Машка брела в темноте. То ещё место для ночных прогулок на этой забытой богом окраине. Кто мог давно разменяли квартиры, или даже купили новые, и вот теперь оставшийся рабочий и нерабочий, просто пьяный люд спал. Облезлые стены давно не видавших ремонта домов, темнели провалами окон. А фонари... ну да, когда-то они тут были. Вон и столбы остались. Со временем лампочки перегорели, а потом и вовсе провода украли. Холодный ночной воздух пах мазутом и печным дымом.
- Понятное дело, забрела в "пятаки", раз дровами пахнет, - определилась Машка. Какой-то шутник прозвал так старые деревянные домишки, гнездившиеся сразу за кирпичными трёхэтажками.
- Ладно. Чего теперь? - резонно задала себе вопрос. - Милиция, наверное, уехала, соседи уснули. - И направилась назад.
Возле дома всё было тихо и спокойно, будто ничего и случилось. В окне их комнаты - темно. Машка шагнула в подъезд и почувствовала, что ноги будто ватные, не желают двигаться. Но не стоять же среди коридора, ещё выйдет кто... Так, передвигая их будто два мешка набитые тряпками, дотащилась до своей комнаты. На дверях увидела бумажку с печатью. Осторожно потрогала, один край бумажки держался прочно, а другой отпал вместе со слоем старой краски.
- Это даже хорошо. Из интерната приедут - а тут вот... опечатано. Нет меня тут, - чуть приоткрыв дверь, осторожно скользнула внутрь комнаты, так, чтобы бумажка вроде как оставалась бы на месте. Уткнув нос в ворот пальто, пробралась к форточке. Открыла, подышала немножко и почувствовала, что от усталости просто валится с ног. Свет включать нельзя, заметят. Да и так знаком каждый уголок. Не раздеваясь устроилась на полу возле окна. Пальто тёплое, батарея рядом, и дышать легче.
Проснулась от того, что кто-то то ли ругался, то ли плакал. В окно во всю светило солнце. А плакала и ругалась одновременно соседка за стеной. Комната у неё девять квадратов, детей трое, муж вечно в промасленной робе. Совсем пьяным, правда, Машка его не видела, но навеселе, было дело, возвращался с работы. А как-то раз, Машка даже хихикнула про себя, вспомнив, что однажды видела его прошмыгнувшего в кусты кладбищенской сирени в сопровождении девушки с бетонки. Сама же тётя Люда - в три обхвата. И Машка никак не могла понять - это где она в своей каморке спать помещается?
Однако следовало подумать, где раздобыть еды? Тут не интернат, ни завтрака, ни тебе обеда по расписанию. Машка встала, сняла пальто. Осмотрелась и решила, пока думает, наведёт по возможности порядок. Для начала собрала в узел окровавленное белье с кровати матери. Прикинув, что как стемнеет отнесёт его на мусорку, а с чердака притащит свой матрас, он всяко чище. Вскипятила чайник. Если горячей воды попить и в животе, и на душе теплеет.
- Да ладно тебе! Пока суд да дело - целая комната пустует! - раздалось за дверью.
"Тётя Люда убеждает своего мужа занять эту комнату", - поняла Машка. Метнулась спрятаться, да куда?
- Ой! Печать, печать! Не было тут никакой бумажки! Какой хулиган оторвал, а я-то тут при чём?
И с маха распахнула дверь!
- Сюр-прайз! - протянула тётя Люда, глядя на Машку. - Это что, они прямо с тобой опечатали?
Осмотрелась по сторонам. И не дожидаясь Машкиного ответа, продолжила: - В кое-то веки не по собачьи на коврике на полу, а на кровати спать буду.
- Тётя Люда, тут я живу, - попыталась отбиться Машка.
- Ну и на здоровьечко! Вот же как хорошо всё складывается!
- Что ж тут хорошего? - возмутилась Машка.
- Ты же ещё не совершеннолетняя. Так? Так! - сама себе подтвердила тётя Люда. - Значит опекун нужен. Нужен? Так что всё по закону сделаем, - и приступила ближе к Машке. - Или назад в детский дом хочешь?
- Это интернат, не детский дом, - пыталась возразить Машка.
- Хрен редьки не слаще, - констатировала тётя Люда. - Оформлю опекунство. Будешь жить с нами. Или назад, туда, откуда, похоже, тягу дала, сдать тебя? Да не волнуйся ты! Сколь лет рядом живёшь, из одной чашки с моими пацанами не раз кашу ела. Или забыла?
Нет, Машка ничего не забыла. А громогласная тётя Люда злобной тёткой никогда не была. Да и назад возвращаться никак не хотелось. Это же попробуй объяснить в классе и в группе интерната, что ночью на трассе, где проститутки стоят, пирожки добывала. И цветок этот - получается краденый.
- А если приедут из интерната, заберут назад, - пояснила Машка свою тревогу.
- Хм... В окно видно, какая машина подъезжает. Если за тобой - шурсь к нам и сиди тихонько. Сейчас немного разгребёмся тут, ну и с обеда пойду выяснять, как на тебя опекунство оформлять. А ты пока с моими пацанами посидишь.
- Нет! Вначале надо узнать, как там мама? Может ей надо что? Да и где будет жить, когда выйдет из больницы?
- Где? Где? В нашей комнате обустроим. Ваша-то считай в два раза больше. Куда ей столько места? Ну и...пусть ещё выйдет...
- Я в больницу, - подавилась слезами Машка.
- Так... Ладно. Попрошу бабу Шуру за пацанами присмотреть. Со скорой сказали в седьмой стационар отвезут. Это тут, рядом, но одну тебя отпускать нельзя. В миг загребут. Плакало тогда моё опекунство, здравствуй коврик под порожный!
Тётя Люда аккуратно прилепила на место бумажку с печатями. И кивнула Машке: "Пошли покормлю".
Машка намазывала на хлеб содержимое красивой круглой баночки с надписью "масло Rama", запивала чаем из эмалированной железной кружки, а тётя Люда за её спиной сопя и чертыхаясь втискивалась в какую-то, на её взгляд, приличную одёжку.
С врачом столкнулись на входе в приёмный покой. Тот кричал уже вдогонку дородному мужику:
- Ладно, до обеда за тебя побуду. Но только до обеда... -
- Нам бы врача, который тут ночью дежурил, ухватила его полу халата тётя Люда.
- Вы к кому?
- А вы кто?
- Тот самый врач.
Сам он больше походил на больного. Уставший, с темными кругами под глазами, перехватил сочувственный взгляд тёти Люды: "Нормально. Просто после дежурных суток".
- Тут эта... ночью женщину привезли... Артемьева фамилия.
- Ух! - и сел где стоял, на лавочку в приёмном отделении. - Ножевое ранение перикарда, - посмотрел на тётю Люду, - околосердечной сумки. Большая потеря крови, - развел руки в стороны, подскочил и забегал от лавки к окну и обратно.
- По... померла? - прошептала тётя Люда. А Машка вдруг почувствовала, будто поднялась на воздух и видит всех со стороны: и тётю Люду, и доктора, и себя. И даже ничуть не удивилась этому.
- Я! Я чуть не помер! Скорая сгрузила и уехала. А мне одному, на открытом сердце... до утра оставить нельзя, да и что толку? Ох! Думал лягу возле операционного стола.
- Живая? - потрясла егоза рукав Машка. Он взял её за руку:
- Рука ледяная. Мать твоя что ли? - и заглянув в какую-то каморку: - Нина Ивановна, накапай... нет! Нет! Ребёнку. Дочка тут Артемьевой. И чаю с сахаром кружку.
- Живая твоя мать, живая. Очнулась от наркоза и... похмелиться попросила. Похоже не поняла, что с ней произошло. В реанимации она. Всё. Вас туда не пустят. Звоните, номера телефонов на стене, - передал Машке кружку горячего чая, - пей. - И ухватился за ручку двери. Но тётя Люда успела придержать:
- Там ещё младенец был.
- Нет, не знаю. У нас нет детского отделения. - И скрылся за белой, пластиковой дверью.
- Однако повезло нам. На врача наткнулись. Так-то не дозовёшься... - и стала рассказывать Машке какую-то историю, про то, как к кому-то в больницу ходила. Но Машка почти не слушала, тащилась следом за тётей Людой и хотела только одного: уснуть, а когда проснётся, пусть бабушка будет жива, и огород полоть пора... и комары вечером....
- Машка? Ты меня не слушаешь, что ли?
- Да слушаю я, слушаю. Но... куда моего братика отвезли?
- Ой, Машуня, с тобой куда не кинь - всюду клин.
Какое-то время шли молча. По дороге завернули в булочную, купили три булки ещё тёплого хлеба.
- Только привезли, - похвасталась продавщица.
Потом, поочерёдно отламывали от одной булки вкусные хрустящие кусочки и ели.
- Нет. Пока мы твоему братцу не помощники, - тётя Люда проглотила очередной кусочек. - Ему врачи нужнее чем мы с тобой. Да и как соваться? Я никто, ты малолетка, да ещё и в бегах.
- Ну хоть узнать - жив ли нет?
- Оформляем сначала опекунство над тобой. А там по ходу дела будет видно. Мне-то тоже... что муженёк скажет. Ещё одного мальца в семью принять - ни котёнка завести.
И впервые, после смерти бабушки, как думала Машка, покатилась её жизнь как по маслу. В тот же день, только вернувшись из больницы, тётя Люда взялась за дело.
- Машуня? Ну чего стоишь как не родная? На-ка вот. Переоденься. Эта кофта моя с холостых времён... так что из ворота не выпадешь. Ну и за платье сойдёт. - Машка сбежала в школьной форме: коричневом шерстяном платье и черном фартуке. - Устряпаешь, в чём в школу пойдёшь? Я тебе не дочь миллионера.
Говоря всё это, тётя Люда налила в кастрюлю молока, насыпала крупы, подумала, сыпанула туда пару столовых ложек сахара.
- Машуня? Шевелись. То и гляди баба Шура пацанов приведёт. Не век же им гулять! А... понятно. Пока форму на спинку кровати повесь. Вечером отец вешалку смастерит.
Пока жила с мамой - никаких вешалок не было, так и школьной формы не было. А у бабушки Машка форму на стуле, возле своей кровати аккуратно складывала. В интернате полочка была с деревянными штырьками, на неё за воротник вешала платье и фартук. А остальные принадлежности девичьего туалета - в тумбочку, рядом с кроватью. А тут - вешалка...
- Машуня? Ну чего ты? Уснула стоя? М... - оглядела её со всех сторон. - Погоди-ка. - И подпоясала Машку тоненьким чёрным пояском. - Теперь точно - не свалится. Так... вот тебе ложка. Карауль кашу, чтоб не пригорела и не убежала. Ну стой рядом и помешивай. А я... - подхватила ведро, тряпку, - пойду уборкой займусь, - кивнула в сторону Машкиной комнаты. - Как каша загустеет, стукни по стене. Я приду. - Посмотрела на Машку по-птичьи наклонив голову на бок. - Поняла?
Машка молча кивнула. "Чего не понять? - подумала Машка, - мешай ложкой в кастрюле, и всё".
Оказалось, всё не так просто. Кухонный стол приткнулся в углу у порога. Сесть рядом негде. Только отойдешь чуть в сторону, каша норовит из кастрюли вылезти.
Зато потом все вместе ели кашу и какой же вкусной она была! Тарелки с кашей тётя Люда поставила на табуретки. Мальчишки сидели на меленьких стульчиках, а Машуне определили ящик из-под посылки.
А вот с вешалкой всё оказалось на удивление просто. Обычная палка, к середине привязана тряпочка петелькой. Но платье даже гладить не надо. Висит не за шиворот, а по-человечески, как сказала тётя Люда.
Ужинали варёной картошкой с маслом Rama и солёной капустой. Машка и мальчишки в том же порядке - на табуретках. А взрослые каким-то чудом пристроились возле кухонного столика.
- Гоша, ну ты как? - негромко и ласково звучал голос тёти Люды. Так что Машка невольно навострила уши. - Устал, поди? Гоша... там дверь на той бумажке держится. Займут... как пить дать займут. А хочешь, я завтра щец сварю? Куплю говяжью голяшку и большую кастрюлю забабахаю.
Григорий Фёдорович, так потом звала его Машка, кивнул и полез под двухъярусную кровать мальчишек. Достал оттуда тот самый ящик из-под посылки и стал греметь какими-то железяками.
- Вот... - перехватил беломорину из одного угла губ в другой, выпустил клуб дыма, - думаю пойдёт.
- Ой, Гоша, это правильно! Замок - это правильно. Руки то у тебя золотые! - отмахивалась от дыма тётя Люда. Машка глянула на вешалку, ну... смастерил же.
Не успела Машка толком привыкнуть к новой жизни, как тетя Люда начала суетиться возле неё.
- Так, завтра первый день в нашу школу пойдёшь. Ну ту, что вот буквально через дорогу. Пока опекунство оформляется, мне выписки с твоими оценками из той школы где ты училась дали, - и села напротив Машки. - Ну... сплошь пятёрки. Так что местная директриса тебя с руками ногами у меня чуть не оторвала. А отличница должна прийти в класс в соответствующем виде!
Машка обомлела.
- Вы и девочек из того... моего класса видели?
- Ну да, заглянула. Там твои тетрадки оставались. Забрала.
Тётя Люда замолчала, занятая своим нескончаемыми делами, но Машка упорно продолжала на неё смотреть.
- Что? Что не так?
- Там девочка одна - Рита... - и замолчала, не зная, как продолжить.
- Подружка что ли? Да, интересовалась одна. Имя я не спросила. Говорит: вы кто Маше будите? А я - тётя Машина по маминой линии. Соврала чуток. Ну... будем считать - не очень. Не дядя же? А она: "А мама Машина где?"
- И что? Что ей ответили? - не вытерпела, заторопилась Машка.
- Что? Что? Правду. Говорю, лежит в больнице после тяжелой операции.
- Ой, чуть каша не убежала. - Теперь так повелось, что кашу к обеду варила Машка, сама, при чём из разных круп научилась. Мальчишки крутились рядом и советовали сахара побольше положить... хоть и в гречку. А ещё Машка поняла, что у правды, как у платья, тоже две стороны: правая и левая. И вот левую не всем и не всегда надо показывать. Вот и тётя Люда сказала Рите чистую правду: Машкина мама действительно лежит в больнице после тяжелой операции. А отчего и почему - пояснять не стала. Это только Машиной мамы касаемо. Тем более, что о выписке пока и речи не велось.
-Так, отец вечером с работы вернётся, поедем в интернат. Ты с мальчишками остаёшься. Договорилась с завхозом, она твои вещи соберёт, а мы вечером заберём.
- Там... всё казённое...
- Я тоже так думала. А завхоз говорит, выдано на твоё имя. И с неё уже списано. А там и зимнее, и осеннее, и ботинки... в общем одной мне не утащить.
Вечером, даже не поужинав, тетя Люда с мужем поехали в интернат.
- Кто нас там до ночи ждать будет? И так спасибо, завхоз в наше положение вошла.
В этот день на ужин была уха из рыбьих голов. Головы кеты тётя Люда покупала на базаре. Уха из них получалась - пальчики оближешь!
Машка накормила мальчишек и попыталась спать уложить. Да не тут-то было. Визжали, боролись и, в прямом смысле, стояли на голове. И тут Машка вспомнила, как бабушка на ночь ей сказки рассказывала. Но вот вспомнить так, чтобы теперь пересказать мальчишкам, Машка не могла. А вот книжку почитать - это пожалуйста. На том и успокоились, хоть и не сразу.
Собирала Машку в новую школу тётя Люда так, как когда-то бабушка в первый класс. Чистила, утюжила форменное платье и фартук. Григорий Фёдорович сначала начистил кремом Машкины ботинки, потом достал из-под кровати огромную железяку. Увидев Машкины округлившиеся глаза, объяснил:
- Лапа сапожная. Если мальчишкам обувку не ремонтировать, так не на покупаешься, - прошепелявил, держа в зубах сапожный гвоздь. - Как на огне горят.
А ящик почтовый, на котором сидела за обедом Машка, как оказалось, был наполнен разными сапожными принадлежностями и другими нужными в доме инструментами.
Участие приняла даже баба Шура. Жила баба Шура одна. Получала изредка открытки и денежные переводы. Сын у неё, как ушел служить в армию, так там и остался - женился. Баба Шура ездила в гости к нему. Да не прижилась. Вернулась к радости тёти Люды. С мальчишками баба Шура справлялась заправски. Одних не оставишь, если куда отлучиться надо. И не везде с собой возьмешь. Да баба Шура и не возражала. Вела их в давно заброшенный старый парк, вот там они душу и отводили. И бегали, и прыгали, и на деревья лазили. А рваные штаны баба Шура зашивала, не доводя дело до тёти Люды.
Баба Шура принесла свой капроновый платок.
- Ни разу не одёванный, новый... - кивнула, передавая тёте Люде. - Невестка на 8-е Марта прислала в подарок.
- Так подарок же? - засомневалась тётя Люда. - Опять же куда нам платок?
- Куда? Куда? Разрежешь пополам, краешки аккуратно подпалишь, чтоб не сыпались. Глянь, каких два банта получится?
- Так опять же - подарок ... невестки, - не унималась тётя Люда.
- И куда он мне? Помру, у меня белый в крапинку заготовлен.
- Баба Шура! - тут даже Машка подпрыгнула.
- Да ладно, ладно... не собираюсь покель...
В класс вошли втроём: учительница, тётя Люда и Машка.
- Вот, дети, знакомитесь. Эта наша новенькая. Машенька Артемьева. Отличница, аккуратистка, - глянула на роскошные банты и до блеска начищенные туфли. - Берите пример. А сидеть она будет... - учительница осмотрела класс и не успела рта раскрыть, как с задней парты донеслось:
- Со мной! Я же двоечник. Вот и пусть подтягивает, раз отличница.
- С тобой, Протапов, кого ни посади, в двоечника превратится. А сядет Машенька, сядет рядом с Людой Ларионовой, на первой парте, прямо передо мной.
Тогда Машке казалось, что Машка - проститутка, как её обозвала Рита, это какая-то другая девочка, совсем не она. А она - Машенька Артемьева, отличница, аккуратистка. А ещё Машка боялась встретиться с теми девочками, которых видела раньше, когда жила с мамой и пряталась на чердаке. Но то ли девочки выросли и перевелись в другую школу, эта-то была восьмилетка, то ли переехали вместе с родителями в другое место. А может просто не узнали друг друга.
Знакомство тёти Люды с завхозом интерната оказалось очень даже полезным. Как-то вечером, Машка снимала с натянутой между тополями верёвки, высохшие после стирки рубашки мальчишек. Рядом, на лавочке за дощатым столиком, где иногда мужики стучали в домино, или тянули пиво из трёх литровых банок и вели нескончаемые разговоры "за жизнь", вел разговор с соседом Георгий Федорович.
- Понимаешь, там в интернате списанной мебели полный сарай. Столы, стулья, даже гардеробы есть. Сам видел. Завхоз говорит пожарники предписание дали - вывезти к чёртовой матери.
- Ну? - неохотно и лениво отозвался сосед.
- Ставлю пол литра. Ты же на грузовике работаешь. Вечером, как освободишься, загрузим и привезем к нам в сараюшку, ну ту, что за домом.
- И на хрен тебе дрова? Печки сто лет как у нас снесли.
- Отремонтирую. Нам и стулья, и шкаф нужны. Опять же кровати...Людка все уши прожужжала.
- Две.
- Чего? - не понял Георгий Федорович.
- Пол литры две. И завтра вечером едем.
- Спасибочки, Василий! - засуетился и заволновался Георгий Федорович. Комната-то Машкина хоть и была в их распоряжении, да какое нашлось там тряпьё - пришлось выбросить. А из мебели только кровать с панцирной сеткой, да круглый стол с тремя колченогими стульями остались. Стулья эти даже золотые руки Георгия Федоровича вернуть к постоянному пользованию не могли, столько они драк и пьяных разборок пережили, что ни одной целой деревяшки не осталось. Уцелел только стол - массивный, из цельного дерева, пока даже Георгий Федорович не мог представить его отдалённое будущее.
А Василий хлопнул Георгия Фёдоровича по плечу:
- Не суетись... под клиентом. - Машку передёрнуло. В давнюю свою бытность, когда толклась на бетонке, ожидая пирожки, там и услышала. - А то третью поллитровку затребую. - Икнул и ушел в подъезд. А куда? Свет в его окне так и не зажёгся. Жена его сегодня во вторую смену работала, это Машка знала. Повела взглядом по окнам: ага, вот в этом окне шторку задернули и тень мужика через неё нарисовалась. Ну и ладно! Её это не касается! Не касается! Схватила таз с бельём и кинулась к себе в комнату. А там дым коромыслом. Мальчишки спорят какую сказку читать сегодня им на ночь. И доспорились! Как раз в момент, когда Машка вошла в комнату один потянул за одну сторону, другой за другую - книжка пополам, пацаны по углам.
- Всё! Всё! Мир! Почитаю обе сказки! А книжку эту- завтра будем ремонтировать, - заулыбалась и закружилась в привычных уже заботах. Тётя Люда нашла подработку в школе. Мыла полы после окончания уроков. И по вечерам мальчишки были под Машкиным присмотром. Георгий Фёдорович работал слесарем в автосервисе, как раз напротив кладбища и места "стоянки" девочек. В том же сервисе сторожил. Так что каждые третьи сутки дома не ночевал. Ночь сторожишь - зарплата капает, а сам (ну не сидеть же сложа руки?), ремонтировал в это время машины. В декабре, январе заказов на ремонт считай не было, так, если мелочёвка какая. И тогда выручала зарплата сторожа.
Буквально через неделю обе комнаты было не узнать. На окнах красивая китайская тюль. Под потолками и в той, и в другой комнате розовые в цветочек плафоны светятся. Одинаковые розовые - так цена сходная, а ещё и два по цене одного продавали. А самое главное - теперь у каждого была своя кровать! До этого все трое мальчишек спали вместе "вальтом" на первом ярусе кровати. Двое, те что помельче головой к окну, а тот, что постарше - головой к входной двери. На верху спала Машуня. Троих мальчишек вверху положить опасались - упадут, не дай бог. Тесновато всё-таки.
- Всё, завершилась моя "половая" жизнь, - радовалась тётя Люда, до этого стелившая по вечерам себе и мужу постель на полу возле кровати мальчишек. Больше то в их девяти метровке "разгуляться" негде. - Теперь у нас с Гошей настоящее супружеское ложе.
Первой получки с должности технички хватило на три новых матраса, одно одеяла и две подушки.
- Машуня, маму твою после выписки отправляют в реабилитационный центр на месяц. Что это такое? Сама впервые слышу. Говорят, всем "сердечникам" положено. Типа санатория, тут рядом возле города. Ну а к её возвращению перевезем мальчишек в вашу комнату, а маме твоей в нашей комнате место оборудуем.
- А... а я?
- Как скажешь... По мне бы лучше с нами. Хотя ты и так теперь с нами... Ой! Ты чего? Подумала мы только из-за комнаты? Есть, конечно. Чего уж душой кривить? Но... куда я теперь без тебя? И мальчишки опять же? Ну и... сама подумай, как я скажу: не пущу тебя к... матери.
Эту ночь Машка провела почти без сна. Через тюль падали от уличного фонаря таинственные тени, сопели во сне мальчишки. И на полу не ворочалась тётя Люда, и Георгий Фёдорович храпел за стенкой, а не рядом. Но сна не было. И уже было решила: собрать свои вещички и убежать куда-нибудь далеко-далеко. Уехать "зайцем", например, на Север. И пусть её ищут. Учительница в классе будет говорить, что вот была у них лучшая ученица, а теперь нет. Баба Шура сокрушаться начнёт, тётю Люду попрекать: просмотрела девчонку! И выяснять: никак обидели чем? Обидели! Ещё как обдели! Не нужна им Машка, а только эти проклятые квадратные метры! А когда рассвело вдруг поняла, что если убежит, то бросит свою маму. Они с тётей Людой постоянно ей передачи в больницу носили. Она худая, страшная, на вид старше бабы Шуры. И так Машке стало маму жалко, что слёзы пробили. И тут слышит, в дверь кто-то скребётся. На ночь изнутри на крючок закрылась. Прислушалась:
- Машунь? Это я, тётя Люда.
Машка дверь открыла и шурсь назад под одеяло. Холодно. Тётя Люда присела на край кровати.
- Пол ночи не спали. Вот как тут быть? И Гоша, и я - мы против, чтобы ты с мамашей своей жила. Опять же, вроде право имеем - опекуны всё-таки. Ну и ничего хорошего от неё не ждём. Гоша говорит... Маш, ты только не обижайся, большая девочка, понимать должна, так вот Гоша говорит: горбатого могила исправит. Мать твоя уже и в больнице режим нарушала. Вернётся и пойдёт по новой. Понимаю, мать жалко. Но давай так: ты с нами, а за мамашей твоей мы с Гошей присмотрим. Может бог даст за ум возьмётся.
- Не возьмётся, - в этом Машка даже не сомневалась. - Кожа гусиная, - Машка провела ладошкой по плечу тёти Люды, откинула одеяло, подвинулась.
- Не раздавлю? - хихикнула тётя Люда и точно, припечатала Машку своей грудью к стене.
В этот выходной Георгий Федорович с раннего утра начал пертурбацию.
- Так. Через неделю, Машуня, твоя мама возвращается из санатория. А я всю эту неделю буду по горло занят. Машинку принял в ремонт, а там хозяин торопит. Так что откладывать ваш переезд некуда. Сегодня вы с мальчишками переезжаете к нам, и точка.
- Так мама целую комнату будет одна занимать, а мы... может я буду жить ....
- Маша, даже не мечтай... Не разрешаю! - перебил её Георгий Федорович. Говорил он не особенно много, но в семье с ним спорить не решались. А ещё Машке вспомнилась история с папой Риты. И почему-то Машка ни капельки не жалела, что тогда рассказала о нём правду. А вот такую же правду (ну видела ведь Георгия Федоровича в кутах кладбищенской сирени, а с ним девушку...) да ни за что бы не рассказала. Однако рассуждать на отвлечённые темы времени не оставалось.
- Я за тебя отвечаю! - ткнул в Машкину сторону узловатым, натруженным пальцем.
И странное дело, у Машки от такой постановки вопроса просто трудовой зуд появился.
- Понятно. - И обращаясь к тёте Люде: - Мне что сначала: кашу варить, или постели собирать?
- Вари. Я соберу. Ну и отцу помогу, где поддержать какую железяку.
И как же прав оказался Георгий Федорович! Дважды прав! В сервисе сутками пропадал так, что вечером, завёрнутую в старое полотенце кастрюлю с горячим ужином, тётя Люда собственноручно относила ему.
- Ну хоть раз в сутки должен человек горячего поесть? - и поправляла перед зеркалом причёску.
В среду Машка готовила уроки, ходила по комнате из угла в угол и учила спряжение глаголов, когда дверь неожиданно распахнулась и в комнату пьяная и грязная ввалилась её мама.
- Ух ты! - и свалилась на аккуратно заправленную кровать тёти Люды. - Не... не... ждали? - Икнула и запрокинув голову то ли захрипела, то ли захрапела.
Машка, забыв замкнуть комнату, кинулась в автосервис, к Георгию Фёдоровичу. Тётя Люда как раз с мальчишками в поликлинике была, прививки по срокам подошли.
Георгий Фёдорович ни сказав ни слова, только кивнул, и так и не переодевшись, в промасленной куртёжке и штанах, подпоясанных верёвкой, кинулся домой, обгоняя Машку. Прибежав следом, Машка застала такую картину: Георгий Федорович держал за шиворот её маму и вёл к выходу из их комнаты. Она же очумело осматривалась по сторонам и только хватала воздух ртом.
- Тут у меня дети живут! - потряс её легонько. - Чтоб ноги твоей здесь не было! Поняла?
- Не дура. Поняла. Но я где... теперь живу? - пошатываясь, пыталась извернуться так, чтобы увидеть: кто же её держит? И Машке вдруг показалось, что-её-то мать даже не увидела. Ведь глазом не повела в её сторону.
- Может она меня не... не узнала? - еле слышно спросила Георгия Фёдоровича.
- Ты это... не расстраивайся. Она и себя то, похоже, не узнаёт, - и почти понёс её в соседнюю комнату, поскольку ноги у неё заплетались, а руками она пыталась изобразить не очень цензурный жест. Отнёс и вернулся к Машке.
- Руки грязные. Налей воды, горло пересохло, - и залпом осушил целую кружку.
- Ей же ещё несколько дней в санатории прибывать...- вспомнила Машка.
- Ну, либо за пьянку выгнали, либо сама сбежала. Я назад. А то бросил там всё.
На следующее утро, только Георгий Федорович ушёл на работу, а тётя Люда занялась домашними делами, Машка отправилась в комнату матери.
- Как ты? - спросила стоя у порога.
- Голова раскалывается...
- Умойся... полегчает.
Ирина пошатываясь поднялась с кровати, дотащилась до раковины у входа, плеснула в лицо водой.
Ту одежду, что имелась у Ирины, Машка вместе с тётей Людой заранее перестирали и перегладили.
- На вот... переоденься. В милицию пойдём.
- Это ещё зачем?
- Брата моего искать. Тётя Люда чужая, а я малолетка... Так что без тебя никак.
- Маш, ты тут? Потеряла тебя, - в комнату заглянула тётя Люда. - На поиски?
Машка кивнула.
- Так может и мне с вами...
- Не надо. Обойдёмся, - махнула рукой Ирина. - А вот рюмашку бы ... а то сил нет.
- Какую рюмашку? В милицию идём! С тобой рядом и так... хоть закусывай! - не выдержала Машка. - Паспорт твой где?
В милиции без особых проволочек, проверили паспорт Ирины и на клочке бумажки написали адрес детской больницы и как туда доехать.
В больничной палате детские кроватки стояли одна к одной.
- Тесно. Но куда их деть? Вот ваш - нянечка указала на кроватку, в которой лежал махонький свёрточек. Плотно спелёнатый, молча смотрел с худенького старческого личика голубыми глазами.
- Как его звать? - глотая подкативший ком, спросила Маша.
- Так... никак. Отказную мать не написала. Милиция бумагу оставила, мол в больнице мамаша, на операции. Так что как хотите, так и называйте, - посмотрела на Ирину, поджала губы, - называйте... да пишите отказную, куда он вам? - смерила Ирину взглядом с ног до головы, - может кто смилостивится - заберёт.
- Я...
Но нянечка не дала договорить.
- Не отдадут.
- Она мать... по документам. Ей отдадут.
С этого дня Машка всё свободное время проводила в этой палате. Научилась делать всю работу нянечки. Брата назвала Георгий - лучшего представителя мужской части населения она не знала. В комнате, где жила Машкина мать, установили детскую кроватку. Тётя Люда обменяла у соседей на привезённую из интерната списанную односпальную кровать. У них ребёнок подрос, так что к обоюдному удовольствию получилось.
- Чтоб пьяная не появлялась! - сказала, как отрезала Машка. Пришлось и Машке перебираться к матери.
Пока Машка была в школе, за Гошей младшеньким присматривали поочерёдно тётя Люба и баба Шура. Мать пить не перестала. Но облюбовала себе стайку на задворках. Такие стайки числились за каждой квартирой, ещё с тех пор, когда топились печками. Потом провели центральное отопление, и стайки теперь каждый использовал по своему усмотрению. Георгий Фёдорович обустроил себе целую мастерскую, рядом, в соседней, кудахтали куры, чуть дальше хрюкали свиньи. А в одной даже мотоцикл стоял. А ту, что была закреплена за Машкиной комнатой - постепенно "добрые люди", как выразился Георгий Федорович, частично завалили всяким мусором. Вот там и веселилась в любое время суток "честная компания" Машкиной мамы. Но всё равно ночевать домой заявлялась регулярно. "Хорошо хоть одна", - думала Машка.
Георгий Фёдорович ходил темнее тучи.
- Это выходит, мы свои жилищные условия за твой счёт улучшили?
- Да что вы такое говорите? - не желала ничего менять Машка.
- Ладно, вот учебный год кончится... там видно будет, - что будет видно, он похоже и сам не знал. А тут Машка впервые, и это перед самым окончанием учебного года, нахватала троек.
Как-то так незаметно сложилось, что из школы сначала чуть позади, а потом и рядом, до самого дома шагал Протапов. Шли молча, у Машки портфель, у Протапова рваная с одного угла папка, которой он, почему-то, очень гордился. И тайну эту - почему? - никому не открывал.
Вот и в этот день, уже дошли до полдороги, когда он вдруг взял Машку за руку. Машка легонько дёрнула свою ладонь, но как-то не очень решительно. Так и шли почти до дома.
А дома Машку ожидал "троечный разбор", как выразился Георгий Федорович. В результате на прогулку в коляске, взятой на прокат, Гошу младшего Машке строго настрого возить запретили, передав эту функцию старшему из мальчишек - Серёжке. Машка в это время должна была учить уроки. Чему Серёжка не очень-то обрадовался. Ведь, считай, пропала прогулка!
- Троечница, - высунул язык, и убежал, пока не попало.
- Мне тут учительница позвонила, говорит надо парты подремонтировать. Ну я пришел с доброй душой, а там наша Машуня... отличилась! Эх! А потом иду домой, а самого совесть ест...
- Георгий Фёдорович, не надо... пожалуйста, не надо. Я исправлю, на этой неделе, до конца четверти успею.
- Чего не надо-то?
- Про совесть... - не в силах вытерпеть самосуд этого, ставшего ей почти отцом человека. Ведь и в школе, когда надо было что-нибудь отремонтировать, учительница так и говорила:
- Артемьева, передай отцу... пусть, когда там время выкроит... - ну и дальше что надо сделать. Машка в ответ кивала: "Передам". И отказу не разу не было.
Машка делала уроки, когда под окно с диким криком, безжалостно громыхая коляской, подскочил Серёжка.
- Что случилось? - опередив Машу, спросила сидевшая на лавочке соседка.
- Стайки горят, - выдохнул Серёжка.
Машку как иглой прошило:
- Ма-ма!!! - выскочила из подъезда. - Серёжка, сиди тут, - ткнула пальцем на лавочку, - чтоб ни шагу!
Возле стаек толпились люди. Визжали свиньи, кудахтали куры. Похоже их хозяева были на работе.
Владелец мотоцикла откатил свою технику в сторону.
- Не волнуйтесь. Я пожарных вызвал, - и вытер закопчённой тряпкой лоб
- Ага, не волнуйтесь! Свою железяку спас, а живность заживо горит! Мужики, ломайте двери! - кричал кто-то из окна.
Из-под двери Машкиной стайки полыхнул язык пламени!
- Мама! - Машка схватилась за ручку двери, рванула на себя и закричала от дикой боли, железная ручка раскалилась. Заскочила внутрь, темень, дышать нечем, огонь стену и дверь лижет. Как вытащила мать - потом сама не понимала. Кожа на обожжённой руке мгновенно надулась огромным желтым пузырём, часть которого прилипла к воротнику маминого платья. Но это всё она поняла и рассмотрела потом. А пока, как в замедленном кино видела выползающего из их стайки мужика, весь левый бок которого полыхал ярким пламенем. Его тушили, забрасывая какими-то тряпками. И тут приехала пожарная машина. За ней скорая.
Из их стайки пожарные вытащили ещё одного человека, который выползти не успел. Обгорел сильно, так и лежал, скрючив руки, будто драться собрался.
- Боксёр, твою мать, - не высказал особого сожаления сосед, которому пришлось зарезать двух обгоревших свиней. Кивнул милиционерам:
- Местный житель, Василий...
Всем было понятно, что именно эта пьяная троица устроила пожар. Пили, курили и вот результат.
- Нормальный мужик, шофёр, недавно мне мебель перевезти помогал. А туда же... Точно - Василий, - подтвердил Георгий Фёдорович. - Жена на работе. Уведомите?
- Уведомим, - кивнул участковый, - если раньше сама не узнает.
В скорой оказалось, огонь с одной стороны лизнул и Машкино плечо, и ухо, и шею. Сгоряча не сразу почувствовала. Машке обработали руку, все остальные ожоги, и велели завтра явиться на приём к участковому врачу.
- Мы явимся, обязательно явимся, - гладила её по голове тётя Люда. Плакала баба Шура, качая Гошу младшего, жались к отцовским ногам твое мальчишек: старший - Серёжка и два близнеца: Андрюшка и Ванька.
Спать в эту ночь Машку уложили на кровать тёти Люды. Но ожоги горели и болели так, будто оставались в пламени до сих пор. Только под утро удалось задремать.
А на следующий день появилась девушка с фотоаппаратом. Напористая, улыбающаяся. Усадила всё семейство на лавочку возле дома, поставила впереди коляску Гоши младшего и давай "щелкать" со всех сторон. Поскольку Георгий Федорович забежал домой только перекусить и узнать, как семейство себя чувствует, то все торопились. Мало ли, может в аптеку надо, да и Машуне в больницу, одну не отпустишь, а куда теперь четверых пацанов?
Потом стала расспрашивать как да что. Кивала, что-то записывала. И вдруг села на туже лавочку:
- Машенька, так это чья семья?
- Моя, - покачивала горящую огнем руку Машка.
- А спасла кого?
- Маму она спасла свою, маму! Всё, нам в поликлинику надо, - и тётя Люда, не дожидаясь ответа, увела Машку.
Через неделю газету с фотографией на урок принесла классная руководительница. Хвалила Машку, ставила в пример, пояснив, что из огня она спасла свою маму. Не преминув упомянуть, что на фото большая и дружная семья Маши.
Классный час был последним уроком. И когда прозвенел звонок, и все собрались расходиться по домам, к Машке подошла самая красивая девочка в классе - Аллочка Цвигунова.
- А это кто? - ткнула пальцем на фото в газете, туда где рядом с Машкой сидела тётя Люда. - Бывает же такое, везёт. У тебя что - две мамы? Вторая у твоего папы про запас. Вот, пригодилась, - и как-то неприятно засмеялась.
Машка задохнулась от такого намека и обиды за себя, за тётю Люду и с размаху влепила Аллочке пощёчину.
- Ах так! - кинулась Аллочка! Но вмешался Протапов.
- Тихо! Меж рог хочешь? - и поднёс кулак к красивому носу Аллочки. - Не посмотрю, что девка... Усекла?
- Я буду жаловаться! Что я такого сказала? - задыхалась от невиданного ранее унижения Аллочка.
- Не поняла, что ли? У некоторых людей кроме мамы близкие родственники есть. - Забрал Машкин портфель, сунул под мышку свою папку: - Пошли.
Ирину Артемьеву положили в ожоговое отделение. А Маша ходила на перевязки в поликлинику. Опасались, что могут быть стянуты пальцы. А это правая рука. В школу Маша ходила, но писать не могла. И теперь Протапов на вполне легальных основаниях носил Машкин портфель. Заходил за ней домой, вежливо со всеми здоровался, брал портфель и шёл следом. После уроков провожал назад. Но как учился чаще на двойки, иногда на тройки, так и учился.
Как-то столкнулся с Георгием Федоровичем.
- Как тебя звать - то? А то Протапов, да Протапов. Имя есть.
- Есть. Димка я.
Георгий Фёдорович протянул руку:
- Дмитрий, значит... Так вот, Дмитрий, если пусть на тройки, но на твёрдые, не из милости учительской, или чтобы от тебя отвязаться, окончишь восемь классов, возьму помощником, подучу. Дело верное! Как думаешь? Потянешь? Машины всё умнее и умнее становятся. Тупому и безграмотному не справиться. Ну если тебе интересно.
- Ну... я, конечно, не против. Но прям сразу заучусь... в классе засмеют. Да и ещё впереди седьмой и восьмой класс - почесал макушку Димка.
- Это ж хорошо. Есть время наверстать. Что, боязно?
- Да ну... Пошли, что ли? - кивнул Машке.
Оказалось, что Димка просто патологически не мог заставить себя выполнять уроки. И если за письменные задания так и продолжали лететь двойки, то с устными дела обстояли куда лучше. Учителя отнесли эту перемену на благотворное влияние Маши Артемьевой. И были не далеки от истины. Выход нашли такой: по дороге в школу Машка втолковывала урок Димке, и просила повторить, как понял. Не очень действенно, но на тройки тянуло.