрят.
Я с женой стою на буром граните подножия колонны, прямо против, смотрящих на меня в упор, черных глаз грузинок со свечьми. Между нами - поле одинаково понурых голов. "Мы виноваты - словно говорят согбенные спины россиян: "Простите нас. Простите русских, которые не разобрались и обидели грузин." Парализующее чувство вины нависло над площадью... Я знаю цену крови погибших в Тбилиси и ненавижу людей, которые и из этого делают спектакль, где нам следует покорно наклонять обнаженные свои головы, как задницы, заранее соглашаясь на наказание. С ответной ненавистью я смотрю на женщин в черном и кажется мне, что они понимают, что понимаю я.
- Может мне еще на колени перед ними встать? В знак вины...
- Ладно-ладно, не заводись.
"И не завожусь. Меня заводят. А их уже завели."
* * *
Да, этот митинг организован народным фронтом Ленинграда. Да, законная государственная власть Литвы приняла свое самостоятельное решение и нельзя, недопустимо оказывать какое-либо давление на республику. В данном случае. Да, мы против вооруженного захвата власти и повторения операции, скажем, по захвату дворца президента Амина в Афганистане. Мы это делали, мы это можем делать, но больше этого делать нельзя. Только что руки от этих спин демонстрировали поддержку таким мыслям. А что теперь демонстрируют те же спины? Подавленность. Меня же давит обида, что эти люди, покорно участвующие в траурном ритуале, просто не понимают, что делают. Ведь там, на площади, - не Верховный Совет провозгласил независимость Грузии и даже не ЦК партии, нет! И войска безоружные, если и вводились, то вводились не для того, что бы свергнуть законную власть в республике, а наоборот, - чтобы ее защитить.
Бедные наивные русские солдатики! Что бы было с вами, если бы кроме ремней с бляхами и саперных лопаток у вас в руках вообще ничего не было... Как вначале в Сумгаите. Что, братья-грузины на руках бы вас вынесли к вашим казармам? Да эта озверелая, настроенная на свой результат, 35 тысячная толпа задавила бы насмерть и растоптала несчастных русских солдат. И никто никогда бы не узнал ваших имен и уж конечно подобных митингов в Тбилиси с коллективным покаянием грузинского народа перед погибшими русскими солдатами - никогда бы не было. И не вспоминали бы о них, сознательно, во имя более высокой ценности, - во имя братской дружбы. И первый согласился бы не вспоминать об этом, безусловно, - русский народ.
Мясо наших солдатиков бросили на умиротворение в этой кровавой разборке. Когда становится горячо, почему бы не вспомнить о Советском народе. И мы в который раз расплачиваемся своей кровью за изобретение мифа о новой исторической общности людей... Почему мы этого не понимаем? Почему стыдимся понять это? Почему мы так балдеем от священных заклинаний: "Народный фронт!", " Народное движение!"? Потому что внутри нас заложена иллюзия : мы - единый народ, они такие же, как и мы, они - часть нас. И если где-то по телевизору говорят, что Народный фронт сделал что-то, значит и относиться ко всему надо так же, как мы сейчас относимся к себе и
к своему Народному фронту. Это не обсуждается. Это воздух, которым мы дышим всю жизнь.
Тогда как же так? Попытка захвата власти, приостановленная властью сейчас осуждается? Чего же мы стоим? А ну Собчак, веди нас на Смольный. По дороге мы наберем камней, да всяких железяк и раз нам не нравится власть коммуно-фашистов, так сейчас мы ее и приговорим. А кто нам будет противостоять, тот будет заклеймен позором, как сейчас наших солдатиков назвали палачами грузинского народа. Значит можно? Россияне, вы за это голосуете согнутыми шеями на площади? Где же эта сволочь, которая хватала под руки мальчика с куклой и виселицей? Где этот палач русского народа? Боже мой, как горько!
"Аве Мария" стихла... Голые затылки вокруг давно попрятались в шапки и теплые воротники. Русский священник негромко молится у микрофона по всем погибшим от "ударов саперных лопаток, отравленных газом... детям... женщинам... и другим убиенным." Я склоняю голову и отбрасываю башлык...
Глава 2.
Дьявол, который под канонаду перестроечных пассажей решил, что его время пришло, что можно попробовать сыграть и даже выиграть власть в Азербайджане, хорошо понимал: для него возможна лишь одна игра, опасная и рискованная, - организация кровавой смуты. Только на гребне людского горя, отчаяния и неверия, только при разрушении существующей формы власти, через государственный переворот - появлялся случай схватить этот маленький кусочек земли у западного побережья Каспийского моря.
Повод для смуты нашелся быстро. Неразрешимый вековой конфликт вокруг принадлежности Нагорного Карабаха оказался подходящей бездной, из которой для своего народа можно было черпать бесконечно ненависть к армянам, русским, Москве, Кремлю, ЦРУ, вплоть до папы Римского, если понадобится. Кровь и ненависть разрушительным селевым потоком разлились по республике, порождая новую кровь и новую ненависть. От дьявола требовалось лишь умение пользоваться ими, умение вовремя сталкивать камни народного гнева.
Первый камень сорвался и покатился в пропасть в феврале 1988го. Доведенные до последней черты в своем горе и отчаянии, азербайджанские беженцы из Армении оказались в нужном количестве и в нужном месте: в Сумгаите. Мгновенно население города всколыхнули митинги, на которых впервые на всю, кипящую возмущением, площадь перед горкомом партии в присутствии первого секретаря прозвучал лозунг "Смерть армянам!". Вовремя прибыли вагоны с трупами, якобы, из армянского города Кафана. В толпе оказались и несколько женщин в черном, которые начали голосить, рвать на себе волосы и требовать возмездия за кровь азербайджанских сыновей. И совсем точно отработали исполнители, направлявшие толпы подростков, "поймавших кровь", по нужным улицам, домам и выполнявшие все, что им заказывалось: убийства, грабежи, поджоги, нападения на роддом - все-все, что сталкивало с горы кровавую глыбу, камнепад ненависти от которой растянулся бы надолго.
Но одним камнепадом землетрясения не вызовешь. Одно кровопускание к войне не приведет. А она была так необходима. Только пламя крупномасштабного межнационального военного конфликта могло расплавить конструкцию повышенной прочности - государственное устройство республики. И процесс пошел... Потоки беженцев с новых и новых, отбираемых армянами, азербайджанских земель, оскорбительные провокационные выходки недавних добрых соседей, забастовки, митинги, и, как следствие, - образование Народного фронта, организованной формы противостояния существующему режиму. Дальше - полная блокада враждебной Армении, начало боевых действий и приближение почти вплотную к заданной цели - утверждению в массовом сознании азербайджанцев простых и понятных суждений:
- армяне - звери, которых необходимо уничтожать;
- русские помогают армянам, значит их надо изгнать;
- правительство слушается русских, его надо прогнать, арестовать, судить народным судом;
- республика и коренное население тогда решат свои проблемы, когда станут самостоятельными;
- только мусульманский мир поможет народу в его вековой борьбе с армянами;
--
есть такая организация и есть такой человек, способный решить все проблемы, которому верит, которого знает и любит весь народ.
--
* * *
Как решать политическими методами гражданские конфликты, когда народ под руководством общественной организации убивает, грабит, сжигает, изгоняет из своей страны представителей другой национальности? Как ненасильственно воздействовать на людей, которые насильственным путем захватывают государственную власть? Бороться? С народом?
* * *
К январю девяностого года камнепады народного гнева вызвали наконец землетрясение. Солнечный Азербайджан стремительно распадался на куски. Боевики Народных фронтов в районных центрах республики без боя захватывали власть, прогоняли первых секретарей обкомов и выставляли свои вооруженные патрули у дверей госучреждений. Руководители народных фронтов "временно" садились в кресла председателей райисполкомов и начинали теперь сами... распределять квартиры. Как это способствовало решению проблемы Карабаха - никого не волновало. Ненависть и неверие в народе делали чудеса, позволяя творить что хочется, якобы для его блага.
Последним пробным камнем стали армянские погромы в Баку. Два дня массовых убийств показали: Москва не суется. Боится. Значит - пора.
К середине января Баку уже был в руках хорошо организованной силы - Народного фронта, а точнее - людей, которые управляли им, а еще точнее - у тех, кто оплачивал подготовку и осуществление переворота.
К 19 января город, завороженный небывалой и рискованной игрой реальной и официальной власти, происходящей у всех на глазах, затаив дыхание, ждал развязки. Прекратило вещание телевидение. Не отвечали телефоны на вызовы 02. Бухта была занята вооруженными до зубов судами Каспийского морского пароходства, перешедшими на сторону боевиков. Один из двух военных аэродромов был выведен из строя. Все военные части - окружены, входы и выходы завалены баррикадами и охранялись вооруженными людьми с красными повязками на лбах.
Мы, несчастные русские люди, как тени ходили по взволнованному городу. Историю делал кто-то, без нас. Быстро и весело поднимались баррикады. На всех шоссе, входящих в город, устанавливались посты, что бы пропускать идущий транспорт после проверок документов вооруженными патрулям. Резко выступила грань между нами русскими и ими, азербайджанцами. Они жили у себя дома и знали все, что будет завтра. Мы этого не знали и видя эскалацию глупого восторга у местного населения, думали только об одном: "Боже! Когда же войска введут?! Когда это кончится? Там, наверху, не видят, что ли?"
Землетрясение происходило и в душах азербайджанцев: понятия о дозволенном и недозволенном теряли форму, размывались. То, что на одной стороне улицы в Баку называлось беспорядком, на другой, - в штабах Народного фронта, уже давно работающих в каждом районе города, в штабах, забитых оружием и награбленным во время погромов добром, - там это гордо называлось борьбой за независимость. Одна и та же газета, публикуя призывы активистов Народного фронта, тут же публиковала материал, пришедший из горкома партии.
"...В последние дни в правоохранительные органы республики стали поступать многочисленные сигналы и заявления граждан о том, что ряд руководителей и членов неформальных организаций готовится... осуществить пикетирование административных зданий ЦК, Совета Министров, КГБ, МВД, Прокуратуры и других организаций. Высказываются намерения захватить эти здания, учинить в них погромы, парализовать в них работу государственного аппарата.
Очевидно, что речь идет о спланированной определенными силами противозаконной акции, направленной на подрыв существующей системы государственно-политического управления. Характерно, что все это выдается за "патриотическое движение" народа, борющегося против бюрократизма, социальной несправедливости, за скорейшее решение проблемы НКАО. На самом же деле эти силы, не сумев добиться своих целей политическими методами, решили достичь перевеса в свою пользу насильственным путем. Аппелируя к не имеющей политического опыта молодежи, призывая ее "вступить в священную борьбу", они рассчитывают столкнуть ее с силами охраны порядка, спровоцировать кровопролитие.
Обращаясь к гражданам столицы, Бакинский горком партии и Бакинский горисполком призывают не поддаваться на провокации, решительно пресекать любые призывы к насилию, проявлять мудрость и выдержку." \газета "Бакинский рабочий", январь 1990года. Статья "Призыв к разуму"\.
Но молодые люди, ослепленные идеей освободительной борьбы, не задумывались всерьез над последствиями происходящего. Они переворачивали машины, тащили на баррикады из перевернутых бензовозов и строительных кранов камни, ящики, всякую ерунду, называя это, с легкой руки своих активистов, - обороной и радовались слухам, что завтра у них будет "своя" власть, которая выгонит армян, русских, провозгласит независимость и вернет Карабах. "Цвети родной Азербайджан без русских и армян!", "Мы кормим Россию! Хватит!", "Долой иноверцев!", "Долой Везиряна!".
* * *
Вечер 19 января... Небольшая площадка перед фешенебельным зданием ЦК Компартии республики занята, как плацдарм, представителями "патриотического движения"... Ежедневные манифестации перед непроницаемыми красноватыми окнами многоэтажного исполина как-то незаметно перешли в бессрочный митинг и само сознание того, что митингующие добились права по-домашнему свободно, "навсегда", расположиться перед средоточием власти Азербайджана, требовать, ругать, угрожать и выставлять условия этому исполину, - лучше всяких ободряющих призывов своих вождей убеждало, что они сила, которую там внутри, за толстыми стенами из красного гранита, стали бояться. В конце концов молодежь осмелела настолько, что пару раз уже пыталась плотной и шумной толпой пробиться внутрь здания, вроде бы для того, что бы передать свои требования к власти.
Испуганные милиционеры дрогнули, отступили ко вторым дверям, но
потом неожиданно подняли такой крик, что даже рассмешили парламентеров.
- Мы дважды брали приступом этот преступный дворец! - заявлял потом со своего привычного места на ступеньках перед толпой Неймат Панахов. - Третий раз мы будем держать в руках не бумажные требования, а автоматы и тогда посмотрим, кто победит!
В принципе люди к решительным действиям были подготовлены. В центре митингующих ближе к ступенькам, чтобы всем было видно, стояла высокая виселица с постоянно болтающейся петлей из толстой веревки. Каждый призыв Панахова "положить конец изменникам народа!" отзывался веселыми дружными криками из толпы. Виселица при этом зловеще кивала прямо в лицо Панахову. Но снизу казалось, что она кивает Везирову, незаметно наблюдающему в каком-то одном из десятков окон.
Активисты Народного фронта на самом деле и не собирались нападать на здание, а уж тем более вешать первого секретаря. Просто народ на площадке перед ступеньками надо было время от времени чем-то развлекать, чтобы удерживать в тонусе.
Время, замедляя свой бег все последние дни, наконец замерло, что бы в полночь взорваться и понестись вскачь. Власть, купленная и перекупленная, потерявшая всякое влияние на людей, отсиживалась в райкомах, окруженных повсеместно то ли пикетами, то ли бессрочными митингами и ждала. Отдавать приказы органам милиции по наведению порядка было бессмысленно. Ни один милиционер-азербайджанец не поднимет сейчас на своих резиновую дубинку. Значит это все равно придется делать русским, что устраивало обеих участников игры на власть. В конце концов свой режим пусть сами и спасают, если успеют...
...Штурм был назначен в ночь на двадцатое. Главные силы в условный час должны были высадиться с военных кораблей прямо на бульвар в двух шагах от здания ЦК и сделать свое профессиональное дело. Боевики, удерживающие толпы "патриотов" возле административных зданий, лишь подстраховывали на местах, что бы никто в райкомах по глупости не поднял голову. Назавтра к одиннадцати готовилось провозглашение независимого государства... Иран уже официально заявил о признании нового государства, если Народный фронт возьмет власть в свои руки.
* * *
И Москва, та самая, ненавистная Москва, сделала наконец свой выбор в разрешении... гражданского конфликта. Она сделала выбор накануне днем, заранее публично сообщив об этом.
20 января в 00 часов 20 минут колонна танков, протаранив и разметав баррикаду из сваленных в кучу машин, вступила в город. Грохот столкновения и та сила, с которой разлетелись по обе стороны от дороги самосвалы, бензовозы и прочая железная рухлядь, - ошарашили "защитников города". Еще несколько минут назад они, укрывшись за машинами, весело материли подходящую технику, а, при подходе ее, - с удовольствием швыряли в гремящую темноту приготовленные заранее камни. Все были убеждены, что танки как и вчера постоят, порычат и уедут обратно. Так говорили их руководители, такие же веселые, молодые ребята. Но сейчас испуганными стайками они бегали по обе стороны от дороги не понимая, что будет и что делать дальше.
Первые три танка вышли на Тбилисский проспект и остановились. Путь был свободен. Колонне предстояло вывести из блокады военные части в городе и занимать позиции перед государственными учреждениями на случай возможного вооруженного нападения. Но ровный, как лента, освещенный с обеих сторон оранжевым светом фонарей, полночный Тбилисский проспект был заполнен отбегающими молодыми парнями, а еще дальше просматривались толпы людей всех возрастов, вышедших из дома по призывам активистов Народного фронта. " Мужчины! Выходите защищать своих женщин и детей! Русские танки идут! Выходите все на улицу!" - раздавалось из громкоговорителя на пожарной машине, которая только что объезжала ближайшие к проспекту дворы. Люди выходили скорее из любопытства, впервые в жизни слыша под окнами своего дома подобные призывы...
Военные предвидели это. Впереди танков выстроились две шеренги солдат по всей ширине проезжей части проспекта и колонна медленно двинулась вперед. Голос из громкоговорителей, требующий разойтись и подчиниться объявленному комендантскому часу, сливался с грохотом танков и криками бегающих вокруг подростков. Солдаты шли, медленно поглощая метр за метром полотно проспекта, и, как ни странно, своим простым молчаливым движением быстро успокоили "защитников города". Стало понятно, что можно бегать перед самым носом у наступающих солдат, ругать их, плевать на них, снова бросать камни, потому что никто вот так ни с того ни с сего строчить из автоматов по ним не станет. Солдаты чуть замедлили шаги, закрывшись щитами. Град камней нарастал и людей впереди не станови-
лось меньше.
- Граждане Ажырбажанцы! - нервно выкрикивал мегафон из-за спин первой солдатской шеренги. - Мы пришли сюда, что бы освободить город от армянсих экстремистов. Требуем пропустить военную технику! В противном случае, я имею приказ применять оружие на поражение...
Колонна прошла первые пятьдесят метров, когда среди летящих камней стали попадаться и бутылки с бензином. Солдаты занервничали, стали останавливаться, чем еще больше воодушевили нападавших. Сознание того, что они все-таки обороняют город, - опьяняло и среди бегающих по проспекту просто любопытных парней все чаще находились такие, которым удавалось поближе подбежать к вооруженным солдатам или к танками, посильнее швырнуть камень или бутылку, погромче прокричать какое-нибудь ругательство, ко всеобщему восторгу окружающих.
- Саол Валех! Смерть русским! Вон из Азербайджана! Джан Намик! Смотри свалил все-таки его! Убирайтесь отсюда! - кричало со всех сторон. Одна из бутылок попала между шеренгами солдат и вызвала особенно силный взрыв. Колона встала. Между танками и БМП, укрываясь от камней забегали солдаты. Кто-то побежал с носилками. Пламя не утихало, потому что горел солдат. Он метался по земле, кричал, а другие солдаты запутавшись в своих щитах, толпились, мешали друг другу и никак не могли поймать и накрыть горящее тело. Еще одна вспышка огня вспорхнула на башне первого танка, согнав с него трех солдат, под улюлюканье со всех сторон. Колонна вновь остановилась. Толпа озлобленных парней перед ней увеличивалась и уже никуда не разбегалась. Она видела свою силу.
- Вон отсюда! Назад! В Россию! - непрерывно орало со всех сторон. Никто сразу и не понял, что искры на броне танков происходят от выстрелов. Все только успели удивиться, что неожиданно с разных сторон в шеренге и на БМП попадало несколько солдат, их куда-то быстро понесли, а другие все стали быстро отбегать, хотя никто на них не наступал. Солдаты не отступали, а только прятались за танки. С крыши, рядом стоящей девятиэтажки, короткими очередями бил автоматчик. Неплотная толпа "защитников города" не успевала понимать ситуацию. Над их головами с нескольких машин под оглушительный шум летел сплошной поток трассирующих пуль в сторону крыши ближайшего дома. Посыпались сверху стекла, щебень. Вскоре такие же красные потоки огня понеслись к крышам и на другой стороне проспекта.
Колонна решительно двинулась вперед. На этот раз солдаты наступали быстро, расталкивая и избивая дубинками, не успевавших отбежать подростков. В военных уже никто не бросал камней, но из-за деревьев то слева. то справа вспыхивали страшные огни автоматных очередей. Солдаты наступали торопливо, прижимаясь друг к другу и высматривая по сторонам, откуда застрочит автомат. На все еще бегающих по проспекту людей уже никто не обращал внимания.
Где-то на середине Тбилисского проспекта, в трехстах метрах от памятника одиннадцатой Красной армии, среди непрерывного невыносимого крика кровавая чаша переполнилась, чуть наклонилась и пролилась...
Короткая автоматная очередь из-за спин отбегающих "защитников города" повалила часть солдат в центре первой шеренги.
Никто не услышал среди непрерывного крика матерной команды офицера.
Первая шеренга солдат на мгновенье странно шевельнулась, шагнула опять и страшные пунктиры трассирующих пуль полетели во все стороны проспекта, разрывая последнюю ниточку связывающую нас прошлым.
Наутро убитые ночью жители Азербайджана навечно стали шахидами, а убитые солдаты и офицеры Советской армии стали сволочами, свиньями и садистами.
...Нет. Так дальше нельзя! От непрерывного курения кружится голова. Мысли, напоенные злобой, грызут, не отпуская. Но я не могу остановиться. Хочется вспомнить еще раз слова Олега Валерьяновича. Что-то я недопонял, но кажется, что пойму именно сейчас...
...Митингующие на площади давно превратились в обыкновенную воскресную массу отдыхающих. Только у трибуны упорно стоит плотный полукруг дослушивающих. Большинство людей, как и перед митингом, бродит по площади, приставая и отталкиваясь от разновеликих людских водоворотиков.
Жена обиделась на мою задумчивость и пошла сама покупать значек России.
"...Что он еще говорил?.. Почему мы молчим? Почему у нас вырван язык и изуродована память? Почему другим народам можно бороться за независимость и ненавидеть нас, а мы, русские, лишены этого?.. Так или нет?.. Потому что... Мы считаем себя единым с ними народом и должны извинять и прощать их такие поступки. И бороться за их благополучие, класть жизни своих солдат за их внутреннее устройство... Мы должны. А они могут и поненавидеть нас. Раз уж так сложилось... Когда же мы перестанем стелить себя перед другими народами... Нет, не так. Когда мы поймем, что они ЧУЖИЕ? Такие же чужие, как и мы для них в их понимании. Когда мы это наконец поймем, - тогда откроется возможность узнать себя. Но на нас столько налипло... Столько чужого вросло до костей, что понимать будет долго трудно, отдирая его от себя с мясом и кровью... "
Я чувствую, что окончательно запутался и не могу отличить свои мысли от мыслей Олега Валериановича... А говоруны на грузовике все выступают и выступают...
"...Почему? Потому что мы - стержень страны. Такая у нас планида... Миротворцы... Великая объединяющая нация... Чем еще литературная классика кодировала нас? Народ-богоносец... Еще что? Боже мой! Как много лжи! И в этой лжи мы давно живем, ею дышим, приучаем дышать в ней своих детей, не в силах сказать себе: "Хватит!". Наши младшие братья давно выросли и давно хотят жить самостоятельно, а мы все никак не выберемся из ярма народа-богоносца, убивающего нас растворением в других народах."
* * *
Необыкновенно быстро потеплело. Тучи разошлись. Вся площадь залилась ярким лимонным солнечным светом. Уставшие, полу замерзшие люди повеселели и зашевелились. Маленькие плакаты оживились и начали медленно бродить, беспорядочно разворачиваясь текстами. Большие плакаты тоже отдалились от трибуны, но вели себя солиднее. Они стояли неподвижно, чуть откинувшись назад, окруженные людьми с их бесконечными разговорами. На другом конце площади, у арки, запиликала гармошка. Сквозь колечко слушателей вырывалась и долетала до меня веселая фронтовая песня.
- Эй, друг, отойди-ка шага на четыре.
Я оказался в центре самого бойкого места на площади. Слева у моих ног быстро раскладывалась антисемитская литература. Справа двое молодцов спешили уложить кипы своих газет и поглядывали на меня предупредительно. Антисемиты явно переигрывали остальных. Почти половина ступени лихо заполнялась пасьянсом из разнокалиберных ярких брошюрок и множества газеток. В центре на них, как тяжелые старые бомбы среди пистолетов и ножиков, лежали книжечка "Еврейский вопрос" из "Дневника писателя" Достоевского, "Что нам в них не нравится" Шульгина, "Нравственное богословие евреев-талмудистов".
- А Шульгина еще что-нибудь есть? - обращаюсь к сердитому парню в коричневом френче и сапогах, непрерывно достающему из сумки, словно боеприпасы, - новые связки журналов.
- А что еще? Нету. Шульгин - пятнадцать рублей.
Я вертел в руках брошюрку Острецова "Черная сотня и красная сотня" и улыбался, вспомнив, где-то вычитанную, игривую реплику: "... не бойтесь. Еврейских погромов у нас не будет. Русские евреев конечно не любят. Но друг друга они не любят гораздо больше."
Подошли коммунисты, попы и места мне уже не оставалось. Пора идти к жене. Неужели так сильно обиделась? Я вижу, что она уже долго стоит на одном месте и что-то недовольно рассматривает на земле.
- Лора, что так долго стоишь? Бюстик высмотрела? - шутливо спрашиваю еще издали. Жена вздрогнула, вскинула на меня свои громадные голубые глаза, почему-то полные испуга, и молча отвернулась. "Она боится и хочет, что бы я не подходил? - приходит сначала в голову. "Что за бред!.. Ах вот оно что!"
Первой в глаза попадала именно эта фотография, увеличенная до размеров машинописного листа и умело уложенная в центре. Совсем юная азербайджанка с разбросанной копной вьющихся волос лежит полу открыв глаза и рот. Фотограф, не стыдясь, задрал рубашку у мертвой девушки до шеи, что бы всем были видны черные дыры входных пулевых отверстий, идущих веером от живота до левой ключицы. Рядом - фотографии похорон в Баку. Вереницы катафалков... Лица, лица, растерзанные горем глаза матерей и отцов... Черный от скорби город... Чуть дальше от снимков, расположенных в центре, на черной ткани, укрывающей асфальт, лежат и другие фотографии, но такие же мутноватые от сильного увеличения. Трупы в морге, лежащие вповалку, но с вывернутыми боками и задранной одеждой в местах пулевых отверстий. А вот и улицы моего Баку наутро 20 января... Раздавленные танками легковушки, разбитые ларьки, лужи крови усыпанные гвоздиками. Русский танк стоит рядом с перевернутой и разбитой телефонной будкой... Сбоку снимка битое стекло залито кровью... Опять трупы прямо на улице... Простреленный детский портфельчик... Два снимка с танками и автоматчиками я узнал сразу. Они были изготовлены в считанные часы и развешивались утром 20 января повсюду на разбитых витринах магазинов, киосков рядом с проклятиями в адрес Горбачева и маршала Язова.
Первые мгновенья шока проходят и я схватываю картину увиденного целиком. Мы все стоим тесным кругом возле большого куска черной ткани, на которой разложены фотографии и книги, развернутые в местах с иллюстрациями. Прямо передо мной раскрыт большой альбом с фотографиями "зверств" русской армии в Азербайджане. Там, где нет фотографий, бросается в глаза крупный шрифт заголовков: "Зверства Кремля в Баку!", "Русские солдаты расправляются с мирным населением Азербайджана!", "Геноцид!"
Жена вцепилась мне в правую руку. Я боюсь, что она заплачет. Нет. Сухие громадные глаза полыхают возмущением. Я успокаиваюсь и все больше начинаю разбираться в происходящем. Рядом с нами на корточках сидит пухленький азербайджанец в желтой дубленке и что-то объясняет старушке, тыкая пальцем в развернутый фолиант. Такой же разговор ведется на противоположной стороне нашего круга. Там разъяснительную работу ведет солидный усатый мужчина в ондатровой шапке и длинном кожаном пальто. Люди молча разглядывают кусочек ада под ногами и только покачивают головами. Говорить нечего, все видно и так.
- Миша, что же это происходит? - тихо спрашивает жена. Я знаю, что происходит, но судорога в скулах мешает говорить. Опять достаю сигареты.
- Понимаете, они нас давили танками. - продолжает рассказывать старушке пухлый черноволосый паренек. - Косили из автоматов безоружное население на улице. Нас уничтожали, как... не людей. Смотрите! Весь народ вышел на улицы, а они прошли прямо по нему! Зачем!
- Ну что вы здесь говорите! Вы же сами стреляли в солдат!.. - не выдержала жена.
- Кто стрелял? - пухлый азербайджанец подскочил от неожиданности.
- Вы стреляли! - громко ответил я. - Ваш Народный фронт сгонял на улицы людей, толкал их на танки и стрелял по солдатам. Как вы могли... оказывать вооруженное сопротивление идущим войскам?! Вы знали, что войска будут введены, что уже объявлен комендантский час, зачем вы толкали людей на смерть?
Ненависть спрессованная во мне месяцами неожиданно лепила фразы как пули и я говорил, почти не задумываясь, то что многократно говорил сам себе в бесконечных раздумьях. - Что, войска пришли завоевывать вас? Кого вы обманываете! Войска пришли для охраны правительственных зданий от вас, от вашего Народного фронта и еще неизвестно, сколько крови пролилось, если бы ваши головорезы с теплохода "Сабид Оруджев" сошли на берег и вступили в бой прямо на улицах города. Или вы не собирались этого делать? А кто со-
бирал баррикады?
- Мы не собирали баррикады...
- От кого вы защищали город? От нас? Зачем врать! Вы сознательно оказали вооруженное сопротивление войскам. Зачем? Тогда о своих гражданах не думали?
- Не было этого! Ты что говоришь?
- Я говорю - я знаю! Я видел, как вы стреляли по войскам и сгоняли людей под танки. Да, мы из Баку. Это вы выгнали нас из города!
- Подожди-подожди. - пухленький паренек, непрерывно улыбаясь, крутился перед нами и старался перевести острейший разговор в свойскую беседу. - Откуда вы? Вот скажите и я скажу, правду вы говорите или нет. Где вы живете?
- В Баладжарах... - неожиданно на чистом азербайджанском языке заговорила моя жена. Паренек отступил и оглянулся на мужчину в длинном кожаном пальто. Тот сделал какой-то неуловимый знак.
- ...Мы видели как шли войска и как вы по ним стреляли. В наш двор заезжала ваша пожарная машина и вызывала людей на улицу. За- чем вы это делали?
- Постой-постой, в Баладжарах - где. Какой дом?
- В Баладжарах. Танки шли по шоссе мимо нас. И мама моя живет в первом микрорайоне на Тбилисском проспекте...
- Лора, стой. - одернул я жену. - Вам еще номер дома сказать? "Где живете..." Вы обманываете людей, пользуясь тем, что они не знают всего. Они не знают, что вы хотели совершить вооруженный переворот... - меня несло. Я говорил беспрерывно, громко, готовый к любому скандалу и не успел сообразить, когда под нашими ногами исчезли фотографии и книги. Со мной не спорили. Я продолжал говорить, когда дубленка пухленького паренька скрылась за спинами и остановился, когда вдруг почувствовал тишину и всеобщее недоумение, смотрящих на меня людей со всех сторон. Перед нами, как поле выигранного боя, лежал асфальт Дворцовой площади.
- Они пользуются тем, что здесь не знают...
- Ладно, Миша. Хватит уже.
На мгновенье показалось, что нас поняли и мы хоть здесь одержали победу. Но главный урок был получен уже через несколько секунд.
- А чего вы врете!.. - как оплеухой шлепнуло слева.
- Что-о?
- Вы врете и людей за нос водите. Не было этого.
- К-как же... Мы же видели сами. Почему вы не верите? - залапотал я не понимая, что происходит. Слева презрительно вытянувшись стоял молодой мужчина. В глаза бросались его небритые бордовые щеки над грязным пестрым шарфом. Он самоуверенно продолжал.
- Все видели, что творила армия, а вы их защищаете. Да. И никакие вы не беженцы. Сами приехали. Зачем спрашивается? Никто вас не гнал. Не надо нам говорить. Все это неправда.