********************************************

Роман "Персона жрата"

Файл 7. (Главы 37-40).

Глава 37.

Утречком первым делом - Федю сухонького на горшок. Аппетит у него чуть поубавился, я читанул - насытился он. Распеленал - лежит Федюнчик, головищей вертит, ручищами выкрутасы всякие вытворяет. Я, признаться, экономить начал, детскую еду наполовину со взрослой ему подал. Мякиш в кефире обычном вымочил - тройня мой сосал, сосал, мямлил, мямлил, и ещё просит - проглотил! Сначала весь мякиш, а потом и корочка так же за милую душу ушла. Остался я без батона и очень обрадовался. Банан вчера ему для пробы выцыганил - сегодня он его умял, ни разу не куснув. Ту курицу я сам за полтора дня съел, не пришлось ему попробовать. Пельменей оставались немного, думал, себе, только и они почти все ему в живот провалились. Я на блюдце их в кашицу растёр. После еды - медицинские процедуры. Вчера же мельком домину ту видел - разбомбил бы их всех за то, что они с Федькой сделали!

Оказывается, он мне уже мешает, не даётся. Вертится просто в постели. Не падает просто потому, что я вчера свой диван вплотную придвинул. Дал ему побрыкаться, поразмяться, пока у него не подошло, потом снова - на горшок, и - безжалостно запеленал. Память проверил долговременную чуть-чуть, всё нормально. Помнит меня, потом себя, потом Розу, Москву, дальше не стал всматриваться. У меня примерно так же. Отличие в том, что у меня "Я" в памяти и "Я" в сознании тождественны. У него "Я" в памяти нормальное, а "Я" в сознании пока нет. Нет самого сознания. Может, чуть-чуть что-то проглядывает, слов вообще нет, а образы - не расшифровываются. Вспомнил, что когда мне с малышами приходилось один на один оставаться, по-первости тоже ничегошеньки не читалось. Я не лазил к ним специально, нет, мои же были дети, просто фонили они, как микрофончики. Шум негромкий и бессистемный. У технарей выражение даже есть, сейчас вспомню. Белый шум. Могли бы специальный термин придумать, ан не получилось. Слов-новоделов очень мало на самом деле, и все они выразительные. "Смог", "лазер". Белому шуму не посчастливилось. Научился я мозг себе затыкать от термина звучащего, чтоб по ночам спать не мешал, кажется, затычка так и осталась на своём месте. Память кратковременную проверил. Верейский, Агриппина, Инесса - их отметки проверил. Ивана там больше всех. Ослабли они все, потускнели, вглубь провалились. Нормально, так и должно быть. У всех людей это смещение происходит, под напором новых поступлений. Встревожило, что свежие слои отсутствуют. Нет, есть всё-таки, почти пустые, тонкие плёночки, и не прочитываются. Годовые кольца в неудачный год. Обойдётся?

Детская медицина, в книжке прочитал, утверждает, что ребёнок к трём годам взрослое сознание приобретает. Знания, умения, мораль - всё ещё впереди, а сознание - вот оно. Когда у моих чад бестолковка нормально заработала, убей бог, не помню. Через три года, значит, по федькиному собственному времени у него сознание созреет, "Я" появится. Как будет это "Я" к тому "Я", что в старой памяти осталось, относиться? С удовольствием бы на более лёгкий вопрос ответил. Может, это и не так погано, как я думал? Выбрось, Слава, свою чёрную страшную мысль. Одно "Я" с другим "Я" притрутся, привыкнут друг к другу, глишь, и сольются? А? "Глишь" - это той бабёнки в магазине слово, на чёрта тебе их запоминать, лингвист-недотёпа.

Шум у Федьки тоже есть. Белый - это однородный. У него - нет. Вроде образования некие, уплотнения. Вчера, по-моему, ещё не было. Или не заметил? Тягучие, медленные, устойчивые. Сполохов гораздо больше, но зачем мне эти выбросы, - фыркнул он, и нет его. Из подсознания они прорываются, дело знакомое. Там кипит, здесь парит. Меня амёбы занимали. Интересно, Федька примет это слово, когда... Рано об этом думать. Да, вчера таких не было. Как мне раскрыть их, как до сути докопаться? Мешает что-то. Неужели заглушка?

Точно, осталась. Убрал ненужную, увеличил чувствительность в нужном направлении, дело пошло. Два сорта их, сразу заметил. Два класса, два множества, два царства. Действуй, аналитик! Исследователь остепенённый. По философии, чтобы начать анализ, краска нужна - объекты исследования пометить. Одним одна, другим - другая. Или одних помазать, других нет. Амёбам краска была не нужна, они обладали ею изначально. Цвета, оттенки, интенсивность. Этих много, они все разные-разные и какие-то... блёклые, подобрал слово. Класс Блёклых. Другие, их мало - яркие, сочные, насыщенные. Класс Ярких поменьше, с него и начал. Что они? Слова? Фразы? Понятия? Понял, разобравшись. "Тепло", "сладко", "ещё", "что это?", "какать хочу". Повторяться начали сразу. Феденькины ощущения, желания. Позывы я ещё раньше считывал, оказывается, их и отсюда получить можно. Оттуда, напрямую из нервной системы, легче, конечно. Мозг гораздо позже появился. Растёт Феденька, развивается, мир познаёт. Тогда класс Блёклых, выходит...

Я не ошибся. Это были прамысли взрослого Фёдора. Прамысли, пражелания, праэмоции, праобразы и т.д. Приставку пра- я чуть позже придумал. Применил, выражаясь точнее, она сто лет известна. Подсознание в своём виртуальном кипении вышвыривало их сюда в большом количестве. Почему я их раньше никогда не замечал? И Фёдор, он бы мне сказал. Причина стала понятна, когда я понаблюдал за ними. Это были фрагменты, лучше не придумал, как назвать. Это были фрагменты фраз, даже части длинных слов, фрагменты зрительных образов, отрывочные звуки и т.д. И фрагменты мыслей, желаний, ощущений, эмоций и т.д., если термин фрагменты можно к ним применить. Они возникали, формировались, взаимодействовали между собой, и снова растворялись в кипящем океане подсознания. Самыми медленными были процессы взаимодействия, я потратил много сил, когда пытался замедлить или детальней отследить остальные, быстрые стадии существования праматерии сознания. Трижды отдыхал. Когда вымотался, решил понаблюдать за медленными, и тут наконец до меня дошло. На возникновение, формирование и исчезновение можно было вообще не тратить силы и время. Ключевым было только взаимодействие кусков меж собой.

Они тянулись друг к другу, пытались соприкоснуться гранями, какими-то своими изменчивыми деталями, пытались зацепиться друг за друга, найти свою половину и соединиться с ней, и - ничего у них не получалось. Распад, возврат назад в хаос, и новый всплеск. Я попытался соединить их сам, удалось, хотя и с трудом, но больше двух соседних фрагментов мой мозг удержать не мог. Этого было мало, да и не мог я всё время думать за Фёдора его же мысли. Нужно лечить, нужно лекарство - мысль старая, мы давно с Фёдором ею пользуемся, но как найти его? Что это должно быть, на что оно похоже?

Мы оба уже знали, что нас действуют и вещества различные, особенно еда, и упражнения всякие разные. Мы пробовали осторожно разузнать, как реагируют мозги наши непутёвые на разные воздействия. Кувырок через голову, если его медленно делать, был просто великолепной находкой. А парилка в бане, наоборот, была противопоказана всегда. Если помогало нам, усиливало наши возможности что-то одно, то похожее на него тоже приносило пользу. Я понял, что нечто мешает элементикам соединяться, они вроде как бы обсыпаны пудрой. Когда я мысленно стряхивал её с пары кусочков, они сразу прилипали друг к другу. Но к следующему дотянуться я не успевал. Что может вызвать такой же эффект? Я перебирал вариант за вариантом - ничего не годилось, не вспоминалось. Температура, давление, кислотность, потом наши с Фёдором понятия, потом личные мои, о которых Фёдор не знал, потому что я не мог их ему сформулировать, когда он был ещё здоров. Усталый и раздражённый, я прилёг отдохнуть, но тут же вскочил, вытащил аптечку и перебрал всю, вспоминая, как действует то или иное лекарство. Зараза! И сами как нелюди, и болезни наши, и лекарства...

Я задремал днём. Не помню другого такого случая, чтобы я днём спал. Проснулся, как будто меня кто-то толкнул. Так и есть! Позыв у Федьки. Срочно на горшок! Когда я нёс его назад, он почему-то раздражённо дёргался. Слово снова привязалось, как та бурочка ряка.

Как ко мне это пришло, не помню. Прошло сколько-то времени, и в моём невыспавшемся мозгу родилась ассоциация. Раздражитель. Слово сначала привязалось, потом из него родилась нужная мысль. Чтобы стряхнуть ту "пудру", нужно применить какой-нибудь "раздражитель". "Потрясти". Я знал, что аналогии, ассоциации полезны для нас, срабатывают время от времени. Что может им быть? Я не напрягал память, оно пришло само. Не такая эта Инесса вертихвостка, раз сумела оказаться полезной. А может, как раз такая, мне уже без разницы. Женьшень обладает раздражающим действием - вроде так там было написано. Я попробовал сам, нормально, потом влил Федюньчику - и к щеке.

Я видел картинки, которым хотелось быть склеенными из мозаики. Я слышал фразы, которым хотелось быть составленными из отдельным слов и слогов. Пять фраз были ко мне, они начинались с моего имени, и ни одну из них Фёдор не произнёс. Женьшень заработал не сразу, пришлось дозу утроить, но лечение было безукоризненным - и бесполезным. Не было никакого торможения, фрагменты соединялись почти так же быстро, как рождались и исчезали. Но не работали. Нужно было что-то ещё. Мозг взрослого Фёдора, моего старшего брата, был работоспособным, но не включенным. Он не отдавал приказы телу, ни одному органу. Флакончики, таблетки сами переворошились раз, потом ещё раз и полетели назад в большую сумку. На что похож Федькин мозг? Двигатель смазан, заправлен топливом. Включить зажигание? Так я ж не знаю, где оно, и есть ли оно вообще! Крутануть ручку? Где она, и как это сделать? Ни одно из наших лекарств не годилось. Сушествуют ли похожие состояния, как с ними правильная медицина справляется? Если б я был медиком! Оцепенение мозга у него. У двигателя - мёртвая точка. Аналогия хорошая, и как действовать, понятно. Нужно действительно крутануть ручку. Вернулся к началу. Так можно до бесконечности мыслить, ничего не придумаешь.

Я, от нечего делать, попытался найти у себя те самые амёбы или фрагменты мыслей. Почему я их раньше обнаружить не мог? Лопух! Идиот!! Бестолочь!!! За что тебе пятёрку по философии поставили? Даже кол - и то чересчур много. Напрочь забыл, как это называется, принцип или что. Рефлексия - так, а другие слова, с этим понятием связанные? Идиот. Попробуйте проанализировать мысль, которую вы думаете. Нет, именно ту самую мысль, которую вы именно в этот текущий момент думаете. Дошло?

Начало вслывать, медленно-медленно. Познание предмета изменяет сам предмет. К камню или к дереву это не относится, а к человеку, ко всей его цивилизации - ещё как. А уж к собственной мысли - непосредственно. Что ты хотел узнать, дурень? Ты мог уйти в бесконечную, как её там? - рекурсивную, вспомнил! - рефлексию, и не выйти из неё совсем. Лежал бы, как Федька, был бы счастливый-счастливый, оттого, что тайны собственного мозга исследуешь, и они никак не кончаются, тайны эти. Хватит, Слава!

Повалялся ещё, а потом... Я просто вспомнил. Вспомнил я, что медицина обыкновенная знает такое оцепенелое состояние больного и знает, как такого пациента лечить. Вспомнил я не строчку из медицинской энциклопедии, а эпизод из книги Пикуля, самого талантливого юнги на свете. Название не вспомнил, что-то про Ирбенский пролив. У русских моряков там орудийная батарея была, прикрывала вход в Рижский залив. Война с немцами, революция, неразбериха, матросики бунтуют, офицерики командовать пытаются. Немецкие корабли пошли через пролив, а пушкарь растерялся, что-то не так начал делать-стрелять, всё мимо да мимо. Офицер заметил, хрясь его по роже, тот опомнился, прицелился по правилам - и попал! Немцы испугались, повернули назад, а офицера - под ревтрибунал. Зуб матросу выбил. Там всё благополучно закончилось, матрос сказал, что зуб давно шатался, а морской врач просто спас офицера своей речью. Когда человек в оцепенении, врач бьёт его по щёкам. Это и есть лечение. Я с Федькой так и поступил.

Глаза свои разодрал, злые-злые. "Ты чего?!" - орёт. Голосом орёт громко, но ещё и мозгом! своим заработавшим, застоявшимся, женьшенем раздразнённым! Это куда громче у него получается. У меня боль сильная, голова раскалывается, я к нему приник, целую его: "Федя! Феденька!". Вырывается, негодник, понять ничего не может, что со мной и как.

********************************************

Глава 38.

Эта квартира тоже была угловой. На окнах решётки - первый этаж. Сначала ими хозяева хотели от футболистов обезопаситься, а теперь - от воров. Август пошёл вдоль стены, отыскивая вход в подвал. На этой двери тоже висел замок, близнец трёх предыдущих. Подумалось: наверное, и ключи бы подошли, но лучше официальным путём. Он вернулся назад, подойдя к тому подвальному окошечку, которое не было зарешёчено. Огляделся - никого, попробовал ногой - вроде фанера. Не пожалел ботинка, вышиб её ногой. Затем вытащил из-за пазухи котёнка с обмотанными лапками и швырнул его в подвал. Где искать нужного слесаря, разведал сам, не хотел даже Лямзю привлекать. Раньше это называлось домоуправление, и Август не старался запоминать новые названия - вдруг ещё раз переименуют. Дежурная дурнушка в окошечке настойчиво пыталась оформить заявку на вызов слесаря да узнать номер квартиры, пришлось отдать ей пару комплиментов и шоколадку. "Вася! Вася! К тебе клиент пришёл, сделай, чо то просит!" - орала она, приоткрыв соседнюю дверь. Трое резались в карты. Вася из них нехотя поднялся, посмотрел оценивающе на незнакомого жильца: "В какой квартире? Какой дом? Давно течёт?". Пришлось сразу взять Васю под руку и начать полушёпотом договариваться за бутылку. "Понимаешь, Вася, я не здесь живу. Пацаны-хулиганьё котика украли, порода редкая, в подвал закинули. Вытащи, будь другом!". Поняв, что эта работа была куда легче, чем крутить паршивые гайки, сантехник Вася собрался мигом - инструмент не нужен, ключи от замка в кармане. В подвале Август отказался от чужого котёнка, пытался найти своего, может, забился в уголок, боится, не мяукает, сюда закинули, точно знаю, врал Васе, что в голову взбредёт, обшарил нужные углы, пока не высмотрел всё. Вылезли из подвала втроём, Вася держал на руках ненужного котёнка и беленькую за пазухой. "Подари его той мымре". - напоследок сказал Август и сильно ошибся. Чуть в драку Вася не кинулся, обидевшись за жену, еле удалось его успокоить.

Три удачи из четырёх возможных. Нужно ещё проверить, не замурованы ли проходы, однако стало ясно, что информация Янеша была точной. Первый подвал был неудачным. Август совершил оплошность, когда третий раз вернулся на одно и то же место, но местный слесарь сам рассказал нужную историю. Что видел в жизни бедолага-лимитчик, кроме грязных подвалов да фыркающих кранов? Клиент, не обнаружив своего котёнка, давно был готов смотаться, но сантехник вываливал и вываливал уже ненужные подробности. "Сам хозяин не знал, для чего это было сделано. Мы снизу разобрали как положено, кладка прочная, а ему ремонт самому пришлось делать, фатера кооперативная". Важным было то событие для подвального работника, важным и для Августа, так как давало некоторые плюсовые шансы ещё для трёх проверок. Не спрашивал он у Янеша, откуда ему это известно, там в зоне, времени было в обрез. Именно после посещения всех подвалов Август решился первый раз позвонить неизвестному оборотню Воронину.

********************************************

По счёту встреча была второй. Ту мимолётную на станции "Динамо" можно было не считать. Встретились там же, но гораздо позже, небо уже начало темнеть. На этот раз Виктор столик заказал заранее, и Прохор успел к приходу желанных гостей расстараться. Обслуживал только сам, не подпуская к столику ни Богдана - так звали белобрысика, ни Лару. Впрочем, Лары и не было сегодня. Август впервые увидел Жаботинского в деле. Подвыпивший тонкошеий гуляка довёл двух дам за соседним столиком до визга, и олимпийская туша играючи поднял его за шкирку и за штаны двумя руками, пронёс над пустыми столиками, попросил Богдана открыть дверь - и просто выбросил его наружу. Богдан вышел вслед забирать свою выручку. Глаза у обеих дам горели от восторга. "Есть же настоящие мужчины!" - сказала одна. Другая тоже что-то сказанула, но её заглушили нежидкие аплодисменты. Делать заказ не пришлось. Август специально оставлял место для плотного ужина, в зоне меню попроще и без калорий, как в жвачке, отметил про себя отменное качество всех разгонных блюд, а когда Прохор внёс пышущую жаром основную официальную часть, просто вслух обомлел: так готовили и подавали свинину только на Кубе.

- А что ж ты хотел? Прохор для тебя старался. Я только знаю, что авокадо из Америки, да и то понаслышке.

Прохор после слов Виктора понял, что можно высказаться, затараторил:

- Мы так не можем точно приготовить, как у них. Там все фрукты, обощи созрелые, а у нас привозные, для дозревания здесь. Но я делал строго по рецепту. Вам понравилось? - он говорил "обощи" вместо "овощи".

Август успел забить рот. Поэтому ответил Виктор.

- Думай о клиенте, но не мешай ему пережёвывать пищу. Подавится твой клиент, что будешь делать? Не знаешь правила: "Когда едят свинину по-кубински, никто не смеет мешать!"

Лицо у Виктора было ужасно строгое, и Прохор догадался, что клиент в духе.

- Жуйте на здоровье, мешать не буду. Только это правило не про кубинскую свинину.

- А про кубинскую свинину оно ещё страшнее. - Август уже прожевал, и тоже сделал гангстерское лицо. - Нормально, Прохор, угодил сегодня. Я весьма доволен. Где Лара у тебя?

- Заболела гриппом. Чуть похолодало - и вот. Кто-то из посетителей заразил, наверное.

Виктор сделал Прохору знак рукой, и тот удалился. Ни о чём серьёзном сегодня они ещё не поговорили.

- Чуть свеженины отведал, и бабы захотел?

- Примерно так. Боюсь это всё съесть теперь.

Виктор рассмеялся

- Я Жаботинского позову, он тебе вон тех обеих принесёт. И положит. Нет, ты представь, представь. - он поднял руки и повёл их над столом, показывая, как вышибала нёс бы двух дамочек к ним за стол. Августу понравилось.

- Визгу, наверное, было бы!

- Ты что! Они бы молчали и млели от восторга! Как кошки, закатив глаза. Давай за дам-с!

- Вот именно! Давай!

Август вспомнил про марку. Показал.

- Сам на ней черкался?

- У-гу. - ответил Август, прожёвывая.

- Забираю её у тебя. Похожая есть у меня. Посмотрю дома, какую оставить, какую - в обменный фонд. Твоя роспись - так себе, думаю, марке не повредит.

- Давно собираешь?

- С детства. И дед собирал, и отец.

- Император собирал марки?

- Да. Ты первый со стороны узнал об этом. Среди марочников он авторитет был что надо. Как-то не было случая никому другому сообщить.

- И дед собирал, значит. Большая у тебя коллекция, наверное, редких марок много.

- Коллекции не по размерам ценятся. По числу редких марок - да. И ещё желательно, выбрав тему коллекции, охватить её полностью. Тогда она при продаже может иметь максимальную стоимость.

- Покупают коллекции целиком?

- Богатенькие честолюбцы. Мы их не любим, но по сути на них работаем. Я ни разу не продавал коллекции и не покупал. Поштучно-поштучно. Отцовские почти кончились, ушли в обмен, дедовских тоже немного осталось.

- Дед - это отец Императора?

- Да. Я тебе о нём подробнее расскажу. Пожуём немного.

После заполненной едой паузы он продолжил.

- Дед мой был в революции. При царе насиделся. Анархист, ненавидел любую власть. Во время корниловского мятежа сам этого Корнилова схватил, в учебниках об этом не пишут. Позёра Керенского ненавидел ещё больше, но взять не смог - разминулись просто. Отец у деда внебрачный сын, как и я у отца. В крови это у нас - линия прямая, а все фамилии разные. Только по этой причине отец ежовщину пережил, бабушка к тому времени померла. Коммуняки анархистов сначала привечали, союзники были, а потом началось. Дед два раза при новой власти сидел, оба раза недолго, первый раз на войну с беляками выпустили, второй раз заступились за него друзья из большевиков, оставались ещё. Умер сам, не старый, болезней по тюрьмам нахватал, но не в этом дело. Понимаешь, отец каким-то чудом разузнал судьбу многих, с кем дедушка был близок. Из его отряда анархистов ни одного в живых не осталось. На одного беляками убитого десять приходится, коммуняками замученных. Всех, кого дед знал лично накоротке, всех порешили. Отец мне фотографии из дедовского альбома показывал, на одних глаза выколоты, на других нет. Приказ был такой - выкалывать. Выколоты - это враги народа, люди известные, при должностях, при власти. А остальные - даже до этого уровня не поднялись. Как собак...

Слова давались Виктору с трудом. Август не перебивал.

- Фамилии у нас все разные, и я не боялся при случае выяснить хоть что-нибудь. Когда допуски к архивам получил, всё старался на те события выйти. Мало информации. Писателя Нестеренко подключил, он книги исторические пишет, ортодоксальные, я у него в консультантах числился, факты ему собирал. Десять ему, один-два себе. Был я в камерах, где дед сидел. Рядом они, в одной - при царе, в другой - при советах. Отец мне ещё маленькому сказал: "Не верь этой власти. На их знамени - наша кровь". Я пацан совсем был, любил батьку, верил просто так, потому что любил. Когда погоны надел, больше знать стал. И думать, и сомневаться.

- В чём сомневаться?

- А во всём. Кроме марок. Весь наш род непутёвый. У меня тоже сын растёт, и тоже чужую фамилию и отчество носит. Хочет быть милиционером, но я не советую.

- Большой уже?

- Давай выпьем.

- Деда твоего помянем?

- Помянем.

Потом были ещё тосты, наконец Виктор вытащил из кармана зудяку.

- Ты бы мне подарил такую.

- Раскатил губу. Дорого мне обошлась.

- Тогда продай.

- Ладно, продам эту. Заберёшь после. Там батарейки менять надо, ты увидишь, какие.

- Часто менять?

- Знаешь, я просто проверяю перед использованием. Магнитолу врубаю и её. Если глушит плохо, меняю батарейки. Приборами не умею пользоваться.

- Ладно, возьму.

Договорились о цене. Август понял по ней, что Виктору-Пингвину непросто жить на милицейское жалованье. Сказать ему про его новую кличку? Нет, пусть лучше кто-нибудь из приближённых Императора.

- Торгуешься ты, как еврей.

- Приходится. Ты на доходы со своего района дюжину полковников содержать можешь. Грех у тебя не отщипнуть.

- Теперь ты раскатил. Так я и дался.

- Потому и торгуюсь. Мог бы - забрал бы всё без расписки.

Пингвин сообщил о последнем поручении Янеша. Август уже начал догадываться, кто мог убить лагерного кума, а теперь знал точно, из первых уст. Закрыли туалет сразу на ремонт, другие мундирщики друг друга спрашивают, что да почему, а я молчу, рассказывал Пингвин, понял, что Щёлоков опасается, как бы Андропов не узнал. Прошло мимо. Легко мочить, когда дело об убийстве даже не возбуждали.

После следующей рюмки Пингвин спросил:

- Ты помнишь о моём предложении?

Мешки развязаны. Товар надо показывать лицом.

- Помню. Да.

- С кем обо мне разговаривал?

- Тебе точно знать надо?

- Желательно весьма.

- С Клещом.

- Я так и предполагал. Так что ты делал в Красноярске?

- За бабой гонялся. Не догнал, сразу говорю, чтоб не переспрашивал.

- Что-то ты неловок стал. А в других делах можешь быть ловким?

- В каких именно?

- Я тебе сейчас три газетки дам. Вырезки из них, точнее. Держи, потом прочитаешь. Три разных убийства, в разное время, ни одно не в твоём районе.

- И что с того?

- Мне нужен убийца.

- Хочешь ему сделать заказ?

- Не зли меня. Хочу упрятать его за решётку. Нужен человек, который взял бы это на себя. Или не смог бы отвертеться от доказательств.

- Все три?

- Хотя бы любое одно.

- Ни разу такого не делал.

- Теперь учись.

- Подумать дашь?

- Две недели можешь думать. У тебя было дело ко мне. Так, кажется?

Август помолчал немного. Свининка потеряла жар, не ещё не остыла.

- Мне нужны три квартиры.

- Так покупай, и всё.

- Не тот случай. Я не знаю даже, продаются ли они. Мне они нужны в любом случае.

- То есть совершенно конкретные?

- Абсолют.

- Ну задача. Выселять из коммуналок приходилось. Не коммуналки?

- Нет-нет.

- Ни разу такого не делал.

- Давай смажем?

- Давай. Адреса тоже.

Выпили. Август дал адреса.

- Я смотрю, все на первом этаже. Знаешь, идея есть. Есть спрос на мини-офисы на первом этаже. Я подключу агентство, или два. Тебе для этого, да? Видишь, я сразу догадался. Они поднажмут на хозяев, уговорят. Ты потом купишь. Пока так. Устраивает?

- Только чтобы я был вообще в стороне.

- Ну, это легче. Я после покупки запрещу им продавать кому бы то ни было. Затем сниму запрет, а ты будешь наготове.

- Устраивает. Срок?

- Я же сказал - две недели.

********************************************

Глава 39.

Я тоже отключился, совсем ненадолго. На то время, которое Федьке потребовалось, чтобы найти медикаменты, достать и открыть нашатырный спирт, и дать мне понюхать. Было противно, но я не кричал. Может, я тоже смог бы поднять его нашатырным спиртом, да что делать - не догадался. Такая голова. Я рассказывал голосом всё, что произошло за время его отсутствия, перекидывать ему напрямую было тяжеловато и даже чуть-чуть больно. Федька взялся за моё лечение. Мне надо было всего-навсего отдохнуть головой и пожрать нормально, на это ушло больше суток.

За это время мы успели подготовиться куда лучше. Я читанул из Федькиного беспамятства фразы, обращённые ко мне, смысла их тогда я не понял, а теперь он детально мне объяснил. "Слава, связь с Верейским по телефону" - одна из них. Оказывается, Федька, пока лазил в Ивана, нашёл способ установить контакт с человеком, если просто начать с ним разговор по телефону. Верейский нам стал куда полезнее Ивана. Ну башка Фёдор! Когда-то, давно было, я вернулся из Львова и рассказал Федьке про чанахи, мы проверили - и что? Я мог некоторое время после чанахи считывать прямо с телевизора, т.е. читать мысли дикторов. Но я - если прямой репортаж, а Федька - даже если в записи! Даже из памяти того, кто перед телекамерой! Помните анекдот-загадку: снизу ножки, сверху рожки, посередине Брежнев? Мы включали телевизор, Федька кидал мне всё подряд, а я ухохатывался. Человек в состоянии говорить одно, а держать в ближней памяти нечто совсем другое. Мы узнали и про стюардессу, и про интриги коллег, и про родичей-алкашей, и про беспутную дочку. Только это были мелочи, не над этим я ржал. Напрягался наш суперглавный, когда ему встречались сюсюкающие согласные в следующем слове. Желание не опозориться было настолько сильным и настолько смешным...

Бог с ним, сейчас Верейский важнее! Смекнул я одну вещь. Федька хотел звонить Верейскому прямо с нашего телефона, я его предостерёг. Федя, говорю, а если они записывают всё? Нашу работу они не перехватят, понятно, а номер телефона? Один звонок с этого телефона в проклятую контору, второй? "Правильно, Слава", - это Федька мне, - "А что делать тогда?". Вон там, в окно видать, на улице автомат, ты позвонишь Верейскому, мне контакт перекинешь, я его похраню, а потом тебя впущу, когда вернёшься. Все мои слова. Точно, говорит Федя, идея хорошая.

Мы запаслись продуктами, перебрали повторно аптеку свою, обговорили планы. Я сел возле кухонного окна, увидел Федьку, переходящего наш переулочек и направляющегося к телефонной будке. Рабочий день у них начался сорок минут назад, специально отступ сделали, чтоб человек с большей вероятностью на своём рабочем месте находился. Федька номер набрал, Верейский трубку поднял, и - началось. Что там Федька ему успел сказать, я даже не вникал. Контакт с ним Фёдор получил и тут же мне его передал. Лихо у нас получилось. Я подтвердил на всякий случай, и просто сижу у начарха в мозгу. Федька вбегает, запыхался на лестнице, я ему кидаю: "Спокойно, Федя, спокойно. Береги силы". Разделся брат, уселся рядом, я поделился Верейским с ним, и мы начали.

Часа через полтора до нас дошло, что необязательно сидеть на стульях рядом, да ещё у окна. Перешли в спальню и развалились. Я шторки занавесил, чтобы ничего не отвлекало. Разделились с ним, я в ближнюю память к будущему графу полез, а Федька командовать им начал, чтоб тот в документах рылся. Агриппина до обеда раза три с какими-то вопросами прибегала, кое-как я отбился, Федька уже занят был. Потом, уже вечером, когда мы отпустили Верейского, мы поделились всем, что насобирали. Я гораздо меньше сделал. Оказывается, когда человека под контроль берёшь, он тем не менее полагает, что это были его мысли и слова, и запоминает их. Пока я с Федькой маялся, у Верейского были уже две встречи с шефом. Помнит Иван, что советовал новой работой заняться, дворянство своему подчинённому обещал, Верейский помнит про Агриппину при Андропове, всё нормально тут, процесс сам пошёл. У Фрязина на отходной они гуднули легонько, проводили питерца восвояси, потом в архив заглянули по доброй памяти, занимались там элементарной служебной пьянкой и согласовывали детали будущей работы. Вот это меня и поразило. Верейский не дурак, оказывается! Вопросики хитрые задавал, может, вот так, ВанМитрич, может, на это обратить внимание, ВанМитрич, а ВанМитрич не намерен был демонстрировать свою тупость, соглашался, соглашался, да и взбрыкивал иногда. Приходилось Верейскому снова подходы искать, подстилаться под начальника. Увлёкся Верейский Федькиным заданием, о своём гареме - те две кроме Агриппины бабы, что у него сидели - забывать начал. Мы уедем, а он работу до конца доведёт, Ивану Дмитриевичу на стол положит, и пожалования в графы ждать будет!

Фёдор раскопал следующее. Где-то с осени 1944 года число документов разных в архиве резко возрастать стало. Была возможность и соблазн сразу перейти к нужному нам времени, но любопытство пересилило. Просто сразу Верейский не раздобыл того, что нам хотелось, и Фёдор начал по диагонали читать то, что чиновник принёс. Из Москвы шли инструкции больше и оседали в архивах, отсюда шли отчёты и тоже в копиях оседали в архивах. Доминировали протоколы допросов, кажется, в центр они не все отсылались. Москва требовала принять решительные меры по выявлению и поимке агентов иностранных разведок, японской, китайской, немецкой, французской, английской, американской и др, взять на учёт всех граждан иностранных государств или лиц "неясного происхождения", так в документе, с целью внезапного превентивного ареста последних. Фёдор придумал ловкий трюк. Когда Верейский прочитывал своими глазами документ, брат заставлял его запомнить содержание и запирал на ключ. Этим гипнотизёры тоже владеют, но им нужно сначала столько хитрых манипуляций с пациентами проделать, а у нас всё просто, раз - и в дамках. Я кинул Федьке, чтобы он не перегружал нашего, брат ответил, что всё нормально, документы только нужные запоминает. Хунвэйбины в своё время решили все цитаты Мао выучить, помнит кто эту историю?

Фёдор в первый же день раскопал страшную историю гибели нашей семьи. Дело Люшенге было в отдельной большущей папке. Это не просто папка была, внутри неё другие папки лежали. Началось с доноса председателя. Люшенге - это наша фамилия, мы хранили её в тайне, так как ещё там, в Ашхабаде, узнали, что наши все погибли. Тётя Лена и дядя Валера проболтались совсем немного, но мы уже могли иногда читать прямо из головы другого человека. Знал председатель, что наш прадед - дед нашей родной мамы, был японец. Вся Прохоровка об этом знала, наверное, а донос написал он один. Мы были на озере ночью, а на рассвете НКВД пришло брать нашу маму. Стёпка с отцом уже работали в кузне, они всегда начинали до восхода солнца, и их завели в дом. Мама ходила с трудом, подымалась с кровати всегда медленно, с таким переворотом. Отец и Стёпка стояли и не понимали, что происходит, так можно было понять по тем сволочным бумагам. Сволочь чекист не захотел ждать и дёрнул её за руку, она сильно закричала. Тогда Стёпка схватил своё ружьё и начал стрелять. Мы оба помнили это ружьё и знали, где оно всегда висело. Ни отец, ни наш старший брат никогда не давали его нам в руки. Чекистов было четверо, один в машине, трое в избе, больше пяти воронок не вмещал. Стёпка одного уложил, как потом оказалось, насмерть, а оставшиеся двое выбежали на улицу к машине. Шофёр сначала думал, что стреляют свои. Отец уложил маму снова на кровать, умчался, прихрамывая, в кузню и успел схватить молот. Стёпка перезарядил ружьё, выскочил на крыльцо, ранил ещё одного, легко. Но те опомнились и в три пистолета решили всё дело. Маму затащили в машину, туда же своего мёртвого, и увезли. Кузня сгорела вся, и дом сильно обгорел, кое-что только удалось вынести. Брата и отца мёртвых оттащили в сторону. Деревня не успела проснуться толком, а когда поняли, что пожар, начали тушить скорей свои дома, на которые огонь тоже перекинулся. Тёти ленин дом почти совсем сгорел, лишь чемоданы и спасла.

Следователи шили маме дело о шпионаже. Тянули её на резидента разведки. Японская кровь, живёт недалеко от границы. Но Прохоровка - не Хабаровск, а погранзона - так почти всё население Дальнего Востока в ней и обитает. Что могла узнать больная женщина, почти не выходившая из дому? Что могла сделать сама? Искали её связи. Жутко было читать протоколы допросов, её точные ответы почти никогда не записывались. Один пытал, как хотел, другой, как мог, записывал свои выводы. "Вета Люшеге отрицает" - почему-то запомнилось это выражение. Грамотей, даже фамилию нашу не смог правильно записать. Были у них какие-то быстрые допросы, когда нужно было давать быстрые ответы на задаваемые вопросы. Тогда кое-как ответы записывались, но участников диалога писарь записывал буквами. Буква "М" - мамина буква, я долго потом вздрагивал, когда видел её где-нибудь большую, заглавную. Фёдор тоже с тех пор метро невзлюбил, и в туалеты предпочитал ходить с импортными обозначениями. Уловил Федя мамину боль на всех листах, и сильней всего она была как раз там, где эти буквы "М" были.

Я не мог почувствовать этого, внешнюю работу в Верейском делал, а Федя смог. Оказывается, наша мама умела гораздо больше, чем мы оба вместе. Отклонить выстрелы в наших мужчин она не смогла, не успела, для этого нужно было иметь хорошее своё состояние, да просто подготовиться заранее. Я знаю, сколько сил на такую операцию, как управление рукой стреляющего, требуется. Всё произошло для неё внезапно, к тому же чекистов оставалось ещё трое. Но пока её везли в воронке, она успела помешать огню пожирать наш дом. На остальные дома в деревне сил у неё не хватило, да там было кому тушить. Не представляю, как можно управлять огнём. И Фёдор не представляет.

Остались её мысли, её воспоминания на бумагах допроса. Не ведал ни один писарь, что эта избитая, корчащаяся от жуткой боли старушонка, которой и жить-то оставалось в лучшем случае с неделю, может позволить ему писать всё, что он захочет, и поверх этого может заставить записать всё то, что захочет она. Чуть-чуть не тот нажим, чуть-чуть не такой завиток у буквы, - а для нас - информация. Хорошо, что мы Верейского заставили рукописные варианты принести. Кажется, машинописные в Москву отправляли, только нас это не интересовало. Её ещё не довезли, а она уже успела распорядиться нашей судьбой.

********************************************

Глава 40.

Через пять недель Август стал полноправным хозяином каждой из трёх квартир. Пришлось ему осваивать нехитрое и грязное ремесло строителя. В каждой из этих квартир был замурованный лаз, который через подвал вёл вниз, в подземный мир катакомб. Это была его личная тайна, в трёх экземплярах. Риэлторы полагали, что частнику нужны помещения под офис, получили свои проценты - и довольны. Пингвин мог догадываться, что эти квартиры чем-то особенны для него, Августа, но мог думать то же самое, что и риэлторы. Кто этот неведомый строитель, где он теперь? Не было смысла гадать, как информация попала к Янешу, Янеша всё равно уже нет. Разбирая замуровку, Август обнаружил ещё и план ходов. Газета, в которую план был завёрнут, начала лопаться на сгибах и осыпаться. Дата на ней - ужас какой-то! Август ещё тянул свой первый срок в то время. План был и неполный, и неточный, пришлось сделать копии и перерисовывать. Времени не хватало, формирование банды отнимало его страшно много.

Схема была простой: он заходил в квартиру, переодевался и опускался в лаз. По трубам пробирался во вторую, полтора километра расстояние, там снова переодевался и... Дальше были самые различные варианты. Слежки за собой он не боялся, это был сопутствующий атрибут его профессии, он умел от неё уходить. Если просто сумел слежку обнаружить, значит, она уже наполовину бесполезна. Иногда, редко, он чувствовал на себе глаз и гадал, кто бы это мог быть. Не подойдёшь и не спросишь. Следить могли и со стороны государственных конкурирующих контор и со стороны воровской империи. Чужой и тут и там.

Убийцу для Пингвина он не нашёл. Своих раз, два, и обчёлся. Жалко заставлять идти отбывать срок, и не уверен был Август, что кто-то вот так, сразу, согласился бы, даже за деньги. Когда Август сказал, что у него не получается, тот подхихикнул, дескать, с первого раза ни у кого не получается. Понятно было, что Пингвин подстраховался и нашёл кого-то другого, больше на эту тему они не разговаривали. А может, тот его просто проверял, будет ли вообще искать Август желающих на нары.

Три таких потайных квартиры было для него одного даже многовато. Но предложить кому другому на продажу нельзя - засветятся все. Нужно было занять хоть одну для другого дела. А для какого? Не думал, не гадал он, что станет хозяином, получилось само. Быть бы ему подручным у Клеща, или у Кувалды, или ещё у кого. Мизгирь дал связи, Август присматривался поначалу - разрешалось некоторое время ничего не делать, проматывая лагерные накопления. И тут вдруг - целый район под тебя ложится.

Доходы от района были немалые. Только задерживаться эти денежки в карманах у Августа явно не спешили. Финансовый Гольфстрим работал как бы сам по себе, одни знали, что надо платить, другие знали, что надо собирать. А собранное передавать ещё дальше. Но знать, что надо платить, и просто платить - всё-таки глаголы разные. Заставить мельницу постоянно вертеться могли только районщики со своими бандами. У янки - желание уклониться от уплаты налогов, вспомнил некстати Август. А вот русские поначалу вообще не понимали, что это такое - крыша. Кувалда сумел всех вразумить, начинать Августу пришлось не с нуля. Костыль дал на время своего помощника Волчка-Волгина, и тот буквально за полторы недели привёл всех прописанных под районной крышей к нему на приём. Мелочь пришлось отодвинуть на потом. День за днём приходилось высиживать допоздна, просто принимая посетителей. Август впервые оказался в роли большого человека. Ну этим приходящим ещё можно и нужно было знать его в лицо, но мелочи положено было знать только его имя и ещё то, что он, Август, существует, и заставит платить. Для мелочи нужны были помощники самому Августу; заикнулся он однажды, пытаясь заманить к себе Волгина, когда сообразил, что тот кадр весьма ценный. "Ничего не сказала золотая рыбка, хвостиком махнула...". Волгин сделал очень удивлённое лицо и даже презрительно покрутил пальцами возле виска. "Если бы ты был на подъёме, а Костыль на спуске, может, стоило бы мне призадуматься" - сказал уже при расставании, когда обмыли установку Августа и новый хозяин оплатил положенные Костылю комиссионные.

Районщики подкидывали ему свободных людишек. Из тех, из первых, мало кто прилип. Шваль - она повсюду шваль. Вот Лямзю Август добыл сам. Бумажники с хохмой научился делать в зоне, только там ими никого не удивишь. Перебирая вещи, разложил на диване свой холостяцкий скарб, увидел этот бумажник - и примостил его в задник. Сработало! Когда Август обернулся на писк, увидел перед собой не глаза - глазищи ошарашенного недотёпы-карманника. Тот даже не пытался бежать. В два прыжка Август оказался возле него, облапил, а отреагировавшим прохожим на улице успел сказать: "Всё нормально, граждане. Всё спокойно. Вас это не касается". Кто таким тоном может говорить "граждане?". Менты, ясно. Август для порядка махнул кому-то рукой, мол, сам справлюсь, завёл струхнувшего Лямзю в ближний дворик и - преспокойно взял к себе в банду. Откуда Лямзя мог знать, что этот бумажник при его вытаскивании мог неожиданно раздуться, превратиться в нечто невообразимое, запищать и прилипнуть к рукам? Да ещё оказаться привязанным леской к хозяину?

При пятом своём спуске Август обнаружил, что катакомбы населены.

********************************************

Конец первой части романа