Я рос, и лицезрел жуликоватость,
душевную нечуткость наблюдал,
и уши, словно заткнутые ватой,
и штиль эмоций, там где нужен шквал.

Совсем уж белоснежною вороной
я стать, насколько помню, не хотел.  
И всё ж, другие слыша камертоны,    
в лице порой менялся... чуть "под мел"...

 О благородной бледности известно,
что явственна она в аристократе.
Но я кровей простых... Лишь правил - честных,
как пошутил поэт о чьём-то дяде.