Гладилину с самого начала этого дня было плохо. И как могло быть по-другому. Такие страшные события происходили вокруг него. Теперь, когда после долгого периода одиночества и вынужденного простоя у него появилась любимая женщина, он уже больше суток ее не видел. Сначала занятия в институте, сложнейшие предметы, потом секция тяжелой атлетики, потом стройка, где он подрабатывал сторожем, потом опять институт и опять секция. Он не видел ее уже двое суток, но это не волновало его. Еще молодая преподавательница пришла сегодня в короткой узкой юбке и без колготок. Из-за этого он не понимал ничего толком из того, о чем говорилось на занятии. Она была на пять лет старше Максима, и он интересовался уже, есть ли у нее кто-нибудь, а сейчас думал: пропади все пропадом! У меня ж другая есть. И звали ту преподавательницу Екатерина Владимировна, вот и крутилась в голове песня из репертуара Тамары Синявской.
"Что за бестолочь такая, у меня ж другая есть
Только Катю, словно песню, из души, брат, не известь".
Старая-престарая песня, такая же старая как "Wish You were here",группы Pink Floyd, или "Love Hurts", Nazareth, а как это актуально.
В подвале, где через потолок очень низко шли трубы и провода вечером после рабочего дня начиналось занятие. Собрались как обычно все посетители спортивной секции. Василий Носов и Илья Ковалев уже начали заниматься. В это время максим Гладилин, только что пришедший из института, стал навешивать на штангу свои шестьдесят четыре килограмма. Тренер Васильев подошел к нему.
--
Вот, сталько пока и надо поднимать. Главное, не спешить тут.
--
Да, уже легко становится.
--
Ничего, вот так легко и должно быть.
--
Ты вот, Макса, как-то не так все делаешь, - отозвался Ковалев, - надо чтобы с чувством что ли, а то ты, раз музыкант, так ты тоже что ли так играешь, думаешь свое что-нибудь.
--
Он сам знает, - отвечал ему Носов, - у него же цель другая. Он все нравиться хочет девчонкам.
--
Ничего я такого не хочу, обиделся Максим, тут у нас главное, чтобы радость была рукам.
Стало смешно от радости рукам. Максим с легкостью поднял свой вес десять раз, спустил штангу на выемки станка и встал с лежанки. Все, что здесь был, тоже успели сделать по одному подходу.
Дальше можно было только понять. Что груз идет вверх и вниз, разговоры здесь были лишними.
В теплом воздухе с самом начале лета уже начала загрязняться и становиться привычной первая ранняя зелень. Для человека ещё не было никаких неприятных признаков лета, ни сильной жары, ни комаров, ни того кажущегося запустения, которое вызвано, вероятно тем, что всем людям по их давней привычке как-то одновременно хочется отдыхать. Это все имеет очень мало отношения к любому делу. В самое приятное время в году у студентов бывает летняя сессия. Речь, тем не менее, пойдет опять же не об этом; и совсем уж неинтересно, как начиналась эта история. Кто может теперь сказать об этом? Как и что начинается, вообще не бывает известно. Если говорить о том, когда это могло начаться, то легче всего выдумать это начало. В этом случае можно взять некоторый один момент за точку отсчета. Можно вспомнить, что впервые за лето день выдался необычайно жарким и Максим Анатольевич Гладилин, вернувшись с лекций в институте, отдыхал у себя дома на диване. В эту сессию все экзамены сдавались довольно легко. Не пришлось даже портить нервы на то, чтобы обязательно что-нибудь получилось. Имея хорошую память и способность к обучению, Максим успевал кроме учёбы заниматься многими делами, которые иногда шли в ущерб его основной деятельности, учёбе в институте и получению диплома.
Если от этого предисловия сложилось впечатление, что у Максима Анатольевича все складывалось без особенных трудов, то и начинать этот рассказ не стоило. Гладилин было новым, незнакомым человеком в этом городе, поскольку с детства и до недавнего времени жил не здесь. Такие люди приходят для того, возможно, чтобы лучше остальных устроиться в окружающем их видимом мире, вот только это устроение происходит непростительно медленно.
Родители Максима приехали из разных сел области и стали работать в одно время на одном предприятии, которое было в то время в числе градообразующих. Там они и встретились. Как это произошло, они и сами толком понять не могли. Завод и теперь производит фанеру, мебель, выполняет промышленные заказы на поставку тары для продукции. Как это обычно бывает в первом поколении людей, перебравшихся в городскую местность, они хотели видеть сына самым лучшим. Словно бы интуитивно они понимали, что он должен стать, во всяком случае, не хуже тех мальчиков, которые, которые родились в семьях, уже давно живущих в этом городе. Есть такое мнение, что будто, чтобы появился в семье один интеллигентный человек, нужно, чтобы ему предшествовало хотя бы три поколения образованных людей; и они решили не ждать так долго, тем более, что вряд ли этого можно было дождаться, а уже из своего сына сделать человека, который воплощал бы все необходимые качества. В школе Максим не блистал какими-нибудь особенными успехами, но и опасений его учёба тоже не вызывала. Был он, по правде говоря, самым обычным. Только когда родители отдали его в музыкальную школу, учиться играть на аккордеоне, он проявил в этом деле великолепные способности. Играл на конкурсах молодых исполнителей, и пошёл бы в этом деле дальше, но по окончании средней школы выбрал почему-то профессию врача. Максим мог бы стать хорошим врачом. У него не было ни брезгливости, ни боязни крови. Всегда внимателен, собран. Была одна только черта, которая всё же сводила на нет все эти положительные качества. Он привык сразу делать много дел. Кроме этого стал усиленно заниматься тяжёлой атлетикой. В детстве он, кроме прочего, занимался в секции по вольной борьбе, потом занимался каратэ-до. Все же нашлось одно занятие, которое теперь овладело им настолько, что он не мог делать больше ничего. Если ему думалось раньше, что это позволит отдохнуть от учебы и перейти к чему-то другому. Руководствуясь тезисом, что лучший отдых - это смена активности, то, видимо, он погорячился. Дело это было - не учеба в институте, а та самая тяжелая атлетика. Так он и оставался способным дилитаном, и, оставался вполне, доволен таким положением. В квартире Максима стоял самодельный деревянный станок для жима лёжа и штанга, простая небольшая железная труба и блины, противовесы теперь выброшенные, а раньше служившие для натяжения электропроводов на подстанции, дающей ток на троллейбусную линию. Он строго соблюдал режим. Серьёзнейшим образом относился к тренировкам. Их было. Вместе с Максимом восемь человек. Они занимались в спортивной секции. Он улучшал свои результаты, но к тому времени, когда произошла эта история, учёба в институте интересовала его меньше всего.
Секция, где занимался Максим, находилась недалеко от его учебного заведения. Фактически оставаясь студентом этого вуза, душой он уже принадлежал к тому миру, где можно было с куда большей лёгкостью стать известным человеком, став таким же тренером, как и его наставник, только в своем родном городе, из которого семья переехала в этот, когда он стал учиться на врача. Парни по разным причинам приходили в секцию. Некоторые занимались просто для здоровья. Эти были болезненными, и это положение мешало всему, что бы человек ни делал. Кто-то снимал стресс, а кто-то, и таких встречается в жизни большинство, нуждались в том, чтобы среди серой повседневности, где все делают порой то. Чего, как следует даже не умеют делать в своих областях, а получается одно и то же. Работает человек целый день с какими-нибудь документами, удовлетворяет определённые требования посетителей своего учреждения. Если кто целый день сидит с какими-нибудь бумагами, которые требуют в общем то аккуратнейшего обращения, или даже точит сложную деталь на заводском станке, а тут можно выделиться. Поднял больше, чем тот, кто рядом - уже самоутвердился. Нет - значит нужно, наверное, съесть больше, потренироваться с меньшими весами, и вперед, к рекорду. Здесь нужно сказать ещё, что такие занятия и такие рекорды требуют от занимающихся особенных качеств. Здесь, как признают опытные люди, ни в коем случае не допускается волюнтаризм, свойственный, может быть, в большей степени другим видам спорта. Всякий понимает, что больше того веса, который максимально можешь взять, не стоит и пробовать брать. Были уже и тяжелые травмы, инвалидность и смертельные случаи. Спорт этот приучал всех, занимающихся железом к железной же дисциплине. Это соответствовало характеру Максима. Будучи несколько моложе, он даже начинал делать карьеру штангиста. Потом ему стало казаться, что если он продолжит учиться и будет когда-то лечить людей, то пользы это принесет много больше. Только все эти его мысли не были достаточно постоянными. Так было и теперь, когда кроме основной учёбы в институте и занятий спортом в свободное время, он выходил с свет потому, что возраст его теперь предполагал общение, нахождение с женским полом. И что любопытно, та которая теперь любила его, нашлась как-то без труда. Казалось бы, это совсем не просто зачастую, когда дела не позволяют заниматься провождением времени, тем не менее, его редкие выходы на подобные мероприятия способствовали этому повороту его судьбы. Того, что он бывал в подобных собраниях, называемых тусовками, вполне хватило. Точнее говоря, этого даже не понадобилось. Он постепенно, даже без всякой цели получить в этом какой-нибудь определённый результат, начал общаться с одной девушкой, или, может, молодой женщиной, смотря на чей взгляд, бывшей моложе его, но уже побывавшей к тому времени замужем. Он словно бы хотел быть с нею именно поэтому. Он вероятно был бы удивлен, если бы посчитал на минуту если посчитал бы любовью то, что даже дружбой можно было назвать с натяжкой. Просто тянуло, хотелось очень иногда поговорить, а она не препятствовала этому. Сближение это с ее стороны не сдерживалось. Будучи слишком увлеченным спортом, и пока равнодушный к многому, и к женщинам в том числе, Гладилин всё же завёлся как мотор. Такая игра между ними теперь очень увлекала его. Он сам вряд ли отдавал себе отчет в том, что это стало для него уже глубоким чувством, и теперь требовало уже стремительного развития отношений. В тот день максим с трудом мог заставить себя заниматься, и началось уже самое жаркое время суток. Скоро должна была начаться консультация по предстоящему экзамену. Отец и сын находились вместе в квартире в разных комнатах. Максим лежал почти без движения и изредка смотрел на циферблат будильника. Вокруг был общий беспорядок. Все предметы, которыми он пользовался, оставались там, где он их оставил. Так бывает, когда ничего не омрачает обычного ходя жизни. Настроение бывает довольно жизнерадостным, используется всё, что лежит , и уже нет никакой возможности что-то сложить аккуратно. Дом находился почти на самой окраине города. Из окна виделась промзона, гаражи, крыша заводского корпуса примерно на расстоянии трехсот метров. И всё это расстояние было покрыто высокой травой, как везде, где никому особенно не нужно было ничего строить. Почти постоянно там стоит тишина. Это не та мёртвая тишина, которую в принципе можно было бы считать идеальной. Жизнь здесь шла так же, как и в любом другом месте. Где-то заведет кто-нибудь автомобиль, где-то хлопнется дверь. Иногда под окном были слышны обрывки разговоров. Всё происходило в точности так, как положено. Анатолий Алексеевич находился на кухне. Когда он, пообедав, закончил мыть посуду, сразу стал спрашивать сына о том, что ему казалось важным.
--
Максим. Ты приготовил на завтра все вопросы?
--
Да, приготовил.
--
Смотри сейчас, не отвлекайся ни на что, это всё-таки серьёзный экзамен. Это всё-таки сложный предмет. Сегодня на консультацию не опоздаешь?
--
Нет, сейчас, не опоздаю, один подход остался, и я уже буду собираться.
Действительно, времени до начала этой консультации оставалось мало. Едва можно было уложиться в положенный срок, если бы он сделал тот самый подход к штанге. Впрочем, ничто не вносит такие коррективы в мысли человека как сложные физические упражнения. Весь мозг словно бы занят тем, как правильно, с точностью до миллиметра много раз поднять тяжелый опасный снаряд.
И надо было случиться, что рядом с ним шел его приятель Андрей Луговкин, затем же, зачем и Максим, на консультацию. Он, как и можно было ожидать, стал говорить о вещах, не имеющих отношения к предстоящему экзамену. Это не имело ни малейшего отношения к самому Луговкину. Он даже не знал, в чем собственно состояла проблема. Можно было подумать, что молодой человек просто нагло лезет не в свои дела, вмешивается в то, что его не касаться.
--
Ты, Максим, наверное, уже основательно ко всему подготовился?
--
Ну, это как сказать, в общем-то и нет там ничего такого сложного.
--
Интересно всё же, как это легко так всё получается, - -продолжал он, не зная, как закончить этот малоинтересный расспрос и приступить к тому, что его интересовало на самом деле. - И что, это всегда так, как не фиг делать, многие желали бы так учиться. Вот у кого-то таких, может, возможностей нет учиться, или способностей, или чего-нибудь ещё там, а им спокойнее учиться. Так вот меня раз чуть не выгнали, но там другая ситуация была, я подрабатывал, там учиться и работать трудно было, а ты из-за чего так рискуешь?
--
Так, надо и рискую.
--
Так ведь я знаю прекрасно, почему. Отвлекает тебя это твоё дело, ну...
--
Да я понял. Только ведь дело это личное, и тут уж не станешь думать, что... вот там выгнать могут, или что родители скажут, или о чем на работе языками чешут. Для тебя это важнее всего становится. Ты мне про это говорил уже, извини, больше не интересно.
--
Я и снова повторю. У неё друзья-то посмотри, всё какие. Это же человек такой, коммуникабельный. Ты то не такой немного, ты вот учишься, образование получить хорошее стараешься.
--
Да если бы все так думали, то ничего и не следовало бы начинать совсем. Так думаешь, что если ты сам человек взрослый, то и сознание больше не меняется. Это не умно, это примитивный взгляд на человека. Я, можкт быть, пока общался, сам другим человеком сделался.
--
Ну, это я понимаю. Наверное, я не имею права во все это вмешиваться, только дело тут вот в чём. Ты вот ходишь на учебу, у тебя занят каждый день существенным каким-то делом. Ты даже вот подрабатывать начал, а у нее, чем свободное время занято, ты ведь этого не знаешь
--
Так это понятно всё, у каждого человека ведь своя жизнь. Я сейчас пока про нее не знаю, она про меня не знает, и что с того? Но это же временно все. Это же постепенно люди узнают друг друга, не сразу. Потом мы уже так, гуляем по городу немного. Я ведь не новичок в этих делах. Если на то пошло.
--
Ну, смотри, хорошо, только дело то не в том. Просто люди сколько угодно могут вместе находиться, это как повезёт.
--
Это понятно, сейчас заниматься нам, идти надо. Я там сам как-нибудь разберусь.
Дальше они шли по двору, уже совсем близко к институту. Двор этот стал прохладным и тенистым от то листвы кленов и тополей. Только камешки на асфальте были заметны иногда, только при взгляде на них, как и все предметы, которых в обычной жизни мы не видим. При этом совершенно не думается, что вся жизнь может быть так скучна, как на этом именно участке, где мало, что принципиально отличается от таких же городских пейзажей. И получается, что все самое интересное происходит лишь между людьми. Всё словно бы само влёчет беспощадно в те дела, в которые и вникать то особенно не надо. Самое удивительное во всём этом то, что Максим назначил подруге встречу именно в тот день, когда ему это было совершенно неудобно. Нина была в то время по виду уже совершенно взрослой женщиной. Трудно сказать, было ли это от природы, или это было следствием каких-то пережитых коллизий, но выглядела она значительно старше своих лет. В то время, как многие её сверстницы были похожи на девочек, она уже была иной, чем они не только по своему внешнему виду; она уже знала семейную жизнь. Трудно догадываться, что происходит в сознании и, тем более, в подсознании человека, но Максим, бывший почти на год старше Нины, смотрелся рядом с ней словно младший брат. Вероятно, он сам искал в некотором смысле женщину, которая была бы ему как мать. Этот сильный физически человек, как можно было подумать, ещё нуждался в опеке, в том, чтобы можно было совершенно довериться любимой женщине. Как это часто бывает, он вёл себя с ней, как со своей подчиненной. Словно бы это был удобный вариант; нельзя командовать своей мамой, которая о тебе заботится, а здесь он получал и то, и другое. Хотелось ему, и даже очень хотелось психологической поддержки, которую ему могла дать эта взрослая женщина, которая уже понимала то, что он за большее время жизни не был способен понять. То, что окружало его, казалось, вполне подходило для сегодняшней жизни и последующих приятных воспоминаний. Края, где находился в эти дни максим, были обитаемы, здесь сложился определенный климат. Город наступал быстро на природу, на пустынное, уже не засеваемое поле, на редколесье, и ближние деревни. Стремительно росли вверх краснокирпичные этажи, появлялись дороги там, где как теперь представляется, ничего существенного раньше не было. Тем не менее, это была другая, забытая жизнь, видимая из-за этого разрастающегося и все поглощающего города.
В этот раз Максим находился дома у Нины. Его ничего не могло волновать так, как предстоящая завтра сдача экзамена. У Нины, естественно, таких проблем не было уже давно. Учение осталось для неё где-то в далёком прошлом. Они с Максимом сидели за столом в тесной кухне, долгое время не зная, что можно сейчас сказать друг другу.
--
Максим, - начала она, словно отвлёкшись от всего, что ее волновало до настоящего момента, - смотрю я на тебя, и думаю сейчас, это как так возможно, что столько лет тебе, а с тобой еще ничего особенного не происходило.
Он встал с места, подошел к Нине сзади и встал сам к ней спиной. Он начал смотреть куда-то в угол комнаты, где потолок сходится со стенами. Трудно сказать, зачем ему было показывать свои странности. Вполне возможно, что он до сих пор стеснялся
--
Ну, это смотря, что происходит. Что, я должен был срок отсидеть?
--
При чём тут это, надо, чтобы у тебя хороший опыт был, чтобы, что-то радостное, светлое было.
--
Это уж у того получается, тат у того и есть такой опыт. Если есть, значит хорошо, а нет - значит сиди и жди, когда он придёт, этот опыт.
--
Значит он тебе навстречу не попадался?
--
Ну, а что делать? Я всё-таки готовлюсь стать врачом. Это уже немало.
--
Да, я знаю всё.
--
А я оперу "Травиата" люблю. Верди ее написал, великий итальянский композитор.
--
Это же очень сложная музыка, скука.
--
Ну, это теперь, может воспринимается как скука, а раньше опера была любимым народным развлечением в Европе. Арии из опер на улице потом пели. Верди по тому, что поют, определял как удалась опера. Потом это по моей профессии опера эта написана.
--
Да, интересно, это опера про врачей?
--
Ну, не совсем так.
--
Откуда ты так музыку знаешь... это что такое, а, забыла, ты же музыкант; хоть бы сыграл на аккордеоне что-нибудь.
--
Будет время - сыграю что-нибудь из Led Zeppelin, знаешь, на аккордеоне это будет звучать очень оригинально.
--
А ты расскажи, правда что ли про врачей опера?
--
Нет, но и вот Пуччини был композитор, у него тоже опера "Богема", про это же. Видишь ли, опера "Травиата", один ведущий в передаче рассказывал, она про тяжелую болезнь, и при современной медицинской технике героиня осталась бы жива, и если бы про это сочиняли оперу, то такая опера была бы уже неинтересна.
--
Да, значит, по-твоему, что хорошо заканчивается, то неинтересно. Ты скажи, что ты сам-то в жизни видел?
--
Ну, ничего, можно сказать. Ты объясни, что я такое должен был видеть?
--
Знаешь, многие люди живут в таких же условиях, как ты, а они интереснее живут.
--
Да, мои сверстники, которые были не так удачливы, уже воевали. Друг у меня есть, так он не воевал, он болеет. Это опыт болезни. Ему даже из-за этого от армии косить не надо было.
--
Я понимаю, что ты ценишь любой опыт, как позитивный, так и негативный. Оно все, конечно, на пользу идет, только сам-то ты не разнообразишь свою жизнь. Ничего же не видишь, как бы там ни было, еще с железом своим.
--
А я тебя вижу.
Они решили послушать что-нибудь, и выбор пал на записи Владимира Высоцкого.
--
Интересно, ты любишь такую музыку? - спросила его Нина.
--
Ну, как видишь, люблю.
--
Интересно.
--
Да, Высоцкий он такой, что тут песня о чём, слушать надо.
Так постепенно от Высоцкого дошло и до альбома "Голова в окне", группы "Cure", и до Красного альбома "Гражданской обороны", где Егор Летов писал все один. Максим достал эту редчайшую запись у одного приятеля из Москвы.
Они сразу, будто по команде переглянулись. Максиму постоянно казалось, что живут они слишком медленно. Все процессы протекают не так, как хотелось бы, и время жизни словно бесполезно вытекает из плохого крана. Тем не менее, если проследить его биографию в течение последних лет, можно прийти к выводу, что он сам был во многом виноват в этом. Когда после школы он выбрал медицинскую профессию, нельзя сказать, что он руководствовался при этом какими-то особенно сильными убеждениями. Конечно, он понимал, что должен лечить людей, избавлять от недугов, спасать, кого придется, но все это лишь иногда до него доходило. Вообще в выборе профессии вряд ли можно думать об этом настолько серьезно. Итак в жизни Максим не казался сентиментальным, жалостливым. Он мог приписывать себе какие-то достоинства, каких, вероятно у него не было. Многим он казался совершенным эгоистом, и только некоторым нравился его характер. Оценки были порой прямо противоположные. Как и почему он выбрал именно медицинскую профессию, никто толком этого не знал. Здесь было другое. К этому моменту работа эта была уже не так по душе, как раньше. И все шло к тому, что ему надоест все это. Успеваемость в его учении падала.
В это время ему уже стало все равно, сможет он или нет заниматься тем, чем ему хотелось. Он понимал, что любая врачебная специальность, если она связана с лечением серьёзных болезней, не всегда будет иметь успех. И что у каждого хирурга есть кладбище - те, умершие, кого он не смог вылечить, про это он, конечно, тоже знал. Теперь это было каким-то малозначительным, он остыл ко всему этому. Сосредоточившись на качании железа и самовоспитании, а еще больше - на свободном творчестве на ниве межличностных отношений, он забыл обо всем остальном. Однако, его жизнь вне этих занятий, вопреки упрекам его подруги, интересной, разнообразной. Об этом можно судить по той воодушевленности, с которой он встретил Нину в этот раз. После занятий в институте он бывал у друзей. Так всегда было, он обычно встречался с знакомыми людьми. Однажды его приятель Маклаков пригласил его к себе домой в тот день, когда там было собрание, повещенное какой-то дате, которая была важна для Маклакова, но совершенно ничего тогда не значила для Максима. Если бы все шло так же и дальше, даже когда закончился этот вечер. По правде говоря, этот вечер так ничем и не закончился. И даже больше того, если мы продолжим отслеживать ситуацию, то поймем, что само это собрание не принесло ничего особенного. Маклаков не придал значения всему, что происходило в тот день в его квартире. У него просто собрались друзья, люди, которых он знал много лет. Они собрались у него даже не по случаю чьего-нибудь дня рождения, а просто потому, что приехал одноклассник, Михаил Шулепов, живший неподалеку от родного города. Вскоре, в тот же год, он поступил в этот же медицинский институт. Поскольку у него с Маклаковым сохранились приятельские отношения, они ездили, друг к другу в гости, а возможность такая представлялась порой лишь раз в два года. Такое положение, естественно, вскоре легко исправилось. И конечно же он не мог заметить, что здесь, где был в общем-то его вечер, произошла встреча, для кого-то судьбоносная. Ну, по крайней мере, сейчас она такой представлялась. Только все вещи в жизни происходят иногда, не оставляя достаточно долгих последствий. Вероятно, из-за этого последующее обучение перестало для нашего героя быть достаточно значимым для Максима. Множество сомнений, которые возникали теперь неизбежно, заставляли его думать о другом. Все это заставляло его пересмотреть свое отношение к многим вещам., хотя он был раньше человеком поверхностным. Всё, что бы он ни делал, он начинал как будто вдруг. Не было у него чёткой мотивации. Происходящие события, казалось, не имели отношения к нему, к тому, что в обычной жизни окружает, и словно бы являлось лишь некоторым доказательством свободы его воли.
Так прошло еще некоторое время после того, как он попрощался с Ниной, и пошел к себе домой. Какое это было противное время. Так хотелось приблизить другое время, когда не придется больше прощаться с ней вечером.
Утром следующего дня в коридоре на третьем этаже институтского корпуса царило некоторое весёлое оживление. И непонятно становилось, что же должно произойти, чтобы. Лица вроде бы сосредоточены, и как будто все думают об одном и том же, только это веселье вопреки всему не исчезло никуда, просто каким-то тихим стало. Многое слишком решалось сегодня для тех, кто находился здесь. Принимала экзамен молодая преподавательница в небольшой аудитории, где на некотором расстоянии друг от друга сидели одновременно восемь человек. Другие находились в коридоре. Кто-то просил что-то списать. Все сидели, внимательно рассматривая книги, рукописные, с трудом разбираемые конспекты. Кто-то начинал разговор на какую-то непонятную тему. Максим долго разбирал параграф учебника, где говорилось о симптомах заболеваний, каких, он еще не понял. Такая структура текста давалась ему как-то особенно трудно. Если бы все логично вытекало одно из другого, это, конечно, было бы проще. Правда, тогда он и получил единственную отличную отметку в этой сессии. Потом он стал возвращаться, и тогда только стало чувствительно, что словно груз упал с него. До этого ему, привыкшему к совершенно конкретным грузам, было это даже непонятно. Ощущение, такое, что вот есть какая-то тяжесть, и вот еще немного, и нести ее уже не хватит сил. Теперь только ему, не знакомому с тем обилием приятных ощущений, какими у других, долее посредственных людей, наполнена вся молодость, стало действительно очень хорошо.
По дороге домой его догнал тот самый Михаил Шулепов. Он тоже сдавал экзамен и так же, хорошо, по-видимому у него это получилось. Ему опять, как и раньше, хотелось еще раз показать приятелю, что последний, хотя бы немного хуже его. Вот и другие все стали расходиться по домам. Кто шел к себе домой, кто на квартиру, а кто - в общежитие. Всё, что сегодня было, уже никому не было нужно. Забота этого дня сразу стала неактуальной.
--
Ну, что, - спросил он Максима, - как оно, ничего? Я сейчас тоже домой, надоело это всё уже. Тут по пути всё равно.
--
Ты знаешь, вот честное слово, сам от себя такого не ожидал.
--
Ну, это дело такое, что тут не стоит загадывать.
--
Да я вот что думаю, дело это, главное, что идет хорошо. Это дело, главное, чтобы тут ничего особенно не загадывать. В общем-то, на тренировках это не сказывается.
--
А тебе главное, чтобы это на тренировках не сказывалось?
--
Ну да.
--
А, извини тогда, что твоя возлюбленная думает про твою систему тренировок?
--
Ну, а что она должна думать? У каждого человека есть свои какие-то заботы в жизни. И другие люди, я думаю, с пониманием к этому относятся.
--
Ну, это хорошо, если так, только ты извини, конечно, но даже Вася или Илья, ребята, которые с тобой вместе занимаются. Они ведь столько же внимания этому уделяют. Тебе спортсменом надо быть, может не поздно?
--
Видишь, спорт, тем более, большой спорт, это такое дело, которое сам человек не выбирает. Приводят родители обычно в секцию. Пока ты сам хоть что-нибудь понимать начнешь, уже поздно будет. Везде и всем занимаются только с раннего детства.
--
Это уж точно, есть такое дело. Ну хорошо, только соображать надо. Из нас тут врачей делают, разве это плохо. Я думаю так, что если человек сам нашел хоть что-то, похожее на призвание, то этого и держаться надо, отец меня так учил.
--
Это понятно, только ты сам, если на то пошло, урок-то этот не так уж хорошо усвоил.
--
Почему это?
--
Да ты ведь тоже не очень-то на лекции ходил. Я тебя не так часто вижу.
--
Точно, но я материал, зато хорошо знаю, практически то, что нужно, умею.
--
Хорошо если так. Вот мне бы сосредоточиться тоже, только это может кому-то дано, а кому-то - нет. Вот мне, наверно, это дано не в такой степени.
--
Это всем дано. И нужно сменить тему уже, сейчас про путевку в жизнь, про призвание будем рассуждать... знаешь, это ведь далеко может завести.
--
Ну, вот и я о том же. Я про что говорю, вот пока мы тут с тобой говорим, учимся, значит, сдаем экзамены, всё такое, еще что-нибудь такое делает, все это нормально; а вот как учёба кончится, то для меня начнется опять этот хор... Что вот, ты не по себе сук рубишь, да что не подходит она тебе.
--
Но ты прости уж, конечно, ты послушаешь, если, то я тоже тебе это скажу.
--
Это интересно. Ты бы объяснил тогда.
--
А что тут объяснять. Как Декарт говорил, иди от простого к сложному, а ты не прав немного, ты сразу начинаешь со сложного. У нее ведь до этого, по любому, другая жизнь была. Ты вот с умными людьми разговариваешь, читаешь что-то хотя бы. Профессию свою ты тоже вот осваиваешь, а у ней что за жизнь была, ты же не знаешь? Ей и поговорить то было не с кем о чем-нибудь интересном, отвлеченном, так сказать. У них, зато, понимаешь, проще все. Там в твоем возрасте если человек, то у него по части как с женщинами себя вести, как знакомство, какое завести, так это нет проблем вообще. Ты бы всё это уже знал.
--
Я понимаю всё это, а здесь мы, выходит, занимаемся не тем?
--
Можно сказать, что и не тем. Вот посмотри, вас там несколько парней, и у всех, значит, занятия с гантелями, со штангами идут. Это значит, что вы остального мира не видите совсем.
--
Так и ты бы шел к нам. У тебя все хорошо получится.
--
Да, может, я и пойду, только я - настоящий спортсмен. Я в школе когда еще учился, я занимался ради какого-то достижения работал. Я борец, грекорим, я за школу боролся, за честь института сейчас бороться буду, а у вас всё оно тут как-то для себя.
--
Так ты борешься еще сейчас?
--
Если и ты что-то можешь, можем потренироваться, не возражаешь? Я сам, лично это дело не бросал никогда.
Когда и эта сцена стала чем-то уже прошлым, и максим был дома, он стал жить обычной, и даже слишком обычной жизнью. Нина уехал к родителям, на Ямал, и особенно Максим не искал её. Он просто ждал чего-то, довольно терпеливо, благо, что и терпения ему на это хватало. Он занимался с товарищами в спортзале. Летом, когда становилось уже невыносимо жарко, он прекращал и свои тренировки. Он вёл себя совершенно спокойно. Удивительно гармоничное настроение было в то время, и не было тоски, а было только спокойное ожидание. Уделяя много времени своему физическому развитию, Максим запустил совершенно свою душу. Не было у него психического развития. Он вряд ли думал о том, что должен стать врачом, со всей вытекающей из этого ответственностью. Это был силач - прагматик, не отягощавший ни свой мозг, ни, тем более, свою душу ничем, что было ему не полезно.
Никто не может быть совершенно один, тем более, находясь в семье, у себя дома. Неизбежно он выходил и в магазин, и по другим делам на улицу. Так, вернувшись домой в особенно жаркий день, он напился воды из холодильника и сразу лёг на диван. В это время можно было сказать, что ничего замечательного не произошло, кроме того, что пришел тот же Михаил Шулепов. Нужно сказать, что до этого времени почти все лето к Максиму никто не приходил. Так, казалось, прошло довольно много бесполезного почти времени. Когда хотелось, чтобы было в жизни одно, а случалось на самом деле совсем другое. И уже мысли были не те, что все бессмысленно и ни к чему не приводит. Просто это немного другая жизнь, мало похожая на другую, куда более разнообразную, но, по видимому, какое-то время стоило пожить и так.
--
Мишка, - начал Максим, как раньше никогда не начинал, -проходи, что ли.
--
Здорово.
--
Здорово, я так вообще рад, что ты пришел.
--
Ну, это конечно, понятно, а ты сам-то, что столько времени не приходишь? У нас все всей компанией сейчас так вот собираются без тебя.
--
Да всякое тут у меня бывает. Надо учиться сейчас. Надо и институт заканчивать.
--
Это ты что же, летом что ли учишься? Ты все скучаешь, наверное, или нет?
--
Ну, что поделаешь, бывает, и скучаю. Как у тебя-то дела.
--
Да у меня-то нормально дела, ты вот зря нигде не бываешь. Не знаешь, что в жизни окружающей происходит.
--
Да как же, видно. Вот оно всё тут и делается. И никуда от этого не денешься.
--
Нужно все-таки, чтобы можно было это. Да что грузиться зря. Сейчас вот вечерком, допустим, можно будет пошлятся где-нибудь. А вот от таких занятий вы все скоро станете никуда не годными людьми. Другой силы от этого меньше становится. И это не только от пищевых добавок, а от самих этих занятий.
--
Это ты где слышал?
--
Женщины рассказывали у нас, в больнице, где я на практике был.
--
Так это же разговоры только пустые. Ничего такого на самом деле не случается. Это ты с младшим медицинским персоналом, значит, разговаривал. Вот ты если бы сам, как врач будущий, мог бы не верить таким разговорам, потому, что это неправда.
--
Ну, ты вот скажи; сейчас твоя значит дама уехала к родителям, а ты дожидаешься, все тут сидишь. Ты хоть бы подумал, что она из совсем такой простой семьи, ну, колхоз, в общем. Ну, мы с тобой ничем, конечно, не лучше, так мы ближе к достижению какого-то культурного уровня.
--
Да что мы, литераторы, или музыканты, или артисты какие?
--
Ой, Максим, не мне тебе объяснять, что у врача этой сознательности и порядочности побольше будет, чем у артиста, скажем. Ты знаешь, что у нас есть, поскольку, медицинская деонтология; то она на всю жизнь человека, на всё его поведение распространяется, а артисты, посмотри, как они живут: этот с этой разошелся, да та этого окрутила, а что думаешь, с учеными, что ли лучше? Точно так же. А ты - врач, ты и в жизни по совести жить должен.
--
Так-то, верно говоришь. Только плохо, что я сам не знаю, смогу ли я этим, самым благородным делом заниматься. Видишь, что у меня ничего это не идет, живу Бог знает как.
--
Это ты что же, учиться бросить хочешь?
--
Не хочу, только видишь, тяжело мне все равно. Там ведь требуют по-настоящему всё, а я уже там не справлюсь, и не из-за этих занятий, в секции которые, а по другой совсем причине, мне кажется. Тупой я что ли?
--
Нет, остальные тоже не особенные. Только тут собраться когда-то надо. Почувствовать тут требуется, что учеба-то и есть основное дело. Собраться с мыслями как-то, что ли надо.
--
Ну, спасибо, Миша за доброе слово, только я вижу, что-то в последнее время, как будто от другого народа стал дистанцироваться, сам ты из дворян, верно.
--
Не, не из дворян. Это уж точно.
--
Будешь квас пить. Сейчас квасика выпьем, и нормально.
--
Ну, давай., давно уж хочется, жара-то сильная сегодня стоит.
--
Ты еще вот что, можно задать вопрос напрямую.
--
Сам думай, я то откуда про это знаю.
--
Да и ты не знаешь, так и живем всю жизнь. Сидишь, учишь то, что сто лет никому не пригодится, это, пожалуйста, а вот что касается отношений между мужчиной и женщиной, про это ничего не говорится, нигде, для смеха даже. Каждый день, что хочешь, то сам и делай. Таких глупостей наделаешь иногда, что волосы дыбом встают. Это от того, что сам делал когда-то. Я к одной после работы так с цветами притаскиавался.
--
Да, что теперь вспоминать, проехали.
--
Так если посудить, то без этих глупостей жизнь бы совсем скучная была.
--
Почему же скучная? Если ты сам все это делаешь, то тебе потом всё равно не весело это всё вспоминается, и стыдно становится. Уж лучше на чужих ошибках учиться. Пусть это все такое странное делают другие люди.
--
Ты зачем все это говоришь, ты же знаешь, что всё это нелегко давалось, а ты рад словно. Понимаешь, все равно как-то не так все это идёт.
--
Ничему я не рад, это все то же самое думают.
--
Пусть думают, а я по-другому думаю.
Прошло еще два месяца. Студенческая группа была отправлена на уборку картофеля в колхоз. Одинаковые дни в сырости, в нетрудной, но ужасно надоедающей работе. Постоянно давило ощущение того, что это совсем не та жизнь, которой хотел бы Максим. В один из дней сентября, когда прошло уже много времени после того, как он видел в последний раз ту, которую считал уже своей любимой. Достаточно было того, что все предыдущие дни лета были насыщены каким-нибудь занимательными событиями, а в голове постоянно проходила та последняя встреча, которая теперь терлась в памяти, как лента автоответчика.
И вот, проснувшись в начале дня, он знал, что никаким спортом он заниматься сегодня не будет. То, что лето подошло к концу, можно было понять, потому, что негласно стало принято всем ходить в куртках. Толпа знакомых и не очень знакомых студентов собралась у главного входа, и уже было неважно, кто, где стоял здесь.
В скором времени "Лаз 699" вёз их за пределы города туда, где все было совершенно иначе. Такие одинаковые и, в то же время, такие разные коричневые и зеленые краски за окном, как однородная масса. Тысячи сосен, берез, елей, синие знаки с белыми цифрами на столбиках, указывающие километры автострады и тысячи мелких предметов, которыми бывает богата любая дорога, летели навстречу маленькие маневренные "Жигули". Впереди на приличной скорости шла колонна "КАМАЗов", груженных различными грузами, необходимыми людям в повседневной жизни. Ровный звук мотора, расположенного сзади, становился дребезжащим время от времени. Раздавалось жужжание, по которому можно сулить, что с двигателем что-то не так. Но, видимо, это было не так серьёзно потому, что водитель не обращал на это внимания. Работа в колхозе состояла в собирании накопанной машиной картошки. Потянулись скучные, отупляющие дни среди одних и тех же лиц и тех же ничего не значащих разговоров. Нет-нет, да и вспоминалось Максиму все, что он знал о каторге. Только думалось, какая же это каторга? Ничего такого особенно трудного здесь нет, просто весь день в сырости, по колено в грязи. Грязь на руках, грязь под ногами, грязь повсюду, куда она только может проникнуть. Не было никакого дела до окружающей красоты природы, да и какая уж там красота? Никаких более или менее примечательных событий.
К нему подошли однажды трое из его бригады. Это был его приятель Михаил Шулепов и две девушки из его группы; Зина Мальцева и Марина Акимова. Зина к этому времени уже сидела рядом с Шулеповым, а Марина подошла только что. Они все вместе здесь оказались из-за того, что приехали трое местных ребят на мотоцикле "ИЖ "Юпитер" с люлькой. Они пытались наладить отношения с приехавшими студентами, но не казались слишком миролюбивыми. Те две девушки, которые были здесь вместе с Шулеповым и Гладилиным просто, наверно, хотели избежать такой встречи с местным населением. К Гладилину первой обратилась Марина.
--
И что потом, так вот и будешь в больнице работать?
--
Ну, это конечно, иначе для чего мы здесь учимся
--
Макс у нас с ответственностью за всё берется, - вмешалась в разговор Зинаида.
--
Все равно надо, чтобы повеселее здесь было, - сказал Шулепов, сев на гусеницу трактора, - вы бы, девочки, с местными ребятами пообщались что ли
--
Да, ну, возмутилась Марина, еще успеем, каждый день к нам приезжать будут. Не их ведь приехали развлекать.
--
Так, - снова начал Михаил, - кто там, не декан, случайно? Надо опять за работу приниматься, а то сидим тут.
--
Ну, и что, - отвечала ему Зинаида, - посидим так же, - не переставая щелкать семечки, оно от нас не убежит.
--
Вот сейчас, пока не закончится рабочий день, надо по-доброму доделать сейчас все это, чтобы потом никаких претензий не было.
--
Что такое, ребята, здесь холодно, это что такое.
--
Да, сейчас уже закончим, придешь, согреешься.
--
Конечно, только надо будет потом горячего напиться. Интересно, у них здесь в колхозе клуб есть?
--
Не советую вам туда идти. Хотя в принципе, вам-то, наверно, можно. К нам вот сразу полезут драться, правда, Макс. Сколько практики этой, так просидим.
--
Миша, - снова начала Марина, - ты бы сходил за гостинцами, а то Макса мы уже не посылаем, он у нас и так обязательный.
--
А тебе, Марина, надо гостинцев, или просто меня повоспитывать немного.
--
Ничего с тобой не случится, если я и буду воспитывать тебя. Кто еще этим будет заниматься?
--
Это знаете ли, я сам за свои поступки отвечаю, сейчас закончим все, и я схожу. Я уже сам об этом думал. Максим, пойдем вместе потом.
После того, как все это закончилось, достали всего, что было нужно, сельскохозяйственная работа шла своим чередом. Когда пришло время возвращаться в город ,к учебе, это показалось Максиму уже совсем скучным. Это было для него по-настоящему гадко. Нельзя сказать, чтобы он дальше хорошо планировал свои действия. Хотя такие решения вряд ли возникают вдруг. Ему было разрешено как отличившемуся труженику взять немного картофеля в качестве премии за отличную работу. Опять же странно, что кому-то из начальства пришла в голову мысль о таком поощрении работников. По сути, это было разбазаривание сельхозпродукции, которое вряд ли допускалось бы в другом колхозе. И самое главное, что поощрить так можно было кого угодно, только не нашего героя.
Уличив момент, когда никого не было рядом, и зная, что сельскохозяйственная практика уже окончена, Максим Гладилин взял с лёгкостью мешок картофеля, который для любого другого студента показался бы очень тяжелым, и пошел в деревню, на автовокзал с простым намерением, подарить свою премию любимой женщине.
Надо сказать, что все осуществление этого плана проходило весьма легко. У него были деньги, привезённые из дома, которых хватило бы на продолжительное время безбедной жизни. Он оставил свою группу и отправился в город, зная, что даже на скорости, с которой шел автобус, никто не смог бы его догнать. Никто его и догонять бы не стал. Официально его сельскохозяйственная практика подошла к концу, оставался только обед и еще некоторые полагающиеся в этих случаях формальности. Дорога с колхозного поля была, как казалась неоправданно извилистой, и это было нужно для хорошего проезда к хлебным полям, которые шли невдалеке от полей картофеля и других культур. В автобусе было как-то, по особенному, чисто. Максиму было неловко за свой наряд, весь в пыли и в грязи, в котором он только что убирал картофель. Успокаивающий шум двигателя старого "КАВЗика" словно бы сочетался с грустным осенним пейзажем за окном. Подумать только, в свои двадцать три года Максим только два раза до этого ехал так вот, один из города в город в автобусе. Впереди него сидели две женщины, и одна была в пальто и в платке на голове. Классический образ старушки, складывавшийся в России столетиями. Между тем, она была совершенно не старая. Старше ее была другая, в белой вязаной шапке, похожей на раструб на трубе старого паровоза. Они сидели и разговаривали иногда даже так, что были слышны их голоса, а слов разобрать было нельзя. Иногда слова становились ясными, и тогда думалось Максиму: зачем мне столько лишней информации? Для чего мне нужно знать о чьих-то болезнях, о людях, которых я, скорее всего, вообще никогда не увижу. Между тем, стало уже темнеть, когда он пришел не торопясь, пешком на железнодорожный вокзал, где всегда, и до и после этого было многолюдно. По путям проносились товарные и пассажирские поезда. Всё это происходило на его глазах, и он чувствовал, что живет теперь более или менее полноценно. Вокруг великое множество народа. Много красивых девушек коротких куртках, выше пояса. Много всего чего не было вдали от города. И он не стал возвращаться домой, так как не хотел встречи с родителями. Нужно было поскорее уехать отсюда, потому, что в свой город был для него, в общем-то, не желателен на пути к месту назначения. Вся окружающая жизнь была для него неважна, и всё движение людей и автомобилей становилось чем-то абсолютно посторонним. Это всё для него не существовало, но вообще, интересно было бы понаблюдать за человеком, для которого всё это, видимое, внешнее на существует вовсе. Даже если бы он существовал и действовал в некотором вымышленном мире, где нет ничего, кроме каких-то белых или чёрных стен, как в студии театра, он, вероятно, действовал бы так же точно. Там ему бы ничего не мешало. И тогда ему было бы нужно также как-нибудь провести время до отправления поезда. Он пошел в сквер возле железнодорожного вокзала. Иногда ходил он по скверу и по близлежащим городским кварталам, смотрел на часы, причем чаще, чем он обычно это делал. И вот, наконец, для него снова началась дорога. Он вошел в плацкартный вагон, где многие пассажиры уже легли спать. Напротив него, на боковой скамейке с откидным столиком сидел парень в рубашке и в шортах.
--
Будете постель брать? - спросила его проводница,
--
Конечно, далеко ведь еду, - отвечал Максим, отсчитывая необходимую сумму денег.
Он разобрался, что место его на верхней боковой полке, откуда всё равно ничего не будет видно. Его попутчик все так же сидел, и не хотел разговаривать с ним. Наверное, он был чем-то слегка расстроен или озабочен. Медленно электровоз "ЧС2" потянул поезд в сторону водонапорной башни, на восток, откуда дальше он шел на север. В окно можно было видеть не старые еще деревянные дома. Все почти деревья ещё зеленые, и особенно завораживающим представлялся уходящий дневной свет. Это совершенно не расстраивало Максима, как и тот факт, что он уехал, никого не предупредив. Так, казалось, и нужно было прощаться со старыми местами, где он был. Последние новостройки виделись ему в бесконечной смене всего, что неумолимо двигалось за окном. Мощная сила электровоза, с которой, кажется, другая сила никак не может сравниться, заставляла его перемешаться туда, куда он хотел попасть, не видя никогда этих мест прежде.
Вся предыдущая жизнь более не интересовала его. Он не сказал ничего ни родителям, ни родственникам, ни знакомым. Нечего было терять. До этого момента словно бы во всех внешних событиях его жизни не было ничего интересного. По видимому, слишком легким делом ему казалось начинание с нуля всей жизни, если рядом будет та любимая женщина, которую он не видел уже давно. Хотелось при этом и, чтобы было так, чтобы не зависеть от нее, это представлялось ему самой ужасной перспективой. Просто хотелось свободы от того, чтобы всегда вести себя лишь каким-то строго определённым образом.
В это странное время, когда Максим с хорошо спрятанными деньгами просыпался в довольно позднее для себя время, он все же не забыл завести часы. Была уже половина девятого утра. Виделось все окружающее в форме бегущих линий, железнодорожное полотно, просто две бесконечно бегущие рядом рельсы, шпалы и самые разнообразные травы все, что можно было здесь увидеть. Это все, что могло здесь существовать. И все было бы хорошо. В узкую щелку от полки до верха окна можно было видеть линию горизонта, и даже небо, маленькие деревенские домики, высокий лес и все, что могло еще быть. Все это не могло бы помочь ему понять, где он находится, тем более, что он прежде никогда здесь и не был. Было так много всего, что не было в общем-то никаких мыслей, кроме тех, которые словно бы непроизвольно возникают в дороге.
Природа здесь уже отличалась от той, к которой он привык. Сосны здесь значительно больше тех, что растут в средней полосе. Вот это было новое бытие, или просто непривычное существование. Все живые, не сходящие с места обитатели этих краев, сосны, были слишком уж рослыми. Здесь реже встречаются населенные пункты. За окном проносилось примерно одно и тоже. Здесь было множество леса.
--
Ты сам-то, откуда едешь, - спросил его старик с соседней полки, расположенной так, что он ехал задом наперед. Он уже давно свернул постель и преспокойно пил чай. Максим обернулся, словно бы не поняв, что этот пассажир обращается именно к нему.
--
Да, ты, парень, куда едешь?
--
Я не знаю.
--
Как это ты не знаешь? - немало удивился старик. - странный человек.
--
Да, надо мне срочно туда попасть.
--
Ну, так я не имею ничего против того, что тебе надо, я простор спрашиваю, куда ты едешь.
--
Тобольск проехали?
--
Нет, сейчас вот только подъезжаем, тебе туда надо?
--
_нет.
--
И тут случилось так, что Максиму уже не нужно было средства, яда, известного каким-то индейцам с незапамятных времен, гада-то в Мексике, который предназначался для выпытывания тайн, скрываемых человеком без физического насилия. Он сам стал все рассказывать. Молодой человек, начавший разговаривать с ним в дороге, показался бы ему подозрительным; молодая женщина, а, тем более, девушка - само собой, а старик - все-таки внушал некоторое доверие. При этом Гладилину всё равно было не по себе оттого, что кто-то, не приходящийся ему никем, интересуется им зачем-то. Он только теперь стал понимать, какое значимое дело он сделал, какой ущерб нанёс тем, кто относился к нему наилучшим образом. Сейчас вся его группа уже сидела на лекции, а он едет в вагоне непонятно куда, к той, которая сама еще не знает, что он может для нее значить. Он понимал, что спровоцировал дома и среди всех знакомых настоящую панику, его уже ищут родители. Это все было не так существенно. К этому делу привлечена милиция. Хотя милиция его пока не искала, он наверняка сообщение поступило. Где это может быть интересно, везде знают об этом.
--
Я еду в Демьянку.
--
Вот как. Это ты в саму Демьянку, или дальше?
--
Да, вот сейчас доедем, - дальше на автобусе, а то и на метеоре, если они еще ходят сейчас.
--
Вот оно что, ну, ладно. А мне поспать бы, уснуть что-то не могу, а так вот, когда разговариваешь - еще хуже не уснешь. Мне все равно выходить, а то свалишься, если, то не поднимет никто. Сейчас вот нельзя мне спать, а в самый раз бы. Домой, с учебы что ли едешь?
--
Еду... Так вот еду и все.
--
С учебы или на учебу? В командировку, наверно. Все ездят. Как звать-то тебя.
--
Максим.
--
Аркадий Васильевич, - и они пожали друг другу руки.
--
И что вы спрашиваете? Это даже подозрительно как-то.
--
Куда едешь-то один, и одежда на тебе рабочая. Шустрят здесь на железной дороге. Так вот сядешь, подсадят какую-нибудь шмару тебе, на клоф посадят и объегорят.
--
Да, все же люди ездят.
--
Ну, ты не хочешь - не слушай, а я человек старый, я тебе как есть говорю. Ты домой, что ли добираешься, правильно?
--
Я еду потому, что душа не терпит уже.
--
Во как! Ну, садись, конфетку хочешь, угощайся. Кипятку бы набрал. Тут заварка у меня есть. Так куда едешь-то? Говори уж, коль начал.
--
Спасибо, - он уже начал есть конфету, - ну, как бы это сказать, к любимой женщине.
--
Что, болеет?
--
Да, упаси Бог! Надеюсь, что нет. Просто не виделись давно.
--
Слушай, хорошо, что сейчас лечат хорошо. Так вот прощаться не едут, человека спасают сразу. Все старания прилагаются к этому.
--
Аркадий Васильевич, вы начали говорить, чтобы беду на нее накликать, что ли? Хотя знаете, это ведь моя, как раз, специальность. Я врач будущий.
--
Молоток. А сейчас, значит, ещё не врач?
--
Учусь, точнее, надо вот учиться, а я не учусь. Вот что значит, чувство-то. Я же не знал, что оно так бывает это чувство! Вот я простой человек, а вот стихи даже начал писать
--
Ты вот что, Лермонтов, у тебя учеба, а ты не учишься, и так бодро мне еще об этом рапортуешь. Вот мне шестьдесят девять лет, я кое что понимаю в городской любви, тебе сколько
--
Двадцать три.
--
Ну, вот видишь, я старше все же в три раза, как несложно понять. Вот я все-таки сторонник традиционного воспитания. Мужское достоинство нужно иметь, в широком смысле. Жена все-таки должна подчиняться мужу. Я понимаю, она - женщина. Она если бы из-за любви бросила все и поехала бы куда-то за каким-то мужчиной, за тобой, хотя бы, будь то муж или жених. Это, в общем-то, понятно, а ты то чего поехал!?
--
Ну, так, поехал, захотелось мне.
--
Это безответственность просто. Тебя родители, мать с отцом будут искать, - уже срывался на крик, Аркадий Васильевич, и уточнил, кто будет искать, как будто кроме матери с отцом бывают какие-то другие родители.
--
Ну, а я что теперь сделаю.
--
Башкой думать надо. Кто сразу всё так решает? Вот здесь, в дороге вообще все, что угодно может быть, а там не ждут тебя наверняка. Вот потому так все и происходит, что мужик не по-мужски ведет себя. Еще бывают такие, которые женятся, а потом не работают, сидят дома на хрен, как домохозяйки... вот я тебя обижать не хочу, но с этого начинается все. Хочешь - верь, хочешь - не верь. Современная жизнь - это знаешь, что? Поток научной информации каждые десять лет удваивается. Женщины все больше места занимают в общественной жизни. Современная жизнь слабости не прощает никому. Я старый уже человек, я это понимаю. Чёрт знает что вообще творится! Вы все как дети, ещё хуже. Сами с усами. Что хотят, то и творят. Дальше-то учиться собираешься.
--
Собираюсь, конечно.
--
Выпрут тебя из твоего института.
--
Да, я уж понимаю, что выпрут.
--
Ну, что вот я бебе буду все это говорить. Взрослому человеку как можно все это объяснить? Ну, давай, не буду тебя воспитывать.
--
Да, вы мне и так уже це у дали, будь здоров. Тут, кажись, подумать есть о чем. Это что же я зря затеял всё это?
Он дальше не стал говорить и рассуждал теперь по себя. "Что же, он прав, получается? Ну, нет уж, не может этот старикан воспитывать меня так легко. Вообще-то, в принципе, может, его опыт, почтенный возраст стоят чего-то. Но, чтобы так вот, он смог бы почти математически доказать, что я не прав, это уж нет. Не может быть он, Максим Гладилин не прав. Как все-таки молод душой этот дед? Как лидер какой-нибудь группы панк-рока, он доказывает, что все плохо, и ничего хорошего уже не будет. Он, видите ли, в курсе всех событий. Что бы сказать такого, чтобы проучить этого моралиста? Чтобы знал, как цепляться к людям".
--
Знаете что, Аркадий Васильевич, - сказал Гладилин после длинной, минутной почти паузы. - я с поезда ведь не сойду. Это уголовно наказуемое деяние, спрыгивать с поезда. Теперь уж придется до конца ехать.
--
Да!? Я не слышал даже.
--
Теперь уж надо до конца, а учиться я там все равно бы не смог. Не наше, видать, это дело, людей-то чинить.
Они видели Тобольск, где максим вышел на перрон, чтобы сказать, что он был проездом в городе, и потом решил, во что бы то ни стало, непременно вскоре сюда вернуться. Проехали и Сургут и направились дальше через тайгу. Он просто сидел на своей полке в вагоне, и по большей части ничего не делал, просто сидел на полке. Он знал, что запросто можно стать жертвой воров или грабителей в вагоне. При том, что у него было денег столько, сколько необходимо, он отказывал себе во всём, в то время, как другие, ехавшие семьями или в компании, свободно совершенно тратили деньги. Таков был его путь, который он сам себе выбрал. Едва ли он ощущал какую-то беспомощность в огромном мире. Восприятие себя, как песчинки, если иногда и приходило, то не значило для него ничего ужасного. Наоборот, было ощущение некоторой свободы, которая когда-нибудь должна была прийти. Это должно было быть, и оно случилось. Так он сошел с поезда, и долго из поселка Демьянка добирался к месту назначения. Он только помнил адрес Нины. Железная дорога привела его в отлично обжитой край, где он надеялся попасть туда, где все иначе, не так, как казалось, что можно себе представить. В конце концов и от того места он оказался уже очень далеко, и вроде даже сам он был уже не тем. Нину он увидел на крыльце ее дома. Ее он привел даже в лёгкое оцепенение.
Максим!?
--
Привет
--
Максим, ты как тут?
--
Вот, что за вопросы. Ты чай, не на краю света живешь. Место здесь людное, обжитое. Дороги хоженые. Я поездом приехал, железная дорога там, да и у вас есть железная дорога, только она не действующая. В пятьдесят шестом году забросили строительство это. А я вот, как видишь, к тебе явился, вот.
--
Ты явился? С кем-то приехал вместе, или один.
--
Ну, скажи, пожалуйста, мне что, сопровождающие нужны?
--
Так проходи, что ли. Хорошо это еще, что у нас можно разместиться, нигде ведь больше ты здесь не сможешь остановиться.
--
Это точно. Да я вот думаю, что у вас здесь на работу хоть какую-то устроиться можно. Вот видишь, мне на практике картошки дали.
Он скинул с плеча мешок картошки, который вез в ящике под чужой полкой в вагоне, ток, что этот мешок никому в дороге не мешал
--
Врач работает в больнице здесь, никто пока больше не требуется.
--
Да не смогу я пока врачом работать. Не доучился ведь я.
--
Проходи к нам, сегодня хоть отдохнешь. Не в первый же день устраиваться пойдешь.
Кроме Нины в доме была её мама Анна Михайловна и дочь Светлана, двух лет. Они никогда прежде Максима не видели и лишь иногда только слышали о нем. Естественно, они обе отнеслись к нему достаточно дружелюбно. Он как раз успел к обеду. Сегодня на обед была уха и картофельное пюре.
После этого обе женщины пошли по своим делам в огород. Максим вышел на улицу. Воздух здесь казался ему другим, чем дома. Им надышаться было труднее. Он успел заметить, что, хотя был солнечный день, должно было быть при таком солнце теплее. Он попал на территорию вечной мерзлоты. Здесь вдруг нашло на него успокоение, какого прежде он никогда не знал. Почему-то представились ложью слова Аркадия Васильевича о потоке информации, каждые десять лет увеличивающемся в два раза, о том, что мужчине уже нигде нет места, а так же, что современная жизнь не прощает слабости. Здесь ведь все точно такое же, как было и тысячу лет назад. То же небо, та же низкая растительность тундры, где люди зависят от передвижения оленей. Эта огромная, суровая земля, покрытая мхом и лишайником. Деревня была совсем небольшая и с этого места виделась ее окраина. Он знал, что скоро должна наступить полярная ночь, и непременно хотел быть здесь в это время. Плотом ему почему-то вспомнилось, что дармовым трудом зэков здесь строилась какая-то важная железная дорога, которую так и не пустили в эксплуатацию. Думалось, что здесь, наверное и просто, даже при самых комфортных условиях выжить трудно, а тут - железная дорога. Каким невероятным напряжением сил решалась эта задача. Многие люди погибли при этом, и вообще жить здесь может не всякий человек. С непривычки ему хотелось спать. Не нужно быть врачом, чтобы понять, что в воздухе здешнем мало кислорода. Но ведь живут как-то люди и на Тибете, и в Гималаях. И даже есть в Индии железная дорога, - думал он, - поднимающаяся высоко в горы, где может ходить только специальный паровоз, который с ремонтом и заменами деталей трудится там лет сто. Английским колонизаторам понадобилось в горы кататься. И ведь получилось. Он подошел к задору где видел Анну Михайловну совсем рядом с собой.
--
Анна Михайловна, можно дома полежу, а то в автобусе спал вроде, а все равно спать хочется очень сильно.
--
Конечно, полежи. К нашему климату не скоро еще привыкнешь.
--
Завтра пойдем, покажу, где тут можно работу хотя бы тебе найти.
--
Да, конечно, завтра. Сегодня уже отдохни. Думать надо, куда едешь. У нас тут жить - надо привычку иметь.
--
Видели, я вам картошки привез. Отборная. Можно кое что и на семена оставить, а то мешок-то целый быстро съедите.
--
Но, иди уже.
Максим сам не помнил полом, как добрался до дивана и уснул Никогда еще не получалось у него так быстро засыпать.
На другой день ему по счастливой случайности досталась работа портового грузчика. Навигация подходила к концу, но носить приходилось много разных тяжестей. Поселку требовалось много разных грузов, как говорят, с большой земли. Здесь была полная почти зависимость от завоза муки, соли, спичек и еще великого множества разных предметов. Все шло через него, через его бригаду грузчиков. Отдыхать почти не приходилось. Он поначалу жил в балке возле своего рабочего места, который был сделан из снятой с платформы железнодорожной цистерны. Потом, как этого и следовало ожидать, перебрался на квартиру к Нине, и был предусмотрительно помещен на ночлег на кухню. Так началась новая действительность, которая продлилась для него в почто неизменном виде пять дней. После этого почтальонка принесла телеграмму. "Максим зпт скоро выезжаю зпт мама тчк". Понятно было, что в крайнем отчаянии нельзя было ничего больше сказать. Все это время он находился не то, чтобы в беспамятстве, но сильная психическая метаморфоза все-таки произошла с ним. Ему стало все равно, что думают дома. Человек с такими мыслями вряд ли был способен к серьезному намерению начать семейную жизнь. Ему нравилось быть с чужим ребенком, а о том, чтобы иметь своих детей, он пока, вероятно, и не задумывался. Легкая жизнь, хотя бы даже и на трудной работе затянула его.
--
Однажды они находились все вместе в доме, Анна Михайловна, Нина со Светой, и Гладилин. Для последнего это уже становилось невыносимо противно. Он вернулся бы в балок к строителям, потому, что там бы чувствовал себя на равных условиях со всеми.
--
Нина. Ты сама все готовишь, - начал разговор Максим, маму уже от всего освободила?
--
Сама, как видишь. - ответила она, и уже отпила чаю из чашки. Нельзя было понять, настроена ли она на этот разговор.
--
Ты вот, что скажи. Света все уже понимает.
--
Она очень умная, все понимает.
--
Это интересно, а почему же вы ее не учите ничему.
--
Успеется.
--
Надо сейчас уже хоть буквы учить начинать. В школе она уже хорошо должна читать.
--
Начинай уже. Только ведь, понимаешь, все равно не твой ребенок. Мне-то лучше знать.
--
Ну, смотрите тогда. Надо уже и считать учиться. Потом ведь и по английскому, допустим, учить ее тоже надо.
--
Так мы далеко зайдем. Скажи, пожалуйста, где ей тут такой образованной-то быть.
--
Не такой образованной, а ребенку развиваться нужно.
И после всех этих разговоров незаметно начался новый его день в порту, где была работа, для него не сложная, козловые краны, романтика и бесконечные матерки сотрудников.
--
Серый, что нам подошел что ли?
--
Колян, не торопись. Видишь, там на кране этот спит еще я ему сейчас вшатаю.
Тот, кто хотел вшатать крановщику, был бригадир. Он увидел, как много раз до этого, что и Гладилин ничем не занят, и ему тоже досталось. В этот раз выгружали коробки с различной провизией. Продуктов было здесь много, в том числе и детское питание, хотя какое именно, понять было нельзя.
Однажды, возможно даже не в этот день максим сидел с дочерью своей подруги, и учил ее узнавать буква по картинкам а азбуке, которую сам нарисовал.
Нина вошла в комнату, прервав этот учебный процесс.
--
Что, - спросила она, -как вы тут, без меня. Сейчас стирать, наверно.
--
Нина, - спросил ее Максим, Светлану как величать по отчеству-то?