В нашем доме проживает мозг. Размером чуть больше ладони, покрытый куцей бурой шестью (когда-то давно его даже принимали за гусеницу), он любит сидеть в пыльных неприметных углах, раскиданных повсюду вопреки законам геометрии. Совершенно неясно - как долго он среди нас, одни говорят - с момента застройки, другие считают - мозг существовал здесь и раньше, до первого кирпича, первой сваи и первого лестничного пролета. Третьи, а таких абсолютное большинство, вообще не замечают это создание. Например клерк читает газету, в это время мозг неспешно движется вдоль карниза, перебирая лапками, и любой здравомыслящий человек испугался бы, или предпринял попытку прогнать отвратительное существо. Но и клерк, и зодчий, и менеджер и даже доктор - совершенно равнодушны к присутствию мозга. Его игнорируют дети, играя с засохшими цветами и вставляя их вместо дискет в компьютер на тринадцатом этаже, мозг спокойной переступает величественная особа, грациозно прогуливаясь по балконам и террасам. Только уборщицу напрягает присутствие мозга, например когда она собралась навести порядок в борной. В её руках возникает швабра и слепо тычется в бок неспешному существу.
Жизнь нашего дома организована по-особому. Жителям нет нужды спускаться ниже первого этажа, а покинуть дом - такая же фантастика, как выход за пределы солнечной системы. Уже пятое поколение спокойно передвигается с этажа на этаж, удовлетворяя потребности в образовании, чтении, развлечениях, детей обучает местный преподаватель по всему, продукты выращивают в пустых квартирах, весьма занятно видеть, к примеру, как из трещин в штукатурке за тобой наблюдает до красна выспевший помидор. Умерших сбрасывают в шахту лифта, настолько глубокую, что хлопок тела о пол раздается лишь спустя несколько дней. Здесь играют свадьбы, отмечают дни рождения, пишутся книги и создаются незатейливые судьбы. Примерно двадцать лет назад у нас появилась категория "всегда занятых". Неясно, чем на самом деле обременены эти люди, но выражение их лиц, важность походки и строгий голос выражают крайнюю степень озабоченности. В их глухих жестах сквозит болезненная одинаковость, а мелкие морщины у губ напоминают трещины в дереве. Именно "занятые" чаще других пинают мозг, когда тот - незрячий и медленный - попадается на пути их следования. Иногда мозг, пролетев пару метров и шлепнувшись о стенку, лежит неподвижно неделями напролет, пока уборщица не захватит его ковшом, как какой-нибудь мусор, и бросит помойку. Но потом мозг снова можно увидеть ползущим вдоль стана люстры, или на ручке покинутой квартиры, или у подоконника.
Но вот однажды мозгу досталось сильнее обычного. Пинок "занятого" отправил его прямиком в вентиляционную шахту, а оттуда, повинуясь инерции и разгону, мозг летел до последнего этажа. На остальных обитателях дома это событие никак не отразилось. Они, как раньше, погрузились в заботы: клерк читал газету, доктор ощупывал пациентов, менеджер убеждал клиентуру с пятого перейти на десятый, поскольку там вид приятней, а жильцов десятого убеждал опуститься на пятый из-за лучшей циркуляции воздуха. Дети, по-прежнему, перебирали пальцами сухие цветы, уборщица беспокоила тряпками пыль, и никто не заметил, как с последнего этажа однажды спустился никем не узнанный человек.