В этом изуродованном человеке теперь сложно было узнать пришлого красавца. Левый глаз заплыл синевой и совсем сомкнулся под тяжестью опухшего века. Рубаха была разорвана в нескольких местах и вся перепачкана черным и бурым. Он подволакивал одну ногу, и видно было, что от боли каждый шаг дается ему с трудом. Мужики подгоняли его вилами, с удовольствием тыкая по очереди в спину. Полотно косоворотки на спине уже все схватилось темной коркой.
Процессия шествовала со стороны дотлевающего амбара, там еще что-то горело, навстречу невероятно быстро собиравшейся толпе. Последний раз вся деревня собиралась только на празднике урожая, а тут на тебе: все бабы, и с малыми детками, и конечно, все мужики и даже старый дед Фома, по глухоте и немощи не выходивший из избы уже несколько лет, притащился.
Аленка стояла в стороне, не понимая, что происходит. Ее захлестнуло бабьей волной, когда она возвращалась от колодца. Никто не мог объяснить, что же именно произошло, но все шли. И Аленка, оставив ведра, пошла.
- Колдуна поймали, - шепот волнами пробегал по толпе.
Глухой дед Фома, опираясь на кривую палку, расталкивал толпу, протискиваясь ближе, чтобы рассмотреть происходящее собственными глазами, сощуренными годами до узких щелок. Но согбенный дед Фома доходил всем в лучшем случае до пояса, поэтому протискиваться получалось с большим трудом. Дед не оставлял попыток, ведь в кои-то веки в деревне происходило что-то из ряда вон, и даже что-то горело.
- Чаво, голубя поймали? - прошамкал дед Фома, на него зашикали.
Пришлый появился в деревне на Троицу, и ничем особым себя не выказал, разве что девки стали чаще бегать в ту сторону деревни, кто по воду, кто по ягоду, которая в том краю, в стороне от леса, на выжженных солнцем лугах, сроду не водилась. Просто пришел, привел заброшенный дом в порядок: расчистил двор, скосил всю сорную траву, поправил амбар, вычистил дом, избавился от старого хлама - там даже что-то горело - и стал жить. Поговаривали, он какой-то дальний родственник бабки, которая раньше жила в этом доме. Бабка та колдуньей была, стало быть, и родственничек повинен. И вообще не порядок: живет - сам собой хорош, в чистом дворе, убранном доме, и все у него спорится. А когда захворала восьмидесятилетняя бабка Анисья, поползли по деревне слухи, что пришлый, мол, упырь, и у нее кровь пьет. Только зачем ему пить кровь у бабки Анисьи, когда почитай каждая девка готова была ему свою кровь темной ноченькой отдать.
Аленка о пришлом красавце много слышала, а видела лишь раз, когда он проходил мимо их дома, а Аленка пыталась согнать с изгороди взобравшуюся туда козу, объедавшую листья бузины. Он просто прошел мимо, а потом вдруг обернулся и улыбнулся Аленке. И мир для Аленки в тот момент остановился и начал крутиться в обратную сторону. Сердечко ее замерло на такое долгое мгновение, что аж дыхание перехватило, а отмерло уже у другой Аленки, которая знала, что самое прекрасное на этой земле - это смеющиеся глаза пришлого парня, которого все кличут Колдуном.
- Что стряслось?
- Амбар горит...
- Дите из амбара еле спасли!
- Ась, дите горит? - дед Фома пробился в первый ряд ближе к пожарищу и зачмокал сухими губами.
- Ой да не, деда, дите вытащили... вона сидит!
На куче соломы в стороне и правда сидел весь перепачканный сажей мальчонка и сосал грязный палец.
- Чье дите то?
- Мое! - толстая молодуха, розовые щеки которой выпирали из-под туго затянутого платка, расталкивая толпу, кинулась к малышу, схватила на руки. Приковавший к себе всеобщее внимание малец оставался невозмутим и не вынимал изо рта чумазый палец.
- У, изверг, дитятю извести хотел, спалить кровиночку! - взвыла молодуха, неловко, явно с непривычки, прижимая к себе ребенка.
В общей шумихе сам собой на дворе уже появился столб со сложенным у основания кострищем - только подожги.
- Неправда! Он дитя из огня вынес, я видела! - закричала Аленка.
Она лгала. Ничего она не видела, но свято верила, что он не мог сделать ничего ужасного, а даже если мог, то и не ужасное это вовсе. Ох как запутано все получается, да и некогда сейчас об этом. Он не мог быть виновен и все.
Толпа задумалась, замешкалась, но уж сильно не хотелось прекращать такое исключительное действо. В деревне редко происходило что-то этакое, ну разве что муж нерадивую бабу поколотит, а тут даже что-то горит!
Толпа, недолго думая, снова потащила колдуна к столбу. И вот любовь всей ее, Аленкиной, пока еще недолгой, а кто там знает какой дальше, жизни, привязывают к столбу.
- Да как вы можете! - из глаз Аленки хлынули слезы. - Он не мог... ну не мог он! И дите он спас, я видела!
Тем временем мужики уже привязали колдуна к столбу и любовно и как-то уютно раскладывали хворост в изножье.
В Аленку что-то вселилось. Вся ее сущность требовала действий. Ну как они не понимают? Нельзя, ну нельзя же с ним так! Она спасет его. Сейчас.
Аленку несло, ее было не остановить: когда она солгала, твердь земная не разверзлась под ее ногами, более того, толпа даже отхлынула и остановилась, с интересом предвкушала продолжение. Почувствовав в себе эту новую силу Аленка оглянулась вокруг. Рядом в полено был воткнут топор, которым рубили хворост для костра. Аленка схватилась за древко, потянула изо всех сил - топор не поддавался, глубоко застряв в полене.
- Отпустите его, прошу, не то топор возьму! - то ли плакала, то ли пугала Аленка.
Тем временем топор все не хотел поддаваться, а огонь в кострище разгораться. Деревенские мужики, взглянув на потуги Аленки с топором и хихикнув в бороды, усердно возились с костром, но какая-то неведомая сила сдерживала совершенно сухие ветви и поленья от того чтобы запылать ярким пламенем. Тем не менее, костер хоть и не занялся, задымил нещадно. Дым пошел столбом вверх, и сквозь пелену был слышен надрывный кашель казнимого. Аленка поняла, что еще немного, и колдун если не сгорит, то задохнется наверняка. В этот момент колода ослабила хватку, и она рывком вырвала топор из упрямого полена.
- А ну отошли все, зарублю, не шучу! - Аленка не узнала собственный голос.
- Ты чего, девка? Ума лишилась? - мужики зафыркали, нехотя, но расступились. Видимо, Аленка была страшна. Или топор.
Она дотащила тяжеленный топор до столба, сквозь дым нащупала веревку. С первого раза красиво разрубить толстые путы не удалось. Со второго тоже. Но Аленка не сдавалась: скорее искромсала, перепилила, чем перерубила, веревку. Деваться ей было уже некуда, и, как на зло, почему-то никто ей не мешал: толпа стояла как завороженная и наблюдала, что же будет дальше.
Путы пали. Обмякшее тело начало оседать. Аленка бросила топор и подхватила падающего колдуна, сама осев на колени под тяжестью почти бездыханного тела.
Ветки кострища царапали кожу, тело колдуна было неподъемно тяжелым и деревянным. Звериным рывком девка рванула тело из дымного плена. Оттащила, оторвав уже надорванный во время пленения рукав рубахи. Свежий воздух с каждым вдохом понемногу выталкивал едкий дым из легких. Дышать становилось все легче. Аленка протерла глаза - слезы от дыма застили все вокруг.
Оказалось, колдун уже пришел в себя. Он уже стоял рядом и выглядел, как будто и не было ничего - ни мужиков с вилами, ни костра, так же мил и пригож как раньше. Толька грязная рубаха и оторванный рукав давали понять - тебе не привиделось, этот кошмар на самом деле длится.
Колдун пристально, изучающе рассматривал Аленку несколько минут. Долгих, томительных, но таких сладких мгновений, когда есть только Аленка и эти глаза. Но счастье Аленки недолго длилось, колдун повернулся к деревенским, которые сгрудились поодаль и застыли в ожидании развития событий. Даже понимая, что ничем хорошим это развитие им не светит, любопытство и то чувство, когда гори оно все огнем, лишь бы не скука, пересилили - толпа осталась стоять как вкопанная. По лицу колдуна пробежала тень, он щелкнул пальцами. Рядом запылал домишко. За ним следующий. И еще дом. И соседский. Щелк, щелк - звучало в звенящей тишине и шорох загорающегося дерева вторил новым щелчкам. Толпа охала с каждым новым занимающимся пожаром, благо спасать было некого: скотина паслась в поле, а люди все как один были здесь, никто не пропустил действо.
- Ух ты, - в глазах Аленки плясали огоньки, возможно, отсветы горящего дома. - Так это все-таки ты поджег сарай!
- Конечно я. Достала любопытная баба, в любом углу ее взгляд чувствовал, все ей интересно было, что я там делаю. Я уж забор поставил, так в нем то там, то здесь прорехи стали появляться... Не сдержался, а уж как понял, что малец в горящем сарае, кинулся вытаскивать.
- А я так могу?
- Ну не так сразу, но скоро сможешь. Теперь мы с тобой связаны.
--
Это потому что ты мою кровь пил?
--
Кровь? Нет конечно, чепуха какая.
--
А как же отметины? - Аленка задрала рукав, показывая царапины на белой коже рук.
--
Так это ты о ветви оцарапалась, когда меня из костра вытаскивала, вон и выше такие же. Это потому что ты меня пожалела, в свое сердечко впустила, тогда на мою сторону и перешла.
--
И что же теперь?
--
Теперь ты свободна.
Аленка впервые примерила к себе это слово - свободна : свободна от людских глаз и пересудов, кто что скажет и подумает, свободна в своих желаниях. Как же это - делать, что хочу? Она постояла пару минут, и рука сама потянулась к налобнику с монистами, которые так и не спасли ее буйную закружившуюся голову, расплела косу. Аленка качнула головой и взъерошила волосы, почувствовала новое волнующее чувство - она наливалась неукротимой женской силой. Развязала тугой пояс, стянула запону. Оставшись в одной рубахе, вскинула руки и почувствовала, как ветер играет в ее пальцах, треплет волосы словно разыгравшийся непослушный младший братишка. Щелкнула пальцами. Нежный синий цветочек новорожденного огонька заплясал на одном из еще пока целых домов, и занялся, и расцвел, и вот уже алый цветок охватил домишко целиком.
- Поджечь и церковь?
- Нет, оставь. Пусть хоть во что-то верят.
Аленка пожала плечами: ей было все равно, не интересно боле, что станет с малыми детками, со старым дедом Фомой, бабкой Анисьей. Воля пьянила голову, и как верная псица она устремилась за своим любимым в багряный закат, который разгорался теперь на востоке. А за их спинами что-то горело.