Аннотация: Далекие семидесятые, Планерское, море и солнце... Кусочек прошлого.
Мальчик писал стихи. Получалось у него плохо, точнее - совсем не получалось, но никакое другое занятие не интересовало мальчика так сильно. Хотя и сомнения его не покидали. Ни одно стихотворение он не мог назвать законченным. Почти каждое из них в расплодившихся записных книжках, тетрадках - заполненных на треть, не больше - зияло отмечаемыми точкой пробелами не придумавшихся вовремя строф. Некоторые, откровенно зародыши, вообще состояли, в основном, из таких точек. Всё, разумеется, планировалось когда-нибудь довести до ума - но не получалось. Те же стихи, что вроде и были записаны полностью, все равно грешили нелепостями - вставленными на скорую руку, в тщетной попытке не прозевать короткую вспышку, когда мальчику вдруг что-то начинало удаваться. Только наличие в его жизни этих нечастых моментов внезапного обострения интуиции и поддерживало мальчика в столь неблагодарном увлечении. Темы его стихов были странны, наивны и непредсказуемы. С теорией он был знаком косвенно. В школе учили чему-то другому, а искать самому - он не знал где, не очень-то понимал что, да и, честно говоря, зачем. А подсказать было некому. Зато, может, благодаря постоянно ощущаемой неопределенности своего дара, мальчик не строил иллюзий, не собирался изменить стихами мир. Он лишь мечтал увидеть свою фамилию на обложке книги. Чтобы ее увидели другие. Пусть даже немногие. Родные, например. Друзья-приятели.
* * *
В Планерском - бывшим и будущем Коктебеле - мальчик жил с родителями в палаточном лагере для "диких" автотуристов. Устроен лагерь был просто: отгородили сеткой площадку между двумя пологими холмами, засыпали галькой и разбили на "улицы" c участками под номерами. Машина, палатка, машина. Каждый день кто-нибудь из туристов снимался, люди уезжали, и в освободившемся промежутке располагались новые. Заканчивалась территория лагеря невысоким обрывом, и дальше, за полосой галечного пляжа, было море.
Наплыв моторизованного обывателя в условиях разгоравшегося жигули-бума был велик, и, перед тем как их пустили в лагерь, семья прождала вечер и ночь в очереди. Ночью мальчик спал под открытым небом, в спальнике, на специальной дорожной раскладушке, в разобранном виде состоявшей из нескольких, почти не занимавших в багажнике места деталей. Родители спали в машине, мальчик был совсем один, видел неподалеку компанию бродячих псов, но даже теперь, в застегнутом по горло спальнике, ему почему-то совсем не было страшно. Он смотрел в черное, совершенно бесконечное небо с непривычно чистыми, крупными и отчетливыми звездами, дышал ощутимо похолодевшим, с тонкими присадками природы и остывающего автомобильного стада, воздухом и чувствовал себя спокойно и уютно. И быстро и незаметно заснул.
* * *
Через два дня, ушедших у семьи на обустройство и обживание, мальчик отправился в путешествие. Плана у него не было. Только намерение. Сунув под надувной матрац-подушку тетрадку с очередным не дающимся стихотворением, он выбрался из жаркой, пропахшей резиновыми запахами тени в палатки и, бросив нервничающим у замысловатого походного примуса родителям:
- По набережной пройдусь, - пошел.
Немногочисленные - солнце было уже на полпути к зениту - "лагерники", коричневые, белые и с малиновыми зонами по телу, у своих палаток тоже были заняты делами: готовкой, постирушкой, сборами на пляж. Лысый, худой, но с кучерявым животиком над линялыми шортами дяденька протирал плавками стекло маски для подводного плаванья. Какая-то выпавшая из пределов внимания взрослых девочка пыталась кормить колбасой дерганную, с проплешинами и в репьях шавку. Затемно, сбившиеся в стаю, здешние собаки выглядели по-другому.
Недалеко от крайнего автомобильно-палаточного ряда поблескивала стеклянная, похожая на здание аэропорта в миниатюре, столовая. Семья уже посетила этот современный объект общепита, в процессе чего мальчик ощутил наивное, почти какое-то иностранное удивление по поводу возможности изготовления котлеты, копии подошвы тапочка 56-го размера и настолько же съедобной. Сейчас он первый раз проходил столовую с тыла и сделал одно важное открытие. Задний дворик столовой был заасфальтирован, а недалеко от служебного входа располагался аккуратный кирпичный домик уборной. И как раз в этот момент в двери домика появилась женщина в белом фартуке и за полными ее ногами отчетливо промелькнул белый кафель унитаза! Это был туалет обслуживающего персонала столовой. Место же, отведенное в лагере для отправления естественных нужд представляло блок беленных известкой секций с дырками в полу, отгороженных от остального лагеря стенкой. Однако дверей в секциях не имелось. Зато там имелось многое другое. Подсохшие и свежие кучки дерьма на краях дырок - ох, да не снайперы! - необъяснимые мазки дерьма по всем беленым поверхностям, наваленные возле переполненных корзиночек и разбросанные тут и там клочки газет - сколько канцерогенного типографского свинца впитали наши прямые кишки за все то скудное время! Куски ваты с менструальной, судя по ее обильности, кровью, медленно сохнущие лужи мочи... Кстати, о вате. Вату достать было трудно, но, тем не менее, за время своих многокилометровых поездок по родной республике мальчику не раз попадались в кюветах подобные предметы гигиены.
Вонь испражнений в нужнике смешивалась с густым запахом дезинфекции, но все промежутки гудели роями ко всему привыкших жирных зеленых мух. В этом смысле уборная напоминала пчелиный улей. Да, посещение данного заведения было не из приятных, и мальчик решил сегодня же попытаться проникнуть на представшую его глазам территорию цивилизации. В нашем дальнейшем повествовании мы больше не будем возвращаться к этой теме, поэтому сразу сообщим, что вылазка удалась наилучшим образом. И почти каждодневно удавалась впоследствии. Пару раз его, правда, засекали, но ничего не говорили.
* * *
Перевалив по рыжеватой тропинке через несколько диких, заросших сухой травой холмиков, мальчик вышел на аккуратную, закатанную в асфальт, набережную. Слева под ней тянулся бесконечный галечный, покрытый слоем загорающих тел, исполненный разнообразных человеческих звуков, пляж. И первое, что бросилось мальчику в глаза, была длинная, приземистая коробка тира. Мальчик очень любил стрелять, а в родном городе все тиры находились достаточно далеко, и он бывал там редко. К тому же они - тиры - работали по какому-то непонятному графику или совсем без него - в результате чего, добравшись до вожделенного стрельбища можно было оказаться перед запертой дверью. Здешний же тир работал. Мальчик отметил это приятное обстоятельство, но не стал задерживаться: сейчас ему больше хотелось другого. К тому же - он видел - стрелков там уже хватало.
Мальчик шел по набережной. Вдали на цвета застиранной джинсы небе смутно темнели теневые склоны гор, слева, внизу и тоже чуть в отдалении зеленело, синея к горизонту море. Все вокруг было наполнено, пропитано светом, яркое и в то же время погруженное в ясную, все уравновешивающую дымку. Было жарко и в то же время как-то по-особенному легко дышалось. Рядом, следом, навстречу шли люди, звучали голоса, слышалась музыка транзисторов - замечательные маленькие плееры, которые так удобно носить на поясе, тогда еще не были даже придуманы, а переносные магнитофоны встречались исключительно редко - но это не мешало.
Боковое зрение выхватило по правую руку желтизну стены, пару толстеньких колонн с фронтоном и он вдруг прочитал: "ДОМ ОТДЫХА СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ СССР". Мальчик остановился. Внутри у него что-то быстро опустилось и сладко, тревожно заныло. Мальчик не знал о литературной истории Коктебеля, о ее людях, он вообще не ожидал здесь встретить что-нибудь имеющее отношение к литературе. Он был почти девственно необразован, наш мальчик. Например, слышал фамилию Волошин, знал, что так звали знаменитого поэта, что тот жил здесь когда-то, но стихов Волошина не читал - не читал еще многих авторов - и почему-то его мало интересовали подробности ТЕХ жизней. В частности, поэтому мальчик так и не обратил никакого внимания на дом поэта, который в Коктебели не заметить было трудно. Но "ДОМ ОТДЫХА ПИСАТЕЛЕЙ..." Это было очень конкретно. Мальчик представлял, как в его стране становятся писателями. Для этого надо напечататься в каком-нибудь журнале, потом еще в каком-нибудь, после чего тебя, может быть, примут в Союз, и вот тогда ты и станешь тем, кем стать ему так хотелось. Можно было еще поступить в Литературный институт, но такой институт, насколько он знал, имелся только один. Мальчик уже понимал, как это трудно - поступить вообще, а уж в такой исключительный ВУЗ - и подавно. В общем, сейчас, стоя перед домом с колоннами, он впервые почувствовал реальное прикосновение к тому, что считал делом своей жизни. Нигде раньше у него не было возможности для такого прикосновения.
Дверь дома отдыха была открыта, и мальчик, чуть-чуть посомневавшись, подошел и заглянул внутрь. На секунду ослепнув в сумраке просторного холла, его глаза разглядели потом ведущие куда-то вверх, покрытые красной ковровой дорожкой, ступеньки, женщину за столиком с телефоном... Женщина оторвалась от своих бумаг и без интереса посмотрела на мальчика. Тот поспешно отступил от двери. Окинул, жмурясь, взглядом солнечную набережную. Ни одного знакомого по фотографиям в журнале "Юность" лица в окрестностях не наблюдалось. Мальчик постоял - чего-то ожидая? - и пошел дальше. Но метров через десять он все-таки разок обернулся.
* * *
При первой же новой прогулке мальчик отправился пострелять в обнаруженном им в начале набережной тире. В этот раз, наверно, по причине невыносимо жаркого и сонного послеобеденного времени, там было пусто. Пожилой, но крепкий дядечка, коренастый, с раздвигающим расстегнутую до низу и, соответственно, выпростанную из брюк клетчатую, на короткий рукав рубашку, коричневым животом, скучал. На голове у дядечки красовалась капроновая, в меленькую, едва заметную дырочку, шляпа "стетсон", окончательно делавшая его похожим на хозяина салуна за стойкой. Мальчик знал название шляпы - он любил ковбойские фильмы и книжки про индейцев - мечтал о такой и даже встречал уже на головах у людей - но и только. В киосках лежали лишь какие-то глупые пестрые сомбреро. "Ну где они их берут", - подумал мальчик.
При виде клиента, тирщик встрепенулся, отсчитал пять - двадцать копеек штука, на денежный приз - свинцовых с щетинистыми хвостиками пулек и, повернувшись к мишеням, стал ждать результатов. И, дождавшись, провозгласил выбитую цифру - девятку. Мальчику такое внимание не очень понравилось, он не любил, когда за его действиями наблюдают. Но он постарался и второй выстрел положил рядом с первым, хотя и хуже.
- Писатели плохо стреляют, - сказал вдруг хозяин тира, по-прежнему глядя на черный круг мишени, в которую целился мальчик. Тот не понял, смутился своим неоправданным ассоциациям, и дернул спуск.
- Пять, - сказал тирщик. - У них же дыхалка слабая. За столом все время, без воздуха, спортом не занимаются...
- У меня их здесь много бывало, - пояснил он, оборачиваясь к мальчику, свою уверенность. - Тут дом отдыха рядом, писательский...
- Да, я видел, - сказал мальчик.
Он разломил "воздушку". В жарком воздухе ружейная смазка "текла" - совершенно как вода - пулька норовила выскочить из скользких пальцев. Мальчик ощущал потребность вступиться за близкую его душе профессию, но в голове вертелась только одно, явно, не подходившее имя - Маяковский. При чем здесь великий революционный поэт было непонятно: единственный выстрел, который мальчик за ним помнил - эта история уже была ему известна - вряд ли имел отношение к теме. Ему бы очень хотелось сказать: я, я писатель! Но это было бы, все-таки, неправдой, да и стрелял он сегодня не лучшим образом.
- А вот артисты, - продолжил тирщик. - Те - другое дело. Заходил ко мне этот, как его... Ну, который в Штирлице профессора играл...
Мальчик последний раз нажал на спуск - увлеченный рассказом тирщик больше не комментировал - прикинул в уме результат и решил остановиться. Тирщик поднялся со стула и принес просвечивающий дырочками листок мишени. Мальчик коротко глянул.
- Долго плавал, руки устали, - пояснил он хмуро. Я потом еще приду, - добавил, помявшись.
И ушел. О шляпе мальчик спросить постеснялся.
* * *
Вскоре внимание мальчика было привлечено новой неожиданностью. Удаляясь от тира, он увидел странных людей. Странные, необычные люди встречаются во все времена и где угодно. Возможно, существуют даже целые страны таких - с точки зрения приезжих, разумеется - людей. Но в той стране, в ту равномерную, скучноватую и строгую эпоху странное и необычное старалось, как правило, не выделяться, прятаться. И поэтому как-то не думалось, что оно существует. Странные люди примостились в закутке, образованном автоматом газированной воды - автоматов было два, оба, как мальчик заметил, без стаканов и оба, кажется, не работающих - и низенькой, выкрашенной известкой балюстрадкой, то и дело возникавшей по обрывистому краю набережной. Три человека, двое парней и девушка были, прежде всего, непривычно одеты. Гривастые, бородатые парни были упакованы в тертые, местами дырявые, украшенные цветными заплатами, джинсы и футболки с надписями - тоже не очень целые. На шеях у них свисали многочисленные пестрые бусы и амулеты. На девушке тоже были бусы, а одета она была в просторный, светлый, но не очень чистый, похожий на ночную рубашку, балахон. Девушка была некрасиво полна, с тяжелым, рыхлым лицом дебильного ребенка. Один из парней присел на балюстраду, другой сидел, скрестив ноги, прямо на асфальте и - о чудо! - тихонько играл на коротенькой дудочке какую-то незнакомую мелодию. Похожую сцену можно было увидеть, разве что в каком-нибудь фильме из "западной" жизни. "Да это же хиппи!", - понял вдруг мальчик. Он вспомнил читанное о "детях цветов", вспомнил, что движение хиппи, в общем-то, как сообщалось в молодежной советской прессе, уже угасло и что многие из бывших бунтарей двинули на восток - в Индию, на Тибет - в поисках "духовности" и дешевых наркотиков. "Неужели они и через нас едут?" - думал присевший в сторонке на балюстраду мальчик и поглядывал исподтишка на странных людей. "И неужели им разрешают вот так ходить?" Пожалуй, то, что такая свобода нравов возможна, заинтересовало мальчика даже больше, чем сами хиппи. "Может быть, что-то изменилось?", - спрашивал он себя, поднявшись, чтобы продолжить путешествие. До перемен оставалось еще много лет, о них еще не было ни слуха ни духа, но мальчику - максималисту и мечтателю - хотелось нового.
Но почти сразу ему пришлось разочароваться - нет, ничего, конечно, меняться не собиралось. У продуктового ларька, рядом со спускающимися на пляж ступеньками, образовался скандал. Две девушки в открытых купальниках подошли к окошку и попались на глаза какому-то рьяному милиционеру, блюстителю нравственности.
- Как вам не стыдно! - на повышенных тонах вещал представитель закона. - Здесь ходят дети! Есть постановление!
Кажется, девушки некоторое время не могли понять, в чем их обвиняют. А когда поняли, что появляться в городской черте в купальниках - "голыми", как был уверен милиционер - запрещено, робко попытались объяснить, что вот же он, пляж, и что здесь все такие, но куда там. Страж собрался тащить их в отделение. Всерьез. Мальчик оторопело наблюдал эту сцену. Девушки стояли мрачные, красные, изредка пытаясь вставить хоть какое-то возражение и бросали по сторонам тоскливые взгляды. Но вокруг уже плотно толпился народ. Народ был на отдыхе, расслаблен и благодушен, ценность условностей в простой здешней обстановке явно не представлялась ему безусловной. И когда страж всерьез стал хватать за руки и пытаться тащить, народ наконец подал голос. Нет, народ ни в коем случае не возмущался, народ уговаривал, народ извинялся, народ просил... И милиционер, продолжая еще взбрыкивать, сдался - "Интересно, - подумал мальчик, - он и правда их так через город бы вел?" - а девушки заспешили прочь.
Мальчика воспитали стыдливым мальчиком, но, может, как раз поэтому он рос решительным противником всяческих заскорузлых предрассудков. В его идеалистическом представлении девушка в купальнике, даже в открытом купальнике, была все равно одета, а потому он просто не обратил бы на нее внимания. Разве что она была бы уж очень хороша. Но красивых девушек было мало. И мальчика интересовала настоящая нагота. Процесс обнажения. Как ни странно, в Планерском имелся нудистский пляж. Но этот недлинный кусочек суши был отделен от всего мира ржавой, совершенно непрозрачной, в несколько слоев, и протянутой далеко в море сеткой. Лежа около этой невыносимой преграды на неудобной крупной гальке, мальчик мучился юным сладострастным любопытством, потом шел в воду, заплывал подальше и старался хоть что-нибудь разглядеть, но видно ничего не было. Попробовать самого себя в роли нудиста ему, однако, в голову не приходило - и стеснительность, и родители рядом. Нет, положительно, мальчик был не согласен с закомплексованным милиционером. Дурак какой-то.
Следующим пунктом программы, приготовленной для мальчика коктебельской набережной, оказался пирс-остановка небольших скороходных теплоходиков - "морских трамваев" - сновавших туда-обратно вдоль населенных пунктов побережья. Одно из таких суденышек как раз причаливало. Мальчик ступил на пирс и остановился у щитка с расписанием рейсов и ценами на билеты. Цены оказались приемлемые - не трамвайные, конечно, но вполне в пределах разумного. Мальчик прикинул, не слишком ли долго он отсутствует, не запаникуют ли родители, - и направился к кассе.
На палубе мальчик задумался: а в какую сторону они поплывут, в каком направлении находится Феодосия, до которой он взял билет? В тот момент, когда он выбрал водное продолжение своей экспедиции, ему представлялось, что теплоходик пойдет направо - если стоять к морю лицом - и это было предпочтительным направлением. Там, справа, коктебельская бухта заканчивалась горбатенькой скалой - нижней ступенькой горного кряжа - из-за него в Планерском всходило, окрашивая в цвет брюшка знаменитой полярной чайки вечный снег, солнце - и начинался путь вдоль Кара-Дага.
Недавно я прочитал в книге одного любимого мной писателя - ставшего за последние годы вызывающим у меня сентиментальное сочувствие политиком - рассказ о Коктебеле. В этом рассказе есть упоминание и о том самом доме отдыха - у писателя он назван Домом Творчества, не знаю, кто из нас ошибается - и об этой самой скале. Возле нее тогда еще совсем молодой писатель чуть не утонул в норовившем расшибить его о камень море. Понт отобрал у писателя очки, но вернул жизнь. Произошло это в 1970-м - году имеющим значение и для моей жизни, и воспоминание писателя подтолкнуло меня взяться за эту маленькую, давным-давно задуманную хронику.
Дело в том, что лет пять или шесть назад мальчик уже побывал в этих краях. Безлошадные еще тогда, они приехали вдвоем с отцом на поезде и жили у частника в крохотной - три на три метра - невыносимо душной деревянной комнатке. Ходили купаться на каменистый пляж, ловили рыбу в небольшом искусственном прудике по-соседству - пионеры по случаю какой-то компании запустили в пруд мальков карпа, и те, на некоторое время забытые, вымахали в непропорционально, по отношению к размерам водоема, здоровенных рыбин. А один раз отец купил экскурсию на таком же, какой сейчас вез мальчика в Феодосию, кораблике и они увидели Кара-Даг. Эту поездку впечатлительный мальчик запомнил хорошо. Под усиленный мегафоном голос экскурсовода, рассказывающего о проплывающих перед глазами туристов достопримечательностях, мальчик словно смотрел необыкновенный, фантастический фильм из так любимой им истории античного мира. На койке в деревянной комнатке у него лежала купленная на днях научно-популярная книжка с замечательным советским названием "Дорогой тысячелетий" - "Очерки о Древнем Крыме", симферопольского издательства - и мальчик читал ее почти так же, как раньше "Трех мушкетеров" и "Остров сокровищ". Скифы, тавры, киммерийцы, древние греки, римляне. Добавим: византийцы, татары, турки, англичане, французы, немцы... Русские. Все они здесь жили, строили города, утверждали государства, воевали... В крайнем случае, побывали здесь. К этому галечному пляжу приставали потрепанные, со слезшей краской триремы. С этих гор, из-за этих холмов следили за ними, зажав в тяжелых кулаках луки, косматые кочевники. Здесь до сих пор море выносит иногда увесистые монетки с дельфинами и амфорами. Какие только корабли не лежат у берегов Крыма. От тех самых трирем до английских и русских фрегатов, до крейсеров и подводных лодок Второй Мировой. Мест такой густой концентрации истории на земле не так уж много. Мест, имеющих отношение к истории стольких народов и культур. Мальчик смотрел, слушал. Вот, под самыми скалами - кажется, что просто по воде! - идут пацаны в плавках. Как в Бриллиантовой руке. И тот же, что в Бриллиантовой руке, секрет: под тонким слоем воды, узенький, в полметра, карниз - тропинка. Такая узенькая, она тянется на много километров, по ней можно добраться до знаменитых Кара-Дагских бухт, до поселка Солнечное... Скалы. Черные, красные. Скала Золотые Ворота - в виде арки, через которую можно проплыть на лодке. Здесь кидают монетку, чтобы вернуться. Мальчик бросает и - заядлый нумизмат - думает, сколько же, наверное, монет лежит здесь на дне - и старинные, наверное, тоже...
- Семнадцать метров, - говорит экскурсовод весело, - глубина - семнадцать метров, никто не достанет, не беспокойтесь. А это, - на отвесной, словно срезанной ножом стене, - кратер потухшего вулкана.
О, вулканы в этих краях поработали отменно! В Планерском, вдоль пляжа тоже стены - из черного, с красивым угольным отливом, расщепляющимся, как обсидиан, но хрупкого вулканического пепла.
- А это гора Магнитная, на ней не работает компас, а там выше семисотметровый пик Чертов Палец - с него когда-то вертолетами снимали бравых школьников-альпинистов...
Чертов Палец похож на копыто - действительно Чертов, хотя и не палец...
- А это - Сердоликовая бухта, здесь мы остановимся.
И они в самом деле останавливаются, причаливают к недлинному пирсу. Бухта невелика и вся погружена в тень обступивших ее совершенно отвесных скал. Мальчик видит привинченную к громадному валуну старинную ржавую табличку с ятями - но не может разобрать, что там написано. Что-то о каком-то корабле. Мальчик пьет воду падающего с горы ручья - ледяную, от нее сводит скулы. Он заходит в море по шею и отчетливо видит странно приближенные ступни, пальцы ног - такая прозрачная здесь вода. Надевает маску и плавает у двух небольших скал - разноцветные камни, большая рыба зеленушка... Экскурсовод сообщает, что бухта неспроста названа Сердоликовой - здесь действительно можно найти эти красивые, похожие на громадные розовые икринки, полудрагоценные камешки, попадаются и дымчатые топазы. Туристы разбредаются по бухте, внимательно посматривая себе под ноги, присев, разгребают гальку. В Планерском есть киоск местных самоцветов. Единственный раз, когда он оказался открыт, мальчик даже не стал пробовать туда протиснуться - такая плотная толпа женщин, да и мужчин тоже, собралась. Удивительно, но на обратном пути мальчик узнает, что их близкие знакомые, которые живут в соседнем домике, сагитировавшие их на поездку в Планерское, действительно нашли топаз! Знакомые даже умудрились его потом продать ювелиру - шестьдесят рублей, неплохие деньги по тем временам. До самого отъезда мальчик будет рыться в перекатываемой прибоем гальке, но, конечно, ничего не найдет - так, обычные халцедоны и яшма. По своему тоже интересные, но ничего не стоящие камни. Потом кораблик с экскурсией отправляется дальше, доходит до конечного пункта - Солнечного и поворачивает назад.
- Дельфины, смотрите, дельфины! - кричат люди, но мальчик ничего не видит. Впрочем, не очень и расстраивается: впечатлений на сегодня хватает.
* * *
Странно, тысячи и тысячи людей побывали там и продолжают бывать - сейчас количество экскурсий, естественно, возросло, они стали разнообразней, изощреннее - а ничего не меняется. Всё та же идеальная иллюзия, что после древнегреческих героев ты - первый, кто видит эти скалы.
* * *
А потом трамвайчик добежал до Феодосии, которая все-таки оказалась в другой стороне. И все там было, наверное, настолько неяркое и невыразительное, что надолго мальчик ничего не запомнил. А поскольку он не запомнил, то и мне, понятно, описывать нечего. Мальчик сошел на пирс, постоял немного, разглядывая перекресток с домами, но в город не пошел и вернулся на том же суденышке обратно в Планерское.
Запомнил мальчик застекленную, но темную, в тени, надстройку вдоль палубы. Там на действительно, как в трамвае, или, скорее, электричке, рядах кресел сидели пассажиры - немного - и дул жуткий ветрообразный сквозняк: несколько сдвижных окон были зачем-то открыты. Мальчик сбежал из вибрирующего от работы двигателя "холодильника" обратно на тоже продуваемую ветром, но гораздо более теплую палубу и наблюдал там еще одну необычную троицу. Правда, сначала эти ребята совсем не показались ему необычными. Два парня и между ними девушка сидели на корме, у ног были сложены рюкзаки и чемоданчик. У девушки были светлые прямые волосы и приятное, и даже красивое грустное лицо. Она сразу почувствовала на себе взгляд и посмотрела в ответ - прямо, не отводя глаз. Когда мальчик исподтишка взглянул на нее снова, девушка как раз нагнулась что-то достать из рюкзака, и блузка у нее на спине была натянута чем-то массивным, круглым, выступающим. Горбом. Девушка была горбунья. Мальчик старался больше не смотреть в ту сторону, но в голове у него сама собой складывалась сентиментальная мелодраматическая любовная история.
* * *
Уже перед самым отъездом домой мальчик случайно набрел на лавчонку, где продавали взлелеянные им в мечтах стетсоны. И отстояв недлинную очередь, купил. Но в дождливом, чопорном городе мальчика надеть такую курортную шляпу ему так ни разу и не пришлось. А скоро он вырос.